А я их ждать буду

(Рассказ из жизни моего папы Адлер Савелия Андреевича. Светлая ему память...)


   Очень часто случается так, что люди в какой-то момент перед совершенно незнакомым человеком раскрывают самые сокровенные тайники своей души, рассказывают то, что особенно дорого их сердцу, памяти. Так получилось и в этот раз.
   Мы ехали в поезде. Напротив у окошка сидел пожилой, интеллигентного вида человек, совершенно седой. В его светло-голубых глазах светились ум и тоска. Я подумала:
   – Наверное, он много пережил, этот старик.
   Проводница принесла чай и пакетики с сахаром. Я опустила два кусочка в свой стакан, размешала, попробовала.
   – Что, дочка, не очень сладкий, – спросил спутник, – возьми мой, я всё равно люблю пить чай без сахара. Бери-бери, не стесняйся.
   Он сам положил мне кусочки. Вдруг его глаза наполнились слезами.
   – Что с вами, дедушка?
   – Ничего-ничего, доченька, просто вспомнил своих дочерей, у меня их три было…
   Старик прижал пальцы правой руки к глазам и тряхнул головой, как будто прогоняя горькие воспоминания. Рукав его рубашки опустился, оголив широкий, неровный шрам, который был немного темнее, чем остальная кожа, и блестел, словно полированный. Старик устало опустил руку и стал смотреть в окно. Долго смотрел, как будто забыв и про чай, и про меня. Я молчала, боясь нарушить его грустную задумчивость, тихонько пила чай и смотрела на шрам.
   – Это осколком. Я в войну пулемётчиком был, – словно очнувшись от тяжёлого сна, произнёс старик, – если бы руками лицо не закрыл, то… Осколок прошёл через руку от локтя к кисти, задел переносицу и застрял под кожей в голове.
   – Какой у вас приятный, мягкий акцент, – сказала я.
   – Да, почти 45 лет в России живу, а чисто говорить так и не научился, русский язык очень сложный. Я ведь родился и жил в Польше, когда пришла пора паспорт получать, то не придал особого значения, чью национальность взять – отца или матери, отец – еврей, мать – полячка, записали «еврей», а в 1939 году понял, какое это роковое слово. Пришли фашисты… Мы с женой Марией и дочками Розой, Лизой и Оленькой решили бежать в Россию.
   До границы оставалось совсем немного, когда нас остановили немцы.
   – Юден! (еврей), – был первый их вопрос.
   К счастью, я отлично владел немецким, сказал, что мы немцы, наш дом сгорел и мы идём к матери.
   – Отвести их в церковь, утром разберёмся, – приказал офицер.
   В церкви было уже много людей. Мы расположились на полу, рядом с симпатичной белокурой женщиной. Она горестно смотрела на кучу своих вещей, чемоданов и причитала на немецком языке:
   – Ах, как же я всё это одна донесу? О, майн гот! (о, Боже мой).
   – Не беспокойтесь, моя семья вам поможет.
   Она заулыбалась и заранее начала благодарить. А я сидел и думал, что это последний шанс, остаётся надеяться на эту, видимо, настоящую немку, знание языка и счастливую звезду, ведь документы я спрятал и показывать их не собирался.
   Зашли фашисты, как видно, соскучившись по своей кровавой работе. Они отвели в сторону нескольких евреев и начали «развлекаться».
   – О, какие вы заросшие и лохматые, сейчас мы вас будем стричь и брить.
   Один палач держал человека, а второй срезал ножом волосы вместе с кожей. Стоны и крики мучеников заглушал дикий хохот мучителей. Тех, кто терял сознание, пристреливали и оттаскивали на улицу в ров.
   В немом ужасе смотрели на это взрослые, безвременно поседели их волосы, до припадков кричали дети, которым матери старались закрыть глаза, прижимая к груди их крошечные родные головёнки. Казалось, что этой ночи не будет конца… Но утро всё же наступило. Кто-то ждал его, как спасение, кто-то уже ни на что не надеялся, а одна безумная, широко раскрыв глаза и волоча за руку заходившегося плачем ребёнка, кричала:
   – Где Йозеф, где Йозеф, куда вы его дели?
   В другой руке она сжимала кровавый клок волос… Её пытались остановить, не пускали к выходу, но она вырвалась и по-прежнему волоча за собой ребёнка, кинулась в двери, которые только что открыли немцы. Мы услышали два выстрела и голоса фашистов:
   – Выходите!
   Наша немка, а вместе с нею и мы пошли первыми. Младшая, Оленька, ей было всего два годика, цепко держалась за узел, который несла Мария, и будто понимала, что нам грозит смертельная опасность, бежала и молчала, Боже мой, моя девочка, она ни слова не сказала на еврейском языке.
   Немка кокетливо улыбнулась проверяющим, документы её были в порядке:
   – А это мои помощники, – сказала она и мы благополучно миновали страшную черту.
   Когда скрылись из виду, попрощались с немкой и заспешили вперёд. Ещё чуть-чуть, ещё совсем немного, всего несколько километров – и мы добрались до реки Сан. На другом её берегу – русские. С польского берега собралось много народа, все кричали русским, чтобы они дали лодку.
   Началась переправа. Каждый хотел поскорее уплыть, лодка еле-еле выглядывала из воды, переполненная людьми. Наконец и я вместе с женой, Олей и Лизой втиснулся в лодку, а Роза не успела. Мы переплыли, а Роза протягивала руки и кричала:
   – Татусю! Татусю!
   Я стал просить русского сплавать ещё раз, объясняя, что там осталась дочь. Он разрешил. И вот мы все вместе, на русском берегу, живы… Только продукты наши утонули в Сане. Дети просили есть. Я отстегнул свои швейцарские часы, чудесные часы умелого мастера, и пошёл к другим женщинам. Удалось выменять на часы полбуханки хлеба…
   После проверки нам предложили места работы, мы решили ехать в Донбасс на шахту. Приехали, устроились с жильём, я стал шахтёром, наладилась жизнь, но не надолго…
   В 41-м Мария обнимала меня, рыдая, всё просила:
   – Вернись! Вернись!
   Я-то вернулся, а вот она и дети… Угнали немцы… Так мне сказали после войны. А куда угнали – неизвестно. Сколько лет я искал их! Куда только ни писал…
   Пожалели меня тогда знакомые, не сказали сразу, что угнали моих девочек и Марию к шурфу шахты и бросили туда живых… Вот только теперь я узнал об этом. Раньше не мог туда ездить, сердце не выносило, так и прожил всю жизнь в Поволжье. А когда пришла пора на пенсию идти, поехал в Донбасс, чтобы те годы работы в трудовой стаж вошли. Вот и нужно было оформить кое-какие документы.
   Приехал. Сделал всё, зашёл в магазин. Навстречу идут молодые женщины. Я посмотрел на одну из них и остолбенел. Это была Мария! «Но почему такая молодая?! – стучало в голове. – Кто же это?»
   Ноги стали ватными, я собрал все силы и пошёл за ней. Так вышли на улицу, я переставлял слабеющие ноги, язык не слушался, во рту пересохло. Женщина почувствовала устремлённый на неё взгляд и обернулась:
   – Мария… – прошептал я.
   – Нет, я Людмила, папаша, вы, наверное, ошиблись.
   И она пошла дальше. Ночью я не сомкнул глаз. Рано утром направился к единственному знакомому, которого случайно встретил здесь, но поговорить не успел. Рассказываю ему, что вчера случилось, спрашиваю, кто эта женщина, так похожая на мою жену?
   – А ты разве ничего не знаешь? Это же твоя четвёртая дочь, она без тебя родилась. Когда Марию со старшими девочками угоняли, то ей всего две недели было. Жена твоя уговорила соседку взять малютку.
   У меня потемнело в глазах, не помню, как шли, я только просил:
   – Ты скорее отведи меня к ней, я так хочу её видеть.
   Дома Людмилы не оказалось, нас встретила пожилая женщина. С трудом, но я узнал в ней бывшую вахтёршу с шахты.
   – Вы воспитали дочь? – спросил я. Она как будто испугалась этих слов и сказала:
   – У меня есть только одна родная дочь.
   И тут я всё понял. Понял, почему эта женщина молчала столько лет. У неё никогда не было детей. Люда – единственная. Как осудить человека, заменившего девочке мать, воспитавшего крошку с двухнедельного возраста. Если бы она откликнулась на мои поиски сразу после войны, всё могло быть иначе и для меня, и для неё…
   – Я её отец.
   Женщина наконец узнала меня и начала рыдать.
   – Что же вы плачете, успокойтесь, я же не отнимаю у вас дочь, я так рад, что хоть одна моя кровинка жива. Спасибо вам, спасибо! Я теперь так счастлив, пусть она по-прежнему живёт с вами, ведь я всё понимаю – родной тот, кто воспитал, но и вы меня поймите, поймите же и моё сердце! Она всё-таки моя родная дочь…
   Старик умолк. Спазмы перехватили горло.
   Я и сама плакала, не в силах сдержать слёзы.
   – Сейчас вот от них еду, а в следующий раз они ко мне обещали приехать. Я их очень сильно ждать буду…