А. Глава тринадцатая. Главка 1

Глава тринадцатая

 
1


     Меня разбудил громкий царапающий звук наверху, на крыше. “Црып-црып-црып, црып-црып-црып”, - словно кто-то водил остро заточенным гвоздём по железу. Затем раздалось тонкое “чииии-чиии-чиии”, к нему присоединились несколько других. Я открыл глаза. Деревянный потолок уходил вверх, быстро сужаясь и образуя угол настолько острый, что на него больно было смотреть. Справа и слева он, наоборот, раздавался в стороны, доходя до самого пола. В одной из образованных им стен было прорублено маленькое квадратное оконце, через которое, однако, проникало очень много света: солнце как раз оказалось за-над ним. 
     “Црып-црып-црып” – снова раздалось у меня над головой. О, то был знакомый звук! Сколько раз в детстве, просыпаясь здесь же, в маленькой спаленке под самой крышей, я слышал это настойчивое царапанье. Приятно было лежать ранним утром под тёплым одеялом, закутавшись и свернувшись, зная, что скоро тебя позовут вниз к завтраку,  в то время как на крыше невидимые коготки выплясывали свой замысловатый танец. В этом звуке не было для меня никакой тайны – я хорошо знал, что нашу крышу облюбовали трясогузки. В хорошую погоду они десятками разгуливали по коньку и скату, покрытому шифером, взбирались на защитный колпак трубы и сопровождали свои действия неизменным “чиии-чии-чии”. Сколько бы лет ни прошло, а трясогузки всегда будут ассоциироваться у меня с дачей и ясными летними утрами. 
     Я потянулся, с удовольствием ощущая каждую частичку своего тела, откинул одеяло и дал возможность прохладному воздуху комнатки охватить меня со всех сторон. Да, только в такие часы можно ясно понять: ты на даче, ты вырвался из власти города. Вчера вечером, после тряской электрички и двухкилометровой прогулки через лес, я слишком устал, чтобы испытывать радость. Сейчас же можно было с чистой совестью отставить всё случившееся за последнее время в дальний угол и просто отдыхать. Да, мой отец был прав: зря я сюда не приезжал последние два года. Иногда свобода – или освобождение – находятся гораздо ближе, чем предполагаешь. 
     Крошечный шкафчик, примостившийся в срезанном крышей углу, остановил моё внимание. Да, конечно, старый платяной шкафчик, в котором хранилась моя одежда. Отец сделал его специально для меня на седьмой день рождения. Пожалуй, то был единственный предмет, которую он создал собственными руками – если не считать его романов, конечно. Я очень любил этот шкафчик: мне нравилось, что в доме есть мебель, полностью находившаяся в моём распоряжении. Шкафчик всегда был моим, менялись лишь размеры вещей, наполнявших его, по мере того, как рос я сам. Интересно, там до сих пор лежит моя старая одежда?
     Дверца открылась со скрипом, петли, конечно, давно никто не смазывал. На меня пахнуло немного сладковатым пыльным ароматом лежалой одежды. Да, всё было тут. В маленьком шкафчике помещалось на удивление много вещей. Я вытащил несколько пар фланелевых брюк, с десяток рубашек-безрукавок, множество шорт и футболок. Разложил всё это богатство на кровати и с удовлетворением осмотрел. Что ж, будет в чём покрасоваться перед бабочками и кузнечиками. Я выбрал рубашку и брюки светло-бежевого цвета и медленно, смакуя, натянул их на себе. Они были немного влажными, и кожа от их прохладного прикосновения покрылась приятными мурашками. Никакой необходимости в этом, разумеется, не было, ведь из города я захватил смену одежды. Но сейчас мне не хотелось её надевать. Город и всё, что с ним связано, остался там, в пятнадцати километрах, и хотя бы на два дня следовало оборвать связи. Новая одежда – как новая кожа, в ней и чувствуешь себя совсем по-другому.
     Я открыл маленькую дверь, через которую можно было выйти, лишь согнувшись в три погибели, и спустился по страшно скрипевшей лестнице вниз, в кухню. Собственно, кухню у нас совмещалась со столовой и выходила на довольно просторную застеклённую веранду. Отсюда открывался прелестный вид на сад. Впрочем, место это сейчас мало напоминало сад – настолько густо успел он зарасти за первый месяц весны. Плодовые деревья казались партизанами, спрятавшимся среди высокой травы, от дорожек не осталось и следа. Видимо, мне предстояло немало поработать косой. Я улыбнулся этой мысли. В городе ты и правда начинаешь отвыкать от самых простых и естественных вещей. Удивительно, впрочем, насколько тонка грань между реальностями. Выборы, Плешин и Юля, выстрелы, раненый телохранитель, казино, драка на Круге, исповедь Смольянинова – все эти события, ещё вчера казавшиеся мне столь важными и решающими, отступили теперь на задний план, потерялись где-то в городской дымке.Да и, право, стоили ли они того, чтобы так из-за них переживать? Моя жизнь – это только моя жизнь. И сейчас хотелось просто жить, наслаждаясь процессом, и ни о чём не переживать.
     Набрав в гремучий жестяной умывальник колодезной воды, принесённой с вечера в большом ведре, я умылся, фыркая и расплёскивая её по полу. Кровь сразу разогналась, полетела по сосудам вскачь. В квартире, как ни пытаешься, не заставишь себя так сделать – да и настолько холодной воды там нет. Лицо горело, словно опалённое пламенем. Я насухо вытерся жёстким банным полотенцем, привычно висевшим на крючке у умывальника (как же я боялся его в детстве, каким шершавым и противным оно мне казалось!), и приступил к завтраку. Старенький холодильник, трясучий и неустойчивый, давал очень мало света. Остатки вчерашней трапезы показались удивительно вкусными – на свежем воздухе аппетит мой не на шутку разыгрался.Нет, мой отец был положительно прав: не следовало забывать об этом маленьком вытянутом вверх домике в двадцати минутах езды от города. Даже одной ночи здесь хватило, чтобы почувствовать себя совершенно по-другому.
     Я распахнул дверь и вышел на освещённую ярким утренним солнцем веранду. Воздух был напоён запахом цветущей сирени. По саду порхали лимонно-жёлтые и белые бабочки. Всё вокруг дышало покоем, умиротворением. Казалось, детство вернулось ко мне со всей его беззаботностью и весёлостью; хотелось бегать по этим напрочь заросшим дорожкам, смеяться, гадать на ромашках, играть в камешки с соседским мальчишкой. Хотелось раствориться в мире и дать ему растворить себя. Счастье? У меня не было мыслей о счастье. Их не бывает, когда ты действительно счастлив.
     Достав из пристройки косу, я бодрым шагом первооткрывателя направился в сторону самой густой травы.