Семейный портрет на 1-13 площади. Том 1. 1. 19

Сейчас я переключусь на совсем что-то другое, даже ещё не знаю на что. Садишься за письменный стол, и голова пуста как тыква. Ни одной мысли. Дурак дураком. Но стоит написать первые любые слова, как начинает закручиваться (или раскручиваться) спираль творческого тайфуна и цунами фантомов вздымаются до небес, входя в бухту написанного слова, откуда берёт начало креационная мощь воображения. Я люблю писать бессвязно, фрагментарно и отрывочно, перескакивать с одного на другое-третье-стодвадцатьпятое, попирать ногами смысл, пользу, дидактику и дедукцию, беспощадно отрицать даже малейшие намёки на логику и здравый смысл. Исторгать  лавины хаоса. Вдруг, как по мановению волшебной палочки, открывать бурлящие океаны и подъокеаны видений, целые цепочки архипелагов галлюцинноформ в них, не связанных между собой ничем, кроме как моей паутиной свободного творчества. Масоны – вольные каменщики, а я – вольный ткач. Вольный паук! Находясь в центре Вселенной, я выплетаю новые вселенные. Интернет – жалкое подобие моей левой руки. Да здравствует логоррея!

Вообще компьютер ничтожное создание. По сравнению с моим мозгом это жидкое подзаборное дерьмо. Каждый раз садясь за комп, я убеждаюсь в этом. Он туп как полено по сравнению со мной. А знаете почему? Потому что у него есть программа. А у меня её нет! И никогда не будет! Дух – это бесконечность, которую невозможно втиснуть ни в какие формулы, ни в какие системы, ни в какие концепции. И потому никакой искусственный интеллект не грозит Человеку. Потому что Человек сам сверхъискусственный интеллект, супраинтеллект. И даже этот последний он может послать подальше, взойдя на ступень выше.

И вот когда мои космосы переполняются сладким жирным молоком невиданных творений, исторгнутым из волнующих и будоражащих сосков ангелической Музы моими цепкими пальцами, когда с крыльев Пегаса извергаются целые водопады запечатлённых картин, как неких магических элексиров, а из Ипокрены хлещет нектар бесконечных метаморфоз, эроморфоз, фантоморфоз, застывая мёдом чудесных глосс и панацеей от любых энтропий, тогда семимильными шагами, кувыркаясь в своей тахилолаллии и грамматической лихорадке, я  выплавляю эталоны своих текстов для будущих текстов, чтобы нарушать эти эталоны и превосходить их, познавая истинную цену творчества.

Совершенство – это только один из моментов несовершенства. Вот мы – совершенно несовершенны. Мы находимся на этапе мягкого внедрения своих собственных форм в новые формы построений на основе постепенных преображений. Каждый раз нужно рождаться заново, даже если не умер. Всё время вылупляться из яйца с застывающей скорлупой мирозданий и мировоззрений. Каждый раз становиться цветком и проростать из собственного пестика новым древом познания. Становиться облаками, плывущими над ним, которые невозможно схватить руками; небом, которое невозможно разбить на квадраты, и звёздами, которые нельзя пересчитать.

Как я люблю несовершенство твоего тела. Родинки, о которых тысячу раз говорил и скажу ещё не один раз. Две симметричные родинки на обеих ягодицах и родинка на левой ноздре. Диспропорции (впрочем, не резкие, а мягкие как формы божественных барельефов), диспропорции твоего тела создают такой пикантный вкус, что его (то есть тело) хочется есть ещё и ещё, как обезумевшему каннибалу. И моя тощая пародия на образы Праксителя тоже замысловатая специя, энигматическая корица в готовящемся блюде наших космических пересечений.

Твоё нижнее бельё представляет для меня ценность не своей эстетической изысканностью или экстравагантностью эксгибиционистических очертаний, а тем, что к нему прикасалась ты и части твоего тела. Если бы я умел рисовать, я бы просто нарисовал его на твоём теле. И любые толкования превратил бы в легко стираемую пыль. Фетишизм – это не диагноз, это поэзия. Твоё тело эффеерично и илленейно. Созданное по законам математики и биохимии, пропорции и симметрии, флуктуации и энтропии, оно нарушается каллиграфией моей неожиданной, новой, неоткрытой поэзии, глоссоморфологической тектоникой моего непослушного стиля (или антистиля). Божественной красотой незаконченной поэмы. Моими капризно-фетишистскими фантазиями и эролально-заумными сентенциями. Мы две звезды, созданные не из вещества, а из голоса прапервослова, из глосс и пиктограмм правоображения и прапоэзии из ниокуда-ничто-никогда

Материальные линии и силы подчиняются направленностям импульсов запредельных пространств, но за этими пространствами лежит тот непостижимый момент, неуловимый и ускользающий от любых систем и интуиций, который и называется свободой, если его вообще как-то можно назвать. Главное творец, его творческий дух, его творческий порыв; он не должен жертвовать собой ради своего произведения. Произведение вторично. Если автор принесёт себя в жертву произведению, то что останется от первого? Поэтому главное неостановимость и неисчерпаемость творческого процесса и творческого вдохновения. Вечный полёт пчелы над цветами и вечная переработка их непримечательного нектара в неповторимо-изысканный мёд, сладчайший мёд моего творческого потока.

Ах, где-то мы уже об этом слышали и читали скажут искушённые и опытные. Ну что ж, придётся ещё раз услышать и ещё раз прочитать, но уже из уст и из-под пера ещё не говорившего, но не смолкнущего.

Поздняя осень. Поистине декадентское время года. Деревья похожи на «Авиньонских девиц» Пикассо. Всё обнажено и представлено в своём наилучшем виде. Каждый фрагмент, из которых состоит этот чарующий осенний антимаскарад, словно гравюры самых утончённейших художников, которые перетасовываются с убаюкивающей непоследовательностью сомнамбулическими руками. Поэт – это вуайерист, рисующий осенний эротические пейзажи в своих снах и переносящий с удвоенной точностью раздвоенную грёзу на бумагу.

Мы вместе вместилище неодинаковых форм, но спаянных очень тонким и прочным алхимическим серебром с золотой амброзией неисчезающей энергии. Один огромный обломок горного хрусталя, поднимающийся к небу в своём невыразимом экстазе, как поэт, левитирующий в своей антивселенской поэме в самом катарсисном лоне никогда непревзойдённого апогея. Мы вместе вметеорнопоточном испепелении любых выставленных версий и вариантов. Любое сцепление распадается под выжигающим огненным дождём. Мы – единый Поэт, даже если половинки его удалены на непомерные расстояния. Поэт – это самое самодовлеющее существо из всех существ когда-либо явленых. Поэт – это уголок небытия, где-то далеко от всего, это жизнь вне жизни. Поэзия наиболее свободное из искусств, царица искусств, ибо она ни в чём не нуждается – ни в материале, ни в орудиях для творчества, ни в школе. Она наименее связана с ремеслом.

 Художнику, например, нужно обязательно пройти профессиональную выучку, ибо он будет, за редким исключением, просто плохим маляром. Много ли вы найдёте живописцев, архитекторов, скульпторов или композиторов самоучек? – единицы. А поэты – все сплошь самоучки, даже исключений нет, ибо нет такой академии, где бы учили на поэтов (монстр литературного института им. Горького не в счёт – чему там учат? – вот Пелевин оттуда ушёл – очень показательный момент) (правда, Брюсов и Андрей Белый в своё время организовывали «академии» стихосложения, но как раз они-то и подчёркивали, что поэзия – это одно, а стихосложение – совсем другое), да и учить поэзии невозможно. Поэзия – это божественное неистовство и мистический взрыв. Поэзия выше всех искусств, ибо она обращается к самому таинственному из наших органов – сердцу.

 Произведение искусства должно обескураживать, раздражать или ставить в тупик. А ещё оно должно вдохновлять других – либо на критику, либо на создание своего неповторимого. И хотя всё, что уже можно было сказать, уже сказано и пересказано тысячу раз, всё равно нужно говорить, ибо так, как сказал ты – никто не скажет. Твои линии, твои слова, их переплетение, их порядок или беспорядок и мозаики из них – уникальны. И хотя модернизм и постмодернизм исходили все пути-дорожки и открыли все закоулки, что только и остаётся как возврат к классике, надо пойти вне всех путей нынешних, бывших и будущих, вне всего, всех течений и всех параллелей, всех отрицаний, нигилизмов и традиций.

 Авангард – не альтернатива классическому искусству и не продолжение его. Это другая параллель, а параллели пересекаются только в бесконечности. Пусть себе пересекаются – надо выйти даже за бесконечность. Абсурд и абстракционизм – только мерцающие звёзды в стороне, мимо которых ты летишь. Да и что такое абсурд? Кафка, Ионеско и Беккет, например, не абсурдисты. У них абсурд только внешняя форма, а за ней – символизм. То есть подспудное, глубокое, глубинное что-то есть.  Правда, у Кафки есть подлинно абсурдные моменты, как и у Пикассо, Гертруды Стайн, Льюиса Кэрролла, Ива Танги, Макса Эрнста и других художников-сюрреалистов, как и у Даниила Хармса, Александра Введенского и других русских авангардистов…

 Гарсия Маркес или Октавио Пас не сюрреалисты. Они настоящие реалисты, у них только форма сюрреалистическая. Даже Дали не абсолютный сюрреалист – у него слишком много (если не всё) фрейдистских символов. Да и возможно ли быть абсолютным сюрреалистом? Я антидалинист до мозга костей и поэтому обожаю Сальвадора Дали. Во-первых, потому что не умею рисовать. Лорка отвратительно рисовал. Абстрактная живопись создана как раз для меня, ташизм – это как раз то что надо для тех, кто не умеет рисовать.

 Теория абстракционизма, столь усердно разработанная, неудовлетворительна по той причине, что у него вообще не может быть и не должно быть никакой теории. Теории могут быть у чего-то конкретного, у отвлечённости, у абстракции может быть только отвлечённость и абстракция. То, что Кандинский, Малевич, Клее, Мондриан называли абстрактной живописью, я бы назвал неоплатонической живописью. Абстракция – это то, что находится за любыми порогами, системами, теориями, мистиками и нигилизмами. Это и есть сюрреализм или сюррирреал, как я окрестил его. А во-вторых, я не принимаю Фрейда ( и даже Фройда, если кому-то так больше нравится) (и всю психологию заодно) и католическую мистику (как и любую религиозную мистику). А в третьих, холоден к параноико-критическому методу и идеологии. И наконец, в-четвёртых -  если у Дали священным существом была муха, то у меня паук (диаметрально противоположная тварь!) А посему мои три Грации – это Каллипига, вместо ягодиц у которой лица Медузы Горгоны и Ипатии Александрийской.