Театр Зеркало

               
Режиссеру провинциального народного театра Рябикину приснился сон, который больше подошел бы человеку именитому, обремененному высоким положением в обществе и званиями. Но то ли Муза перепутала в темноте ночи дом, то ли подшутить над ним хотела, то ли, напротив, вознаградить Петра Исидоровича за неустанный, хотя и не очень успешный труд на ниве искусства. Словом, неизвестно почему, но это гениальное озарение посетило именно его, а не кого-то другого.

А было в том видении вот что. Будто бы задумал Петр Исидорович создать необычный театр под названием «Зеркало», которое и было сутью идеи. Зрители должны были приходить сюда, чтобы посмотреть на себя, как в зеркале. Ведь как обычно бывает? Люди смотрят какой-нибудь спектакль, узнают в изображаемых на сцене персонажах своих знакомых, соседей, иногда даже родственников, но только не себя. И весь заряд — воспитательный, в частности, — вхолостую. А театр, по убеждению Рябикина, обязан заставить зрителей заглядывать, прежде всего, в свою душу — так сказать, одухотворять, делая человека лучше и чище, чем он был до просмотра постановки. Выходит же, — по касательной, рикошетом идея драматурга отскакивает от брони самоуверенности, так и не задев душевных струн.

Из-за этого Рябикин давно отказался от постановки серьезных, глубоких произведений, полностью построив репертуар своего театра на мелодраме. Душераздирающие дешевые страсти, изображаемые самодеятельными актерами, лучше доходили до сердец его сограждан: из-за кулис он не раз наблюдал, как женщины рыдали, а мужчины кривили лица, сдерживая скупые слезы.  Но вообще он зрителей не любил, особенно тех, кто, ничего не понимая в театральном творчестве, пытаются обсуждать его спектакли в социальных сетях типа пресловутого фейсбука. Он называл это «голосом из помойки, когда туда упал кирпич»…

Идея, подсказанная сном, открывала перед режиссером широкие творческие перспективы. Осуществи ее, и он вынырнет наконец из захолустной известности, и уравняется даже с высокопоставленными коллегами, которым, упаси Боже, он нисколько не завидовал и которые во время своих гастролей никогда не удостаивали вниманием его спектакли. Он понимал, что не всем ведь дано творить в столицах и что кому-то надо трудиться в гуще масс, нести им разумное, вечное…

Настраивать зрителей на правильное, нужное восприятие обновленного репертуара должно было и необычное убранство театра. Зеркальные стены в фойе отражали бы пришедших такими, какие они есть до начала представления и в антракте. Не давали бы им покоя зеркала и в зрительном зале: расположенные над круглой сценой, выдвинутой в центр, как цирковой манеж, они бы постоянно демонстрировали поведение публики, отражая ее реакцию, выставляя любую деталь на всеобщее обозрение.

Был, конечно, в этом риск отвлечения внимания от происходящего на сцене, но Рябикин понимал, что идея намечена пока лишь вчерне, не отшлифована, не осмыслена до деталей. Сон он и есть сон, что с него возьмешь? Это все потом, потом. Пока что, главное, — ухватить суть замысла, запомнить его, чтобы, проснувшись, довести до нужной кондиции.
 
Однако некоторые уточнения требовались уже сейчас. Где мэрия возьмет деньги на переделку театра, которую надо провести за лето, до начала сезона? Проект, лимиты, подряд, долгострой — вот железные доводы, которые приведут в управлении культуры, отвергая его ночные фантазии. Да еще вопрос — разрешат ли такой эксперимент, который еще неизвестно, к чему приведет? Вдруг людям не понравится, что в них тычут пальцем: посмотри, мол, какой ты есть на самом деле. Дескать, ничуть ты не осуждаешь ловеласа и бабника Дон Жуана, а напротив — завидуешь его свободе и раскрепощенности, и пришел сюда, чтобы поучиться искусству обольщения чужих жен. Мало того, что ты сам увидишь это в зеркале, так и ведь другие заметят.

Или…

Тут Рябикин неожиданно проснулся и донельзя огорчился, что не досмотрел сон до конца. Сейчас идея выглядела смутной и неубедительной, хотя и несла в себе «рацею», как он любил иногда говорить, подразумевая под этим определением известное выражение — рациональное зерно.

Петр Исидорович осторожно, стараясь, не потревожить похрапывающую жену, поднялся, сходил на кухню, налил холодного чая, выпил его, глядя в ночное окно на спокойно спящий город, не подозревающий об обуревающих его революционных и благодетельных порывах.

«Ладно, — решил он, — на свежую голову, утром додумаем, разовьем идею в стройную и безукоризненную программу действий. Будет городу экспериментальный театр, будет! Пора! Тем более, что прецеденты уже были в истории театрального искусства, когда такой же небольшой городок, кажется, в Литве,  стал местом паломничества завзятых театралов, приезжавших на спектакли со всех концов страны и даже из-за рубежа».

Петр Исидорович даже вспотел от такой заманчивой перспективы. Немного успокоившись, он вернулся в спальню, нырнул под одеяло, пристроился к теплой спине жены и быстро заснул. И — о, чудо! — сон возобновился с того самого места, на котором прервался. Рябикин доверчиво и жадно внимал ему, получая ответы на многие свои вопросы и сомнения.

Он узнал, как подвигнуть управление культуры мэрии на эксперимент, подняв в его поддержку местную театральную общественность. Как найти спонсоров на реконструкцию здания и как приучить зрителей к зеркалам, заполняя ими простенки и потолок постепенно, не торопясь. С помощью посетившей его сон Музы он вводил в репертуар один спектакль за другим, выстраивая их с учетом расположения сцены и общего замысла. Видел даже, как выходят из зала одухотворенные, с обращенным в себя взором люди. Они не бросались, опережая друг друга, к гардеробу, а долго и щедро дарили овации актерам, вызывали режиссера, и лишь потом неспешно расходились по домам…

Этой сладостной, многообещающей картиной ночное видение и закончилось. Оставалось только воплотить ее в жизнь. С таким желанием Петр Исидорович утром и проснулся.
И тут произошло то, что обычно случается со всеми: сон начисто выветрился из головы. Помнилось что-то приятное — какие-то овации, что ли, — и больше ничего. Даже глянув на себя в зеркало в ванной прежде, чем намылить заросшие щетиной щеки, он ничего не вспомнил, хотя и пытался.

«А, — отмахнулся он от мучительного чувства сожаления, — чего тут голову ломать! Ну, приснилась какая-нибудь ерунда — мучиться, что ли, по этому поводу?»