Соседи 14

* * *
     Я была абсолютно уверена, что мои родители примут Ивана как родного: они люди одной с ним крови — серьёзные, прямые, ответственные. Конечно, я   писала им, что вышла замуж. Конечно, они хотели поскорее увидеть зятя и  по поводу нашего приезда закатили пир на весь мир. Через полчаса после знакомства папа и муж уже беседовали о чём-то серьёзном, забыв о налитых рюмках и гостях за столом.

     После обеда Иван сказал, что хочет сходить на кладбище. Я собиралась обязательно проведать могилы  родных, но не в день приезда. Иван очень просил, и оставив Катю с родителями, мы пошли. Цветы купили по дороге: старушка продавала у гастронома  крупные садовые ромашки, расставив их в бидончики с водой.
 
       Могила Андрея была убрана.  Я налила воды в бутылку с отпиленным горлышком (свёкор наделал на заводе таких «ваз» из бутылок от шампанского, потому что банки с могил пропадали), поставила восемь ромашек.
 
        Разгибаясь, взглянула на портрет, и на мгновение, на один самый короткий  миг мне показалось, что Андрей улыбнулся — ветер качал деревья на старом кладбище, и по блестящей поверхности памятника скользили кружевные тени. Перевела взгляд на Ивана: его загорелое, неподвижно-суровое лицо походило  на скульптуру.

    «Ты бабушку ещё хотела проведать», - напомнил он. Я кивнула, взяла оставшиеся цветы и пошла по дорожке, успев заметить благодарный взгляд мужа.

    От бабушки свернула влево: здесь недалеко похоронена Анна Тихоновна — моя учительница математики. После ливня с бурей, о котором  писали родители, на её могиле ещё никто не был: валялись обломанные  ветки,  листья. Я их собрала, потом сорвала с куста несколько засохших роз. Посидела  немного на скамеечке и медленно пошла обратно.

     К могиле Андрея подходила с другой стороны. В промежутки между кустами  видела Ивана, стоящего спиной ко мне и лицом к памятнику.  Прошла ещё несколько шагов, и показалось, что Иван что-то тихо сказал. Невидимая за кустом туи, остановилась и через минуту  услышала: «Прости, старлей». Стало не по себе, будто подслушала чужой разговор. Да так оно и было. Быстро и тихо,  по тропинке, посыпанной мелким белым песочком, побежала к могиле бабушки, и от неё  пошла так,  чтобы муж издалека мог меня увидеть.
 
      Когда подходили к остановке, он сказал: «Вот, прощения попросил у Андрюхи...»

       - За что? — не поняла я.

       - Да, наверное, за то, что живу...


     Перед знакомством с родными мужа немного волновалась: всё-таки вторая жена, да ещё с ребёнком. Но все прошло обыденно, без особых эмоций. Моя новая свекровь Лидия Ивановна, старшая сестра Ивана Галя, её муж и сын оказались людьми спокойными, в их глазах не читалось  излишнего любопытства — это хорошо.

      После ужина свекровь подошла ко мне, обняла и сказала тихо, так что слышала только я: «Жалей моего Ваню: он так настрадался».

    Иван с Валерой —  мужем Гали — трудились над погребом. В наших местах это  не подпол в доме, а особое строение, снаружи обязательно оштукатуренное и побеленное. Мы с Катей познакомились с городком, потом съездили в Воронеж, снова поехали к Ивану и его родственникам. Путешествовать в «Икарусе» дочке понравились, она не отрывала глаз от окна, задавала вопрос за вопросом. В Бутурлиновке ей тоже нравилось. У свекрови была молоденькая собачка Стеша — беспородная, но красавица необыкновенная: беленькая, пушистая, глазки и носик чёрные. Был и кот Тихон — полосатый, крупный, головастый —  за играми Кати и Стеши он наблюдал с яблони, лишь изредка, в виде исключения позволяя себя погладить.

     Зарядили дожди, строительство погреба пришлось на время прекратить, и   мы вернулись в Воронеж. Ирина пошла в отпуск, Николай  был у родителей  (они теперь ездили каждый к своим родственникам: она в Семилуки,  он в Павловск и Гаврильск — вместе не ездили), и я решила познакомить мужа с подругой. Из Москвы мы привезли много всего вкусного, из Бутурлиновки груш и слив, я нажарила блинчиков, нафаршировала их яблоками — сладкий стол был готов.

      Что Иринка в любом разговоре пытается быть «первой скрипкой», я знала и относилась к этому спокойно. Немного настораживало, что она терялась в разговорах с мужчинами (мой папа  не в счёт: он пожилой и почти родственник), от неуверенности начинала нести всякую чушь.  Термин «фрустрация» не совсем подходил к такому состоянию, но то, что подруга испытывает психологический дискомфорт именно в разговорах с мужчинами, для меня было очевидно.

      На этот раз Иринка превзошла себя: быстро, напористо, чуть ли не криком начала толковать моему мужу, какие перегрузки испытывают лётчики при сверхзвуковых скоростях. Я понимала, что она изо вех сил старается показаться Ивану умной, начитанной.  Но какие взгляды бросал  мне муж!..


         Дожди прекратились, Иван уехал в Бутурлиновку, а Ира позвала меня к себе:  хотела многое порассказать. В квартиру к ней я не заходила  лет шесть-семь  и была поражена беспорядком. Мне довелось пожить в общежитии, да и в наших  крошечных молодожёнках без кладовки  и нормальной прихожей трудно найти место всему, особенно когда маленькие дети, поэтому к разбросанным вещам я относилась с пониманием. Но у Иринки оказалось  просто грязно. Она жаловалась на мужа, на его придирки и ругань, на то, что Николай всей своей родне говорит, что жена — плохая хозяйка. А у меня перед глазами были её сапоги на шпильке, которые увидела за дверью, — все забрызганные, каблуки облеплены   тополиными почками, стоят в таком виде  с апреля, а на дворе август.


       Иван немного стеснялся моих родителей, ему казалось, что он, такой большой, повсюду мешает в тесной хрущёвке. В Бутурлиновке мы ночевали в отдельном маленьком домике — времянке, которую его отец построил когда-то рядом с большим домом. Катюша спала в большом доме. Наши ночи Иван называл «медовыми». В одну из таких ночей он заявил, что очень жалеет упущенного времени, которого не вернёшь: мы могли бы пожениться прошлым летом, но не сделали этого, потеряв год счастья.

       - Я на тебя смотрел-смотрел, все глаза проглядел. А ты: «Здравствуй, Ваня», — и повиляла.

      - Чем это  повиляла? — возмутилась я. — У меня и привычки такой нет — чем-нибудь вилять.

      - Ладно, — согласился Иван, —  не повиляла, а побежала. И такая серьёзная.

      - Я тебе улыбалась. Иногда.

      - Раз   в  месяц  не  считается, мне надо было каждый день.  «ЗдравствуйВаня», — вот кто ты после этого.

       Это «здравствуйВаня» стало нашей семейной поговоркой. Если я, занятая мыслями о работе, домашними делами, не уделяю мужу столько времени, сколько ему хочется, он вздыхает и говорит: «Ну вот, опять: здравствуйВаня». Это означает, что мне надо отвлечься от дел, подойти к нему, обнять и поцеловать.


     Наш единственный за всю совместную жизнь разговор об Афганистане  произошёл в той же времянке.  Я видела у Ивана на правой лопатке шрам странной формы, похожий на звезду. Явно след ранения. От разговора на эту тему он долго уклонялся, но наконец сдался. Рассказал коротко, скорее не рассказал, а перечислил факты.

      Когда в самолёт грузили раненых, начался обстрел.  Духи с гранатомётами  сумели просочиться незаметно: горы вокруг. Бежал к самолёту и  почувствовал, будто чем-то обожгло лопатку. Решил, что слегка задело по касательной. Взлетели.
 
     С ранеными был врач, он разрезал на Иване рубашку, осмотрел рану, сказал, что там осколок и трещина в кости, перевязал, сделал укол. Предупредил, что боль придётся терпеть: промедол есть, но колоть его  нельзя: от промедола спят. Врач подходил ещё, проверял пульс на шее, делал   уколы. Потом пришёл и сказал, что парнишка с ампутированной ногой, которого тоже  задело осколком, умер: ранение в висок, с таким ранением не живут. Ивану показалось, что врач, сжавший руками голову, повторяет: «Господи! Господи!»

       - Ты что: молишься? — крикнул ему Иван.

       - Молился бы, если б умел, - ответил врач.

   В Ташкенте Ивана вместе с ранеными отвезли в госпиталь. В обшивке самолёта застряли осколки и пули, члены экипажа выковыривали их ножичками и брали на память, две пули принесли Ивану в госпиталь, но он их потерял. Осколок, который достал и показал  хирург, тоже не стал оставлять: зачем  это  хранить? Шрам вышел такой формы, потому что осколки кости скрепляли какими-то скобами, а потом эти скобы убирали.

    Их ИЛ-18 с носилками для раненых вместо пассажирских кресел улетел без Ивана в Караганду на «регламентные работы», так это называется.

       - Значит, за «звезду» орден Звезды. А Знамя?

       - Да там похоже было, только нам меньше повезло: штурман погиб,— Иван говорил глухо и медленно,  как смертельно уставший человек.

       - А что дальше?

       - Я приказал взлетать.

       - Самолёт может лететь без штурмана?

       - Не может.

       - А кто же был за штурмана?

       - Я.