А.Ю. Фадеев
Воспоминания
Первый год в армии
Часть IV
Лиха беда начало
Пословица
С годами человек все чаще вспоминает молодость…
А. Соболев Берег студеных туманов. Молодая гвардия 1972 г
;
Вместо предисловия
Начиная писать о моей службе на Севере, я задумывался над тем, что было в начале моего стремления к морю. Харьков далек от моря и знакомых, связанных с морем гражданских и военных, не было. Дядя мой служил в войну ЧФ. Меня потянуло к морю скорей всего мое увлечение к чтению еще до войны, а в войну путешествия по развалинам, связанные с риском, с борьбой за существование вылилось в такое не сухопутное стремление. После войны я много читал и в моем возраст, и с моим образованием (начальная школа) книги занимали много места в моей не очень веселой жизни. Казалось, получив хорошую специальность, даже связанную с морем (мечта), предел желаний. Тогда путей к улучшению существования было не так уж и много: ЖУ я прошел, железная дорога была где-то после десятого класса я говорю [] ЖД институте, Малую Южную я прошел. Работал на заводе – все это интересно, но для души в том ничего не было, а море, влекло. Потом через много лет я понял, то это были юношеские мечты, не имевшие реальной почвы, но «не хлебом же единым жив человек». Так обычно бывает с возрастом отпадают иллюзии и остается «сухой факт», как говорил Маяковский: «Раскаленной губой наклонись и попей из реки по имени факт». Я попил из этой реки достаточно, чтобы понять всю несостоятельность стремлений того времени и тем не менее и до сих пор в душе остался туман дальних странствий. Север помог этому. Там я узнал, что такое море. Теперь я хочу вспомнить те встречи с людьми, которые служили на флоте и жили в нашем сухопутном Харькове. Эти встречи не всегда были безоблачные, но из песни слов не выбросишь. Как было, так и было.
На ул. Чайковского появился в 1946 году моряк, он ходил в форме и, как потом оказалось, был забулдыга и пьяница. Как-то он стоял около нашего дома в том месте где на третьем этаже жил Ве [] Соплин. Я случайно оказался у него в квартире и на балконе мы что-то делали. Я не помню специально ли или нарочно с балкона что-то упало и это заметил моряк и его собеседник. Они были под хмельком и решили устроить скандал. Поднялись на четвертый этаж и нашли квартиру. Василь открыл дверь и указал на меня, как на виновника того, что упало с балкона. Здоровенный дядя схватил стул и им ударил меня, на мое счастье я пригнулся за кровать и удар пришелся только по локтю, но и этого было достаточно, чтобы из глаз посыпались искры. Гости ушил, а Василь осматривал стул на предмет поломки об мою руку. Соседи не замелили этого происшествия, но с тех пор я с Василем перестал общаться, потом он выехал с мамой –милиционером на другую квартиру. Уже будучи в отпуске по первому году службы, узнал, что он попал в тюрьму за ограбление трамвайного кондуктора. Другой моряк жил напротив наших окон, выходивших на Яровой (Эльбрусский!) переулок. В этом доме жила некто Лида, которая уехала с немцами в Я щике, который поставили на машину. В 1946 году она благополучно появилась и жил у мамы, как прежде. Вот этот моряк жил у них, кто он был этой веселой паре (Лидии и мамы) не знаю. Он каждое утро отправлялся на работу одежда на нем была матросская. Как –то я копал огород под окнами. У нас был небольшой клаптик земли, который ничего не давал, но мы его несколько лет вскапывали, и что-то сеяли в твердую каменистую почву. Ничего [] путного не выросло. Этот человек в матросской форме тоже приводил в [] место под окнами [] и ее мамы. Он обратился ко мне зачем-то, и мы немного поговорили. Он рассказывал о службе на море и жалел, что не остался на сверхсрочную службу. Потом он исчез, и я его больше не видел. На ДЖД был «юный железнодорожник» довоенного набора – Незаров. Он [], по отношению к нам, очень заносчиво и не считал нас за юных железнодорожников и всячески прижимал, как мог. Через много лет, не какое-то летие ДЖД мы встретились. Из изящного моряка он стал толстым дядей с красным носом. Я его несколько раз встречал, он работал в ХПИ. Мой дядя, Игорь Васильевич Баулин, служил во время войны на ЧФ. Он не очень много рассказывал о службе (он служил в связи штабе флота). Я уже не помню, что он рассказывал, но под действием его рассказов мне хотелось попасть служить на флот. После войны все ребята старше меня носили различные военные одежды отцов, братьев или просто, купленные на толкучке. Был один парень, который ходил в бушлате мичмана, показывал всем тельняшку. Мне часто попадался, когда я шел на работу. Он был несколько старше меня. Потом в одном из отпусков я встречал его в солдатской форме – рука судьбы. Вот, я знал о море? Харьков сухопутный город, хоть и стоит на реках- море зелено, но я мечтал о море и действовал, как мог в этом направлении.
А. Фадеев.
После войны моим увлечением стала железная дорога с паровозом на первом месте. Учеба в ЖУ-3 несколько охладила его. И я стал мечтать о море. Меня влекло море. Это увлечение возникло, когда я стал допризывником. Что из этого вышло, мне хочется рассказать. Я обращаюсь к памяти, которая переносит меня в молодость.
Уйдя с завода ХПРЗ, я поступил на Малую Южную – истопником, а потом перешел работать в мастерские ХГИНИП слесарем 4-го разряда. Этот период можно назвать началом «морской болезни». Я хотел стать моряком, наверно, под действием, прочитанных много книг, которые окружали меня с детства. Мой дядя, Баулин Игорь Васильевич, участвовал в Отечественной войне 1941-1945 гг. на Черноморском флоте, остальные родственники с морем связаны не были. Я начал действовать с того, что нашел в газете список мореходных школ и стал писать во все мореходные школы, что были в списке. Две школы: Килийскя на дунае и Пярнусская прислали мне правила приема и список необходимых документов для поступления. С документам было много хлопот, но я их добыл и послал в г. [] и г. Пярну. Ответ был однозначным» возраст призывной, приять не можем. Я писал письма в разные инстанции и даже в Москву, но ничего не добился. В нашем дворе Алек Гор, моложе меня поступили в Школу юнг на Балтике. Это было большим разочарование, и мне ничего не оставалось делать, как продолжать учебу в вечерней школе. Потом из военкомата меня направили на курсы Досфлота. На этих курсах, под руководством мичмана в отставке, прошли программу для допризывников. К этом времени я смирился с тем, что моряка из меня не выйдет: море от Харькова далеко, жил бы я в приморском городе, тогда другое дело. Потом пошли комиссии по линии военкомата, но там было все засекречено, и только на месте службы, молодые люди узнавали, в какие части попали служить. Сообщалась только команда, выраженная цифрами (команда 21). У меня было настроение хуже не бывает: проходило лето, потом осень, начались занятия я в школе, а призыва все нет. Весной мой год рождения уже призывался, но меня не тронули, тогда, несмотря на то, что жизнь после войны, постепенно, входила в нормальную колею, трудностей хватало и призыва в армию давал возможность улучшить свое положение. Я знал многих ребят, которые с удовольствием шли в военные школы и училища. Потом это стало, как возможность сделать военную карьеру, но тогда было больше материальная заинтересованность, что делать война нас сильно травмировала. Даже тех, кто не был на фронте . К этому времени в мастерской института мер у меня имелись успехи. Я стал работать на станках, обучаясь на ходу, а потом меня перевели работать в лабораторию, там, где когда-то работал мой отец. Заработки были не очень, но жить можно. Вспоминая, то врем, мне хочется сказать: «как скромно мы жили». В свободное время (которого было мало) ходили в кино в Парк им. Горького. Многие ребята стали увлекаться танцами. «Точильный круг» был в саду им. Шевченко, тогда Профсад, но танцы меня, как-то не интересовали. Ребята, увлекающиеся танцами, были далеки от меня. – своя компания дети более обеспеченных родителей. Конечно, если бы я захотел, то они меня не прогнали и ходил бы с ними на танцы, но, наверно, из-за своей застенчивости я этого не делал. Но вот за этим времяпровождением наступил конец сентября 1950 г.
--«---
Стояла теплая, сухая осень. В Харькове это обычно хорошая пора: нет летней жары, меньше пыли, но еще тепло. Природа, как бы отдыхает от бурного цветения и созревания. Желтые листья деревьев напоминают, что скоро наступит «печальная пора очей очарование». В эти погожие осенние дни я получил повестку из Военкомата, в которой значилось, что мне надлежит прибыть на ул. Садовую с вещам. Моих товарищей к этому времени уже призвали служить. Володя Романенко, Виктор Ковпаша раньше меня получили повестки и уже уехали. Из моего класса вечерней школы ребята тоже были призваны. Пришла и моя очередь. Перед последней комиссией я постригся наголо, тогда так поступали с допризывниками с гигиенической и дисциплинарной точек зрения. Так выглядело опрятней. Кроме того, постижение имело и психологический характер, как бы рубеж между гражданской и военной службой – между прошлым и будущим. Самочувствие с лысой головой, конечно, неважно. Я купил фуражку и прикрыл лысину. Предстояла большая ломка жизни, максимум на мять лет (в том случае, если я попаду служить на флот) в корне изменится образ жизни и за этот период я стану взрослым. Хотя, если говорить откровенно, я стал взрослым девять лет назад, когда началась война.
------------------- «»------------------------
Итак, в начале октября 1950 года, утром я надел вещевой мешок для следования в Военкомат. С мамой и родными я договорился заранее, что провожать меня не надо. Девушкой я еще не успел обзавестись. Так, что мама пошла на работу, тетушка тоже. До ул. Дарвина меня проводил Павел Прокофьевич – муж Ольги Васильевны. Там мы попрощались, он пошел своей дорогой, а я отправился на ул. Садовую, где размещался Военкомат, теперь это ул. Чубаря.
Утро, люди спешили на работу, дети в школу, поспешил и я. На Садовой было весело, играла музыка, толпились призывники и провожающие громкие разговоры, шутки, немного наигранное веселье. Народу становилось все больше. Долго мы не задержались в Военкомате. Выполнив необходимые формальности, нас пересчитали и посадили в открытые грузовики. Помню, посадка производилась на Театральной площади (теперь пл. Поэзии). Машины поехали толпа провожающих отстала. Обычно из Районного Военкомата призывники попадали в областной Военкомат, а потом уже на вокзал, но в этот раз, нас повезли в баню. Теперь нет этой улицы и нет бани. Она тогда располагалась ниже Екатеринославского моста (слева по течению реки), теперь там сквер. С самого начала нас преследовали «неудачи»: в бане не оказалось воды и машины с призывниками покинули Банный переулок и повела нас на Сортировку. Там мы пробыли до глубокой ночи. Потом, уже после службы, я часто ездил на поезде мимо этого знаменательно места и вспоминал тот день. Многие провожающие приехали к нам и стало весело. Ко мне приехали товарищи, которые оставались пока дома. Особенно веселились в одной группе людей, в которой заводилой выступал Валентин Ованесян, которого я знал с детства. К тому времени он стал совсем взрослый и даже женился. Он был старше меня на два года. Он плясал со своей супругой под гармошку. Потом, уже во второй половине дня пришел поезд, который собрал призывников с юга Украины. В г. Харькове будущих защитников Отечества накормили, они ходили строем в столовую и пели песни. Поезд сопровождали солдаты, у которых ничего узнать было нельзя: куда повезут, в какие часть и т.п. когда наступила ночь, нас пересчитали и посадили в товарные вагоны с нарами печками. Это сразу насторожило. На север повезут? А у солдат на погонах были буквы СФ. Звякнули буфера и поезд тронулся, провожающие остались, а мы медленно тронулись в путь. Об этой поездке у меня остались яркие впечатления. Нас везли окольными путями, мы проехали мимо г. Москвы и г. Ленинграда и попали на Октябрьскую железную дорогу, ехали, почти не останавливаясь. Тогда стало понятно, зачем в вагонах печки: везут на север. Так я и написал в первом моем письме со службы домой. Письмо бросил на остановке. Путешествие почти без остановок было оправдано, ибо наш состав, являл собой в миниатюре «Запорожскую сечь». Буйные призывники вытворяли такое, что уму непостижимо! Пили, у кого имелись деньги, пели все и очень много до хрипоты, хулиганили так, что после г. Петрозаводска, нас встречали закрытые и безлюдные станции. Где-то под г. Петрозаводском, в один вагон втащили насильно лоток с лоточницей и продержали в вагоне километров сто, но потом высадили. Из поезда выбрасывали все: махорку, черствый хлеб, бутылки и часто на головы железнодорожникам. Шалости и драки! В нашем вагоне ехал один харьковчанин, он ко всем приставал, был он коренастый, крепкий парень по какой-то причине, набросился на меня, но до драки дело не дошло и все обошлось благополучно. Потом, уже на службе, мы встретились в г. Североморске (он уже в чине старшины первой статьи). Мы узнали друг друга и поговорили, как добрые земляки. А поезд ехал и ехал . Сразу после г. Ленинграда (мы в этот город не заезжали) мелькали следы войны: машины и танки в болоте, покрытые ржавчиной. Один дом особенно запомнился: сгоревший весь иссеченный осколками, он смотрел на мир пустыми глазищами окон, как бы говоря: «Вот, что такое война, сотрите, люди и помните»! после г. Петрозаводска пошли болота и чахлый лес, где-то на горизонте, казалось, он [] на лес. Станции были черные, неприветливые. Постройки в большинстве деревянные, построенные на скорую руку, когда переезжали реки, то над остами виднелись завалы сплавленного леса.
----------------«»---------------------
Запомнилось одно утро: туман, небольшая станция, строений мало. Все бросились умываться под водозаборной колонкой для заправки паровозов, чистили зубы. Вода была холодная, но многие мылись до пояса, знай мол наших! Когда я укладывал в Харькове вещевой мешок, то сказалось отсутствие опыта неумение путешествовать. Я взял в дорогу зубной порошок, и он все перепортил в вещевом мешке, ведь мы спали на вещевых мешках, подложив их, как подушку. Почти все, что я взял с собой из продуктов пришлось выбросить, таким образом, вольно или не вольно, с первых дней службы я стал на казённое довольствие. Мелькали за бортом вагона незнакомые названия станций: мы проезжали Карельскую АССР. Продолжались хулиганства и песни. Это были наши последние вольные дни, и сопровождающие смотрели на все сквозь пальцы. Все, что происходило, трудно описать, это нужно пережить и запомнить на всю жизнь. Проехали станцию «Сегежа» и «Кемь» . Я написал еще письмо домой без обратного адреса. Вскоре замелькали на горизонте горы, наверно, это Хибины? Тут на станции я впервые увидел состав с электрической тягой, меня удивило количество вагонов, которое тянул электровоз. Проехали последние станции перед г. МурмАнском. Железная дорога шла по берегу реки, которая впадала в Кольский залив. Слово мурманск говорили с особым ударением: «МурмАнск». Этот заполярный город-порт встретил нас негостеприимно: шел дождь пополам со снегом все кругом серо и мрачно. Тогда еще город не восстанавливали после войны. Мы не долго задержались в г. Мурманске и поехали дальше. Под действием погоды и усталости от дороги все стали тише.
Как потом узнали, едем в Ваенгу. Так тогда назывался г. Североморск, тогда название твердо не установилось. Мурманск – Ваенга железная дорога петляла между сопок голых и мокрых. Деревья превратились в кустарники, иногда вдали мелькал Кольский залив. На сопках стояли за [] орудия, строения(постройки). Потом выехали на простор: слева раскинулся городок, а за ним мор, как потом оказалось это все тянулся Кольский залив. Тут поезд стал, и мы начали выгружаться, строиться и по команде двинулись с песней по дороге. Тогда Ваенга только начинала строиться. Мы шли по какому-то болоту, прошли карьер где темнели из воды кучи камня. Потом тут сделали парк, но тогда это было неприглядное место. Мы шил и пели. Запевал Валька Ованесян. Поднялись чуть-чуть в гору и увидели строения, огороженные колючей проволокой. Ворота, часовой матрос. В канавах валяются вещи и посуда. Меня поразила одна кружка, огромная, чуть меньше ведра, но с одной ручкой? Кто-то сказал: «флотский экипаж». Пришли! Группа двухэтажных домов, все обшарпанные и носит следы временного пребывания людей. Таково было первое впечатление, как потом оказалось, некоторые мои товарищи, прослужили тут все мять лет. Прошли мимо строения с черной трубой, как потом мы узнали – это баня. Вдали на открытом воздухе сидели на жердочка призывники – флотский гальюн. Все обычно, буднично, как положено. Началась служба. Всех разместили по корпусам, я и часть призывников, попали на второй этаж в большую комнату (наз. кубрик) с нарами вдоль стен. Наша комната- кубрик выходила в коридор где находился дежурный с дудкой в матросской форме. Этот дежурный подавал команды свистком и голосом. Потом мы узнали, что это дневальный, а дежурный находился в движении и его часто вызывали на выход. Нас по команде вывели на улицу и выдали кружку и ложку. Эти предметы выглядели, как после пребывания в шаровой мельнице. Было мирное время и благо, что выдали кружку и ложку. Вспоминаю классику: «Швейку первой вручили сапёрную лопатку». Наступило время ужина по-флотски прием пищи. Нас построили флотские старшины и повели вглубь двора, там стояло большое одноэтажное здание. Мы прошли мимо фасада этого здания и зашли, с другой стороны. Тыльная сторона представляла собой летнюю столовую: амбразуры, которые вели камбуз, столы частично под навесом, частично на открытом воздухе. Нас развели между столами со скамейками. - банками, поставили, а потом посадили. Амбразуры, с железными дверцами, открылись и из камбуза подали бачки с пищей и хлеб, потом дверцы со звоном захлопнулись. Пища была грубой, но сытной и особенно на свежем воздухе с дороги все пошло в наилучшем виде. Потом вечерами к свежему воздуху, добавилось и к десерту северное сияние. В экипаже на нарах прошли первые дни службы. Моим соседом по нарам был Гриша Семененко – земляк. С ним я служил в г. Полярное. Мы встречались иногда на гражданке. Гриша работал на Южном вокзале в Харькове по своей военной специальности: кабельщик, телефонный мастер. Тогда мы не знали, будучи соседями по нарам, что попадем в учебный отряд на о. Соловки. Утром нас будила дудка дневального и команда: Подъем! Подъем! Вечером кубрик уклады [] спать, вернее, отдыхать. На одной из колонн, в кубрике висел обычный громкоговоритель с бумажным диффузором и вещал, днем его никто не слышал за шумом, а ночью он мешал. Спали мы вповалку без постельных принадлежностей и бесплатное дополнение, в виде музыки, иногда мешало. Репродуктор сбивали ботинком и после нескольких метких попаданий он замолкал, наступала звонкая тишина, нарушаемая далекими гудками кораблей на Кольском заливе. Утром вкруг репродуктора собирались любители техники и чинили громкоговоритель при помощи веревочек и спичек. Репродуктор опять работал: хорошая конструкция. Осталось в памяти: храп, кричащий на колонне репродуктор и летящий ботинок- тишина. День был заполнен комиссиями, медосмотрами, беседами и шалостями. Внешний вид у нас был экзотический: самый раз снимать фильм из жизни беспризорных. Многие по дороге обносились, других обворовали товарищи ради шутки. Один молодой человек щеголял в шинели, солдатского образца, с полами, разрезанными на ленточки. Балуясь, два друга подходили к третьему, брали его за борта одежды и разрывали ее под общий смех. Шум в нашем кубрике стоял, как на базаре в воскресный базарный день: шумели призывники, кричали дневальные, приглашая, кого-то на выход. Входили и выходили команды на очередную медкомиссию или осмотр. У меня изорвалась обувь, я нашел глубокие галоши типа «поповские», и в них щеголял. Скоро все формальности закончились. Как-то поздно вечером, после отбоя, нас подняли, построили и повели. Наш путь оказался коротким и окончился в бане. Там принялись за нас несколько матросов. Сначала нас раздели, потом постригли, смазали все постриженное, какой-то вонючей жидкостью (кроме головы). Смазыватель, матрос большого роста, после этой процедуры пропускал нас в банное помещение. Одежду мы бросили, но я забрал с собой вещевой мешок и с ним вошел в банное помещение. Вода в кранах была только холодная и не располагала к мытью, баня носила чисто условный характер. Потом мы прошли в помещение через дверь, у которой не было никого, где на скамейках-банках стопками разложено черное обмундирование. Вот тут, мы узнали своею судьбу: служить пять лет. Многие ребята постарше, а особенно женатые, которые встречались в нашей среде (1928 года рождения) выражали недовольство. Началось одевание, так мы из оборванцев превратились в матросов или, вернее, гражданских людей, одетых в военную форму. До матросов было еще далеко! Вещей выдали много. Мы часть надели на себя, а все остальное сложили в вещевые мешки, вот тут мешок моего дяди, Игоря Васильевича, пригодился. Я уложил свой аттестат в два мешка. После бани и одевания нас вывели на улицу, под северное сияние и долго держали на холоде. Хорошо, что вода в бане была холодная! Потом после выдержки, нас завели на второй этаж, какого-то корпуса и снова проверяли аттестат. При этом старшина, руководивший этой операцией, сказал, что у кого не будет доставать вещей, того переведут в солдаты. Некоторые, ухватились за это, чтобы меньше служить, но старшины – опытные люди, быстро все привели в должный вид и никого в солдаты не перевели. После этого нам устроили отбой. Вещи велели класть рядом и бдить их. Мне досталось место на втором ярусе. Я мешки мои связал и закрепил так на себе, что забрать их, не разбудив меня, было бы трудно. Ночь прошла спокойно, верее, остаток ночи. Подъем сыграли, как обычно и все начали чистить бляхи, которые были из-под штампа, а некоторые зеленые. Драли медь, кто чем: штукатуркой, кирпичом, деревом и сукном шинелей. Успеха мы не добились, но это было первый и последний раз, когда медяшку драили совершенно по своей воле, а потом об этом заботился старшина. Утром нам выдали по 25 рублей и буханке хлеба на брата, посчитали, а потом посадили в машины с открытым верхом и повезли. Сопровождали нас солдаты-сержанты. Куда? Никто ничего не знал? Наверное, в Мурманск!? Привезли нас действительно в г. Мурманск и довольно быстро (30 км). Посадка в поезд прошла тоже без заминки. И вот мы опять на колесах. Пошли слухи: едем в Кемь, а там на о. Соловки. В Учебный отряд. Ехали мы ночь. В вагоне ехали и гражданские и проводник прошел по вагону и предупредил, что он не отвечает за наши вещи. Некоторые любители купили горячительных напитков и «проводили приятно время». Сопровождающие не обращали на это внимание, кто-то из них сказал: «Ничего скоро их при? [], пока пусть». В поезде я случайно глянул на себя в зеркало, на меня смотрел человек, отдаленно напоминавший А.Ю. Фадеева. По вагону ходили разные типы. У меня попросил нож, один из гражданских, выпивавших в соседнем купе. Наступило время, а [] еще в гостях. Я пошел и забрал его, однако, его отдали неохотно, но связываться с матросами не стали. Утром прибыли в Кем, быстро выгрузились. Потом узнали, что поезд до порта Кемь нет (он уже ушел) и нужно идти пешком (12 км). Надо сказать, что тогда существовало три, как бы Кеми: Кемь Ж.Д. станция, Кемь- порт(пристань) и Кемь – Город. Мы пошли в Кемь-порт. Нас повели по дороге, которую строили в войну. По болоту уложили бревна. При движении эти бревна поднимались и брызгали водой, дорога тяжелая. По дороге мы несколько раз делали привалы: стояли с вещами на бревнах- кругом болото. Сыры ноги болели, растёртые новой обувью. Порт-Кемь встретил нас запахом леса (в Кеми работали лесопильные заводы) и моря. Расположились мы в помещении Морского вокзала. Переодетые в морскую форму, не связанные еще условностями военной службы, мы были еще гражданские и пошли гулять. Порт-Кемь тогда деревянный городок с черными строениями и улицами, засыпанными опилками, они –то и пахли. Во время прогулки мы наткнулись на клуб моряков и пошили на танцы. Наступал уже вечер и из здания клуба слышалась музыка. Почему на танцы? Потому что, больше идти было некуда. В большом сравнительно зале играла музыка и кружились пары. Однако, женщин был мало, а матросов много с судов, которые стояли в порту. Такое соотношение танцующих (много мужчин и мало женщин) создавало нездоровую обстановку соперничества, с одной стороны, а неважное освещение, свободы действий, с другой стороны. Группа молодых матросов в восторг никого не привел. Вид у нас был помятый и форменная одежда не смотрелась – салажата. При входе в зал я оказался рядом, с выясняющими отношения, как раз в тот момент, когда от слов соперники перешли к действиям. Один из них размахнулся и стукнул другого, да так, что сбил с него головной убор и еще что-то, у хозяина фуражки было молодое лицо и совершенно лысая голова, но дрался он ловко. Их растащили. На полу лежала помятая фуражка и клок курчавых волос. Так я впервые увидел парик. Потом я узнал, что на севере часто лысеют от недостатка кислорода и витаминов, особенно те, которые связаны с машинами на корабле . Танцы не состоялись, и мы вышли из клуба и попали в темноту, кругом хоть глаз выколи, пахло лесом, вдали шумел порт. Мы стали пробираться в порт. Сон в эту ночь был беспокойный, но многие храпели, молодость брала свое. Утром пароход за нами с Соловков не пришел и всей братией мы направились искать, где бы похарчить. Нашли чайную. Денег у нас было мало, однако в чайной, как не странно подавали чай, и мы «пропили» все оставшиеся деньги, устроив пир из хлеба и чая без сахара. Наконец, пришел наш пароход, он имел бортовой номер РБ-8. Погрузившись, мы смотрели на порт Кемь днем, и днем он имел неприглядный вид. Я родился и рос на Украине и для меня эти черные бревенчатые дома с тесовыми крышами и улицы, мощенные опилками, плюс утренний чай - все это действовало угнетающе (настроения не поднимало). С другой стороны, шумело море, оно влекло свежестью, чайками, кораблями, стоявшими у причала и на рейде, звало в далекие странствия. Первый раз под ногами палуба корабля, крик чаек, волны все – рядом. Пароход дал сигнал, и мы отчалили. Из порта мы выходили медленно мимо лесовозов, стоящих на рейде, нагруженных или ожидавших погрузки. Постепенно берег уходил вдаль, мы проходили мимо камней, обточенных водой, через них перекатывались волны, чайки садились в воду. Я знал, что это к хорошей погоде. Белое море совсем оказалось не белым. Белым были барашки на волнах, гребни. Постепенно берег исчез, горизонт скрылся в туманной дымке. Стало качать, и кое-кто уже отдал дань морскому царю, но в этот раз меня минула чаша сия. Стоя лицом к корме, я наблюдал все вокруг. Рядом в рубке старшины, наши сопровождающие, играли в козла. Вид у них был бравый: буквы на погонах очень рельефные, наверное, вырезанные из латуни. Я увлекся созерцанием окружающего, качать стало меньше, ветер дул с прежней силой, но потом я повернулся лицом к носу корабля и замер! Прямо по курсу из воды поднималась громада Соловецкого кремля. Поражали огромные башни и стены. Все как бы в сказке о царе Салтане. Я стоял и смотрел, ничего не чувствуя: ни качки, ни ветра, ни соли на губах. Показалось, какое-то строение слева на высокой горе. «Это Секирная гора»- сказал старшина, вышедший из рубки и ставший рядом со мной. Видимо даже он, привыкший к окружающему, тоже любовался открывшимися видами, что говорить о новичке, который увидел все это в первый раз? Прошли маленький остров, на нем стоял дом с балкончиком и [] как потом я узнал это был островок Паскерский? [] с сигнальным постом. Кто-то за спиной сказал: «Бухта Благополучия». Другой голос произнес: «Белый дом». Мы стали у причала, пришвартовались. Пока мы выгружались, я осмотрелся. У причала, действительно, стоял четырехэтажный белый дом с маленькими окошками, старой постройки. Выши на причал. Первые шаги по суше, после качки, земля дрогнула, гаргунлась под ногами, но это ощущение быстро прошло. Нас повели во двор за Белым домом, окруженный штакетником. Во дворе стояли столбы с обрывками веревок [], похоже, что тут сушили белье. Ближе к кремлёвской башне стоял треножник, а на нем висел колокол, на котором изображался Соловецкий Кремль, каким он был, наверное, до Октябрьской революции. Стены, сложенные из огромных камней, крыши из досок, бойницы и серое небо, низкое и неприветливое. Белый дом со двора тоже оказался белым, где-то близко шумело море, а напротив Белого дома, где-то в тумане, виднелись строения, как потом оказалось там располагался матросский клуб. По обе стороны от линии Белый дом, матросский клуб стояли еще дома деревянные, одноэтажные и двухэтажные.
----------------«»--------------------------------
Началась проверка (вещей) аттестата, как и в экипаже, а потом нас завели по лестнице, извините, по трапу в помещение роты где предстояло жить и служить, мы не знали сколько. Помещение роты находилось на четвертом этаже Белого дома. При входе нас встретил широкий и длинный коридор, а по бокам его шли двери, много дверей. Как потом стало известно, это здание выполняло раньше функции гостиницы. В ней жили, приезжающие на остров молящиеся. Теперь тут жили матросы и номера назывались кубрики, лестницы трапами, полы – палуба. Заглянули в комнаты – кубрики, на нас пахнуло давно непроветренным помещением, голые койки, тумбочки. Мы получили матрасы и наволочки и нас повели строем в сенной сарай. По дороге мы прошли мимо кремля. Вблизи он казался еще больше, но и видно было, что он запущен. Около огромных стен виднелись остатки рва. За кремлем раскинулось озеро. Старшина, который нас сопровождал, сказал: «Это Святое озеро». В сторону от Кремля располагалось несколько домов вдали синел лес. Воздух стал неподвижным, хотя в море нас качало. Сенной сарай остался еще от монахов. Большой рубленный из толстых бревен. В высоту этот сарай имел два этажа. Сено завозили в него по наклонной платформе на второй этаж и по мере надобности спускали, находившимся внизу, животным. Коров мы не увидели, а увидели сено и начали набивать наши матрасы и наволочки. Во время этой работы зашел разговор, что на севере холодно и нам недостаточно выдали теплой одежды. На это старшина, сопровождавший нас, ответил солидно: «Нужно потуже затягивать пояса, тогда будет теплее». Один матрос осторожно заметил, что полный камбуз (живот) хорошо потуже затягивать поясом. Старшина понял намёк и ответил, что у всех прибывающих бывают перебои с питанием. В этом виновата бюрократия, пока оформят документы. Потом, он (старшина) нас успокоил, что наши аттестаты оформляют и завтра все будет в порядке. Наш сопровождающий, с нажимом рекомендовал, набивать сено туже, обосновывая этот совет тем, что сено истирается и будет плохо спать. Мы постарались и набили, так, как нам порекомендовали, и в результате этого получился матрас-колбаса. Отдыхать на такой душистой колбасе было невозможно. Потом под разным предлогом, мы сено из матрасов выбросили и на оставшимся сене отдыхали. Первые ночи я засыпал, отдыхая, на своем матрасе, а просыпался на полу-палубе. Дневальный давал подъём дудкой, и я вскакивал с палубы, при падении я не просыпался» вот это- настоящий подъем. С самого начала службы на о. Соловки в учебном отряде распорядок дня выполнялся неукоснительно. Подъем! Быстро нужно было встать, одеться и выходить строиться по сменам (смена 25 человек), и выходить на зарядку. Нами командовал, наш командир смены, А. Колбоченков, старшина второй статьи. В основном мы ходили на зарядку в тельняшках и без головного убора. В плохую погоду ходили на прогулку, но это случалось считанные разы. На прогулку надевали шинели и головные уборы. Это называлось форма пять. Иногда ходили на зарядку по форме три: в робах и головных уборах. Физическая зарядка проходила в следующем порядке: выходили на двор и строились, потом по команде старшины, бежали метров двести-триста. Потом осуществляли малую естественную нужду, благо место кругом совершенно безлюдное, и делали зарядку минут 15-20. А потом строем возвращались в роту. Иногда наш старшина находился в наряде и нами командовал другой командир смены, соединив две смены в одну. Помню, наш старшина отсутствовал и зарядку проводил старшина-спортивного вида, он прогнал нас вкруг Кремля – это метров 600-700. Мы по свежему снегу пробежал довольно быстро, но такие кроссы делали редко. Тот комплекс упражнений, который мы делали с Колбиченковым [] в некотором изменении я пронес через все годы и делаю сейчас 1995-1998. Потом, был утренний осмотр и всей ротой мы шли на завтрак. Водил нас старшина роты. Сначала нас водил мичман Костин с зычным голосом и водил хорошо. Потом Костина сменил старшина первой статьи Букреев. После завтрака занятия до 14 часов. Обед и опять занятия до 19 час. Потом, ужин и мы шли в роту. Тут нам давали свободное время, которое распределялось по – разному, но всегда хватало его написать письмо. Была у нас и вечерняя поверка (в 22 ч.) на поверке нас считали, доносили до нашего сведения разные приказы по школе? [], сообщали новости, кроме этого, читали приказы по флоту, которые касались нас. Помню одно такое сообщение по флоту на вечерней поверке, которое мне запомнилось. Дело в том, что в каком-то подразделении флота служил матрос, который становился на вечернюю поверку в шинели. Кода этому матросу приказали снять шинель и стать в строй по форме 3, как все, он устроил такой скандал и его наказали, и он попал в приказ по флоту. Потом уже на службе еще несколько раз следовали сообщения о матросе, который становился на поверку в шинели. Фамилии я его не помню, но помню, что он попал в дисциплинарный батальон. Что за этим крылось я не знаю: привожу, только голый факт?
----------«»--------------
По неделям распорядок дня не изменялся. В субботу аврал, а в воскресенье подъём делали на час позже и отсутствовали занятия. Питание было хорошее, простои сытное. Сначала нормы нам не хватало и постоянно хотелось есть. Кроме того, на камбуз мы ходили достаточно далеко по свежему воздуху и это еще больше увеличивало наши аппетиты. Старослужащие нас утешали, что это скоро пройдёт , чтоно, к середине зимы мы уже вошли в норму. Мы ходили только строем. Сначала ходили без песен, потом в нашей роте нашелся запевала и мы стали ходить с песней. Запевала наш был Линнак, паренек с Украины, он хорошо поставленным голосом и умело запевал. Пытался запевать и я, но из этого ничего не вышло . Только потом я понял свою ошибку, спустя несколько лет. Запевать нужно так, чтобы ритм песни попадал под левую ногу, когда идешь строем с песней, ведущему не нужно командовать часто: «Раз!», «Два!», «Три!» мы идем с песней, а старшина иногда подправляет счетом.
Сначала меня подселили в кубрик с ребятами из Брянска, но я заболел и после госпиталя попал в кубрик, в котором жили ребята из Харькова и с Украины. Потом, старшина решил, меня перевести в кубрик под трапом. В этот кубрик команды дневального не доходили, и в один из первых дней мы проспали (нас было трое) и не вышли на зарядку. На утренней поверке старшина роты – Букреев вкатал, нам трои, по три наряда вне очереди. Букреев имел звание старшина первой статьи, но по возрасту, мне кажется, должен был иметь более высокое звание. Может то только мои предположения, а человек он был хороший, когда рота ушла на занятия, он проверил, какая слышимость в наши кубрике под трапом и установил, что плохая. В этот же день на вечерней поверке отмели наряды! Это благородный поступок. После этого случая нас троих разместили по разным кубрикам. Меня судьба занесла в кубрик рядом с дневальным. Как раз против входа в ротное помещение. Тут жил парень из Архангельска Н. Ушаков, двое москвичей и харьковчанин Гамачин. С Ушаковым мы бил в добрых отношениях и койки наши стояли рядом, с москвичами я тоже был по корешам, так что уже на службе мы переписывались. Гамачин - странный человек. В г. Харькове его отец работал каким-то начальником. На этом мои переселения закончились. Из трех переселений первое понято.
----------«»-------------
В самом начале занятий попал в госпиталь, я загрипповал и сильно растер ноги новой обувью. Вот, на мое место, и поселили, наверное, по просьбе ребят, земляка, а меня перевели к харьковчанам. Остальные переселения, мне кажется, лежать на совести старшины смены А. Колбиченкове. У меня было такое мнение. О госпитале мне хотелось рассказать не так уж много, он для меня явился тихой заводью, в которую я попал в самом начале занятий, там я отоспался и набрался сил для будущего. Меня привёл в госпиталь старшина не помню его фамилии. Меня осматривал доктор, но лучше всего я помню зубного врача, он посмотрел мои зубы и даже побеседовал со мной. Помню, он говорил, что служба есть служба и постепенно все придет в норму, видимо, я имел не очень бодрый вид. Я спал, как сурок, но кормили в госпитале плохо. Возможно это была диета, но все готовили жидкое и невкусное, хлеба давали мало. Может я еще не привык, вообще, к норме? Я не знаю? Где готовили пищу для госпиталя не знаю, но я был голоден. Только сон спасал меня, сон с утра до вечера и снова до утра. Раны на ногах быстро зажили, и простуда прошла, и вот снова родная рота. Пока я болел начались занятия, уставы, строевая, военно-морское дело и другие предметы.
----------«»-------------
Особенно мне запомнились занятия по военно-морскому делу. Вел их капитан-лейтенант Барыбин, личность примечательная: высокого роста, брюнет с усами, требовательный и хорошо вел предмет. Занятия у него были поставлены, как в военно-морском училище: дисциплина, ответы оценивались не только по тому, что они правильные, но и хорошо доложенные. В нашей среде были ребята из Архангельска, которые знали море не по книжкам, как я, а это был их хлеб с детства. Они пытались спорить с Барыбиным по некоторым вопросам морского дела. За глаза говорили, что он и не нюхал моря . Я не знаю, как относительно моря, а на лыжах Барыбин ходил плохо. Мне пришлось, как-то видеть его, катающимся. У нас в Харькове зимы бывают снежные, и я с детства, по своим Журавлевским горам, лихо катался, и знал толк в этом деле. На занятиях вид у него был всегда бравый: клеш явно неуставной, китель сидел без единой складки, но это не мешало делу. Он вел хорошо свой предмет, и я всегда его с удовольствием вспоминаю.
На военно-морских занятиях я сидел в Андреевым Юрой и на почве морского дела мы подружились. Мы часто обсуждали разные вопросы устройства корабля, вне класса. Юра, Архангельский парень, с самого детства связанный с морем, был настоящим моряком. Я же просто начитан. И у нас нашлись общие взгляды и интересы. Он, конечно, лучше подкован чем я по морскому делу, но никогда не сдавался, вел себя очень тактично, чего нельзя сказать о его земляках, споривших с Барыбиным.
Иногда занятие по венно- морскому делу сопровождались забавными происшествиями. Образование у нас было, в основном, шесть, семь классов. По знанию техники, в морском деле встречались знатоки, но встречались и наоборот совершенно незнакомые с техникой. Был у нас матрос Букатка, постоянный источник разного рода шуток. Мы проходили тогда шлюпку. Вызывает матрос Букатку преподаватель, задает вопрос. Букатка отвечал, отвечал и запнулся. Барыбин требовал быстрых ответов, а отвечающий мямлил. Преподаватель на макете шлюпки показывал указкой и спрашивал: «Что это, а это?» Заминка, Барыбин повторил еще раз, а потом говорил: «Ну!». При этом, ну его усы поднимались очень смешно, но нам тогда было не до смеха. Букатка долго думал, [] указка остановилась на планке, которая защищает киль-кильсон. После нескольких «Ну!» отвечающий выдавил из себя: «Калсон». Хохот прошел по классу. Сильно смеяться мы не решались. Барыбин сказал: «Садись, рангоут!». Рангоутом на флоте называют всякое дерево на мачте: реи, гафели? []. у нашего преподавателя рангоут означал единицу за ответ. Букатка с облегчением садится на место. Урок продолжился. Я любил этот предмет и у меня оценка всегда была пять баллов. Матросы говорили, что Барыбин занимается исследованием Соловецкого острова в свободное от службы время. Какой период острова он исследовал, и исследовал ли, я не знаю? Тогда нас не знакомили с историей острова Соловки хотя-бы вскользь, чтобы знать где прожил зиму. Это делалось по понятным причинам, связанным с трагическим периодом острова, после революции. Без официальных бесед мы и так многое успели узнать от немногочисленных гражданских, которые жили на остров, но нас так загружали занятиями, что нам было не до истории острова Соловки.
Другие предметы, которые мы проходили в это время не оставили четких воспоминаний. Наверное, это были уставы, оружие и т.д. помню хорошо, что мы усиленно занимались строевой подготовкой. Стояла уже зима, выпало много снега и после строевой, кальсоны становились синие от полинявшей робы, которая имела синий цвет. Утром, после завтрака, мы строем приходили на стадион и вытаптывали площадку для занятий. На следующий день ее заметало снегом, и мы снова ее вытаптывали. Мокрые вещи клали под простыню и утром они хрустели, как накрахмаленные. Потом запустили сушилку для одежды, и стало легче. Много заботы требовала винтовка Мосина образца 1909-1930 года. Ее приходилось чистить после каждого занятия, а наш старшина строго следил и всегда находил место где было, по его мнению, почищено. Все это: строевая, уставы, оружие приурочивалось к принятию присяги. К этому торжественному моменту мы тщательно готовились. Был строевой смотр. Присягу мы приняли 24 декабря 1950 года. Присягу принимали все роты, обучающихся в Учебном отряде по очереди, каждый матрос с оружием в руках подходил к столику, на котором лежал текст присяги, громка читал его и расписывался в ведомости. С этого дня мы могли носить ленточки на бескозырке, но на дворе зима и бескозырки с ленточками лежали в баталерке, но, все-таки было, приятно! Этот день считали праздником, мы получили праздничный рацион и вечером ходили в кино.
Самодеятельность у нас тоже организовали, несмотря на то, что мы были загружены занятиями, ребята подготовили хорошую программу. Гриша Семенеко, помню, играл, что-то на мандолине. Песни, шутки в нашем быту были очень нужны.
----------------«»-----------------
Особенно хорошие воспоминания нашего в обще-то, однообразного быта, остались от посещения бани. Мы ходили мытья три раза в месяц. Баня – старинный дом на гранитных валунах, на которых покоилось все здание из кирпича. Расположена она была около озера, из которого поступала, как бы настоянная на опавших листьях вода, мягкая, но мыла отлично. Внутренне устройство бани соответствовало наружному: не очень высокие, не очень большие комнаты со сводчатыми потолками и маленькими окошечками. Оборудование для мытья отбеленное водой дерево – сияло чистотой от краном до шаек. Была и парная, но я ей не пользовался, я просто не знал, что это такое, а попробовать, так и не успел. После перехода по морозу, приятно было войти в теплое и чистое помещение, помыться. Мы не только мылись, но и стирали постельное бельё и нижнее белье, а потом после бани привязывали его около ротного помещения на []. Я не помню, чтобы отсутствие прищепок привело к его порче. Все высыхало под морозным ветром, дувшим с моря. В бане тоже устаивали шутки, так сказать, банные. Некоторые шутники подменивали пакеты с бельем, нестиранным, конечно, а потом заявляли, что ты мол стираешь мое белье. Потом все мы пометили на слубе, а пока внимательно следили за своими вещами.
---------------------«»------------------------
После принятия присяги наши занятия стали сложнее и для того, чтобы мы не тратили время на переходы , организовали столовую около учебных классов, а рацион возили с центрального камза? [] меньше занимались строевой подготовкой. Подошли к изучению специальных предметов. Со строевой у меня вышел казус. После госпиталя мои ноги зажили, но иногда болели. Ходили мы сного, но когда ходили ротой, то небольшое прихрамывание не было видно. Однажды, мы возвращались с камбуза сменой. Так получилось, что я шел последним и прихрамывал. Наш старшина, Колбиченков, все командовал: «Подтянись»! А я все отставал. Тогда у него лопнуло терпение, и он перед строем объявил мне один наряд вне очереди. Я сказал: «Есть одни наряд вне очереди» . Потом мы продолжали движение, я отставал, но старшина на это не обращал внимание, видимо, с нарядом можно отставать. Получилось так, что я отрабатывал наряд в день экзаменов по строевой подготовке. Командир роты, капитан Сазонов, пришел на камбуз и принял экзамен на месте работы. После рубки дров и почти бессонной ночи, экзамен по строевой не получился, вернее получился на три балла. О капитане Сазонове мне хочется сказать несколько слов. Наш командир роты был начинающим, судя по фотографии, фотолюбителем, он нас фотографировал, конечно, не даром. Фото получались туманные, но на Севере часто туманы. По национальности он был белорус и когда водил роту, то командовал: «Прямо!». Он – командир роты и для нас курсантов был большой начальник. С нашим командиром роты связано несколько забавных историй, которые произошли в подразделениях, которыми он командовал. Придя, однажды в ротное помещение, он с ходу сел на стул, который стоял около его стола. Как потом говорили, от неожиданности он вскрикнул. Потом выяснилось, что у стула подпилены ножки и он стал ниже обычного. Попробуйте без предупреждения сесть на такой стул?! Началось разбирательство и выяснилось, что стулья подпиливали потому, что из отпиленных кубиков матросы делали деревянные гвозди, а ими чинили свои ботинки, которые к тому времени поистерлись о камень, ходили мы много. Кто-то проявил матросскую находчивость, личность его не установлена, ведь стулья делают из твердого дерева. После были обнаружены стулья с укороченными ножками и в других ротах. Гвозди доставли, стулья изъяли и все в порядке. Ботики стали чинить металлическими гвоздями, а стулья спокойно выполняли свои функции. Кто-то слыхал, что один старослужащий сказал: «Капитану Сазонову везет.» Потом ребята рассказали, что в предыдущем наборе служил один матрос, который любил расписываться. Он оставлял свой автограф всюду где, только мог. Потом ребята стали расписываться за него и тогда все покрылось росписями и продолжалось это до тех пор, пока роспись появилась у Сазонова на столе за его спиной. Устроили разгон и росписи прекратились. Я помнил долго эту фамилия, но потом забыл. Как-то по телевизору спустя много лет передавали, что-то о Соловках, я смотрел эту передачу. Когда на экране появились знакомые мне по службе места я сказал, что должна быть такая-то роспись и точно, она появилась на экране телевизора. Все удивлялись такому ясновидению, но потом я объяснил в чем дело.
Пришла пора изучать специальность. Мы были электриками – связистами – это наша специальность. Сюда входили предметы: электромеханика, телефония, проводная и кабельная связь, конечно, эти предметы давали с учетом нашего образования. По морскому делу мы начали изучать флажной семафор. Сначала мы учили алфавит, а потом становились парами и махали, кто флажками (флажков на всех не хватало), кто шапками, простите, головным уборами. Во время самоподготовки стояла тишина: все размахивали руками. Моим напарником, по изучению флажного семафора, был Юра Андреев – мой товарищ (кореш). С ним мы повторяли морское дело и другие предметы. Знакомили нас с устройством телефонных станций. Обучали пользоваться полевым телефонами. Учили передавать по телефону телефонограммы. Так проходили дни, заполненные учёбой. По субботам обычно аврал, а после аврала мы с песней маршировали в клуб смотреть кино. Картины завозили на остров пароходом, когда он вмерзал вслед и стоял до весны, картины, привезенные последним рейсом, шли всю зиму. Однако, мы ходили в кино постоянно и смотрели одни и те же картины, потому, что это тоже служба, ибо просмотр картины следовал из распорядка дня, которому мы все подчинялись. Клуб на острове был вместительный и не очень теплый, мы сидели в шинелях, сняв головные уборы. В этот раз РБ-8 привез три картины: «Чапаев», «Железная маска» и «Чертово ущелье». Про этот набор фильмов говорили в шутку: «Чапаев в Железной маске штурмует Чертово ущелье»!
Так мы зимой смотрели эти три фильма в разном порядке и многие даже спорили, что за фильм будет из трех имеющихся. Бывали в клубе и танцы, правда, танцевали, в основном, матрос с матросом. Иногда на танцы приходила Шура, которую ласково все звали: «Гарнизонная Шура». Это была женщина неопределенного возраста без передних зубов, но это не мешало, иона пользовалась успехом. Танцы меня не интересовали, и я находил нетанцующего кореша и с ним проводил в беседе время и даже бродили около клуба.
-------------------«»------------------
За муштрой и учебой мы не замечали окружающего. Только на разных работах, можно было посмотреть, куда нас забросила судьба. Природа Соловков очень своеобразная: с одной стороны, полярный круг, проходящий северней архипелага (160 км), а с другой стороны морской мягкий климат. На островах архипелага более 500 пресных озер. Соловецкий остров самый большой и расположен при входе в Онегинскую губу Белого моря. Высшая точка острова гора Голгофа (100 м). В свое время на большом острове монахи почти все озера (300) соединили каналами. Они вывели на Соловках особую породу селедки, говорят очень вкусную. Рядом с Кремлем располагалось Святое Озеро, с одной стороны, а с другой Залив-Бухта Благополучия. Кругом острова замерзающее зимой Белое море. Соловецкий кремль был громаден и суров, но запущен, частично разрушен. Некоторые службы Учебного отряда располагались в кремле: караульное помещение, склады, пекарня, а остальное хозяйство было разрушено, поломано. Чуть влево, против входа в Кремль, надо которым располагались [] церковь, находилась трапезная палата. В войну тут располагался камбуз юнг . Это – внушительное помещение со сложным сводчатым потолком, который опирался на один столб посередине зала. Запустение не нарушило мастерство каменщиков, которые сумели построить такой шедевр. Когда я стоял в этом помещении, мне вспомнился мой родной город, разрушенный войной. Башни кремля, неизвестные строители, сложили из огромных циклопических гранитных валунов, со следами морской обработки. Этажи в башнях были частично разрушены. Я видел тут несколько старинных пушек и пищалей. Башни и стены носили следы английских ядер. Эти места были отмечены краской . Я не собираюсь здесь описывать Кремль, это сделано без меня, во многих книгах, многими писателями. Мои мимолетные наблюдения, как узелки на память. Потом я постоянно интересовался литературой о Соловках. Нам ничего официально не рассказывали о остров, но мы бывали на разных работах, многое видели сами, еще больше слышали разных разговоров, которые иногда смахивали на небылицы. Рассказывали, что монахи не дали властям золотой запас после Окт. Револ., а утопили, в каком-то из озер на острове, а озер на острове около трех сотен. Один пожилой островитянин рассказывал, что раньше на набережной Святого озера в воде монахи подвешивали сети. Молящееся бросали в озеро различные драгоценности, а монахи их потом поднимали. Говорили, что, когда ломали фундамент под госпиталь нашли богатое погребение. О юнгах тоже многое говорили. Например, что под кремлем есть подземный ход и в нем заблудились двое юнг. Рассказывали, что они катались по лестнице, которая вела на Секирную гору, на лыжах.
-----------------«»------------------------
После завершения изучения оружия и уставов наступила пора ходить в караул. Нас готовили к несению караульной службы. Старшины на уроках рассказывали о практической стороне несения караульной службы, знакомили с постами и х расположением. Наши караульные посты находились в Белом доме у знамени, в Кремле около гауптвахты, у склада ГСМ (горюче- смазочных масел). Караульное помещение располагалось в кремле. Там мы принимали пищу и отдыхали. Перед заступлением в наряд мы готовились и внутренне, и внешне. Внутренне повторяли уставы, а наружно чистили пуговицы. Подшивали чистые подворотнички, гладились. Потом в Белом доме проводили инструктаж и выдавали боевые патроны по четыре штуки. Очень хорошо я помню, как первый раз я стоял часовым у склада ГСМ (горюче- смазочных масел). Он располагался на мысе против Белого дома, так что между складом и Белым домом находился залив Благополучия. Я заступал в первую смену. Разводящий, наш старшина смены, повел меня на пост, поставил и ушел. С одной стороны, у меня раскинулось Белое море, покрытое льдом, а с другой, ярко освещенный Белый дом. Я охранял несколько баков и бочек на посту стоял навес с телефоном, на мне тулуп, в руке винтовка с четырьмя патронами. Сначала я смотрел на море. Долго оно сопротивлялось морозу и, наконец, замерзло до самого горизонта, только маяки-мигалки продолжали мигать, посылая в темноту лучи света.
Потом я походил по-своему []. Кругом колючая проволока, далеко не уйдешь. Вдруг, на льду правее моего поста, появилась точка. Смотрю., человек идет по льду. Потом я узнал, что с Пионерского острова матросы бегали ночью в поселок. Тогда я этого не знал перед караулом нас [] разными страстями, и я ждал, стиснув винтовку голой, без перчаток, рукой, на всякий случай. Постепенно точка превратилась в идущего человека, он поравнялся с постом, помахал мне рукой и прошел мимо. Я подумал: «Зачем мне он махал рукой?». Потом, понял, это он, видимо остерегался, чтобы салажонок не всадил в него с перепугу пулю. Я ходил и ходил по своему посту. Скрипел снег под валенками, потух Белый дом – отбой, догадался я. Время шло медленно, но настал час моей смены. Появился разводящий со сменой. Последовал ритуал сдачи поста, и я в караульном помещении. Я стал подсменным и отдыхал одетым. Потом я заступил на «Собаку», так называли третью смену. Повторилось все сначала, и я опять на посту. Темень кругом, начался ветер с моря, тучи на небе, низкие и черные, снеговые. Хочется спать. Где-то под утро, вновь появилась точка, но уже в противоположном направлении, чем в первую смену. Потом точка превратилась в идущего человека, человек помахал мне снова рукой, я ему тоже. Значит скоро утро. Потом меня сменили, и я снова очутился в Кремле. Яркое воспоминание осталось от несения караульной службы у знамени части. Пост был на втором этаже «Белого дома». Место огорожено цепочкой обшитой материей. Стояли там два знамени: Знамя части и переходящее знамя учебных подразделений флота. На этом ответственном посту все время нужно стоять по стойке смирно и приветствовать начальника школы полковника Ермакова. Первый раз у знамени я стоял ночью, не помню в какую смену. Дело в том, что у знамени стояли по два часа. Сначала было все, как первый раз: инструктаж, подготовленных к наряду, караульное помещение. Подошло время мне заступать на пост. В сопровождении разводящего, я прибыл на пост. Смена караула у знамени проходила в следующей последовательности: разводящий снимал цепочку с ограждения, принимающий пост, становился лицом к сдающему, так чтобы сдающий, мог пройти мимо принимающего. Сдающий часовой произносил фразу из нескольких слов: «Под охраной и обороной знамя части и переходное знамя…» Я повторил эту формулировку. Сдающий шагнул вперед, а я стал на его место, повернулся через левое плечо и замер. Разводящий застегнул цепочку, и, со сменившимся часовым удалился. Была ночь и дежурный по части, отстегнул цепочку и разрешил мне ходит. Дежурный офицер оказался родом с Украины, и мы провели время в беседе. Наступило время сменяться. При сдаче мой «визави» (напротив, фр.) не мог повторить фразу приема поста. Несколько потренировавшись, он повторил все правильно, и я сдал пост. В другой раз я стоял днем и это было ответственно. Начальник школы ходил часто по коридору и его нужно было приветствовать по-ефрейторски, путем отведения руки с оружием до отказа, т.е. на вытянутую руку. Кроме того, надо было стоять все два часа по стойке смирно. Отстоял! Третий раз в наряде мне пришлось стоять в Кремле охранять гауптвахту, которая располагалась в подвале Кремля. Две комнаты, разделенные каменной стеной, окошки в комнатах были убраны решетками. Двери из этих комнат выходили в коридор, из которого наружу вела одна дверь. В комнатах стояли каменные столбы, ночью на них клали щит-кровать. Комнаты низкие, тесные и стены оштукатурены. Я охранял пустую губу. Двор Кремля был небольшой. Пустые глаза [] окон, надгробие Кольнишевского – Кошевого Сечи Запорожской. Скрипело железо (рядом стены сгоревшей библиотеки). Кругом темно, я вспомнил Харьков. В «Гиганте» тоже скрипело железо после пожара и мне стало веселее. С Губой у меня связано еще одно воспоминание. Когда закончили изучать уставы, нас тали увольнять на «берег» - погулять. На острове ходить совершенно некуда, но для тренировки проделывали всю эту процедуру. Ходили в магазин, там продавали сгущенку, конфеты и водку! Был у нас один матрос-сталевар с Донбасса, Бондаренко Павел. Вот он пошел «на берег», зашел в магазин купил бутылку водки, спрятал в штанину, закрепив ее подвязкой носков. Все бы обошлось хорошо, но на беду, в кубрик, где он распивал бутылку, заглянул командир роты. Увидел такое вопиющее нарушение, капитан Сазонов, что-то крикнул и стал пробираться к Бондаренко между койками и тумбочками. Дверь в коридор он оставил открытой. Пока он пробирался, Павло водку допил и бутылку, и стакан выбросил в форточку. За это Бондаренко схлопотал губу. Я был в карауле и сопровождал его в Кремль, отбывать наказание. Через много лет в г. Коммунарске я встретил Бондаренко, он спешил, и мы только поздоровались.
---------------------«»-------------
Нашу службу разнообразили наряды на камбуз. Этот наряд был суточным. Всей сменой мы отправлялись на камбуз. Начиналось все с пилки колки дров, а дров нужно много. Тамбур на камбузе необходимо было заполнить колотыми дровам. Потом, кто убирал столовую, кто работал на картофелечистке, кто домывал посуду- всем работы хватало. Окружали [] большую кастрюлю – лагун и выковыривали глазки из картофеля, после картофелечистки. Носили со склада продукты. До глубокой ночи мы хлопотали, а потом отдыхали на составленных банках- скамейках. Отдых был не очень, но другого не придумаешь: жили мы далеко. Ранний подъем и мы начинали опят трудиться. Нами руководители коки и мичман, наверное, заведовавший этим беспокойным хозяйством. Самая тяжела работа на камбузе. – мытье посуды, ее много, и она должна была быть чистой. В посудомойке мокро, много пара и трудно дышать. Все смены за учебы побывали на камбузе рабочими. Коки и гражданские работники камбуза – все любили пошутить, надо нашим братом. Например, заходит как с серьезной миной и ставит на стол ящик макарон, а рядом еще один ящик пустой. Подзывал матроса попроще и приказывал ему продувать макароны, следующим образом: брать макаронину из ящика, продувать ее, а потом класть в пустой ящик (макароны были толстые и довольно темные на цвет). Потом, отходил и начинал подзадоривать публику: «Вот мол чудак, продувает макароны». Смотрите: «Ха! Ха!». Все ребята сначала не понимали, что происходит, а потом смеялись. Бытовали и другие шуточки. Однажды днем вбегает кок и начинает толкать печь, приглашая ребят помочь. Подходят матросы и начинают толкать печь. Сначала все воспринимают это всерьез, а потом все понимают безуспешность своих действий и начинается смех- разрядка. Были и другие шутки менее безобидные. Один кок, послал дежурному по части мешок пустых консервных банок . Они, наверное, с дежурным по части, продолжали какую-то, ранее начатую шутку. При очередной шутки матрос с пустыми банками наскочил на полковника Ермакова – на этом шутки прекратились. Надо сказать, что готовили коки хорошо и достаточно разнообразно, если учесть, что мы оторваны от большой земли и гарнизон большой, то питание было организовано очень умело, со знанием дела.
-----------------«»----------------
Из других работ, когда замерзло Белое море и перестал курсировать наш РБ-8, подбрасывающий нам продукты питания, сено и многие другие грузы, которые мы помогали разгружать; были работы, связанные с добычей дров. Летом на шлюпках ловили лес в море, связывали в плоты и в Бухте Благополучия разгружали на берег. В эту зиму мы один или два раза ездили ломать старые постройки. Так мы попали в то место острова, где в войну жили юнги Северного флота. В 1950 году постройки уже обветшали и их ломали на дрова. Там еще сохранились землянки, которые строили юнги- «мальчики с бантиками», как их называл писатель В. Пикуль в книге о том, как в войну юнги обживали остров. Мы ломали рубленный из больших бревен дом. Казалось, что ломать рубленые дома просто так, по крайне мере, думал я, но это оказалось не так. Все бревна подогнаны плотно и так хорошо скреплены между собой, что мы провозились почти целый день, пока нагрузили машину. С песнями, дрова были доставлены на камбуз. Однажды, нас направили помогать из тюрьмы делать учебные классы для радистов. Тут приподнялась завеса недавнего трагического прошлого острова. Тюрьма была, по-видимому, вполне современная? Здание в два этажа, мрачное, безликое. Внутри длинные коридоры и по бокам коридора камеры, оборудованные кроватями, как в железнодорожном вагоне с той разницей, что они убирались поворотом рычага из коридора. Подъем, и сразу ставай, а то упадешь на каменный пол с уклоном к центру комнаты-камеры, тут был шпагат-слив? [] коридор имел две канавки по обоим сторонам. Наверное, заключенный качал воду и промывал все сразу все камеры, воды на Соловках было много, только качай. Такие канавки на корабле назывались ватервейсы, а как в тюрьме – я не знаю. Батареи отопления располагались не под окном, надо коном. На окнах, как положено решетки и устройства для того, чтобы заключенный видел только небо. Как эти устройства называются, я не знаю, Слава Богу! С нами работали пожилые тихие дядьки. Один из них рассказал, что звезду на главной звоннице Кремля, установили два зэка и, якобы, их за это освободили? Может и правда? Но, верится с трудом? По лесу, около тюрьмы, валялись большие медные котлы, их назначение я не знаю.
--------------«»-------------------
Занятия становились все серьезнее, уже мы почти отходили строевую, изучили оружие и уставы. Ходили на стрельбище, но я на этом занятии не присутствовал: был в наряде дневальным по роте. Так что я остался без стрельбы, но меня это не беспокоило в войну я достаточно настрелялся. И сломал винтовок! Начали изучать проводные и кабельные линии связи. Это интересные предметы, и они у меня шли хорошо. Однажды меня с гражданским связистом направили ремонтировать воздушку на Муксольму.
----------------«»-------------
Строевой хоть и мало топали, после того как, пошагаешь по морозу, в теплом классе хотелось спать. Классы отапливались дровами из коридора. Под монотонный голос преподавателя, мы засыпали, сморенные теплотой. Преподаватели, при помощи указки, будили нас. Правда, некоторые артисты, ухитрялись спать с открытыми глазами. Матрос Гусь долго морочил голову преподавателям, засыпал с открытыми глазами. Потом его разоблачили. Предметы, в которых нужно было знать физические законы, схемы и их работа мне давались легко. Практика по линиям связи проводилась специальном классе. Класс этот размещался в отдельном здании на берегу Святого озера. Одноэтажный, просторный дом, где имелось все для обучения связистов: макеты и стенды, приспособления, наглядные плакаты и инструмент. Наш старшина смены – связист по специальности и хорошо вел занятия. Спустя несколько лет, Кобиченков, зачем-то приехал в г. Полярный где я служил тогда. Мы оборудовали учебный класс. Я делал все, что касалось кабельной связи. В этом классе мы встретились. Он долго рассматривал мою работу и потом сказал, что все сделано хорошо, наглядно со знаем дела. Он тогда уже служил на сверхсрочной службе имел звание старшина первой статьи. Я тогда был старшина второй статьи. Эта встреча прошла в холодных тонах. Почему, так я не знаю? Больше мы не встречались.
-------------«»------------------
Зима была в разгаре, мы уже обжились на острове, военная премудрость уже не пугала, мы притерлись и ближе узнали друг друга. И вот однажды, один случай, подтвердил это предположение. Как-то после ужина, мы вышли из камбуза. Кто дышал свежим воздухом, используя минуту отдыха, кто курил. Обычно, нам давали некоторое время на отдых после приема пищи. Наверно, это было связано с тем, что пока мы обедали, старшина присутствовал в зале, когда мы заканчивали, принимался за еду старшина, а мы отдыхали. Старшины ели быстро, так что долго мы не отдыхали. В тот раз, водивший роту поспешил. И не дал нам отдохнуть, а построил и повел в роту. Нас водили по очереди разные старшины, в основном, это был старшина роты Букреев, но он, тогда отсутствовал и водили роту старшины смен: Рубров, Труш, Кобиченков и другие по очереди. Не помню, кто тогда нас вел. Прошли несколько десятков метров и ведущий скомандовал: «Запевай!». Рота молчала, идем себе, и никто не запевает. Линник, наш запевала, был в наряде, кроме Линника были ребята, которые умели петь, но никто не запел. Ведущий нарушил традицию. Пришли еще, снова команда «Запевай!» рота молчала. тогда ведущий старшина при подходе к Белому дому повернул нас в другую сторону и повел. Куда повел? Мы не знали? Шли, шли и пришли на довольно большое поле, не сильно занесенное снегом. После я узнал, что тут располагался аэродром. Снова поступила команда: «Запевай!» Молчок! Начали мы заниматься строевой под командой старшины, который нас вел. Сначала с ротой шли двое старшин, потом остался один, спустя некоторое время появился капитан Сазонов. Он остановил строй, повернул и побеседовал снами. Потом он подал несколько команд и вот мы шагаем обратно. Капитан Сазонов скомандовал: «Запевай!» Рота молчала. Командир роты назвал фамилию матроса, который пел в самодеятельности. Он запел и с песней мы пришли в расположение. В это время мы обычно чистили оружие, а потом почистив оружие, писали письма. Никто не вспоминал о происшедшем. Но мне кажется, что мы все почувствовали, что мы – коллектив. Это был единственный случай коллективного неповиновения и больше это не повторялось. Если бы вел старшина роты Букреев, то этого не случилось вообще. Обычно, после занятий, мы приходили в роту и чистили оружие, писали письма, а иногда играла музыка и матросы танцевали. Вечерней прогулки у нас не делали. Мы и так ходили много. Когда начались занятия по специальности, вечером проводилась самоподготовка. Можно было почитать учебники, которых на всех не хватало, и мы их передавали их из кур в руки. Зимой письма доставлялись авиацией. В хорошую погоду самолет привозил почту и забирал с острова, а в плохую сбрасывал почту на аэродром. Потом сразу забирал в хорошую погоду за все дни накопленную. После таких перерывов мы получали много писем, некоторые счастливчики получали до десяти штук. Старались писать много и получать тоже, ведь это несколько отвлекало. Многие переписывались заочно. Ходили по рукам тексты посланий девушкам с морскими терминами такого содержания: «волны выше сельсовета», «бросил якорь любви, причал счастья, море радости» и т.д.
---------------------«»------------------
Время шло, мы привыкали к особенностям службы и многое стало обычным. Одежда приносилась и не так топорщилась. Многие сами подгоняли одежду по себе и очень неплохо. Мы познакомились и узнали друг друга, многие дружили. Я дружил с Андреевым Юрий и с Ушаковым Николаем. Дружба выражалась во взаимной выручке и помощи. Помню один матрос уронил пояс в выгребную яму. Гальюны на Соловках были с выгребными ямами и интересной конструкции. Канализацию монахи не построили. Да! Уронил матрос пояс. Так в спасении пояса участвовали добровольцы, спасли пояс, но потом пришлось, не графику, пойти в баню.
Я уже писал, что, когда стало много предметов, что чтобы мы не тратили время на переходы организовали прем пищи рядом с учебными классами. На этот камбуз тоже ходили в наряд, но не всей сменой, а по несколько человек.
В наряде на малом камбузе (мы его так называли) сне пришлось возить воду для хозяйственных целей. Кок мне сказал: «Иди в конюшню, запряги лошадь, поезжай к озеру, там есть прорубь и привези воды». Стал я искать конюшню, немного поблукал, но нашел. Сани с бочкой. Потом, нашел лошадь, похожую на Росинанта. Мне, городскому жителю, никогда не приходилось иметь дело с лошадями. Во время войны рубили замерзших лошадей на мясо – это было, а запрягать – нет. Привел я Росинанта к саням и стал вспоминать, что надо делать дальше. Вспомнил два названия: хомут и дуга и еще вспомнил, что есть вожжи. Это уже было, кое-что. Поставил я Росинанта между оглоблям, а остальное дело техники. В конюшню быстро вошел конюх, пожилой мужчина, рыжий с бородой торчащий в разные стороны. При разговоре он цокал. Так на севере говорят многие. Это – Вологодский прононс: «весцицика, цай, чайник». Этот джентльмен напал на меня с грязной бранью. Когда можно было вставить слово в этот крик я сказал, что запрягаю лошадь первый раз. Он остановился и замолк (когда он кричал, то бегал по сараю). Наступила тишина и он удивительно спокойно сказал: «Для первого раза даже хорошо». Он поправил мои огрехи и дал добро отправляться за водой, предварительно вручил мне черпак с длиннющей ручкой. Я торжественно выехал из конюшни, и дядя вышел и показал где брать воду. Набрал я воды в озере из глубокой проруби и направился обратным курсом. Было вьюжное утро, метель. В том месте, где заканчивалась громада Кремля и открывался вид на Святое озеро, ветер намел из снега гребешок. При форсировании этого гребешка я опрокинул бочку, и часть воды вылилась. Меня отругали и послали снова за водой. В этот раз пришлось применять смекалку. Когда я выполнял маневры, мимо проходил офицер, он спросил, что я делаю? Это был первый человек, которого я встретил на улице. Я ему доложил ситуацию, и он согласился со мной. Офицер пошел своей дорогой, а я перебрался через гребень и привез полную бочку воды. Остальные поездки прошли без приключений. Вечером я сам распряг Росинанта, бросил ему сена и попрощался.
------------------«»-----------------
С зимы мы готовились к строевому смотру, который устраивают обычно в школе связи, весной. Всей ротой обрабатывали ружейные приемы и другие упражнения. В этот период проводились учебные боевые тревоги. На Соловках работала местная электростанция, которая работала с 6 до 24 часов. В остальное время стояла темень. Монахи построили гидроэлектростанцию и док [], но все это было заброшено. Учебные тревоги, обычно, устраивали за час или два по подъема []. Приходил командир роты, капитана Сазонов, старшины отправлялись к своим сменам, и мы под команду дневального по роте вскакивали с постелей в кромешной темноте, а дневальный повторял «Подъем, учебная боевая тревога!». (2-3 раза). Одевшись в темноте, выходили в коридор, сдавали шинели и головные уборы, становились в строй. В такой обстановке мне заехали в лоб штыком, как обычно ранение в голову, сопровождалось обильным течением крови. Мне оказали медицинскую помощь при свете карманного фонарика. С того времени у меня на лбу осталась метина-шрам. Тревоги, обычно завершались выходом на свежий воздух и построением ротой, немного погуляв, мы возвращались в ротное помещение и вступал в действие обычный распорядок дня. Тут тоже находилось место для шуток, без которых было скучно служить.
Так получилось, что два матроса один высокий, а другой низкого роста имели фамилии близкие по порядку алфавита: Воронов и Другов. Матросы это приметили, и вечером сшили нитками рукава их шинелей. Во время боевой учебной тревоги, они ухитрились одеть обмундирование, взять винтовки противогазы, но не могли найти места в строю: один должен бы стоять в начала шеренги, а другой в конце. Им тоже оказали первую помощь. Тревоги шли на пользу: мы научились быстро одеваться в темноте и ориентироваться. Несмотря на тренировку, в одну из тревог, наверное, заключительную, потому что нас вывели на пирс перед Белым домом и наш строй обошел полковник Ермаков, я забыл закрыть затвор винтовки и при осмотре это не было замечено. Дело в том, что винтовки стоят в пирамидах с открытыми затворами. Хорошо, что я не потерял затвор, а это просто: нажал на спусковой крючок (курок) и затвор выскочил в суматохе тревоги, это было вполне реально, но не случилось, и я этот случай надолго запомнил.
В середине зимы шли интенсивные занятия, питались мы, тут-же рядом с учебными классами. По форме три переходили из корпуса в корпус. Для обслуживания брали двух матросов из смены, они накрывали на столы под наблюдением старшины роты Букреева. Помню наша смена уже сидела за столом, а соседский стол накрывался, наверно, сидели те, кто шел в наряд. Матрос Гамагин носил бачки с первым и вторым, проходя мимо старшины роты, неся очередной бачок Гамагин, ни с того ни с сего сказал: «Здравия желаю, товарищ старшина». Мы все слышали бодрый голос нашего товарища. Старшина не смутился и ответил, как положено. Почему Гамагин так поступил не знаю_ получилось смешно, а смех делу не помеха.
----------------«»----------------
В классах появились схемы телефонов и другой аппаратуры. Наши конспекты становились все толще. Занятия по военно-морскому делу перевели в шлюпочный сарай. Тут нас учили вязать узлы, плести канаты, оплетать кранцы. Мат – это плетеный половик, мягкая подстилка из прочного материала, а кранцы – это подушки, предохраняющие борта судов на стоянке. Потом уже на службе, мне приходилось вязать, очень часто, вместо кранцев автомобильные покрышки. Если бы мы попали на остров летом, то совершили переход на шлюпках в Кемь, но стояла зима и ограничились только теорией. Море до самого горизонта было покрыто льдом, только мигалки продолжали работать. Как-то один специалист, после службы, мне рассказывал о конструкции таких сигналов и маяков. В основу конструкции их положена газовая автоматика, очень надежная. Была еще зима, но солнце уже пригревало все больше и больше, и иногда мы занимались на улице около шлюпок. Занятия по морскому делу проходили интересно: тут находилось все боцманское хозяйство и нас учили снаряжать шлюпку, ставить парус. Знакомились с красками и окраской поверхностей. Кроме узлов, мы проходили сращивание тросов и как на себе завязать узел в воде, и многие другие премудрости.
------«»-----------
В один из дней ранней весны старшине смены не понравилась заправка моей койки, и он послал меня ее перестилать. Я отправился в роту, поправил койку, оставшись при своем мнении, что моя заправка сделана не хуже, чем у других, я отправился в классы. В том месте где за домами на берегу Святого озера располагались теплицы, я услышал детский крик, ветер донес только одно слово: «Помогите!». Это слово я четко понял и побежал к озеру.
Я увидел, что метрах в четырех от берега по колено в тающем люду загрузла девочка лет семи, восьми. Она пошла зачем-то по люду, сначала лед был крепким, и она не провалилась, а потом с каждым шагом следы становились глубже, и она загрузла по колено, не могла двигаться назад, испугалась и начала кричать. Я вернулся к теплицам, вырвал пару досок и, подбежав берегу, бросил их на лед., девочка быстро оперлась на доску, выскочила из ледяной каши., побежала к домам, даже не сказав спасибо. Я продолжал движение и прибыл в класс. Старшина высказал не довольство тем, что я долго ходил. Он мне сообщил это, и я ответил: «Так точно, задержался, товарищ старшина второй статьи!» на этом разговор окончился.
--------------------«»---------------
У меня был складной самодельный нож – это первый, сделанный мною нож, когда я работал в ХГИМИП []. Лезвие у ножа я сделал из нержавеющей стали, от какой-то детали переносной рации, американского производства. После войны их списывали и разбирали на детали. На службе с первых дней он выполнял очень ответственную обязанность: резали им хлеб. На стол подавали хлеб буханкой, и мы сами его делили на шесть частей. Это был не совсем простой нож, хоть он и моментально раскрывался, но мог служить холодным оружием, следующим образом: часть пружины, служащей для закрывания лезвия, имела особую форму, а ось на которой вращался нож я установил хомутик, когда нож брали в руку, хомутик заклинивал на пружине и лезвие оставалось открытым, пока не отодвигали, заклинивающий хомут. Старшина роты увидел мой нож, долго его осматривал, и сказал: «Просто и сноровисто»! потом он побеседовал со мной, спросив какая у меня гражданская специальность, и что я еще умею делать. О том, что нож превращался в оружие он ничего не сказал. Ведь открывался он и закрывался, как простой перочинный нож. Этот эпизод имел последствия: я сделал несколько работ для нашего учебного класса.
Если бы старшина был на распределении, то я, наверное, остался служить на остров, но так как Букреев периодически, куда-то исчезал, все получилось по-другому. О чем я ни капельки не жалею.
-------------«»-----------------
Природа, выполняла свои обязанности достаточно точно. Надвигалась весна. Солнце поднималось все выше, при этом все кругом на острове еще бело, именно бело. В городах никогда не бывает весной чистого снега: промышленность, транспорт загрязняют воздух и все это загрязняет снег. На острове каким снег выпал, таким и растаял весной.
--------------------------«»------------------------------
Как-то, в начале весны, нас послали работать в подвал Кремля, мы носили койки и освобождали место для чего-то. Внутренние помещения Кремля находились в плохом состоянии: кучи мусора, битый кирпич, проломанные стены. Кругом зияли следы насильственного обветшания. Тут валялось много латунных рам, в некоторых рамах находились остатки икон и лежала поломанная карета с толстенными деревянными осями. Нам сказали, что это остатки кареты Петра 1, который посещал монастырь. На берегу залива Благополучия. Рядом с дровяным складом стояла часовня, у которой над входом было кратко описано это событие. В надвратной церкви на стенах были нарисованы картины религиозного содержания, картины зачем-то замазали частично чем-то черным, причём очень грубо. В этом месте располагались каменные мешки, в которых сидели заключенные неугодные царскому правительству, а может быть их использовали и позже. Человека, буквальным образом, замуровывали в пустоте между огромными камнями, из которых сделаны стены. Одно отверстие проходило сквозь толщу стены и выходило наружу- «окно». Через это отверстие в мешок поступал воздух. Зимой и летом оно было открыто. Внутри стены сделаны два небольших отверстия, пробитые в толще стены, для всего остального. Тут сидели и умирали заключенные. Во дворе Кремля, против гауптвахты, есть могила последнего кошевого Сечи Запорожской Калнышевского, он сидел в каменном мешке, потом его выпустили. Калнышевский не уехал с острова стал монахом и молился за то чтобы ни с кем не повторилось того, что ним. Умер он на о. Соловки в 110 лет. Это написано на надгробии в Кремле. Написано мною по памяти, может, что и не так.
------------------«»------------------
По учебному плану мы должны были изучать проводную [] связь. Обучение происходило на свежем воздухе в лесу. Тут было хорошо: снег, кое-где стоял, мох, валуны, сосны. Воздух чистый пахло хвоей, а в небе сияло весенние солнце. На участке учебной линии нужно было поставить опору, предварительно оснастить крючьями и изоляторами, установить пасынки. Трудились мы, в поте лица. Сначала копти [] яму, в мерзлой с камням [] долго возились, но опору поставили. Потом, на службе, я не раз вспоминал эту учебную первую опору и весну на острове.
--------------«»---------------
В один из весенних дней мы убрали снег на дороге около Кремля. Работа, как работа, после занятий в классе, приято подышать весенним воздухом и побыть на солнышке. Рядом возвышался Кремль. Надо заметить, что все башни кремля имели название. Вдоль залива были башни: Прядильная и Сторожевая. Вдоль озера: Никольская, Архангельская и Белая. Мы работали около Прядильной. Недалеко стояла часовня, построенная в честь Петра I. Док с ГЭС, работавшая на воде, протекающей из Святого Озера. Попутно замечу, что Святое озеро служило еще и постоянным резервуаром питьевой воды. Через Кремль протекала вода из озера в бухту по специальному водоводу, в наше время не работавшему . Кто-то задал вопрос: «Как строили такие башни»? старшина, который нами руководил рассказа, как строили громады. Строили без кранов и машин, исключительно ручным трудом. Сначала копали котлован и туда опускали глыбы, добытые у моря. Перевозили их руками. Потом, по мере того, как баня поднималась росла насыпь около башни, и когда она уже была достроена, то получался усеченный конус, в усеченном конусе. Потом землю в перед [] переносили туда где требовалось выровнять местность.
Святое озеро вырыто, когда строили башни, а потом, наверное, забили ключи. Это был рабский труд сотен и сотен людей. Вспоминаю некрасовскую железную дорогу.
------------«»---------------
В нашей среде находились разные люди: одним все давалось хорошо, другим хуже, на одних муштра действовала, другие ее переносили спокойно. Оказался в нашей среде и симулянт. Однажды Букреев на утренней поверке показал обычную детскую клизмочку и спросил у строя: «Что это такое?» В ответ, только легкий смешок. Тогда старшина роты сказал, что этот предмет обнаружен у одного матроса. Мы пошли на занятия, а вечером на поверке офицер-медик, сказал, что в нашей среде есть человек, который не хочет служить, для этого он надувает себя, а потом идет к врачу, жалуясь на боли в желудке. Матроса наказали и этим дело кончилось, но уже на службе до меня дошли слухи, что этот матрос стрелял в себя и нанес увечье. Что за причина, я не знаю, но винтовку он взял и значит, это имело не на религиозную почву? Фамилии этого матроса затерялась среди многих других, но помню, что он продал свой чемодан в нем я хранил все свои вещи всю службу, а потом, когда я демобилизовался, он послужил еще и веселой шуткой на Мурманском вокзале, но об этом потом. Как то я вспомнил фамилию этого матроса – Лисицкий.
Мне хочется еще рассказать об одном занятии, которое требовало времени, я имею ввиду, альбомы для песен.
У каждого из нас (почти у каждого) был альбом, просто тетрадка, в которую все товарищи – матросы, так называемые кореша, вписывали, что знали. Я вел тоже, и он сохранился до сих пор, этот альбом: старая пожелтевшая тетрадка. Многие мне писали. Начал альбом Юра Андреев, а потом уже не помню. Писал и Романенко парень из Москвы. Потом, уже на службе, до меня дошла весть, что он погиб. Может ошибка? Может! Не хотелось верить, что погиб этот веселый и жизнерадостный молодой человек.
---------------------------«»---------------------------
У нас проводили занятия по медицине: оказание первой помощи, искусственное дыхание, транспортировка пострадавших, перевязки и многое другое. На одном занятии вызывали матроса Букатка []. занятие проводил молодой лейтенант-медик. Он спросил у Букатки: «Что вы будете делать, если матрос Гусь сломал руку»? Матрос начал рассказывать, что необходимо делать в этом случае. Преподаватель спросил, если отсутствуют лубки и дощечки, чтобы привязать к руке. Кажется, матрос Гусь подсказал, что можно привязать кирпич. Букатка машинально повторил: «Кирпич». Этот ответ вызвал общее веселье. В общем, народ, среда только дай порвать, за словом в карман не лез. В списке, изучаемых дисциплин, не значилась физкультура, но однажды наш старшина смены Колбоченков, вместо какого-то предмета, по которому отсутствовал преподаватель, провел нас в спортивный зал. Оборудование этого спортивного зала выглядело обычным: несколько турников, маты, шведская лестница. Зал не очень большой. Видимо, чтобы занять нас старшина устроил тренировку по народной борьбе. Два человека становились один против другого и брали друг друга за пояс и старались повалить. Пока расставляли пары, я позанимался на турнике. Потом, мне нашлась тоже пара: матрос Сорокин. Пока мы приноравливались друг к другу занятия закончились, и мы все вышли из спортзала. На выходе мы все полюбовались на себя в зеркало. Вид у нас был не очень бравый, однако, за время учебы ребята стали серьезней, повзрослели, одежда приносилась, маленько. Сказывались многие факторы: военная муштра, мы привыкли, что родной дом далеко, интенсивная учеба, размеренная жизнь и т.д.
Пока мы постигали науки, началась дружная весна. Первая весна на Севере. Погода стояла теплая, таял снег, а льды вокруг острова и не думали уходить. Наш РБ-8, который в начале зимы вмерз около пирса, он уже стоял на воде, его обрубили вкруг от льда. Из трубы шел дым. Теперь нужно было прорубить во льду фарватер. Для этого мы использовали огромную пилу, похожую на те, которыми распиливают брёвна на доски. Мы пилили лед целый день, пропилив во льду две дорожки, лед между пропилами взрывали толовыми шашками. Через некоторое время пароход ушел, а потом поднялся ветер и быстро поломал лед и море почти очистилось. Мигалки продолжали работать. На Святом озере лед тоже с помощью солнца и ветра почти растаял. Наступила весна. На Севере она казалась особенно яркой.
------------------«»--------------------
Нас использовали, как рабочую силу не очень часто, но наступившая весна, прибавила забот. Однажды весенним днем нас повели всей сменой вытаскивать из Святого озера катер. После душного класса хорошо было поработать на свежем воздухе. Мы прилагали все усилия, но катер не двигался с места. Потом устроили перекур, сели на рядом лежащие бревна. Я заинтересовался забором, который стоял из колючей проволоки и старинного оружия. В спасении катера участвовали две гражданских дяди. Один из них, увидев, что я интересуюсь забором, подошел ко мне. Мы поговорили о оружии, которое с колючей проволокой, составляла забор участка с теплицами. Рядом располагалась Никольская башня Кремля. Посмотрев на нее гражданский сказал, что в некоторых башнях сохранился и пушки? [] вернулись к курящим. Они решали вопрос: курение отдых или занятие? Старшине, который командовал спасением катера рассказал, что когда-то у них в учебке был командир, который командовал: «Перекур, кто не курит, тот продолжает работать!». Этот вопрос даже решался на комсомольском собрании и после этого, таких команд уже не поступало. Потом опять начали трудиться, но успех не добились. Катер, как примерз к дну озера. Устроили еще перекур и на этот раз разговор зашел о юнгах. Один гражданский, мой собеседник, жил в то время на острове, он хорошо помнил, как они приехали на остров. [] были их недалеко от бухты Соснова. Далее, говорили о том, что могли ли мальчики воевать и стило ли их делать военными? [] я вспомнил оккупацию и голод, войну что лучше? Не знаю? Наверное, воевать. Катер мы так и не вытянули из ледяного плена.
----------------«»-------------------
С наступлением весны пришла пора экзаменов. Часть предметов, мы сдавали по ходу учебного процесса. На экзамены [] в основном технические предметы, которые должны завершить наше образование, как электриков-связистов. Подготовка к экзаменам мало отличалась от школы. Но были и особенности: мало учебников, каждый должен иметь хороший конспект, а не все умели это делать, схемы приборов достаточно сложные, они хранились в классах и там их нужно было повторять. Сами экзамены не оставили заметного следа в памяти. Экзамены, как экзамены с билетами и оценками, удачными неудачными ответами. Все стремились, как можно лучше сдать экзамены, надеясь, что это даст возможность получит хорошее назначение. Были у этих экзаменов и свои особенности. Нужно не только знать предмет, но уметь его хорошо доложить, быстро, четко. Нужно быть на этом экзамене [] с выправкой, даже внешний вид имел значение. Дальнейшие события показали, что оценки и назначение, все-таки разные вещи. Во всяком случае, мы не заметили этой связи. Однако, настроение у всех было приподнятое и это понятно, каждый хотел определиться, ведь служить еще предстояло много. Преподаватели, тоже не мешкали: шло лето- время отпусков. Нужно еще заметить, что экзамены экзаменами, а несение службы есть несение службы: каждый день выделялся суточный наряд и многим приходилось поспевать и туда, и туда! Помню, я отрабатывал, последний раз в наряде на камбузе. Стоял ясный весенний день, видимость сто процентов. Я вышел из камбуза и увидел, как наша рота вышла на прямой участок пути перед камбузом. Рота шла и пела «Варяга». Бляхи и пуговицы блестели, строй очень слаженный, какой-то компактный, как один механизм, организм, как хотите, называйте, но впечатление осталось незабываемое, подойдя к камбузу рота рассыпалась и видение пропало: все одинаково черные и голодные. Это яркое впечатление осталось на долгие годы: строй, весна, Варяг! Это были уже не гражданские парни. За зиму они возмужали и сильно отличались, в лучшую сторону, от ребят, приехавших сюда осенью. Преподаватели и командиры не даром трудились. Я экзамены сдал почти все на отлично. Была одна тройка по строевой, но я не тужил. Впереди вся служба, что-то она готовила? Мне хотелось остаться служить на острове, но из этого ничего не вышло. Наш старшина роты, опять, куда-то исчез, а Кобиченков был слишком маленьким начальником, он не знал о моем разговоре с Букреевым и не оценил мою работу. Воспоминания мои будут не полными, если я не расскажу о школе связи. В ту зиму в [] было четыре роты. Мы (четвертая рота) жили на четвертом этаже Белого дома. Вход в ротное помещение был со двора. Остальные роты размещались, тоже вместе с нашей, но выход располагался с другой стороны здания, так что мы почти никогда не общались между собой. У нас были свои классы у радистов и телеграфистов свои. Мы встречались только в клубе. Я помню – одного телеграфиста или радист, не помню, Савченко, он был хороший художник. Он мог маленькую фотографию для паспорта увеличить до желаемого размера. Мой приятель, Коля Дорошенко, с которым мы подружились уже в г. Полярном, где-то познакомился с Савченко и не удивительно они оба были хорошими художниками. Потом, через много лет, Дорошенко писал мне, что Савченко живет в г. Минске. За время службу на острове отношения между матросами складывались вполне нормально. Кто подружился на Севере, тот пронес дружеские отношения через многие годы. В период службы на Соловках я не разу не замечал, чтобы между подчиненными старшинами возникали серьезные конфликты. Все осложнения дисциплинарного порядка и быстро сглаживались. Отношение матросов и офицеров было поставлено в такие рамки, что за исключением некоторых случаев, все обстояло нормально. Потом, на гражданке много говорили о дедовщине. Мне кажется это явление было достаточно сложным и скорей всего, кому-то выгодно создавать напряжение в армейских коллективах. В нашей среде этого не было. Например, уже на службе часто если молодой матрос, его полушутя, в общем, называли «салажонком», но если он был хорошим человеком, то его могли называть по имени и отчеству, как Исакова называли у нас кабельной: «Иван Петрович». Я с Иваном был в добрых отношениях и через много лет нашел его, и он с семьей гостил у меня в Харькове, теперь переписываемся.
Один раз на перемене собралась группа матросов, подошел и я. Обсуждался вопрос дальнейшей службы, назначение, кто-то сказал, что можно остаться на остров, проучиться лето и осенью стать старшиной второй статьи и командовать сменой. Это вызвало разноречивые мнения. В общем, служить старшиной смены в учебном подразделении не всякий потянет. Мы – «технари» и строевая служба многим была не по душе и мне тоже. На Соловках хорошая природа, климат и если еще и служба пойдет хорошо? Это последнее и настораживало. Время показало, что я был прав и всю остальную службу не жалел, что уехал с острова.
-------------------«»---------------
Описывая наш быт в учебном отряде, я затронул многие стороны нашей службы, однако, это описание было бы неполным, если бы я не рассказал об авралах. На флоте в день аврала, побудку давали на час раньше, у нас этого не было. Мы вставали под свисток дневального в одно и тоже время, кроме воскресенья, тут нам давали поспать лишний час. Сам процесс уборки не представлял особого интереса, если бы не некоторые особенности. В первый наш аврал мы разлили столько воды, что протек потолок в комнате-кубрике под нами. В дальнейшем мы научились и действовали осторожно. Морская уборка отличается тем, что применяют швабру и резинку? []. Швабра — это чисто морское изобретение. Швабру делали из старых тросов, распускали(расплетали) их и привязывали к ручке, так с длинными усами. Резинка? [] имела вид деревянного молотка на длинной ручке, к этому молотку с торца прибивали [] резину и ей, как-бы сгребали воду. В результате применения резинок, полы-палуба имела своеобразный вид: дерево стиралось резинкой, сучки торчали об них спотыкались. На судах эти инструменты широко применялись, но там другое дело. Палубный настил делался из хороших досок, а иногда был, на некоторых судах, металлический. Применение резины при авралах привело полы-палубу в такое состояние, что ходить по ним было опасно, поэтому последовало распоряжение не мыть резинками, но резинки никто не изъял, и мы потихоньку ими пользовались. После аврала кругом все блестело, а вечером нас вели в [] на Чапаева!
----------------«»-----------------
Рядом с учебными зданиями школы был дом, в котором жили гражданские. Они держали корову. Кто-то из матросов пронюхал, что они (гражданские) продают молоко и мы ходили его пить. Молоко было отличное: вкусное, со сливками. Цена была тоже хорошая 15 коп. за пол-литровую банку. Хлеб оставляли после завтрака. Мне нравилось бывать в этом простом доме, где все сделано из дерева, не покрытого краской, стены рубленные. Очень чисто и как-то необычно, по северному смотрелось в этом доме. На Украине тоже обычно чисто в хатах, но все было из глины. Хаты побелены, а тут рубленые дома глядели угрюмо и даже резные наличники на окнах не смотрелись. Хозяйка была приветливая и говорила с вологодско-архангельским прононсом – цокала.
---------------«»---------------------
Надвигался праздник Первого мая. К этому дню приурочили строевой смотр. Нас заранее муштровали всей ротой. Мы ходили строевым шагом, делали различные ружейные приемы. Помню, что во время смотра мы носили уже бескозырках и шинелях. Все четыре роты прошли перед Белым домом. На крыльце стояли офицеры и начальник школы. В общем мы прошли хорошо, не считая одной, сбитой штыком винтовки, бескозырки. Фигура начальника школы выделялась среди офицеров. Он был квадратный, я успел заметить, полковничьи погоны необычайной величины. Среди офицеров стоял особист Казанцев, кажется, старший лейтенант. Он приходил в роту и беседовал с матросами. Со мной он тоже беседовал, задавал, как будто случайные вопросы и только потом я понял его тактику, своими вопросами он выведал все: кто и что, где рос и где был во время войны, кто родители, и где работал до службы – все узнал и спокойно попрощался. Он держался в обращении более демократично, чем другие офицеры, но глаза у него были милиционерские.
------------«»-------------
весной, после строевого смотра стало, как-то свободней. умывались мы на улице, бегали по всему двору без строя. Можно было отлучиться и никого это не беспокоило. Помню осенью мне понадобился камень точить карманный нож. Рядом шумело море. Чего проще - пойти на берег и найти походящую гальку, но старшина меня не пустил и велел идти в роту. Теперь же стало легче. Можно было отойти и осмотреться, что мы и делали. В одном месте на берегу нависала скала над морем и с нее хорошо просматривалось, что делается в глубине. Вода была прозрачная. Я и Н. Ушаков несколько раз ходили смотреть море. Мы ложились на камень и смотрели подводный мир Белого моря. Это очень интересно и время бежало, часов мы не имели, и один раз едва успели на построение.
----------------«»------------------
Как-то в мае, нас направили на лесную опушку поправить опору проводной линии. Рядом стоял дом с крышей, но без окон и дверей, а кругом стояли ели и белели стволы берез, валуны, покрытые мхом, кустарники, неяркая природа Севера, свежая, весенняя. Исправив повреждение, мы зашли в дом. Внутри дома все разрушено, полы поломаны, перегородки тоже. Кругом была разбросана бумага. Я поднял конверт, адрес и фамилия смыты, очевидно, оно лежало в снегу. Письмо внутри тоже почти не удалось прочесть. Помню только слова и несколько цифр на листке бумаги написано число, месяц и год – 27/IV-45, и слова: «Коля, скоро, наверное, закончится война, бои идут уже в Берлине». Все! Где теперь этот Коля? Ушаков нашел пустую бутылку и сокрушительно ее нюхал. Он, как, северянин, любил выпить. Однажды, он пошел в увольнение с другими ребятами из Архангельска и выпил. Он явился в кубрик навеселе. Мы решили его уложить спать. Я и двое москвичей, Гамагин [] отсутствовал. Ушаков хотел совершать поступки и был смел и решителен. Мы его не пускали, потому что он погорел бы в таком виде. Он перешел на нас в атаку и начал бить ногами и попал мне в пах, но к моему счастью удал пришелся по ноге. Мы все-таки его успокоили и уложили спать. Нога поболела, поболела и прошла.
---------------«»-----------------
Весна на остров пришла солнечная, воздух свежий морской, хотелось дышать глубже. Я впервые за зиму почувствовал прилив сил. Сказалась размеренная жизнь, физические упражнения и воздух. Мне писали из дома, что в Харькове уже жарко, а у нас было тепло, но кое-где еще лежал снег. На Соловках, такой климат, что вызревают даже яблоки, но мы их не пробовали, осенью мы уже служили далеко от острова.
-----------------------«»----------------
За зиму мы научились следить за своей одеждой, гладили брюки, а чаще клали их под матрас на доски, и они хорошо «выглаживались». Одежда со временем примялась, приносилась. Все стали более подтянутые. Потом на службе ее подогнали у портного. При части обычно работал портной. Флотская одежда и мода –это еще одна интересная и своеобразная сторона нашей службы. Многие матросы меняли свои брюки на модные со вставками, меняли суконки и воротники – гюйс? [] на модные (линялые воротники были модны). Но острове в этом отношении было просто, но с острова ни шагу . Кругом в городах патрули и они модников вылавливали и наказывали. Служившие на острове, готовились в отпуск этим и объяснялось стремление менять уставную одежду на модную, кроме того и при демобилизации это, тоже требовалось. Если бы специалист, который моделировал наши бескозырки увидел, что из нее делали модники, он не узнал бы своего творения. Ленты удлинялись, из бескозырки вынималась все внутренности из картона и она превращалась в блин – это была модная на севере – блеска. Надо заметить, что у каждого флота была своя мода. Бушлаты подрезались, модный бушлат сразу был виден, потому что заводская печать ставилась в нижней части полы, а на модном бушлате обычно оставалась часть печати, остальное срезалось. Суконки ушивали с боков, так что ее еле-еле можно было надеть. Брюки делали по-разному модными: вставляли клинья чтобы получить желанный клеш. Кроме того, брюки растягивали на фанерных клиньях, чтобы они стали шире, но эти модные брюки быстро становились не модными, т.е. садились. Когда началась эта эпидемия, а она повторялась, видимо у каждого набора. Наше начальство поступило просто: нас построили, по соответствующей форме, и выявило «модников». Потом их направили на вещевой склад и там поменяли модное на уставное старое, которое называлось БУ (бывшее в употреблении). Воротники оставили модные, т.е. линялые. Я тоже щеголял модным воротником, пока меня в отпуске не спросили: «Почему у Вас такой линялый воротник?». А было это в гостях, я разговорился с спросившим, и оказалось, что он тоже служил, но раньше на Балтике. Из этого разговора я понял, что такой воротник носят в части на корабле, но не в отпуске, где гражданские не понимают флотской моды. У меня был запасной гюйс и я, потом, его надел и в отпуск ездил, надевая новый воротник, чтобы не задавали вопросов. (воротник наз. еще гюйс.).
Из своих собственных наблюдений хочу сказать, что широкие брюки очень неудобны, особенно зимой. Снег загребают и намокают. Обувь тоже становится мокрой, но мода есть мода. Остальная флотская одежда удобна и сшита из отличного материала относительно того, что она для Севера не очень теплая, то для различных работ на свежем воздухе в [] вахте и тому подобное, была одежда как раз по климату и природным условиям: валенки, сапоги, [] теплые костюмы, полушубки, ватные брюки, фуфайки и теплые свитера. В конце мая мы уже полностью исчерпали учебную программу школы связи. Настроение у всех было приподнятое: мы готовились к дальнейшей службе. Сдали литературу, по которой учились. Вот, только не знаю зачем, у нас забрали конспекты. Из каких соображений? На службе я не помню ни [] конспектов по специальности. С тетрадями на острове было туго и исписав тетрадь мы предъявляли и нам выдавали новую, а у старой отрезали уголок, наверно, чтобы не получили по некоторые по нескольку раз. Бумага для писем ведь тоже нужна., стало как-то свободней и старшины [] командовали.
Чувствовалось окончание учебы, можно было на спортивной площадке задержаться и никого это не беспокоило. Старшины смен были довольны, ведь они первый год занимались воспитание молодежи. Началась сдача оружия и противогазов. Наш Колбеченков словно Шерлок Холмс выискивал малейшее пятно. Дни стояли солнечные, он подходил к окну, вынимал затвор и направлял луч солнца внутрь ствола, находил огрех и заставлял снова чистить. От усиленной чистки канал ствола уже не соответствовал калибру. Противогазы мы надевали на учебных тревогах, а в остальном их не трогали.
В некоторых противогазах побывали мышки. Наконец, с этими делами покончено: пирамиды стояли пустые.
---------------------«»----------------------
После того как стаял снег-все кругом стало как-то по-другому, появились в пейзаже новые детали и подробности. Многие матросы говорили: «Сколько мы не видели, будучи в таком отдаленном месте». Говорили одни, а другие, особенно северяне относились безразлично. Южане поговаривали, это, наверное, уже не придется тут побывать. В наших альбомах для песен была одна, которая начиналась так:
«Все слыхали про Север далекий
Но не каждый на нем побывал
Здесь стоят острова одиноко
Соловками народ их назвал.
Соловки омываются морем
Беломорской студеной волной.
Побывать тут считалось горем
Соловки раньше были тюрьмой».
Слова этой песни, написанные неизвестным поэтом душу, не веселили. Мы, в основном, стремились покинуть о. Соловки. С тех пор мне не удалось побывать на острове. Сначала учеба, потом работа, семья. Один раз я ехал в командировку. Зашел к купе разговор о Соловках. Один пассажир ездил туда туристом. Я не помню всего разговора, но отрывал остался в памяти. Пассажир рассказывал, что туристы наносят большой вред природе о. Соловки и не только туристы, а и приезжающие на остров за грибами и ягодами. Ведь след человека во мху остается на многие годы, так говорят знающие люди. Нежна и легко ранима уникальная природа Соловецких Островов.
------------------------«»----------------------------
Распределение прошло без нас, но нам сказали конечный пункт, куда ехать. Разные были пункты: Мурманск, Архангельск, Североморск (Ваенга) и г. Полярный. Подробностей не сообщали. Матросов сгруппировали по назначениям в команды, которые, так и назывались: Мурманск, Ваенга, Полярный и т.д. сначала вещи привели в походное состояние. У меня был чемодан (угол), в который влез весь мой аттестат. Потом, вытрусили наши постельные принадлежности. Ротное помещение приобрело тот же вид, что и осенью. Раздалась команда построиться, отъезжающим Мурманск-Североморск-Полярный. Мы распрощались с ротным помещением и вышли на причал. РБ-8 нас уже ожидал под парами, кричали чайки и свежий ветер развивал ленты на бескозырках. Мы построились с вещами на причале, нас пересчитали и скомандовали разойтись. На окне нашего кубрика сидел Николай Ушаков, я ему крикнул, чтобы он вышел попрощаться, но, что-то прокричали ветер отнес в сторону его слова. С тех пор мы не встречались, он поехал в Архангельск. Объявили погрузку, построили и по одному взошли на борт парохода. И тут я вспомнил песню, которую мне написал Романенко. Вот слова этой, не очень совершенной, с точки зрения стихосложения, но очень душевной песни. Называлась песня «Соловецкая прощальная».
Гудок прощальный над тихим рейдом
Гудит печально над головой.
Для мирной жизни, служить отчизне,
Мы уезжаем друг с тобой.
Винты вращаясь волнуют воду,
И пена плещет за кормой.
Прощайте остров и Школа связи,
Где мы учились, друг, с тобой.
Леса, озера в дали остались.
Просторы моря лишь видит глаз.
На век с тобой мы побратались
И не страшит разлука нас.
И так прощайте мы вышли в море,
Чтоб враг пробраться к нам не мог.
Границы наши в открытом море
Запрем мы крепко на замок.
Но пусть все знают число и месяц,
Пусть твердо держат в голове,
Чтоб друга встретить, приезд отметить,
Когда ему придётся быть в Москве.
В конце дописаны слова: «Прочитай эту песню вечером и вспомни остров Соловки, а также вспомни ты друзей, с которыми дружил». А дальше в альбоме следовало: о. Соловки У.О.С.Ф. 18/II/51 г. День выборов в Верховный Совет. РСФСР. В. Романенко. Мы пели эту песню еще зимой, когда до окончания школы было далеко. Теперь мы выходили из Бухты Благополучия, кто повторял слова песни, кто слова напутствия, которые сказал нам наш преподаватель, перед посадкой на РБ-8. Кажется это был Романов, капитан второго ранга, он вел у нас политику, пожелав нам доброго пути. Многие при этом вспомнили, что уже прошло, а было всякое и хорошее, и плохое. Мне же прощание еще запомнилось, кроме песни Романенко и напутствия Романова тем, что с Романовым стоял Казанцев. Меня всегда удивляло, что есть фамилии, мелькнувшие и запоминающиеся на всю жизнь. Это был наш особист. Глаза у него были, как у милиционера, когда Романов напутствовал нас он смотрел на нас ощупывающим взглядом.
Вот мы прошли Пионерский остров с сигнальным постом.
Отсюда бегали зимой по льду матросы и пугали часовых. Постепенно Соловецкий ансамбль стал уходить за горизонт. Мы вышли в открытое море. Я смотре на мори и думал: «Почему оно Белое?». День ясный и на одно мгновение мне показалось, что оно действительно белое. Сочетание солнечного света, возможно в определенное время дня, и морской воды, море мельком забелело и стало обычным. Началась не большая качка. Скоро мы пришли в Кем-порт.
Соловки остались в Белом море, но мы все унесли с собой память об этом уединенном месте на долгие годы. История острова от деяний Савватия и Германа до наших дней и теперь, включая, трагические времена лагерного периода острова. Описаны достаточно. Мы прожили на о. Соловки почти девять месяцев и нас никто не знакомил с местом проживания официально. Наша учебная программа была насыщена до такой степени, что в нее трудно было добавить еще и знакомство с островом, кроме этого имелись еще причины помалкивать об истории острова. Теперь это достаточно известно. Несмотря на это, мы стремились узнать об острове, как можно больше и унесли с собой в виде немногочисленных фотографий и воспоминаний. Кроме исторических фактов и уникальных построек о. Соловки, он неповторим своей природой, климатом, морем. К сожалению, мне так и не удалось еще раз побывать на острове, но я все эти годы интересовался литературой о его истории и природе. Проведенные на о. Соловки девять месяцев послужили еще и акклиматизацией южан, воль, это было сделано или невольно, но после острова мы попали на Баренцево море, но это уже произошло после Соловков. Моя дальнейшая служба показала, что я привыкал к климату по мере продвижения на север, [] в г. Полярный я провалялся там в госпитале. Но это случилось потом, а сейчас поезд нас мчал к станции Кемь. Эта поездка промелькнула так быстро, что в памяти ничего не осталось. Помню только, что перед посадкой в поезд я заспорил с одни матросом (Сельнин) около паровоза. Предметом спора была дышловая система паровоза. Очевидно, этот матрос имел какое-то отношение к железной дороге, паровозам на гражданке. Потом, уже на станции Кемь, я поприветствовал, какого-то главного старшину, а он мне не ответил, я догнал ребят, идущих впереди, сообщил им это, и мы решили, что приветствовать нужно только офицеров, да и то повыше званием. На сопровождающий взял билеты, и мы стали ждать прихода поезда. Мне хочется заметить, что мы, наверное, получали деньги, немного, на мелочи, но я не помню этого и на дорогу нам не давали их, правда, мы находились в пути немногим более суток. Бывают такие пробелы в памяти. Потом пришёл поезд, мы погрузились и поехали на север. Дорога небольшая, сюда мы ехали ночь, обратно день. Мы прибыли в Мурманск прозрачной белой ночью. Обратный путь показался короче. За разговорами быстрее прошло время. Мы ехали довольно быстро, за окнами мелькали болота, чахлые деревья, дальше у горизонта синел лес, кое-где был еще снег (июнь м-ц). Юра Андреев ехал со мной вместе, мы сидели рядом у окна и смотрели на северный пейзаж. Я задремал, но меня разбудил возглас: «МурмАнск!». Скоро мы прибыли в этот большой портовый горд на севере. Выгрузились быстро и нас повели в порт. Порт в Мурманске большой. Шли мы мимо зданий и кранов, какие-то строений по деревянным мосткам, кругом хлюпала вода. Потом вышли на причал, мелькнули знакомые названия кораблей: «Ярмак», «Красин». Нас погрузили на шхуну , и мы пошли по Кольскому заливу. Дошли до г. Североморска. Я всю дорогу сидел на крышке люка и смотрел, на Кольский залив. При подходе к причал, вышел матрос с лег [] и увидев меня на том месте откуда он должен швартоваться сказал: «Ну салажонок бросишь []. Я забрал у него [] сложил на [] как меня учил Юра Андреев, раскрутил ее и метнул на причал где стоял, неопределенного возраста, мужчина. Он принял [] и вытащил причальную [] и [] с кормы выполнил, тут же [] вахтенный матрос, который назвал меня салажонком. Юра Андреев сказал: «Наши уроки не прошли даром!». Мы выгрузились на пирс и пошли в экипаж. Теперь тут не было болота и карьеров, а зеленел молодой парк. Экипаж тоже стал чище, чем осенью. Мы пришли и остановились у кормуа. Круг замкнулся. Появился, какой-то гражданский, наверное, проходивший комиссию, поговорил и уходя бросил: «Салаги». Ему ответили, что он вообще гражданский и добавили: «Перезимуй на Соловках». После этих слов он взглянул на нас как-то странно и быстро удалился.
-------------------«»---------------------
К нам подошел старшина, назвал несколько фамилий и в том, числе Андреев. Ребята отошли и попрощались. Мы с Юрой обнялись и тоже попрощались. Потом подошел к нам мичман и назвал ряд фамилий: Семененко, Кузнецов, Лиханин и Фадеев. Были названы еще фамилии, но я их не запомнил.
Нам предложили отправляться в г. Полярный. Взяли вещи пошли опять к заливу. На этом пути, я более внимательно рассмотрел парк и окружающий его ландшафт. Кругом была, как и осенью: черные дома, сопки и залив. Парк строили усиленно: всюду виднелись кучи гравия, песка, лежали и частично стояли по дорожкам скамейки. Я обратил внимание на трамплин, для прыжков на лыжах, он размещался на домах. Нас ждал катер, и мы отправились в путь. Становилось все светлее. В одном месте, где залив, не очень широк я увидел остров на нем сигнальный пост и домик, потом я узнал, что это островок, называется «Сальный». Прошли остров, свернули в пролив и попали в гавань, довольно большую. Пролив назывался Перейма, а гавань Екатерининской. От моря гавань защищал Екатерининский остров и остров Торос, гавань имела и другой выход мимо губы Палой. Все это я узнал потом. Солнечными лучами освещала амфитеатр города, спускавшегося к гавани, слева я увидел подводные лодки еще какие-то суда. Над гаванью на скале стояла мемориальная плита и на ней, что-то написано. Мы пришвартовались у морского вокзала и выгрузились. Наш сопровождающий повел нас по деревянным мосткам. Г. Полярный описан у Каверина в книге: «Два капитана». И точно, прошли «Циркульные дома», описанные в романе. Улица шла вверх, слева стояли: двухэтажные дома, а справа ущелье, мост, а на той стороне ущелья, похоже, Дом флота. Выше, по сторонам дороги стояли разбросанные финские домики, дорога уходила в сопки. На них стояли зенитные орудия, когда я обернулся, чтобы посмотреть, пройденный путь, я увидел, город, спускающийся к заливу. Светило солнце, наступало раннее утро. Мы подошли к двухэтажному рубленому дому с кирпичным цоколем и железной крышей. Дорога уходила влево по долине, а другая уходила в сопки. Слева долина кончалась. Ее тоже замыкали сопки. Вот и пришли. Дом этот стоял на окраине города Полярный. Дальше виднелась только водокачка и мелкие постройки. Здание размещалось Служба наблюдения и связи, сокращенно -СНИС. У здания ходил часовой с карабином. Такие карабины назывались, карабины кавалерийского образца. Было раннее утро, солнце светило на безоблачном небе. Весна дошла и сюда: сопки зеленели, воздух был чист и прозрачен. Время подъема еще не наступило. Хочу объяснить, почему я так подробно все описываю и впредь буду описывать. Дело в том, что теперь в той местности все изменилось настолько, что, наверно, если бы мне удалось побывать в местах службу, я бы их не узнал. В настоящее время этот процесс, видимо, приостановился, но предыдущие годы были годами бурного развития флота. Вот почему мне хочется рассказать о г. Полярном дней моей службы и постараться изложить все, как можно точнее, как это можно через многие годы. Дневников я не вел, записей не делал. Это не рекомендовалось. Остался от тех дней альбом с песнями и фотографии, а также память об этих отдаленных местах. Изменения в г. Полярном начались уже в 1955 г., когда Службу наблюдения, в которой я служил, перевели в г. Североморск, откуда я и демобилизовался. В 1955 г. после летних учений флота в конце августа. 25 числа. Это все произошло потом, а тогда мы приостановились у крыльца СНИС. Кругом камень, потом тут сделали палисадник, насадили карликовых берез и вход в здание стал более опрятным. В этом палисаднике играли в козла, были скамейки и столы и свободные от вахты стучали камнями. Играть в козла приходил начальник штаба, капитан третьего ранга, Матценгер Константин Иванович, личность очень примечательная, человек, который ко мне хорошо относился, но об этом тоже потом, а в это утро мы прошли мимо дежурного и поднялись на второй этаж. На поместили в комнате, которая, по всей видимости, служила для политических занятий. Когда раздалась команда дневального: «Построиться на завтрак!» Мы скромно сидели на своих вещах, но потом нас пригласили, и мы попили чай. Через некоторое время, пришли на службу офицеры и нас вызвали на процедуру прибытия на новое место службы. Мы стояли в коридоре и по одному заходили в кабинет, где сидел полковник Мимченов (начальник СНИС). Каждый из нас, докладывал, что прибыл такой-то такой из УОСФ для прохождения дальнейшей службы. Задавали вопросы и отпускали. Так я, Семененко, Лиханин и Кузнецов попали в ПКП-22 (подводно- кабельную партию номер двадцать два). потом, с нами беседовал старшина ПКП-22, мичман, я уже не помню его фамилии, он в скором времени ушел в отставку. Привели в кубрик и показали койки, так мы стали матросскими кабельщиками.
----------------«»--------------------
Первые дни службы на новом месте не оставили воспоминаний. В общем, распорядок дня и дисциплина, окружающая среда, мало отличалась от Школы связи. Если еще учесть, что мы новички и кругозор наш был очень ограничен. Мичман в ПКП-22, в основном, свои обязанности переложил на Ивана Горбатых. Он нами и командовал, потому что остальные его сверстники и ребята 1928-29 гг. рождения, которые составляли команду, были с ним на короткой ноге, в то время, потому что он сам, Горбатых, занимал должность старшины совсем недавно. Командовал партией капитан Клинков. Он был уже не молод, потом он получил звание майора. О Клинкове у меня осталось сложное чувство. С одной стороны, он был не очень строгий командир (технический офицер), с другой стороны у меня с ним в процессе службы произошло несколько случаев, которые оставили неприятные воспоминания, но, в общем, он был мужик неплохой. []
Иван Горбатых - деревенский парень, которой только на службе, наверное, узнал, что есть паровозы, но он к тому времени уже обтесался. Я вспоминаю его без положительных и отрицательных эмоций. Он ко мне относился осторожно и иногда, из-за угла, мог куснуть, но, в общем, я с ним жил дружно, как могли жить матрос с непосредственным начальством в первые месяцы службы. Остальные ребята ПКП-22 я опишу по годам. Представители 1928 года рождения: Калинин Л. И., Шапин О., Царев А. и Жадяев, в который до моего прихода был откомандирован и потом перед демобилизацией, вернулся обратно. Я немного времени его знал. Среди этих ребят ярким человеком был Леонид Иванович Калинин. (Лёшка). Он призывался в г. Горьком. Это был сложный человек. С одной стороны, он стремился сделать карьеру (он оно время был комсоргом). С другой стороны, он всегда становился в оппозицию Горбатых и с ним конфликтовали, правда, не зло. Он учился в вечерней школе в г. Полярном. От него я узнал, что на службе можно учиться, что я потом и делал. Лешка был человек философского склада ума и любил, так подзадорить своего собеседника, чтобы вытянуть из него побольше информации и узнать глубже, чем живет, спорящий с ним. По политическим занятиям мы все четыре года учили материал из «Истории партии». Этот курс ограничивался, в основном, первыми четырьмя (кажется) главами. Дальше четвертой главы шла философия и Леша любил поговорить об этой теме и всегда искал собеседника. В общем, он был хороший парень отзывчивый, добрый. Специальность он зал хорошо и Клинков часто обращался к нему непосредственно, а не к Горбатых. Он был очень сильный физически, как-то зимой мы всей ПКП-22 не могли его повалить в снег. Он стал и так, никто его не свалил, а на него налетали сразу несколько человек. С Калининым я был в добрых отношениях, когда он демобилизовался, я проводил его до причала. Потом, через много лет, я, будучи в г. Горьком, вернее не в г. Горьком, а в г. Семеново. Это под г. Горьким. В адресном справочном бюро я нашел его адрес и написал ему, он ответил открыткой. Так мы и переписывались я ему письмо, а он мне открытку. Однажды я поучил от него телеграмму: «Встречай поезд такой-то, Харьков число, время». Все было кроме номера вагона. Попробуй найти в поезде из 20 вагонов, ночью одного Калинина, которого я не видел много лет. Из этого «рандеву» ничего не получилось, т.е. встреча не состоялась. Первые годы нашей переписки, мы обменивались фотографиями, и я послал ему даже мой служебный телефон. Потом, что-то, около восьмидесятых годов, перестали приходить от него поздравления. Так оборвалась связь с Калининым. Что случилось? Можно только догадываться. Что-бы не случилось, в моей памяти он остался, волжским крепышом, блондин с приятной внешностью, располагавшей к беседе и контакту для любого дела. Остальные ребята 1928 года ничем не выделялись. Правда, Шапин Олег – всеобщий красавец. Однажды он привез из отпуска пачку своих фото. Он призывался из города ткачих – Иванова. Действительно, он выглядел на фото красавцем. У него выпрашивали фото для посылки заочницам. Некоторые ребята увлекались перепиской с заочницами. Царев Лешка из г. Рязани, небольшого роста выпуклыми глазами. Год рождения 1929 представляли: Фокин В., Р Костров и А. Волков. Фокин не выговаривал слова «крокодил», он говорил «крукодил». Ему объясняли, что надо говорить: «Крокодил». Он повторял, а потом снова забывал. Он говорил: «кажный», вместо: «каждый». Р. Костров пел на самодеятельности нашей части довольно неплохо. Был влюблен в девушку, которую звали Валентиной, а она не очень-то отвечала взаимностью. Я и сейчас его вижу, пишущим письма. Волков Толя – блондин высокого роста и страдал гипертонией, почему и носил волосы на голове. Нас стригли два года, кто болел, тому разрешали носить прическу, ну, конечно, в зависимости от болезни. Когда Волков бывал под мухой (он иногда выпивал, не смотря на гипертонию), он пел песню, в которой я запенил такие слова:
«Она богаты (часы) винимаить
Паутинками сверкаить».
Он привез на службу фотоаппарат – широкоформатный Берлин – 2 и все фото [] этого формата делал он. Печатал их, в основном, в небольшой мастерской. Вообще, он был компанейский паренек, спокойный и достаточно рассудительный.
Я с Аллой ездили туристическим поездом в 1963 г. по Прибалтике и заходили к нему, когда проезжали Москву.
Мои сверстники, тоже учились на Соловка, но в разных сменах. С Н. Лиханиным у меня были дружеские отношения. Коля – северянин, вдумчивый и спокойный парень. Г. Семененко – мой земляк. Он работал после службы на станции Харьков – пассажирский по своей военной специальности, мы с ним встречались. Он иногда помогал доставать билеты на поезд. Теперь он на пенсии, живет под г. Харьковом. о Славке Кузнецове ничего не могу сказать, кроме того, что он был толковый парень. Быстро осваивал специальность.
Вот такой был состав в ПКП-22, когда я начал служить в г. Полярном.
Потом каждый год приходили новые ребята, но о них я ничего писать не буду, кроме Вали Исакова. С которым мне привелось работать, но о нем я расскажу потом. Хочу пояснить, что мы работали по такой схеме: один старослужащий, более опытный и несколько молодых. Бывали случаи, когда для решения, какой-нибудь задачи мы наваливались, все так бывало довольно часто. Теперь я хочу описать то место, в котором мне пришлось служить. До революции г. Полярный назывался Александровское-на-Муроме с 1933 г., наверно, стал г. Полярный. История города тесно связана с промыслом в Баренцевом море рыбных богатств. Об этих временах напоминал огромный позвонок кита, который лежал около морского [] в г. Полярном. Северный флот его основания (1933 г.) и строительством послужило толчком к развитию всего края и г. Полярный в том числе. Конечно, когда я прибыл на службу то ничего не знал о городе, в котором мне предстояло служить. То, что я пишу о г. Полярном результат не одного года, и за это время я побывал почти всюду и по долгу службы и из стремления узнать лучше место службы. Г. Полярный не очень большой город, он раскинулся на сопках и долинах, примыкающих частично к Кольскому заливу и Екатерининскому проливу. Восточная окраина г. Полярный выходит к Кольскому заливу (губа Кислая), а западная – ограничена губой Палия []. Северная опускается к Екатерининскому проливу, а южная теряется в сопках. Местность очень неровная, сопки, ущелья, болота. За городом в сопках много озер, которые летом прогреваются незаходящим солнцем и в них можно купаться, что мы и делали. В Кольском заливе вода всегда холодная, и я не слыхал, что бы кто-нибудь добровольно купался в заливе или в море. Как-то я использовал возможность измерить температуру воды в Кольском заливе зимой в Тюве губе. Специальным термометром, произвел измерение воды у берега, температура ее была +1,5;С верхних слоях воды. В то время г. Полярный состоял из двух условных районов: Старого и Нового. По берегу Екатерининской бухты располагались причалы и стоянки судов, базирующихся в г. Полярном. Тут базировались подводные лодки, охотники за подводными лодками, плавбазы. [] был большой и занимал в городе бОльшую его площадь. На рейде стояли подводные лодки. В войну даже начали строительство подскального рейда, но строительство было только начато. В войну штаб Северного флота располагался в Полярном, потом его перевели в Ваенгу, теперь (с 1950 г.) г. Североморск. От построенных, за время пребывания в г. Полярном штаба Северного флота, домов город стал больше, наверное, он расстроился и когда дизельные лодки стали заменяться атомными . В старом Полярном частично располагался подплав с его зданиями и службами. Помню одну прямую улицу, которая начиналась у почты и уходила в сопки. Названия ее я не забыл, но она была достаточно пряма. В старом Полярном был причал в Кислой губе, там же расположилось кладбище. Тыл флота находился тоже в старом Полярном (организации снабжения флота). Располагались там и казармы береговой обороны. Где служили солдаты, у которых первых два воинских звания – морские: матрос и старший матрос. Дальше шли общевойсковые звания: младший сержант и т.д. В жилых домах старого Полярного жили члены семьи офицеров и обслуживающие моряки службы гражданских и сверхсрочной. В новом Полярном были дома в 3-4 этажа. Тут располагались: штаб БО (береговой обороны), Базовый клуб и госпиталь, комендатура, а губа «работала» в Старом Полярном. Были и стадион, на котором сражались команды «Подплава» и «Овра» (охрана водного района). Стадион был сделан из ущелья. После моста, идущего в Базовый клуб днище ущелья засыпали и выровняли. Зрители располагались частично на скамейках, а, многие стояли просто на склонах. Как-то зимой, матрос упал с моста, в снег и убился, его долго искали и только весной его обнаружили под мостом. В г. Полярном был хороший Базовый клуб: просторные фойе, кинозал, плавательный бассейн. Кроме этого, в городе имелось все, для более или менее нормальной жизни, не только военных, а и гражданских: магазины, ателье, парикмахерские. Из г. Полярного можно было рейсовым катером добраться до г. Мурманска и г. Североморска. В городе Полярном встречались летчики в чёрной форме с голубой окантовкой на погонах, пограничники с зелёной окантовкой. Моряки, которые стояли на страже границ, интенданты с малиновой окантовкой. (морские интенданты). Красная окантовка была у матросов береговой обороны, но больше всего встречалось матросов с черной окантовкой на погонах (плавсостав). Солдаты охраны, солдаты морской пехоты, зенитчики в общем жизнь кипела: шел шестой год после войны. Из Старого Полярного в Новое – вела дорога мимо СНИС и озера, на берегу которого стояла водокачка. Туда можно было, также попасть по деревянным тротуарам и мосткам и через сопку, а также по дороге, которая шла вдоль причалов по берегу гавани. Дома были деревянные в несколько этажей и кирпичные в 3-4 этажа. Самые высокие располагались у причала, циркульные дома и дома недалеко от Базового клуба, госпиталь – большое здание. Было много двухэтажных домов щитового типа, финских домиков, разбросанных по сопкам.
Сразу за нашей командой, за болотом, начинались сопки, покрытые зеленым мхом и карликовой березой. Летом в тундре много морошки и черники этого винограда севера. В озерах водилась рыба, но мы ее никогда не ловили. На витамины нас отпускали в сопки. Мы наедались черникой до отвала и с черничными ртами возвращались в часть. Росли в тундре и грибы. Я не знаю, как их там называли, они очень похожи на наши маслята, но большие по размеру и так много, что сбор грибов не вызывал спортивного интереса. Климат в г. Полярном достаточно суровый. Солнца зимой уходило за горизонт и наступала полярная ночь. День был очень короткий, только в феврале показывался из-за горизонта край солнца. Постепенно оно полностью выходило на небосвод, не заходило, а только чуть-чуть опускалось в западной стороне горизонта и снова поднималось, не заходя за горизонт. Зимы, как правило, снежные с сильными ветрами. С моря ветер – снег. С суши ветер-мороз. Наметало столько твердого, как камень снега, что заметало полностью финские домики и дороги. Машины ездили, по прочищенной дороге. Их не было видно. Не дорога, а глубокая траншея. Долгая зима, но особых морозов я не помню. В Харькове бывают морозы до -35;. Тут же, при таких морозах, замерзал Кольский залив. На улице дышать становилось трудно, потому что воздух насыщался кристаллами льда. По Кольскому заливу прекращалось движение, пока ледокол не прокладывал фарватер. Таких зим я помню всего одну, но ветры дули настолько сильные, что валило с ног. С вахты и на вахту радисты, ходили по несколько человек. В мае месяце в г. Мурманске праздновали «День Севера» с гонками на оленях, заряженных в сани. Устраивали гонки на лыжах, скоростные спуски с сопок. Лето наступало в июне и продолжалось мало. Обычно, в июле начинались дожди, и тундра набухала от влаги. Если лето продолжалось дольше чем обычно, то тундра пересыхала и самовозгоралась, начинались пожары. Выгорало все, все что могло гореть. Столбы линий связи устанавливались на камне с помощью сруба из бревен (как в колодец, только поменьше). В сруб вставляли опору и пустоту закладывали камнем, добро кругом камень. Пожары сильно вредили опорам, вызывая аварии. Кроме этого, пожары были с большим [] дыма и Кольский залив полностью заволакивало [] пеленой. На заливе начинали работать колокола, которые специально для этой цели, устанавливались по берегам залива. Колокола звонили, бам-правый берег, бам, бам-левый берег. После пожаров надолго оставались черные, безжизненные скалы. С этими колоколами связано интересное воспоминание. Как-то раз, мне пришлось побывать у маячников, они не только следили за маяками, мигалками, а и звонили, когда в этом была необходимость. Обычно колокол стоял на треноге где-нибудь ближе к заливу, от него трое [] в помещение []. Подошел я к (мне нужно было переговорить с человеком, обслуживающим сигналы) никого нет, тихо, дымно и колокол –бом! Постучал. Тихо. Захожу в помещение и вижу на кровати, по всей видимости, спит маячник. К ноге привязан трос, и нога дергается, а человек спит. Я не поверил своим глазам. Оказалось, действительно он спал и дергал – привычка!?
Потом, мне приходилось сидеть маячников, играющих в козла, с тросом на ноге, он играл и дергал. Одно другому не мешало! Тренировка!?
Описание природы, той местности, где мне выпало служить будет неполным, если я не скажу о море.
Море, носящее фамилия известного [] мореплавателя, Виллема Баренца, сурово, как и его судьба . Баренцево море серо-свинцовое, всегда неспокойное, хмурое в [] печальных [] берегов – полярное море. Однако, сказанное не уменьшает его притягательную силу и зовет в свои просторы не чуть не меньше, чем любое другое. В прошедшую войну много оно поглотило, укрыло волнами, но конечно, не всё: море есть море и этим все (много) сказано.
Описывая г. Полярный и его достопримечательности, природу севера я отвлекся от основного направления моего рассказа. Первый месяц службы не оставил воспоминаний. Служба пока отличалась от учебного отряда несущественно: тот же подъем, физзарядка и питание. На работу нас не спешили ставить. Мы постепенно втягивались в службу. Однажды, нас послали за кустарником, который хотели высадить около здания СНИС. День был серый, а потом пошел дождь со снегом. Кусты [] в Тюве (это залив, губа против []). Мы носили эти заснеженные деревья с берега на судно. Промерзли и промокли. Деревья карликовые, мы привезли и посадили, потом площадка перед домом имела приличный вид. На другой день я проснулся с опухшими суставами рук и температурой. Меня отвели в санчасть, и старший лейтенант Скобарь [], и он меня направил в госпиталь, предварительно осмотрев и померив температуру. Вот так получилось, как на Соловках опять госпиталь. Дождь, плохая погода старший лейтенант решил меня отвезти. Легковых машин в части не было и нас доставила грузовая машина. Я сразу попал в руки медицины. Меня [] как нестранно довольно теплой водой, и дели по госпитальному: пижаму, брюки и даже под пижаму надели майку. Мое форменное обмундирование положили в ящичек и сказали номер. Потом меня привели в большую палату и уложили в койку у окна. Я плохо себя чувствовал и не обратил внимания на моих соседей по палате. Пришел доктор и начался осмотр. Потом, меня оставили в покое и принесли поесть.
Лечили меня не очень усиленно, но, наверно, диагноз был поставлен верно, и прописаны нужные лекарства. Так я пролежал несколько дней в койке и почти не вставал. Через несколько дней мне стало лучше и появилась потребность к общению. Палаты была на 10 человек. Широкие окна на окнах, цветы. На противоположной окнам стенке, тоже были окна для освещения коридора. Я плохо помню тех, с кем лежал в этой палате. Рядом со мной стояла пустая койка с одной стороны, а с другой, через проход у стенки, лежал человек примерно моих лет, а может и старше. Потом, когда мы познакомились этот парень, оказался подводником и лежал в госпитале после аварии. Служил он третий год. Мы с ним беседовали, он призывался из Курска, и мы оказались почти земляками. Лежали в палате ребята из разных частей, в основном, молодежь. Когда я стал маленько выздоравливать, рядом со мной положили молодого парня, на обследование, как он сам сказал. Фамилия его была Федоров. С первых же дней как он попал к нам в палату, его окружала какая-то тайна. Его часто уводили на осмотр, он как-то держался неестественно, почти не разговаривал с нами, все что-то пересматривал в своем бумажнике. Потом я заметил, что через коридорное окно за ним незаметно следят. Так продолжалось несколько дней. За это время я стал лучше себя чувствовать и даже ходил по палате. Мне грели суставы, давали какие-то порошки и лекарства в длинных лодочках с ручкой. Сначала я все принимал, а потом стал выливать, содержимое лодочек, в цветок на окне, конечно, когда никого не было в коридоре, а это бывало редко, потому что как раз в этом месте стоял шкаф с медикаментами и тут же их раскладывали по назначениям. Однажды, моего соседа вызвали, как-то, так что он не взял с собой бумажник. Это, наверное, сделали специально. За ним зашла сестра и сходу забрала его, он не успел взять из тумбочки свой бумажник. Как только они ушли (Федоров с сестрой), пришел, какой-то офицер в белом не с его плеча халате и спросил: «Где тумбочка Федорова?». Мы показали, и он взял его бумажник и вышел. Потом бумажник принесла сестра. Мы ее спрашивали, что это значит, но она ничего не сказала и быстро вышла. Днем, после обеда мы обычно спали: не было никаких процедур. Я заснул, а когда проснулся моего соседа уже не было, его увели. Потом, кто-то узнал у сестры, что это лежал симулянт, который не хотел служить и симулировал желудочные колики. В бумажнике у него лежали, какие-то пилюли, он их принимал, вызывая боли. Симулянт и все. Разные бывают люди: мой сосед, которого сильно помяло, мечтал скорее вернуться на службу. Федоров здоровенный парень прилагал все усилия, чтобы не служить. Разные бывают и ситуации. Некоторые ребята уже успели жениться и оставили жен дома, на этой почве мне приходилось всю службу встречаться с различными трагедиями. Постепенно я познакомился с ребятами и, особенно, с Шелко, моим соседом. Я с ним встречался после госпиталя. Его болячка зажила. Когда мы встретились после госпиталя, он оказался старшиной второй статьи и при встрече узнали друг друга, как матросы. Я с ним ходил на подводные лодки. Его все знали и у него всюду были друзья.
В госпитале я брал книги из библиотеки и с жадностью читал. За время службы мне приходилось читать только уставы и учебники по специальности, а тут серия ЖЗЛ (жизнь замечательных людей). Потом я долго читал все, что мог достать из этой серии. За чтением и процедурами время шло быстро. В нашей палате лежал парень с белокровием, он постепенно угасал и его перевели в другую палату, больше мы его не видели. Выздоравливающие устраивали различные шутки, госпитальные, так сказать. Многие ребята лечили разные желудочные болезни. Так вот, группа выздоравливающих, несколько человек, ходили и смотрели, в какой палате ставят клистир. Потом, все быстро занимали в гальюне все кабинки и клистированный с широко раскрытыми глазами, вбегал в это помещение и рвал ручки кабин, занятые шутниками! Потом находился сердобольный и уступал ему место и все кончалось благополучно. Постепенно мое здоровья наладилось и после осмотра меня признали годным к дальнейшей службе, через некоторое время выписали. Хорошо помню, как мне выдали мою одежду, и я облачился в матросскую форму. Вышел из госпиталя и огляделся. Ведь, я, будучи уже больше месяца в г. Полярном, еще не ходил по улицам сам. Первые шаги в сопровождении провожатого и на машине в госпиталь- вот и все мое знакомство с городом. Быстро сориентировавшись, я добрался до своей част, и доложил дежурному, что прибыл из госпиталя. В кубрике пусто- все разошлись по работам, и я сидел и не знал, куда себя деть. Моя койка была в том же состоянии, в каком я ее оставил и на том же месте. Вот так я сидел один и мечтал. Вошел в кубрик офицер старший лейтенант. Я встал и молча смотрел на него. Он спросил меня кто я. Я представился. Потом началась беседа, которая очень мне напомнила Соловки и особиста Каданцева. Это тоже был особист, наверное, он уже переговорил с матросами, прибывшими со мной и подождал меня. Те же вопросы, что и тогда, вроде, ничего не значащие. На прощание он меня предупредил, чтобы я никому не говорил об нашей беседе, и еще сказал, что у меня грязная тельняшка и ее нужно постирать. Я доложил, что я из госпиталя и он ушел. Потом я его встречал один – два раза за всю службу.
-----------------------«»---------------------
После госпиталя я быстро вошел в служебную колею, но мои однокашники уже месяц работали, на это я сначала не обратил внимание. Однако, потом в дальнейшем это имело значение в том смысле, что я отстал от своих ребят в освоении специальности, группы, работающих были укомплектованы. Мне приходилось работать то с одним, то с другим. У нас недалеко от здания СНИС была кабельная мастерская, в общем, благоустроенный сарай. Стенки внутри кто-то оббил старыми картами, [] полотно. Карты были разные и школьные, географические полушария и морские, как они попали в кабельную я не знаю. Мастерская делилась на два отсека: один большой другой маленький. В большом мы работали, а в маленьком отдыхали, печатали фотографии, иногда играли в козла. Стояла наша кабельная мастерская между дорогой к болотам.
Здание СНИС в г. Полярном было в то время последним домом, а дальше шло болото и сопки, я не считаю зданий, которые выполняли функции вещевого склада, склада ГСМ и подсобное хозяйство. Они стояли по дороге в старый Полярный против болта или низменности, расположенном на каменном ложе. СНИС стоял на развилке дорог одна шла в старое Полярное, а другая к подстанции и зенитной батарее, кроме того, дорога уходила далее до самого г. Мурманска, который раскинулся на противоположном берегу Кольского залива. Эту дорогу строили в войну.
Здание СНИС стояло на склоне сопки и имело с одной стороны два этажа, и с другой три. В выравнивающем цоколе, со стороны входа была дверца для засыпки угля в кочегарку. Через эту дверцу, еще в войну, да и потом, матросы бегали в самоволку.
Здание СНИС имело крыльцо с двумя маршами лестницы-трапа, которые вели к входной двери. При входе вправо был коридор, в котором располагались кабинеты: начальника СНИС полковника Мелчакова начальника штаба СНИС капитана второго ранга К.И. Матценгера и заместителя начальника СНИС по политической части полковника Скворцова, тут же была секретная часть и другие кабинеты. Против этого коридора располагалась кают-компания и при входе стоял столик рассыльного. Рядом с кают-компанией строевая часть, а против входа располагался дежурный по части. За ним коридор поворачивал и тут располагались кабинеты интендантов. Дальше шел расширитель тут было отведено место для того, чтобы гладить обмундирование. В этом же коридоре обычно проводили инструктаж суточного наряда. Сюда выходили двери двух кубриков: прикомандированных и учебного класса (в период моей службы). Против строевой части был вход на лестницу-трап, который вел на камбуз, в кочегарку и телефонную станцию при повороте вниз, а наверх- выводил на второй этаж, где снова был коридор, в котором располагалась санчасть и изолятор., кроме этого тут была финчасть, умывальник и жилой кубрик. Справа располагался коридор, в котором были: библиотека, ленкомната, несколько кабинетов и большой жилой кубрик. В него выходили двери двух кубриков поменьше. В одном размещалась ПКП -22, а рядом в кубрике никогда не было постоянных жильцов. Далее, лестница – трап шла в чердачное помещение выходила на крышу, где стояла стеклянная будка, в которой в войну находился часовой. На крыше (по ее гребню) шла дорожка с ограждением, чтобы часового не вдуло ветром. Вокруг здания СНИС располагались строения: склады, овощехранилище, склад ГСМ, подсобное хозяйство и домик, в котором работал портной. Был еще одноэтажный дом, в которой жили радисты подплава и располагались мастерские СНИС. В начале службы мне часто приходилось ходить в караул: летом, когда солнце ночью светило, как днем, зимой под северным сиянием. В результате этого, я хорошо запомнил и оценил, как все был расположено, и также построено. На разводе рекомендовалось ходить так, чтобы свой объект и окружающие дома были в поле зрения часового (так однажды часовой предупредил пожал в финском домике). Здание СНИС было обеспечено всем необходимым для функционирования: водой, электричеством и канализацией, не было бани. Если учесть, что это было на 70 градусе северной широты, то это совсем хорошо. Это здание стало моим вторым домом на годы службы. Отсюда я уезжал в отпуск и на долго отлучался по работе и по службе, но всегда возвращался домой в г. Полярный.
Командный состав службы наблюдения и связи состоял из офицеров, мичманов и старшин срочной и сверхсрочной службы. Мне приходилось общаться по службе и во время работы со многими офицерами и сверхсрочниками. Командиром СНИС был полковник Мельчаков. С ним мне мало приходилось сталкиваться, я видел его военные фотографии, которые были сняты на Рыбачьем. Кроме того, когда мы его сопровождали несколько раз в море по разным служебным делам, связанных со связью и наблюдением. Я всегда его видел на ходовом мостике и часто, когда мы проходили по Кольскому заливу и выходили из него, он световым прибором переговаривался с постами на берегу, с нами были и офицеры с морским званием, но они никогда не работали на МСДП (морской сигнальный световой дальнего действия прибор). Начальник штаба нашего подразделения был капитан второго ранга, Константин Иванович Матценгер. Он был интересный человек и ему я многим обязан. Он разрешил мне зимой посещать Вечернюю школу в г. Полярном. Его любили матросы, побаивались старшины, и он давал, если заработал, разгон и сверхсрочникам, и офицерам. Матросы за глаза его называли: «Мац». Константин Иванович, по комплекции был похож на Суворова. Худощавый, небольшого роста, быстрый в движениях, брюнет. Говорили, что он был из беспризорных и носил фамилию немца-колониста, усыновившего его. В войну он оканчивал какое-то училище и это училище отступало через Керчь и Чушку на Кавказ. Он сам рассказывал, как они изорвали матросские полуботинки и [] брюки, как их бомбили. В г. Полярном была его семья. Жена и двое сыновей. Он был справедливый и строгий. Как-то после амнистии, в 1953 году к нам прислали на переподготовку бывших зэков. Они бузили и Матценгер их усмирил, устроив словесную дуэль с главным заправилой. После этого бывшие зэки были готовы за «Маца» и в огонь, и в воду. Через много лет мне пришлось по работе быть в г. Ленинграде, там я встретил сослуживца Толю Зорина, нашего библиотекаря, радиста и умельца. О нем я расскажу дальше. Тогда в Ленинграде, он (Зорин) мне рассказал, что «Мац» стал капитаном первого ранга, заболел и переехал в г. Ленинград, работал в академии. Константин Иванович работал руками и неплохо. Из отпусков, по его просьбе, многие привозили ему мелкий инструмент. Когда я был в отпуске, он прислал мне письмо, в котором просил достать ювелирные тисочки и еще что-то. Я не полностью выполнил его заказ, но кое-то привез. Он работал при академии уже больной, это было где-то после 1965 года. Потом болезнь его доконала, он умер и похоронен на Волковом кладбище в г. Ленинграде. Мало было людей, которые так ко мне относились, как он и ценили мое мастерство. Я и работал, старался и получалось. Под командой Матценгера были наши Плавсредства, которые базировались в Палой Губе, это рядом с Полярным. Все командиры наших кораблей его любили, он же их не давал в обиду, и они это знали очень хорошо.
Другие офицеры, с которыми мне проходилось сталкиваться по работе и службе. Это были офицеры с инженерным образованием. Один капитан (я не помню его фамилии) помогал мне по математике, когда после перерыва, я начал заниматься в Вечерней школе. Он здорово знал алгебру и геометрию и с его помощью, я быстро наверстал упущенное. Через Колю Дорошенко я был в хороших отношениях с капитаном-лейтенантом А. Парамоновым. Андрюша, как его называл Дорошенко. Интересная личность был старший лейтенант Попов, который командовал радистами (потом его подразделение отошло к подплаву). Попов был специалист по антеннам, типичный технический офицер и подчиненные часто подводили его под всякие неприятности. Его подразделение находилось недалеко от СНИС в одноэтажном доме, где была мастерская и жилой кубрик. Одно время его люди жили рядом с нами, я с ними был хорошо знаком. Это были специалисты своего дела, но любили выпить. Как-то раз, к Попову прибыл поверяющий из штаба флота. Он осмотрел мастерскую и жилое помещение. Этого поверяющего, из строевой части флота, все боялись. Я не помню его фамилии, но он писал в нашу флотскую газету «На страже Заполярья» стихи под псевдонимом «Железный». Так вот, он вышел в коридор после смотра жилого кубрика и остановился у ящика, который стоял около двери, наверно, это была тара от антенной аппаратуры. Попов отошел. «Железный» был невысокого роста, просто маленького, и в ящик не мог заглянуть. Тогда он громовым голосом потребовал: «Банку мне» (банка- это скамейка). Ему принесли банку, он на нее взгромоздился и с этой высоты, заглянув ящик, грозно закричал: «Лейтенант Попов, подойдите ко мне!». Старший лейтенант думал, что поверяющий ошибся в звании, и поправил его, но Железный изрек с банки: «С этой минуты вы лейтенант!» когда Попов заглянул в ящик, то позеленел: в ящике лежало достаточно пустых бутылок из-под спирта. Сложилась такая ситуация, что бутылку некуда выбросить. В окно, но под окном скала и зимой, а это было зимой, продувается ветром и снега на ней нет. В сопки ходить выбрасывать – лень. Вот и стал лейтенантом Попов. Потом, в г. Мурманске, он оскандалился в кинотеатре и стал младшим лейтенантом. Далее я не знаю, что следовало. У меня и сейчас есть книга: «Орфографический словарь» с надписью Попов. Из мичманов достаточно яркой личностью слыл мичман Четырин. Он был радист по специальности и рьяно нес службу. Он ходил с несколько повёрнутой головой, казалось, что он делает все время равнение налево. Говорили, что в детстве его боднул в шею теленок, но это не помешало ему успешно воевать и воспитывать радистов. С мичманом Четыриным у меня случилась довольно поучительная история, характеризующая матросскую среду. У нас проводили политические занятия регулярно, в тот год вел их мичман Четырин. Мы собирались в Ленкомнате за длинным столом и слушали историю партии. В перерыв кто-то подставил поломанный стул. Этот стул я машинально подвинул, туда где сидел наш преподаватель. В общем, это вышло не нарочно, и когда Четырин вошел, «равнение направо», и важно сел на свое место, стул под ним стал оседать. Я, и еще один старшина, не дали ему упасть. Кончилось занятие и все, как будто закончилось, но не таков был мичман Четырин, он долго расспрашивал, кто подставил стул? Все молчали и говорили, что это случайно, в общем, так оно и было. Он долго не мог успокоиться. Потом мы делали совместную работу: Четырин, Дорошенко, Зорин и еще несколько матросов. У меня с мичманом сложились хорошие отношения. Как-то я ему сказал, что косвенно стал виноват в том, что он чуть не упал на занятиях. Четырин разнервничался, забегал взад и впереди сказал: «Попался бы ты мне тогда Фадеич! Теперь все прошло, и я на тебя не сержусь, но матросы, а! ни слова, ни полслова. Молодцы!». Как-то, по службе, мне пришлось побывать на полуострове Рыбачьем на месте боев, где были остановлены хваленые дивизии «Эдельвейс». В одном месте Четырин сказал: «Тут стояла наша землянка». Потом, походили, походили и он показал место где располагался камбуз. Ни землянки, ни камбуза я не увидел: все было покрыто мхом, только где стоял камбуз лежала груда почерневших тресковых костей и совершенно проржавевшие консервные банки. Тундра скрыла следы войны, только память сохранила это место. Он много рассказывал о войне в Заполярье.
Был еще один мичман, который мне запомнился. По фамилии Пиндык. Он служил очень давно и помнил, как [] летели на [] и, несмотря на это, что их маршрут проходил через г. Архангельск, в г. Полярном держали ухо востро. Наверное, тогда и организовали такое подразделение молодого флота, которое бы [] радиостанцию и радистов? Дело в том, что мы служили в таком месте где в 1936-1937 гг., когда осуществлялось покорение полюса, зимовка в Александровском – на- Муроме являлось делом не простым – новым. Мичман, рассказывал, как следили за полетом самолетов на полюс, живо интересовались работой станции Северный Полюс. Кроме таких интересных сведений, Пиндык был симпатичный человек с украинским юмором, любил шутку.
В реде сверхсрочников служили главные старшины. Я сталкивался по службе с главным старшиной, Колей Сидоровым, он- радиоспециалист, чем он занимался у нас я не знаю. Мне помнится, как он ремонтировал приемники. Его попросил один офицер, из нашей части, посмотреть радиоприёмник. Коля никогда не отказывал в помощи. Я никогда не видел, чтобы он, что-то ремонтировал. В тот раз он посмотрел приемник и вынес на холод и там ставил. Через несколько дней [] холоде, он заработал и его возвратили []. Коля потом, посмеивался и говорил: «На холоде из приемника выползли прусаки-насекомые, которые перемыкали цепи приемника, и он заработал». Служил у нас старшина Кулаков, который обладал феноменальной памятью. Он помнил все телефонные номера. Его шутя спрашивали: «Старшина, какой телефон был, во время войны, у заместителя ком. флота по строевой части?». Кулаков почти не задумываясь, называл телефон. Те, кто с ним служил и бывали [] на вахте, телефонным справочником не пользовались, его заменял старшина Кулаков. Несколько раз я видел, как он под гармошку плясал русскую. Был он по званию главным старшиной, но по какой-то причине так и ушел в отставку главным старшиной.
Мрачной личностью был старшина Юрасов. Его называли «мичман с лопатой», потому что был армейским старшиной. Его переодели в морскую форму, а звание осталось прежнее. Командовал он подразделением, которому такой старшина необходим. Старшине Юрасову подчинялись строители, которые жили вместе с прикомандированными в одном кубрике. Старшина гонял строителей, его побаивались и прикомандированные. Соблюдать дисциплину у этой команде было достаточно трудно.
----------------«»------------------
Служил в подразделении Юрасова старшина первой статьи, Паша Турнов, какой из строительных специальностей он владел не знаю, он был специалист в другой области. Прикомандированные в некоторой степени состояли из отпускников. Прибывая с плавсредств и точек, отпускники [] обычно хорошо одеты первый срок с деньгами. За службу нам платили хорошо, так что на отпуск можно было собрать. Паша Турков решил «подзаработать». Прикомандированные отпускники, обычно не задерживались долго. Их оформляли и в дорогу. Паша поджидал того момента, когда отпускник уже готов, из его чемодана изымал деньги и прятал в баталерке. Обычно торопились отправлять, да и ребята спешили домой, и они забывали все, даже деньги. Не проверив вещи, мчались скорей на рейсовый до Мурманска, а часть денег оставалось у Туркова: он – «благородный человек» и забирал не все. Старшина Юрасов следил за ним после ряда таких случаев. Попался он на матросе или старшине, я не помню, по фамилии Баурин. Это фамилия мне напоминала мне фамилию моего дедушки Баулина. Так вот, получил этот Баурин деньги на пост и не успел положить в сейф в финчасть. Оставил в кармане пачку денег. В кубрике прикомандированных ему дали койку, т.н. он не успел уехать на пост. Случилось так, что рядом стояла койка Тукова. Следующий день был авральный, и Турков встал с подъемом, а Баурин, будучи прикомандированным, продолжал спать, очевидно, Юрасов не прибыл в часть на подъем, к тому времени Юрасов привез в г. Полярный жену, и она его командирский пыл несколько уняла. Турнов или знал, что у Баурина деньги, или, когда одевался случайно наткнулся на них и по «ошибке» надел не свое обмундирование. Потом, поняв ошибку, через некоторое время, Баурин еще спал, передодел свое. Баурин, что-то видел, но почему не пресек сразу не знаю. Я видел, как Баурин колотил Турнова. Деньги нашли в вещах Турнова, он успел их отнести в батальерку. Турков был, после Юрасова вторым лицом и имел ключи от батальерки. Скоро воровство Туркова стало всем известно. Многие вспомнили свои странные пропажи. Начальство оказалось в тяжелом положении: судить – значит громкая огласка, этого не хотело командование.
Решили Турнова разжаловать и уволить с таким документом, что бы он попробовал с ним поработать. Ему дали справку, что он уволен из рядов ВМФ за воровство. С этой справкой он нигде не мог устроиться работать, даже пастухом. Кому нужны открытые воры? Паша бомбардировал нашу часть письмами, в которых слезно просил дать ему другую справку. Я не помню, чем кончилось эта история, возможно, уехал в отпуск или на задании. Это был хороший урок для тех, кто любил поживиться за чужой счет.
------------------------------«»---------------------
Оканчивая воспоминания, которые я назвал: «Первый год в армии», мне хочется закончить тем, что написать еще о море, несколько шире поставленной темы. Это желание возникает из того, что море до сих пор волнует меня. За прожитые годы мне привелось повидать пять морей: Белое, Баренцево, Балтийское, Черное, Азовское и море, о котором поют: «Славное море – священный Байкал».
Белое море первое, которое я увидел в двадцать лет. Путешествие на о. Соловки осеню и с острова весной мои первые морские путешествия. Кроме того, зимуя на о. Соловки, мне довелось видеть это море замерзшим, до самого горизонта и весной наблюдать, как оно очищалось от ледяного панциря. Следующим морем, должно быть Баренцево, но сначала мы познакомились с Кольским заливом, направляясь на место службы, и о море Баренца могли судить о его весеннем дыхании, которое было достаточно холодным. Знакомство с суровым нравом этого моря произошло несколько позже.
После службы я был на Черном море очень недолго. После северных морей Чёрное море поражало природой, солнцем, пляжами и отдыхающими. Если Баренцево море обрамлялось суровыми скалами, то Черное – пляжами, переполненными купающимися и загорающими. После первозданной тишины Севера, берега Черного моря с шумом и очередями впечатления не произвели, а привыкнуть я не успел. Когда на прогулочном катере нас катали по Черному морю, то по цвету волн, неба, окружающая нас стихия была очень отлична от северной и не мудрено. Балтийское море я видел в берега в двух местах в г. Ленинграде и Рижском заливе. Красин его сиро [] чем на Черном, и оно тоже имеет только ему присущую цветовую гамму. Азовское море я знаю лучше, потому что часто бывал в г. Жданове по работе. Командировки были длительные и море привлекало меня в разные время года. Осенние штормы и летний штиль, несмотря на то, что оно почти уничтожено человеком, его деятельностью, прекрасны и своеобразны. Берега, размытые штормовой волной, строения, которые пострадали от размыва берега, песчаные пляжи и удивительное сочетание моря и поля. Зимой я ходил по замерзшему морю до канала, который соединял г. Керчь и Жданов, по которому лихтеры возили агломерат (сырье для доменных печей) на метзавод Азовсталь. Берег исчезал в тумане и только мои следы на снегу, покрывающему лед, приводили меня обратно в этот морской город. Азовское море очень мелкое и флот передвигается только по каналам, прорытым землечерпалками [] снарядами. В море много балок, через которые даже в незначительный ветер перекатывается волна. К ним я ходил по воде, доходившей мне чуть выше пояса. На Байкале мне удалось побывать благодаря совместной работе с «ИркутскНИИхиммаш». Я путешествовал в порт Байкал, [] и добирался на местных плавсредствах до острова Ольхон. Байкал загадочное море-озеро. Я сам наблюдал, как в сильный ветер (их на Байкале насчитывают до 60) водная поверхность этого была, как зеркало, отражая в себе береговые горы. И видел, как море бушевало, когда в воздухе стоял полный штиль. Прозрачность этого пресноводного резервуара достигает 80 метров. Я бросал на счастье пятак в Байкал, когда последний раз уходил по Иркутскому водохранилищу, и долго его видел, как он исчезал в глубине вод. Когда я служил в г. Полярном, то по своей военной специальности был довольно долгое время связан с морем Виллема Баренца – «студеным морем», как называли его поморы, задолго до этого голландского мореплавателя. Баренцево море, согреваемое одной из ветвей теплого течения Гольфстрим, всегда открыто для плавания. Зимой оно особенно бурно. Когда мне пришлось испытать его суровый нрав, по делам службы, направляясь на разные задания, то сначала было солоно и тошно, скользко от намёрзшего льда на палубе и пронизывающей сырости, даже в мороз. Ветер сразу продувал все одежды, надетые на мне. Сразу за островом Торос, который располагался в самом горле Кольского залива, начиналась []. Недаром залив, уходящий влево, назывался [] волнение все возрастало. Слева нас провожал мы – Шарапов, а справа мыс Бык. Мыс Шарапов обрывистый, мрачный, уходящий в бурное море был оконечностью п-ва Рыбачий. Не далеко от этого мыса на скалах лежал [] показывая, какая сила в море, что оно выбросило такую махину, на берег. Мыс Бык непреступный высокий, мрачный мыс острова Кильдин. Дальше слева [] и в тумане скрылась [] так запел стоящий рядом со мной старослужащий, который хотел поднять мое настроение. Я думал, что волна настолько велика и ветер силен, что дальше уже некуда, но меня успокоил ребята, что это еще совсем детский лепет. «Хорошее дитя» - думал я! Когда же меня перестанет мутить? В море существует закон: «Болеешь от морской [] – лежи!» однако ты ведь не на прогулке, а на работе и поэтому новичков, которые лежат пластом, и даже подумать боятся о том, чтобы встать, всячески стараются поднять и заставить работать, для их же блага. Проходит некоторое время и нужно принимать пищу. Ты об этом боишься даже думать. Ребята, которые не первый раз, берут с камбуза кусочек пожаренной рыбки или просто, хвост селедки. Подходят к тебе и начинается веселье. К тебе обращается самый бойкий: «Съешь кусочек»! его друзья, которые наблюдают комедию, тоже поддерживают своего товарища: «Пожалуйста, ведь ты умрешь с голоду». Все ласковые слова направлены на то, чтобы ты проглотил, хоть кусочек. Ты не выдерживаешь прглотил, хоть кусочек. Ты не выдерживаешь и глотаешь, в глаза темно в брюхе, что-то невероятное, но твои мучители, переворачиваются на 180 градусов. Вставай, там в трюме нужно позванивать кабель или друга работа. Они не дадут тебе лежать и поднимут. Ты встаешь и видишь, что это не так страшно. Делаешь первый шаг под общее одобрение и пошел. Так было со мной и многими, кто первый раз попадал в море. Через несколько дней я привык и у меня появился зверский аппетит. Потом, после задания, побыв на берегу некоторое время, снова колышущееся море вызывает болезненное ощущение, но уже не такое, как первый раз. Обратный путь уже проще: не так болезненно входил в нормальное состояние, аппетит был- это самое главное. Проходя обратным путем в Кольский залив, я с радостью встречал на горизонте [] мыс Шарапов. Эти два мыса потом были не сразу, но местами трагических происшествий. Зимой на мыс Шарапов выбросило, по какой-то оплошности капитана или вахтенного, рыболовный траулер. Было это на месте, где расположен пост сигнальщиков, а видимо далеко от него, так, что все погибли. Капитан вышел на берег, а уже потерявшем [] и носил его вокруг [] и так и замерзли они двое. В Мурманске был траур. На мысе [] не далеко от сигнального поста весной вахтенный обнаружил на выступе скалы темный предмет. Доложил по команде и потом нашли замерзшего матроса на лыжах. После разбирательства выяснилось, что из Кильдинской команды СНИС трое матросов отправились на лыжную прогулку. Погода была хорошая и уже, накатавшись, для обогрева решили сбегать в [] за спиртом, а тут снежный заряд [], началась метель они и разминулись. Двое спаслись, а третий дошел до мыса Бык, свалился в пропасть и погиб.
Я так подробно описал первое мое знакомство с морем Виллема Баренца, потому что это неизгладимое впечатление. Через много лет на Черном море, прогулочный катер попал в полосу волнения, многие начали отдавать дань морскому царю, а я вспомнил, как попал первый раз в настоящий шторм и мне стало весело. Моя работа после окончания института была связана с командировками. На далекое расстояние приходилось летать самолетами и не разу я не отдал дань уже воздушному царю. Видимо закалка, полученная на «Студеном море» не прошла даром. В тот раз, выйдя на сушу, я чуть не упал. Причал пошел под 45;, и я схватился за первый попавшийся предмет. Потом постепенно это прошло. Ноги перестали на суше, которая не началась, [] как будто подо мной еще палуба, уходящая в морскую бездну.
-------------------«»------------------
Моя специальность была связана с морем, конечное, это не то, о чем я мечтал, но так сложилась жизнь. Меня моя специальность устраивала, потому что не проходило и месяца, как, что-то проявлялось новое.
В конце первого года службы я стал старшим матросом. После отпуска по второму году службы я попал на курсы старшин. Изучал новое и углублял те знания, которые я получил Школе связи. После курсов, мне присвоили звание старшины второй статьи. Это звание было у меня всю службу. Константин Иванович Матценгер, как-то вызвал меня и спросил: «Фадеич, выбирай: старшина первой статьи или десять суток с дорогой?» я, конечно, выбрал отпуск. Получив звание старшины второй статьи, я попал в среду старшин. В этом были свои и светлые и темные стороны, но служба есть служба и ее нужно выполнять, и я выполнял.
------------------------------«»-----------------------
Вспоминая все, что происходило в конце первого года моей службы в г. Полярном я хочу еще рассказать об одном моем товарище. Несмотря, на довольно-таки уплотненный день, и частые отлучки по службе, я брал книги в библиотеке и читал. Сказать, что много читал я не могу, но отрывками свободного времени пользовался. Вот в библиотеке я познакомился с Толей Зориным. Толя был родом из г. Ленинграда и призывался в армию уже со средним техническим образованием (у меня было 6 классов). Потом с Зориным у меня сложились добрые отношения, хотя человек Толя был далеко не простой, и иногда с ним было очень трудно поддерживать хорошие отношения. Толя был специалист по морским моделям. Делал он и действующие модели кораблей и подводных лодок. У него получались и макеты действующих кораблей. Например, командующему флотом адмиралу Чабаненко, СНИС подарил модель БО (большого охотника за подводными лодками), который сделал Зорин. Для изготовления макета он использовал первое попавшееся сухое дерево, пластмассовые подворотнички, мыльницы и футляры от зубных щеток. Все это под стеклянным футляром имело очень хороший вид, и адмирал был доволен. Дружба с Толей имела для меня большое значение, поскольку, люди, которые умеют работать руками (к коим, и я набираюсь храбрости принадлежать) иногда очень нужны. Вот так получилось и тогда, когда целый ряд событий толкнул меня на другой курс. Ведь СНИС – это служба наблюдения и связи. Сначала я попал в связь, а потом, в силу сложившихся обстоятельств, перешел в наблюдение. С Толей я встречался в г. Ленинграде, будучи там в командировках. Он меня привел домой, и я увидел у него много интересного. Самые интересное были большая коллекция моделей ж.-д. транспорта и с строений ж.-д. пути: станции, стрелки, переезды и проч. Они жил где-то на ул. Маяковского в типичной ленинградской квартире. Переписка наша не состоялась, я не знаю почему, наверное, он был занят и написал мне одну открытку.
---------------------«»-----------------
Так концу первого года службы, послужив немногим больше года, я уже был морским кабельщиком. Однако, судьбе было угодно изменить мою специальность. Впереди был отпуск, которого я очень ждал, и я мало думал о том, что меня ждет. Впереди был отпуск по второму году службы. Рассказ мой будет неполным, если я не напишу о переписке с товарищами. Тогда письма продолжили мою дружбу с Виктором Ковпашей. Мы с ним учились в ЖУ-3, но в разных группах и разной специальности. Потом встретились в школе и разговорились и оказалось, что мы «однокашники» по ЖУ-3. Когда мы учились в Вечерней Школе, перед службой, то бывали друг у друга дома, а будучи в армии переписывались. Виктор служил в Германии. На службе каждое письмо приносило радость, и мы все старались много писать и, конечно, много получать. Мой товарищ Романенко женился, и дружба наша стала постепенно угасать, а с Виктором меня соединило общее стремление к знаниям. Мы долгое время были очень дружны. Однако, я несколько отвлекся. Тогда в Полярном шла вовсю подготовка к отпускам у тех матросов, которые окончили первый год службу. Подготовка эта заключалась в подгонке обмундирования, в образовании отпускного фонда. Мы обычно занимали на отпуск друг у друга. Нужен был приличный чемодан и т.д. Нас инструктировали наши начальники и предупреждали те, кто уже побывал в отпуске, как себя вести особенно, уезжая с Севера. Бывало, что те, кто не соблюдал дисциплины и не слушал товарищей, вместо отпуска целый месяц грузил лес в Кандалакше, а потом возвращался на службу, где его встречали с далеко не распростертыми объятиями.
Послесловие
Мне кажется, мое рукописное творение должно иметь заключение и поэтому я завершаю его коротким послесловием, бросая, как-бы сконцентрированный взгляд на то, что я вспомнил, названное мною: «Первый год в армии».
Все, что я написал по памяти, произошло со мной в первый год моей службы на Севере. Я не вел записей – это не поощрялось в армии, более того пресекалось. Исключением из этого является песня В. Романенко, которую я переписал из своего альбома для песен.
С В. Романенко я служил на о. Соловки, и он является тезкой и однофамильцем моего друга юности, тоже В. Романенко. Эту песню автор посвятил окончанию учебного отряда и отбытию на службу. Говорят, что самые слабые чернила, лучше самой сильной памяти. Это верно, но события молодости, да еще в таких краях врезались, так что написанное по памяти, через много лет, можно считать не забытым прошлым. В этом мне в какой-то мере помогало мое увлечение, после службы на Северном флоте, полярной литературой. Моя библиотека состоит из книг о исследовании Северного Ледовитого океана и Антарктиды . Меня всегда интересовали путешествия и после службы – полярные. Мне не пришлось побывать в тех края, но за пять лет службы суровую природу заполярья я узнал хорошо, что усилило интерес к полярным экспедициям. Я убедился, также, что море, хоть и «студеное» притягательно, как и любое другое. В моих воспоминаниях я старался ничего не придумывать и не нарушать хронологии событий. В некоторых случаях, я незначительно нарушал это правило. В остальном: названия городов, портов, географических названий, фамилии матросов, старшин и офицеров вполне реальны и полностью соответствуют действительности. Что касается остальных четырех лет моей службы, то мне хочется, чтобы они созрели для написания. Хочется скомпоновать некоторые события, чтобы избежать повторения (это касается отпусков). Мне хочется еще вспомнить о людях, с которыми мне пришлось служить, а также рассказать о целом ряде событий, которые повлияли на мою службу. Хотелось еще написать о природе Севера, подчеркнув, что она не любит шутить. Дополнить все путешествием по полуострову Рыбачий летом 1955 г. Есть много, о чем писать и, наверное, будет написано продолжение воспоминаний.
У меня много фотографий, снятых во время службы я помещаю их в конце моего повествования для иллюстрации, сказанного выше, а также для убедительности воспоминаний. Я хочу, чтобы подписи под фотографиями дополнили рассказ о моих сослуживцах, о севере и его природе. Фото расположены в соответствии с хронологией текста. Однако, из этого правила есть исключения, связанные с отсутствием фотографий того времени, о котором я пишу и снятых позднее.
Мне хочется еще добавить, что в конце моих воспоминаний я прилагаю сохранившиеся частично документы, т.е. несбывшихся мечтаний и письмо моего командира К.И.Матцингера, которое он мне прислал в Харьков, когда я были в отпуске. Мы с ним были коллеги по работе руками. Этим письмом я хочу подчеркнуть, какие были отношения у матросов и офицеров в период моей службы на Северном Флоте.
Воспоминания А. Ю. Фадеева, Первый год в армии, 4
© Copyright: Шура Фадеев, 2019
Свидетельство о публикации №219040701701
Свидетельство о публикации №219040701701
Рецензии