Разговор с журналистом

Обыкновенное утро мягким неярким светом освещало маленькую улочку, по обоим сторонам которой прочно стояли старые советские девятиэтажки. На левой стороне стояли недавно отремонтированная детская площадка с уже новыми горками и качелями и небольшая баскетбольная площадка, огражденная зеленой металлической стенкой, разделенной на квадраты с тонкой, тоже металлической сеткой. В конце улицы, в тупике, входящем в две асфальтированные дорожки, ведущие к детскому саду и медленно таящему пруду, велись какие-то работы, правда, работников там не было. Рабочую атмосферу гордо создавали ограждения, которые, видимо, поставили здесь совсем недавно. Мимо них то и дело проходили люди, среди которых была молодая журналистка, лет двадцати трех, одетая в черный недавно отстиранный пиджак, идеально выглаженную белую рубашку, ровные темные брюки и вычищенные до блеска черные туфли, так, что они чуть ли не блестели, когда на них падал свет темно-желтых фонарей, висевших на ограждениях, спешно перебиравшая ногами, чуть ли не путаясь в них, стараясь не уронить несколько папок из левой руки. Спустя минуту она подошла к подъезду номер 6, после чего стала рыться в листах. Нервно листая их нежными руками, она огрубела, а взгляд ее стал могильно холодным и злым. Девушка резко захлопнула папку, бросила ее на тротуар и надменно ринулась назад. Через несколько секунд она слегка раздраженная, но гордая собой вернулась с настрадавшейся пропажей – каким-то листом. Подняла брошенные вещи, отряхнула их, элегантно поправив чистенький пиджак, и подошла к магнитной двери, на которой, как всегда, висела куча разных объявлений и предложений от кого ни попадя. Но от орлиного взгляда журналистки ничего не скроется: среди всего приклеенного безобразия была одна неброская белая бумажка, текст которой явно очень сильно заинтересовал работницу издания ***.
– Отчего так злитесь, девушка? – внезапно раздался голос мужчины, стоявшего по другую сторону того же подъезда, облокотившись на недавно покрашенные серые металлические стены, и смотревшего на то, как нижняя челюсть журналистки выезжала вперед, а глаза ее щурились так, что создавалось впечатление, что ей бы и очки не помогли разобрать, что же такого интересного было написано на бумаге. Он был лет двадцати, с голубоватыми глазами и очень странно уложенными набок русыми волосами, одетый в белую рубашку и черные брюки.
– Что? Кто? Я?! Злюсь?! Нет! Посмотрите! Как можно так писать?! – она показала указательным пальцем на злосчастную бумажку.
«В связи с плановым проведением профилактических работ в период с 01.03 по 08.03 горячая вода будет отключена».
Мужчина усмехнулся.
– Вот скажите: это что, нормально?! Ну как?! Как можно так писать-то, а?! Ужас! – еще сильнее возмущалась женщина, проигнорировав реакцию случайного собеседника.
– А что тут не так? – он повернул голову в сторону объявления, после чего прочитал его, бурча себе под нос. – Ну отключат воду на недельку. Обычное дело.
– Вот скажите, вы специально издеваетесь, что ли? – со странным недоумением доносила журналистка.
– Кто вы?
– Да вы оба! – помахала она обеими руками в разные стороны. – Караул! Нельзя так писать!
– Подождите, девушка, что такого в этом… тексте? Все же понятно: с первого по восьмое марта не будет горячей воды. Что не так?
– Да все не так! Посмотрите, сколько тут мусора! «В связи с плановым проведением профилактических работ…». Тьфу!
– Мусора? Мусор вроде как выбрасывают. А тут почему-то все на месте…
– Вот именно! Как некультурно!
– Вы меня неправильно поняли… – слегка обиженно отвечал мужчина.
– Нет, нет, все верно! Некультурно и все. Гадость! Столько лишних и ненужных слов! Никакой заботы о людях!
– Простите, – в недоумении прервал ее собеседник, – слова, по-вашему, лишние и ненужные? А что, Ваша светлость, есть хлеб наш с вами?
– Вы подменяете понятия, это во-первых. А, во-вторых…
– Видите? Слово двулично: оно и ненавидит, и любит; оно и убивает, и лечит; оно и инструмент, и искусство. Наша задача – видеть его лик. И оттого, какую маску мы на него наденем, зависит, загорится сегодня Карфаген или нет.
Оба помолчали немного, смотря друг на друга.
– Знаете… – женщина похлопала наивными глазками, повернув голову в сторону двери. – Нельзя так писать, – она сорвала несчастный лист бумаги и, наслаждаясь каждой секундой, порвала его сначала пополам, а затем еще пополам, после чего легко отбросила обрывки в урну. После этого благородного жеста журналистка по-деловому развернулась и ушла. Однако уже через минуту вернулась с озлобленным лицом, чтобы забрать забытую папку с какими-то листами.
Прошел час. Ремонт дороги так и не продолжился. Мягкий дневной свет мило озарял весь маленький двор. Возле двери уже не было никого: ни мужчины, ни объявлений.