Письмо по апрельским снегопадам

К пасхе потеплело совсем, бабы намазали куличи взбитыми белками, понесли в церкви. Покрасили яйца луковой шелухой и напечатали петрушкой куриные узоры на гладких, не рябых боках. Попы надели платья, стали брызгать своим семенем коленоприкланенных баб у своих ног в новых, заломаных платках, шатать на нитке бус чашку с пахучей жижей. Мужики подобрались поясами, выткаными красными слезками и начесали бороды. По утрам встает дымка над садами окропившемися белой пеной соцветий. Хорошо весной в глубинке, пахнет скотом, травой, пирожками и молоком. Приехали б вы что ли, Натан Николаевич, в праздники то народ гульбанит, добро все, жирно. Блаженные лютуют, их запирают в задних комнатах, они стонут по ночам, поют ведьмацкие песни бабам, что нагими зажимают между ног черенки лопат, вил да веников и сигают с перекрестков в цветение жизни. Весна, пора цветения, гуляния, тонких границ между явью и навью.
Вернулся и я из своих вечных дорог, из города-государства Ватикана, полный густого кофе, пустых сплетен и святости. Вернулся к простоте и свету, не ломкому, тягучему, утреннему. Вышел на чуть влажный пролесок, закусил веточку с терпким соком, прошелся до речки что замерзает по зиме, зачерпнул в ладони воды кристальной, сладкой, живой, с запахом тины и погнивших животных что не пережили холода. Омыл руки, высыпал с рукава в дань жемчуга чтоб пророс к осени. Прошел дальше, через чертову пустошь, кинул россыпью бабьи кораловы бусины, погладил кота-баюна, почесал за теплым, нагретом на солнце  ухом, выпил рыбьего молока из холодной крынки что подала ученица старухи ведуньи, выйдя из прохладной черноты приземистой избы. Прошел по подлеску, по пастбищу, любуясь лощадьми, по полю, влажному, с горячей, дышащей плотью земли. Поднялся на холм деревни, потянул носом воздух, почуяв странное. Как запах плавленного золота, осоки, сдавленного перед грозовой тошнотой вечера. Пошел по запаху, чувствуя как неспокойно, давяще грустно, тошно, и словно скулит кто сквозь обычные сельские звуки.
Дошел до дома что стоял гостевой, пустой, спугнул забрехавшую было на лесной дух, что тянулся от меня, пса. В сени вышел старик, с загорелыми ладонями и лицом, пятнистый, сухой, опирающимся на палку. Поклонился, отошел в затхлую тень. Я прошел в хату глубже, удивляясь странному запаху и мягкой золотой пыльце в недвижимом воздухе. Остановился на пороге комнаты, глядя на того, кто лежал в закиданой одеялами постели. Это был ангел. Какой - то тусклый, почти мертвый, но совершенно точно божий посланец. Без крыльев, в крестьянской рубахе, тяжело дышащий, со слипшимися светлыми патлами, впалыми щеками и зеленоватый как мавка.
- вот, барин, принесло рекой как стаяло. А вас то нет, кто ж скажет что делать. А он чудной такой, светлый, песни пел, даже лечил наших. Ну и скот выправлял. Денег мы не просили конечно, знамо что у нечисти нельзя брать ничего, должен будешь всю жизть. Но он сказал что денег не может давать.
Старик достал табак, запустил пальцы в мешочек, цыкнул на заглянувшую бабу.
-А после вот хворать стал. Мы его салом праздничным кормим, водкой растираем. Баб ще пытались подложить, да он как то не охоч до них, лежить тихо, то бредит, то сядет и в стенку зеньки свои светлые таращит, и вроде хворой, не понятно в чем душа держиться, а смотрит на всех как издалека и словно сам барчик. 
Старик замолк и как то опустился еще ниже, знал, что я давно не приказываю никого бить, но за рассказаное высечь было мало. К ним прибило какого то чудотворца а они его похерили. Народ.
- Значит так. Из церкви пригнать пацана, лет 12, что бы не блудливый ни на грамм, и был обучн грамоте. У старухи на окраине взять воды птичей и напоить гостя ею. Есть, пить, больше ничего не давать три дня, не купать. Отнести мне в дом и больше не прикасаться и не подходить никому кроме пацана. Мальцу читать весь день стихи и писание. Постелить в комнате с востока, для рожениц. Постельное сказать что бы постелили привезенное из гор, чем выше были горы тем лучше, стираное в снеге. Свечей не жечь. Окна не отворять и не мыть. Не мести, убирать только тряпкой в отваре крапивы. Дальше я сам.
Выхожу из дома, щурюсь от света непривычно, думаю что надо же как, до этого и ангелов то не видел ни разу. Кого только не зрел, и Ифритов, и драконов, лис девятихвостых что женщинами перекидываюися, и Вас, дивноокий мой василиск, а ангелов не видел. Тут же сам, считай, непрошено в руки свалился, что с ним делать теперь? Хорошо что хоть не подох, а то что с ним делать было бы. Суп не сваришь.
На третий вечер зашел в спальню, затер на полу начерченную пентаграмму, по углам отпустил полоски бумаги с написанными рисунками заклинаниями, они дернулись из рук, приклеились под балками потолочными. Зажег пучок травы, чувствуя что гость мой проснулся и наблюдает. Пацана я отпустил в церковь, или куда он там пошел, а то совсем одичал сидя взаперти, думать стал, а куда ему думать, в нашей глубинке? Оставил траву в медном резном блюдце на подоконнике, дым тихо синим пополз по полу, я придвинул стул к постели, закинул ноги на пуф, обитый гобиленом, что бы дым по ногам не тек. В сумраке сверкнули глаза ангела. Я протянул ему кубок, с камнями, византийский, с разбавленной кровью белой змеи. Отпил, приподнялся, опираясь на спинку постели.
- За что они меня так?
Я вздыхаю.
- Все любят историю про падших ангелов. Почему-то людям нравится. Сначала они впечатляют и пугают, их так жестко принимают, стесняясь себя, чувствуя зависть и глухую тоску по собственной уничтоженной жизни. Они любуются испотдишка, скалятся в лицо, пытаются прикоснуться и зляться не встречая у ангела отклика. Ангел же не понимает, почему они такие несчастные, или голодные или опухшие от обжорства. Бессонные, не счастливые, грязные, больные, глупые, не знающие ни радости ни возбуждения, не видящие красоты и раздражающиеся от света.
К ангелу ходят на поклон, с опаской, заискивая. А за глаза сплевывают, чернят, не доверяют его чудесам.
Радуются тихо, когда ангел заражается грязью от местных, вот, говорят, видимо так себе ангелок то, слабенький. И небось не зря его сюда скинули то, значит не так что то с ним. А ангел начинает хереть, покрываться серыми пятнами, кашляет кровью, выплевывает перья свои вместе с силой, мутнеет взглядом. К нему начинают тянуться, сочувствовать, помогать и поддерживать. Чо уж, совсем как наш. Ангел травится еще больше от еды местных, перестает видеть, чувствовать запахи, почти умирает, ходит как не живой. А как помрет - так что ж, святым новым в церковь намалюют и повесят.
- Страшно. - он закрывает глаза, потом смотрит с печалью - они меня женить хотели. Думали что я не серьезно, или что их стесняюсь, или что обидеть хочу. А мне зачем?
- Да я тоже от женитьбы бегаю, понимаю. - поправляю на плечах кафтан - и не ем порой ничего кроме рыбьего смеха, сплю неделями, уезжаю куда нибудь к черту на рога, не разговариваю ни с кем месяцами. - потом усмехаюсь - Ну не к черту, шучу.
- Шутишь, и при этом не шутишь. Кто ты?
- Не знаю, человек? Барин вот здесь.
- Когда ничем иным не занят?
- Можно и так сказать.
Смотрим друг на друга, потом он пожимает плечами и волосы как будто золотыми кольцами вьются, а кожа светится.
- Это меня тоже удивило. Что они спрашивают. Как меня зовут, откуда я, чей буду, кто по ремеслу.
- Оценивают, насколько ты опасен. Как звери.
- Так люди же.
Я хмыкаю.
- И ты среди них. А рядом с тобой по другому, спокойно, и дома тихо, падалью не пахнет, свежо как на озере в котором облака плывут. Вопросов не спрашиваешь.
Стало мне отчего то одиноко, милый мой друг, Натан свет Николаевич, грустно, потянуло холодом по нутру. Ощутил я себя кем - то вроде этого ссыльного ангела. Жить по людски не живу, не жру, не прикасаюсь к местным женщинам, одергиваю руки от попыток дотронутся, тошно мне от жизни в быту, от определенности и тихого семейного угасания. Смерть мне от такой жизни.
Приехали б вы что ли, наведались, ангел этот у меня пока живет, ему дальше поместья выходить в ближайшие пол года никак нельзя, сгорит что тот упырь от святой земли и ладана. Распили бы змеиной крови напополам с живицей, поговорили о том, как там на небесах, сыграли бы в новую игру на костях, с Японии привезенной. От нее, говорят, мятежные души неприкаянные успокаивпются. А мне того и надо.


Рецензии