Семейный портрет на 1-13 площади. Том 2. 1. 6

Жанровые вещи со временем отходят в небытие. Правильно кто-то сказал, что авантюрный роман эпохи барокко сейчас не читабелен – «Дон Кихота» читать тягостно. Многие книги восемнадцатого века, да и девятнадцатого тоже будут навсегда погребены в книгохранилищах. Тоже постигнет и многие современные книги – только они будут погребены в цифровых хранилищах. Многие книги, особенно на злобу дня, уйдут в небытие, как и сама злоба дня. Вы что думаете, что я намекаю, что мои внежанровые графомании переживут века? Да тоже канут в Лету! Просто я не строю иллюзий, как многие писатели, которые стали знаменитыми. Что останется – нам неведомо. Сказки «Тысячи и одной ночи» в своё время были просто базарными анекдотами, и никто не думал, что они проживут тысячу лет. А вот труды многих тогда уважаемых и маститых писателей арабского мира исчезли навсегда – даже памяти о них не осталось. Так что «нам не дано предугадать как наше слово отзовётся».

Зануды-психологи «открыли» «ген» любви и что-то там хотят чего-то там делать. Я не слушал чего и как. Всю эту галиматью я никогда не слушаю и не слышу. Мне надоело их критиковать. Я просто в очередной раз повторяю, что психологи весьма ограниченные существа. Они скользят по поверхности океана, а марианские глубины посещаются другими: поэтами и философами.

 Зигмунд Фрейд утверждал, что человеческое творчество суть сублимация либидо. Его взгляд застывал на точке горизонта и не проникал дальше. Творчество человека не связано с сублимацией. Оно коренится в абсолютной безоснОвной свободе, в этой тёмной неопределимой бездне. Сублимация же выражается в алкоголизме, наркомании, любви к технике, рыбалке, охоте, спорту, любви к животным, растениям, игрушкам и в других маниях, не связанных непосредственно с сексом. Можно быть, к примеру, великолепным музыкантом, но при этом не быть композитором, можно быть выдающимся филологом, но при этом не быть писателем или поэтом, можно великолепно разбираться в технике, но не быть изобретателем.

 Дар творчества исходит не из материального источника, а из непостижимых глубин Духа. Религия  - тоже сублимация. Но религия религии рознь. Одно дело приход к Богу по сознанию, другое – по традиции или руководствуясь стадным чувством. В первом случае нет сублимации, во втором – чистая сублимация. Вовсе не победа над материальными страстями выделяет гения из толпы – окончательно такую победу ещё никому не  удалось одержать: ни Будде, ни Христу, ни… Их материальные тела также жаждали и требовали своего, и эти требования так или иначе всё равно удовлетворялись, хотя и обуздывались покруче чем у большинства.

 Гения среди толпы выделяет другое – видение им и осознание им мира иного, чем мир материи. Находясь в материальном теле, душа не может не воспринимать что-то от материи и не отдаваться её порывам и стихиям (конечно, из этого не следует, что нужно плыть по течению), но если она знает имматериальный мир, если он для неё является главной ценностью, то материальные страсти уже не страшны, они уже не захватывают её, а лишь касаются, не причиняя вреда. Для чистой души нет ничего более противного, чем показная добродетель, поэтому душа может казаться порочной. Но всё это лишь фарс. Материальное становится спектаклем, а истинная жизнь проходит в ином мире. В этом и есть сущность дуализма.

 Дух и материя не пересекаются, не смешиваются, не соприкасаются. Между ними бездонная и бескрайняя пропасть. Они непримиримы. Это не означает двойной жизни, ибо материальная жизнь для дуалиста не есть истинная, а только её призрак. Фрейд сказал, что в человеке нет светлого начала, что он дерьмо от начала до конца, и единственное его спасение в культуре, то есть в сублимировании. Но я утверждаю, что в человеке есть светлое начало и даже выскажу парадоксальную мысль: именно в силу того, что оно есть в человеке, человек и творит все свои безобразия, до которых животное бы никогда не дошло. Именно это светлое начало несёт человеку импульс об имматериальном мире, но разобраться в этом импульсе не всем под силу. Он производит смятение в человеке, порождает в нём чувство ирреального, и не каждый, далеко и очень далеко не каждый, может понять что это такое.

 Он отделяется от чётко-рациональной машины животного существования и блуждает между скотским и божественным мирами, мало что понимая и осознавая, перемешивая светлый импульс с тёмной массой и создавая гремучую смесь отчаянья и псевдомогущества. Человек занимается многим, очень многим, но только не познанием самого себя, от того он и не видит в себе этого светлого начала и просто безвольно падает в реку тёмного, и та тащит его неизвестно куда, создавая под воздействием светлого водовороты и пороги. Увидя же светлое, можно не бояться ходить по чёрной реке, можно спокойно плыть против течения, сглаживать пороги, и водовороты превращать в лёгкую игру.

 Фрейд не понимал сюрреалистов, которые основывались на его учении, ибо венский врач был продуктом викторианства и боялся войти в бездну, которую сам приоткрыл. Именно приоткрыл, но не открыл и тем более не вошёл. Её открыли сюрреалисты и сделали в ней первые шаги. И нужно идти по ней дальше в бесконечность по своим чисто индивидуальным путям. Фрейд изучал массовую психику, но перед внутренним миром гения его наука, да и любая наука, бессильна, она опускает руки и никогда их не поднимет. И ей никогда не понять как там светлое начало может быть рядом с тёмным в бесконфликтной ситуации.

 Наука изучает простые животные, неокрашенные чёрно-белые страсти, или человеческие, разбавленные каким-нибудь монохромным раствором, но окрашенные бесчисленными цветами и оттенками, не говоря уже об ультрафиолетовых и инфракрасных букетах страсти гения, она уже не может исследовать – кишка тонка, здесь она вывешивает белый флаг. Сплошные противоречия, парадоксы, движения вспять, прыжки в сторону, неожиданные эскапады, тупики и эксцентрические фортели запутывают окончательно и бесповоротно. Так что пусть наука, как и прежде, занимается среднестатистическим. А мы займёмся экстраординарным. Кстати, Фрейд сам признавался Стефану Цвейгу, что он не может понять поэтического дара. Поэзия – за пределами наук.

Светлое начало есть в имматериальной сфере, то есть в человеческой душе, на которую мало кто обращает внимание. И дело здесь не в воспитании, социальном происхождении и образовании. А всё дело в обращении индивида к своему внутреннему миру. Мир материи тотально лежит во зле. И бедные, и богатые в равной степени служат злу, когда бедные думают, как бы стать богатыми и свергнуть их власть, чтобы самим властвовать, и когда богатые думают так держать в узде бедных и не допустить их к власти.

 Таким образом, большая часть населения земного шара служит злу, хотя на словах ситуация диаметрально противоположная. Смена власти или изменение имущественного состояния – это только разворот той же медали другой стороной. А добро – вещь, которая принадлежит к раритетам. В сущности, о нём почти никто и не думает. Но осуждения – вещь ещё худшая, чем зло. Суд над личностью – это вторжение во внутренний мир, это война, объявленная внутреннему миру личности (о теле не будем говорить – здесь и так всё ясно, к тому же оно не такое ранимое как душа). Вот почему я терпеть не могу юриспруденцию.

 Судить кого-то, даже если он самый изуверский и гнусный преступник – это ещё более омерзительно и гнусно. Это самая настоящая инспекция и экспансия внутреннего мира личности. Лучше сразу же пристрелить преступника без всяких разбирательств, чем его судить, врываясь в его внутренний мир и делая там обыск, переворачивая вверх дном (даже имея на это санкцию). Человеческая личность священна и энигматична, и нечего там ковырятся, устанавливать верстовые столбы и устраивать резервации. Каждая личность смотрит на мир под своим углом. Но, к сожалению, нет инструмента, которым можно было бы измерить этот угол. Поэтому люди и не понимают друг друга. Может быть, когда-нибудь они договорятся не убивать друг друга, но понять не смогут никогда.