Воспоминания А. Ю. Фадеева, Трудовая юность, 3

Трудовая юность
Часть III
Паровоз представляет подвижную силовую единицу, которая должна при необходимости развивать большую или меньшую силу тяги, т.е. мощность.
История паровоза. Проф. Карташов Н.И. ОНТИ 1937


 
Вместо введения.
Такие паровозы ремонтировали на ХПГЗ (на ХПЗ ремонтировали весь парк паровозов ж.-д., кроме ФД и ИС, на их ремонт не хватало мощности завода, цеха были маленькие и так далее) после войны, когда я учился в ЖУ-3 и работал на заводе. На фото показан момент набора воды в тендер паровоза. Воду набирает помощник машиниста или кочегар. Механик стоит около паровоза. Наверное, фото сделано около депо, потому что виден поворотный круг обычно он располагается около депо. Колесная характеристика паровоза 0-4-0. туба паровоза открыта, видимо идет подготовка к поездке, рейсу. За паровозом видны вагоны: товарный и пассажирский. Странно, что данные паровоза его номер и марка (название) изображены на тендере. Наверное, это старая фотография. Обычно эти данные (номер, марка и дорога) писали на кабине машиниста. Там на фото место свободное. У входа в паровоз. Около трубы фонарь для освещения пути, наверное, керосиновый, судя по величине. Фото сделано, во всяком случае, не зимой, скорее летом. За водоразборной колонкой за крышей вагона проглядывают вершины деревьев.
* * *
Лето 1946 года прошло в хлопотах. На ДЖД я стал мастером депо, из 18 РУ меня попросили и этот вопрос пока остался открытым. Недалеко от нашего дома при очитке зданий выбросили макет котла паровоза ФД. Потом, я за парком нашел раму от этого котла. Я сообщил об этом Тимофееву, и он привез обе находки в депо на ДЖД, а я за это получил от Григория Николаевича 300 р и купил себе дрель и тиски. Дрель пропала, а на тисках я и сейчас иногда работаю .
Осенью я снова пошел в 5 класс 36 школы, но мне не дали учиться и направили в РУ-8 на заводе «Свет Шахтера». Собралось на проходной довольно много ребят, нас хорошо встретили. Я избрал специальность слесарь – инструментальщик, мне это специальность нравилась давно. Нам показали завод, повели в рабочую столовую и накормили обедом. В этой группе ребят был один по фамилии Ищенко. Он был худой и глаза его были голодные. Обед по тем временам был хороший. На второе, не помню к чему, было сало. Я никогда не забуду, как Ищенко ел сало. Потом, группы перетасовали, и я попал в группу кузнецов. Никакие просьбы и даже письмо с Малой Южной не помогли. Начальник РУ-8 письмо которое составлял Н.А. Александров бросил при мне в мусорную корзину. Документы мне вернули, и я до того был обижен и унижен, что, что их не порвал, в предыдущих случаях я рвал документы. Вот так с бумагами в руках я брел от завода «Свет шахтера» в сторону Южной Железной Дороги. Я не помню сколько я прошел, меня вернули к действительности слова: «Ты что тут делаешь, Фадеев?» я оглянулся это был Тимофеев с Малой Южной. Когда он узнал о моих бедах, он бодро сказал: «Пойдем, Саша, у меня директор ЖУ-3 мой хороший знакомый». Мы пошли на ул. Муранова (кладбищенская) в третье железнодорожное училище. Когда мы шли он мне говорил, чтобы я не дрейфил, потому что на МЮ паровоз изучал, сигнализацию тоже, ПТЭ и прочее, тоже изучал. «Все будет в порядке»- успокоил меня Григорий Николаевич. Он зашел в комнату на дверях которой висела табличка «Начальник ЖУ-3…» фамилию я забыл. Потом меня вызвали и побеседовали двое в форме железнодорожников (тогда железнодорожники были военизированной организацией) и один из них (он оказался начальником училища) позвал завхоза и меня повели обмундировывать. Я получил: ботинки на картонной подошве на номер больше, рубаху и брюки из серого материала и шинель. Относительно фуражки не помню: было уже холодно. Я был рад, что так разрешилось. В училище меня приняли во второй обучения, поскольку, многие предметы, которые проходили в первом году обучения, мне были известны по ДЖД. Это было хорошо и плохо. Хорошо, что скоро окончу училище и буду работать. Плохо, что курс слесарного дела я так и не проходил, а изучал самостоятельно.  Меня направили в группу, которая уже отучилась год. Вживление в этот коллектив прошло благополучно. Я вел себя тихо, прислушивался, что говорили ребята, присматривался к окружению. Один парень по фамилии Закиров жил на Журавлевке (теперь этого дома нет), как земляк опекал меня. В группе его все назвали Малиха, он всегда затевал ссору с Жвагулем, много шумел, но обычно все заканчивалось благополучно. Группа состояла из приезжих и городских ребят. Приезжие частично жили в общежитии, а некоторые ездили пригородными поездами. Городские ребята – дети войны, приехавших из эвакуации в нашей среде не было. Фамилии ребят я запоминал по их поведению. Больше всех звучали фамилии Закиров и Жвагуль, Кесиль и Пивоваров. Савичев, по кличке Сава, всегда опаздывал, Клийменко по кличке Клим ходил с финским ножом – блатной парень с Холодной горы часто пропускал занятия. Одного парня звали Балерина, он действительно ходил, как балерина. Старостой группы был Николай Верченко – немногословный серьезный парень – это все, что сохранила память. На втором году обучения мы почти не занимались в классах, а работали на заводе ХПРЗ (Харьковский паровозоремонтный завод, теперь Электромашина). Мы работали в бригадах, помогали ремонтировать паровозы. В училище обучали следующим специальностям: слесарь по ремонту паровозов, кроме этого были слесаря вагнники и плотники они проходили практику на ХВЗ, который размещался на ул. Котлова.
В группе вагонников плотников занимался Виктор Ковпаша, с которым меня связывали долгие годы дружбы. Мы с ним познакомились в 22 –ой вечерней школе, в ремесленном мы не встречались, потому что проходили практику на разных заводах.
 В то время ХПРЗ располагался на участке, ограниченном с одной стороны ЮЖД, с другой Кузинским мостом и клином вдавался между путями станции ЮЖД  с одной стороны , а с другой ЖД пути со станции Сортировка на Юг. На этом участке располагались цеха завода: механический сборный, кузнечный, котельный, столярный, литейный и электростанция. На территории имелась столовая. В то время на заводу находилось много зданий, которые пострадали от войны, вся территория была захламлена: колесные пары, железо, неопределенного вида конструкции. С южной стороны сборный цех и цех, в котором паровозы разбирали, не соединялись ЖД путями. Завод имел северную проходную (Кузинский мост), а на Юг можно было выходить свободно: проходная отсутствовала. Расположение цехов было согласно технологическому процессу сборки паровозов. На заводе работали с Ивановки и Холодной горы, было много поездников, которые жили далеко и только по воскресеньям бывали дома. С работы они ехали до своей станции. Их там снабжали продуктами, и они возвращались в Харьков. Спали в поезде. Работа на заводе была тяжелая, много ручного труда, кругом грязи и вопиющая антисанитария. Директором завода был генерал-директор Филатов. Он располагался в небольшой занги около северной проходной, там же размещался отдел кадров. Паровозы приходили на завод разные, особенно бросались в глаза фронтовые паровозы: они были все прострелены и искалечены, но приходили на ремонт своим ходом. Из Германии привозили станки и инструмент, иногда вместо этого на завод попадал вагон игрушек и по всему заводу валялись белокурые куклы. На заводе оборудование было старое. Например, напильник делали вручную при помощи широкого зубила и молотка, с кривой ручкой. Заготовку для напильника устанавливали наклонно и удар за ударом насекали напильник (их на заводе называли пилой). Трудно себе представить, но личны напильники тоже нанесены таким  образом. Потом появились станки для насечки напильников. В кузнечном цехе находилась пристройка где ремонтировали и поверяли манометры. Это было самое чистое после медпункта помещение на заводе. Еще одна существенная деталь: паровозы имели и деревянные части, обшивку в кабине и д. связка дров называлась на заводе «шабашкой». Я с первых же дней учебы носил шабашку, вель мне домой нужно было идти Южной проходной.
 Железнодорожный путь на Сортировку проходил мимо Кузинского базара. Были ребята, которые промышляли углем. На местном жаргоне уголь назывался «кашара», а те, кто промышлял углем (люди без особых занятий) назывались кашарники. Они садились на Новоселовке, около светофора, и ехали по направлению к Кузинскому базару по дороге накладывая куски угля на борт полувагона, а потом, проезжая мимо базара, сбрасывали кашару и прыгали сами.
Покупатель был тут же. В 1946 г. кошарники действовали очень активно, но потом за это дело взялась ЖД милиция и всех разогнала и кошарники перестали существовать. Многие переквалифицировались. Я, в общих чертах обрисовал это место, ту среду, в которой мне пришлось работать и учиться. Именно работать и учиться, потому что, мы в первую очередь работали. Нашу группу распределяли по многим бригадам, так что в бригаду попадало три- четыре человека.
Технология ремонта состояла в следующем: паровоз подавали на разборку, детали паровоза поступали в бригаду, что-то ремонтировалось, что делалось заново, котел подавали в котельный цех, колеса на расточку или смену бандажей. Арматурой занимался арматурный цех. Потом, в порядке готовности детали поступали в сборный цех. Рама тоже подвергалась ремонту. Потом раму ставили на колеса, ставили котел и паровоз обрастал деталями. Там где раму ставили на колеса называли «погамка».
Мы работали попеременно в разных бригадах. Все зависело от мастера бригады. Одни бригадиры учили и старались, чтобы всё было понятно, другие требовали, только работу или вообще не загружали нас. Тогда одни изнывали от безделья, другие играли в карты. Работал завод с 8.00 до 17.00 с часовым перерывом. Мы должны были приходить на завод к 7 часам на завтрак, после завтрака отправлялись или в бригады, или в классы. Мы заканчивали в 17.00 и шли на ужин, а потом домой. Обед сдвигали по времени, чтобы дать в первую очередь пообедать рабочим. Я вставал дома в 6.00 и через весь город шел пешком (трамваи ходили так, что на них рассчитывать было трудно). Я шел по ул. Чайковского, потом по ул. Бассейной выходил на ул. Сумскую и немного спускался по ней до сада им. Шевченко и через него спускался на ул. Клочковскую. Потом, добирался до клуба Сталина (теперь назв. Клуб Железнодорожников) и попадал на Кузинский мост (моста тогда не было, он был разрушен). Переходил через линии ЮЖД и приходил на завод. На заводе мы обычно если приходили рано, то ожидали в кузнице (зимой)там были всегда нагретые детали. Около которых и сидели в ожидании завтрака. В столовой, тоже можно было ждать, но батарей центрального отопления было мало, а желающих много. Помню обшарпанную столовую, в которой всегда пахло хлоркой, чем-то совсем не съедобным, и кучки ребят около батарей. Кормили нас очень неважно, так что сил работать было мало, но мы работали. Были такие ребята, которые получали харч из дома, но в основном, жили на столовском. Хлеба мы получали 700 г. Обед выглядел следующим образом: суп (пшенина за пшениной гоняется с дубинкой), второе палитая а тарелочку жидкая картошка и половина зеленого помидора. Н третье чай с заваркой из сушеной или поджаренной моркови, 300 г хлеба. На завтрак то же что и второе на обед и 200 г хлеба. Ужин повторял завтрак с малыми вариациями. Я съедал приварок, а хлеб уносил домой, причем, спрятать не имел возможности, и я носил его в кармане брюк. Вот при таком питании мы работали почти наравне со взрослыми, работали в бригадах помогая ремонтировать паровозы. Особенно трудоемкой работой было запрессовывание рубашек в цилиндры паровозов. При работе паровой машины срабатывается цилиндр и поршень. При разборке поршень снимают и передают на ремонт, а цилиндр с паровоза не снимают (если цилиндр в очень плохом состоянии, его снимали и заменяли) и ремонт делают на месте. Цилиндр растачивают, и чтобы размер цилиндра не изменился запрессовывают рубашку при помощи трещотки и мощного винта. Трещотка обычный храповой механизм, дающий возможность затягивать гайку не вкруговую, а только пна трети оборота. На трещотку надевали трубу и вверх труба поднималась легко, а вниз на трубу цеплялись несколько человек и тянули, потом опять и опять, а рубашка медленно заходила в цилиндр. Однажды к нам подошел крепкий парень, наверно, из демобилизованных он посмотрел, как мы работаем, потом прогнал нас и начал сам работать. Рычагом. Хорошо продвинул рубашку в цилиндр. Потом он ушел и бросил нам не зло, но с душой: «Дохляки! Кто вас сюда поставил?» вот такие мы были рабочие, но мы старались как муравьи и делали, порученную работу.
Первая бригада, в которую я попал была дышловая, он располагалась в механическом цехе между станками. Наша обязанность заключалась в зачистке поверхности дышла напильником, чтоб блестела. Такие блестящие дышлов были «лицом паровоза». Закиров (Малиха) попал со мной в одну бригаду, он проходил слесарную практику, а я нет. Мне нужно было быть вдвойне внимательным и чаще спрашивать, что я и делал и у меня получалось хорошо. Потом мастер поручил мне распились шлицы у винтов (прорези под отвертку). Закиров принимал в этой интересной работе живейшее участие. Работу мы выполнили и мастер остался доволен. Из таких вот незначительных штрихов складывалось мое умение работать. Недалеко от дышловой бригады работал разметчик. Молодой парень, он выполнял сложную работу, размечал детали. Меня поражало, что малейшая ошибка разметчика и деталь идет в брак. Потом я узнал, что это не всегда так, но бывает. Разметчика привлекло, что я слежу за его работой. Сначала ему, что-то не понравилось и он даже сказал мне: «Давай проходи!». Потом он сменил гнев на милость и даже рассказал, что к чему, а относительно правильности разметки сказал: «нужно быть внимательным, меньше отвлекаться и не ловить ворон, необходимо хорошо знать чертежи и быстро уметь их читать». В цехе было много интересного и я всюду успевал. Испортился агрегат для расточки цилиндров паровой машины. Причем, на нем можно одновременно растачивать поршневое и золотниковое отверстие (если золотник был цилиндрический). Что-то поломалось в этом станке, и его начали ремонтировать. Разобрали, что-то нашли, поправили и собрали. Станок заработал, только после ремонта остались «лишние детали»: несколько болтов и шестеренок. Ремонтники ломали, ломали головы, так и не нашли откуда их сняли, а станок работал. Так и оставили!?
Классы располагались в здании училища. Предметы были мне знакомые по МЮ. И я их усваивал быстро и без особого труда. Один предмет, который я не мог различить, то ли это была физкультура, то ли военное дело, может быть его вел один преподаватель, так я и не понял? На этих занятиях мы ходили строем около училища, тогда тут не было пивнушек и было свободней. В основном мы работали на заводе. Утром до завтрака у меня время не пропадало даром (приходил я всегда раньше). В кузнице было несколько рабочих мест кузнецов ручной ковки. Когда мы дали завтрака на них никто не работал, а часто бывало, что горн еще горел или догорал. Я делала разные инструменты: зубила, пробойники, ключи для замков (тогда я увлекался замками). До сих пор у меня сохранился один крейцмейсель  (канавочник) сделанный на ХПРЗ.
Из дышловой нас перевели в кулисную. (кулиса — это механизм, который позволяет двигаться паровозу назад и вперед). Матер той бригады был пожилой человек, который почти не обращал на нас внимания. Ребята отлынивали от работы, а я старался познавать премудрости слесарного дела. В этой бригаде тоже мне поручали зачищать напильником тяги кулисного механизмов, кроме того мы устанавливали на паровозе реверс (устройство управления для изменения направления движения паровоза). Помню я крепил кулисную стойку к кабине. Болты были большие. Я старался затягивать их туго, но пришёл мастер и все перетянул заново. Он ничего мне не сказал и только улыбнулся. Детали кулисного механизма: кулиса, ремень, тяги, реверс – мастер старался делать сам и поручал нам делать всякие мелочи.
После нас перевели в бригаду, которая занималась ремонтом тендеров. Мне поручили снимать водомерные краны. Мы вдвоем с Мелихой выкрутили краны, причем я лазил в тендер, а Мелиха держал кран, кока я в темноте откручивал. Потом мы эти краны притерски. Был с этой бригадой один рабочий, я не помню его фамилии, но звали его все Гриша, хотя я не уверен, что его так звали. В тендере есть лоток, из которого берут уголь, когда топят паровозный котел. При длительной работе он приходит в негодность и его нужно менять. Его вырубают или вырезают автогеном и на это место ставят новый. Все эти операции делались обычно с помощью автогена и электросварки. В тот раз отсутствовал автоген и мы вырубали лоток вручную. Пришли мы на паровоз, Гриша сказал: «Мы это быстро сделаем!». При этом он весело засмеялся. Я не понял его веселья и посмотрел тоскливо на лоток: обычно вручную это довольно трудная работа. Гриша вынул из ящика с инструментом кувалдочку и зубило, когда я посмотрел на зубило, то увидел, что оно необычной формы: оно было заточено так, что его режущая часть напоминала букву «М». Гриша прорубил в тендере обычным зубилом отверстия, потом взял свое зубило (оно было на деревянной ручке) и сунул мне в руки кувалдочку. Мы быстро, как ни странно, словно открывали консервную банку, обрубили и сняли стертый лоток. Гриша сказал мне, что это его секрет и поэтому я должен молчать.
Зима 1947 года выдалась очень тяжелой. Морозы начались, чуть ли не с осени и продолжались всю зиму. Одежда была легкой, было плохо с мылом. О теплом белье приходилось только мечтать. Сказывалось, что мы голодали уже не один год, хоть были карточки, но питания не хватало для истощенных войной организмов. Мама с риском уносила с базы некоторые овощи.
 На ДЖД я познакомился с Борей Григорьевичем, он жил на ул. Лермонтовской (теперь этого дома нет). Мы часто ходили вместе домой. Борины родители хорошо ко мне относились и я в то время часто бывал у него. Его родители иногда отсутствовали (они были геологи). Боря оставался на хозяйстве и я помогал ему нянчить братишку и готовить еду. Летом все й семьей они ездили купаться на р. Донец. Один раз брали и меня. К сожалению наши пути разошлись я виделся с ним, когда был в отпуске по второму году службы (1952 г.). с топливом было плохо, теперь я учился и работал на заводе и не мог ходить в Гигант, где хоть с трудом можно было, что-то достать. «Шабашку» с завода трудно было доставлять домой. Трамваи ходили плохо, вагоны были почти без окон (окна были только у водителя и около того места, где сидел кондуктор). Наличие кондуктора не прибавляло порядка. Люди ехали на раме вагона, держась за окна залезали даже на крышу. Трамвай был облеплен людьми. Доставлять топливо, таким, переполненным людьми, транспортом было трудно. Еще одним тяжелым наследием войны и голода были вши. С ними боролись, но борьба не приносила желаемых успехов. После, когда жизнь более или менее наладилась, они сами пропали. 1947 год был последним, когда они просто заедали.
Осенью 1946 года приезжал мой дядя Игорь Васильевич. В войну он был только легко ранен. Судьба. Я тогда страдал чирьями, которые мне облепили всю шею. Это был фурункулез на почве малокровия. Я пытался дядин китель, но не смог из-за фурункулеза застегнуть воротник. Он подарил мне шапку, но потом она пропала, когда меня из ЖУ направили в санпропускник на пропарку. Такие процедуры делали и с теми, кто не жил в общежитии. Больно писать о том положении, в котором очутились люди, пережившие войну. Нищета и разруха. Просто страшно вспоминать то, что было с нами и вокруг нас. Однажды, я пошел на базар, хотел кое-что купить из инструмента, когда я скупился меня задержал милиционер и отвел в отделение на базаре. Меня расспросили и отпустили, очевидно, мой живописный вид вызвал подозрение у блюстителей порядка. На МЮ приходил редко. Зимой были занятия по школам, но я занимался в ЖУ. В то время я был мастером депо, а зимой депо не работало, паровоз стоял холодный. Работа на заводе и занятия продолжались всю неделю. Постепенно я освоился в рабочем коллективе. Народ был простой, грубоватый. Холодная гора и Ивановка славились своими уркаганами, работали они на заводе. Встречались хорошие рабочие, некоторые старались научиться трудиться и таких было больше, чем плохих. Тяжелая, грязная работа, недоедание делало людей угрюмыми и замкнутыми.
Рабочие на заводе тоже носили шабашку, кроме этого в столярном цехе завода, рабочим разрешали брать стружку. При выходе из завода охранник прокалывал мешок со стружкой заостренной проволокой на предмет обнаружения «контрабанды». Как-то раз у одного рабочего на проходной нашли в стружке шестеренку от действующего токарного станка. После разбирательства выяснилось, что сделал недруг рабочего, который из мести подбросил ему деталь действующего станка. Как-то мы шли на обед, но наш путь преградил поезд. Нам пришлось подлезть под вагоны. Потом, что-то сказали, что поезд грабили. Побежали мы смотреть и увидели, что водном вагоне стенка взломана и з пролома точат рулон материи. Наверное, грабители сели на Сортировке, взломали стенку, стали выбрасывать материю. Железнодорожная милиция остановила поезд и начала ловить взломщиков. Поймали кого-нибудь или нет я не помню. «Кашарники» повысили свою квалификацию.
 Самым грязным был цех разборки. Паровозы поступали на завод или своим ходом, или их подавали маневровым паровозом. Разборка и  подомка самые грязные и тяжелые цеха, где в основном использовался ручной труд, потом детали мыли и чистили. Мы работали и на разборке и на подемке. Там тоже можно было, чему- то научиться, и я все время, что-то пили, делал из металла. Малиха рассказывал мне, что они проходили в первом году обучения. Он все хорошо усвоил на практике и теорию знал достаточно хорошо, но работал он без интереса.
В этот период я запоем читал, до этого тоже много читал, но на заводе имелось время, которое ничем не было занято. Ожидание приема пищи, отсутствие мастера и др. книга была всегда у меня за поясом и все свободное время я читал. Я увлекался путешествиями, приключениями и фантастикой. Окружающие меня ребята не интересовались книгами. В свободное время они играли в карты иногда в рабочее время, спрятавшись куда-нибудь.
Работа была очень грязная, сменной одежды я не имел. В трамвае часто приходилось выслушивать замечания по поводу моей одежды и «шабашки». Часто приходилось ходить пешком, а путь был неблизким. Харьков начал зализывать раны войны. На месте сгоревших и разрушенных домов разбивали скверы и поэтому поводу говорили, что город «посквернел». Потом на этих местах начали строить новые дома, а некоторые скверы так и остались до сих пор. южный вокзал сгорел и его снесли, а на месте вокзала разбили цветник. И из поезда мимо цветников можно было выйти к трамваю он был около главного входа в вокзал, а когда вокзал разрушили, самый широкий проход от поездов сделали к трамвайному кругу. Там, где теперь трамвайный круг стояли дома. На привокзальной площади работали билетные кассы.
В наш дом на Дегтярную 14 стали приезжать семьи эвакуированных и за квартиры вспыхивали драки и в прямом и переносном смысле. Нашу квартиру осаждали и не раз, несмотря на то, что законные хозяева этой квартиры уехали добровольно в Германию и потеряли права на нее. В воскресенье я добывал дрова и алюминий, ходил на МЮ, работал дома и читал. После воскресенья я с удовольствием шел в училище. Занятия и работа в бригадах приносила новые приемы работы, знакомили с новыми инструментами. В этот период работы мне приходилось нарезать резьбу на болтах и гайках. Устанавливал я шпильки на котлах и деталях паровоза и даже нарезал конические резьбы.
 Люди возвращались в Харьков семьями. Дети, не знавшие войны, и видевшие ее только в кино, живо интересовались всем, что стреляет и взрывается. Знакомство с тем, что оставила война, часто кончалось трагически. В 36 школе на физкультуре подорвались ребята на мине от миномета. Эта мина на многих уроках была игрушкой школьников и в один ужасный день была брошена так, что ударилась капсюлем и взорвалась. Погибли дети. Ребята из УФТИ подорвались на зенитных снарядах. С наступлением зимы взрывы замолкали, а весной снова возобновлялись. Война щедро разбросала свой смертоносный груз. Даже сейчас, далеко от населенных пунктов и дорог, можно найти снаряды, гранаты, патроны.
Наша группа работала в сборном цехе. Здесь из отдельных деталей крупных и мелких рождался вновь паровоз. Тут оставались и работали, те кто соблюдали дисциплину или интересовались паровозами. Остальные расходились, кто куда. В карты играли в топках холодных паровозов. Сборка крупных конструкций требовала физической силы и сноровки. Наша группа негласно делилась на тех, кто жил дома и тех, кто жил в общежитии. На уроках в училище было почти так как в школе. Особенно много шуму делали Малиха и его друг Жигуль, у которого были две клички. Закиров называли его «Животное», ребята остальные в группе – «американцем». Наверное, его родители имели доступ к шмоткам, которые нам присылали из Америки и на нем было все американское: от ботинок до фуражки (ношение формы было не обязательным).
Закиров и Жвагуль сидели рядом и всегда базарили. Закиров был парень себе на уме. На Журавлевке он жил у родственников и в свободное время он учился часовому делу. Жигуль был прощелыга и никогда больше его после окончания училища не встречал. Как, впрочем, и всех остальных.
Весной 1947 года была девальвация. Паника охватила весь город, меняли деньги, покупали все, что попадется. В магазине, что был в подвале здания нашего училища, размели все. Один пожилой мужчина купил целую стопку плевательниц. Потом в этом же году отменили карточную систему и стало легче.
Учеба в ЖУ-3 продолжалась, я шел наравне со всеми и уже почти не сказывалось, что я учился не второй, а первый год. Преподаватели в училище были хорошие, знающие свое дело. Они старались донести до нас знания техники, специальной технологии. Образование у нас было 5-6 классов и этого явно не хватало, чтобы понимать многие особенности работы механизмов паровой машины. Среда, в которую я попал, была мало интересная были ребята, с которыми у меня наладились если не дружеские, то вполне приличные отношения.
Помню, в нашей группе учился парень с Холодной горы по фамилии Климов, его называли все Клим. Он ходил с финкой и был старше и сильнее многих ребят. В группе. С ним даже Верченко, староста группы, старался не связываться. Как-то раз, мальчишеские споры дошли до того, что Клим меня ударил. Ребятам из группы это не пришлось по душе, что они и выразили Климову. С тех пор мы стали друзьями, и он частенько становился на мою сторону и даже защищал меня. После окончания училища мы мечтали пойти учиться токарному делу. Потом я частично осуществил свою мечту. Не знаю, как Клим, его после окончания ЖУ-3 я никогда не встречал.
 Я дома был только в воскресенье и за это время нужно было сделать много: достать дров, до столько, чтобы хватило не неделю плюс «шабашка, добыть алюминия. Дядя Тимоша продолжал делать чугунки. Весной 1947 года еще не было порядка на улицах. Дома, пережившие войну, были обшарпаны и частично разрушены. О дворах я уже не говорю, а парадные в домах на ул. Чайковского и ул. Лермонтовской давно уже нуждались в ремонте. Двери висели на одной петле, стекла были разбиты, а были двери, которые не висели на петлях, а просто приставлялись. Одну такую дверь я стащил, когда в "Гиганте" у меня милиционер отобрал дрова и я сел на мель, т.е. остался без топлива. Хоть я и действовал осторожно, но скрыть факты похищения двери не удалось. Дурной пример заразителен. Моим опытом воспользовались Василь Сонлик и Борис Пшек. Они работали усиленно и сняли двери с домов ул. Чайковского и ул. Лермонтовской. Потом, Борис Пшек поссорился со своей мамой Антоновной (капустум картошкум), она пришла к моей маме и просила ее, чтобы она помогла написать заявление, что Борис снял все двери с парадных на ул. Чайковского и ул. Лермонтовской. Моя мама, учтя, что одна дверь сгорела в нашей печке, отговорила и помирила Бориса с мамой. Мальчишки, всегда остаются мальчишками, и какая бы жизнь тяжелая не была игры, и шкода процветали. Все пацаны этой весной (1947 г.) стали делать самокаты, они по конструкции были похожи на заводские, но из дерева и вместо колес – подшипники, в память врезалось, как Василь Соплин, тогда уже рослый в солдатской шинели (его мама была милиционером), катался на самокате. Эта деточка, в развивающейся шинели с криком и шумом мчался на самокате. Прохожие шарахались и с ужасом смотрели на «мальчика». Проходило в хлопотах воскресенье и опять нужно было ехать на завод. Теперь я ездил на работу, потому что трамваи стали лучше ходить. В ЖУ мы прошли почти весь курс дисциплин, на ХПЗ работали почти во всех бригадах. Все говорило о том, что скоро экзамены и мы своими мощными рядами должны будем пополнить дружную семью рабочих паровозо-ремонтного завода. Экзамены я сдал на пять. Это были единственные экзамены, которые я сдал совсем спокойно. Хочется заметить, что экзаменов было мало, всего два: производственное обучение и специальная технология. Оценки за первый год обучения мне проставили после небольшого собеседования.
Летом 1947 года я стал рабочим завода ХПРЗ. Как окончившего успешно ЖУ-3 меня направили работать в арматурный цех (это был относительно чистый на заводе цех). В июле я получил документ об окончании ЖУ-3. Я положил книжечку в карман и только дома увидел, что на документе нет печати. Пошел я ставить печать, но не было секретаря итак пролежал «Аттестат об окончании железнодорожного училища» почти восемь лет. Потом я пошел после службы в ЖУ-3 и поставил печать.
В цехе мне предоставили рабочее место и выдали марки для получения инструмента в кладовой, и я начал работать. Тогда хлеб можно было купить на территории завода и его можно было не нести домой. Я покупал хлеб и ел, как может есть человек, который почти семь лет недоедал.
Мне дали работу. Мастер в цехе – пожилой человек и мне показалось сначала, что мы сработаемся. Я притирал краны для пароразборной колонки паровоза. Работа эта была не трудна, но требующая прилежания, оно у меня было и все хорошо. В скором времени меня послали в колхоз. Мы пробыли на уборке хлеба несколько дней. Помню, что обратно ы поехали в Харьков со стороны Коксохимического завода, это недалеко от того места где я живу сейчас. Когда я вернулся из колхоза, то узнал, что я уже не работаю в арматурном цехе и меня перевели в котельный цех слесарем по ремонту оборудования. Пока я работал в колхозе у меня украли из ящика инструмент, сломав замок, который я сам починил и сделал к нему ключ. Начальник цеха никаких объяснений по поводу перевода не дал, а марки, на которые брал инструмент взял на себя.
Вот так, я ушел от кузнечной специальности, и попал в котельный цех, правда, не котельщиком, а слесарем по ремонту оборудования. Потом мне говорили, что на мое место взяли человека, который был протеже «высокого» начальства, какой-то парень, которого всеми силами родители хотели отвлечь от дурной компании. Я его видел и на меня он произвел впечатление странное. Один работяга, который работал со мной рядом, тихо сказал: «взяли сексота (доносчика)». Котельный цех завода ХПРЗ размещался в старом здании, построенном еще до революции. Состоял он из трех пролетов. Средний самый высокий предназначался для сборки и разборки котлов. Там работал мощный кран и другое оборудование для ремонта котлов. С одной стороны основного пролета был механический цех, бригада в которой я должен был работать, тут же был кабинет начальника цеха Филимонова. Через стенку, от механического цеха располагались , где делали детали котлов. С другой стороны основного пролета сначала был заброшенный цех, а потом за ним располагалось трубное отделение. Котельный цех был в одном ряду с кузнечным и столовой. Между котельным цехом и столовой была площадка вся заваленная разным хламом: колесными парами, листами железа и проч. В котельном цехе в одном месте в пристройке на втором этаже был участок по изготовлению металлических пуговиц.
Бригада была маленькая всего четыре человека: бригадир Зайцев Илья Иванович, рабочий по фамилии Авдеев, специалист по клапанам (это такое устройство, которое расположено в сухопарнике котла паровоза, оно связано тягой с кабинкой машиниста и при открытии клапана, пар поступает в перегреватели, если они есть и дальше к золотникам и цилиндрам паровой машины).  Авдеев из своей работы делал, какую-то тайну и был странный человек неопределенного возраста, чернявый и скользковатый. Третьим членом бригады был демобилизованный парень небольшого роста, какой-то, наверное, контуженный. Он гордо носил на лацкане пиджака орден Красной звезды, звали его Вася. Четверным был я и все. Вот такая бригада по ремонту оборудования. Потом выяснилось, что оборудование было немногочисленное и мы все помогали по мелочам при ремонте котлов.
В котельном цехе работал мощный компрессор и много глухарей, так называли котельщиков. В цехе всегда днем и ночью трещали пневматические молотки. Во всех направлениях тянулись шланги, подающие воздух. Все пространство среднего пролёта было заполнено котлами, которые занимали самые причудливые положения, удобные при ремонте.
В первые дни мой работы в новой должности, Зайцев провел меня и показал оборудование. Мы начали обход с гибочного отделения. Тут стояло два больших радиально- сверлильных станка, больше пресс-ножницы, вальцы, которые так и не работали, круглый горн и тяжелые металлические плиты для  котельных листов. Потом, мы пришли в отделение, где реставрировали котельные трубы. Тут было несколько станков, сварочных установок, труборезные станки и на улице была расположена установка мокрой очистки труб. Зайцев сказал: «Эта установка (он показал на установку мокрой очистки труб) должна всегда работать, будешь постоянно следить за ее работой, чинить, смазывать и т.д.
Мокрая очистка труб выполнялась на сравнительно простой установке. Электродвигатель, через систему шестерен, приводил в движение вал, на котором были расположены два диска с вырезами (расстояние между дисками было меньше длины котельных труб). На этих колесах располагались две петли из цепей Галя, которые в своем нижнем положении были в яме с водой. Трубы грузились на цепи и вращались, очищаясь от накипи. Цепи часто ломались и за ними нужно было следить, детали цепей должны были быть всегда под рукой. Смазка, тоже требовала сноровки, потому что установка была высокой. Чистка ямы не входила в мои обязанности, когда приходили рабочие, для них я должен был создать рабочие условия, т. е. выключить установку и следить, чтобы в это время не загружали на очистку трубы. Вот это было мое боевое крещение. Потом меня допустили ко всем механизмам и даже на мостовой кран, на котором крановщицами работали молодые женщины.
В гибочном цехе работало несколько крепких парней молотобойцев. Мастер  и несколько человек подручных. Гибщики  делали листы  разными фигурными отгибами, которые потом ставили на место срезанных, прогоревших. Делали топки. Крышка дымогарной коробки (это та дымогарная коробка на которой стоит труба). Разные латки на котлы. Листы гнули с помощью крана и четырех молотобойцев. Мастер держал правилку, молотобойцы били молотками, а крановщица по команде матера подымала лист. Наш бригадир Илья Иванович, был уже далеко не молодым человеком, прошедшим школу обработки металлов еще до революции. Он любил рассказывать, как его принимали на работу на завод «Сельскохозяйственных машин (Гельферих-Саде)» теперь «Серп и молот». Бумажки тогда не имели силы и какой бы разряд не был написан, поступающему давали пробу. Зайцев делал пробу, которая заключалась в следующем: нужно было гайки вогнать в гайку, да так, чтобы меньшая гайка входила в большую без просветов в любом положении легко без усилия. Такая проба была у слесарей. Зайцев любил вспоминать старое. С самого начала у меня с ним сложились вполне хорошие отношения. Иногда над ним подшучивали. К обеду наш бригадир варил себе на горе, в гибочном отделении суп. Обедал он около своего шкафчика на бригадном верстаке. На то место куда он ставил котелок клали болты, гайки, ключи. Он, всегда придя с котелком, страшно ругался потому что не мог поставить котелок. На заводе все ругались по делу и без дела. К этому периоду относится болезнь, которая меня поразила раньше и продолжалась довольно долго. Я имею ввиду нарывы на руках. В этот раз на правой руке выскочило два нарыва. Я пошел в медпункт. Там медицина посмотрела и отправила меня работать, но я знал лучше, что нужно делать: перелез через забор и отправился на ул. Котлова в поликлинику. Там мне под общим наркозом сделали операцию, и я неделю сидел дома на больничном). Работа на новом месте была интересная, правда, я за работу получал мало. Мой пятый разряд снизили до четвертого. Самое тяжелое было добираться с работы и на работу. Мы, наша бригада, работали в первую смену, но иногда, когда нужно было выпустить котел или починить станок, мы работали во вторую смену. Тогда было сложное время: могли побить, ограбить. Шпаны было много, особенно в районе вокзала. Со второй смены я ходил по ул. Карла Маркса. Старался идти по середине проезжей части улицы. Машины ночью почти не ездили, пешеходов было мало. Когда я добирался до ул. Пушкинской, то чувствовал себя уже дома, такие путешествия случались довольно часто. На трамваях орудовали карманщики (щипачи). Один раз, я набрал бутылку машинного масла. На Юмовской я хватился в кармане бутылку уже украли. Вот, наверное, был недоволен щипач, обнаружив в бутылке масло, а тащил бутылку с расчетом на водку?! На ул. Пушкинской, там, где сейчас институт травматологии, был закоулок. Я не помню зачем туда заглянул. Там я нашел штуки четыре бумажников (лопатник).  При внимательном рассмотрении в одном я нашел деньги. Документы я сложил в конверт и бросил в почтовый ящик. В то время на заводе пацаны моего возраста делали финки. У меня всегда был пример: финка, которая была у Клима. Лезвие у нее было тонкое и острое, а ручка была выполнена по форме лошадиной головы. Кузница – рядом, металл бы, точил тоже было, и я мастерил. Один рабочий увидел, что я делаю, сказал: «С этими игрушками нужно обращаться очень осторожно». Было бы сказано. Финку я сделал и носил с собой. Если бы меня спросили: «зачем?», я, наверное, сразу бы не ответил. Как-то возвращаясь домой с работы, я ехал на подножке трамвая, был снят милиционером. Мильтон очень большого роста повел меня в отделение, что там меня обыщут я знал. Он вел меня за руку, на мое счастье, финка была в свободной руке, а в кармане была дыра. Я споткнулся и выпустил нож в снег. Мильтон моего маневра не заметил. Меня обыскали, записали и отпустили, прочитав лекцию, как нужно пользоваться трамваем. Когда я шел обратно моей финки я не обнаружил. Я понял насколько опасно иметь при себе нож, и как можно легко попасть в неприятность. К сожалению, я скоро забыл этот эпизод и имел от производства финок неприятности. Была у меня мечта: сделать токарный станок, небольшой настольный станочек. Я тогда себе не представлял все трудности, такой затеи, но это и хорошо, потому что станок намного безобиднее финок. У меня были части от часового станка. Я нашел, где-то исковерканный станочек очень простой, но в нем не было многих деталей. Работать, конечно на нем не представлялось возможности. Кроме этого я людил делать инструмент. В нашем цеху были котлы, у которых топки сделаны из красной меди. Их заменяли стальными и красной меди было много. Я делал из них паяльники и у меня до сих есть паяльник из котельной меди, сделанный своими руками на заводе ХПРЗ.
Наша бригада занималась не только ремонтом оборудования, но и принимала участи в ремонте котлов мы делали специальные прокладки из свинца и красной меди. Там я познакомился с Борисом Балашевым. У нас оказалось общее увлечение – книги. На этой почве мы подружились, но ссорились часто и даже дрались.
Борис выделялся из рабочей среды и внешностью, и поведением, привычками. Однажды мы не сошлись мнениями, о прочитанной книге, и долго спорили, и подрались, и были доставлены к начальнику цеха – Филимонову. Начальник сурово нас отчитал, а когда узнал причину нашей ссоры, оказывается он тоже знал эту книгу, он занял нейтральную позицию и помирил нас. Мы пожали друг другу руки и до следующего раза, все было в порядке. Потом Бориса перевели в другой цех, и мы почти перестали встречаться. Я уже упоминал, что завод был грязный, антисанитария была страшная. Завод задыхался от количества паровозов, поступающих на ремонт и им, уделяли все силы и ресурсы. Однажды, наш цех посетил генерал-директор Филатов. Это была фигура большая и не только по званию, а на самом деле он был большой. Что он смотрел в цехе я не знаю, но он направился в заброшенную половину цеха, где котельщики часто забегали на минутку. После этого посещения эту часть цеха убрали, посыпали песочком, а двери, проемы дверей загородили колючей проволокой. Один рабочий рассказывал, что, когда Филатов зашел в заброшенный цех он смело пошел в темень и на наклонном листе, который попался ему под ноги поскользнулся… Упал он спину, наверное, после падения, его шинель пришлось выбросить. После этого происшествия, тольуо заброшенный цех загородили, но потом колючую проволоку подняли и стали снова посещать это место на минутку.
Как-то осенью меня послали на паровой кран, стоящий у забора, за которым был Южный вокзал. На этом кране парил лаз. Это такое отверстие, прикрытое крышкой лаза на болтах. Через лаз приникают в верхнюю часть котла, при промывке и смене легкоплавких пробок. Котел потушили и предстояло отнять крышку люка. Я начал работу, снял крышку, сходил за новой прокладкой и забрался в котел, там было тепло. Я посидел в котле и занятый своими мыслями вдруг услышал такой разговор: «Ты смотрел в кабине крана?» - «да, там никого нет». Краешком глаза я выглянул и увидел двух в военном, они стояли так, что им было видно станцию. Я замер в котле. Мне хорошо была видна пустая платформа, кроме того, я обратил внимание, что стало как-то тихо. Обычно на вокзале шумно, а то стало тихо. Я сидел в неудобном положении. Ноги затекли. Потом, я увидел, как подошел поезд, состоящий из нескольких вагонов. Из поезда вышил люди и этим людям подошли, стоявшие на платформе. Расстояние было большое и я видел только фигуры. Лица было трудно рассмотреть, да я и не стремился это делать. Один низенький отдельно от остальных ходил по платформе и с ним двое. Потом походив все разошлись, часть людей села в вагон и поезд тронулся, тихо и почти без шума. Около крана я услышал, что кто-то сказал: «Пошли!». Послышались шаги и все стихло. Потом я вылез из котла, поставил уплотнение и закрыл люк, навинтил гайки, но не крепил. По дороге в бригаду я зашел в сборный, там под паром стоял паровоз, который был войной разрушен, он пришел своим ходом с половиной трубы, почти без кабины. Теперь же он молодцом попыхивал у выхода из сборочного цеха. Там я встретил знакомого парня он обслуживал паровозы, которые прошли ремонт. Мы с ним поговорили, и я пришел в бригаду. Зайцев сразу спросил меня: «где ты был?». Я ответил, что был на кране, потом в сборном. Зайцев знал того парня, с которым я разговаривал, и я его назвал. Потом и начальник цеха спросил: «где ты был, тогда-то?» я ему ответил тоже что и Зайцеву. Потом я узнал, что через Харьков ехал Сталин. Тогда это было событие. Стрелки зашивали костылями. Вокзал охраняла милиция и солдаты, наверно и еще кто-то. Этот маленький человек издалека не произвел на меня впечатления. Может потому что был далеко? Оказывается, что начальство, в то время, когда проезжал Сталин, должно было знать где подчиненные. Кран потом я закончил, и он, благополучно набрав пары отбыл с завода. Я продолжал трудиться в бригаде Зайцева. Через полгода я многое уже делал самостоятельно. Мне нравилось чинить оборудование и у меня получалось, но малая зарплата и далёкий путь на работу и обратно домой заставлял думать: «Что же делать дальше?»
Проходя по заводу я встретил Пельку, я не помню его фамилии, но помню, что его все называли «Петька-блат».  Мы с ним поговорили, и я узнал, что его тоже перевели работать не по специальности, и что нужно с завода «рвать когти», т.е. уходить.
С топливом было худо, нам с мамой хватало того, что я достал на приготовление несложной пищи и все . «Гигант» уже был почти пуст и его начали очищать от железа и штукатурки, которая завалила весь первый этаж. В «Гиганте» работали немки, они бросали свой инструмент: лопаты, кирки, носилки.  Частью дерева от этого инструмента я пользовался. Это был крайний случай, другого выхода не было. Потом, инструмент стали складывать в вагончик на колесах и оттуда я доставал дрова, но потом посадили сторожа и тогда я лишился этого последнего источника дров. Стало тепло и начал ходить на ЮЖД. Готовились к открытию, готовили паровоз. Я опять корчевал? <> пни и срезал сухие ветки, но уже не около дороги, а дальше. В сторожке около М.Ю. жил еде, который имел отношение к парку? <>. Я не знал какое? С этим дедом я был знаком, и когда он узнал, что я срезаю сухие ветки и корчую пни, он очень был доволен и всегда меня приглашал поработать. В сторожке я складывал те дрова, которые не мог унести.
Обычно мы не ремонтировали токарных станков. У Зайцева было много знакомых и он делал им, а они ему. Так я попал ремонтировать направляющие на токарном автомате или полуавтомате, точнее. Когда я начал ремонт на станке никто не работал, потом появилась чернявая дивчина небольшого роста. Я продолжал делать свою работу, но нужно было, что-то подержать и она стала помогать. Мы разговорились. Оказалось, что она с группой девушек приехала из г. Фрунзе где окончила ЖУ по специальность токарь. Ее звали Лида Еремина. После этого мне часто приходилось чинить полуавтоматы.  Они были старые и часто ломались. У нас сложились дружеские отношения. Жизнь в общежитии при низкой заработной плате, была тяжелой, и потом все девушки из г. Фрунзе, уехали домой. Лида увезла с собой книжку, которую я ей дал почитать. Потом, книгу вернула ее сменщик. Будучи уже на службе я ей написал (адрес я знал) но мне она не ответила, а ответили девчата из общежития, в которое попало письмо. Почему общежитие, трудно сказать, но многие мои товарищи по службе переписывались с г. Фрунзе. Так закончилось знакомство с Лидой Ереминой.
Наступила зима 1947/48 г. На работу добираться стало трудно, трамваи ходили с перебоями. Ходить пешком далеко. Когда я ходил в ЖУ то я, обычно, приходил раньше. Путь пешком, стал длиннее, потому, что закрыли зоосад и Ботанический сад и их приходилось обходить. С заработком ничего не менялось. Он оставался на низком уровне и на повышение надежды не было. Я стал думать, как перейти на работу ближе от дома, ну денег, тоже желательно было больше, но пока ничего интересного не попадалось, кроме того, мне нужно было отработать два года на одном месте, после окончания ЖУ. Я посещал МЮ и после окончания ЖУ, хотя это можно было только в воскресенье на ДНД <> среда, в которой мы работали, мне больше нравилась. На заводе я становился рабочим и иначе не могло быть: «с волками жить, по волчьи выть!» один случай показал, что я адаптировался в новой среде (заводской).
Однажды, Зайцев, послал меня и Васю ремонтировать подбюшный люк на паровозе 0В    этот паровоз был на промывке и в процесс этой работы сломали шпильку. Люк нужно было установить.
Как полагается молодому, я полез в пространство между рамой и начал работать. Сверлить и нарезать резьбу в тесноте трудно, а Вася был посредственный, если не плохой ассистент. Подавая мне инструмент, он ударил мне руку я ему ответил, как отвечали в таком случае на заводе (что я был хуже других). Вася что-то замешкался и потом я услышал: «кто, это там ругается?» у того, кто задал вопрос был властный голос, и я понял, что это, какое-то начальство. Снаружи тот же голос спросил: «Комсомолец?». Я тихо ответил «Нет!». Тогда голос с уверенностью сказал: «ничего, профсоюз воспитает!» и послышались удаляющиеся шаги. Вася испуганно шепнул мне: «Филатов!». Потом, я, когда уже не работал на заводе, Филатов сняли с поста директора (его не воспитала и партия) исключили из партии и перевели бригадиром на завод ХВЗ, но это потом, а тогда я чувствовал себя неважно. Правда, фамилии он моей не спросил, а паровоз мы починили, и он ушёл с завода, через заправочный сарай.
Среда, в которой мне приходилось работать была низкого пошиба. Встречались, конечно, хорошие люди, но было до них далеко. Приходил к нам в бригаду один парень. Ему нужно было, что-то помочь по слесарному делу. Он делал <> фотограф. Я помог, но потом он со мной и не здоровался. Вид у меня был, весьма, посредственный. Ходил я в грязной одежде. Однажды, один рабочий, старше и сильнее меня заподозрил, что я украл у него «шабашку» []. Это подозрение вылилось в то, что он меня ударил. В таких случаях на заводе поднимали крик, и я тоже начал кричать. Сбежались рабочие, стали на мою строну, т.к. ко мне относились хорошо, а красномордого не любили. Громилу пристыдили, а меня успокоили. Потом, я при встрече с ним, наверное, походил на ежика. Как-то обнаружилось, что крадет «шабашку» ему попало, а я ходил героем. «Шабашки» часто служили на заводе предметом раздора, потому что топливо нужно было многим.
Однажды, я разговорился с Тимофеевым на МЮ, он расспросил меня о работе и пригласил меня работать на ДЖД истопником, потом станешь инструктором. Я согласился потому, что парк был ближе от дома, зарплата немного больше и много свободного времени. Можно было учиться. Когда я ему рассказал, что надо отрабатывать, то он успокоил меня, что мы достанем справку, что ты живешь на квартиры, не хватает зарплаты на жилье и питание, и что родные живут в Одессе. Почему в Одессе я не знал? Потом, при встрече он дал мне справку, что моя мама живет в Одессе и на справке была печать г. Одессы. Откуда у Тимофеева был такой бланк с печатью я не знаю, но я решил рискнуть. Написал заявление и пошел в ОК завода к Бейзу. По таким, как у меня мотивам увольнялись и девушки из г. Фрунзе. Блейз меня уволил и через несколько дней я оказался в тише? [] кочегарки М.Ю. потом, я понял, что быть юным железнодорожником и работать на М.Ю. разные вещи. Мы дежурили в котельной с Делавим? [] он ко мне хорошо относился, и я ему платил тем же. Топили здания дороги, в основном, из-за цветов, которых развели много. И если не топить, они бы погибли. Начальство бывало на дороге редко. Инструктора читали свои предметы по школам и на М.Ю. тоже заглядывали иногда. Осень, зима – период отдыха, паровоз холодный стоял в депо. Кравченко, начальник дороги, иногда бывал на МЮ, но в основном решал разные вопросы на большой Южной. В пустом здании бывали днем дежурные, а ночью сторожа. Работали мы сутками. После работы в самом шумном цехе ХПРЗ, где разговаривать можно было только срывая голосовые связки, тишина парка, рабочего места, упрятанного в землю, расслабляли и успокаивала. Сначала это было хорошо, но, когда я обвыкся стало тоскливо. Работа не требовала приложения сил: бросил лопату или две и сиди читай, спи, пой, что хочешь делай. Я пытался учиться самостоятельно. Работая на заводе учиться было трудно. Наступила зима и поступать учиться было поздно. Принялся я читать учебники во время дежурств, но из этого ничего не получилось: нужна система, помощь. Ни того ни другого у меня не было. Учение в Ж.У. мне специальности не дал, такой, какой я хотел иметь. На МЮ мне никакой специальности не получить. Я проработал несколько месяцев истопником. В этот период я отдыхал от завода. Много читал, бродил Парку и вспоминал, многое, что случилось со мной за последние годы решил, что только один путь у меня – учиться. Начальник дороги, Кравченко, уехал, куда-то. Его заменял [] Лепехи Н.И. [] я ему все рассказал и просил совета: «Как быть?». Он сказал, что на дороге работать бесперспективно и нужно учиться, он вошел в мое положение и меня уволили.
Через несколько дней мой дядя, Игорь Васильевич Баулин, составил мне протекцию и меня приняли в экспериментальные мастерские при институте мер и измерительных приборов. Тут у меня появилась трудовая книжка. Начальник мастерских А. Шабельников, собственноручно выписал мне ее своим характерным почерком. Я поступил работать слесарем по 4 разряду. В то время тут работали классные механики: Кицянко, Левченко. Токари: Иваненко А.И. и Навалицкий М. Были в мастерской и ребята моего возраста: Лукянченко А., Ковалев Б. С особой   теплотой я всегда вспоминаю Иваненко Александра Ивановича, по прозвищу «Таракан». Был мастер – Матвеев, кладовщик по инструментам – дедушка Сидоренко. Кровельными делами и другими слесарными работам занимался дядя Тима. Мой верстак был на двоих. Моим соседом был слесарь Мазуров. Мастерская располагалась во дворе института в двух помещениях: в одном был механический цех, а в другом слесарный. В этом одноэтажном доме была инструментальная кладовая, участок ремонта аналитических весов. Это в одной части дома, а в другой жила семья Кострова, сам Костров был специалистом по весам.
В мастерской было много оборудования. Токаря работали на прикрепленных к ним станках. Слесаря, тут их называли механики, работали и на станках: фрезерном, строгальном поперечно и продольном, а также на маленьких станках, на которых точили крепеж (винты, гайки, шайбы). Станки были в ведении Б. Ковалева, но он разрешил работать на свободных. В мастерской было (особенно, в той части где работали механики) принято не шуметь, соблюдать рабочую атмосферу не только ручного, но и умственного труда. С нами сидел бухгалтер мастерских Ануров. В.П.
Сначала, мне было больно в этом дворе, где я бывал мальчиком, а теперь стал слесарем, но потом я привык и смирился с прошлым. В мастерских было интересно работать. Изготовление приборов от чертежа до действующего образца требовал знаний, которых я не получил в ЖУ-3: нужно было уметь читать чертежи и при необходимости самому составить эскиз, хорошо знать слесарное дело, освоить работу на станках. всему этому нужно было научиться в самые короткие сроки без отрыва от работы. Я горячо взялся за дело. В мастерской были люди, у которых можно было учиться. Киценко [] – немногословный грузный человек уже пожилой, но у него всегда можно было получит консультацию. Левченко – моложе и хитрее. Иваненко, бывало расскажет, покажет, до тех пор, пока слушающий его не поймет. Мазуров был уже пенсионного возраста и особых качеств я у него не отметил, но мы с ним жили дружно.
Первое время мне давали делать разную чепуху. Вот тут и сказалось, что я не учился первый год в ЖУ. В общем ко мне относились доброжелательно и дали возможность найти себя. Были у меня и неудачи, но кругом работали доброжелательные люди они помогали мне. За время, проработанное в мастерской я приобрёл специальность, которая выручала меня, теперь можно сказать всегда!
В первые месяцы работы в мастерской института Мер, мне запомнились хорошо потому, что в это время произошло резкое улучшение жизни (1948 г.) магазины стали, как им должно быть. Хлеб уже не был, чем-то недосягаемым. Помню, что, работая в мастерской, я на завтрак покупал французскую булку и половину хлеба. Конечно, я все не съедал, но у меня был хлеб. После стольких лет лишений, мы почувствовали облегчение. Тогда было принято снижать цены на продукты и промышленные товары, правда, через некоторое время они становились прежними за счет качества? Я осуществил свою мечту и пошел учиться. В вечерней школе я попал в хороший класс. Преподаватели старались нас учить не формально, а, чтобы мы знали предмет и умели применить знания в жизни. Преподаватели оставались вечером и проводили консультации с одним условием, что их проводят на трамвай. По Журавлевке пошел трамвай связал этот большой район с городом. У нас преподаватели были все женщины, только украинский язык, преподавал мужчина – его звали Павел Тимофеевич. Русский язык вела Раппопорт И.И. математику Инна Николаевна Бианки. Политику читал Кизил Селедкин. Наш класс был дружный: все хотели учиться. Учиться и работать было трудно: мало свободного времени, многое пропущено раньше нужно тоже было учить.
Жизнь вошла в мирное русло и люди спешили войти в ритм жизни. Порой, даже не верилось, что по этим улицам ходили немцы, раздавались выстрелы, гибли люди, горели дома. Наступала тишина была такая песня: «Тишина наших лунных полей к нам вернулась опять ».  Город восстанавливался и каждый новый дом радовал глаз. Когда жизнь стала легче и заботы о хлебе насущном меньше отрывала времени, появились новые заботы о том, как жить дальше, какой избрать жизненный путь. После войны я постоянно мечтал стать моряком. Испытав во время работы на железной дороге чувство движения и скорости в сочетании с прочитанным о море и морских приключениях, я решил стать моряком. Решение это возникло не сразу, а постоянно, накапливаясь по мере того, как уходило в прошлое военное лихолетье, вылилось в постоянное желание стремление. Я, конечно, не знал, что такое море, какую морскую специальность избрать, я тоже не знал?
Теперь я стал взрослым и пришла пора решать, что делать дальше. Когда демобилизовался мой дядя, Игорь Васильевич, [] в 1946 году, он привез мне в подарок костюм: брюки и китель, сшитые по мне. Я щеголял в этом наряд, после тех тряпок, которые мне приходилось носить, читая аккуратная одежда была счастьем. В этой одежде я мечтал, что когда-нибудь я сойду с корабля, после длительного плавания, на желанную сушу и будут у меня за спиной мили и мили морских дорог. Это были обычные мечты молодости, как всегда бывает в жизни что-то сбывается, что-то –нет. Кроме того, мной заинтересовался военкомат.
Возвращаясь в прошлое, мне еще хочется рассказать о последнем взрыве, к которому я имел отношение. Наверно, в период учебы в ЖУ-3, я нашел несколько патронов, у которых концы пуль были черные. Такие пули назывались дум-дум. Я не знаю, что такое дум-дум, но знал, что они разрывные. Я разрядил патроны, а пули оставил. У меня были ножницы для перекусывания колючей проволоки, ими я откусил кончик пули на подоконнике в нашей комнате. Откусил и бросил. Потом, когда стало темно на подоконнике, где лежала пуля, я увидел, светящееся пятно – фосфор. Раньше мне приходилось встречаться с этим веществом. Особого впечатления на меня фосфор не произвел. Подоконник я убрал, а, [] пулей пробовал писать на стене, но написанное недолго светилось. Потом, не помню для чего, мне понадобился фосфор, но, чтобы не пачкать в комнате, я откусил пулю в подъезде, около двери нашей квартиры. В этот раз при откусывании пуля загорелась (наверно, от быстрого перекусывания). Я зашел в квартиру, бросил ножницы под мою кровать и лег. Только лег, раздался взрыв. В нашем подъезде были хорошие акустические свойства: простые шаги звучали громко, взрыв был слышен во дворе. Тогда в доме собралась группа пожилых мужчин и инвалидов, которые следили и пресекали игры с разбросанным всюду военным снаряжением. На взрыв пришло несколько человек, находившихся в ту пору во дворе, и постучали в квартиру. Мама открыла (она была в кухне) они спросили: «Где Шура?».  Мама открыла дверь в нашу комнату, и все заглянули – я «спал». Они извинились и ушли. Но главного они не заметили (был день): на полу подъезда светилось пятно. Это пятно несколько ночей светилось на полу подъезда, потом на этом месте осталась выбоина к счастью, наличие светящегося пятна никто не связал с 8 кв.
На этом я хочу закончить свои воспоминания о военных и послевоенных годах моей жизни в г. Харькове. В заключение, мне хочется вспомнить, как были добыты последние килограммы алюминия. Они были добыты кода я учился в ЖУ-3. К этому времени машины все убрали и приходилось изыскивать другие источники. Около Парка Горького, была в то время, какая-то мастерская по ремонту двигателей для самолетов. Она располагалась около Яра и туда выбрасывали много алюминиевых деталей от моторов. Однажды, я там нашел винт от самолета достаточно тяжелый и сам я его донести домой не мог. Мы пошли за пропеллером с мамой. Тогда около Сумского базара бы Яр (теперь он засыпан). Там я спрятал винт. Мы взяли собой мешок, но его было мало, чтобы закрыть весь и в трамвай с таки грузом садиться, конечно, опасно. Я вспомнил, как мы в ремесленном возили полосы металла. Во втором вагоне трамвая маршрута А (теперь этого маршрута нет), я подсунул винт под трамвай, расположив его рядом с буфером. Потом, когда мы несли по темным улицам свою добычу, полузавернутую в мешок. Какой-то прохожий хотел узнать у нас дорогу, но увидят наш груз шарахнулся в сторону. Хорошо, что по дороге нам не встретился мильтон. Дома я долго трудился, чтобы разделить винт на несколько частей, удобных для транспортировки. Это были последние килограммы алюминия. Последние ли, я не знал, что меня ждет впереди!?
О дровах я уже писал, как постепенно иссякали источники топлива. Работал перед службой в армии в мастерских Института Мер, я носил дрова в чемодане, но на проходной института мой большой чемодан вызвал подозрение у вахтеров и поэтому поводу случались неприятности. Окончательно этот вопрос отпал, когда в районе Шебелинки открыли месторождение природного газа, тогда и закончилась, продолжавшаяся около восьми лет, добыча топлива. На Дегтярную 14 провели газ и наладили центральное отопление дома.
Я хотел написать подробно о том, как мы жили в войну и после нее. Не знаю удалось ли это мне? В те годы перед службой в армии воспоминания стерлись из памяти, уступив место основному: необходимости служить в армии. Об этом пойдет разговор в следующей части моих воспоминаний.