Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 7

      Глава 7

      Гефестион любил Александра и ужасался грузу ответственности, который взвалил на свои плечи юный царь. Александр играл на чужой территории, в неизвестной враждебной стране — он не имел права на ошибку. Филипп, его отец, долгие годы провёдший в военных походах, завершал их преимущественно успешно, однако знавал и горечь поражений, но, терпя их, за считанные дни мог вернуться в Пеллу и пересидеть там, перезимовать в тепле и удобстве, при семье, зализывая раны. Он знал своих противников, их происки, сильные и слабые стороны, земли, примыкавшие к Македонии, так же хорошо, как и мозоли на своих пальцах, он знал, чего можно ждать, а чего опасаться не стоило, — всего этого Александр был лишён. Между ним и Пеллой лежали сотни парасангов, недавно завоёванные сатрапии, море с хозяйничавшим там Мемноном, вечно держащие камень за пазухой Афины. На три стороны: восток, юг и север — простиралась неизвестность, сведения о Дарии приходили скупые, отрывочные, никто не мог поручиться за их достоверность. В случае поражения возвращаться Александру было просто некуда, точнее, его отступление превратилось бы в паническое бегство с огромными потерями. Первые победы дались легко, но после Милета и Галикарнаса, после с трудом покорённой Ликии и тяжёлого перехода берегом Срединного моря, после неимоверного напряжения при преодолении узких ущелий, которые запросто в случае атаки персов, даже малочисленными отрядами, могли похоронить всю армию македонян, люди были измучены физически и морально и нуждались в отдыхе. Александру приходилось решать сложнейшие задачи, постоянно искать точку равновесия между расслаблением, необходимым войску, и пребыванием начеку в предвидении дальнейших действий Дария и необходимостью достойного ответа ему; Александру надо было мотивировать выступивших в поход на дальнейшие завоевания, погасить часто проскальзывавшие идеи о том, что можно уже и возвратиться домой, раз покорено так много: кампания проведена, она была успешна, победы добыты, все обогатились, месть персам состоялась — чего же ещё, пора и по домам, на родную сторону; Александр должен был решать чисто военные и сугубо технические вопросы: планирование операций, маршруты походов, выбор мест будущих сражений, разведка, обмундирование, оружие, размещение, снабжение, провиант, выплата жалований и премий — всё это легло на неполные двадцать три года, со всем этим надо было справляться.

      Эти соображения и десятки других тревожных мыслей роились в голове Гефестиона, когда уже под вечер он возвратился с Александром в разбитый на окраине Гордиона шатёр. Верному стражу было страшно за своего царя, он чувствовал и себя, и его, и всех людей, отправившихся в неведомые страны за своим царём, затерявшимися в бескрайних просторах, исполненных скрытых угроз и опасностей, о которых не подозреваешь, покуда они не встанут перед тобой в полный рост, он ждал и от персов, и от их земель каверз, предательства, подлости и коварства; люди — то же, что и страна, в которой они живут… Любимый, конечно, заметил задумчивость, снова появившуюся на лице сына Аминтора.

      — Гефа, ты в таких глубоких думах, что можно подумать, будто не я стратег-автократор…

      Гефестион поднял на Александра синие очи:

      — Мне страшно за тебя. Ты один на чужбине, на три стороны вокруг — враги, неизвестность, неведомое, за тобой только завоёванные сатрапии, но твоя власть в них ещё не окрепла, она так молода…

      — Глупый! За мной вся армия.

      — И это огромная ответственность. Погибни Парменион, Филота, Кратер — это будет удар, потеря, но восполнимая, заменяемая. А ты глава — без тебя все вокруг ничто. Береги себя, не бросайся в бой первым! Я часто думаю: было бы неплохо, если бы Филипп остался жив, а мы бы с тобой спокойно шли бы бок о бок и в шатёр, и в бой. Всё было бы на нём, а так ты должен думать об этом непрестанно. Планы, карты, карты, планы, Дарий, Мемнон, Киликия, Финикия… Доходит до рубки — и ты опять впереди, как будто без тебя не справятся! Береги себя! Для Македонии, для матери. Для меня…

      — Поберегусь, уговорил. Гефа, мы взрослеем — это ведь хорошо! Ну кем бы ты был, останься Филипп царём? Первым этером у его подчинённого, которому власть и будущее царствование никем не гарантированы, у которого в любой момент могут появиться конкуренты.

      — Так что с того? Двадцать лет прошло, а претендент так и не появился, Клеопатра девчонку родила. И жили бы спокойно дальше, твоя мать позаботилась бы, если бы кто-то и явил возможного наследника.

      — Ты ещё скажи, что Олимпиаду надо сюда вызвать, чтобы она командовала походом, а мы бы спокойно гарцевали бы на конях и по ночам миловались в шатре…

      Гефестион рассмеялся:

      — Я бы от этого не отказался, — и тут же снова помрачнел: — Мне страшно за себя, за мою любовь, за наши чувства. Ты весь в своих планах, в бесконечных заботах, ты не говоришь мне ласковых слов, только делишься своими соображениями, раскладами на будушее, и снова Дарий, снова Киликия, горные перевалы и время на их перекрытие, и необходимость их достичь ранее, чем это сделают персы.

      — Разве всё это не ради нас самих? Разве тебе не будет льстить, что ты рядом с великим царём?

      — А… — Гефестион махнул рукой. — Когда ты был для меня царём, разве мне нужна твоя Азия?..

      — Гефа, ну! — Александр встряхнул любимого за плечи. — Я не шепчу тебе на ушко нежности, но это ничего не меняет. Нам не нужны слова, ты для меня кусок хлеба и глоток воды. Я часто задумываюсь о том, что не смогу жить без воздуха? Нет. Я часто вспоминаю о том, что умру без своего сердца, буду страдать, если мне отрубят руку? Ни разу. Но это непреложно, просто настолько естественно и несомненно, что никакого подтверждения не требует.

      — Я знаю, я не об этом… — Гефестион высвободился из объятий. — Мне просто кажется, что ты всё более отдаляешься от меня, я не затрагиваю глубин твоей сути, и тебя устраивает, что между нами установилось это поверхностное, а то, что явилось основой, для тебя не требует подтверждения и — как знать? — может быть, уже гниёт, распадается под тяжестью твоих новых дерзаний и постоянной устремлённости к новым вехам… Азия уничтожает твою любовь ко мне, выдавливает её, душит, рассекает на части. Внизу, так глубоко, что ты уже и не вспомнишь об этом, не разглядишь за толщей того, что наслоилось после, — Афродита-Урания, наше высокое, снесённое тобой вниз, а наверху, на поверхности — чтобы легче было схватить, отработать и отбросить — наша близость. Похлёбка, бывшая когда-то изысканным наслаждением, пена… Чем больше в тебе Азии, тем меньше любви ко мне. Скоро её не останется совсем…

      — Ты же знаешь, что это не так.

      — Я понимаю, ты не можешь жить одной любовью, я и не требую этого от тебя. Просто мне страшно, страшно: ты слишком далеко от Македонии. Почему именно Азия и именно до конца? Ведь многие говорят о том, что здесь уже можно остановиться. Ещё в Сардах ты обеспечил армию деньгами, рассчитался с долгами, ещё тогда или через пару месяцев, когда всё побережье уже отошло к нам, всё могло быть свёрнуто. Куда ты идёшь? Почему бы тебе не избрать другое направление, более безопасное? Вернись в Пеллу, укрепи свою страну, отправься в поход на север. Иллирия, Фракия, Малая Скифия и то, что лежит за ней. Ты можешь заселить македонянами почти пустынные земли, цивилизуешь местных варваров, всё пойдёт быстрее, чем ты собираешься сделать это в Азии: тебе не придётся выдавливать из местных тот образ жизни, к которым привыкли персы; желающие переселиться и обжиться на новых территориях, те, у которых в Македонии было мало земли, воины, отправившиеся с тобой в поход, с удовольствием осядут там. Ты сможешь создать вокруг своей страны такое мощное кольцо сателлитов, что Македония на сотни лет будет в безопасности. Ты прижмёшь греков: если Малая Азия уже твоя, их связь с персами естественно прервётся. Из Пеллы, из столицы ты можешь направить свои стопы куда угодно. Рим, Карфаген, Геркулесовы Столпы — за ними Большая вода, от них можно идти и на север, и на юг.

      Александр вздохнул.

      — О чём ты говоришь? За чем люди идут на войну? Не только за славой — за трофеями. Как только до Пеллы и её соседей стало доходить то, что сделали мы, то, что захватили, наши ряды умножились. Это естественно, каждая война — передел зон влияния и перераспределение ценностей. Персия для всех — символ векового грабежа и нечестно награбленного. Соблазн взять это себе присутствует всегда; помимо всего прочего, это ещё и справедливо, а ты предлагаешь неизвестно что. Мы знаем силу Рима и Карфагена? Мы сможем их поработить? Пусть дерутся между собой, пока мы завоёвываем Азию, — мы придём позже и быстрее покорим истощённых долгим противостоянием. Персия — вот она, уже рядом, её огромное богатство ни для кого не является тайной за семью печатями, все на него нацелены и пойдут за ним охотно, а что может предложить твой замысел? Вряд ли в холодных странах, вряд ли на западе и на краю света припасено столько же золота, сколько лежит в сундуках у азиатов: там нет проторённых столетиями торговых путей, индийских шелков, плодородия Египта… Месопотамия — одна из древнейших цивилизаций. Орды персов, двинувшихся с востока, захватили её, присвоили её наследие, ворвались в Малую Азию, покорили Египет. Эти земли не их, это чужое, это не их право!

      — И мы завоюем завоёванное, — согласился Гефестион.

      — Да, если изнеженность спокойной жизни ослабляет и делает людей не способными к сопротивлению, их существование ставится под угрозу. Персы пришли с востока, надругались над нашими храмами, а потом разжирели на награбленном — мы идём с запада.

      — Вряд ли это возродит погребённое под двумя набегами Междуречье в его первозданном виде, — улыбнулся сын Аминтора.

      Александр рассмеялся.

      — Ты прав. Но… только отдельные голоса звучат за возвращение домой — их мало, а войско уже не остановить, все уже наслушались сказок о персидской казне и сокровищах, об азиатских столицах: Персеполе, Экбатанах… Вавилон, Пасаргады они представляют высеченными из золотых глыб — это хочется увидеть…

      — И отколупнуть себе на безбедную жизнь.

      — Да. Людей не остановить, и я не хочу останавливаться. И потом… я даже не смогу сделать это, пусть и захочу пойти у тебя на поводу. Дарий на севере Сирии, он уже оценил нашу силу — и наберёт армию, чтобы двинуться нам навстречу, остановить и разбить. Я должен встретить его во всеоружии и в выгодной позиции, я не могу позволить ему занять горные перевалы. У меня нет выхода, как и у Дария. Столкновение неизбежно, и это уже не зависит от нас.

      — Вот это меня и пугает. — Гефестион снова помрачнел. — Не ты руководишь, изменяешь ситуацию — она сама, обстоятельства, эта земля, Азия требуют действия. Мы стали заложниками военной фортуны, нами управляют свыше, мы идём за волей богов. При Гранике, в Ионии было легко, но теперь персы очухались, на Ликию мы потратили несколько месяцев, побережьем шли дальше — сами не заметили, что уже и лето на носу. Чем дальше, тем труднее. Это там, год назад, сразу за Геллеспонтом нас не воспринимали всерьёз, а теперь персы вспомнят советы Мемнона и сделают всё, чтобы под нами земля горела.

      — Вот поэтому мне надо свернуть шею Дарию. Чтобы наши собственные головы уцелели, а сердца продолжили биться и любить друг друга. Ты прав, конечно, Гефа, ты прав, мои мысли чересчур заняты Азией теперь, но мою любовь к тебе это не умаляет. Просто дай мне время, дай дойти до Вавилона — и я устрою тебе Элизиум на земле.

      — Ты же его за Индией, за горами собирался искать…

      — Ради тебя я и ближе его найду! Ну посмотри в мои глаза! Что ты видишь? Разве любовь исчезла? Ну скажи, скажи!

      — Да как же… я скажу, когда… ты не даёшь мне… никакой возможности… ни слова произнести… — Губы Гефестиона тонули в поцелуях завоевателя Азии.

      — Ну что, я хороший стратег?

      — За неимением Дария…

      — Я покоряю тебя, а Дарию достанутся от меня совсем другие ласки. Цени! — И Александр увлёк любимого на ложе.



      Беспокойство Гефестиона оправдалось: как только объединённые силы с македонянами во главе покинули обжитой и относительно мирный Гордион и двинулись на юг, армия столкнулась с тактикой, которую Мемнон безуспешно предлагал ещё в прошлом году. Малоазиаты-горцы, более лёгкие на подъём, более злобные, в отличие от эллинского населения Эгейского побережья, не имели никаких оснований считать наступавших родственным народом — и теория Мемнона, хоть и с запозданием, но становилась практикой. Умудрённые печальным опытом западных сатрапий, при приближении Александра жители ссыпали из амбаров зерно, забирали съестные припасы, угоняли скотину — и растворялись в окрестных лесах, поджигая перед уходом свои дома. Перед входившими в киликийские города воинами на месте поселений вставали пепелища, оставалось только благодарить богов за то, что в собственном обозе провианта хватало, а устанавливаемые шатры защищали от зноя разгоравшегося южного лета. Войско держало путь к Тарсу: свободу возможным передвижениям Дария надо было ограничить.

      Александра угнетала жара, одолевала неопределённость и снедала жажда поскорее встретиться с Дарием и разбить его орду, но, входя в очередное поселение на своём пути, вместо вражеских полков он видел только горевшие дома и выпотрошенные погреба и давал волю своей ярости:

      — Трижды болваны, жалкие гниды, неужели они считают, что я буду воевать с мирными жителями, располагаться в их домах и отбирать у них кур и баранов? Это Аршама запугивает их и приказывает разбегаться перед моим приходом, а они слушают его, как бессловесные твари! Как будто после Сард мне нужно их золото, как будто его много в этой нищей Киликии! Эвмен, открой там свою бухгалтерию, посмотри, сколько серебра они отправляют Дарию каждый год…

      Благоденствие Киликии действительно не занимало Александра — гораздо важнее было то, что после её самого большого города Тарса береговая линия Срединного моря резко сворачивала на юг. Там находилась Финикия, расстилалась Сирия, возвышался Дамаск, а ещё южнее располагалась Иудея, далее берег снова сворачивал, теперь уже на запад, тянулся северной оконечностью Аравии, и уже за ней лежал Египет. Александр хотел разбить войско Дария, загнать его остатки вглубь Азии, пройти маршем к Нилу, освободить страну пирамид от захватчиков-азиатов и стать её фараоном, приняв от верховных жрецов жезл и плеть, эти атрибуты высшей власти.

      Победа над персами будет лёгкой и почти бескровной, если он отрежет Египет от сердца Азии, оборвёт связь оккупантов с центром империи Ахеменидов. Кроме того, контролируя огромную береговую линию, царь Македонии лишит персидский флот всех гаваней, и четыре сотни некогда гордо бороздивших Эгейское и Срединное моря судов превратятся в жалкую кучку мелких морских разбойников, промышляющих по мелким островкам, прибивающихся к ним; лишённые подпитки с «большой» земли, они просто-напросто сгниют в морских просторах.

      Дух Александра захватывало, когда он смотрел в будущее: ему двадцать три года, а ведь о том, что он уже имел, его отец, хоть и прожил вдвое дольше, и мечтать не смел! И разве Египет — это финал? Нет — от него, оставляя сзади надёжные безопасные тылы, он двинется вглубь Азии, сужая линию фронта и концентрируя ударную мощь македонян, сметёт всё, что от Дария к тому времени останется. Туда, в Вавилон, Экбатаны, Согдиану, Бактрию ещё не ступала нога эллина — разве что выставлялпсь в кандалах на невольничьем рынке. А Индия! Он, Александр, перевернёт мир и подчинит себе всю Ойкумену!

      Но пока впереди был Тарс и каждый день приходилось вдыхать гарь и копоть, поднимавшиеся над обугленными, где мрачно-чёрными, где пепельно-серыми сгоревшими строениями. Этот запах преследовал Александра и неимоверно раздражал. Хорошо, он согласен идти по выжженной земле, но Тарс нужно будет спасти от огня: это был самый большой город Киликии, это был её ключевой город и, может статься, опорный пункт, ставка командования македонского царя на ближайшее время. Чтобы захватить Тарс целым и невредимым, натиск войска должен быть стремительным и неожиданным.

      Как всегда, быстрота действий Александра привела к успеху. Дозоры персов на дальних подступах были моментально ликвидированы, кое-как выстроенная вблизи города оборона размётана. Первой в город ворвалась конница. Сатрап Аршама, конечно, уже бежал, но уносившие ноги последними всё-таки успели поджечь дома.

      — Гасите огонь! — скомандовал Александр — и воины стали пожарными. Пламя сбивали полотном, засыпали песком, заливали водой из протекавшего рядом Кидна. Ценой огромных усилий Тарс удалось сохранить, серьёзно пострадало только несколько строений.

      Александр, командуя сначала военной, а потом спасательной операцией, смертельно устал. Ночь он провёл без сна, потому что отправился вместе с передовым отрядом уничтожать посты персов на горных перевалах, окружавших Тарс полукольцом со стороны продвижения наступавших, а потом сразу принял командование и в первых рядах атаки вторгся в киликийскую столицу; он был в пыли, грязи и поту с головы до ног; солнце стояло в зените — металл доспехов раскалился и жёг спину, грудь и руки, мозг под шлемом словно взболтали ложкой. «Вода, вода, вот она, спасительная вода». — Александр спешился у берега, сбросил обжигавшее тело железо и, торопливо срывая одежду, уже предвкушал блаженство погружения в прозрачную живительную прохладу. Вода в Кидне весело журчала — девственная, чистая, хрустальная.

      Александр бросился в реку, но, не проплыв и десятка локтей, вместо бодрящей прохлады ощутил ледяной холод. По телу пробежала крупная дрожь, затем его словно сковало обручем, члены свело судорогой. Грудь продолжало сжимать, нельзя было крикнуть, даже вдохнуть воздух, чтобы удержаться на поверхности — и царь Македонии пошёл ко дну, закрыв глаза и медленно переворачиваясь в по-прежнему беззаботно текущей речке.

      Продолжение выложено.