Гудок

I
Однажды я проснулась на облаке. Не верите? Ну и пусть. Я стою на нём совсем одна, и вокруг так тихо, что не слышно даже стук моего сердца.

Тоненькое, кружевное, почти прозрачное облако… Я почти не ощущаю его под ногами. Внизу видна трава – густая, сочная, с белыми участками подтаявшего снега. Красиво…

Я делаю шаг и попадаю на другое такое же облачко. А потом ещё на одно. Как приятно идти босой!

Меня охватывает восторг. Иногда мне так хотелось убежать. Ото всех. От всего. Даже от себя… Не брать с собой ничего – даже Матильду. Это моя кукла. Когда тебе двенадцать, стыдно играть с куклой, но тут я могу говорить об этом свободно. Всем нравится, что у меня в двенадцать лет есть любимая игрушка – и облакам, и травинкам, и снегу, и воздуху.

У Матильды пышные волнистые волосы. Похожи на мои, только каштановые. Как некрепкий чай. Я люблю перебирать их, запускать туда пальцы. И чувствовать, как упругие локоны соскальзывают с них и падают кукле на спину, подпрыгивая. Долгое время я мечтала о таких же каштановых волосах. Они навевали мысли о благородных охотницах, о самой Артемиде, на которую я бы хотела быть похожей. Она сильная и никого не боится. Высокая, с твёрдым взглядом и большой грудью…

Я встряхиваю головой и выхожу из забытья. Смотрю на собственную грудь – два еле намечающихся бугорка. На своё бледно-жёлтое развевающееся платье. На волосы – рыжие, а не каштановые. И понимаю, что мне хорошо и так.

Снизу доносится едва различимый звон. Это колокольчики – мои любимые цветы! И они звенят!

Я смеюсь. Сажусь, скрестив по-турецки ноги. Откидываю голову назад. Закрываю глаза. Воздух едва тёплый, как молоко, с утра поджидающее меня на кухне. И дует лёгкий, чуть прохладный ветерок. Как в начале весны…

Я сижу и ловлю его волны. Мне хорошо – так хорошо! Не нужно ничего делать. Спешить. Ждать. Терпеть…

Раздаётся гудок. Короткий и резкий. Я опускаю взгляд. Трава редеет, в ней появляется просвет, и я вижу поезд. Товарный, чёрный, с красными знаками по бокам. Я точно помню, что видела его раньше и слышала, как он гудит… Но забыла, куда он идёт. И зачем.

Я чувствую, что это важно. Важно вспомнить, что это за поезд.

Мне становится страшно. Это слишком значительно. Слишком… реально. Я трясу головой, желая развеять картинку снизу. Спрыгиваю на траву, которая тут же забивается между пальцами ног. Ложусь на живот и обнимаю колокольчики.

В животе становится тепло. Теплота разливается по всему телу – плечам, груди, ногам. Я переворачиваюсь на спину и закидываю руки назад. Надо мной проплывают облака. Низко-низко.

Я закрываю глаза и погружаюсь в мир своих ощущений. Мягко. Расслабленно. Как будто я хорошо выспалась, а сегодня суббота. Можно полежать подольше… А завтра воскресенье, и мама приготовит блинчики – с хрустящей корочкой, дырчатые и румяные – и сварит мне какао. Ни в одном кафе больше нет такого вкусного какао, как делает мама…

- ТУ-ТУ-У!

Я вздрагиваю. Снова этот гудок! Прямо подо мной!

Вскочив, смотрю сквозь траву. Перрон выложен коричневыми камнями. Поезд всё движется, и не видать этому конца…

У меня начинает кружиться голова. Я отползаю назад, опираясь на руки. Одно из облаков, словно что-то почувствовав, опускается прямо ко мне, и я взбираюсь на него. Чем выше я от травы, тем мне спокойнее.

Игривый ветерок всколыхивает мне платье. Я подставляю ему лицо, ладони, и восторг возвращается. Я снова смеюсь. А ветер, будто поняв, начинает резвиться со мной – дунет то посильнее, то еле различимо. Он словно летает вокруг меня, обволакивая моё тело, лаская и обнимая его…

- ТУ-ТУ-У!

Улыбку сдувает с моего лица. Я должна вспомнить, куда идёт этот поезд.


II
Мои колокольчики… На ощупь их лепестки не похожи ни на шёлк, ни на бархат. Узнала бы даже вслепую.

Я глажу их. Беру пригоршню снега. Он медленно тает. Я не тороплю его. Мне хочется, чтобы всё шло своим чередом.

Капельки падают на траву. Я осторожно подношу ладони к цветам и поливаю их. Снова черпаю снег и жду, пока он растает. И поливаю опять. Колокольчики как дети. Их нужно кормить, даже если они хорохорятся, что не голодны…

Интересно, смогу ли я пересчитать все травинки, которые тут есть? Их мириады… И они пышные и упругие, как волосы Матильды. Я погружаю в них пальцы и ощущаю привычную гибкость, к которой примешивается запах – весенний и чуть сладковатый. Я ложусь и зарываюсь лицом в траву.

Едва оказавшись в этом месте, я ни о чём не думала. Теперь же я не могу не размышлять о поезде. Мне кажется, я забыла что-то, от чего многое зависит. Пытаюсь прогнать из памяти гудок, но он возвращается, словно подталкивая меня к чему-то.

Я начинаю вспоминать…

По животу распластывается что-то мягкое, дёргающееся, бесформенное… И нечто твёрдое и горячее тычется в меня ниже… Я чувствую, что это опасно, почти по-звериному чувствую, порываюсь убежать, но мягкое придавливает меня, и не сдвинуться…

- Нет!

Лёгкое дуновение ветра, и колокольчики тревожно позванивают.

Больше не хочу! Не буду об этом думать! Хочу к Матильде…

«Зачем тебе она? – снова звенят цветы. – Ты свободна. Самодостаточна. Тебе больше ничего не нужно, кроме себя, чтобы быть счастливой».

Я возвращаюсь на облако. Куда угодно, лишь бы подальше от этой дыры, перрона, от этого звона.

Полёт восстанавливает мне силы, делает невесомой пушинкой. Я подпрыгиваю, сделав плавное сальто назад – ветер подхватывает меня и бережно ставит на ноги. Я улыбаюсь.


III
И всё-таки я спустилась. Соскучилась по цветам. Если сидеть среди них с закрытыми глазами и слушать, можно многое узнать.

Сначала до ушей доносится шорох травы, когда на неё дует ветер. Эфемерное «дилинь», издаваемое колокольчиками. Ты срастаешься с этими звуками настолько, что перестаёшь их замечать и начинаешь слышать себя. Шёпот дыхания. Шум крови. Стук сердца. Бум. Бум. Бум.

Ты погружаешься в водопад собственных звуков. Ты уже не тело, а нечто большее. То, о чём пишут песни. То, что ищут и не могут найти всю жизнь.

Всё глубже и глубже.

Я слышу голос мамы. Странно, я почти забыла его. Мама много курит, и голос у неё низкий, грубый и зычный, как у солдата. Хотя сама она маленькая, хрупкая и тоненькая, точно балерина. И осанка у неё соответствующая. Все девчонки в моём классе хотели бы иметь такую же.

Она кричит. Вернее, просто громко говорит, но кажется, что кричит… Перед ней стоит большое красное желе, и она сыплет упрёками, глядя на него. Она упрекает не меня, но мне всё равно хочется сбежать: мышцы напрягаются, как перед броском, голова втянута в плечи. Мама не любит желе… А я и вовсе его не переношу. Оно скользкое и мерзко колыхается.

Желе начинает увеличиваться. Оно ползёт прямо на меня под мамин голос. Ещё чуть-чуть, и всё вокруг станет красным. Оно забьётся мне в глаза, в рот, нос, я не смогу дышать…

Я вздрагиваю и поднимаю веки. Ничего не дрожит. Не надвигается.

- Ту-ту-у… Ту-ту-у…

Поезд идёт в Даугавпилс. Из Риги в Даугавпилс. В 15.30 он проезжает через нашу станцию.

Гудок становится оглушительным. Я зажимаю уши и мычу – то ли чтоб перебить его, то ли от страха. На долю секунды он как будто был везде, сомкнулся вокруг меня.
Я смотрю в просвет: поезд «Рига-Даугавпилс» проносится мимо. Я вижу это… Но боюсь посмотреть на рельсы, на то, что лежит на них теперь… Мне кажется, что если я увижу его, рассмотрю все детали, то навсегда сойду с ума, провалюсь, всё исчезнет…

Ничего не случилось. Это всё фантазии. Нервы, как сказала бы мама.

Я больше не желаю вспоминать. Где моё облачко?..

Ко мне опускаются целых три облака, чуть ли не подныривают под ноги. Колокольчики звенят громче обычного. Я поднимаюсь к небу, впитывая каждое дуновение, каждое движение, каждую частицу запаха. Я сама словно становлюсь облаком. Нет больше ничего, кроме облаков.


IV
Рельсы. Эти рельсы словно преследуют меня, крадутся, силятся о себе напомнить. Я ощущаю спиной, как они зовут меня. Но не обращаю внимания.

Я пробовала спрятать дыру под травинками, но они только сыпались сквозь неё, и я бросила эту затею. И сидела потом опечаленная, приглаживая траву в том месте, где я её сорвала.

Все мои пальцы в зелёном соке. Я упиваюсь его ароматом, и в мозгу рассыпается сноп салатовых искр.

- Я купил тебе торт, – слышу я елейный мужской голос. Он словно пытается меня задобрить, убедить, что всё в порядке, но я не верю ему. Внизу живота всё сжимается, ноги слабеют, в ушах начинает шуметь.

- За-хер, – по слогам произносит голос название торта. И вот я уже чувствую руку – огромную гладкую ладонь, в которой тонет моя собственная ладошка. Рука тянет меня вперёд и прикладывает мою кисть к чему-то округлому, горячему и твёрдому, как дерево…

Я почти падаю в обморок.

То был первый раз, когда я ощутила отвращение к сладкому. Я возненавидела этот торт – его склизкую абрикосовую начинку, его шоколадное покрытие – текучее и размазывающееся, как… что?!

Миг – и я оказываюсь в абрикосовом саду. Повсюду запах абрикосов, лепестки абрикосов, фрукты висят на ветвях и следят за мной, как миллион оранжевых глаз…

Я вскрикиваю. Сад исчезает. Я снова в своей обители. Обнимаю себя, стремясь унять дрожь. Плечи совсем холодные, а ладони тёплые и влажные. «Ту-ту-у…»


V
Я иду вперёд. Трава щекочет ступни. Там, впереди, много колокольчиков. Я зароюсь в них и буду спать.

Вокруг сверкают островки талого снега. Я останавливаюсь, чтобы слепить снежок. Он приятно охлаждает кожу, принимает форму моего кулака, если сжать его. Изгибы и выступы – всё остаётся на нём.

Я закрываю глаза, медленно поднимаю кулак и со всей силы кидаю снежок вперёд. Сажусь. Вдох. Выдох.

Рельсы идут за мной.

Куда бы я ни отправилась, просвет словно передвигается тоже и никогда не отстаёт. Он как сумасшедшая тётушка, которую достопочтенная семья запирает на чердаке, чтобы она не навредила их репутации. Но она была и есть, и хочет получить свою долю внимания.

На моём чердаке очень хлипкие замки.

«Посмотри на меня, – шепчет тётушка, – я умею раздваивать язык». И прокусывает его до крови. Кровь капает на грязную сорочку.

Нечто на путях не шепчет. Оно залезает прямо ко мне в мозг.

«Посмотри на меня».

Я посылаю его теми словами, которые не используют воспитанные девочки. Я желаю ему сдохнуть. Я хочу, чтобы эти рельсы, и этот вокзал, и этот поезд взорвались, сгорели, утонули в океане, ушли под землю. Пусть они пропадут навсегда.

Я и не заметила, как начала плакать. Размазываю слёзы по щекам, а они всё бегут и бегут. Я смотрю на свои колени, прикрытые воздушной тканью, и не могу понять, когда я успела стать такой злобной. В кого превратилась?

Уж точно не в Артемиду, которая всегда смотрела в лицо опасности.

Оно так и будет следовать за мной, дразнить, настаивать. Оно никуда не исчезнет, и я должна его разглядеть. Я поднимусь на чердак и открою дверь.

Сжав руки в замок, я смотрю на лежащее на путях тело. Я вижу каждую изломанную часть, каждую кровиночку, редкие белые пятна костей… И у него мои волосы.

Я вспомнила всё.

Ладоням становится горячо. В них появляется маленький огонёк. Я развожу руки в стороны, и он растягивается, как лизун, становится больше. Я прижимаю горящие пальцы к вискам и кричу.

Меня охватывает пламя, трава расступается, и я падаю, кричу и падаю вниз, к потёртым камням и железу…


***
На кладбище почти нет деревьев. Те, что есть, низкорослые и совсем голые: весна только началась.

Воздух стынет. Где-то вдалеке смеются дети.

Двое фигур – мужская и женская – стоят у надгробия из чёрного мрамора. Женщина – хрупкая, невысокая, с нервно подёргивающимися плечами. Её тяжёлые тёмные волосы завязаны в узел. Мужчина – рослый, в деловом костюме и с гладко выбритым затылком. Внушительное брюхо туго обтянуто серой рубашкой.

С мрамора глядит хохочущая рыжая девочка с раскосыми глазами и веснушками на молочно-белой коже. Под фото надпись: «Шухарт Ксения Вячеславовна. 9 июня 2007 – 28 февраля 2019».

Женщина не мигая смотрит на эти слова. Её роговицы в красных прожилках, на ресницы давно не ложилась тушь. Быстро наклонившись, она кладёт на могилу букет маков.

- Всё-таки нехорошо, что без отпевания… – тихо произносит мужчина.

- Самоубийц не отпевают, – резко бросает супруга, – сколько раз повторять!

Мужчина робко дотрагивается до её локтя. Она цокает языком и отдёргивает его.

- Милая, ну прости, что я опоздал…

- «Прости»?

Глаза женщины наполняются слезами.

- Как у тебя всё просто! Сказал «прости» и забыл! И всё по новой! Зачем мне вообще мужчина, если я не могу на него положиться?

Он открывает было рот, но раздаётся звонок мобильного. Пробормотав «щас», толстяк достаёт телефон. Женщина фыркает – не то презрительно, не то обиженно – и отправляется к выходу.

- Да. Да, это Борис Викторович. Вы знаете, я сейчас не дома…

Он старается говорить вкрадчиво, как вампир, и предельно вежливо. Закончив беседу, Борис бросает взгляд на надгробие, пару мгновений медлит и трусцой бежит за женой. Его живот подрагивает, как желе.

Он нагоняет её у самой калитки, пытается приобнять за плечи, но она скидывает его руку со словами:

- Всегда у тебя находится что-то важнее, чем я. Все меня бросают… Даже Ксюша.

Накануне сторож смазал петли, и калитка не скрипит, когда её отворяют. Поднявшийся ветер пригибает тонкие деревья к земле.