Виктор Глотов. Нечаев

На Руси говорят: «От тюрьмы  да от сумы не зарекайся», а один знакомый доктор перефразировал это выражение, и говорил: «От болезней не зарекайся». В детстве я часто болел и несколько раз лежал в больнице: то получил сильное сотрясение мозга, когда меня сбросила лошадь, то воспаление легких, то ужасно болели ноги, покрытые болячками и коростами. Да и с простудами и недомоганиями обращался много раз. Так что больница была для меня едва ли ни «родной хатой», а лечащим врачом был Нечаев Алексей Михайлович. Проработал он в нашей больнице, наверное, около 15 лет: был  главврачом, хирургом, принимал роды, вел прием больных в амбулатории, занимался тяжкими хозяйственными делами – делал все то, чем обременен на селе заведующий больницей. «И швец, и жнец, и на дуде игрец». Больница у нас была большая, работало в ней несколько врачей, медсестры и прочий медицинский персонал. Имелось солидное подсобное хозяйство: огороды, лошади, прачечная, кухня и прочее. В ведении больницы был целый куст близлежащих сел и деревень, разбросанных на десятки километров от прииска.  Из всего сказанного понятно, что Алексей Михайлович был на прииске человеком уважаемым, широко известным и даже почитаемым. Был он выше среднего роста, почти высокий, хорошо сложенный с интеллигентным лицом в очках.  Ходил быстрой походкой, когда говорил, то жестикулировал. Голос имел громкий, иногда резкий. Манера поведения менялась в зависимости от обстоятельств: мог спокойно и душевно что-то рассказывать или внимательно слушать говорящего, но вдруг, сделав протестующий жест или махнув рукой, резко изменить тон разговора и начать говорить громко, почти кричать, затем, повернувшись, уйти.  Мог накричать на персонал или на больных, когда считал, что они неправы или совершали, с его точки зрения, чудовищное несоблюдение распоряжений и предписаний. Мог повысить голос на врача в присутствии больного, но тут же отходил, успокаивался и продолжал разговаривать уже в спокойном тоне.  Он был незлобив, не злопамятен, и все вспышки недовольства, были действительно лишь вспышками.  У нас дома он гостил часто, редко какое застолье обходилось без него. Тут он был душой компании: медицинские истории, шутки, смех, анекдоты про медиков. (Прим. – теперь мне понятно, почему хорошо знали Нечаева мои родители. Они были в одной компании вместе с Глотовыми, а мать обязана Алексею Михайловичу жизнью после очень тяжелых родов – А.Щ.)

Определенная неуравновешенность в его поведении все же была, и это привело его однажды к нервному срыву, так что пришлось самому лечиться в психиатрической больнице в г. Николаевске. Он очень любил ребятню. Бывало, идет зимой по улице, а рядом с горкой катаются лыжники и прыгают с небольшого трамплина. Он обязательно останавливался и начинал подзадоривать, чтобы все прыгнули и показали свою удаль. Если идет «война» на какой-нибудь снежной крепости, Нечаев непременно останавливается и начинает  пулять снежками, получая такие же в ответ. Помню, мы катались на лыжах с горки возле конторы, смотрим – идет Алексей Михайлович. Остановился и подзывает нас, человек пять или шесть, и говорит: «Цепляйтесь за меня». Один ухватился за хлястик его пальто, другие подали друг другу палки, и он повез нас, да еще бегом. Хлястик оторвался, и он – в снег. Мы испугались, а он ничего, засмеялся и пошел себе дальше.

Всех перелечил он на прииске и в округе, не было ни взрослых, ни детей, кто был бы обязан своим здоровьем, а может, и жизнью. (Прим. – таким ребенком, который не умер при рождении благодаря доктору Нечаеву, бы я, родившийся недоношенным с весом 2200 грамм – А.Щ.)

В 1946 году после страшного Ашхабадского землетрясение, фактически уничтожившего город, он был мобилизован и пробыл в Средней Азии несколько месяцев. Помню, вернулся в военной форме, молчаливый, какой-то придавленный. Об этом землетрясении мы знали лишь из краткого сообщения по радио – и всё. О жертвах и разрушениях совершенно ничего не сообщалось. Как-то, будучи у нас в гостях, по приезде, он негромко рассказывал о том ужасе, который пришлось ему там пережить. Мне запрещено было находиться со взрослыми, но кое-что из его рассказа я все-таки услышал, и был поражен. Например,  он говорил, что под развалинами домов остались лежать  тысячи людей,  и стоял такой смрад от трупов, что трудно было дышать.

Как-то, учась в 8 классе, угораздило меня взяться отвести верхового коня по кличке «Стрелок» на конный двор. Ехать шагом я не захотел и стал понукать коня, поддавая  пятками по бокам. Он пробежал немного, но скоро ему это надоело, и он стал взбрыкивать, поддавая задними ногами. Я не удержался в седле и свечкой, через голову коня, улетел на землю. Ударился головой (как не сломал шею?), и тут же потерял сознание. Очнулся в больнице и, как оказалось, уже на следующий день. Первые часы чувствовал себя отвратительно: тошнота, головные боли, вялость и полная апатия. Нечаев ежедневно бывал  у моей кровати, внимательно осматривал, расспрашивал, чувствовалось, что он встревожен моим состоянием. Но никаких лекарств до поры до времени не давали, лишь битый лед в пузыре на голову.  На третий день мое лицо стало сильно опухать, и дело дошло, что я не мог открыть глаза, делал это пальцами.  Доктор еще больше встревожился и, как я потом узнал, подумывал, не сделать ли мне разрез на голове, чтобы выпустить скопившуюся жидкость.  Но, помню, после обеда из носа пошла кровь и ничем её не могли остановить.  Текла до вечера, к ночи опухоль спала. Это меня и спасло, но сделало чрезвычайно слабым и вялым.  Уже после больницы, в течение нескольких лет, стоило некоторое время побыть в наклонном положении, как начинала течь кровь из носа.  Лежа в постели и ощупывая голову, я почувствовал, что часть лобной кости проминается вовнутрь. На следующий день об этом я сказал доктору и добавил предположение, что раскололся череп. Он накричал на меня, чтоб я не болтал чепухи, если ничего не соображаю, но велел прийти в рентгенкабинет. Я впервые поднялся с постели и почувствовал, что не могу идти – ноги меня не слушались, кружилась голова, нарушилась координация движений. Кое как добрался до рентгена, держась за стенки. Осмотр, по-видимому, утешил доктора. Худо-бедно, а после этого я стал помаленьку поправляться, учился ходить, стал есть.

Незадолго до выписки, в больницу положили одного знакомого пацана по фамилии Солдатов. Смотрю:  лежит на койке, голова перевязана, сквозь бинты – красное пятно. Я подошел к нему, и он рассказал, что в этот день утром с двумя братьями Цукановыми они пошли в лес, взяли ружье, чтоб пострелять в цель.  Первым предложили стрелять ему. Патрон был заряжен шариком от подшипника, причем шарик этот был диаметром точно по гильзе. Не знали стрелки, что ствол ружья сужается к выходу, и что шарик, к тому же стальной, может заклинить. Что и произошло. Ружье разнесло, и осколок ударил  Солдатова в лоб, а вышел за ухом. Я спросил: «Больно?», он ответил: «Нет, нисколько».

Нечаева в больнице не было, он появился через несколько часов и велел отвести мальчишку в операционную. Спустя минут пятнадцать вышел оттуда нахмуренный и озабоченный. Мы спросили дежурного врача, что случилось, а тот ответил: «Из раны вытекает мозг и что-либо сделать для больного невозможно». Спустя несколько днем так и случилось.

Из воспоминаний Юры Трофимова: «Медицине в детском доме уделяли должное внимание. Детей регулярно проверяли, прослушивали, делали профилактические прививки,  регулярно водили мыться в баню, меняли белье и постельные принадлежности. Всем этим руководил врач приисковой больницы Нечаев Алексей Михайлович, который регулярно посещал роддом, выслушивал жалобы на здоровье, назначал лечение и сам строго контролировал.

Он любил детей, был балагуром, веселым и жизнерадостным человеком. Прослушивая детей, он обязательно говорил им какие-нибудь веселые и колкие слова. Например, при процедурах он всегда поддавал под пухлый зад Иванову Полю и приговаривал: «Певичка, рваная рукавичка», другим говорил: «Вот тебе, дружок, вернешь должок», «Катись веселей, будь смелей»… (Прим. – мои родители говорили, что при входе в квартиру он делал поклон,  и говорил: «От лица до яйца, низко кланяюсь вам». Видимо, это случалось, когда Нечаев приходил в компанию друзей - А.Щ.) Много людей, старых и малых, прошло через его добрые руки».

Вот несколько воспоминаний о хорошем человеке, замечательном враче Алексее Михайловиче Нечаеве. 

Жизнь его самого оборвалась случайно и нелепо. Это случилось летом 1949 года, а, может, 1950. Он с помощником на моторной лодке поехали в райцентр, поселок Тахту. Это довольно далеко – два дня туда и три обратно. Дело по тем временам обычное – получить медикаменты и кое-какое оборудование. На обратном пути их застала непогода, и Нечаев, укрывшись брезентом, спал на мешках и ящиках. Здесь он и угорел от выхлопных газов мотора.  Когда хватились, сделав остановку, в Серго-Михайловске, он уже был без сознания. Там он и скончался.

Хоронили его всем поселком. Гроб, для прощания, был выставлен в клубе, приходил и стар, и мал. Могилу вырыли на сопке, на месте старого кладбища. Были речи слова прощания и благодарности, были цветы, был троекратный ружейный салют.

Побывав в последний приезд на прииске, я поднялся на сопку, чтобы полюбоваться поселком и окрестностями с её вершины, и прошел по старому кладбищу. Конечно же, от могил не осталось и следа – все заросло кустарником, на краю зарослей возвышается кирпичная коробка автоматической станции «Орбита». Рядом со стеной я нашел полусгнившую ограду и металлическую тумбочку без надписи – вот и все, что осталось от памяти человека, много сделавшего в свое время для людей, жителей далекого таежного поселка.

P.S. от А.Щ. – Нашел единственную старую фотографию, на которой видна могилка Нечаева на котловине хребта между Каланчой и Дубовкой. Справа от тропки внизу снимка видна оградка могилы  среди зарослей кустарника.  А вот фотографии самого  доктора  не нашлось у  моих земляков, с которыми я поддерживаю связь.