Сумасшедшая кукушка

©,Алексей Ивин, автор, 2019 г.
На фото Веркола, родина писателя Федора Абрамова.



                Алексей ИВИН


                СУМАСШЕДШАЯ КУКУШКА



     Комфорт ценят многие,, но в чем он для тебя заключен, чувствуют не все.

     Василий Наговицын в этот холодный майский день понимал только, что следует расположиться в пространстве как-то иначе. Из метафизического мусорного знания, коим была забита ныне его голова, создавалась догадка, что, поскольку его родная сестра Зина по гороскопу Тигр  и «управительница пространства», а бывшая жена Лошадь и «покорительница пространства», а он с обеими не в ладах, а в родне десятки водителей, в том числе дальнобойщики, из тесноты квартиры ему лучше податься в просторные окрестные поля и где-то там или в лесу, как паук на тяжах, молча затаиться, осознавая эти невидимые,  но ощутимые генномодифицированные натяжения. Это было вроде бы чистым вздором — насчет управительниц и покорительниц, но, как беспокойному псу, хотелось все-таки, прокрутившись за хвостом с десяток раз вокруг собственной оси, улечься удобнее. Паук, он же чует, как дрожит и колотится под крупной дичью измученная паутина, - вполне могло быть, что это кузен Пашка Наговицын на скорости сто двадцать километров в час гонит  свой рефрижератор по литовским дорогам в Калининград: Пашка знай себе заколачивает деньги этой поездкой, а  его вынает из постели и велит менять местоположение, а то... А тем двум дурищам, раз они с пространством на ты, можно и вовсе не шевелиться: удачно родились. Ему же необходимо этой бодрящей и целенаправленной прогулкой уравновесить внутренний и внешний баланс сил, чтобы кровяное давление, нервы, иммунитет,  душевный настрой — всё стало в гармонии. День был такой холодный, что мерзли руки, и такой лучезарно яркий, солнечный, что хотелось радоваться. Ближе к окраинам и к опушке леса поле поросло двухметровыми соснами, а за их хороводной мешаниной от тропы влево и чуть вниз ответвлялась старая колейная дорога. Она когда-то вела в дачный поселок за речкой, но по ней много лет не ездили, потому что проезжую, из города,  наладили по тому берегу, а эту запустили. Опушка между молодым сосняком и лесом была сухая, повитая белесой прошлогодней травой и бурым  старым  ломким папоротником, солнечная, усеянная сучьями, расщеперенными сосновыми шишками и медового оттенка шелухой. Еще несколько десятков  легких и хрустких шагов, и колеи спускались под густой полог прибрежного черемушника и ольхи; в двух местах их перегораживали рухнувшие березы, так что, отметил Наговицын, хвороста для костра хватит с лихвой. Но под пологом и в туннеле, да еще среди бурелома повеяло унынием, беспокойством и страхом, словно бы от опасности или в капкане, и Наговицын, не человек, а эхолот и радиомаяк, прихватив несколько сухих березовых плетей и побольше бересты, вернулся на солнечную и  сквозистую от бликов опушку. Костер и здесь не углядят с тропы, а дыма от такого доброго сушняка и вовсе не будет.

   Если бы Наговицын анализировал свое поведение не астрологически, а ближе к правде и реальным связям, он бы сообразил, что сползает или, может, охотно возвращается в деревенское детство, когда одним из любимейших его занятий было растапливать печку. Камин — это у европейских буржуа, это непрактичные изыски и прихоть, а русский паренек любил накидывать пяток-десяток полешек с осени, всю зиму, а иногда и в такой вот прохладный весенний денек, когда тепло из избы попросту выдувало; поленья ярко и весело пылали в тесной печурке, одну круглую чугунную конфорку на варочной плите  он, надев холщовую рукавицу,  снимал, чтобы чайник  вскипал быстрее, и даже упрямая крепкая морковь в горшке скорее упревала на таком освобожденном огне. Огонь за печной заслонкой метался ярко-красный, золотой, магнетический и стрелял угольями, в подпечек валились искры. Мальчик проводил за этим увлекательным и гипнотическим занятием часы, не то чтобы угорая, а точно обеспамятев и сильно задумавшись. Не удивительно, что и через сорок лет его тянуло повторять древний опыт разжигания огня, тем более что с тех лет он всё проживал по городским квартирам с паровым отоплением. Но отопительная батарея — нет, она явно не то, хотя холодрыга, колотун и озноб, когда по весне отключали батареи и переставали топить печку, воздействовали одинаково: и мальчиком, и мужчиной Наговицын мерз и страдал. Какая , однако,  сволочь погода, руки закоченели без варежек и пар изо рта валит, - а ведь середина мая! Березы и осины развернули все листья и стояли светло-изумрудные среди темной хвои сосен и елей. В такую холодину не помешает погреться у костра; ветром в этот тихий закуток не достает, солнце ласково гладит кожу лица, а сейчас и руки отогреем!
   
    Береста загорелась, зашкворчала от первой же спички, дрова легко занялись, и бледно-голубой дым таял невысоко над костром. В душе водворялись мир и покой, и лишь в паранойяльной голове еще толклись хворост, хворость, Хворостовский, и как ему не умереть с такой фамилией, но и обеспокоенному сознанию Василия Наговицына становилось ясно, что сейчас он скорее сжигает, дезавуирует и по ветру развеивает свои болезни, а не приобретает их; смешно было бы простудиться в мае у костра!

     И когда, присев на бугор и бездумно глядя в огонь, он наконец вновь ощутил  привычный детский уют и комфорт, тут-то, словно бы продолжая  его думы о здоровье и долголетии, близко закуковала кукушка. Кукушка в мирном весеннем лесу — это наваждение и морок, и она одна живет и всем этим лесом владеет как пожелает. Звук ее голоса механичен и сух, как стук метронома, но в затихших окрестностях производит чарующее впечатление. Наговицын по привычке тотчас начал отсчитывать годы, всей душой желая, чтобы кукушка не смолкла. На двадцатом ку-ку он уже был доволен, а на сороковом широко и  счастливо улыбался: прожить девяносто два года было не так уж глупо и согласовывалось с его намерениями: что ни говори, жил он однообразно и скудно, не жил, а бытовал, и щедрость  кукушки примиряла его с таким раскладом. Но кукушка продолжала и сверх ожиданий, хотя в кристаллической прохладе воздуха ее голос стал удаляться вглубь леса: похоже, она куковала на лету. Странная какая, уже за сто пятьдесят лет накуковала. К такому прогнозу стоит отнестись с осторожностью: он ведь болел, попадал в жизненные передряги, много сил потратил на женщин. Кукушка, улетев вглубь ельника  и значительно ослабев голосом, точно понизили реле, начала возвращаться к костру. В своем пении она не прерывалась настолько, чтобы это давало Наговицыну повод прекратить счет, - ну, помолчит пару секунд, сбившись с равномерности, и выдает следующую порцию. Бывает, кукушки после длительного кукования издают звук, точно поперхнулись, удобнее устраиваясь  на суку, а эта нет, эта не прерывалась, она попросту дала круг и возвращалась к тому дереву у костра, с  которого начала. Наговицын насмешливо подумал, что она, похоже, замерзла и таким образом греется. Кукушки, они же неженки и поют по весне в самую теплынь, после теплого дождя, когда этак градусов двадцать и всё тотчас заблагоухает. Когда счет пошел за триста, Василий Наговицын понял, что всерьез верить такой гадалке глупо; может, в птице что-то испортилось, может, ей нужна помощь. В сущности, это же измельчавший птеродактиль, в древности они были ого-го какие, с вертолет, а теперь все поголовно стали мелкими, соплей перешибешь. Но эта явно чокнулась, смотри, что творит, так же не бывает. Ее голос только набирает мощь и уверенность, как хорошо прогретый двигатель. Наговицын ощутил внутреннее беспокойство и несколько раз обошел вокруг костра, запихивая обратно вылезшие головни и не прогоревшие ветки. Кукушка, судя по всему, сидела на прежнем дереве и мерно куковала; ее голос звучал четко и торжественно, как метроном. Счет приближался к тысяче.

     - Спятила, дура! - ласково вслух произнес Наговицын. - Никто же мне не поверит. Да ее,  небось, блохи заели, хе-хе…

     Было лишь три часа пополудни. Не то чтобы поблек яркий день или что-то нарушилось в природе, наоборот, радиальное свечение  блескучего солнца становилось как будто всё нежнее. Но дикий комфорт огня исчез, огонь стал теперь изменчивой, но блеклой игрой  пламени над просевшей грудкой хвороста. Стало очень понятно, что вскоре всё прогорит и закончится, и никакого лесного пожару он не наделает, как прежде опасался. Огонь — это тоже тлен.

       Кукушка изумляла.

- Девятьсот девяносто девять, тысяча, -  подчеркнуто строго произнес Наговицын и, дальше считая уже молча,  раскидал костер носком сапога. Нет, природа, как и в детстве, была по-прежнему вечна и нетленна, и умиротворяла, и вселяла дух, бодрила и радовала, но эта живая  неправильная кукушка слишком болезненно воздействовала, как калека в толпе здоровых людей, тревожила и будоражила, как непонятный феномен. Может, блохи, может, холодно, может, провоцирует, может, жалуется. Нет, он не напуган, всё прекрасно, он отлично провел время, согрелся и, пожалуй, придя домой, откроет банку грейпфрутового конфитюра и попьет с ним свежего чая. Всякое случается в жизни, он сегодня пережил забавное приключение.

     По колее дачник и горожанин Василий Наговицын вернулся на тропу, с обеих сторон обросшую молодыми соснами, и с уже ослабленным интересом, уходя,  продолжал считать:

   - Тысяча триста десять, тысяча триста одиннадцать, тысяча триста двенадцать, ныне актуальна цифровая экономика. Кукушка оставалась на прежнем месте,  ее голос свободно летел над полем. Он не звал, не настаивал, он парил над пространствами и владел ими, как, может быть, бывшие жена и сестра Наговицына, и это ничуть не беспокоило. Нет, нисколечко.