Голубая роза. Часть 2. Главы 7, 8, 9

                Голубая роза.
                Роман-фантазия.

                Часть вторая. ДНЕВНИК.

Содержание:
Глава 7. Голубая роза.
Глава 8. Старый замок.
Глава 9. Алтарь.    
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 7.
                Голубая роза.

«… небольшой дворец, присоединенный к Версалю и известный как Малый Трианон. Мария Антуанетта дано хотела иметь небольшой загородный дворец, в котором можно было уединиться, к чему она привыкла в детстве и юности.
…
Мария Антуанетта дала волю своей «настоящей страсти» к цветам. Она особенно любила рисовать свои «розы-модели», которые «позировали» ей, произрастая вдоль огромной белой решетки для вьющихся растений… [Роза] - цветок, который королева сделала своим символом, как все видели на недавнем портрете Виже-Лебрен».
        Антония Фрейзер «Мария Антуанетта. Жизненный путь».

«Если приглядеться – все в мире нелепо и смешно, прямо обхохочешься; а там, где попахивает властью, - и подавно, будь то армия, правительство или университет. А глядя, как правящий класс изо всех сил пыжится, воображая, что правит, разве удержишься от смеха? … власть изначально нелепа и смешна…»
        Дэвид Г. Лоуренс. «Любовник леди Чаттерли».




        Два следующих дня принесли принцессе новые неприятности, правда, уже не идущие ни в какое сравнение с теми, что она уже пережила. У нее отняли двух ее дам, к которым она успела привыкнуть и с которыми подружилась. Одной из них была та опытная в морских прогулках особа, научившая ее, спускаясь с корабля по «адмиральскому трапу», завязать себе подол юбки лентой.
 
- Они ни в чем не виноваты, - хотела бы вступиться за них принцесса, но промолчала, побоявшись повредить этим молодым женщинам своей горячностью, которую могли расценить как признак существовавших между ними на самом деле близких, доверительных отношений. Они даже толком не попрощались.

Принцессе только и оставалось, что черпать силы в ожидании того сладкого момента, когда ей принесут пресловутую записочку от принца, а она порвет ее на мелкие клочки, ссыплет их в конверт и прикажет отдать ему конверт в собственные руки. Вот это будет месть! Но принц не объявлялся и записки ей не слал. Он даже как-то умудрялся не приходить к столу на общий обед, обязательный для всех членов семьи (завтракать и ужинать в будние дни позволительно было врозь). Все-таки что-то вроде совести у него, похоже, шевелилось за душой, и вести себя, как ни в чем не бывало, он не мог. Значит, не до такой степени он циничен, как можно заключить…    

На третий день принцессе Софии передали приглашение королевы Анабеллы навестить ее в Цветочном доме. «Коли на то будет желание вашего высочества», - стояло в записке.

             Принцесса со вздохом села за секретер писать вежливый отказ.
- Разве вы не хотите пойти? – спросила ее госпожа фон Шеумберг, которая только что со спокойной деловитостью истинной домохозяйки согласно полученного ею распоряжения проверила принесенную на имя новой принцессы почту прямо у той на глазах.
- А разве я могу? – пробормотала принцесса, со страхом глядя на свою надсмотрщицу.
- Разумеется, если вы желаете, ваше высочество, вы можете принять приглашение. Полагаю также, что будет невежливо его отклонить.

Это звучало как приказ собираться в гости. Принцесса, сама не зная, радоваться разрешению выйти из дома или нет, поскольку все даже самые привлекательные мероприятия, если принимать в них участие приходится по принуждению, способны как-то сразу вполовину потерять свое очарование, хотя в другом случае они принесли бы радость, - принцесса отправилась одеваться и в сопровождении приличествующей случаю свиты отбыла в резиденцию королевы.

        Ее величество как раз бродила посреди большого светлого покоя, в котором стояли строительные леса и царила разруха строительной площадки, когда к ней провели ее посетительницу. 

- Хочу здесь сделать новый салон, - объявила королева, обозревая едва оштукатуренные стены. - Осторожнее, не замарайтесь в известке и краске… Недавно мне приснилось удивительное сновидение. Будто бы я иду по зеленому-презеленому лугу и нахожу цветущий розовый куст, но все розы на нем голубые. Одну голубую розу я срываю и уношу с собой… И я решила заказать картину. Пусть, подумала я, на ней будет изображен букет роз, но одна роза в нем, самая красивая, непременно должна быть нежно-голубого цвета. Как во сне… А потом я подумала еще – но куда же мне поместить такую особенную картину? И так родилась идея создания этого салона. Здесь вообще все будет в цветах, тех, которые растут на лугах и в оранжереях, и тех, которые встречаются только в стране сновидений… Цветочный орнамент на стенах, бра и люстры в форме букетов, обивочная ткань сплошь в цветах. Цветочный салон Цветочного дома. Я вдруг сообразила, как же это в Цветочном доме нет Цветочного салона? Теперь вот он будет. А двери здесь покрасят в зеленый цвет, чтобы выглядело так, словно смотришь на зеленые луга и поля. Я сразу решила, кто будет тем художником, которому я доверю запечатлеть мой сон, о другом и помыслить было бы странно… Этому мастеру подвластно многое. Мне иной раз кажется, что если он со всем прилежанием нарисует, скажем, птицу, то она выйдет у него настолько живой, что, как только картина окажется готова, птица тут же взмахнет крылышками и упорхнет с холста на волю… Кстати, вы его знаете, ваше высочество, это тот самый, который снимал с вас портрет, где вы облачены в чудесное платье светло-винного цвета, для отправки в подарок вашему отцу…  Помните его?
- Портрет?
- Художника.

София кивнула. Она действительно вспомнила молодого человека с сосредоточенно сдвинутыми на лбу густыми бровями, пристальный напряженный взгляд которого ей было трудно выдержать во время живописных сеансов. Он работал, засучив рукава рубашки до локтей, полуобнаженные мускулистые руки уверенно и виртуозно действовали кистями и красками. Портрет, красочная гамма которого, насыщенная и изысканная одновременно, составленная на благородном созвучии алых, багряных, пурпурных и близких к ним тонов роскошного наряда, с точной передачей фактуры лоснящейся нежной ткани, в удивительном противопоставлении сверкающей зелени глаз облаченной в этот наряд модели, запечатленной на полотне во всем чарующем блеске юности и красоты, получился действительно весьма впечатляющим.

- Мастер Гебхарт Стокман смело пишет, - пробормотала София.

- Отличная оценка, - кивнула королева. По ее губам скользила улыбка, а на щеках рдел легкий румянец. - Вот только он в ответ на мои пожелания объявил, что нарисует голубую розу не на отдельном полотне, а, представьте, прямо тут, на зеленой двери, и ни в какую не желал менять своего решения, прямо уперся и все тут. Он сказал, что видит голубую розу на этом месте как живую. Странная фантазия, но, с другой стороны, и заказ необычный. Мастер Гебхарт Стокман смело пишет… Да, это так, это у него не отнять. Я уверена, что все выйдет чудесно… А когда я умру, мой гроб поставят здесь, и я буду лежать среди цветов в моем любимом фиалковом платье и незрячими глазами смотреть на нарисованную для меня на зеленой двери мою голубую розу…

                В королевстве за двойными, за зелеными дверями,
                Нарисованная роза с голубыми лепестками,
                Нарисованная роза на которых так мила, –
                В королевстве королева умерла…

Королева засмеялась, подошла к принцессе Софии свойственной ей танцующей, неустойчивой походкой, вследствие которой казалось, будто она не идет, а почти летит, едва касаясь поверхности земли… и, может быть, вовсе ее не касаясь… при этом легко и грациозно скользя между красок и известки, - и поцеловала ее.

-   Не горюйте, моя дорогая, - сказала она своим низким, хрипловатым голосом, внимательно и задушевно глядя на нее серыми, косо посаженными большими глазами, оттянутыми немного вниз за уголки со стороны висков. - Знаете, какие гадкие вещи что ни день печатают про меня? Если бы я расстраивалась по этому поводу каждый раз, моя жизнь превратилась бы в законченный ад. Вы потом это сами поймете, но я помню, как это обидно впервые… В следующий раз вы будете уже готовы и не так болезненно это воспримите.

- А будет и следующий раз? – с тревогой спросила София. - Вдовствующая принцесса, моя свекровь, считает, что с помощью строгих мер нам удастся избежать новых неприятностей.

- Тетя Элеонора после смерти мужа взвалила на свои плечи слишком большой груз, - улыбнулась королева. - Она так увлеклась честолюбивыми планами, политической игрой, интригами, что просто лезет вон из кожи в надежде преуспеть, не замечая, что почти надорвалась… Правда, ее это, особенно поначалу, явно взбодрило, она даже как-то подтянулась, помолодела, словно ожила… Но сил у нее на поверку не так много, как это представляется окружающим, да и ей самой… На вас она при всем этом должна была произвести впечатление весьма суровой дамы с неженственным складом души и характера, не так ли? Однако вы не знали ее прежде… Если бы она всегда была такой, мой кузен принц Кристиан не вырос бы столь жизнерадостным и открытым существом, его замучили бы наподобие  короля Иоганна еще до наступления совершеннолетия… Нет, тетя другая… То, что она делает нынче, ей не слишком пристало… Дай бог, чтобы ее усилия хотя бы не пропали даром… Иначе столько сил, столько лет жизни окажутся пропавшими втуне…

София посмотрела на королеву с удивлением. Не может быть, чтобы та не знала на самом деле, чего добивается ее тетя. Но если король Иоганн будет низложен, тогда ведь потеряет свой венец и королева Анабелла…   
 
Лицо королевы снова осветила улыбка. Вероятно, она поняла, о чем подумала ее гостья.

- Все выглядит иначе, когда начинаешь смотреть со стороны, - прошептала она. - А я давно смотрю со стороны абсолютно на все на свете… даже на себя самое… И в то же время, скажу вам правду, я предпочитаю ни на что не смотреть, особенно если зрелище может испортить настроение. Я предпочитаю иметь перед глазами красоту, я выискиваю ее, привлекаю, создаю. Я созерцаю голубые розы.
        Вы не задумывались над тем, что розы не только самый прекрасный, но и самый благородный, и самый таинственный цветок. У римлян розу считали цветком богини Венеры. Красные розы обрели свой цвет от ее крови, когда она поранилась об их шипы, разыскивая погибшего Адониса.
        Розы входили в гербы знатнейших семейств Европы. Вы слышали об английских Войнах Алой и Белой Розы, в результате которой половина страны легла в руинах, Ланкастеры и Йорки взаимно перебили друг друга, а на престол взошла династия Тюдоров, соединив обе обагренные кровью розы уже в своем гербе.
        Королева Франции Мария Антуанетта любит, чтобы ее портретировали с розой в руке. Роза стала ее символом, ее эмблемой, что не удивительно, ведь какой же цветок пристал королеве, как не этот…
        Одним из самых удивительных и впечатляющих достижений старинной архитектуры признано круглое многолопастное окно, названное розой. Это поразительно, но каменная ажурная рама окна-розы в парижском соборе Сен-Шапель имеет около ста лепестков, в которые вставлены цветные стекла, складывающиеся в удивительные по искусству воплощения евангелические картины, и рассматривать их можно целыми днями.
        Если же вспомнить мистический смысл, вкладываемый в розу, все станет еще интереснее. С розой у католиков связан образ Богоматери, а ведь ее культ является одним из главнейших в этой сложной многокультовой религии. Данте в своей «Божественной комедии» рассказывает о Райской розе, причем ее лепестки суть святые души, а венчает их собрание Мария.
 
                Так белой розой, чей венец раскрылся,
                Являлась мне святая рать высот,
                С которой агнец кровью обручился.

     Терновый венок Христа по преданию был розовым венком…

- А у нас верят, что венок Христа был сплетен из боярышника, - сказала София. - А крупные красные ягоды, которыми славится этот колючий куст, это капли свернувшейся крови…

- Что ж, может быть и так, - легко согласилась королева. - Но я совсем заговорила вас, моя дорогая, а здесь между тем холодновато… Сегодня же и без того холодный день, чтобы мерзнуть еще и в помещении. Пойдемте пить кофе с ликерами и сладостями, моя дорогая… В такой холод так уютно посидеть за чашечкой кофе…

Они покинули будущий Цветочный салон, перешли в жилые помещения и вскоре уже сидели в красивой, хорошо натопленной гостиной в уютных глубоких креслах за накрытым столиком, пили ароматный кофе из фарфоровых чашек и смотрели в окно, за которым ветер сгибал деревья, проносясь над замершей, едва припорошенной снегом землей, сметая с нее и снег, и пожухлые прошлогодние листья, и пыль. Свист ветра и стук древесных ветвей друг о друга отчетливо доносился с улицы даже сквозь плотно закрытые окна.

- Всегда здесь ветрено в зимнюю пору, - говорила королева, забравшись в свое кресло с ногами и укрывшись пушистым шерстяным пледом. Ее темные, без блеска, коричневые, словно кора дуба, волосы были уложены на голове в простую домашнюю прическу, но несколько непослушных прямых прядей уже покинули свой вынужденный плен и свободно ниспадали вдоль ее лица и шеи, и она, по своей въевшейся привычке, сосала и покусывала одну прядь, забрав ее себе в рот. - Я бы назвала эту землю не Морская страна, Meerland, а Страна ветров, Windesland. Сколько лет живу здесь, а все не могу привыкнуть. И на море сейчас штормит, штормит… Один мой знакомый моряк рассказывал мне, что в такую погоду ветер, завывая между снастями находящегося далеко в открытом море корабля, буквально сводит с ума команду. Людям начинаются мерещиться протяжные голоса, почти явственно произносящие жуткие пророчества.

                Возле самого моря стою на ветру.
                Кораблям так, должно быть, пророчит беду,
                Завывая над далями водных равнин,
                Этот ветер, воздушных пространств властелин.

- Страшно сейчас на море… - продолжала королева, покачав головой. - Куда как лучше сидеть дома у теплого камелька, коротая время в дружеской компании… Хорошо хоть, что эта непогодь продлится не более двух месяцев, в остальное же время года царит приятное тепло.

- Я очень признательна вам за приглашение, ваше величество, - сказала София.
- Как я могла вас не поддержать в тяжелый час, - вздохнула королева. - Я еще помню, как я сама когда-то приехала сюда в качестве невесты кронпринца. Живы еще были король Иоганн Десятый и принц Морской…
- Вам тоже пришлось несладко? – дрогнувшим голосом спросила София. - Но ведь вы родом из страны, превосходящей мощью многие другие. Как же вас посмели обижать, почему за вас не вступились ваши родственники?

- Потому что выданная замуж женщина с момента своей свадьбы принадлежит больше к родне мужа, чем к своей прежней семье. Они будут требовать от нее поддержки в своих начинаниях, даже ценою жертв, и будут упрекать ее в забвении своего долга перед родиной и в бессердечности, но, когда беда постучится в ее дверь и ей понадобится помощь, они бросят ее один на один с этой бедой… что бы с нею ни случилось… оскорбления, поношение достоинства, прямое притеснение и насилие… даже смерть… О, поверьте мне, даже смерть! Никто не отправит войска на границу, чтобы спасти одну женщину, пусть и королеву. Никто не пришлет в гавань корабли под всеми парусами и с пушками в открытых амбразурах, чтобы принять ее на борт, устрашив ее обидчиков.

- Что вы хотите сказать? – прошептала напуганная София. После того, как она постигла вдруг окончательно поистине жалкую роль, отведенную ей в чужой политической игре, напугать ее было легче легкого.
    
- Знаете, как умерла моя вторая тетка, королева, ныне покойная супруга ныне покойного короля Иоганна Десятого? Она подорвала здоровье, пытаясь родить мужу сына. Он разочаровался в уже имеющемся у него слабосильном болезненном кронпринце Иоганне и желал иметь крепкого жизнеспособного наследника от второй жены. Но вот незадача – не везло ему, да и только. То рождались девочки, которые к тому же вскоре умирали, то у жены следовал выкидыш за выкидышем… Два мальчика погибли в преждевременных родах, что безмерно удручило короля и заставило его стать к жене еще суровее… Бедняжка совсем истощила силы, врачи советовали королю дать ей хотя бы год на их восстановление… Но он и слышать ничего не хотел. «Если королева не родит ребенка, она мне не нужна», - сказал он. Чуть оправившуюся, он делал ее беременной снова. И она умерла наконец… Мне повезло больше… Я не знаю вас, моя дорогая София, - продолжала королева, - Но знаю, каково остаться в чужой стране в одиночестве, без друзей и поддержки… Для меня этого достаточно, чтобы предложить вам мою дружбу… Вот вам мой совет: как бы ни было тяжело на душе, не радуйте своих недругов своим убитым видом и следами слез. Старайтесь держаться, такова наша судьба…

                И в горе горьком плакать нам нельзя,
                Скрываем мы душевной боли стоны,
                Должны смеяться губы и глаза,
                И быть к лицу терновые короны.

-  Вероятно, вам ведь объявили домашний арест? – тут королева улыбнулась.
- Честно говоря, я думала, что мне и к вам пойти не разрешат, - ответила принцесса. - И совсем странно, что нас оставили одних.    
 
Молодые женщины, действительно, кофейничали в одиночестве. Даже неусыпная госпожа Шеумберг куда-то подевалась.

- Я у них сейчас в доверии, - усмехнулась королева. - Я разумею, у леди Элеоноры и господина Первого министра. Вот уж странная парочка получается. Она ведь его совсем недавно терпеть не могла, а он ее в упор не замечал. А нынче не разлей вода. Кажется, он ведь даже стал оказывать ей знаки особого расположения, которые она, вроде бы, не отказывается принимать. Она, такая добропорядочная, с безупречной репутацией, из такой уважаемой семьи. И он, такой скользкий, такой прожженный интриган, про которого в открытую говорят, что он обделывает грязными руками грязные дела и совсем не имеет сердца…
        Что касается последнего утверждения, я знаю точно, что родной племянник ему не был дорог никогда ни на грош, но, возможно, леди Элеоноре удалось пробудить в нем некие относительно нежные и в какой-то мере возвышенные чувства… Чего только не бывает на свете!   
        Хотите, я расскажу вам, как именно я повысила свой кредит в глазах Вдовствующей принцессы и Первого министра, на сегодняшний день ставшего ее первым помощником, хотя еще вчера ему с трудом удавалось навязывать ей свои услуги? Это занимательная история, моя дорогая… Вот послушайте. 
        Незадолго до вашей свадьбы в дворцовом парке нашли труп молодой женщины. То была одна из придворных дам Вдовствующей принцессы, красавица Амалия. Прошел слух, что за корсажем ее платья был заткнут флакончик с ядом. Стало быть, бедняжка отравилась. От чего же ей было отравиться? Говорили, будто Вдовствующая принцесса собралась отставить ее с места и выслать отсюда подальше. Вы слышали, что у принца Кристиана была любовница, которую по заведенному в знатных семьях обычаю ему нашла сама его мать еще в то время, когда готовилась его свадьба с принцессой Анной Каролиной, его первой нареченной, впоследствии по политическим причинам расстроившаяся?
        Вам побоялись об этом поведать? Как у вас там все строго, в Северном крыле… Ох, тетя, тетя… Если бы принц-адмирал вдруг воскрес и посмотрел на все это, он бы долго смеялся… Его милая любезная женушка в роли опытной сводни, а также в роли грозы придворных дам и заграничных невест - на это стоило бы посмотреть. Сыну от нее сейчас, наверное, тоже достается. Что ж, говорят, цель оправдывает средства, хотя это и не всегда так на самом-то деле… Так вот, моя дорогая, погибшая Амалия и была той самой любовницей принца Кристиана…
        Я заметила, что его не задела за живое ее безвременная и темная кончина, видимо, эта связь ему уже приелась, а эгоизм юности пределов не знает, так что он даже притворяться опечаленным не стал. Между тем меня тронула гибель этой молодой женщины, принесенной в жертву интересам королевской семьи, государственным интересам, так сказать. Я надумала навести справки о ее родных, чтобы выразить им свое соболезнование, но узнала, что из всех родственников, с которыми Амалия поддерживала близкие отношения в последнее время, значится лишь ее незамужняя сестра, которая живет в пригороде столицы, в маленьком опрятном домике, спрятавшемся в саду. Я отправилась ее навестить.   
        Когда она открыла мне двери, я поразилась – она была вся полностью в черном. Черное закрытое платье, черные перчатки, черная густая вуаль на лице. «Простите, ваше величество, - сказала она, делая глубокий реверанс, - Я не могу открыть перед вами свое лицо, потому что оно сильно испорчено перенесенной мною болезнью и напугает вас своим безобразием».
        Вскоре из нашего разговора я поняла, что эта несчастная женщина совершенно одинока и со смертью Амалии потеряла своего единственного друга. Так состоялось мое знакомство «с дамой под черной вуалью», очень приятной и располагающей к себе, несмотря на ее непривычный внешний вид, особой, каждое слово и каждый жест которой выдавали ее великолепное воспитание и утонченность манер, в связи с чем даже печальная тема нашей беседы не смогла наложить неблагоприятный отпечаток на мои воспоминания о встрече с таким благородным, глубоко чувствующем существом.
        Она любила сестру, умея не завидовать ее красоте и успеху даже из бездны своего несчастья, благодарная ей за ее внимание и душевную расположенность, и теперь оплакивала ее от всего сердца. Интересно, что такой тесной дружбе между сестрами способствовало то обстоятельство, что они выросли практически порознь, так как рано осиротели, и родственники, исходя из собственных соображений, разделили их: одну, старшую, отправили в пансионат, другую, младшую, оставили в своей семье. И вот обе девочки не только не отвыкли друг от друга, но поняли, что, по сути дела, у каждой из них   ближе родной сестры нет человека на земле…
        Я стала изредка наведываться к моей новой знакомой, и мы, можно сказать, подружились. Мои визиты и мелкие знаки внимания отвлекали бедняжку от ее горя. В те дни я попросила ее позволить мне заказать копию с прекрасного портрета Амалии, который украшал маленькую гостиную ее дома. Хотите, я покажу его вам, моя дорогая…   
    
Не давая Софии времени ответить, королева Анабелла позвонила в колокольчик и приказала вошедшей прислуге принести ей нужную вещь.

София не без душевной дрожи взяла в руки небольшой портрет. С полотна на нее глядела молодая женщина в простом белом муслиновом платье, какие стали входить в моду как наряды для прогулок и для приема неофициальных гостей, с открытым воротом, в овальном вырезе которого прекрасно гляделись ее полные шея и плечи, и в соломенной шляпке с широкими полями на взбитых волосах. Воротник украшался оторочкой из присборенной белой ленты, поясом служил воздушный голубой шарф. Кожа у очаровательной модели была ослепительно-белая, волосы белокурые с золотистым отливом, глаза небесно-голубые. Ее розовые губы слегка улыбались…

-   Вот такая она была, безвременно сошедшая в могилу госпожа Амалия, - сказала королева. - Молода, хороша собой, влюблена… Если одеть ее в парчу старых эпох… конечно, драгоценная тяжелая парча нынче не в моде, сейчас даже королевы с отменным изяществом  носят простенький легкий муслин… но все-таки, если представить ее себе в старинном наряде, с другой прической, тогда она стала бы чрезвычайно походить на прекрасных сеньор, изображенных прославленными итальянскими портретистами прошлого. Поглядите, та же белоснежная кожа, те же белокурые золотистые волосы, та же роскошь телесных форм…

                На полотнах Перуджино и Корреджо
                Я тебя уже встречал когда-то прежде,
                Ты цвела на них спокойной красотою
                И сияла благодатью неземною…
    
- Она была близорука, - вдруг сказала София, пристально вглядывавшаяся в портрет и, даже имея в виду трагическую смерть изображенной на нем молодой женщины, будучи не в силах найти в своей душе более-менее теплые чувства к этой ныне покойной красавице, совсем недавно с успехом отправлявшей должность наставницы принца Кристиана в науке любви.
- Да, верно, - воскликнула королева, - но как вы это узнали?
- Мой брат близорук, - сказала София, - и на всех его портретах у него вот такой же точно плывущий, рассеянный взгляд, который кажется сонным или наводящим на мысль об опьянении…
- Амалия страдала близорукостью, - подтвердила королева, задумавшись на миг и выдергивая изо рта мокрый и скользкий изгрызенный кончик волосяной пряди. - Она была близорука…

- Некоторое время, - продолжала королева свой рассказ, - я навещала мою новую знакомую, «даму под черной вуалью», и мы подружились настолько, что однажды моя новая подруга обратилась ко мне с просьбой помочь ей советом в одном очень важном и серьезном деле. «Оно касается моей покойной сестры», - сказала она мне. Я выразила согласие. И вот что я услышала.
        В связи с одним жизненным случаем Амалия еще в ранней юности научилась в некоторой степени разбираться в свойствах растений и минералов и приобрела навыки по составлению различного рода лекарственных средств. Ей нравилось заниматься этим, но во дворце, где она имела свою комнату, как и все остальные фрейлины, она не могла отдаваться в полной мере, без помех, любимому делу, поэтому ее лаборатория находилась в домике сестры, где она проводила время между своими дежурствами при особе Вдовствующей принцессы, своей госпожи. Однажды она рассказала сестре, что ей нужно составить особое зелье, которое, по ее мнению, должно вот-вот понадобиться. Надо отметить, что секретов между сестрами не было. Отшельница знала, чем дышит красавица, что составляет интерес ее жизни. Знала она и о ее связи с юным принцем.   
        Первая его свадьба не состоялась, зато подоспело время второй. Когда было решено, что вы, моя дорогая София, станете новой принцессой, тут у нас все нервничали и даже горевали. Было зазорно покоряться чужой воле и в то же время опасно проигнорировать ее… 

- Я уже поняла, что я нежелательная партия, - пробормотала София.

-  Не совсем так. Вдовствующая принцесса радовалась, что власть Первого министра окажется ослабленной чужеродным влиянием… Сам Первый министр радовался, что, уладив дело с Великим королем, избежал угрозы военного конфликта и сохранил свой пост, а принц Кристиан… не знаю точно, но он должен был радоваться, что вы гораздо симпатичнее его первой невесты. Стоит взглянуть на ее изображения, как тут же само собою напрашивается сравнение с какой-то… бледной молью. Но портреты, как известно, особенно написанные в связи со сватовством, всегда льстивы, так что, скорее всего, при личной встрече она выглядела бы еще хуже… С вами, моя дорогая, как и со всеми настоящими красавицами вообще, случай обратный: вы лучше на самом деле, чем на портрете…
        В связи со специфической с точки зрения политики окраской вашего будущего, уже решенного на высшем уровне брака, перед свадьбой принца ждали подробные инструкции по поводу того, как ему следует вести себя с «дочерью наших заклятых врагов»… В этом отношении ваша красота настораживала, ведь вы могли очаровать его, подчинить своему влиянию. Не знаю точно, что ему вдалбливали в голову, но уверена, что его предостерегали против того, чтобы он не дай бог не вздумал поверить вам и открыть вам свое сердце… Впрочем, уверена, что и вас, моя дорогая, инструктировали примерно таким же образом и, не исключено, примерно в тех же выражениях. Так оно всегда бывает в схожих ситуациях…
        Опытная в придворной жизни Амалия, понимая, что милого ее сердцу юношу постараются из самых лучших патриотических побуждений хорошенько напугать перед свадьбой, чтобы он не вздумал влюбиться в нежеланную чужеземку из враждебного лагеря, и что он в результате может опозориться… пойди-ка переспи с дочерью врага!.. чего она никак не желала, представляя, каково ему это будет, - Амалия решила помочь ему.
        Используя свои навыки, она составила возбуждающее снадобье, нечто вроде любовного напитка, которое собиралась отдать принцу с тем, чтобы он принял его перед брачной ночью… далее растительные соки, смешанные в нужной пропорции, сделают свое дело там, где естественные способности могут подвести, и все пройдет как по маслу.
        Возясь со своими настоями, Амалия попросила сестру вымыть один из тех красивых дорогих флакончиков, которые ей нравилось использовать в качестве сосудов для готовых составов… Надо сказать, что она, не делая из своих возможностей особой тайны, обеспечивала лекарственными каплями на разные жизненные случаи не только себя и свою сестру, но иной раз дарила их своим знакомым и подругам и даже имела случай поднести составленное ею снотворное средство своей госпоже, так что флакончики ей были нужны, она специально заказывала их, и они у нее в некотором количестве всегда имелись под рукою. Простите, что останавливаюсь на всем этом так подробно, но эти детали имеют особую важность для понимания дальнейших событий…
        Сестра Амалии предложила приготовить флакон из розоватого кварца, та в ответ похвалила ее выбор, но ей нужно было торопиться во дворец, и она ушла, попросив сестру также обеспокоиться тем, чтобы налить в чистый флакон приготовленное ею зелье, надписать его соответствующим образом и затем убрать в шкатулку, где хранились готовые составы в других запечатанных флакончиках.
        Немного позже она опять заехала к сестре, но слишком торопилась, чтобы остаться хоть на полчаса, тут же выхватила из шкафа шкатулку, забрала находящийся в ней приготовленный должным образом флакон и вновь немедленно упорхнула по своим делам, а через некоторое время ее сестра с ужасом узнала о ее гибели.
        Проживая далеко от королевской резиденции и толком ни с кем из тех лиц, кто вращается при дворе, не общаясь, она не имела, стало быть, доступа к свежим новостям и потому не сразу могла прослышать об обстоятельствах гибели Амалии. Когда ей сделалось известно наконец из распространившихся слухов, что ее красавица-сестра, которую она почитала за счастливицу, умерла в расцвете лет от принятого ею яда, она, похолодев, бросилась к заветной шкатулке.
        И что же она нашла в ней? Среди прочих флаконов по-прежнему находился флакон из розового кварца, не так давно ею самою, собственноручно, вымытый и наполненный, к которому она, перед тем, как поставить его на положенное место, ниткой прикрепила подписанную ею же бумажную ленточку с надписью по-французски - «amour», любовь. На дне шкатулки валялась другая бумажная ленточка, сорванная с отсутствующего флакона, на которой было нацарапано французское слово «mort», смерть.
        Амалия в спешке и со слепу схватила  флакон, похожий на тот, о котором ей говорила сестра, выточенный из розового кварца, подписанный по-французски, но ошиблась, не вчитавшись в надпись… amour, mort… относительная схожесть написания сроднила для ее красивых, но подслеповатых глаз эти совершенно разные по своему произношению и по смыслу слова… В подобном выбранному для любовного напитка розовом флакончике находился смертельный яд, его-то и взяла вместо любовного напитка Амалия…

        И королева задумчиво продекламировала: «Смотри, Бренгена! Вот два золотых кубка. Оба они запечатаны. Но вглядись получше: видишь на этой печати сердечко из горного хрусталя? Знай, в этом кубке напиток любви. На свадебном пиру дай выпить напиток любви королю Марку и принцессе Изольде. И будут они жить в радости и согласии до конца дней. Наклонись пониже, Бренгена! Видишь на печати второго кубка черный крест? В этом кубке – напиток смерти…» Вы читали старинную историю о рыцаре Тристане и королеве Изольде, моя дорогая? – спросила она принцессу. - Прочтите. Там вышла подобная же непредумышленная путаница с двумя различными зельями, и это возымело свои последствия, ввергнув главных героев в трагические коллизии и подарив всем остальным бессмертный любовный роман, увековечивший в столетиях имена легендарных любовников…   

-  Не знаю, как случилось, - снова заговорила королева, - что принц Кристиан не отведал этого смертельного дара своей любовницы. Вы успели заметить, какой он гордец, моя дорогая? Это в нем сильно сказывается.
        Когда Амалия, связью с которой, повторяю, он уже начинал тяготиться, поскольку она, возможно, пыталась подчинить его своему не слишком умному влиянию, ведь она была старше и желала сохранить за собою главенствующую роль в их отношениях, - когда она предложила ему свое снадобье, он мог оскорбиться такой чрезмерной опекой, ему могло не понравиться, что тем самым его мужские качества ставятся как бы под сомнение. Хорошо быть уверенным в себе, это может спасти от беды…
        В общем, каким-то образом так вышло, что Кристиан прошел на волосок от гибели, не пострадав, Амалию же постигла смерть, la mort. Такова может оказаться цена ошибки… Теперь вы одна владеете им, София, без помех и без соперниц, то есть пришла пора любви, le amour. Вот так все иной раз и становится на свои места, и не стоит больше вспоминать об этом.

                Пусть будет прошлое погребено
                На дне души, как яд на дне стакана…

- Мне сказали, что перед нашей свадьбой некие лица готовили противоправительственный заговор, - сказала принцесса София.

- Чепуха, - возразила королева. - Несколько мальчишек-болтунов, в пивной за пенной кружкой ругавших всё и вся, не всегда несправедливо, но излишне громко… К сожалению, мне кажется, они пострадали в основном из-за того, что приключение с Амалией напугало Вдовствующую принцессу и заключившего с нею дружеский пакт Первого министра. Надо же было на ком-то отыграться и успокоить себя тем, что приняты все возможные меры для обеспечения безопасности принца.

- Но зачем Амалия держала в своей шкатулке яд? Зачем он был ей нужен?

- Думаю, я понимаю, - сказала королева. - По словам ее сестры, она была искренне увлечена этим делом, я разумею все эти травы и прочее такое, в связи с чем собирала и изучала научные и медицинские сочинения определенного направления - их не так уж мало набралось в ее личной библиотечке…
        Чувствовать свою власть над силами природы, знать, что держишь в руках и явное средство против телесных немощей для друзей, и тайное оружие против возможных врагов… Это захватывает воображение. Если же умеешь сделать капли, облегчающие головные боли, то почему бы не попробовать составить и смертельный яд? Все в твоих умелых руках… Это ведь не что иное, как творческий процесс, а он всегда увлекает… Так что тут как раз все просто.   
         
- Вы сказали, ваше величество, что сестра Амалии, которую вы назвали «дамой под черной вуалью», знала о связи Амалии с принцем и о том, кому предназначается любовный напиток. Тело и судьба этой женщины изуродованы. Не могла ли также оказаться изуродованной и ее душа? Дама в черном могла пожелать принцу смерти просто потому, что он молод и красив, ее же никогда не любил не полюбит такой юноша, этого счастья ей не дано. Ненависть косности к прогрессу, уродства к прекрасному известны всем, это не новость, это старая горькая истина. Может быть, она желала принцу гибели и нарочно подменила флаконы? Амалия беспредельно доверяла ей, потому что до сих пор она ее не подводила, но не настал ли такой момент, когда ее доверие оказалось пагубным?

Королева внимательно смотрела на принцессу своими серыми, косо посаженными глазами, оттянутыми немного вниз за уголки со стороны висков. Ее большой рот, забыв свою обычную улыбку, как это у нее порой бывало в минуты внутренней сосредоточенности или печали, выгнулся дугой, а губы, растянувшись по длине этой дуги, утратив обычную полноту, сделались тонкими…

- То же самое для начала заявил Первый министр, когда я ему все рассказала, - произнесла она. - Но я виделась с этой женщиной, я говорила с нею. В ней есть трагический надлом, обусловленной тяготеющим над нею несчастьем, но в ней нет зла. Она дружила с Амалией, хотя та была много красивее ее и жила полной жизнью.
       Их дружба была искренней, иначе Амалия не стала бы ей доверять, как себе. Красавица играла со смертельно опасными игрушками. Инстинкт самосохранения заставил бы ее если уж не порвать отношения с сестрой, то хотя бы оградить от нее свой мир в том случае, если бы та насторожила ее хоть однажды, заставив только заподозрить неладное.
        Поверив в мое дружеское расположение, бедняжка сама открыла мне тайну, которую могла хранить в своем сердце всю жизнь, но которая слишком тяготила ее разум, придавив его словно кладбищенским камнем, слишком леденила ей сердце своим могильным холодом, чтобы терпеть это наедине со своей душой изо дня в день, из ночи в ночь, и так год за годом, до самой своей кончины. Не все способны выдержать такое испытание, иначе для чего бы человечеству изобрести исповедь, которая и облегчает, и врачует душу?
        Косвенные улики не являются настоящим неоспоримым доказательством вины. Сейчас вы поймете меня, ваше высочество. Не так ли и вас здешние жители подозревают в склонности к обману только по той причине, что вы прибыли сюда из враждебной страны, а не потому, что вас на самом деле в этом обмане уличили?..  Ну как, я вас убедила?

- Да, - признала принцесса. - Но как же вы убедили других? – спросила она. - Ведь, как я понимаю, вы раскрыли страшную тайну «дамы под черной вуалью» Вдовствующей принцессе и Первому министру?

- Да, я поведала эту историю хозяевам Северного крыла и их союзникам незамедлительно и предъявила им улики, потому что сразу поняла, что это сделать необходимо. Представляю, по каким темным лабиринтам подозрений и предположений бродила тетя, умирая от страха за сына и пытаясь решить неразрешимую загадку, пока мой обстоятельный, снабженный доказательствами рассказ не расчистил ее душевный горизонт от обложивших его черных тяжелых туч. Что же касается того, как я убедила их оставить в покое мою протеже под черной вуалью… - королева улыбнулась и вздохнула. - Я давно живу здесь, - сказала она, - и знаю многое. И я пока еще королева. К тому же, видите ли, они не любят гласности… Мы сошлись на том, что за сестрой Амалии будет установлено постоянное наблюдение, которое, в случае наличия у нее враждебных намерений, позволит предотвратить новое преступление. Для нее такое положение вещей не опасно, скорее наоборот, она теперь под охраной. Зелья Амалии все до капли изъяты, ее записи и имевшиеся у нее трактаты специфической направленности также.

- Но ведь обстоятельства смерти Амалии должны были тщательно расследовать, - подумав, сказала София. - Значит, обязательному изъятию подлежали ее бумаги, письма… дневники и прочие записи…- произнеся эту фразу, она вспомнила обыск, произведенный в ее секретере, и внутренне вновь содрогнулась, - Ведь без этого не обходится, - добавила она убежденно, исходя из собственного печального опыта, - А также все ее слуги, родные и знакомые наверняка дали показания…

- Сестру Амалии допрашивали, и вещи Амалии обыскали… Но вы знаете, как изобретателен становится ум, когда стряслась беда, грозит опасность и надо что-то скрыть, спрятать, о чем-то умолчать? 
- А сама дама в черном не переняла у своей сестры умение составлять снадобья?
- Я спросила ее об этом. Она ответила, что как-то попыталась, но поняла, что это дело ей не по душе, что оно ей не подходит. Она умеет делать обычные, общеупотребительные настои, вроде тех, которые известны каждой хозяйке и которыми лечат простуду и помогают пищеварению, но не более того.
- Но чем же она занимается целыми днями, все одна и одна?

- О, она как раз очень занята. Она занимается благотворительностью, используя принадлежащие ей денежные средства, и, кроме того, сама несколько раз в неделю ухаживает за больными и ранеными моряками в Морском госпитале.
        Это не самое подходящее место для женщин.  Кроме тяжелой грязной работы приходится порой сталкиваться с грязью иного характера, ведь мужчины из простонародья, тем более матросы – грубая и дерзкая публика, но она не пожелала отступать вначале, не отступает и теперь.
        С другой стороны, там ее черная одежда и черная вуаль никого не смущает, врачи, сиделки и больные относятся к ней с уважением, потому что она заставила их себя уважать, проявив неженское мужество. Она не боится помогать даже заразным больным.
       В госпиталь она впервые попала случайно, узнав от своей горничной, что ее сын, служивший на флоте, находится там на излечении. У горничной не было средств, чтобы забрать его оттуда и лечить самой. Помогая страдающей матери и ее сыну, ее госпожа нашла для себя свое место в жизни…
        Она рассказала мне, как однажды несколько дней не уезжала из госпиталя, почти без отдыха с полным самоотвержением ухаживая за юношей с раздробленной ногой. Это был очень тяжелый случай и очень беспокойный пациент. Пострадавшую конечность охватило воспаление, стоял вопрос об ампутации, больной ужасно мучился, но то требовал, то умолял сохранить ему ногу. В конце концов удалось лекарственными средствами предотвратить начинавшееся было заражение, и больной пошел на поправку… «В тот день, лучше которого я не помню, - сказала мне дама в черном, - я поняла, что тоже могу познать в жизни счастье».      

- Такая женщина на самом деле не могла пытаться отравить ни принца, ни кого бы то ни было еще, - признала принцесса. - Быть может, ваше величество, вы познакомите и меня с нею?
- В доме «дамы под вуалью» живет ее старая няня. Видя мое расположение к ее бывшей воспитаннице, она рассказала мне, что до болезни та была еще красивее своей сестры, - сказала королева.

Тут в дверь постучали. Вошедшая служанка присела в поклоне и доложила, что «прибыл мастер живописец».

- Очень хорошо, скажите ему, что я сейчас буду, - кивнула королева и обратилась к своей гостье. - Моя дорогая, как вы поняли, явился будущий творец моей голубой розы. Мне надо идти. Конечно, можно заставить его ждать, но, по моему разумению, нельзя пренебрежительно относиться к художникам, ведь они являются тем звеном, что связывает землю и небо, приобщая нас, обычных смертных, даже если мы рождены в багрянице, к высшим небесным сферам, где могут царить наперекор земным предрассудкам лишь они одни… Им дана большая сила и огромная власть, не удивлюсь, если однажды актеры, игравшие королей на сцене, сами станут королями в жизни в то время, когда настоящих королей на земле почти не останется… Хотела бы я на прощанье процитировать еще одно четверостишие, или хотя бы двустишие, но в голову ничего больше не приходит.

Королева встала с места, поцеловала принцессу Софию в щеку и удалилась.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***
               
                Глава 8.
                Старый замок.

«Если бы Гамлет и Офелия смогли освободиться от сценария Шекспира, они могли бы сбежать вместе, а не бродить по замку. Пьеса получилась бы плохая, но жизнь — гораздо счастливее».
          Эрик Л. Берн



- … Церковь Старого замка – достойный пример дошедших до нашего времени из глубины веков построек образца раннехристианского стиля, известного как романский, от латинского слова romanus, то есть римский, сохранившихся кое-где на территориях тех старинных маленьких королевств Европы, каких в ней было немало в давние годы легендарной старины. Собор во французском Шартре, церковь монастыря в Клюни, церковь Ла Мадлен в Везле, германский монастырь Марии Ларх, замок графов Гентских - все они были возведены еще прежде, чем в обиход вошли летящие ввысь своды и шпили готики, которыми люди не устают любоваться, глядя на соборы в Кельне, Страсбурге, Ульме, Нюрнберге, Париже, Реймсе, Амьене, Милане…
        Главная роль в романском стиле отводилась суровой, крепостного характера архитектуре, сохраняющей стремление к целостности и строгости, причем здания обычно представляют собой систему классически простых объемов - кубов, цилиндров. Поверхности массивных стен расчленялись лопатками, аркатурными фризами, галереями. Непременная отличительная черта – высокие башни. Окна в этих башнях часто были уже не простые, прямоугольные, но круглые, с четырьмя полукружиями по сторонам, которые представляли собой солнечный крест. Так строились замки, монастыри и церкви.
        Если говорить о церковном здании романского стиля, то по форме это базилика. В ее основании лежит прямоугольник, противоположная входу сторона которого представляет собою выгнутую часть гигантской окружности. По виду это массивное низкое каменное здание, вросшее стенами в землю настолько, что все ступени его портала опустились ниже уровня улицы, и к ним в свою очередь надо спускаться по ступенькам…
        Церкви украшались росписями на библейские сюжеты и соответствующей направленности скульптурой. Фрески сохранялись плохо, но камень – материал прочный, так что мы и сегодня можем увидеть резные рельефы тех времен, образы и детали которых (и это их характерная особенность) лишены объема, а, стало быть, они не дают ощущения материальности, между тем как тщательно проработанные складки мантий изображенных на них персонажей больше напоминают орнамент.
        Более всего в любой композиции бросалась в глаза фигура Спасителя, которую обычно изготавливали выше остальных фигур. Его окружали апостолы, ангелы и прославившиеся своею святостью мужи и жены, фигурки которых мельчали по мере убывания их значимости. Задача художников в те времена в основном и сводилась именно к тому, чтобы воспроизводить в храмах образы божественного мира, наставляя верующих прихожан на путь истинный.
        О витражах, завораживающих зрителей в Нотр Дам де Пари и в соборе Амьена, еще никто и не мечтал, но романские церкви уже населили скульптуры, поскольку временной период, когда христианство отвергало такой вид искусства, видя даже в изображениях святых мучеников сходство с языческими идолами, ушел в прошлое, однако мастерство прежних резчиков по камню оказалось забыто, и статуи изготовлялись с нарушениями телесных пропорций, еще не слишком умело, часто грубовато, отчего они при всей свойственной им своеобразности выглядят несколько незрело, несколько наивно, хотя, надо отдать им должное, в то же время заставляют невольно остановить на них взгляд…
 
        По-прежнему стояли довольно холодные, ветреные дни, но королева Анабелла, прослышавшая от Хранителя королевской библиотеки о том, что ему в результате долгого изучения имеющейся среди библиотечных сокровищ средневековой рукописи удалось наконец идентифицировать одну из наиболее древних королевских гробниц, расположенных в церкви на территории Старого замка, с именем одного из родоначальников династии властителей Маленького королевства, - королева пожелала вдруг посетить эту церковь, любопытствуя поглядеть на гробницу лично, нисколько не смущаясь при том плохой погодой. В процессе недолгих сборов она послала приглашение принять участие в намеченной экскурсии юной супружеской чете из Северного крыла.      

Принцесса София была этому рада. В последнее время ей требовалось хоть какое-то внешнее разнообразие для того, чтобы заглушать тянущее тревожное ощущение в душе, изводившее ее тем сильнее, что сладить с ним у нее никак не получалось.

        После обыска в ее личных вещах, предпринятых Вдовствующей принцессой и Первым министром, миновало уже около двух недель. Принц Кристиан два-три дня избегал сталкиваться с нею лицом к лицу, тем более избегал встреч с глазу на глаз, однако затем она увидела его сидящим как ни в чем ни бывало за обеденным столом в парадной трапезной, где обычно с полной благопристойностью протекало это государственно-семейное дело, то есть принятие пищи в дневное время суток. Вдовствующая принцесса восседала во главе стола, справа и слева от нее помещались сын и невестка, далее располагались места и приборы особо приближенных лиц, среди которых Первый министр уже смотрелся как совершенно свой.

Принцесса София по-прежнему жаждала получить от принца записку с уведомлением о прибытии «на ужин», чтобы порвать ее на мелкие клочки и так далее, но записки он ей всё не слал, так что выполнить свое намерение она возможности так и не получала. Между тем пылу у нее поубавилось. Обида не прошла, но острота ощущения улеглась, и боль притупилась. Визит к ее величеству королеве и дружеская беседа с нею также способствовали заживлению раны.

Вспоминая портрет белокурой, белокожей, голубоглазой Амалии, София вспоминала также слова королевы о том, что «Амалию постигла смерть, la mort, и теперь вы одна владеете им, София, без помех и без соперниц, то есть пришла пора любви, le amour…» Но как быть с его отношением к ней, с его пренебрежением к ее душевным переживаниям? Нет, записку надо порвать, придется, иначе она никогда в жизни не сможет более себя уважать…

Однако дни проходили, София начала скучать. Ей стало казаться, что со стороны принца взятая им на вооружение линия поведения, вероятно, означала маневр, причем весьма избитого свойства: пусть, дескать, посидит в одиночестве, станет посговорчивей… – Нет, не поймает он меня на этом, не поддамся, - думала София, а сама мучилась вопросом, где и как он проводит теперь время. С кем? Неужели, не успела умереть Амалия, как уже появилась ее заместительница?

И София с подозрением искоса наблюдала за молодыми придворными красотками… за юными служанками… вообще за всеми женщинами, пребываюшими в счастливом цветущем возрасте от 16 до 25 лет… А к ней он все не шел и не шел…

И тогда она вспомнила другие слова королевы, в которых принц Кристиан был назван ею гордецом: «Вы успели заметить, какой он гордец, моя дорогая? Это в нем сильно сказывается». Что, если он не пожелает больше иметь с нею дела, памятуя про ее, по словам Первого министра, «погубленную репутацию», и никто не сможет его заставить исполнить теперь этот самый, по словам Вдовствующей принцессы, «наипервейший долг», - ни мать, ни все министры вместе взятые, ни король с королевой, ни Владетельный князь, ни даже сам Великий король…

Никто не сломит его волю, и никогда она, София, больше не будет с ним вместе. То есть никогда у нее не появится случай отвергнуть его первой, уже будучи отвергнутой им самим. Как он сказал тогда? «Это оскорбительно». Наверное, он тоже сожалеет сейчас о том, что его женой не стала принцесса Анна Шарлотта, хотя она с чисто внешней стороны всего лишь «бледная моль».

Одним словом, между ними все кончено… Но не этого ли она, София, хотела со своей стороны? Так ведь даже лучше: ей ничего не надо делать, потому что все сделалось без ее участия, словно бы само собой. Не придется отказывать ему, рвать его записку на мелкие клочки… Можно радоваться, что все завершилось настолько удачно. Да, можно радоваться. Не исключено, что ей со временем разрешат вернуться домой, тогда она сможет жить как прежде…

Но София отчетливо ощутила, что от радости она на самом деле очень и очень далека. Вместо ликования и чувства освобождения у нее сердце так и захолонуло…

- … Следует заметить, что внутренне убранство таких храмов, массивных и строгих, подобных крепостным сооружениям, чаще всего вполне соответствует их внешнему виду. Низкие стены, давящий низкий потолок, холодные и склизкие от без конца выступающей на них влаги, тяжелыми каплями стекающей вниз и порой срывающейся на пол. Вековой, давно устоявшийся здесь могильный холод, угрюмая тишина; мгла, скопившаяся во всех углах и еле разреженная робкими огоньками свечей, оплывающих перед потемневшими священными картинами с примитивной до наивности, но от этого особенно задевающей и леденящей душу живописью; черные ниши, из которых выступают очертания и формы покалеченных временем статуй святых… Все это, вместе взятое, может скорее произвести на современного зрителя угнетающее, чем какое-либо иное впечатление. Мало найдется таких людей, кто почувствует в этих мрачных стенах поэзию их мощи и промчавшихся над ними веков, и еще меньше окажется тех, кому это доставит наслаждение. Уж больно дикой, суровой и неприглядной представляется здесь жизнь давно умерших людей, чьими стараниями был поставлен этот храм.

- Вас послушать, дорогой Мартин, - сказала королева Анабелла, - так романский стиль предстанет словно сродни первобытным пещерным временам.

- На самом деле романский стиль мне нравится, - сказал Хранитель королевской библиотеки, стоя посреди небольшой полутемной церкви, грубовато сложенной из крупных серых камней и обозревая ее интерьер, столь красочно, хотя и несколько утрированно описанный им в произнесенной только что речи. - Крепко, надежно, добротно и удобно. Блеска и изысканности, правда, немного, но ведь дворец Карла Великого в Ахене не был сродни ни Версалю Людовика XIV, ни Сан-Суси Фридриха II, ни Петергофу Петра I, и, тем не менее, в нем имелись римские бани с бассейном, залы для приемов и классные комнаты для обучения многочисленных принцев, принцесс и других детей знати грамоте и наукам.

- Карл Великий, то есть тот король древних франков, кому служил рыцарь Роланд? – спросил придворный королевы, которому выпала особая честь сопровождать ее в древнюю замковую резиденцию древних королей Морской страны. Это был молодой человек лет 25-ти на вид, весьма симпатичный шатен, мужественную и изящную вместе с тем внешность которого не портили даже щедро рассыпанные по его лицу, самым обычным выражением которого было выражение слегка кокетливого лукавства, золотистые веснушки.

- Глубокие познания, - сказал Хранитель. - Вы молодчина, господин Якоб, знаете даже про Роланда. Только прошу учесть, что Карл, наследник Пипина Короткого, был не просто королем франком, но основателем империи, Священной Римской империи, и, стало быть, императором. Его короновал в Риме перед алтарем святого Петра на самое Рождество папа Лев III, причем сие деяние святого отца, как отмечает биограф Карла, Эгингард, будто бы явилось приятной неожиданностью для умного и расчетливого монарха… Karlous Magnus, Шарлемань, король и император, реформатор и воин… Среди зубцов его «железной короны Ломбардии», ставшей реликвией французский королей, сиял один из тех гвоздей, которыми распинали Иисуса Христа… А в каком походе, кстати, погиб рыцарь Роланд?

- Это уже слишком, - засмеялся «господин Якоб». - Хотите доказать, что мои знания по сравнению с вашими слова доброго не стоят? Так я и не возражаю. А поход был испанский, через Пиренеи. Битва произошла в ущелье Ронсваль.

Принц Кристиан улыбнулся и обратился в свой черед к Хранителю:

- Кажется, все идет к тому, - сказал он, - что у вас, сударь, скоро появится немало соперников на ученом поприще, и придется вам бороться за свою славу первого мудреца при дворе не на жизнь, а на смерть. Ваше незавидное положение усугубляется еще тем, что мне, например, известно, какую кличку носил конь Роланда – Вейлантиф. Призывая на помощь Карла с его войском, рыцарь трубил в свой белый рог из слоновой кости, Олифант, и, получив смертельную рану, перед смертью хотел разбить об камни свой меч Дюрандаль.

- А я еще помню, что невесту Роланда звали Альда, - кивнул Якоб фон Харт. - Она умерла от горя, узнав, что умер ее жених.

- Что ж, следует и мне вставить свое слово, - произнесла королева. - Собственно говоря, имя самого Роланда звучало как Хруодланд, и он был маркграфом Бретани. Вместе с ним в Ронсвале погибло еще два знатных франка, но его одного воины любили и уважали так сильно, что, горюя о своем молодом отважном командире, не уставали воспевать совершенные им подвиги, обессмертив имя героя.

- Ну, ну, ну, друзья мои, - засмеялся Хранитель. - Сдаюсь и заявляю, что я счастлив общаться с образованными людьми, обладающими обширными разнообразными познаниями и широким кругозором, которых интересуют не только танцы и сплетни. Но все же позвольте мне поблагодарить самую милосердную из вас, принцессу Софию, которая одна пожалела мое самолюбие и не добавила к вашим замечаниям ни одного слова.

- Я когда-то знакомилась с Песнью о Роланде, но сейчас ничего не могу вспомнить, - пробормотала принцесса София. Ей показалось, что в голосе обернувшегося к ней Хранителя прозвучало особое внимание и участие, какие проявляют чуткие люди к больному или опечаленному человеку, что он вообще апеллировал к ней в своей шутливой речи нарочно, только чтобы иметь случай заговорить с нею и тем самым поддержать ее. Значит, ее подавленное настроение бросается в глаза. Надо бы взбодриться хоть немного, надо бы… Но где же взять сил? Она почувствовала, что в носу у нее защипало, а на глаза навернулись слезы. Как много она плакала последние дни, и вот опять хочется зарыдать…

        В связи с царившем в ее душе разладом, по причине владевшей ею печали, София в последнее время сделалась внимательнее и прилежнее на церковных службах. До сих пор она довольствовалась краткими утренними молитвами у себя в спальне, которые она быстро и вполне бездумно тараторила себе под нос по своему молитвеннику, и воскресным посещением специально для нее устроенной при дворце православной «капеллы», где приехавший с нею вместе священник, назначенный Владетельным князем ей в духовные отцы, отправлял утрени и обедни для нее одной, исповедуя ее и причащая святыми дарами.

Однако духовный отец не слишком преуспел в деле сближения с порученной его пастырскому попечению молодой принцессой. Софию раздражало его нытье по поводу здешних порядков, его постоянно выражаемое недовольство игнорировавшими его хозяевами и их приближенными, его жалобы на чинимые ему притеснения… То ему не додали свечей для церковных треб, то не поклонились при встрече в ответ на его приветствие…

Проповеди же его все как одна сводились к одному и тому же: «Не позабудьте, кто вы, ваше высочество, откуда вы родом, кому вы обязаны дыханием жизни, кого вы должны чтить по свой гроб и чью волю призваны исполнять, как волю самого Господа Бога нашего»… Несколько вразрез с этими призывами шли обязательные увещевания любить и почитать своего мужа, быть ему верной и послушной женой…

Игнорируя противного батюшку, принцесса старалась молиться от души, отдавая поклоны перед чудотворным образом Пресвятой Богородицы, которым ее благословили под венец во время первой части ее свадьбы, еще на родине. Ей так нужна была помощь и защита! И, если люди отказывали ей в них, то тем больше надежды оставалось возложить на силы небесные.

Однако отец Илларион умудрился и тут все испортить. Закончив читать положенные молитвы, он обратился к своей единственной прихожанке с речью, после которой принцессе вообще не хотелось больше с ним встречаться. Речь сводилась к тому, что не даром при святом крещении дано ей было имя София, означающее Премудрость Божия, ибо сам Бог вложил в свою дщерь любезную столько разумения, дабы сумела она пленить сердце и помыслы самого здешнего монарха, как некогда во время оно Эсфирь влюбила в себе Артаксеркса, не убоявшись блага народа своего ради выступить открыто на его защиту… для того же, чтобы не терпеть принятое за сей подвиг поношение напрасно, следует и далее ступать недрогнувшей стопой по верной стезе… Собственно, это были переиначенные несколько на церковный лад увещевания княжеского посланника, которому теперь доступ к принцессе  возбранялся.
 
- С другой же стороны, - продолжал свою речь, являющую точную кальку со слов беседовавшего с ним посланника, велеречивый батюшка, - с другой стороны вам, ваше высочество, не следует забывать, что, не укрепив свое положение рождением наследника, вы, бесстрашно продолжая свое святое дело, рискуете это положение основательно расшатать, а то и потерять. Сейчас вам следует сосредоточить все свои помыслы на том, чтобы стать матерью. Не пренебрегайте супружеским долгом ни в малой степени, старайтесь быть очаровательной и ласковой с вашим мужем, удвойте оказываемые ему ласки. Родив ребенка мужского пола, вы добьетесь значительного упрочения своих позиций…

Священник продолжал говорить, а принцесса слушала и думала, что все это было далеко не ново... О, так не ново! Она хотела ответить ретивому проповеднику, что король Иоганн склонял ее к разврату, что по рукам гуляет отвратительный, позорящий ее пасквиль, где ее называют «девкой с грязной кровью», что принц, ее супруг, этот гордец, как назвала его королева, знать ее теперь не хочет… Что же ей делать?.. – Выполнять свой долг, - словно услышала она в ответ, еще не произнеся вопроса. Да, долг, «наипервейший», «святой»…

Она родилась в правящей семье, по случаю рождения она не властна над своей судьбой, она должна выполнить свое предназначение… «Твое высокое предназначение делает тебя счастливейшей женщиной на земле». Счастье… Разве такое счастье имела она ввиду, когда восторженно выдохнула вдруг это слово совсем недавно, забывшись до последней степени, запамятовав, кто она такая и зачем живет на земле… И как ей суждено жить…
 
Принцессы и принцы крови существуют на вершине мира, но жизнь их проходит словно в плену. А нравится им это, не нравится… Если не нравится, и они вдруг, паче чаяния, презрев освященный веками обычай, бунтуют, окружающие однозначно признают такое поведение как вопиющую безответственность с их стороны. Если же они покорились, и жизнь их в результате оказалась загублена, вряд ли кто окажет им помощь, но, может быть, их пожалеют, - потом, когда судьба их свершится…

        Разговор участников экскурсии в Старый замок между тем продолжался. Придворный королевы, рыжеволосый Якоб фон Харт, блестя голубыми глазами под белыми пушистыми ресницами, рассказывал, что однажды имел случай побывать на месте древней столицы Карла Великого Экс-ла-Шапель, в Ахене, городе, ныне известном больше как лечебный курорт благодаря своим минеральным ключам: он как раз не так давно сопровождал на эти воды одну из своих тетушек.

Так вот, от скуки, пока старушка заправлялась водами, он побывал всюду, где только можно, и, конечно, не обошел своим вниманием главный городской собор, весьма впечатляющий на вид и остроумно соединенный с городской ратушей в некий единый духовно-административный комплекс, который начал строить еще сам Карл Великий еще в своем девятом веке, а достраивали его преемники.

Якоб в красках расписывал перед королевой и ее спутниками массивные бронзовые двери, которыми славится собор, с бронзовыми ручками в форме львиных голов, великолепную кованую люстру – дар знаменитого Фридриха Барбароссы, золоченую раку с ризой самой Девы Марии, а также крест императора Лотаря, происходившего из семьи незадачливого сына Карла Великого, Людовика Благочестивого, и прочие Ахенские святыни.

Видел он и бюст самого Карла, и его мраморный трон, находящийся на хорах, и саркофаг с прахом этого мужественного и мудрого властителя Средневековья, дожившего до 72 лет, хотя в те времена не всем удавалось и до 40 дотянуть… вот рыцарь Роланд, маркграф Бретани, не перешагнул и тридцатилетнего рубежа…

- Предания гласят, - говорил Якоб фон Харт, сумев своим рассказом заинтриговать своих слушателей, которые внимали его словам с неослабевающим вниманием, - что император Карл Великий владел копьем римлянина Лонгина, того самого, кто возглавлял караул солдат на Голгофе во время казни Христа и проткнул ему копьем бок, чтобы проверить, вправду ли он умер. Это копье еще называют копьем судьбы. Легенды утверждают, Карл брал с собой святое копье на сорок битв, но однажды уронил его. Этого оказалось достаточно, чтобы император внезапно умер. 

Свою речь Якоб закончил декламацией стихотворения собственного сочинения, посвященного Карлу Великому.      

                Войти воротами волчицы
                Под византийский древний свод…
                Почил здесь Карл, король и рыцарь,
                Тому уже который год.

                Подарка Фридриха при свете
                Увидеть золоченый трон…
                И что года – прошли столетья
                С тех пор, как был воздвигнут он.

                Коснуться мраморной колонны,
                Из многих, вставших в круг, одной…
                Поток времен, тугой, бездонный,
                Наполнил зал своей волной,

                Омывшей вечности ступени.
                Кто жив, кто мертв – здесь только тени. 
               
- Детали не точны, - пояснил Якоб вслед за тем, - но я не стремился к точности, слагая эти строки. Мне хотелось, глядя на ровесников древних эпох, то есть на храм Карла Великого и на мою тетушку, выразить овладевшее тогда мною настроение.
- Браво, - сказал Хранитель, - да вы поэт, а мы не знали.
- Не смейтесь над обычным рифмоплетом, я знаю, что не смею претендовать на громкое имя поэта, - сказал Якоб.
- Ну да, - сказал принц Кристиан. - Кто нынче не пишет.

При этих словах София вздрогнула, опустила голову, но потом все же поглядела на Кристиана. Он заметил это и улыбнулся ей. Кажется, ему было невдомек, какой скрытый смысл она могла заподозрить в его не лишенных некоторой дозы яда словах. Возможно, подумала София, он и на самом деле не знает до сей поры про ее Заветные тетради, ведь рыться в ее бумагах вместе с матерью и ее приспешником он тогда не стал, хотя ничего и не сделал для того, чтобы защитить ее от унижения.   

- Кстати, Карл Великий, как я тогда же выяснил, был трижды женат, и будто бы все три раза по любви, - продолжал говорить Якоб, вместе со всеми неспешно следуя за королевой, бродившей с задумчивым видом по какому-то одному ей ведомому запутанному маршруту под низкими церковными сводами между массивных колонн, осматривая стены, прорезанные небольшими окнами, и ниши со статуями святых. - Он был добрым христианином и не желал пятнать свою совесть побочными связями, хотя все же как-то раз не избежал соблазна, став отцом бастарда, которого его враги пытались пропихнуть на престол в его отсутствие.
        Первую свою супругу, дочь короля лангобардов Дезидерия, он вынужден был отпустить от себя в связи с неблагоприятной политической обстановкой, но, будучи еще очень молод, горевал о ней недолго и женился снова, на знатной швабской девушке Гильдегарде. Это королева была как раз по нему, она любила его также страстно, как и он ее, и сопровождала во всех военных походах, не говоря о прочих передвижениях по стране. Это она находилась с ним во время того похода, когда баски перебили на узкой горной тропе его арьергард во главе с несчастным Роландом… или как его там на самом деле звали? Знатный франк Хруодланд…
        Следует отметить, что для этой венценосной дамы такое проявление любви было сродни подвигу, ведь, как я понял, внимательно просмотрев генеалогическую таблицу Каролингов начала девятого века, со времени своего счастливого замужества она все время находилась в состоянии беременности, сделавшимся для нее прямо-таки хроническим.
        В конце концов она умерла, естественно, от родов, производя на свет очередную принцессу, и ее обожаемый Шарль, предав бренные останки королевы земле, женился снова, выбрав себе новую красавицу по своему вкусу, чтобы миловаться с нею в уютном покое под низкими сводами своего дворца, построенного в раннехристианском, известном среди знатоков как романский, стиле и плескаться в ее обществе в бассейне своих римских терм в целебных водах минеральных ключей.

- Стоит ли родиться королевой, чтобы вот так, по примеру супруги Карла Великого Гильдегарды, до конца выполнив свой «наипервейший долг», сойти в безвременную могилу, - подумала принцесса София, зябко кутаясь в свою меховую накидку. - Гильдегарде еще повезло, ее король относился к ней с любовью.       Королеве Екатерине Медичи повезло куда меньше, - заинтригованная рассказом короля Иоганна о судьбе Генриха II, твердя про себя  посвященный его трагической гибели катрен Нострадамуса, София озаботилась прочтением биографии этого монарха и так узнала, каково жилось на свете той женщине, с которой он был соединен освященными церковью узами браками. - Супруг этой королевы открыто отдавал предпочтение другой, хотя при этом отлично сознавал свой «наипервейший долг», неукоснительно выполняя свои обязанности в отношении законной супруги на супружеском ложе и делая ей детей, после чего вновь возвращался в объятия своей возлюбленной Дианы… прекрасной Дианы, которая так гордилась своей красотой, что позировала живописцам обнаженной, которая прежде была любовницей прежнего короля, а молодого короля превосходила по возрасту на целых двадцать лет, но он все равно любил ее, надышаться на нее не мог и, вновь и вновь воспламененный ее красотой, влетал в ее постель одним прыжком, будто вскакивал в седло, из-за чего кровати этой дамы имели привычку иной раз ломаться… и, конечно, в самый неподходящий момент…
        А королева Екатерина поневоле следовала своему долгу и терпеливо сносила это унизительное для самолюбия любой женщины, тем более женщины венценосной, положение, но хуже того, она любила мужа и потому должна была страдать вдвойне и втройне. Позднее она с гордостью и с горечью говорила, что за всю свою жизнь не отдавалась другому мужчине.
        Как, должно быть, рыдала она у смертного ложа своего короля, сознавая, что вместе с ним умерла и ее надежда, которая не могла не жить в ее сердце, надежда на чудесный дар, который вдруг да поднесут ей проходящие рядом с ним годы, надежда на его взаимность, которая уже не осуществится, потому что он умер и не быть ей счастливой никогда, никогда в жизни, и теперь уже навечно…
        Ненависть и злоба, копившиеся подспудно в ее душе на протяжении стольких лет, коверкая ее, искажая изначально присущие ей качества, должна была наложить на нее страшный отпечаток. Не мудрено, что ей приписывали преступления, совершенные с помощью яда, и что именно она была вдохновительницей Варфоломеевской ночи.
 
И еще София подумала кстати о покойной супруге короля Маленького королевства, Иоганна Десятого, отца короля нынешнего, которую он вогнал в гроб неуемным желание иметь наследника, также вспомнила она о жизненных путях других известных ей принцесс и королев, часто столь же далеких от идеала, и в сердце ее шевельнулся страх: не ждет ли и ее на самом деле печальная судьба, которая окажется в чем-то сродни судьбам всех этих благородных дам давних и недавних лет…   
         
- Какие имена носили тогда женщины, - заметила между тем королева. - Гильдегарда… Бегга… Эрменгарда… Глисмута… Луитберга… Альда… Брунгильда… Фредегонда… Звучание этих имен подобно звону рыцарского меча…
- Элеонора, Анабелла, София, - возразил Якоб с очаровательной улыбкой, видимо, нарочно припоминая вслух, как зовут дам из Ныне правящей королевской семьи. - Эти имена звучат приятнее и мелодичнее.

             Королева поняла его уловку и улыбнулась.
- Вы льстец, Якоб, - произнесла она с легкой усмешкой. Под низкими сводами старинной церкви ее хрипловатый голос звучал как-то особенно кстати. -Но мне приятно то, что вы сказали, вот вам награда, - она протянула ему руку, и он, опустившись на одно колено, как и положено рыцарю перед своей дамой, прикоснулся к этой руке губами. Слегка наклонившись к нему, другой своей рукой королева ласково коснулась его волос. 
- София греческое имя, - сказал Хранитель. - Что оно означает, ваше высочество? – обратился он к принцессе. - Наверняка вам это известно.
- Премудрость Божия, - ответила она и добавила. - Только боюсь, что оно мне на самом деле мало подходит…

В тот день, когда принцессу Софию расстроил еще больше и ее духовник, который, по логике вещей, напротив, должен был поддержать ее в трудную минуту, укрепив ее дух, молодая женщина почувствовала себя к тому же еще и нездоровой. Ее как будто слегка лихорадило и подташнивало, голова болела и кружилась. Однако, побоявшись вызвать вопросы со стороны свекрови, и без того внимательно следившей за ее видом и самочувствием, стремясь найти хоть малейшие признаки так желанного ею «особого состояния», София скрыла недомогание, день провела, как обычно, вечером побывала вместе с Вдовствующей принцессой в дворцовом театре, после чего, кое-как поужинав у себя, наконец, с помощью своих дежурных дам и служанок приняв ванну и одевшись в ночную сорочку и чепчик, забралась в постель, попросила дать ей молитвенник, затеплить на столике у кровати свечу и оставить ее отдыхать.

Дамы и служанки сделали реверанс и удалились. София, полулежа в постели, не то чтобы помолилась, но прочитала несколько строк по своей книжке, шепотом повторив знакомые священные слова, порой заставляя себя сосредотачиваться на них, порой позволяя им звучать помимо ее внимания и разумения, и, чувствуя себя совсем больной и несчастной, отдав дань своей привычке, плаксивости, и уронив пару слезинок, задумалась с развернутым томиком на коленях, далее же, видимо, пригревшись в своем уютном гнездышке на мягких подушках под одеялом, задремала. Ее собачка, устроившаяся у нее в ногах, тоже смежила глазки под завязанной бантом прядью длинной, шелковистой, тщательно расчесанной шерсти, но вдруг встрепенулась и слабо тявкнула. В дверь кто-то постучал.

София вздрогнула и пробудилась от легкой дремы в тот момент, когда дверь отворилась, и в комнату вошел принц Кристиан – «принц, мой супруг». Он был одет по-домашнему, удобно и просто, в мягкой полутьме его темные волосы и брови казались совсем черными, цвет переливчатых глаз, как всегда, нельзя было разобрать, на смуглых щеках рдел румянец.

- Добрый вечер, ваше высочество, - сказал он с легкой улыбкой, играющей на его розовых губах, подходя к постели, где потрясенная его нежданным визитом хлопала глазами спросонья София, в ночной белой сорочке и чепчике, из-под которого ей на грудь, едва прикрытую тонким батистом, спадали длинными волнистыми пышными прядями каштановые, мягко золотящиеся при свете свечи волосы.
- Добрый вечер, - пробормотала она.
- Я вас разбудил?
- Нет, я еще не спала, - солгала она, и подумала, вернее, попыталась подумать, зачем он пришел, вот так, безо всякого предупреждения, поздним вечером, в этом своем простом домашнем платье, улыбаясь слегка смущенно и в то же время уверенно, такой черноволосый и статный, такой красивый?
 
Она еще не смогла полностью прийти в себя от внезапного пробуждения, прогнав остатки сонной грезы, и потому вдруг взяла да и спросила вслух то, о чем подумала:
- Зачем вы пришли?
- Я? – он улыбнулся, сел на край ее постели рядом с нею, взял у нее из рук книжку, отложил ее в сторону, на столик рядом со свечой, и сказал:
- Пришел пожелать вам спокойной ночи.

После этого заявления он наклонился к ней, оперся одной рукой на ее подушку, второй поднял ее лицо к себе за подбородок и поцеловал ее в губы. Нежное прикосновение теплых, влажных губ, ароматное дыхание, знакомый, влекущий запах волос и тела, стук сердца в груди, так близко-близко…

София вспомнила, что собиралась ему отказать. Порвать его записку с этим его однотипным, неизменным, совершенно дурацким упоминанием об ужине, о котором на самом деле и речи никакой не шло… Но никакой записки не существовало, и вместо старой кодовой фразы появился ее достойный эквивалент – пожелать спокойной ночи.

Все ее приготовления, все ее размышления и опасения, вообще всё, чем полнились ее душа и от чего ее голова шла кругом последние дни, оказалось напрасным. Он просто взял и пришел, безо всяких церемоний, без объяснений, без извинений, как будто ничего и не произошло такого, что могло как-то повлиять на их отношения, поссорить их, например, и теперь сидел рядом с нею, вплотную к ней на ее постели поздним вечером, в полутьме и тишине теплой уютной спальни и, удерживая ее голову теперь уже обеими руками, целовал ее так, как, собственно, и должен был, имея на это все законные права.

София подумала, что он, выходит, не собирался с нею разводиться на самом деле… А может быть, мать все же заставила его взять свои слова обратно и отказаться от своих бунтарских намерений, вот он и явился сюда – исполнять свой «наипервейший долг»? Надо его выгнать, отказать… Иначе будет поздно… Какой же размазней она покажет себя, если уступит ему даже без предварительной беседы… Какая жизнь ждет ее после этого, он никогда не будет с ней считаться ни на волос…

Что, если он вообще не понимает, как она была унижена, как оскорблена? Нет, подождите, как это он не понимает, он же прятался от нее целых три дня, а потом вон сколько времени носу сюда не казал. А теперь, значит, решил, что она достаточно наскучалась и пора действовать. Надо отказать ему, немедленно…

В конце концов, она порядочная, достойная уважения женщина из хотя и обедневшей, но очень знатной семьи. Ее предки были родственниками константинопольских императоров, они носили багряницу, и в то время, когда другие народы прозябали в варварстве и невежестве, уже пользовались всеми благами развитой цивилизации… А он всего лишь потомок германских военных вождей, грубых немецких рыцарей… С нею никто не может обращаться уничижительно, и он не исключение! Надо поставить его на подобающее место… Будет поздно… «Я не смогу потом себя уважать… София!»

- София, - шептал он, - София…

Он больше ничего не говорил, ничего, только шептал ее имя. Он лег с нею рядом, обнимая ее и лаская. «Будет поздно…» Было уже поздно. Она не могла противостоять обаянию минуты. Она ведь уже всерьез поверила, что больше никогда он ее не обнимет, никогда не поцелует, что она его потеряла… Она почувствовала, что все ее существо готово вспыхнуть, как солома от огненной искры. Отвергнуть его казалось равнозначно гибели… Путь она заплатит за утоление жгучих желаний, за миг блаженства какую угодно цену, даже цену нового унижения. Она согласна. Она на все согласна, на все… О, будь что будет! Это будет не сейчас, а потом, четверть часа спустя, час спустя, ночь спустя, целую вечность спустя…

София сама обняла его, не видя и не помня, куда полетела вскоре торопливо общими усилиями срываемая одежда, где тявкала отброшенная вместе с одеялом в сторону комнатная лохматая собачка. Она прижалась всем своим трепещущим телом к его горячему сильному телу, страстно и исступленно отвечая на его ласки и поцелуи, ни в чем не препятствуя ему, сама торопясь слиться с ним в объятии. Когда это наконец произошло и завершилось… увы, блаженство не может длиться бесконечно… она вскрикнула и уж тут разрыдалась. Все напряжение последних дней, вся ее тоска, все ее обиды, подозрения, размышления, страхи и надежды вдруг выплеснулись из нее вместе со слезами. Вот тут она вспомнила и о том, что предала сама себя.

- Все кончено, - думала она, заливаясь слезами. - Все кончено. Он не ценит, не уважает, не любит меня и бросит, когда я рожу от него так необходимого им всем ребенка. В лучшем случае меня ожидает что-нибудь вроде холодной признательности. Что же я сделала? Чего же я добилась?.. Вот чего - пока что он мой…

Он старался успокоить ее, целуя ее залитое слезами лицо, ее содрогающееся тело, только минуту назад одарившее его со всей щедростью неподдельной страсти безграничной близостью. Но ведь и он одарил ее тем же… Тело не может лгать также изощренно, как слова, жесты, взгляды, нет, не может, что бы там ни было… Значит, что бы там ни было, лучше не говорить ничего, просто обнимать, просто любить… то есть делать то, что они и делают сейчас…

Она закинула ему за шею обнаженные руки, обвилась вокруг него, покрыла поцелуями его лицо, шею, грудь… Он немного отстранил ее от себя и провел ладонью по ее лицу, словно желая стереть с ее глаз жаркую пелену все еще владевшего ею любовного безумия. Вздыхая и всхлипывая, она позволила уложить себя на разбросанные, смятые подушки и лежала так без движения и без сил, глядя мокрыми глазами вверх, над собою, счастливая и несчастная больше, чем кто-нибудь на свете. Приподнявшись над нею на локте, он сам поцеловал ее, но его прикосновения и поцелуи были нежнее нежного. Огонь, сжигавший его несколько минут назад, пока что оказался притушен. Он полулежал рядом с нею, то зарываясь лицом в пышные каштановые волны ее волос, то разбирая их, разбросанные, перепутанные, на отдельные пряди… Но он ничего не говорил…

Он не говорил о том, что было так важно, о них, об их прошлом, настоящем и будущем… И она тоже не смела вымолвить ни слова. О, это ужасное молчание, в котором таится, за которым стоит так много. Целая разверстая бездна все ужасов земных… Зловещий ящик Пандоры… «Не вздумайте открыть ей свое сердце»… «Постарайтесь обворожить его и используйте свое влияние…» Но раз иначе нельзя, пусть остаются замкнуты лживые уста и говорит искреннее, честное тело, каждое движение которого сейчас, в часы любви, - непреложная, святая правда…   

        Когда разговор все же начался, то это был совсем не тот разговор, где всплыло бы что-то важное, сокровенное, но просто пустая, неопасная, светская болтовня.
 
- Королева Анабелла, моя кузина, прислала нам приглашение посетить с нею вместе Альтбург, - сказал он, явно уже совсем со своей стороны успокоившись и почувствовав себя полностью хозяином положения (может быть, как она вяло подумала, он вначале не был так уверен в том, что окажется настолько неотразимым, чтобы на самом деле избежать если уж не скандала, то хотя бы какого-то объяснения, однако ее даже на такую малость в отношении него не хватило, и теперь так уж, видно, тому и быть). - Хранитель обратил высочайшее внимание ее величества на какую-то особо древнюю реликвию в королевском склепе. Моя мать заметила, что экстравагантность королевы все-таки сродни сумасшествию, ведь надо же было ей додуматься затевать прогулку зимой на кладбище. С другой стороны, хотя сейчас холодно, но в церкви Старого замка можно заледенеть и самым жарким летом, так что разницы никакой. Может быть, сходим, развлечемся? Ее величество умеет поиграть на нервах у окружающих, с нею не соскучишься. Вы слышали про ее новую затею с Цветочным салоном?..

София что-то отвечала, ему в лад, и согласилась пойти с ним согласно экстравагантной затее королевы в Старый замок. Он лежал рядом с нею на спине, сладко зевая, потом натянул сверху на себя и на нее одеяло, валявшееся скомканным в изножье постели, устроился под ним вплотную к ней, обнял, прижимая ее к себе, и задремал, уткнувшись ей в шею и обжигая ее кожу своим жарким дыханием.

Тихо текли ночные минуты, догорала свеча… Заплаканная София, чувствуя себя опустошенной и измученной, но и умиротворенной, и согретой, хотя бы телесно, если не духовно, тоже вскоре заснула, будто провалилась в сон, как в омут. Засыпая, она смутно подумала, что вот если бы можно было спать и спать, пребывая в объятиях юноши, с которым они оставались чужими и враждебными друг другу во всем, за исключением этой общей постели, этого общего блаженного сна… спать и спать, и вообще никогда не просыпаться в ужасную, жестокую, угнетающую, калечащую, постылую действительность…

- … А вот это уже настоящая готика, - сказал Хранитель, остановившись перед алтарем церкви Старого замка и обращаясь к своей венценосной госпоже и остальным ее спутникам с продолжением своей лекции. - Видите? Выраженный аркатурный ряд триптиха, более разнообразные и проработанные скульптурные формы, а какие психологические характеристики! Посмотрите, сколько неподдельного страдания запечатлено в позе и на лице Богоматери в центральной группе «Оплакивания Христа»…
        Алтарь был изготовлен много позднее самой церкви и водружен в ее уже давно существующие древние стены. Это произошло еще до зарождения движения реформистов, до выступления Мартина Лютера против безобразного изобретения Ватикана – торговли папскими индульгенциями, а также до войны Мюнцера и Швабского союза, то есть до начала XVI века, когда над христианами Западной Европы еще довлел католицизм с его театрализованным богослужением, многочисленными таинствами, культом Богородицы, ангелов и святых, а также догмой о непогрешимости папы, тонзурным монашеством и целибатом…
        Я считаю, что здесь это алтарное сооружение не к месту, как латинская месса на воскресной проповеди у лютеран, поскольку оно вносит диссонанс в первоначальную строгость интерьера, однако учитывая, что этот алтарь, в качестве свидетеля седой старины, с этической точки зрения не может быть подвергнут депортации, в качестве же произведения искусства, также принадлежащее этой самой старине, имеет неоспоримую художественную ценность, его, конечно, важно сохранить, почему его и не трогают. В случае нужды я первый буду выступать за его неприкосновенность…

- Мне кажется, от него до сих пор веет ладаном, - прошептала королева.          

- Откровенно говоря, - продолжала говорить она, - в упомянутой сейчас нашим досточтимым гидом театральности богослужения в католических храмах есть особая притягательность, а разветвленный культ святых дает такую богатую пищу для воображения, для жизни души…
        Сколько мистицизма, сколько скрытой чувственности таится в сложных красочных обрядах… Чего стоят жития католических святых, которые поднимались на воздух во время молитвы… Какая соблазнительная нега таится в описании часовни, где верующие преклоняют колени перед ложем прелестной статуи, изображающей одного из сонма святых мучеников, прелестного юноши, почивающего самым таинственным на свете сном. Статуя изготовлена из золотистого воска, внутри нее находится реликвия – косточка, отделенная от святых мощей…
        Я читала про обет, данный одной женщиной и заключавшийся в том, чтобы старательно ухаживать за фигуркой Девы Марии, словно за живым созданием, одевая ее каждое утро в красочные вышитые одежды и раздевая каждый вечер для ночного отдыха…
        А чаша со святой водой, непременный атрибут каждого католического храма? Она стоит у двери, и над нею укреплено распятие, таким образом, чтобы казалось, будто с пробитых гвоздем ступней Христа в чашу стекает его кровь. Выходя из храма после службы, прихожане, прежде чем осенить себя крестным знамением, окунают в чашу пальцы правой руки, а молодые люди нарочно поджидают здесь приглянувшихся им девушек и женщин, чтобы подать им святую воду в своей ладони, ведь принимая это подношение, женщина невольно прикасается к мужской руке… Можно представить, как во время этого прикосновения, освященного самой церковью, вспыхивает в жилах этих двоих кровь, как начинают быстрее биться их сердца, как учащается дыхание…

- Я с вами согласен, - кивнул Якоб. - В некоторых случаях католики живут куда интереснее нас, постных протестантов. Вы не читали сочинение Найта «Рассуждение о культе Приапа»? Советую поинтересоваться… Там, в частности, описываются ежегодные процессии, которые устраиваются в городке Изерния близ Неаполя  к местной церкви святых Козимо и Дамиана. Подобно тому, как, согласно принятому у католиков обычаю, при различных болезнях рук, ног, пальцев и так далее тем святым, которых молят об исцелении, приносят в жертву изображения больных частей тела, так и здесь женщины и девушки, участвующие в процессиях, несут на алтарь святого Козимо фигурки в форме фаллосов, чтобы вымолить для себя потенцию мужьям и возлюбленным. «Святой Козимо, хочу такой»,- сказала одна молодая красивая женщина, обращаясь к святому со своей личной молитвой и показывая фигурку мужского детородного органа на редкость крупных размеров.
          
- Кто пожелает защищать католические обряды с помощью литературных произведений, должен ради объективности изучить не только творение господина Найта с эротическими нотками, но и «Молот ведьм», эту настольную книгу всех трибуналов Святой инквизиции, - саркастически заметил Хранитель. - Хотя, с другой стороны, я всегда хотел побывать в Неаполе…

- А какой богатый вклад в развитие архитектуры и художественного искусства внесла католическая церковь в мировую сокровищницу! – вновь перехватывая инициативу, продолжила говорить на поднятую тему королева. - Все самые прекрасные здания были возведены или же начали возводиться до Реформации. Когда я вспоминаю средневековый храм Глостера, моя душа замирает от восторга и воспаряет в небеса. А собор Кельна? А французские соборы? Я как-то читала описание базилики Сен-Дени, сделанное его архитектором, аббатом Шуге, после завершения строительства. Он писал: «Мне казалось, что я вижу себя живущим в каком-то странном районе вселенной, расположенном где-то между грязью земли и чистотой небес; и милостью божьей я могу быть перенесен из низшего мира в этот высший мир».

- Это ощущение чуда стало возможно, когда благодаря развитию витражной техники простые круглые окна в форме колеса постепенно заменяли более изысканные окна-розы, - сказал Хранитель. - Собор Сен-Дени был украшен окном-розой впервые, и при всей силе производимого с его помощью впечатления оно еще не из самых сложных. В Шартре западное окно снаружи кажется обычным круглым отверстием в стене, но внутри собора оно превращается в сказочный цветок, и солнечные лучи, проникая через цветные стекла, создают неописуемый эффект, когда рассеянный ими свет осыпает стены калейдоскопом ярких самоцветов, превращая невидимое в видимое, неизвестное в известное. Недаром для поздних шедевров готического стиля придумано чрезвычайно удачное название: «пламенеющая готика»… 

- Хочу отметить, - добавила королева, - что тот готический собор, который украшает наш Береговой город, Stranstadt, хоть и не слишком велик, но необыкновенно прекрасен… Моя дорогая, - обратилась она к Софии, - надеюсь, вы уже успели полюбоваться этой жемчужиной нашего побережья?
- Мы побывали в Аннекирхе, - ответил за Софию принц Кристиан. София кивнула…
 
Да, она посетила собор Святой Анны рука об руку с принцем, восхитившись видом украшенного затейливым каменным кружевом главного фасада и ликующе-светозарным пространством внутреннего зала, где, казалось, могли летать не только ангелы и святые, но также и все молящиеся, и она сама, - она сама, сияющая, как утренняя заря, переполненная владевшими ею чувствами любви, восторга и бурлящей в сердце радости бытия… Она даже надумала было под свежим впечатлением написать стихотворение, посвященное прекрасному, будто кружевному храму, и набросала несколько строк… но потом бросила его незаконченным.            

Ей было памятно, что не только здание собора, но и все, что она видела или слышала в те дни, радуя ее своей новизной и красотой, проходило на фоне ее переживаний. Словно весь мир существовал для нее одной, словно умелые мастера возвели прекрасное здание, сделав его как возможно лучше только для того, чтобы на него взглянула однажды юная влюбленная женщина…

Это и была как раз та поездка, о которой она не так давно рассказывала королю Иоганну, после чего он вдруг принялся задавать ей ненадлежащие вопросы… Сейчас все было иначе, сейчас она дописала бы восторженно и бездумно начатое четверостишие в иной манере… Может быть, еще и получится… к несчастью…

        Правда, подумав так, она вспомнила, что во всяком случае давала себе зарок никогда больше не браться за перо, чтобы сочинить что-нибудь свое, заветное, во избежание нового посягательства извне на свои духовные святыни… и к тому же словно вновь услыхала вскользь брошенную принцем Кристианом фразу: «Кто сейчас не пишет…»

В самом деле, при высочайшем дворе Маленького королевства, кажется, на каждых трех человек приходился один поэт. Королева пишет стихи, король пишет стихи, даже Якоб фон Харт тоже пишет стихи, да еще и читает их вслух, хотя с долей присущего ему кокетства сам себя при этом именует «рифмоплетом», вероятно, в надежде, что друзья и поклонницы тут же начнут уверять его в обратном… Принц Кристиан, кажется, один стихов не пишет. Что ж, ему и судить строже всех?..
 
- Мне любопытно было бы узнать ваше мнение, моя дорогая, - продолжала между тем королева. - Ведь, насколько мне известно, православные соборы строят совсем иначе.
- У нас на крышах храмов зажигают неугасимые, всегда горящие перед ликом Господа золотые свечи, - сказала София. - А здесь сами здания, сами алтари стремятся в небеса, к Горнему престолу, словно воздетые вверх в молитвенном порыве руки…    
- Воздетые вверх в молитвенном порыве руки, - пробормотала королева. - А ведь вы, должно быть, поэтесса! – воскликнула она. - В ваших словах слишком много поэзии, чтобы я могла в этом усомниться…   

«Кто сейчас не пишет… Да и пусть себе говорят, - подумала София, - ведь смеяться над чужим созданием легче, чем создавать что-либо самим, а уж стоящее оно, не стоящее – покажет время»…
 
- Мне случалось иной раз набросать несколько строк, которые мне нравятся, - сказала она.
- Возможно, однажды мы сможем также ими насладиться? – с улыбкой полувопросительным тоном произнесла королева.
 
        Старый замок, Altburg, входящий неотъемлемой частью в комплекс королевской резиденции владык Маленького королевства находился немного на отшибе от возведенного два века назад Главного королевского дворца, со времени своей постройки несколько раз подновлявшегося и перестраивавшегося, но башни средневековой твердыни главенствовали над местностью до сих пор, поскольку Альтбург, разумеется, как и положено замку, находился на холме.

И древние, и современные короли предпочитали иметь своим местом жительства отнюдь не большой приморский город, имевший статус столицы, где на самом деле хозяйничали горожане, но при этом они неизменно наблюдали и за городом, и за всей страной из своего каменного неприступного гнезда, расположенного в столичных окрестностях.

Строения замка включали в себя несколько больших и малых зданий, в которых некогда обитали король, его семья и его двор, а также церковь, конюшню, оружейные и продовольственные склады и казармы для солдат замкового гарнизона, нынешней Королевской гвардии. Все это лепилось одно на другое вокруг тесного внутреннего двора внутри мощного кольца двойных высоких стен с бойницами и квадратными зубцами.

Замок имел пять башен (шестая находилась в центре и была жилой, относясь к королевским апартаментам) и лишь одни ворота, а попасть в них было можно, только миновав подъемный мост через ров, в котором до сих пор плескалась вода.

Наскучив старинной суровостью этих стен, короли наконец покинули свое надежное, но тесное и лишенное комфорта убежище, однако замок не был заброшен, его продолжали поддерживать и обновлять, превратив в подобие военного поста, а в главной внутренней башне по-прежнему существовали королевские покои, в которых всегда все было готово к приему высоких хозяев на тот случай, если они из каприза или по необходимости надумают сюда пожаловать. Ныне покойный король Иоганн Одиннадцатый, например, бывал здесь часто, здесь он поселил и своего сына-наследника с его воспитателями.

Еще одна причина, по которой короли не могли полностью игнорировать Альтбург, заключалась в том, что в склепе под замковой церковью Распятия находились королевские гробницы, первые из которых относились к поистине незапамятным векам. Подземелья под замком вообще были обширны и разветвлены, и время от времени очередной здешний владыка заинтересовывался ими в свой черед, приказывая отыскать старые планы подземных ходов и провести исследовательские работы по их уточнению. Король Иоганн Десятый, например, сам лично спускался в прорытые в каменистой почве коридоры, а также санкционировал и финансировал раскопки в тех местах, где стены и потолки подверглись обрушению.

После смерти этого короля и восшествию на трон его сына, Ныне правящего короля Иоганна Одиннадцатого, Альтбург, с которым у нового монарха не было связано теплых воспоминаний, оказался забыт более, чем в прежние правления. Однако замковый гарнизон по прежнему находился на месте, подчиненный проживавшему в замке коменданту, а ученые люди, служившие в Королевской библиотеке, включавшей в свои богатые книжные собрания Королевский архив, продолжали сверять найденные ими в процессе кропотливых поисков старинные документы с материальными реалиями промелькнувших эпох, для чего им по-прежнему время от времени бывало необходимо, вооружившись скопированными планами замковых построек, укреплений и подземного лабиринта, выпросив у замкового коменданта в помощь солдат и одевшись попроще, с фонарем в руках спускаться по узким каменным ступенькам, крутым и мало удобным для ходьбы, в подвалы башен и в церковный склеп.

        Сама церковь Распятия была невелика, но склеп под нею занимал также пространство прилегающих коридоров и выглядел обширнее. Здесь находились захоронения не только самих монархов, но и членов их семей.

Зал, где помещались более поздние по времени гробницы, ничем не мог поразить ученого исследователя или любопытного потомка покоящихся здесь королей и вельмож, то ли дело ряды старинных каменных гробниц, плотно закрытых каменными надгробными плитами, которые виднелись далее. От них веяло древностью, они и привлекали, и пугали, и завораживали.

На некоторых плитах были выгравированы только изображения крестов и имена, на других покойных почтили вытянувшимися во весь рост статуями, среди которых были рыцари в полном рыцарском вооружении и дамы в пышных торжественных одеждах, со сложенными на груди в молитвенном жесте руками. При свете принесенных свечей можно было заметить ржавое железо старинных кольчуг и тяжелые двуручные мечи, прикрепленные к стенам внутри каменных ниш…

        Покинув верхнее церковное помещение по узкой лестнице, начинавшейся в нише одной из стен, оказавшись в склепе и миновав поздние надгробия, сделанные из красноватого крапчатого камня, самые последние из которых принадлежали покойному королю Иоганну и двум его несчастным женам, последовательно уморенным этим властным, жестким человеком, Ныне властвующая королева Анабелла и ее спутники, предшествуемые Хранителем библиотеки, в руке которого, как путеводная звезда, мерцал масляный фонарь (в его тусклом свете  встречающиеся на пути предметы жутковатого могильного интерьера подземелья отбрасывали на стены свои черные тени), - королева и ее спутники прошли в тот коридор, где сосредоточились самые первые королевские могилы. В подземелье было также холодно, как и наверху, в церкви, но к тому же еще и сыро, и душно. 

- Господин Мартин, а вы уверены, что ваша находка стоит того, чтобы бродить тут среди мертвецов живым людям? – первым не вытерпел принц Кристиан.
- Мне тоже не нравится, - сказал рыжеволосый Якоб фон Харт. - Будто живым на тот свет попал. Того и гляди, поволокут на Страшный суд и спросят, чем, дескать, занимался на земле и насколько безответственно проводил отпущенные по божьей милости дни…
- Читал сочинение высокоученого господина  Найта «Рассуждение о культе Приапа», - подсказал ему принц.

- Не ворчите, - остановила их королева. - Зато после такого приключения обед, которым нас должен угостить комендант, покажется намного вкуснее.
- Вот-вот, а еще мужчины, - кивнул в ответ на эту реплику Хранитель. - Берите пример с дам. Особенно с принцессы Софии, она ведет себя как образец безропотности.
- С вами все в порядке, моя дорогая? – королева обернулась к означенному «безропотному образцу». - Мне показалось, что вы какая-то бледная сегодня.
- Благодарю вас, я просто не выспалась, - пробормотала принцесса.         
- Простите, это по моей вине, - скромно уточнил принц вполголоса, шествуя рядом своей обычной, упругой и слегка вразвалочку походкой.
- Ну, вы-то, кузен, насколько я могла заметить, выглядите чудесно, - усмехнулась королева Анабелла.

- Вот мы и добрались, - торжественно объявил Хранитель. - Посмотрите, ваше величество, господа, это и есть та самая плита, принадлежность которой к одному из старых захоронений королевских предков долгое время находилась под вопросом. Теперь этот вопрос снят, я могу точно сказать, что под этим надгробием, величавым в своей архаичной простоте, покоится прах короля и королевы так называемых «темных времен». В это время в Великобритании король Артур и рыцари Круглого стола отражали заморских захватчиков англов и саксов и еще не менее трех веков оставалось до того дня, когда во Франции в семье короля Пипина Короткого родился на свет маленький принц Шарль, будущий император Карл Великий, имя которого, не сходившее у нас сегодня с уст, давным-давно также ассоциируется с глубокой древностью.   

- Простенько и со вкусом, - пробормотал фон Харт, в числе прочих присутствующих лиц обозревая предъявленный им на освидетельствование исторический раритет с легкомыслием человека, которому еще явно рано было представать перед грозным загробным Судией с отчетом о своих земных деяниях, в отношении которых он сам, судя по его только что прозвучавшей фразе, придерживался не слишком высокого мнения.
 
Хранитель наклонился и любовно погладил выщербленное временем надгробие. Пепельно-белокурые волосы, слегка растрепавшись, упали ему на лоб, матово-бледное красивое лицо с правильными чертами выражало непритворную восторженную радость, как у влюбленного при встрече с предметом его любви. 

- Здесь лежит Артур, великий король, на острове Авалон, - вздохнув и словно собравшись с силами, отчетливо и громко произнесла вдруг королева Анабелла. - Король Эдуард со своей супругой, леди Элеанор, прибыл в Гластонбэри. На следующий вторник на закате король приказал открыть могилу знаменитого короля Артура. В ней были два гроба, украшенные портретами и гербами, и обнаружены порознь кости короля, крупного размера, и кости белокурой королевы Гиневры, которые были прекрасны. Король Эдуард приказал вновь захоронить короля и королеву, закутав гробы в дорогие шелка. Так записал очевидец события Адам из Домэрхэма в 1278 году…
 
Голос королевы, обычно низкий и хрипловатый, сейчас, когда она прилагала к этому усилия, казался иным, порою на высоких нотах приобретая напряженно-звенящий тембр, и звучал настолько необычно, что все внимали ее странной речи, казалось, не имеющей прямого отношения к происходящему, как завороженные. Обстановка тому способствовала: тесное старинное подземелье, низкие сводчатые потолки, мертвая тишина, глубокий мрак да пляшущие на стенах в свете фонарей черные тени, отбрасываемые силуэтами надгробий, изображающих упокоенных здесь с миром рыцарей и дам.         

- Сильно сказано, ваше величество, - первым среди присутствующих нашелся принц Кристиан и слегка поклонился. - Вы импровизируете на ходу.

- Ну и при чем тут король Артур, - пробормотал фон Харт. - Еще его нам только не хватало. Насколько я понял, короля, который почиет под этой вот обшарпанной… э-э… отмеченной печатью величавой простоты плитой при жизни звали Иоганн Толстый. Надеюсь, мы тут не для того, чтобы вскрывать старый гроб и наслаждаться лицезрением костей короля, крупного размера, и костей королевы, с уцелевшей прядью белокурых волос на черепе, которая, может быть, когда-то и была прекрасной, но вряд ли на самом деле остается таковой в виде безглазого остова.
- … и вновь захоронить короля и королеву, закутав гробы в дорогие шелка, - усмехнувшись, сказал принц, цитируя с небольшим изменением последнюю фразу из только что имевшего место драматического выступления. - Берите кирку, Якоб, и за дело. Вместо шелков используем ваш плащ.
- И ваш также, ваше высочество, поскольку одного плаща на два гроба маловато, - отпарировал фон Харт и вслед за тем произнес со вздохом. - Так славно беседовали о Карле Великом, о трех его любимых женушках и вдруг, можно сказать, прямо из его комфортабельного дворца, возведенного в романском  стиле над минеральными источниками, минуя мистическую чувственную готику с ее интересным тяготением к обнаженной натуре, оказались на кладбище над разверстой могилой… подумать только... Бр-р... - и он передернул широкими плечами.

- Простите этого несносного острослова, дорогой друг, - сказала Хранителю королева, - но нам уже пора уходить, господа, нас ждут. Якоб, возьмите фонарь и ступайте вперед. Мартин, оставьте мертвую королеву, послужите той, которая еще жива, и дайте мне руку. Идемте, идемте, нас ждет заслуженный пир…

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 9.
                Алтарь.

«Решающие силы – судьба и смерть – редко подступают к человеку без предупреждения».
          С.Цвейг



        … Принцесса София вновь проходила темными подземельями Старого замка, плутая в склепе прежних королей Морской страны между надгробиями, на которых спали вечным сном рыцари в доспехах, прижимая к одетой в броню груди рукояти своих мечей и опираясь ступнями на свернувшихся у них в ногах львов, и дамы в старинных двурогих коронах, умевшие при жизни кокетливо, но, в соответствии с приличиями, то есть не открывая губ, улыбаться своим гостям, двумя пальчиками при этом придерживая свои роскошные одежды…

У подножия гробниц росла трава, плиты заплели своими гибкими длинными стеблями вьющиеся растения, корни растущих на поверхности земли деревьев, пронизав ее толщу, свисали с потолка над головой… Неясно было, куда идти, где искать выход, а в это время кто-то неизвестный, кто-то не из мира живых, шептал слова, содержавшие в себе нечто важное, но до того невнятно, будто шелестела сухая трава, так что разобрать их было невозможно, и от этого становилось еще тоскливей и страшней…

- Да нет же, нет, - вспомнила София. - Мы уже покинули подземелье и склеп, и там не было столько запутанных коридоров, и не видели мы ни корней, ни вьющегося плюща… Я сплю, мне снится сон… Но я никак не могу проснуться…
 
- … Нас ждет заслуженный пир, - сказала королева.
- Наконец-то, - сказал Якоб фон Харт.

Взявшись за дужку фонаря, он первым двинулся к выходу, за ним последовала вдохновительница прогулки «на тот свет» об руку с Хранителем. Принц Кристиан подал руку принцессе Софии.

София уже некоторое время чувствовала подкрадывавшийся к ней в душной атмосфере подземелья приступ дурноты. Ее преследовали какие-то запахи - запах могильного тлена, запах кладбищенской гнили… Она не могла от них отделаться, даже сознавая, что гробницы закрыты плотно, а то, что в них находится, давно рассыпалось во прах. Во рту у нее появился соленый привкус, глаза заволокло туманом, неприятно и болезненно потянуло вдруг низ живота… Принц же со своей стороны, не понимая, что она плохо себя чувствует, воспользовавшись темнотой подвала и тем, что они шли последними, обнял ее за талию под плащом и притиснул к себе.

- Пожелать вам и сегодня спокойной ночи, ваше высочество? – прошептал он, наклонясь к ней.
             
В замке, как уже упоминалось, имелись королевские апартаменты, но королева, предупреждая коменданта о своем визите, не захотела отдыхать в этих комнатах, еще носивших слишком явный след не столь уж давнего присутствия в их стенах покойного короля Иоганна Десятого. Поскольку вся ее компания, гости, свита и главный устроитель экскурсии, была невелика, то она обратилась к коменданту с просьбой принять их всех у себя.

Королева пожелала также, чтобы ей и ее друзьям предоставили побродить по церкви и подземелью в одиночестве и в покое, без участия чужих, но, когда она и все ее спутники оказались вновь в верхнем церковном помещении, то увидели замкового коменданта в сопровождении двух подчиненных ему офицеров, которые ожидали здесь участников похода и были явно рады увидать их здоровыми и невредимыми.            

Комендант, видный статный мужчина средних лет, можно сказать, так и бросился к королеве.

- Наконец-то! – поклонившись ей еще на ходу, воскликнул он. - Мы уже начинали волноваться и собирались спускаться за вами.
- Кажется, мы не опоздали против оговоренного срока, - возразила королева. - Да и о чем было волноваться, замок охраняется гарнизоном, склеп вполне безопасен, а с нами был такой надежный проводник, как наш Хранитель. Он-то уж знает эти катакомбы как свои пять пальцев, разве же нет?
- Не стоило мне все-таки отпускать вас, ваше величество, туда одну, - стоял на своем комендант. - Вечно вы рискуете там, где не надо.
- Не сердитесь на меня, - с очаровательной улыбкой сказала королева, обращаясь к этому военному, как к своему старому знакомому. - Я же знаю, что вы все равно меня спасете, рискую я или нет…
- Не хотелось бы геройствовать там, где можно избежать неприятностей, - покачал головой комендант.
- … но, поскольку все закончилось хорошо, я сообщаю вам, что рада быть вашей гостьей, - приветливо закончила она. - Мои спутники голодны, надеюсь, вы нас хорошо накормите.
- И напоите, - вставил фон Харт.
- Разумеется, разумеется, - с улыбкой, очень красившей его и без того привлекательное лицо с живыми блестящими глазами, пылающее здоровым румянцем, кивнул комендант. - Конечно, у нас здесь не дворец, но…

Выходя вслед за королевой и комендантом из церкви по-прежнему об руку с принцем, принцесса София немного задержалась у дверей. Здесь, свидетельствуя о прежде имевшем место влиянии католичества на жителей этой земли, находилась приделанная к стене каменная чаша для святой воды, над которой было утверждено маленькое деревянное распятие, когда-то ярко раскрашенное. Как обмолвилась королева, такая чаша под распятием являлась непременным атрибутом католических храмов, никак не протестантских, но здесь, в этом древнем здании, бывшем свидетелем многих эпох, явно наблюдалось смешение стилей. Воду в чашу не наливали, однако от холода и сырости, царивших в помещении, на дне ее набралась мелкая лужица, в которой плавал какой-то сор…

                Но ведь из ножки Христа деревянного
                В чашу с водою не капает кровь…
    
Кровь… Нет, никакой крови здесь, конечно, быть не может… Только роса, слезы древних каменных стен, да еще вот этот непонятно как попавший в чашу извне, может быть, занесенный порывом ветра старый, бурый листок прошедшей осени…

А хорошо бы, если б была чистая прохладная вода… Уж очень жарко в низком темном помещении, уж очень хочется пить…       

        … София с трудом открыла слипающиеся глаза. Сон не до конца отпустил ее из своих объятий, но она уже сознавала, где она и что с нею…

        Комендант привел усталых продрогших гостей в нижний этаж главной замковой башни, где он имел место проживания. Все было готово: подогрета вода, чтобы вымыть руки и лицо, и накрыт стол.

В небольшой комнате со сводчатым потолком, трапезной, удобно, хотя и далеко не роскошно обставленной несколько тяжеловесной на современной вкус, старинной дубовой мебелью, жарко горел камин, и так приятно было сесть за чистую скатерть, утолить голод горячей пищей, погасить жажду хорошим вином. Все устали и проголодались, между тем компания собравшихся за столом людей была так мала и так тесно связана внутри себя родственными и дружескими узами, что никто в ней и не думал чиниться. «Никакого этикета, который убивает наслаждение», - как сказал один представитель одного правящего европейского дома. 

В трапезной, правда, не имелось хитроумного изобретения в виде кухонного лифта, который поднимает блюда из нижнего этажа, из расположенной там кухни, чтобы прислуга не видела, кто пирует у хозяев, - старинные покои замка не предусматривали такой меры предосторожности против нежелательных свидетелей вольного застолья, но из прислуги сюда заходила  одна только пожилая женщина, повариха коменданта, присутствие которой никого не смущало и даже добавляло уюта всей обстановке, уж очень приятна и на вид, и по своей манере вести себя была эта служанка.

И вот все ели и пили, и София вместе со всеми… А дальше она вдруг почувствовала, что сейчас, вероятно, заснет прямо за столом. По распоряжению хозяина служанка постелила молодой госпоже в соседней комнате постель, ее отвели туда чуть ли не под руки, принц Кристиан, действуя вполне по-хозяйски, разул ее… о, это ощущение его сильных, горячих рук на лодыжках и голенях, возбуждающее воспоминание о прикосновении к бедрам… а королева, словно сестра, расшнуровала ей лиф платья. Ее уложили на подушки и прикрыли ей ноги одеялом… И она провалилась в сон… в странный сон… В трапезной, дверь в которую осталась приоткрытой, продолжалась пирушка. Оттуда слышались голоса, взрывы смеха… Стемнело, зажгли свечи, мерцавшие такими уютными, такими теплыми огоньками…

        … Так и не пробудившись до конца, София только слегка повернулась на своем удобном и мягком, но слишком жарком ложе и задремала вновь…         
      
Теперь ей снилось уже, на счастье, не подземное королевское кладбище. Взамен, однако, она снова, как несколько часов назад, бродила по помещению старинной замковой церкви между мощных столпов, поддерживавших тяжелый свод, разглядывая украшавшую каменные стены резьбу и немногие, покалеченные временем статуи, стоявшие в темных нишах…

- А вот это уже готика, - произнес голос Хранителя. Они стояли перед церковным алтарем, разглядывая его куда более затейливое, чем весь прочий церковный интерьер, убранство…      

Алтарь, на который София смотрела, не отрываясь, представлявший из себя триптих, сконструированный наподобие капеллы и полностью выточенный из дерева и вызолоченный, был посвящен Распятию – достойный сюжет для королевской усыпальницы.

Древесина липы, из которой когда-то искусные мастера изготовили это произведение искусства, местами потрескалась, кое у каких фигур не хватало частей тела или деталей одежд, позолота облупилась, но общего впечатления эти побочные обстоятельства не скрадывали.

Вверху центральной части под самой аркой помещалась фигура страдающего на кресте Спасителя, обнаженное тело которого выгибалось в мучительной агонии, а голова свешивалась под символической тяжестью тернового венца. Рот его был искажен в смертельной муке, брови страдальчески подняты над полузакрытыми глазами.

Ниже Распятия, у его подножия, Дева Мария держала на коленях снятое уже с креста, безжизненное, завернутое в плащаницу тело. Одежды, окутывавшие Марию с головы до ног, не оставляли места среди своих разнообразных пышных складок даже для намека на какие-то его физические детали, придавая ей ангельскую бестелесность. Ее лицо казалось застывшей скорбной маской, и это выражение, действительно, было очень правдиво: именно его можно увидать порой на лице сломленного горем живого человека в его самый черный жизненный час. Голову скорбящей не увенчивала высокая многоярусная корона с зубцами, как это часто можно увидеть на иных ее изображениях. Сейчас она была не Царица небесная, но измученная горем мать. Только одно простое покрывало пристало ее слезам…

В правой алтарной доле изображалось райское древо с сакраментальными яблоками добра и зла. У его подножия стояли две фигуры, Адама и Евы, создавая сцену «Искушения в раю». Левую долю отвели композиции из двух фигур, она называлась «Явление Христа Марии Магдалине».

Таким образом легко прослеживалась общая идея: грехопадение первых людей, мученический подвиг посланного к ним Богом для спасения их погрязших во зле душ Спасителя и кульминация этого подвига – воскресение и чудесное лицезрение Сына Божия последователями и последовательницами уже в его божественном обличье, как знамение торжества над смертью, отверзающего врата в жизнь вечную для всех истинно верующих христиан: «Смертию смерть поправ…»

- Кажется, от него еще и до сих пор пахнет ладаном, - сказала королева,  пробормотав далее со вздохом:

                В облаке ладана сладко-туманного
                Всё миражи – и печаль, и любовь…

И София явственно ощутила, как благовонный дым от тлеющих южных смол вливался в холодный воздух внутрицерковного пространства и щекотал ноздри.
    
        В целом алтарь поражал обилием обнаженной натуры. Нагое тело распятого и оплакиваемого Христа, полускрытая плащом нагота воскресшего Богочеловека в сцене с Магдалиной…      

Скульптуры Адама и Евы также изображали своих персонажей обнаженными, как, впрочем, и положено было ходить первым блаженным людям в благословенном божьем раю. Мастер постарался, но не мог полностью преуспеть в этой сложной работе. Наверняка он трудился над изготовлением своих Адама и Евы в условиях невозможности ознакомления с античными образцами и к тому же не знал анатомии, хотя при этом честно попытался воспроизвести особенности мужского и женского строения.

У Адама были широкие плечи и грудь и узкие бедра, а Ева блистала объемными бедрами и округлыми выпуклыми грудками, каждая из которых почти равнялась по размеру яблоку, сжатому ее маленькой ладонью. По ее правой ноге от земли к бедрам, извиваясь, сплетаясь в кольцо, вползал Змей преисподней.

Оба прародителя человечества представали перед зрителями в очень юном возрасте. По существу, это были подростки – мальчик и девочка в самом начале расцвета весенней жизненной поры. Их робко вылепленные тела казались особенно нежными и тонкими, словно две гибкие лозы, и трогательно-незрелыми, но свойственное им особое очарование, скрытое даже в неустойчивой позе неловко переступающих на месте ног, у своего основания слегка прикрытых древесными листами, притягивая к себе взгляд, оставляло в пристальном наблюдателе отнюдь не возбуждающе-чувственное впечатление.

Эта томная, хрупкая нагота, эти лишенные мускулов, едва округлые ноги и руки, тонкий стан Адама и маленькие полудетские груди Евы говорили не о грехе, не о падении. Они были глубоко, неподдельно целомудренны, мальчик и девочка из райского сада, словно истинные святые. Удивительно, присущая статуям некоторая архаичность, явное несовершенство ваяния, казалось, как нельзя лучше соответствовало тому, чтобы еще вернее внушить чувство благоговейного восторга перед ликом подлинной небесной чистоты, в которой пребывало человечество когда-то в божьем раю…
 
Возможно, большую роль в том, чтобы понимать произведение именно с этой точки зрения, играло то обстоятельство, что, если можно было без труда выявить ошибки при работе над телами моделей, то портретная скульптура была, бесспорно, на высоте, что также бросалось в глаза, придавая, с одной стороны, некоторую дополнительную несообразность всему произведению в целом, с другой же сообщая только ему присущий, своеобразный колорит.

        Головы этих выточенных сотни лет назад из мягкой и послушной движению резца древесины Адама и Евы были прекрасны безо всяких обиняков. Трудно даже представить себе, что могут быть среди земных людей такие изумительные в идеальном совершенстве своих черт и пронизывающей высокой одухотворенности лица: заостренный овал лица юноши с безукоризненно-прямым носом и плотно сжатыми резко очерченными губами, округлое девичье лицо с прелестным небольшим ртом и красивыми миндалевидными глазками под правильными дугами бровей…

Благоуханная прелесть раннего девичества, волнообразный разлив длинных густых распущенных волос… Пробуждающаяся гордая мужественность у последнего рубежа отрочества, буйные разметавшиеся по плечам непокорные кудри… Нежная красота, подлинное благородство и непорочная чистота в странной, как во сне, отрешенности от всего окружающего мира…

        Мальчик и девочка из самой древней земной легенды стояли, не глядя друг на друга, но слегка склонив друг к другу головы на высоких шеях. Они словно задумались перед тем, как совершить тот необратимый прыжок в бездну, который увлек за собою всех их потомков…

Казалось, Ева не понимает, зачем она держит, прижав к груди, яблоко. Не замечает и ползущего вверх по ее ноге, свернув у ее босой маленькой ступни хвост в тугое кольцо, гада.

Казалось, Адам не видит того, что уже готова сделать его спутница в бесцельных блужданиях по райским кущам, подруга его безгрешных, младенческих игр, не чувствует драматизма наступающего с необоримостью морской прибойной волны момента.

Да, они оба были так юны и еще не отмечены ужасной печатью греха. Последние мгновения райского бессмертия и блаженства перед угрюмой тьмой обреченного на боль и тлен могильный земного бытия… Последние мгновения перед тем, как рай станет потерянным, а они сами отвергнутыми своим создателем.

Эти мгновения пройдут, мальчик и девочка очнутся от зачарованного, волшебного сна, поглядят друг на друга иными глазами, через призму сообщенных им новых знаний, и увидят совсем не то, что видели до сих пор, и обретут иные чувствования и незнакомые прежде желания при виде своих открытых, прелестных тел, своей еще недавно столь бесконечно целомудренной, ныне томительно-чувственной, уже тронутой смутным ощущением порчи и пропитанной тлетворностью предначертанного отныне распада наготы… Грехопадение… О, его трагизма нельзя было выразить точнее.

«И сказала жена змею: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть. И сказал змей жене: нет, не умрете; но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло. …и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему… И открылись глаза у них обоих… Адам познал Еву, жену свою…»

- … София, София!
              Молодая женщина смутно услыхала, что ее зовут.
- Ты спишь?
              Конечно, она спала. И сквозь сон почувствовала, что ее целуют в лоб, в щеки и в губы. Только один человек мог ее целовать так…
- Спи, спи, - пробормотал он, - ты устала.
              Однако юноша, должно быть, также испытывал усталость: она почувствовала, что он прилег рядом с нею, пошевелился немного, устраиваясь, и затих. Она протянула руку и нащупала его ладонь. Ее стесняло не снятое, только расшнурованное платье, в комнате было жарко, спокойному сну мешал шум за приоткрытой дверью…

        … У закутанной в покрывала, как и Богоматерь в сцене Оплакивания, Марии Магдалины упруго круглились формы молодого полного лица, крупными локонами спадали на спину длинные волосы. Она робко тянула правую руку к Иисусу Христу, неотрывно глядя на него широко распахнутыми глазами. Она тянулась к чуду – и не достигала его.

Обнаженная мужская фигура была частично задрапирована в развевающийся потусторонними неземными ветрами плащ. Обернувшись к коленопреклоненной женщине лицом, Христос опирался на посох, его рука, как бы ответно протянутая к верной спутнице и ученице, уже печально опустилась.

Грань между живой и воскресшим была непреодолима, касание не могло состояться, но между тем нагое тело поражало своею хрупкостью, как и тела Адама и Евы, и с тем же оттенком незрелости, но уже нездоровой при условии того, что изображению подлежал взрослый мужчина, и оно, это слабое, изнеженное тело, представало в своей трепетной обнаженности под устремленными на него, пожирающими его даже сквозь бесконечность времен и сокровенность внеземного пространства пристальными неотрывными взглядами, воспламеняющимися от созерцания болезненно-утонченного образа, ибо совсем иное впечатление оставалось от лицезрения этой сцены, созданной словно в противоположность сцене предыдущей, - вкрадчивой, обволакивающей, извращенной чувственностью, словно дымным курением особого рода, веяло от «Явления Христа Магдалине» в отличие от «Искушения в раю»… Но зачем, зачем?..
 
Наконец София заставила себя оторвать взгляд от этих фигур, как бы они ее ни завораживали, и, минуя скорбную Богоматерь, держащую на коленях окостеневшее, закутанное в плащаницу тело, вновь подняла глаза на крест, где корчился среди пустоты почти горних высот в муках Распятый. Это и был апофеоз. Состояние экзальтации, достигшее предела, когда духовное возбуждение преображается в плотское желание, когда вожделение плоти перерастает поневоле в высший духовный экстаз… Любование, стремление и обладание… Полное же и безграничное обладание возможное только вследствие разрушения запретов и преодоления преграды… через боль – и души, и тела… через кровь…
      
        София почувствовала себя так, будто она вновь собиралась упасть в обморок, как это было сегодня в королевском склепе, когда они уже уходили, и она с принцем под руку шла последней, явственно ощущая тошнотворный запах кладбищенской гнили, а он прижимал ее к себе и с веселым эгоизмом переполнявшей его молодой силы, которая не в состоянии проникнуться ощущением чужого недомогания, шептал ей слова, доставлявшие ему удовольствие, причем в твердом расчете на то, что и ей это доставляет удовольствие не меньшее, ибо как же может быть иначе… Адам познал Еву, жену свою… Мальчик и девочка из райского сада сплелись воедино в греховном объятии, и никогда уже мужчина не сможет приблизиться к женщине без вожделения, и никогда глаза смертной женщины не распознают святости в мужской наготе… Как глубоко погрязло человечество в мерзости греха с тех святых времен, когда прародители были непорочны и истинно прекрасны в своей первозданной непорочности… Потому и терпит свою неизбывную муку ежечасно и ежеминутно…

Ей вдруг припомнилась недавняя прогулка зимним погожим днем в парке при дворце и прозвучавшие тогда слова нескладного, худого, некрасивого и такого странно взволнованного человека, с которым она прогуливалась рука об руку… он, король Иоганн, предложивший ей позировать вместе с ним в картине на мифологический сюжет о повелителе вод. 

Бледный, как свет месяца, как рыбы на дне подвластных ему водоемов, дух водных просторов, водяной, наклонялся к ней, и его бедно-голубые прозрачные глаза смотрели на нее с вожделением, и его большой неровный рот с тонкими подергивающимися губами, похожий на раскрытые створки раковины морского моллюска, окрасился прилившей к нему алой кровью. Софии казалось, что она лежит пред ним обнаженной, и сейчас рот чудища вопьется в ее приоткрытые в бессильной попытке отрицания губы…   

        С усилием стряхивая с себя сонную одурь, София вновь подняла ресницы. В спальне, где она изнывала от жары и недомогания на кровати под пологом в расшнурованном, смявшемся платье, теперь было уже совсем темно: вероятно, наступил вечер. Она ощущала уже не первый раз беспокоившую ее боль в животе, ей казалось, будто что-то желает вырваться из ее тела, толкаясь горячим пульсирующим клубком изнутри.    

Шум в соседней комнате стих, но в приоткрытую, как и ранее, дверь струился мягкий золотистый свет зажженных свечей. До Софии по-прежнему доносились голоса, но они звучали совсем иначе, неторопливо и тихо, хотя некоторые слова все же можно было различить. Говорили мужчина и женщина.

- Последнее время меня все что-то тревожит, - сказала женщина. - Как будто какое-то предчувствие. Что-то должно произойти…
- Все будет хорошо, вот увидишь, - сдержанно пророкотал мужской бас.
- Спасибо, Пауль, мне так повезло, что у меня есть ты. Я знаю, ты всегда спасешь меня, если я снова попаду в беду…
- Надеюсь, мне больше никогда не понадобится геройствовать…

Женский голос, низкий, хрипловатый, мог принадлежать только королеве Анабелле. Мужской голос тоже показался Софии знакомым. Конечно, это мог быть только голос замкового коменданта… Или нет? Не слыхала ли она его еще ранее сегодняшнего дня?.. Мужчина сказал что-то еще, но из произнесенной им фразы София смогла различить лишь обрывок фразы: «… и если она, эта…» - далее прозвучало грубое неприличное слово…      
          
Два пересекающихся силуэта, заслонив собою золотое сияние свечей, появились в дверях спальни. Высокая стройная женщина с длинными распущенными волосами цвета дубовой коры, глядя на лежащих рядом на постели Кристиана и Софию, произнесла с задумчивой интонацией:
- Они прелестны, эти мальчик и девочка, не правда ли? Словно Адам и Ева до изгнания из рая…

Стоявший за ее плечом мужчина, лицо и очертания фигуры которого тонули в окружающей тьме, так что их было сложно разглядеть, казалось, кивнул в знак согласия.

- Я оставлю их здесь, пусть спят, а домой возвратятся утром…
- Ее высочество нездорова…
- Я думаю, она беременна… То-то будут ликовать в Северном крыле…

- Я беременна? – с удивлением подумала София. Она попыталась представить себе свой личный календарь, где она делала отметки, но вспомнила только то, что забросила его в связи с последними неприятными событиями… 

- Говорят, когда кто-то родится на земле, кто-то и умирает, - сказала стоявшая в дверях женщина. - Так обновляется мир, через смерть и рождение.

- Умирает?.. Адам и Ева были отвергнуты богом, и цветущий блаженный рай стал гнездом источающих яд мерзких гадов, а вместо нежных цветов выросли грубые тернии… Как плохо, что перед Магдалиной в третьей сцене алтарной капеллы изображен не Спаситель, а водяной… Какое извращение священного образа, какой непростительный грех… А Христос корчится в муках на кресте… Он не сможет помочь… Грубое слово, произнесенное в адрес какой-то женщины знакомым, басистым мужским голосом… Никто не сможет помочь… 

Дверь в соседнюю комнату закрылась. Софию обступила темнота, полная, беспросветная…

- Дверь… Дверь должна быть покрашена в зеленый цвет, а на ее створке художник, рисующий зверей и птиц настолько живыми, что они убегают с полотна, как только картина бывает закончена, нарисовал голубую розу… Голубую, как во сне, на зеленых на лугах… Розу для своей королевы… Но это чужой сон, и голубая роза не расцветет для другой женщины, и другая мужская рука не откроет зеленую дверь…
 
- Кристиан! – попыталась крикнуть София, вместо этого лишь почти беззвучно пошевелив губами. Но он крепко спал рядом с нею, лежа на боку, и не услышал ее тихого зова. Она повернула голову в его сторону, наклонив лицо к его лицу, и уловила его ровное глубокое дыхание, окунулась в тепло и запах его тела. Черные волосы упали ему на лоб, в сумраке спальни трудно было различить черты, но то, что было сейчас скрыто от нее, легко дорисовывала ее память: слегка скуластое лицо, легко загорающее румянцем, черные стрелки бровей, подбородок, выступающий вперед, но ровно настолько, чтобы не портить общую гармоничную картину… Тут крылся один секрет: на подбородке есть маленькая ямочка, но она почти не видна, пока ее обладатель не улыбнется…

- Кристиан, - снова прошептала София. Но нет, он все спал, и ей показалось, что, хотя он был и рядом с нею, но на самом деле так далеко, а она – она бежала стремглав по запутанным бесконечным лабиринтам подземелья, где было жарко и душно, где с потолка свисали корни деревьев, и длинные гибкие ветви плюща заплели надгробные плиты, под которыми почили вечным сном рыцари и дамы, короли и королевы, принцы и принцессы. Боль пронизала ее тело, судорога немилосердно свела все внутри. Когда кто-то родится, кто-то и умирает.

- Я беременна… У меня родится ребенок. Кто же умрет? Я, это я умру, я… Я приехала в чужую страну, чтобы найти здесь мою любовь, не ставшую моим счастьем, и вслед за тем встретить смерть. Вот так все и закончится… все, все…
    
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***         
                Конец Части Второй.

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/10/1334
Предыдущее: http://www.proza.ru/2019/04/09/1380