Семейный портрет на 1-13 площади. Том 2. 1. 10

Классическое искусство, каким бы прекрасным и гармоничным оно ни было, должно навсегда опочить в музеях. Классическое искусство подражательно, оно лишено креативности. Оно великолепно и непревзойдённо отображает реальный мир, но только отображает, а не создаёт свой мир. Вернее оно создаёт свой мир, но этот мир уж очень похож на мир естественный. Вот почему Платон в своём «Государстве» не оставлял места человеку искусства, ибо классическое искусство – это природное посюстороннее искусство. В нём всё от человека природного, физического, материального.

 Напротив, искусство абстрактное, сюрреалистическое, абсурдное, ирреальное, метафизическое, кубистическое и футуристическое всегда вне мира. Оно метафизично, интеллектуально, мистично, сверхъестественно, потусторонне, трасцендентально. Оно насквозь креативно. Оно из ничего создаёт миры неадекватные, не имеющие аналогов нигде и ни с чем. Оно субъективно, солипсично, нарциссично, анархично и нигилистично. Оно – апофеоз свободы. Оно неисчерпаемо в создании из ничего новых и новых миров, новых и новых антимиров, новых и новых свобод.

 Если  классическое искусство лишь на голову превосходит природу, то антиклассическое, искусство модерна и постмодерна превосходит её на миллион голов, а заодно превосходит и само классическое искусство. Где-то до тридцати лет я был непримиримым приверженцем классики, но потом я открыл модерн: сюрреализм, Джойса, Дали, Танги, Эрнста, Малевича, Кандинского, Рембо, Лотреамона, Малларме, поэзию серебряного века, Генри Миллера, Уильяма Берроуза… И я начал понимать какая это бездна, какой это неохватный и неисследимый тартар – модерн. Я уже не говорю о постмодерне. И тогда же я понял, что модерн и постмодерн существовали всегда – уже Эмпедокл, Еврепид и Аристофан – первые его ласточки; а дальше эпоха эллинизма – настоящая бездна модерна-постмодерна, возрождённая потом в эпоху барокко и в эпоху романтизма.

Классическое искусство проникло в лабиринты человеческого чувства и человеческой психики. Модерн и постмодерн начали путешествие в бесконечности человеческого интеллекта, а он поглубже любого чувства и более мистичнее, как это ни парадоксально должно звучать. Высший интеллект,– не утилитарный рассудок, не практический разум, не аналитический ум,– а Высший чистый метафизический Интеллект это и есть Высшая Мистика, это и есть поистине Божественное, вернее даже Сверхбожественное. Вход туда только приоткрылся, и поход только начался. Правда, не будь классики, не было бы антиклассики, поэтому ей надо благодарно поклониться в ноги, как престарелым родителям своим, надо черпать из неё, учиться у неё, но ни в коем случае не идти её путём, как бы хорош он ни был.

Оскар Уайльд сказал: «Нет книг нравственных или безнравственных, есть книги написанные хорошо или написанные плохо». Но плохо написанные книги – тоже книги! Не волнуйтесь, это я о себе. Я знаю, что мои книги вызовут пренебрежение, ненависть, презрение, отвращение, антипатию своим стилем (или вернее его отсутствием), своей хаотичностью, своим делитантизмом, неповоротливостью, грубостью (или излишней тонкостью, навороченностью и заумью), словоблудием, напыщенностью, абстрактностью и другими пороками. Ну что ж. Меня любит моя половина – этого вполне достаточно, остальные пусть ненавидят.

Сальвадор Дали в своё время низверг кумира сюрреалистов Артюра Рембо, провозгласив: «Долой Рембо! Да здравствует Руссель!» Но теперь пришёл и его черёд: «Долой Дали! Да здравствует Танги!» Сюрреализм – это не Дали, сюрреализм – это Ив Танги. Да ещё Макс Эрнст. Сюрреализм не извлекает образы из подсознания (хотя это тоже происходит и это неизбежно), как думали сюрреалисты. Сюрреализм – это игра высшего интеллекта, настолько высшего, что с обычным интеллектом он не имеет ничего общего. А подсознание лишь один из его кладезей. Фантазия не может зиждется на подсознании и бессознании, это только её дополнительные подспорья. Основа же её – интеллект.

 Фантазия всегда была неотъемлемой принадлежностью литературы, но в классической литературе она занимала подчинённое положение, и только в модерне и постмодерне она занимает ведущее место, а в моей антилитературе или псевдолитературе (если вам так нравится называйте её так, я лично называю её химеролитературой), так вот в ней фантазия – абсолютна и безраздельна. Классическая литература навсегда должна быть погребена под хаосом и химерами футуристической литературы. «Новый роман» находится ещё в пределах модернизма и отчасти классицизма и ему неведом беспредел постмодерна, постсюрреализма и неосюрреализма.

Я бы только то и делал, что рассуждал бы о чём-нибудь далеко отстоящем от этой материальной жизни, от этого мира, но он постоянно цепляется за меня, как репейник, жужжит вокруг, как назойливая муха. Вынужден прерывать свои фантазии и взирать на громоздящиеся объекты мира сего.

 Вот, например, Метроград. «Чудо» современной торговли. Катакомбы современного хлама. Музей современного обывателя. Дистрофичный вертеп позитивистского вещизма. Лабиринт, где живёт настоящий минотавр человеческой приземлённости и скудости. Там тяжело дышать. Там нет человека. Там одни ауры и астралы вещей. Настолько тяжёлые и дебелые, что всё подминают под себя и раскатывают, как каток асфальт. Такая же удушливость и в супермаркетах. Это современные отстеклопакеченные ларнаки, где вместо колонн на тебя давят своей внушительной жреческой продажностью и надменностью не колонны и фрески, а бесконечные ряды гастрофильной прогрессии с баночками, скляночками, пакетами, коробками, целлофанами, рассекающие тебя наименованиями, ценами и аннотациями на мелкие пластики, как свежемороженное филе тунца.

 Удобство, комфорт (что одно и тоже, это тавталогия, но она даётся для усиления отвращения) – идолы современного человека, наряду с архиидолами – вещами. Больше произвести и больше потреблять! – вот лозунг героя нашего времени. Героя – больше средней комплекции, стриженного, в тёмных очках, на иноморге и с морилкой в правой руке (не считая левшей). Ненавижу мобильные телефоны! У меня всегда чешется рука – так и хочется запустить эту клятую технотину в стену, чтобы она разлетелась на мелкие части. Всё равно по этой слухалке-говорилке трепаться не с кем. А если и есть с кем, то о чём? Я одинокий крыс. Сам брожу в своих подземельях среди кромешной тьмы и вижу при моих –5,5Д в тысячи раз лучше любого совоокого летуна или капиталийского орлана.

 Моя лучшая компания – это отсутствие всякой компании. Я предпочитаю сходить с ума в одиночку. Я абсолютно счастлив, причём это парадоксальным и непостижимым образом уживается с моим пессимизмом, скептицизмом и меланхолией. Я горд тем, что не родил сына, не построил дом и не посадил дерева, что я не имею ничего общего с традициями и догмами человечества, что я свободен от его святынь и кумиров.

 Вся моя литература – это исповедь идиота («Записки психопата»). Она стремится только к одному – восславить идиотизм, который есть самое действенное оружие против любых упорядоченных миров и материй. Систематически правильные, рационально подогнанные и безупречно отлаженные социобиоценозы и политии пожирают свободу как угарный газ пожирает кислород. Удушье – вот их окончательный результат. А я хочу дышать свежим звеняще-хрустальным озоном, даже если это будут мои последние вздохи. По той же причине я не люблю быстро читать. Я люблю смаковать каждое слово, каждую икринку глоссы, каждую изюминку аллюзии. Скорочтение не для писателей (хотя они читают больше всех), а для программистов и бухгалтеров.

Мой символ – чёрная гладь. Без гербов, эмблем, лозунгов, идолов. Это и чёрный флаг анархии и чёрный квадрат Малевича и Сверхбытие Дионисия Ареопагита и Неизречённое гностиков и дохаосное чёрное доничто и цвет абсолютного мистицизма и магизма и цвет отрешённости от мира и протеста против него. «Мне нужно однообразие для избавления от скуки, пестрота зрительных впечатлений нагоняет скуку» (Венедикт Ерофеев). Чёрное – цвет абсолютного химеризма.

Моя мысль многоканальна – это соты с тысячами ячеек, представляющих собою бесконечные туннели, через которые одновременно устремляются тысячи мыслей. И если бы у меня было сто рук (правых), я бы писал одновременно сто книг (левых).
«Эх, ребята, всё не так, всё не так как надо». А как надо? Все знают как надо, но ещё никто не сделал как надо. Поэтому я делаю как не надо то, что уже сделано как не надо. Я типичный шлемель – я постоянно не в ладу с вещами этого мира, не только упорядоченными и неодушевлёнными, но и их антиподами. Я лажу (и лежу) только с химерами. Вот моя компания.

Я богач, я миллиардер, я Крез. Нет. я серьёзно. Ведь что такое роскошь? Роскошь это то, что совсем не нужно для повседневного существования. Роскошь – это нечто не необходимое. То, без чего можно абсолютно обойтись в материальной жизни. Так вот – самое роскошное, что есть вообще где-либо и было и будет когда-либо – это творчество. Творец – самый богатый человек во Вселенной. Это непомерная, расточительная роскошь писать одновременно около 70-ти книг плюс несколько поэм и плюс несколько манифестов. Билл Гейтс по сравнению со мной величина ничтожно малая, стремящаяся к нулю. А может уже и превратившаяся в ноль.

Наибольшее раздражение у демоса вызывает всё противоестественное. Помню слышал как одна девица метала филиппики в адрес гомосексуалистов. Они, мол, нарушают законы природы, они порочат священное слово «мужчина» и архисвященное понятие «мужественность»: хлюпики, гады, предатели. Всех их к стенке, на эшафот, в газовые камеры. Ах, какое благородство! А может вам, господа естественные и правильные, сделать аутодафе? Но нет, убийство вещь очень естественная. Вполне природная. Ложь, коварство, подлость – тоже составляющие естественного ряда. А вот интеллект – вещь неестественная, от него-то и происходит все неестественные другие вещи. А если вы такие защитники естественных вещей, то становитесь на четвереньки и щипайте травку на лугу не ручками, а ротиком, как коровка или нападайте на других таких же четвероногих и перегрызайте им яремную вену. А лучше всего монсеньоры естественной ортодоксии сделайте себе сеппуку (харикири) – ведь это так естественно.

Тишина повергает многих в уныние и нестерпимое отчаяние. Включив радио, телевизор, магнитофон, они успокаиваются. Тишина обнажает страх. Страх человека перед самим собой. Перед своим одиночеством. Тишина оставляет человека наедине с собой, и если в себе нет ничего, то как по мановению волшебной палочки, ниоткуда появляется колосс страха, и ты перед ним словно маковое зёрнышко. И сразу возникает образ смерти. Человек сразу вспоминает о смерти, и страх его растёт со скоростью ядерного «гриба». Лишь только наступает тишина, человек мечется как дикий зверь в клетке, повторяя: «Тихо как в гробу», ища любой внешний источник звука.

 Но тот, кто слышит пение внутренних сирен и мелодии небесных сфер, благословляет тишину. У меня в квартире всегда молчит радио, телевизор включается редко, а магнитофон не для фона, а чтобы приобщаться к шедеврам музыкального искусства и вливаться на мгновение в сотворческий поток конгениальности.

Когда мне говорят: идеи Константина Леонтьева – утопия, идеи Николая Фёдорова – утопия, идеи Велимира Хлебникова – утопия, идеи Николая Бердяева – утопия, идеи Порфирия Иванова – утопия, то я отвечаю: все идеи – утопия. И вообще всё утопия, кроме растительного образа жизни. Так что же вести хламидомонадное существование? Какой-то поэт сказал (к сожалению, не знаю его имени): «Человек, будь он трижды гением,/ Остаётся мыслящим растением». Я бы сказал наоборот: Человек, будь он хоть трижды растением, / Всё равно остаётся гением. И хочу напомнить, что гениями у древних римлян назывались духи-хранители, то же что у древних персов, а затем и у греков ангелы: существа нематериальные.