Синдром молодого отца

К вечеру с безымянной горки подул холодный ветер. Он захлопал полиэтиленовой плёнкой на поленнице, крутанул смерч из свежих опилок и прошлогоднего мусора перед крыльцом, заглянул на веранду и прошуршал там газетами из прошлого тысячелетия, испачканными жёлтой краской. Сразу вспомнилось, что на дворе начало мая, и дневное тепло на северном солнце – лишь необязательный подарок городским жителям, по традиции солидарно выбравшимся за город, чтобы открыть очередной дачно-садово-огородный сезон.

На вершине горки между двумя берёзами с прозрачными весенними кронами появилась тщедушная фигурка. Человек, не разбирая пути, прямым ходом по кочкам, покрытым умятой снегами ржавой травой, катился под уклон прямо к нашему домику. Через минуту стало видно, что с горы спускается высокий худой парень, одетый не по сезону в узкие тёртые джинсы и белую футболку с логотипом какой-то иностранной компании. Парень, нескладно двигая руками и постоянно оглядываясь, подбежал к калитке. Задыхаясь, показал рукой: «Откройте».

Ты кто и зачем? – спросил его Василий Петрович, мой тесть. Он отставной пожарный: человек, сочетающий дотошную осторожность с голливудской решительностью. Крепкий мужик, обладатель благородной седины. Вид его вызывает у меня уважение, временами переходящее в зависть. Я в свои тридцать, не чурающийся занятий спортом, не уверен, что одолею его в борьбе "на руках".

- Я Костя, спрячьте меня, - прерывающейся скороговоркой ответил тестю  парень, - за мной полиция гонится.

- От армии, что ли, косишь? – усмехнулся Василий Петрович, многозначительно посмотрев на меня. Я не служил. Как тогда говорили, успешно отмазался.

- Точно, от армии, - тщетно пытаясь сдержать несущееся дыхание, ответил он.
- Ладно, заходи, - тесть отодвинул щеколду на калитке.
- Вон они, - показал головой Костя и, шмыгнув в калитку, присел за забором. Он и вправду казался напуганным. На горке между тем появились два человека – один в форме - и стали быстро спускаться, как это несколько минут назад проделал парень.
- В дом пустите, - умоляющим голосом прошептал тот, глядя снизу то на меня, то на тестя.
- Иди за поленницу и там притихни, - строго сказал ему тесть. – Давай, быстро.  В дом ему, видите ли…

 Парень, согнувшись, будто пересекая простреливаемую территорию, пробежал десять метров до поленницы и скрылся за ней. Через минуту к калитке, тяжело дыша, подбежали двое: молодой полицейский в звании лейтенант в кителе нараспашку, без галстука, с расстёгнутым воротом, ниже которого чернело мокрое пятно. Он был такой же худой и нескладный, как и тот, кто прятался за поленницей. С ним мужичок в штатском – постарше и повыносливее, так как дышал он ровнее молодого коллеги и смотрел по сторонам внимательнее.

- Парня видели? Куда побежал? - с трудом сдерживая дыхание, отрывисто спросил лейтенант.
- Не было никого, - ответил тесть, собирая обломки кирпича в тачку и поглядывая в сторону. Я, поздоровавшись, тоже отвернулся и стал сворачивать шланг, тянувшийся через двор к скважине у забора.

- Как же не было? - возмущённо воскликнул лейтенант, чувствуя подвох, - он прямо к вашему дому бежал, как мы сейчас с горки. Вы не могли не заметить.
 - Заметили бы, сказали, - подчёркнуто усталым голосом ответил тесть,
 - что, уклонистов ловите?
- Если бы уклонистов, - тихим голосом сказал штатский, - бандита ловим. Он по тяжкой статье идёт,  а вы его покрываете.

- Прошу выбирать слова, - осторожно выпрямляясь и массируя ладонью поясницу, произнёс тесть.
- Так выбирай, не выбирай, - снова возбуждённо воскликнул лейтенант.
- Вы во дворе были в последние пятнадцать минут? – обратился ко мне штатский. - Не в доме?
- Ну, во дворе, - ответил я, - и в дом ходили.
- Ну вот, - сказал лейтенант и замолчал.
- Так что он сделал-то? – строго спросил его тесть.

- Сначала одноклассника убил, - также строго ответил за лейтенанта штатский, - а теперь и на мать руку поднял.
Он достал из кармана немодный кнопочный мобильник и, сощурившись, посмотрел время на тусклом экране.
- Мало платят, что ли? - подумал я и к собственному неудовольствию почувствовал необязательную симпатию к этому человеку.
- Если встретите его в садоводстве или в соседней деревне, позвоните по этому телефону.

Штатский достал из кармана самодельную визитную карточку, на которой было крупно напечатано: «Николай» и номер мобильного телефона. Больше ничего.
- Звоните в любое время. Сами остерегайтесь. Он реально опасен. Я вас предупредил, руки умыл.
Они повернулись и, не попрощавшись, пошли вниз по обочине раскисшей дороги в сторону железнодорожной станции. Мы с тестем молча смотрели им в спины. Штатский несколько раз оглянулся, и я поприветствовал его движением руки.

- Ну что, пойдём, поговорим с этим опасным преступником, - сказал тесть, когда пара, наконец, скрылась за забором соседнего участка.
- Эй, парень, вылезай, - постучал он лопатой по поленнице.  Ответом ему было молчание. Только ветерок жужжал оторванной корой.
- Константин, - снова позвал тесть.
 Я зашёл за поленницу. Там никого не было.
- Смылся, - сказал я, - ушёл задним двором через соседний участок. Тю-тю.
- Смотри-ка, - удивлённо покачал головой тесть и задумался.

Я смотал шланг и стал укладывать его под крыльцо, ощущая необычное беспокойство в связи с этим незначительным происшествием.
Тесть подумал немного и сказал: «Помню я его, этого Константина. У него волосы длинные были, а сейчас он коротко подстригся. Вот я и не признал сначала».

- Кто такой? - спросил я.
- Тёмная личность. Живёт с училкой бывшей, она ему вроде матери. Про то, что убил одноклассника, - слышал. Сидел за это, но в той истории не всё так просто. А вот что на Марию Сергеевну руку поднял, так это что-то новое. Надо завтра на рынок пойти поспрашивать. Нам здесь такая личность не нужна. У нас ребёнок маленький.

На улице посуровело, небо стало безнадёжно серым, из-за безымянной горки выскользнули и пронеслись над домом несколько зимних клочковатых облаков. Я собрал инструмент, завёл в сарай тачку и, приподняв дверь, с трудом вложил её в разбухший и перекосившийся от весенних вод дверной проём. Из тощих дымовых труб соседних садовых домиков закурился дымок, сносимый порывами ветра к влажной земле, которая слышимо и ощутимо дышала, всхлипывала, пуская пузыри и поддаваясь скрытым в глубине движениям клубней, корней и ростков неведомых растений, стремившихся наружу.

Несколько серых пичуг уселись на дальней ветке яблони, и бормотали что-то невнятное, готовясь уснуть. В деревне, примыкавшей к садоводству, лаяла беспокойная собака. Запахло подожжённой газетой: тесть растапливал железную печку. Мощным порывом, заглядывая во все углы, будто разыскивая кого-то, по двору прошёлся холодный ветер. Я швырнул окурок в ведро, вошёл в дом и закрыл за собой входную дверь.

Внутри уютно пахло грибком, дымом и сухой душицей. Запах жилья и жёлтый свет от старого торшера вызвали откуда-то из перинатальных глубин сознания ощущение безопасности, приправленное, однако, лёгким беспокойством в связи с последним происшествием.

Тепло от печки постепенно расходилось по внутренностям домика семь на восемь с мансардой и верандой, построенного тестем на шести сотках, полученных от пожарной части, где он служил до ухода в запас. Когда я вошёл в семью моей супруги Татьяны, домик этот уже стоял. Я не большой фанат садоводства и огородничества, да если бы и был им, зарабатывание денег на мало-мальски достойную жизнь не оставляло времени на подобные левые увлечения. Мой тесть Василий Петрович, у которого, наоборот,  наблюдалась страстная тяга к земле, меня понимал, за что я его ценю, а потому никогда не отказывался помогать в разумных, разумеется, пределах.
 
Осенью у нас с Таней родился первенец Серёжка, и моё отношение к дачно-огородной жизни начало меняться. Вспомнилось собственное детство: городской сквер с десятком молодых лип и старой берёзой, под которой я любил гулять, делая свои первые фенологические наблюдения.

Зимой берёза была безнадёжно скучна и мертва: тронь ветку - обломится. Но уже в марте оживала, и от неё шло тепло как от собаки. Ствол шипел, словно перекалённый чайник (никто, кроме меня, не слышал), и плевался прозрачным сладким соком. В проталинах под деревом тут же заводилась  жизнь: червячки, жучки, гусенички. Птицы, осмелев, начинали петь громко и звонко.

Земля, принимая в себя воду от сошедшего снега, вздувалась, дорожки набухали, и сквер закрывался на просушку, которую я, снедаемый детским нетерпением, выносил с трудом и даже плакал, чем вызывал беспокойство матери и сочувственную улыбку отца. Расстройство моё всегда длилось недолго, потому что следом приходило лето с коктейлем незабываемых запахов: лебеды, сирени, дождевых капель, обёрнутых в пыль, и влажных грибниц в глубинах мхов. Даже неизбежная осень и ожидавшаяся за ней зима, не портили летнего настроения.
 
И вот теперь я должен приготовить своему сыну такое же комфортное убежище из детских воспоминаний, куда он сможет возвращаться, чтобы черпать силы для будущей суровой мужской жизни.

Я присутствовал при появлении Серёжки на свет (чуть не сказал «сам принимал его из лона моей жены», но это было бы преувеличением, конечно). Всё произошло быстро, жена постаралась. Страшно не было. Не было даже волнения, только восторг от ощущения присутствия при великом чуде. Короткий путь от схваток через нечеловеческое напряжение к первому всхлипу, перешедшему в хрипловатый крик, - как путь ракеты, продирающейся сквозь горячую густоту атмосферы в бесконечность открытого космоса. Меня тронула самоотверженность и беззащитность роженицы. Ещё больше зацепила хрупкая миниатюрность и отчаянная жажда жизни появившегося на свет младенца.

- Помойте руки, вы ведь захотите подержать маленького?
- Нет, - инстинктивно отвечаю я, пряча руки за спину.
- Посмотрим, - смеётся акушерка, - а руки всё равно помойте.

Я, конечно, взял Серёжку на руки, и именно тогда во мне зародился отец. В том смысле, что мать с сыном своё главное дело сделали, теперь мой черёд. Я теперь гарант спокойствия и безопасности, не имеющий права допустить, чтобы с лица моего отпрыска вдруг сошла счастливая улыбка.

Вместе со счастьем ко мне пришло новое чувство сродни беспокойству, которое я охарактеризовал как синдром молодого отца.  Это беспокойство, зародившись, больше не покидало меня и распространилось на всё окружающее. Меня стали тревожить проблемы, к которым я раньше был совершенно равнодушен. 

Например, международная обстановка: не было бы войны. Террористы: как их распознать и как о них защититься. Собственное здоровье: если заболею, кто будет содержать семью, а если, не дай Бог помру, кто воспитает сына. Плохая экология: что мы едим, какую воду пьём. Различные инфекции, радиоактивные выбросы, глобальное потепление, словом всё вокруг я стал рассматривать в контексте благополучия моей семьи и моего ребёнка.

Переход оживлённой улицы с коляской был для меня целой операцией с предварительным выходом на мостовую и подачей сигнала водителям, ожиданием полной остановки автомобилей и так далее, вплоть до посылки проклятий тем бедолагам за рулём, кто посмел дёрнуться до нашего полного водружения на тротуаре. Поэтому появление на нашем участке незнакомого и потенциально опасного для моего ребёнка человека сильно меня напрягло.

Пока тесть кипятил воду для чая и настраивал телевизионную антенну, я снова вышел из дома и уже в полутьме подошёл к меже между нашим участком и соседним тыловым, принадлежавшим пожилой семейной паре. Внуков у них не было, дети - за границей, так что «фазенду» они посещали редко, в основном, чтобы шашлычок поджарить да пропустить пару рюмашек с тестем. Я, правда, и сам здесь бывал от силы четыре-пять раз в год: в мае завести Танькиных родителей, пару раз заехать помочь что-нибудь вскопать, да в августе-сентябре вывезти скромный урожай. Теперь я буду бывать здесь часто, так что надо обустраиваться.

Межа разбухла от поднявшейся воды. Стало быть, здесь он перепрыгнул через канаву. Ноги не промочил, интересно? Соседи появятся от силы в конце месяца. Раз он вышел через их участок, значит тем же путём может и войти. Надо с тестем посоветоваться. До заезда, конечно, не успеем, но летом участок нужно полностью огородить, смонтировать освещение, а если потребуется, и камеры поставить. Для надёжности.

У нас в семье ещё есть кошка, подарок от сердобольных друзей на рождение сына. Я не хотел брать, начитавшись статей о младенческой аллергии, но, поддавшись уговорам и пожалев невинную тварь, оставил её, а потом привык. Тем более что кошка оказалась приветливой и в семье сразу признала меня вожаком. Как такую выгонишь? Здесь на неогороженной территории молодое породистое создание неизбежно станет жертвой всех без исключения местных наглых котов. Вот проблема, которую тоже нужно будет решать. Словом, дел невпроворот, а тут этот Костя непонятный и менты, озабоченные его поимкой.

Стукнула входная дверь, и мои раздумья прервал голос тестя: «Саша, иди, Зенит играет со Спартаком. Сейчас рубилово будет».
Я вернулся в дом, где тепло от печки уже высушило воздух и добралось, наконец, до дальних углов, но так и не сумел в тот вечер сосредоточиться на футболе. 

*  *  *

Рынок в центре садоводческого массива пустовал. В одиннадцать утра лишь несколько бабулек, не выделявшихся из окружающего пейзажа, маячили под шатким навесом, предлагая рассаду, картошку на посадку и нехитрый садовый инвентарь. На тонкой вершине берёзы, раскачиваясь и поддерживая баланс полураскрытыми крыльями, сидела одинокая ворона.

Деревянная будка местной конторы, стоявшая под деревом, заперта на висячий замок. От будки, провисая почти до земли, два толстых электрических провода тянулись к расположенным в стороне ларькам с продуктами и сомнительным алкоголем, в которых торговали горластые молодые девки - приезжие с юга. Оттуда раздавался смех и слышалась восточная музыка. Ворона, хрипло каркнув, снялась с дерева и толчками, будто отталкиваясь от земли, унеслась за дома.  Говорить здесь было не с кем.

Василий Петрович прошёлся между пустыми торговыми рядами, поздоровался с пожилой торговкой, опоясанной шерстяным платком, и вернулся неудовлетворённый.
- Предлагаю навестить Марию Сергеевну лично. Из первых рук оно верней будет.

Мы отправились в деревню, которая носила естественное и ожидаемое название Горки. От садоводства деревню отделял овражек с мелким ручьём, высыхавшим летом, но сейчас в мае выглядевшим как маленькая горная речка. Мы перешли ручей по старательно разложенным плоским камням и, поднявшись на пригорок, вышли на главную и единственную деревенскую улицу, вдоль которой по обеим сторонам разместились с десяток деревянных домов разной степени ветхости. У ворот трёх самых крепких строений стояли автомобили. Деревня была жилой.

Тесть остановился у небольшого дома, обшитого вагонкой и когда-то покрашенного в зелёный цвет. Фасад дома о трёх оконцах, обрамлённых растрескавшимися, но всё ещё красивыми резными наличниками, был отделён от улицы чисто выметенным палисадником с деревянной оградкой, на которую опирались голыми ветвями три раскидистых куста, похожих на сирень. Относительно благостную картину портил дощатый забор, повисший на останках полусгнивших столбов, выпертых из земли весенней влагой, и готовый вот-вот опуститься в грязь. 

На стук не сразу вышла средних лет женщина в длинной шерстяной кофте и платке. Аккуратность в одежде выдавала в ней деревенскую жительницу. Истинные садоводы предпочитают лохмотья, а летом на участках ходят в исподнем, чувствуя себя безгрешными жителями рукотворного рая.

- Здравствуйте, Мария Сергеевна, - обратился к ней Василий Петрович и показал рукой на забор, - не упадёт?
- Упадёт, - не улыбаясь, ответила она, - да что ж сделаешь.
- Пасынок-то чего не поправит?
- Не умеет. Но заплатить немного, наверное, может. Возьмётесь?

Она отвечала спокойно, и в её голосе узнавались забытые  интонации школьной учительницы.
- У нас своих дел невпроворот, - развёл руками тесть, посмотрев на меня, - да и деньги у него откуда, не работает ведь?
- Работал в зиму. Сейчас не знаю.

Тесть у меня старой закалки: прямой и не политкорректный, с людьми общается легко. Я же человек другого склада: не кореш всякому встречному. Общение с малознакомыми людьми меня не то что напрягает, а как-то ничего не добавляет в мою жизнь. Я эсэмэску предпочту телефонному разговору, а механический голос китайского робота мне милее, чем настырный голос живого оператора.  Василий Петрович и эта учительница, Мария Сергеевна, люди одного поколения, они друг друга понимали. Я же был лишним в их компании и от того чувствовал лишь раздражение.

- Кормить будете пасынка на свою пенсию? - продолжал между тем тесть. - Добрый вы человек…
- Уже слышала, - без вызова ответила она, - каждый норовит пристыдить. Привыкла.
- Ну а как? Хотя мы по другому поводу. Полиция вчера за ним бегала. У нас на участке спрятался, пустили себе на голову.
- Ничего он вам там не наделал? - в её голосе я впервые почувствовал неравнодушие.
- Нет. Пока. Но полицейские его ищут. Говорят, вас покалечил.
- Да где ж покалечил, - Мария Сергеевна усмехнулась, как мне показалось, через силу, - стою перед вами с целыми руками и ногами.

- Вижу, - ответил тесть, - так что ментам говорить, если придут?
- Чего хотите. Устала я от всего этого.
- Он вас правда не бьёт? Может, помощь нужна?
- Только забор поправить. Денег нет, есть два литра самогонки.
- От кого?
- От Сироткина.
- Так у него не самогонка, а полугар. В магазине тысячу рублей стоит.
- Мне что одно, что другое.
- Да за такую самогонку…

- Давай посмотрим, что тут можно сделать, - тесть повернулся ко мне, - не в самогонке дело. Поможем и под контроль возьмём ситуацию. Три столба всего нужно поставить.
Мария Сергеевна тактично отвернулась, взяла веник и стала выметать половик перед дверью, но не уходила.

- В сарае у вас чего есть? - спросил её тесть.
- Заходите, смотрите, - ответила она, продолжая махать веником.
- Поговори пока с человеком, - сказал мне тесть, - разболтай её, может, получится. Я пока схожу в сарай посмотрю.

Он ушёл, а я остался напротив Марии Сергеевны, которая стояла на крыльце и по-прежнему не уходила. Она молчала, и я молчал. Легко сказать, разговорить незнакомого человека. Впрочем, не захотела бы говорить со мной,  ушла бы. А она будто ждёт вопросов. Ну что ж, отмалчиваться не будем.

- Хотел спросить, - обратился я ней и, сделав глубокий вдох, продолжил: «Полицейские сказали, что Константин убил кого-то. Враньё?»
- Нет, правда. По неосторожности, - ответила она.
- Кого?
- Моего сына.

От этих слов, произнесённых ровно и без эмоций, у меня дёрнуло в подмышке. Вместо сочувствия, более чем уместного в этой ситуации, во мне зародилась неожиданная злость. Я молчал и ждал продолжения, которое не замедлило последовать.

- Десять лет назад, - равнодушно, как по-выученному, заговорила Мария Сергеевна, - они подрались в школе. Говорили, из-за девчонки. А может быть, гордость задели друг у друга. Оба гоношистые, оба без отцов росли. После того, что случилось, Костя в колонии для несовершеннолетних сидел. Я поддерживала, чем могла. Сына ведь не вернёшь, а этого жалко было. Вышел, деваться некуда, родителей нет, родственники не принимают. Забрала. Но силы свои переоценила. Куда мне воспитывать парня с плохой наследственностью без мужчины. Без мужчины нельзя такого парня хорошо воспитать. Молодая была, глупая.

Она не оправдывалась и на жалость не била. Просто рассказывала. Поэтому никаких сентиментальных чувств её рассказ у меня не вызвал. Жалость, может быть, но какую-то отдалённую. И досадную. Как к тому штатскому Николаю с его допотопным мобильником. Ещё один вопрос меня интересовал.

- Скажите, Константина нужно опасаться?
- В каком смысле? Убьёт он ещё кого-нибудь, или нет?
- Ну не так прямо… хотя пусть и так.
- Он не злодей. И не наркоман, как про него говорят. Я учительницей в сельской школе двадцать пять лет отработала. Такого повидала, не поверите. Про него не скажу, ни в чём не замечен. Выпивает, это да. Пьяный, бывает, дуреет. Но если вспомнить мужа…

 - Так он вас бил, прошу прощения? Почему менты об этом говорили?
- Приложился один раз. Не хотела говорить, но ладно уж, чтобы болтовню пресечь. По пьяни. Соседи слышали. Я испугалась и у них переночевала, они полицию и вызвали.
- А сейчас он где?
- Не знаю. Приходит иногда и уходит.
- А где ночует?
- Для полиции информацию собираете?
- Нет. У меня ребёнок маленький. А Константин ваш по садоводству от полиции бегает, да руки распускает.
- Я понимаю.
- От этого не легче.

Подошёл тесть.
- Ну что, может быть, сейчас и поставим? Три кола я нашёл. Обтешем и вперёд. В сарае даже грунтовка есть древняя. Покроем, чтобы не сразу сгнили. Как?
- Ну, давайте, - ответил я без энтузиазма.
- Была бы благодарна, - сказала тестю Мария Сергеевна.
- Тогда несите самогонку. За пару-тройку часов управимся.
- Поговорил? - спросил он меня, когда женщина ушла в дом.
Я рассказал.
-Тяжело бабе, - покачал головой тесть, - видишь, убийцу сына приютила, а теперь страдает.
 
Мы обтесали в сарае три столба и вынесли их к воротам. Василий Петрович длинными гвоздями прибивал к ним крюки, а я размечал места для ям. Потеплевший на солнце воздух был лёгок и нежен. На край хилой скамеечки у входа в дом присела рыжая бабочка, подставив солнцу пятнистые крылья, В тишине звук ударов молотка казался первозданным. Ему вторил сочный треск ручной пилы, раздававшийся от соседнего дома. Так, наверное, начинал строиться создаваемый Богом мир: спокойно, деловито и уверенно. Я скинул куртку и, оставшись в футболке, начал копать. Работа вернула мне спокойствие, и покатились вольные мысли.

- Не понимаю я этого, - сказал я Василию Петровичу, выворачивая очередной ком грунта, сочащийся влагой.
- Чего именно? - спросил тесть.
- Её не понимаю.  Вроде и есть в этом что-то… классическое, что ли, Достоевский, там, и прочее. Но Достоевский – это элемент культуры, а не элемент жизни. Разница есть? А тут своего похоронила, убийцу приютила. Что за юродство?
- Чужая душа потёмки, - ответил тесть, - и жизнь потёмки.
В его голосе мне послышалась досада.

- Деревня – не город, - продолжал он, отложив молоток, - на метро не уедешь, в квартире не запрёшься. Если какой конфликт серьёзный, то не на жизнь, а на смерть. Я сам в деревенской школе учёбу начинал, знаю. По морде приходилось получать. И давать. Так что уважить училку можно и нужно. Не каждый на это способен. Только вот нам от этого не легче. Давай сгнивший кол выдернем. Осторожней, не сломать бы.
Мы вдвоём вытянули из плотоядно хлюпающей грязи остатки деревянного столба.

- Это всё понятно, - продолжил я, отвечая на замечание тестя, - я не против вашего советского подхода: понять, уважить. Но есть ведь какие-то границы, общепринятые нормы: что можно делать, а чего не стоит. Общественный  договор, в конце концов. И просчитать последствия несложно…
- Не вмещается, - перебил меня тесть, - человек в общепринятые нормы и в договор. Не взяла бы она его, давно бы сгинул, да и с собой бы прихватил кого-нибудь.
- Не факт, что ещё не прихватит.
- Не факт, - Василий Петрович выпрямился, посмотрел на меня и повторил, будто открытие сделал: «Не факт».

- По-бабьи она всё правильно сделала, - сказал он после долгой паузы, - но расслабляться нам не нужно. Если парень опасен, придётся принимать меры.
- Поговорить, может, с ним? - спросил я, - А то можно и по морде надавать, как вы выражаетесь. Если нужно, сам и возьмусь.
- А перо под клиф заработать не желаешь?
- Это вас в деревне по фене ботать научили? - усмехнулся я.
- Ага, в деревне. Мы не подростки, Саша. Там школьники не поделили чего-то, и одного не стало. А тут взрослые. Представляешь, чем может кончиться? Да и за что его по морде? За слухи?
- Ну да, формально не за что.
- Да коль и было бы за что. Деревенские - народ злопамятный. А нам здесь жить. Ребёнка, опять же, выгуливать. Соседей лелеять нужно, потому как от них не убежишь. Разве что вместе с домом.

- Блин, и что? Бандита лелеять будем?
- Тихо, не шуми. Ты видишь, тётка нормальная, адекватная. На неё все наезжают: и деревенские, и садоводы. Убийцу сына в дом приняла. А ведь это поступок. Такой поступок просто так ни с чего не возьмётся.
- И с чего он взялся?
- Ты ведь крещёный? Ну вот. Перед нами сейчас, может быть, святая стояла, а мы не поняли.
- Так, Василий Петрович, - не выдержал я, даже копать перестал, - вот этого не надо!
- Чего не надо-то? - добродушно спросил тесть.
- Мораль читать. Крещёный-не крещёный, святая-не святая. Это не по существу.
- Если по существу, то забор поставим, контакт наладим. А там видно будет.
- Согласен.

Спорить больше не хотелось. Погода определённо действовала успокаивающе, так как после разговора у меня будто второе дыхание открылось. Я споро выкопал три ямы в липкой тяжёлой глине. В ямы мы вставили распорки и забили в них столбы, заострённые внизу, чтобы глубже в грунт вошли, обмазали их какой-то кашеобразной массой из ржавой трёхлитровой банки, которую тесть назвал «грунтовкой», и завалили камнями с землёй, старательно утрамбовав сверху. Потом подняли забор и навесили его на железные крюки. Столбы напряглись, но не нагнулась. Смотреться забор стал гораздо лучше, хотя надёжности всё равно не чувствовалось. Василий Петрович критически оглядел работу и сказал: «от силы на пару сезонов».

- И ладно, - ответил ему я, - может быть, не будем брать у неё самогонку?
- Давай не будем, - согласился тесть, - нет, несёт вон в сумке. Возьмём. Не оставлять же сыну-пьянице?
- Может, не надо? - всё-таки спросил я у появившейся на пороге дома Марии Сергеевны, указывая на сумку.
- Надо, Федя, - впервые улыбнувшись одними глазами из-под хмурых бровей, ответила она, - берите. За спасибо сейчас не работают. Несите осторожно, я там ещё закуску вам положила.
Её глаза снова на миг потеплели.

- Ну ладно, - мы с тестем не стали задерживаться и, попрощавшись, пошли к калитке.
- За велосипедами своими смотрите, - послышался вдруг сзади голос Марии Сергеевны.
Мы остановились.
- А что, слухи ходят? - озадаченно спросил тесть.
- Я сказала, а там как знаете, - она стояла в той же позе, в какой встречала нас, и с тем же отсутствующим выражением лица, будто и не освещалось оно еле заметной улыбкой ещё несколько секунд назад.
- Спасибо за предупреждение, - подчёркнуто церемонно произнёс Василий Петрович, - а вы за пасынком своим приглядывайте всё-таки. Если что, обращайтесь, не чужие.

Мы молча прошли по пустой деревенской улице и стали спускаться к ручью.
- Вот так, святая наша! - в конце концов, не выдержал я. - Предупреждает она, видите ли. И на том спасибо. Стало быть, знает, о чём говорит.
Тесть задумчиво покивал головой и ничего не ответил.

****

Самогонка оказалась отменной. Это подтвердил сосед Михаил - бывший эмчээсовец с крайнего участка по нашей линии. Время комаров ещё не пришло, и мы втроём, скрывшись от прохладного ветра за домом, разложили походный столик, вынесли полотняные стульчики, утеплив их старыми военными бушлатами, и сели выпить-закусить, а заодно обсудить текущие события.

- Откуда мёд-то этот? - спросил Михаил после второй рюмки, разглядывая на свет пластиковую бутыль с переливающейся по стенкам золотистой жидкостью.
Тесть рассказал, и Виктор, кашлянув, замолчал, потянувшись за коркой хлеба.
- Что, не то что-нибудь? - спросил его Василий Петрович.
- Да с училкой-то всё то, а вот с сыном её – не то.
-  Расскажи, - потребовал тесть.
- Велосипед он у меня хотел украсть.
- Сговорились, что ли? - хмыкнул я. - Прямо хроника объявленного преступления.
 
Сказав это, я невольно огляделся по сторонам. То же, посмотрев на меня, проделал и тесть. Потом встал, пошёл к углу дома и заглянул за него.
- Когда это было? - спросил он, вернувшись на место.
- Вчера вечером, - ответил сосед и показал мне рукой: наливай.
- Да ну?
- Так точно. Я велосипед во двор завёл и к калитке изнутри прислонил, а сам за дом пошёл по хозяйству. Темнело уже, и я собирался заканчивать, как слышу: звонок на велосипеде брякнул и калитка хлопнула. Выхожу из-за дома: велосипед на земле на боку лежит, и кто-то уходит в темноту быстрым шагом.
- И что?
- Он у меня пристёгнут был. Отстегнул и на веранду завёл.

- А почему вы решили, что это Константин был? - спросил я.
- Почему-то я сразу на него подумал. А утром соседка подтвердила мою догадку. Сказала, что видела, как он проходил по улице. Время сходится.
- Хороший велосипед у тебя? - спросил тесть.
- Обычный, дорожный. Без скоростей всяких. Но не старый, в позапрошлом году дочка привезла в подарок на юбилей.
- А в какую сторону он  пошёл? - спросил я.
- Мне показалось, в сторону от деревни.
- Значит, не домой.
- Так, - сказал тесть, - события развиваются стремительней, чем ожидалось.
- Урожай появится, будет в сад лазить, - кивнул Михаил, - прошлой осенью у меня кабачки поснимал. Участок-то крайний, далеко ходить не надо.
- Это вряд ли, - ответил тесть, - у них у самих огород имеется, Мария кабачки сажает. Это, наверное, дачники или мальчишки, их много тут шастает.
- Ну, не знаю.  Мальчишки всё больше по клубнике, да по яблокам. А тут кабачки. Разве что на продажу…

Хмель ударил нам в головы одновременно. Все замолчали, и всех одолела одна тяжёлая дума.
- Всё равно доверия нет, - прервав тишину, проговорил Михаил, -  Мария не справляется, и ждать можно чего угодно.
- Это да; - подтвердил тесть, - не зря же его менты ищут.
- Будь моя воля, - сказал сосед, - сдал бы этого шатуна ментам. Пусть разбираются. Если есть что за ним, то значит правильно. Уберут его отсюда к шутам, пусть хоть в колонию, коли заслужил. А если нет ничего – отпустят, в сталинские времена отпускали, а теперь тем паче отпустят. Зря держать не будут.
- По морде только надают, - тесть как-то двусмысленно посмотрел на меня.
- Так точно, могут. И правильно. Он сам в прошлом году Яшке лицо попортил на рынке. Тот, правда, первый пристебался. Но факт есть факт: получил.

- Так, а где он живёт? - решив перейти к делу, пока голова ещё работала, спросил я Михаила. - Где ночует, когда не дома? Почему на него менты-то не могут выйти?
- Ментам не очень и надо, - вяло ответил захмелевший сосед, - пока сами не подсуетимся, никто им заниматься не будет. А где прячется, не знаю. Но знакомцев у него здесь вся деревня. И соседняя тоже. Говорят, даже баба есть.
- А чего ж нету, - согласился тесть, - молодой ведь мужик.
- Почему он не скроется? - настаивал я. - Мог бы уехать из деревни, скрыться. А он здесь толкётся.
- Значит, баба его тут держит. Верно слово. Другой причины быть не может, - твёрдо сказал Михаил, - давай по последней, и пойдём.

Я молча разлил, переживая. Без удовольствия выпил свою порцию и пошёл за дом покурить. Улица за калиткой была пустынна. Из низины, куда спускалась подсохшая за день дорога, выполз серый туман. Мне показалось, что по дороге кто-то прошёл. Я глянул на велосипед, прислонённый к забору, подошёл к нему, приподнял за раму.
Мимо проскользнул Михаил, не прощаясь, хлопнул калиткой и ушёл, бормоча и поругиваясь.

Я же стоял, то приподнимая велосипед, то опуская обратно на землю, и вертел в голове план.

****

- Ну, что, - выслушав мои предложения, подытожил тесть, - стало быть, будем на живца ловить? Оставим велосипед у забора? Рискнём? Пристегнём его только к столбу, чтобы на самом деле не увёл.
- Пристёгивать нельзя, - возразил я, - на пристёгнутый он второй раз не позарится.
- Тесть с сомнением покачал головой: «Не потерять бы велосипед. Ладно, подумаем».

- На провокацию не смахивает? - спросил я тестя, чтобы снять последние сомнения.
- Научился иностранным словам, - усмехнулся Василий Петрович, - решили поймать вора, значит будем ловить. Не поймаем - значит не вор. Всё честно. Никакой провокации. Карточка с телефоном у тебя осталась?
- Да, на веранде в тумбочке лежит.
- Ты вот что, позвони-ка этому менту прямо сейчас и спроси, заинтересованы они его ловить? Если да, то мы посодействуем. И повод у них будет: попытка кражи.
- А если он не придёт?
- Ну, ничего. Нет, так нет. Но, мне кажется, придёт.

Я набрал номер на мобильнике. Полицейский Николай ответил сразу. Он всё помнил. Попросил только не лезть на рожон, чтобы не получить увечий, или хуже - не быть убитым.
- Ну, до этого вряд ли дойдёт, - прокомментировал Василий Петрович, - так как, ты говоришь, мы вора стреножим?
Его, похоже, как и меня, стал разбирать азарт.
- Пойдёмте на веранду, покажу.
Мы вошли в дом.

- Сегодня занимаемся  полом, то есть работаем внизу.  Поэтому нас не видно, но мы участок перед калиткой просматриваем. Теперь считаем: от крыльца до велосипеда - метров двенадцать. Он, когда нас увидит, побежит к  калитке, так как забор высоковат, чтобы прыгать. Ему бежать метра три. Мы выигрываем только за счёт неожиданности.
- Ну-ну, - сказал тесть, прикидывая что-то в уме.
- Самое главное, - продолжал я, - когда он войдёт, калитка на пружине должна за ним закрыться. Ему нужно будет взять велик, открыть калитку и выскочить наружу. Секунд пять уйдёт, не меньше. Это и есть наше время.
- Ну что ж, - согласился Василий Петрович, - жизнеспособный план. Нас двое. Я режу ему путь к калитке, а ты укладываешь на землю. Сможешь?
- Что я зря в спортзал хожу?
- Это да, окупим затраты, как ты говоришь. Не сможешь, я помогу. Вспомню самбо, тряхну стариной.

Тесть взбодрился и выглядел молодцом.
 - Давай тренировку проведём, - предложил он, - тут как в пожарном деле, без тренировки нельзя. Выходи наружу и проделывай, что сказал, а я время засеку.
К вечеру всё было готово. Для обездвиживания преступника мы приготовили два старых брючных ремня, в которых Василий Петрович проделал шилом дополнительные дырки, моток верёвки и рулон малярного скотча.

- Оружие бы какое на всякий случай, - сказал я, - биту бейсбольную.
- Какую биту, - засмеялся тесть, - кино насмотрелся? Вон балясину возьми.
Вечером мы выставили велосипед у забора, а сами в соответствии с планом занялись циклёвкой и ошкуриванием дощатого пола на веранде, который потом нужно было покрыть двумя слоями краски, обеспечив таким образом безопасность детским нежным коленкам и локоткам.

Моя супруга свято верила в ценности свободы, в том числе свободы передвижения ребёнка в пространстве. Я не возражал, помня, как ограничивали в детстве мою собственную свободу: туго пеленали, заключали в манеж, укладывали в кровать с подъёмной стенкой, перегораживали проходы стульями. Я проходил в семье как неусидчивый и нервный ребёнок, таким - только взрослым - остаюсь и сейчас. Стало быть, зря старались. Ошибку родителей повторять не хотелось, но ответственность за безопасность детской свободы лежала теперь на мне.

В первый вечер велосипед никому не понадобился. По улице мимо нашего дома ходили люди, и я мог побиться об заклад, что одним из прохожих был Константин. Просто нюхом чувствовал, что он где-то близко. Когда окончательно стемнело, я завёл велосипед в сарай, и уже при свете ламп мы с тестем два раза покрасили пол.
На следующий день я съездил на велосипеде в магазин и снова выставил его у забора. Даже траву вокруг вырвал, чтобы подчеркнуть его доступность.

- Давай откроем калитку, - предложил тесть, - распахнём её совсем, а то он не решится. 
- ОК, - согласился я, - и ещё звонок снимем.
- А услышим тогда?
- Не услышим, так увидим. Поставим зеркало, для улучшения обзорности.

Я принёс из сарая зеркальце заднего вида от давно проданных тестем «Жигулей» и закрепил на окне. Работы на веранде оставалось немного, мы справились с ней дотемна и решили подождать ещё час-два, прежде чем свернуть операцию по поимке мифического преступника. Я чувствовал облегчение от такого конца, тесть, по-моему, тоже.

И тут он появился.

Я заметил Константина издалека, пронаблюдал, как он прошёл мимо, потом вернулся и направился прямо к открытой калитке. На нём была знакомая футболка, за плечами рюкзак. Я подал тестю знак, тот кивнул, осторожно поднялся и замер у двери. Во мне всё напряглось, как у хищника в засаде.

Константин быстро и бесшумно вошёл в калитку, которая от его движения, как и задумывалось, стала закрываться. Заметив это, он на секунду замешкался, но всё-таки сделал те самые три шага внутрь. В это время я уже прыгал к нему на спину и с криком «лежать» обрушил его на землю. Тут подоспел тесть, споро стащил с парня рюкзак, и, вывернув ему руки назад, стянул их ремнём повыше кистей.

- Вставай, - сказал я Константину, потянув за ремень. Он подчинился. Тесть смахнул ладонью мокрую землю у него со лба, и мы повели парня на веранду. Тот шёл молча, опустив глаза и не сопротивляясь, будто сосредоточенно думал о чём-то своём. Лишь перед самой дверью вдруг встал, и сдвинуть его с места оказалось невозможно. Я дёрнул вверх связанные за спиной руки, заставив его нагнуться, после чего неполиткорректно втолкнул в помещение, и, развернув, усадил у стены. Тесть кинул рядом рюкзак.

- Надо ноги скотчем закрутить, - озабоченно произнёс Василий Петрович, - а то убежит.
- Давайте лучше ремнём, - предложил я.
Тесть принёс ремень, и я, присев, стянул парню ноги выше лодыжек. Он не сопротивлялся. Только пошевеливал ступнями и кривил лицо.
- Ага, скажи ещё, что больно, - саркастически усмехнулся тесть.
- Нормально, - буркнул он, - что, ментов вызовите?
- А ты думал? - Василий Петрович не выдержал и поднял голос. - Надоел ты нам здесь народ пугать.
- Это насилие, вы ничего не докажите.
- Велик хотел украсть? Хотел. Нас двое свидетелей. Я тебя за поленницей прятал, а ты велик воровать?
- Я хотел до магазина доехать и обратно.
- Ага. Чего ж не попросил?

Парень промолчал.
- Ничего у тебя за душой нет. Мать бьёшь.
- Она мне не мать.
- И что? Бить нужно?
- Вам не понять! - Константин произнёс эти слова с мрачной гордостью, - Вам бы на моё место...
- А я был, - перебил его тесть, - был на твоём месте. Меня тоже не родная мать воспитывала и человеком при этом сделала.

Парень снова промолчал. Потом поднял глаза и произнёс неожиданно просящим тоном: «Отпустите, уйду, и больше вы меня не увидите».
- Да? - спросил я. - А ничего, что мы тебя за три дня уже второй раз видим и всё на нашем участке?
- В последний раз, клянусь.
- Наряд уже вызвали, так что жди теперь, - сказал тесть, махнув рукой, - им будешь объяснять. Сейчас не старые времена, убедишь - поймут.
- Шутите, - скривился Константин, - что вы вообще знаете про ментов?
- Я жизнь прожил, так что кое-что знаю. На жалость можешь не давить. Полиция приедет, с ней и будешь разбираться. Убедишь – отпустят. Не убедишь - твои дела.
- Я ментам не сдамся.
- Ага.
- Я же сказал, не сдамся ментам. Зачем вам эти проблемы?

Тесть, присевший на табуретку у входа, поднял голову, прислушиваясь, будто пытался обнаружить в словах парня скрытый смысл.
- Это не наши, а твои проблемы, - ответил я, - у нас их будет меньше.
- Вы уверены?
- Абсолютно.
- Отпустите. Всем лучше будет
- Разговор окончен, лежи смирно, - подал голос Василий Петрович, - а то балясиной оттяну.

Константин дёрнулся и попытался встать.
- Саша, обмотай ему ноги скотчем у колен. Вывернется же.
Я достал из тумбочки малярный скотч. Парень, пронаблюдав за нашей суетнёй, вздохнул и отвернулся.
- Руки ослабьте, - через какое-то время попросил он, - ничего уже не чувствуют.
- Обойдёшься, - буркнул тесть, - ты представляешь опасность. Где там твой Николай, Саша?
- Если через пять минут не появится, перезвоню.
- Руки, - снова подал голос парень.
- Дай, посмотрю, - я подошёл и нагнулся к Константину. Кисти рук у него и впрямь побелели. Я несколько раз потянул за ремень: «Ну как, легче?»
- Ещё чуть-чуть.
- Саша, оставь его, он претворяется, - беспокойно произнёс тесть.
- Давай, - я ещё раз дёрнул за ремень.
- Ну, ты совсем ослабил, - Василий Петрович поднялся с табуретки, - дай-ка скотчем ещё закручу для надёжности.

 В это время снаружи послышался гул подъезжающего автомобиля, хруст гравия, и перед калиткой выросла громада полицейского уазика.
- О, приехали, веди их сюда, - скомандовал тесть.
Я вышел из дома. У калитки стоял Николай, как и в первый раз, в штатском, а рядом с ним совсем молодой парень в полицейской форме.

- Приветствую, - сказал тесть, появившийся в двери веранды и оставшийся стоять там, загородив собой проход. 

Я подошёл к калитке и протянул руку, чтобы открыть щеколду, когда почувствовал позади движение и краем глаза увидел, что Василий Петрович падает на землю, а на его месте в дверях появился Константин. Он сидел на пороге со связанными ногами, но руки были свободны. Левой он вцепился в косяк двери, а в правой держал чёрный пистолет.

- Ложись, - коротко скомандовал мне Николай и неуловимым движением достал из-за спины свой пистолет - такой же, как у Константина.
Выполняя команду, я упал на землю и откатился в сторону, где сидел ещё не полностью пришедший в себя тесть. От Константина нас отделяла только ржавая бочка, наполовину наполненная дождевой водой.
В течение нескольких длинных секунд два вооружённых человека смотрели друг на друга.

- Дайте мне уйти! - наконец фальцетом прокричал Константин. - Я сам приду к вам завтра.
- Со стволом, что ли уйдёшь? - крикнул ему в ответ Николай, медленно отходя за уазик. - Кидай пушку к забору, и тогда будем решать.
- Я вам не верю, - нервно прокричал Константин, - дайте выйти.

Николай посмотрел на меня и прошептал одними губами: «Отвлеки».
Я понял, достал из-под бочки кусок гравия и швырнул его через дорожку в кусты. Несколько секунд стояла тишина, которая была прервана оглушительным выстрелом, сопровождавшимся яркой вспышкой. У меня заложило уши, и я мог лишь видеть, но не слышать, как Николай вышибал ногой калитку и пробегал мимо нас с тестем к веранде.

Константина больше не было в дверях. В глубине веранды виднелись только его кроссовки. Я помог тестю встать, поддерживая его за исцарапанную руку. 
- Ну что там? - крикнул я Николаю.
- Если вы мужчины, то заходите, - послышался его голос. - Или нет, подождите снаружи, я сейчас сам выйду.
- Ухлопали его, что ли? - спросил тесть, когда Николай появился на пороге.
- Сам себя ухлопал, - ответил Николай, - откуда у него пистолет? «Макарыч» 9 мм?
- Не знаю. В рюкзаке, наверное, лежал. Рюкзак мы не проверяли.
- А вот и зря. Профессионально у него получилось. Не имитатор. В шею - это сознательно смертельно. Больно и смертельно.
- Доложи, Павел, - сказал он подошедшему напарнику, - самострел у нас. И машину вызови. Для двухсотого.

Напарник достал телефон и отошёл к забору.
- Как же вы пистолет-то упустили? - спросил Николай.
- Боевой?
- Травматика, но серьёзная. Если стрелять на поражение, - летальный исход.
- А вы видели, что это травматика? Когда он появился в дверях? - спросил тесть.
- С десяти метров уверенно не определишь. Надеялся, конечно…
 
Николай помолчал и сказал: «Ну что, пойдёмте. Напачкано там у вас».
Я вошёл следом за Николаем на веранду. За нами протиснулся тесть. Константин лежал на спине с разбросанными в стороны руками и нелепо вывернутыми связанными ногами. Лицо закрыто газетой. Весь пол, столь добросовестно отциклёванный и покрашенный нами вчера, был залит его ярко красной, как революционный кумач, кровью. Брызги крови были на стенах, на оконных занавесках и даже на потолке. Мы молча смотрели на эту жуткую картину, будто нарисованную кистью сошедшего с ума беса, и молчали.

- Видишь, как, - странным голосом, словно уговаривая меня и себя, проговорил тесть, когда мы вышли на воздух, - пришёл за велосипедом, а потерял жизнь. Как это понять? Никакой ценности нет у людей. Если ему своя жизнь не нужна, то что говорить о чужих.
Ответить ему было нечего.

- А где берут этого «Макарыча»? - спросил я Николая, вышедшего вслед за нами из дома.
- В магазине, где же ещё. Новый тысяч десять стоит. На чёрном рынке и за пять можно купить. Со снаряжённым магазином. Проверить надо, была ли у него лицензия. Но и так могу на сто процентов сказать, что не было.
- Павел, - позвал он напарника, - обснимай место происшествия, и снаружи тоже.

- Кто стрелял? - послышался женский голос с улицы.
- Проходите, -  сказал Николай, - всё нормально, разбираемся.
- Да где ж нормально, коль стреляли? - спросила женщина.
- Идите, идите. Видите, службы на месте. Работаем.
- Пройдёмте в машину, - сказал он нам с тестем, - дадите разъяснения.
На улице перед домом собирались садоводы. Напарник Николая, закончив съёмку и убрав фотоаппарат, оттеснил их от выломанной, похожей на распахнутый рот, калитки.

- Огородить, наверное, придётся, - ворчал Николай, заполняя бумаги.
Начало темнеть, и любопытствующие стали расходиться, когда я увидел Марию Сергеевну. Она стояла у дома напротив и глядела мне прямо в глаза. Проезжавший на велосипеде сосед сказал: «Иди, мать, бандит он и есть бандит. Сам нарвался, давно просил».

Мария Сергеевна отошла подальше и села на скамейку у забора соседнего дома.
-Мать? - спросил Николай, проследив за моим взглядом.
- Мачеха.
- Можно к ней подойти? - спросил Николая тесть.
- Да, идите, успокойте. Пусть не уходит. Опознание произведём. У вас есть что-нибудь успокоительное? Дайте. И ждите, я позову.
- Павел, - крикнул он напарнику, - сходи с ними.
Мы подошли и поздоровались. Мария Сергеевна привстала со скамейки, но тесть усадил её, присев рядом.
- Застрелили? - спросила она
 после короткого молчания.
- Сам.
- Слава Богу.
- Слава Богу?
- Что на вас греха нет. На мне весь грех.
- А откуда вы знаете, что нет? - спросил я Марию Сергеевну.
- Знаю. Это мне испытание. Почему вот только меня никто не убьёт?
- Богу виднее, - сказал Василий Петрович.

- Бог ведь руку не отвёл, да? - спросила Мария Сергеевна. - Я сама его боялась, как ни грешно. Страшно бывает стоять перед человеком, который перешёл грань. А мне в последнее время казалось, что грань он уже перешёл.
- А ты вчера про это ничего не говорила, - укоризненно произнёс тесть.
- Не хотела вас пугать и зря наговаривать.
- Вот и… - Василий Петрович кашлянул и замолчал.

- Деньги сегодня оставил, а они краденные. Куда девать?
- Какая сумма? - спросил стоявший в сторонке напарник.
- Двадцать тысяч.
- Да, он себе пять велосипедов на эти деньги мог купить! - воскликнул тесть.
- Оставил и сказал, чтобы я тратила. Куда их теперь?
 - Я этих денег не видел, и ничего про них не слышал, - сказал напарник.
- Так я же говорю вам, дома на столе лежат.
Полицейский подумал секунду и, приняв решение, повторил: «Я их не видел. Кто-нибудь слышал про деньги?»
Я промолчал, а тесть сказал: «Ладно, Сергеевна. Парня похоронить, да и вообще».
- Только предупреждаю, - сказал полицейский, - раз не слышали, то не слышали. Понятно?
- Понятно.
- Всё, сняли вопрос.

- Вы знали, что у него пистолет есть? - обратился он к Марии Сергеевне. - Может, видели?
- Нет, - ответила она, не поднимая глаз, - я его самого-то редко видела в последнее время.
- И не интересовались, где он, что он?
- Интересовалась. Но он же взрослый. Говорил то, что считал нужным.
- Понятно, - сказал полицейский и пошёл к уазику.

- И ладно, - тихо произнесла Мария Сергеевна, впервые подняв на нас глаза, - вам легче, всем легче. Вы знаете, я и про мужа такое думала. Он добрый мужик был, но как погиб, я тоже думала: всем будет легче. Всем, кроме меня.
- Ну что ты, Сергеевна. Тебе тоже легче будет, - сказал тесть.
- Нет! Не хочу. Не имею права, - ответила она.
- Что, всю жизнь страдать будешь?
- А кто, как не я? Кто должен страдать?
- Никто не должен. И ты никому не должна. Соседям и сплетникам особенно. Ну, прости, если бестактно выразился. Против божьего промысла не пойдёшь. А если всё на себя брать, сломаешься.
-  Так ведь не сломалась? - Мария Сергеевна встала со скамейки. - Мало брала на себя, значит? Они сломались, а я нет. Молиться бы надо, но не молюсь. Да и некрещёный он был. Хотя кто его знает, не спрашивала. Но самоубийца ведь. В церкви не отпоёшь и не помянешь…

Подошёл напарник с пластиковым стаканчиком и двумя таблетками в руке: «Дайте ей».
- Выпей, - сказал тесть.
- Не надо.
- Надо. Ещё опознание будет. Пей.

- А в душе они все у меня ангелы. Все трое. Муж, Виктор Кириллович, я за него трезвого и сейчас бы замуж пошла. Другого не встретила. Сын Коля. Сынок… Я тебя хуже всех помню… Твоя смерть мне память отшибла. Помню, что боялся без меня оставаться, плакал, а я стыдила… И не защитила. Костя сынка моего и победил. А не победил бы, тогда сынок бы Костю победил. А они друзья были. И если бы горя не случилось, так бы и дружили сейчас.

- Пусть выговаривается, слушай, - толкнул меня Василий Петрович.
- Мне все подсказывали, что я проклясть Костю должна, а я не захотела. Костя очень переживал. Сильнее всех по нему жизнь прошлась. Он хорошо ко мне относился, не бросал, даже защищал. Он вообще с сильными схватывался, а слабых защищал. И вот добила его жизнь, а я не защитила, предала.

- Сергеевна, - не выдержал тесть, - не вынимай ты душу. Проговаривай беду, но не перегибай.
- Я не перегибаю.
-  Перегибаешь. Я Виктора твоего помню. Рукастый был мужик, не спорю. Дом поставил, до сих пор красуется. Но ведь бил тебя! Давно его нет с нами, говорить уже можно. Он же чуть тебя не убил два раза. Я и то знаю, а ты забыла?
- Это не он, а чёрт в нём. Я давно всё простила, и ему сказала, что всё простила. Чего ж теперь поминать-то. Он у меня хороший в душе сидит, таким пусть и останется.

Тесть выразительно посмотрел на меня.
- И сынок, и Костя. Все во мне жить останутся. И ссориться там не будут. Люди только будут меня с ними ссорить. Убеждать, что я их всех предала. И правда, что это у меня: муж погиб, дети убиты?

К уазику со стороны станции подъехала машина скорой помощи. Из неё выскочили двое в халатах и прошли в калитку. Я увидел, что Николай машет нам рукой.
- Пойдём, - сказал Марии Сергеевне тесть, - опознаешь, и я тебя домой отведу.
Мы взяли женщину под руки и повели к дому.
- Кто будет его поминать? - спросила она, когда мы вышли из дома на улицу. - Вы? Нет. Они? Нет. Только мне и остаётся. Ради этого буду жить.

Тело Константина увезли. Уехал полицейский уазик. Тесть ушёл провожать Марию Сергеевну. Я один остался стоять в темноте перед входом на освещённую веранду, готовясь к испытанию.

И оно пришло. Превратившись в робота, я вступил в жестокую компьютерную игру, где не было места душе и чувствам. У крыльца росла куча тряпок, бурых от крови, а мне казалось, что кровь всё сочится и сочится из-под свежеокрашенных половиц. По сценарию я должен был сжечь эту кучу, но мокрые тряпки не хотели гореть, поэтому я не мог ни закончить игру, ни перейти на другой уровень.

Пришёл тесть и  вернул меня в действительность.
- Уложили мы Марию Сергеевну, - сказал он, обняв меня за плечи, - соседка помогла.  Я её уговорил остаться, так что она присмотрит.
Василий Петрович завёл меня в дом, поставил на стол два стакана и наполнил их золотистой жидкостью. 
- Прости нас всех, Господи, - произнёс он как тост, и мы выпили.

Свежее и светлое майское утро поразило меня неуместностью и бестактностью.  От вчерашнего самогона болела голова. Я вышел на веранду и долго разглядывал бурые пятна и разводы на полу.
Из железной бочки у крыльца поднимался белый дым. Кучи тряпок перед крыльцом больше не было.
- Пойдём завтракать, - крикнул мне Василий Петрович, переставший возиться у калитки, - я чай заварил, да и поправиться есть чем.

- Что, сволочи мы? - спросил я его, когда мы сели за стол, о том, что колом стояло у меня в мозгу.
- Есть немного, - преувеличенно бодро ответил он, раскладывая по тарелкам дымящийся омлет.
- Или нет? - поставил я вопрос по-другому.
- Или нет, - покладисто согласился он.
- Вихляете, Василий Петрович!
Я погрозил ему пальцем.
- Стесняетесь, да? Не хотите назвать своим именем? А я назову. Я за своего сына, если нужно, какой угодно и кому угодно сволочью буду и никого не пожалею!

- Ну да, да, - ответил тесть,  - мы с тобой это как-то обсуждали.  Только на самом деле мы не сволочи.
- А кто?
- Хочешь знать? Не вихляя и не стесняясь?
- Ну?
- Мы - звери!
- Фу ты! - у меня аж рука дрогнула от желания вмазать тестю. Первый раз в жизни, клянусь.

Вместо этого я глубоко вздохнул, укрощая дыхание, и спросил: «Охота вам обзываться, на себя наговаривать?»
- Я и не думаю обзываться и наговаривать, - ответил он с понимающим видом, - но мы именно что звери. Зверь ведь детёныша защищает до последнего и не может иначе. Инстинкт. Согласен?
- Нет.
- Почему?
- Зверем не хочу. Зверь - это непоправимо.
- А сволочь?
- Сволочь тоже. Но это хоть человек. Сволочь - человек!
- Хорошо! - оживился тесть. - Я не против. Я - за, Саша!

Он встал, подошёл к окну и открыл форточку.
- Поправимо - это ты хорошее слово подобрал. А коль так, нам нужно задачи решать, а не головы пеплом посыпать. Согласен? Марию Сергеевну нужно поддержать. Сходим сегодня, посмотрим, какая помощь требуется. Пойдёшь со мной?
- Пойду, - ответил я, чувствуя просветление в мозгах, то ли от похмельной рюмки, то ли от верного слова.
- Вы её всё святой числите?
- А ты всё не соглашаешься?
- Не знаю. Какая она святая, раз молиться не умеет.
- Откуда ты знаешь?
- Сама вчера сказала.
- Не помню… Мало ли… Я дураком назовусь, ты мне поверишь? Святых не мы назначаем. Но то, что мученица она, это точно. А там и… Впрочем, ладно, хорош болтать. У нас дел выше крыши.

- ОК, - я встал из-за стола, - хорош так хорош. По дому у меня сейчас три задачи: драить, сушить, красить. Половиком потом застелем это чёртово место. Тумбочку ещё можно поставить.
- Согласен, действуй, - ответил Василий Петрович, - времени у нас мало. Я тогда к Марии Сергеевне без тебя схожу. А ты здесь занимайся.
- Звоните, если что.
- Договорились.

Я вышел из веранды, сел на пороге и закурил. Сердце билось уверенно и ровно: «Поторопиться надо. Послезавтра заезд».