Семейный портрет на 1-13 площади. Том 1. 1. 29

На нашей 1/13 с каждым разом места становится всё меньше и меньше. Нам осталось купить  принтер, видеомагнитофон, музыкальный центр и ещё один книжный шкаф и мы будем ходить по потолку. Наверняка на всё это не хватит денег, а по сему ходить вверх ногами как антиподы, покамест отменяется. А жаль.

Я всегда думаю о том, о чём другие не думают никогда.

Начну с двойной красной строки. Атомы вокруг меня складываются в вещи, а фантазии внутри меня складываются в антимиры. Вся разница между этими процессами в том, что внешние вещи вновь распадаются на атомы, а мои антимиры не распадутся никогда.

Во мне всегда звучит музыка: классика, рок, фольклор или музыка собственного сочинения. Если бы я знал нотную грамоту и тут же записывал бы, то нацарапал бы уже солидную библиотеку.

У меня извращённое видение мира с разворотом на 359 градусов. Что для обычных людей представляется белым, для меня – чёрным, что у них вызывает приятие, у меня – неприязнь, что для них ценность, для меня – мусор. На эту тему ещё долго можно было бы ораторствовать и множить антиномии, но и этих вполне банальных и избитых предостаточно. Я поэт одним словом, а все поэты во все времена почитались за сумасшедших и отвергались обществом. Поэты – это интернациональная каста неприкасаемых. Каждый поэт – это Христос. Такой же отверженный, никем не понимаемый, предаваемый, неприкаянный, одинокий и распинаемый. Но после смерти (ведь о мёртвых плохо не говорят) почитаемый, приобщённый к лику святых, зачисленный в классики, вписанный в антологии, он становится мифом, традицией, законом, аксиомой. Прославляемый, изучаемый и неопровергаемый. Но извращённый и приспособленный. С мёртвыми можно делать всё что хочешь – они не страшны, они не могут защищаться. Живые поэты слишком неприятны – они облекают, ругают, высмеивают, указывают (на недостатки), подмечают, клеймят и говорят слишком не по-человечески, слишком божественно, что весьма раздражает. Поэтому презрение к ним безмерно. Их видение с разворотом на 359 градусов окружает их отчуждением на все 360.

Человеческое общество только тогда достигнет какого-то оптимума (я уже не говорю о рае), когда каждый сможет беспрепятственно реализовать свои способности, дарованные ему Богом или беспрепятственно ничего не реализовывать.

Помимо тараканов и пауков, этих вечных спутников человека и зарекомендовавших себя, неистребляемых домашних животных, у нас появился ещё и хомяк. Наша 1\13 площади ничем не лучше его 1/13. Чем человек отличается от хомяка? Да ничем – такое же насекомое. Наблюдения мои (пусть даже и краткие) над этим зверьком – тому неопровержимое доказательство: ест, спит, вертится в колесе, перемещает предметы из одного угла в другой. Такое же суетное и жалкое существо. И ничего кроме смерти его не ждёт.

Человечество находится под гнётом времени. Всё измеряет оно временем и без него не может. Оно заражено каким-то цепким и въедливым хронококком, вакцины против которого не существует. Только вечность, бездна и хаос – ему альтернативы. Но они не лечат. Они поражают микроб вместе с его носителем. И сразу преображают в новое существо.

Не мысли о чём-либо, а мысли как таковые, как сны, берущиеся ниоткуда, не сны, как отражение действительности, а сны как таковые и действительность как отражение сна.

Родиться поэтом – преступная беспечность. В наше время – это хуже чем безумие. Это полная катастрофа, полный провал. «Но пусть вас не обманывает слово «провал», - как писал Генри Миллер, - ибо оно неотделимо от многих прославленных имён – это не что иное, как проклятие писательства и символ мученичества».

Я пытаюсь взлететь. С большим трудом я отрываюсь от земли. «… я бью руками и с неким усилием умудряюсь набрать высоту в пятнадцать-двадцать футов» (Уильям Берроуз. Моё образование. книга снов). Каждый сантиметр высоты даётся с неимоверными усилиями. Но чем выше я поднимаюсь, тем легче становится подъём. Вот уже я лечу в нескольких метрах наз землёй. Радость от этого полёта сравнима разве что с радостью творчества. Ещё толчок (я отталкиваюсь от чего-то неосязаемого и невидимого) и я взмываю на головокружительную высоту, под облака Внизу ночной опустевший город.

 Я чувствую, что кто-то видит меня, я чувствую чьё-то недоумение и страх. Сердце начинает бешено колотиться. А что если моя левитация внезапно прекратится и я рухну с огромной высоты? Эта мысль так возбуждает и обескураживает меня, что я останавливаюсь в воздухе. Но не падаю. Тогда я поднимаюсь ещё выше, выше облаков и стремительно несусь над землёй, предстающей моему взору незнакомой и подозрительной. Нет никакого ветра, нет никакого холода. Диафрагма поднимается вверх. Необузданный восторг не может найти выхода.

Я иду ночью по дороге через какой-то посёлок. Редкие фонари едва освещают путь. Вдруг сзади слышится какой-то неопределённый шум. Неконтролируемая паника охватывает всё моё существо, и я бегу, всё быстрее и быстрее и чувствую как постепенно начинаю отрываться от земли. Всё выше, выше. И вот уже я лечу над полями, отливающими тёмным потускневшим золотом под зеленоватой, круглой луной. Исчезает ощущение тела и остаётся только чувство неостановимого полёта. Хочется, чтобы оно не прекращалось, не обрывалось, длилось, длилось и длилось. Ни одной мысли, ни одного чувства, ни одного импульса – только не поддающийся никакому описанию и фиксированию полёт.

В другой раз я стою среди какого-то туманного города (прямо как у Берроуза), на улицах никого нет. И я решаюсь взлететь. Прямо с места. Я поднимаюсь без каких-либо усилий, вертикально, плавно и можно сказать даже величественно. Я подлетаю к окну на каком-то энном этаже и заглядываю внутрь. И не вижу ничего. Ничего, кроме темноты. Я плыву между домами, сохраняя вертикальное положение тела. Нигде ни души. И меня это нисколько не страшит. Наконец я влетаю в комнату полуразрушенного многоэтажного дома. На обшарпанных и облупленных стенах висят картины Ван Гога, вместо люстры болтается совершенно неопределимая металлическая конструкция из тонких прутьев. Облетев комнату, я поднимаюсь впритык к потолку, слегка ударяясь о него макушкой. Опустив голову, я смотрю на пол, и он тает, как серый снег прямо у меня на глазах и проваливается вниз, вниз, в квадратную холодную бездну.

Всё это не сны. Это иная реальность, находящаяся вне любых физических миров и измерений, существующая помимо них и независимо от них. Проникновение в неё непредсказуемо и не поддаётся никакому вычислению и анализу. В неё можно проникнуть не только во время сна. У неё нет никаких характеристик и свойств – там возможно всё и вместе с тем есть вещи совершенно невозможные, например, смерть, распад, неосознанность. Именно отсюда берут начало мифы о рае и аде. Именно там ведьмы совершают свои полёты на шабаш и только именно там он и возможен. Уильям Берроуз описывает подобные состояния. И он называет их не-снами. Он говорит, что может регулировать высоту и скорость полёта в этой инореальности, и что она реальнее, чем сама реальность. Вернее он говорит, что сон реальнее, чем сама реальность, но здесь под словом сон он подразумевает именно инореальность. Её очень легко отличить от сна, о чём пишет и Берроуз: там ты видишь то, чего нигде никогда не видел, видишь это впервые, там нет никакой связи с твоей земной жизнью, никаких аллюзий и символов. Это абсолютно иная реальность. И земная жизнь по сравнению с ней – туманный сон. Эта реальность – источник вдохновения поэтов и мистиков, и любой из них бывал в этой реальности. Многие традиционно называют её сном. «Счастлив, кто видит чудо, счастлив, кто видит сны» (Эдгар По).

                «… И мы спешим. От лучших снов,
                От Элизийских островов,
                Ты мчишь ладью моих желаний
                В иные сферы бытия, –
                Туда, гле смертная ладья
                Ещё не ведала скитаний» 

Это строки из «Освобождённого Прометея» Шелли. Цитат при желании и наличии времени можно было бы привести великое множество, но я ограничусь этим, приведя лишь ещё одну из Эдгара Аллана По, гласящую, что человек стремится к этому инобытию: «но такова уж извращённость человеческой природы – она предпочитает отдалённое и неясное близкому и определённому». Однако эта потусторонняя реальность очень даже ясная, хоть и неопределённая. Иногда там царит такая ясность, которой в земной жизни не было и никогда не будет.

 То, что эта инореальность действительно существует, говорит тот факт, что её неоднократно описывали и описывают люди, отдалённые друг от друга веками и расстояниями, и сговор между которыми невозможен. Разве только через эту же реальность. И только там, в этой икс-реальности я ощущаю себя поистине дома, в родной стихии, а здесь, в земных условиях, как в затянувшемся кошмарном сне, непрошеным гостем на отвратительной вечеринке, где каждый из гостей слишком антипатичен мне, а близкие духом находятся где-то далеко, быть может в таких же отвратительных для них условиях, и встретиться мы никак не можем. Здесь в земном мире и вообще в материальном – я болен, и болезнь эта неизлечима.

                Я там и только там здоров,
                Где нет и не было миров

Часто я задаю себе вопрос: как я до сих пор могу жить здесь. И не могу на него ответить. Если бы я просчитал жизнь наперёд, то, наверняка бы, удовлетворился этим расчётом и не жил. Я не знаю, что ждёт меня впереди, я не знаю какой я завтра могу выкинуть фокус. Во мне постоянно сшибаются несколько бурь – и хаос стоит невообразимый. Я a priori не способен к нормальной упорядоченной жизни. Это реакция на математическую беспощадность вселенной и на её глупый хаос. Моя душа – это бездна, по сравнению с которой бездна вселенной – величина бесконечно малая. Поэтому, заключённая в ограниченное (мягко говоря) тело, душа стремиться разрушить его и разрушить тело вселенной.

 Я говорю не вообще о душе, а конкретно о своей душе. Она демонична, даймоолична и тиаматоподобна. Антимиры даймоо – вот её тартарическая обитель. Даймоо – это особые существа, не демоны и не ангелы, им нет аналогов. Да, я ужасный и опасный человек. Особенно для спокойного сытого обывателя. Может я и монстр, но прошу защиты у Господа и надеюсь лишь на милость Его. Как тот мытарь. Может мне уготован кромешный ад (да хоть бы в него попасть!), но уповаю на Тебя. И как сказал псалмопевец: «многие говорят душе моей: «нет ему спасения в Боге». Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою» (Пс., 3: 3-4).
Один поэт писал другому: «Нам перевалило за сорок. Критический возраст для поэтов 37-38 лет, когда многие погибали и поканчивали с собой, прошёл для нас, теперь можно расслабиться…» «Нет, - отвечал, - Эдгар По умер в 40, Бодлер в 46, Гофман тоже, Баратынский в 44, Лоуренс в 45, Блок в 41, Нерваль в 47 свёл счёты с жизнью. Расслабляться никогда нельзя. Для поэта каждое мгновение – душевное напряжение и тайна».

Чем демократия отличается от монархии? Демагогией. При монархии лжёт один, при демократии – все. Почему я вновь и вновь обращаюсь к этой, казалось бы для меня неприятной теме, теме политики? Да потому что я не люблю лгать. А политика – ложь беспросветная. И меня возмущает, что люди любят ложь и любят выдавать её за правду. А что меня возмущает, о том я не могу молчать. Хотя, может быть, только молчание и остаётся в этом мире для поэта, как сказал Альфред де Виньи.

Оччччинннннннно не хочется лгать, но вот уже сорок лет это приходится делать. Благо что не постоянно. Зато в своих текстах я никогда не лгу. Я честно и откровенно заявляю, что этот мир мне отвратителен. Для существа, заключённого в материальную оболочку нет ничего более ужасного, чем свобода. Свобода нарушает организацию этой оболочки, её функционирование, саму её жизнь. Для свободного же духа нет ничего более ужасного как оказаться в материальной оболочке. Вещи его только раздражают и угнетают: только свободный полёт вызывает в нём радость. Только хаотические течения, прерывистые и сбивчивые, отрицающие и опровергающие сами себя, противоречащие себе… Я противоречу себе? Имею на то полное право. Мой антимир противостоит миру со всеми его правилами и обязанностями. Сколько бы мир меня не атаковал, моя цитадель останется неприступной, даже если попадёт в вечную осаду. Я сочетаю несочетаемое? Святое с грешным, мерзкое с прекрасным? Может быть. Но во мне оно цельно. Я целен как планета с двумя противоположными полюсами. Но вот чего я никогда не соединял и не соединю, так это добро и зло. Да, я грешен, похотлив, развратен, но не зол. Я против зла! Причём категорически. Я манихей. И верю в окончательную победу добра и света.

Но не только моя душа – моя крепость, но и 1/13 площади тоже форт с торчащими из бойниц мушкетами. И эти мушкеты прежде всего наши внутренние, непокорённые и непокорные космосы. Материальная база довольно хлипкая. В нашей квартире всё валится, отрывается, висит на «соплях», болтается и вообще там поддерживается, как священный огонь, творческий беспорядок и хаос.

 Для кого-то это просто непереносимо и неперевариеваемо-рвотно (для многих), но не для меня (для нас), для меня в особенности – бальзам. Вообще хаос для меня везде и всюду фундамент, твердь, terra firme, на которой я строю свои замки и города, а гармония лишь помеха в движении. Мой автономный, автаркичный хаос имеет своё телевидение – это сны, онейроидные калейдоскопы и делириумные клипы, слайды, снятые с обратной стороны наших внутренних лун; имеет своё радио – это пение ангелов, как-а-фония демонов и вибрации эмпириев (и ещё аэллозвуки даймоо). Радио не слушаю, телевизор не смотрю и газет не читаю в их мирской ипостаси. Я монах, отшельник, пустынник, манихей и богомил. Что там слушать? Голо-радио, радио-Шмоньсон, взгляд тупей, дурнее лица – с вами радио-Столица, или простое как угол дома радио. Что там смотреть? Большая Головомойка (с головой в одну прямую извилину, да и то вертикальной), студия «на троих», «Носки-шоу», «КВН – как выстирать носки», «Рысью в поисках сосиски», «Первый подлец». Что там читать? «Рио без Жанейро», «Город на бровях», «Ни листочка» «SM парк юрского периода», «Вкалывай!» «Семь пятниц на неделю» ЕТС etc…………………

Как бы ни был я похож на Генри Миллера, расхождения у нас очевидны и колоссальны. Во-первых, он реалист и по жизни и как писатель; во-вторых, он личность общительная и жизнерадостная; в-третьих, от открыт и светел, как ангел; в-четвёртых, он родился под знаком Козерога, как Христос, личность харизматическая, способная убеждать, учить и вести за собой других. Я же полная противоположность: ирреалист как в жизни, так и в литературе; отшельник и меланхолик; самозамкнут в себе и тёмен как демон; родился под знаком Скорпиона – самым мистическим и мрачным знаком; не люблю убеждать никого и ни в чём и способен вести только самого себя да и то неизвестно куда.