Семейный портрет на 1-13 площади. Том 1. 1. 17

Наша 1/13 площади является одной из многочисленных арен наших столкновений, создания единой орбиты, то разветвляющейся на две, то на бесконечное число; создания из двух звёзд единой пентаграммы, отбрасывающей тень от собственного источника света; двух звёзд, вращающихся вокруг общего центра масс. Который есть непостижимая тайна. А третья звезда уже вдалеке, ибо у неё будет другой центр, иная тайна. Наш полноорбитальный полёт это только начало ещё неведомых и скрытых левитаций.
Плотское материальное совершенство это нечто мёртвое, рациональное, мечта некрофилов. Живое всегда несовершенно, иррационально, асимметрично, в нём есть какие-то изъяны и именно они придают ему неповторимую красоту, неувядающую свежесть, таинственность и неподдающуюся определению радость. На совершенство претендуют только машины, человек же, постигающий себя, сознательно от него уходит.

Тело моей наинежнейшей далеко от совершенства, и это приводит меня в экстаз и множит моё поэтическое вдохновение. Эти два антизеральных больших пальца руки как ничто иное иллюстрирует несовершенные непрямые пути её материи. Они прекрасны как чёрная и голубая розы, выросшие на обычном розовом кусте. А тело её триадично: в нём есть нечто женское, что-то мужское и ещё детское. Это настолько необычно, неправильно, настолько несоответствует канонам красоты и гармонии, что мой хаос безумствует от радости и интенсивность его кипения всё возрастает и возрастает.

В нашем семейном триоквадрате у каждого своё «хобби»: у Нади открывать форточки в любое время года и время суток; у Даши – не доедать то, что в тарелке (кроме сладостей), у меня – переворачивать слова и фразы с ног на голову, перекручивать их справа налево и сикось накось. Общим «хобби» является любовь к хаосу и характерной чертой – отсутствие чувства юмора. Правда дочь любит передачу Лопе де Чус (я предпочитаю Лопе де Вега), а моя наилучшая половина – передачу «Пока не у всех дома». Впрочем TV мы глазолупим редко. Даша больше любит играть с куклами. Надя болтать по телефону, а я читать книги (подчёркиваю – только книги). Вот в таких-то эксцессах мы проводим своё материальное воплощение.

 Правда кроме чтения книг я ещё пишу (как видите). Это мой воздух и моя пища. И это вовсе не символы. Это состояние моей жизни. Говорю это без всякой патетики. А даже если бы и с патетикой? Люблю её, когда дело касается поэзии. И в моих текстах она не редкость. А вот – простота, лёгкость и общедоступность – это редкие гости. Пишу я в основном на кухне, после отбоя. На вдохновение не жалуюсь, однако и с ним бывают перебои – Муза ведь тоже не вечный двигатель и у неё есть личная жизнь. Когда моё вдохновение начинает иссякать, я иду в сортир. Там в обстановке максимально приближённой к обстановке монастырской кельи, в обстановке тотальной секретности, относительной тишины и сосредоточенности только на одной физиологической функции, в результате которой получаешь сексуальное удовольствие, лёгкость и некую фантастическую скульптурную миниатюру, приходят конечно не всегда, но как правило, интересные и ненайденные мысли, глубокие прозрения, мудрые афоризмы, слова апокрифических форм, аффективные и эффективные глоссы и неожиданные и вполне несоответствующие неологизмы. Нередко приходится фиксировать всё это на туалетной бумаге, если «не в силах память сохранить». Дополнительный импульс даёт копроспектива, т.е. созерцание того, чему ты один являешься свидетелем. Иногда созерцаемое напоминает коитус осьминогов в весьма экзотичной позе, причём с применением дополнительных стимулирующих средств; иногда средневековые замки с шарообразными флагами или оккультные машины с причудливыми рычагами, а как-то раз я разглядел маленькую миленькую церквушку на морском полукруглом мысу («И моя ли в том вина, если это действительно так», - говорил Николло Маккиавелли и я вслед за ним люблю повторять).

 Но вот что удивительно – в общественных гальюнах я не вдохновляюсь. А собственно почему удивительно? Там ведь уже обстановка не монастырской кельи, а проходного двора. В связи с тем, что туалеты в городах все стали платные, да к тому же до них надо ещё успеть добежать, предлагается подготовить к выпуску мобильные унитазы величиной с небольшой кейс (в будущем благодаря усердной ломке голов неунимающихся изобретателей, размеры этих мобилок можно будет довести до спичечного коробка, что у долгожителей будет вызывать ностальгию по сдаче анализов в поликлинику). Мобильные ванны  мобильные публичные дома это, конечно, дело очень далёкого будущего. Анальная и копрологическая тематика была в почёте у Маркиза де Сада, Сальвадора Дали, Уильяма Берроуза, Алексея Кручёных etc. Эта небольшая сноска для тех, кто сразу успокаивается как только приводишь пример авторитетов. Без них всё выглядит страшным преступлением.

Прыжок из Альфа-Сюрреализма в Омега-Сюрреализм. Кто из сюрреалистов мог бы подумать, что где-то в далёкой от Франции варварской Руси, уже на исходе тысячелетия, когда сюрреализм вызывает лишь чисто филологический, исторический, академический, антикварный и психотерапевтический интерес, найдётся человек страстно поддерживающий настоящий, а не кабинетный сюрреализм, интерес не о сюрреализме, а самой сюрреальной жизни и не выпускающий ни на мгновение из рук чёрное знамя сюрреализма? Сюрреализм – это свобода. И как бы пафосно и театрально это не звучало, я буду повторять это постоянно. И мне глубоко плевать как это смотрится со стороны.

Как конкретно-исторические течения и умонастроения первой четверти ХХ века сюрреализм и дадаизм разны, но как отдельная сущность они тождественны. И сущность этой сущности – свобода. Разве вся моя жизнь с её метаниями, скитаниями, постоянными нахождениями в нехарактерной противоестественной для меня и антиаэллической среде, как форель в аравийских песках; постоянными экстазами самого неадекватного свойства; разве вся моя жизнь со всеми странностями и причудами, непостижимыми реакциями и движениями не сюрреальна?

 То что Ив Танги пытался выразить через живопись, я хочу выразить нюглоссами. Прозябать для меня означает не жить на хлебе и воле, а не творить. Если я не написал ни одной строчки за день – значит я прозябал. Неостановимость моего внутреннего планетарного хаоса, хаоса планет нарождающихся, развивающихся, цветущих и удаляющихся в другой планетарный хаос, планет самых экстравагантных форм и оттенков, с самыми запутанными орбитами, неостановимость моего космоса, моего инферналлиума, меланиума, парадизария, аэллогигатерры, криптоэнигмоцеллы и сюрреарреи и есть моя жизнь. Моя герметическая сюрреаалактика состоит из звёздных скоплений тератоморфной бифообъёмности.

 Фантом и есть мой фант-дом. Благодаря сомнамбулическому опыту трансмастурбации и онерическому откровению мегафелляции, а также теории эротической ахинеи подтверждаются положения демолекулярной физики. Моя вселенная онейродная, основным её элементом является онейрод – вещество пурпурно-золотого цвета в форме мягкого шестигранного кристалла в озере шести оболочек с атомной антимассой минус икс. О нём подробнее смотрите в «Ооирреальной физике». Это вещество – основная составляющая снов, как ночных, так и дневных. Без снов я как сова при солнечном свете, как летучая мышь в полдень. Приходят сны (или я их привожу сам) – и я оживаю. «Смежая веки, зорче я стократ...», - как сказал Шекспир в 43-м сонете.

 Сны имеют тонкую эфирную лимфу, состоящую из очень сложной смеси эмпирийных свечений в тринадцатитактном спектре цветов от инфрачёрного до гипосеребристого. Онейрод – это гемоглобин снов. Его кубики находятся в перманентном гиперскоростном кинеконтинууме и всегда плотно насыщены энергетической эссенцией видения и ведения. Сны образуют архипелаги облаков кочующих над океаном своей тени. Толкование снов психологами это неуклюжие потуги пройти по лабиринту проплыть по морю тьмы проникнуть в пещеру нимф и взобраться на Иггдрасиль.
 
Попытки обезьяны нарисовать нечто большее чем круг. Недостаток воображения и фантазии разверзает перед ними пропасть на путях к сновидениям и сноведениям. Как сказал Витольд Гомбрович «у него было слишком много интеллекта и фантазии, чтобы быть психологом». В сны нужно вливаться, как поцелуй в поцелуй, как взгляд во взгляд, заполняя пустоты и впадины очерченным рельефом. Сновидения – это неприступная индивидуальная вселенная с бесчисленными расслоениями и тупиками. От сновидения к сновидению протянуты невидимые кольца. Это устойчивость для неустойчивых дефиксаций чёрных перламутровых слоёв растущей планетарной жемчужины.

По урбанизированным свалкам вещей, их производителям и реализаторам продвигаешься как бульдозер среди строительного мусора. Прямая кишка промышленных комплексов и комплексов неполноценности выдаёт всё новые и новые порции опредметенных сгустков вещества. Ими пичкают нас остекленелые витрины: «Гreebok» «Ад и дас» «Пер-вер-заче». Для занятий аэгробикой спиртом или хереографией приобретайте самую стёльную одежону! Для танцулек под рык-н-рыл или неподъёмный рох, писко или чтобы по-рыпеть да и вообще под всякую поп-ссу – выбор уше-ломляющ.

Упорядочивание чего-либо для меня невозможно. Упорядочивание это уже работа и оно противоположно творчеству. Творчество – это брошенная горсть взрывов. Какая здесь может быть систематизация и классификация? Янезнаю какой хаос какой лабиринт обрушится на меня в следующую минуту как всеускоряющаяся лавина Яживу в эпицентре гейзера – когда он выстрелит вверх своим фонтаном неизвестно но его обжигающее катарсисное извержение будет потоками моих текстов. Этот гейзер уникален и незаменим но Янепопадаю к нему в кабалу Янераб его. Это просто одно из соцветий моего вдохновения Ясам подземный вулкан питающий этот гейзер
[Для очень правильных и нормальных, не принимающих не под каким соусом субкультуру, контркультуру, анархию и нигилизм (если таковые будут читать мои тексты, в чём я очень сомневаюсь, ну так на всякий случай всё же озвучиваю) напоминаю: я полностью игнорирую нормы грамматики правописания синтаксиса лексики и фонетики а заодно и всех литературных норм да пожалуй и норм вообще]