Дурак

Брожу в свободное время по интернету, знакомлюсь с интересными людьми, привыкаю к общению с ними, восхищаюсь теми, у кого многопосещаемые блоги. В них создатели так много информируют, пишут, создают, радуют. Заходишь, как в музей: столько привлекающих внимание тем... Здесь и путешествия по галереям современных художников, и удивительный мир каждого, пишущего лирику и прозу, и уникальные встречи, и их влияние на рассказчика, и гадания, и путешествия, и милый разговор о любви ко всему сущему, и грустинка о несбывшемся, и надежда на лучшее... Восхищаюсь всеми, кто постоянно пишет, и не только пишет, но и удивляет своим миром окружающих. Всегда у них найдётся доброе слово для тебя, всегда с ними интересно, всем там рады, всех согреют вниманием, а главное – пониманием...
Мне хотелось бы быть похожей на этих милых моему сердцу собеседников, но у меня не хватает времени, а может быть души, чтобы соответствовать высоким стандартам блоговских отношений.
У меня всё иначе... Чаще всего я обращаюсь к воспоминаниям о давно прошедшем и очень личном. Почему так? Не знаю. Да и вспоминается не всё по порядку. Обязательно бывает толчок, отправная точка. В одном блоге прочитала, что дурак чуть ли ни хвалебная песнь в честь Бога Ра в продублированном варианте, в другом получила «дурака» в свой адрес...
Вот сегодня и созрела поговорить о дураках. Вернее, не о тех, кого мы под этим словом подразумеваем, а о самом слове, о его месте в нашей жизни.
Когда мы были маленькими, мы и часа без этого слова прожить не могли. Да, да, возможно, это кого-то шокирует, но я росла во дворе, где жили рабочие, рядом был посёлок, с таким же простым людом, он и ныне стоит на месте, многоэтажки только что стали вырастать в этом районе по периметру. Родители наши в лучшем случае имели за плечами техникум, основная масса получила 7 классов образования, жёны были домохозяйками или работали на заводах станочницами, отцы были водолазами. Кстати мата мы никогда во дворах не слышали, хотя частенько видели своих соседей в подпитии. Мы – детишки, играли во дворах вместе: строили горки, ныряли в сугробы с гаражей, заливали катки, прыгали на скакалке, прятались, догоняли, выбивали мячом... Играя, обижались друг на друга, ссорились, дрались, мирились, придумывали обидные рифмы к именам, дураками тоже часто обзывали друг друга...
Потом выросли и слово из употребления ушло, совсем ушло, как будто его и не было, как будто я его никогда не произносила... Задумалась об этом как-то давно и порадовалась, что одна из плохих привычек ушла безвозвратно. Ведь не то плохо, что где-то кто-то когда-то дурака получит. А плохо то, что при частом употреблении оно случайно может сорваться с языка и отправиться не то что не по адресу, но уж точно незаслуженно кольнёт человека...
Со мной была такая история. Мне пять лет. Я всё ещё младшая дочь в семье, у соседей по квартире детей нет, я всеобщая любимица, каждый вечер мне Белочка или Лисичка передает что-нибудь или вкусненькое, или игрушку, или открыточку, или фарфоровую чашечку, которую, я, вертлявая, разбивала чуть ли ни каждый вечер. Родители работают по сменам, а в садик я не хожу, когда мамы с папой нет дома, со мной кто-то из соседей: тётя Галя или дядя Дима, они тоже работают по сменам.
Супружеская пара, тётя Галя и дядя Дима, были нашими соседями по квартире с общей кухней: мы занимали две комнаты, а они одну... Они прошли войну. После войны побывали в местах, не столь отдалённых. Нахлебались горя и, наконец, встретились два одиночества. Встретились и прожили оставшуюся жизнь, уже не расставаясь. Маленькой я очень любила рассматривать их военные фотографии, на которых они молодые, задорные, смеющиеся в военной форме со множеством орденов и медалей. У дяди Димы было два ордена Славы, он служил в полковой разведке и никогда не рас-сказывал о войне.
Узнали мы о его подвигах совершенно случайно. На тридцатую годовщину со Дня Победы в областной газете вышла статья о нашем соседе Дмитрии Ивановиче Игошине. Именно тогда мы и узнали, что всю жизнь жили с настоящим героем в одной квартире. Тётя Галя не была санитаркой, лётчицей или радисткой, подвигов не совершала, она варила обеды солдатам на передовой, была поваром, кормила воинов. Не буду говорить, как они меня любили, но любила и я их, считала их нашими родными, да и сегодня они для меня таковыми остаются, и это не пустые слова.
Дядя Дима и тётя Галя умели всё делать руками. Она вязала, плела, вышивала, шила, прекрасно варила. Он рисовал, выпиливал, ремонтировал, подшивал валенки, накладывал набойки на сносившиеся каблуки. Они всё время что-нибудь делали, и, главное, мне позволяли себе помогать.
Дядя Дима сплёл мне маленькое лукошко, я до сих пор с ним не прощаюсь, сделал маленькую скалочку, чтобы я раскатывала лепёшки для пельменей и пирогов. Тётя Галя учила шить, вязать, купила мне маленькое корытце, в котором я стирала бельё для куклы. Мама не позволяла мешаться под ногами во время стирки или уборки, а тётя Галя ставила для себя большое корыто, а для меня маленькое, рядом. И я была, как взрослая, закатывала рукава и начинала с важным видом подражать тёте Гале. Соседи были для меня просто вторыми родителями, причём в силу того, что им не о ком было заботиться, они полностью посвящали своё свободное время мне. Мы рисовали, лепили из пластилина, делали скворечники, кормушки, вязали кофты для кукол, шили на них модные платья и даже пальто. Любовь моя была к ним безгранична.
Тётя Галя могла часами рассказывать мне любимые мои сказки, она водила меня в баню, в парную, чего никогда бы не стала делать мама и в силу занятости, и в силу разных ненужных опасений за моё здоровье: в детстве я часто болела воспалением лёгких. Тётя Галя привела меня первый раз в храм, чего бы никогда не сделали родители... Повезло мне в жизни. Бабушка обо мне с теплотой в голосе говаривала: «Ах, Светланка, ласковая теля двух маток сосёт». Тогда я не очень понимала смысл этих слов, только по благодушным лицам взрослых видела, что это хорошо.
Как-то дядя Дима предложил мне смастерить маленькую клеточку для искусственной птички, которую мы тоже сделали своими руками. Представляете мой восторг, когда мы не были избалованы игрушками. У моей старшей сестры Тани была прекрасная фарфоровая кукла по имени Тая, а у меня танк... Нужно ли комментировать, как родители мечтали о сыне... Мы радовались всему: глиняным свистулькам в виде птичек с раскрашенными перьями, бумажным шарикам на резинках, свистулькам с длинными бумажными языками, что нам щедро раздавали старьёвщики (сборщики ненужного тряпья и макулатуры). А тут птичка, в клеточке, всё миниатюрное, красивое, как настоящее, сделанное с любовью. Мы почти закончили колдовать над птичкой, чтобы посадить её в прекрасную клетку, но тут дядя Дима был вынужден отвлечься на какое-то взрослое дело. Я начала канючить, чтобы мы поскорее птичку посадили в клетку, и я смогла бы играть. Дядя Дима понял, что меня надо как-то отвлечь, переключить моё внимание, усадил к себе на колени и стал меня щекотать, я смеялась, крутилась, отбивалась, щекотка продолжалась, мне перестало это нравиться, и я, вырываясь, случайно, забывшись, что я не во дворе со своими сверстниками, крикнула ему: «Дурак!»
Семья объявила мне бойкот. Никто не хотел со мной разговаривать за моё дурное поведение. Все отвернулись от меня, никто не говорил мне ни слова. Я не помню, сколько длилось молчание. День, два или три? Мне тогда показалось, что прошла вечность. Не помню, кто, мама или тётя Галя сказали мне, что надо попросить прощения у дяди Димы. Я никак не могла этого сделать. Не то что бы мне это трудно было произнести, хотя и это тоже, но у меня была абсолютная уверенность, что он меня никогда не простит. Ну, нельзя простить такую неблагодарную девчонку. Потом я собралась с силами, вошла в комнату к соседям, дядя Дима сидел на скамеечке, подкладывал дрова в печь, я подошла, пролепетала слова извинения, протянула ручонки, обвила его шею и разрыдалась настоящими горькими слезами. Он простил, но чувство вины ещё долго мучило меня. И птичка в клетке никогда не радовала, наверное, напоминала о моём проступке...