Русский православный ренессанс

Александр Сороковиков   
      


РУССКИЙ ПРАВОСЛАВНЫЙ РЕНЕССАНС –
неотступная необходимость нынешнего дня
       (третья редакция)


С65  Русский православный ренессанс – неотступная необходимость нынешнего дня / Александр Сороковиков. – Издание 4-е, дополненное – Владимир: Аркаим, 2020. – 80 с. илл.

ББК 71.04 
© А. Сороковиков, 2020
ISBN 978-5-93767-364-0




    Иерею Олегу Ступичкину, Игорю Талькову, и всем витязям-поэтам – посвящается. 


    
    По поводу роли культуры в жизни человека нередко приходится слышать скептические высказывания о том, что, сколько бы ни было создано прекрасных произведений литературы и искусства, нравы человечества от этого не изменились. Напротив, человечество идет ко все большему упадку, и чем здесь культура может помочь? С этими высказываниями нельзя согласиться, потому что противники высоких идеалов действуют, для достижения своих целей, как раз через литературу и искусство. И, как показывает практика, своих целей успешно достигают. Уже одно это доказывает нам, что искусство играет огромную роль в сфере как облагораживания нравов, так и деградации их. Потому что, каково искусство, таковы и нравы. Если искусство говорит о низком, то и нравы в обществе снизятся. Если оно говорит о высоком, то и планка  общественной морали будет поднята на б;льшую высоту. Благородное искусство, расцвет которого пришелся, во всех цивилизованных странах на XII-XIII века, говорило как раз о высоких идеалах: о чести, любви, самопожертвовании. Далее, отход от высоких истин стал происходить шаг за шагом. Возможно ли нам вернуться к своим корням, и эти идеалы возродить? Столь непростые вопросы, автор задает на страницах предлагаемой работы.




   Что означает слово – миннезингер или иначе – рыцарь-поэт? Какие принципы исповедовали рыцари-поэты? В чем состояло их «кредо»?.. К сожалению, мы это основательно забыли. Трагедия нашего времени состоит в том, что мы забыли, какова была первооснова искусства, в чем заключалась его роль. Забыли, что задача искусства вовсе не заключается в создании «имени себе», в сотворении кумира из своего, Богом данного таланта, а напротив – искусство, по замыслу Творца, являлось родом служения в проповеди высоких истин, в проповеди высоких идеалов. Искусство древних не существовало само по себе, но являлось и мыслилось, в первую очередь, как проповедь для мира непоколебимых морально-этических констант, проповеди  главных принципов благородства – долга, верности, чести, а также, как выражение во вне мироощущения витязя-поэта. Культура древних не мыслилась и не являлась служанкой культа, а тем более наемницей, получающей плату, культура была для древних родной дочерью культа. Она была рождена, создана, выпестована им, а потому и несла в мир свободно и благоговейно исходящие от культа принципы, исходящие от него идеи.
   Во времена раннего средневековья не только в Западной Европе, но также  на Кавказе, и в самурайской императорской Японии, и у нас на Святой Руси (хотя, возможно, не так ярко выражено), появилось сословие витязей-поэтов, то сословие, о котором в  доброй старой Англии говорили, как о «потрясателях копья», рыцарей-бардов, в совершенстве владевших не только холодным оружием, но, что гораздо важнее,– оружием слова. В одной руке у которых был меч, в другой – лира.

   Именно этот псевдоним: Потрясатель копья, или – «Scake-speare» носил гениальный английский поэт и драматург Вильям Шекспир. Зачем Френсис Бэкон (исследователи называют имена также Рэтленда и Оксфорда) скрывался именно под этим псевдонимом. Что это значит и как это понять? Для того чтобы прояснить этот вопрос, необходимо обратиться ко временам седой древности.
   В эпоху раннего средневековья, если возникал военный конфликт между христианскими королями, то существовал свой, предшествующий сражению обычай, существовал особый этикет. Как правило, если король считал себя цивилизованным владыкой, то битва после соблюдения всех формальностей, в частности, - предъявления ультиматумов и писем с объявлением войны, начиналась… с состязания певцов. При этом нередко здесь состязались сами короли. Соблюдая очередность, они воспевали героические песни. Оба войска внимательно слушали песенные выступления коронованных особ, и лишь после этого начиналась битва. Состязание певцов переходило в воинское противоборство.
   Поступать иначе – нападать внезапно, без объявления войны, исподтишка, было неблагородно, так поступали только варвары. Война, если говорить о периоде средневековья и раннего средневековья, соблюдалась по всем правилам рыцарского благородства, отступать от которых считалось непозволительным.
   Например, философ-гуманист XVI века Мишель Монтень описывает такие обычаи. Когда один король выходил войной на другого, он прежде слал гонца, где вместе с письмом об объявлении войны прилагал подробное описание о численности своего войска, о количестве всадников, конных рыцарей. О том, сколько в его войске лучников, оруженосцев, сколько камнеметных орудий. А также о количестве провианта и прочее, и прочее… Нередко случалось, что после изучения присланной хартии осажденный герцог или король сдавался на милость победителя.
   Одновременно существовал и другой обычай того времени. В этом случае со стороны нападавшего войска кто-то из витязей-поэтов, как правило, из гвардии короля, с песней о героических подвигах Роланда потрясая копьем и подбрасывая его над собой, мчался навстречу вражескому войску. Этот воин, поющий «Песнь о Роланде», потрясающий копьем – «Scakespeare», знал что едва он пропоет свою песнь, как навстречу ему помчатся несколько всадников, в поединке с которыми он погибнет. Но это случится потом. А сейчас, пока, потрясая копьем, он поет свой «Гимн о бесстрашном рыцаре», ни одна рука не посмеет обнажить меч, ни одна рука не посмеет натянуть тетиву лука. Оба войска внимательно выслушают его песнь. Одно то, что позади , вдохновляясь его пением, другое, навстречу которому он мчится с угрюмой злобой. Витязь-камикадзе поет, ибо знает: от того, как он вдохновит пением свое войско, зависит исход сражения. А потому призывно взлетает над головой подбрасываемое им копье. А потому призывно звучит «Песнь о Роланде».
   Вильям Шекспир, а точнее – скрывавшийся под этим псевдо-нимом Френсис Бэкон (или – Рэтленд), прекрасно знал о традиции потрясателей копья, знал о традиции витязей-поэтов, традиции витязей-смертников. А потому именно – «Scakespeare». Бэкон знал, на что шел, знал, какие чувства он хочет пробудить и для кого и зачем пишет.
   В этой связи уместно заметить, что принципы рыцарского благородства строго соблюдались  среди самураев средневековой Японии. Самурай должен был без рассуждения отдать свою жизнь за императора, без рассуждения обнажить меч против грабителя и убийцы. Самурай не мог нападать тайно, исподтишка, но должен был идти в бой с «открытым забралом» и с песнью на устах. Самураи тоже писали стихи и поэмы. Среди них даже бытовала поговорка: «Плох тот самурай, который не может в бою сочинять стихи «танка».
   Именно к этой когорте  «потрясателей копья», к когорте витязей-поэтов, принадлежали наши современники: Игорь Тальков, и отец Олег Ступичкин. Также к ним относится и Вячеслав Клыков, очень много сделавший для возрождения Русской культуры. К ним относится и Николай Мельников, написавший гениальную поэму «Русский Крест». Все они – «потрясающие копьем», прекрасно знали, что от их пения будет зависеть успех грядущего сражения. Сражения за души человеческие. А потому жизнь каждого из них есть не что иное, как звучащая и доныне призывная «Песнь о Роланде».


   «О биографических совпадениях жизни отца Олега и Игоря Талькова».

   Если говорить об отце Олеге Ступичине (убитого ровно через два года служения в храме Нейво-Шайтанска, что в 35 км от Алапаевска – 6 января 2007 г.), а также, если говорить об Игоре Талькове, то едва не сразу бросается в глаза сходство их натур. Но это отнюдь не внешнее сходство, тем более нет у них и сходства биографий, кроме одного – и Игорю Талькову, и отцу Олегу Господь даровал только по два года жизни для проповеди, которая привела их к  мученическому концу. Именно эта участь проповедников слова Божьего, проповедников покаяния роднила их. Именно она, эта участь, обоих делала так похожими друг на друга, хотя один занимался живописью, возрождал храмы, потом стал священником, а другой всю жизнь занимался сочинением стихов и песен. Сходство их жизней находилось на гораздо более глубоком уровне, чем внешние совпадения биографий. Их судьбы объединяло то, что можно поименовать, как  духовное родство.
   Но тем не менее совпадения, если говорить о родовых корнях, все-таки были.
   В чем же они заключалось?.. Хотя бы в том, что родители и отца Олега, и Игоря Талькова жили на Северном Кавказе. Борис Викторович Ступичкин родился в Армавире. Любовь Ивановна, его жена, – в Ростовской области. Потом они переехали в Пермскую область, затем в Оренбург. Потом снова вернулись в Армавир.
   Мама Игоря Талькова, Ольга Юльевна, жила в Ставрополье. Родилась она в селе Иноземцево, что в равном удалении от Пятигорска и Минеральных Вод. В Иноземцеве родился отец Ольги Юльевны и дед Игоря Талькова – Юлий Рудольфович Швагерус. Впоследствии семья Швагерус переехала в Минводы, где они и жили, пока не началась  война.
   Тем не менее географическое сходство предопределило также и духовное. В чем оно заключалось?.. А в том, что и Минеральные Воды, и Армавир находятся в уделе прп. Феодосия Кавказского, который подвизался тогда на этой земле, причем, последние годы жизни провел именно в Минводах. Он молился за весь Кавказ, о даровании мира в этом непростом регионе. Другим покровителем этой земли является свт. Игнатий (Брянчанинов), кафедра которого находилась в Ставрополе и которого при жизни называли проповедником покаяния.
   И отец Олег, и Игорь Тальков призывали к покаянию. Этот призыв стал главным смыслом жизни обоих.
   Кстати, совершенно удивительно, что соборный храм в Ино-земцево, где жил дедушка Игоря Талькова, где родилась его мама, посвящен в честь Усекновения главы Иоанна Предтечи. «Покайтесь – приблизилось Царство Небесное… Сотворите плоды покаяния…» - вот, в чем состояла главная проповедь Крестителя Господня. Но еще более удивительно, что убийство Игоря Талькова совершилось на «Зачатие Иоанна Предтечи», 6-го октября по новому стилю. Разве это случайные совпадения?
   Спустя двадцать лет, на панихиде Игорю Талькову 6-го октября 2011 года иеромонах Серафим сказал: «Это мое личное мнение, но я думаю, что внешне Игорь Тальков походил на Иоанна Предтечу. Он проповедовал покаяние».
   Именно в этом состоит главное духовное сродство и отца Олега Ступичкина, и Игоря Талькова – проповедь покаяния.
  И еще хотелось бы дополнить второе. В Армавире в послевоенные годы действовал только один храм. Храм во Имя Святой Троицы. Отец Олег тоже родился в День Святой Троицы, а если точнее – на Сошествие Святого Духа. Именно это определило его дальнейшую судьбу. Его слово было подобно пламени Духа Святого во время Сошествия его на Апостолов. Отец Олег шел по пути Апостольского служения твердо, бескомпромиссно, обращаясь напрямую к человеческим сердцам. Точно так же, как в своих песнях обращался к человеческим сердцам и Игорь Тальков.
   Существует в их биографиях и еще одна подспудная связь. Игорь Тальков родился 4 ноября, в день памяти Казанской иконы Божьей Матери. Что, собственно, и определило его судьбу воина-поэта.
   Но именно Казанский образ более всех икон почитала и мама отца Олега, Любовь Ивановна Ступичкина. Ко Господу она отошла после исповеди и Причастия, именно в день Казанской иконы Божьей Матери – 4-го ноября 2008 г. Такие вот неслучайные параллели и совпадения.
   Как и Игорь Тальков, отец Олег был человеком творческим. Он писал стихи, занимался живописью, окончил Оренбургское художественное училище. У них в земной жизни не было биографических совпадений, их пути никогда не пересекались, но у них было духовное родство, которое заключалось не только в отношении к Богу, но также и к творчеству. Какова же была главная квинтэссенция творчества их обоих?.. Давайте попробуем рассмотреть этот вопрос.


   «Понятие – творчество. Бог-Творец, Бог-Поэт».

   Само понятие – творчество происходит от слова – Творец. В переводе на греческий творец означает – пиит, или – поэт. Таким образом, Бог – Творец, это Бог – Поэт. А потому настоящий поэт не тот, кто занимается рифмотворчеством, а тот, кто озвучивает мысли Творца, Создателя вселенной. Настоящий поэт – это тот, кто своим словом отверзает сердца человеческие для восприятия высоких истин.
   Бог-Творец создал мир, как прекрасное поэтическое произве-дение, в котором было «все зело добро…» В созданной Богом вселенной все было в гармонии, в равновесии. Но это равновесие было нарушено самим человеком, которого Господь поставил охранять Эдемский сад. В результате отступления первых людей силы ада получили свободу и… равновесие нарушилось. Произошла война на небе, падшие ангелы были низвержены на землю. В мире появилось добро и зло. С тех пор борьба добра и зла идет не только в сфере духа, но и вообще, во всех сферах жизни, и поле этой борьбы, как писал Достоевский, – в сердце человеческом.
   Если же говорить о поэзии и о всяком настоящем искусстве, то обращены они прежде всего не к разуму или рассудку, но к душе, сердцу, к человеческим чувствам. Поэзия и искусство, если они призывают к высоким идеалам, могут стать орудиями Бога в деле спасения человеческих душ. Либо наоборот, если возбуждают низкие страсти, увести душу от путей спасения. Все зависит от того, кто и как пользуется этими инструментами и орудиями.
   Уже со времени падения Адама в искусстве сложились эти два направления: первое в стремлении к светлому началу, второе – в стремлении к низким страстям.
   О противопоставлении этих начал нам рассказывает история Авеля и Каина. Когда завистник Каин видит, как искренне и горячо Авель возносит молитвы Богу, он решает убить своего брата.
   Об этом же противопоставлении рассказывает античный миф об Орфее, который закончил свою жизнь трагически, растерзанный вакханками – поклонницами темного направления в искусстве.
   Орфей, в античной мифологии предстает не только как поэт, но и как герой. Выйдя к вакханкам с песнью в честь бога солнца, он становится не только поэтом, но – витязем, вступившим в противоборство с превосходящими силами противника.
   Орфей – это прообраз возникшего впоследствии сословия витязей-поэтов. Если обратиться к библейским источникам, то классическим представителем этого сословия был Иисус Навин. Являвшийся одновременно пророком, героем, поэтом и вождем народа Израилева. Не то ли самое мы видим и в псалмопевце царе Давиде?.. Можно сказать, что именно царь Давид явился основоположником благородного рыцарского искусства.
   Зададим же себе вопрос: Что есть искусство?.. Что есть поэзия?..
   Совсем недавно, в 90-х годах прошлого столетия, духовник Верхне-Теченской Свято-Введенской обители на Урале, иеромонах Иустин (схиигум. Серафим, + 2005 г.), сказал такие удивительные слова: «Настоящая поэзия – это ветер с небес, это дыхание небес… И человек только тогда сможет написать настоящие стихи и настоящую музыку, если он сможет своей душой воспринять этот ветер и это дыхание».
   Отец Иустин был сам духовным поэтом и композитором, а потому знал, что говорил.
   Да, поэт, если он действительно настоящий поэт, пишет только тогда, когда арфа его души воспринимает это дыхание Неба, это «тихое веяние», этот Дух «хлада тонка».
   Если говорить об отце Олеге, Игоре Талькове, о Николае Мельникове, или Царском гусляре Сергее Бехтееве, то они как раз принадлежали к числу поэтов, которые слышали, воспринимали душой животворящее «дыхание Неба». Они принадлежали к орфическому направлению в поэзии, к направлению, создателем которого был псалмопевец и пророк Давид, к направлению, к которому принадлежал и первый мученик на земле, праведный Авель.


   «Эпоха миннезанга».

   Для того чтобы разобраться в путях развития искусства и его сущности, разобраться в причинах упадка культуры в наши дни, необходимо вернуться как минимум на восемь столетий назад. Вернуться к истокам современного искусства, с тем, чтобы изучить основные его принципы, потому что без этого возврата, без этого изучения, «Закат Европы» уже произошел и, для нас впереди остается только тот сценарий, который описал в своем труде Фрэнсис Фукояма, американский японец: «The End of Histori and Last Man» - «Конец истории и последний человек».
   Поэтому для того чтобы разобраться в проблемах современной культуры, необходимо отойти от общепринятой практики критического анализа ее, но сделать попытку возврата к истокам современного искусства, то есть к эпохе «миннезанга», к эпохе куртуазного рыцарского романа.

   Что представляет собой «миннезанг» (буквально – «воспевающие любовь») и какова история его возникновения?.. Для ответа на поставленный вопрос необходим краткий экскурс в эпоху раннего средневековья. 
   Если говорить о времени X-X; столетий, это было временем, когда Западная Церковь находилась в глубоком кризисе, и этот кризис проявился затем в католическом расколе, который – «де юре», совершился в 1054 году. В результате этого раскола стали один за другим появляться как монашеские, так и рыцарские ордена, которые нередко в своей духовной подоплеке имели оккультно-мистическую направленность.
   В такой обстановке римо-католическая церковь была просто обречена на скорый распад. Спасти ее могло только чудо, или... Этим – или явилось изменение духовных парадигм католичества, главной из которых стала идея освобождение Гроба Господня от неверных, а также идея решения вопроса об истинах веры с помощью оружия.
   Именно эти идеи объединили весь Западный мир под скипетром папы римского, не позволив ему в скором времени разложиться.
   И короли, и рыцарские ордена, и монашеские ордена, и простой народ, объединенные этой идеей, стали представлять могучую силу. Это всенародное, точнее сказать, всеевропейское движение онтологически оформилось как эпоха крестовых походов.
   Разумеется, что для таких великих исторических процессов, которыми являлись крестовые походы, необходима была, во-первых, серьезная духовная поддержка и, во-вторых, серьезная поддержка в сфере культуры. Одной воли римских первосвященников или одного народного энтузиазма было явно недостаточно. И поскольку эпоха крестовых походов просуществовала довольно долго (1096-1270 гг.), это говорит о том, что и духовная и культурная подоплека этого движения действительно была.
   В чем же состояла духовная основа крестовых походов?..
   Основа крестовых походов появилась гораздо ранее возник-новения идеи освобождения Гроба Господня, когда, по большому счету, о борьбе с неверными никто не думал. Она появилась едва ли не за полтора столетия до совершившегося в 1054 г. церковного раскола. Речь идет об ордене Бенедиктинцев.
   Сам орден создан еще в 530 г. от Рождества Христова святым Бенедиктом Нурсийским. Но только с 910 года об ордене можно было говорить, что в лице его создан костяк теократии и опора папского престола. Переход ордена на новую качественную ступень связан с таким именем, как Гильом Благочестивый. Находился он в поместье Клюни, в Бургундии, поэтому Бенедиктинцев называли иначе, Клюнийскими монахами. Отличие бенедиктинских монастырей от остальных состояло в том, что они напрямую подчинялись папе римскому (кстати, эту тактику потом применили и другие ордена. Например, тамплиеры).
   После того как бенедиктинцы получили огромную власть и финансовое могущество, неизбежно началось обмирщение ордена. В противовес этому появился возглавляемый Бернардом Клервосским (1090-1153 гг.) орден Цистериан. Бернард Клервосский создал фарисейское по духу реформатское движение против обмирщения бенедиктинцев (у цистериан был устав Бенидикта Нурсийского, ужесточенный Бенидиктом Анианским. Затем их центр перешел в Хиршоу – духовники императоров). Сам орден основан в местечке Клерво.
   Таким образом, благодаря орденам бенедиктинцев и цистериан был создан костяк теократии, а также созданы инструменты духовного управления высшей аристократией. В условиях Европы это было необходимо, потому что уже в X;; веке начали появляться оккультно-мистические ордена госпитальеров, тамплиеров, альбигойцев и подобных им. В народе появилось такое зловещее движение, как катары, или иначе – вальденсы (возглавляемые Пьером Вальдо).
   Поэтому не случайно, что именно в X;; веке, когда был создан костяк папской власти и когда королевская власть через посредничество цистериан оказалась под контролем римского первосвященника, началась эпоха крестовых походов.
   Кстати, надо отметить, что на мировоззрение рыцарства оказали серьезное влияние именно катары и альбигойцы. Благодаря им в умах рыцарей начали циркулировать гностические мифы о замке Монсальваш, чаше Грааля, мифы о Персифале, Титуреле, Лоэнгрине. Именно эти мифы стали основополагающими в создании культуры миннезингеров, или иначе – куртуазного рыцарского романа.
   Как средство борьбы с оккультно-мистическим орденами, в частности, с орденом альбигойцев, в 1216 г. создан монашеский орден Доминиканцев (от имени возглавлявшего его монаха Доминика). Их называли еще  «псы Господни», от слова «Domini» - Господь и «cane» - пес. В 1232 г. этот орден положил начало священной инквизиции.
   Одновременно с доминиканским орденом, Францисском Ассизским (1181-1226 гг.) был создан орден Францисканцев, который в противовес доминиканцам и бенедиктинцам проповедовал нестяжание, жертвенность и самоотречение. Францисска Ассизского называли иначе «жоглером Господним», потому что в начале своей деятельности он проповедовал на городских площадях, где выступали цирковые артисты.

   Такова была духовная подоплека эпохи крестовых походов, когда повсюду проповедовалась идея жертвенности ради высоких принципов и высоких идеалов. Несомненно, что идея жертвенности должна была найти выход и отражение в искусстве. Отсюда не случайно, что культурным феноменом, отобразившим идею жертвенности, идею поиска истины и борьбы за идеалы, явился куртуазный рыцарский роман.
   Разумеется, рыцари и представители знати не сразу взялись за перо, не сразу стали писать романы, и состязания певцов стали собираться  не вдруг.
   Подоплекой тому явилось творчество странствующих музы-кантов: менестрелей, трубадуров, или  бардов, как их называли в Шотландии и Британии. Именно бардовское искусство при дво-рах оказало влияние на формирование вкусов знати. Например, роман «Тристан и Изольда», эпос «Кудруна», равно как «Песнь о Нибелунгах», «Песнь о Роланде», эпосы «Старшей и Младшей Эдды», «Сага о Вельзунгах», «Сага о Тидреке» (Дитрихе Бернском), «Сага об Эрике Рыжем» были хорошо известны в среде светского общества Западной Европы. Например, широкое распространение получил роман «Тристан и Изольда», который был написан по мотивам сказания кельтских бардов VIII-го века. Наиболее известные версии Томаса Беруля, Жозефа Бедье, Мейстера Годфрида и Эйльгарда.
   Если раньше странствующие музыканты оказывали разовые услуги знатным вельможам, устраивая выступления за опреде-ленную плату, то уже в X-X; веках их стали брать на постоянную службу, определяя на должности министериалов в придворных ансамблях. Благодаря этому представители рыцарского сословия и высшей знати, получая с детства уроки у взятых на службу менестрелей, сами стали заниматься поэтическим и музыкальным творчеством.
   Наиболее известными рыцарями-поэтами в период становления «миннезанга» были Вольфрам фон Эшенбах и Генрих фон Офтердинген, которого впоследствии стали именовать Тангейзером.
   Родоначальником же куртуазного рыцарского романа принято считать Генриха фон Фельдеке (жил во второй половине X;; века), написавшего поэмы «Тристан», а также «Энеида» - по мотивам поэмы Вергилия. В числе родоначальников жанра был также Гартман фон Ауэ (1170-1215 гг.), написавший романы «Эрек» - (1190 г.) и «Ивейн» - (1200 г.)
   Имена других миннезингеров, живших в период X;;-X;;; веков, известны по состязанию певцов в Вартбурге. Можно сказать, что на этом состязании присутствовал весь цвет куртуазного рыцарского искусства. Вот их имена: Вольфрам фон Эшенбах – победитель состязания. Вальтер фон дер Фогельвейд – его творчество есть высшее достижение лирики того времени. Также Рейнхард фон Цвекштейн (или, иначе – Рейнмар Цветтер), Генрих Шрайбер и, Иоганнес Биттерольф.
   В состязании участвовал еще один обедневший рыцарь, перешедший в сословие горожан, это Генрих фон Офтердинген из Эйзенаха. Впоследствии его стали именовать Тангейзером. Сос-тязание близилось к концу, и никто не сомневался, что Офтер-динген, который прошел обучение у Фридебранда и Клингзора, в совершенстве владевший магическим искусством «музыки сфер», будет победителем.  Уже все думали, что именно ему ландграф Герман Тюрингенский, устроивший это состязание, отдаст в жены свою племянницу Елизавету, но… магистр проиграл. Победил только набиравший еще силу Вольфрам фон Эшенбах. Победил не мастерством, а силою любви, которую он выразил в своей заключительной песне.
   Здесь, в этой истории, Эшенбах выступает как представитель светлого, орфического направления, хотя в реальности это было не совсем так. Тангейзер  представляет направление вакхическое, темное. Представляет мистико-алхимическое направление. Это Босх куртуазного рыцарского романа.
   Впоследствии о Тангейзере было сложена народная легенда, в которой говорилось, что свой поэтический дар он получил в пе-щере богини Хольды близ Эйзенаха. Как говорит предание, он прожил в пещере несколько месяцев, быв все это время любов-ником древнегерманской богини. Когда он вернулся в мир, то перед неизвестным никому поэтом стали открываться дворцы ландграфов, герцогов и королей. Слава его прокатилась по всей Европе. Слава шла впереди Офтердингена, но единственно, чего он не мог добиться, это  любви земной женщины.
   Тем не менее Офтердинген быстро вошел в расположение од-ного из самых влиятельных устроителей поэтических турниров, ландграфа Германа Тюрингенского. По окончании состязания граф должен был отдать в жены Офтердингену свою племянницу Эльзу. Но на состязании, вопреки всему, победил Эшенбах. Победила не магия и не знание «музыки сфер», а любовь.
   Это вынуждает Тангейзера пойти на дерзость. Выйдя на сцену, он стал исполнять гимн, посвященный Кибеле, то есть – Венере, или Хольде, древнегерманской богине. Во времена крестовых походов религиозное благочестие было еще на высоком уровне. Авторитет римского первосвященника являлся непоколебимым. К древним богам общество относилось с должным презрением. Поэтому, услышав такое надругательство над христианскими чувствами, рыцари с обнаженными мечами ринулись на сцену.
   Между рыцарями и Тангейзером встала Елизавета. Она остается верна Офтердингену. Ландграф, в ярости изгоняет Тангейзера из своего дома.
   Вскоре Тангейзера постиг еще более сильный удар – это проклятие со стороны римского первосвященника, который сделал это, узнав, каким образом Тангейзер получил необычайные поэтические дары.
   Народное предание здесь соединяет образ племянницы Германа Тюрингенского со святой Елизаветой, которая причислена католической церковью к лику святых.
   Тангейзер, потерявший все, проводит годы в скитаниях, а затем, примкнув к пилигримам, идет на покаяние к папе римскому. Но увы, прощения он так и не получил. Папа Римский с гневом ответил, что простит Тангейзера, если зацветет его посох.
   Елизавета, отчаявшись дождаться Тангейзера, умирает, упросив Богородицу взять ее душу, как жертву за грехи Офтердингена.
   Тангейзер, вернувшись из Рима, сообщает Эшенбаху, что не получил прощения и хочет снова удалиться в грот богини Хольды. Но Эшенбах останавливает его, произнеся имя Елизаветы. Тангейзер останавливается и видит, как несут гроб Елизаветы. Простерши к ней руки, он тоже падает замертво.
   Но проходит время, и другая группа пилигримов приносит на могилу Офтердингена расцветший посох римского первосвященника. Тангейзер прощен.
   Так говорит об истории Тангейзера народное предание, неско-лько измененное в творчестве Вагнера, Новалиса, Гейне и Гофмана. Здесь каждый автор вкладывал свою идею в образ Тангейзера, в то время как в реальности все было далеко не так. Сохранились лишь общие черты от подлинной истории.
   Несомненно лишь одно, что Тангейзер является представителем темного, вакхического направления в искусстве, того направления, которое на настоящий момент почти полностью победило.
   «The End of Histori and Last Man» - «Конец истории и последний человек».


   «Деградация идеалов рыцарства и – снова миннезанг».

   Постепенно идеалы рыцарства стали приходить в упадок. Тому были свои причины. С одной стороны, шла борьба богословских школ и течений. С другой – приходило в упадок движение крестовых походов. С третьей – уже в X;V веке началось возрождение античной мифологии, науки и искусств, то есть – эпоха раннего ренессанса. Дохристианское мировоззрение все больше входило в массовое сознание, что не могло не повлиять на идеалы рыцарства, на идеалы церковного благочестия. Ханжество и фарисейство стало нормой жизни высших сословий. За перо взялись эпигоны, которых более волновал успех публики, чем сама поэзия. Лишь только некоторые куртуазные поэты били тревогу, но… увы, тщетно. Новые веяния победным шагом входили в жизнь Западной Европы.   
   Тем не менее, миннезанг просуществовал до первой половины XV века. Прежде всего, этот период связан с творчеством графа Гуго фон Монфорта (1357-1423) из Австрии, песни которого учительны, дидактичны. Наряду с лирикой, в его стихах много иронии и сарказма по отношении к ханжеству окружавшего его общества. 
   Те же ирония и печаль по уходящим в прошлое рыцарским идеалам присутствуют и в стихах тирольского рыцаря Освальда фон Волькенштейна. Первая половина жизни Волькенштейна протекла как сплошной авантюрный роман, но после женитьбы, в возрасте 33-х лет, на Маргарите фон Швангау, его жизнь переходит в иное русло. Все свои лирические песни он посвящает своей жене, что было нехарактерно для рыцарской поэзии того периода; рыцари посвящали свои песни то баронессам, то пастушкам, направо и налево. Нравственность падала, рыцарские идеалы угасали, что крайне беспокоило как Гуго Монфорта, так и Освальда Волькенштейна, которого можно по праву назвать «рыцарем печального образа» эпохи миннезанга.
   В этой связи необходимо сказать несколько слов о двух писателях конца XV;-го начала XV;;-го веков. Это Уильям Шекспир, которого не напрасно именуют последним Великим бардом и Мигель де Сервантес Сааведра, автор бессмертного «Дон Кихота». Как ни странно, оба умерли в один год, и едва ли не в один день (1616 г.) При этом, оба являлись сыновьями своего времени, и писали в традициях своего времени. И несмотря на все различия, при полной непохожести направлений, их творчество удивительным образом перекликается. Объединяет обоих не форма и не содержание, но – дух.
   Как и Шекспир, Сервантес пишет драматические пьесы, но в отличие от Великого барда, его произведения успеха не имели. Например, современник Сервантеса, придворный испанский драматург Лопе де Вега (написавший более 2 тыс. пьес), называл коллегу по перу – очень слабым писателем. Но, скажите, кто сейчас помнит Лопе де Вега, слава которого гремела далеко за пределами его родины? Сервантеса знают все.
   Жизнь человека, о последнем романе которого говорят: «если человечество и сможет чем-то оправдаться перед Богом, то только романом «Дон Кихот», - полна неудач, разочарований, горьких скорбей. Он своей судьбой как-бы повторил жизнь Освальда фон Волькенштейна, с единственной поправкой – в отличие от биографии последнего миннезингера, судьба Сервантеса являла горький гротеск, если не пародию на судьбу Волькенштейна. Никто из его современников даже не мог подумать, что бездарный неудачник явит миру великое произведение. Этого не могло быть, но тем не менее это произведение появилось. Потому что, не появиться не могло. Они вдвоем, вместе с Шекспиром (и так ли сейчас важно, кто скрывался под его именем) завершили эпоху благородного рыцарского романа. Пусть не по форме, но что гораздо важнее, по духу. И это всепобеждающее завершение было необходимо, потому что время позднего ренессанса уже оперировало иными понятиями, и эти понятия были все менее обращаемы к Богу, но все более к ценностям «светлой античности», а значит, к падшему страстному человеческому естеству.
   Сервантес и Шекспир, хотя и писали в современной им традиции, но дух лучших произведений этих гениев далеко не соответствовал духу времени. Они вновь, как витязи благословенного средневековья, подняли на щит уходящие в прошлое вопросы долга, совести, чести, верности и любви. Как это сделали впоследствии романтики X;X века, как это сделал классик авантюрного романа Александр Дюма.
   Александр Дюма верно уловил в своих романах нерв времени XV; века. Его суть состояла в возрожденных идеалах рыцарства X;;-X;;; веков. Идеалы, выраженные в девизе: «Мой Бог, мой король, моя дама!» - ко времени позднего ренессанса пришли в полный упадок, и французские мушкетеры, здесь, в буквальном смысле подхватили падающую рыцарскую эстафету. Успех же книг Александра Дюма в том и состоял, что он воплотил в своих романах порядком забытые идеалы рыцарства. И огромные тиражи его книг лишний раз напоминают, что  благородство, верность и честь устареть не могут.
   Если вернуться к эпохе X;;; века, то та же традиция – сос-тязания певцов, утвердилась, благодаря миннезангу и в простом народе. Она стала именоваться – мейстерзанг. Мастерами песен называли поэтов из числа городских ремесленников: портных, башмачников, шляпников и т. д. Появилось оно благодаря некому Генриху из Мейсена (1250-1318 гг.), по прозвищу Фрауенлоб. Поскольку он учился в церковной школе, то стихи его наполнены чрезмерной дидактичностью и тяжеловесной ученостью. Наибольшее развитие цеховое песенное искусство получило в Нюрнберге. У Вагнера есть даже такая опера, с названием «Нюрнбергские мейстерзингеры». Мейстерзанг просуществовал до середины XV;;; века. Наступление фабричного производства неблагоприятно сказалось на ремесленниках-цеховиках. Ушли ремесленники, и вместе с ними ушел мейстерзанг.
   Для сравнения можно привести подобное же движении в Грузии, где в среде цеховых мастеров – амкари, существовало движение карачохели. В отличие от мейстерзингеров на Западе, грузинские карачохели полностью восприняли рыцарский дух и строго хранили его. Деньги для них ничего не значили. Дороже всего для них была честь. Карачохели – духовные последователи традиции Шота Руставели. Главная их тема – любовь, подвиг, высокие идеалы.
   К примеру, стоит такой молодец на городском рынке, продает изделия своего труда. На нем черная шерстяная чоха, под чохой  архалук – рубашка из черного атласа в мелкую складку, подпоясан наборным серебряным поясом. На голове заломленная островерхая шапка. Широкие книзу черные шаровары заложены в сапоги со вздернутым носком. В зубах трубка, инкрустированная серебром. Стоит такой молодец и товар у  него отличный, амкари ничего плохо не делали. Но торговаться он не любит, уступает быстро. Об этом знают многие хозяйки. Подходит к нему пожилая женщина с миловидной девицей. Спрашивает: «Скажи, сынок, сколько стоит твой товар?» - «Восемь абазов, мать!» - степенно отвечает. - «За шесть не отдашь, сынок?» - «Эта девушка, твоя дочь, мать?» - также степенно отвечает. - «Моя, сынок». - «Бери, мать, за шесть абазов».
   Для примера, песня карачохели, которая отражает душу гру-зинского рыцаря-поэта.

Я шапку синюю карачохели.
Я шапку чести сдвину набекрень.
Трудился я, как Бог велит, неделю –
Сегодня красный день!
Пусть миллионщик деньги копит –
Последний грош да будет пропит…

   Самое страшное для карачохели – это  пропить наборный серебряный пояс или островерхую шапку. Это означало пропить свою честь.
   Если же говорить о самом сословии амкари, просуществовавшем до середины X;X века, то закон чести для них был также первоосновным. Если кто-то из членов общины умирал, заботу о его семье брали  до тех пор, пока сыновья не обучатся профессии, а дочерей не выдадут замуж. В годы, когда приходили моровые поветрия, в городах оставались только амкари. Они бескорыстно хоронили умерших от чумы, холеры и других страшных болезней.
    Вот что означал закон чести для носителей рыцарской традиции на Кавказе.
   
   Тем не менее, возвращаясь к Западной Европе, должно отметить, что уже через сто лет после зарождения куртуазного рыцарского романа культура стала отходить в сторону иных ценностей.
   Рубеж X;;;-X;V веков связан с такими именами, как Данте Алигьери  и Джотто. Хотя их и называют предтечами ренессанса, но их творчество еще стоит на прежних христианских позициях, оно вполне клерикально и ортодоксально.
   Перелом в сторону ценностей «светлой античности» произошел во многом благодаря творчеству Франческо Петрарки (1304-1374). В жизни он стоял на позициях христианского аскетизма (вспомним, что он являлся миноретом ордена францисканцев), но о католичестве он говорил, что  «Рим для меня это город Вергилия, Софокла, Еврипида и других, а не город святых». А также еще более резкое его высказывание: «Да здравствует светлая античность, и долой мракобесие святош!»
   В творчестве Петрарки мы увидим, что триединство рыцарского благородства у него сокращено до… верности «даме сердца». Вспомним его канцоны «На жизнь мадонны Лауры» и «На смерть мадонны Лауры». Гениальные стихи, но, к сожалению, культуре Запада, в целом с X;V века, можно с большой степенью применить слова П. Флоренского: «Культура – это блудная дочь культа».
   Гуманистическая культура, или иначе называемая эпоха Возрождения, во главу угла ставит уже не Бога, не долг, не законы чести, напротив: во главу угла ставится сам человек, с его страстями, заблуждениями и его греховной волей. Искусство и культура, отходя от культа, все более теряли ниспосылаемый через культ богодарованный свет, пока полностью его не потеряли. Можно смело сказать: с X;V века культура Запада, в целом, пошла по пути Тангейзера, по пути угасания богодарованного света. И несмотря на то, что Бог являл во все века мастеров всечеловеческого значения, в культуру неумолимо вошли законы историзма, как писали о том Гердер, Вакенродер и философ Гегель, а не законы прогрессивного метафизического развития, как утверждали о том Гете, Шиллер и Кант.
   Искусство все более теряло ниспосылаемый Свыше свет. И уже в XX веке мы видим в искусстве все признаки «Заката Европы», все признаки потери этого Света. В живописи мы видим абстракционизм, кубизм, сюрреализм и много еще всяких измов. В музыке начинают преобладать диссонансные разрушительные гармонии. Например: Прокофьев в конце жизни не мог слушать своей музыки – у него резко подскакивало давление. А если говорить о массовой культуре, то вслед за джазом приходят рок-эн-ролл, хард-рок, электро-поп, и – всепожирающая попса.
   Об этой же проблеме, об угасании Богодарованного света как в искусстве, так и в человеческой жизни пишет в своей работе «Тайна музыки» (ж. «Лампада», 2012 г. № 4) профессор Московской консерватории Вячеслав Медушевский: «В начале человеческой истории всякое слово и всякая мысль пелись. По Аристотелю, законы воспевались, прежде чем были записаны. Согласно Полибию, «лучше не знать науку, чем быть неискусным в благодарственных песнях». Обобщая древние высказывания, русский автор ХVIII века пишет: «История сохранялась песнями». До Нового времени европейские языки пелись, были долготными – главный слог выделялся пропеванием. А затем – в разных странах не совсем синхронно, например, в Италии в ХIV веке, в России в ХVIII веке – потеряли это свойство. Акцент, что значит – «пропеваемое» ( от cano «пою» - как и греческое «просодия» от «оды»), сменился громкостным ударением…»
   Божественный Логос, который жил поначалу в происходящем от культа искусстве, который питал его своими животворящими соками, постепенно угасал, пока не угас вовсе в роковом XX веке. Не напрасно сказано: «Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете сделать ничего» (Ин. 15; 5).
   Искусство покинуло культ и снова пришло к каиновому началу, оно разорвало завет с культом и превратилось таким образом в его блудную дочь.
   Рассмотрим на библейском примере, по какому пути пошла человеческая цивилизация после того, как совершилось первое человекоубийство на земле.
   Сам Каин первый построил «град огражденный» - крепость, то есть положил начало урбанизации, а вслед за ней техногенной цивилизации, которая, по замыслу дьявола – «человекоубийцы искони», должна неизбежно привести к экологической катастрофе, к слому богоустановленного порядка на земле, а значит, к воцарению антихриста.
   Также о его потомках сказано: «Иувал бы отец всех играющих на гуслях и свирели» (Быт. 4; 21.) Здесь было положено начало искусства, не благословленного Богом. Иувал стал заниматься искусством, но вовсе не для того, чтобы прославить Творца – начальника всякого творчества, а чтобы развеселить себя, чтобы избавиться от уныния и скуки. Причиной его творчества были печаль, уныние, тщеславие и гордость.
   О другом потомке Каина сказано: «Цилла родила Тувалкаина, который был ковачем всех орудий из меди и железа» (Быт. 4; 22). Именно Тувалкаин явился начальником техногенной цивилизации. На его наковальне стали ковать сначала орудия труда – как средство облегчения жизни на земле (на проклятой за грех Адама земле), а затем оружие, которое уже напрямую являлось средством для убийства сначала животных, а потом других людей. Именно здесь, в дымных кузницах, зародился научно-технический прогресс, венцом которого будет ракетно-космическая техника, генная инженерия, компьютерные технологии, в конечном итоге – человек будущего, с микрочипами на лбу и правой руке.
   Начиная с X;; века, культура, после появления такой личности, как Тангейзер, стала постепенно покидать культ, пока уже в наши дни не вернулась к своему первоначальному каиновому состоянию.
   Как пишет в той же работе («Тайна музыки») доктор искус-ствоведения Вячеслав Медушевский: «Причиной катастрофи-ческого отупения интонационного слуха у молодежи и детей является рок-музыка, а с ней и вся кривляющаяся языковая среда. Человек способен расти лишь в тишине, а в шуме и гаме дьявол смешивает все со всем, святое проговаривает с глумливой интонацией, так что в результате человек интонационно глохнет».
   Всякий, кто хоть однажды бывал в Северодвинских пределах, скажет, что оглохшего от городской жизни человека там более всего поражает неотмирная тишина. Вологда, Тотьма, Великий Устюг. Бездонная тишина северной природы, в которой гаснут и шумы автомобилей, и городской шум. Глубинная тишина. И невольно понимаешь, что только в этой тишине и мог родиться гений русской поэзии Николай Рубцов. Его талант рожден именно этой глубинной непостижимой тишиной.
   Третья Книга Царств повествует о явлении Господа пророку Илии: «И вот Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом; но не в ветре Господь. После ветра землетрясение; но не в землетрясении Господь. После землетрясения огонь; но не в огне Господь. После огня веяние тихого ветра» (3-я Царств. 19; 11, 12).
В тихом веянии Господь. В гласе хлада тонка.
   Именно это – веяние, и этот – глас  проходят главной доминантой через все творчество Николая Рубцова. 
   В течение столетий от эпохи к эпохе происходила постепенная, нередко болезненная смена парадигм в культуре и искусстве.
   На место куртуазного (т.е. – главенствующего, говорящего о главном) рыцарского романа, приходит ренессанс. Изменяются каноны в живописи и в литературном творчестве.
   Скульптор Бенвенуто Челлини  открывает стиль маньеризма. У Франческо Пармиджанино  появляются такие новшества, как экспрессия, эстетизм, удлиненные формы. С Иеронимом Босхом входит и вовсе новая эстетика. Босх – это своего рода Тангейзер, но в живописи. О картинах Леонардо да Винчи говорят, что они  одновременно прекрасны и страшны. Но страх этот не внешний, а мистический, исходящий из глубины написанных им произведений.
   Затем наступила эпоха классицизма – максимально (в условиях своего времени) очищенная от религиозности. Именно в эпоху классицизма на пьедестал воздвигается кумир обожествленного человеческого разума и человеческого духа. И что же?.. Именно в этот момент, в период самого накала торжества гуманистических идей, в период Великой французской революции и Наполеоновских войн, происходит своего рода ренессанс, но не ценностей античной эпохи, а напротив, ценностей всеми осмеянного и отринутого Средневековья. В Европе началась эпоха романтизма, когда на пьедестал снова были вознесены забытые идеалы рыцарского благородства: «Мой Бог, мой король, моя дама!»


   «Романтизм, или – новый миннезанг».

   Типичным примером идеологии немецких романтиков стал роман Людвига Тика «Странствования Франца Штернбальда». Квинтэссенция романа состоит в том, что некий молодой человек, живущий в Германии середины XV; века (т.е. – во время лютеранского раскола), обучается живописному искусству у известных мастеров своего времени. Штернбальд странствует от одного мастера к другому. Но он делает это не только потому, чтобы изучить все премудрости ремесла живописца, но также от того, что во время религиозных брожений, политической неста-бильности, когда меняются взгляды и убеждения людей, когда, казалось, почва уходит из-под ног, ему хочется найти твердость, определенность, незыблемость… По большому счету, он хочет найти Истину. Поиск Истины – главный побудительный мотив его странствий.
   Уже в начале романа Штернбальд узнает, что его отец – это отчим, а его мать – приемная мать. И где тогда его отечество, он не знает. И кто его настоящие мать и отец?.. Здесь подспудно проводятся аналогии (читатель сам должен их додумать), что Отечество, в котором Франц Штернбальд вырос, не родное для него, прежде всего по духу, и что церковь (формально еще сохраняющая верность Ватикану), в лоне которой он возрос, для него подобна мачехе.
   Молодой художник ищет истину в искусстве и к тридцатилетнему возрасту (возраст возмужания) он находит ее в творчестве итальянских мастеров. Он ищет истину в духовной жизни, и он находит ее под омофором Матери Церкви, то есть  в природном римском католичестве, ибо Штернбальд порывает с церковью, которая одной ногой уже находится в лютеранстве. Он стремится найти своего отца и находит его в лице римского первосвященника. Он ищет свое отечество и находит его в Риме. Он, как блудный сын, возвращается из долгого странствия к отцу своему. Более того, он берет в жены итальянку и становится членом той Семьи, которую он прежде покинул, которую покинули его родители.
   Такова идейная канва романа «Странствия Франца Штернбальда» Людвига Тика, а также йенских романтиков Фридриха Новалиса и Вильгельма Вакенродера. Причем, надо оговориться, что идея написания романа принадлежит Вакенродеру, именно он разработал сюжетную основу книги, дал ей идейное направление и даже начал ее писать. Заканчивать роман пришлось Людвигу Тику. Именно йенские романтики, продолжив-шие линию Гердера и Фридриха Шлегеля, смогли создать квинтэссенцию романтизма, как нового направления в культуре.
   Например, Новалис прямо озвучил главные критерии рома-нтизма в своем манифесте «Христианский мир, или Европа», в котором прямо призывал общество возвратиться к исконным национальным корням, возвратиться к своей культуре, к своей исконной религии, которой являлось католичество. Этот Манифест вызвал бурю протеста со стороны просвещенного, зараженного космополитическими идеями общества. И как ни прискорбно, кампанию травли йенских романтиков возглавил выдающийся деятель эпохи просвещения, Иоганн Вольфганг Гете.
   Но вопрос о конфликте между классиками и романтиками рассмотрим несколько позднее, потому что в контексте вопроса о Возрождении ценностей X;;-X;;; веков есть основания рассмотреть творческий и жизненный путь наших современников – Игоря Талькова, Николая Мельникова и отца Олега Ступичкина.


   «Искатели Истины».

   Если говорить не о фактах биографий, а о духовном пути как Игоря Талькова, так и отца Олега Ступичкина, то по  своей натуре они были именно такими, ищущими Истину «штернбальдовцами». И тот и другой, а здесь, равно можно сказать и о поэтах Сергее Бехтееве и Николае Мельникове, Истину искали напряженно, горячо, подчас уходя в сторону, но затем вновь возвращаясь. Это был путь не только немецких поэтов-романтиков X;X столетия, но также путь поколения 70-80 годов прошлого века, это был путь, подсказанный нам Платинским подвижником благочестия, иеромонахом Серафимом Роузом.
   Очень многие из тех, кто искал Истину в безбожные годы, обрели ее потом в Православной вере. Когда состоялось Второе крещение Руси, многие поняли: истинное Отечество не только на Небе, но и здесь на земле, в идеалах Святой Руси. Очень многие, подобно блудным сыновьям, возвратились в свое родное Отечество. А вернувшись в Отцу, они вернулись и к своей Матери, к Святой Православной Церкви.
   Игорь Тальков, отец Олег и Николай Мельников (в этом ключе можно также говорить о Николае Рубцове, Сергее Бехтееве и Сергее Есенине), были именно из такой – штернбальдовской категории людей, не приемлющих никаких компромиссов, не приемлющих фальши, лжи, двоедушия, корыстного расчета и, вообще… духа торговли, духа ложного послушания, человекоугодия и ложного смирения.
   Приведем такой эпизод из романа «Штернбальд». Пытаясь найти средства, для того чтобы заниматься творчеством, молодой художник обращается к буржуа. Будучи приглашенным на одну из встреч немецких предпринимателей, он пытается объяснить им суть своих духовных поисков, рассказать о путях развития культуры, о необходимости поддержки национального искусства. Вместо этого он слышит разговоры о курсах валют, о ценах на сырье, о спросе на рынке сбыта и прочих корпоративных интересах… Не правда ли, очень современная для нас проблема?.. Штернбальд тихо поднимается и в состоянии крайнего смятения оставляет общество. Когда же пригласивший его фабрикант предлагает Штернбальду должность управляющего, то молодой художник не смог сдержать праведного гнева. Измена призванию для него равносильна предательству.
   Далее Франц Штернбальд ищет поддержки у аристократов. Но и здесь он видит полное равнодушие к проблемам возрождения национального искусства. Бароны и баронессы заняты исключительно сами собой и вопросы возрождения культуры их совершенно не интересуют… Не правда ли, и эта проблема для нас очень современна?..
   И Игорь Тальков, и отец Олег сталкивались со всеми этими проблемами, сумели возрасти, сумели состояться, никак не по причине условий «мира сего», а напротив, вопреки этим причинам. Они оба возвратились в свое Отечество и повели туда других. Именно этого им не смогли простить их враги, их противники, потому что поняли – и тот и другой, ведут людей в родное Отечество, в Святую Русь.
   Именно этого прогрессивное общество Германии начала X;X века не смогло простить Вакенродеру и Новалису. Оба они умерли как-то странно, во цвете лет. Вакенродер в двадцать пять, Новалис в двадцать девять.
   Не случайно Игорь Тальков поет в песне «Россия»: «Ты раздражила силы зла. И, видно, так их доняла, что ослепить тебя решили…» Он поет здесь не только о России, но и о самом себе, и об отце Олеге, и о всех бескомпромиссных искателях Истины.
   Но своей смертью не только они двое (здесь можно вновь сказать о Николае Мельникове и Вячеславе Клыкове), проторили дорогу для возвращающихся в родное  Отечество. Они первыми сказали о необходимости возвращения к принципам X;;-X;;; веков, к принципам Святой Руси. Они указали нам направление, которым должны последовать другие. Более того, у нас нет выбора – следовать или не следовать. Потому что, если принципы седой древности не станут основными, главенствующими принципами XX; века, то у нас просто нет будущего. Впереди  нас ожидает только черная ночь, конец истории, антихрист и – Страшный суд.
   Возрождение Русской Православной культуры – это не пожелание, это – неотступная кричащая необходимость наших дней. Ибо, если мы сейчас не начнем возрождать культуру, то у нас просто нет будущего. Для того чтобы оно было, Православную культуру необходимо возродить в ближайшие годы, чего бы это нам ни стоило.


   «Об истоках творчества витязей-поэтов».

   Если говорить о точке отсчета творчества витязей-поэтов, то классическим примером здесь можно назвать пророка, псалмо-певца и царя Давида. Вначале он был пастухом и музыкальному искусству, видимо, научился самостоятельно. Времени для занятий пением и игрой на гуслях, находящемуся весь день на природе пастуху вполне хватало. Пение это не было отвлеченным. Давид, подобно праведному Авелю, своим пением славил Творца. И Господь, видя чистоту сердечных помышлений Давида, делает его царем, а одновременно с тем – воином, предводителем народа. Но даже став Помазанником Божиим, царь Давид не оставляет «свою первую любовь», он до конца дней продолжает заниматься духовным творчеством.
   Таким образом, именно царь Давид является основоположником благородного рыцарского искусства. Эту традицию продолжил и его сын – царь Соломон, перу которого  принадлежит «Песнь Песней».
   Если говорить о еще более ранних библейских примерах, то здесь уместно назвать имя пророка, героя и предводителя народа Израилева, Иисуса Навина. Всякому воцерковленному человеку известен эпизод о битве израильтян под Гаваоном, когда Иисус Навин воскликнул: «стой солнце над Гаваоном, и луна над долиной Аиалонскою!» (Нав. 10;12). Если перевести эту фразу с древнееврейского языка, то Навин произнес глагол, который, с одной стороны, повелевает прекратить некое действие, требует его остановки, а с другой, в буквальном смысле, означает  «умолкни!»
   Иисус Навин сказал солнцу именно это : «Не пой!.. умолкни!»
Разве мог грубый и ограниченный вояка сказать солнцу  «умолкни!..» Нет, это мог сказать только поэт, только пророк, доподлинно знавший, что солнце поет, звезды  поют, все миро-здание  поет, и тем славит Творца. Он знал это наверняка и слышал это пение.
   И происходит странное, для нас, живущих ныне, но не для древних, событие – когда солнце умолкло, земля перестала вращаться. Этот факт подтверждают и современные астрофизики, которые обнаружили, что от всех небесных объектов исходит широкий спектр не только грубых электромагнитных, рентгеновских и прочих излучений, но также целый спектр радио и сверхвысокочастотных излучений. Такого рода исследованиями занимался генетик П.П. Гаряев, сопоставлявший звучание не только генов, клеток организма, и живой природы, но и астрофизических объектов. Было отмечено, что излучения, как живых клеток, биологических организмов, так и звезд, при переводе их в звуковой регистр дают очень гармоничную музыкальную картину. Во всех случаях отмечалось, что в этой звуковой палитре отсутствуют даже намеки на какофонию или хаос. Клетки живого организма, а равно звезды и планеты поют стройно, слаженно, и при этом как-бы сливаются в некий оркестр. И звезды, и клетки организмов звучат очень слаженно, строго в соответствии с партитурой, управляемые Дирижером, Который сотворил вселенную за шесть дней. Именно эту непостижимость и эту гармонию мироздания отобразил великий русский ученый, художник и поэт Михаил Васильевич Ломоносов:

Открылась бездна – звезд полна.
Звездам числа нет. Бездне – дна…
   Именно это отразил в своей оде «Бог» его младший современник Гавриил Державин:

О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени Превечный,
Без лиц, в Трех Лицах Божества!
Дух всюду Сущий и Единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем – Бог!..

   Астрофизики установили, что сверхвысокие колебания солнца, которое можно воспринять как гармоничное пение, возбуждают атмосферу и магнитосферу земли, отчего земля начинает вращаться. Если между солнцем и землей поставить некий блокирующий эти излучения экран, то вращение земли будет прекращено. Иисус Навин поставил этот экран своей молитвой. И действительно, до сих пор астрономы не могут понять, когда у нас появились лишние сутки. Этих лишних суток не должно быть, но они есть. Их добавил Иисус Навин в битве под Гаваоном.
   Один этот пример позволяет понять, что представляет собой божественное пение, даже если оно исходит от неодушевленного космического объекта.   
   Для Никола Тесла, сербского ученого с мировым именем, вся вселенная была пронизана как светом, так и звуком. Он на много десятилетий предвосхитил открытия ученых, которые доказали, что именно вакуум, а также черные дыры, содержат неисчерпаемые запасы энергии. Согласно утверждению Тесла, вакуум, это не пустота, а энергия и свет в связанном состоянии. Также, этот ученый утверждал, что звезды излучают не только потоки света и тепла, но и звуковые колебания, которые могут быть восприняты в совокупности, как партитуры небесного оркестра. «Музыка сфер» для Тесла являлась такой же реальностью, как и видимый всеми людьми свет солнца и звезд. Он утверждал, что солнце поет и звезды поют, ибо слышал это пение своим духовным слухом. Для Тесла не существовало разницы между поэзией и наукой, они являлись для него синонимами. Математика для него являлось той же поэзией, но выраженной не словами, а формулами.
    К тем же выводам, о светоносности и поэтичности Богом созданный природы, пришел и великий Русский философ Иван Александрович Ильин. В своей книге «Поющее сердце», он пишет об этом так:
    «Есть только одно истинное “счастье” на земле – пение человеческого сердца… Сердце поет, когда оно любит; оно поет от любви, которая струится живым потоком из некоей таинственной глубины и не иссякает; не иссякает и тогда, когда приходят страдания и муки, когда человека постигает несчастье, или когда близится смерть, когда злое начало в мире празднует победу за победой и кажется, что сила добра иссякла и что добру суждена гибель… Сердце поет не от влюбленности, а от любви; и пение его льется подобно бесконечной мелодии, с вечно живым ритмом. В вечно новых гармониях и модуляциях. Сердце приобретает эту способность только тогда, когда оно открывает себе доступ к божественным содержаниям жизни и приводит свою глубину в живую связь с этими не разочаровывающими драгоценностями неба и земли… Сердце поет, воспринимая зрелые создания и героические деяния человеческого духа – в искусстве, в познании, в добродетели, в политике, в праве, в труде и в молитве, – ибо каждое такое создание и каждое деяние есть живое осуществление человеком Божией воли и Божьего закона… Сердце наше поет, когда мы предаем погребению героя, служившего на земле Божьему делу… Сердце наше поет, когда человеческая история являет нам сокровенную тайну Провидения, и мы зрим шествие Господа через века испытания, труда, страданий и вдохновения; когда мы присутствуем при победе великого и правого дела… Сердце наше поет во время цельной и вдохновенной молитвы… Человек с поющим сердцем есть остров Божий – Его маяк, Его посредник». И, можно добавить – Его соработник.

   Есть основания полагать, что именно силой божественного пе-ния, а не магии, как говорят сейчас, Орфей воздействовал на природные стихии, мог двигать горами, ему подчинялись дикие звери и, чтобы послушать его пение, на поляне мирно собирались олени и волки, зайцы и лисы. Всякая живая тварь слушала Орфея. Травоядные животные забывали страх перед хищниками, а хищники, в свою очередь, забывали о своих инстинктах. 
   Но главным подвигом и смыслом жизни Орфея явились не стихи и песни, которые не дошли до нас, а то, что отстаивая идеалы высокого искусства, он бесстрашно вступил в противоборство с вакханками и был ритуально убит ими. Он поступил здесь не только как поэт, но прежде всего, как герой.
   Именно к этой категории героев-поэтов, пророков-поэтов, которыми были и царь Давид, и Иисус Навин, и Орфей, и первый мученик на земле праведный Авель, именно из их рода были  Игорь Тальков, Николай Мельников, Вячеслав Клыков, отец Олег Ступичкин, и Царский гусляр Сергей Бехтеев, стихотворение которого уместно будет здесь привести.

Я твердо верю – день настанет,
Пройдет пора кровавых смут,
И перед нами в вечность канет
Слепой и дикий самосуд.

Я твердо верю – близко время,
Когда обманутый народ
Стряхнет мучительное бремя
Всех преступлений и невзгод.

Я твердо верю – Русь Святая,
Как феникс, встанет из огня,
И вновь воскреснет жизнь былая
В лучах блистательного дня.

   Обладающие пророческим даром поэты чувствуют своей душой дыхание небес, их сердца слышат божественное пение, а потому, как и древние герои, пророки и псалмопевцы, будто выйдя их глубины веков, сегодняшние поэты, пусть не по форме, но по духу являются героями, пророками и псалмопевцами.

   Увы, современное человечество почти полностью разорвало связь с небесами. Души современных людей не чувствуют дыхания небес, не слышат и не чувствуют божественного пения.
   Человечество, которое разорвало связь с небом, обречено. Это люди с оцифрованными душами, они уже не способны воспринять Слова Божьего, потому что Слово – Божественный Логос, предусматривает цельное, нерасчлененное восприятие мира, а цифра дает фасетчатый, фрагментарный, или иначе – мозаичный, атомизированный взгляд на действительность. Современному человеку, чтобы воспринять Слово в первоначальном смысле, необходимо выйти из своего оцифрованного состояния, то есть, духовно переродиться. Увы, мир неумолимо идет от слова к цифре, от Логоса к числу. Цифра заменяет и вытесняет Слово, а потому, онтологически неизбежно, что за три с половиной года до Страшного суда придет именно – он, человек цифры. Придет, когда и вся земля, и все люди, и души людей будут полностью подвергнуты этой оцифровке. Придет, когда произойдет полное духовное вырождение и перерождение человечества.

   Именно эту опасность видел и чувствовал отец Олег Ступичкин. Именно с этим с духовным перерождением вели борьбу силою слова Игорь Тальков и Николай Мельников. Они, как «потрясатели копья», как витязи, поющие «Песнь о Роланде», погибли в этой неравной схватке. Но подвиг их будет напрасен, если мы не последуем за ними, если мы не пойдем по проторенной ими тропе.


   «Основные парадигмы германского романтизма. Противоречия с классиками».

   Период классицизма в Германии, можно иначе обозначить как период торжества философии Имманиула Канта. Кант обосновал в своих трактатах эстетику классицизма, основным положением которого являлось – торжество человеческого разума. Дальнейшее развитие этой парадигмы, неизбежно привело к обожествлению гордого упорства человеческой воли, его страстной натуры и страстных влечений сердца.
   Впрочем, классицизм имел целый ряд положительных аспектов. Благодаря классицизму, во всех видах искусства были созданы определенные правила и каноны, даже малейшее отступление от которых считалось недопустимым. Этими канонами руководствовался всякий художник, касалось ли это живописи, поэзии или музыкального искусства, и многие достигли в этот период недосягаемых вершин творчества. Приведем, к примеру Моцарта, Бетховена, Гайдна в музыке, либо – Шиллера и Гете, в поэзии.
   Не может быть у человечества никаких претензий к классицизму, если бы не обожествление страстного человеческого разума и гордой человеческой воли.
   Среди наиболее известных идеологов классицизма можно наз-вать Лессинга, Фридриха Готлиба Клопштока, Иоганна Готфрида Гердера, Генриха Вильгельма Герстенберга.
   Если говорить о завершающем этапе классицизма, то на волне французской революции сформировалось движение «Штюрме-ров», от слова «Drang und Schturm», то есть движение «Бури и натиска». Наиболее ярким выразителем этого направления был Фридрих Шиллер, который отражал философию Жан Жака Руссо, с его учением о религии природы (т.е. – натуры, в том числе – человеческой натуры) и религии сердца.  Эту же концепцию, обожествления человеческой воли и человеческого разума, поддерживал Иоганн Вольфганг Гете. Что, собственно и неудивительно, ибо, и Шиллер и Гете увлекались Клопштоком (1724-1803 гг.). Ода Клопштока «Мессиада», а в особенности его драма «Битва Германа», с лозунгом: «Кровь тиранов за святую свободу!» - были знаменем молодого поколения.
   Труды другого современника Клопштока, Иоганна Готфрида Гердера (1744-1803 гг.), стали в буквальном смысле, манифестом немецких писателей «Бури и натиски». Гете учился у Гердера, поэтому, естественно, что он впитал многие его идеи. Но, в то же время, именно Гердера можно назвать идеологом проторомантизма. Ибо, в отличие от Канта, он говорил о необходимости исторического осмысления процесса развития искусства и литературы.
   Эта концепция нашла отражение у Гете, а затем, в еще большей степени у идеолога романтизма Вильгельма Вакенродера.
   Предтечей немецкого романтизма можно также назвать последователя Лессинга и Гердера, Генриха Вильгельма Герс-тенберга (1737-1823 гг.), который, являясь одним из идеологов движения «штюрмеров» (вспомним его трагедию «Уголино»), тем не менее познакомил германскую публику с эпосом «Эдда», в также с поэзией скальдов. То есть, явился одним из предтеч движения романтиков в Германии. Кстати, «Поэма скальда» оказала влияние на идеолога классицизма Клопштока; его бардиты однозначно указывают на интерес Клопштока к седой древности.
   Так, подспудно, через интерес к древним эпосам, подготав-ливалась почва к возрождению эпохи «миннезанга» (или – иначе, куртуазного рыцарского романа), которое и совершилось, благодаря немецким поэтам-романтикам.

   Если говорить о раннем периоде романтизма, то, романтизм, долгое время, мирно уживался с классицизмом. И лишь под воз-действием ужасов французской революции, романтики, буквально на ходу стали менять свои взгляды. Именно, в этот период, когда космополитическая общественность галдела о необходимости радикальных перемен, романтики начали возвращаться к принципам национальной культуры и к почти забытым принципам рыцарского благородства.
   Как уже говорилось, романтизм зародился в недрах класси-цизма, развивался параллельно ему, ничем классицизму не мешая и даже, как бы дополняя его. Здесь, в контексте, можно привести некоторые имена.
   Это, Иоганн Георг Форстер (1754-1794), Иоганн Готфрид Зейме. Кстати, о Зейме, сыне крестьянина, можно сказать, что он едва не в точности, если иметь в виду первую половину его жизни, повторил судьбу Освальда фон Волькенштейна – «рыцаря печального образа», завершающей эпохи миннезанга. Жизнь Зейме была подобна авантюрному рыцарскому роману. Судьба бросала его, то в Америку, где он служил в регулярных войсках, то к польским повстанцам, то в русскую армию. Известны его труды: «Прогулка в Сиракузы», «Апокрифы», «Моя жизнь».
   Другое направление в романтизме, обращенное к культуре античного периода, можно связать с Фридрихом Гёльдельрином (1770-1843). Известен по роману «Гиперион», поэме «Рейн», также переводам Софокла «Царь Эдип» и «Антигона». Судьба его завершилась несчастливо, ибо закончил свою жизнь в больнице для душевнобольных.
   Большое влияние на развитие романтизма оказал Жан Поль Рихтер, или просто – Жан Поль, хотя он в своем творчестве еще стоял на старых руссоистских позициях. Его роман «Геспер или 45 дней собачьей почты», а также роман «Титан», были весьма популярны в среде читающей публики.
   Но романтизм, как движение, окончательно оформилось благодаря деятельности Фридриха и Августа Шлегелей, которые создали литературный кружок в Йене (1798-1802) и в Гейдельберге (1805-1809). Благодаря этим кружкам появились такие поэты, как Фридрих Новалис (Фридрих Гарденберг), Вильгельм Вакенродер и Людвиг Тик. Причем, Вакенродер и Тик были знакомы по Фридрих-Вердеровской гимназии, где они вместе учились.
Характерно, что и тот и другой до начала французской революции стояли на позициях «штюрмеров». Затем оба прошли период увлечения Фихте и Шеллингом (тем более, что сам Шеллинг был хорошо знаком с Шлегелями и одно время являлся профессором Йенского университета) и лишь потом стали серьезно изучать греческую поэзию, что привело их к изучению своей родной германской поэзии и мифологии.
   Если учитель йенских романтиков Фридрих Шлегель поначалу следовал за Руссо и «штюрмерами», утверждая, что – «надо презирать Бога» (в письме к брату Августу в 1791г.), если поначалу возмущался «гернгутерством» Новалиса, то потом стал прислушиваться к утверждению Жан-Поля, что – «добро – отнюдь не пустая мечта, и что в человеке имеется божественное начало». Далее Шлегель пришел к «Философии чувств» Якоби – к познанию трансцендентного в человеке и к мистическому постижению действительности. То есть, как говорил Якоби (созвучно изысканиям Жан-Поля и «Феноменологии духа» Гегеля), следуя за ними, Шлегель писал, что  «он был вынужден броситься в лоно божественного милосердия», хотя у него все же появились перекосы, когда «нравственное чувство он стал именовать предрассудком».

   В течение десятилетий немецкие романтики шли путем поисков, нередко вслепую, пока в творчестве йенских романтиков эти поиски не достигли окончательной кристаллизации. Наиболее отчетливо плоды этих поисков были явлены в творчестве идеолога «нового миннезанга» Вильгельма Вакенродера (1773-Берлин – 1798-там же).
   Развивая мысли Гердера, он писал в своей работе «Фантазии об искусстве»: «Если есть нечто общее, так это общее стоит не между человеком и произведением искусства, а за человеком; это общее – принадлежность человека к человечеству, и к истории. Это общее, далее – то настроение молитвенного смиренного поклонения, какое должен испытывать человек, соприкасаясь с искусством. Человек должен поклоняться искусству, должен открыться ему доверчиво, преданно – тогда искусство явственно заговорит с ним…»
   Можно не соглашаться с Вакенродером о необходимости поклонения искусству, ибо сказано: «Господу Богу поклоняйся и Ему одному служи». Но здесь явственно прослеживается аспект религиозного отношения  к культуре, религиозного отношения к искусству, как продолжения культа и исходящего от культа. Тот аспект, который совершенно отсутствовал у классицистов.
   Далее Вакенродер пишет: «Человек должен поклоняться искусству еще и потому, что оно дано Богом (!) Искусство, как и природа – это божественный чудесный язык. Одним языком говорит Сам Бог (речь о природе), другим (речь об искусстве) избранные Им люди. Поклонение и смирение – вот та среда, в которой происходит восприятие искусства».
   Вакенродер здесь идет по стопам И.Г. Гердера, с его идеями историзма искусства, а не с кантовской ориентацией на незыб-лемые классические правила.
   «Искусство, - как пишет далее Вакенродер, - в разные эпохи, у разных народов было разным. И всегда оно было таким, каким должно было быть, оно всегда было хорошим, таким, какое угодно Богу. (т.е. – речь идет именно об искусстве, как феномене выходящем из культа и обслуживающем его. – прим. авт.) Всегда в таком искусстве – органическая необходимость, выявление того, что заложено в человечестве, развивающемся исторически…»
   И далее: «Искусство – это прекрасный цветок человеческих чувств». Здесь приводится сравнение: «Наслаждение благород-ными творениями искусства сравнимы с молитвой…» Или: «Произведение искусства выше обыкновенного и повседневного, и мы должны возвыситься до них всем нашим сердцем, дабы они предстали нашим замутненным глазам такими, какие они есть в силу возвышенного существа…»
   Делая акцент на то, что культура религиозна по своей сути, неразрывно связана с культом и исходит из него, Вакенродер далее утверждает: «Главное в произведении – внутренний, сокровенный смысл, заложенный в произведении… Произведения великих художников существуют даже не для того, чтобы видел глаз, а для того, чтобы мы входили в них с расположенным к ним сердцем, чтобы в них жили и дышали…» И далее, развивая и продолжая мысли Шлегеля: «Искусство, расставаясь с единством художественного и религиозного, постепенно деградирует. Тициан, Корреджо, Джулио Романо, Андреа дель Сарго – для меня последние художники».
   Если посмотреть на современное засилье попсы и пошлятины – насколько правы оказались Шлегель и Вакенродер.
   В этом контексте можно привести высказывание нашего современника, режиссера Андрея Тарковского, из его «Дневников», опубликованных в 2008 году:
   «После войны культура как-то рухнула, обвалилась. Во всем мире. Вместе с духовным уровнем. У нас – очевидно, это кроме всего прочего, в результате последовательного и варварского уничтожения культуры. А без культуры общество, естественно, дичает. Бог весть до чего дойдет все это! Никогда раньше ничтожество не достигало такого чудовищного уровня. Этот отказ от духовного способен породить лишь чудовищ. Сейчас как никогда следует отстаивать все то, что имеет к духовному хоть какое-то отношение! Как быстро человек отказывается от бессмертия, неужели действительно органическое состояние его – скотское? Удержать стабильность нравственно высокого уровня значительно труднее, чем прозябать в ничтожестве».
   (Запись датирована сентябрем 1970 года, но сейчас проблема приобрела еще большую актуальность, чем тогда).
   Для Запада эта проблема являлась животрепещущей еще в X;X веке. Это следует хотя бы из высказывания основателя «назорейской живописи» Франца Пфорра (1788-1812): «Прежде художник старался пробудить благоговейные чувства изображением благочестивых предметов и пробудить дух соревнования изображением благородных поступков, а что теперь… Нагая Венера с Адонисом. Купающаяся Диана? – чего хорошего можно вызвать таким изображением».
   Его дополняет Каспар Давид Фридрих: «Единственно истинный источник искусства – это наше сердце, язык чистой детской души…»
   И далее, как пишет Вакенродер: «Подлинное создание искусства всегда зачато в благословенный час и рождено в час счастливый, порой неосознанно для самого художника, по внутреннему влечению сердца… Закрой телесные очи, чтобы сначала увидеть свою картину духовным взором. Затем производи наружу увиденное во тьме, чтобы, в свой черед, воздействовало она на других – извне вовнутрь…»

   По сути йенские романтики – Вакенродер, Тик и Новалис, в отличие от своих предшественников, принадлежали к числу богоискателей и искателей Истины. Даже говоря о Тангейзере (пример, поэма Новалиса «Генрих фон Офтердинген»), они представляли собой антитангейзерово направление, являлись продолжателями орфического начала в искусстве, того направления, которое в определенной степени проповедовал Вольфрам фон Эшенбах. Йенский романтизм был самым светлым периодом развития культуры начала 19-го века. Потому что, если говорить о более позднем периоде, связанном с творчеством Вагнера, Гофмана и Гейне, то напротив, они уже шли по пути  Генриха фон Офтердингена. Они шли по пути развития начала гностического, если не сказать более – алхимического в искусстве.
   И если Вагнер подспудно, интуитивно все-таки двигался в направлении, указанном йенскими романтиками, то Гофмана и Гейне, кощунственно осмеивавших незыблемые основы Бытия, неслучайно называют могильщиками романтизма.
   Если говорить о Вагнере, то весьма долго он был болен нигилистическим отрицанием главенствующих основ созданного Богом порядка. Вспомним, что в молодости он принимал деятельное участие в революционных выступлениях. Многие годы потом скрывался от властей. На этом нигилизме, а также на шиллеровской философии «Дранг унд штурма», они сошлись с Ницше. Но в дальнейшем их взгляды стали прямо противоположными, и пути их разошлись.
   Вагнер от руссоистских и шиллеровских взглядов пришел к идее Бога, к идее монархии – как установленного Богом порядка, к идее богосозданности искусства. По сути, он повторял искания Фридриха Шеллинга. Но если Шеллинг, оказавший большое влияние на развитие западной мысли, пришел к идее богосозданности мира через философию, то Вагнер пришел к тому же выводу через искусство. Его последняя опера «Парсифаль», пусть с поправками на западное духовное восприятие, все-таки наполнена религиозным содержанием.
   Уже начинавший сходить с ума Ницше говорил о Вагнере: «Старик окончательно спятил. Он в своей опере славит Распятого!» Как показало будущее, спятил сам Ницше, который Христа и христианство всячески отрицал…
   Заслуга йенских романтиков состоит в том, что они смело под-няли на пьедестал идеи эпохи раннего миннезанга: «Мой Бог, мой король, моя дама!» Они подняли на щит триединый принцип рыцарского благородства. Это они ввели всячески порицаемую и поносимую классицистами, а точнее – зараженных космополитическими идеями литераторами «штернбальдовщину».
   Как ни прискорбно, но именно Гете стал инструментом в руках прогрессивной общественности, именно он возглавил травлю поэтов-романтиков. Вот что он писал в своих статьях: «Кто не заметит в их фразах неокатолическую сентиментальность, отшельнические «штернбальдовские бесчинства», от которого искусству грозит б;льшая опасность, чем от всех требующих реальности калибанов».
   Вслед за Гете вся космополитизированная общественность на все лады потом вопила о «штернбальдовских бесчинствах». То есть – о поиске истины, о богоискательстве, о стремлении к духовным и нравственным идеалам, о необходимости возврата к высоким стремлениям духа.
   - Как, опять непогрешимость римского первосвященника!.. - кричали они, - опять – инквизиция, индульгенции и ханжество святош!
   Но суть немецкого романтизма состояла, конечно, не в этом, не в стремлении возродить культ римского папы, а уж тем более, не в желании возродить индульгенции и инквизицию, а единственно в необходимости возрождения древних полузабытых принципов благородства, необходимости возрождения национальной культуры.
   Надо сказать, что другое, не столь зараженное либерализмом общественное крыло, высоко ставило роман «Штернбальд», утверждая, что это лучшая книга после «Дон Кихота» Сервантеса. Но здесь надо отметить, что если «Дон Кихот» - это ностальгически светлое прощание с рыцарскими временами, то «Штернбальд»- это поиск новых идеалов.
   Герой романа Людвига Тика Франц, узнав, что воспитан отчимом, решается идти на поиск отца. Далее он узнает, что его вырастила не родная мать, и вполне возможно, что Германия не его родина. По профессии, он  художник, а потому учится у известных мастеров своего времени. Но, увы, и германские мастера не удовлетворяют Штернбальда, они как бы чего-то недоговаривают, умалчивают о какой-то важной квинтэссенции искусства. Штернбальд не может понять – какой. Он понимает это много позднее: главная квинтэссенция искусства, это  его религиозное, культовое содержание.
   Другая линия романа Тика состоит в том, что герой занят не только поиском кровных родителей, он занят поиском Истины. Он ищет истину в искусстве, ищет Истину в духовной жизни. А раз ищет, то и находит. Своего отца он находит в лице римского первосвященника (вспомним, что описываемые в романе события происходят в XV; веке). Матерью для него становится римская церковь. Герой духовно осознает, что лютеранство для него подобно мачехе. Истину в искусстве он находит у итальянских мастеров. Именно здесь, в Италии, Штернбальд понимает, о чем молчали и что недоговаривали немецкие мастера живописи. Он сам становится признанным мастером – его приглашают расписывать католические соборы. И конечным итогом поисков становится то, что он берет в жены итальянку.
   О чем предлагает задуматься своим романом Людвиг Тик?.. Его «Штернбальд» - это, по сути, развернутый в художественной форме трактат «Христианство, или Европа» Фридриха Новалиса. Людвиг Тик, как и Новалис, как и Вакенродер, давший идейную направленность этому роману, как и другие романтики, своими произведениями напрямую призывали немецкий народ вернуться в оставленное им отечество – Рим, стать римскими подданными. Они предлагали вернуться к Матери-Церкви (в западном понимании, римо-католической церкви), которая оплакивает их уход.
   Духовными последователями йенских романтиков, но не в литературе, а в живописи, можно назвать художников «Союза Святого Луки» или – «Назорейцев», как их называли иначе.
   Основатели «назорейской живописи» Франц Пфорр и Иоганн Овербек, еще учась в Венской академии художеств, пришли к необходимости возврата к эстетике мастеров Джотто, Чимабуэ, Перуджино, Рафаэля и Альбрехта Дюрера. Они открыто выступили против академической программы, основывающейся на ценностях античного искусства. Овербеку настолько претила работа над образами древней (то есть – дохристианской) мифологии, что он был изгнан из академии.
   Главными принципами «назорейской живописи» были историзм и религиозность. В своем творчестве они обращались к темам истории немецкого народа, а также к евангельским сюжетам. Летом 1808 г. к Овербеку и Пфорру присоединились еще четверо студентов Венской академии, которые уже через год поклялись хранить верность Истине и возрождать пришедшее в упадок искусство. Своему союзу они дали имя святого евангелиста Луки, покровителя средневековых живописцев. Овербек нарисовал его эмблему, где святой Лука находится под аркой, в центре которой помещена буква «W» - «Wahrheit» - Истина.
   В 1810 г., после исключения Овербека из академии художники переехали в Рим, где к ним присоединились еще несколько человек. Подобно средневековым монахам, они обосновались в кельях пустовавшего монастыря Сан-Исидоро на Монте Пинчио, образовав коммуну, вели совместное хозяйство и ежедневно собирались в трапезной для чтения Библии и… работ Вильгельма Вакенродера. Главными достоинствами художника, члены братства считали душевную чистоту и религиозность. «Назорейцами» художников стали называть именно там, в Риме, поскольку они вели монашеский образ жизни, а также писали картины на библейские и евангельские сюжеты.
   Здесь мы видим, что «назорейцы» в буквальном смысле воп-лотили принципы романа Л. Тика «Штернбальд» и духовные искания Вильгельма Вакенродера. Все они являлись ищущими Истину «штернбальдовцами», что и доказали делами своей жизни.
   16 июня 1812 г. в местечке Альбана близ Рима, в возрасте 24-х лет умер основатель братства Франц Пфорр, после чего «назо-рейцы» уже не возвращались в Сан-Исидоро.
   И если оглянуться на русскую действительность X;X века - не то ли делали наши русские романтики, не те ли самые идеи владели ими, не о том ли была их печаль?!.. И оказывается – да… о том же… Но только, в отличие от Запада, между русскими классиками и романтиками не было никакого антагонизма. Антагонизм шел по другим сферам, как и идет он до сих пор. Это спор между западниками и славянофилами.
   С этой точки зрения будет уместно проследить, как у нас в России происходило Русское возрождение.


   «Святая Русь» - главная квинтэссенция Русского возрождения».

   Русское возрождение проходило в условиях, когда после реформ Петра Первого в высших слоях общества, целых сто лет насаждались западнические ценности, западная культура и западное мировоззрение.
   Но, Бог не оставил Россию. Именно в это, глухое и недружественное ко всему русскому время, Он явил таких людей как Василий Кириллович Тредиаковский (1703-1769) и Михаил Васильевич Ломоносов (1711-1765). Их судьбы странным, точнее сказать – промыслительным образом переплетены. И даже оставаясь оппонентами, они до конца дней делали одно дело – работали на поприще создания российской словесности.
   И тот и другой прибыли в Москву с разных концов России. Тредиаковский из Астрахани, Ломоносов из Архангельской губернии. Оба, в поисках знаний, убегают из дома. Причем, и тот и другой учились Славяно-греко-латинской академии. Тредиаковский поступил туда в 1723 году, Ломоносов приступил к учению, когда Тредиаковской уже вернулся из заграницы, в 1731 году. Бог действительно благоволил сыну астраханского священника, потому что как иначе объяснить, что студенту недоучке удалось получить образование за границей, без протекции, без жалования и всего прочего. Прожив четыре года в Гааге и Париже, где последние два года учился в Сорбонне, Тредиаковский в 1730 году возвращается в Россию знатоком европейской истории и литературы. После издания им перевода романа Поля Тальмана «Езда на остров любви» а также его собственных стихов, к Тредиаковскому пришло признание. Через три года он становится придворным поэтом, а затем принят на службу в Академию Наук. Но, происходит странное и непостижимое дело. Убежденный западник, в совершенстве знающий европейскую культуру, вдруг приходит к мысли (как это случилось позже с Фридрихом Шлегелем), что также, как европейская наука изучила античную культуру и мифологию, аналогичным образом нужно постигать и свою национальную историю и культуру. Особое внимание он решил уделить российской словесности. По всей очевидности, Тредиаковский не осознавал поначалу всей грандиозности задачи. Потому что, для исполнения ее надо было не только изучить стиль, слог, традиции, но создать новую силлабо-тоническую систему языка, новую грамматику, по большому счету, создать новую российскую словесность. С этой задачей впоследствии блестяще справился Ломоносов.
   Уже в 1735 году, первый труд, определивший пути развития русской словесности, был создан. «Новым и кратким способом к сложению стихов Российских» заинтересовалась вся мыслящая элита России. С особой серьезностью к изучению этого труда отнесся Ломоносов, который выступил с критикой спорных мест, написав в 1739 году «Письмо о правилах российского стихотворства». Например, он указал, что кроме хорея в поэзии можно использовать ямб, а также трехдольные размеры – дактиль, амфибрахий, анапест. Отец Русского театра Александр Сумароков был согласен с Ломоносовым, и тоже выступал с критикой спорных мест «Нового и краткого способа». Но, надо быть справедливыми, что если бы не изыскания Тредиаковского, то никакой полемики бы и не было. И очень могло быть, что вопрос написания Ломоносовым учебников «Российской грамматики», и «Риторики», - первой в России хрестоматии, мог бы попросту не осуществиться еще в течение многих лет. Ко всему, споры между поэтами позволили выйти в свет такой книге, как «Три оды парафрастические Псалма 143», в которой один и тот же псалом был переведен: Ломоносовым и Сумароковым – ямбом, а Тредиаковским – хореем. Более того, благодаря трудам Тредиаковского и Ломоносова возросли Гавриил Державин и Михаил Херасков – автор «Россияды» и неофициального гимна России «Коль славен Бог Сиона».
   С воцарением Императрицы Елисаветы, звезда Тредиаковского пошла на закат. И хотя, в 1745 году он был назначен (одновременно с Ломоносовым) профессором Академии Наук, все-таки,  в интеллектуальных кругах, к вчерашнему придворному поэту стали относиться холодно. Тем не менее, Тредиаковский продолжал работать над переводами, не оставлял и литературного творчества. Например, совершил серьезный для своего времени труд – издал девятитомную «Древнюю историю» Ролленя, и его же шестнадцатитомную «Римскую историю».
   С приходом к власти Екатерины ;;, положение поэта ухудшилось еще в большей степени. Воспитанная на Западе Царица, на первых порах плохо понимала необходимость возрождения Русской культуры. Даже перевод Тредиаковским «Телемахиды» Фенелона не изменил, несмотря на заступничество известного книгоиздателя Новикова, ее отношения к поэту. Например, для придворных Императрицы, существовало наказание: «Если кто противу вышеписанного проступится, то по доказательству двух свидетелей, за всякое преступление должен выпить стакан холодной воды, не исключая того и дам, и прочесть страницу «Телемахиды» (Третьяковского). А кто противу трех статей в один вечер проступится, тот повинен выучить шесть строк «Телемахиды» наизусть».
   Плохо или нет, писал Тредиаковский, читатель может убедиться сам, прочитав строфу из его «Благодарственной оды», посвященной Императрице Елисавете:

Монархиня велика!
Зерцало героинь!
Не оных общих лика –
Ты всех верьх благостынь.
Тебе, с тимпаны стройно,
Гласят трубы достойно.
О! муза, в сладость глас, по мере сил, настрой,
Елисавете песнь благодарений вспой.

   Заключая разговор о значении для России таких выдающихся людей как Тредиаковский и Ломоносов, имеет смысл привести высказывания о них А.С. Пушкина, завершившего своим творчеством изыскания обоих. В статье о книге Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» он пишет следующее:
   «Тредьяковский был, конечно, почтенный и порядочный человек. Его филологические и грамматические изыскания очень замечательны. Он имел в русском стихосложении обширнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков… В «Телемахиде» находится много хороших стихов и счастливых оборотов… Вообще изучение Тредьяковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых писателей. Сумароков и Херасков верно не стоят Тредьяковского…»
   О Ломоносове, гений русской поэзии сказал не менее похвальные слова: «Ломоносов был великий человек. Между Петром ; и Екатериной ;; он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом».
   
   Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, Херасков, Державин. Этих поэтов можно прямо назвать предтечами Русского ренессанса. Благодаря трудам Василия Тредиаковского и Михаила Ломоносова была разработана силлабо-тоническая система русского стиха. Они заложили фундамент русской поэзии. Но возрождение началось позже. В 1797 г. известный собиратель древностей, коллекционер и архивист, граф А.И. Мусин-Пушкин находит в Спасском монастыре в Ярославле «Слово о полку Игореве» - которое издает большим тиражом (Некоторые исследователи полагают, что автором является сам князь Новгород-Северский Игорь Святославович). «Слово» было обретено и вскоре увидело свет, а двумя годами позже в числе его родственников рождается Александр Сергеевич Пушкин, гордость и слава русской литературы. Происходит это всего через два года после обретения, поднятия из-под спуда великой святыни русской словесности.
   Когда на небосклоне русской словесности появилась звезда Пушкина, то одновременно с этим начался неудержимый процесс возрождения русской национальной культуры: Михаил Иванович Глинка, Михаил Юрьевич Лермонтов, Николай Васильевич Гоголь, Федор Иванович Тютчев, Николай Языков, Федор Михайлович Достоевский. С  появлением «Славянофилов» в литературе и далее «Могучей кучки» в музыке, движения «Передвижников» в живописи, не писать на темы Русской истории, на темы русской народной жизни, русской действительности стало дурным тоном. Благодаря деятельности национальных писателей, художников, композиторов стало дурным тоном игнорировать Русскую культуру. Потому что она уже была, она явила себя, ее уже нельзя было отодвинуть.
   Благодаря чуду явления святыни «Слово о полку Игореве», литература и искусство вновь заговорили о русской душе и о русском человеке. Вновь во главу угла встали  древние благородные принципы. Если перефразировать девиз «миннезингеров», то об этом замечательно сказал Гавриил Державин в стихотворении «На взятие Измаила»:

Нет! Свыше пастырь вдохновенный
Пред ними идет со крестом;
Венцы нетленны обещает
И кровь пролить благословляет
За честь, за Веру, за Царя…

    Более кратко девиз «миннезингеров» прозвучал бы так: «Мой Бог, мое Отечество, мой народ». Или еще короче, одним словом: «Моя Россия». Или еще четче и кристальнее, как у Ивана Шмелева: «Святая Русь».
   Вот именно это: «Святая Русь» - пусть не прямо, а только подспудно высказываемая, оно зазвучала в творчестве всех русских поэтов и писателей X;X века. Это – «Святая Русь», начало звучать еще в произведениях Пушкина. Вспомним его «Руслан и Людмила», «Борис Годунов», сказки Пушкина. Вспомним Глинку – оперы «Жизнь за царя», «Князь Холмский» и опять-таки, «Руслан и Людмила». К слову сказать, «Руслан и Людмила», по форме и по содержанию является классическим куртуазным рыцарским романом. Можно сказать, что с этого момента возрождение русской культуры пошло дальше, по нарастающей. А толчком этому процессу послужило обретение «Слова о полку Игореве».
   Заслуга русской культуры X;X века состоит в том, что с одной стороны, она возродила благородные принципы X;;-X;;; веков, а с другой (согласно терминологии Гете) она пошла по пути «штернбальдовских бесчинств», то есть – по пути поиска Истины, по пути стремления к высоким идеалам.
   В особенности эти «штернбальдовские бесчинства» проявились затем в творчестве Гончарова, Достоевского, Лескова и Льва Толстого (хотя последний, увы, заблудился в этих поисках).
   Девятнадцатый век, если говорить о возрождении ценностей религиозных и национальных, был переломным не только для Западной Европы, но и для России. Как показал опыт, для того, чтобы ввести эти ценности в общественное сознание, изменить вкусы, взгляды, мировоззрение, в конечном счете, изменить эпоху, не нужно создавать новый Союз писателей или Союз художников. Для изменения культовых парадигм хватило усилий всего пяти человек. Если говорить о литературе, это  Вильгельм Вакенродер, Людвиг Тик и Фридирих Новалис. В живописи – художники «назорейцы» Франц Пфорр и Иоганн Овербек. За ними пошли другие. А потому можно утверждать с полной ответственностью, что именно эти пять человек изменили культовые установки литературы и искусства в Европе, что это они вбили осиновый кол в главную идею Просвещения и Ренессанса, где «человек мерило всех вещей», где человек есть «столп и утверждение истины».
   Своим творчеством «назорейцы» и йенские романтики во главу угла поставили не грешного человека, но – Истину. Именно Истину, которая есть Христос, они сделали мерилом всех вещей, а также – камнем краеугольным, и столпом и утверждением. Творчество как «назорейцев», так и йенских романтиков религиозно, исторично, национально. Это в отличие от общечеловеческого классицизма, религией которого был сам человек, с его разумом, страстями, богом которых был человеческий гений с его Прометеевым бунтом против богоустановленного порядка.
   Аналогичная ситуация в плане возврата к религиозным и национальным корням происходила и в России. Пушкин, Глинка, Лермонтов стали лицом эпохи. Именно благодаря им начал происходить необратимый поворот к ценностям русской жизни, русской истории, русской культуры. Несколько позднее в творчестве «славянофилов», «кучкистов» и «передвижников» эти идеи достигли полной кристаллизации. В конечном итоге и те и другие – на Западе и в России изменили общественное мнение, изменили выпестованные в эпоху Возрождения культовые установки. Суть которых – «человек мерило всех вещей». Романтики Европы, а затем и России, несмотря на тяжелую обстановку революций и торжества космополитизма, посмели сказать обратное: мерилом всех вещей является Бог, а также Его народ, у которого есть своя история, своя культура и своя вера.
   Но вернемся к нашим современникам – Игорю Талькову, Николаю Мельникову и отцу Олегу Ступичкину. Они трое по духу были классическими последователями того направления, которое появилось со «Словом о полку Игореве», направления витязей-поэтов.
   Если говорить об их предшественниках – Сергее Есенине, Павле Васильеве, Николае Рубцове и Владимире Высоцком, то можно сказать, что по духу они более  ваганты, чем миннезингеры, но при этом тоже витязи-поэты. И даже про Александра Блока, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама и Арсения Тарковского можно сказать – дух «миннезанга» ими, несомненно, владел.
   В этом контексте необходимо особо выделить творчество нашего современника, режиссера Андрея Тарковского. О его фильмах можно сказать одно. Все фильмы Тарковского глубоко религиозны, даже если о религии в них не говорится прямо. Второе – герои Тарковского ищут Истину. Здесь мастер, даже не ведая того, онтологически продолжает традиции йенских романтиков, традиции Людвига Тика, ибо все его герои – богоискатели. И третье, в фильмах Тарковского – красной строкой, начиная с первого его фильма: «Иваново детство», неотступно и настойчиво произносится одно: «Скажи об Апокалипсисе!»  Андрей Тарковский был не просто режиссер и не просто художник. Он нес крест пророческого служения. Так же, как несли это пророческое служение Игорь Тальков, Николай Мельников, Николай Рубцов и отец Олег Ступичкин. Фильмы Андрея Тарковского говорят о религиозных проблемах, о проблемах духовности в нашем апостасийном мире, потому что сам он принадлежал к числу ищущих Истину «штернбальдовцев», сам он принадлежал не к борющимся с «мнимым злом» «рыцарям печального образа», а к числу отважно мчащихся на превосходящие силы противника «потрясателям копья».
   К слову сказать, что творчество Тарковского положительным образом сказалось и на творчестве Андрея Кончаловского, кото-рый был автором сценария фильма «Андрей Рублев». Вполне вероятно, что, благодаря соприкосновению со святыней, Конча-ловским был создан фильм «Романс о влюбленных», который можно назвать классическим «миннезангом», хотя и снятым на материале советской действительности. Возможно, сам Кончаловский тогда не понял, что снял. Потому что, если бы он это понял, то последовал бы новому, открытому ему тогда направлению.
   Но все-таки, если вернуться к творчеству Андрея Тарковского, то это  плоды, это осмысление. Применительно к миннезангу, это поздняя осень. Здесь можно провести параллели к Александру Блоку, Осипу Мандельштаму, в творчестве которых явно прослеживается дыхание декаданса, заката романтизма. Те же признаки поздней осени чувствуются в творчестве Пастернака и Арсения Тарковского.
   Но декаданс – это то, что завершает, это конец, в лучшем случае – плоды. А применительно к творчеству Игоря Талькова, Николая Мельникова и отца Олега Ступичкина, даже при минорном звучании нет намека на упадок, закат, напротив, в их творчестве звучит надежда на возрождение, их стихи говорят о неизбежном рассвете и о скором прекращении зимней стужи. Их творчество – это открытие нового. Это попытка возвращения к истокам, к корням, это попытка возвращения к первоосновам благородного рыцарского искусства.
   И, о каждом из них можно сказать, что все трое были рыцарями до мозга костей, до основания – витязями-поэтами. Их творчество было подобно «Песнью о Роланде», которую поет перед во много крат превосходящими силами противника отважный витязь-одиночка – «потрясатель копья».

   И в завершение, дабы подвести итог этой монографии, хотелось бы привести выдержки из «Эпилога» своей книги об отце Олеге Ступичкине. Привести их необходимо потому, что говорят об общем, для столь разных, но в то же время – духовно близких поэтах, говорят о главном в каждом из них, несмотря на различность их жизненных путей.



                Э  П  И  Л  О  Г

ГРАЖДАНИНУ

Твоя Россия… Думая о ней,
Уберегись искусов и обманов –
Одна молитва может быть сильней,
Чем целый митинг с сотней горлопанов!
«За Русь, на бой!» - все суета сует,
И суетою души захлебнулись.
Одна молитва! Но молитвы – нет!
«На бой, за Русь!» - и снова обманулись.
Твой враг не там – не на коне с копьем,
И не с мечом в открытом чистом поле,
Он – невидим, его не взять живьем
Ни силою, ни криками: «Доколе!»
Твой враг – раскол, далекий, вековой,
И если в душах нету единенья –
Ликует он, и тщетен подвиг твой
На поприще «российского спасенья».
Есть Вера, Бог, Отечество и Ты!
Лишь это русских делает народом!
Решись, уйди бесовской суеты,
Пусть даже «струсил» скажут мимоходом.
Уйди! И сам неистово молись.
Чтоб Бог вернул и веру и сплоченье,
Ни слез, ни покаянья не стыдись
Во имя долгожданного спасенья.
Из всех краев истерзанной земли,
Как нити золота, польются вверх молитвы,
Чтобы до Господа, до всех Святых дошли,
Прося благословенья правой битвы!
Тогда – сама собою встанет рать,
И будет вождь – один, одна дорога,
Спасется Русь… И пусть не будет знать,
Что ты все это вымолил у Бога!

     1996 год. 

   Приводя стихотворение русского поэта Николая Мельникова, автора гениальной поэмы «Русский Крест», хотелось бы сказать: «Все вышеприведенные строки можно с уверенностью отнести и к убиенному иерею Олегу». К концу земной жизни он мыслил именно так, как написано в приведенном здесь стихотворении. Даже и годы жизни обоих почти совпадают. Николай Мельников родился в 1964 году, отец Олег – 1966-м. Николая Мельникова убили вблизи Оптиной пустыни в 2006 году, отца Олега – в том же 2006-м, если считать по старому стилю. Их осмысление действительности и духовной жизни было одинаковым, они оба понимали, что надо рубить не щупальца «зверя», а поражать его – в сердце, а потому, как пел в песне «Россия» Игорь Тальков – оба «раздражили силы зла» и тем подписали себе смертный приговор.
   Возрастая «от силы в силу, от степени в степень… в меру возраста Христа», отец Олег понял главное – для того, чтобы победить зло, нельзя сражаться с ним его же оружием. Ибо, как говорил святой Царь Николай Второй: «То зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее. Но не зло победит зло, а только Любовь».
   Именно поэтому отец Олег усугублял свою молитву, утруждал плоть, совершал ночные бдения в храме, строго постился. Ибо «не зло победит зло, а только Любовь». Не митинговые страсти, не гневное обвинительное слово, а  молитва. Отец Олег пришел к тому же выводу, что и святой Царь-мученик Николай Второй. Пришел к тому же выводу, что и поэт Николай Мельников.
   И то, что подвиг убиенного священника принят Богом, могут свидетельствовать многие знамения и чудеса, происшедшие после его смерти. Тому примером – радуга три дня подряд, во время служения панихид, а в день отпевания – скрепленная Андреевским крестом из облаков. Тому примером – посмертные явления близко знавшим отца Олега, причем, либо в красных одеждах мученика, либо в белых одеждах.
   …Летом 2007 года, на Престольный праздник, через полгода после трагической кончины, совершилось событие, которое тоже можно назвать знаменательным. Возле храма в течение долгого времени находился новый купол с крестом. Работы по его изготовлению начались еще при жизни батюшки. Установка купола и креста намечались на дни предшествующие Пасхе. Но проходили дни и месяцы, а купол оставался внизу. Незадолго до ожидаемого события было послано предупреждение Свыше; купол… едва не ушел под землю. На этом месте прежде находилась яма для гашения извести.
   Срочно созвонились с благотворителями, подключили сельское и районное начальство. Но в районе не оказалось подходящей техники. Поэтому 70-метровый выдвижной кран пригнали из Екатеринбурга. На Престольный праздник Первоверховных Апостолов приехали из Москвы: генеральный директор Фонда Николая Чудотворца Михаил Чепель и благотворитель храма Анатолий Пшеничный.
   Совсем некстати в этот солнечный день разыгрался ветер. Отслуживший праздничную литургию наместник монастыря Новомучеников Российских г. Алапаевска игумен Моисей стал молиться вместе с клириками и прихожанами. Купол поставили после нескольких попыток. Но удивительное дело. Лишь только внизу началась соборная молитва, как на крест колокольни, установленного в августе 2006 года, сел белый голубь и не улетал до тех пор, пока купол с крестом не были установлены.
   А еще через неделю, после праздника Святых Царственных мучеников, в селе Нейво-Сусанна появились паломники, которые приехали поклониться могилке отца Олега. Были и такие, кто пришел к нему пешком, после крестного хода из Екатеринбурга до Ганиной ямы.
   Прошел год, и на могилу отца Олега прибыл пеший крестный ход с Порт-Артурской иконой Божьей Матери. А еще через полгода, в феврале 2009 года, прибыл с иконой «Умиление» другой крестный ход, посвященный столетию упокоения св. прав. Иоанна Кронштадского. Этот крестный ход имел благословление Святейшего Патриарха Алексия Второго. И до сей поры идут и едут к отцу Олегу паломники с разных концов России и Зарубежья. Едут как к живому. Как к живому несут свои скорби и печали. Ибо, как при жизни, он не отталкивал никого, даже когда пришли к нему его убийцы, так и ныне, не отталкивает никого, но всех принимает с любовью, внимая нашим нуждам и печалям.
   Отец Олег ушел от нас во цвете сил, он был взят – «на взлете». Его шедшие от сердца к сердцу проповеди были выстраданы и глубоко продуманы. Его статьи были нашей «Русской болью». Его стихи полны мудрости и просветленной печали. Его дела приносили плоды. И как если бы о нем пропел в свое время тоже рано ушедший и тоже взятый – «на взлете», Русский поэт Игорь Тальков, который был хотя и другой судьбы, но – одного духа с отцом Олегом:

Поэты не рождаются случайно,
Они летят на землю с высоты.
Их жизнь окружена глубокой тайной,
Хотя они доступны и просты.

Глаза таких божественных посланцев
Всегда печальны и верны мечте,
И в хаосе проблем их души вечно светят
Мирам что заблудились в темноте.

Они уходят выполнив заданье,
Их отзывают Высшие миры,
Неведомые нашему сознанью,
По правилам космической игры…

-   -   -   -   -   -   -   -   -   -   -   -   -   -

       8 ноября 2011 г. – 29 марта 2016 г. – 4 ноября 2018 г.

                Сороковиков Александр.


ПРИМЕЧАНИЕ: Под заголовком - иллюстрация с картины "Русь" Б. Ольшанского.



П Р И Л О Ж Е Н И Е

ДУХОВНОСТЬ или КУЛЬТУРА
(Вехи биографии, как условие понимания сути вопроса) 

   Если говорить об общепринятом понимании вопросов культуры и духовности, то даже среди специалистов в области культуры, существует устойчивое мнение о ней, как о самодостаточной общественной сфере, сводящейся собственно, к литературе, искусству, народному творчеству, традициям, в различных их проявлениях. О связи с духовностью, в среде светских культуроведов и искусствоведов говорится не иначе как: духовная культура, культура церковного пения, искусство храмового зодчества,  искусство иконописи и т.д. В свое время, автор сей статьи понимал вопросы культуры именно в этом ключе, искренне считая, что настоящей (истинной) духовности не по пути с культурой. С несгибаемым ригоризмом вновь обращенного он «милостиво определил» для церковной культуры некую нишу, в которой она должна, в соответствии с «табелем о рангах», знать свое место. «Вообще, без культуры можно вполне обойтись, - искренне считал автор сего материала, - обойтись без Пушкина,  Глинки, Гоголя, Достоевского, и далее – без…» Автора можно извинить, потому что он доподлинно знал тогда – нельзя обойтись без Единого Господа Бога. А потому, в «эфесском» рвении новоначального, с ригористичностью зилота-ревнителя и выбросил за борт корабля спасения всякую культуру вообще. Но, так ли уж был прав тогдашний зилот-ревнитель?.. Господь ненавязчиво ставил ревнителю сей вопрос, причем делал это неоднократно, и потому, рано или поздно на него необходимо было дать вразумительный ответ.

   В этой связи автору уместно составить краткую предысторию того, как он пришел к переосмыслению вопросов культуры и духовности, кардинальным образом, в конечном итоге, отказавшись от общепринятого  мнения по этому вопросу.
   Помнится, в 1995-96 году, автор брал в библиотеке подшивки журналов «Москва» и  «Наш современник». В них публиковали много статей политического содержания, печатали прозу писателей патриотов, рассказывали о духовной жизни в России. В журналах было опубликовано много материалов различной тематики, но… в память врезался только один. Как потом понял автор, Господь задал ему через эту статью вопрос о культуре и духовности. Вопрос был задан твердо, и на него, хочешь не хочешь, надо было отвечать.
   В том памятном материале шел рассказ об игумене Сергии, первом настоятеле Святогорского монастыря на Новгородчине. Игумен Сергий, являлся в прошлом кадровым военным, проходил службу в Афганистане, где собственно и дал обет: стать монахом, если останется живым. Надо сказать, что еще со школы, будущий игумен являлся фанатичным почитателем А.С. Пушкина, знал наизусть все его стихи, мог цитировать с любого места «Евгения Онегина» и другие произведения. Тогда в Афганистане, руководимый им взвод попал в засаду. Все боеприпасы были вскоре израсходованы. Оставалось только, либо идти в штыковую атаку, либо… самоподрыв. Именно тут молодой офицер со всей отчетливостью понял, что… никакой Пушкин им сейчас не поможет. Им поможет только Бог! Офицер сей не был трусом, он готов был без колебаний умереть за Отечество, но страх, который объял его тогда, был иного качества. И потому, он дал этот, перевернувший всю его жизнь обет.
   Иронией судьбы (а может быть, Самого Господа), бывшего кадрового военного назначили настоятелем монастыря, перед алтарем храма которого находится могила Александра Сергеевича Пушкина. Надо сказать, что и Пушкина и Тютчева, и вообще, всю светскую культуру, монах, священник и настоятель Сергий полностью вычеркнул из своей жизни. По всей очевидности, поступил правильно, как и должно поступать монаху, но… оставалось то – но, видя которое, Господь задал бывшему военному и знатоку русской классики, твердый и нелицеприятный вопрос.
   Еще с советских времен, среди писателей пушкиноведов сложилась традиция, посещать после чтений, посвященных гибели поэта, его могилу в Святогорском монастыре. В начале 90-х годов прошлого века, после открытия монастыря, на его могиле стали служить панихиды. В числе первых, кто эти панихиды служил, был (снова ирония судьбы) игумен Сергий. В тот памятный февральский день, после произнесенных на могиле поэта слов, попросили высказаться (с духовной точки зрения) настоятеля монастыря.  И вдруг, паче всех ожиданий, игумен повел разговор о Пушкине совсем в ином ключе. Его тяжелые не требующие возражения слова, словно камни падали на могилу поэта. Игумен делал упор на далекий от христианских канонов образ жизни гения русской литературы. Он указывал, вполне может быть справедливо на то, что его творчество, по большому счету, есть плод страстного сердца, падшего ума и греховной чувственности. Указывал на то, что творчество подобного рода совершенно неполезно человеку в деле спасения души. И так далее, и так далее… Наверное, с формальной точки зрения, игумен был прав. Да, он был прав, но… он был бы еще более прав, если бы не говорил свою речь с точки зрения притчи «о мытаре и фарисее». Должно заметить, что новопоставленный игумен отнюдь не чувствовал себя «мытарем», но, напротив – обличителем, судией. И потому, Господь, по окончании проповеди иеромонаха, задал ему этот нелицеприятный и твердый вопрос.
   Неожиданно, из группы писателей вперед вышел человек, тоже в прошлом «афганец» и кадровый военный. Сдерживая гнев, он тихо произнес следующие слова: «Отец Сергий, я уважаю ваш священный сан, и уважаю ваше военное прошлое. Но, только… руки я вам впредь никогда не подам!» Писатель повернулся и спокойно пошел на выход к главным вратам обители.
   Не ожидавший подобной отповеди игумен замолчал. Сказать, что им овладело состояние смятения, значит, ничего не сказать. Настоятель стоял возле могилы как оплеванный, а представители делегации расходились молча и не прощаясь. Находящийся рядом боевой друг, журналист по профессии, выждав, когда члены делегации отойдут от могилы, горько  вздохнул и произнес со скорбью: «Ты прости его, ради Бога, прости, – и затем, со значением добавил, -  он тоже, как и мы, прошел Афган». После чего назвал  полк, в котором служил оборвавший проповедь игумена писатель.
   И вдруг, произошло неожиданное. Отец Сергий во весь опор бросился к главным вратам, но не напрямую, а наперерез, по более короткому пути. И не успел еще тот писатель-фронтовик выйти за ворота, как перед ним вырос тяжело дышащий игумен.
   - Прости меня, брат! - были первые слова, которые вырвались из его вздымающейся груди.

   Автор сего материала находился некоторое время под впечатлением от прочитанной статьи, но глубоких выводов так и не сделал, а потому, вопрос был задан ему лично, двумя годами позже.
   Автор вел тогда в храме, по благословению настоятеля прихода, воскресную школу. Ко всему, второй священник проводил занятия для взрослых, и когда у него не хватало времени, просил преподавателя воскресной школы эти занятия провести. На одном из них, слушателями был задан вопрос о светской культуре, и в частности – о Пушкине. Ведущий эти занятия ответил на вопрос строго по катехизису, добавив от себя, что для дела спасения светская культура не нужна. Все, казалось бы правильно, но… в ответе  преподавателя не было того самого смирения «мытаря». И потому, через неделю вопрос был задан лично. Просто, один из участников занятий, достойный семьянин, сказал такие слова: «У нашего  народа уже все отобрали: историю, традиции, веру! А теперь, если и Пушкина  отберут, то сможем ли мы и дальше называться народом?!»
   В интонациях вопрошавшего не было и тени осуждения. В нем, присутствовала скорее констатация факта, более того – скорбь о реальной действительности, и потому, оно прозвучало «со властью», и – «не от человеков». Вопрос был задан, а потому, волей не волей, автор приступил к поискам адекватного ответа.
   Как раз в это время, по радио «Радонеж» историк Владимир Махнач, основываясь на исследованиях Льва Гумилева, проводил курс лекций о типах государственного устройства. Ценным в этих лекциях было то, что они давали системный взгляд на историю и в целом на исторические процессы. Подготовка к занятиям «воскресной школы» предполагает кропотливую работу со Священным Писанием. Поэтому, неудивительно, что смысловые параллели лекций Владимира Махнача были найдены в Книге пророка Даниила. За учением Льва Гумилева о развитии общества: пассионарность – перегрев – надлом – инерционный период… и т.д., совершенно однозначно видна последовательность в смене царств, предложенная по откровению пророком Даниилом (Даниил. гл. 2; 31-45). На смену «золотому веку» приходит «серебряный». Затем наступает «медный век», потом «железный», и далее «глиняный» (то есть - «кирпичный») частью скрепленный железом. После чего происходит крушение всех этих формаций, для того, чтобы на их месте возродилось нечто новое.
   Странным образом, эта последовательность в сознании автора наложилась с процессами развития культуры, отчего стал понятен сам принцип: каким образом, верная дщерь культа стала (по выражение о. Павла Флоренского) его «блудной дочерью». Появилось совершенно отчетливое понимание, что также, как общество, от одной формации к другой идет к Апокалипсису, также и культура, постепенно отходя от культа вырождается, деградирует и превращается в полную противоположность тому, что она несла в себе. Культура – в переводе с санскрита, означает – почитание света. В переводе с греческого – поклонение небу. Вот, от этого почитания и поклонения и уходит культура, когда разрывает свое общение с культом.
   Подвергнув осмыслению столь важные вопросы, автор приступил к грандиозному занятию (изучение культуры в общемировом масштабе), с целью выявления путей деградации (а вовсе не развития) культуры в ее историческом филогенезе. Установка на изучение материалов была твердой, но односторонней. Сказалось ознакомление с трудами Константина Леонтьева, Тойнби, Шпенглера, Питирима Сорокина, Льва Гумилева. Суть этих трудов состояла в следующем: с течением хода истории, человечество проходит путь от первобытной дикости, к дикости цивилизованной. Соответственно, эти процессы касаются всех сфер общества, государственного устройства и собственно – культуры. 
   Не откладывая в долгий ящик, автор приступил к чтению литературы о культуре и искусстве, довольно скоро поняв, что работа эта (по большому счету) по силам лишь обладателю профессорского минимума. Тем не менее, и эта работа оказалась небесполезной (автор имел решимость продолжать ее и далее), если бы однажды не прозвучало «тальковское»: «Стоп! Что-то тут не так!» По мере изучения материала, стройная теория о неуклонной деградации общества, все более расползалась по швам. Пришлось на время отложить исследовательские работы, чтобы с Божьей помощью осмыслить накопившийся материал.
   Поворотным пунктом для верного понимания вопросов истории, духовности и культуры, для автора стало одиночное шествие по Чечне, а точнее, еще раньше – после панихиды на могиле воина Евгения Родионова, 23 мая 2004 года. Тогда, в Курилово приехали многие почитатели воина Евгения, пришла и его мама, Любовь Васильевна. Автор, погруженный с головой в хлопоты о подготовке крестного хода, не знал тогда, что буквально накануне умер второй ее сын, а потому бодрым тоном попросил молитв об успехе крестного хода с Песчанской иконой по Северному Кавказу. Она скорбно ответила: «Хорошо, помолюсь, как смогу».
   После хаджа по стреляющей республике, собственно и произошел этот незаметный для самого автора поворот в душе, едва не сразу стало происходить переосмысление многих вопросов, казавшихся ранее не требующими доказательств аксиомами. Теперь эти аксиомы следовало пересмотреть. Незыблемые истины требовали доказательств. По возвращении автор начал писать в тех жанрах, о которых ранее мог только мечтать: обширный историко-биографический труд о новомучениках Северо-Двинских, роман «Маскарад последнего века», многостраничная статья о Сергии Фуделе – самом сокровенном богослове ХХ-го века, акафист свт. Афанасию (Сахарову).  Произошел некий, поразивший самого автора прорыв. Он с удивлением отмечал, что пишет уже не в том ключе и не в том русле, как было раньше. Из под пера выходило нечто новое, но суть этого – нового, предстояло осмыслить позже. Осмысление произошло осенью 2006 года. Тогда, после поездки с Порт-Артурской иконой в Великий Устюг (в честь 20-летия подвига матроса Сергея Преминина), на обратном пути, автор и иконописец прямо с поезда повезли образ на Ваганьковское кладбище, на могилу Игоря Талькова.
   Именно после этой панихиды, посвященной 15-летию гибели поэта, и забрезжило понимание сути нового в творчестве автора. С удивлением для себя, автор осознал, что «Маскарад последнего века», если и может называться романом, то не в классическом его понимании, а в понимании куртуазного (то есть - благородного) рыцарского романа. Стало со всей очевидностью доходить, что творчество (в частности) Игоря Талькова, это творчество не эстрадного певца (коих много), но витязя-поэта, творчество барда в древнем его понимании, где бард являлся не просто странствующим музыкантом – менестрелем, бояном или трубадуром, но, как минимум – культурологическим водителем народа. И «Маскарад последнего века» являлся именно таким, культурологическим романом.
   Старый взгляд на культуру и искусство еще продолжал жить в сознании, но к весне следующего 2007 года, автор уже стал убежденным адептом необходимости возрождения культуры, в соответствии с духом эпохи расцвета творчества витязей-поэтов. И здесь, Игорь Тальков был будто послан из той эпохи, чтобы напомнить своей жизнью и  смертью, нам ныне живущим, об истоках православной культуры, о ее истинных корнях.
   Спустя пять лет, автор вновь ездил с Порт-Артурской иконой в Великий Устюг, и по возвращении вновь побывал на панихиде Игоря Талькова (теперь уже в связи с 20-летием гибели), после чего, на следующий день сел за написание программного произведения «Русский Православный ренессанс». Тогда, в сентябре 1998 года ему был задан вопрос – слово прозвучало «со властью». Вопрос заданный человеком, исходил не от человеков. И теперь, в статье «Русский Православный ренессанс», на него был дан достойный ответ.

         +   +   +

   Разговоры о культуре и ее сущности ведутся так же давно, как существует и сам творец культуры, человек. Область искусства, и вообще творчества, есть область, где человек подражает Создателю, Творцу вселенной. Культура, если она родная дочь культа, а не блудная дщерь, не падчерица, а – дочь, она всегда будет вести человека к Отцу (Небесному), а также и к Матери (Церкви). Такова изначальная роль культуры, в том виде, как задумал ее Бог. Отсюда, если человек называет себя верующим в Бога, он неизбежно должен быть культурным человеком, независимо, является ли он академиком со степенями или малообразованным простолюдином. Ибо, культура, это не свод правил поведения и даже не этико-эстетическое учение, но свет Божий в человеке, делающий обладателя этого света благородным по природе, независимо от сословной его принадлежности.
   Как пишет по этому поводу, в книге «Мистика или духовность» свящ. Владимир Соколов: «Культура – есть то лоно, в котором человек рождается как существо духовное, а не природное, и в котором происходит его становление для Вечности. Культура – это поле, на котором рождается, развивается и преображается душа человека, приготавливаясь к вечной благодатной жизни» (гл. «Источники культуры» стр. 8).
   Без культуры, собственно, нет человека. Без культуры нет христианства. Лишенный культуры христианин, это либо затвердивший внешние правила фарисей, следующий букве закона начетчик, либо возмутитель спокойствия, бунтарь «сикарий», прикрывающий необузданность нрава борьбой за «чистоту идеалов». Либо, третье, и это хуже всего – теплохладный обыватель, во всем подобный «премудрому пескарю» Салтыкова-Щедрина.
   Указывая на взаимодействие культуры и религии о. Владимир Соколов пишет далее в своей книге: «Культура – это  материализация духа, и потому культура не может стоять обособленно от религии. У верующего человека религиозное мировоззрение не может находиться на периферии его жизни, а следовательно, оно будет обязательно проявляться в общественно-культу-рной жизни. Религия и культура взаимосвязаны гораздо теснее, чем это принято обычно признавать. Можно без всякого преувеличения сказать, что религиозные убеждения являются дрожжами не только религиозной жизни, но в той же мере и общественно-культурной» (гл. «Культура и религия», стр. 9).
   Но, несмотря на тесную связь религии и культуры, все-таки существуют кардинальные различия между ними. О религии, даже если Святая Соборная и Апостольская Церковь разделена на Поместные Церкви, в каждой со своими национальными особенностями, прежде всего применимы слова Апостола: «Несть иудей, ни еллин: несть раб, ни свободь: несть мужеский пол, ни женский: вси бо вы едино есте о Христе Иисусе» (Гал. 3; 28). Религиозная жизнь соединяет всех верующих во Христа людей, не только горизонтальными связями (Поместные Церкви), но прежде всего связями вертикальными, то есть – напрямую с Богом. Иное происходит с национальными культурами. Здесь, как раз в большей степени развиты связи между людьми, и лишь потом только с Богом, зачастую опосредованно, как направленность к горнему миру, как стремление к обретению Истины, а не напрямую – в молитве, исполнением обрядов и жизни в церковных традициях.
   Этнолог Лев Гумилев, говоря о языке, указывал, что в нем выражается «душа народа». Аналогичным образом это можно сказать и о культуре. Народ без культуры (скажем, с одной только духовностью, во внешнем ее понимании), это народ без души. Но, опять-таки, обращаясь ко Льву Гумилеву, делаем вывод, что, как только появляется человеческое общество, даже если оно находится в стадии родо-племенных отношений, неизбежно в нем (как «душа народа») появляется и культура.
   Особо, в этой связи нужно отметить аспект духовной культуры. Большинство людей понимает его внешне, например – в плане искусства церковного пения, искусства храмового зодчества и т.д. Понимает его с обрядовой точки зрения, то есть в плане церковного благолепия, чина богослужения, взаимоотношений пастыря и мирян. В то время, как в духовной культуре, главным аспектом является общение «сокровенного сердца человека» напрямую с Богом. Подобное общение требует от христианина высокой культуры. Для богообщения недостаточно одного лишь  исполнения обрядов. Это не механический процесс. Равно как и не выражение необузданной чувственности. Необходимое условие богообщения заключает в себе способность сердца принести самую главную жертву: «Жертва Богу дух сокрушен» (Пс. 50; 19). И лишь после принесения таковой жертвы, возможно надеяться на истинное богообщение. Человек с нечистой совестью, с самостным сердцем, подобен Адаму после грехопадения. Подобен Каину, совершившему грех братоубийства. Подобен жителям страны Гадаринской, попросивших Христа оставить пределы их города. Такой человек неизбежно будет прятаться от Бога. И замена внутреннего делания внешним, как раз и указывает на принадлежность такого делателя к вышеупомянутой категории людей.
   К сожалению, в наше время (и необратимо этот процесс начался еще в ХVI веке) уделяется слишком большое внимание внешней стороне (что характерно, кстати, и для старообрядцев), из-за чего поле души, как было, так и остается диким, а сад души – «царство небесное внутрь нас есть», остается невозделанным вовсе. В лучшем случае, вокруг такого сада ставится ограждение с надписью, о принадлежности огражденной территории к «саду души», внутри которого продолжают произрастать дикий кустарник и чертополох. Что же касается плодов духа: «любовь, радость, мир, долготерпение…» (Гал. 5;22), которые должны вырасти от посаженных здесь деревьев, то об этом, надо видимо вовсе умолчать.
   Человек так устроен, что оправляясь в странствие или ступив на какое-либо поприще, он должен знать пункт конечного следования, должен ожидать некоего результата от своих трудов. Садовник должен вырастить плоды, ладья должна пристать к вожделенному берегу. В противном случае, сбившемуся с пути человеку остается, либо повернуть назад, либо погибнуть на идущей в никуда дороге.
   Всякий, кто решил заниматься духовным деланием, но не озаботился главным вопросом – стяжанием духа любви, не озаботился взращиванием в себе жертвенного сознания, обречен именно на это – придти в никуда. И самое малое зло для такого делателя, это сойти с избранного поприща, то есть – оставить делание, либо перейти к чисто внешнему исполнению обрядов. Для упорствующих во внешнем делании, существует еще и третий исход (при условии, если Бог хочет такового спасать). Об этом сказано в Притче о выметенном доме: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит; тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И пришед находит его назанятым, выметенным и убранным; тогда идет и берет с собою сем других духов, злейших себя, и вошедши живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого» (Мф. 12; 43-45). О таковых, в дополнение к евангельскому повествованию, можно дополнить словами Апостола «С ним случается по верной пословице: пес возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идет валяться в грязи» (2-е Петр. 2; 22).
   Столь печальные вещи неизбежно бывают со всяким, кто начиная духовное делание, не облечен духом жертвенности и духом любви. Гордому эгоистичному человеку лучше совсем не приступать к пути духовного подвига, чем приступив, оставить его. Не случайно, поэтому, гордец, дабы удержаться на выбранном поприще, заменяет богообщение аскетикой. Внутренний труд души, внешним исполнением обрядов. Такие внешние делатели, начав хорошо, как правило – кончают плохо. «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак. 4; 6). Именно о таковых сказал Господь: «Так как этот народ приближается ко Мне устами своими, и языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня… то вот, Я еще необычайно поступлю с этим народом, чудно и дивно, так что мудрость мудрецов его погибнет, и разума разумных его не станет» (Ис. 29; 13,14).
   Вопрос: почему из тысяч отшельников в первые века христианства спасались единицы? – разрешается именно в этом ключе. Сии «отшельники», как правило, руководствовались побуждениями своего гордого ума и страстного сердца. Проблема богообщения, проблема синергии Бога и человека, что есть – высшая составляющая духовной культуры, их по большому счету не интересовала. А потому, они погибали. Вот, что значит культура в духовном понимании. Это – жизнь, если она (культура) существует. Либо – смерть, в случае ее отсутствия.
   Аспект культуры здесь выступает краеугольным камнем. Для того, чтобы общаться с Богом «от сердца к сердцу», нужна высокая культура самого сердца. И когда в «Нагорной проповеди» говорится: «Ударившему тебя по щеке подставь и другую» (Лк. 6; 29), либо: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5; 44), есть проявление не слабости, а напротив, высочайшей духовной культуры.
   Для внешнего же делателя сердце имеет вторичное значение. Именно об этих «внешних» Христос сказал устами Евангелиста: «Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взявши светильники свои, вышли навстречу жениху; …тогда встали все девы те и поправили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: «дайте нам вашего масла, потому что светильники наши гаснут». А мудрые отвечали: «чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе» (Мф. 25; 1,7,8,9).
   Архиепископ Сиракузский и Троицкий Аверкий (Таушев), в толковании на эту притчу, в книге «Четвероевангелие», пишет так: «Под «мудрыми девами» здесь разумеются все истинные христиане, всегда готовые встретить Господа, имеющие при своей чистой и искренней вере и добрые дела (елей); под «неразумными девами» здесь имеются в виду христиане по имени, безпечные, не имеющие добродетелей».
   Благоразумные, мудрые девы, это еще и те христиане, которые кропотливо трудились «от силы в силу, от степени в степень»: «доколе не придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (Эф. 4; 13), трудились над формированием, развитием и ростом своего «внутреннего человека». Эти девы подобны избравшей «благую часть» жене-мироносице Марии. Для таковых, наполнение светильников елеем не является механическим процессом, это не предмет купли-продажи, но, как сказал Апостол: «Плод же духовный есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание: на таковых несть закона» (Гал. 5; 22,23). «Нет закона» - это не есть беззаконие, не отсутствие закона, не его забвение, но указание на невнешнее, немеханическое делание. Указание на глубоко внутреннюю, приводящую к преображению души и тела работу: «а иже Христовы суть» (Гал. 5; 24).
   Именно поэтому, «благую часть избравшие» девы не могут перелить благодатный елей в светильники осуетившихся в мирских попечениях сотрудниц. Потому что «елей», это не только – «добрые дела», как пишет о том архиепископ Аверкий (Таушев), но что более значимо, это состояние преображенной Фаворским светом души. И потому, поделиться для «мудрых дев» с «юродивыми» елеем также невозможно, как невозможно, отделив часть живого ребенка (ср: 3-я Книга Цар. 3; 16-27. Суд Соломона), и поделившись этой частью с другой женщиной, не убить при этом самого ребенка.

   Культура для человека так же необходима, как необходимы для жизни атмосфера, почва,  источники вод. Благодаря воде, воздуху и почве, на земле существует жизнь во множестве ее проявлений. Воздух дает дыхание всему живущему. Почва рождает плоды жизни. Вода питает их. И всё – вода, воздух, земля – существуют в неразрывной и взаимной связи друг с другом. Подобным образом и культура присутствует во всех проявлениях человеческой жизни.  Духовность и культура, это не сопоставление и не сравнение, не антоним и не синоним, а два существующие в неразрывном единстве понятия. И как нет истинной культуры вне духовности, также и нет истинной духовности вне культуры.
   Именно об этом писал в эссе «Что такое культура» (книга «Беседы с русским народом») архиепископ Иоанн Сан-Францис- ский (Шаховский): «Истинная культура есть связь человека с Творцом и всем миром. И эта связь называется религией. Эта связь с высшим миром бытия, истины и любви должна пройти через все отношения людей и народов. Войти в рояль музыканта, в лабораторию ученого, в тетрадь писателя, в интуицию врача, в руку сеятеля, сеющего на земле хлеб… По холодной проволоке материальных отношений мира должно пробежать тепло жизни. По жилам человечества должна пробежать кровь, соединяющая людей в высшее единство, все оживляющая и все отдающая Единому Сердцу – Иисусу Христу. По культуре добра и духа томится всякое человеческое – и русское – сердце. Напрасно пытаются осуществлять культуру насилием и ненавистью. Она есть дочь любви и свободы».
   И если мы обратимся за расшифровкой этого понятия к словарю В.И. Даля, то обнаружим, что культура, это не только – обработка, уход, возделывание, но еще и образование, умственное и нравственное. Культура, таким образом, есть ни что иное, как – миссия. И не об этой ли миссии (проповеди Слова Божьего всем народам из России) в том числе, говорили святые отцы. И культуре, в этой проповеди, должно быть уделено одно из первых мест. Культура здесь должна выступить как посредник в этой последней проповеди. Проходить на понятном, в смысловом плане языке. И лишь при этом условии  можно надеяться на обращение потерянных для спасения народов. В противном случае, мир обречен, и в ближайшие годы уже ничто не может воспрепятствовать неумолимому исполнению пророчеств Апокалипсиса.

       *   *   *




ПОЭТИЧЕСКОЕ  ПРИЛОЖЕНИЕ


БЛАГОСЛОВЕНИЕ ИГОРЯ ТАЛЬКОВА

Приходит время умирать.
Приходит время для сомнений.
Уже земля устала ждать,
Когда начнет она рождать
Героев новых поколений.
Вороньих стай победный хор,
Моей стране играет тризну.
Уже подписан приговор,
Уже подписан приговор,
Моей истерзанной Отчизне.
Россия!

Уже забыл народ свое
Предназначение от Бога.
И только кружит воронье,
И только кружит воронье,
В предвестье скорбного итога.
Волчцы и тернии в полях,
Златой пшеницы злак забили.
И, исполин повержен в прах,
На запечатанных гробах,
Нам панихиды отслужили.
Россия!

Приходит время побеждать –
Архистратиги возвестили:
Вновь Карфаген потерпит крах,
Родится в яростных боях,
Как прежде – новая Россия.
Пусть видят в розовых мечтах,
Враги смерть русского народа.
Но, рухнет гордый Вавилон,
И в море Чермном фараон,
Найдет конец в волнах Исхода.
Россия!

Приходит время созидать.
Приходит время для прозрений.
Настанет день, восстанет рать,
И вновь земля начнет рождать,
Героев новых поколений.
Россия!

9 января 2016 г.
            

КУЛИКОВО ПОЛЕ

Куликово поле – вольное поле.
Звон булатный металла,
и посвист стрелы.
Мы избранники Бога,
и к сытой неволе,
Не привыкнут живущие в скалах орлы.

Куликово поле – славное поле.
Две несметные рати сомкнули ряды.
Мы сыны Иафета, и – подлой неволи
Разрываются путы татарской орды.

Мы мечи обнажили, – родная Россия
Утверди на сраженье своих сыновей.
И, на червленых стягах –
Сын Божий – Мессия.
И, повержен монахом батыр Челубей.

Пересвет с Челубеем закончили битву,
И, взметнулись над войском Донского мечи.
На устах зазвучала «Господня Молитва»,
Освящая поля Куликовской сечи. 

Вмиг Непрядва окрасилась жертвенной кровью.
От ударов копыт цепенеет земля.
Огласил звон булата донское раздолье.
Стяги будто орлы над полками парят.

Куликовское поле – Руси Воскресенье.
В лоне битвы родился единый народ.
Этот подвиг уже не постигнет забвенье,
И врагов от возмездья ничто не спасет.

Но подходит к закату жестокая сеча,
Бьет поклоны пред Богом игумен Руси.
Вместо ливня – потоками кровь человечья.
Этой крови в веках суждено прорасти.

Освящается крест на братской могиле.
Князь Донской весь изранен в палатах лежит.
Но, о Русской победе, о славе и силе,
Как о чуде восьмом, весь мир говорит.

С этим чудом воспряла Россия от плена,
Кровь впитав, освятилась донская земля.
Здесь народ пробудился от мраза и тлена.
Здесь зажглась над Великой Державой заря.

16 января 2016 г.



«ДЩЕРЬ  ЦАРЕВА»

О, как же ты, Народ – царица-лебедь,
Решила подзаборной шлюхой стать?
Панель позорную избрав уделом,
На скверну променяла благодать.

С тех пор, ты стал, Народ – святая дева,
Отчаяние водкою глушить.
О, как же ты, греховным безпределом,
Дозволила себя заворожить?

С тех пор, живя во мраке безысходном,
Ты согласилась дни свои влачить.
Зачем, ты – дочь Царя, как дщерь безродная,
Себя с грехом решила обручить.

Но, ты опомнишься еще, - Господь управит!
И, верю! Злые беды отойдут!
И, Ангелы тебе, в небесной славе,
Пред миром всем осанну воспоют.

Ты облечешься в белые одежды.
Как птица Феникс, вновь восстанет Русь.
И воссияет светлый луч надежды.
Так будет! Я пророчествовать берусь!

И пусть, еще как ураган гуляет,
Неукротимо, адский свистопляс.
Воскреснет Русь, великая, святая.
Тебя воздвигнет Милостивый Спас.

Я верю, станет вновь святою девой,
Наш некогда поруганный народ.
В златые рясны облечется дщерь Царева.
В обетованный край готовится Исход.

14 августа 2016 г.



ОРФЕЙ

Восстань, Орфей! Кружит в ночи, 
Вокруг костра вакханок стая.               
Готова плаха! Палачи,
Приказа судей ожидают.

Орфей, отринув страх, идет
Смиренно, в гущу плясок диких.
Он песнь прощальную поет,
Скорбя душей об Эвридике.

Победный клич провозгласив –
На миг застыла вражья стая –
Герой, про смертный страх забыв,
Со злом сраженье начинает.

Поэт отверз свои уста,
Безлунной ночью, славя солнце.
Молчите! Судный час настал.
И песнь его звучит все громче.

Назад отрезаны пути.
Играют на кинжалах блики.
Ведет сражение в ночи,
Орфей, за душу Эвридики.

Затрепетала вражья рать.
На искаженных лицах – ужас.
Кто сей смельчак?! – им не понять.
Но, пляски круг – все ;же, ;же.

И, все смелей вакханок круг
Теснит отважного героя.
Мгновение! – и сердца стук
Замрет! – герой зальется кровью…

И песнь победную пропев,
Повержен! – Торжество и крики!
Но кровной жертвою, Орфей
Принес спасенье Эвридике.

       *  *  *
Поэт в России, больше чем поэт.
Как трудно ныне быть поэтом.         
Ему сегодня рукоплещет свет.         
А завтра – выстрел пистолета!

Поэт сегодня выше, чем Орфей.
Давид, пращой сразивший Голиафа.
Самсон, Икар и Прометей.
Пред ним трепещут слуги Вакха!

Поэт сегодня больше, чем поэт.
За каждый стих готов омыться кровью.
Не баловень судьбы, а Пересвет –
Копьем вооруженный воин!

Поэт сегодня больше, чем поэт.
На боевом коне, летящий витязь.
Давид, Самсон и Пересвет.
Пред ним колена преклоните!

Поэт, сегодня больше, чем поэт!...

Восстань, Орфей! Кружит в ночи
Вокруг костра, вакханок стая.
Готова плаха! Палачи
Приказа судей ожидают.

Февраль 2015 г.



КОЛОКОЛ ИГОРЯ ТАЛЬКОВА

Настанет день, и – глубина веков
Придет на помощь к нам неодолимо,
И, даст свою защиту от врагов,
И, будем вновь, как встарь – непобедимы.

Придет пора – вновь выступят полки.
И, рати Тохтамыша разбегутся.
Не удержать течения реки,
Когда ручьи в один поток сольются.

Поэт убитый страшен для врагов.
Его стихи, как колокол набатный.
За Пушкиным, в строю стоит Тальков.
Есенин, Лермонтов, ему как братья.

И, пусть враги нас в бешенстве клянут,
Себе возмездье клятвой накликая,
Поэты-воины встают в один редут,
Грядущую победу возглашая.

Настанет день, с колен восстанет Русь!
Будь проклят тот, кто думает иначе!
«Слезами сеющие – радостью пожнут».
Долг кровью мучеников Царственных оплачен.

Знай, топором не вырубить строку.
Сквозь камень прорастет святое слово.
Князь Игорь дарит «Слово о полку»,
Как эстафету – Игорю Талькову.

Коль будут те, кто сможет воспринять,
От древности святую эстафету.
То, – день придет, и выстроится рать.
И, в авангарде – витязи-поэты.

Настанет день, и – глубина веков,
Придет на помощь к нам неодолимо,
И, даст свою защиту от врагов.
И, будем вновь, как встарь – непобедимы.

                17 ноября 2015 г.