Семейный портрет на 1-13 площади. Том 2. 1. 5

Когда я прихожу на книжный рынок, меня охватывает непередаваемо прекрасное чувство. Чувство, что человек это человек, а не существо способное только пережёвывать пищу и эякулировать. Столько книг!!! Кто-то же их пишет. Пусть даже половина из них графоманы (вроде меня), ну и что. Всё равно, это значит, что есть иная жизнь, кроме биологической, и есть иная субстанция, кроме материи. Обо всём уже написано. Но обо всём ещё будет написано.

 
Все люди такие разные, что выработать какой-то универсальный принцип и создать универсальную мораль просто невозможно. Но почему все такие разные? Потому что свободны. Всё коренится в том, что было до этой жизни в этой Вселенной. И этот вопрос более важен, чем тот, который вопрошает: а что же будет после А после: ответ в Cognosce te ipsum и в первом вопросе.

Какая вещь самая лучшая? Бесполезная. Та вещь, которая никогда нигде и никому ничем не послужит. Она и есть воплощение чисто человеческого, божественного, бескорыстного. Без всякой примеси материального, биологического, прагматического и утилитарного. Это воплощение чистой игры. Это воплощение настоящей свободы.

Почему топ-модели так называются? Потому что они всё время топают по подиуму и носят топики. Ещё они духАются бздикалонами «Кашель №5» и «Теля ляп да ляп», а также «От Рыжка». Я предложил им ещё дохлофос – хорошо уничтожает блох подмышками и лобковых вшей. А ещё элексир для мозгов: повышает работоспособность серого вещества в направлении онтологических выводов. Мочай – для уринотерапии и для профилактики образований орудий пролетариата в почках. Пиво «Ругань» и водку «Хлёбный дар» для наведения теней на плетени, хотя «Виживання алкоголю шкодить Вашому здоров’ю». Ну и крылатые подкладки – может быть они вас окрылят?! («Крыла-а-атые подкладки летят, летят, летят»).

Повторяющиеся мотивы и даже фразы, слова и абзацы в моих разных книгах – это прекрасно, это как припев к песне.

«Если ты имеешь много, так тебе ещё дадут/, Если мало, так и это, очень малое, возьмут». Это сказал ещё Генрих Гейне в XIX веке. Но ещё до него говорили так на заре цивилизации и в Древнем Египте, и Китае, и Индии. И так было и так будет до тех пор, пока существуют товаро-денежные отношения. А сказки о равных возможностях придумали американцы, чтобы их хвалёная демократия не выглядела уж слишком гнусно.

Читаю сейчас Маркиза де Сада. Философия его не такая уж примитивная, как кажется на первый взгляд, хотя, конечно, ей не хватает мистики. Он предвосхитил идеи анархизма и экзистенциализма. И был удивительной личностью с неповторимым очень ужасным, но откровенным и свободным внутренним миром. Он был из тех немногих, кто не любит лгать. Я не собираюсь оправдывать Маркиза де Сада и не собираюсь ратовать за его понимание. Всё равно его мало кто поймёт. Он из тех, кто всегда в стороне от «Большой Истории» и никогда ни при каких режимах и ни в каком социуме не будет принят. Маркиз де Сад – это одинокая личность философа. Такие личности всегда одиноки и непонимаемы. Мало того – они отвергаемы и презираемы.

 И мода на экзистенциализм в ХХ веке – это только мода, а экзистенциальные личности были всегда и будут. Их место всегда либо в тюрьме, либо в психушке, либо в никем непосещаемых жилищах. Им всегда нет места в обществе. Они всегда неприкаяны. Они ищут невозможного. А этот возможный и реальный мир они, в лучшем случае, только терпят. Все ужасы и жестокости Маркиза де Сада говорят лишь о том, что он хотел освободить человеческое воображение от власти примитивных материальных законов и обыденных клише, а также освободить человеческую сексуальность от биологического рационализма и механистичности, а вовсе не хотел в действительности осуществлять все описываемые мерзости.

 «Вся власть воображению!» – этот позднесюрреалистический лозунг в полной мере можно отнести к творчеству Маркиза де Сада. Он был один из тех, для кого воображение имеет больше смысла и приносит больше удовольствия, чем любой реальный материальный мир. Жиль де Рэ не написал ни одной книги, но замучил множество детей, хотя и с ним всё не так прямолинейно; Донасьен де Сад написал множество книг, в которых описал жестокости, которые, наверное, и не снились Жилю де Рэ, но не убил ни единой живой души. Жиль де Рэ только искал, по-своему искал элексир свободы, Донасьен де Сад уже попытался синтезировать его. И что-то у него получалось. Все эти калигулы, нероны, тиберии были ограничены умом и действовали телом. Они неистовствовали не отрываясь от почвы. Маркиз интеллектуировал, паря над землёй.
Я, наверное, никогда не достигну своего оптимума, так и останусь вечным скитальцем, как «Летучий Голландец», никем незнаемый и вечнозабытый. Так и останусь наедине со своими тайнами, непризнанностью и одиночеством.

Вся беллетристика основана на приключении, причём на более менее осмысленном и логичном. Мои же химеры ни на чём не основаны вообще – под ними бездна, темнее которой и сыскать невозможно. Это сюрреальная и ирреальная бездна, мой Абсолютный Химериум и Меланиум. Не то чтобы я не любил приключения, но мне больше по душе созерцание не только гармонии, но и хаоса. Но хаоса особого, разумного, интеллектуального. Я не сторонник материального действия, а приверженец имматериальной и ирреальной метаморфозы, совершенно свободной, вольной и нелогичной метаморфозы, энигматичной, непонятной и непостижимой, лишённой какой-либо прагматичности, утилитарности и даже эстетичности. Какого-либо смысла.

Деревня отнимает у человека досуг, город - созерцание природы. Вот жить бы в деревне как Гораций, тогда можно воскликнуть: "O rus!" без всяких оговорок. А так только - когда видишь что-то поразительное, например, рассвет на лугу. Пепельно-белый туман, стелющийся по замершей равнине редкими клочьями, сгущается между купами деревьев у реки в парное молоко и уплотняется к горизонту в пышные взбитые сливки. Постепенно он окрашивается розовой изморосью, будто Аврора пудрится из своей изящной пудреницы солнца и раздувает пылинки невесомого порошка. А прикосновениями сонных губ оставляет светло-сиреневые мазки на розовато-серебристом холсте облаков, на голубых крыльях бабочки-неба, выходящей из серого кокона дорассветного оцепенения и на размытом мираже дальнего леса. Трава покрыта шариками опалов и турмалинов, настоящими изумрудами и рубинами, а не слабосветными стразами. И в каждом из них можно увидеть восходящий шар дневного светила, который, застыв в зените, заберёт все сокровища в свои тайники, чтобы ночью снова щедро разбросать их.

    Прохладно. Воздухом не надышишься, настолько он свеж и хрустален. Он тонизирует лучше любых напитков. Ступать по мокрой холодной траве босыми ногами также приятно как целовать женщину в грудь. Кстати, с этим может сравниться лишь хождение по раскалённому песку – это уже глубокий поцелуй рот в рот.

Река парит и кажется кипящей, но когда входишь в неё обнажённым, то будто попадаешь в объятия зимы, притаившейся где-то на дне и стремительно опрокидывающей тебя своей бодростью и радостью. Вода как чёрное зеркало. Всё живое ещё спит. Лишь изредка плеснёт рыба да мелькнёт голубой стрелой зимородок. Тишина такая, что слышно как звенит ледяная роса под ногами.
В низине, на затопленном участке луга, два аиста. Они как раз на моём пути. Неохота их пугать. Хочется стоять и бесконечно смотреть на них. Просто смотреть как они ловят лягушек. И в этом простом биологическом действе есть какое-то мистическое умиротворение.

 Недаром у древних была целая наука гадания по птицам.

Солнце уже над пеленой тумана. Будто пульсирующее сердце Вселенной, поднимаемое магической силой из белого океана опавших звёзд. Розовые вибрации заменяются лимонно-золотыми. Но вибрации души остаются такими же вдохновенно-радостными.
Когда я возвращался с дачи усталый и голодный, с тяжёлыми сумками, в какой-то миг, открывая дверь дома, я почувствовал, как и четырнадцать лет назад на берегу Чёрного моря, что счастлив, вопреки всему и неизвестно почему, зная всю бессмысленность жизни, все неудачи и разочарования, которые она преподнесла и ещё преподнесёт, все её насмешки и издёвки. Просто счастлив потому что счастлив. В такие мгновения открываются врата в бессмертие и видишь бесконечный путь своей жизни.

 Видения Эдема просто захлёстывают тебя. Это минуты откровения. Именно в такие минуты вдохновлялись на написание библейских стихов, псалмов, сур Корана, гекзаметров «Илиады», строф «Махабхараты», диалогов, эннеад и катренов. Вся смертность и ничтожность мира просто перестаёт существовать, и ты оказываешься в каком-то чудесном сиянии, названия которому нет, как нет определений и причин. Кстати, видение Эдема у меня было ещё задолго до того, как я узнал это слово и то, что им обозначают. Бесконечное пространство с лесами, полями, лугами, горами, ярко-синими небесами без солнца, но с дневным светом.

 Тепло, нежно и тихо. Иногда легчайший ветерок. И вокруг никого нет на много-много расстояний, и кажется, что и горизонта нет. Нет никого, кроме одной единственной подруги. Мы обнажены, но не наивны и не неискушённы как Адам и Ева. Мы очень сексуальны, но наша сексуальность имеет неповторимое обаяние. И нет никого, кто бы нами руководил или нас поучал, указывал или критиковал. Мы сами по себе и мир наш сам по себе. Самодостаточен и самопрекрасен. Если бы не существовало Книги Бытия, я написал бы её. Но я тогда не имел понятия, что она существует. И писать не умел. Древнему поэту, который написал первые строки Библии, было такое же видение, я в этом не сомневаюсь. Но не мог же я писать вторую Библию и поэтому пишу свои книги. Если это вообще можно назвать книгами.