Ванька

Это был приговор.

Приговор вынесен и обжалованию не подлежит…

Да и у кого обжаловать?.. У Господа Бога?

Он, конечно, милосерден и всемогущ, но если таков его божественный замысел,
то, что мне может дать апелляция к нему? Облегчение? Смирение? Терпение?
Вполне возможно…

Но детей у меня уже не будет! Никогда!

Мой маленький сыночек… Я так долго ждала тебя… Пять лет я бегала по
больницам. Обследовалась, лечилась. Процедуры, анализы, таблетки, молитвы,
слезы… И эти терзающие душу, постоянно повторяющиеся разговоры с твоим
папой - «дорогая, нам пора завести ребенка». На утро подушку хоть выжимай…
Молодые мамочки в парке шарахались от моего безумного взгляда на их
розовых смеющихся, капризничающих, пачкающихся карапузиков, смешно
ковыляющих по аллеям с совочками в руках…

Мой малыш… Как же Господь допустил такое? Почему он позволил тебе
умереть раньше, чем родиться? Умереть внутри меня тогда, когда я была так
счастлива? Когда уже вот-вот, совсем скоро я смогла бы увидеть твои крошечные
ручки, твое красное припухшее личико, и услышать твой пронзительный голос,
возвестивший миру – «Я родился!»?

Я ведь так молилась…

Когда тест на беременность оказался положительным, я готова была бегать по
потолку от счастья! Но уже через несколько минут я ощутила себя драгоценным
сосудом, несущим в себе самое ценное, что может быть сотворено Богом во
Вселенной – ЖИЗНЬ! Я так старалась не расплескать…

«У вас будет мальчик», - сказала милая светловолосая женщина-врач на УЗИ. У
меня будет мальчик! Я чуть не бросилась целовать эту женщину. Мне тогда все
казались милыми. Весь мир был для меня чарующим волшебным сном, где все
прекрасно и все прекрасны. И не было никакого предчувствия …

Я называла Сережу «папой». Он - любимый и родной муж, добрый и ласковый,
подаривший мне это замечательно состояние – беременность, был самым лучшим
человеком на свете. Он был – ПАПОЙ НАШЕГО СЫНА!

Еще один близкий и родной мой человек, который в этот момент был так же
счастлив, как я – это моя мама. Она сказала мне, что рожать – это все-таки очень
больно, но, что я должна потерпеть, а она будет рядом.

Что такое эта боль, по сравнению с тем, что мне виделось в грезах? Что такое эта
боль, по сравнению с тем, что случилось потом…

Меня везли на каталке по длинному узкому коридору. Перед глазами
проплывали длинные белые полосы света. Иногда они гасли, и мое тело скручивала
невыносимая боль. Потом снова появлялись, и боль отпускала. Это длилось
бесконечно долго. Пока я не провалилась в плотное белое облако. Оно было
настолько плотным, что было трудно дышать. Ощущение тела пропало, словно
душа моя из него выскочила при очередных схватках. Где-то за пределами этого
облака бурлила тревога, а до меня доносились лишь приглушенные голоса.

- Тужься!... Тужься!...
- Нет, не так!.. Расслабься!
- Не идет…
- Тихо… Тихо…
               
«Что происходит?» Я попробовала вернуться и посмотреть. На минуту яркий
свет резанул глаза, и я почувствовала, как горит опухшее от натуги и слез лицо. В
этот момент дикая невыносимая боль стала рвать мое лоно, и я закричала не своим
голосом:

- Ма-а-а-а-ма!...
- Держите ее, держите…
И опять я погрузилась в белую давящую мглу…
- … ножками…
-… дыхания нет…
- Матка… не сокращается…
-… реанимацию…
- … окситоцина…
- …крови… не успеем… вторая положительная…

«Что со мной?.. Где мой ребенок…»

Кто-то шлепал меня ладонями по лицу. Я открыла глаза и увидела над собой
белую женщину.

- Очнись-ка, - она сунула мне под нос ватку пропитанную чем-то едким. Это –
нашатырь. В голове резко прояснилось. И я поняла, что меня снова куда-то везут. Я
догадалась, что случилось что-то страшное, и слезы хлынули, потекли по щекам.
- Куда вы меня?
- В операционную, деточка…
- Что происходит?
- Кровотечение у тебя… остановить не могут…
- Господи, нет… только не это… только не это… Что с моим сыном?... Где он?
- Все. Приехали.

В операционной было так холодно, что меня сразу затрясло. Меня переложили с
каталки на стол под солнечные круги ярких ламп, и надели маску…
Я лежала внутри ледяного дома. Его высокие стены были выложены из
аккуратных крупных ледяных кирпичей. Лед был прозрачным, и в каждой его
трещинке, в каждой грани играли-переливались солнечные лучи. Само солнце
огромное и жгуче холодное нависало надо мной. Вокруг меня в странном
медленном танце двигались существа в белых скафандрах, за стеклянными
вставками на шлемах не было видно их лиц…

Снова кто-то бил меня по лицу и кричал: «дыши!», «дыши!», на этот раз мужским
голосом. Из горла вытащили какую-то трубку. Мои глаза были закрыты и веки
тяжелы, словно свинцовые, - не поднять. Я чувствовала свои руки, но не могла
ими пошевелить. Я чувствовала свою грудь, но не могла вдохнуть. Мне казалось,
что я выдыхаю долго-долго-долго… нужен был воздух… но был только выдох-
выдох-выдох до какой-то критической точки. Еще миг, мелькнуло в голове, и
возврата не будет. И тут, наконец, с хрипом, раздирая горло, воздух пошел в
меня…

Меня снова затрясло.

Кто-то накрыл меня одеялами. Рядом поставили обогреватель. И, медленно
согреваясь, я уснула.

В холле роддома было холодно и пусто. Сережа стоял один у окна спиной ко
мне и курил. Мимо шла уборщица с ведром и шваброй. «Не курите здесь. Неужели
не понятно. Идите вон на улицу и курите себе там, сколько влезет» - проворчала
она и прошаркала дальше. За окном был пасмурный мартовский день…

Я, осунувшаяся, с темными кругами под глазами, опустошенная спускалась к
нему по лестнице со второго этажа, где находилось послеродовое отделение. В
одной руке я несла сумку с грязным бельем, другой держалась за живот, в котором
при каждом шаге эхом отзывалась тупая боль.

Когда я оказалась внизу, муж оглянулся и увидел меня. Несколько секунд мы
стояли вот так, глядя друг на друга и думая, каждый о своем. Потом стали
сближаться.

В центре холла мы встретились, обнялись и долго молчали так, переживая свое
горе. Потом Сережа сказал:

- Вот отдохнешь, подлечишься, и мы снова попробуем…

Он еще не знал, что перед выпиской хирург, оперировавший меня, вынес мне
приговор…

- Сережа… Я больше НИКОГДА не смогу родить ребенка…
- Ну, что за пессимизм? Ты еще молодая… еще вся жизнь впереди…
- Только не у меня. Моя жизнь кончилась…
- Пойдем домой, а?
- Ты не понимаешь! Мне сделали операцию! Они не смогли остановить кровь…

Теперь я на сто процентов БЕСПЛОДНА! Лучше б они дали мне умереть… лучше
б они дали мне умереть вместе с сыном…

- Что ты! А как же я? Я бы тогда остался совсем один. А так – нас с тобой двое.
Ты и я. Мы семья. А ребенка… ребенка мы можем усыновить.

Говорят, что более 80% женщин переживают послеродовую депрессию, разной
степени тяжести. Но депрессия, поглотившая меня, была другого рода. Не знаю,
как это описывается в книгах по психологии. Но это было похоже на страдания по
умершему очень близкому человеку, когда, осознав, что его больше нет,
понимаешь, что твоя жизнь БЕЗ НЕГО НЕ ИМЕЕТ СМЫСЛА. Проще говоря, моя
душа, как будто окаменела, умерла вместе с моим единственным ребенком, вместе
с надеждой на чудо, а я еще по инерции продолжала жить, ходить на работу,
готовить еду, мыть посуду, выполнять супружеские обязанности, но все это –
машинально, без чувств, без мыслей. Так стали тянуться годы…

Вечером позвонила Маринка. Школьная подруга. Мы не виделись с ней давно,
примерно лет восемь. Сразу после школы она с родителями эмигрировала в
Германию. Но, видно там что-то не сложилось, и она вернулась. С сыном. А вчера
мы встретились с ней у магазина, и долго не могли расстаться. Эта встреча
всколыхнула во мне добрые воспоминания детства и юности. Разговаривали
взахлеб. Столько всего случилось, пока мы не виделись. Стоял чудесный июньский
день. Даже появилось предчувствие чего-то нового…

Теперь вот звонит.
- Да, Марина. Я слушаю.
- Ты, прости, Рит. Я же тебе вчера не сказала.
- Что?
- Я работаю в Доме Малютки. На улице Рокоссовского.
Меня обдало жаром.
Что это? Не иначе – рукой Божьей пишется… Больше двух лет ведь уже прошло
с той мартовской ночи. А рана свежая – словно вчера все случилось…
- Рита, ты слышишь меня?
- Да.
- Слушай. Я сегодня на смене, на сутках. Если хочешь, можешь прийти, я покажу
тебе наших деток.
- Я приду. Обязательно. Я буду у тебя через час.
- Тапки возьми. Я встречу тебя у главного входа. Ну, пока. Целую.
- Пока…
Я увидела в зеркале себя и испугалась.
- Что у тебя с лицом? – спросил Сергей.
- Ничего, - попыталась я улыбнуться, - а что? Что-то не так?
- Н-незнаю. Выражение какое-то странное. Кто звонил?
- Маринка, школьная подруга. Мы не виделись с выпускного. Она вернулась из
Германии. Зовет. Я схожу к ней. Тут не далеко.
- Мне с тобой?
- Как хочешь…
- Тогда я останусь, а то тут фильм будет… давно хотел посмотреть…
- Дело твое…

Я шла по летней улице почти бегом. Впервые за последние два года моя душа
ожила и затрепетала. Мысли разные, противоречивые слетелись на мою бедную
голову, словно стая ворон, и клевали меня, клевали…
Марина провела меня сразу в детскую спальню. Сказала:

- Мы уже накормили их и уложили. Спать им положено рано. И вставать тоже. Я
свет включать не буду. Вообще-то сюда посторонних пускать нельзя. Только с
разрешения отдела усыновления.

- Я долго не задержусь. Я быстренько, - сказала я полушепотом.

Комната, была очень просторная с высокими потолками и большими окнами.
Было начало лета и поэтому, несмотря на то, что солнце уже село, в спальне было
достаточно светло. Здесь было чисто, и витал особый, ни с чем не сравнимый запах
детской кожи и молока. Около тридцати малышовых кроваток с решетчатыми
стенками стояло посреди комнаты. Кроватки стояли парами, придвинутые друг к
дружке одной из стенок, в три ряда. Общая стенка между кроватками была
завешана простынкой. Я тихо подходила к каждой и заглядывала внутрь. Марина
шла следом.

Первая оказалась пустой.

- Здесь был мальчик, Вова Егоров. Его на днях увезла американская семья, -
пояснила Марина, - иностранцы, которые хотят усыновить малыша, присылают в
наш детский дом очень много подарков – игрушки, одежду…
- А наши… русские усыновляют?
- Очень редко. На моей практике, за год всего двоих взяли. Да и не мудрено. У
них за границей, говорят, на пособие, что дается на одного усыновленного ребенка,
можно всей семьей прожить, а еще льготы всякие. А у нас что? Еще тем, кто опеку
берет – платят какие-то копейки. Только таких крох под опеку не дают - строго на
усыновление. А усыновителям совсем ничего не положено. Считайте, что вы его
родили. Вот и кувыркаются они, как и обычные семьи – нигде никаких уступок.
Даже место в детском саду не гарантировано. Может это и правильно. Настоящая
проверка их чувствам. Только многие ее не выдерживают и возвращают детей
обратно.

Все детки спали. Я глядела во все глаза на крошечные комочки, сладко сопящие,
не понимающие пока своей обделенности, и щемящее чувство тоски и жалости
томило душу.

- Да и контингент-то теперь какой, - тихо продолжала Марина, - нормальных
сирот сейчас практически нет. Все - сироты при живых родителях. А их папки и
мамки – алкоголики, тунеядцы и наркоманы – освободившись от бремени одного
чада, тут же стряпают следующего. Поэтому их детей в наши нормальные семьи
брать не решаются.

- А почему иностранцы берут?
- У них менталитет другой. Они настоящим живут. Решают проблемы по мере их
поступления. Для этого у них масса всевозможных инстанций создано. А
большинство русских живет либо будущим, либо прошлым. Каково это знать
заранее, что человек, в которого ты вложишь силы, душу, и средства, причем не
малые, вырастет и станет скорей всего наркоманом, и начнет вещи из дома
воровать? Невыносимо жить с этим. А при таком отношении государства к этим
семьям, и родителей к ребенку - именно так и будет…

Когда я шла сюда, мне почему-то казалось, что сердце должно подсказать,
екнуть или забиться чаще, когда я увижу СВОЕГО ребенка. Но почему-то этого не
произошло. Все ребятишки были трогательно милые, беззащитные, одинокие в
своем огромном «коллективе». Всех было жалко…

- Господи, - сказала я чуть слышно, - ну почему женщине так сильно любящей
детей, так сильно желающей их иметь - это не дано. А тем, кому дано – дети не
нужны? Где справедливость?

- Вопрос риторический…, - сказала Марина.
- Марина, а можно я еще раз приду? Когда они спать не будут?
- Я попробую это устроить. Я позвоню тебе.
- Хорошо…
Когда мы вышли из спальни и пошли по узкому длинному коридору, я заметила
еще одну комнату, дверь в которую была открыта. Из коридора было видно, что
там тоже стоят кроватки, только не много – три или четыре.
- Что там? – спросила я у подруги.
- Изолятор. Там сейчас детки, которых на днях из больницы привезли. Одного
мальчика в мусорном контейнере бабка какая-то нашла. Другого родила девчонка
пятнадцатилетняя, и даже отказ на него не написала - исчезла на следующий день
после родов. А еще девочка с синдромом наркотической ломки. Ее мамашка
прямо под кайфом родила.
- Боже мой…
Один из этих малышей не спал. Он лежал молча, сучил ножками и таращил на
меня свои темно-карие глазенки.
- Опять не спишь? – склонилась над ним Марина, - Упрудился и балдеешь, да?
Это Миша Титов. Ему три месяца. Это его родила пятнадцатилетняя.
Марина достала ребенка из кроватки, чтобы сменить ползунки.
- А можно я? – попросила я Марину.
- Пожалуйста…
- Знаешь, он не похож на Мишу. Ему больше подошло бы имя Ваня. Ванька.
Ванечка…
- Почему?
- Не знаю…
Мои руки надолго сохранили это ощущение и запах… Ванька…
- Маргарита, чужой ребенок в семье – инородное тело, - сказала Вера, Сережина
сестра. Она была старше меня намного, и у нее имелся богатый жизненный опыт,
видимо, позволявший выносить ей такие суждения, хотя детей у нее не было
никаких, ни своих, ни чужих.
- Да, брось ты… иногда свой – как инородное тело. Вон соседа нашего взять. Не
работает, врет все время, деньги занимает, подо что непонятно, а родители потом
краснеют и расплачиваются, - возразила я.
- Свой – это другое.
- Тебе-то откуда это знать?

Вера промолчала. Но я все же заметила, что она обиделась. У любой женщины,
даже если она вполне успешна, довольна своей жизнью и бравирует тем, что детей
она не любит и не хочет их иметь, у любой есть в душе уголок, место,
предназначенное для ребенка. И если этот уголок пустует, она не может считать,
что состоялась как ЖЕНЩИНА.

В моей душе этот уголок занял Ванечка.

Марина позвонила через два дня.

- Рит, ну что ты решила?
- Я не знаю… Я думаю, как сказать об этом Сергею…
- Думай быстрее. На Титова пришел запрос из Америки. Если вы обратитесь в
отдел усыновления в ближайшие день-два, то успеете. Русским семьям должны
отдавать преимущество.
Сережа был недоволен тем, что я ходила в детский дом одна, что выбрала
ребенка сама, и даже имя мальчику дала без его ведома, а теперь навязываю то, к
чему он в принципе еще не готов.
- Но ты же обещал мне в роддоме, помнишь?
- Помню. Но, давай подождем еще немного, - говорил он.
- Если мы будем ждать, Ваньку отправят в Америку.
- Ну что ты в него вцепилась? Что там других детей мало?
- Других много, а Ванька один! – в отчаянии крикнула я.

Оказалось, что он (Титов Михаил Васильевич) родился второго марта. В тот
день, когда у меня родился мертвый мальчик. В тот же самый день! Только спустя
два года...

Я готова была на все, вплоть до того, чтобы развестись с мужем, и усыновить
этого мальчика как мать-одиночка. Сергей, видимо, это понял и сдался.

- Собирай документы…

Где-то на полдороги оформление документов застопорилось. Так как
биологическая мать не отказалась от ребенка, ее должны были лишить
родительских прав через суд. На это понадобилось несколько месяцев. С нашими
медицинскими справками не было проблем – мы оба были здоровы. А вот справки
о зарплате с места работы и характеристики взять было негде – и я и Сергей
работали, что называется «на себя». Он - в строительстве, я – в торговле. Были и
еще кое-какие трудности.

Я так переживала, что перестала есть и спать. Мне казалось, что ничего у нас не
получится. Что, не дождавшись нас, Ваньку отдадут американцам…

Однажды, выбившись из сил, набегавшись по кабинетам, я прилегла днем дома
на диване и, задумавшись, задремала. И вдруг ясно почувствовала, что иду… Иду
по длинному узкому коридору, выстеленному ярко-красной ковровой дорожкой, по
очень знакомому коридору… Дома Ребенка. Я была здесь уже не раз, поэтому
знаю, что в конце коридора будет дверь, за которой - много детских кроваток, и в
одной из них лежит мой маленький сын. Он ждет меня. «Я уже иду, малыш», -
думаю я, и стараюсь идти быстрей. Вот уже дверь совсем близко. И вдруг, она
сама открывается, и я вижу залитую светом комнату. На пороге стоит шестилетний
мальчик. В его русых волосах запуталось солнце. Он прижимает к груди большого
игрушечного мишку и смотрит на меня с укором: «Мама? Где ты была так долго?»

Наконец настал тот день, когда с решением суда на руках мы поехали в детский
дом. Была середина осени. Золотая середина. Воздух был прозрачен и чист.
Листья с деревьев уже почти все облетели, и потому город выглядел просторным и
светлым.

Сережа сидел за рулем нашей «девятки». Он был спокоен. Или делал вид.
Я же волновалась, как никогда. Даже в день свадьбы не билось у меня так сердце,
и не горела душа нетерпением: вот сейчас, сейчас этот случится. Дома нас ждала
моя мама. Я боялась, что она станет меня отговаривать, и поэтому сообщила ей о
прибавлении в нашей семье, когда суд по усыновлению уже состоялся. К моему
удивлению она очень обрадовалась. И вот пришла знакомиться с внуком, которому
в то время шел уже седьмой месяц.

Все! Теперь он больше никакой не Титов! Рыбаков он – Иван Сергеевич! Наш
сын Ванька! Ванечка!

«Ну что ты все время кричишь? – думала я, с раздражением глядя на орущего вот
уже полчаса ребенка, - Как тебя понять? Что тебе надо?»

Вошел Сережа. Детская комната, которую мы вместе с ним оборудовали в
ожидании положительного решения суда,
теперь наполнилась звонким,
переходящим порой в визг ревом годовалого Ваньки. Я держала его на руках, но
чем больше я старалась его успокоить, тем громче он кричал.

- Что с ним опять такое? – спросил он, - Уже спать пора, а я никак не могу смету
«подбить».
- Не знаю. Может, заболел, - неуверенно предположила я, - температуры нет, я
проверяла.
- Может он мокрый?
- Я только сменила ему памперс.
- А ты его кормила?
- Полтарелки каши и бутылку молока… Полтора часа назад…
- Давай на всякий случай вызовем врача?
- Давай.

Врач «скорой помощи» осмотрел малыша и сказал:

- Терпите, родители. У вашего сына плохое настроение. У него зубки режутся.
- Я больше так не могу, – устало сказал Сергей, когда доктор ушел, а Ванька
наконец заснул, изрядно потрепав всем нервы, - я не могу сосредоточиться на
работе. Я не высыпаюсь. Все эти пять месяцев. Я практически забыл, когда в
последний раз мы с тобой делали ЭТО. Ты все время находишь какие-то предлоги:
то устала, то голова болит, то Ванька не спит…. ты стала какая-то чужая… как
этот ребенок. Я хочу уйти…
- Если ты думаешь, что это выход из положения – я не стану тебя держать, -
сказала я мужу, - может быть нам всем так будет легче.
- Деньги я буду вам присылать. Нуждаться вы ни в чем не будете.
- И куда ты пойдешь? – спросила я, преодолевая душившие меня слезы.
- Поживу пока у Димки Сиротина. Его жена на год уехала во Францию.
- Целый год будешь жить?
- Как получится…
- Тогда уходи сейчас, ладно? – сказала я, изо всех сил стараясь не разрыдаться
при нем, - Не заставляй меня мучится в ожидании…

Сергей молча собрал свои вещи и ушел в ненастную мартовскую ночь…
Когда за ним закрылась дверь, я дала волю чувствам - упала на нашу с ним
кровать и стала рыдать, отчаянно колотя кулаками подушки. Я пыталась
освободиться от тяжкого груза новых испытаний навалившихся на меня. Неужели
я потеряла навсегда человека, который мне так дорог? Сколько в этом моей вины?
Что я сделала не правильно? Как мне растить ребенка без отца? Может быть, мне
вообще не стоило настаивать на усыновлении, к которому Сергей не был готов?
Может, права была его сестра, когда отговаривала меня? Как жить теперь? Что
делать?

Мама сразу переехала ко мне. Она, как большинство пожилых людей, была очень
мудрым человеком. С самого первого дня, когда мы только привезли Ваньку
домой, она крепко и безусловно, как могут только настоящие бабушки, полюбила
его. В ней было столько нежности и терпения, что я порой удивлялась.

- Тебе нужно устроится на работу, - сказала она, - чтобы выходить в люди,
общаться, ты ведь еще молодая. Нельзя запирать себя в четырех стенах, ведь
жизнь так коротка.
- А куда я дену Ваньку?
- С внуком буду сидеть я. Уйду с работы - хватит мне и пенсии.
- Давай я сначала устрою его в детский сад.
- Ну, что ты, он же совсем маленький еще…
- Ну, хорошо. Я попробую.

И я попробовала.

Мама оказалась права. Я словно почувствовала почву под ногами. Я увидела
людей, с их трудностями, проблемами и радостями. И поняла, что я не одинока в
своем одиночестве. Я снова стала благодаря своему заработку позволять себе
маленькие женские слабости – одеваться со вкусом, покупать косметику хорошего
качества, ходить иногда с друзьями по работе на дружеские вечеринки. Деньги,
которые регулярно присылал Сережа,  я стала откладывать. Жизнь – штука
сложная, может когда-нибудь пригодятся.

Сергей звонил несколько раз. Сухо спрашивал - все ли здоровы. Я отвечала, что
у нас все нормально, что скучаем и ждем его. А он молча вешал трубку.

Ванечка, благодаря бабушкиной заботе, стал спокойным, веселым, розовощеким,
пухленьким очаровательным мальчуганом. Только находясь в течение дня в
вдалеке от него, я стала реально осознавать, что У МЕНЯ ЕСТЬ СЫН, что он ждет
меня дома. И летела домой, как на крыльях.

Может быть благодаря маме, может потому, что время пришло, я научилась
понимать Ваньку с одного жеста, а он научился понимать меня по интонации
голоса, по выражению лица. Я стала замечать все оттенки его настроения и поняла,
как это прекрасно – ВИДЕТЬ, КАК РАСТЕТ РЕБЕНОК. Как это хорошо, когда в
разговоре коллег «а знаешь, что мой сорванец вчера натворил?», ты можешь
участвовать полноправно.

И еще я поняла одну вещь… Когда Вера говорила, что «чужой ребенок в семье –
инородное тело», она была права. Пока ты чувствуешь, думаешь и считаешь, пусть
даже подсознательно, что живущий рядом с тобой ребенок – чужой (а это может
случиться и с родным ребенком, к сожалению), он действительно – инородное
тело. Но когда ты, где-то там, на высшем уровне, признаешь его СВОИМ, он
врастает в тебя, становится твоей частью, твоим продолжением.

Как жаль, что Сережа не чувствует это так, как я…

Однажды я, как обычно, в семь часов вечера пришла домой, и не услышала
Ванькиного радостного возгласа, и не увидела самого его, весело балакающего на
своем «китайском» языке полуторагодовалого малыша. Сердце мое испуганно
сжалось.

Я вошла в детскую и увидела, что Ваня спит. На улице стоял чудесный
сентябрьский вечер, и я, когда шла с работы, надеялась с ним погулять. Но мама
так встревожено смотрела на спящего ребенка, что мне стало не по себе…

- Днем у него поднялась температура, - сказала она, - достаточно высокая. Я дала
ему парацетамол. Температура спала буквально на час, а потом поднялась снова…
- Надо вызвать скорую. Почему ты мне не позвонила?
- Не хотела волновать раньше времени. Я вызывала врача из поликлиники. Она
сказала, что, возможно, это «на зубки», велела обтирать уксусом, давать
жаропонижающие - через четыре часа…
- А он не показывал, где у него болит?
- Нет. Он стал вялый какой-то, как плетешок, но на «ваву» не жаловался.
Я вызвала «скорую помощь».
Машина пришла достаточно быстро и пожилой доктор, осторожно осмотрев
Ванечку, покачал головой и сказал:
- Собирайтесь в больницу.
- Скажите, что с ним? – спросила я.
- Точно можно будет сказать только после более тщательного обследования. А
пока – подозрение на аппендицит.
- Аппендицит? У такой крохи?
- Бывает… Спускайтесь. Я жду вас в машине.
Давясь слезами, я заворачивала горячего Ваньку в одеяло. «Маленький мой…
Такой беспомощный… Что ж ты так горишь-то весь?» Малыш бесшумно шевелил
губами…

Мама поехала с нами.

В машине «скорой помощи» я все время прижимала ребенка к себе, прикасалась
своей щекой к его пылающей щечке, стараясь по ощущениям понять - снижается
температура хоть сколько-нибудь или наоборот поднимается. Иногда мне казалось,
что ему становится лучше, а иногда я чувствовала, как страх парализует мои
мышцы – а вдруг Ванька умрет? Как я буду жить после этого? Нет! Нет! Нельзя об
этом думать, чтобы беду не накликать. Он поправится… Обязательно поправится.
Он мне нужен! Мой сыночек! Я люблю его больше всего на свете!

Первые четыре часа мы с малышом провели в приемной палате, пока у Ванечки
брали анализы, пока его осматривали врачи. Мне казалось безумием терять столько
времени, когда жизнь ребенка висит на волоске. Я металась по палате, как раненая
тигрица, иногда подходя к кроватке, на которой лежал такой не похожий на себя
Ванька, и, проверяя, дышит ли он еще. В один такой момент мне показалось, что
дыхания нет… Скованная этой мыслью, я минуту стояла в оцепенении. И вдруг он
пошевелился и чуть слышно пробормотал: «Па…». Это означало – «спать». Я
вздохнула: живой.

За стеной приемной комнаты что-то загремело, и в палату заглянула медсестра.

- Я там каталочку привезла. Раздевайте ребенка и кладите на нее.
Я сняла с малыша маечку и штанишки. Ванька был совсем «вареный». Я вынесла
его и положила на каталку. Медсестра накрыла маленькое голенькое безжизненное
тельце Ванечки, и повезла его от меня куда-то.

Какая-то женщина в белом больничном костюме подошла ко мне и позвала за
собой.

- Подпишите вот эти документы, - сказала она, когда мы вошли в большой
кабинет.
- Что это? – машинально спросила я.
- Согласие на операцию. У вашего ребенка аппендицит. Лапароскопическая
операция более щадящая, будет вам стоить пять тысяч рублей. Полостная -
бесплатно.
- Пожалуйста. Сделайте все как можно лучше. Я заплачу любые деньги.
Потом я вышла в коридор.

В коридоре висели большие настенные часы. Они показывали полночь. Под
часами на скамейке, спрятав лицо в ладони, сидела мама… Я подошла, и тихо
села рядом…

Очнулась я оттого, что кто-то трогал меня за плечо.

- Мамаша…

Я открыла заплывшие от слез глаза и увидела доктора, который в приемной
палате осматривал Ваньку. Ванька! Сон слетел с меня, как жухлый лист.

- Тихо. Тихо. Не волнуйтесь так. С вашим мальчиком все в порядке. Ему
пришлось сделать полостную операцию. Все прошло успешно. Сегодня он еще
побудет в реанимации. А завтра, если будет все нормально, его переведут в
обычную палату. И тогда вы сможете быть с ним. А сейчас идите домой и
отдохните.

- Спасибо…

Врач ушел, а я взглянула на часы. Восемь. Шесть часов я провела в ожидании
известий о сыночке и все время плакала. А потом сон все-таки сморил меня. Но где
же мама?

Она появилась через пять минут с пакетом кефира в руках.

- Мама, где ты была?
- Я принесла тебе поесть.
- Ну, что ты… Не нужно было… Сейчас подходил доктор. С Ванечкой вроде все
в порядке. Завтра мне разрешат остаться с ним.
- Слава тебе, Господи! Ну… тогда сейчас домой?

Через четырнадцать дней Ваню выписали. Стоял чудесный сентябрьский день,
совсем по-летнему теплый и солнечный. Мама приехала за нами на такси. Когда
мы вышли из здания больницы, я увидела невдалеке знакомую машину, а возле
нее… Сережу.

Он топтался в стороне, не решаясь подойти.

Тогда подошла я, держа на руках повеселевшего Ваньку.

- Привет.
- Рита… Прости… Я только потом, когда ушел, понял, как без вас плохо… Но
не знал, как вернуться…

«А как нам без тебя было плохо!» – подумала я, чувствуя, как где-то из глубины
души поднимается гнев. Первым порывом было желание высказать ему все, что
наболело. Но потом я подумала: а какой в этом смысл? Разве стоит «перетирать»
прошлое или боятся будущего, когда здесь, вот оно такое счастливое настоящее?
Когда рядом любимые люди, когда они живы-здоровы…

Тут Ванька сказал: «папа», и протянул Сергею ручку.

- Он тебя узнал, - улыбнулась я мужу.

Сережа взял на руки нашего сына.

И мама отпустила такси…

2005 г.