Мы с Володькой выжили в том бою...

Мы с Володькой выжили в том бою, и товарищей поминаем не чокаясь...



Есть было нечего, зато была тряска, рвотные позывы в пустом желудке, извилистая дорога до горизонта, бессонница и звериный страх перед тем, что предстоит пережить.





Случилось это под Сталинградом, летом сорок первого года.

Двое суток нас везли до боевых позиций на грузовых машинах. Есть было нечего, зато была тряска, рвотные позывы в пустом желудке, извилистая дорога до горизонта, бессонница и звериный страх перед тем, что предстоит пережить.

До позиций мы добрались под вечер третьего дня. Наш новоявленный командир, в звании старшины, сказал, что наступающие фрицы в сутках пути от нас и велел рыть окопы. Но нам, новобранцам, было не до того, нас сморило от голода и усталости, и мы, все как один, повалились спать. Промокнуть под открытым небом, если зарядит дождь, никто не боялся. На дворе был июль, погодя стояла жаркая, и мы растянулись кто где, в некошеной высокой траве, забыв про вырытые специально для сна земляные рвы под навесами.

С утра нас разбудил старшина, прикрикнул для острастки грубым мужицким басом и велел копать. Мне дали винтовку с боекомплектом из тридцати патронов. Вернее сказать, не мне одному, а нам на двоих с Володькой, моим закадычным другом. Нас было двое, призванных на войну из родной деревни, и от этого было легче, ведь умирать в одиночку гораздо страшней, чем на пару с верным товарищем.

Траншеи мы копали как в полусне, а закончив, снова повалились на боковую. Прямо на свежевырытую землю, голодные и обессиленные.

На пустой желудок усталость одолевает быстро. Скудный сухой паёк из сухарей и крупы, что дали нам пять дней назад на распределении, мы давно уплели всухомятку. Костры горели, в походных котелках кипела вода, но готовить похлёбку и кашу было не из чего.

Громкий крик старшины грубо вырвал меня из состояния тревожного сна. Мы выглянули из траншей и увидели метрах в ста, ниже по склону, немецкие танки. Они двигались прямо на нас.

Где-то на фланге оглушительно загромыхали орудия, и сонливость от этого как рукой сняло. Мы поняли, стреляют наши – артиллерийская батарея поддержки расположилась неподалёку. А значит смерть предстоит не скучной, под грохот пушечной канонады.

Для нас, зелёных мальчишек, всё было на войне в новинку. Гибель однополчан и железные громады немецких танков, канонада бомбёжки, выворачивающей наизнанку грунт, и заклинивающие винтовки. Первое потрясение от ада передовой и животный страх человека загнанного в этот ад. "Пушечное мясо" – вот кем мы были на той войне.

Немецкие танки стреляли издали, наезжать на наши окопы они не спешили. В современном кино показывают, как "Тигры", "Пантеры" и "Фердинанды" давят гусеницами советских солдат в траншеях. Но это лишь киношные выдумки, фашисты не были дураками, как считает кое-кое из потомков.

В окопах сидят солдаты с противотанковыми ружьями и гранатами, и танки по этой причине не торопятся к ним приближаться. Первым делом они как следует "обрабатывают" позиции врага с расстояния, пока не погасят крупные огневые точки. А все остальное, чуть позже, зачищает моторизованная пехота, расстреливая деморализованного врага, словно скот на бойне. Типичная тактика фрицев, они пол-Европы таким манером прошли, а напав на Советский Союз едва не дошли до Москвы.

Но в случае с нашим полком привычная тактика быстрой победы фрицам не принесла. Их пехота, после танкового обстрела, приблизилась к нашим позициям, чтобы, как это обычно делалось, зачистить остатки сопротивления, но мы, защищавшие эти позиции русские парни, пока ещё оставались живы. Очень выборочно и далеко не все, но этого оказалось достаточно, чтобы завязалась перестрелка, а чуть позже и рукопашный бой.

Я видел, как один из фрицев бросился на Володьку со штык-ножом. Володька вцепился ему в грудки с истошным воплем, они упали и покатились по изрытой взрывами земле.

В тот момент я ни о чём не думал, во мне остались только страх и ненависть. Сам не помню, как воткнул насаженный на винтовку штык немцу в спину. Засаживал глубже и глубже, давил и давил, ослеплённый ненавистью, пока тот сотрясался в предсмертной агонии. Наконец фриц обмяк, я выдернул штык, и он повалился ничком.

А дальше новый эпизод из смерти и ужаса, как в кино, смонтированном из беглых отрывков. Кровавые картинки перед глазами, одна страшнее другой.

Мы били всем, что попадалось под руку. Рубили и рвали в клочья. Сапёрными лопатами, штык-ножами, прикладами винтовок. Руками, ногтями, зубами. Немцы убивали нас, а мы убивали немцев. В безжалостной каше из крови, земли и тел была лишь жажда убивать, подогреваемая ненавистью к врагу и азартом обречённых на смерть безумцев.

А через четверть часа всё кончилось. Враг дрогнул и отступил. Рукопашная схватка была единственным видом боя, в котором красноармейцы не уступали матёрым и обученным немцам.

Мы с Володькой уцелели чудом. До сих пор вспоминаем тот бой, как самое страшное в этой жизни. А товарищей, не переживших войну, поминаем не чокаясь.