Французская мелодрама матушки Екатерины II, гл. 9

Глава 9,
в которой Иоганна пытается представить, что скажут о ней после её смерти.

Итак, Иоганна в письме к де-Пуйли, наконец, изобразила, как представляется последующим историкам, объективный портрет императрицы Елизаветы Петровны. Портрет этот был настолько хорош, что ничто не должно было помешать российской самодержице дать распоряжение своим казначеям возобновить выплаты назначенной Иоганне субсидии. Но этого почему-то не случилось…
Как уже излагали мы ранее, на основе сведений, полученных от Иоганны, французские дипломаты составили соответствующую записку-экскурс по истории российского императорского двора. Читателем записки этой мог быть и сам король Людовик XV, ибо кому ещё служили в то время дипломаты, как ни своему монарху. Конечно же, детали и нюансы перехода власти от одного представителя Романовской династии к другому, изложенные в письмах Иоганны, могли удивить кого угодно, тем более французского короля эпохи Просвещения. Может быть поэтому – по крайней мере здесь употребим термин «в том числе поэтому», - король Людовик никак не хотел признавать за Елизаветой Петровной императорского титула.
Однако это не наша тема, поэтому вернемся к переписке Иоганны с де-Пуйли, к её такой, к сожалению, непродолжительной французской мелодраме. Но сначала нужно проститься с её «биологическим зятем» - российским посланником в Гамбурге Салтыковым. Сергей Васильевич возникает в этом качестве в одном из последних известных нам письмах Иоганны к де-Пуйли. Но самое поразительное, что упоминается он и в указанной дипломатической записке. Причем в качестве несостоявшегося фаворита императрицы Елизаветы! Явление это тем более удивительно, что об этом  ничего не сказано в письмах Иоганны. Но поскольку записка составлена Марком де-Шампо – французским посланников в Гамбурге, то вполне возможно, что сведения эти почерпнуты её автором от самого Салтыкова. С другой стороны, этот факт мог стать известным французам от Иоганны, но в устной беседе с тем же де-Пуйли во время их совместного путешествия. Однако не будем гадать, а обратимся к первоисточнику. Вот как об этом можно прочитать в русском переводе записки: «Уверяли, что … Императрица, охладев к Разумовскому, колебалась, кого взять в любимцы, Салтыкова или Ивана Ивановича Шувалова, и когда заметила, что первый из них об этом не догадывается, сочла его недостойным ея милости и остановилась на другом».
Все же права Иоганна: у Елизаветы Петровны было доброе сердце! Не стала она принуждать «прекрасного, как день» (определение Екатерины II) Сергея Васильевича быть её новым фаворитом, а по-семейному уступила его жене своего племянника-наследника.
С другой стороны, рассуждая здраво, польза от этой уступки была весьма значительная. Во-первых, ставший фаворитом императрицы Иван Шувалов принес много пользы своему Отечеству. Он, как известно, покровительствовал Ломоносову, считается основателем Московского университета и Академии художеств, и прочее, и прочее. В конце концов, без него невозможно было вести никаких государственных дел, т.к. он в итоге стал практически единственным связующим звеном между вечно недомогавшей императрицей Елизаветой и административным механизмом империи. А, во-вторых, в лице Сергея Салтыкова «малый двор», т.е. окружение наследника престола Петра Федоровича, приобрел незаменимого затейника приятного времяпрепровождения, а его жена Екатерина Алексеевна – близкого сердечного друга. Ну а в-третьих, династия Романовых получила очередного наследника – Павла Петровича. Т.е. практическая польза от подобного распределения фаворитов между императрицей и великой княгиней была налицо!
В письме Иоганны к де-Пуйли от 10 сентября 1758 г. Салтыков упоминается уже в своем дипломатическом качестве на фоне известий о ходе сражений Семилетней войны: «Всю прошлую неделю я была в таком унынии от распространившегося  и ходящего еще известия о поражении Русской армии самим королем Прусским, что не имела духа писать вам. Одни верят этому известию, другие сомневаются; все между страхом и надеждой; курьеров еще нет; будем же надеяться, оставляя отчаяние до минуты слишком грустной уверенности. Однако мне страшно. Я думаю, как и вы, что красавец Салтыков был бы очень оскорблен, если бы мог знать, какое жалкое положение занимает здесь его посол (это о российском посланнике в Париже графе Бестужеве). Эта должность была бы хороша для него: он бы блистал и разорялся».
Эта цитата в очередной раз свидетельствует, что  Иоганна хорошо разбиралась в людях и воздавала должное их способностям. Пусть даже и таким, коими обладал Сергей Салтыков – жизнерадостного, беззаботного повесы. В другом письме Иоганна в свойственной ей легкой светской манере жалуется на забывчивость Салтыкова: «Я нахожу, что ваш двоюродный брат (это о Марке де-Шампо) прав насчет доброго Русского министра. Вы думаете, он написал мне еще? Ничуть не бывало. И речи нет о пяти или шести письмах. Это не слишком-то любезно».
Но все же возникает вполне естественный вопрос, из какого источника Иоганна могла почерпнуть обширные познания о событиях, связанных с романовской династией, свидетелем которых она не являлась? Кто мог быть тем информатором об интимной жизни и интригах российского императорского двора, которому она могла доверять? Ведь одно – сплетничать с подружками графинями в ложе театра, а совсем другое поверять свои исторические познания бумаге и делиться ими с пусть и симпатичным, но все же случайным французским приятелем.
Оказывается, косвенный ответ на этот вопрос можно найти в записках о России, написанных другим иностранцем. В переводе известного специалиста по истории царствования Екатерины II профессора В. Бильбассова в 1900 г. были изданы записки некоего фон Гельбига, названные почему-то «Русские избранники». В предисловии к этому труду об авторе указано следующее: «Георг Адольф Вильгельм фон Гельбиг прибыл в Россию в 1787 году, провел восемь лет, преимущественно в Петербурге, имел обширный круг знакомых и лично был известен императрице Екатерине II как секретарь саксонского посольства». Этот дипломат помимо исполнения своих официальных обязанностей занимался сбором сведений о личностях, оставивших след в русской истории, как об уже ушедших в мир иной, так и о действующих на то время персоналиях.
Вот что сказано в записках этого саксонского дипломата об одном известном в государственных сферах того времени деятеле: «Он был неистощим в анекдотах о русских государях и придворных, особенно же из времени Петра I, которое он хорошо знал; он рассказывал эти анекдоты с благородной непринужденностью, но всегда весьма осторожно и скромно». И этим деятелем, согласно запискам фон Гельбига, является … Иван Иванович Бецкой! Известная близость Ивана Бецкого и Иоганны Цербстской предполагала неограниченные возможности одному рассказывать подобные анекдоты, а второй – их слушать и запоминать.       
В последних известных нам письмах к де-Пуйли Иоганна много внимания уделяет событиям на театре военных действий. Кроме прочего в них встречаются строки, полные материнской гордости за её сына Фридриха. Молодой владетельный князь Цербстский встал на сторону анти-прусской коалиции после известных событий, нарушивших нейтралитет его княжества. Он даже командовал одним из соединений австрийской армии и, судя по запискам Иоганны, неустрашимо рвался в бой с ненавистными цербстскому семейству пруссаками. Комментируя его сообщения с театра военных действий, Иоганна писала: «Вы видите, он неплохого мнения о себе. Это маленькая черта тщеславия, которую нужно считать тем, что называется честолюбием. Мне всегда нравилось видеть это в нем и я направляла его своими советами».
Следует отметить: высказывания Иоганны относительно хода войны свидетельствуют, что она была последовательной сторонницей анти-прусской коалиции. В своих письмах она торопится поделиться с де-Пуйли известиями о победах союзников. В письме от 10 сентября 1758 г. так сообщается о разгроме пруссаков в Саксонии: «… Русская армия, по присоединении к ней отряда свежих войск, возобновила атаку на короля Прусского, разбила его, рассеяла его войско, сам король бежал; принц, командующей имперской армией, взял лагерь Пирны и что Дрезден, очевидно, теперь свободен. Судите о моей радости…».
Однако всякая мелодрама должна когда-либо закончиться. Так же случилось и с французской мелодрамой Иоганны Цербстской. Причем произошло это во вполне приемлемые для мелодрамы сроки и по вполне естественным причинам, что также нашло отражение в переписке с де-Пуйли. Письмо от 6 июня 1759 года – т.е. с начала их знакомства прошел год с небольшим, -  начинается не так оптимистично и мило, как предыдущие: «Не удивляйтесь и не беспокойтесь о медлительности моей с ответом; беру своих и ваших знакомых в свидетели, что состояние моего здоровья все еще было плохо и тяжело в течение 6 или 8 дней, особенно разлад всего организма: голова слабая, без мыслей, изнеможение, слабость и непереставаемые боли в кишечнике, не позволяющие мне принять положение, необходимое для письма. Все это не дало мне возможности подать кому-либо признаки жизни».
К этому времени в эпистолярной мелодраме стали звучать и драматические ноты. Так в одном из последних писем Иоганны, между сообщениями о военных и светских событиях, вдруг появились такое строки, обращенные к симпатичному ей французу: «Вы очень забавляете меня желанием написать историю моей жизни. Она была бы не долга. После моей смерти скажут: она жила и умерла, этим все будет сказано».   

Окончание следует