Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 8

      Глава 8

      — Александр! Царь тонет! — завопил Гефестион и бросился в воду — в хитоне, даже не сбросив сандалий и рассчитанно несколько ниже по течению того места, где на берегу сверкали доспехи любимого и лежала его одежда.

      «Только бы он не нахлебался воды! Только бы мои мышцы не свело судорогой!» Гефестион прекрасно плавал и, нырнув, сразу же увидел увлекаемое потоком воды безжизненное тело. В несколько коротких взмахов сын Аминтора приблизился к Александру и, подхватив безвольное тело под спину, стал подниматься с таким расчётом, чтобы голова любимого первой показалась над поверхностью воды. Вынырнув, сын Аминтора коротко вдохнул.

      — Несите покрывала! Он закоченел!

      Гефестион не хотел, чтобы собравшиеся на берегу увидели беззащитного царя обнажённым. Конечно, ранее и в палестре, и на купаниях, и у могилы Ахилла многие могли созерцать Александра в чём мать родила, но теперь, когда он без сознания… Нет, Гефестион не мог этого позволить, он принял покрывало и накинул его на любимого, ещё не выйдя на берег.

      — Готовьте ложе! Установите шатёр! Филиппа! Скорее!

      Увидев своего царя в таком плачевном состоянии, воины заволновались, в небо понеслись горестные вопли. Их голова, их царь! Как же они будут без Александра? Кто их поведёт? Все осиротеют без него в этих чужих краях, не смогут ни пойти вперёд, ни вернуться домой!

      Между тем жрец Асклепия уже протискивался сквозь толпу. Приблизившись и осмотрев тело, по-прежнему остававшееся бездыханным, лекарь помрачнел. Гефестион, уложивший Александра на берегу, несколько раз нажал на грудную клетку любимого — изо рта выплеснулась вода, но признаков жизни Александр не подавал: тело оставалось холодным, лицо — серым, губы отливали синевой.

      — Филипп! Что такое? Как его в себя привести?

      — Тепло, тепло прежде всего. Сейчас его в шатёр перенесём. Да быстрее вы там, не причитайте почём зря!

      Шатёр установили быстро, Гефестион поднял Александра, драгоценная голова безвольно приникла к плечу. Сын Аминтора нёс своего Ахилла в шатёр, пристроившиеся рабы на ходу высушивали золотистые волосы.

      Узнав, что произошло, Неарх растолкал обеспокоенных случившимся и подошёл к Гефестиону.

      — Как?

      — Плохо.

      Гефестион бережно сложил драгоценную ношу на ложе и со всё возраставшей тревогой вглядывался в любимое лицо.

      — Отвлекись. Гефестион! — Флотоводец протянул другу чистый хитон. — Переоденься в сухое, а то ты тоже сляжешь и ничем Александру не поможешь.

      Гефестион, конечно, не замечал, что сам дрожит и стучит зубами после вынужденного купания, переоделся он машинально, не отводя глаз от Александра. Неарх только покачал головой, вздохнул и накинул полотенце на каштановые кудри; намокшие, они выглядели почти чёрными…

      Тело Александра стали аккуртно растирать, но царь ещё долго оставался недвижим и пришёл в себя только через час.

      — Гефестион, ты здесь… — Губы разлеплялись с трудом. — Спас…

      «Спасибо»? «Спаситель»? — Александр не договорил, крупная дрожь прошла по всему телу, его начал бить жуткий озноб: клацали зубы, сотрясались колени, грудь, плечи. Накинутые одеяла не помогали, дрожь не удалось унять, даже покрыв голову. Александр инстинктивно подтягивал ноги к животу, плотнее заворачивался, но согреться не мог.

      — Ксандре! Ксандре! Да что ж это такое! — В глазах Гефестиона стояли слёзы. — Филипп, ну где твои зелья? Дай же что-нибудь!

      Врач отрицательно качал головой:

      — Бесполезно, сейчас они не помогут. Придётся подождать, пока озноб не пройдёт.

      — Ах, это ваше «не навреди» — чтоб его!..

      Гефестион сходил с ума: любимый страдает, а он, его Патрокл, ничем не может помочь! За шатром жара, солнце высоко плывёт в небе, лето в разгаре, он сам, Гефестион, быстро высох, ему уже тепло, а Александр!

      Гефестион лёг рядом и приник грудью к спине лежавшего на боку тела, стараясь согреть его, но жар, исходивший от Александра, поразил сына Аминтора. Сейчас же вспомнились Миеза и собственная лихорадка, его Ахилл рядом — споривший с Аристотелем, не желавший уходить, упрямый.

      — Ахилл мой, мой маленький царевич…

      — Гефа, отодвинься, а то заразишься… — прошептал Александр, сил говорить во весь голос у него не было.

      — Потерпи чуть-чуть, всё пройдёт.

      — Конечно.

      Гефестион кусал губы: тогда, в Миезе, была холодная зима, дули ветры, свирепствовали метели, а здесь! Пекло, жара — и вот… Эта так соблазнительно журчавшая река, такая коварная предательница, лживая, подлая! Эта мерзкая, такая же лживая и обманчивая Азия, отвратные народы!

      Филипп чувствовал себя не намного лучше Гефестиона, больше всего он боялся, чтобы переохлаждение после разгара боя в раскалённых доспехах не привело к глубокому поражению мозга, но и без этого с таким тяжёлым началом болезни он ещё не сталкивался…

      — Почему ты не хочешь дать лекарство? Почему ты считаешь, что ещё слишком рано? — отчаивался Гефестион.

      — Да пойми же, это самое начало болезни… — отвечал акарнанец.

      — Так ты ждёшь, чтобы она глубже внедрилась?

      — Я жду, чтобы озноб прошёл: как же тело отпотеет, если ему холодно?

      — Холодно — это ощущение, а на самом деле — жар! — Гефестион вновь и вновь прикладывал руки к пылавшему лбу Александра. — А если после озноба он заснёт?

      — Будем надеяться… Разбудим. В конце концов, кто здесь врач? Вот же послали боги Цербера! — ворчал Филипп.

      — Шарлатаны вы, а не врачи. — Гефестион целовал горевшие щёки, не выпускал Александра из объятий. — Ксандре, ты не засыпай только, хорошо? Чуть-чуть потерпи, потом Филипп даст отвар, потом ты заснёшь, а проснёшься уже здоровым.

      Царь только стучал зубами, эскулап скептически поджимал губы.

      Озноб бил Александра два долгих часа, показавшихся Гефестиону вечностью. Когда дрожь стала затихать, сын Аминтора уже готов был облегчённо вздохнуть, но мойры были жестоки — Александр впал в беспамятство. Все попытки привести его в чувство были тщетны.

      — Филипп! Ну где твои зелья? — Гефестион едва сдерживал всхлипы.

      — Да как я их дам, когда царь без сознания?!

      — И что?

      — Как я его напою? А если глотательный рефлекс не сработает? — он же захлебнётся.

      — А ты это не знаешь?

      — Нет — и рисковать не буду, — отрезал жрец Асклепия.

      — Ты его уморишь…

      — Да позови ты других врачей — они то же самое скажут.

      — А если на губы накапать, раздвинуть, на язык немного пролить?

      — При таком жаре любая жидкость высохнет моментально.

      — А если смочить в отваре полотно и на грудь положить? — через кожу и впитается.

      — Утопия. Ты через кожу ешь и пьёшь? — Филипп давно уже потерял терпение.

      Гефестион, истощивший свою фантазию, продолжал всматриваться в Александра. Любимый то бредил, звал отца, мать, гнался за Дарием, бормотал что-то несвязное о кострах и дождях, то, обессилев, затихал. Жар не проходил, всё тело горело, и Гефестион с ужасом представлял, какие нагрузки выдерживает сердце, обречённое биться в пылающей печи.

      — Филипп! Сердце бьётся как бешеное. Положи холодный компресс на лоб.

      — Ни в коем случае! — оборвал лекарь. — Я боюсь за его голову, одно переохлаждение он уже получил — и вот результат. — Эскулап посмотрел на Гефестиона и закончил более мирно: — Ты бы пошёл отдохнул…

      — Ты с ума сошёл! Оставить Александра? Лучше скажи, когда, по твоему мнению, он очнётся.

      — Да что я знаю? Кто мы такие, мелкие людишки, перед произволом богов… — Врачеватель посмотрел на Гефестиона. — Ты что, так от него и не отойдёшь?

      — Нет, конечно.

      — Но если он долго в беспамятстве будет… за ним убирать придётся — лучше рабов позвать.

      — Ещё чего! Чтобы они грязными лапами Александра касались?! Сам всё сделаю.

      — Вот это любовь! — философски подытожил Филипп. — Ну смотри…

      Ни одна мать не заботилась так о родном ребёнке, как Гефестион опекал Александра. Каждые полчаса он щупал его грудь — а вдруг обнаружит спасительный пот; постоянно протирал смоченным в тёплой воде полотенцем тело — по его мнению, сквозь чистые открытые поры болезнь должна была улетучиться быстрей; без конца перекладывал подушки — чтобы Александру было удобней; сжимал в руках щёки, гладил лоб — чтобы хотя бы чуть-чуть охладить кожу, унять непрекращающийся жар; утихомиривал Александра, когда тот опять начинал метаться в бреду; подтирая любимого, подбадривал, пусть Александр и не слышал: «Давай-давай, ещё, ещё, пусть болезнь уходит и так».

      Но боги оставались глухи ко всем заботам Гефестиона — Александр не приходил в себя. На исходе второй ночи сын Аминтора вышел из шатра. Над землёю занимался рассвет. Ещё очень ранний, робкий, блеклый, он едва брезжил тусклой полосой на востоке. Гефестион прижался щекой к столетнему платану, обнял руками могучий ствол — и разрыдался. Сердце лежало в груди пудовым камнем и ныло, не переставая, голова раскалывалась. В лагере царили тоска и уныние: никто не распевал удалых песен, не декламировал скабрезных стишков, не сыпал анекдотами, не садился перекинуться с соседом раз-другой в кости. Царь занемог серьёзно, улучшений нет, Филипп, самый искусный врач, почти волшебник, ничего не может сделать — лица часовых были хмуры, воины кляли враждебную чужбину.

      По-детски утеревшись рукой, Гефестион запасся парой яблок и прошёл к лошадям. Гектор, завидев хозяина, вытянул голову, радостно заржал, расшалился, стал хватать Гефестиона тёплыми губами за пальцы.

      Сын Аминтора обнял друга за шею, а после отошёл к Буцефалу.

      — Он обязательно придёт к тебе. Обязательно придёт, слышишь?

      Буцефал косил ласковым глазом, он знал Гефестиона, это был друг его хозяина. И яблоки захватил, не забыл, только почему один, где же его Александр, неужели он забыл своего верного Буцефала?

      Гефестион потрепал великолепного ахалтекинца по гриве и так же, как и к Гектору, прижался к шее, оставив после прикосновения влажный след.

      — Он обязательно придёт. Ты только дождись.

      А потом снова вздохнул и вернулся в шатёр, там всё было без изменений.

      Ты только дождись…

      Через пару часов в печальную обитель заглянул Неарх, подошёл к Гефестиону и тронул за плечо:

      — Как он?

      — То же, — Гефестион выдохнул почти беззвучно и сжал руку флотоводца. — Неарх, мне страшно.

      Будущий сатрап Киликии улыбнулся, пытаясь успокоить друга.

      — Верно подмечено, что ты тоже Александр: вы оба сейчас такие страшные, что Харон от вас в ужасе убежит — так что смело можешь говорить богам «не дождётесь». Хочешь, даже с неприличным жестом.

      — Ты лучше скажи мне, что это кончится.

      — Кончится, кончится, но только при одном условии. Вот, держи. — Неарх протянул Гефестиону два ломтика хлеба с куском жареного мяса. — Съешь.

      — Я не хочу, — равнодушно ответил страдалец.

      — Надо! В самом деле, посмотри, на кого ты стал похож: одни глазюки остались. Какая польза Александру от тебя будет, если ты свалишься в голодном обмороке?

      — Ты, как всегда, прав… — Гефестион принял хлеб, откусил и стал нехотя жевать.

      — И поспи полчаса. Филипп здесь, я посижу. — Неарх ласково потрепал друга по голове. — Очнётся — сразу разбужу.

      — А если… — Гефестион не договорил, слёзы взбухли в глазах и покатились по щекам, закапали на хлеб в руке. — Неарх, я не могу, у меня душу выворачивает, я же не проживу без него.

      Как ни старался крепиться критянин, но и у него ком подкатил к горлу; тем не менее он смог ободрить сына Аминтора:

      — Брось уныние и доверься богам: они знают, где предел силам человеческим. Просто верь, а чтобы крепко верить, надо сначала крепко поспать. Давай-давай, доедай и ложись. Мне тебя раздеть?

      — Ага, мне сейчас в самый раз до малого утреннего туалета…

      — Дрыхни, дрыхни.

      — Через полчаса, не позже! А то я тебя убью, — пригрозил Гефестион.

      Неарх хмыкнул.

      — Ты проспись сначала…

      Гефестион растянулся на ложе и заснул мгновенно, но даже тихого оклика Неарха через полчаса было достаточно, чтобы он тут же проснулся и как трепетная лань рванулся к Александру. На царском ложе всё было без перемен.

      — Неарх, Неарх, — заторопился Гефестион. — Мне сейчас в голову пришло: давай его на воздух вынесем! Ведь здесь всё пропитано болезнью, его жаром, а на свежем воздухе сразу легче станет. И шатёр в это время можно будет проветрить.

      — Лучше так: давай его переоденем и на чистое ложе перенесём, а выставлять не будем, просто прикажем шатёр с одной стороны разобрать. Кожух поднимем — и никакого проветривания не надо будет, тяжёлый воздух сразу уйдёт.

      На том и порешили. Филипп махнул рукой, он уже привык к святой вере Гефестиона в то, что сильнейшая лихорадка может ослабеть, уходя через поры тела, да и против свежего воздуха врачеватель ничего не имел.

      Александра переодели, переложили на другую лежанку, тяжёлые полы шатра подняли — армия увидела своего полководца. В беспамятстве, осунувшийся, похудевший, с потемневшим жёлто-серым лицом и запёкшимися губами, Александр более походил на покойника, чем на живого, жизнь едва теплилась в нём. Лагерь снова огласили тяжёлые вздохи: как же всем без Александра, на кого он их покинет? Никто же не сможет без него, человеку всегда нужен царь.

      — Молитесь, молитесь за него, — заклинал Гефестион стоявших рядом. — Молитесь, вместе мы сдюжим — без него не спасёмся.

      Филипп только неодобрительно качал головой, всем своим видом показывая, что такое лечение ему совсем не по душе и тем более не по голове, но понять Гефестиона и войско мог и сильно не сердился. К тому же после трёх дней тяжёлого забытья жар, пусть и понемногу, но начал отступать, он оставался ещё очень сильным, но не таким безжалостным, как в первые двое суток, словно лихорадка и сама стала выдыхаться, вдоволь намучив своего пленника.

      Как бы то ни было, но час пробил: на четвёртые сутки, вскоре после полудня Александр приоткрыл глаза.

      Александр приоткрыл глаза, они были тусклы.

      — Ксандре, милый, как ты себя чувствуешь?

      Горячие губы разлепились с трудом, несмотря на сухость:

      — Веки… поднимать… тяжело…

      Голубые очи закрылись, Александр снова впал в забытьё.

      — Ксандре! Ксандре, очнись! — Гефестион готов был чуть не трясти своего повелителя. — Да что же это! — Отчаяние сына Аминтора не знало предела, тем более что перелом, казалось, был так близко! — Да что же это, Филипп! Всего несколько мгновений не хватило, он бы смог выпить лекарство! Мне надо было сразу его поднять!

      Жрец Асклепия только качал головой:

      — Не убивайся: всё равно я бы не успел. — Акарнанец пощупал лоб царя и, в отличие от Гефестиона, остался доволен. — Жар заметно меньше, он обязательно придёт в себя.

      Вновь потянулись томительные часы. Гефестион то корил себя, досадуя на то, что не растормошил любимого, то творил в душе молитвы, то слал богам проклятия; врачеватель был гораздо спокойнее и всё время кипятил и бульон, и отвар.

      Только к ночи Александр очнулся вновь.

      — Милый… ты ещё здесь…

      — Да где же ещё! — Гефестион едва не набросился на Александра, приподнял его за плечи, тело стратега-автократора Коринфского союза было лёгким, как пушинка. — Как ты?

      — Так… Тошнит, голова раскалывается.

      — Это от слабости. Сейчас ты бульон выпьешь, а потом Филипп лекарство даст.

      — Противно на еду смотреть, меня вырвет.

      — Очень хорошо, так болезнь быстрей выйдет. Пей, пей — надо! — Гефестион поднёс к губам любимого чашу с ароматным бульоном. — Видишь, как тут мало, всего на донышке. Давай по глоточку. За Олимпиаду, за меня, за Буцефала, — зачастил сын Аминтора. — Он грустит, бедный, тебя ждёт, Гектору жалуется. Вся армия тебя ждёт. Ещё глоточек… — Шум у входа в шатёр отвлёк Гефестиона от кормления. — Что там ещё, кто ломится?

      Филипп решил посмотреть.

      — Послание от Пармениона. Срочно, — раздалось у входа, и в шатёр со свитком в руках вошёл этер старого полководца.

      — Гефа, возьми, разверни, — попросил Александр.

      Гефестион принял свиток и развернул послание. Буквы заплясали перед глазами царя, но он смог сконцентрироваться и прочитать. Парменион сообщал, что Филипп подкуплен персами, Дарий обещал ему тысячу талантов и свою сестру в жёны, если врач уморит царя.

      — Белиберда. У Пармениона вместо головы задница. Филипп, давай отвар. Можешь потом эту писульку прочитать.

      Гефестион положил письмо на столик и взял чашу, боясь, как бы Александр от слабости не расплескал лекарство.

      — Постарайся всё выпить, у тебя организм обезвожен от жара, а отпотеть надо. — Филипп взял папирус, прочитал, скривился, бросил письмо и поддал его носком ноги, как какую-нибудь мерзкую сороконожку. — Парменион действительно из ума выжил.

      Гефестион ликовал: Александр, страдавший от жажды, выпил всю чашу, хоть и был так слаб, что должен был отдышаться после этого.

      Все трое с облегчением вздохнули.

      — Ну, а теперь сон. Не обморок, а крепкий сон, — распорядился Филипп.

      — Спасибо, Филипп! Гефа, милый, твоими молитвами… Поцелуй меня. — Александр ещё успел пожать руку Гефестиона и закрыл глаза, погружаясь на этот раз не в забытьё, а в спасительный сон.

      Весть о том, что Александру стало лучше, мигом разнеслась по лагерю, он огласился торжествующими криками, все ликовали и без разбора обнимали друг друга. Филиппу пришлось выйти усмирять радостно галдевших:

      — Тише, тише шумите! Царь пришёл в себя, выпил лекарство и сейчас спит. Не мешайте ему поправляться!

      Гефестион смотрел на спавшего Александра сиявшими глазами: наконец-то свершился долгожданный перелом, наконец Александр мирно спит!

      — Теперь только на поправку, — подтвердил его мысли лекарь. — Иди отдохни: ведь с ног валишься…

      — Нет, я с тобой буду дежурить

      Уже через полчаса спасительная испарина увлажнила тело Александра. Гефестион дважды менял и хитон, и простыни. В конце концов, Филипп почти погнал его в постель:

      — Ложись, переодевание больше не потребуется. Завтра как можно больше жидкости надо давать.

      — Разбуди, как очнётся, — только и успел молвить Гефестион и ухнул в мёртвый сон, а Филипп стал колдовать над новыми порциями своего чудодейственного средства.

      Гефестиона он разбудил уже поздним утром:

      — Вставай, очнулся царь.

      Сон сына Аминтора как рукой сняло, он мигом подлетел к Александру:

      — Родной, филе, о боги!

      Александр был ещё очень слаб, худ и бледен, но это не шло ни в какое сравнение с его видом в предыдущие дни. Теперь он с нежностью вглядывался в лицо любимого.

      — Бедный, как похудел!

      — Хоть метлой его гони — всё без толку, — прогудел Филипп. — Себя извёл, но ни на шаг не отходил. Насилу спать погнал вчера.

      — Я знаю, — ответил Александр и сжал руку Гефестиона. — Измучился, родной…

      — Ни капельки, лишь бы ты был здоров. — Синие очи лучились любовью.

      — Сколько я был без сознания?

      — Четыре дня.

      — Четыре?! — ужаснулся Александр. — И ты ни на миг не отходил!

      — Да отходил. Неарх меня подменял, ещё я Гектора и Буцефала яблоками кормил.

      — Я не о том, — выздоравливающий заметно покраснел. — Ты со мной возился… Это же… гадость, вонь… Почему рабам не поручил?

      — Ещё чего! Кто лучше меня с тобой разберётся? — улыбнулся Гефестион. — Я тебя ещё подбодрял, чтобы больше вылезало и болезнь быстрей выгоняло.

      Александр поцеловал руку Гефестиона, Гефестион тут же зарылся ему в шею.

      — Как жаль! Филипп вышел, мы одни сейчас, а овладеть тобой я не могу.

      — Ты меня целых четыре дня трахал. Я чуть с ума не сошёл, не знал, каким богам молиться…

      — Отомстишь мне?

      — Обязательно, но только не сегодня.

      — Хорошо. Помоги мне одеться. Филипп уже всех оповестил — слышишь, народ царя требует. Выйдешь со мной, если я свалюсь — поддержишь.

      — Ты неисправим. — Гефестион счастливо рассмеялся.

      Александр оделся и, превозмогая слабость, вышел из шатра, у которого собралась толпа ещё внушительней вчерашней.

      — Царь! Живой! Да здравствует Александр!

      Воины стучали копьями о щиты, будто шли в бой.

      — Спасибо, спасибо, родные! — Александр был растроган до слёз.

      Сквозь толчею к царю с трудом пробрался красавец-вестовой и преклонил колено:

      — Вести из Ионии, царь.

      Александр взял послание, развернул его и прочёл, лицо его осветилось торжеством:

      — Мемнон убит при осаде Митилены.

      Войско восторженно заревело.

      Гибель неуёмного Мемнона значительно ослабляла позиции персидского флота на Эгейском море, командование над греческими наёмниками принял Фарнабаз, посредственность с бездарностью пополам.

      — Ну вот! Теперь за Дарием, потом в Египет — и азиатам ничего другого не останется, кроме как повернуть на запад и начать пиратствовать в водах Рима и Карфагена — там их вздёрнут или распнут.

      Александр ещё раз вскинул руку в приветственном взмахе, велел рабам позаботиться о принёсшем благие вести, проведал Буцефала к великой радости старого четвероногого друга и вернулся в шатёр.

      Выздоравливал Александр медленно: жесточайшая лихорадка отняла много сил, организм был сильно истощён, аппетит восстанавливался очень медленно. Гефестион носился от ложа Александра к кухне и обратно и ежечасно тиранил поваров:

      — Нет, не пшеничный хлеб, а ячменный — от него нагрузка на организм меньше. И пока ни кусочка мяса, только овощи. Не солёные, не острые, не кислые, но специи добавьте, чтобы были пряными и аппетит возбуждали. Вина тоже сегодня не надо — соки из фруктов жмите. Бульон сварили уже? Дайте я пробу сниму. На завтра немного, совсем чуть-чуть варёной курицы прибавьте, только грудку, а не крылышки или окорочка. Задницу надеру, если недоварите, переварите — тоже.

      Прознав о деспотизме любимого, Александр попытался его утихомирить:

      — Гефа, не лютуй, а то они тебе тёмную устроят.

      — Они меня обожают, — возразил Гефестион. — Знают, что из любви.

      Александр медленно, но верно набирал сил и выздоравливал, ему уже не терпелось снова сесть на коня и двинуться навстречу Дарию, жара уходила, наступала осень, шёл 333 год до нашей эры…

      Продолжение выложено.