Снайперон

               

    В ясный тихий вечер охота на перелётах неприбыльна, – так Бодя го-ворит. Но солнце повисло над кромкой леса, и, подпоясанный патронта-шем, с заряженным ружьём в руке, заспешил я на вечерний перелёт. На заветном месте потоптался с часик, тщетно всматриваясь в меркнущее небо, однако уток так и не дождался… В свете долгих зорь стрельба вполне успешна и после заката. Но солнце спустилось за лес, ушло и под горизонт; на огромном скошенном лугу угасли и звуки, – время возвра-щаться в палаточный лагерь над Припятью наступило. Несолоно хлебав-ши или без выстрела зашагал я к луговой дороге.

Сзади послышалось пофыркивание лошади. Я принял в сторону и при-держал шаг.  Скоро  догнал меня воз сена. Рядом с лошадью шёл мужик. Держась правой рукою за оглоблю, он неловко переступал левой, дере-вянной, ногою. Чтоб нехитрый снаряд меньше вяз при ходьбе, был он подбит куском автомобильной шины. Инвалиду повезло в своё время: ногу отхватило пониже колена. На  колено он и опирался, подвязав к огрызку голени и к бедру деревяшку свою. В просвещённое наше время уж и не знаю сохранилось ли где такое приспособление, а после Войны ещё долгие годы ковыляли на самоделках многие тысячи инвалидов Великой Отече-ственной…

Нам было по пути, я разговорил попутчика. Они с бабой одни в избе. Пенсии хватает только на пять бутылок. Приходится работать и заодно подворовывать. Сейчас вот возок сена колхозного до дому тащит. На лес-ных полянах, на неудобьях болоньи, то есть, луга по-местному, ставит му-жик для виду с десяток копешек, а с колхозного луга потихоньку свозит на свой двор добрую тонну сена … Рассказ без обиняков смутил меня. С не-приязнью спросил я, что это за мера такая пенсионная, пять бутылок вод-ки.

– Так так же за вторую группу платят: сто шесть рублей, а двадцать один двадцать за бутылку отдай! – объяснили мне доходчиво.

Я усердно разделил в уме, и вышло пять бутылок без остатка. Инвалид-ные и гробовые пенсии у нас в Союзе были двух разрядов, городские и сельские. Размер пенсий для деревенских инвалидов второй группы знал я по своему дядьке, но сто шесть послевоенных, ещё сталинских,  рублей ни-когда не соотносил я с ценами на хлеб-соль, на табак или на всеобщий рус-ский эквивалент.

– А чего это у вас только вторая группа? – спросил я не так уж и так-тично.

– Та, не знаю, – протянул безногий. – Ещё и меряют.

– Что – меряют?

– Так ногу ж. Обрубок. В районе на комиссии… А как же, каждые пол-года обязательно. Порядок, дорогой товарищ. Хорошо ещё на ЗИСа по-просишься. Тридцать километров.  Задержусь в очередях – в Житковичах и ночую… Двое суток корове под  хвост.

Я уже готов был войти в положение сенокрада и спросил только, не пробовал ли он, по принципу «за последствия не отвечаю» костылём в ко-миссии помахать.

 – Нет, дорогой товарищ! Это после Войны сходило, а теперь и посадят.

Да-с. Мне стало как-то менее, как Бодя говорит… Помолчали. Шуршали колёса, и в такт тяжёлым шагам попутчика моего ритмично скрипела под протезом супесь.

За спиною послышался свист крыльев, и через нас перелетела пара чир-ков. Я, не целясь, дважды выстрелил из своей «тулки». Чирки  упали чуть впереди. Я опешил и, перезаряжая ружьё,  ринулся за добычей.
               
 – Ну ты снайперон! – в голос закричал мужик у меня за спиной и рас-сказал мне, как ловко сбил я двух чирок. Одним выстрелом.

Хоть и был я в горячечном состоянии, но чужого мне было не нужно, и я возразил, что выстрелил дважды.

 – Я бачыв! – закивал правдивый свидетель. – Першым ты прамазау! – добавил он простодушно.

Двинулись дальше. Я нёс добычу и всё надеялся, что ничего на нас больше не налетит, и я не разочарую спутника обычной моей стрельбой в белый свет. Наконец, со словами «совсем стемнело» я разрядил и взял на ремень ружьё. На душе полегчало.

Мы подошли к дороге. Мужику было направо, в лесную деревню, а я повернул к Припяти, гордясь удачным дуплетом своим… Через минуту я остановился, потоптался маленько, потёр лоб, как бы припоминая что-то, и – припустил вдруг назад. Быстро догнал воз и отдал дичь инвалиду. Он было заотказывался, но я сунул чирков под сено и с горячим чувством пожал шершавую ладонь моего замечательного знакомца. Легко, широко зашагал я к Припяти и весело думал, что рассказы в глухой деревне о встрече со мною инвалид подтвердит теперь материально, двумя вкус-ненькими качечками. А, может быть, баба инвалида даже угостит дичью говорливых соседок, и слух обо мне пойдёт по лесу…

Но заблестел костер бивуачный, и вскоре я едва не пожалел о моей не-обдуманной щедрости: обитатели двух палаток рассказ мой приняли с улыбками, а ехидный москвич Миша долго уточнял, сколько же раз я вы-стрелил, всё-таки... Одна Юта, весёлая легавая немецких кровей, внима-тельно обнюхивала меня, и шерсть дыбилась на собачьем загривке…

Это было в наш первый приезд на тихую Припять. И было это в басно-словные времена, когда в ожидании утреннего катера можно было ноче-вать в Мозыре на пустынной площади, под чёрным небом с великолепной Вегой над головой. А туманность Андромеды  легко было рассмотреть не-вооружённым глазом… Отдыхали мы настоящими дикарями, вдали от по-селений, без кипячения пили воду из старицы, и в одинокой палатке не опасался я ни за себя, ни за жену, ни за дочку-малолетку… Не раз потом гостили мы на приветливой земле Белоруссии. Припяти не изменяли, а ла-герь сдвинули прямо на берег реки, к «будке бакенщыка». Туда съезжа-лись мы в середине лета, без всяких согласований, из разных городов Со-юза… Из Одессы, Москвы, Киева, из самой Астрахани и даже из загадоч-ного Архангельска. Со временем завелись у нас добрые знакомые из окрестных поселений, а крылатые  «ракеты»  приветствовали нашу стоян-ку воем сирены…

Как-то по убедительной просьбе Васыля из Млынка заречного привёз я  самогонную спираль из титанового сплава, и слава обо мне прошелестела по всей нижней Припяти. Это стало ясно, когда однажды к нашему мыску буксирчик приплавил из Турова разобранный сруб баньки и оставил на береговом песке нумерованные брёвна, при двух караульщиках. Ребята ждали машину и откровенно скучали. Мы пригласили их к чаю и удивили титановой решёткой над костром. Узнав, что мы из Одессы, гости спроси-ли, не знакомы ли мы с Николаем, который привёз одному местному спи-раль от реактивного истребителя. Пришлось сознаться, что я и есть Нико-лай из Одессы, что мы с Васылём давно приятели и он всегда пригоняет нам лодку на время отпуска. В ответ услышал я, что редко кому так везёт, что лодка – сущая ерунда, что за такой самогонный механизм свыни  ма-ло…Мне оставалось лишь сожалеть о том, что отношения мои с самолёто-ремонтным заводом давно расстроились, и, следовательно, я  не смогу распространить деловые связи свои вплоть до древнего Турова, который уже тысячу лет стоит над Припятью, на пятьдесят километров выше како-го-то там Млынка...

Тут жена подняла руку и со словами «Коля, Коля! Смотри!» показала через мою голову вверх. Я оглянулся. Над рекою закладывала вираж ут-ка, и, по всему, курс птицы пролегал над нами, на убойном расстоянии. Я замер на мгновение, затем бросился к палатке, выхватил бельгийский по-луавтомат, передёрнул затвор. Утка была над головой, и я выпалил раз пять кряду. На штык, как говорит Бодя. Жирная кряква не обронила ни пёрышка, вошла только в резкий набор высоты и скрылась за лозняком правого берега.

Установилось неловкое молчание. От костра нашего с решёткой из тита-нового сплава от реактивного истребителя, проводив тяжёлую птицу взглядом из-под ладони, жена моя произнесла сдержанное «да, жаль», – туровские стрельбу мою не комментировали, спасибо. Они стали рассмат-ривать моё ружьё, прикладывались, но, справившись о стоимости, с тихим «да, вот это аппарат» приставили ружьё к палатке.

Я отметил про себя уместную деликатность белорусских хлопцев, как тут один из них заговорил о некоем отдыхаючэм из Москвы, который од-нажды,  одним выстрелом из берданки три качки сбил, то есть – кряквы. «Лет десять или сколько вот это. Из самой Москвы. Гришка из Найды сам бачыв. О то снайперон был!» – не скупился парень на детали… Вообще-то, на Нижней Припяти говорят на живописной смеси трёх братских язы-ков, но странная форма слова «снайпер» насторожила меня. Я спросил о Гришке и узнал, что это безногий инвалид из лесной деревни, – он ещё за воровство колхозного сена три года получил. Что Гришку этого преду-преждали и строго, что даже били его и, наконец, посадили. «От это, на День Победы ему амнистия вышла. И года, считай, не отсидел… Так сно-ва, злодий, возыць!» – заключил рассказчик весело.

Хотя и очень мне хотелось, но не мог же я после позорной пальбы из бельгийского «аппарата» переять славу у Москвича, выдуманного злопо-лучным инвалидом из лесной Найды. И я зашвырнул ружьище своё загра-ничное в палатку, вытащил из рюкзака бутылку первака от Васылёвой спирали, и до прихода машины мы славно перекусили. Несколько раз приходилось мне сдерживать язык, когда возвращался разговор к отды-хаючэму из Москвы, куда Гришка переселил меня для пущего эффекта, понизив рангом старую «тулку» мою  до берданки. Вертлявые чирки обернулись жирными качками, и погибло их сразу три. От одного выстре-ла...