Семейный портрет на 1-13 площади. Том 1. 1. 10

Однажды я вошёл в ступор: решил, что не напишу больше ни одной строчки. Мне стал понятен Рембо, отрёкшийся от поэзии. Но это ловушка. Как всякого мистика подстерегает западня Великого Ничто, как Абсолютное Достижение, так и поэта подстерегает ловушка исчерпанности. Рембо вскоре умер после своего решения, но я-то остался жить и понял, что это издёвка гемармена.

 Я буду писать даже если письмена мои превратятся в слюнявые сюсюкания маразматика. И мои произведения никому неизвестного писаки также растворятся в пустоте, как и шедевры маститых писателей. Безжалостное и тупое время уровняет всех. Но я живу сейчас, живу своими письменами -  пусть это даже грязная сортирная порнография, литературишко или антилитература, это мой внутренний, неиссякаемый вечнобьющий источник. даже раскалённая магма не в силах его уничтожить, никакой космический катаклизм, пока жив мой дух, а он вечен. В этой материи я изливаюсь своими письменами, своими текстами – это льётся мой дух непобедимый, прекрасный, радостный, даже если он льётся как серная кислота, цианид, канализационная жижа или демоническое сияние.

Я не понимаю паломничества к могилам великих людей. Вот здесь, мол, лежит прах Такого-то или Сякого-то, это же ого-го! это же очень и очень! Да ничего там очень и очень. В земле лежат просто гнилые кости и всё, духа там никакого нет, ибо дух летает там, где хочет. Ты можешь совершать тысячи и тысячи паломничеств к духам любым, если ты в духе, не выходя из дома.

 Могил Моцарта и Маркиза де Сада нет, но это не значит, что никто не помнит этих людей. Их поминают миллионы живущих и миллионы раз. Я неисправимый спиритуалист и спиритист и верю только в дух. Тело, Вселенная и вообще всё материальное только лишь любопытство для духа. Дух проникает в материю и только играет её атомами так и сяк. Это небольшой штрих в его вечном странствии. И моя жизнь и мои письмена только небольшая игра, игра походя в движении моего духа. Но как и всякая игра – она прекрасна и не стоит её уродовать: насильственно обрывать, запрещать, кромсать её вдоль и поперёк геометрией рационализма, ослеплять хрюкающим скотством, утюжить глупостью, калечить страхом и алчностью, и втискивать в  карцеры ханжества и ограниченности.

То, что мои книги никто не прочтёт, это ещё один стимул моей фантазии, это меня ещё больше вдохновляет, распаляет и возбуждает. Моя страсть становится непрерывным оргазменным гейзером. Я никогда не хотел написать книгу, которую можно продать, напротив, я хотел написать такую антикнигу, которую при всём желании продать невозможно. Чтобы она была отвратительна и нашим и вашим. Это и есть источник безостановочной и неиссякаемой радости!

В XIXв. был Золотой Век поэзии, в начале ХХв. – Серебряный, в 20-е годы Двадцатого начался Железный. А теперь, в начале третьего тысячелетия, все века вышли – осталась дырка от бублика. Но это не значит, что скоро должен быть Золотой Век. Но в любом веке я останусь поэтом. И даже если, после распада вселенных и упразднения вещества, не останется ничего, поэт в объятиях с Музой будет излучать свои фантазии.

 Поэты крайне несерьёзные люди. Весь мир они воспринимают в свете своих фантасмагорий. Весь универсум включён в игру их интеллекта. Все материальные миры лишь фосфоренцирующая пылинка в бесконечных спектрах и калейдоскопах их фантазмов. Поэты бесшабашные гуляки и дети, которые просто радостно созерцают и воображают. Серьёзное, взрослое отношение человека к окружающему миру привело и человека и мир на грань катастрофы. Несерьёзность моих писаний, несерьёзность моей жизни есть победа над материей и её законами, над её предписанными путями и костными оболочками, над её тотальной властью и удручающим контролем, безжалостными приговорами и тупым забвением.

Моя сексуально-беспринципная атараксия, моя химерически-кентаврическая апатия (в философском смысле последнего слова), мой полиморфный биззарризм и насыщенность полихаотическими фантазиями не оставляют материи ни одной пяди, разрушают всю вселенскую гармонию света и тьмы и утверждают лишь чистую феерию вдохновлённого полёта.

Кто сказал, что сексом надо заниматься подшафе, в сумерках, весной и при интимном освещении? Самый лучший секс на абсолютно трезвую голову, при ярком солнечном свете в ясный морозный день. Моё хозяйство это не только мои письмена. У меня есть ещё одно хозяйство – то что у меня и у неё ниже пояса. На просторах между половинками и на вертикалях обелиска я люблю похозяйничать. Правда, и здесь не люблю властвовать, как и вообще властвовать не люблю.

 Моё хозяйство – это ассоциация свободных художников. Здесь нет законов. Я люблю подчиняться им, как и они мне, не терпя при этом нетерпимости и предательств. Это вольная и радостная игра. Сексом я могу заниматься когда угодно, где угодно и сколько угодно. Но однажды я решил не заниматься сексом по аскето-скопческим соображениям и я не вступал в контакт целых девять месяцев, как беременная женщина.

 Я был беременен Новым Хаосом и незаметно для себя вынашивал Его. Для меня не составляло никакого труда не заниматься сексом столь продолжительное время. Удивительно! Это одна из моих бесконечных крайностей, которые сходятся в точке моего творческого ядра, сверхтяжёлого, сверхплотного, концентрирующего все возможные и невозможные движения и элементы. Я вспоминаю это асексуальное время как одно из ярчайших моих извращений. Соединение Плотина и порнографии, провозглашённое мной в «Большом Шабаше», является непостижимым стержнем моей сущности и одной из галактик моего космоса. Секс это катализатор моего вдохновения, это соль во всей моей идеальной пище, это цементирующий галлюциноген моих фантазий и интроделический растворитель моих химер.

Секс для меня не тринажёрный комплекс, не родственник спорта и культуризма, не отдых и не работа, не противоестественное ярмо и не естественный закономерный процесс, вообще не традиционное явление, - а тёмная вспышка поэзии, фиолетовый текст.

                И ты лежала как цветок дурмана
                Освобождённая от простыней
                И волны созерцанья непрестанно
                Лобзали берег нежности твоей

Утро вливало рассеянный сонный свет, освобождённый от нетопырьих крыльев и совиных лап, от соловьиных трелей и сверчковых рулад, в микротрещины в монолите наших тел и очерчивало форму – химерическую и мезозойскую – нашей майтхуны. И когда прямые золотые лучи ударили в неё, она распалась на две белых лилии.

                Мы лежим спиною к небу
                Наши белые располовиненные яблоки
                На прямоугольном блюде простыней
                Неплохо смотрятся сверху
                Кто как не мы смотрим на них

Рыхлая грузная ночь беспорядочно падает на нас и под тяжёлой массой её мягкого оплывшего тела мы забываем о существовании миров и погружаемся в бесконечную тьму. Мы плывём в этих эональных океанах беспричинной эфирной эссенции и наши немыслимые беспрерывные соединения и метаморфозы оставляют следы фосфоренцирующих взглядов и мелодий с запахом трансцендентальных осенних туманов и изморосей.

                Наши тела переплелись как белые лианы
                На чёрной древней рукописи ночи
                Мы как глазуревый орнамент Юкатана
                Из кремовых зигзагов и лиловых точек

В каких-то антипространственных мистериях мы левитируем спонтанно и расслабленно, как льются дожди во фриландских долинах и наши импульсы, ударяясь друг о друга, разлетаются и образуют магнит притягивающий наши монады.

                И открывая сон видений полных
                И разливая солнечную даль
                Я вижу звук твоих шагов безмолвных
                И мне чего-то ну совсем не жаль
                Как на цветке капля росы забытой
                Мы остаёмся в тишине открытой

Достать звёзды с неба для любимой не так тяжело, как выполнять самую обыденную грязную работу. Для героической личности сражаться с драконами, подставлять себя под пули, рисковать ежемгновенно жизнью это серенькие будни. Что поистине страшно для такой личности, хуже всяких ужасов и кошмаров – это погрузиться в жизнь среднего человека. И для меня был самый настоящий подвиг научиться стирать постельное бельё, копать землю на даче, убирать в квартире и мыть посуду. Конечно, я всё это и раньше умел, но делал это изредка, а постельное бельё никогда не стирал. Теперь же пришлось делать это регулярно – Гераклу было легче совершать свои подвиги.

Размеренная, спокойная, уверенная жизнь, жизнь обыкновенного человека, для которого это и есть счастье – для героической личности тяжёлая болезнь и трагедия. Для неё это нестерпимая мука, настоящий ад. И можно было бы сказать, что для неё это и есть подлинный подвиг, но это не подвиг – это обыкновенная смерть. Что ж ты хочешь? Невероятного, запредельного, неадекватного, умопомрачительного? Живи просто и всё. Но в том, чтобы просто жить нет ничего человеческого, амёбы тоже просто живут. Жить обыкновенно как все, это значит идти по прямой светлой дороге. Просто идти и всё. Но я не хочу просто идти. Я хочу останавливаться, пятиться, прыгать из стороны в сторону, вертеться на месте  взлетать вверх. Я хочу тёмного лабиринта, туманного бездорожья, ночных пустынь, одиноких омутов, непроверенных глубин и неожиданных провалов.

Мой псевдоним будет Эфф Фион. Что означают эти два слова я и сам не знаю. Мне нравится их звучание, их вибрация, их написание, их каллиграфия. Все мегатонны моего арт-брюта и блю-арта пригреются под его крылышком, а я останусь безвестной молекулой своих фантазий. Или псевдоним ЗЗ(ZZ). Но я вам его не открою.
Истина и правда – это цветок, который ты взрастил и взлелеял внутри себя, в себе. Он цветёт вечно, ему не страшны никакие бури, ливни, суховеи, морозы, палящие лучи, истребления, подкопы, яды, вредители, болезни, тление, увядание и апокалипсисы. Он цветёт красив и благоухающ. И всё ему нипочём. Только он – всё остальное ложь.