Однажды вечером. Ги де Мопассан

“Клебер” остановился, и я восхищённым взглядом смотрел на залив Бужи, отрывавшийся перед нами. Кабильские леса покрывали высокие горы, жёлтые пески вдалеке казались золотой рекой, а красные лучи заката падали огнём на белые домики маленького городка.
Тёплый африканский бриз доносил до меня запахи пустыни: таинственные запахи с Юга, куда редко проникают северяне. Я уже 3 месяца блуждал по краю этого неизвестного мира, по берегу этой фантастической земли страусов, верблюдов, газелей, бегемотов, горилл, слонов и негров. Я видел араба, скакавшего наперекор ветру и походившего на трепещущий флаг, я спал в палатке, в этом пристанище бродячих птиц пустыни. Я был пьян от света, от фантазий и от пространства.
Теперь, после этой последней экскурсии, пришла пора уезжать, возвращаться во Францию, вновь увидеть Париж: город бесполезной болтовни, обыденных забот  и бесчисленных рукопожатий. Я прощался с тем, что успел полюбить.
Наше судно окружали многочисленные лодки. Я прыгнул в одну из них, в которой грёб негритёнок, и вскоре был на причале старого города сарацинов, серые руины которого казались геральдическим щитом былого величия.
Когда я стоял со своим чемоданом, глядя на встающее на якорь огромное судно и замирая от изумления при виде этого уникального побережья, этого цирка, образованного горами, которые купались в синих волнах, более прекрасных, чем воды Неаполя, и столь же великолепных, как в Аяччо и Порто на Корсике, чья-то тяжёлая рука опустилась на моё плечо.
Я обернулся и увидел высокого мужчину с длинной бородой. На голове у него была соломенная шляпа, он был одет в костюм из белой фланели и смотрел прямо мне в лицо своими голубыми глазами.
- Мы с вами случайно не учились вместе в пансионе? - спросил он.
- Возможно. Как вас зовут?
- Тремулен.
- Чёрт возьми! Ты был моим соседом по парте.
- Я узнал тебя с первого взгляда, старина.
И борода потёрлась о мои щёки.
Он казался таким счастливым из-за того, что увидел меня, что в порыве дружеского эгоизма я сжал его руки и сам почувствовал, что очень рад этой встрече.
На протяжении 4 лет Тремулен был моим самым близким другом из всех друзей, о которых мы забываем, окончив коллеж. Тогда это был худой верзила с большой круглой головой, которая клонилась то вправо, то влево, с узкой впалой грудью и длинными ногами.
Он был очень умён, одарён, обладал недюжинными способностями к учёбе и получал все первые награды в нашем классе. Все в коллеже были убеждены, что он станет известным человеком, поэтом, так как он писал стихи, был мечтателен и романтичен. Его отец, апекарь в квартале Пантеона, не слыл богачом.
После баккалавреата я потерял его из виду.
- Что ты здесь делаешь? - воскликнул я.
Он ответил с улыбкой:
- Я колонист.
- Ба! Так ты сажаешь?
- И собираю урожай.
- Чего?
- Винограда. Я делаю вино.
- И как? Дела идут успешно?
- Очень.
- Тем лучше, старина.
- Ты направлялся в гостиницу?
- Ну, да.
- Пойдёшь ко мне.
- Но!…
- Никаких “но”.
И он сказал негритёнку, наблюдавшему за нами:
- Домой, Али.
Али ответил на ломаном французском:
- Да, гаспадин.
И, взвалив мой чемодан на плечо, он побежал вперёд, поднимая клубы пыли своими чёрными ногами.
Тремулен взял меня под руку и повёл. Сначала он задавал мне вопросы о путешествии, о моих впечатлениях и, видя мой энтузиазм, казалось, полюбил меня за это ещё больше.
Его дом был старым зданием в мавританском стиле, со внутренним двориком, без выходящих на улицу окон. Терраса смотрела на соседние дома, на бухту, на горы и море.
Я воскликнул:
- Как раз то, что я люблю! Весь Восток проникает здесь в моё сердце. Какой же ты счастливчик! Какие ночи ты, должно быть, проводил на этой террасе! Ты здесь спишь?
- Да, летом. Сегодня вечером мы придём сюда. Ты любишь рыбалку?
- Какую рыбалку?
- Ночную.
- Да, обожаю.
- Значит, сходим после ужина. А затем вернёмся полакомиться щербетом.
После того, как я искупался, он повёл меня на прогулку по великолепному кабильскому городу, настоящему каскаду из белых домиков, спускающихся к морю, и к вечеру мы вернулись. После изысканного ужина мы пошли на набережную.
Вокруг уже ничего не было видно, кроме уличных фонарей и звёзд – больших сияющих звёзд африканского неба.
В порту нас ждала лодка. Едва мы сели, как мужчина, лица которого я не разглядел, начал грести, а мой друг начал зажигать костёр. Он сказал:
- Это моя мания. Нет лучшего рыбака на вилку, чем я.
- Мои поздравления.
Мы обогнули какой-то мол и оказались в маленькой бухте, полной скалистых выступов, тени которых казались башнями, построенными в воде, и тут я вдруг заметил, что море светилось фосфорическим светом. Вёсла, которые медленно били по нему размеренными ударами, зажигали внутри него странный движущийся свет, который тянулся за нами, а затем погасал. Я нагнулся и смотрел на этот бледный поток, который крошили вёсла, на этот морской огонь, холодный огонь, который умирает, как только успокаивается волна. Мы продвигались во тьму втроём по следам этого света.
Куда мы плыли? Я не видел своих соседей. Я не видел ничего, кроме равномерного света и ярких искр, отбрасываемых вёслами. Было очень тепло. Казалось, тени нагрелись как в печке, и моё сердце волновалось от этого таинственного путешествия с двумя мужчинами в молчаливой лодке.
Тощие арабские собаки с рыжей шерстью и острыми носами лаяли вдали, как они делают каждую ночь на этой огромной земле, начиная от берега и заканчивая пустыней, где живут арабские племена. Им отвечали лисы, шакалы и гиены, а рядом раздавалось глухое рычание: львиное, без сомнения.
Внезапно гребец остановился. Где мы находились? Рядом со мной раздался тихий чиркающий звук. Появилось пламя спички, и я увидел руку, которая несла его по направлению к носу лодки, где были заготовлены поленья для костра.
Я смотрел так завороженно, словно в этом зрелище было что-то новое, и следил за пламенем, которое коснулось древесины. Она начала потрескивать.
И вдруг среди спящей темноты взвилось жёлтое пламя и осветило лодку и двух мужчин: старого седого матроса с платком на голове и Тремулена, чья светлая борода поблёскивала в свете огня.
- Вперёд! - сказал он.
Моряк вновь начал грести, и мы поплыли в центре этого метеора, под куполом тени, которая двигалась вместе с нами. Тремулен беспрерывно подбрасывал поленья в костёр.
Я вновь наклонился и посмотрел в глубь моря. В метре от поверхности разворачивался волшебный подводный мир: сама вода была оживлена, как воздух в небе, были видны растения и животные. Костёр отбрасывал свет до самых скал, и мы скользили по удивительым джунглям из разноцветных водорослей. Между ними и нами лежало зеркало, жидкое и почти невидимое, что делало весь пейзаж феерическим, волшебным, словно океан разбудил мечту.
Некоторые водоросли выплывали на поверхность, похожие на волосы, и тихо качались от плавных движений лодки.
Среди них сновали серебряные рыбки, которые были видны всего секунду, а затем исчезали. Другие, ещё сонные, парили, словно подвешенные в этих водяных зарослях, сияющие и неуловимые. Часто в дыру в песке полз краб, чтобы спрятаться, или голубоватая прозрачная медуза, настоящий цветок морей, проносила своё невесомое тельце мимо лодки. Затем глубина вдруг исчезала, дно опускалось низко-низко в зеленоватый туман. Тогда виднелись большие камни и другие водоросли, очень глубоко, которых едва достигал свет от нашего костра.
Тремулен стоял на носу, наклонившись с длинным трезубцем в руках, который называют “вилкой”, и всматривался в камни, в травы и в изменчивую глубину моря настороженным взглядом охотничей собаки.
Внезапно он быстрым движением вонзил зубцы вилки в воду, осторожно потянул и вынул большую рыбу, которая начала трепыхаться перед нами.
Я ничего не видел, кроме этого жеста Тремулена, но услышал, как он довольно хрюкнул, и увидел в свете пламени, что это был угорь. Вдоволь налюбовавшись и позволив мне сделать то же самое, мой друг бросил рыбу на дно лодки. Морская змея, пронзённая 5 зубцами, извивалась и корчилась, ища дыру, куда она могла бы уползти, и, найдя лужицу солоноватой воды в лодке, свернулась в ней, почти мёртвая.
Тогда Тремулен каждую минуту начал выхватывать из воды морскую живность, одну за другой. Я видел, как в свете костра блестели серебристые окуни, тёмные мурены, запачканные кровью, колючие морские ерши и каракатицы, плюющиеся чернилами и превращающие воду в тёмное облако за несколько секунд.
Я слышал беспресстанные крики птиц вокруг нас и поднял голову, чтобы увидеть, кто их издаёт. Они были бесчисленны и бесконечны, словно крылатое облако над нами, привлечённые костром. Иногда, впрочем, мне казалось, что эти звуки выходят из воды. Я спросил:
- Что это так шипит?
- Угли падают в воду.
Действительно, костёр бросал куски углей в море. Они падали туда ещё горящими и красными и плавно гасли со странным шипением. Капли смолы бурлили, как пули, и так же быстро умирали. Можно было подумать, что угли и смола действительно издают говорящие звуки.
Внезапно Тремулен крикнул:
- Ах, ты… дрянь!
Он вонзил вилку, и, когда поднял её, я увидел, что зубцы обвиты какой-то красной живой тряпкой, которая сжимала и разжимала рукоять длинными мягкими щупальцами. Это был осьминог.
Он поднёс ко мне эту добычу, и я различил 2 больших выпирающих глаза, волнующих и ужасных, которые смотрели на меня. У него была сумка, похожая на опухоль. Почувствовав себя свободным, чудовище медленно вытянуло одну из своих конечностей, и я различил белые присоски, направленные на меня. Кончик был тонким, как нить, и едва эта прожорливая нога коснулась обшивки, поднялась вторая, чтобы следовать за первой. В этом мягком, но мускулистом теле чувствовалась огромная сила. Тремулен открыл свой нож и одним ударом поразил осьминога между глаз.
Послышался вздох, и пульс животного стих.
Но он был ещё жив, так как подобные нервные создания очень живучи, однако его сила была подорвана, насос порван, он больше не мог пить кровь и убивать крабов.
Тремулен теперь отрывал от обшивки щупальца, словно хотел поиграть с агонизирующим существом, и внезапно крикнул:
- Подожди, я согрею тебе ножки!
Одним движением трезубца он перенёс осьминога к костру и начал поджаривать тонкие щупальца.
Они извивались и потрескивали, краснели от пламени, и мне стало плохо от страданий, которые испытывало бедное существо.
Я сказал:
- Прекрати!
Он ответил спокойно:
- Ба! Ему только теплее от этого.
Затем он бросил в лодку искалеченного осьминога, который пополз между моих ног к своей лужице, где и свернулся, чтобы умереть среди мёртвых рыб.
Рыбалка продолжалась долго, пока дрова не начали заканчиваться.
Когда их уже практически не осталось, Тремулен бросил остатки углей в воду, и на нас упала непроглядная ночь, похоронив нас в своих сумерках.
Старик вновь начал грести медленными размеренными движениями. Где был порт, где – берег? Где был вход в док? Я ничего не знал. Под моими ногами всё ещё еле-еле бился пульс осьминога, и я страдал так, словно поджарили меня самого. Вдруг я заметил огни: мы возвращались в порт.
- Ты хочешь спать? - спросил мой друг.
- Совсем нет.
- Тогда поболтаем немного под моей крышей.
- Охотно.
Когда мы сели на террасе, я заметил месяц, поднимавшийся из-за гор. Тёплый ветер овевал нас, донося лёгкие запахи, словно он подмёл на своём пути все сады этой выжженой земли.
Вокруг нас белые домики с квадратными крышами спускались к морю, и на крышах виднелись лежащие или стоящие фигуры людей, которые спали или мечтали под звёздами. Иногда были видны целые семьи, закутанные в длинные фланелевые одеяния, которые отдыхали в этой спокойной ночти от тревог беспокойного дня.
Мне внезапно показалось, что в меня проникла душа Востока – поэтическая и легендарная душа простого народа с цветущими мыслями. Моё сердце было полно библейскими историями и сказками из “1001 ночи”, я слышал пророков, возвещающих о чудесах, и видел на террасах дворцов принцесс в шёлковых шальварах, а из ламп тёк ароматный дым и принимал форму джиннов.
Я сказал Тремулену:
- Тебе очень повезло, раз ты живёшь здесь.
Он ответил:
- Меня привёл сюда случай.
- Случай?
- Да, случай и несчастье.
- Ты был несчастен?
- Чрезвычайно.
Он стоял передо мной, запахнувшись в бурнус, и от его голоса у меня пошли мурашки по коже: столько страдания чувствовалось в нём.
Он продолжил через минуту:
- Могу рассказать. Возможно, мне станет лучше, если я выговорюсь.
- Расскажи.
- Ты этого хочешь?
- Да.
- Хорошо. Ты помнишь, что в коллеже я был поэтом родом из аптеки. Я мечтал о том, чтобы писать книги, и попытался сделать это после баккалавреата. Я не имел успеха. Я опубликовал томик стихов, затем роман, но обе книги не были распроданы, затем написал пьесу, которую так и не поставили в театре.
И вдруг я влюбился. Я не буду подробно об этом рассказывать. Рядом с аптекой отца было ателье портного, у него была дочь, и я полюбил её. Она была хорошо образована и обладала живым умом, что очень гармонировало с её натурой. Ей давали 15 лет, хотя ей было уже 22 года. Это была хрупкая тонкая девушка с изящными чертами, похожая на акварельный рисунок. Её нос, рот, голубые глаза, светлые волосы, улыбка, талия, руки – всё было создано для витрины, а не для реальной жизни. Однако она была невероятно жива и подвижна. Я очень сильно влюбился в неё. Я вспоминаю наши прогулки по Люксембургскому саду возле фонтана Медичи, которые были лучшими часами в моей жизни. Тебе, без сомнения, известно это странное состояние нежности, когда в нас нет никаких других идей, кроме желания делать поступки обожания. Мужчина становится словно одержимым, и ничего не существует для него больше на свете, кроме любимой женщины.
Мы вскоре обручились. Я рассказывал ей о моих планах на будущее, которые она не одобряла. Она не верила в меня ни как в поэта, ни как в романиста, ни как в драматурга, и считала, что  только торговля сможет дать нам счастье.
Отказавшись от мысли писать книги, я согласился на торговлю и купил книжный магазин в Марселе, хозяин которого умер.
Три первых года прошли очень хорошо. Мы сделали из нашего магазина литературный салон, куда приходили на беседы все писатели и поэты города. У нас создался свой кружок, где обменивались мыслями о книгах, о поэтах и о политике. Моя жена, управлявшая этим течением, сделалась настоящей знаменитостью в городе. Что касается меня, когда гости болтали на первом этаже, я работал на втором, который сообщался с гостиной посредством винтовой лестницы. Я слышал голоса и смех, разговоры и споры, и порой переставал писать, чтобы прислушаться. Я тайком начал писать роман. Начал, но не закончил.
Чаще всего у нас бывал г-н Монтина, рантье, высокий красивый парень с Юга, с тёмными волосами и чёрными глазами; г-н Барбе, судья; двое торговцев, г-да Фосиль и Лабаррег, и генерал, маркиз де Флеш, глава партии роялистов, 66-летний старик, самый значительный персонаж из провинции.
Дела шли хорошо. Я был счастлив, очень счастлив.
Однажды около 3 часов дня я делал покупки и прошёл по улице Сен-Ферреоль. Я увидел женщину, выходящую из какого-то дома. Она так сильно напоминала мою жену, что я воскликнул бы: “Это она!”, если бы не оставил её часом раньше в магазине, так как она недомогала. Она шла впереди меня быстрым шагом и не оборачивалась. Я начал преследовать её почти против своей воли.
Я говорил себе: “Это не она. Нет. Это невозможно, ведь у неё мигрень. И потом, что ей делать в этом доме?”
Но я хотел удостовериться и догнал её. Почувствовала ли она или расслышала и узнала мои шаги, но она обернулась. Это была она! Увидев меня, она сильно покраснела и остановилась:
- А, это ты?
У меня сжалось сердце.
- Да. Так ты вышла? А как же твоя мигрень?
- Мне стало лучше, и я вышла за покупками.
- Куда же?
- К Лакоссаду, на улицу Кассинелли, мне нужно было заказать карандаши.
Она смотрела мне прямо в глаза. Она уже не краснела, скорее побледнела. Её чистые глаза – ох, уж эти женские глаза! - казалось, были совершенно искренни, но я почувствовал, что она лжёт. Я стоял перед ней, ещё более смущённый и растерянный, чем она, не осмеливаясь подозревать, но зная, что она мне лжёт. Почему? Я не знал.
Я сказал:
- Ты хорошо сделала, что вышла на воздух, раз мигрень начала проходить.
- Да, мне стало лучше.
- Ты идёшь домой?
- Да.
Я покинул её и пошёл один по улицам. Что происходит? Видев её солгавшей, я больше не мог ей верить, но вернувшись домой к ужину, я начал обвинять себя в том, что усомнился в её искренности.
Знавал ли ты ревность? Какая разница! Первая капля ревности уже упала в моё сердце. Эти капли жгут, как огонь. Я ничего не формулировал. Я знал только, что она солгала. Подумай только, что каждый вечер, когда ушли бы клиенты и друзья, будь то прогулка при хорошей погоде перед сном или разговоры в моём кабинете в дождь, я открывал ей своё сердце без утайки, так как любил её. Она была огромной частью моей жизни и всей моей радостью. Она держала в своих ручках мою бедную, пленённую, верную душу.
В течение первых дней сомнений и подавленности, когда подозрение укрепляется и растёт, я чувствовал себя разбитым и похолодевшим, словно во мне гнездилась болезнь. Я постоянно мёрз, не ел и не спал.
Почему она солгала? Что она делала в том доме? Я ходил туда, чтобы навести справки. Мне это ничем не помогло. Житель второго этажа, обойщик, рассказал мне о всех прочих жильцах. На третьем жила акушерка, на четвёртом – портниха и маникюрша, на чердаке – семьи двух кучеров.
Почему она солгала? Она могла бы с лёгкостью сказать мне, что ходила к портнихе или маникюрше. Как мне хотелось её расспросить! Но я не сделал этого из-за того, что боялся, как бы она не разгадала моих подозрений.
Итак, она ходила в этот дом и скрыла это от меня. В этом крылась какая-то тайна. Какая? Я пытался оправдать свою жену и обвинял себя в подозрительности. Разве каждый из нас не имеет права на свои личные маленькие секреты, на вторую жизнь, в которой не нужно отчитываться перед кем-то? Мужчина, которому дают в жёны молодую девушку, разве он может требовать того, чтобы она отчитывалась перед ним в каждом своём поступке до и после его совершения? Разве слово “брак” отрицает всю независимость, всю свободу? Разве не могло быть так, что она ходила к портнихе, не сказав мне об этом, или опекала семью кучера? Разве не могло быть так, что визит в этот дом имел совершенно невинные причины? Она знала все мои мании и боялась любой ссоры. Её руки были тщательно ухожены, и я подумал, что она тайком ходила к маникюрше и не сказала мне об этом, чтобы я не назвал её расточительной. Она была экономна, бережлива, рачительна. Признавшись в этом капризе, она, без сомнения, пала бы в моих глазах. Женщины – такие деликатные создания.
Но все эти рассуждения ни к чему не привели. Я ревновал. Подозрение преследовало и пожирало меня. Это было даже ещё и не подозрение. Я носил в себе боль, страдание, скрытую мысль, мысль под вуалью, и я не осмеливался сдёрнуть эту вуаль, так как нашёл бы под ней ужасное сомнение… Любовник!… Не было ли у неё любовника?… Подумать только! Это было невозможно, невероятно! И всё же?…
Лицо Монтина постоянно стояло перед моими глазами. Я видел этого высокого красавца с блестящими волосами, видел его улыбку и говорил себе: “Это он”.
Я составил себе историю об их связи. Они сначала разговаривали о какой-то книге, обсуждали любовное приключение, нашли что-то такое, что походило на них, и воплотили эту аналогию в реальность.
Я начал следить за ними, став жертвой своей подозрительности. Я купил туфли на резиновой подошве, чтобы бесшумно передвигаться, и моя жизнь превратилась в постоянное движение вверх-вниз по винтовой лестнице. Часто я даже вставал на четвереньки, чтобы увидеть, чем они занимаются. Затем мне приходилось подниматься наверх задом, с бесконечными усилиями, удостоверившись, что все гости были в гостиной.
Я больше не жил, я страдал. Я больше не мог работать, не мог заниматься делами. Едва я выходил из дома и делал сотню шагов, я говорил себе: “Он там!” Я возвращался. Его там не было. Я вновь уходил, но, удалившись на какое-то расстояние, вновь сомневался и возвращался.
Это длилось очень долго, на протяжении белых дней.
Ночью было ещё хуже, так как я чувствовал её рядом со мной в постели. Она лежала рядом и спала, или притворялась спящей? Конечно, она не спала! Опять ложь?
Я неподвижно лежал на спине и страдал, обжигаемый теплом её тела. О, какое непреодолимое желание я испытывал взять свечу и молоток, разбить её голову одним ударом и посмотреть, что скрывалось внутри! Я бы увидел кашицу из мозга и крови, и больше ничего, без сомнения. Я бы не узнал правду! Невозможно было её узнать! А глаза! Когда она смотрела на меня, меня охватывал безумный гнев. Вы смотрите на неё – она смотрит на вас. Её глаза прозрачны и честны – и лживы, лживы, лживы! Невозможно угадать, о чём она думает! У меня было желание проколоть её глаза иголками.
Ах, как я понимаю инквизицию! Я бы поломал ей запястья в железных наручниках. “Говори! Сознавайся!… Не хочешь? Подожди же!” Я сжал бы ей горло. “Говори, признавайся! Не хочешь?” Я бы стискивал и стискивал её, пока она не начала бы хрипеть, задыхаться, умирать… Или обжёг бы ей пальцы… С каким удовольствием я сделал бы это!… “Говори, говори! Не хочешь?” Я поджарил бы её на углях, и она заговорила бы… определённо… она заговорила бы!
Теперь Тремулен встал в полный рост и кричал, стиснув руки. Вокруг нас, на соседних крышах начали подниматься тени, которые встревоженно прислушивались к шуму.
Я сам, смущённый и охваченный острым интересом, увидел перед собой эту маленькую хитрую блондинку. Я видел, как она продаёт книги, беседует с мужчинами, кого привлекал её нежный вид, и видел в её кукольной головке нечестивые мысли, безумные идеи, мечты надушенной модистки, которая увлекается всеми романтическими романами и героями.
Так как я тоже её подозревал, я ненавидел её и поджарил бы ей пальцы на огне, чтобы выудить признание.
Тремулен продолжил более спокойным тоном:
- Не знаю, почему я рассказываю тебе всё это. Я никогда никому об этом не говорил. Но я никого и не видел уже 2 года. Я ни с кем не разговаривал, ни с кем! Всё это бурлило в моём сердце, как навозная жижа. Я опустошаю его. Тем хуже для тебя.
Итак, я обманулся, и это было ещё хуже, чем если бы мои подозрения оправдались. Послушай. Я воспользовался испытанным средством: сказал ей, что уезжаю. Каждый раз, когда я так говорил, моя жена ужинала не дома. Не стану рассказывать тебе, как я подкупил официанта в ресторане, чтобы раскрыть это дело.
Дверь в их кабинет оставили незапертой для меня, и я прибыл в условленный час с определённым намерением убить её. Со вчерашнего дня я видел всю сцену так, словно всё уже происходило перед моими глазами. Я вхожу! Маленький столик со стаканами, бутылками и тарелками отделяет меня от Монтина. Их удивление при моём виде так сильно, что они застывают на месте. Я, не говоря ни слова, ударяю мужчину по голове тростью со свинцовым набалдашником. Он падает на скатерть! Я оборачиваюсь к ней и оставляю ей несколько секунд, чтобы понять и заломать руки в мольбе. Она в ужасе, что сейчас умрёт. А я полностью готов. Мысль о взгляде, который она бросит на мою поднятую трость, о её протянутых руках, о криках, о смертельно побледневшем искажённом лице вознаграждала меня за всё. Я не убью её с первого раза! Ты находишь меня жестоким, не так ли? Ты не знаешь, как я страдал. Думать о том, что женщина, которую ты любишь, будь то жена или любовница, отдаётся другому так же, как отдавалась тебе, и соединяет с ним свои губы! Это ужасно, чудовищно. Если ты знаешь хотя бы день подобного страдания, ты способен на всё. О, я удивлён, что в мире происходит так мало убийств, ведь каждый, кому изменяли, имел желание убить, играл с этой мечтой, его преследовали галлюцинации об этом в его комнате или на пустынной улице, ему хотелось отомстить, задушить, уничтожить.
И вот, я прибыл в этот ресторан. Я спросил: “Они здесь?” Подкупленный официант сказал: “Да, сударь”, показал мне лестницу и дверь: “Это здесь”. Я сжал трость так крепко, словно мои пальцы были из железа. Я вошёл.
Я удачно выбрал момент. Они целовались, но это был не Монтина. Это был генерал де Флеш, 66-летний старик! Я так ожидал увидеть другого, что меня парализовало в первый момент.
А потом… потом… я не знаю, что произошло со мной… нет… не знаю! Будь передо мной другой, меня охватил бы гнев. Но перед этим пузатым колченогим стариком я начал задыхаться от отвращения. Она, эта малышка, которой можно было дать 15 лет, отдалась этому толстому подагрику, потому что он был маркизом и генералом, другом и представителем сверженных королей. Нет, я сам не знаю, что я чувствовал и думал тогда. Моя рука не смогла бы поразить старика! Какой стыд! Нет, у меня больше не было желания убить жену. У меня было желание убить всех женщин, которые вытворяют подобные вещи. Во мне больше не осталось ревности – только отчаянье и страх, словно я увидел самое ужасное зрелище!
Когда мужчина отдаётся таким образом, на него показывают пальцем. Молодого супруга или любовника пожилой женщины презирают больше, чем вора. Мы чисты, друг мой. Но они, они, эти женщины с испорченным сердцем! Они принадлежат всем, молодым и старым, по самым разным причинам, потому что это – их профессия, их призвание и их функция. Это вечные, бессознательные и безмятежные проститутки, которые отдают свои тела без отвращения, потому что существует рынок любви, на котором они торгуют, продаваясь старикам с золотом в кармане или – ещё хуже – знаменитым старикам за славу!…

Он вещал разгневанным голосом, словно древний пророк под звёздным небом, он кричал с отчаянной злостью, со стыдом за всех любовниц престарелых королей, со стыдом за всех девственниц, отдавших себя в жёны старикам, со стыдом за всех молодых женщин, которые собирают поцелуи пожилых мужчин.
В этой восточной ночи я видел всех этих девушек, красавиц с порочной душой, которые, как самки, которым неважен возраст самца, подчиняются желаниям стариков. Они восставали передо мной, эти воспетые Библией служанки патриархов: Агарь, Руфь, дочери Лота, смуглая Абигайль, девственница Суннама, которая воскресила своими ласками умирающего Давида, и все остальные, молодые, полные, белые, знатные и бедные, безответственные самки одного хозяина, покорное мясо рабынь!
Я спросил:
- Что же ты сделал?
Он ответил просто:
- Уехал. И вот, я здесь.
Мы ещё долго сидели рядом и молчали, углубившись в свои мысли…

*
Начиная с этого вечера, я храню в своём сердце незабываемые воспоминания. Это - всё то, что я видел, чувствовал, слышал: рыбалка, осьминог и этот рассказ среди белых призраков, сгрудившихся на соседних крышах, - всё, казалось, слилось воедино. Некоторые встречи, некоторые необъяснимые комбинации вещей содержат самое большое количество тайной квинтессенции жизни, чем та, которая растеклась по обыденности наших дней, причём ничего сверхъестественного и необычного в ней нет.

19 и 26 января 1889
(Переведено 4-7 апреля 2019)