Заповедник

Олениной никто бы сорок не дал. А между тем сорок исполнялось день в день с юбилеем компании. Ну, и отмечать на работе собирались все кучей: два юбилея (без упоминания возраста шефини, конечно) и невиданный успех: компания начала торговаться на Лондонской бирже и выросла вдвое.
Чтоб оценить масштаб этого события надо знать историю. И компании, и Олениной – «цифровой Золушки», как зовут ее в желтой прессе.
Девочка-зубрилка с прикладной математики из 90-х безо всяких «ляг под начальника», «купи-продай», «поставь утюг на пузо», «отожми и приватизируй», только силой мысли создает бизнес, придумывает антивирус, которых и без того на рынке полно, но который почему-то теснит импортных собратьев. Потом еще продукты. Сначала робко: русификатор, менеджер загрузки, плейер, потом почта, банк, телеграф… тьфу… то есть, браузер, и, наконец, собственная соцсеть и на подходе – операционная система. И компания растет, растет и вырастает до мегахолдинга. И вот - Оленина на вершине. Ей сорок, компании двадцать, прекрасная семья, неиспорченные дети, верный муж-соратник, светлые дали, отменное здоровье…
Вот именно со здоровьем и именно, когда Оленину чествовали на фирме и искренне (что редкость) признавались ей в любви подчиненные, а она ответил зажигательной речью, что-то пошло не так. Оленина попросту вдруг побледнела и брякнулась, как куль. Честно говоря, странности в течение последнего года уже случались. Однажды Оленина вдруг безо всякой серьезной причины, слово за слово, запустила вазой в любимую бессменную секретаршу Анну Филипповну. Потом, рыдая, просила у нее прощения. Она вообще стала вдруг беспричинно рыдать в самые неподходящие моменты, и сама не могла объяснить, почему. Просто подкатывало. Потом чуть не подралась с Трофимовым, сотрудником известным свое медлительностью. А однажды - застряла в лифте, и на нее нашел такой панический страх, что, пока ремонтировали, орала, как зарезанная, на весь офис. А теперь вот – обморок.
Эскулапы озадачили. Сердце в порядке. Голова тоже. Вредных привычек отродясь не было. Фитнесс, здоровое питание, чистая совесть. Переутомление? Да, вроде, старалась не загонять себя. Не девочка, понимает, что силы надо беречь.
«А страх?», - спросил похожий на домового психолог: «Страхи-то накапливаются». «Какие еще страхи? Я ничего не боюсь». «Потерять». «Что потерять?». «Да мало ли? Ключи от машины, деньги, работу, положение, близких, любовь, дружбу… Все, что имеем. Эпоха такая. Человек мерится тем, что имеет. Поэтому хочет иметь, как можно больше. А чем больше имеет, тем больше боится потерять».
А вердикт домовой вынес вообще беспредельный. Минимум на полгода надо забыть о всякой работе, полностью изменить образ жизни (лучше для этого уехать куда-нибудь, чтобы порвать ассоциации, сломать привычный алгоритм, причем никаких югов и дальних стран, в идеале – в деревню, к тетке, в глушь…).
Лукин, муж Олениной (она носила девичье прозвище) тут же вспомнил, как они по дури лет десять назад купили пятистенок в деревеньке (случайно заехали, впали в сентиментальное почвенничество от лицезрения березок и полей и - хвать, а потом выяснилось, что времени ездить туда нет), и предложил провести там тотальную модернизацию и превратить избушку в спецсанаторий для одного клиента. Олениной идея не понравилась: «И что я там буду делать одна?». «Отдыхать. А потом – на выходные я буду приезжать. А Юлька на каникулы». Двадцатилетняя Юлька с проколотым носом и разноцветными волосами закивала: «Мам, не нуди… Доктор сказал «в глушь», значит – в глушь».
Добили на работе. Прямо как в каком-то советском фильме - проголосовали в тишине. Ты, мол, нам так дорога, что мы тебя отстраняем. Вот – Сережа Свинцов – побудет «ио гендира», а твой благоверный - и так президент. Рулить есть кому, справимся. Лечись.
Ну, Оленина подергалась, подергалась и сдалась. И отправилась в принудительно-добровольную ссылку. Поначалу плющило ее там не по-детски, а и благоверный приезжал вовсе не на каждые выходные – все время авралы – а, когда приехал и начал рассказывать про бизнес, торги, проблемы эйчара, то она его оборвала: «По-моему, врач запретил мне думать об этом». «Да, прости». Каким-то ей муж показался странным, дерганым. А она показалась странной ему. Какая-то внутренне застывшая, ледяная.
Оленина действительно изменилась. Отшельничество, домовой не соврал, работало. Гаджеты согласно требованию медицины отключены. Что ей было делать в пятистенке? Для помощи по хозяйству наняли Настасью – бодрую незамужнюю продавщицу из сельпо. Приятный бонус состоял в том, что за продуктами ходить было не надо, Настасья сама их притаскивала, сама варила, жарила, убирала… Неприятный бонус - Настасья любила поговорить. Вернее, порассказать, слушать – не очень. И, месяц спустя, Оленина знала все про всех жителей деревни с углублением в историю минимум на три колена… И про Петровых, и про Савеловых, и про деда Антипа, и про ведьму Марковну, и про странного мальчишку – сына егеря, который, как говорят, ему вовсе и не сын, но дело темное, оба с прибабахом, большой - все с ружьем, да по лесу, слова не скажет, только «здрасте» сквозь зубы, как плюется, водки не пьет, на баб ноль внимания… Поскольку баб детородного возраста, кроме Настасьи в деревне не было, ясно было, что возмущало ее невнимание егеря к ее красотам.
В первый раз увидев в лесу мальчишку, обнявшего ствол дерева и шепчущего что-то, Оленина, честно говоря, и сама насторожилась. Очень уж у него странный был взгляд. Но потом они даже подружились. Хотя трудно было назвать это дружбой. Часами ходили вместе по лесу. Молча. Парень почти не разговаривал, а если разговаривал, то смотрел в сторону, потом внезапно шагал к дереву, обнимал его и что-то шептал.
Егерь Николай оказался не так страшен и даже вполне обаятелен. И никакой уж такой готической тайны в их с Егоркой отношениях не было. Воевал Коля в горячей точке, была у него там любимая женщина, у женщины был сын – тот самый Егорка, разговаривающий с деревьями. Женщина погибла под артобстрелом. Егорка остался жив. Коля нашел его, усыновил и увез в Россию. И осел в глуши. «Наслушался разрывов. Тишины хочу. А его в обычную школу не берут. Контузия же. Интернат – не дело, да еще и специальный. А экстерном оказывается можно. Ну, раз так, так лучше тут, чем в городе». «А что вы тут охраняете, не пойму, заповедник, говорят, а зверей-то нет же никаких. Даже зайцев не видать». Коля криво заулыбался: «Так, растения. Травы, цветы редкие. Чтоб не жгли, не топтали, не рубили. А ружье – так. Страх нагонять».
«Страх» – вспомнила Оленина. «Страх в тебе», - сказал ей Егорка, как обычно, глядя в сторону, во время очередной прогулки. «Тебе со мной страшно?». «Тебе страшно», - Егорка припал к дереву: «Расскажи ему. Оно поможет». Оленина попробовала. И, правда, вроде бы, немного отпустило.
Коля был молчалив, как и пасынок, но иногда она увязывалась и за ним, когда он дозором обходил заповедник, тыкал пальцем в редкие растения и без запинки называл их по-латыни, ибо когда-то, в позапрошлой жизни, был в буквальном смысле слова ботаником.
И когда как-то шли они по болоту, любуясь ирисами, Оленина, вопреки Колиным инструкциям, ступила на кочку и провалилась по колено, потом, опять вопреки инструкциям, начала шуровать ногами и провалилась по пояс. Коля невозмутимо приказал ей прекратить дергаться, расставил ноги, упершись в корни двух березок, ухватил за талию, крепко прижал к себе и вытащил как пулю из гильзы… И почему-то они так и застыли на полминуты… Никто не хотел размыкать объятий, но и поцеловаться оба заробели…
А охрана растений оказалась внезапно не таким безопасным делом. Кто-то регулярно снимал дерн большими площадями на опушках и палестинках. Наконец, Коля застукал злодеев, пригрозил незаряженным ружьем, предложил составить протокол и получил в ответ несколько выстрелов из вполне себе заряженного.
Хирургия райцентра расписалась в бессилии: мы можем только ампутировать ногу, в Москве, может быть, и спасут. Ясное дело, Оленина нарушила предписания: включила мобильник и повезла Колю в Москву, в хорошую клинику к знакомым врачам. А оживший мобильник вдруг засыпал ее сообщениями от Трофимова, того самого сотрудника из отдела планирования, которого она в сердцах побила папкой за тугодумие: «Елена Николаевна, мне нужно с вами поговорить», «Елена Николаевна мне нужно сообщить вам что-то важное», и в таком духе на протяжении недели. А потом – молчание. И номер не отвечал. Муж тоже не отвечал.
В хирургии Колю приняли и сразу же покатили в операционную. Егорка с Олениной бродили под окнами обнимая чахлые деревца в палисаде. Персонал и прогуливающихся больных несколько пугала двустволка на плече мальчишки. Но расставаться с ней он категорически отказывался. Коля велел пасынку оружие не бросать, чужим не отдавать и даже под замком нигде не оставлять.
Вроде, обошлось. Пули и дробь (лупили с двух стволов) извлекли, ногу оставили. А дальше надо было ждать. Оленина честно собиралась вернуться в свой карантин, позволив себе лишь включенный телефон, чтобы узнавать о состоянии Коли, но вспомнила, что просила дважды Лукина привести ей старые вещи дочери для Настасьи, а тот все забывал… Ну, и как не заглянуть домой, если ты в двух шагах?
Егорку оставила в машине, сама поднялась, открыла дверь и услышала два знакомых голоса. Знакомый женский - Текиной из эйчар отдела, и знакомый мужской – Лукина. Знакомый женский упрекал Лукина, что тот не исполнил своего обещания, не развелся с Олениной и не женился на ней, Текиной, хотя обещал сделать это, когда дочь поступит в институт. Мужской оправдывался тем, что не может оставить жену в таком состоянии. Она серьезно больна. Как Текина себе это представляет? Приедет он в деревню и скажет: милая, ты надорвалась на работе, тебя отстранили. А нашу компанию тем временем активно блю-мэйлят… Кстати, мучат Лукина подозрения: не Свинцов ли за этим стоит? Ну, он его выведет на чистую воду. Как только они с Текиной вернутся с моря. И вот эти все радостные новости обрушить Олениной на голову? Доконать ее? Это не по-человечески. И еще розочкой на торт: я люблю другую… Правда ли любит, усомнился знакомый женский голос. Любит, любит, - запыхтел знакомый мужской. Кстати она чемодан собрала? До рейса четыре часа. Их ждут песок и пальмы.
Надо ли объяснять, что Оленина тихо ретировалась, тихо тронулась умом от услышанного и тихо зарыдала. Уткнувшись в руль. А не по годам мудрый Егорка резюмировал: «Не ходи на болото. А провалилась – не дергайся». Он всегда так странно комментировал. Вроде о чем-то постороннем, а вроде и по делу.
Сняли номер в гостинице. Егорка хотел ехать в деревню, но Оленина уже завелась. Она должна разобраться. Ну, хорошо, она не замечала, что в семье нет любви, что муж давно на стороне. Это случается с занятыми женщинами. Возможно, она даже и сама виновата. Все дела, дела… Она это готова понять и принять. Она сильная. Но что там за бред с блюмэйлом? И чего хотел Трофимов? Почему он не отвечает? Кто хочет отжать компанию? И как? Контрольный пакет у них. У нее, у Лукина и у… О, боже. Лукин сказал: «Уж не Свинцов ли?». Сережа Свинцов. Друг с института. У него пятнадцать процентов. Акции разлетелись, как пирожки. Сорок процентов в две недели. Вместе – пятьдесят пять. Так вот, что мы праздновали… И она снова забилась в рыданиях… И Егорка снова мрачно резюмировал: «Рыба дура. Червяка видит, а крючка – нет».
Рыба наутро приплыла в офис, кого-то обрадовала своим появлением, кого-то озадачила, Свинцова напугала. Он вцепился в ручки кресла, поначалу пытался наиграть недоумение, но потом, вздохнул и попер начистоту. Произнес нечто вроде проповеди. Единый мир. Уже почти единая валюта. Один центр. Еще пока  разные государства. Но это видимость. И частный бизнес – видимость. Вся вселенная стремится к единству. Космический закон. И такая незначительная рыбешка, как их компания должна не сопротивляться, а с благодарностью подчиниться желанию акулы ее проглотить. Ведь акула не переварит ее, а встроит в свой организм. Симбиоз. Это гармония из хаоса. И потом, это просто исторический тренд. Сопротивляться ему, все равно, что сопротивляться расширению вселенной. И да, он давно об этом думал, и Лукину говорил и ей, но они были непреклонны. Ну, вот подвернулся момент, управляет он, и он принимает решение полезное, для всех, он подчеркивает, для всех, и для Олениной в первую очередь. Чего ей не хватает? Денег? Власти? Все останется при ней. Она должна ему спасибо сказать. Потому что он спасает, а не хоронит ее детище. Переть против акулы – смешно. Они торгуются в Лондоне. Неужели она думает, что если они пойдут поперек, их завтра не обрушат до нуля? Что остается? Она видит: он с ней честен?
Оленина поинтересовалась, что ей мешает вот прямо сию секунду уволить его. Свинцов поёжился. То, что она отстранена. Раньше, чем через две недели ей в должности не восстановиться. Лукин в отпуске. А выйдет из отпуска, узнает, что уволен. И все равно, контрольного пакета у них больше нет. А чисто по-человечески, по-дружески, он ей советует не лезть в драку, потому что драться ей придется не с ним… А то, вот, Трофимов… «А что Трофимов?» - всколыхнулась Оленина. Да Свинцов сам не знает. Но подозрения нехорошие. Свинцов не предатель, и не враг ей. Но ему жизнь дорога. Висит вон коридоре, она ничего не видит, что ли?
А в коридоре висело фото Трофимова с траурной каемкой и пустыми словами о безвременной гибели в автокатастрофе.
А Свинцов позвонил какому-то человеку и долго умолял, и требовал не творить беспредела и уголовщины. Иначе он, Свинцов, тоже нарушит договоренности. Оленина не опасна, все и так в их руках, не надо ее трогать… «Береженого бог бережет», - ответили на том конце провода. «Она больна» - выдохнул Свинцов последний довод. «Значит будем лечить».
Оленина поплакала в машине и нарушила еще одно табу. Позвонила мужу, попросила передать привет Текиной и спросила, как загорается. Тот начал мямлить что-то… Да она все знает. И про Свинцова тоже… Сейчас не время для семейных сцен. А вот знает ли Лукин про Трофимова? Как-как, вот так… Короче, пусть бросает свою корову под пальмой и срочно летит в Москву. Им нужно спасать компанию. «Попал в трясину, не дергайся. Глубже засосет», - сказал Егорка. Но она уже была прежняя. Она уже никого не слушала.
А зря. Потому что наутро, когда она опрометчиво открыла дверь, в дверь шагнули белые халаты в сопровождении милиционера и оперативно увезли ее в психиатрическую клинику. Оказывается, она давно была должна пройти комиссию, но уклонялась.
Один из врачей уже из клиники позвонил все тому же «какому-то человеку» и сообщил, что «клиент в клетке» и «диагноз будет, какой просили».
А мудрый Егорка, почуяв неладное, ухитрился забиться в шкаф со водопроводными стояками и не был обнаружен врачами и милиционером. Потом по балкону и водосточной трубе он спустился во двор, потом зайцем доехал до больницы, потом просочился в интенсивную терапию и, тронув полусонного Колю за руку, произнес: «Папа». Коля открыл глаза и криво улыбнулся: «Привет. Ну наконец-то. А то все, Коля, Коля… Как ты сюда пробрался сынок?».
Лукин с трапа рванул прямо в офис и принялся громить кабинет Свинцова, потом схватил его за грудки и вытряс всю правду. В том числе и про то, что Оленину упаковали в дурдом на обследование с предсказуемым результатом.
Примерно то же, что в кабинете Свинцова, Лукин устроил в клинике. И Оленину от греха на руки мужу выдали.
А Свинцов доложил «какому-то человеку», что дела пошли не по сценарию… И в ответ услышал: «Тогда план Бэ». «Я умоляю…» - взревел Свинцов, но его уже никто не слушал.
Лукин твердо заявил: ей надо отсидеться в деревне. Адреса никто не знает, кроме их двоих и дочери. Он отвезет ее, а сам вернется и попытается разрулить ситуацию. Но не взошло. Видимо, адрес знали, потому что на проселке двумя машинами заперли им дорогу, скрутили обоих, заткнули рты и повели в лес.
«Куда они могли навостриться?», - вслух подумал Коля, выяснив, что Оленину из клиники увез муж. Телефоны не отвечали. «Заяц под кустом прячется» - ответил Егорка: «Там его волк и ждет».
Увидев на повороте проселка брошенную машину, Коля убедился в правоте пасынка. Капот был теплый. Ушли недалеко. И метров через пятьсот на опушке глазам Коли и Егорки предстала сцена из фильмов о войне. Оленина и Лукин на коленях стояли над ямой, а в них целился из пистолета придурок в казенном костюме. Еще двое придурков переминались рядом, а у сосны курил «какой-то человек». «Менты едут, и я не промах», - волоча раненую ногу, заявил Коля и воздел двустволку: «Так что, бросай оружие».
В ответ он получил, как и от «охотников за растениями», пулю. Слава богу, эта прошла мимо. И в ответ машинально спустил курки. Тоже, Слава богу мимо.
Неожиданно к канонаде подключился с другой стороны опушки местный участковый, которому Коля успел позвонить. Он лупил из Макарова в воздух и тоже требовал немедленной сдачи оружия. Придурки сразу смекнули, что не стоит артачиться и бросились наутек. А «какого-то человека» участковый-таки догнал и заломал.
«Что за притча?», - прошептал Коля, сам не свой: «Картечь –то откуда в стволах?».  «Заряжай загодя, стреляй, погодя», - буркнул Егор.

Лукин вручил Настасье продукты, гостинцы, велосипед для Егорки и принялся прощаться. «Погодите, придут скоро…» - расстроилась Настасья. Она же ему еще не про всю деревню рассказала. «Да уж четыре часа «гожу». Пока доберусь. Пробки… А завтра на работу. Позвоню. Сам виноват, припозднился».
Выехав на проселок, Лукин тормознул и рассмотрел сквозь редкие стволы идиллическую картину. Все трое – Оленина, Коля и Егорка стояли на залитой солнцем поляне, обняв березовые стволы. Коля вдруг скосил взглядом на пасынка, убедился, что тот не подглядывает, сделал шаг в сторону, обнял вместо ствола (вернее, вместе со стволом) Оленину, быстро поцеловал ее, и отскочил к «своему» дереву. Лукин улыбнулся и газанул.
2018 г.