Семейный портрет на 1-13 площади. Том 1. 1. 32

Мой путь лежит между многими и многими мирами, но среди нет этого материального мира. Здесь я бесприютен. Я не могу здесь заниматься в полной мере тем на что меня сподобил Бог – выражать в письменном слове свои неупорядоченные и бесконечные миры «…лисицы имеют норы и птицы небесные – гнёзда, а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову» (Мф. 8, 20).

 Поэтому сотрясает меня хандра как жёлтая лихорадка. Знаменитая русская хандра! Сколько человек ты погубила? Погубила ли? Может спасла? У англичан есть слово spleen. Но это не то же самое. Этому понятию не хватает вселенскости и глубины большей чем бездна.

Мне не интересна техника, мне интересен человек сам по себе, голый человек в прямом и переносном смысле. Техника это костыль. А костыль всегда нужен для больного. Техника сама мертва и делает мёртвым человека. Техника кастрирует человека, делает его импотентом, анемичной медузой под соусом комфортностей и унифицированности. Человек вне всего сам по себе – это единица; обвешанный вещами и догмами – нуль. Только не говорите, что диалектика нуля и единицы и есть жизнь (двоичная система в кибернетике). Жизнь это вообще не диалектика. Это взрыв всех диалектик и систем. Это умопомрачительная свобода. Это беспрецедентный эксперимент, разомкнутая окружность, плаванье в открытом море среди шторма девятых валов и тьмы. Это путешествие по лабиринту и погружение в хаос. Дверь, открывающаяся в бездну. Жизнь – эксперимент длиною в вечность, если у вечности, конечно, есть длина, что, впрочем, не мешает иметь её. И моя литература тоже эксперимент или эксперимент эксперимента.

В человеке испокон веков не привыкли видеть человека с его неповторимой уникальной противоречивой и загадочной душой. В нём привыкли видеть кого угодно: профессиональное существо, раба, солдата, добытчика, жреца, начальника, главу рода, вождя, шута и преступника, но не человека. Человека привыкли использовать как орудие, и если он не подходит под стандарт орудия, то в лучшем случае на него смотрят сквозь него, он просто перестаёт существовать для общества. Зачем обществу моя душа? Из неё шубу не сошьёшь и в карман не положишь. Да и где она, душа-то твоя? Её не увидишь и не пощупаешь. Обществу нужны вещи зримые и ощутимые, добротные и преходящие, а не какое-то вечное неопределённое нечто. В душу не верят.

 Верят в роскошные основательные храмы (которые через пару-тройку тысячелетий станут грудой булыг), где можно реализовать своё фарисейское религиозное либидо. Верят в общественное мнение, традиции и мифы; суеверия, деньги и связи. А Бога только боятся, и то меньшинство. В чистом виде человек, человек как таковой, не нужен никому, да и самому себе. Он боится самого себя в чистом виде. Он не переносит себя в изнаночном виде. Ему нужно завернуть себя в саван условностей и положить в саркофаг внешнего. Тогда он может существовать. Существовать как кладбищенская тень. Но не жить.

В обществе действует система ярлыков и наклеек. Если твой ярлык соответствует требованиям, которые предъявляет общество или – что ещё лучше – он имеется в стандартном и официальном наборе ярлыков общества, то ты объявляешься нормальным и пригодным членом этого общества. Ну а если нет… тогда тебя ждут круги ада, нумерация которых возрастает пропорционально отклонению твоего ярлыка от заданных норм. Для общества нет людей – есть живые вещи с ярлычками, согласно которым эти вещи классифицируют и дрессируют. А свою душу можно оставить при себе, глубоко её спрятать и не показывать никому. Впрочем, если на неё прикрепить добропорядочный и добротный ярлык…