Из кустов раненый фриц выполз...

Прохор подошёл к фрицу, передёрнул затвор винтовки – фрица добить хотел.
Но я между ними встал и фрица загородил собой. Остановил Прохора!





Случилось это летом сорок третьего года. Наш полк освободил украинскую деревушку от гитлеровцев, и мы, с боевым товарищем Прохором, присели передохнуть на лавочке возле хаты. Прохор табачком меня угостил, затянули мы по самокрутке. Сидим покуриваем табачок, а табачок хороший!

Лепота после смертельного боя вот так вот посидеть просто, на белый свет полюбоваться, на солнышко и деревья. Послушать как птахи лесные щебечут, а в траве стрекочут кузнечики. Порадоваться белому свету и понять, как здорово всё-таки, что ты сегодня в живых остался!

Но тут нас с Прохором от идиллии отвлекли. Смотрим мы, из кустов раненый фриц выполз. Прохор подошёл к фрицу, передёрнул затвор винтовки – фрица добить хотел.

Но я между ними встал и фрица загородил собой. Остановил Прохора!

Не будем, говорю, фашистам уподобляться. Не будем на них равняться. Не звери мы – русские люди.

Пробуравил меня Прохор тяжёлым взглядом, стиснув зубы и играя вздутыми желваками. Долго смотрел, с минуту, не меньше, но винтовку всё-таки опустил. Усмирил свою ярость, скрипя сердце.

Я ненависть Прохора понимаю. У него два сына в землю полегли от немецких пуль. А после того, как похоронки пришли, и Прохор с женой детей оплакали и помянули, собрался он и добровольцем на фронт пошёл, вступив в ряды народного ополчения. Отомстить фашистам хотел за гибель родимых чад.

Поиграл желваками Прохор, но сдержал себя – мне поверил. Раз вступился я за раненого фашиста, значит знаю что делаю и ради чего. Знаю то, чего он, умудрённый годами и жизненным опытом, не смог понять до сих пор.

Отступился Прохор от фрица, укротил в себе ярость и желание мстить. Познавший многое в этой жизни – отец и настоящий мужчина.

А я, как Прохора отпустило, сходил за сестричкой из медсанбата. Привёл её, чтобы полудохлого фрица перевязала.

Оказала она раненому первую помощь и между делом разговорилась с ним по-немецки. Узнала, что Гюнтером его зовут. Расспросила, о том о сём, пожелала быстрее выздороветь и с медицинской машиной договорилась, чтобы забрали его в госпиталь.

Спустя пару недель я случайно узнал, что немец тот в живых остался. От ранения излечился, здоровье в медсанбате поправил и был отправлен в лагерь для заключённых. Но в общем-то его судьба меня не сильно заботила, если признаться честно. Война кругом, не до того тогда было.

Мы дальше с полком на запад пошли, землю советскую освобождали и фашистов били. А после освобождали Европу от ига проклятого Гитлера. До самого Берлина дошли весной сорок пятого года. А как настала победа, вместе с великой радостью для всего Советского народа, мы с Прохором, как все фронтовики, домой вернулись.

Прошло двадцать лет. Фриц тот, Гюнтер, положенный ему срок в советских лагерях отсидел сполна и вернулся в Германию. А как я об этом узнал, спросите вы, да очень просто: письмо от Гюнтера из Германии мне по почте пришло. Как он меня разыскал, узнав место жительства и фамилию, ума не приложу – загадка, иначе не скажешь. Но думаю, поисковики советские ему в его поисках помогли.

Однако же, суть не в этом, а в том, что благодарил меня Гюнтер за своё спасение. За то благодарил, что не позволил я Прохору учинить самосуд в тот памятный день его жизни.

Дети Гюнтера тоже благодарили. Дочь – Ингрид, и сын – Вильгельм. От них впоследствии тоже письма пришли. Отсидел их отец положенное, искупил вину перед Советской страной, которую нацисты-нелюди поработить хотели.

И сестричке той, Наташе, которая Гюнтера перевязала и жизнь спасла, он тоже письмо прислал. Со словами тёплыми и оправданиями. Писал Гюнтер, что выполнял приказ и поступить иначе не мог. Шла война, а он был солдатом, призванным в строй и принявшим присягу.

А в заключении Гюнтер просил прощения. За себя и за весь немецкий народ. За злодеяния совершённые Гитлером.