Васильковая страна или Фонари в долине Эмбервуд 10

ГЛАВА 10
(Из дневника Мэйси)

Сегодня к миссис Сильвии заглянул врач и, сказав, что она «тяжело здоровый человек» и что это был не инсульт, а скачок давления, разрешил ей выходить из дому. Миссис Сильвию это оживило.
Была у нее одна страсть.
Она была ужасной барахольщицей. Сейчас это называется «шопоголик».
Торговые центры, бутики, распродажи и скидки – все это действовало на нее одурманивающе. Поэтому, первую вылазку из дома мы ознаменовали походом по магазинам.
Не стесненная в средствах миссис Сильвия позволяла себе покупать всякие милые дорогие пустяки в таких заведениях, в которые я одна не решалась бы зайти. Неутомимо она шныряла меж торговых рядов и прилавков, а я следовала за ней, высунув язык, неся бесчисленные пакеты и коробки.
Наконец, обессиленные, мы плюхнулись в автомобиль и поехали домой.
Миссис Сильвия разбирала покупки, а я хлопотала на кухне, помогая кухарке накрывать к обеду.
Позвав меня, миссис Сильвия вручила мне небольшую коробочку:
- Это Вам, голубушка. Пусть это послужит началом Вашей писательской карьеры.
Обалдевшая, я открыла коробочку. В ней лежала изящная позолоченная авторучка.
- Ой что Вы! Мне так неудобно.
- Неудобно писать с крыши. Берите, я Вам говорю! От чистого сердца.
Растроганная, я мямлила какие-то слова благодарности и обещала, что уж теперь непременно начну.
За обедом миссис Сильвия позволила себе немного вина, раскраснелась и расположилась к долгой беседе. Я тоже, слегка охмелев, брякнула, не подумав:
- Миссис Сильвия, а почему Вы не вышли замуж во второй раз? Вы же в самом расцвете лет.
Она долго молчала, прежде чем ответить и я уже хотела извиниться за бестактность.
- Меня выдали замуж, едва мне исполнилось восемнадцать. Бартоломео было двадцать. Наши семьи давно мечтали породниться. Между нами не было влюбленности, но мы и не протестовали. Такая девушка как я, конечно, должна была быть польщена, выходя замуж за такого красавца. Я – высокая, нескладная, с широкой костью, высокими скулами и крупным носом, была далека от поэтических образов. Я откровенно недоумевала на кой черт я сдалась этому красавчику. Нас поженили осенью, а к рождеству я уже знала, что беременна. С рождением сына, я, не питавшая особой страсти к мужу, и вовсе от него отдалилась, сосредоточившись на заботах о нашем первенце. В нашей семье царило четкое соблюдение границ. Никто из нас не посягал на чужую территорию. Каждый жил в своем мире, встречаясь друг с другом время от времени на нейтральной полосе. Нас обоих устраивали отдельные спальни. Мы по очереди приходили друг к другу в гости на ночь. Так и жили. Выходя в свет, мы всегда обращали на себя внимание общества как нестандартная, дисгармоничная пара.
Она вздохнула и сделала глоток.
- Дарио подрастал и все больше становился похож на отца. Ему не было и двадцати, когда он привел ее в наш дом, заявив, что это его будущая жена и что жить без нее он не может. Девочку звали Бианка. Тоненькая, изящная как балерина, она напоминала тургеневских барышень. Было в ней что-то не от мира сего, но я почувствовала как от этого хрупкого создания надвигается какая-то неотвратимая угроза всему нашему дому. Если бы знать все заранее, то я бы тогда костьми легла… Но я ничего не сделала. Невестка чрезвычайно понравилась моему мужу. Он дал свое согласие и благословение, а по поводу моих сомнений высказался, что это материнская ревность, не более того. Заявил, что «когда пойдут породистые, красивые внуки, - я успокоюсь». И понадеялся, что я не стану обижать сироту.
- И что же дальше случилось? – затаив дыхание спросила я, боясь спугнуть ее откровение и почувствовав, что в своем рассказе она приблизилась к самому главному и трагическому.
- Прошел год. Детей не было. Дарио с нее пылинки сдувал, а я так и не смогла понять что Бианка испытывала к моему сыну. Хорошо воспитанная, вежливая, покладистая, она обладала легким характером и, думаю, им, наверное, было хорошо друг с другом. Но продлилось это недолго. Какая-то легкая тень появилась в их отношениях. Нет, Дарио ничего не замечал, продолжая обожать свою супругу. Я же все больше стала замечать какую-то тоску в глазах Бианки и чувство вины. Но самым сакральным было то, что все то же самое я замечала в глазах Бартоломео. Сначала я гнала навязчивые мысли, обзывала себя параноиком и ревнивой дурой, но тень, нависшая над нашим домом, все больше погружала его во мрак. Потом я стала замечать меж ними легкие, едва заметные действия: то касания рук, как бы невзначай, то обмен смущенными взглядами, но ужаснее всего – я почувствовала как эти двое страдают и томятся. Должна сказать, что в этот период Бартоломео стал особенно внимателен ко мне, будто оправдывался за что-то и хотел искупить свою вину. Это было невыносимо. Потом изменился Дарио. Как бы ни был он ослеплен своей любовью, а не заметить очевидного было нельзя. Я всю ночь не спала и все думала как спасти и вытащить из пропасти всех нас. Наконец, я решилась поговорить с мужем. Я выложила ему все начистоту. Он долго молчал и курил. Я вышла из себя и заорала: «Да скажи же хоть что-нибудь, черт возьми! Будь мужчиной». Он подошел ко мне, взял мои руки в свои и стал шептать быстро, запинаясь: «Что мне делать? Скажи, научи, помоги. Ты всегда была сильнее меня». «А теперь» - сказала я – «я хочу быть слабой. Имею право. Пропади ты совсем…» И разрыдалась. До сих пор Бартоломео ни разу не видел моих слез. Тяжелее всего пришлось Дарио и Бианке. Видимо, какой-то тяжелый разговор произошел и между ними. Потому, что оба ходили чернее тучи. Бианка, осунувшаяся, побледневшая, с темными кругами под глазами, стала похожа на чахоточную. Похудел и Дарио. Наш дом превратился в психиатрическую клинику. Так дальше продолжаться не могло. И я решила – из этого болота спасутся двое, либо увязнут все. Я объявила семейный совет. Я собрала всех за круглым столом, как бы пафосно это ни звучало. Все молчали и ждали, что парламент возглавлю я. Я призвала все высшие силы себе на помощь и начала: «Из создавшейся нестандартной ситуации я вижу только один выход – я, Бартоломео, отпускаю тебя. Никаких препятствий к разводу чинить не буду. Надеюсь, Дарио, и ты поступишь подобно мне. Отношений ни нам с отцом ни вам с Бианкой уже не наладить, а эти двое пусть сами между собой разберутся насколько сильны их чувства. Это уже не наше с тобою дело. Ты, сын, еще молод. У тебя еще есть время и шанс построить новую жизнь, а оставишь все как есть – загубишь не только свою». Я стала чувствовать себя оратором среди глухонемых. «Так и будем молчать, мать вашу?» - сказала я. Дарио повернулся к отцу, сверкнул глазами и процедил сквозь зубы: «Я тебе этого вовек не прощу». Он направился к выходу, бросив Бианке: «Отпускаю». «Как держится, подлец!» - подумала я – «Весь в меня».
- И что же было потом? Они сошлись?
- Не буду рассказывать про бракоразводные процессы и как мы все это выдержали. Скажу только то, что Дарио в суде не появился ни разу, передав все полномочия своему адвокату. Очень многие друзья от нас отвернулись и перестали приглашать на свои семейные торжества. Сплетни расползались как змеи. Представляете каково в маленьком городке, где каждый тебя знает?.. Мы с Дарио стали затворниками и в этот самый сложный период с нами была дорогая Мина. Когда Дарио получил назначение в Лондон, Мина изъявила желание уехать с нами. Родителей наших на тот момент в живых уже не было. Сейчас у Мины семья. Я очень надеюсь, что и Дарио еще найдет свое счастье.
- А Вы?
- Знаете, когда Бартоломео уходил, я, вдруг, отчетливо поняла, что за годы нашего брака я научилась любить его. Я сидела и смотрела как уходит тот, кого я уже не в силах была отпустить. Сошлись ли ОНИ? Да, сошлись. И уехали в Каталонию… Непросто было все это забыть, тем более что Бартоломео не дал мне такой возможности. Он писал мне, терзая подробностями своей новой жизни. Сначала я не отвечала, потом все же мы переписывались с ним изредка. Даже когда уехали в Лондон. Когда его не стало, я, идиотка, писала к ней, к Бианке. Я сделала самую большую глупость в своей жизни – я умоляла ее вернуться к Дарио. Я унижалась, не понимая того, что эти двое друг другу уже не нужны. Бианка ответила мне, что ничего уже не поправить и что ждет ребенка. Вот тут-то вылезли из меня черти и заплясали! Какие только преступные, грешные и страшные мысли ни лезли мне в голову! И случись тогда у Бианки выкидыш – я, клянусь, порадовалась бы. Вот так, бывает, живет человек, уважает сам себя, считает себя порядочным, идет по ровной жизненной дороге и все ему ясно и понятно. Где как поступать, кому что говорить. А случись на этой дороге первый ухаб, первая преграда, трудность какая-нибудь, - вот тут-то и выясняется, что человек себя не знает. Не знает на какую подлость и даже преступление может решиться с отчаяния или в страхе или в злобе. Я смогла объявить себе войну и победила свою злобу, обиду и унижение. Я испепелила их в себе и на этом пепелище, простите меня за высокопарность, возникло новое чувство – чувство жалости. Да, я жалела ее с одной стороны и завидовала с другой. Она любила и была любима. Пусть недолго, но она познала то, чего не довелось познать мне. Но она осталась совсем одна и кроме нас с Дарио у нее на белом свете больше не было никого. Дарио не знает и не нужно ему знать ни о ребенке ни о том, что я до сих пор помогаю им деньгами… Он и на похоронах отца не был… А замуж выйти я могла бы. Поверьте, были претенденты, но никто не выдержал сравнения с Бартоломео. Я чертов однолюб. Сколько я в себе нового открыла…
Рассказ миссис Сильвии вызвал во мне такое потрясение, что я не находила слов. Я, до сих пор пребывшая в юношеском максимализме, не могла постичь масштаб великодушия и мудрости этой женщины.
А ведь ей не было и пятидесяти! Я бы так не смогла. По мне, если уж рвать, так рвать, вычеркнув из жизни того, кто причинил боль.
Если бы я была писателем, то написала бы так:
Для меня не существовало оттенков и полутонов. Либо черное, либо белое. Либо подлец, либо молодец.
А в этой истории разве можно было назвать Бартоломео молодцом или подлецом? Кто он? Заложник обстоятельств как и все в этой семье? Жертва любви?
Мне, не имевшей личного опыта, было трудно в этом разобраться.
- Миссис Сильвия, а что изображено на картине над Вашей кроватью?
- Портрет мужа. Он стоит в охотничьем костюме с какими-то борзыми. Кто автор этой картины и какое отношение Бартоломео имеет к охоте – понятия не имею. Он на ней с роду не был и за всю свою жизнь комара не убил. Но хорош, мерзавец, на ней чрезвычайно!
- Почему же она задрапирована?
- А зачем мне надо, чтобы он Оттуда пялился на моих любовников?
- Почему бы ее вовсе не снять?
- Да как-то… рука не поднимается. Суеверная я, видимо. Хотя теперь, когда он на небесах, ему Оттуда еще лучше видно.

ГЛАВА 11: http://www.proza.ru/2019/04/07/2000

НАЧАЛО: http://www.proza.ru/2019/04/03/1637