Рарзские старики

РАРЗСКИЕ СТАРИКИ

За годы журналистской деятельности мне довелось встречаться с разными писателями, учеными, деятелями культуры. Одни приносили в редакции газет и журналов рукописи своих статей, у других мне приходилось брать интервью. Таким образом, я познакомился и с известным востоковедом Камолом Айни.
Нам, журналистам, импонировали его широкая эрудиция, интеллигентность, аристократические манеры. Обладая редкой памятью и выразительной речью, он, кажется, мог часами живо и энергично описывать события давно минувших лет, приводя малоизвестные факты и любопытные штрихи из жизни своего отца - устода Айни, а также других исторических личностей, с коими в разные годы его сводила судьба.
Узнав о том, что мои корни происходят из Рарза, горного селения в верховьях Зеравшана, он был приятно удивлен. Оказывается, ему много раз доводилось бывать там, гостить у своих друзей. Дело в том, что в свое время один рарзец по имени Сангин находился в Самарканде на службе у Садриддина Айни, вел хозяйственные дела писателя.
Знавший его с детства, Камол Айни сохранил свое уважение к дяде Сангину до конца жизни этого славного человека. К нему и ездил он в Рарз. Через какое-то время, при очередной нашей встрече, Камол Айни вытащил из своего объемистого портфеля фотографию и бережно протянул мне. На ней он был запечатлен в окружении седобородых старцев.
- Узнаешь своих земляков? - спросил Камол Айни.
- Это рарзские старики. Правда, в живых уже, кажется, никого не осталось.
С группового любительского снимка тридцатилетней давности на меня смотрели много повидавшие на своем долгом веку люди, с типично таджикскими лицами, словно высеченными из гранита. Такие на вид простые, эти горцы, закаленные в условиях сурового климата, излучали спокойствие, мудрость и надежность.
Однако сколько я ни всматривался, в тот день толком так и не узнал никого на фотографии. Это объясняется тем, что появился на свет и вырос я на юге нашей страны, а в Рарз в детские годы вместе с родителями приезжал лишь во время школьных каникул. И лишь повзрослев, я стал ближе узнавать своих земляков - рарзцев, по разным поводом встречаясь с ними. Много интересного мне довелось услышать и о рарзских стариках. Хорошо помню, как отец с большим уважением произносил имя Эшонхона, в свою бытность одного из самых почтенных и образованных людей в верховьях Зеравшана, умершего в середине 60-х годов прошлого столетия. Он приходился двоюродным братом знаменитому таджикскому поэту Накибхону Тугралу, ставшему жертвой навета врагов в1919 году.
Между прочим, Эшонхона тоже могла постичь подобная участь, когда в 30-х годах повсеместно подвергались репрессиям муллы, да и просто люди, умеющие читать и писать или хранящие у себя дома книги на арабской графике. Так, например, поплатился жизнью Миробид Абдура;мон Ниязи, один из первых учителей в Рарзе, большой любитель изящной словесности. Год в тюрьме отсидел и Эшонхон. От неминуемой гибели его спас счастливый случай, которому он был обязан своей широкой натуре, гостеприимству и предусмотрительности.
Еще задолго до того, как был арестован Эшонхон, в Рарзе появились несколько русских человек, представившихся как лесничие. У Эшонхона была большая гостиная, и он принял их у себя, оказывая пришельцам, как велит  того закон гостеприимства, все знаки внимания. Эшонхон в свое время учился в медресе Самарканда и Бухары, хорошо разбирался в людях и знал о переменах, происходящих в мире. Постепенно он стал догадываться, что его гости под видом лесничих изучают местность, её особенности, состояние дорог и мостов. Это было не случайно. Не в пример другим регионам края, в верховьях Зеравшана, в Матче, долго не хотели принимать новую власть. Кругом орудовали басмачи, и поэтому Красная армия искала возможности для упрочения своих позиций, к чему с благосклонностью относилась бедная часть населения.
Короче, добродушный, примерно двухметрового роста здоровяк, каким был Эшонхон, пришелся по душе русским, и они на прощанье оставили ему заверенную печатью бумагу и наказали в случае необходимости предъявить ее представителям советской власти. Эшонхон вложил этот документ меж страниц фамильного Корана и вспомнил о нем уже, будучи заточенным в Ходжентскую тюрьму. И лишь после того, когда родственники разыскали заветную бумагу и передали в следственные органы, Эшонхон был освобожден. Как выяснилось, на бумаге было записано, что Эшонхон свободомыслящий человек, поддерживает советскую власть и может пользоваться абсолютным доверием.
Эшонхон прожил долгую жизнь, совершил много добрых  дел и оставил светлую память о себе. За свой век  он заключил сотни мусульманских браков, в том числе в 1952году и между моими родителями.
Один из сыновей Эшонхона - Исломхон стал крупным ученым, доктором сельскохозяйственных наук, профессором. Однажды Эшонхон приехал навестить его в Душанбе и у него дома познакомился с тогдашним министром народного образования Таджикистана Рустамбеком Юсуфбековым. Пораженный ученостью Эшонхона, его глубокими познаниями в области фикха - мусульманского богословия, коранических текстов, арабской грамматики и восточной поэзии, министр предложил ему работу в отделе рукописей Республиканской государственной библиотеки им. Фирдоуси, но тот вежливо отказался. Эшонхон чурался городской суеты и предпочитал жить в Рарзе.
Групповой снимок Рарзских стариков, очевидно сделанный по инициативе Камола Айни, навел меня на воспоминания, воскресил в памяти лица, характерные черты, образы людей, которых в Рарзе, да и не только, поминают все добрым именем.
Словно живой предстал перед моими глазами высокий, жилистый старик с красно-рыжей окладистой бородой - дядя Мухаммадназар. В молодости он, как и многие другие горцы, был мардикором - отходником в Самарканде, где и прошел свои университеты. Стал интересоваться политикой и приохотился читать газеты, в том числе и русские. Постепенно за ним закрепилась слава непоколебимого поборника социальной справедливости, и кое-кто, особенно руководители колхоза и сельсовета, побаивались дядю Мухаммадназара, остерегаясь его правдивого языка. Он знал  многое, этот несговорчивый рыжебородый старик, и все надежно хранил в своей цепкой памяти.
Как-то в местной газете вышел мой очерк, повествующий о подвиге командира отряда красноармейцев Якова Спуреле (Якоба Спуреулиса), латыша по национальности, много лет назад погибшего в этих краях от рук басмачей. Вскоре после этого дядя Мухамадназар передал через одного человека, чтобы я непременно зашел к нему. Оказывается, он, очевидец тех дальних событий, обнаружил в моей публикации некоторые неточности и намеревался прочитать мне лекцию на тему о гражданской войне в верховьях Зеравшана. Ослушаться столь почитаемого  человека я не мог, да и интересно было общатся  с ним, и потому уже через пару дней прибыл к нему в Рарз. Дядя Мухаммадназар сидел на небольшом топчане, водрузив на кончик носа круглые очки, и держа на расстоянии газету перед собой, с интересом читал. Таким он и запомнился мне.
Еще в детстве, приезжая к дедушке с бабушкой, я не раз обращал внимание на приветливого мужчину с залихватски закрученными седыми усами, с неизменным постоянством трусившего на ослике по извилистым улицам Рарза. Только потом я узнал о том, какая нелегкая судьба выпала на долю Насруллоходжи Баходурова, так звали этого человека. Участник Второй мировой войны, он получил тяжелое ранение осколком в шейный позвоночник, в результате чего ему парализовала ноги. Несмотря ни на что, дядя Насруллоходжа не пал ухом, а, вернувшись в Рарз, обзавелся семьей, стал работать библиотекарем сельсовета. Каждое утро в любую погоду домочадцы подсаживали его на осла, и  он ехал в центральную усадьбу, где сторож помогал ему спешиться и добраться до своего рабочего места. И так продолжалось более тридцати лет, до последних дней жизни этого несгибаемого и никогда не унывающего человека.
Вспоминается мне и Мухиддин Кориев, который так же, как и Нуриддин, приходился старшим братом моему дедушке Сайфиддину. В молодости он прослыл бесшабашным и отчаянным парнем, любившим покутить в кругу себе подобных друзей. После одного такого кутежа, а было это в Самарканде, мой родич стал участником уличной потасовки, где ему, пытавшемуся перехватить нож у своего обидчика, лезвием задело сухожилие на кисти руки, навсегда ее изувечив. Вместе с тем всем хорошо были известны честность и чувство ответственности, присущие дедушке Мухиддину.
Об этом свидетельствует и такой случай, о котором я не раз слышал от рарзских стариков. Мухиддин служил одно время старшим охранником на складах крупного самаркандского торговца мануфактурой, имевшего титул купца первой гильдии в России, бухарского еврея Абрама Калонтарова, больше известного в народе как Аброми Калам, Абрам-карандаш. Рослый и сильный, да еще и  наган за поясом, Мухиддин имел довольно внушительный вид. Как-то к Мухиддину во время отсутствия хозяина обратилась его жена и потребовала выдать ей какой-то товар, но неожиданно для себя получила отказ. Раздосадованная купчиха пригрозила пожаловаться на строптивого охранника, что она и сделала по возвращении мужа из дальней поездки. Но купец только рассмеялся и сказал: «Молодец, Паккос! Это я ему строго-настрого наказал  без моего ведома не отпускать никакой товар из складов, даже если этого попросит сам генерал-губернатор».      
Паккос было прозвище Мухиддина. В переводе на русский язык оно звучит примерно так: «Зараз», «Одним махом». А получил он  такое прозвище потому, что очень часто вставлял слова «паккос» свою речь. К примеру, если его просили о чем - то, он тутже отвечал: «Какой разговор,  паккос зделаем». Или же, если кто его допечет, он мог пригрозить пальцем здоровый руки: «Ну ты, смотри у меня, голову снесу, паккос снесу».
По этой причине даже тогда, когда Мухиддин  достиг преклонных годов, его именовали не иначе как Бобои Паккос-дедушка Паккос.   
Судьба не раз подвергала  Паккоса суровым испытаниям. В годы военного лихолетья пришла «похаронка» на старшего сына - Мирмухаммадамина, убитого в сражение с гитлеровскими оккупантами на украинской земле. Но не предполагал старик, что на закате жизни ему придется внести еще один, крайнее жестокий удар. Уже в зрелом возрасте скоропостижно скончался и другой сын, его опора и надежда Мирзокалон, механик, о котором говорили, что у него золотые руки. Дедушка Паккос после этого слег и охваченый безрадостными мыслями, вскоре покинул сей бренный мир.
Между прочем участником Второй мировой воны был не только Мирмухаммадамин, но также и его двоюродные братья – Нозим и Нарзи Одиловы, Камар Нуриддинов и мой отец, Сайдали Сайфиддинов. Нозим и Камар не вернулись с поля брани, а Нарзи Одил стал известным журналистом и в свое время редактировал  газеты  в Варзобском и Ленинском районах.
Когда думаешь о рарзских стариках, начинаешь постигать: самое большое преимущество, которое с годами обретает человек, это - жизненный опыт, мудрость. Они помогают различать оболочку и суть, то есть видеть вещи и людей такими, какими они являются в действительности, учат не ограничиваться той  реальностью, которая возникает перед нами, а понимать, что еще существует завтра, существует будущее.
Вероятно, поэтому, рарзские старики, несмотря на груз  прожитых лет, отличаются редким оптимизмом и очень горазды подтрунивать друг над  другом. Я всегда поражался образности их языка, неожиданным метафорическим высказываниям, которыми они пересыпают свою речь, полную юмора и легкой иронии. Но порой шутки у них переходят все границы, ибо седобородые остряки за словом в карман не лезут. И если, упаси Аллах, кому-либо из них на зубок попадется родной отец, кажется, и его не пожалеют. Тем не менее, чести наших стариков, они терпеливо сносят самые чувствительные шпильки от своих сверстников и не держат на них обиды, но при этом никогда  не упустят случая, чтобы достойно затем сквитаться.   
Коль скоро мы затронули эту тему, не могу удержатся от рассказа о двух закадычных друзьях – пересмешниках, покойных Хамро Фозиле и Шакире Косиме, чьи шутки и прибаутки в Рарзе давно стали притчей  во языцех.
К слову, Шакир Косим, в свое время бывший прокурор, хорошо пел и играл на дутаре. Уйдя на пенсию жил  в Душанбе. Как-то приехал он летом в Рарз и, узнав, что его друг Хамро заболел, решил его проведать. Хамро Фозил несказанно  обрадовался приходу своего старого доброго товарища, и они не один час провели за приятной беседой. Дядя Хамро угостил дорогого гостя пловом, душистым чаем и фруктами. Шакиру Косиму особенно пришлись по вкусу сочные плоды тутовника, росшего у дяди Хамро  на дворе. 
Все было бы хорошо, но чуть свет на другой день Шакир Косим опять явился к Хамро. Тот удивился, но виду не подал и, как подобает, тепло встретил гостя. Затем, как бы между прочим, заметил  что он уже почти здоров и не стоит больше тому утруждать себя визитами.
- Да я, честно сказать, тутовых ягод  пришел отведать, - делая вид, что не понимает намека, ответил Шакир Косим. - Они у тебя прямо во рту тают.
С этими словами он поближе придвинулся к достархану и с видимым удовольствием стал уплетать свеженабранные ягоды, пока не опорожнил целую миску.
Но когда и на третье утро  раздался стук в ворота и, открыв их, Хамро Фозил опять увидел Шакира Косима, он громко позвал внука и приказал ему принести топор.
- Кажется, пока мы не срубим тутовник, - пояснил дядя Хамро, - нам не будет спасу от Шакира.
Услышав это, Шакир  Косим, весело рассмеялся и, сделав шаг на встречу другу, обнял его.
Спустя некоторое время в Душанбе приехал Хамро Фозил и остановился у живущего в столице сына, но вскоре заскучал и отправился искать своего наперсника Шакира Косима. Тот встретил его с распростертыми объятиями. Но вот незадача, проходит день, второй, потом еще день, а Хамро Фозил, казалось, и не думает покидать гостеприимный дом. К тому же громкий храп его по ночам раздавался по всей квартире.
Не зная как быть, хозяин то и дело переглядываясь с женой, молча пожимал плечами. Затем, подумав, он  решил проучить Хамро.
Уже поздно вечером Шакир Косим велел внуку незаметно пройти в комнату, где крепким сном спал Хамро, и  ножницами отрезать ему один ус. Расчет его был прост: человек наконец поймет, что к чему, и оставит его в покое. Ну, а если обидится, то этот казус можно списать на шалости несмышленого внука.
Но разве так просто было провести дядю  Хамро?! Утром, глянув в зеркало и увидев себя, от неожиданности старик вначале остолбенел. Однако, сообразив, что это очередная  проделка Шакира, понимающе хмыкнул. 
- Как - же я теперь выйду на улицу? Сказал он, разводя руками. - Меня же просто обсмеют. Делать нечего, придется ждать, пока не отрастет куцый ус и не сравняется с другим.
Вечером того же дня Шакир Косим приказал внуку отрезать Хамро и второй ус. Утром, опять посмотрев в зеркало, Хамро Фозил не на шутку рассердился.
- Да что же это такое?! – с негодованием  вопрошал он. – Меня в таком виде даже моя старуха и то  не узнает.
Потом, с минуту помолчав в раздумье, непрошенный гость, к ужасу Шакира Косима, добавил:
- Хоть убей, я отсюда никуда не пойду, Шакир. Будешь меня кормить и поить до тех пор, пока мои усы не примут свой прежний вид.
Поняв, что его уловка обернулась против него самого, Шакир Косим притворно пригрозил пальцем своему находчивому другу и рассмеялся заразительным смехом.
Такие вот были они, неугомонные и жизнерадостные рарзкие старики, только на лица, но отнюдь не на душе которых сумело наложить морщины неумолимое время.
Ни как не забуду и это. Когда наш дедушка Сайфиддин, а было ему тогда за восемьдесят, нетвердой поступью выходил за ворота и мы спрашивали его: «Далеко ли собрались, бобо?», он со вздохом отшучивался: «Куда мне теперь? Одна дорога в Шифит».
Шифит, это название большого старинного кладбища на окраине селенья. И когда наполнилась, как говорится, до краев чаша жизни нашего дедушки, а затем и отца, мы проводили их туда в последний путь. В Шифите покоится и прах многих других незабвенных стариков, которым мы посвящаем  эти заметки.
Пусть земля им  будет пухом!