Герои спят вечным сном 77

Начало
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее
http://www.proza.ru/2019/01/31/71

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
МИЛОСТЬ


<В уделе человеческом заключена изначальная абсурдность и в то же время неотъемлемое величие>.
Альбер Камю.


- Ma tante! – Сулимов вошёл без позволения, плотно закрыв за собой дверь. – Я хочу, - сказал, - сообщить «пренеприятнейшее известие». *
Марья Борисовна оторвала от бумаг строгий, способный толпу остановить (как ей казалось), взгляд: - Не хорошо, милостивый государь! – произнесла ледяным тоном.

- Совсем плохо. – Выдержал натиск неодобрения Сулимов, шагнул к столу, оперся о край так, что подпрыгнула чернильница. – Слушайте же! Ни Н. и ни Д. жизнь испортят. Ваша приживалка (чтоб сразу понятно вам) не намерена терпеть Лидию Петровну.
- Митя! – Схватилась за сердце Марья Борисовна. - Как ты можешь! Что за манеры! Откуда желчь, К чему агрессия!

- Прежде всего, считаю долгом, - собрал голос Сулимов, - изъяснить наблюдения именно вам, и пусть благодарит Бога, что так считаю. Иначе – она у меня летела бы до Антверпена и дальше. Не секрет, что в обществе приговор буфета с конюшней важен. Кому нужно, подноготную там выведывают. У нас же! Дворники переглядываются! В булочной болтают! Лишь вы не замечаете: всякую минуту место норовит указать, унижает перед слугами, это – наивернейшая молва, глубже плесени въедается. Зачем Лидонька здесь? В жертву залётной проходимке!!! А вы! Боитесь поставить бесстыдницу на место?

- Я? Митя! С чего ты взял! Не может быть! Жаннетта! Она вырастила Алин! Согласилась остаться одна в чужой стране – утешить меня в горе! Ты спутал, мой друг, тебе показалось.
- Ma tante!
- Я не знаю, Митя! Не знаю! Как же! Что же! – Сглотнула Марья Борисовна воздух и упала бы, неловко встав на ноги, но Сулимов подхватил, крепко обнял.
- Ах, Господи! Виноват без меры! Забыл Иакова первую главу: «всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев…», а ведь всем об этом, всем! И маменька - всегда. Гнев не творит Правды! Вот каков: Не нашёл умнее, чем ударить Вас.

- Митя! Родной! Знаешь ли, я почувствовала со стороны Жаннетты холод к Лидоньке, да что же тут? Если так (а может быть и так), то нет у меня средства, исправлять, разумения нет: скажу – отречётся; попрошу – согласится, но это лишь масло в огонь.
- Рассердился, mat ante. Не обессудьте, Бога ради. Не стану больше. Обидно, да. Следует подумать, сердце остудив. Веселей надо, изящней!

- Подумай, Милый, пощади. Сядь сюда. Видишь ли, отношения меж двух третьему не подвластны. Неприязнь же можно так повернуть, что прочим невдомёк. Лидонька умница, по силам над домашней дрязгой подняться. В свете-то куда сложней бывает!
- Согласен, да, простите. Понял Вас, и обещаю вперёд не гневаться.

Давно осиротела и овдовела Марья Борисовна. Почему к старым девам и потерявшим близких женщинам присасываются «тихие пиявки», нечистоплотные на руку создания? «Виновница» Митиного выплеска – бывшая гувернантка единственной, умершей от коклюша дочери. Съехать бы ей, место найти, но как-то нет усердия. Жаннетта ходит павой, в домоправительницы норовя. Родственников побаивается, притихает, если здесь кто-нибудь, но ждать подвоха следует ежеминутно. Тётушка сама при силе, только времени свойственно точить года, будто камень вода, терпеливым аферистам на руку.

Лидонька (должно быть) появлением своим поломала некий план, готовый уже к исполнению, поэтому оказало себя недовольство. Сулимов чутьём наблюдателя осознал слабину и вовремя осёкся – шуметь.

- Батюшка, Митрий данилыч! Это вы! Давно ли? А я-то за своими делами по невежеству! – Агафья, тётушкина постельничья, горничная и всё на свете. Будто с небес упав, или вынырнув сквозь пол, возникла средь толпы сдвинутых кресел.

Из потомственных дворовых женщина, вместе с матерью и тётушкой выросшая, Замужем за конюхом Трофимом, предки которого с незапамятных времён служат тем же господам. Являются они оба хранителями усадьбы больше, чем привратник со сторожами вместе взятые. Рухнет дом, сгорит, уплывёт в лапы кредиторов… Верные слуги переселятся в другое имение Шамшиных или Сулимовых, только и всего.

- Возмужали-то как, милый вы мой!!! – Суетится Агафья, с правом матери гладит плечо, в глаза близко заглядывает так, чтоб явное смущенье стушевать, и рада, счастлива, что жив здоров.
- Я, вот, знаете, батюшка барин, - говорит, - наверно вам-то и отдам. Правильно эдак будет.

- Что отдашь?
- Вот, возьмите, - сунула Агафья в руку округлую коробочку. – Спасибо на всём хорошем, только нельзя уже, совестно, пожалуй.

- Это же «Вифлеемская звезда»! – Изумился Сулимов. Пять лет тому! Я дал золото Марине, поскольку был волхвом! Ладан ещё и маслице!
- Дали. Правильно. – Потупилась Агафья. - Марина очень дорожит, только нельзя, потому что просватана.

- Ах! Милая Агафья! – Сулимов щёлкнул крышкой, уложил футляр меж ладоней женщины, сомкнул, плотно стиснул пальцы. – Излишне возвращать! Нечего стыдиться! Знаешь ли, Младенец Иисус был у нас – образок в пеленах, и я, прикладываясь, молился о женихе для Марины: чтоб по сердцу, а не с расчётом. Такая красивая она в озарении Святой Девы! Так счастья хотелось! Кулон же! Мог ли сам купить в отроческие годы? А взять без спроса! Подумайте. Бабушка Вера Константиновна благословила: её подарок! Семейная реликвия выходит. Детям, внукам о том рассказывать следует, а не совеститься. Отдаёте за кого?

- Ситниковых приказчик, - выдохнула неловкость Агафья. Вашими молитвами – добрый человек, при достатке-рассуждении, уважительный, по возрасту ровня.
- Свадьба когда?
- На Красную горку.

- Совета и верности им, вот что. Оля с матушкой поздравят ко времени, а от меня… примите уж теперь: Бог весть, где буду. Ты распорядись поразумней. И знаешь что! До весны ведь Марине жить в дому? Конечно! Где ж ещё. Так вот, прошу тебя нижайше: пусть бы она прислуживала сестрице моей, Лидии Петровне? Из робких барышня, в тиши деревенской выросла, к городу не привычна. Велеть ей, чтоб по всем вопросам лишь тебя слушалась, с тобой сверялась? Трофимушка бы – личным кучером? А я-то в дальней стороне спокоен за неё. Согласна ли?

Ещё бы не согласиться! Двое - барин и служанка глядят, торжествуют! Знают, за дверями достаточно ушей, хватит языков оповестить: «отдана Жаннетта на расправу! Есть заступа сироте!» Агашка не барышня и не Марья Борисовна! В бараний рог согнёт, кишки с волосами спутает. Тем более, что не самочин, а господская воля.

Марина, весёлая, смелая, в послушности у матери, но Жаннетке не смолчит и в девичьей любого дома представительство – из лучших слуг. Выдадут Марину, бремя понесёт, – для Лидоньки на возрасте другая дочь – Настя.

С обретением племянницы Марья Борисовна обрела цель в жизни, приосанившись и помолодев. Лидонька же оказалась совсем не инженю * в том смысле, на коий надеялась Жаннетта, и которого опасался Сулимов. С тех пор, как помнила себя, довелось защищаться от деспотизма отца и страданий матери, чрезмерно изливающихся, но прежде того удалось познать вкус помощи Господней.

Набожность у Лидоньки - не бросающаяся в глаза черта: интриги слёту видит, умея отвечать, где надобно. О Христе сказала Сулимову с тем, чтоб в отношениях с ним расставить точки пониманий. Во всех же прочих случаях предпочитает помолиться за грех ближнего в сердце, нежели обременять многословием и многоумием.

А Жаннетта! Полтора года спустя Сулимов, обвенчавшись с Наташей, приехал в Питер за назначением и, разумеется, с поезда - домой. «На даче госпожа. – Хлопнула дверью перед носом приживалка. - Не велено принимать».

Первое движение души очевидно в таких случаях, однако «ему доверять нельзя», - некогда наставлял отец. Не успел Сулимов выдохнуть пламя гнева, как увидел извозчичью пролётку следом подъехавшую, а там приятеля и сослуживца своего, Маркова.

- Что за новости? – Спросил он. – Как посмела! Разнести в пух и перья самый бы раз!
- Не хочется, - сказал Сулимов, - семейную жизнь начинать со скандала.
- В таком случае, - предложил Марков, - ступай прямо к князю. Он ждёт. Дело безотлагательное, поэтому я послан встретить но разминулся на вокзале. Куда велишь доставить багаж.

Князь обрадовался своевременности исполнения приказа и перемене состояния Сулимова. – Весьма кстати, - сказал, - Предстоит «путешествие» в свите Их Высочеств и далее самостоятельно. Прекрасная спутница! «Медовый месяц» - прекрасный повод избежать вопросов: «кто вы и зачем». Пароход – завтра в полдень. Инструкции получите утром у Сергей Евгеньича. Теперь же Анна Афанасьевна ждёт нас обедать.

Пароход из Гельсингфорса на дальнем рейде стал. Конечный пункт – Марсель, кажется или далее. Пассажиры не спешат, не суетятся. Первый класс забронирован для высочайших особ; второй отгорожен и ведёт себя чинно; третьего просто нет. Но что такое! Сулимов глядит с борта императорского баркаса и видит Жаннетту в зарешёченном отсеке! Она узнала, обратилась во взгляд, изливающий отчаянную мольбу.

Итак, то ли пленница, то ли узница! Некому объяснить, как сталось сие, ибо «Между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят». *

А было-то! Марков в сопровождении двух жандармов с утра пораньше навестил несчастную спесивицу. «Ваш документ, - спросил. – Вид на жительство просрочен! Незаконное пребывание на территории Российской империи. Проследуйте, будьте добры, для выяснения обстоятельств». Проследовала, не взяв ни платочка, ни шматочка. Паспорт аннулирован, путь оплачен без возможности схода на берег вплоть до Антверпена, в праве пребывания в России пожизненный отказ.

- Взгляните, Ваше Высочество! – Указал в направлении Жаннетты паж. – Там, на нижней палубе, дети! Под конвоем, между прочим.
- Дети? Двое, да. Выясните, что за притча.

- Не под охраной, а в сопровождении, - объяснил капитан парохода. – Унтер-офицер везёт в Либаву к бабушке. Мать умерла весной. Отец, лейтенант, погиб недавно в пожаре.

- Зачем ехать им внизу? Стучит машина?
- Нет. Тихо в каюте ночью, день – на воздухе. Стол приличный, с того же котла, а деньги сиротские тоже транжирить ни к чему.

- Пенсион назначили?
- Не знаю.

- Пожар. Пороховой склад, и удалось – без взрыва! Сыновья героя! Пригласите их в солон. Тут можно играть в ненастье, библиотекой пользоваться. И вообще, следует спросить, каково их состояние, и хотели бы они учиться за казённый счёт.

Вот тебе и Лазарь до последнего гноища. В тот год нездоровилось Марье Борисовне, пришлось дачный сезон продлить до ледостава, минуя Питерскую осень. Жаннетта как в Фонтанку канула: ни на воле, ни в тюрьме. Было два или три письма, да получавший почту камердинер утаил их от госпожи. Всем насолила чужестранная компаньонка, но особо огорчились слуги, разбирая комнату пропавшей. Воистину - грабёж! Кружева, свитки ручного ткачества, столовое серебро, некогда утерянные украшения, игрушки… другое, что можно продать, вернувшись в Голландию, заполняло ящики и сундуки. Повсюду распиханные монеты составили кругленькую сумму так, что Марья Борисовна умудрилась купить для Лидоньки загородный дом.

Сулимов о Жаннетте будто воды в рот набрал и в сердце тоже. А ведь мог бы ради Христа денег дать на первый случай. Такова справедливость, хоть Господь сказал: «Милости хочу, а не жертвы». Сошла она с парохода, поев последний раз, и куда сошла! Кто ждал её в королевстве мельниц! Что сталось с ней?

«Вера без дел мертва». Не благотворительности бедным, не водворения в школу гениального изобретателя, которым будут восхищаться потомки, а таких вот, коих кроме Господа никто не оценит. "На всяком месте очи Господни; они видят злых и добрых". * Бываешь невольным орудием возмездия, есть история о кощее в горнице на двенадцати цепях, да это – сказка. В яви же как предстать? Не жаль Жаннетту, до сих пор не жаль, хоть по Божьему слову совестно. И сколь эдакого наберётся за всю жизнь! Вот, например, Новиковский. Даже к немцам, которые по призыву наверняка возьмут в руки автомат, больше сочувствия. Зачем? Ведь зло и неразумие нуждается в молитве о нём: «Прости им, Господи, ибо не ведают что творят!» Кабы эдак делали, чище было бы средь людей. Только – нет. Собственная несостоятельность мешает, первородный грех не даёт. «Поделом, - о негодяях говорится, - настороже справедливость, наказание неотвратимо ». Чуден, право, Божий свет, следует изумиться и в данном случае.

***

Обед, должно быть. Даната из окошка машет. Нельзя отказать, и Володя теперь проголодался. Домик у Федоса - с лубочной картинки, крытый щепой, будто пряником Тульским. Достаток и забота о жилище с первой ступени чувствуются. Две горницы, кухня – «широкий мост», * хоть работать, хоть плясать, а печь одна - русская с плитой. Паровое отопление, помпа – скважина из-под земли, воды носить не надо. Занавеска выбиваная, «дорожка» * вышиваная, скатерть браная, всё при местах и к рукам.

Самый бы раз молвить: «Храни семейный очаг, Данушка, молись, чтоб вернулся Федос и взял достойную жену». Да нет же! Тихо надо, аккуратненько. Слово, говорят, не воробей. Причиной осторожности – Этери, «грустная девочка», так звала её Наташа.

Некогда была она весёлой, похоже, что была. Только раз отца отправили в командировку (ту самую - «но пасаран»), * а мать начала «встречаться». Этери думала, это значит – здороваться на улице каждый день, так и писала папе: «Мама встречается с Халенским. Оказалось – иное: слишком рано писать Этери научилась. Результатом встречаний стал маленький Зурабушка, и папа не приехал, а позвал дочь на каникулы в Ленинград.

Этери мешала Халенскому, который перестал с мамой встречаться, а просто среди ночи приходил, ведь днём не давала покоя его собственная жена, поэтому поездка в Ленинград представлялась радостной, да не тут-то было. В Ленинграде рядом с папой оказалась тётя Голда с тонко сведёнными губами. Она твёрдо вознамерилась Этери как-нибудь перетерпеть. Благо, командир и друг всей жизни Миша Детинцев предложил культурную программу для ребёнка с тем, чтоб Голда близко не стояла, и Этери перебралась к Сулимовым.

Две недели каникулы в лучшем из городов мира – была бы радость, только беспокоил вопрос: куда потом! К бабушке с дедушкой в подобных случаях отправляют. Бадри хотел к своим, в село, но Этери наотрез упёрлась: языка не знает; уклад непонятен; поступки, жесты, возгласы до того чужды, что и при родителях бывало страшновато. Батумская бабушка (Этери представила наперёд) с утра до ночи будет охать, стонать, клясть почём зря беспутную Лиану, рассказывать соседям о несчастье детей. Наверное, всё-таки, Батуми, но сперва надо кончить учебный год и дождаться маминого отпуска.

Дождалась – это называется. После подземных мытарств и восстановления боится девочка, что Сулимов займётся розыском, в результате которого приедет мама и заберёт, или пуще того: Федос взамен умершей жены заимеет себе какую-нибудь «Голду», Дана же умрёт, как умерла бабушка Наташа, потому что с одного они года.

- Ботинки. Выбирай. – Федос поставил на лавку мешок. – Можешь взять две пары. Здесь и туфельки есть. Можно их, а эту – для грязи. Вот. Хорошо. Твои сюда положим, другой девочке подойдут.

- Где эта девочка? – Округлила глаза Этери. – Тут, сказали, только мальчики живут!
- Не знаю. Судя по размеру ноги, классом ниже учиться будет. Здесь, умница, по случаю войны вся обувь под учётом, каждая колодка дорога. Ношеное сбирают и чинят, чтоб другому передать. Не угадаешь, чьей девочке подойдут, кто до них подрос за лето.

- Где здесь?
- Ты, Этери, попала в большую и очень серьёзную «стаю». Знаешь, как птицы на юг летят? Видела сегодня на заре? Крошечные, а чрез полземли проносятся.
- Закон джунглей что ли? Выживают только сильные?

- Нет, не о том. И сильной птице, и вожаку можно погибнуть случайно, от дроби охотника, например, от бескормицы все пропасть могут. Силён ты или слаб, капля свинца не выбирает. А вот устройством стаи предполагается возможность и слабому до места долететь. Слабых в серёдку берут так, чтоб воздух, совокупно в поток сформированный, двигал птицу при минимальных усилиях. Правило птичьей стаи нужно, чтобы род уцелел, чтоб их как можно больше долетело и гнёздышки свило. Ни буря, ни случайные потери не остановят стаю, потому что её задача, сберечь птиц, и делается это посредством исполнения правил, с небесной статью, с навыком летать от поколений предков переданным. Вышибет, например, попадание дробью пяток или десяток товарищей… ведь в воздухе помощь раненой особи пернатым не под силу), кто видал потери, кто нет, однако, вся стая, сомкнувшись, разом подымается туда, где уж дробовику не достать.

- И что за правила?
- А вот! Интересно? Значит, запоминай. Первое: верить, что ты – в «стае», что про тебя помнят вне зависимости от того, скольких рядом вышиб «дробовик». Не бояться, не предполагать. Страх и предположения от «стаи» отобьют. Если беда, все заметят. Второе: «служить» ближнему, научиться подставлять «крыло». Работа – любая; голодно – отдай, и так далее. Третье: чувствовать товарища, слушать и слушаться. Шуточки с розыгрышами строго не приветствуй. Шутников – за периметр. Не гонят их, спесивцев – тоже, сами вылетают в напасть какую-нибудь.

- Будто бы отбились?
- Да, милая. Егорушка мой, например. «Пойду, - говорит, - посмотреть гитлеров, действительно ли они бывают».

- Сказал, и не услышали его!
- Нет. Записку оставил. После нашлась. Все про всех знать должны в лихой час, иначе – без помощи. Подзадоривают, по старшим сверяйся; останавливают – слушайся. Пока силёнок маловато, лучше не пойти, чем оступиться. Берёшь над хотеньем, над собой власть, появится разум, сила придёт, тогда и риск с уверенностью согласен будет.

- Жалко, дядя Федос, Егора! Милый такой на фотографии!
- Ох, девочка, не то слово - «жаль», и слов таких нет. Господь его пожалел, от мук своим способом избавивши, а другой, сподельник Серёжа поныне плачет. Я уж и ласкал, и отговаривал (за сына он мне теперь и довеку), нет ничто. Боль в глазках кричит, не умолкает больше полугода как.

- Двое хотели гитлеров смотреть! Серёжа сам признался!
- То и дело, нет. До последнего молчал бедолага. В день, когда нашёл тебя, случилось. Есть у нас наказание ребятишкам, тюрьмой зовётся, по сути же – отработка провинности. Сажают дитё в пустое помещение, горницу иль чулан, чтоб задание некое выполнил, кропотливое чаще всего, глядят, тщательно ли сделано, добиваясь безупречности. С малым или упёртым старшой сидит, к делу понуждать да от греха приглядывать. Этот же побыл сколько-то и рвётся: нельзя, дескать, долее время тут проводить, потому что Егор Буканин либо предателем меня сочтёт, либо один в затею пустится. «Какова затея?» - спросили с пристрастием. Молчит. Ну, свободили, а сами – следом. Он привёл на пост, и далее лыжня. Бросились, а там всё, как есть до капли. Зверей тех вызнал, раздавил, чтоб других оберечь, даже пятикрат, только мальчика воротишь ли! А ты вот что: взбредёт на ум авантюра или страх накатит, больших смущаешься, ребят своих о том спроси, лучше – нескольких независимо друг от друга. Вон, его спроси. Главное, наедине с замыслом не оставаться, пока ни огляделась, делай так.

Володя вжался в скамью, на которой сидел, став деревяшкой крепления. Ни он ли первым в потаённом уголке души завёл мысль, посмотреть этих гитлеров? Только местности не знает и высказать боялся, потому что любит маму, которая огорчится. Вот оно крыло, подставленное для формирования способного держать в полёте слабых птиц потока. А ребята! А бабушка Лиза! А дядя Федос, сказавший правду так, чтоб услышать и не обидеться! Верит он в Володин разум по правилу птичьих стай.

Свернувшись клубочком на коленях у Федоса, плачет Этери, «грустная девочка». Первый раз за много дней плачет о ком-то, а не о себе любимой. Сунув палец в рот, смотрит в небесную даль сквозь окошко Володя, будто бы готов изобрести корабль для межпланетных путешествий.Даната яростно гремит чугунами.Сулимову представилась Акуля, обнаружившая пустую постель. «А сердце-то болит, хоть обещал Мишке не помирать до срока. Не от сострадания боль (настрадался уж), но поскрипывает клапан, как старый сношенный башмак. Надо выйти, позвонить ей, да силы нет».

***

Пять дней где-то шлялся, и вот – привезли. Бледней полотна лежит, весь в белом поперёк п’олка. Поделом? Но отчего же так жаль его! Наверно потому, что именно им сломана жизнь. Немцы – полбеды; сам-дурак – кругом беда.

«Теперь у нас всё будет! – Обрадовал домашних Кузьмин Митрофан Савельич в некое утро. – Я на работу устроился».

Хороша работа, нечего сказать. Костя и молчит, поскольку лишь в молчаливом положении можно сделать нечто для тех, кого любишь. Мама, Верочка, Марина! Один кто будь, сумел бы Костя спрятать, увести. Троих – слабо, поймает, ведь известен маршрут, предполагаемы тропы. А если словит, что сделает?

Очнулся быстро. Точно багром, взглядом поймал Костины зрачки, свободной от бинтов ладонью подгрёб к себе Марину. «Ступай, - говорит Косте, - приведи Финка, главного немецкого начальника, да чтоб со своим толмачом. Ослушаешься, задушу».

Марину задушит, так надо понимать? Должно быть, затем и схватил. А ведь и выполнит. «Привык над людьми топотать», - сказала мамка. Да, привык. Бивали, конечно, и его по пьяному делу, но чтоб ранения! Нет никогда. Первая проба, первая боль. Злой - одним словом, надо сделать, что велит.

Побежал в город. Сын настоящего предателя. Вот это вот да! Ни то, что подкулачник или по доносу осуждённый! Всё теперь уж будет, не как у людей, однако слепой сказал, посмотрим. И на голову увечными с войны вертаются. Тут подавно от тебя ничего не зависит: иной пожалеет, иной пнёт, и всем в тягость.

Костя никого не предавал, ни родину, ни отца с матерью, какими б ни были они. Батькино предательство следует воспринимать как рану, до срока взрослым сделавшую. Будто прозрел Костя или шапку снял на холоду: звонкое кругом, резкое, пуще крупных фигур малые подробности видать: кристаллики  да блики с притемками тайными. Благо, здешних ребят не знает, можно по улице идти, глазом воспаривши, ни с кем не здороваться.

«Жёлтый дом». Там должен обитать этот Финк. Спросил у часового – ан, правда здесь, вот он средь школьного двора стоит, где у «линеек» центр, на который ровняются смирно. Обратную дорогу на машине покатал. Благодетель, чтоб ему!

Марина маленькая, доверчивая, совсем не испугалась. Взял её Костя за руку и – на сеновал. Одно спасение, у коровы под боком. Тут коров не велено пасти. С ближних деревень сено собрано, «силой у людей отымал», - мамка сказывала.
- Смилуйся над нами, Господи, смилуйся! – Шепчет она, обняв за плечи выстывшую в страхе Веру. Финк вышел, уехал. Что бы это значило, а?

 
1. Николай Гоголь.
2. Инженю - наивная, добродетельная, красивая девушка. Лишена жизненного опыта и умения приспосабливаться к обстоятельствам. Часто - религиозная девственница.
3. Евангелие от Луки. Глава 16. Стих 26.
4. Книга Притчей. Глава 15. Стих 3.
5. "Широкий мост" - пристройка на всю длину избы пятистенки.
6. "Дорожка" - длинная салфетка (украшение стен и полок).
7. "но пасаран" - Девиз испанских революционеров.

Продолжение:
http://www.proza.ru/2019/06/24/1791