Собор

               

                1    

    Собор возвышался тёмной несокрушимой тяжёлой громадой закрывая собой всю правую сторону прозрачного, с яркими звёздами, ночного неба. Он казался монолитом и вечностью, ибо, всё что его окружало не могло сравниться прожитой жизнью от самого своего появления. И вся величина, масса представлялась на столько весомой, как будто самой земли он возвышался продолжением, незыблемой, не отторгнутой её частью. Горный хребет, отвесная скала. А потемневший, истёртый временем кирпич наружных стен, с рубцами и сколами, в ночи походил на природную скалистую породу: дикую, страшную, неисхоженную. И тишина, заброшенность, безлюдье ещё более способствовало проявлению такого первозданного, почти безжизненного чувства. Да только в конце чуть ли не чёрного хребта поблескивали при лунном свете прямоугольные полированные колонны, от рукотворной работы, указывая путь к цивилизации.
    Любое здание живёт, поставленное человеком, пока в нём живут люди. Собору более семи веков. Построенному на чужой земле. И сколько через него прошло людей, чтоб тех, кому земля принадлежала  - не стало, совсем. Скрип тяжёлых деревянных дверей, цветная мозаика витражей высоких окон, что ложилась на их лица разноцветными пятнами, дорогие одежды, гортанный, как крик птицы, говор, да трубные звуки музыки, чарующей, овладевающей и поднимающей дух к высокому сознанию величия именно своего Я. Которое через себя шло к общей цели чувств, жизни, и  власти. И они оставили на этой прекрасной, богатой, цветущей, кормящей земле только себя, только тех, кто прошёл через взывающий, зовущий и требовательный собор. И далее не останавливаясь в своих желаниях, обустраивая своё процветание на новой земле, воинственно шли дальше покорять, насилуя, чужие судьбы. Но через века во вновь охватившем желании, стремлении, уверовав в своё всесилие в овладении чужими землями и жизнями, получили невиданный до селе отпор правды и свободы. И Собор погрязший в тёмных и поганых мыслях всевластия и вседозволенности, не выдержавший  такого груза лжи и бесчестья, рухнул. Провалилась медная крыша, снесло по-детски наивные, сказочные с флюгером, конусообразные купола с башен, обвалились фигурные перегородки, осыпались осколками прекрасные витражи, треснул и развалился волнующий орган, остановились башенные часы, и больше никогда не напоминал о времени и жизни их мелодичный звон. Вековой дух рухнул, рассыпался, как и весь город.
    Собор ещё несколько десятилетий стоял, напоминая своими разваленными стенами о прошлой войне и большой беде, что прошла по цветущей земле, оставляя после себя пожарища, людскую смерть, разруху, голод, униженный труд, покалеченные судьбы и семьи.

                2
   
    В стране произошли большие перемены. И если раньше власть города так и не решилась вынести окончательного мнения по проекту разрушенного Собора, слишком памятны оказались нанесённые беды прежними хозяевами земли, то новая быстро привела к почти публичным рассуждениям заинтересованных сторон. Культовое здание решили восстановить, но использовать его как историко-художественную ценность с туристической направленностью: реставрация могилы великого философа, строительство нового органа с органным залом, а также музея истории Собора и жизни знаменитого философа, обустройство зала старой библиотеки, и двух молельней разных конфессий, на дворе кафе с летними столиками, где можно будет попить чаю, кофе с булочками и пирожными. Вокруг старинного здания среди деревьев предполагалось разместить скульптуры. И создать в городе новый парк — Парк скульптур.
    Среди разрушенных стен постепенно начала витать сказочность. И конечно же местные писатели и поэты принялись сочинять, слагать сказки. А художники на бумаге да холсте вырисовывать перекошенные красно-кирпичные руины, глядевшие в голубое небо, с толстым слоем щебня вместо пола. А поверху стен и арок во всю кустиками росла трава. Природа ведь не только рядом с человеком, её вершиной, она живёт везде. И лишь стоит ему отойти, как та на этом месте появляется в другом виде, естественно, и кажется забывая о самом творце. И начинают летать птицы, да петь песни и вить гнёзда.
    По острову, на котором стояли развалины Собора, всё чаще стал и прохаживаться Городской Мастер. Он был ещё молод на столько, на сколько из руин вырос новый город — Калининград.  Русоволосый, в зелёной рубашке, сером комбинезоне и кепке, в чёрных рабочих ботинках на толстой подошве, с чёрным пластмассовым чемоданчиком с инструментом в правой руке. Он так ходил, потому что после него придут люди, которые и начнут остров вместе с руинами Собора приводить в порядок, в соответствии со своим разумением. А Городской Мастер всем всегда незримо помогал, всем кто строил новое или ремонтировал, восстанавливал старое. И у людей и проект становился  более красивее,  нужнее, надёжнее, да и инструмент держался в руках увереннее.
    Лето отдалялось всё дальше и дальше. И растения повинуясь течению времени, понемногу, сначала неторопливо, не спеша, стали менять цвет своих листьев из почти единообразного зелёного в жёлтый, красный, багряный, лимонный, или вообще в светло-коричневый, жухлый. Зелёный цвет всё отступал, исчезал, и кроны деревьев и кустов начинали теплеть, гореть, и где-то даже полыхать последним осеннем костром, пока всё убранство не слетало, не ссыпалось на землю, устилая и её расцвеченным нарядом. И оставались над землёй стоять тёмные стволы с торчащими, разбросанными в разные стороны чёрными влажными и словно изломанными ветками, загораживая собой пригрустнувшее серо-голубое с водяными разводами осеннее небо. 
    Но состояние общей грусти у людей и вообще везде, теперь казалось-то и не от самой осени, а от наползающей в страну всеобщей тоски. Которая прерывалась какими-то непонятными успехами,  с подпрыгивающими радостными лицами, но всё как оказывалось не совсем так как думали и  особенно радоваться приходилось - уже то и нечему.
    В таком же состоянии, что и большинство местного народа, находился и Павел Костиков, тридцатилетний, ростом за метр семьдесят, худощавый, русоволосый, сероглазый, с обычным лицом. Но без ясного будущего, без работы, без денег, без любви, без радости в жизни, с ушедшим безвозвратным прошлым.  Он себя с окружающим миром видел в пасмурных тонах, каким-то опустошённым, потерянным, как дома, по телевизору, так и на улице. Где все, если что-то делали, то непонятно для кого и чего. Никто никому не нужен. Ещё о чём-то беседовали по времени и течению той жизни, которой уже нет, и смотрели друг на друга, словно встретились две чёрно-белые фотографии из перелистываемого журнала. Пошёл мелкий дождь. Павел засунул руки в карманы чёрной болоньей куртки и посмотрел на промокший асфальт, а потом поднял глаза на деревья с жалкими остатками жёлтых листьев, на мокрые дома  и выше, на бледно-серое небо в медленно плывущих чёрных дымчатых тучах. Ещё больше почувствовал он  владеющую всем грусть и тоску, безысходность, которой края невидно. И если всё это силой, волей убрать внутри себя, то остаётся только пустота, тоже страшная, как какой-то провал без дна. И самое отвратительное, что её нечем заполнить. «Неужели у меня больше ничего не осталось?! - одновременно раздражённо и испуганно подумал он. - Было столько всего... И куда-то делось, пропало. И взять не от куда. Всё плачет и отмирает».
    Редкие прохожие шли по улице, тротуару такие же, как и он: одинокие, замкнутые и сжавшиеся, осенние. Все цвета радости жизни от них уже отпали. Остались только тёмные бугристые стволы. И непонятно, они сейчас все живые, или по следующей весне кто-то не распустится, не расцветёт. Павел с центральной улицы свернул на свою, менее просторную и широкую. Где остался уже совсем один и так он дошёл до своего дома, в два подъезда. И зайдя в ближайший, по гулкому пустому коридору поднялся на третий этаж и открыл ключом тяжёлую старую, выкрашенную в тёмно-коричневый цвет, дверь. Она подалась с усилием, как бы нехотя. Павел не стал включать лампочку в квартирном коридоре, а сразу, почти в полумраке прошёл прямо к своей комнате и открыл её. Свет на него вылился широким потоком. Он тут же туда шагнул, не задумываясь, и закрыл за собой дверь.
    Комната, в которой Павел стоял, была не маленькая, где-то двадцать квадратных метров, с довольно высоким потолком на метра три. Слева от него в метрах двух возвышалась глухая стена, а с противоположной стороны живо светили два окна. И от того она становилась вся светлая с полностью обласканным пространством, а не с затенёнными углами, словно приводя их к не повседневной нужности, что придавало бы помещению некую громоздкость. Почти белые обои раскрашенные в зеленоватые цветы, которые вертикальными линиями плелись под самый потолок. Ровный крашеный в красно-коричневый цвет пол, где лежал искусственный с разноцветным орнаментом красный ковёр. Из мебели Павел поставил себе трёхстворчатый полированный под тёмное дерево шкаф, рядом маленький холодильник, дальше вертикально поставленные друг на друга книжные полки с книгами, диван покрытый неярким покрывалом, такая же, как и шкаф, из тёмного полированного дерева тумба со стоявшем на ней цветным телевизором «Радуга», под цвет всем стол-книжка и журнальный столик посреди комнаты, два стула. Радиопроигрыватель «Эстония» с колонками и кассетный магнитофон «Маяк”. Окна он занавесил белой ажурной тюлью и коричневыми ночными шторами. С середины побеленного потолка свисала люстра на несколько лампочек, вся в пластмассовых прозрачных висюльках, которую по нынешнему времени можно было встретить  почти в каждой квартире. В комнате чувствовался и уют и некое спокойствие.
    Хозяин снял мокрую куртку и повесил слева от двери на вешалку на стене. Разулся, ноги сразу засунул в матерчатые тёмно-синие тапки, а ботинки поставил на полку для обуви. Прошёл к окну и через тюль посмотрел на двор. Всё также висело размытое пасмурное небо, моросил мелкий дождь, и  мокрый безлюдный двор лежал и словно тихо плакал о своём каком-то прекрасном счастливом прошлом.  Он стоял и смотрел, думая о том, что заплаканный двор это и он тоже: лежит весь в слезах в безнадёжных воспоминаниях о радостном и счастливом, что быстрыми кадрами мелькали в его памяти отдавая ноющей болью в душе. И чтоб как-то это уничижающее чувство от себя отдалить, Павел отвернулся, развернулся и лёг на диван спиной, всем телом, широко и основательно, положив голову на маленькую диванную подушку. И теперь он чувствовал себя сухо, хорошо и достаточно светло. Спокойно. Если только джинсы ещё оставались влажными с улицы и доставляли некоторое неудобство. Правильнее — надо было их переодеть, сразу. Но он сначала не подумал,  а улёгшись на диване чувствовал себя лениво, когда всё не к спеху.
    Павел уже начал засыпать, как вспомнил, что ему недавно один знакомый говорил насчёт работы. Он и сам думал как-то зайти туда спросить: место видное, но не совсем понятное, да и на стройке  он никогда не работал. А тут ещё и со стороны подсказали.
    Павел поднялся, переоделся в домашнюю одежду, что лежала на том же диване. Джинсы повесил на спинку стула — чтоб подсохли. И решил попить чаю. У него лежали булочки, можно и бутерброды с колбасой сделать. Но если готовил что-нибудь основательное: суп, второе, то варил и жарил на общей кухне, на газовой плите. Там стоял и его стол, с двумя соседскими. Одна жила, дверь рядом, уже старушка, которую приходил навещал сын. А другие - соседи, молодая семья с маленьким ребёнком, мальчиком. И сейчас Павел взял никелированный электрический чайник, да пошёл на кухню, налил в него воды. Потом поставил на стол-книжку, включил в розетку. И тот почти сразу густым шипяще-гудящим звуком сообщил о своей работе.
    И наконец приняв некое решение на счёт своего будущего, его внутреннее состояние уже повело хоть какому-то оптимизму. В то же время осознавал, что на работу может ещё и не устроиться. Чайник закипел и он вытащил вилку из розетки. Сделал себе и съел бутерброд с колбасой и запил чаем с булкой. Да, всё таки хорошее в жизни бывает, даже когда кажется, что его нет совсем. Сейчас он понял, что находится не в самой ужасной жизненной ситуации. Горячий чай, бутерброд, булка, диван — это хорошее подспорье для восстановления жизненного равновесия. И тут только  успокоился, как из угла между холодильником да книжными полками послышался гнусавый голос: «Клади навоз густо, в амбаре не будет пусто!»
    «Тьфу ты!» - как бы сплюнул в сердцах Павел. Опять домовой Афанасий то ли наставление произнёс, то ли пошутил.
    Он ещё лежал некоторое время, глядя в белый потолок. Без определённых мыслей, у него что-то туманным облаком висело в голове, совсем легко, без времени и напряжения от хоть каких-нибудь раздумий. И так незаметно и заснул.
    Проснулся, когда уже начало темнеть. В комнате стоял полумрак. Павел лениво, с ещё расслабленном от сна телом, поднялся и пошёл включать свет. Он щёлкнул выключателем и сразу же в комнате солнечно да весело засветилось, засияло кругом, а окно налилось темнотой. Задёрнув шторы, сел на стул. Делать ничего не хотелось, даже читать: следить за мыслями автора,  достраивать образ, сопереживать, и где-то самому додумывать. Сегодня казалось такое занятие слишком тяжёлым. И потому включил телевизор. Можно только отслеживать глазами и ни о чём не думать. Просто сидеть и глядеть на всё, что покажут. Он ещё попил чаю с бутербродами. Потом стал смотреть фильм. Какой-то заграничный: бестолковый, со смешными артистами, но ему они казались не смешные, а просто дураки с такими же дурацкими действиями. Затем прошли новости, а следом началось шоу, где все стояли да разговаривали. В костюмах, галстуках, правда один выступал в свитере. Кто-то из искусства: писатель или художник какой-нибудь. Они на подобные встречи и кофточки одевают, разноцветные. А зрители сидели задавали вопросы и хлопали, дружно и единодушно. Около одиннадцати часов вечера Павел выключил телевизор, постелил пастель на диване, разделся, погасил свет и лёг спать.

                3

    Он открыл глаза в восьмом часу утра. Сам, без будильника. Выспавшийся и отдохнувший. Спал ночью хорошо. Один раз проснулся, посмотрел на знакомые очертания предметов в тёмной комнате да снова тихо и незаметно для себя погрузился в пустую плёнку сновидений. Так как никаких интересных и ярких, загадочных событий он не видел. Павел встал, быстро привёл себя в порядок: помылся, побрился, позавтракал. Собрал документы, которые необходимы для приёма на работу, и положил в сумку. Одел рубашку в мелкую клетку, просохшие джинсы, серо-коричневый свитер, обулся и сверху всего надел куртку на молнии. Голову прикрыл кепкой. Положил зонт в сумку. Дожди идут чуть ли не каждый день. И ходить всё время мокнуть, как вчера, тоже особенного желания не было.
    Павел вышел на улицу, когда сумерки почти исчезли и всё больше, сильнее захватывал свет раннего утра. Осевший здесь, тихий, почти неподвижный воздух, поднимался в самое сине-голубое небо, по которому медленно летели белые, к середине с серыми пятнами, облака. Чувствовалась прохлада. Потому что навстречу шла зима. Павел, с сумкой через плечо, по подсыхающему тротуару пошёл к трамвайной остановке. Транспорт подошёл не сразу, минут десять пришлось подождать. Рядом с ним стояло человек пять, молчаливых, ожидающих. По их виду можно было понять, что все они вышли рано из своих домов, чтобы примчаться на электрическом транспорте и заняться общественно-полезным делом. А каждое такое дело требует внимания и серьёзности. Вот и ему, Павлу, надо влиться в общество ответственных созидателей. Наконец он увидел, как жёлто-красный трамвай со стуком, дребезжанием и звоном подъехал к их остановке. Он прошёл к второй двери, поднялся и сел на правую сторону, к окну. Чтоб смотреть на близкий тротуар и на дома мимо которых будет проезжать. Павел так и поехал разглядывая прохожих, серые городские тропы, запыленные окна, да разукрашенные витрины.
    Из трамвая он вышел в центре города на Ленинском проспекте перед эстакадным мостом. Перешёл дорогу рядом с остановившимися автомобилями и по широкому тротуару с деревьями по краю, направился к раскинувшемуся дугообразному мосту. Справа его взгляд опирался на чугунную литую ограду со всплесками мелких дружных волн, колосьями с серпом и молотом, якорями и пятиконечными звёздами, покрашенную в серый цвет. А за ней сначала встал стройный Дом моряков с плоской крышей, потом под мост упала медленная и глянцевая река Преголя, а затем поднялись к самим глазам зелёные густые кроны деревьев острова Канта. И слева проезжали автомобили, автобусы, троллейбусы. Радостные, деловые, стремительные, чтоб пронестись по выпуклой поверхности к другой стороне; здесь нет остановок, только движение. Он шёл как в желобе из бетонного ограждения и чугунного забора. Защищённый, возвышенный над раскинувшимися городскими просторами, протянувшейся, захватывающей взгляд далью другого берега, где в ожидании виднелась прямоугольная гостиница «Калининград». Солнце светило, пусть по-осеннему не очень ярко, но к торжеству окружающего света и дня. Так и дошёл до середины, где с правой стороны ему распахнули свои входы двух лестниц спуска от моста до вымощенной дороги острова. Павел не задумываясь спустился, неся сумку на плече, и пошёл по дороге из тёсанных булыжников держась левой стороны, ближе к кустам и деревьям. Что стояли почти без листьев, сразу с почерневшими стволами и ветками, сквозь которые оголённо и бесстыдно проглядывался серый бетонный променад с низовой рекой.
  И так он вышел к Кафедральному собору. Рядом со входом которого работала, крутилась бетономешалка. А на первом этаже некоторые окна уже заделали жёлтыми кирпичами. Павел повернул налево по асфальтированной дороге, где стояли три деревянных домика и два из них с красными черепичными крышами. И почти перед собой увидел мужчину в испачканной цементом рабочей одежде, с рукавицами в одной руке. Которого сразу же остановив, спросил:
    - Извините! Можно Вас на минуту! А где у Вас начальники находятся?
    - А вот, домик, крайний, с крышей с черепицей, - и он указал пальцем.
    Павел поблагодарив направился к домику. Зайдя в который, он увидел молодого человека, где-то около тридцати лет,  в серой куртке, что сидел за столом и читал какой-то документ. На вопрос о работе тот ответил, что он прораб, а трудоустраивают в управлении на Советском проспекте. И сказал адрес.
   Откладывать на завтра он не стал, а развернувшись пошёл по указанному адресу. По той же лестнице, только с другого края, поднялся на мост и на него сразу же навалился шум проезжающего мимо транспорта. Павел пошёл вперёд к противоположному берегу, от которого приехал, в сторону гостиницы «Калининград». Там рядом находилась и автобусная остановка и трамвайная. Откуда можно будет спокойно доехать до головной организации.  Он знал что это за здание. Не совсем стандартное, по сравнению с другими, которые находились рядом. Правая сторона как башня, трёхэтажная,  прямоугольная, с плоской крышей. А слева от неё отходило одноэтажное здание, на несколько десятков метров до самого перекрёстка.
    Павел прошёл мост и сразу ширина пространства сжалась, высота пропала и он по тому же асфальту сошёл на землю. Левую сторону своей громадой загораживал Дом связи, а правая выравнилась в Центральную площадь с возвышающимся, чуть в стороне, Домом Советов. Пройдя по левому краю площади он вышел к светофору с пешеходным переходом через улицу Шевченко.  Переход был довольно продолжительный, и когда он шёл, то кто-то невидимый его словно подталкивал в спину, чтоб не опоздал с разрешающим зелёным светом. Выйдя к гостинице, Павел прошёл до остановки, что находилась рядом с магазином «Ромашка». И здесь он остался стоять, ждать. С сумкой через плечо. Осеннее небо светило по-прежнему почти ясно, лишь с небольшими редкими облаками. И время уже подходило ближе к обеду. Утренний холод почти пропал. А солнце в безветрии немного пригревало. Но так, колеблющей, трепещущей теплотой, что от малейшего дуновения  вся куда-то расплывалась и исчезала. До следующего безветрия. Края тёплого крыла улетающего лета. Чтоб где-нибудь, в другом месте сесть и накрыть собой леса, поля, озёра и реки, просыпающиеся города. Подъехал и лязгнул с шипением дверьми автобус, затем ещё один, ещё, и только в четвёртый по счёту он сел, который повёз по нужному маршруту. Зашёл и стал на задней площадке, так как свободных мест не было. Рядом беседовали два молодых человека, примерно его возраста. Так же одеты в куртки, джинсы, с похожими сумками. Один другому и говорит: «Сегодня выхожу из дома и иду по двору. И возле одного из домов, спиной к стене сидит бабушка на стуле. Она мне через кусты и рассказывает: «Мужик зашёл к врачу и спрашивает: «Доктор, я буду жить?» - «Жить будете, но хреново». Вот так, диагноз поставлен, и теперь то ли улыбаться готовой белозубой американской улыбкой, то ли поднимать красный флаг». Автобус ехал тихо подрагивая, а вдоль его окон молча сидели люди.

                4

    Он сошёл на остановке около телевышки. Что с убранными парусами поднималась мачтой в самое небо. Домики вокруг неё стояли в деревьях и зелени. Автобус пшыкнул и степенно отъехал.  А Павел перешёл проспект по зелёному пешеходному светофору. Как раз к тому самому зданию, где и  находился директор реставрационно-строительной фирмы. Он по тротуару дошёл до прямоугольной башни, открыл дверь и по лестнице поднялся на второй этаж. И найдя дверь на которой висела табличка «ДИРЕКТОР», постучал и открыл её. Павел увидел перед собой просторный кабинет с большими окнами, которые выходили на Советский проспект. Вдоль стен стояли высокие стеллажи с книгами. А с правой стороны возвышался тяжёлый начальственный стол за которым сидел человек с большой головой, с залысинами, в светло-сером костюме,  в бледной красно-кирпичневой рубашке и бордовом галстуке. Он увлечённо читал какую-то брошюру. На столе, почти перед ним, стоял письменный прибор, от куда торчали ручки, карандаши, белая резинка. А так же, ближе к краю стола, лежали небольшими стопками книги, папки, и просто листы.
    - Здравствуйте, - осторожно произнёс Павел.
    Директор неторопливо поднял голову, посмотрел внимательно на вошедшего и ответил:
    - Здравствуйте.
    - Хочу к Вам на собор устроиться, работать, электриком.
    - Давайте документы. Познакомимся: кто Вы, что Вы, - так и остался на него смотреть, ожидающе.
    Павел достал из сумки паспорт, трудовую книжку, военный билет, удостоверение квалификации электрика, диплом и всё положил на полированный коричневый стол. Директор взял паспорт, открыл его, посмотрел изучающе, затем поглядел на Павла, и произнёс:
 - Костиков Павел Иванович. Меня зовут Оданцов Владимир Александрович. Я директор реставрационно-строительной фирмы «Кафедральный собор», - и принялся смотреть остальные документы. - Хорошо, - просмотрев всё, согласился Владимир Александрович, - сейчас наша фирма занимается реставрацией Кафедрального собора. Работы проводятся в основном на пожертвования народа, немного помогают немцы. Зарплата не очень большая, но сейчас боле-менее стабильная. Будете выполнять работу электрика, но если понадобиться помочь по другим специальностям, то надо помогать. Всё равно по электрической части у Вас будет не полная загрузка. Пятидневка по восемь часов. Если Вас всё устраивает, то идите оформляйтесь в отдел кадров, - при этом он документы сложил в стопку и передал Павлу.
    Он их забрал и произнёс:
    - Я в отдел кадров. До свидания, - развернулся и вышел из кабинета директора.
    В коридоре Павел сразу же увидел дверь с табличкой «ОТДЕЛ КАДРОВ», куда постучавшись и зашёл. Здесь стояло всё поменьше чем у директора: и кабинет, и стол, и стеллажи. Но везде по всему зданию чувствовалась некая фундаментальность, как будто в научных пенатах.
    За столом сидела молодая худощавая тёмноволосая женщина, которая уже внимательно на него смотрела, и тут же поинтересовалась:
    - Что Вы хотите?
    - Владимир Александрович сказал устраиваться на работу, электриком, - с охотой ответил он.
    - Документы, - спросила женщина и протянула белую руку с длинными чувственными пальцами.
    Павел передал ей стопку документов.
    - Садитесь на стул, я Вам сейчас оформлю, - предложила женщина, и уже не глядя на него показала рукой на стул, что стоял рядом со столом.
   Он сел и принялся рассматривать кабинет, стол, и начальника отдела кадров, которая сосредоточенно заполняла свои документы. Он чувствовал себя тепло и спокойно. Через некоторое время она подняла голову и твёрдым голосом проговорила:
    - Всё. Забирайте своё. Вы оформлены электриком на собор. Приходите в своей рабочей одежде в понедельник к восьми часам утра на рабочее место. Зайдите к прорабу, он Вам скажет, что делать.
    Павел положил свои бумаги в сумку, встал, попрощался и вышел на улицу. И стоя перед дверьми фирмы «Кафедральный собор», он смотрел через заборчик на проезжую часть, как едут автомобили, и думал о том, что всё уж не так и плохо.