Заселение и жизнь в поселках Херпучинского прииска

На следующий год поселкам, которые входили в Херпучинский прииск, исполняется 150 лет. По меркам европейской части России – это детский возраст, а по дальневосточным – уже срок. Хабаровск всего-то на 12 лет старше Херпучей и Оглонгов.

Заселение и освоение этих мест началось с 70-х годов XIX  века, когда благовещенский купец Тетюхов открыл первые прииски и начал добывать золото. К концу века он «снял сливки», т.е. добыл золото с самых богатых месторождений, и потом уже другие золотопромышленники добывали золото на Херпучинской группе приисков. О том, как это происходило и в каких условиях жили первые золотодобытчики, написано отдельное произведение. http://www.proza.ru/2017/04/17/409.  Сегодня я хочу написать истории некоторых моих земляков, как их родители попали в эти места, и о трудной жизни в те далекие годы.

Когда поселки получили эти названия и почему именно такие, никто не ответит.  Раньше они назывались по-другому.  Первое название Оглонгов было Резиденция. Причем это было распространенное название на берегах притоков Амура. Я лично знаю три резиденции. Одна из них – ныне поселок имени Полины Осипенко, до этого  Керби. Второй поселок – Чля, на берегу озера Чля, ближе к городу Николаевску. И третья Резиденция – ныне Оглонги.  У меня есть объяснение этому феномену. Просто все три Резиденции и были резиденциями, т.е. перевалочным пунктом и местом накопления грузов для трех приисков – Кербинского, Колчанского и Херпучинского. Все резиденции стояли на водных путях, по которым и доставлялись все необходимое для добычи золота.  Но вначале это  были не те прииски, о которых я написал выше, а целая группа отдельных небольших  приисков, где добыча золота осуществлялась мускульным способом.

Вот что написал мой земляк Виктор Тимофеевич Глотов:
«Сейчас трудно  с полной  уверенностью установить дату и обстоятельства открытия золота в этом районе. Слухи о наличии драгоценного металла в отдаленных, диких, малодоступных таежных углах всегда витали среди отчаянных людей, решивших переселиться на далекий и загадочный Амур. В одиночку и небольшими группами они поднимались вверх по таежным речками,  ключам. Рылись в прибрежных наносах, копали по берегам ямы, брали пробы грунта, промывали его, и напряженными глазами искали: не мелькнут ли на дне лотка вожделенные желтоватые точки. Метод проб и ошибок. Тяжкий труд таежных бродяг, голод, холод, ледяная вода, болезни и преждевременная смерть – все это неизбежные спутники такой жизни. Азарт поиска, мечта о фарте, жажда быстрого обогащения – все это толкало людей на все эти лишение и невзгоды. Кому-то сопутствовала удача, кого-то ждало горькое разочарование.  Наверно, таким вот способом открыто месторождение рассыпного золота в районе нынешнего прииска Херпучи во второй половине XIX века.

Хорошо зная ближайшие окрестности прииска в радиусе нескольких километров, могу взять на себя смелость предположить, где и как начинались старательские работы на этой довольно обширной территории, где  золотоносными оказались почти все многочисленные речки, ручьи, ключи, бегущие по таежным падям и заболоченным марям.  Золото попадалось почти на поверхности и на большой глубине,  до 7-8 метров.

Трудно сказать, где работали первые старатели – одиночки, но их поселки появились на Успенском, Дальнем Успенском, Безымянном и в районе Седьмой линии. По тому, насколько густо заросли лесом и кустарником отвалы перемытой породы, думаю, что Дальнему Успенскому принадлежит старшинство. (Прим. – видимо, это и был Спасо-Харлампиевский прииск купца Тетюхова, первый  в Херпучинской группе приисков – А.Щ.).

Этот распадок зажат между двумя грядами крутых сопок, густо заросших лиственницами и кедровым стлаником. В своем устье он имеет ширину нескольких сот метров. Постепенно, на протяжении двух-трех километров, сужаясь, он превращается в узкое мрачное ущелье. По дну бежит полноводный ручей с прозрачной и холодной водой. Старые отвалы заросли основательно и порой трудно отличить коренной лес от того, что вырос позднее. Место отдаленное, диковатое. От поселка около трех километров. Мы сюда ходили исключительно ради лесной малины, которая в изобилии росла на прогретых солнцем старых выработках .

Приходя по ягоды, я никогда не задумывался о происхождении многочисленных заросших отвалов, некогда накатанной дороге. А теперь меня осенили – оказывается, много лет тому назад, здесь был таежный поселок. Внимательно оглядевшись и походив по этому месту, я нашел среди кустарников и травы несколько, почти исчезнувших, остатков фундаментов домов, и даже признаки огородов. Случайное открытие  невольно вызвало в душе какой-то трепет перед этим местом, сродни тревожному, скорбному чувству человеческой жизни, когда-то здесь царившей. Густые мрачные заросли, лесная тишина показались зловещими, недобрыми, опасными и таинственными, словно они поглотили жилища и саму некогда деятельную жизнь людей, обитавших и работающих здесь.  Старожилы подтвердили, что действительно там был поселок старателей, довольно большой. Золото истощилось, и они покинули это место.

Я в своих воспоминаниях уже писал о Безымянном. Так назывался участок золотодобычи, поселок и кипучий ручей, берущий начало в верховьях пологого и широкого распадка.  До середины 40-х годов, пока существовала старательская  добыча золота, поселок жил, а затем он исчез. Жители или перебрались на Главстан, либо вообще куда-то уехали. Рассказывали, что в 20-х и в начале 30-х годов, когда развернулось строительство современного прииска, монтировались две крупные драги, поселок этот был особенно многолюдным. Там даже был магазин – золотоскупка.  Так что драгоценный металл добывался не только на государственных объектах, но и большим числом частников – старателей, работавших в одиночку, семьями или небольшими артелями. (Прим. – моя мама, приехавшая на прииск по распределению работать учительницей в 1943 году, рассказывала, что тоже старалась, чтобы к небольшой зарплате учительницы была какая-то добавка – А.Щ.).

В детстве мы ходили на Безымянный собирать малину и жимолость, облюбовавшую  лесные вырубки. Ближе к вершинам сопок распадок густо зарос кедровым стлаником. Туда вверх некогда шла дорога, затем она превращалась в тропу, вьющуюся между деревьями, пнями, кустарниками. За перевалом тропка пошла вниз, туда, где начинался другой распадок – это был уже Дальний Успенский.  Много лет назад, жители этих поселков напрямую, перевалив гряду сопок, обменивались визитами. Правда, была между ними и конная наезженная дорога, но путь неблизкий – около восьми километров.  Возможно, эти два поселка возникли и существовали одновременно или почти одновременно в течение многих лет, когда Главстана и в помине не было. На Безымянном запас золота оказался больше, и поэтому его разработка шла вплоть до середины 40-х годов.

Бывая на Безымянном, я видел,  как и в каких условиях люди работали. Оказавшись в их домах, видел бытовые условия, в которых они жили. Любопытно, как в конце прошлого и в начале нынешнего века шло снабжение продовольствием, одеждой, всем необходимым для работы? Видимо, были какие-то магазины, лавки. Были ли они частными или принадлежали какой-то промышленной компании, фирме, возможно, иностранной? Может быть, жители совершали поездки за всем необходимым в Оглонги, перевалив для этого сопки и оказавшись на берегу Амгуни?

Несомненно, что там, на Резиденции, были какие-то склады, торговые точки, пункты снабжения, магазины. Были ли в тайге органы государственной власти, представители церкви? Была ли почта? Кто скупал золото, в чьи руки оно попадало? Частная ли это была компания, государственная контора или металл шел торгашам в уплату за продовольствием и товары? Была ли школы, учились ли дети?

Много вопросов возникает, когда думаешь о нелегком труде и жизни тех, первых жителей этой далекой – даже по дальневосточным меркам – таежной глухомани, которые были пионерами, с помощью лопаты и кайла вырывали из земли её богатства.

Еще одним местом интенсивных старательских работ был Успенский. Рыть землю там начали тоже в стародавние времена, о чем свидетельствовали все те же заросшие отвалы.  В отличии от Дальнего Успенского, здесь была марь, и золото пряталось довольно глубоко. До времени моего детства там сохранились большие, глубокие отплывшие ямы и еще не сгнившие срубы колодцев, посредством которых поднимали золотоносный грунт на свет божий.  На Успенском вплоть до 1940 года находилась контора по приемке металла от старателей. Это была просто бревенчатая избушка с прилавком, столом, весами и сейфом. Приемщик, получая золото, всякий раз его старательно очищал от случайно попавшего мусора и продувал от пыли и легкого сухого песка, заставляя при этом очень нервничать хозяина. В результате с пылью выдувались мельчайшие частицы золота, и оседали на бревнах сруба.  Так продолжалось многие, многие годы.  Рассказчики уверяли, что, приглядевшись, можно было увидеть желтоватый слой на бревнах сруба.  Когда золото  стали принимать в конторе прииска, избушку развалили. Называли даже фамилию бригадира старателей – Мясников, который перемыл на лотке всю землю на месте этого домика,  и прилично намыл золота.

Позже начали осваивать этот участок или раньше, сказать трудно. На Успенском золота оказалось больше, чем в других местах. В годы войны там работала крупная старательская артель. Помимо того, что за многие предшествующие годы добыли частники вручную, артель с помощью промывочной техники, перевернула горы земли. Добыча шла не из ям и шахт, а из широкого карьера.  Позднее, в 60-х годах, это место дважды проутюжила драга, и каждый раз что-то намывала.

Наконец, был еще один участок больших земляных работ в поисках «вечного» металла, со странным названием «Седьмая линия». В последующие годы здесь появилась большая улица с тем же названием. Расположен он недалеко от Успенского, и оба почти примыкают к Главному стану – центру прииска. Участок этот так же стар, как и остальные, но с одной особенностью – там стояло около десятка старой постройки необычных домов. Их жители называли фанзами. Я хорошо помню эти постройки, отличавшиеся внешним видом от привычных деревенских.  Приземистые средних размеров, в довольно большие окна вставлены рамы с частым переплетом. Потолок засыпан землей, пологая двухскатная, почти плоская крыша. С торцов пристроены коридоры. Фанзы и фанза, я в детстве не знал значение этого слова, а потом выяснилось, что это китайское название жилища. (Прим. – я застал фанзы на Седьмой линии, а позже увидел их на подсобном хозяйстве краевой психбольницы под Хабаровском.  В одной из фанз была оборудована кузня – А.Щ.).»

Вот такую историю небольших поселков вокруг Главного стана, который со временем получил название Херпучи, рассказал мой земляк Виктор Глотов, которого можно назвать летописцем жизни наших поселков. 

Но потом взявшие власть большевики решили активно развивать золотодобычу уже на государственных приисках механическим способом – или с помощью драг (плавучих фабрик золота) или гидравлик. Как правило, это стали делать на основе уже ранее обнаруженных месторождений золота, где добывали золото старатели. В Приамгунье это были Кербинская и Херпучинская группа приисков. Но мало было доставить туда оборудование, требовалась еще рабочая сила. Какую-то часть можно было привлечь с помощью заключение трудовых договоров на очень хороших условиях.  К этой категории будущих работников относился инженерно-технический состав.  Вторая группа – это педагогический состав и медицинские работники, которых после окончания институтов и училищ распределяли по поселкам, где они требовались школам и больницам, минимум на три года.  Но основную массу рабочих рук давали так называемые спецпереселенцы.  Как правило, это были люди, которых зачастую под надуманными предлогами органы НКВД задерживали и ставили перед выбором – или в лагерь для заключенных, или спецпоселение.  И чаще всего люди соглашались на спецпоселение вместе со своими родными и близкими.  За счет последних численность населения поселков в 30-е годы прошлого века увеличилась в пять раз. 

Именно в те годы и появились первые жители в наших поселках, потомки которых стали потом моими одноклассниками.  Недавно с удивлением узнал, что два парня по фамилии Алексеевы, с которыми я вместе играл в школьном духовом оркестре, Витя и Володя, потомки известного еще до революции купца Муковозова.  Его красивый дом на берегу Амгуни в селе Удинск стоит до сих пор.  После прихода советской власти дом конфисковали, и он стал использоваться  как здание начальной школы в этом селе, а сам Муковозов перебрался в Оглонги и продолжал работать.  А его многочисленная родня так и осталась жить в наших местах,  дочь вышла замуж за Алексеева,  и у них появилось несколько детей,  трое из которых со мной на связи.

Как известно, в 1939 году в СССР проводилась всесоюзная перепись населения. К этому времени уже была завершена административная реформа, и наши поселки входили в Херпучинский сельский совет Тахтинского района Нижне-Амурской области Хабаровского края. В поселках, входящих в Херпучинский сельский совет, она составила – Херпучи – 1140 человек, Седьмая линия – 847, Успенский – 258 человек.  В Оглонгах – 829 , в Резиденции – 794 человека. Входили еще поселения – Удинск – 370 человек, Нижняя Уда – 114 человек, Корейский ключ – 63 человека, Кирпичный завод – 40 человек. Практические все поселения входили, как сейчас бы сказали, в сферу деятельности Херпучинского прииска.  Где-то добывали золото, где-то накапливали грузы в интересах производства, где-то изготовляли строительные материалы, вели сельское хозяйство для тружеников прииска.

Еще когда я был маленьким мальчиком, слышал от взрослых: «Поеду на Резиденцию» или «Поеду на Главный Стан.» Резиденция, как вы поняли, были Оглонги, но познакомившись с данными переписи 1939 года, понял, что тогда делили Резиденцию и Оглонги, но где проходила граница, никто не знает. А Главный Стан есть центр поселка Херпучи, там, где были контора прииска, школа, клуб, больница.  Отдельно выделяли Седьмую линию и Успенский.  Раньше так назывались самостоятельные частные прииски, которые в 30-е годы слились в один большой поселок Херпучи, расположенный в 7 км от Оглонгов, а, значит, и от реки Амгуни.  В Амгунь впадала река Сомня, а в Сомню – Херпучинка, которая и дала название нашему поселку.

Я очень жалею, что историю наших родных поселков приходится писать из отрывочных воспоминаний земляков.  Увы, не все помнят некоторые детали, но все равно удается докопаться до истины. Я благодарен тем, кто откликнулся на мою просьбу, и написали свои воспоминания в альманах «По волнам нашей памяти». Из этих воспоминаний мы узнали о жизни в наших поселках за 50-лет прошлого века, начиная с конца 30-х годов и до закрытия прииска в 90-е годы.  Часть из них я хочу процитировать.

Вот что написал о переселении в Херпучи всё тот же Виктор Тимофеевич Глотов:
«Наш приезд на прииск я помню смутно, хотя отдельные эпизоды вижу четко и ясно. А было мне в ту пору, летом 1938 года, всего 4 годика. 
До этого мы жили в Хабаровске. Я, моя сестра Людмила, мама, папа. Помню, что жили во дворе школы, где работала мама, в небольшом домике. Во дворе лежал штабель бревен, на котором и в котором мы играли. В нескольких шагах проходила центральная улица им. Карла Маркса, поэтому и дома там стояли видные, высокие. Как-то смотрел, сидя  у папы на плечах, прохождение по этой улице большой демонстрации с флагами, какими-то моделями в руках, и помню громкие звуки духового оркестра.

Папа тогда работал радистом на радиостанции треста «Приморзолото», и в 1938 году ему было предложено занять освободившуюся вакансию в далеком прииске Херпучи.  Связь на дальнее расстояние в те далекие годы осуществлялось в основном с помощью радиостанций. Телефонная сеть тогда еще не было достаточно мощной и разветвленной.

Итак, судьбе было угодно направить моих родителей на работу в этот далекий таежный поселок. С тех пор жизнь так или иначе возвращает меня к этому месту, на этот прииск, где прошло мое детство и юность, где я закончил школу и нашел друзей. Яркие, неизгладимые впечатления и особых дух от этих таежных мест живут во мне до сих пор.

Как  мы плыли по Амуру, я не запомнил. Из более поздних разговоров родителей знаю, что пароход назывался то ли «Коминтерн», то ли «Профинтерн». Сестра Людмила упала со второй полки каюты. Во время остановок парохода команда грузила дрова из больших поленниц на берегу.  Долгое муторное сидение в каюте катера, идущего вверх по Амгуни, закончилось на берегу в Оглонгах в районе Верхней базы. Катер ушел. Мы сидим на берегу рядом с вещами, сложенными кучей. Папа пошел в поселок, а мы все сидим. Наконец, спустя полтора часа он является с подводой, довольный, заявляет, что хорошо пообедал в столовой.  Едем, сидя на подводе, рядом с чемоданами и стульями. Хорошие были стулья – венские с гнутыми ножками и спинками. На подъем идем рядом с телегой. И, наконец, последняя картинка нашего прибытия на прииск – первый дом перед больницей, дом совсем новый, недавно срубленный, в пазах бревен виден мох. При разгрузке телеги я помогаю, как могу. Мне дали чемоданчик с масляными красками (папа тогда увлекался рисованием, и все принадлежности захватил с собой). Чемодан маленький, но тяжелый.  Я говорю: «Ой, какой тяжелый чемодан!». Наблюдавшие  нашу разгрузку любопытные пацаны тут же начали хохотать, и потом долго меня так и дразнили «тяжелый чемодан».

Запомнил я первых наших соседей. За стеной жила семья врача Ремизова, и был у них сын Юрка. Вскоре Ремизова перевели в Николаевск, и вместо него главврачам работал Нечаев Алексей Михайлович, а аптекой заведовала его жена Зауэр Августа Ефимовна.

Первая зима на прииске запомнилась обилием снега и особой, мягкой тишиной, когда слышны лишь карканье ворон и лай собак. Иногда по улице пробегали, разбрасывая снег, конные упряжки. Идет густой снег. Голоса людей звучат словно издалека, приглушенно, а в воздухе слышен шорох падающих снежинок. Для нас, малышей, даже небольшой снежный покров казался большим и глубоким.»

Глотовы были друзьями моих родителей, долгие годы жили в доме напротив. А вот еще одна семья, Кокориных, жила в одной с нами квартире. Они приехали в Херпучи еще раньше, и тоже по вербовочному договору. Глава семьи Иннокентий Семенович был бухгалтер-кассир, очень педантичный мужчина на 12 лет старше своей жены.  На прииске долгие годы был приемщиком золота из драг и от старательских артелей, которые одно  время были наряду с государственным прииском. В конце 40-х годов против Кокорина было сфальсифицировано дело органами НКВД, и он попал в лагерь на 30 лет.  А его жена, Агния Иннокентьевна, была учительницей русского языка и литературы в нашей школе с 1933 года. Как переживала арест и публичный суд над своим мужем, который ни в чем не был виноват, знает только она. Молоденькой 23 летней девушкой с мужем она приехала в Херпучи из Красноярка, где она родилась и закончила педагогическое училище.  И когда после смерти Сталина все приговоры были пересмотрены пришедшим в МВД Лаврентием Берия, Иннокентий Семенович был реабилитирован и освобожден из лагеря.

А вот еще один рассказ и том, как появилась в этих местах учительница, которую все херпучинцы знают как Малинину Евдокию Дмитриевну.

Она  родилась и провела детство в деревне Заболотье,   Лесного района Тверской области.  Своё название деревня оправдывала полностью -  с какой бы стороны ты не пошёл  к  деревне Заболотье, всюду были обширные болота. А северо-западнее деревни расположено самое  крупное болото Лесного района  - урочище "Чёрный остров". Немцы во время Великой Отечественной войны не были в этих местах.  Война  не дошла до этих краёв - по болотам   на танках не проедешь. Заболотье упоминается ещё  в 1551 году в одной из описей  писцовых книг.

После окончания гражданской войны Советская власть  обращает  особое внимание на ликвидацию безграмотности.  Классовый подход  к формированию кадров для всех отраслей  народного хозяйства приводит к появлению  Рабфаков. Один из  братьев - Малинин Николай Дмитриевич -  поступил на рабфак  при Московском авиационном институте, а потом успешно закончил  МАИ.  Он  жил и  работал  в Москве, занимаясь в  ОКБ  разработкой  вертолёта серии "Ка" - Ка-8, Ка-15, Ка-18.

Старшие сёстры  Евдокии Дмитриевны  работали  вздымщиками и сборщиками живицы - смолы сосны. Некоторое время работали в колхозе. Это тяжёлый труд для молодой девушки.   Поэтому  после  окончания  семилетки  девушка  поехала к своему брату.  Так девушка из глубинки России попала  в Москву.

Успешно  окончив в 1940 г  столичное  Педагогическое училище № 5,  Малинина с группой таких же  молодых девчат, откликнулась  на призыв  партии осваивать Дальний Восток.

В Хабаровск приехали пять молодых специалистов из Москвы, четверых девчат  отправили в Нижне- Амурский район -  там не хватало учителей начальных классов. Две  девушки -  Малинина и её подруга  Лапшина  Анна, из Николаевска на Амуре  на необычном для них судне  «халка»  добирались до прииска  Херпучи. (Прим. –«халка» - простейшая баржа без надстроек. Обычно её тащили на буксире – А.Щ.).

В 1940 году в Херпучах  Малинина  приняла  первый класс, ознакомилась с будущими учениками, их семьями, но   в самом начале    учебного года её перевели  преподавать по своей специальности - математику в  5-7- классах. В то время только пятых классов было пять.   А учителей не хватало. Ей пришлось с первых дней работать на полторы ставки. Сейчас Евдокия Дмитриевна  вспоминает: «Все получали по 370 руб., а я - 600!»

Поселили  молодых специалистов в тот дом, где  Малинина потом  прожила вплоть до своего отъезда из Херпучей, т.е. 53 года   Первый год они жили  вчетвером в одной комнате. Настоящая коммунальная квартира.   Постепенно девчата повыходили замуж и разъехались по своим квартирам. А Евдокия Дмитриевна с семьёй так и  осталась жить в этом доме на Центральной улице - он стал родным для всей её семьи.

После первой зимы, проведённой в Херпучах, у молодой учительницы  стали болеть  суставы – артрит.  Несмотря на военное положение  в стране,  её направили на курорт "Кульдур" - в ту пору кадры ценили!

У  школы   была своя котельная, дров уходило  очень много. И на заготовку дров   в военное время  привлекали учителей. Малинина вспоминает, как они   в лесу  спиливали  деревья, обрубали сучья, а вывозом брёвен занимались  несколько мужчин, освобождённые от воинской обязанности.  Сейчас  многие не могут представить себя на их   месте в ту пору - такое уж  наше изнеженное поколение.
С нерадивыми учениками она много занималась дополнительно. Приходилось оставлять  их  после занятий, а иногда и заниматься дома, особенно с теми, кто был оставлен  «на осень».

В годы войны приехала в Херпучи и моя мама, Александра Степановна Пастернак, тоже учительница немецкого языка в школе.  Тяжело пришлось молодой учительнице на первых порах,  но шефство над ней взяли другие учителя, в частности соседи по квартире Кокорины и Глотовы. А в начале 1946 года в школу по распределению областного отдела народного образования приехал демобилизованный из армии после окончания войны с Японией мой отец, в те годы учитель начальных классов, Щербаков Константин Иванович . Это позднее он станет учителем математики, физики, многолетним директором вначале Оглонгинской семилетней, а потом Херпучинской средней школ,  будет иметь огромный авторитет и уважением и у учеников, и у их родителей, и у всех жителей обоих поселков. Я написал о нем отдельную повесть, которая так и называется – «Повесть о настоящем Учителе».  Есть и отдельный рассказ. http://www.proza.ru/2018/07/21/425

А вот что написала в своих воспоминаниях о приезде в наши места другая моя землячка, Татьяна Чеботарь.
«Детство…Небольшой катер, из Тахты - на Амуре, пройдя от устья Амгуни до села Оглонги, прибыл к пристани. Стоял теплый август пятидесятого года, мне было всего несколько дней, и мне еще не придумали имени. Мама сидела со мной у берега реки, пока отец искал директора местной школы. Рядом на берегу спокойно отдыхали коровы, отмахивая хвостом надоедливую мошку, а солнце, прячась за кустами тальника, сворачивало день.                Временно, пока строился дом для учителей, приютил молодую семью директор школы — Владимир Евстафьевич Магер, который жил в небольшом доме недалеко от реки.   
            
Понятно, было нелегко, и примечательно, что потом моим родителям пришлось быстро научиться штукатурить стены, отец сам набивал дранку, готовил раствор. Жили, можно сказать, бедно, как и многие: незамысловатый интерьер был почти одинаков у всех жителей – железные кровати с хромированными шарами на спинках, стол, стулья, этажерки; сделанный отцом деревянный топчан и  сшитым моей мамой матрацем и гобеленовым покрывалом — хоть как-то отличало наше убранство;  высокой тумбочкой, на которой потом стояла купленная радиола  «Жигули» с пластинками «Осенние листья», « Парень хороший», песнями Клавдии Шульженко; у некоторых даже не было шкафа и гардероб располагался за занавеской; непременно висело черное круглое радио, в нашем доме стоял еще и немецкий аккордеон с пюпитром и на стене, на гвоздике,  висела мандолина. 
               
 В селе в то время никто не голодал.  И все-таки, думаю, что мне повезло в детстве, оно, как и у других сельских ребят, проходило на природе, которая воспитывала нас, кормила ягодами, грибами, орехами, открывала нам свои секреты чувственно-реального мира красоты и гармонии. 
               
Из-за проблематичности устройства меня в детский сад, в котором было всего две группы, да и те переполненные, я воспитывалась дома. Мои родители работали и пристраивали меня в другие семьи, а чаще отец брал меня в школу, где я чувствовала себя своей, гуляя по ее коридорам, заходила к директору, где иногда посиживала на стуле и получала конфетку, в пионерскую комнату, где мне давали книжки, в учительской пряталась в географических картах и плакатах, беседовала с учителями, которых знала не только в лицо, но и ходила к ним в гости. Особенно радостным событием было, когда отец брал меня на экскурсию вместе с учениками на другой берег реки, где они рассматривали различные растения,     « королеву полей»  кукурузу и другие овощи.»

Много в наших местах жило и сосланных из Поволжья башкир и татар. Увы, я так и не дождался рассказа от моего одноклассника Рифхата Ширизданова, который обещал написать, как его родители оказались в Оглонгах. А жаль, мы бы еще кое-что могли узнать о том, как заселялись наши поселки, ведь основную массу жителей в них составляли «спецпереселенцы».

А вот еще одну историю переезда в наши места мне написала жена одного из моих земляков – Винникова Александра Ароновича, работавшего одно время губернатором Еврейской автономной области (вот такие должности занимали мои земляки, выпускники родной для меня средней школы в Херпучах):
«История переезда родителей Винниковых на Дальний Восток незатейливая. Паша (еще один мой земляк, в прошлом главный врач областной больницы в Биробиджане, депутат окружной думы) за неделю до смерти напомнил некоторые детали.

Мария Исаевна и Арон Павлович проживали в Брянске после окончания войны. Арон Павлович вернулся в Брянск из госпиталя после тяжелого ранения в 1945 году, встретил девушку Марию, и в мае 1946 года они поженились. Мария Исаевна только что окончила фельдшерско-акушерскую школу. Училась у самого Николая Амосова (прим.- известный советский кардиохирург).
               
В связи с тем, что в послевоенные годы в европейской части страны были трудности с жильем и питанием, молодые решили переехать на Дальний Восток. Здесь уже работали братья Арона Павловича Абрам Павлович (зав.отделом газеты "Тихоокеанская Звезда") , Наум Павлович (сотрудник органов внутренних дел), Михаил Павлович (музыкант военного оркестра)..    
               
По приезде Мария Исаевна обратилась в краевое управление здравоохранения и получила направление в поселковую больницу пос. Хор. Через год молодая семья переехали в село Красный Яр Тахтинского района, где Мария Исаевна, единственный фельдшер на несколько деревень, самоотверженно и добросовестно лечила русских жителей и представителей коренного нанайского населения нижнего Амура. Арон Павлович работал на рыборазводном участке техником.    
               
В 1959 году семья, где уже было трое детей, переехала в Оглонги, чтобы дети могли учиться в школе. Мария Исаевна работала вначале заведующей детским садом, затем медработником   в Херпучинской больнице. Арон Павлович устроился на работу в пожарную часть.               
В Оглонгах Винниковы жили и работали до 1983 года, до смерти Арона Павловича.

А на днях мне прислали воспоминания еще одного нашего земляка – Мешкова Николая Капитонович.  Вот что он написал:
«Прежде чем переходить непосредственно к воспоминаниям, следует сказать несколько слов о Мешкове Капитоне Николаевиче – отце семерых детей. Это нужно для связки, потому что именно он привез всю семью на прииск, и сам сделал немало для производства.

Он родился в 1879 году в г.Можайске. Трудовую деятельность начал в железнодорожных мастерских, принимал участие в революционных событиях 1905 года. Как участник баррикадных боев на Пресне находился в розыске и был вынужден по подложным документам уехать в город Читу, где стал работать также в железнодорожных мастерских. В 1906 году женился на Екатерине Тигреевне Городищенской. В 1907 году за участие в стачке был арестован, судим и сослан в г. Вологду. Оттуда он бежал, но снова был арестован и сослан.  Снова бежал. Пути-дороги политэмигранта привели его в Харбин на КВЖД, где он проработал до 1912 года. Затем в г. Никольск-Уссурийский и снова Чита.

В годы интервенции и Гражданской войны он оставался с семьей в Чите, испытал опасную жизнь подпольщика. Тяготы и лишения подорвал здоровья и пришлось расстаться с железной дорогой. В 1923 года семья Мешковых перебралась на Амур, где в селе Константиновке прожили до 1929 года.  В 1931 году Капитон Николаевич завербовался на прииск «Сомнительный» треста «Приморзолото», где работал в мастерских токарем, слесарем, а затем был приглашен в Нижне-Амурское горнопромышленного училище (Горпроуч) на прииск Херпучи.  В 1939 году вышел на пенсию, а в 1946 году, в возрасте 67 лет скончался, прожив нелегкую трудовую жизнь, свято веря в светлое будущее трудового человека.»

А вот что пишет о своей жизни  сам Мешков Николай Капитонович:
«Лучшие мои годы связаны с работой на прииске. Мой отец и брат Анатолий с 1930 года работали на прииске «Сомнительный», а я там трудился с 1932 года.  С 1934 по 1936 год служил в армии. После демобилизации в 1937 году приехал на Херпучи, и по предложению директора прииска Ли-Син-чена, вместе с отцом, стал работать  инструктором в Горпромуче. Директором был Амелин Федор Степанович, а завучем Масалов Григорий Алексеевич. Готовили для приисков токарей, слесарей, кузнецов и электриков. Срок обучение один год. Поначалу интерес к учебе был у ребят небольшой. Все, что они делали, шло в литейку на переплавку. Договорился и сводил учеников на экскурсию на драгу. Там же решили делать детали, нужные для драги. Мы получили большой заказ на болты, гайки и шайбы. Ребята стали работать с увлечением, их изделия пошли в дело. Получились хорошие токаря – универсалы. Запомнились лучшие из них: Диденко, Амелин, Дуся Пивкина, позднее стала Пинегиной.  Она не просто хороший специалист, а токарь – художник.  После выпуска группы в 1938 году, я перешел работать в мастерские токарем 7 разряда. Начальником тогда был Григорий Евменыч Войтюк – хороший человек, знающий специалист своего дела. С ним мы проработали всю войну.

В 1941 году началась война. Из семи токарей в мастерских остались двое – я на брони да Дуся Пивкина. Стали брать учеников, пришли 14-летние подростки, в том числе мой брат Витя. В те годы директором прииска был Коробов Александр Захарович – хороший руководитель, действовал решительно и смело, когда нужно было принимать ответственные решения, отдавал душу производству.

Трудностей, конечно же, было много. Драги работали, механизмы изнашивались, а новые не поступали и надо было крепко думать, не жалеть сил, чтобы восстанавливать изношенное, поддерживать производство, не дать остановиться золотодобывающим механизмам. Наваривали изношенные зубья шестерен и обрабатывали на строгальном станке. Было трудно с горючим и автомобили стали переводить на газо-чурку. Для этого делали новые головки блоков цилиндров. Модельщик Храмцов делал деревянные детали, литейщик отливал их из чугуна, а я обрабатывал на станках. Приходилось иногда работать сразу на трех станках, а если на драгах случались аварии, то не выходил из цеха по двое суток, пока не заканчивался ремонт.

Как ни вспомнить многих специалистов – мастеров своего дела, работавших на победу. Литейщик Лопухин, кузнец Попов Максим Андреевич, сварщики Воротников, Ромашов Николай Александрович, Гриша Казанов, модельщик-краснодеревщик Храмцов, столяр Саша Желнин, драгеры: Костя Бармин, Константин Сысоев, механик Завьялов Михаил Филиппович, начальники драги Перминов, Турковский Илья Степанович. Много замечательных людей, прекрасных тружеников отдавали свои силы производству, всех трудно назвать. Я сам за пять лет, с 1941 по 1945 год, выполнил 20 годовых планов – вот так приходилось работать.

В 1948 году, работая на станке, я повредил глаз, а токарю нужны хорошие глаза. Согласился перейти на новую работу и стал председателем приискового профсоюзного комитета. На этой должности проработал до 1952 года. В те годы у нас не было телевизора, а был клуб и хороший профсоюзный актив. При клубе создали коллектив художественной самодеятельности. Драматический кружок ставил такие вещи, как «Свадьба в Малиновке», «Майская ночь» по Гоголю, «Наталка Полтавка», «Без вины виноватые» Островского. Не страшились ни Мольера, ни Шекспира, но особенно любили ставить Островского. Были также и пьесы советских авторов.

На областных смотрах в г. Николаевске-на-Амуре наш коллектив всегда занимал первые места, нам не было равных даже в самом городе.  Помню машиниста электростанции Снегирь, прекрасный голос у Степана Муштай, ему бы позавидовал сам Штоколов, наша гордость, солистка, учительница Афанасьева.  Она жила на Удинске, и директор прииска Тубольцев Илья Степанович посылал своего кучера с кошевкой за ней, чтобы привозить за 12 километров на репетиции и отвозить обратно. (Прим. – сам Николай Капитонович тоже участник самодеятельности. Так, сыграл в пьесе Островского «Без вины виноватые роль Нила Стратоновича, а в пьесе Горького «На дне» - роль деда Луки – А.Щ.)

Как председатель профсоюзного комитета и член партбюро, я много занимался с молодежью. Создали духовой оркестр. Доказал директору прииска, что это важно, и он согласился со мной, и перевел всех музыкантов работать на Главный стан. Потом уговорил его за счет фонда директора сшить форму музыкантам. Оркестр заработал. Передали школе нового спортивного инвентаря на 12 тысяч рублей.

На прииске работало много ссыльных людей, репрессированных. В большинстве своем они были в плену у немцев. Там, в лагерях, они ждали победу, как и мы, но их сослали на пять лет. Гражданских прав они не были лишены, но были морально убиты. Я вовлекал их в профсоюз, многие участвовали в художественной самодеятельности, было немало талантливых артистов, художников, музыкантов. Всячески стремился растопить лед недоверия между местным населением и этими невольными людьми. Органы МВД одобряли эту работу.»

Как видите, не только как спецпереселенцы приезжали в эти таежные, далекие от цивилизации места мои земляки.  Они старались и здесь жить полноценной жизнью. В клубе не только показывали кино, но была художественная самодеятельность, свой драмкружок. Ставились  театральные спектакли, как и на сценах московских  театров.  Кстати, в клубе перед сценой была оркестровая яма, как в каком-нибудь театре оперетты.  Был большой хор, некоторые песни исполняли  солисты. Участники художественной самодеятельности выступали со спектаклями в других населенных пунктах, куда добирались с большим трудом.  Вот  строки из письма от  22 февраля 1967 года, написанные дочери  Малининой Е.Д.:  «В субботу ездили с концертом в Октябрьский (Прим. – еще один поселок, где был отдельный участок прииска – А.Щ.). Дорогу всю перемело,  ехали 5 часов 30 мин. Зрители приняли нас очень хорошо.   После концерта выехали  в  первом часу ночи,  и в четыре  уже были дома.»  Кстати, недавно Евдокии Дмитриевне Малининой исполнилось 96 лет.

Не отставали от взрослых и ученики Херпучинской средней и Оглонгинской семилетней школ. Вот что об этом написано в воспоминаниях моих земляков.
Виктор Глотов:
«Силами учителей и учеников была хорошо поставлена художественная самодеятельность.  Ставились пьесы, репетировали концерты, с которыми выступали не только в школе, но и в приисковом клубе, а также в Оглонгах и других близлежащих селах. Запомнились пьесы Островского «Свои люди – сочтемся», «Доктор Калюжный» и некоторые другие с военной тематикой. 
КОКОРИНА Агния Иннокентьевна – ветеран нашей школы, работала в ней, наверное, с 1932, а может и раньше (Прим. - Виктор Тимофеевич ошибся, школа открылась в 1933 году – А.Щ.) Вела русский язык и литературу в старших классах и была неизменным руководителем школьного драматического кружка. Сколько мы под её руководством ставили пьесы, разыгрывали разные сценки, много выступало чтецов и декламаторов местного уровня. Все участники в её кружке были при деле, все заняты, все в заботах, все волнуются, все бурно радуются успехам и огорчаются при неудачах. Она – душа нашего кружка, организатор и вдохновитель молодых талантов. Конечно, это занятие, увлеченность нас в значительной степени развивала и приобщала к литературе и искусству.  По характеру Агния Иннокентьевна была доброй и отзывчивой. Никогда в  классе не кричала на лодырей и бездельников, а выговаривая им, призывала к совести и серьезности. В непринужденной обстановке легко улыбалась, была смешливой и веселой, любила петь песни.»

Татьяна Чеботарь:
«У нас в клубе проходили смотры-концерты,  и это было очень интересно. Иногда я была ведущей этих концертов. Мой отец вел в школе несколько предметов, правда, не сразу, а в разные периоды своей деятельности в школе. Мне запомнились уроки физики, химии – было много практики, лабораторных работ. На уроках мы занимались опытами в хорошо оснащенном кабинете, где все способствовало качественному обучению детей. Отец жил этой работой, любил ее, вел кружки, с ребятами занимался изобретением и постройкой электромеханических игрушек, что-то придумывал на праздники для детей.  Однажды в новогодний праздник закружилась елка, а на потолке вращалась ракета.»

А вот так проводили досуг в те годы мои земляки. Снова предоставляю слово Татьяне Чеботарь:
«Мы также играли в ролевые игры: в продавцов, учителей, врачей. Атрибуты готовили сами, отколупывая глину от бани Куйдиных, которая служила «халвой», в бутылках было «ситро», деньги рисовали сами...   Играли и в куклы, разворачивая во дворе целое тряпичное «царство». Шитье куклам было моим любимым занятиям, и в подростковом возрасте я начала шить для себя и первое платье сшила в двенадцать лет на электрической машинке «Тула», которую отец выписал через посылторг.   Мама в то время работала в пошивочной мастерской и я, конечно, тоже бывала там. Здание пошивочной, низкое, приземистое, находилось напротив конторы ОРСа. Главными портными были супруги по фамилии Цех, очень мастеровитые люди, портные-универсалы по пошиву верхней, легкой женской и мужской одежды. С их появлением заметно преобразился внешний облик односельчан, появились красивые пальто, костюмы, мелькали привлекающие внимание платья. Трудились там и другие мастера, из местных и двух симпатичных девушек, приехавших, видимо, по вербовке. Желание выглядеть хорошо существовало всегда и ателье-мастерская давала такую возможность. В хрущевскую оттепель у людей появилось реальное представление о том, что происходило в мире моды, появлялись модные журналы «RIGAS MODEN». Без работы мастера ателье никогда не оставались, в их распоряжении были изумительные натуральные ткани: настоящей выделки бостон, шевиот, легкий шерстяной кашемир, габардин, различные легкие материалы отечественного производства. Я помню этот шелест натурального шелка, когда мама, худенькая и стройная шла, держа меня за руку: она хотела меня сфотографировать у опытного фотографа-паренька по фамилии Снегирев – и мы с удовольствием нарядились в сшитые моей мамой платья. Вскоре мастеров Цеха переманили в небольшой город Кавалерово, они уехали, а мастерскую, к сожалению, закрыли, но продолжало работать ателье в соседних Херпучах.   
               
В День молодежи, в июне, каждый год ОРС организовывал массовое гуляние на другой стороне реки, это было незабываемо, особенно для детей. Работал буфет, на катере привозили хорошие продукты, сладости, ситро, прохладное и ароматное, и пиво «Таежное», «Жигулевское» для взрослых, которое поставляли в Оглонги из Николаевска -на - Амуре. Под раскидистыми тальниками сидели компании друзей, бегали дети, рвали букетики ландышей, то там, то здесь раздавалась музыка из мгновенно организованных самодеятельных «оркестров» гармошек и баянов. На пикниках пели, смеялись, молодежь общалась, а рядом, над гладью спокойной Амгуни, отголоском слышалось эхо. Большую роль в снабжении наших поселков играл ОРС. В конце мая к станционной пристани причаливали самоходки, битком нагруженные продуктами, товарами, техникой и заказами прииска. По селу сновала грузовая машина с грузчиками и молодыми парнями, у которых появлялась возможность подработать.  В селе было шесть магазинов. Привозные продукты, из которых много было импорта: мука из Канады, болгарские консервы, незабываемая китайская куриная тушенка и многое другое наряду с отечественными продуктами. Все наше было очень хорошего качества, выполнено по ГОСТУ. Попробовав хоть раз колбасный фарш или докторскую колбасу, поражающую мясным и пряным ароматом, с большой неохотой теперь покупаешь мясные продукты или вообще их не покупаешь.  В магазине продавали красную икру, но она не была каким-то особым продуктом, и во время праздников я видела ее в столовых тарелках. 
               
 Когда я вижу на Анапских пляжах множество отдыхающих со своими ожиревшими детьми, тяжело и плохо двигающимися, жующими, хрустящими, шелестящими упаковочками, пьющими цветные жидкости из огромных бутылок, сидящими часами с большими телефонами, мне становится грустно. Мы ели все, что нам давали, и то, что сами брали: мороженное, пироги и пироженые, конфеты и шоколадки; на мягкий пузыристый «правильный» хлеб намазывали толстым слоем масло, а сверху посыпали сахаром, пили ситро из бутылок емкостью 0,7 литра до «опупения», ели черемуху с косточками и не толстели, мы сдирали колени до крови, бывало всякое, ходили с синяками, не обращая на это внимания, ходили в школу в 50-градусный мороз и не знали слово «актировка», сами, одни, без сотовых телефонов и охраны, ездили в пионерские лагеря, не попадая в команду – самостоятельно справлялись с разочарованием. Наши поступки ни от кого не зависели, мы всегда были готовы к ответу. Окончив школу, случалось, мы не поступали в те учебные заведения, куда хотели, но и тогда не боялись идти на завод токарями и слесарями. У нас были в жизни всегда оптимистические девизы, мы писали заявления в комсомол, тимуровские отряды.

В 1950-х годах еще не было моторных лодок «На рыбалку, покосы, по ягоды и грибы ходили на веслах» - вспоминал мой земляк Борис Приходько. Я помнила моторки, с двигателем Л-2, Л-3, Л-6, установленными посреди лодки. Самыми маленькими   считались оморочки, с одним веслом, но встречались и с двумя, сидеть в ней нужно было спокойно, и не хвататься за борта руками. В Оглонгах были хорошие мастера, один из них столяр-краснодеревщик Зиганщин Нурислам Нургалиевич, работал в ОРСе мастером плотницкой бригады, строили склады, дома, мастерили прилавки для магазинов, школьные доски, столы, стулья, парты, удивительно, но он умел делать из жести хорошие ведра, баки, строил хорошие лодки,  и был всегда востребован жителями. Им была изготовлена и наша лодка. Помнится, как мы с Альбиной, его дочерью, самовольно взяв ключ от лодки из кармана куртки ее папы, уплыли по Амгуни, не справляясь с течением и едва причалив к берегу…»

Вот такой у меня получился рассказ. Даже для моих земляков многое в нем будет новым, неожиданным. Хотя кто-то может вспомнить тех людей, чьи фамилии упоминаются в воспоминаниях моих земляков.  Что уж тут говорить о тех моих читателях, которые никогда не были на Дальнем Востоке и не знают, как жить в далеких северных поселках.  Но в годы советской власти все жители их не считали себя оторванными от цивилизации.  Правда, было время, когда некоторые месяцы до появления регулярных  рейсов на самолетах Ан-2, которого все называли «кукурузник», или 4-х местных Як-12, не могли добраться из Николаевска-на-Амуре или Хабаровска. В те годы можно было добраться до наших поселков только по реке. Но пока льда не было на воде, в наши поселки доставляли все необходимое для жизни людей и функционирования прииска.  Уже в начале 30-х годов прошлого века во всех поселках были медицинские работники – фельдшера, были начальные школы,  в Оглонгах - семилетка, а в Херпучах - средняя с интернатом, где жили дети старшего школьного возраста из всех населенных пунктов.

А сейчас об этом остается только вспоминать. Регулярные рейсы теплоходов уже давно не осуществляются, самолеты летают лишь раз в неделю, но цены на них заоблачные. Ходят из Хабаровска микроавтобусы, но поездка по разбитым грунтовым дорогам вытрясает всю душу из пассажиров, да еще за немалые деньги. И начальных школ нет ни в одном поселке, детишек с 1 класса отправляют в интернат.  Вот так живет российская глубинка в XXI веке. Подумаешь, и плакать хочется.  Поселки постепенно умирают, но это удел всех приисков, когда заканчивается минеральное сырье.  И хотя такая участь уже постигла многие из них, но своему родному поселку хочется другой судьбы.