Стихи и котлеты

               
— У нас в доме есть что пожрать? — спросил, едва проснувшись и еще не открывая глаз, Василий 

— Сейчас, сейчас, миленький, — засуетилась Анна, вскочила с постели, накинула на себя халатик, едва прикрывавший ее соблазнительную наготу, и бросилась доставать из холодильника заготовленные накануне котлеты.

Зажгла плиту, поставила на горелку сковороду, заправила подсолнечным маслом. И через несколько минут по квартире разлился дразнящий запах жарящихся котлет, щедро заправленных луком и чесноком…

— Вась, а Вась, может мне похудеть килограмм на десять?

— Я те похудею! Женщины должно быть много: берешь в руки — маешь вещь.

Анна обожала своего непутевого мужа Василия до умопомрачения, испытывая панический ужас при одной только мысли, что он может ее бросить. Тем более, что по-настоящему он ей мужем то и не был. Она состояла с ним, как принято сейчас говорить, в ни к чему не обязывающем гражданском браке, а если по-русски точно, то в самом обыкновенном сожительстве. Василий был опытным любовником, всякий раз доводившим ее до сладостного взрывного обморока, после чего она была готова не то, что котлеты для него жарить, но и помереть за него. 

Но любила своего шибздика, как она его про себя называла, не только за это. Он был Поэтом, а она с детства увлекалась сочинительством, в чем никому и никогда бы не призналась, потому что стихи у нее получались тяжеловесные, с корявыми рифмами.

У нее и сближение с Василием произошло на этой почве. Однажды ночью в дверь позвонили, и в квартиру молча ввалился абсолютно лысый, тощий парень в тельняшке и джинсах, с небольшим чемоданчиком и авоськой, заполненной звякающими бутылками водки, буханкой хлеба и еще какой-то снедью, упал на коврик у порога и отключился. Несло от него перегаром, как говорится, за версту.  Анна достала из кладовки раскладушку, легко подняла с пола и уложила спать незваного гостя. Утром ей не надо было идти на работу в гастроном — по графику у нее был выходной, поэтому сначала проветрила квартиру, потом раздела парня догола и отнесла его под холодный душ в ванну.

Когда он пришел в себя, спросила:

— Ты кто?

— Я великий русский поэт, — гордо заявил он заплетающимся языком 

— Сейчас или когда-нибудь в будущем?

— Сейчас-сейчас. Женщина, у тебя есть чем опохмелиться?

— Успеешь, у тебя этого добра целая авоська. Давай-ка с поэзией сначала разберемся: докажи!

— Да запросто! – И продекламировал:
«…Кто вы такая, откуда вы?
О, я смешной человек!
Просто вы дверь перепутали,
Улицу, город и век!»

— Положим, это ты все перепутал: дверь и улицу, завалившись ко мне. Ты чего мне Окуджаву впариваешь?

— О как! — удивился ее познаниям парень и похвалил, — продвинутая, значит? А если так:
«Дивчину пытает казак у плетня:
Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня?
Я саблей добуду для крали своей…»

— Ну, хватит! — прервала его Анна. — У тебя язык треплется, как флаг над баней. Ты что, меня за дуру держишь? Да я Кедрина с первой строчки узнаю.

— Ладно, ладно, — сдался он.  — Пошутил я. Василием меня кличут. Налей, а то голова раскалывается, а я тебе за это свои почитаю:
«Тихая моя родина,
Реки леса, соловьи…
Мать здесь моя похоронена
В детские годы мои.
Где же погост?
Вы не видели?..»

Когда он закончил читать, Анна тихонько заплакала, как и в тот раз, когда увидела эти пронзительные стихи в одном толстом журнале, а потом разозлилась:

— Опять примазался? – зло спросила она, готовясь выставить нахального гостя за дверь. — Это же Р.!

— Ну так я и есть тот самый Р.! — довольно сообщил начавший избавляться от дикой боли в голове после выпитой рюмки водки Василий. — Хочешь, паспорт покажу?

Выяснилось, что ничего — ни город, ни улицу морячок не перепутал: в соседней квартире жил его приятель, у которого он надеялся переночевать, вернувшись из рейса, а тот укатил в командировку. Вот и попросился на ночлег в первую попавшуюся дверь. А утром собирался перебраться в общежитие Литинститута, в котором учился заочно… 

Анна же была плодом краткой победы гормонов над разумом студентов техникума, который спасла от чуть было не состоявшегося аборта бабушка, запретив это дочери и пообещав взять на себя все заботы о воспитании будущего ребенка. И выполнила свое обещание, а будучи учительницей русского языка и литературы привила внучке любовь к чтению. Когда девушке исполнилось восемнадцать лет, ее мать наконец-то вышла замуж и переселилась к мужу, и бабушка разменяла свою квартиру, поселив внучку в однушку, в которой та теперь жила со своим  шибздиком-поэтом.

Василий был первым и единственным мужчиной Анны, хотя в школе в 14 лет ее чуть было не изнасиловал молодой физрук, оставив ее после уроков убираться в спортзале. Выглядела она года на три старше с уже сложившейся женской фигурой, большой тяжелой грудью и широкими бедрами. Сопротивлялась девочка насилию молча, но отчаянно, из-за чего мужчина преждевременно излил свое естество на ее задранную юбку и трусы.

Вторая попытка, повторившаяся через несколько дней, закончилась для него печально: Анна, хорошо усвоившая от бабушки, что надо блюсти себя в чистоте до замужества, ткнула его прямо в мошонку припрятанным на такой случай перочинным ножом. Учитель завопил от боли и страха так, что на крик сбежались его коллеги, перед которыми он предстал со спущенными до щиколоток брюками и держащим руками окровавленный пах.  Педофила немедленно уволили, но и Анне пришлось несладко: несмотря на то, что она никуда и никому не пожаловалась, за ней в школе почему-то закрепилась дурная слава…

Трезвым Василий был покладистым парнем: вел себя прилично, рассуждал здраво, рассказывал ей смешные морские байки или читал свои новые стихи, полагаясь на ее хороший вкус. И Анна даже рискнула как-то показать ему свои стихотворные опыты, готовая услышать, что котлеты у нее получаются лучше.

— И ты этой дурью маешься? — с досадой спросил он. — Оно тебе надо?

Однако, к ее удивлению, не стал разносить ее творчество в пух и прах, а напротив — удивленно похмыкал, молча поправил, после чего сам отнес в литературный еженедельник, где они были опубликованы. 

Но в пьяном виде Василий был просто невыносим: несмотря на тщедушность телосложения, отважно затевал драки, требуя признать в нем второго после Есенина великого русского поэта, и был неоднократно бит. Но обид ни на кого не держал.
Друзъя-собутыльники и поклонники его несомненного таланта — тоже. Больше того: однажды собрали написанные в блокноты, на клочках бумаги и салфетках строчки его стихов, отдали на перепечатку и отнесли сборник в издательство.

Аванс своей первой книги он пропил вместе с ними в писательском ресторане в день получения, но Анне удалось спасти остальную часть гонорара и потратить на покупку Василию приличного костюма и замену старой мебели.

Конечно, как всякой женщине, ей очень хотелось узаконить их отношения, чтобы  на правах жены вплотную заняться его перевоспитанием и избавлением от пагубных привычек, но боялась намекнуть ему об этом. Стоило ей только однажды привести в пример одну из недавно вышедших замуж подруг, как Вася, не переносивший посягательств на свою свободу, тут же, ни слова не говоря, покидал свои вещи в чемоданчик, с которым заявился в ее квартиру три года назад, и сбежал. Правда, недалеко: засел за столиком в летнем кафе возле дома, пил пиво и балагурил в окружении трех девиц.

— У тебя там рубашки нестиранные, — сказала Анна, подойдя к его столику.

— Ну, так на, постирай, — сунул ей в руки чемоданчик.

А еще она очень хотела от него ребеночка, которого она бы любила и тетешкала, но и об этом своем желании даже не заикалась, не говоря уже о том, чтобы втайне от Василия забеременеть — вдруг заставил бы ее сделать аборт, после которого дети больше не родятся. С него бы сталось, в чем Анна могла убедиться, когда соседка — жена, кстати, Васиного друга — однажды попросила посидеть с ее годовалым сыном, пока они сходят в кино. Мальчик оказался подвижным, как ртуть, носился по квартире и бросался то к млевшей от умиления женщине с воплем «ма», то к Василию, называя его «па». Тот с нескрываемым отвращением наблюдал некоторое время за тем, как Анна развлекала заливисто хохочущего малыша то «козой рогатой», то «ямкой бух», а потом вылетел пулей из дома, громко хлопнув дверью. Вернулся пьяный и голодный только через три дня, коротко буркнув непонятное: «И чтоб больше никогда!»…      

Их с Василием сумбурная жизнь продолжалась недолго — до того рокового дня, когда его не стало. Случилось это по обоюдной вине. В тот вечер Анна стояла у плиты, жаря его любимые котлеты, а где-то уже набравшийся Василий пьяно раскачивался рядом на табуретке и бросал в нее зажженные спички.

— Прекрати сейчас же! Нам только пожара не хватало!

Василий промычал что-то невнятно и опять запустил в нее зажженную спичку. Да так удачно, что на Анне загорелся халатик.

— Ну, ты и гаденыш! — Она быстро сбросила и затоптала вонюче тлеющий нейлон, схватила сожителя за тонкую шею и нажала большим пальцем на кадык. Под рукой что-то хрустнуло, Василий испуганно вытаращил глаза, попытался вздохнуть, задергался, обмяк и умер.

Рыдающую Анну арестовали в тот же вечер.  Только в СИЗО она пришла в себя и поняла, что утихомирить мужчину могла бы, просто заехав своей тяжелой дланью ему в ухо. Защищавший ее в суде старенький адвокат привел этот пример как состояние аффекта, прозвучали также слова «убийство по неосторожности», и ее осудили всего на три года колонии общего режима, из которой она вышла на свободу через год – за примерное поведение.

Говорят, она написала и опубликовала посвященные ему проникновенные стихи, но это не спасло ее от молчаливого проклятия друзей чуть было не ставшего великим Поэта.

И еще она возненавидела на всю оставшуюся жизнь его любимые котлеты…