Самое стойкое существо на земле — тихоходка.
Я — это я. А Алька — моя двоюродная сестра. Мы с ней живем в разных городах. Но каждое лето волею судеб наши жизни раз в году пересекаются. У бабушки на даче. Хотим мы этого или нет, и хочет этого наша бабушка или нет, родители нас ссылают в огород на три месяца ровно.
Тогда много чего случается.
Например,
Пустя
Алька нашла его в дровяном сарайчике, куда с утра пораньше полезла от меня прятаться. Похожее на недозревший капустный вилок с глазками-бусинками, бледное существо размером с лист подорожника… Оно сидело на сосновых полешках и шлепало губами. Зеленые морщинистые лапки его были утыканы занозами. Существо шевелило пальчиками и пускало пузыри. На нас никак не отреагировало. Алька, восторженно цокая языком, посадила диковинку к себе на ладонь. И помчалась показывать бабушке, которая собирала клубнику за домом. Увидев то, что принесла Алька, бабушка сделала страшное лицо.
- Ума в ваших головах не больше, чем апельсинов на огуречной грядке, - сказала она.
Бабушка рассердилась, что мы вечно все делаем ей назло. Зачем мы раньше срока вытащили из кочана Пустю? А когда услышала, как этот самый Пустя сам по себе нашелся в дровяном сарайчике, испепелила нас одним из своих неподражаемых взглядов и поджала губы.
- Мало того, что воробьи пожрали черноплодку… Теперь еще и капуста пропадет.
Капуста на другой день и вправду запрела и почернела. Бабушка, причитая и ругаясь, бродила по грядке и собирала в ведро слизней. След в след за ней ходила ворона и подбирала то, что не досталось прожорливому бабушкиному ведру. Бабушка все сокрушалась, что теперь ей не из чего ей будет варить борщ. А виноваты как всегда почему-то были мы.
Чтобы лишний раз не показываться бабушке на глаза, мы с Алькой уселись под сосну. Поместили Пустю в кастрюлю, подстелив под него уцелевший капустный листок, и стали ждать, что будет. Однако Пустя отказывался радовать нас какими бы то ни было аттракционами. А занимался исключительно тем, что, отстранено таращился прямо перед собой. Или ловил свои морщинистые пятки, вяло переваливаясь с боку на бок. Занозы мы вытащили, они вышли из хлипкого овощного тельца легко, как вишенки из желе.
Алька была без ума от нового питомца, и все время пыталась его чем-нибудь накормить. Но Пустя не обращал на нее никакого внимания. Лишь рассеянно шевелил губами, похожими на жирных слизней, обожравшихся капустой. Обнаружив, что ее благие намерения игнорируют, Алька стала злиться и с остервенением совать неведомой зверюшке всю еду подряд. Дело дошло до оставшихся от обеда холодных котлет с макаронами. И тогда все еще раздосадованная бабушка задала Альке давно заслуженную взбучку. И строго-настрого велела нам оставить то, что мы нашли, в покое.
- Потому что природа-мать сама позаботится о том, что ее.
Подгоняемые не столько мудрыми бабушкиными словами, сколько черенком садовых грабель, мы с Алькой удалились на другой конец огорода. И стали там, возле вишни, играть в кротов. У этих кротов якобы заболели животы, так как несмышленые тварюшки натрескались чего-то, что им не велит употреблять в пищу природа-мать. Сценарий был такой. Изнемогая от желудочных колик, кроты выбрались на поверхность и ползали по земле с закрытыми глазами, натыкаясь на все подряд. Это было весело. Но ровным счетом до тех пор, пока я не застрял в кусте шиповника, а Алька не треснулась лбом о бочку с водой.
Под вечер негодующая по поводу утраченного урожая бабушка трансформировалась в бабушку смертельно усталую и сидящую на крылечке. И мы узнали, что Пустя – нечто вроде капустного божка. Он оберегает грядку, где зреют кочаны. По осени, когда капуста готова, он и сам перерождается в вилок. Похоже, в нашем случае что-то напугало бедное создание. И оно вынуждено было оторваться от родной кочерыжки, забившись в сарай.
Разгадку чудесного природного явления нашла любознательная Алька. В последнее время она вообще что-то больно много всего находит. Так что мне даже делается завидно. Высунув наружу кончик языка, она произвела серию научно-исследовательских опытов. А, попросту говоря, как следует разглядела человечка-кочерыжку со всех сторон, поворачивая его так и эдак. И обнаружила на вегетарианском теле Пусти, под мышкой, небольшую дырочку с увядшими, а кое-где подгнившими краями. Из нее сочился бледно-зеленый студенистый сок. По нашему мнению, факт этот не предвещал горемычному Пусте ничего хорошего. И вправду, едва стемнело, найденыш весьма недвусмысленно закатил глаза и затих. А мы, почуяв неладное, заметались по огороду, ища, куда бы его пристроить, чтобы бедняга не испустил дух.
Ехидная Алька предложила прикорнить борщевого божка в кабачки. Но в ответ бабушка пообещала постелить ей самой на ночь в теплице, где вялились в ожидании своей судьбы помидоры. В конце концов, мы, измаявшись, завернули неподвижного Пустю в широкий колючий лист декоративной расторопши, которая росла тут же, у сарайчика. К нашему удивлению, Пустя завозился и бойко замотался в расторопшин куст, превратившись в крошечную овощную мумию. Как, бывало, по субботам уютно заворачивался в свою куртку наш сосед дядя Платоша, пристраиваясь в лопухах у забора.
Сразу стало понятно, что Пусте пришлось по душе его новое гнездо. Он покоился в расторопшиных колючих листах, как в коконе. Тот к утру разбух, заблестел и превратился в тугой многообещающий бутон. А спустя некоторое время невиданной красоты расторопша разрослась до таких размеров, что грозила заклинить вход в дровяной сарайчик. Полыхающие всеми оттенками зеленого листья рукоплескали солнцу, дождю, ветру и вообще всему подряд. Бабушка, проходя мимо, только качала головой. И косилась на покоящееся на макушке странное образование. А оно вскоре превратилось в неторопливо распускающийся сочный бледно-зеленый цветок. По бабушкиным словам, ни одна расторопша на свете, какой бы декоративной она ни была, на такое в жизнь не сподобилась бы.
Мы же с Алькой пришли к выводу, что в участи, постигшей незадачливого Пустю, не последнюю роль сыграла прожорливая ворона. И у нее после всего случившегося хватило наглости еще и явиться на место преступления. И нажраться мерзких жирных капустных слизней. Опасаясь, как бы она не съела и нашего Пустю, мы поставили около разметавшейся в экстазе расторопши чучелко. Мы смастерили его из бабушкиного передника, очков и старых шлепанцев с дыркой на месте большого пальца.
- Если поймаю, - увидев чучелко, поклялась бабушка, - трусы натяну на уши.
Нам с Алькой давно уже было не привыкать к изощренным угрозам со стороны взрослых. Однако, на всякий случай мы решили пойти и вымыть ноги,. Потому что вовсе не хотелось вдобавок услышать, что мы «два чумазых обалдуя».
Дух-огородник
Котам живется намного лучше, чем людям. Люди просто сидят себе на даче и ждут урожая. А коты обитают в мире, где царит калейдоскоп запахов, водоворот красок и море ощущений. Эти животные не снисходят до того, чтобы гулять при дневном свете. Потому что днем и так все понятно. Они изучают жизнь по ночам, когда происходит всего гораздо больше.
Вот и наш кот Батон был сам не свой до ночных вылазок. Бабушка как-то пробовала закрыть его на ночь в доме, чтобы он соизволил-таки выполнить свое предназначение. А именно, поймать мышь. Та скреблась под полом, как экскаватор, не давая никому спать. Так наш дорогой Батончик колошматил лбом в дверь до тех пор, пока ее ему не открыли. И гордо утрясся по своим неотложным темным делишкам.
Мы с Алькой решили разведать, что такого интересного творится в огороде ночью, что наш кот туда так рвется. Стемнело. Бабушка принялась издавать звуки, свидетельствующие о том, что ее душа пребывает в блаженной отключке, временно освобождающей ее от плодово-ягодных пут светового дня. И мы ринулись в бездну неизвестности. Или, говоря нормальными словами, дернули за порог.
Глупая Алька первым делом стала охать и ахать по поводу сияющих над головами звезд. А я, не теряя времени, устремил взор прямо в противоположном направлении. То есть опустился на колени и принялся заглядывать под кусты и искать Батона. Колени быстро восстали против такой на первый взгляд блестящей идеи. К тому же проклятого кота нигде не было видно. И, кроме того, я два раза угодил в крапиву. Это сильно остудило мой охотничий пыл. Потом мы с Алькой битый час сидели в малине. Где, по ее мнению, обзор был лучше.
- Нужно затаиться и ждать, - считала она.
Но все оказалось бестолку. Вскоре нам надоело изображать из себя детективов. Тем более что ловить было некого, кроме комаров. А они-то уж, несмотря на наше сопротивление, нажрались-таки до отвала. И мы пошли колобродить между грядок, выпрыгивая друг на друга из темноты с дурацкими рожами и пучками укропа за ушами.
На подходе к рабовладельческим картофельным плантациям, где нас не так давно постигла жуткая участь под названием «окучивание», мы наткнулись на двух предприимчивых ежей. Те воровали у бабушки лук. Ежи ловко выкапывали лукавый овощ передними лапками, делая аккуратные лунки. И, не спеша, волокли свою добычу за забор. Там валялись дядиплатошины дрова. Потрясенные такой наглостью, мы легли на животы и стали на живом примере изучать природу родного края. То есть гадать, как далеко вообще может зайти звериная жадность. Но зарвавшимся ежам на каких-то там естествоведов, похоже, было начихать. Вскоре им надоели эти криминальные упражнения. И ежи степенно, с чувством выполненного долга, удовлетворенно похрюкивая, удалились за забор.
А нас с Алькой черт дернул полезть посмотреть, что делается ночью на болоте, что начиналось в овраге прямо за нашим забором. Лягушки орали так, будто это была их последняя ночь. Мне зачем-то понадобилось поймать одну. И я уже почти схватил особо приглянувшийся экземпляр за заднюю лапу. Но все испортила безмозглая Алька. Она наступила на скользкую ветку, уцепилась за меня мертвой хваткой и завалилась одним боком в ряску. Глупая девчонка квохтала, давясь от смеха. И все время норовила сползти в болото целиком. Пока я ее вытаскивал, гадкую, мокрую и вонючую, хлюпавшую всеми частями тела, мне на ногу наделся старый дырявый резиновый мячик. Он тоже начал противно всхлипывать. И это было уже не смешно.
И тут, в самый разгар упорной борьбы с практически водной стихией, мы увидели Батона. Нашему взору явился также и его закадычный дружок - соседский кот по прозвищу Снежок. Как будто бы нельзя было придумать для белого кота какое-нибудь другое подходящее имя.
Я сам не раз видел, как в погожий солнечный денек эти два приятеля устраивались друг против друга в холодке под смородиной, словно два профессора на диспуте на тему "Есть ли колбаса на Марсе?" И начинали с тихим утробным урчанием приветствовать друг дружку. В большинстве таких случаев бабушка, если была не слишком занята воспитанием какой-нибудь редьки, присоединялась к ним с докладом. Главным аргументом в нем служило ведро воды из ближайшей бочки или на худой конец изрядно полысевший за лето веник. После чего стороны как миленькие приходили к согласию. Что, мол, черт с ней, с этой колбасой на этом дурацком Марсе. Потому что есть колбаса и поближе. И два клубка – рыжий и белый - прыскали в разные стороны. Что знаменовало торжество истины. А уж ее-то наша бабушка всегда держала в своих крепких, пахнущих удобрением руках.
На этот раз коты, не сдерживаемые никем и ничем, разошлись не на шутку. И тут до меня дошло, по какой еще причине бабушка, на которую иной раз по ночам наваливалась бессонница, не хотела пускать Батона за дверь. Как выяснилось, лягушкам было далеко до орущих котов. Эти вопили так, будто свою последнюю ночь давным-давно прожили. Если бы я не видел собственными глазами, что в двух шагах от меня сидит наш домашний кот, которого мы нашли у подъезда в рваном кроссовке, я подумал бы, что это парочка недовольных оплатой своего труда демонов в аду открыли пасти и требуют надбавки. Трудно было поверить, что только ради этого Батончик собирался раскроить лоб о входную дверь. Прямо как дядя Платоша иной раз по субботам, пытаясь попасть в собственную баню.
Мы с Алькой шуганули котов, прыснувших в разные стороны и побежали догонять Батона. Подлая зверюга задрала хвост и припустила вдоль забора, где коротали век отцветающие пионы. Миновала почему-то оказавшуюся особенно колючей в темноте елку. И, сопровождая свои действия недовольным урчанием, заползла под облепиху. Дальше я уже не в силах был разобрать, что там еще росло и обитало. Потому что как раз в этот момент провалился в компостную яму.
Ночь была светлая – спасибо луне и хваленым Алькиным звездам. И я отлично различал, как на дне ямы что-то булькает, перекатывается и щелкает. Стены вонючего колодца бродили и пузырились. Даже в темное время суток они не переставали прилежно вырабатывать перегной. Стараясь держаться поближе к облепихе и подальше от меня, около ямы топталась Алька. И глаза ее были как две тарелки, обрамленные салатом из отборной болотной ряски. Она безостановочно что-то балабонила и тыкала пальцем мне в ноги. Я хотел было по привычке всю накопившуюся злость обрушить на голову девчонки. Это ведь она с самого начала как могла отравляла мне каникулы! Но решил сперва глянуть, куда это она тычет.
Вероятно, мои глаза тоже стали похожими на геометрическую фигуру, у которой умеючи вполне можно вычислить такую штуку как радиус. Где-то в районе моих коленок, точно резиновый мячик на веревочке, прыгал маленький человечек с сердитым личиком. Парень так яростно молотил нижними конечностями, будто бы всю жизнь занимался тем, что давил виноград. Видать, он был не прочь употребить в дело дармовую рабочую силу, что благодаря череде досадных обстоятельств угодила в его тухлое логово. Не переставая притоптывать, он выудил из недр своей берлоги прутик. И принялся им меня понукать, заставляя бодро подпрыгивать. Бестолковая, мокрая Алька остолбенела, зажав рот ладошками. А мне ничего не оставалось, как отдуваться в чертовой яме. Усердно производить на свет то, что бабушка потом с довольным видом укладывала под помидорные кустики. При этом я поминал Батона, вынудившего нас попереться ночью искать приключений, самыми теплыми словами.
Спустя какое-то время бродильному малому показалось, что с меня достаточно. И я почувствовал, что больше никто не шпыняет палкой мою многострадальную конечность. Тогда Алька, зажав нос и всхлипывая, стала вытаскивать меня наружу, всего в картофельной кожуре и морковных хвостиках отнюдь не первой свежести. Пока мы улепетывали на безопасную территорию, то есть к бочкам, она все гундела, что ей страшно.
- Это был дух-огородник, - причитала она, - он наказывает, если кто не хочет полоть траву.
Оказывается, именно им ее недавно пугала бабушка. Алька вечно думает, что она умнее всех. Поэтому вместо того, чтобы, как ей было велено, пойти рвать сорняки на щавелевой грядке, отсиживалась с книжкой в зарослях вишни. Алька тогда запуталась волосами в цепких вишневых ветках. И жалобно пищала, когда бабушке пришлось отстричь ей пару клочков волос. Тогда же бабушка рассказала, что дух-огородник не любит лентяев.
- И всегда не прочь устроить им головомойку.
Я ничего этого не знал. Потому что в тот момент успешно скрывался от щавелевой пытки за грядкой с кабачками, И там с увлечением наблюдал, как два червяка наперегонки ввинчивают свои тела в рыхлую после дождя землю.
После всего, что с нами приключилось, мы по очереди долго мылись в холодной бане. Чтобы не свести бабушку с ума своим появлением в таком потрясающем компостно-болотном виде. В бане было темно и ничего не видно. Кое-что поправить нам, несомненно, удалось. Но, вероятно, не до конца. Потому что наутро бабушка пообещала отправить нас обоих первым же автобусом обратно в город к родителям.
- Пусть сами как хотят, так и ищут на вас управу.
Бабушкин гнев на этот раз зашел необычайно далеко. Она она даже заставила нас стирать одежду, в которой мы ходили смотреть, как живется по ночам представителям домашней фауны. И мы с Алькой, посовещавшись, не стали рассказывать бабушке про ежиков. Подумали, а вдруг она и на них тоже управу найдет?
Кот с рыбой в животе
Обычно мы с Алькой больше, чем раз в день, не ссоримся. Но это был случай особый. Неизвестно сколько времени я мучился и вытачивал из доски баржу. Аа она взяла и сделала из нее кровать для своей дурацкой куклы. И еще сверху навалила груду тухлых перинок и подушечек. Словно бы все это предназначалось для какой-нибудь принцессы. Эта ее кукла, по моему убеждению, должна большую часть своей жизни проводить не где-нибудь, а в туалете. Потому что у нее имелось такое выражение лица, будто несчастная только что нанюхалась чего-нибудь неприличного.
- У моего замечательного кораблика должна была быть совершенно другая работа. Перевозить лягушачью икру!
Я закинул алькину принцессу под кровать. И подался на болотце, где мы с баржей решили заняться делом.
За неимением икры мы стали перетаскивать с места на место ряску. И я все ломал голову, нельзя ли использовать ее в качестве удобрения. Например, понезаметнее пристроить кучку возле какого-нибудь растения, чтобы с ним поэкспериментировать? Надо сказать, дело у нас продвигалось преотличненько. Ровным счетом до тех пор, пока на горизонте не возникли знакомые очертания алькиной фигуры, похожей на докрасна раскаленный горшок с двумя корявыми ручками по бокам.
Увидев, чем мы занимаемся с тем, что сходило у нее за элемент кукольного интерьера, горшок закусил губу и сделал страшные глаза. Схватил мой кораблик и, ни слова не говоря, зашвырнул его на другой берег болотца. А потом стал обидно обзываться и пуляться глиной.
Стрелок Алька была никудышний. И больше сама вымазалась, чем попала. Но мне все равно это не понравилось. А кому, скажите, понравится, когда в него швыряют что-то вязкое и коричневое? Так что я взял Альку и макнул ее пару раз в то, что весьма условно можно было бы назвать водой. На дурацкий алькин визг сбежалась бабушка. Да не одна, а со своим аргументом в руках, которым она как раз мела крыльцо. С его помощью бабушка загнала нас обоих в дом и рассадила по разным углам. Меня на табуретку у печки чистить картошку, а Альку за стол - думать о своем поведении.
В списке моих самых нелюбимых дел освобождение овощей от кожуры занимает далеко не самое последнее место. До сих пор я считал, что оно располагается где-нибудь между чисткой обуви и пришиванием пуговиц. Но с каждым выковыренным глазком чувствовал, как рейтинг его стремительно ползет вверх. И оставляет далеко позади такие увлекательные занятия, как глаженье рубашки или мытье окон.
Алька, поерзав, стала весьма убедительно шмыгать носом, изображая раскаяние. Она быстренько подумала, о чем ей там полагалось, и заскучала. Наконец бабушка, ворча, удалилась по своим нескончаемым огородным делам. Алька сбегала в спальню и притащила оттуда гуашь и фанерку. Которую, как ей прекрасно было известно, бабушка обычно приспосабливала по осени для хранения чеснока. Высунув кончик языка, Алька стала рисовать. Я на своем картофельном насесте изнемогал от любопытства. Потому что знал, что когда Алька рисует, получается здорово. Об этом свидетельствовали расписанные стены нашего туалета. К ним, кстати, я впоследствии охотно добавил свои комментарии. Вскоре я не выдержал и пошел смотреть, что там выходит с ее художеством.
Алька нарисовала кота, у которого внутри жила рыба. Кот был черный-пречерный, а рыба желтая-прежелтая. И это было здорово. Рыба эта обитала в кошачьем брюхе. Наверное, в каком-нибудь специальном кожаном мешочке, вроде аппендицита. Просто плавала, делала свои дела, кот сам по себе, а она сама по себе. Ну, может, иногда помогала ему. Давала какие-нибудь советы. Я это знал точно, потому что на такие вещи мы с Алькой смотрели одними глазами. Но во мне все еще клокотала обида за мою баржу. А заодно и за собственную нереализованную мечту по поводу обогащения огородного грунта. Поэтому я просто не мог удержаться.
- Ну, и как это она там внутри него живет? – хмыкнул я.
И уперся руками в бока, не упустив возможность попутно вытереть о штаны склизкие картофельные пальцы. Алька соблаговолила поднять глаза. И почему-то стала пристально смотреть на мою левую щеку.
- Берет и живет, - ответила она наконец.
Пожала плечами и снова уткнулась в свою фанерку – дорисовывать черному коту усы.
Я кое-как домучил картошку и стал ей помогать. Совместными усилиями мы изобразили умопомрачительные желтые подсолнухи, первую созревшую помидорку, так себе получившуюся грядку с зеленым луком и полуразвалившуюся дадиплатошину баню. Потом я принялся мастерить из черемуховых полешек рамочку для нашей замечательной картины. А Алька смешивала оставшиеся краски, чтобы придать правдоподобный цвет июльскому грозовому небу, под которым и обитал наш удивительный кот. Его милая утробная рыбка беспечно улыбалась своими золотыми губами всем подряд без разбора.
Алька, слюнявя кисточку, пульнула в меня хитрым взглядом.
- А где твоя лодка? – вдруг как бы невзначай осведомилась она.
Я как вкопанный застыл с перочинным ножом в руках. Честно говоря, за всем этим творчеством я совсем забыл про свой кораблик. А ведь еще недавно он казался таким нужным.
- Ну, он ведь должен таскать всякие грузы, - беспечно отозвался я, делая вид, что страшно занят облагораживанием прутика, - вот и перевозит там, на болоте. Что-нибудь. С одного берега на другой. Сам.
Алька прикусила губу. Как мне показалось, больше для того, чтобы не рассмеяться. Она пониже опустила голову, загородилась челкой и приступила к небу.
Бабушка, ставя картошку на плиту, попутно наградила затрещиной мой загривок.
- Сунь-ка ряшку в стекляшку, – проворчала она, - Вечно вывозятся, как чушки, никакого мыла не напасешься.
Я поплелся к зеркалу и замер возле него как замороженный. Моя собственная левая щека была вся измазана в глине. А Алька видела это, и промолчала. Все-таки стрелок она, как выяснилось, была не самый плохой. И тогда, намыливая щеку, я поклялся, что она еще попляшет у меня как окунек под блесной. Потому что такая чудовищная штука, как мытье лица с мылом, вовсе не входила в мои ближайшие планы.
Кукла сидела в туалете. Прямо под изображением того, что, по мнению художника, должно было сходить за принцессу с растопыренными руками-варежками. А по мне так являлось воплощением занюханной туалетной феи. Да к тому же ее еще и огрели по голове мешком с хлоркой, отчего волосы у нее побелели. Я всегда считал себя честным человеком. Поэтому, а вовсе не оттого, что, как считают некоторые взрослые, мне нравилось измываться над Алькой, под этой картиной я сделал надпись
"А может быть, в яме сидит существо?
Сейчас тебя схватит за попу оно.
Не бойся, у него мягкая лапка!"
У куклы была и вправду ужасно дурацкая рожа. Ее озарял свет запоздавшего прозрения, что вовсе никакая она не принцесса, раз ее угораздило попасть в такое недвусмысленное место.
На душе было радостно и спокойно, как после хорошей ссоры с Алькой.
- Ну вот, две туалетные феи на месте. Рано или поздно сюда обязательно и третья заявится, самая главная.
Пенка на кипяченом молоке
У каждого человека имеются тайны. Моя тайна называется "Что творится ночью под кроватью".
Поздним вечером бабушка, с причитаниями намазав конечности вонючими снадобьями, погружается в блаженное неведение относительно того, что творится в доме.
Спустя некоторое время после этого и Алька начинает всхлипывать и завывать. Что, очевидно, знаменует подведение ее мозгом итогов прошедшего дня. Завершается все это вязкой ночной тишиной, лишь изредка прерываемой чьим-нибудь сопением или недовольным скрипом диванных пружин. Это относительное беззвучие длится недолго. До тех пор, пока в эфир не выходит методичный скрежет стремящейся к нашим кухонным запасам настырной мыши.
И вот тут начинается кое-что похуже. Шорох, шепот и возня не где-нибудь, а прямо под моей собственной кроватью. В это время я лежу неподвижно, боясь пошевелиться. Вслушиваюсь в звуки, и жду, когда спасительный сон унесет меня куда подальше от нашей ночной комнаты.
Но однажды я не выдержал и заглянул под кровать. Свесил голову вниз, окунув ее в темный, спертый клочок воздуха. Волосы коснулись тканой половицы. Нос уловил запах засунутых под тумбочку носков. Вдруг меня дернуло и потащило. В итоге я, как был, в одних трусах, очутился вдали от любимого одеяла, на холодном крашенном полу. Вытягивая руки и вертясь во все стороны, я никак не мог нащупать стену. И это здорово будоражило, потому что мне было прекрасно известно, что моя кровать стоит впритык у стены. Еще я сильно пожалел, что не успел прихватить с тумбочки фонарик. С ним я всегда ходил по своим ночным делам или мазать Альке лоб зубной пастой.
Под кроватью, однако, обстановочка была та еще. Неприятно поддувало. К тому же вскоре откуда-то стали доноситься вполне отчетливые, громкие звуки. Кто-то в кромешной темноте с кем-то разговаривал. Я обхватил похолодевшие коленки руками и уткнулся в них носом. Словом, от греха подальше решил вести себя как можно тише.
- Заявятся, как миленькие, - произнес сочный бас и шмыгнул носом. – Как по расписанию, дери их за пупок. Вынюхивать, как бы пристроиться на готовенькое.
В ответ что-то шумно завозилось и засопело. Почти как Алька, когда ей снится, будто я устраиваю ей профилактическую взбучку. Я навострил уши. Но на всякий случай еще глубже зарылся головою в коленки.
- Жирные хомяки… Да не одни, а со своими сундуками… И всеми двоюродными и троюродными тетушками..., - подхватил голосок, похожий на скрип видавшего виды баяна. – Они давно положили глаз на этот дом. Еще бы, здесь внизу столько места.
Я мысленно кивнул. Однажды сам лазил под полом и искал Альку, которая куда-то подевалась. Дом стоял на сваях. И там и вправду спокойно могла бы устроить привал небольшая танковая дивизия вместе с бравыми танкистами и их боевыми подругами.
- А мы будем сидеть и смотреть, как другие хозяйничают. Пока нас самих не выкинут вон, - на все лады жаловался и стонал баян.
- Эта мышь сводит меня с ума, - робко пискнул кто-то совсем рядом со мной.
Я вздрогнул и отполз подальше.
- Взять бы ее за хвост и выбросить, как старую тряпку.
Мне захотелось пожать руку тому, кто это сказал. Кем он ни был. И что бы там у него ни было вместо руки.
- Цыц, - похожий на ветер шепот…
Это подействовало на таинственную компанию на манер хлыста. Под кроватью воцарилась тишина.
– Не нужны нам никакие хомяки.
- Эти люди ни разу не додумались налить нам молока, – заныл тоненький голос и смачно причмокнул. – Теплое кипяченое молочко. С пенкой!
Тут меня всего аж передернуло от отвращения. А голосок всхлипнул и протяжно, жалостливо застонал.
– С пеночкой! Хоть бы блюдечко!
- Не такие уж они пропащие, - мне почудилось, будто бас пожал плечами, - бабушка просыпается ночью и стучит шваброй об пол. А девочка сделала из картонки дом, разрисовала его и поставила под полом.
Ага! – встрепенулся я – все-таки Алька лазила там!
– Думала, мышь уймется, перестанет скрестись. Мальчик, правда, как-то раз бегал за ней с молотком и кричал…
Мои уши стали пунцовыми. Это правда, однажды под утро равномерный скрежет, поднявший всех в доме на ноги, довел меня. Я схватил молоток и стал лупить им по полу.
– Но это он так, только попугать! Никому из них и в голову не пришло положить отраву. Или поставить эту ужасную штуковину, как она называется, канкан?
- Да, но молока мы не видали ни разу, – не унимался скрипучий. – Они, небось, запрыгали бы, если бы знали… Мышиный зов далеко слышно.
- Так мышь дает знать своим хозяевам, что в доме полно места. Хомякам. Приходите, мол. Живите тут.
- Нам не нужны хомяки, – прошелестел ветер, и снова стало тихо.
Спустя некоторое время баян тяжело вздохнул.
- Мы все знаем, что делать. Нужно увести мышь к сараю, где растет земляная груша. Пусть ест ее. Прежде чем делать норы в доме, нужно было спросить разрешения у нас.
- Думай что говоришь! - зашелестели голоса. - Как это увести мышь к сараю? Как это сделать?
- Нам?! Выйти наружу?! – перекрывая их все, волновался бас.
Повисло испуганное молчание. Возня стала робкой и какой-то беспомощной.
- Да кто на такое согласится? Мы и по дому-то передвигаемся еле-еле, - нерешительно продолжил мягкий, низкий голос. – Не то, что раньше. Мой дедушка рассказывал, что в былые времена они частенько собирались на сходки у старого колодца.
- Люди тогда не были такими заносчивыми, - в репертуаре у баяна обнаружились недовольные, ворчливые нотки, - страх имели. Понимали, каково иметь в соседях жирных хомяков, которые гложут все подряд. После них дом превращается в труху и осыпается как пыль. А прожорливые твари перекочевывают в другое место.
- Этот их кот, - гнул свое писклявый, - никуда не годится. Из него бы сделать коврик. И показывать котятам, чтобы не повадно было вырастать такими бестолковыми.
Я мысленно передал привет и в самом деле ужасно ленивому Батону. Недавно Алька для устрашения наглой мыши повесила над печкой рисунок соседского Снежка. Что касается нашего, то не только его изображение, но и сам он не был способен никого напугать.
Я услышал новый, отстраненный, задумчивый голос, звучавший будто бы издалека.
- Можно всем встать в круг, вспучиться, сделаться страшными… И погнать эту мышь к сараю. Нно что будет, когда мы окажемся снаружи?
- Хотя бы маленькое блюдечко молочка. С пенкой, – гундел тип, рекомендовавший мышей выбрасывать в болото, а из котов делать коврики.
Точно таким же задушевным тоном дядя Платоша по субботам рассказывал бабушке истории из своей богатой событиями жизни.
Тут я обнаружил, что мой нос замерз, а глаза слипаются. Все вокруг превращалось в непонятную кашу, а сам я опять куда-то проваливался. Не успел я запаниковать, как с облегчением ощутил, что щеку щекочет уголок любимого одеяла. Холодный пол остался там, где ему и положено быть - внизу, под матрасом. Тогда я со спокойной душой провалился в бездонный, темный сон.
Едва расцвело. Как ненормальные, надрывались птицы. Солнце возмущенно колотило своими крошечными кулачками в оконные стекла, требуя, чтобы его впустили. И ворочалась, медленно двигаясь в сторону нового утра, полного огородных хлопот, на своем изобилующем перинами подносе бабушка. В этот момент в моей груди шевельнулось воспоминание. Глаза широко раскрылись сами собой. А голова ухнула в промежуток между деревянным полом и просвечивающим сквозь пружины матрасом. Но в дальнем углу у стены я увидел только древний, как мир, клочок пыли, вяло перекатившийся на другой бок.
Единственно лишь оттого, что его потревожило мое взволнованное дыхание.
Я соскочил с кровати и со всех ног бросился на кухню.
- Только не надо нам здесь никаких жирных хомяков, которые жрут все подряд. И троюродных тетушек. От этих вообще непонятно чего можно ожидать. Хватит с меня одной Альки, – бормотал я себе под нос.
И чувствовал, что ветерок, гуляющий у моих ног, был со мною полностью согласен.
Дрожащими руками я налил в блюдечко молоко, охотно выгрузив туда все сливки, которые были в банке. И переправил все это хозяйство под собственную кровать. Снова засыпая, я улыбался. И представлял, как кусочек кочующей пыли жадно прильнул к краю блюдца. И тут же, словно в ответ, сквозь сон мне послышалось аппетитное чмоканье и пыхтенье. Хотя, возможно, это была всего лишь Алька. Может, во сне ее настигли воспоминания. Например, о том, как недавно она вместо того, чтобы, как ей было велено, пойти мыть в бане полы, отправилась на кухню. И в одиночку сожрала банку свежесваренного земляничного варенья.
Все следующее утро бабушка ликовала, рассматривая банку на просвет.
- Наконец-то ты взялся за ум и полюбил молоко!
Да, и, что особенно похвально, пенку. Алька удивленно таращилась на меня. Потому что "мерзкая, тянучая пенка с кипяченого молока" – было у нас самым обидным прозвищем. К нему, как правило, еще добавлялось изображение рвотных позывов. Я не стал ничего ей объяснять. Это была только моя тайна. А у нее наверняка имелась своя. И это была, скорее всего, какая-нибудь девчачья глупость. Вроде тех, что она шепчет своей дурацкой белобрысой кукле, перед тем как они обе отправляются спасть.
Ондатр
Как-то за завтраком, перекатывая от одной щеки к другой овсяную кашу, Алька вдруг заявила.
- Когда вырасту, буду изучать животных.
Я быстро представил себе это изучение. Что мог изобрести изворотливый ум моей двоюродной сестры? И мысленно содрогнулся. Человек, норовящий сунуть мокрый, обсыпанный сахаром карандаш в осиное гнездо, не имеет право делать такие заявления. Целое утро я смотрел на Альку с опаской. К обеду она соизволила пояснить, что собирается изучать животных в их естественной среде обитания. Но у меня так и не отлегло от сердца.
- В естественной, как же, - ехидно заметил я.
За спиной у бабушки, грозно нависшей над грядкой с луком, Алька пыталась надеть на шею отчаянно сопротивляющемуся соседскому коту бусы из недозрелого крыжовника.
Закапал дождик. Бабушка, ворча, отправилась в дом варить обед. А мы нахлобучили на головы панамы, взяли по удочке и побрели на озеро. Рыбачить мы не любили. Альке было жалко червяков, а мне рыбу. Обычно мы просто сидели на берегу, выбрав местечко побезлюднее, для виду опустив лески в воду. И болтали обо всем подряд или глазели по сторонам.
На озере Алька решила продолжить традиции народных промыслов, начатые ею в огороде. То есть сделала из репья какую-то загогулину и водрузила ее себе на шляпу. Потом она потребовала, чтобы я признал, что это роза.
- Никакая это не роза, а просто волосатая медуза.
Алька ничего не ответила. Она прислонилась к дереву и стала, прищурившись, смотреть, как дождь рисует на воде аккуратные кружочки. Тут самое время было заподозрить, что она мысленно готовит какую-нибудь гадость. И по такому поводу я, конечно, напрягся. И, когда неподалеку в камышах что-то неожиданно громко плюхнуло, так и подпрыгнул. Алька рассмеялась.
– Это же ондатр.
И тогда я вспомнил, как бабушка рассказывала, что на озере и вправду живет ондатр,. Старый и совсем один.
Алька пребывала в каком-то несвойственном ей задумчивом настроении. Пожевывала травинку и размышляла. Возможно, как раз о том, как она станет изучать животных в естественных условиях. По всей видимости, эти рассуждения принесли какие-то плоды. Потому что вскоре она вздохнула и сказала не совсем уверенно:
- Я вот, например, разрешила бы себя изучать. Ну, если бы была ондатром.
Это меня взбодрило. Я живо представил, как у Альки вырос мерзкий, похожий на волосатый шнурок, хвост. А вслед за тем длинные, жесткие усы.
- Тогда бы ты называлась водяной крысой, - возликовал я. - И большие бородатые дядьки держали бы тебя в жестяной ванне.
- Ну и что, - вяло отреагировала она и снова уставилась на воду.
Не зря меня терзали подозрения. Если столько лет живешь бок о бок с таким человеком, как моя двоюродная сестра, то знаешь. Нужно быть в любой момент готовым к чему угодно. Алька думала, что усыпила мою бдительность своими философскими изречениями. И принялась потихоньку подталкивать ногой к воде мой резиновый шлепанец. Я не стал дожидаться, пока случится то, чего она добивалась. И погнал ее кругами по берегу. Во-первых, из-за того, что она такая противная и все делает изподтишка. А во-вторых, чтобы вытрясти из нее это непонятное лирически-экологическое настроение.
Я знал, что Алька бегает быстро, поэтому заранее настроился брать ее измором. За это время шлепанец сам собой отдрейфовал от берега и там затонул. Стало ясно, что кому-то из нас придется его вытаскивать. По моему убеждению, для этих целей прекрасно подходила Алька. Ведь она сама все это и затеяла. С таким расчетом я быстренько определил ее по горло в воду. Репейник отцепился от панамы и пошел на дно, как будто бы к себе домой. Что лишний раз доказало, что никакая это была не роза, а просто волосатая медуза. Оставалось только с помощью удочки, понукая глупую Альку, словно нерадивого ослика, направить ее усилия в сторону покоящегося на дне шлепанца. Но тут Алька вдруг радостно вскрикнула и развернулась совсем в другую сторону. Полезла рвать кувшинки, которые до сих пор были скрыты от ее пытливого взора зарослями прибрежных кустов.
Бабушка строго-настрого запрещала нам рвать кувшинки.
- В вазе они быстро дохнут, а для озера нужны - очищают воду.
Но Альке, сколько я ее помню, всегда чужие слова были, что козлу трава. Поэтому шлепанец мне пришлось доставать самому. А любительница дикой природы явилась домой, пряча глаза под челкой, а кувшинки за спиной. И пока никто не видел, что она там делает, воткнула букет в самую дальнюю бочку за баней.
На следующее утро мы с Алькой сидели на ветке сосны и жевали бутерброды с сыром. По ходу дела я целился шишкой в ту самую бочку, где, поникшие, плавали кувшинкины трупики. Меня так и подмывало отомстить Альке за то, что мне пришлось вчера под дождем лезть в воду.
- Дай тебе волю, - начал я, - ты и ондатра притащила бы у себе домой. И засунула бы в бочку. В исследовательских целях...
Алька прищурилась и поспешно затолкала остатки бутерброда в рот. Потом фыркнула так, что крошки полетели во все стороны, в том числе и мне в лицо. Она отвернулась и вперилась глазами в сосновый ствол. У меня язык так и чесался добавить к сказанному еще что-нибудь. Но ценою неимоверных усилий я сдержался. Было ясно, что молчит она не просто так. И что сейчас в ее крошечном девчачьем мозгу происходит сложный, противоречивый мыслительный процесс.
Я знал, что ей всегда не терпится все вокруг повертеть и потрогать. Все равно что дяде Платоше по субботам хочется собственноручно пересчитать все до одной дощечки в заборе. И вместе с тем она понимала. Ондатр был чем-то вроде живого духа нашего озера. Он жил в камышах еще тогда, когда нас на свете не было. Поэтому любое научное исследование, как бы оно ни выглядело, откусил вместе с пальцами и не поморщился.
Я рассмеялся, вспомнив кое-что. Недавно Альке приспичило изучать воздействие лекарственных трав на семейство муравьев, живущих под облепихой. Для чего она воткнула в муравейник ветку тархуна. В благодарность за то, что им была оказана честь внести вклад в науку, насекомые всей стаей набились Альке за шиворот.
Наконец, разрываемой противоречиями Альке надоело пялиться на дерево. Она развернулась ко мне, поджала губы, прямо как бабушка, и сквозь зубы процедила:
- Нет. Ондатра бы тащить сюда я не стала.
И быстро спрыгнула на землю. Приземлилась она передней частью своего бестолкового тела в крапиву. А задней - на гору шишек, коротавших дни под сосной. Я стал гадать, какой из половин повезло больше, но так и не пришел к какому-либо выводу. И потом еще долго сидел на дереве, глядя на небо, где тучи играли в догоняшки.
Тогда я еще подумал, что устроен намного проще, чем Алька. Мне нравится все, как есть в мире. И меня не тянет, например, притащить из леса мох и воткнуть его в цветочный горшок, чтобы посмотреть, вырастет он там или, наоборот, загнется. Обычно из того, что я вижу, мне мало что хочется изменить. Я остался очень доволен своими выводами. Доел остатки хлеба с сыром и отправился в поле ловить ящериц. Так как давно собирался посмотреть, можно ли будет устраивать с ними что-нибудь вроде гонок на время.
Водяные очки
Мы уселись вдвоем на наш старенький велосипед, у которого правая педаль прокручивалась, как ее ни ремонтируй, и покатили по полям по тропинке вдоль реки. Алька, судя по ее довольному кряхтению, неплохо устроилась на багажнике, вцепившись в мои бока. Она горланила песню, которую сама же и сочиняла на ходу. Стрекотали кузнечики, белая кашка пахла так, что захватывало дух. И мне тоже захотелось запеть, но я не знал, как начать. И поэтому стал потихоньку насвистывать.
С тех пор, как мы в последний раз ездили к речке, трава успела вырасти ужасно высокой. Она запросто могла бы проглотить нас с Алькой, как какой-нибудь зеленый, многоголовый монстр. Именно об этом я и свистел. В отличие от глупой Альки. Та собирала всякую ерунду про солнышко, птичек и голубые небесные дали.
По обеим сторонам от тропинки росли осины. Они шелестели листьями, кокетливо поворачивая их то той, то другой стороной. Показывая тем самым, какие они раскрасавицы. Только одна из них вела себя тихо и скромно. А все потому, что его ствол с правой стороны был обгорелым.
- Это молния! – заорала Алька и на ходу спрыгнула с багажника. – В него попала!
Ей, естественно, не терпелось наложить на место трагедии свою руку естествоиспытателя. Перецарапав все до одной ноги, мы продрались сквозь заросли травы и прислонили велосипед, возмущенно перебирающий педалями, к обгорелому древесному боку. Уселись в теньке под осиной. Бабушка дала нам с собой яблоки, помидоры и черный хлеб. И мы принялись это добро уминать за все имеющиеся у нас четыре щеки. Но тут к неописуемой алькиной радости выяснилось кое-что поинтереснее провизии. С той стороны, где дерево не было обгорелым, в дупле прямо над нашими головами жили громадные лесные осы. Они отнеслись к нашему появлению со сдержанным недовольством. Касалось это в основном Альки. Она, следуя своему инстинкту юного натуралиста, решила проверить, едят ли дикие осы помидоры.
- И если да, то как – с солью или без?
Пока она это выясняла, я лег на спину и стал смотреть, как по небу передвигаются тучные белые стада. Я выискивал облака, которые были бы на что-нибудь похожи. Но как назло, все они казались какими-то бесформенными гибридами. Надо мной, один за другим, проплыли: утюг-кенгуру с распахнутой пастью, тачка со слабо выраженными признаками мелкого лесного грызуна с пушистым хвостом и колесом-восьмеркой, недоделанный кактус-бабочка, а за ним табуретка с заячьими ушами. Спустя какое-то время кенгуру захлопнул рот и сожрал не в меру распространившийся белкин хвост. А на голове у кактуса выросли рога.
Алька закричала. Я подумал, что наконец-то какому-нибудь представителю фауны, над которыми она с самого начала лета измывалась, как могла, удалось отомстить за предыдущие попытки своих менее удачливых собратьев. Но как выяснилось, кричала она вовсе не из-за того, что ее догнала оса. Осы оказались и вправду падкими на помидоры.
- Я нашла озеро! – орала Алька.
Да так, что ее наверняка слышали все до единого кроты в радиусе по меньшей мере пяти километров.
Я бросил на произвол судьбы своих небесных питомцев. И, снова царапая ноги, помчался в ее сторону.
Алька лежала на животе и смотрела вниз. Вода, спрятанная в высокой траве, кого частично, кого целиком, отражала мои небесные трансформеры. Это и правда было озеро.
- Я его нашла, - вопила Алька, молотя пятками в воздухе, - оно будет называться Алькино. Также, как я.
Я немножко подергал сестренку за уши, чтобы она успокоилась. А потом улегся рядом с ней и тоже стал смотреть. Озеро раз плюнуть было обежать кругом за несколько минут. Вода в нем была прозрачная и наверняка ужасно холодная. Дно просвечивало сквозь толщу, являя миру заросли неподвижных растений и ил. И что-то еще там виднелось… Что-то, что ярко блестело и переливалось на солнце. Алька, также обнаружив это "что-то" после того, как ее несколько раз ткнули в него носом, вскочила на ноги.
- Надо достать!
Не дождавшись моего благословения, она скинула с себя часть одежды, которую ей было жалко мочить. И полезла в воду, обдав меня брызгами. Озеро и вправду оказалось ледяным. Я в кои-то веки пожалел Альку. Ведь наверняка нелегко на свете жить человеку, которому с рожденья достался такой настырный характер.
Алька, как рыба, выпучила глаза, набрала в рот побольше воздуха и нырнула. Наверху какое-то время торчали одни только ее грязные пятки. Она перебаламутила всю воду. Мне не было видно, как она возится где-то там, на глубине, пытаясь нащупать таинственный предмет. Я уже стал подумывать, что ее схватило за голову нечто, что по законам справедливости однажды и должно схватить такое вредное существо, как Алька. Но вот она вынырнула, отплевываясь и тяжело дыша, и победоносно вскинула руку вверх. Потом, дрожа от холода, скрючилась рядом со мной. И мы стали дружно вертеть находку так и сяк, надеясь, что из нее можно извлечь пользу.
Это оказались всего-навсего обычные очки, которые кто-то уронил на дно. И, видимо, поленился потом достать. Все-таки, оказывается, Алька была не самым первым человеком на планете, нашедшим это озеро. Так как очки долго пролежали в тине, оправа у них порыжела. Стекла стали мутными. Мы как следует пополоскали их в воде и оставили на берегу, слегка подмяв вокруг траву. Чтобы их мог обнаружить тот, кто потерял.
Обратно мы ехали молча. Алька нарвала огромный букет. А все из-за того, что врожденное упрямство никогда не позволяет ей возвращаться домой без трофеев. Стебли гербария, которые она во что бы то ни стало пыталась удержать в охапке, кололи мне спину. К тому же ее мокрые волосы, похожие на желеобразные ледяные сосульки, хлестали меня по загривку. Я как мог, старался отвлечься от этих мелких деталей повседневного быта. Они неизбежны при сосуществовании рядом с такой особой, как Алька. И поглядывал наверх. Где на смену утюгу и тачке подоспели морские звезды и полчища многоногих крабов. Существа ползли по небу, ритмично перебирая своими недолговечными белопенными конечностями. На горизонте, там, где уже показались садовые домики, небо стало фиолетовым. Это могло означать только одно. Скоро нас догонит гроза. Ну, или мы догоним ее.
- Давай завтра еще приедем, - шмыгнула Алька.
Она зевнула и вдобавок ко всем моим несчастьям уткнулась мне в спину холодным, и наверняка сопливым носом.
- Я надену очки и буду в них рассматривать, кто живет на дне. Изучение в естественной среде, - немного помолчав, добавила она.
- Ну, да, - кивнул я, - озеро целиком домой притащить слабо.
Алька надулась, будто насос, собирающийся выплюнуть струю воды. А потом сказала.
- Только бутербродов побольше возьмем. С маслом. Вдруг масло они любят сильней, чем помидоры. Ну, в смысле, осы.
Краля и ее мыльная свадьба
На березе, что росла возле дядиплатошиного забора, жила сорока по имени Краля. И у нее, у этой самой Крали в последнее время завелось одно странное увлечение. Воровать из нашей бани мыло.
Бочком подбираясь по узкому банному наличнику, Краля то так, то этак склоняла свою гораздую на выдумки голову и придирчиво разглядывала томящиеся от вынужденного безделья на деревянной полочке обмылки. Примериваясь, какой лучше утащить на этот раз – фиолетовый или розовый. Спящий под лавкой кот Батон в такие моменты в который раз демонстрировал свое пренебрежение к разбазариванию хозяйского добра. И ограничивался тем, что лениво приоткрывал один глаз. Но тут же закрывал его обратно.
Краля, пользуясь столь откровенным попустительством с его стороны, подцепляла какой-нибудь приглянувшийся ей обмылок. И принималась торопливо, опасаясь, не имеет ли Батончик относительно ее сокровища каких-либо собственных намерений, тащить добычу в сторону березы. С трудом загоняла Краля свой драгоценный улов наверх. И укладывала его плашмя на какой-нибудь сук пошире.
За тот небольшой промежуток времени, когда она решила посвятить делу добывания моющих средств, то есть, с начала лета, Крале удалось достичь в этом уникальном ремесле потрясающих результатов. Вскоре в нашей бане остался только тяжеленный кусок темного хозяйственного мыла. Он ни при каких обстоятельствах не поместился бы в клюве ни у одной сороки.
Мы с Алькой давно заподозрили неладное в Кралиных действиях. Уверившись, что надежды на зажравшегося кота нет никакой, мы решили сами реабилитировать себя в глазах старшего поколения. Потому что бабушка решила, что это именно мы, а никто другой, балуемся с мылом. Может, закапываем его в землю как удобрение или топим в болоте?
Она неустанно повторяла.
- Вы все портите. Никакого добра на вас не напасешься.
Видимо, подозревала нас в чем-то типа швыряния друг в друга мыльных бомб. Или тайной постройки из мыльных кирпичей пансионата для жучков-сирот. Чтобы выяснить, зачем этой клятой Крале понадобилось мыло, мы устроили под березой наблюдательный пункт. В виде прикрытия соорудили шалаш из черемуховых веток. Было понятно, что сидеть, задрав голову и ожидая, пока нечистая на руку птица решит использовать награбленное по назначению, скучно. Так что мы запаслись картами и альбомом с карандашами. Алька, как широко известный в наших узких кругах животновед, утверждала:
- Краля натаскала мыла, чтобы делать с ним то, что все нормальные люди обычно и делают с мылом. То есть мыться.
Когда она это говорила, лицо ее оставалось серьезным. И было непонятно, издевается она надо мной или нет. Последнее было, конечно, вероятнее всего. Но так или иначе, Алька все время ждала, когда пойдет дождь. Чтобы посмотреть, как сорока это станет проделывать.
Мы целыми днями валялись под березой и валяли дурака. То есть дулись в карты на щелбаны и всякие разные смешные задания. Крали почти никогда не было дома. Очевидно, она проводила досуг, шныряя по соседским баням и выискивая новые трофеи. Время от времени, когда ветер дул посильнее и береза качалась, нам на голову падал какой-нибудь обмылок, И тогда меня разбирал смех, а Алька поджимала губы, совсем как бабушка. Может быть, она всерьез надеялась, что на ее глазах и вправду произойдет зоологическое чудо.
Это был один из подобных дней, наполненных вялым ожиданием неизвестно чего. Я очень похоже нарисовал алькино лицо в тот момент, когда она ноет, выпрашивая у взрослых какую-нибудь глупость. На рисунке с ее носа свисала огромная некрасивая капля. Взбесившись, Алька уже наладилась было мне мстить. Как вдруг мы оба услышали над головами сорочью возню, щебет и стрекотание. И мигом забыли про рисунок, как бы хорош он ни был. Мы выскочили из шалаша и задрали головы. По веткам как сумасшедшая носилась Краля и с ней кто-то еще.
- Это Сорок! - зашипела Алька и вцепилась мне в рукав.
Она стала подпрыгивать, чтобы получше разглядеть то, что там у них творится.
Всласть погоняв ухажера по своим угодьям, вороватая Краля поудобнее пристроила его на ветке. Там также покоилось мыло. А сама принялась расхваливать свои богатства, широким хозяйским жестом время от времени осторожно подталкивая мыльные сокровища в его сторону. Парень, загнанный в угол, и обалдевший от внезапно открывшихся перед ним перспектив, опасливо косился в ее сторону. Бочком, потихоньку он пятился к стволу, рассчитывая в случае чего дать деру. Так он вскоре оказался в совершенно безвыходном положении – то есть почти вплотную прижатым к березовому боку.
Так рачительная хозяйка столкнулась с возмутительным равнодушием со стороны неблагодарного женишка. А ведь он мог бы по достоинству оценить ее непосильный труд! И подняла истошный крик. Они вдвоем принялись скакать по березе, выясняя отношения, стрекоча как две газонокосилки и сбрасывая нам на голову сучки и листву. В финале разборок вниз полетел весь ассортимент сорочьего приданого. А именно ровным счетом двенадцать веселенькой расцветки обмылков. Один из которых умудрился бухнуться не куда-нибудь, а прямиком Альке за шиворот. Задрав головы и наблюдая за схваткой, она смеялась, как ненормальная. Так что удивительно, как это ни один не угодил ей в рот.
Мы прыгали под деревом, стараясь не упустить из виду безумную парочку. И строили догадки, чем все это у них кончится.
- Любовь любовью, - поговаривала наша мудрая бабушка, - а надо же еще чем-то и задницу прикрыть.
Помня об этом, на всякий случай мы с Алькой аккуратно сложили свалившееся нам на голову мыльное добро около березового ствола. Чтобы владелица могла в случае чего соблазнять им еще кого-нибудь, если уж в этот раз у нее ничего не вышло.
Вскоре действительно пошел дождь. Мы забрались под черемуховые ветки и стали молча смотреть, как капли, похожие на слезы, свисающие с алькиного носа, когда она ноет, выпрашивая у взрослых какую-нибудь глупость, уныло катятся с листьев.
Мы тихо сидели, прижавшись, и думали каждый о своем. Тут вдруг у Альки почему-то сделалось трудное лицо. Почти такое бывает у дяди Платоши, когда он по субботам вдруг обнаруживает, что вошел не в свою калитку, а в нашу. Она дернулась, проткнув головой потолок шалаша. Выскочила наружу, стала крутиться, как щенок, и ловить себя сзади за шиворот. Как выяснилось, увлекшись слежкой за развитием событий в кралиной личной жизни, Алька забыла про обмылок. А тот между делом пристроился где-то в районе нижнего отдела ее спины. Пришлось вспомнить про него, так как за шиворот попала вода и намылила сестренке ей холку.
Так что можно сказать, Алька своего добилась. Зоологические чудо произошло. Не та, так другая, вертихвостка помылась.
Тетка Смородишна
День не задался с самого утра. Бабушка, настроенная воинственно, сразу же после завтрака погнала нас собирать ноготки.
- Зимой скажете мне спасибо, – приговаривала она.- Будет, чем горло лечить.
Я сказал, что ни за какие деньги не соглашусь носить на шее бусы из этих дурацких оранжевых цветочков. Даже под одеждой.
- Раз это коготки, - заявила Алька, - то лично я буду делать маникюр.
Она хихикала как дурочка. Слюнявила лепестки и насаживала их себе на грязные ногти. Пытка клятым гербарием продолжалась аж до самого обеда.
Но дальше вообще пошло хуже некуда. Бабушка вошла в раж. Бормоча, что она приучит-таки лоботрясов к труду, поймала нас, когда мы с Алькой, уже готовые, в одних трусах и майках, выдвигались в сторону озера. И придала ускорение совсем в другом направлении – к кустам у забора. Доить смородину. А сама пошла за молоком.
Я наивно полагал, что в списке моих самых нелюбимых занятий сбор садовой ягоды занимает второе место. После стирки носков, которая в качестве компенсации обычно прилагается к полученным знаниям о размере и глубины дворовой лужи. И мытья посуды, дышащей в затылок весьма неоднозначному процессу поедания манной каши на завтрак. Но вскоре я уже был готов не просто выдвинуть дойку смородины на первое место, а выдать ей какой-нибудь специальный приз. Ягоды то лопались, то падали на землю. И надо было ползать и искать их под кустом.
Алька не выдержала первой и стала швыряться противными, черными пульками, брызжущими соком. Она метила прямо в лоб. Я уже собрался было одеть ей на голову все ведро вместе с тем, что успели насобирать мои нежные детские пальчики, усиленно сопротивляющиеся производимому над ними насилию. Но ей здорово повезло, потому что как раз в этот самый момент на сцене появился соседский кот Снежок.
И это был не просто Снежок, а Снежок, держащий в зубах дохлую мышь.
Мы с Алькой были владельцами кота, который отродясь не был замечен в отлове хоть чего-нибудь, кроме мяса в собственной тарелке. Так что встретили его появление дружными одобрительными криками. Соседский кот удостоил нас долгим непонимающим взглядом. Он свидетельствовал о том, что в данный момент он больше всего опасается, не намерены ли мы с Алькой отнять у него добычу и насладиться ею в холодке под вишней. Под наши восторженные вопли Снежок от греха подальше утрусил под крыжовник. Эту ягоду никто не доил. А мы продолжили маяться дурью, изнемогая от жары и выискивая повод, чтобы смыться на озеро.
Видимо, эта самая жара нас и доконала. Вскоре мы совсем плюнули на опостылевшую ягоду и творить делать всякую ерунду. Алька распевала песню. Там красной нитью проходила мысль о том, что я черный смородиновый червяк. Я послушал-послушал, да и вывалил-таки все ведро целиком, вместе с ветками и листьями Альке на голову. Во-первых, за то, что она такая вредная и обидно обзывается. Но главное, за то, что научилась целиться в лоб и довольно чувствительно. Черная смородина повисла у Альки на ушах живописными гроздьями. И это было здорово.
Однако Альку это почему-то не сильно порадовало. Лицо у нее вытянулось и побледнело. При этом она стала тыкать пальцем мне за спину и что-то лопотать. Точно также, как дядя Платоша по субботам, когда его рассказ о богатой событиями жизни подходит к концу. По таким признакам я определил, что за моей спиной в этот момент творится что-то необычное. Что-то, что выбило впечатлительную Альку из ее душевной колеи. Которая и без того была похожа на раздолбанное шоссе, где много дней под проливным дождем шла танковая колонна.
Я осторожно повернулся.
Огромная черная туча с пугающей скоростью неслась по небу прямо на нас. В один миг она накрыла небо над головами, превратив огород в мрачное пространство, населенное угрожающе шевелящимися тенями. Алька приготовилась завизжать. И вправду было такое ощущение, что туча вот-вот рухнет прямо на наши непутевые головы. Но тут порыв сильного ветра захлопнул ей рот, набился за щеки, и моя глупая сестренка подавилась воздухом.
Вдобавок ко всему сверху посыпался настоящий ледяной град. Мы бросились, было, в дом. Но тут выяснилось, что наши пятые точки не намерены расставаться с маленькой деревянной скамеечкой в моем случае и раскладным парусиновым стульчиком в случае с Алькой. То есть мы оказались приклеенными к своим сидениям. Ветер швырнул нас обоих кверху ногами обратно под смородину. И та в отместку за то, что мы так небрежно ее доили, с упоением стала хлестать нас по лицу, стараясь использовать для этого ветки потоньше и листья пошире. Мы отбивались из последних, оставшихся от сбора смородины сил. Но не могли не заметить, что град сыплется с неба не куда-нибудь, а исключительно в наши ведра.
Когда метеорологический беспредел закончился, небо постепенно стало приходить в себя. Наконец оно соизволило принять цвет, более-менее приближенный к нормальному. Мы с Алькой, отлепившись от ненавистной низкорослой мебели, на полусогнутых подползли к своим ведрам. И обнаружили, что все они доверху набиты нехилыми градинами. Дрожащими руками мы втихаря вывалили их дяде Платоше за забор. Все равно там у него росло непонятно что. И стали молча, не глядя друг на друга, метать в ведра смородину. Мы рвали ее с небывалой скоростью. С таким рвением я обычно предаюсь только одному занятию. Поеданию пельменей под бдительным присмотром взрослых в тот момент, когда под окнами томится пара-тройка моих переминающихся с ноги на ногу приятелей.
Бабушка вернулась с банкой молока и поджатыми губами.
- Кашу будете есть без всего, - сообщила она с порога. - И варенья вам не видать. Как и собственных, неизвестно с какого времени, немытых ушей.
Когда мы попытались изобразить робкое удивление в моем случае и отчаянное возмущение в случае с Алькой, бабушка пребольно щелкнула каждого из нас по носу.
- Когда тетка Смородишна хочет кого-то проучить, то вокруг начинает твориться неизвестно что, - со знанием дела заявила она.
И с мрачным удовлетворением пояснила. Эта самая тетка Смородишна жутко злопамятная. Бабушка метнула красноречивый взгляд в сторону ведер. Мы с Алькой дружно застонали. Вместо лихорадочно собранной смородины на дне корчились черные червяки.
Табуретка
По вечерам, когда все дела переделаны, бабушка любит устроиться поудобнее на табуретке у крыльца и смотреть, как садится солнце. Сидя там же, она обычно по субботам слушает рассказы дяди Платоши о его богатой событиями жизни. Вся она старая, страшная и облезлая. Я имею в виду, конечно же, табуретку, а не бабушку.
Что до нашей бабушки… Она гоняется за нами по огороду с полысевшим веником, развивая скорость, какой может позавидовать кидающийся на добычу коршун в расцвете сил. Вообще взрослые в нашей семье с большим недоверием относятся ко всякого рода детскому творчеству. И готовы загубить на корню любую инициативу. Кроме инициативы в шесть утра встать, умыться, почистить зубы, сделать зарядку и пойти обрывать у клубники ее дурацкие усы.
Мы с Алькой обычно используем эту доисторическую штуковину, я снова имею в виду, конечно же, табуретку, а не бабушку, когда за баней проводим лягушачьи скачки. Еще мы практикуем гусеничные бега и жучиные бои. Но лягушачьи скачки – зрелище самое захватывающее. Мы кладем табуретку плашмя, сажаем лягушек на ножку. И ждем, когда они начнут демонстрировать, на что способны. То есть прыгать, и чем дальше, тем лучше.
Я всегда подхожу к участию в соревнованиях ответственно. И мои претендентки перед состязаниями усиленно тренируются. Хотя до лечебного массажа конечностей дело пока что не дошло. Алька, наоборот, относится к делу спустя рукава. За пять минут до старта хватает в болоте первых попавшихся под руку особей и гонит их на плацдарм. В такой ситуации меня всегда бесит вот что. В трех случаях из пяти этот ее свежеотловленный олимпийский резерв приходит первым.
В тот день мы как обычно проводили упражнения среди представителей земноводных на свежем воздухе. То есть, за баней, где нас не было видно. На этот раз моя система усиленных тренировок принесла плоды. Раз за разом побеждали мои вышколенные болотные красавицы. В один прекрасный момент Алька почувствовала, что дела ее плохи. А так как играли мы на обеденные шоколадные пряники, она поджала губы и стала выделываться. Ее, видите ли, вдруг перестала устраивать поверхность табуретной ножки.
- Мои лягушки приходят последними, потому что лапы цепляются за ободранную краску. Они спотыкаются, - заныла она.
Я прекрасно знал, что если Альке приспичит во что-нибудь упрется, все обычно кончается слезами. Поэтому не стал стоять у нее на пути, когда она решила пробраться в сарай и умыкнуть оттуда банку лака.
Я тем временем разбирался с лягушками. Решал, кого оставить для тренировок, а кого препроводить обратно в болото. Сделать это было нелегко, так как все они были на одно лицо. Поди вспомни, кто как прыгал.
Пакостливая Алька, высунув кончик языка, поставила табуретку на ножки и стала широкими мазками творчески распространять лак по поверхности крышки. Я был страшно занят, и смог присоединился к ней только в самом конце. И с большим удовольствием украсил омоложенную мебель соцветиями тысячелистника.
Нужно отдать должное алькиному чувству прекрасного, получилось у нас гладко.
Мы оставили табуретку сушиться. И увлеклись швырянием друг в друга репейника. Это нас здорово раззадорило. Не прошло и пяти минут, как мы забыли обо всем на свете. Кроме того, каким бы еще способом загнать в одежду, покрывающую тело противника, побольше этих дивных семян. И чем дальше, тем больше это уже становилось делом принципа. Потому что Алька специально метила мне в штаны. А я решил, что не буду размениваться по мелочам. И метал репей прямиком ей в волосы, благо их у нее было навалом. Однако подобная забава почему-то вскоре наскучила Альке. Она схватила ковшик с водой и стала гоняться за мной по огороду. Думая, что это она у нас самая быстрая.
А потом наступил вечер. Мы были все с ног до головы в репье и мокрые. Но довольные, что удалось сделать столько всего полезного.
Мы уселись на лужайку у ворот и стали смотреть, как красное солнце мечется по небу, ища, куда бы ему приткнуться. Алька начала комментировать это событие. Она сравнила две тучи, загораживающие горизонт, с футболистами, что шпыняют бедное солнышко туда-сюда.
- Хотят гол забить.
Бабушка ничего не говорила. В конце дня у нее обычно оставалось гораздо меньше сил, чем в начале. Она только тяжело вздыхала, выпутывая у Альки из волос репейник. И между делом время от времени награждала меня испепеляющим взглядом. Я изо всех сил пытался делать вид, будто на самом деле сожалею, что залепил девчонке весь ее глупый затылок.
- Завтра будет ветрено, - сообщила, вглядываясь в драматично полыхающее багровое небо, бабушка.
Мы с Алькой прижались к ее теплым бокам. И стали ждать, чем кончится небесный футбольный матч.
Так мы втроем тихо-мирно сидели, и никого не трогали. Спустя какое-то время бабушка стала клевать носом. И когда ее подбородок рухнул туда, где кончалась шея, и начинался фартук, она опомнилась
- Все как один живо спать, - скомандовала она.
Вслед за тем на лице ее отразилась сложная гамма чувств. Она почувствовала, что не может встать с живописно поблескивающей в свете последних солнечных лучей табуретки, украшенной веселым гербарием. В свою очередь на наших с Алькой лицах отразился ничем не прикрытый ужас. В памяти всплыла операция, проделанная накануне с этой самой табуреткой.
Мы с сестренкой стали потихоньку отползать в сторону калитки.
Бабушка громко поклялась своей бабушкой. А у той, похоже, также имелся богатый опыт в подобного рода делишках.
- Если поймаю, засуну обоих кверху ногами в туалет!
Это заявление вообще явилось верхом непедагогического подхода к воспитанию детей. Чтобы не услышать еще чего похуже, мы с Алькой пошли и почистили зубы.
А табуретка осталась любоваться догорающим закатом одна. На ее сиденье красовалась тканевая аппликация в мелкий цветочек из бабушкиного подола. И это здорово ее красило.
Что угодно на чердаке
Бабушка строго-настрого запретила нам совать нос на чердак
- Там с вами может случиться все, что угодно.
Но однажды погожим солнечным утром она была слишком занята. Торговалась по поводу предстоящего урожая с грядкой фасоли. И ничего не заподозрила. Остановить нас было некому, и мы, как миленькие, полезли на чердак.
Если бы какой-нибудь человек догадался вести прямой репортаж из алькиной головы, то он бы начинался с выражений типа:
- А! О!
Именно эти, с позволения сказать, слова, сорвались с ее губ, лишь только ее голова высунулась из лаза. Следующей фразой было ненамного более осмысленное:
- Ух ты!
Я изо всех сил подталкивал Альку снизу. Так как и мне было не чуждо здоровое детское любопытство. Мы выбрались, наконец, наверх. Я с восторгом обнаружил, что чердак весь от пола до потолка был покрыт множественными слоями пыли. По углам одна на другую громоздились коробки, свертки, доски и прочая рухлядь. И до нее уже сто лет как никому не было дела.
Что касается меня, так не знаю, что может быть интереснее, чем дряхлые, отслужившие свое вещи. Их можно спокойненько, не опасаясь истерики со стороны владельцев, разобрать на запчасти. Разглядывая всю эту дребедень, я вдруг понял, каким старым был наш большой дачный дом. Не одно поколение детей, чьи летние выходки заставляли взрослых вздрагивать во сне, было выращено в его стенах.
- Мы – тут же решил я, - можем им гордиться.
Под потолком роскошными кружевами раскачивалась паутина. Я стал с интересом разглядывать пауков. Они весьма наплевательски отнеслись к нашему вторжению на их территорию. За долгие годы безмятежного существования на этой плантации пыли они умудрились вырасти до размеров крохотных чайных блюдцев. И приобрели уверенность, что их никто пальцем тронуть не посмеет.
Алька все охала и ахала. И копошилась где-то на переднем плане, без конца чем-нибудь громыхая. Пытливый ум не давал покоя ее конечностям, которые все вокруг себя стремились ощупать и потоптать. Она то норовила поддеть носком ботинка старые часы без маятника, и те начинали истошно клокотать. То рвалась потрогать какие-то бренчащие разноцветные стекляшки… А уж мимо старого кресла-качалки, которое скрипело как сотня ворчливых бабушек, и подавно нельзя было пройти спокойно. Тут я ее понимал.
Вскоре я покончил с пауками, вернее с их разглядыванием. Ничего интересного, кроме дохлых мух и бело-серой тюлевой завесы в их нехитром хозяйстве не оказалось. И, присев на корточки, попытался изобразить на пыльном полу узор. В моем расплывчатом представлении он должен был иметь нечто общее с тем, что именуется арабской вязью. Я возился со своими хитроумными закорючками, думая, как задурить Альке голову рассказом, будто у меня здесь зашифровано нечто интересное.
Вдруг в самом дальнем углу, где располагались мешки с опилками, что-то едва заметно шевельнулось. Что-то потревоженное. Уж не знаю, что нашло на нашу обычно пугливую Альку на этот раз. Но она немедленно ринулась туда со всех ног. И непродолжительное время бесцеремонно тыкала пальцем в мешки. Чего делать, видимо, не следовало. Даже издалека было видно, что они уже много лет живут какой-то своей, особенной жизнью. Потом она полезла в эпицентр обитания этих мешков. Порылась. И спустя какое-то время ее разочарованная мордашка, обильно татуированная сажей и опилками, всплыла на поверхность.
- Ничего там нету, - изрекла мордашка и смачно чихнула.
Однако спустя мгновение относительно беспечное выражение ее лица вдруг сменилось на напряженное. Появилась какая-то странная гримаса. Как будто бы она очень старалась, но ей никак не удавалось сделать то самое дело, которое люди обычно тайком совершают по утрам в маленьком деревянном домике сразу за дровяным сарайчиком.
- Не могу вытащить ногу, - покраснев от натуги, оповестила она.
Я не на шутку испугался. Вдруг она уже успела что-нибудь себе сломать, что-нибудь нужное? Схватил ее за руки и изо всех сил стал тянуть. Это произвело такой же эффект, как если бы мы в один прекрасный вечер решили вдвоем сдвинуть с места нашу баню, потому что нам вдруг показалось, что она неправильно стоит. Алькины глаза приняли ту самую геометрическую форму, которую они склонны были обычно принимать в моменты величайшего возбуждения.
- Я застряла, - с трагической торжественностью объявила она.
И с кислой миной, обеими руками вцепившись в одну из своих безмозглых ног, которым вечно не сидится на месте, стала тянуть ее наверх.
Я еще немного посмотрел на все это и пошел за бабушкой.
Как всегда, бабушка нашла для нас с Алькой самые сердечные слова. Они обрушивались на мою голову, пока она, кряхтя, лезла по лестнице на чердак. Алькина голова, к сожалению, была в этот момент недоступна.
Мы с бабушкой вдвоем раскидали в стороны своенравные мешки. И обнаружили, что непутевая часть тела Альки намертво примерзла к полу. Бабушка поджала губы. Отогнала от лица опилки. Те, словно стайка ночных мотыльков, обрадовавшись вдруг попавшей в их распоряжение лампочки, вились вокруг нас в густом пыльном воздухе. Потом, шумно вздыхая, она опустилась на колени. Выудила откуда-то из недр своего фартука шерстяную нитку и обвязала ею горемычную алькину конечность.
- Вот и стой теперь на одной ноге, как цапля, - замогильным голосом велела бабушка.
Алька скуксилась и завыла, что ей так неудобно.
- Мне вообще срочно нужно кое-куда кое-зачем.
Куда и зачем, она не сказала. Слезы некрасиво закапали с алькиного носа прямо как на том моем рисунке. Но бабушка пригвоздила взглядом и без того застрявшую Альку. Так что та осмеливалась только тихонечко поскуливать и утирать свой оплакивающий ногу нос. Попытки вытащить алькину пятку из ботинка тоже ни к чему не привели. Я с ужасом подумал, что наконец-то она попалась в настоящий капкан, наша любопытная малышка.
Так, враскорячку, Алька промучилась битый час. Но потихоньку ее туфля все же стала отлепляться от древней чердачной доски, не первый взгляд ничем не отличающейся от своих пыльных соседок. Бабушкин голос приобретал все более устрашающий тембр. Она охотно комментировала события, ругая тех, чьи макушки не доходили ей до плеча. И каждую минуту повторяла.
- Я же предупреждала – не лезьте на чердак, не лезьте! А то может случиться все, что угодно!
И вот вам, пожалуйста, все, что угодно случилось.
Как только непослушная алькина нога слегка поддалась, дела у нас пошли на лад. Алька перестала рыдать и, вытаращив красные глаза, уставилась вниз, на свой ботинок. При первой же возможности она с воем стремительно уковыляла прочь, подволакивая затекшую ногу.
Очевидно, туда, куда ей очень сильно было надо.
Боевые действия были окончены. Бабушка выразительно посмотрела на меня с дружелюбием бульдога, которому действует на нервы мелкая, безмозглая болонка. Я подумал, что вот сейчас этим своим неподражаемым взглядом она могла бы спокойно переколоть все дрова в нашем сарайчике. И тогда мне не надо было бы мучиться, пытаясь изобразить что-то вроде вертикальной борьбы с ручной пилой. Причем полешки сами собой, добровольно, без особых напоминаний, построившись парами, проследовали бы в сторону сарайчика.
Вечером мы с Алькой тихонько сидели у костра на стареньком, детском, свернутом в рулон ватном одеялке и пялились на огонь. В кои-то веки Алька вела себя тихо. Словно распустившаяся на закате лилия особо ценной породы. Она не сочиняла про меня непристойных песенок, не тыкала пальцем под ребра, не замышляла никаких пакостей и вообще ничего не делала. Ее профиль был задумчив и романтично осенялся всплесками огненных приливов и отливов.
Поэтому я имел редкую возможность наслаждаться звуками дикой природы. Истошным лягушачьим кваканьем и воем дядиплатошиной циркулярной пилы, с потрясающей настойчивостью вгрызающейся в поленья. Мы собирались печь картошку. И, удивительное дело, Алька даже не порывалась затеять с этим овощем ни одного из своих дурацких экспериментов. Например, сунуть его в самое пекло и посмотреть, загорится ли он сразу, или постепенно. Мы мирно сидели рядышком и смотрели, как деревяшки медленно превращаются в угли. Из задумчивости нас вывела бабушка.
Я не поверил своим ушам, когда она попросила.
- Слазь-ка на чердак. Достань из сундука три пары резиновых сапог.
Завтрашним утром мы собирались идти на остров за грибами. При слове "чердак" Алька вздрогнула, словно застигнутый за воровством хозяйских подсолнухов бурундук. И опасливо поджала ноги.
Стыдно признаться, но мне было до ужаса страшно. Ничего не сказав в ответ, я как можно быстрее вскочил. Побежал в дом и стал карабкаться по лестнице наверх. Закусив губу, я высовывал голову из лаза медленно, светя прямо перед собой фонариком. Электрический зайчик вычерчивал аккуратные круги света. В них по очереди попались: необычно мелкая для этих мест особь паука, путаница наших дневных следов на пыльном полу, старый облезлый круглый стол в позе «сдаюсь!» кверху ножками, кусок облезлой стены с висящей наперекосяк картиной невнятного содержания и, наконец, изрядно потрепанный временем сундук. Похоже, время что только на нем не делало – и чечетку танцевало, и спать укладывалось, до того он имел жалкий вид. Разве что не трещал по швам.
Я тихонько, на цыпочках подкрался к сундуку и с колотящимся сердцем попытался приподнять крышку. Крышка злобно скрипнула. В лицо мне пыхнул едкий запах. Тут я смекнул, почему моль так ненавидит людей, с остервенением пожирая их любимую одежду. В ответ на мою возню в углу под мешками что-то снова недовольно зашевелилось. Это послужило решающей причиной, почему все три пары резиновых сапог нашлись в сундуке очень быстро. Я вылетел с чердака еще скорее Альки. Хотя мне в отличие от нее вовсе никуда не было надо. Бабушка взяла из моих трясущихся рук сапоги, удовлетворенно хмыкнула и пошла стелить нам постели.
Алька ни жива, ни мертва, съежившись, сидела и караулила картошку. Мое появление было встречено тревожным блеском ее глаз. Похоже, ее сильно удивил тот факт, что я вернулся так быстро. Еще и умудрился остаться в живых.
- Ну? - заговорщически прошептала она.
В ее зрачках отразилось пламя. В мое отсутствие - то ли от нечего делать, то ли от волнения несчастный овощ все-таки был помещен в костер.
Не знаю, что на меня нашло.
- Да ничего там особенного нету, чердак как чердак, - небрежно бросил я, поудобнее устраиваясь на одеялке.
И увидев, как Алькины губы затряслись от негодования, спокойно продолжил.
- Наступила в клей и разнылась.
Алька щелкнула челюстями. Словно волк, раздосадованный жестокосердием семерых козлят, не пускающих его на порог. И, отвернувшись, стала изучать березу возле забора дяди Платоши. А у меня в душе запела скрипочка. Мелодия, которую она выводила, называлась:
«А ну-ка, по-быстрому взбесим Альку».
Краем глаза я увидел, как Алька потихоньку начала закипать. Она заерзала от возмущения в своем уютном одеялковом гнезде. Как пить дать, на ходу придумывая в мой адрес какую-нибудь ответную гадость.
- Вот и хорошо, - рассмеялся я, - а то когда ты такая, никакой каши не сваришь. Подумаешь, нога застряла.
Что угодно ведь не случилось.
Бухтышка
Когда река совсем обмелела, она превратилась во множество ручьев. В них плавали стайки мальков. И множество болотцев, где прыгали водомерки. Мы с Алькой мастерили из песка всякие замечательные штуки – ящерицу с высунутым языком, кролика с прижатыми ушами, колодец без крышки, чтобы вливалась и выливалась, когда надо, вода.
Потом мне надоело изображать из себя скульптора. И я стал швырять в Альку мокрым песком, что было не в пример интереснее. Хотя бы потому, что Алька визжала и бегала как больная по бывшему речному дну. В финале я пару раз для порядка залепил ей клубками из тины в волосы. И, удовлетворенный, принялся за дрессировку водомерок. Я понукал их прутом, потому что хотел, чтобы они выстроились в ряд и дружно паслись, а не бегали беспорядочно и бесконтрольно, так же как Алька. Но проклятые скотинки не слушались. Это меня злило.
Недолго погоревав по поводу залепленной тиной прически, Алька нашла банку из-под сгущенки. И, отгородившись от меня спиной, стала над ней шептать и колдовать.
- Эй! – живо поинтересовался я и вмазал ей скользкой улиткой между лопаток.
Алька вскочила. И, не обращая на меня внимания, начала пускать банку по ручью. Меня разобрал интерес.
- Чего это у тебя там?
Алька дернула плечом и поскакала за банкой, хлюпая босыми пятками по илу. Я не выдержал, бросил никчемных, не способных к элементарной дрессуре животных, и тоже побежал за ней.
Забавляться с банкой оказалось ничего себе. Прутом я направлял ее, куда нужно, и она плыла, перекатываясь с боку на бок и кружась. А Алька прыгала с одного берега ручья на другой и мне мешала. Так мы веселились, пока банка не застряла на повороте, врезавшись в песчаную горку. Ее наверняка построил какой-нибудь умник вроде нас с Алькой. Я посильнее ткнул прутом в банку, собираясь вырулить ее на нужную трассу. Но вдруг оттуда, из сгущенкиного нутра, покачиваясь и шатаясь, как дядя Платоша по субботам, выбрался крохотный… Неизвестно кто... с помятой мордой, бурой, свалявшейся на загривке шерстью и презлющими глазенками.
- Это что еще такое? – поинтересовался я.
И на всякий случай приготовил прут, сжав его покрепче. Глупая Алька присела на корточки возле банки.
- Бухтышка, миленький, - запричитала она.
Но тут же живенько отпрыгнула. Сушество вырвало прямо ей на ноги. Видать, бедолагу слегка укачало во время нашего с ним путешествия.
– Бедненький! – как всегда удачнее некуда выразилась Алька.
Она протянула руку, чтобы утешить несчастного. А того мотало и трясло, как дядю Платошу по субботам.
Он оскалил маленькие злые зубки и ловко тяпнул безмозглую Альку за палец.
- Ой! – заорала Алька.
Она стала трясти всеми пальцами сразу. Будто бы хотела, чтобы остальные четыре тоже проявили чувство солидарности к тому, которому не повезло на этот раз.
А зверек, нехорошо озираясь и ворча, заковылял в ивняк. Там он быстро скрылся в зарослях. Наверняка, надеялся найти покой подальше от дьявольских штуковин, в которые их засовывают негодяи. Такие, как мы с Алькой. Я дернул рыдающую сестренку за майку.
- Ты где его взяла?
Она хлюпала носом, глаз не спуская со своего пальца. На нем красовались аккуратные следы мелких зубов.
- Вы-вы-выкопала! Улитку искала. Он в ямке спал, свернулся и храпел так: «Бухты, бухты». Ну, я его в банку и поса-ди-и-ила.
Я легонько отвесил ей затрещину.
- Вдруг это сам дух реки? В банку она его посадила!
Алька перестала выть и округлила глаза.
- Так духи реки другие бывают. Большие, как драконы, - она вытерла нос. – А это Бухтышка!
Я смотрел на то, что еще в июне было рекой. А сейчас превратилось в множество разрозненных ручейков. Наша река к концу лета всегда мелела. На том месте, где мы сейчас стояли, в июне я в шутку топил истошно орущую Альку. И мои ноги не доставали до дна, не говоря уже об ее. Даже когда я нырнул, чтобы спасти понарошку утонувшую Альку, я тоже не достал до дна. Река стала совсем маленькой.
Бухтышка. Может, тогда он и был большим. Как дракон.
Много она понимает, девчонка.
Елка
- Закурим? – задорно поинтересовалась Алька.
Свернув лист малины в трубочку, она отставила коленку и локоть, как какая-нибудь тетка из телека. Я сорвал крапиву и погнал ее вдоль забора. Потому что про курение везде написано, что оно вредит вашему здоровью. А про крапиву нигде. Я загнал Альку к болоту. И оставил ее там, чтобы в обстановке уединения и покоя, которую обычно дарит дикая природа, она обзавелась мозгами. А сам пошел встречать дядю Платошу. Почему-то он шел в нашу сторону с большой ржавой пилой, хотя сегодня была не суббота.
Я едва успел открыть рот, чтобы поинтересоваться, не собирается ли дядя Платоша спилить забор между нашим огородом и его? Потому что тот по субботам обычно мешал ему двигаться плавно и не всегда по прямой. Но тут прибежала Алька с красными от волнения ушами. Она раскричалась, что листья на калине возле болота все с обратной стороны меченые. И что на них нарисовано неизвестно что.
Наверняка, несчастная впечатлилась парой следов, прогрызенных гусеницей. Но мне некогда было ее урезонивать. Дядя Платоша объявил, что он идет пилить елку.
Мы с Алькой чуть не сели прямо на дороге. Елка эта была старая-престарая и огромная-преогромная. Мы вдвоем еле-еле могли ее обхватить, когда привязывали гамак, чтобы играть в паука и муху. К тому же она приносила пользу. Там я брал смолу, чтобы залеплять Альке ее дурацкие космы. Бабушка говорила, что елку эту совсем маленькой из лесу сдуру притащили наши родители. И посадили посреди огорода.
- Потом удивляются еще, в кого дети такие! – любила повторять бабушка.
Она сильно мучилась с прошлогодними иголками, убирая их с огорода. Они не слушались ни веника, ни граблей.
Елка разрослась. Ее громадные ветки давали густую тень, под которой ничего не росло, кроме ландышей. И те тоже расползались по всему огороду. Еще под елкой любили сидеть лягушки. Да мы с Алькой, когда нечего было делать.
- Посажу фасоль! – заранее ликовала бабушка. – Патиссон. Красную капусту. И дров будет на следующее лето.
И она досадливо стряхнула нас с Алькой со своих рук. А мы висели на ней и канючили. Будто два перезревших яблока шлепнулись вниз с могучих, узловатых веток.
Дядя Платоша, обходя кругом могучий ствол, игриво помахивал ржавой пилой.
- Закуси я осой! – уважительно высказался он.
Елка не удостоила его вниманием. Она стояла, как обычно, подпирая небо макушкой. И тихонько шевелила кончиками веток, будто мохнатыми пальцами играла на невидимом пианино. Я представил, как вся эта великолепная махина сейчас рухнет прямо поперек огорода. И какая прорва будет назавтра смолы… Но обнаружил, что меня это совсем не радует.
Несмотря на наши с Алькой обещания с завтрашнего дня без вещей уйти из дому, навсегда утопиться и заморить себя голодом насмерть, дядя Платоша и бабушка пристроились к проклятой пиле с разных сторон. Но едва ржавые зубья коснулись коры, случилось странное. Стало так тихо, что у меня заложило уши. Мы с Алькой не посмели даже переглянуться. Потом послышался едва уловимый гул – низкий и густой, как смола. Ель развела в стороны свои гигантские, мохнатые руки. И, самую чуточку помедлив, хлопнула в ладоши. Поднялся ветер. И дядя Платоша, и бабушка, и мы с Алькой отлетели, куда попало.
А пила сломалась.
- Закуси я осой! - резюмировал дядя Платоша, яростно выплевывая прошлогоднюю хвою.
- Разве она виновата, что ее из лесу унесли? – торжествующе ввернула Алька.
Гордо задрав подбородок, она выбралась из зарослей морковки.
Я же искренне обрадовался, что назавтра нам не надо будет без вещей уходить из дома, навсегда топиться и морить себя голодом насмерть. Бабушка, кряхтя, пыталась выбраться из груды наваленных возле крыльца корыт и ведер.
- Выросла бы она в лесу такая, как же. А чтоб тебя!
И бабушка погрозила елке кулаком. Но та в ответ лишь доброжелательно пошевелила своими мохнатыми пальцами.
Бабушка сорвала злость на нас. Гремя разбросанным инвентарем, составляя его на место, она буркнула.
- Чего стоите? Живо за ограду, дрова собирать.
Мы брызнули прочь. Довольные, что нам и дальше будет к чему привязывать гамак, чтобы играть в паука и муху. И что нам вместе с лягушками есть где сидеть, когда нечего делать.
Дядя Платоша, нечленораздельно ворча, подобрал остатки пилы. И нетвердой поступью побрел, мотая головой, восвояси. А бабушка взяла грабли и веник, и стала сгребать повсюду разлетевшуюся старую хвою.
Близко к елке она старалась не походить.
Арбузный крокодил
На не хотелось в город. Мы с Алькой всячески пытались оттянуть это время. Ведь уже совершенно точно было известно, что оно упиралось не куда-нибудь, а в очередной учебный год. Чем ближе к осени, тем сильнее клокотала негодованием бабушка. Мы старались обращать на это как можно меньше внимания. И нарочно неторопливо, будто спешащие на свадьбу черепахи, собирали вещи. А они, оказывается, тоже неплохо проводили каникулы, валяясь в самых неожиданных местах. Еще мы с Алькой добывали из земли картошку и складывали опавшие яблоки в плетеную корзину. А фасоль… Сколько с ней ни торгуйся, каждый год упорно выдавала по нескольку жалких стручков на квадратный метр.
В конце концов, бабушка потеряла терпение.
- Если не управимся в срок, - в сердцах пообещала она, - загоню вас по первому морозу собирать облепиху.
По холоду, глубокой осенью, когда ляжет снег… Хотя вроде бы собиралась оставить облепленное желтыми пуговками колючее дерево воробьям. Те, по ее словам, в этом году неплохо потрудились, объедая с яблони гусениц. Справедливости ради следует добавить, что эти же самые воробьи неплохо потрудились, объедая также и то, что позрело, с вишни. И с черноплодки.
Ягода облепиха будто бы нарочно была выведена для того, чтобы особо извращенным способом пытать людей. Так что тот, кому хоть раз в жизни довелось наслаждаться ее сбором, понимает смысл бабушкиной угрозы.
Я в те дни предавался отчаянию по поводу кончины такого замечательного времени года, как лето. И уже точно не помню, что меня понесло за дровяной сарайчик. Наверняка, надеялся найти там что-нибудь интересное. То, что дало бы нам с Алькой пищу для начинающей потихоньку иссякать искры творчества. А, скорее всего, просто так, слонялся по огороду от нечего делать.
Там, в заброшенном, затхлом углу обитали большие черные жуки, старые, гнилые доски, пучки сухой растрепанной травы и роскошный репейник. При виде которого мне до слез стало жалко, что я не нашел его раньше. Ведь столько добра пропало даром, так и не изведав, до чего хороши алькины волосы.
Но это было еще не все. Приглядевшись, я обнаружил, что из зарослей лопухов на меня таращилась сплюснутая зеленая морда с удивленными черными глазами. Я не сразу понял, что это такое. И на всякий случай попятился, тут же наскочив на пронырливую Альку, которая, естественно, тоже решила сунуть свой нос в это дело. И тут меня осенило.
Я вспомнил.
Лето тогда только начиналось. Я дулся на Альку. За то, что она выкрала у меня и отдала бабушке спички. Я их припрятал под крыльцом для воплощения в жизнь одной потрясающей идеи, касающейся непосредственно меня, севшей батарейки и бутылки с подозрительно пахнущей смесью, что все равно никому не нужная, валялась за баней. В гордом одиночестве я ошивался возле забора, клокоча негодованием по поводу девчонок. Все-то они норовят прибрать к рукам чужое добро и испоганить на корню любое благое начинание. Я исследовал потаенные уголки, надеясь найти что-нибудь еще столь же будоражащее воображение и побуждающее к подвигам. Я был полон сил и строил планы. Не подозревая, что им всем до единого, благодаря соседству с таким вздорным человеком, как Алька, а также полным отсутствием у нее вообще каких бы то ни было планов, суждено будет провалиться.
Лето только начиналось.
И вот тогда я и нашел его.
Моя невозможная сестренка тут же возникла за моей спиной. Отодвинув меня, она ловким движением извлекла на свет старого резинового зверя.
- Зуб даю, это надувной крокодил! - в своей неподражаемой, уверенной манере объявила она.
Я не без ехидства подумал вот о чем. Если она и дальше намерена так неосмотрительно раздавать обещания, то уж я позабочусь о том, чтобы к концу лета зубов у нее поубавилось.
Мы с Алькой переглянулись. Крокодил был не наш. Мы такой игрушки не помнили. Судя по всему, она начала свою карьеру задолго до нашего появления на свет. И уже была изрядно потрепана нелегкой жизнью среди резвящегося и все сметающего на своем пути детства.
Алька попыталась надуть существо. Но это у нее получилось только наполовину. Потому что целой у крокодила оказалась одна голова, она взбухла как мячик и стала выглядеть совсем по-дурацки. На морде у каучуковой скотинки поселилось плаксивое и недоуменное выражение. Будто бы она была не слишком-то довольна тем, что несносные, никак не кончающиеся дети выудили ее из блаженной спячки.
Тогда Алька, охочая до всяких пакостей, сбегала в дом за тарелкой. И стала набивать брюхо монстра-инвалида арбузными семечками. Накануне моя мама привезла нам большой арбуз. И теперь у Альки чесались руки куда-нибудь пристроить оставшиеся от трапезы экзотические семена.
Немного повозившись, мы зашвырнули линялую зеленую зверушку обратно в репей. И быстро забыли про нее, потому что вокруг было полно других, гораздо более интересных дел. Как-то, например, разведение в бочке у бани одомашенного стада водомерок.
И вот теперь под желто-красными листьями рябины мы вдвоем, и с нами бабушка, стояли и молча смотрели на неизвестно зачем воскресшего надувного крокодила. Вне всякого сомнения, это был тот самый зверь, которого Алька когда-то попробовала пробудить к жизни. Бабушка явилась сюда с единственным и твердым намерением наподдавать дежурных затрещин. Потому что мы уродились такими ленивыми и непослушными. Она разглядывала поверх очков то, что, судя по всему, ее сильно удивило.
А удивить нашу бабушку способен был разве что ананас, взошедший на клумбе, где были посеяны маргаритки.
Глупая грязная морда с обведенными черным глазами в свою очередь таращилась на нас. Она являла собой памятник ребячьему легкомыслию. Но главное – из-за спины морды торчали два небольших, круглых, ярко-зеленых уха.
- О! А! - немедленно выразилась Алька, как всегда точнее некуда. – Это же выросли мои семечки!
Арбузики были мелкими, но выглядели аппетитно. Им оставалось подрасти еще чуть-чуть. И тогда можно будет с чистой совестью проверить, имеется ли там внутри та самая розовая мякоть, ради которой обычно и разводят арбузы.
Бабушка поджала губы. Усмехнувшись куда-то в недра своего необъятного фартука, решительным шагом направилась в сторону колосящейся картошки. Словно немой укор, в ее зарослях торчала лопата.
- Придется, вам, бездельникам, познакомиться с облепихой. Не бросать же ТАКОЙ урожай.
Она привычно пробурчала что-то типа «умники», «мелочь злодейская» и все в таком роде. Но мы-то с Алькой знали, что она тоже не горит желанием ехать в город. Делать ей там совершенно нечего, разве что сидеть у окна и вязать нам носки. Которых и так уже накопилось по три пары на каждого. Мы с Алькой переглянулись. И прочитали в глазах друг у друга совершенно одинаковую, ничем не прикрытую радость.
- Справимся мы с этой облепихой!
- Что нам, привыкать, что ли к тяжелому дачному труду!?
Дачная книга
© Copyright: Татьяна Сапрыкина, 2019
Свидетельство о публикации №219040700337
Свидетельство о публикации №219040700337
Рецензии