про любовь

Ах, как быстро забываются чувства. Память о них еще долго тлеет в воспоминаниях, но уже в виде фраз и предложений, тысячу раз переписанных и пересмотренных, как запертый в старом флакончике аромат любимых духов, который по истечении времени выпускает в пространство только горький привкус спирта.
Ах, да, тот самый флакон. Куда же она его подевала?
Маленькое сморщенное лицо самодовольно ухмыльнулось, и ветхая головка на ввалившихся плечиках задрожала мелкой дрожью.
- Даааа, - сказала Анна Федоровна. – Сколько живу, все вспоминаю.
Дверь распахнулась, и в комнату вошла дочь Анны Федоровны, Лялечка. Анна Федоровна быстро приняла унылое выражение лица, как то и положено старому дряхлому человеку, отягощенному печальным опытом прожитой жизни и букетом старческих недугов.
- Мама! Я не могу найти старый альбом, где ваши с папой фотографии в молодости? Ты не помнишь, куда его положила?
- Нее, - хрипло дребезжа протянула Анна Федоровна. – Какой альбом?
Лялечка махнула рукой, «да не важно», и вышла из комнаты.
Все они уже привыкли, что старушка мало чего помнит из своей прошлой, да и нынешней жизни. От Анны Федоровны в этом доме никто давно уже ничего ждал. Еду для нее, как и для кота, готовили в отдельной кастрюльке, обоим долго варили снедь и затем яростно, со всей страстью заботливой и любящей родни, толкли содержимое в кашу. Оба уже были стары и беззубы.
Оба они шаркались ночью по темным закоулкам большой старой квартиры, натыкаясь на столы и тумбы, роняя себя на пол в приступах подагры, хлопая и шлепая невидимыми предметами, хрипя, сморкаясь и откашливаясь, в общем, занимаясь всем тем, чем положено заниматься, когда ты стар и каждый день для тебя открывает новую расстановку мебели, и единственной твоею целью остается одна – раздражать как можно больше домочадцев.
- Даааа, - повторила Анна Федоровна, с чувством высморкавшись, и теперь бившая себя сухонькой ладошкой, державшей кружевной девичий платочек, по носу, силясь попасть в район расположения ноздрей, чтобы утереться. – Где же тот самый флакончик?
Избив себя достаточно по лицу, она встала, но не вся сразу. Сначала она подняла с кушетки низ спины и застыла в таком положении, балансируя, чтобы не упасть, ловя слезящимися глазами стаю черных мушек, брызнувших из-под лысых век. Не торопясь, хорошенько раскачав верхнюю половину туловища, бросила руки в сторону письменного стола, стоявшего неподалеку. С первого раза зацепиться не удалось. Так часто бывало, и на первую попытку Анна Федоровна никогда не рассчитывала. После маленькой паузы она попробовала еще раз. В этот раз все прошло удачно. Настала пора выпрямить колени.
Старый кот, гревшийся тут же, в тюфяках и подушках, упал со сна ей под ноги и чуть не сбил хозяйку. Впрочем, далее действий никаких не предпринял и остался лежать в том же положении, в котором его застал паркет. Анна Федоровна приняла исходное положение.
Анна Федоровна в свои годы, по праву, гордилась тем, что может обслуживать себя сама.
Однако силы были уже не те, и после проделанных упражнений тянуло полежать и отдышаться. Спать не хотелось. Анна Федоровна лежала на кровати, вперив очи в потолок, не моргая. Через какое-то время она обратилась к всегдашнему любимому своему занятию. Анна Федоровна представляла, как вот так лежащую с открытыми глазами, но уже бездыханную, ее застанут родственники. Одного она не могла решить до сих пор, кто бы лучше всего ее застал. Хорошо ли было бы, если это была бы Лялечка. Одно время ей казалось, что это было бы чудо как хорошо. Ведь только Лялечка способна была оценить всю высокую поэзию поступка Анны Федоровны:
- Вот, жила тихо, никому не мешала, и так же тихо ушла. Спасибо, мама, спасибо тебе за все. Покойся с миром.
Однако, Анна Федоровна подозревала, что от боли потери Лялечка могла расчувствоваться и кинуться реветь, что было совершенно неуместно. Прекрасно понимая, что тело ее крайне старо, и подозревая, что в некоторых местах, навсегда теперь недоступных ее взгляду в силу неповоротливости суставов, началось разложение, вряд ли можно было медлить с похоронами. Справедливо полагая, что жизнь Анна Федоровна провела совсем не святую, она понимала, что тело ее после смерти не расцветет благоуханиями роз, как бывало со святыми великомученицами, а значит, надо было торопиться. Для слез не было времени.
Несмотря на внешнюю ветхость Анны Федоровны, ум ее был ясен и тверд. Потому и сейчас, застряв в подушках кровати, она застыла, заслышав приближение торопливых шагов Лялечки, не сводя открытых глаз с потолка.
- Мама? – тревожно спросила Лялечка.
Анна Федоровна лежала и не шевелилась. По задумке матери, дочь стоило, в некотором смысле, натренировать, подготовить к наступлению важного для всех момента ее смерти, чтобы Лялечка, не тратя времени на слезы, сразу же приступила к распоряжению о похоронах.
В этот раз репетиция не удалась. Лялечка, как и всегда не к месту, снова проявила такт и бережно закрыла за собой дверь.
- Даа, - протянула Анна Федоровна. – Флакончик-то…
Повернувшись на бок, она спустила ноги с краю кровати, ловко попав ими в кота, который и ухом не повел. Как знать, может быть, старый тоже тренировал Анну Федоровну, готовя ее к собственной кошачьей кончине.
Анна Федоровна постучала по коту сухонькой ножкой, тот ожил и отошел. В этот раз попытка встать увенчалась успехом.
Сегодня был особенный вечер. Вечер, когда Анна Федоровна познакомилась с Ванечкой.
Так звали молодого и наглого студента медицинского института.
Черные до плеч волосы, закрученные в пружинки томных кудрей, обрамляли его белоснежное лицо. Весь Ванечка был до того хорош, что напоминал прелестную девчушку, если бы не та задиристая наглость, которая прорисовывалась во всех его движениях.
«Бедная моя спина, - подумала Анна Федоровна. – Сколько лет я уж не видалась с ней. Все ли она так же хороша, как была тогда, на бальном выпускном вечере, когда мы кружили с Ванечкой, и зал весь расступился, освободив для нас одних площадку и любуясь нами?»
И она отдалась воспоминанию, и вот она уже кружится в полуосвещенном зале, и ветер едва успевает за подолом ее шелестящего платья, а она…, она грациозно и свободно откинувшись…
Хруст, раздавшийся позади, вырвал ее из сказочных воспоминаний. Ай-ай, она позволила себе забыться, поверив, что может расправить плечи…
- Флакон, - подняла Анна Федоровна вверх коротенький и кривой указательный пальчик.
У задней стенки шкафа, за горой никогда не достававшегося фамильного фарфора, спрятанный от чужих глаз стоял стройный тонкого стекла флакончик с ярко-красной, поблескивающей жидкостью.
Анна Федоровна потянулась к нему, схватила в хрупкую ладошку и упала, не удержавшись тонкими ногами на скользком паркете.
Тело Анны Федоровны на общем собрании семьи было решено отвезти в морг, не оставлять дома.
- Там и приберут и оденут.
Принимал ветхий трупик молодой наглый хирург с черными кудрями до плеч. Если бы он и вполовину не был бы так красив, его бы давно уволили за задиристый и неуживчивый характер.
Он никогда не трудился делать грустную мину, даже из уважения к родственникам почивших, напротив, вел себя как менеджер в дорогом ресторане, вальяжно открывая и закрывая холодильники, деловито извлекая на стол тела покинувших земную твердь.
Поморщившись над телом высохшей старушки, он принялся собирать ее в последний путь. В закостеневшей правой руке было что-то зажато.
Красавец-хирург выругался на нерадивых родственников, так небрежно оставивших покойницу. Были случаи, когда в морг предъявляли претензии о забытых золотых украшениях, и это всегда бывало чрезвычайно неприятно. Однако, не докончив своей гневной тирады, хирург замер. Руки его тряслись…
- Глупая! Глупая моя девочка! Что же ты наделала? Глупая моя Аннушка. Зачем же ты берегла флакончик, когда его надо было вдыхать, вдыхать каждый год в день нашей встречи? Вдыхать, чтобы оставаться молодой и продлить себе жизнь, чтобы потом, когда муж твой умрет и дети вырастут, мы смогли бы свободно и не боясь никого и ожидая ничьего одобрения встретиться и быть навсегда вместе!
Хирург, рыдавший теперь, сидя на холодном полу покойницкой, был тем самым Ванечкой, которого одного только и вспоминала во всю свою жизнь Анна Федоровна.
Связать судьбы в молодости они не смогли, Аннушка была дочерью известного генерала, и ей полагалось выйти за военного. Так решил отец. Вот так и сказал: «Только офицер!» Сказал и хлопнул по столу огромным своим кулаком.
И был офицер. И была командировка офицера, Лялечкиного отца, далеко-далеко, и Аннушка с дочкой наперевес тряслась с ним в потном вагоне, догоняя горизонт.
И было прощание перед отъездом. И Ванечка вручил ей маленький тонкого стекла флакончик с ярко-красной жидкостью, и просил вдыхать его аромат каждый день их встречи. И была дивная история о хранившемся во флаконе соке первого на земле граната, который не даст влюбленным пропасть в этом мире, и обязательно сохранит их друг для друга.
Выдумщик был Ванечка, но Анна Федоровна всю жизнь хранила его подарок. Хранила ни разу не открыв. Ведь Анна Федоровна до последнего дня обладала ясным и твердым умом, и точно знала: стоит открыть флакончик – весь аромат улетучится, и останется только горький привкус спирта.