Семейный портрет на 1-13 площади. Том 1. 1. 20

Только творческий процесс позволяет выпутаться из сетей материальной рабской суеты. Только беспрерывное плетение из себя всё новых и новых миров уводит тебя от постоянного животного инстинкта, требующего только насыщения и продолжения рода. Творческий акт – какой бы он ни был и каковы бы ни  были его результаты – это акт свободы, акт освобождения от ненавистных пут монотонно тянущейся жизни от рождения до смерти.

 Так чем же отличается творческий акт от простого капризного бунта или неповиновения законам материального вращения? Прежде всего тем, что он создаёт новый особый неповторимый мир. Порой отличие настолько тонкое и хрупкое, что оно совсем незаметно, но как бы то ни было – это всегда глубокое отличие. Его отличает экстраординарность, напряжённость и загадочность некой невидимой эфирной оболочки, которая улавливается каким-то смутным подозрением. Создание из ничего, черпание из неисчерпаемости своей пустой бездны, из своего чёрного провала и энергичное вознесение своей уникальной индивидуальности, её форм и метаморфоз – это и есть творческий акт. А творческий акт это, по меньшей мере сверхсвобода. Человек – это звучит божественно. Даже если он хлюпик. Хотя хлюпик расшифровывается так: хорошо либидизированный юлийцезарь плюс искомый креацефал. Если логическое альбедо повернуть под затенённым углом двоякого мышления, то получится софистическое либидо полной дезинтегрированной субстанции.

                Где золотятся серебром осенние поля
                Стоят под голубым дождём
                Бессвязности сверхпознанного «я»
                И интегральность шедших не-путём

При погружении в самую целлу сущности той местности, где располагается наша одна тринадцатая окунаешься в лабиринтоидный мистериум цвета масаки, оттенка deeppurple. И ничего не ухватывается в пустые ладони. Неуловимость  вздыбленного образования. Этот холм как горб золотого верблюда, как спина синего левиафана или чёрной кошки, как гребень ночного петуха или отсечённая грудь амазонки, на самом неустойчивом и медовом соске которой балансирует наш дом. И вот здесь и сейчас если не пуп вселенной, то во всяком случае альфа Эдема и эпицентр взрывной Плеромы. Отсюда тянутся силовые линии, несколько раз опоясав яйцевидную форму универсума в потрясающую бесконечность хаоса и тьмы, в самые нехоженые бездны антимиров. Достаточно стоять на этой точке и испускать из себя объединённости гиперэнергетических концентраций и потоки нарастающих вакуумов, чтобы зафиксировать на кончике носа атом вселенной и развернуть веером хаотические направления в многоперемежающихся диффузных меонотронных элизиумах. Здесь ультратяжёлое и мегамолниевое ядро таинственной сущности, неразрушимый квадрат центральной всеобъемлющей непроницаемости вечнопульсирующего сердца. И этот холм – это неослабевающий фонтан голубой крови.

Каждый день выходя из дома, я вижу слева от себя купол рощи. Особенно красив он осенью – словно купол Исаакия. По мере моего продвижения, он тоже движется и преображается, то представляя собой гигантскую каплю росы, отливая ультрафиолетовой частью спектра, то лобной частью черепа лунного великана, зарывшегося в толщи земли семидесяти миллионов лет назад, когда луна была на одной прямой с планетой, находящейся за Плутоном, что происходит один раз в истории Вселенной (это как раз время массового вымирания динозавров и лунных гуманоидов, которые жили вместе с ними). То купол рощи превращается в огромный незрячий глаз, немигающе уставившийся в небо и в твои относительные шаги, то в солнцеподобные ягодицы, демаркационная глубокая щель которых – водораздел между двумя каннибалическими деликатесами постепенно стушёвывается и теряется, чем дальше ты пытаешься чётко зафиксировать и яснее увидеть это рассечение. И вдруг купол рассыпается на множество удивительно разнообразных попок, так что они создают яблоко, проеденное в каждой точке червями и превращающееся в рояль из ягодиц. И вот тут начинается концерт под музыку Моцарта, битлов, Баха, «камней», «Двери», Й. Штрауса, «тёмно-фиолетовых» и «Белой Змеи». Плюс поппури попсы. Шаровидный рояль прыгает как баскетбольный мяч под рукой, и его клавиши, как выпадающие зубы, шатаются, колеблются, создавая мигающую чёрно-белую мешанину и вздыбливающийся шевелюрный хаос, и атомы нимба приобретают непередаваемые запутанные и прекрасные орбиты.

Классический сюрреализм был напрямую связан с Фрейдом, мой сюрреализм напрямую не связан с ним. «Толкование сновидений» я читал зевая, да так и не дочитал. И дело даже не в том, что Фрейд рационалист, - а рационалистов я на дух не переношу, -  а в том, что основатель психоанализа, как и всякий психолог, хочет залезть в душу, да поглубже, а душа – это запретная территория для всех, даже для Бога. (Туда я пускаю только того, кого хочу). И даже я сам в своей душе не хозяин, а только соглядатай. Я сам созерцаю  и могу выставлять на показ что хочу, но командовать этими картинами даже если и смею, то не могу. Докопаться же до их сути – дело гиблое и смешное. Фрейд набросал только один из возможных и гипотетических вариантов, а бездна так и осталась тёмной. И впредь оставаться будет.

Я хочу забыть свой день рождения, вообще забыть время. Нужно уничтожить разделение времени на минуты, часы, годы, эоны… надо уничтожить календари и любые системы отсчёта, разницу между днём и ночью, восходом и закатом. Надо отрезкам времени противопоставить недифференцированную вечность.

Дали сказал, что современное искусство – это катастрофа. Да, это катастрофа, но в отличии от всех катастроф, которые бывают кратковременными и периодичными, это катастрофа перманентна и гомогенна. Раз начавшись, она идёт по кривой, не поддающейся никаким расчётам и формулам и никогда не будет иметь последней точки, тем более той точки, с которой она началась. Это вечные преграды, если перефразировать Пикассо. Это вечные раздражения и опрокидывания, где подлинным успехом является поражение, по словам того же великого испанского модерниста. Кстати, теоретик в нём превзошёл живописца.