Голубая роза. Часть 1. Главы 7, 8, 9

                Голубая роза.
                Роман-фантазия.

                Часть первая. ПЛЕННИКИ КРОВИ.      

Содержание:
Глава 7. Тристан и Изольда.
Глава 8. Дама под черной вуалью.
Глава 9. Высочайшее бракосочетание.      
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***
                Глава 7.
                Тристан и Изольда.

«Театр, включая оперу и балет, уже давно был ее страстью. … Но в традиции двора восемнадцатого века также входили и любительские театрализованные представления. … Активное участие в театральных представлениях считалось большой милостью, и даже приглашение посмотреть их являлось знаком одобрения. … [Будни] перемежались необыкновенными развлечениями. Они включали, например, то, что устроила сама королева 27 июня 1784 года в Трианоне. В театре давали пьесу Мармонтеля, потом исполняли музыку Гретри, затем показывали балет и подавали ужин в различных павильонах сада. Все это – на фоне освещенного английского сада. Всем приглашенным следовало одеться в белое, чтобы их впустили».   
         Антония Фрейзер, историк. «Мария Антуанетта. Жизненный путь». 



          Нежно и напевно звенели струны, то тихо и вкрадчиво, то громче и печальней. Голос певца, мягкий, бархатистый, приятного тембра, намеренно смиряя данную ему природой силу, звучал как-то особенно значительно и задушевно.

                Чудесный остров плывет в облаках,
                Меж небом плывет и землей.
                Тенета страха стряхнув во прах,
                Глаза в глаза и рука с рукой,
                Моя королева, забыв свой страх,
                Взойди на него со мной.               

Певец сам подыгрывал себе на маленькой старинной арфе, так называемой роте, состоявшей из легкой деревянной рамы и семи натянутых на нее струн. Такие когда-то носили на перекинутом через плечо ремне странствующие трубадуры и менестрели, исполнители и сочинители баллад о старых временах, доблестных рыцарях и прекрасных дамах, распевая их и перед простолюдинами где-нибудь под закопченной кровлей деревенского постоялого двора, и в больших торжественных залах перед разнаряженными знатными господами, окруженными толпой гостей и слуг.

Сходство усиливалось тем, что певец был одет в охотничий костюм, отдаленно напоминавший старинные костюмы и способствовавший созданию зрительного образа, заданного видом и звучанием своего музыкального инструмента и звучанием и смыслом исполняемой баллады, вряд ли на самом деле пришедшей из древности, но по крайней мере   стилизованной «под древность».

                Над лесом волшебным прервем наш путь,
                Покинув небес поля.
                С высот уведет нас в лесной приют
                Дорога из хрусталя.

Сидя один на простом табурете на возвышении посреди большого зала, в окружении многих ярких свечей, расставленных прямо на полу возле его ног, наклоняя красивую голову к своей роте и почти касаясь ее струн распущенными золотистыми волосами, исполнитель баллады о прекрасной корове Изольде находился словно бы в центре зачарованного магического круга и был прекрасно виден всем устремленным на него глазам многих людей, мужчин и женщин, устроившихся вокруг кто также на табуретах и скамьях, кто на коврах, расстеленных на полу, но как- будто тонущих неясными силуэтами в сгустившемся вокруг них полумраке, потому что дальние концы зала освещались гораздо более скудно, а через высокие, распахнутые окна внутрь помещения проникали запахи зелени, земли, воды, чарующие ароматы цветов, шорох ветра в листве и звон текучих водяных струй, но свет струился только звездный, слабый, мерцающий, призрачный, ведь там, за окнами, уже сгустился темный и теплый летний вечер.   

                Под сенью зеленых древес постель
                Украсить спешат цветы.
                Не выдаст нас птица, не тронет зверь,
                Никто не найдет следы.
                Моя королева, услышь, поверь,
                Не знает никто тропы.

Певец повторил последние две строки еще раз, - Моя королева, ты мне поверь… - и примолк, перебирая гибкими пальцами струны роты, будто спрашивая ее о чем-то и чутко прислушиваясь к тому, что она ему отвечала… ведь она отвечала, тягучей музыкальной фразой… нежным звучанием струн… и ей вторили шорохи сада за окнами, лепет прохладных водяных струй… шелест шелковых одежд наполняющих зал зрителей, тонкий звон украшавших женские прически драгоценностей, порою вздохи, шепот и тихие возгласы…   
            
                Любовного зелья из трав настой.
                Один глоток на двоих.
                Тьма ночи исчезнет, как тень, с зарей,
                Но нет конца у любви.

Выпрямившись и вздохнув, певец обвел зрителей затуманенным взглядом голубых глаз, будто видящих перед собою не зал и не зрителей, но то, о чем он пел только что, и продолжил исполнение.

Голос его зазвучал громче, восторженней и печальней одновременно, в нем теперь чувствовались не только отголоски чудесной волшебной грезы, словно нашептанной теплой, летней ночью, лепетом воды и шорохом сада, но накал до сих пор таившейся где-то под семью запорами, на дне души и вдруг объявившей о себе, прорвавшейся наружу страсти, страсти и отчаяния, страсти и надежды, такой искренней и такой глубокой… Даже пламя свечей заколебалось и взметнулось внезапно вверх ожившим на мгновение огненным ореолом… вероятно, его раздул залетевший из сада в открытые окна ветер… Сильнее запахли цветы, смешивая свой природный свежий аромат с вкрадчивым искусственным ароматом духов…   

                Мы крепко заснем, чуть забрезжит свет,
                Усталым блаженным сном,
                И встретим друг друга с тобой во сне,
                И будем опять вдвоем,
                Моя королева, и в той стране,
                Что в мире лежит ином.

Песня, ставшая громкой и быстрой, проникнутая яростной настойчивостью безумного призыва, завораживала слушателей, подавшихся вперед и не смевших шелохнуться. Их глаза расширились и блистали в полумгле, как бриллианты чистейшей воды на их руках и уборах, как далекие звезды, похожие на кусочки льда, оброненные ненароком странной волшебницей, феей ночи, на глубокий черный бархат ночных небес.   
 
        Неуловимыми и необъяснимыми кажутся порою чары искусства,  вызывающего из небытия на краткие миги трепетные образы и вдыхающего в них жизнь отнюдь не средствами магии, но с помощью мастерства и ценой напряжения всех душевных сил своего ревностного служителя, через чье сердце, душу, тело и воплощается в мир божественная красота.

И путь этот избранный жрец в великом храме солнечного бога творчества чаще всего оказывается всего лишь далеко несовершенным на поверку созданием. Пронзенный огненными лучами, с сердцем, раненым огненной стрелой вдохновенного озарения, он перевоплощается на глазах у всех, он становится создателем истинного чуда. И нелегко будет на самом деле понять и постигнуть это чудо даже лучшим знатокам и ценителям искусства, и трудно будет поверить свидетелям этого чуда минуту спустя, что оно было, что оно свершилось на самом деле, в их жизни, с ними…

Но память о дарованном судьбой прекрасном миге, как о высшем откровении, как о лучшем, что только способна дать жизнь, с чем можно сравнить одно облагораживающее чувство настоящей искренней любви, поднимающее человека, создание далеко несовершенное, над самим собою, останется и не угаснет даже с годами, как многие и многие другие жизненные воспоминания, казавшиеся такими важными и все же бесследно растворившиеся в прошлом, словно тень в черноте летней ночи…

Страстная буря улеглась, голос певца вновь стал протяжен и негромок, в нем зазвучали прежние мягкие, бархатистые ноты, и дивная в своей простоте мелодия заструилась тише, словно успокоилась вновь только что взволнованная ветрами водная стихия, и гладь ее открытого простора отразила в себе ласковую голубизну вечного неба…

                Чудесный остров плывет в облаках,
                Как облако, над землей…

Песня умолкла. Певец отложил свою маленькую арфу, поднялся с места, поклонился, - и преклонил колено, опустив свою золотоволосую красивую голову и потушив блеск своих голубых глаз, потому что к возвышению из глубины зала, из полутьмы к магическому кругу света медленно шествовала молодая стройная женщина в простом белом платье, с блестящими глазами, с живыми благоухающими цветами в темных волосах, - и это была королева. И зрители зааплодировали, потому что певец прекрасно исполнил сочиненную королевой балладу, а королева была прекрасна.      

        Небольшое приморское королевство, зажатое между великими и  малыми государствами и, если прибегнуть к общераспространенной здесь морской терминологии, державшееся на плаву с помощью более или менее удачного лавирования среди этих айсбергов, готовилось не далее как через семь дней посредством бракосочетания ближайшего родственника своего короля и первого претендента на королевский престол, буде он вдруг освободится, с высватанной по настоянию могущественного соседа заграничной княжной, - посредством этого союза скрепить  важнейший на сегодняшний момент политический договор, вступление которого в силу должно было обеспечить в стране мир и процветание хотя бы на самые ближайшие, а если повезет, то и на последующие годы.

Срок приближался, и все находились в лихорадке нетерпения. Разумеется, по протоколу ожидаемое событие и связанные с ним празднества не могли прямо называться королевской свадьбой, а потому не должны были претендовать на особую помпу.

Жених являлся принцем крови, но не принцем королевской крови, ведь он принадлежал всего лишь к побочной ветви королевской семьи. Ему также не было присвоено титула кронпринца, то есть наследника престола, поскольку король и королева, находясь в расцвете лет, по логике вещей, во всяком случае с внешней стороны, как бы обладали обычной для молодых людей способностью самостоятельно, без помощи извне обеспечить престолу наследников.

Однако фактически все уже разуверились в том, что Ныне правящий король Иоганн сделает наконец своей жене, королеве Анабелле, ребенка. Фактически наследником престола и надеждой страны все дружно считали его кузена, а потому от плодовитости брака этого принца с новой принцессой и зависело обеспечение будущего страны, вследствие правильного наследования короны и власти.

Молодой красивый здоровый умный принц всем ужасно нравился и находился на пике популярности. Люди встречали его словно правящего монарха, любимого и уважаемого, оказывая ему почести, которые только монарху и полагались. Поэтому, не с точки зрения протокола, а опять же фактически, к его свадьбе и готовились словно к акту большой государственной значимости.

Двор не планировал ничего из ряда вон выходящего, разве что король и королева милостиво согласились почтить бракосочетание и свадебный бал своим высочайшим присутствием,  но города и населенные пункты, где должны были состояться передача невесты, ее встреча с женихом, остановки будущих новобрачных по пути следования к месту празднования бракосочетания в резиденции принца (а этой резиденцией был, как известно, королевский дворец, пусть не весь, лишь его Северное крыло, и тем не менее), - все эти города и городки готовились из кожи вон вылезти, но обставить все как можно более торжественно и достойно, то есть богато и красочно, и магистраты, не задумываясь, отпирали свои кассы, пополняя их за счет добровольных пожертвований отдельных патриотично настроенных лиц. То же самое, разумеется, происходило и в самой столице – не может же главный центр страны отстать от провинции.

Впрочем, средства, отпущенные на проведение всех этих мероприятий и на подарки новобрачным из королевской казны, были весьма щедры, - под тем предлогом, что страна, столь многим обязанная павшему в сражении с неприятелем отцу жениха не могла допустить унижения чести своего национального героя и не проявить уважения к его памяти и должной щедрости по такому важному поводу, как свадьба его сына.

И никого нисколько не занимало, как относятся ко всей этой шумихе позабытые своим народом и вообще будто растворившиеся в восторгах по поводу чествования их родственника Ныне правящий король, Иоганн Малахольный и его бесплодная королева-иностранка.

То обстоятельство, что королева является племянницей матери всеми обожаемого принца и кузиной его самого, игнорировался уже вполне традиционно, ведь король, взойдя на трон, преуспел только в том, что  полностью дискредитировал себя в глазах своих подданных, королева тоже ничего дельного не совершила, кроме того, что транжирила народные средства, и потому, разумеется, осталась чужой, а вот принц происходил из уважаемой знаменитой семьи, с ним связывали будущее страны – он воспринимался как свой, близкий, родной до мозга костей… гордость, любовь и надежда. В общем, даже заграничные наблюдатели не сомневались – свадьбу справляет будущий король Маленького королевства, и все тут.
   
        Исходя из всего вышеперечисленного не очень понятно было, как отнестись к неожиданной выходке королевы Анабеллы, которая имела место именно в день перед отъездом принца в сопровождении  впечатляющего эскорта навстречу его нареченной, в приданое которой Великий король обещал мир и защиту, что казалось на сегодняшний день главнее не поддающегося даже накануне венчания принца и княжны урегулирования неизменного, как первородный грех, Речного вопроса, однако временно как бы утрачивающего свою всегдашнюю остроту.

Так что же сотворила такого вопиющего королева? Она вдруг решила устроить вечерний прием, на который пригласила кое-кого из придворных, военных и статских лиц и представителей дипломатической службы, а также самого героя дня, виновника приятного государственного переполоха, при этом, как всегда, запамятовав пригласить своего венценосного супруга…  иногда по ее поведению можно было заключить, что она вообще давно забыла и про самое его существование.

Приглашения были разосланы буквально за несколько часов до начала собрания и извещали счастливчиков, особо удостоенных чести получения этих кое-как надписанных от руки секретарем и фрейлинами королевы, а возможно также и собственноручно ею самою листочков бумаги, - извещали этих избранных, которых было, в общем, не так уж и много, что прием имеет быть неофициальный, что одеться следует просто и легко, желательно во все светло-зеленое, светло-голубое или в цвет, производный от этих двух, но ни в коем случае не кричащих тонов, что во время этого вечернего собрания гостям предложат легкие закуски и музыкально-литературное представление, посвященное теме Любви, как великой, правящей миром богини, и ее Жрецам, Великим Любовникам, знаменитым благодаря сложенным о них легендам, поэмам и балладам.
               
        Поскольку на королевский прием приглашался принц Кристиан, то кое-кто не без резона заключил, что этот вечер королева устраивает в его честь и в честь его завтрашней свадьбы, тактично завуалировав свой знак внимания, чтобы не выйти за рамки придворного этикета и в то же время со своей стороны отметить важное событие, организовав для него что-то вроде традиционного мальчишника, придав, однако, обыкновенному предсвадебному мероприятию далеко не традиционную, своеобразную форму, весьма точно отвечающую ее творческой, артистической натуре.

В это можно было поверить. Королева поддерживала с кузеном хорошие отношения, возможно, ей к тому же хватило здравого смысла постараться сделать эти отношения еще лучше, не пытаясь вопреки очевидности отрицать падение авторитета ее супруга и ее самой у населения страны, но попытавшись приноровиться к новым обстоятельствам, пусть и не слишком лестным для нее, но так или иначе должным сказаться на ее будущем. Тема вечернего приема как раз соответствовала - любовь и все такое. На свадьбах принято говорить о любви, даже если они династические и любовью там и не пахнет.

        К этому объяснению примешивалось еще и другое: всем было известно, что король не навещает королеву, но, поскольку кто-то же должен был ее удовлетворять, то ей приписывали интимные связи с придворными, военными… и порою с самим ее юным кузеном. Почему бы и нет? В таком случае, королева делала реверанс возлюбленному. Если смотреть на дело под таким углом, то в королевской затее начинало чувствоваться нечто пикантное, с оттенком порочности, что и отталкивало, и завораживало одновременно, и потому она притягивала к себе внимание и должна была запомниться, войти в легендарные, поэтические анналы… Любовь, всесильная богиня, имеющая столько обличий… Прославленные Возлюбленные, жизнь которых оказалась посвящена Ей… Конечно, если следовать душещипательным догадкам, под последними королева подразумевала себя и принца Кристиана…               

        Правда, наряду с вышеприведенными существовало и другое мнение, куда более прозаическое и куда менее интересное, однако с не меньшим правом претендующее на подлинность, которого придерживалась, в частности, Вдовствующая принцесса Морская, - что королева просто-напросто пожелала оттянуть на себя внимание окружающих в ущерб своему кузену, заявив о себе в тот момент, когда о ней все забыли, и, таким образом, подогрев интерес к своей персоне.

Принцесса зашла в своих подозрениях так далеко, что заметила в кругу своих приближенных, будто королеве хочется нанести принцу не только моральный, но и физический вред, ведь вечер затеян с таким расчетом, чтобы юноше не удалось хорошенько выспаться перед дорогой, в которую он должен был пуститься рано утром следующего за этим всплеском королевской фантазии дня.

Поведение королевы, по словам принцессы, отдавало вовсе не вниманием к кузену, но, напротив, полнейшим равнодушием. Принцессе это казалось тем более обидно, что ее племянница могла бы проявить вместо своих обычных оригинальных эскапад больше обыкновенной заботы по отношению к молодому человеку. Впрочем, откуда ей научиться быть заботливой, этой женщине, понятия не имеющей о том, что такое материнство.

- Какая она эгоистичная, пустая, холодная, эта королева Анабелла, - ворчала принцесса Элеонора, у которой в последние дни было много поводов для различного рода беспокойств, и нервы которой, как изредка казалось ее фрейлинам, ее личному врачу и ее сыну, положительно находились на грани срыва.

Было очевидно, что королева, к которой, как к своей родственнице, принцесса относилась до сих пор по видимости вполне лояльно, считая ее приятной молодой женщиной, которой не слишком повезло в жизни, если забыть при этом про ее королевский титул и самые широкие возможности развлекаться напропалую, сильно уронила себя в ее глазах. Впрочем, соперничество внутри королевского клана все равно рано или поздно должно было сказаться на связях между его членами в негативном смысле.

        Принцесса порекомендовала принцу отклонить приглашение королевы, но он резонно заметил, что это еще более запутает обстановку и даст еще больше материала для сплетен.

- Ты устанешь, ты не выспишься, - сетовала мать.
- Я успею отдохнуть по дороге в карете, - отвечал принц. Ему хотелось пойти на званый вечер королевы, поскольку в затеянном ею мероприятии он находил для себя нечто интригующее… Ведь из уст в уста передавалось и еще одно объяснение причины королевской затеи, и это объяснение отнюдь не следовало игнорировать, тем более что именно глубинные, скрытые от большинства глаз веяния частенько как раз и являются определяющими.
 
Некоторые остроумные и внимательные наблюдатели, посвященные в тайны двора не понаслышке, а на деле, подозревали, что утонченную, эстетически настроенную королеву, равнодушную не только к супругу и своим монархическим обязанностям, но и ко всему белому свету в целом, обитающую вдали от дел и насущных интересов стран и государств  словно на каком-то зачарованном острове, в волшебном безвременье, среди кружка близких ей по духу людей, в отвлеченных занятиях искусством и литературой, - что ее подвигло на организацию неофициального приема отнюдь не желание подольститься к входящим в силу родственникам, также как и не желание им, напротив того, насолить хоть немного, и отнюдь не ее особая привязанность к принцу-жениху, к которому она, впрочем, и впрямь относилась вполне дружелюбно, но нечто иное, в свете чего ее прием оказывался тем более несвоевременной и ни в малой степени не отвечающей насущным потребностям дня новой причудой, - будто бы воображение королевы подстегнула последовавшая недавно трагическая и загадочная смерть придворной дамы Вдовствующей принцессы, красавицы Амалии.

Реакция власть предержащих лиц на эту неожиданность была и оставалась невнятная и глухая. Известно было, что ведется следствие. Кое-кого, действительно, допрашивали. Но что подтолкнуло привлекательную молодую женщину, еще вчера такую беззаботную и жизнерадостную, в объятия могилы, оставалось тайной за семью печатями.

По слухам, Вдовствующая принцесса поручила своей фрейлине деликатную миссию просвещения юного принца, которую та, надо думать, выполняла с некоторым энтузиазмом, вследствие чего принц игнорировал других придворных красавиц. Возможно, принцесса затем решила отстранить Амалию с ее поста, чтобы увлечение принца прелестями этой особы не помешало удачному осуществлению его брака…

Или же кто-то другой, кто-то, стоящий за спиной невесты, навязанной принцу стараниями того самого соседа-короля, с которым шуток не шути, постарался убрать ее возможную соперницу…

Или же сама Амалия, изводясь от ревности, в ожидании своей отставки не захотела жить покинутой и презираемой и выпила яд…

Яд – эта деталь в деле, определенно, присутствовала. Поговаривали, что за лифом нарядного платья покойной, найденной утром в парке среди цветов на газоне возле одной из боковых аллей уже окоченевшей, с капельками холодной росы на мертвенно-бледном в нежных лучах утренней зари лице, был заткнут маленький флакончик, выточенный из розоватого кварца, - флакончик со смертоносной жидкостью, прием которой и повлек за собой печальный и необратимый исход, гибель прекрасного существа, еще вчера услаждавшего взоры окружающих своей прелестью, а ныне ставшего добычей тлена могильного…

Тело Амалии после медицинского освидетельствования без обряда прощания увезли с территории Королевской резиденции в поместье ее мужа и погребли без лишнего шума.

Принц Кристиан, несмотря на свои юные годы, показал себя вполне черствым субъектом, не сказавшем о покойной ни одного слова никому из окружающих, ни плохого слова, ни хорошего… Впрочем, его почитатели находили возможность извинить его поведение соображениями государственного порядка либо же прямым запретом на обнародование своих истинных чувств со стороны его матери.

        Итак, Амалии больше не было, ее убили или же она сама убила себя, к ее гробу не дали приблизиться ее подругам и друзьям, ее не оплакал возлюбленный, связь с которым так или иначе стоила ей жизни, ее скрыли от глаз всех и оставили одну под каменной плитой в гробнице родового склепа, далеко от тех мест, где она провела большую часть своей жизни и где она любила и была, или казалась, любима. Амалии больше не было…

Но ее тень все еще витала в дворцовом парке среди деревьев и цветущих кустов, и чувствительные сентиментальные дамы срывали цветы с той клумбы, где лежало ее бездыханное тело, цветы, склонявшие над ее мертвенно-бледным в нежных лучах утренней зари лицом, кропя его, словно слезами, прозрачными капельками холодной росы, стекавшими с их душистых лепестков…

Королева тоже поставила на свой стол букет этих впитавших в себя запах смерти растений. Но как она посмела, даже будучи королевой, накануне свадебных торжеств своевольно отдавать долг памяти покойной, будто бросая траурную тень на всю готовящуюся свадебную церемонию! Как она могла смешивать скорбь по усопшей с радостью бракосочетания! Какая несвоевременная прихоть, какое извращение ума и чувств!

        Принц Кристиан более чем другие был склонен видеть в приеме королевы и в его объявленной тематике намек на недавнюю гибель Амалии. При этом он оставался практически уверен, что никто, и тем более королева, предпочитающая жить особняком и вообще витающая среди иных сфер и иных материй, нежели прочие приземленные представители рода человеческого, не знают о том, что известно только троим людям: Первому министру, его матери и ему самому.

Единственно, что еще могло как-то всплыть на поверхность, став достоянием людской молвы, так это намерение Амалии снабдить своего любовника накануне его свадьбы возбуждающим зельем, любовным эликсиром, - в том случае, если недалекая Амалия сама кому-нибудь об этом своем намерении разболтала накануне.

Впрочем, если она в самом деле готовила покушение на принца, она должна была быть осторожнее… Но принц по-прежнему не верил, что Амалия хотела его убить. По его мнению, их отношения не давали для этого повода, а пуще того в ее невиновности убеждало его то, как легко и поспешно согласилась Амалия выпить зелье из своего флакона. Она не знала, что там яд, иначе бы и не выпила. Но кто воспользовался сосудом, предназначенным для другого напитка, и почему она даже не подозревала о том, что в нем находится?
 
        Версия о повинности в инсценировке покушения на убийство и в устранении своей шпионки Первым министром, сразу сложившаяся в уме Кристиана, оказалась несостоятельной. Опомнившись немного, он потребовал у матери объяснений по поводу того, зачем она передоверила инициативу в разбирательстве дела о предательстве Амалии самому подозреваемому в тайных связях с нею человеку? Раздраженный тем, что мать, возможно, из-за личных, вдруг обнаружившихся пристрастий  поступила так неосмотрительно, он позволил себе взять в беседе с нею довольно резкий тон… Однако принцесса быстро поставила его на место.

- Как ты мог подумать, что из-за желания получать цветы и записки от одного из придворных я предам твои и свои собственные интересы? – возмутилась она. - Что это еще за фантазия в духе сюжета шекспировской пьесы о соблазненной импозантным вельможей вдовствующей госпоже, забывшей ради поздней любви своего ребенка! Ты, значит, принц Гамлет, я королева Гертруда, Первый министр брат покойного монарха, узурпировавший его престол, а покойница Амалия суть новая Офелия. И закономерный финал: «Быть иль не быть, вот в чем вопрос». Дурацкая напыщенная фраза, которую тем не менее всем так нравится повторять… Крис, наша жизнь не калька с этой душераздирающей драмы, и как тебе только пришло в голову сравнивать такие несравнимые вещи. Я сама выяснила, что в сосудике находится отрава, обратившись к нашему штатному доктору, а уж затем передала его в руки Первого министра. И это я сделала потому, что никогда не бывает лишним при удобном случае убедить человека, в чьей дружбе и помощи нуждаешься, в своем особом к нему доверии.

- Но уверенности в том, что яд изначально появился во флаконе не по его воле, тем не менее нет, - заметил Кристиан.

- А у меня, напротив, в данной ситуации сложилось впечатление, что навредить пытались не только нам, но и ему тоже, - заявила принцесса. - Не забывай, он человек государственный, от успехов его политики зависит и его личный успех, а ныне будущее страны и его будущее соответственно держится на успехе нашего союза с Великим королевством и Владетельным княжеством. Яд появился во флаконе стараниями тех, кому такой союз невыгоден, кто хотел бы устранить все возможности к его заключению и упрочению… Так что на лицо имеются два факта: имело место покушение на твою жизнь, но Первый министр к этому не причастен. Сама ли Амалия хотела тебя отравить по личным причинам, была ли она связана с какими-то  злоумышленниками, возможно, даже составившими противоправительственный заговор,  или же ее затею с любовным напитком, каким-то образом, может быть, по причине ее собственной неосмотрительности вышедшей наружу, использовали без ее ведома, потихоньку от нее подменив состав снадобья, - все это, конечно, в деле обнаружения наших врагов имеет важное значение. К сожалению, тактика Первого министра не отличалась должной тонкостью… Это то единственное обстоятельство, которое, безусловно, бросает на него тень некоторого подозрения, если не в соучастии в этом преступлении, то, возможно, в каких-то других неблаговидных деяниях… Впрочем, мы занимаемся с ним следствием вместе, так что вряд ли что-нибудь из проливающих свет на все это дело обстоятельств от меня ускользнет…

              Принцесса задумалась и примолкла на минуту.
- Можно сказать с полной уверенностью только одно, что нам следует удвоить и утроить осторожность, - произнесла она далее. - Если мы имеем дело с неудавшимся покушением на убийство, то его, вероятно, попытаются повторить. Боже мой! – воскликнула вслед за тем принцесса, обращаясь к сыну. - Я стараюсь не думать о том, что могла тебя потерять! Если бы ты не поссорился вдруг с Амалией и не вынудил ее на замечание, которое возбудило твои подозрения, все могло бы закончиться трагически.

        Тут лицо принцессы Элеоноры, женщины, порою отличавшейся не женским мужеством, исказилось мучительной гримасой от сдерживаемой глубоко внутри ее души боли, и принц, поглядев на нее и ужаснувшись про себя, отказался от новых возражений и вообще счел за благо закончить тяжелый разговор, хотя еще минуту назад собирался попросить ее привлечь к тайному расследованию неудавшегося преступления и его самого тоже.

Он поневоле решил повременить с этим, также как и с другим своим пожеланием: впредь не относиться к нему, как к опекаемому ребенку, решая многие, если уж и не все дела на круг без его участия, хотя бы эти дела и касались его напрямую, и поступая по собственному усмотрению, даже не подумав поставить его в известность о предпринимаемых в том или ином направлении шагах… Ладно, мамины нервы надо поберечь, а впереди еще много времени для новых содержательных бесед.

          Расставшись с матерью в целом удовлетворенным ее объяснениями, принц отправился готовиться к приему у королевы, для чего ему следовало отыскать в своем гардеробе небесный или салатовый, или уж хотя бы нежно-бирюзовый отнюдь не яркого цвета костюм, чтобы не казаться среди ее утонченных гостей белой вороной. Нужный наряд был найден, приведен в должный порядок, одет, и к назначенному часу, то есть с наступлением вечера, принц был готов принять участие в дегустации приготовленного капризной выдумщицей-королевой ее нового феерического блюда.         
               
        … Пока исполнитель, облаченный в наряд средневекового менестреля, под аккомпанемент своей маленькой старинной арфы  распевал балладу о чудесном острове, плывущем, словно облако среди облаков, над землей, после каждого куплета которой повторялся один и тот же призыв: «Моя королева… моя королева!», принц Кристиан, облаченный в тонкий шелковый белый костюм, со стеклянным бокалом, полным игристого светлого вина в руке, сидел среди прочих приглашенных, слушая музыку и пение и размышляя о недавних происшествиях и о своем будущем, в полутьме и прохладе главного зала любимого обиталища королевы Анабеллы – «Цветочного дома».

В отличие от мрачноватой средневековой твердыни, которую называли Старый замок (Altburg), Цветочный дом (Blumenhaus) не имел никакого отношения к старине и был построен недавно, согласно желанию ее королевского величества, среди великолепной природы обширных угодий королевского парка, центральная часть которого перед фасадом Главного дворца представляла собою то, что называют парком регулярным, успевшем несколько устареть на современный взыскательный взгляд и изощренный вкус, а прочие части задумывались  и устраивались уже как ландшафтные.

Затерянный среди перелесков и рощиц, как бы естественным образом возникших между окрестными полями и лугами, отражаясь своими умиротворяюще-простыми, бледно-песочного и розоватого цвета фасадами, словно в зеркале, в темной, поросшей кувшинками глади круглого пруда, снабжаемого водой из двух проведенных к нему каналов (русла которых были намеренно выкопаны извилистыми, словно это были русла лесных нерукотворных ручьев, причем сходство усиливалось наличием на низких, соединенных узкими мостиками берегах двух каменных, замшелых гротов, - чтобы сделать их замшелыми, мох, пока он не прижился к поверхности каменных глыб на самом деле, каждое утро привозили из других мест и накладывали на нужные места вручную умелые садовники), - Цветочный дом получил свое название от обилия  окружавших его цветников, где можно было увидеть самые разнообразные и прекрасные цветущие растения, перечень которых занимал целый список, а также розовые кусты, колючий терновник, в мае покрывающийся прекрасными многолепестковыми цветами, малиновыми звездами сверкавшими на фоне темно-зеленых густых ветвей.

Сладкие ароматы великолепных ухоженных цветников наполняли воздух вокруг и чувствовались уже на подходе к небольшому зданию, впрямь производящему впечатление чудесного, полусказочного пристанища, в котором только и жить если уж не фее, королеве эльфов, то королеве настоящей, но такой же молодой, прелестной и загадочной…

        Королева Анабелла редко покидала свой Цветочный дом и редко показывалась на люди вне его, но при этом, не отдавая предпочтения многолюдству, не любила и одиночества и держала довольно большой штат придворных, в котором, кроме обычных должностных лиц и служащих низкого ранга, насчитывалось много людей искусства, художников, музыкантов, декламаторов, певцов и певиц, танцовщиц и танцоров…

В Цветочный дом порой приглашалось на увеселительные, литературные, музыкальные собрания, на преставления театральных постановок избранное королевой общество. Его состав был произволен, хотя несколько человек являлись его постоянной принадлежностью.

Она даже дала этим особо близким к ней людям звания Дам и Рыцарей Цветочного дома. Знаком посвящения считалось вручение королевой живого цветка, вынутого ею наугад из всегда наполненных ваз, - пунцовой гвоздики, белой лилии, желтой хризантемы, лилового ириса.

Общим девизом этого подобия эксклюзивного клуба стало выражение, гласившее: «Вопреки самой судьбе», в нужной степени красивое и таинственное, по поводу которого один сторонний наблюдатель высказался, что проникнуть в смысл его вообще нельзя, так как это бред: совершенно неясно, что имеется ввиду. 

        По всей стране и за ее пределами расползались рассказы о том, как проводит свое время изысканная королева…

В том, что она была изыскана и изящна, мало кто сомневался, но многие интерпретировали ее занятия рисованием и чтением на свой, приземленный лад, утверждая, что королева предается в Цветочном доме разврату, для кого-то утонченному, для кого-то разнузданному, а кроме того, многим не нравилось, что ее причуды обходятся казне слишком дорого.

На возведение Цветочного дома, на устройство вокруг него этих самых будто бы нерукотворных рощиц, прудов и гротов, на декорирование и обстановку внутренних покоев, на приобретение коллекции произведений старых и новых мастеров скульптуры, живописи и графики, на каменные вазы, на резные рамы для картин на морские сюжеты, украшенные кораллами, ракушками и настоящим жемчугом, на мраморные полы и полы из ценных пород деревьев, на шелковые французские гобелены, на красочные турецкие ковры, на китайские полированные шкафчики и столики, инкрустированные перламутром, на нефритовые японские статуэтки, на индийские невесомые прозрачные ткани и изображения многоруких танцующих богов из слоновой кости, на кипарисовые, источающие загадочный аромат ларцы из Палестины, на золотых будд из Тибета, на полузакрытые золочеными окладами, писанные на досках красками, составленными на основе толченых в порошок полудрагоценных камней, иконы из России, - на все это великолепие ушло и продолжало уходить так много денег, что и во сне не приснится…

Но королева оставалась королевой во всем, она не считала денег… Прекрасная, странная, не от мира сего молодая королева…   
      
Ее образ привлекал к себе внимание, ее жизнь обсуждалась во многих государствах, и при дворах знати, и среди простого народа.

Путешественники и дипломаты, удостоившиеся приема в Цветочном доме или хотя бы побывавшие поблизости, с подробностями писали о его хозяйке своим адресатам, по долгу службы и исходя из личных связей, и повторяли свои повествования изустно, при том что по рукам представителей как высшего света, так и прочих сословий имели весьма широкое хождение вдохновленные ею литературные произведения, рассказы и стихотворения, порой целые романы и поэмы, воспевающие ее красоту и образ ее жизни, а также, увы, карикатуры и сатирические памфлеты, посвященные той же героине, в которых тоже, но уже часто в весьма уничижительной форме, печатались подробности, иной раз откровенно скабрезного свойства, о принятом ею якобы обычае  времяпрепровождения, для лучшей доходчивости сопровождаемые соответствующими случаю иллюстрациями с соответствующими подписями.

Королеву ненавидели, в королеву влюблялись - все на расстоянии, ни разу ее не видя, и один бедняга, признанный затем сумасшедшим, застрелился перед ее портретом, в прощальной записке указав, что отдает ей свою жизнь, в надежде, что в связи с его смертью она хотя бы вскользь услышит его имя.

Еще один, вероятно, тоже помешанный, хотел убить, напротив, ее самое, тоже на любовной почве, но выдал свой секрет заранее одному из своих знакомых, был схвачен, допрошен и изолирован от мира, только все же почему-то не в доме для умалишенных, а в тюрьме.               

        А она ничего не делала ни для пущего привлечения своих поклонников, ни для поддержания своей репутации. Она не обращала внимания ни на что. Она просто жила, как хотела.               

- … Легенда о любви доблестного рыцаря Тристана, победителя великанов и драконов, и прекрасной королевы Изольды, Изольды Златокудрой, имеет очень древние корни. Ее сложили в темные века кельты, которых римляне называли галлами, воинственные и могущественные племена которых хозяйничали на севере и западе Европы и под именем бриттов – на Британских островах. В десятом  веке от рождества Христова ее рассказывали в Бретани, а через два века она была уже известна по всей Европе. Кельтские имена главных героев, Drustan и Essylt, Друстан и Эсселт, превратились в имена Тристан и Изольда, и больше уже не менялись, в отличие от рассказов об их приключениях и злоключениях…

Преставление на вечернем приеме королевы Анабеллы в главном зале Цветочного дома продолжалось. Одетые в платья нежных тонов, в полупрозрачных плащах и венках из живых цветов на головах, похожие в этих нарядах на сказочных эльфов, юные слуги и служанки обносили гостей светлым игристым вином в стеклянных бокалах с широким горлышком, а также фруктами и сладостями.

Никаких предписанных заранее ограничений или предписаний не наблюдалось. Те из собравшихся, кому надоело слушать и смотреть, могли отвлечься и делать, что им угодно. Некоторые из них так и поступили, покинув свои места, и передвигались по залу, подсаживаясь к своим знакомым, или выходили через широкие зеркальные двери на увитую цветами террасу, где в листве мерцали фонарики и наигрывали нежные мелодии музыканты.

Однако были и такие, кто оставался в зрительских рядах, и сама королева сидела возле сцены-возвышения, наблюдая за выступлением нового исполнителя.

На сей раз это был средневековый мудрец, алхимик и звездочет, в нежно-голубой мантии, застегнутой возле горла серебряной пряжкой и усыпанной звездами из серебряной фольги, в высоком конусообразном колпаке. Но роль его досталась не профессиональному артисту, а Главному хранителю королевской библиотеки.

Одна фрейлина королевы позднее рассказывала, что сначала ее величество поручила Хранителю написать текст речи, чтобы вручить его актеру, но затем выяснилось, что зазубрить и отрепетировать эту речь актер не успеет, и потому Хранителю было предложено выступить самому, на что он и согласился.

Это оказалось верным решением, ведь он прекрасно гляделся на сцене, молодой и красивый, со своим матово-бледным цветом лица, в голубой мантии с серебряными звездами, в конусообразном остроконечном колпаке, да и кто мог лучше него рассказать о том, что он знал как Божью заповедь, а когда тема увлекла его, он стал говорить еще свободнее и занимательнее, импровизируя на ходу и заслужив славу искусного оратора.

Впрочем, у него было достаточно времени для того, чтобы передохнуть и вновь собраться с силами и с мыслями, поскольку его декламация, разбитая на небольшие части, перемежалась выступлениями других участников действа, мужчин и женщин, разыгрывавших короткие сценки из романа о Тристане и Изольде или просто читавших отрывки, с книгами в руках или по памяти, в костюмах согласно сюжету или одетых в современные платья…

Среди выступавших были настоящие артисты, а были любители из числа придворных королевы, из ее Дам и Рыцарей Цветочного дома, к которым, кстати, принадлежал, и нынешний звездочет, Главный книжный хранитель.

Иной раз казалось, что зрители присутствуют на черновой репетиции будущего спектакля, когда постановщик только начинает работать с исполнителями, еще путающимися в ролях и занимающих неправильное положение на сцене, а иной раз игра взошедших на сцену из зрительского зала участников поражала своим мастерством и проникновенностью.

Странно, но эти недочеты и вольности создавали какую-то особенную атмосферу живого творчества, увлекающую как-то помимо воли. Поскольку многим участникам хотелось побывать в ролях главных героев, то Тристаны и Изольды каждый раз менялись.

Кроме любовных сцен были разыграны батальные: поединок Тристана с ирландским герцогом Морольдом, затем его борьба с великаном (этого взяли вместо дракона, которого трудно было воплотить, между тем как великана просто сыграли двое людей, один сидевший на плечах другого, скрытых общим длиннющим плащом).

Королева сама приняла участие в представлении. В общем, зрителям скучать было некогда, а затем слово снова брал Хранитель…       

- … Легенду о Тристане и Изольде повторяли, пересказывая все вновь и вновь на всех западно-европейских языках. Она была так увлекательна, так знаменита, эта легенда. С течением времени она менялась, и не мудрено, ведь менялось и само время. Английские бродячие певцы и музыканты знакомили с нею своих соотечественников. Французские менестрели исполняли ее на манер песен-жалоб, lai, под аккомпанемент роты.

Lai звучали протяжно и мелодично, нежно и печально, рассказывая о страданиях двух стремящихся друг к другу, но разлученных судьбой любовников. Такой тон более всего подходил к имени главного героя, Тристана, ведь французское слово triste означает «печальный».

Труворы Германии предпочитали другой стиль, стиль современных им побасенок, tableau, отдавая дань веселой, пикантной стороне любовных приключений, хотя порою их шутки могут показаться излишне грубоватыми. Им нравилось живописать, как Изольда обманывала с молодым другом своего пожилого мужа, короля Марка, и на какие проделки она шла, чтобы устраивать свои свидания.

Наконец некто Кретьен из Труа собрал воедино изустные песни и рассказы и на их основе создал первый настоящий рыцарский роман. Кретьен жил в XII-том веке, но его роман был так популярен, что дошел даже до наших дней.

Вскоре дань прославленному сюжету отдали вассал Генриха Льва, Эйльгард фон Оберг, а также сочинители Беруль и Томас. Вслед за ними немецкий поэт из Страсбурга, Готфрид, облек историю приключений и страданий Тристана и Изольды в звучные рифмы.

В XIII-том веке поэму Готфрида пересказал по-своему Ульрих Тюргеймский, а через полвека после него саксонец Генрих Фрейбергский. Поэту Гансу Саксу, сапожнику из немецкого Нюрнберга, особенного города, который, как говорят, стоит над огромной печью, пылающей а аду, поэтому там порою ядовитый дым и языки дьявольского пламени вырываются наружу, знаменитому своими ведьмами, колдунами и алхимиками, - Стаксу первому пришло в голову обратить внимание на греховность не освященной церковью любовной связи, обрекающей любовников на гибель. Недаром Данте вслед за ним упоминает Тристана и Изольду в своем «Аде» наряду с Парисом и Еленой, Энеем и Дидоной.

Но поэмы и романы о любви Тристана и Изольды, которую не смогла победить даже смерть, продолжали привлекать внимание и сердца слушателей и слушательниц, читателей и читательниц.

Легендарная история переживала все новые поколения людей, она не умирала, и всегда в человеческом восприятии живы были ее герои, вечно молодые, вечно влюбленные, счастливые и несчастные одновременно, и немудрено, ведь история Тристана и Изольды – это история об истинной любви, в чем-то грешной, в чем-то святой… совсем так, как это бывает в настоящей жизни…

В легенде о Тристане и Изольде прославляются страсти, рвущиеся из тесных границ принятых в обществе условностей, наперекор стесняющим приличиям, назло суровой аскезе. Она и первобытно-чувственная - и утонченно-нежная, она и приземленная - и идеальная.

Тристан и Изольда любят друг друга, как мужчина и женщина, но король Марк, застав их вместе на ложе, видит в них двух ангелов, разделенных сияющим мечом, и соглашается принять Изольду назад, спасая ее от тяжелой жизни в лесных дебрях, ибо в его глазах она отныне безгрешна, а также безгрешен и Тристан.

Природная, языческая, древняя сила уживается в отношениях любящих с человеческой, христианской моралью, и Изольда оказывается оправдана на Божьем суде от лица самого Бога, а вместе с нею оправдан и ее возлюбленный…

Событие глубокой древности, когда-то поразившее воображение современников, обросло подробностями, которые сроднились с ним, слившись в одно целое, так что уже никто не поверит, что это Зигфрид сосватал Брунгильду для своего короля Гунтера, а не Тристан привез Изольду из Ирландии своему дяде и суверену королю Марку… что это Тезей по оплошности и из-за печали от разлуки с Ариадной не поменял черный парус своего корабля на белый, погубив своего отца Эгея, бросившегося в море при виде страшного знака смерти, а не Белорукая Изольда из ревности к Изольде Златокудрой обманула раненого Тристана, и тогда Тристан, как говорится в старинных поэмах, удерживавший свою жизнь, перестал сопротивляться смерти и умер, не дожив до свидания со спешившей ему на помощь возлюбленной…  Легенда о любви века живет и любит повторять ее народ…   

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***
                Глава 8.
                Дама под черной вуалью.

«И лишь четверо в нашей земле любили друг друга по-настоящему: сэр Ланселот и дама Гвиневера и сэр Тристам и Прекрасная Изольда».
            Томас Мэлори, 1485г. «Смерть Артура».

«Добрые люди, славные труверы былых времен…»
            «Тристан и Изольда», роман французского историка начала XX века Жозефа Бедье, воссоздающий на основе старинных текстов трагическую историю любви.



        В ходе вечера королева встала и пересела поближе к двоюродному брату, видимо, решив на правах гостеприимной хозяйки оказать ему особое внимание.

- Вам нравится? – спросила она.
- Не понимаю, ваше величество, почему вы остановились на этой истории, а не взяли историю короля Артура, королевы Гиневры и рыцаря Круглого стола Ланселота… или короля Гарольда Смелого и его жены, которую звали Эдит Лебединая шея, например, - пожал плечами молодой человек. - Это те же темные века, то же раннее Средневековье и та же романтическая тема.

            Королева улыбнулась.
- Однажды, еще когда я жила на родине, то есть до своего замужества, я побывала в Корнуолле, на руинах некогда неприступного замка Тинтагель. Они находятся на краю высокого каменного обрыва, об основание которого глубоко внизу бьются с шумом морские волны. Джефри Монмаутский написал об этом замке: «Он расположен на море, и море окружает его со всех сторон. Нет к нему доступа, кроме узкой тропинки в скалах, которую могли бы преградить три вооруженных рыцаря, если бы ты наступал по ней даже со всей армией Британии…»
        Но Тинтагель был построен норманнским герцогом Реджинальдом позднее,  чем разрушили Камелот короля Артура и рыцарей Круглого стола, а ведь Тристан был одним из этих рыцарей.
        Потом я и мои спутники отправились к городку Фоуи… Стояла осень, все время моросил дождь, дорога была плоха… Но неподалеку от  Фоуи нам без труда удалось найти проводника, который за небольшую плату проводил нас на поляну, где мы увидели грубо отесанный, высокий, выше человеческого роста, камень, на котором когда-то в незапамятные времена была высечена надпись по латыни: «Drustanus hie pacit filius Cunomori» - «Здесь лежит Друстанус, сын Куноморуса». Друстан, сын Кунвоура, правителя западной Британии, жившего в шестом веке от рождества Христова…
        Это был камень Тристана. Я подошла, путаясь ногами в пожухлой мокрой траве, и прикоснулась к нему рукой. По нему стекала каплями дождевая вода, и он был холодный. Такой старый и такой холодный… Неподалеку от камня, почти скрытые землей, еле виднелись еще одни развалины - развалины более древнего, чем Тинтагель, замка Дор, большого деревянного строения с обширным залом и службами, где на самом деле и происходили все трагические перипетии отношений короля Марка, его племянника Тристана и королевы Изольды Златокудрой… Теперь вы понимаете меня, Кристиан?

Юноша поневоле кивнул. Если он и понимал ее, то не слишком глубоко, но королева удовлетворилась его жестом и продолжала:

- Я так часто думала об этой истории, так живо воображала себе ее персонажей, что могу даже рассказать, как они выглядели, эти давно жившие и давно умершие молодые люди. Я могу рассказать, каким был Тристан. Тристана иногда называют англичанином, но это грубая ошибка. Он был британцем, и он был смуглым, как все британцы, как бретонцы, их родственники, обосновавшиеся на материке, на территории современной Франции. У него были темные волосы, смуглая кожа и глаза цвета моря, на берегу которого он жил, или цвета стали, как тот меч, с которым он, как и каждый рыцарь, не расставался, то есть синие или серые…
        Белокурые англичане появились позднее, после завоевания Британских островов германскими племенами, англами и саксами. Во времена Тристана бритты отражали натиск переселенцев с материка, и ни о какой Англии еще и слыхом не слыхивали. Дольше всех захватчикам сопротивлялись Уэльс и Корнуолл, соответственно коренное население этих областей менее всего смешивалось с нахлынувшими на остров, словно прибойная волна, племенами, сохраняя самобытность своих традиций и оригинальность своего облика.
        Присоединение Уэльса к Англии было таким важным для этого государства событием, что с тех пор каждый очередной наследник английского престола получает титул принца Уэльского. Вообще история возникновения и существования Английского королевства весьма драматична, ведь остров завоевывали несколько раз… германцы – саксы и англы, викинги – даны, датчане… затем норманны, франкоязычные потомки викингов. Какое многократное смешение крови и языка! Наверное, были времена, когда население Великобритании по большому счету само не имело ясного понятия о том, к какому народу оно принадлежит. Но вернемся к бессмертному роману… 

- … Девушка, ты последуешь за Изольдой в страну короля Марка; ты ее любишь верной любовью. Возьми же этот кувшин с вином и запомни мои слова: спрячь его так, чтобы ничей глаз его не увидел и ничьи уста его не коснулись. Но когда наступит брачная ночь, в то время, когда оставляют супругов одних, налей в кубок этого вина, настоенного на травах, и поднеси королю Марку и королеве Изольде, чтобы они выпили вместе. Да смотри, дитя мое, чтобы после них никто не отведал этого напитка, ибо такова его сила, что те, которые выпьют его вместе, будут любить друг друга всеми своими чувствами и всеми помыслами навеки: и в жизни, и в смерти.

- … Смотри, Бренгена! Вот два золотых кубка. Оба они запечатаны. Но вглядись получше: видишь на этой печати сердечко из горного хрусталя? Знай, в этом кубке напиток любви. На свадебном пиру дай выпить напиток любви королю Марку и принцессе Изольде. И будут они жить в радости и согласии до конца дней. Наклонись пониже, Бренгена! Видишь на печати второго кубка черный крест? В этом кубке – напиток смерти.

- … Страсть, жгучая радость и бесконечная тоска – вот что такое любовный напиток, настоянный в полнолуние на колдовских травах. И влюбленные выпили его… Что теперь будет? 

- … Тристану казалось, что живое терние, с острыми шипами и благоуханными цветами, пустило свои корни в крови его сердца и крепкими узами связало с прекрасным телом Изольды его тело, его мысль, все его желания.

- … Изольда любила его. Она хотела его ненавидеть, но не могла, ибо сердце ее было охвачено тем нежным чувством, которое острее ненависти.

- … Несчастные, остановитесь и, если еще возможно, вернитесь к прежнему! Но нет, это путь без возврата! Сила любви уже влечет вас, и никогда более не будет вам радости без горя: вами овладело вино, настоенное на травах, - любовный напиток, который доверила мне твоя мать, Изольда. Лишь один король Марк должен был выпить его с тобой, но дьявол посмеялся над нами троими – и вы осушили кубок. Друг мой, Тристан, и дорогая Изольда… вы испили в проклятой чаше любовь и смерть! … Любящие обнялись;  в их прекрасных телах трепетало любовное желание и сила жизни. Тристан сказал: «Пусть же придет смерть!»

- … Она упала без чувств на грудь своего милого. Когда она пришла в себя, Тристан держал ее в объятиях, целовал ее глаза и лицо. Он вошел с ней под полог. В руках он держал королеву.               

- … король Марк узнал о смерти любящих, он переправился за море и, прибыв в Бретань, велел сделать два гроба: один из халцедона – для Изольды, другой из берилла – для Тристана. Он отвез в Тинтагель на своем корабле дорогие ему тела и похоронил их в двух могилах около одной часовни, справа и слева от ее абсиды. Ночью из могилы Тристана вырос терновник, покрытый зеленой листвой, с крепкими ветками и благоуханными цветами, который, перекинувшись через часовню, ушел в могилу Изольды. Местные жители срезали терновник, но на другой день он возродился, такой же зеленый, цветущий и живучий, и снова углубился в ложе белокурой Изольды. Трижды хотели его уничтожить, но тщетно. Наконец сообщили об этом чуде королю Марку, и тот запретил срезать терновник.

        Заключительный акт затянувшегося спектакля сыграли уже ночью, после длительного перерыва на ужин, поданный в соседних покоях и на террасе (кроме главного зала Цветочный дом не располагал достаточно большим помещением, чтобы усадить за столы сразу всех приглашенных, но с этим привыкли справляться именно таким образом – главный стол для хозяйки и ее ближайшего окружения накрывали в одном из покоев дворца, двери которого оставались открытыми, а остальные гости могли с удобством разместиться в прилежащих комнатах, так что создавалась иллюзия, будто они также причастны к ее застолью).

Все время играла музыка, на лужайках перед дворцом, освещенных скрытыми в зелени кустов фонариками, кружились легкие хороводы танцовщиц в развевающихся зеленых и голубых одеждах, напоминающих  прелестных фей.

Затем королева, а за нею ее гости последовали в сад, уже совершенно потемневший, полный ночной прохлады и ночных таинственных шорохов, и вышли на берег пруда. Там возле одного из искусственных гротов при неверном свете фонарей и колеблющемся пламени факелов участники последней сцены зачитали самые драматические отрывки из романа о Тристане и Изольде – те, где говорилось о знаменитом любовном напитке, который лишил влюбленных последнего благоразумия и в результате толкнул их на грань гибели.

Все устали и были пьяны, то есть находились в том стоянии, когда истощившиеся силы подпитываются последним всплеском эмоций, когда доходит дело до того, что таилось на самом дне души. Утомление и хмель способствовали созданию той грани, на которой реальность и вымысел удивительным образом окончательно перепутывались меж собою.

Разгоряченные головы и тела обдувал тихий ночной ветерок, чувства всех были обострены, в крови вместе с вином будто разлилась впитавшаяся в нее тонкая отрава, возбуждающая томление по недоступному и желания, которым не суждено сбыться… Казалось, эти люди, охваченные жаждой неземного счастья и изнуряющей тоской, также отведали сегодня волшебного, настоявшегося на магических колдовских травах зелья…               
               
- И лишь четверо в нашей земле любили друг друга по настоящему: сэр Ланселот и дама Гвиневера и сэр Тристам и Прекрасная Изольда…         

Высокий женский голос, нежный и звонкий одновременно, прорезал ночную тишину. Высокая тонкая женская фигура, окутанная нежно-лиловыми струящимися шелками, словно бледным звездным сиянием, и прядями длинных распущенных темных волос, украшенных цветочным венком, грациозно выступила на свет из ночной тени, поднявшись на замшелые камни возле рукотворной каменной пещеры и застыв там, как изваяние. Ее легкие одежды шевелил ветерок, она воздела вверх тонкие руки…

Ропот восхищения пронесся среди зрителей: новая исполнительница более всего напоминала некое неземное существо, возможно, одну из тех фей, образы которых сегодня воплощались достаточно часто то актрисами на импровизированной сцене, то служанками, подававшими угощение, то танцовщицами, кружившимися в саду под нежные звуки арф и свирелей… Хрупкое, необычное, полувоздушное создание, в котором трудно было признать земную женщину и почти невозможно – королеву. Но это была она, королева Анабелла. Она вышла к основанию грота под яркие лучи факелов, чтобы самой произнести заключительное слово…

- Добрые люди, славные труверы былых времен Беруль и Томас, и Эйльгарт, и мейстер Готфрид сказывали эту повесть для всех тех, кто любил, не для других...

Принц Кристиан, завороженный необычным спектаклем, достойным воплощением самой странной странности его устроительницы и ею самою не менее всех остальных зрителей, случайно взглянув вбок, как раз в тот момент, когда королева произносила конец фразы «…для всех тех, кто любил, не для других», вдруг увидал на дорожке женский силуэт, поразивший его своим видом. Дернув за рукав своего спутника (принцесса отпустила его на королевский вечер только с условием, что его будут сопровождать), он указал на неожиданное видение.

- Ну и что? – не уразумев сразу, что тут такого особенного, пробормотал тот…
- Она же в черном! – ответил принц.

-    … Они шлют через меня вам привет, - произносил высокий звенящий голос, которому вторили вздохи собравшейся толпы и шелест ночного сада. - Всем тем, кто томится и счастлив, кто обижен любовью и тоскует, всем любящим.

Женщина, на которую указывал Кристиан, на самом деле была одета в черное: вся, с ног до головы, в черном длинном платье с длинными рукавами, переходившими в черные перчатки, и под густой черной вуалью, совершенно закрывавшей лицо, шею и грудь. Рядом с белым цветом одежд большинства собравшихся черный наряд производил разительный контраст, и его обладательница, видимо, хотела держаться в тени и выступила на свет случайно… Заметив, что на нее обратили внимание, она опять поспешно отступила в тень.

- За ней! – скомандовал принц.

- ... Путь найдут они здесь утешение в непостоянстве и несправедливости, в досадах и невзгодах, во всех страданиях любви, - летело им вслед, а затем раздались восторженные возгласы и аплодисменты…

Молодые люди покинули толпу зрителей и бросились вглубь сада, за черным силуэтом. Напрасно. Неизвестная черная дама растворилась во тьме, словно то была сама Ночь.

- Чего мы за ней понеслись? – останавливаясь на дорожке уже довольно далеко от грота и переводя дух после быстрого бега, поинтересовался спутник принца, Эрвин фон Шеумберг, юноша чуть постарше его самого, принадлежавший к семье, уже довольно давно состоявшей в весьма тесных отношениях с семьей принца Морского, и все свои детские годы проведший в тесном общении с его сыном принцем Кристианом, в связи с чем между ними употреблялся дружеский, вольный тон.
   
- У Амалии есть старшая сестра, - сказал принц, по примеру своего приятеля пытаясь отдышаться и все же торопясь ответить на его вопрос, видимо, в надежде, что и сам таким образом приблизится к отгадке. - Говорят, она была даже еще красивее Амалии в юности, но потом заболела оспой, которая ее обезобразила, так что уж лучше бы она умерла. Она всегда ходит в закрытом длинном платье, в перчатках и с густой вуалью на лице, и все это всегда черное, в знак траура по ее загубленной жизни. Я как-то видел ее, она производит очень странное и даже пугающее впечатление. Она живет неподалеку отсюда, Амалия жалела ее и часто навещала. Кажется, они были дружны… Она могла рассказать ей про…

Он не договорил… Эрвин не знал о причуде Амалии, стоившей ей жизни. Его уведомили только, что на принца было совершено покушение, вследствие чего он нуждается в постоянной охране, не столько многочисленной, сколько бдительной.

Эрвин по мнению матери принца годился на роль телохранителя: близкий человек, которому можно доверять, достаточно серьезный для своих лет, во всяком случае не шалопай какой-нибудь, успешно делавший карьеру морского офицера, к тому же высокий, плечистый и крепкий, что тоже в данной ситуации было немаловажно. Кроме того, его привлечение к выполнению ответственной службы могло остаться тайным: постоянное присутствие друга детства, на сегодняшний момент находящегося в заслуженном отпуске, и даже точно также, как и сам принц, удостоившегося приглашения на вечер королевы, никого не могло удивить, между тем лучше было притвориться, что ничего не произошло, чтобы не давать новой пищи для сплетен и не настораживать лишний раз неизвестных недругов явной демонстрацией принимаемых защитных мер…

- Она могла рассказать ей про… про свои секреты, - нашелся, как закончить фразу, принц.
- У Амалии были секреты?
- Были, - с досадой бросил Кристиан. - Королева могла посетить эту даму, ее сестру, чтобы выразить ей сочувствие по поводу ее утраты…
- С нее станется, - подтвердил Эрвин.
- От нее она могла кое-что узнать. Я не предполагал такой возможности, но…
- Если эта дама в черном на самом деле сестра Амалии, значит вечер королевы на самом деле посвящался памяти погибшей женщины, потому она и пригласила на него скорбящую родственницу, - срезюмировал Эрвин, отличавшийся не только физической силой, но и достаточной сообразительностью. - А ты заметил во время этого вечера что-то, что навело тебя на мысль об осведомленности королевы?

- Да, - подтвердил Кристиан. - Сама тематика и некоторые акценты. Я поинтересовался у ее величества, почему она решила взяться именно за этот сюжет…
- И что?
- Она сказала, что сама посетила надгробный камень Тристана… еще до замужества, когда жила на родине. Но это было давно, а вспомнила она об этом только сейчас… Я сам имел случай на днях увидеться с сестрой Амалии, - продолжал Кристиан. - Выразил ей соболезнование, то да се… Но она еле говорила со мною…
- Жаль, мы ее не выловили, - сказал Эрвин. - Сейчас ей труднее было бы уйти от разговора. Но если королева прознала что-то про тайны Амалии, то почему бы ей не рассказать о них тебе, Крис? Кажется, вы с нею друзья.

             Кристиан пожал плечами.
- Потому что, - пробурчал он, - разве можно ее понять?
- Кто-то ее понимает, - усмехнулся Эрвин.
- Думаешь, у нее в самом деле есть любовник? – спросил принц, отдавая дань давней загадке, хотя в настоящий момент должен был думать о другом.

- Думаю, что есть. Только умные люди умеют хорошо заметать следы. Наверняка отгадка под самым носом, а никто ничего в упор не видит. И мы не исключение… Смотри! – вдруг крикнул он, в свою очередь дергая Кристиана за рукав.

Беседуя, они двигались вдоль бокового фасада Цветочного дома, куда выходили служебные двери. К одной из этих дверок по дорожке, посыпанной гравием, быстро шла женщина в черном платье и вуали, еле видная в потемках. Юноши тут же снова сорвались с места, со всех ног помчались вперед и догнали ее в тот миг, когда она уже поставила ножку в черном башмачке на первую ступеньку крыльца. Не сговариваясь, они оба заслонили ей дорогу…

- Сударыня, не бойтесь, мы не причиним вам вреда, нам нужно только задать вам несколько вопросов, - быстро заговорил принц. - Ответьте нам, кто вы?
- А вы кто? И что вам нужно? – отшатнувшись, крикнула перепуганная дама.

              Молодые люди торопливо назвались.
- Что? Принц? Ваше высочество? И лейтенант… как вы сказали? …фон Штандарт? Ах, извините, Шеумберг… Это вы гоняетесь за фрейлинами королевы по парку ночью? – уже более уверенным тоном произнесла дама. - Я приняла вас за грабителей, за насильников…
- Ответьте нам, кто вы, это важно, - стоял на своем принц.
- Я пожалуюсь ее величеству, - принимая все более твердый тон, произнесла она почти надменно. В ответ Эрвин одним движением сорвал у нее с лица вуаль.
- Простите, случайно зацепил, - объявил он.

- Не та, - разочарованно сказал принц.
- Хорошенькая, - заинтересованно воскликнул его приятель.
- Нахал, - сказала фрейлина, впрочем, ожидаемо. - Так что вам нужно, господа?
- Мы обознались, - вздохнул принц.
- Да, нагородили догадок со снежный ком, а ком оказался мыльным пузырем и лопнул, - подтвердил Эрвин.

- Почему на вас черный наряд? – спросил принц. - Сегодня у ее величества вечерний прием, на который пускают только тех из приглашенных, кто одет в светлые тона.
- Я не была на приеме, - пожала плечами красавица фрейлина. - Я только что вернулась с похорон моей родственницы… и ужасно устала, - добавила она, покосившись на адъютанта принца, не сводившего с нее глаз, с уместной, по ее мнению, даже в данном случае, то есть невзирая на странность знакомства и на облачавший ее траур, долей кокетства.

- А посмотреть на представление издали вы не приходили?
- Ваше высочество, мой экипаж только что остановился у ворот Цветочного дома, - с досадой уточнила фрейлина. - Вы позволите мне пройти наконец?

- Разумеется, - воскликнул в ответ Эрвин, оставаясь на месте, хотя принц, вздохнув, отступил с ее дороги. - Но вы так и не назвались.
- А это важно?
- Его высочество вам представился, - напомнил Эрвин. - Нельзя позволять себе быть невежливой со столь знатной персоной. Вы знаете этикет, вы обязаны себя назвать.

- Мое имя Иветта Магдалена фон Меркельбах, - не став спорить относительно предписаний этикета, ответила девушка, приседая в церемониальном реверансе, но, называя свое имя, она обращалась преимущественно к Эрвину, а не к его высочеству, поскольку видела, что тот, со своей стороны, узнать ее имя вовсе и не стремится. Зато лейтенанту Шеумбергу, такому симпатичному, высокому, широкоплечему, синеглазому, кажется, это очень важно… И она улыбнулась.

- Благодарю, сударыня, - поклонился Эрвин. - Позвольте считать отныне наше знакомство состоявшимся.
- Ну, раз уж вы не грабители и не насильники…
- Ни в коей мере, сударыня… К вашим услугам…

Фрейлина улыбнулась еще раз, подобрала кончиками беленьких пальчиков свою черную юбку и засеменила вверх по ступенькам к двери. Ее белая грудь в вырезе черного платья казалась еще белее.   

- Не та, - со вздохом повторил принц, глядя ей вслед.
- Напротив, очень может быть, что очень даже та, - не согласился Эрвин.
- Но там, у грота, на дорожке была другая, а не эта.
- Возможно, мы обознались, - легко согласился Эрвин, пришедший в отличное расположение духа. - Можно нанести ей визит…
- Иветте фон Меркельбах? – усмехнулся принц.

- Я имею ввиду траурную сестру Амалии, - сказал Эрвинт, засмеявшись.
- Думаешь, тебе удастся и ее обворожить вот так вот сходу?
- Никого я сходу не обвораживал, об этом еще рано говорить, - возразил Эрвин. - А тратить свое обаяние на уродливую старую деву под черной фатой я и не собираюсь.
- Обвораживай ее, не обвораживай, это бесполезно, - сказал Кристиан. - К тому же завтра мы уезжаем.
- Но ведь не на всю жизнь. Скоро вернемся. Можно еще поговорить с королевой…

Вернувшись в окрестности грота, они обнаружили, что прием закончен и почти все уже разъехались. Королева, как им сказали, удалилась отдыхать.

Молодые люди тоже отправились к себе домой, в Северное дворцовое крыло, и, только добравшись до постелей, даже толком не раздевшись… стаскивая с плеч камзол, принц почему-то вспомнил отдававшее истерикой требование матери, с которым она пристала к нему накануне приема у королевы, одеть под одежду кольчужную рубашку, на случай внезапного нападения в ночном парке, утверждая, что это средство личной защиты сработано достаточно искусно и заметно не будет… вот уж и намучился бы он в железной броне в теплый летний вечер, если бы послушал мать… рухнули на них, то есть на постели, и тут же уснули. Постель Эрвина временно, в связи со смутными временами, стояла в опочивальне принца. На небе уже занимался рассвет.

        Отъезд был назначен на семь часов. Принцесса перенесла его на полчаса, так что юношей разбудили не в половине седьмого, а именно в семь. Впрочем, для них это большой роли не сыграло: оба совершенно не успели выспаться.

Они сделали это в большой комфортабельной дорожной карете и более-менее пришли в себя только к полудню. Остановок не предполагалось, кроме самых коротких, для смены лошадей и погрузки свежих припасов. Отряды охраны тоже должны были меняться, а принцу и тем сопровождающим его лицам, которых назначили принять участие во встрече новой принцессы и затем составить свиту жениха и невесты, предстояло ехать все вперед и вперед, днем и ночью. На кратких остановках можно было выйти из кареты, подышать воздухом и размяться, но принц предпочел не высовывать носа из-за занавесок – его могли узнать, а он находился не в том виде, когда это было бы удобно для него и правильно для поддержания королевского престижа, - заспанный, растрепанный, в смятой одежде.

Так что он проезжал как бы инкогнито через те населенные пункты, которые намеревались пышно чествовать его вместе с его будущей супругой на обратном пути. Впрочем, покидать карету необходимости и не было, поскольку в ней имелось все, что нужно для более-менее нормального существования – постели, запас воды, напитков и закусок, даже маленькая жаровня для разогревания холодной пищи с некоторым набором посуды и кухонных принадлежностей, и все прочее, что также было необходимо для отправления жизнедеятельности. Закуски на каждой остановке подавались свежие, запас напитков пополнялся, кожаные ведра опоражнивали и водружали на место, уголь в жаровню закладывали новый…

Тяжелая большая карета ехала медленно, раскачиваясь на рессорах, за нею следовали еще четыре таких же со свитскими лицами, следом тянулись повозки с поклажей, а впереди и позади скакали верховые.

День сменялся ночью, ночь днем, за окном тянулись то поля, то перелески, то городки, то деревни, то реки, то пруды, и карета все  раскачивалась и раскачивалась на скрипящих рессорах, и лошади ровной рысью бежали по земляным или мощеным дорогам Маленького королевства… Кристиан и Эрвин то засыпали, то просыпались, то отдавали должное съестным припасам, то болтали о том о сем… Однажды они проснулись и обнаружили, что карета стоит и что за окнами ее вечер.

- Пограничный замок, - объявили принцу. - Здесь большая остановка. Вашему высочеству следует привести себя в порядок, а утром пересесть в седло. Завтра встреча возле границы, есть сведения, что кортеж княжны уже прибыл на оговоренное место.

Проведя ночь в замке, с наступлением утра отряд двинулся вперед уже налегке - и при полном параде, разумеется. Мужчины ехали верхом, женщины, которые должны были составить свиту новой принцессы, следовали в легких экипажах, среди них находились мать Эрвина, госпожа фон Шеумберг, и его старшая замужняя сестра, обе состоявшие при дворе Вдовствующей принцессы. В церемонии передачи невесты главная роль принадлежала Первому министру, как бы замещающему и покойного отца жениха, и отсутствующего короля.

        Проехав немного по лиственному лесу и миновав мостик через ручей, накануне должным образом подновленный, чтобы выдержал тяжесть всадников и экипажей, взволнованные путешественники оказались на гребне холма, с которого хорошо просматривалась окрестность. Внизу протекала река, на ее противоположном низком берегу напротив временного, понтонного моста пестрели палатки и развевались флажки и вымпелы с гербами - это был лагерь посольства Владетельного княжества.

- Вижу женщин, ну словно цветочки на лугу, а вот которая из них – новая принцесса, отсюда не понять, - воскликнул Эрвин.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***
                Глава 9.
                Высочайшее бракосочетание.

«Бал продолжался всего полтора часа. Затем ее императорское величество направилась в брачные покои, предшествуемая церемонимейстерами, обер-гофмейстером ее двора, обер-гофмаршалом и обер-камергером двора великого князя; за ней шли новобрачные…
…
Спальня обтянута пунцовым, отливающим алым бархатом, вышитым серебряными столбиками и гирляндами; кровать вся покрыта им; вся меблировка подходящая. Она так красива, величественна, что нельзя смотреть на нее без восторга».   
        Иоганна-Елизавета герцогиня Ангальт-Цербстская о бракосочетании своей дочери, принцессы Софии-Августы-Фредерики (будущей Екатерины II), с наследником российского престола великим князем Петром Федоровичем (Петр III).



        В те времена, когда на Европу наибольшее влияние оказывало государство золотых лилий – Франция, когда самым распространенным и общепринятым, то есть международным языком, на котором общались между собою представители разных наций, был язык французский, во всех странах старались по мере сил равняться на самую роскошную европейскую монархию, перенимая все, чем она была прославлена – ее блеск, ее традиции.

Версаль был центром культурной вселенной, Париж диктовал моды и обычаи, хотя за сложностью и пышностью придворного этикета французских королей вкупе с утонченно-развращенными нравами французской аристократии, порою уже, кажется, доходящих до абсурда, поспеть было мудрено.

Отстраивая новый дворец или заказывая новый наряд, европейская знать непременно имела ввиду французский образец. Если в том или ином европейском графстве, княжестве, герцогстве или тем паче королевстве намечались какие-либо важные события, свадьбы, например, требующие соответственного оформления, то их проведение планировали и проводили с оглядкой на Францию.

Когда российская императрица Елизавета Петровна задумала с большой помпой, которую позволяли богатства ее огромной страны, женить своего племянника, наследника престола, ее советники без колебаний рекомендовали обратиться за инструкциями и советами в Париж, где как раз недавно справили свадьбу дофина, сына короля Людовика XV. Запрос был сделан, и в ответ императрица получила подробные описания торжества и даже поясняющие рисунки. В результате дорогостоящие празднества в Санкт-Петербурге, включающие разного рода увеселения, среди которых были и балы, и пиры, и театральные постановки, и, конечно, фейерверки (ведь без них в те времена не обходилось ни одного сколько-нибудь значительного публичного мероприятия), заняли почти две недели.

Таким образом, фонтаны перед главной лестницей на фоне ровных правильных аллей и многоступенчатая обрядность, присутствовавшая во всех отправлениях жизни высокопоставленных господ, тем паче монархов, и в сугубо государственном, и в совершенно личном аспектах имели место всюду и всегда. Знатным господам оставалось только стараться перещеголять друг друга на этом поприще, но это уже упиралось в их финансовое состояние, и всегда выигрывал тот, кто был богаче, прочим же оставалось утешаться тем, что «все прошло вполне прилично».

        Маленькое королевство, где происходят события данного повествования, не чувствовало себя в состоянии перещеголять Париж, Вену, Санкт-Петербург и Потсдам, однако все, что возможно, было сделано честь честью.

Между тем Владетельное княжество решило праздновать свадьбу своей невесты иначе. Конечно, передовые французские веяния коснулись и его, и если уж оно и не могло похвастаться настоящим богатством или хотя бы сравняться в финансовом отношении со своим соседом, новый союз с которым и призвана была скрепить эта свадьба, то все же в княжеской казне имелись сберегаемые на самый черный или же на самый светлый день некоторые денежные ресурсы, так что не правы были те, кто потом злословил в том смысле, что таким образом Владетельному князю удалось сэкономить на свадьбе дочери, - ничуть не бывало, расходы производились все те же, если не более щедрые.

Однако в княжестве были весьма сильны народные традиции, его культура отличалась от западно-европейской довольно существенно. По этому поводу можно было скорбеть, признав себя самих отсталым и варварским народом, которому следует забыть темное прошлое и нуждающимся в глобальных реформах, невозможных без привлечения в страну большого числа иностранцев, поскольку в таком случае нужен непосредственный, постоянно присутствующий пример для подражания, - а можно было спокойно продолжать с уважением относиться к своим корням, гордиться своей самобытностью и, отнюдь не держа свои ворота на запоре, перенимая все лучшее, что может предложить окрестный мир, продолжать быть верными себе самим...

Такая политика гораздо в большей степени устраивала и самого Владетельного князя, государя умного и дальновидного, европейски- образованного, но также патриота своей маленькой родины, и вызывала сочувствие его подданных. Даже тот факт, что их княжна выходит замуж за немецкого принца согласно общей политической региональной схеме, разработанной немецким же королем, не наносило чересчур болезненного укола национальному самолюбию. Политика политикой, но народность, язык и вера остаются при них, и независимость также в целом соблюдается, вот это и есть самое главное. Свадьба, сыгранная в народных традициях, национальная свадьба, была призвана подчеркнуть этот факт и дать его почувствовать сватам и вообще всем окружающим, в том числе и Великому королю. В конце концов договор с ним заключали, но клятву на ленную зависимость не приносили, как-то, но вывернулись, и дай бог в этом направлении и продолжать.
       
        Бракосочетания высокопоставленных иностранных невест чаще всего делились как бы на два этапа. Сначала девушка выходила замуж у себя на родине, для чего проводились соответствующий церковный обряд и свадебный пир, причем жениха и в церкви, и за столом чаще всего замещало его доверенное лицо. В далеком прошлом в дополнение к этому невесту даже вместе с заместителем отправляли в спальню, раздевали и укладывали на брачное ложе, после чего она считалась уже по настоящему замужней женщиной и получала титул, соответствующий титулу ее жениха.

Если жених и невеста были разного вероисповедания, то этот вопрос выяснялся отдельно и каждый раз по-разному, в соответствии с традициями, принятыми на родине жениха и на родине невесты, и с учетом того, конечно, насколько это государство было значимым по сравнению с тем, куда выдавали замуж девушку.   

Затем невесту передавали сватам жениха и привозили в его владения, где все повторялось: снова религиозный обряд, но теперь с участием самого жениха, собственной персоной, затем еще один пир, а там уже настоящая брачная ночь.

        Свадьба княжны Софии с принцем из Маленького королевства на ее родине оказалась, в связи с решением ее отца придать ей выраженный национальный характер, весьма колоритной. Невеста, ее отец, свита и вообще все лица, удостоившиеся приглашения на отправление свадебных церемоний и на участие в празднике, были облачены в народные костюмы (за исключением королевского посла и прочих иностранцев, разумеется).

Большой упор сделали на прощание княжны с родственными могилами, с пением панихид и множеством зажженных в княжеской усыпальнице свечей, и на последовавшей вслед за этим благочестивым актом другой церковной церемонии – венчании. Венцы держали брат княжны, княжич Владислав, и еще один близкий родственник правящего дома.

Служба была такой долгой, что народ на площади перед кафедральным собором, ожидавший выхода процессии (при своем долгожданном появлении больше напоминавшего крестный ход, так много в нем участвовало духовных лиц и так много было икон, проносимых на руках), - народ уже успел хорошенько набраться на радостях, и офицерам, и солдатам, стоявшим в оцеплении, приходилось быть постоянно настороже, чтобы не допустить нежелательных в такой день эксцессов. Толпа была также костюмирована, многие извлекли на божий свет старинные одежды и, отряхнув с них пыль веков, подновив по мере необходимости, с удовольствием нацепили их на себя.

На свадебном пиру самым интересным был набор национальных блюд и то, как их подавали, в какой последовательности и в каком сопровождении. Чтобы добиться близкого сходства со старинными пирами, ученые люди страны спешно перерыли архивы и составили точную программу и точное меню соответственно случаю. Звучали народные инструменты и народные песни, а затем состоялся небольшой бал, на котором танцевали только народные танцы, за исключением одного, танца подставного жениха с невестой – для этой пары сыграли другую мелодию. Комплимент удался – венчавшийся с невестой от имени принца посол, услышав исполнение знакомого ему танца после стольких чужих, которые ему, видимо, порядком поднадоели, не стал скрывать довольную улыбку.

После успешно сыгранного таким образом «на прадедовский лад» свадебного пира, хотя это уже было как-то не в духе времени, как-то несколько грубовато и излишне прямолинейно, последовала старинная же церемония «покладин». Это уже всем понравилось, тем более что те же ученые мужи выяснили по древним документам, что невесту перед брачной ночью раздевали при всех и в присутствии жениха, во избежание обмана. Так что с княжны сняли ее красочный национальный костюм вплоть до сорочки и уложили в постель рядом с послом жениха, игравшего его роль на протяжении всего этого длинного дня.

Результат оказался неожиданным: уполномоченный королевский посланник, человек уже немолодой, выстоявший долгую службу в православном храме, где, как известно, сидячих мест, тем более для участников церемонии, не предусматривается, а затем слегка перепивший за столом, заснул в символической брачной постели самым недвусмысленным образом почти сразу же, как только коснулся головой подушки. Свидетелям «покладин» оставалось только пошутить в том смысле, что, надо надеяться, настоящий жених в такой же ситуации не уснет.

Спальня была убрана хлебными снопами и уставлена бочками с зерном, зерном же невесту и подставного жениха, венчавшегося с нею от имени настоящего, осыпали при выходе из храма и при входе в брачную палату. Во всех бочонках сверху сверкали золотые монеты, на них роняли свои горячие плотные слезы воткнутые в зерно свечи.

Затем старенького подвыпившего посла забрали и увели, невеста же провела ночь среди золота и зерна, на брачном ложе, окропленном святой водой, а утром, одевшись по-дорожному и попрощавшись с семьей, села в дорожную карету… Она ехала к границе по земле княжества не так быстро, как ее жених мчался к той же границе по земле своего королевства, и на многих остановках ее чествовали и провожали. При этом она ясно чувствовала свою роль посланницы своей страны – или ее заложницы. Это было и почетно, и тревожно.

        Путешествие прошло без приключений, еще одна важная, хотя и промежуточная церемония - церемония передачи невесты и ее встреча с женихом вполне вписались в общий, весьма тщательно разработанный протокол. В палатке, специально натянутой на специально наведенном   через реку временном понтонном мосту, имевшей два противоположных друг другу входа, невесту, по прежнему облаченную в народный, фольклорный красочный наряд, с пышным венком из живых цветов на голове поверх распущенных по плечам волос, полностью переодели в другое платье, сшитое по последней европейской моде, и она, войдя в палатку со стороны Владетельного княжества, выйдя из другой двери, ступила ногой уже на землю своей новой родины, Маленького королевства, - граница проходила по реке, палатку постарались установить точно на ее середине. С этой минуты княжна Софья осталась в прошлом, настало время принцессы Софии.
 
        Далее несколько дней новая принцесса и принц медленно следовали к столице королевства, чередой проходили торжественные встречи, поднесение подарков и сувениров, обеды и балы, в чем-то разнившиеся между собою и в целом одинаковые. Наконец невеста впервые в жизни увидала помпезный фасад Главного дворца королевской резиденции, построенного, как и многие дворцы и резиденции в Европе, на манер все того же Версаля.

Это произошло утром, новую принцессу встретила мать жениха и ее придворный штат, и в тот же день здесь же, в придворной капелле было совершено еще одно, окончательное бракосочетание, на котором уже присутствовали их величества, король Иоганн Одиннадцатый и королева Анабелла, в полном королевском облачении, в мантиях и коронах, среди толпы разнаряженных по последней парижской моде придворных. К алтарю невесту вел тот самый пожилой вельможа, который от имени принца символически венчался с нею в столице ее страны, а затем уснул в символической брачной постели. Он закончил свою почетную миссию, вручив руку принцессы ее настоящему жениху.

И вот они, жених и невеста, предстали перед пастором, юные, красивые и нарядные, оба в бело-серебристых одеяниях, а невеста еще и с цветами в руках, так что все умились и некоторые прослезились…
         
        После службы последовал свадебный обед, полностью европейский, в отличие от свадебного пира, данного Владетельным князем, и бал. Для обоих этих мероприятий по милостивому распоряжению короля отвели главные покои Главного дворца. Приглашенных было очень много, так что накрытые столы установили сплошной чередой, из зала в зал. Танцевали в парке, в подобии легких павильонов, под натянутыми над ними тентами из парусины на случай дождя, но погода стояла изумительная, ничто не омрачило праздника. Новая принцесса узнала, что для тентов использовали настоящие корабельные паруса, которые после праздника снимут и вернут на свое законное место согласно основному назначению.

Во время бала гостям предлагали кофе, вино и сладости в неограниченном количестве. Парк был красиво иллюминирован. Немного далее, за линией павильонов, танцевали и угощались за счет казны простые королевские подданные.

Уже тогда представители Владетельного княжества и королевский двор вовсю начали обсуждать, чей праздник оказался лучше. Княжество признавало, что королевство обставило торжество роскошнее, но при этом хотело бы напомнить, что их свадьба была, конечно, оригинальнее и потому более запоминающейся, а угощение для народа тоже выставили очень даже щедрое, - королевство же, со своей стороны, вежливо кивало, но оставалось при своем мнении: как ни крутите, а мы вас, господа соседи, переплюнули.

Между тем уже наступила ночь, в темноте прогремели залпы красочного фейерверка, и черное небо расцветилось разноцветными сверкающими и мерцающими букетами. Пора было проводить новобрачных в спальню. Однако прежде должны были иметь место некоторые заключительные церемонии, причем, с энтузиазмом приступив к их выполнению, хозяева праздника желали, вероятно, показать, что они тоже чтут свои традиции, несмотря на внешний французский лоск, не менее своих соседей, тем более что эти традиции веселы и необременительны, в отличие от длительных и заунывных православных молебнов.

        Жених и невеста, уже довольно стройно станцевавшие перед всеми положенный показательный танец и вежливо выслушавшие все тосты и поздравления, поднялись со своих мест. Свитская молодежь в это время столпилась рядом с новобрачными, ведь все знали, что перед уходом невесте вменялось в обязанность бросить девушкам свой букет – кто поймает, тот справит следующую свадьбу, а от жениха требовалось, чтобы он снял с ножки невесты подвязку, которую ждала та же участь, только в отношении потенциальных женихов.

Принцесса София, которой объяснили все эти подробности загодя, нисколько не колебалась в отношении букета, но по поводу затеи с подвязкой нервничала. Похоже, ей предстояло показать свои ноги целой толпе совершенно посторонних людей…

Под восторженные крики какая-то девушка подхватила, подпрыгнув, букет принцессы, удачно брошенный ею в середину девичьей толпы и перед тем, как оказаться в новых руках, описавший в воздухе высокую дугу… с букета сыпались цветочные лепестки и ленты на нем развевались…

Вслед за тем принцессе подставили кресло, она опустилась в него, принц преклонил перед нею одно колено, приподнял ее пышные юбки, но не слишком, так что окружающие могли полюбоваться разве что лодыжками новобрачной и ее стройными икрами, не более того, однако руку под эти юбки ему пришлось для достижения нужной цели запустить достаточно высоко. Развязывая ленту под громкий хохот и аплодисменты толпящихся вокруг с целью не упустить ни одной подробности пикантного зрелища людей, он придерживал принцессу за ножку. Наконец, подвязка оказалась у него в руках, он встал, поднял ее над головой, показывая всем, размахивая при том ею, словно флагом, и бросил, не глядя, позади себя. Кто-то ее тоже не замедлил поймать, все снова зашумели и закричали, аплодируя и смеясь.

Тут церемониал оказался несколько нарушен прорвавшимся наружу весельем, поднялся такой шум и гам, что и описать нельзя: восторженные восклицания и смех, слившиеся в один нестройный, зато громкий хор, просто оглушали, причем находившиеся среди толпы молодых людей двое счастливчиков вовсю размахивали своими трофеями. Иной раз даже на официальных мероприятиях, где все распланировано заранее, в том числе и уместное проявление чувств, строго отмеренных в нужных дозах, происходят такие вот сбои, и эти самые чувства, оказавшиеся вдруг не поддельными, показными, а вполне искренними, прорываются наружу через установленные опытными распорядителями данного торжества барьеры… обычно с этим мирятся, а что еще остается делать, но пытаются учесть и предотвратить в следующий раз.

Наконец все расступились, суля на прощанье вернуться завтра утром, чтобы разбудить заспавшуюся парочку, - еще один пережиток бесшабашной старины, обычай, также заставивший затрепетать робкое сердце новой принцессы, красной от смущения после представления с принадлежностью ее интимного туалета (ей казалось, что она продолжает ощущать на своем бедре горячую сильную руку принца, а заинтересованные взгляды мужчин, обращенные на ее мелькнувшие под ворохом шелков колени она еще долго не могла забыть).

        Музыка, умолкшая было, в это время заиграла снова – теперь исполнялось что-то вроде торжественного гимна. Медленно, рука об руку, новобрачные двинулись внутрь дворцовых покоев, впереди целой процессии сопровождавших их избранных высокопоставленных лиц. Открывая шествие, впереди принца и принцессы шествовали, тоже рука об руку, король и королева, далее, сразу за новобрачными, мать жениха, Вдовствующая принцесса Морская, рядом с Первым министром. Конечно, здесь был и посланник Владетельного князя с супругой, и другие члены посольства, и посланники, и члены посольств других стран.

Чтобы придать оживление чопорному кортежу (ведь речь все же шла о свадьбе, причем молодых людей), процессию замыкали довольно многочисленные придворные, костюмированные актеры и актрисы, а также, разумеется, музыканты, игравшие на ходу. Путь лежал через несколько покоев, ярко освещенных купами свечей и украшенных цветами, в парадную королевскую опочивальню, где молодые должны были провести брачную ночь (после окончания празднеств жить им предстояло в более скромной обстановке Северного дворцового крыла, где для новой принцессы уже приготовили приличествующие ей апартаменты).

Процессия прошествовала в парадную королевскую спальню, большую и богато убранную залу, посредине которой за резной золоченой решеткой на возвышении громоздилось поражающее величиной и роскошью убранства ложе. Сверху над ним нависал балдахин, подобный бархатному шатру. На пороге этого роскошного покоя большая часть свиты остановилась, причем двери перед ними закрылись, так что внутрь вошли всего несколько человек, впрочем, все же довольно многочисленные, если вспомнить, что речь шла о весьма интимном моменте.

        Опочивальня была такая большая, что раздевание молодых решено было провести, не разводя их по соседним помещениям, а просто разделившись на две группы, в одной только дамы, в другой только мужчины. По углам спальной залы были для пущего удобства поставлены две ширмы. Принцессе ночную сорочку подала сама королева, для принца то же самое сделал король. Ничего сверх этого действа не последовало - ничего, напоминающего церемонии давних, теперь уже легендарных времен, проводившихся с участием священнослужителей высшего ранга под бормотание латинских молитв…

И вот жениха и невесту снова поставили рядом, теперь уже перед самой постелью (кульминация неуклонно приближалась), зайдя для этого за золоченую преграду, отделяющую возвышение ложа от остального пространства помещения. Вдовствующая принцесса на правах матери благословила и поцеловала обоих, а новая принцесса тут же вспомнила, как отец благословлял ее под венец иконой… Но ее дом ныне находился далеко отсюда, теперь ее место здесь, в этой стране, в этом дворце, среди этих людей, рядом с этим молодым человеком, на которого она, несмотря на знакомство, продолжавшееся уже несколько дней, все еще не отваживалась смотреть прямо и с которым она до сих пор не сказала и пары слов, кроме нескольких заученных, совершенно протокольных фраз, употребление которых вряд ли можно было приравнять к беседе.

Дамы, встав возле кровати с двух сторон, отвернули шелковое покрывало, жениху и невесте помогли подняться по ступенькам и устроиться полулежа на подушках, после чего укрыли их одеялом до пояса. Потом все выпили за их здоровье поданное служанками на серебряных подносах игристое вино и остаток вина из каждого бокала выплеснули (тоже по обычаю) в изножье постели. На лице Вдовствующей принцессы отражались все обуревающие ее чувства, она была взволнована, растрогана, обеспокоена, обрадована… Все сразу.
- Мы на вас надеемся, ваше высочество, - произнес Первый министр конфиденциально, вполголоса обращаясь к принцу.
- Ваше высочество, я рассчитываю, что смогу обрадовать вашего отца, - добавил, также шепотом, хотя и достаточно громким, посланник Владетельного княжества, обращаясь к принцессе.

Их высказывания вряд ли можно было приравнять к обычной бестактности, в таких случаях порой звучали замечания и похлеще, а ведь от успеха союза этих новобрачных зависело многое, поскольку же юноши, достигшие 15 лет, сплошь и рядом женились (среди знатных женихов, во всяком случае, было немало пятнадцатилетных) или шли служить в армию (тогдашний призывной возраст), а девушки в 15 лет, как правило, год или даже два являлись по всем основным признакам достаточно зрелыми для брака (невесты такого возраста среди принцесс встречались также весьма часто), то жених и невеста, которым от роду уже сравнялось по 18 лет, тем более  могли считаться совершенно взрослыми безо всяких обиняков и просто обязаны были исполнить свой долг – супружеский и государственный, государственный и супружеский… оба сразу и, уж будьте так любезны, молодые люди, - всенепременно! В принципе, всем заинтересованным лицам, торопившим события, очень хотелось бы, чтобы наследник у юной четы появился прямо завтра же.

В это время остальные участники церемонии, поневоле взволнованные, или, лучше сказать, взвинченные, кто с восхищением, а кто с завистью, толпясь за спинами наиболее важных господ, ели глазами новобрачных, возможно, прикидывая на месте одного из них (или же одной) себя…

- Прелестная пара, - прошептал кто-то, и кто-то откликнулся то ли с сарказмом, то ли с сочувствием. - Словно Адам и Ева в раю перед грехопадением…
 
Королева пожелала молодоженам «доброй ночи», король тоже что-то промямлил. Вид у него, и всегда-то не слишком презентабельный, сейчас был вдобавок к тому же то ли усталый, то ли расстроенный. Служанки тушили свечи, пылавшие в пространстве большого покоя, и темнота неуклонно сгущалась с каждым новым исчезновением очередного огонька. Пора было задергивать полог брачной постели. Эта особая честь по праву принадлежала венценосной чете. Пока король стоял столбом, королева, даже не удостоив своего супруга взглядом, двигаясь с присущей ей грацией, легко и красиво сделала все, что требовалось.

        И вот он задернут на самом деле, тяжелый плотный бархатный полог. Юноша и девушка оказались в тишине и полумгле отгороженного от окружающего мира сомкнувшимися драпировками пространства. Снаружи раздались и смолкли шаги покидавших спальный покой людей.
          И… И принц, обращаясь к юной супруге, произнес: «Прошу извинить меня, сударыня».   

        Совсем немного времени спустя мимо протяженного фасада Главного дворца, по одной из небольших дорожек, проходящих среди аккуратно подстриженных в виде геометрических форм, конусов и квадратов, пушистых куп деревьев и кустарников, дублирующих линии главных аллей, проходила молодая пара – хрупкая белокурая девушка в нарядном придворном платье и высокий широкоплечий молодой человек в военном мундире.

Главная часть праздника была закончена, многие гости расходились и уезжали, но гулянье в целом разрешено было продолжить до утра, поэтому центральная часть парка по-прежнему озарялась огнями и оттуда по-прежнему доносились звуки музыки. Однако молодые люди избрали для своей прогулки не самые освещенные и людные места. Они медленно шли рядом, полускрытые мягкой тьмой летней ночи, шурша гравием, которым была устлана дорожка. Они беседовали, также неспешно, какой была их походка, и изредка поглядывали друг на друга.

- Все-таки это непросто, вдруг оказаться в такой ситуации, - говорила девушка. - Не успели толком познакомиться, и вдруг...
- Ну и что же из того? – возразил ее спутник.
- Даже не поговорили ни разу обстоятельно, наверное.
- Поговорить можно потом, - усмехнулся он и добавил вполголоса. - Вот мы с вами уже сколько времени разговариваем, да и не в первый раз, а толку никакого.

Девушка покосилась на него, возможно, с улыбкой… но если это было так, и ее губы в самом деле тронула улыбка, то она осталась скрытой в темноте. Ночь была теплая, но не душная, и легкий ветерок, шумя в листве, разносил всюду запахи в изобилии украшавших многочисленные клумбы цветов.

- Какой вам нужен толк? – спросила она, помолчав.
- Людям иной раз достаточно просто поглядеть друг на друга, чтобы понять, что они друг другу нравятся, и дальше тратить время на болтовню просто бессмысленно… Я привык относиться к отпущенному мне времени бережно, - пояснил он, наклонившись к ней немного и поддержав ее под локоть, хотя она, кажется, и не думала оступаться. - Когда уходишь в плавание, в увольнительную на берег попадешь только через несколько месяцев. Так что если выпал срок на берегу…
- То хватай удачу.
- А хоть бы и так.
- Вы на меня сердитесь за что-то?
- Да нет же, я просто отвечаю на ваш вопрос.
- А я что-то спрашивала?
- Спрашивали, как же можно так вот сразу… Но если уж влюбился, так или сразу, или никогда. Взглянул – и… влюбился…
- И влюбилась… - медленно протянула она в унисон и вздохнула, но затем переспросила. - Вы так думаете?
- Ведь это легко почувствовать, и ошибка тут вряд ли возможна…
- Да, пожалуй…
- Вы хотя бы соглашаетесь со мной.
- Вы владеете даром убеждения.
- Если бы я на самом деле убедил вас…

             Подняв белокурую голову, она поглядела на дворец.
- Кажется, вон то окно принадлежит королевской опочивальне, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла она.
- Да, кажется, это… - согласился он, вслед за нею всматриваясь в ряды больших дворцовых окон, часть из которых была освещена, а часть тонула во мраке. Вероятно, оба подумали о новобрачных, для которых эта ночь должна была стать особенной, а также о том, какие таинства скрывают за своей чернотой и непроницаемостью окна их покоя, однако поднятая тема не получила в их беседе дальнейшего развития.

             Девушка примолкла, затем перевела взгляд своих глаз вверх, в небо.
- Луны совсем не видно, - сказала она, скорее всего просто для того, чтобы еще что-то сказать, так как молчание затягивалось. Он не ответил, и она все же поглядела ему в лицо, хотя, кажется, старалась избегать это делать, может быть, именно от того, что ее собеседник был так обаятелен, и, наклоняясь к ней, обдавал ее блеском своих живых синих глаз, улыбаясь ей, всегда готовый подхватить ее под локоть… Вероятно, противостоять было трудно, но она все же пыталась это сделать… вот только зачем?
 
- Зачем вам луна? – спросил он наконец.
             Она пожала плечами. 
-    Это красивое зрелище.
- Да, я понимаю, - сказал он. - Вы, девушки, как цветы, с вами надо обращаться бережно… Луна там и все такое… Иначе…
-   Что иначе? Есть шипы у блистательных роз?

             Произнося эти слова, она горделиво подняла голову.
- Да, да, конечно, я вас до смерти боюсь, - поспешно подтвердил он, но глаза его смеялись. - Поверьте мне, девушка-цветок, - продолжил он уже серьезнее, - Я буду очень терпелив. Но вы от меня не отделаетесь.
- Я это уже поняла.
- И что вы думаете об этом?
- Вы считаете, что я похожа на цветок? – кокетливо спросила она, уклоняясь от прямого ответа.
- Нет, вы похожи на ручей, скрытый в лесных зарослях. Прозрачная, почти хрустальная, самая сладкая на свете вода струится в этом прелестном ручейке, и, кажется, если не выпьешь хоть глоток, то…
- Что же?
- Жизнь вообще не имеет смысла…

Он повернул ее к себе и поцеловал, сначала в щеку, потом в губы, не встретив сопротивления, и поцелуй вышел долгим, но, однако, она и не ответила ему так, как возможно, он ожидал, и потому он вскоре отпустил ее. Она наклонила голову, стоя на месте, на узкой затененной дорожке поодаль от шума и блеска праздника, напротив фасада Главного дворца, прорезанного рядами окон, три из которых принадлежали королевской опочивальне…

- Вы сегодня дежурите? – спросил он после новой паузы.
- Нет, но я устала… Надо возвращаться…
- Я провожу вас.
- Это далековато.
- Что вы, мы почти уже пришли.   
- Нет, надо взять лошадь.

Молодые люди повернули назад, напоследок оба бросив взгляды на привлекшее их внимание дворцовое окно. Оно оставалось темным и немым.
            
Вернувшись в освещенную часть парка, они вышли к тому месту, где можно было нанять экипаж. С транспортом проблем не возникло, поскольку многие возницы, прибывшие из окрестных поселков, предлагали свои услуги гуляющей публике. Довольно скоро маленькая открытая коляска, запряженная одной лошадью, миновав луга и рощи, отделявшие Цветочный дом, резиденцию королевы Анабеллы, от Главного дворцово-паркового комплекса, остановилась вблизи бокового подъезда. 

Здесь многие окна были озарены, во дворе виднелись люди. Молодой человек помог своей даме выйти из коляски и отправился провожать ее до порога, велев вознице подождать. Однако вблизи подъезда девушка вдруг свернула в сторону и устремилась довольно скорым шагом по боковой дорожке, огибающей розоватые стены малого дворца. Всю дорогу она молчала и только вздыхала иногда, не глядя на своего спутника, так что он уже отчаялся получить и прощальный поцелуй…

- Вон то окно, видите? – спросила она, указывая на обращенный к ним фасад. - Это окно моей комнаты. Я войду в дом через подъезд, а вы отпустите экипаж и возвращайтесь сюда. Окно высоковато, но кладка стены внизу узорная, в ней есть как бы приступки… Только будьте осторожнее, не поломайте розовые кусты, которые растут вдоль стены, это будет слишком заметно... Королева любит розы, впрочем, кто же их не любит, это самые красивые цветы на земле, хотя и с шипами, вот их и рассадили здесь везде… Она даже хотела сначала назвать свой дворец Замком Роз, но потом передумала, так как имя розы и так слишком часто повторяется людьми, поэтому подобное название вряд ли можно бы было уподобить оригинальному…

           Молодой человек хотел обнять ее, но она отстранилась.
- Погодите вы, - прошептала она.
- Но здесь никого нет, - возразил он, повторяя попытку, и тут заметил, что она вся дрожит.
- Мне страшно, - призналась она вдруг. - Я никогда этого не делала раньше.

Он попытался что-то ответить, но она не стала слушать, быстро схватила его за руку и потащила обратно, к подъезду.
       
Через несколько минут несложный план был приведен в действие. Молодой человек, помня о предупреждении, умудрился не поломать «блистательных роз», вместе с их шипами, и благополучно влез в распахнутое для него окошко, после чего оказался в маленькой, хотя и вполне комфортабельной и уютной комнатке. Обнимая хозяйку этих скромных покоев, он между поцелуями попытался пробормотать что-то на предмет того, что она может на него положиться… на его рыцарское отношение, скромность, осторожность…

- Да, прошу вас, у меня не должно быть неприятностей, - словно вспомнив что-то вдруг, проговорила она, отрываясь от его губ и теребя застежки его мундира.
- Не бойся, - торопливо помогая ей справиться с ними, сказал он, потому что ее дрожь нисколько не унялась, и он это чувствовал. Впрочем, его тоже словно охватила лихорадка…
- У меня этого не случалось с мужчиной уже не помню сколько лет, - воскликнула она. - Ах, да, мне тогда было четырнадцать.
- Четырнадцать?
- Или немного больше. Глупая юношеская выходка. С тех пор… А тебе это важно? – спросила она вдруг с некоторой тревогой.

Поскольку рыцарский кодекс, о своей верности которому он ей только что заявил, не предусматривал ничего другого, он тут же ответил, что совсем не важно… О, нет, ничуть! Впрочем, из-за такой мелочи, как ошибка юности, сделанная в 14 лет (боже, неужели в 14?), нельзя было разрушать очарование минуты… Страстный порыв мог смести и не такие препоны… И смел без остатка…

Какой необоримой силой обладает то особенное чувство, которое люди обобщенно называют любовью. Может быть, кое-кому из живущих на земле и удается порою противостоять ему, но для этого требуются титанические усилия. Зато какое блаженство может испытать тот, кто позволит себе окунуться в море страсти с головой, - пусть даже потом за это придется дорого заплатить. Мгновенно охватывающее желание подобно искре огня, упавшей в сухую солому… Катастрофа, пожар, избыток жара и света… Но сколько ярких ощущений, какой взрыв эмоций, сколько новой энергии дарует этот могучий огонь!

- Мы так и не полюбовались на луну, - пробормотала она несколько позднее, когда первая вспышка была уже позади, и они лежали, обнявшись, на смятой постели среди своей разбросанной одежды. - Мы так и не нашли ее на небе, стоя под окнами королевской опочивальни.
- Но ее же почти не было видно… - возразил он. - И отсюда вряд ли ее можно рассмотреть, с первого-то этажа, да из-за зарослей… Однако, если хочешь, я подарю тебе… подзорную трубу…
- Что? – поразилась она, подумав даже, что ослышалась.
- Это такой специальный оптический инструмент, - пояснил он, усмехаясь. - Очень употребителен, например, в морском деле для наблюдения отдаленных объектов… Будешь смотреть в него на ночное небо…

           Она засмеялась. Засмеялся и он.
- Я говорю глупости? – сказала она.
- Верно. Но это уже ничему не может помешать…
- О чем это ты?
- О счастье.

«О счастье», - так он ответил, и этот ответ прозвучал несколько претенциозно… как будто несколько наигранно… Впрочем, в подобных случаях принято говорить комплименты, и чем нахальнее, тем, в общем, лучше… Но нет, в его тоне прозвучала та пронзительно-искренняя нотка, та, с которой пишут первое любовное письмо, сумбурное и проникновенное… Нотка, которую она не могла не уловить. И тогда, тронутая в глубине души, она согласилась, тоже искренне (у нее даже дрогнул голос):
- Да, счастью это не помешает…

Он попросил вина – сейчас было бы в самый раз, но она сказала, что не ведала о том, какая ночь ее ожидала… какая удивительная, особенная ночь… и поэтому у нее ничего такого и не припасено.

- Пока могу предложить только воду, - улыбнулась она. - Ты же хотел сладкой воды из прелестного ручейка…
- А я и не отрекаюсь. Что ж, будем пить воду. От такой воды можно опьянеть сильнее, чем от вина.

Ночь плыла над землей, чудесная теплая летняя ночь. Луны почти не было видно, так как небо покрывали легкие облачка, и черные купы деревьев в парке глухо шумели под действием налетающего порывами ночного ветра. Таким образом, разглядеть таинственное ночное светило оказалась бы не в состоянии помочь даже самая мощная подзорная труба.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***
                Конец Части Первой. 

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/09/1279
Предыдущее: http://www.proza.ru/2019/04/06/1708