Знайте и запомните - мы спасли мир

Приближается особая дата в истории русского народа. 9 мая 1945 года завершился разгром фашистских полчищ европейских стран во главе с гитлеровской Германией. Великая Победа, одержанная  содружеством народов Советского Союза, лишь два-три послевоенных десятилетия не подвергалась ревизии. Затем начался умело скоординированный антирусскими силами процесс фальсификации итогов Второй мировой войны.

Шабаш фальсификации, лжи о войне и глумления над Советским периодом нашего государства идёт по нарастающей и, надо честно признаться, достигает своих гнусных целей не только в странах зарубежья, но и в родных пенатах. Удивляться не приходится, поскольку вся государственная махина оболванивания населения функционирует непрерывно и тотально.

Всё меньше рядом с нами участников и живых свидетелей Великой Отечественной войны, но вместе с Победой в ней потомкам в наследство остаются бесценные мемуары и воспоминания. Сегодня, да и навсегда, это надёжный щит исторической правды.

В воспоминаниях участника Великой Отечественной войны, помещённых далее, рассказывается всего о нескольких фронтовых эпизодах. Но! - восемнадцатилетний парнишка, добровольцем пошедший на фронт,  оставил свою подпись Победителя на мрачном здании рейхстага!!! Воевал юный солдат на Первом Белорусском фронте в составе  Польской 1-й танковой бригады им. Героев Вестерплятте. Он был свидетелем  радостных и торжественных встреч,  с морем цветов, тёплыми объятиями своих освободителей от фашистского ига польским населением.  Юному бойцу довелось участвовать при освобождении двух лагерей смерти, он видел страдания и смерть близких друзей, сотни разрушенных городов и деревень - звериный облик фашизма. Встреча на Эльбе с американцами оставила в  душе молодого русского парня сугубо отрицательные впечатления, сформировавшие соответствующее отношение к этой «сбродной нации».

В целом же война окончательно утвердила автора воспоминаний в основополагающем выводе, которым он руководствовался до конца жизни: «И что бы сейчас ни говорили, сколько бы ни клеветали на советский строй, это было по-настоящему самое лучшее, что могли создать лучшие умы человечества».

Свои воспоминания Виктор Николаевич Родионов подготовил для опубликованного к 65-ой годовщине Великой Победы сборника «Приокчане в бою и труде – К 65-летию Великой Победы и 75-летию Приокского района», изданного в Нижнем Новгороде в 2010 году. По этим воспоминаниям мог бы создан захватывающий фильм, показывающий невыдуманную правду о фронтовых буднях той, с каждым годом отдаляющейся, но всё ещё кровоточащей войны.

С В.Н. Родионовым, так уж сложилось, мне посчастливилось общаться многие годы. Значительно старше меня по возрасту он был начальником одного из подразделений нашего предприятия. Пути наши не пересекались до момента, когда возникла необходимость подготовить служебный фильм в качестве элемента отчётных материалов по одной из тем. Получив поручение, сел за сценарий, затем по согласованию с руководителем темы обратился с просьбой к  Виктору Николаевичу о помощи в выполнении задания. На предприятии он считался нештатным главным кинохроникёром всех основных событий в жизни коллектива.

Здесь уместно отметить, что благодаря увлечению В.Н. Родионова кинолюбительством его киноархив и сегодня используется при подготовке различных информационных материалов. Ответ же на просьбу о помощи был просто потрясшим и сразу расположившим меня к этому одарённому человеку. Результат нашего сотрудничества - фильм высоко оценило  и начальство, и заказчик темы.
 
С тех пор наше общение не прекращалось, Виктор Николаевич делился не только воспоминаниями о военной поре, но и своими оценками происходивших в стране событий. И позже,  уже выйдя на пенсию и посещая предприятие, он заходил ко мне для обсуждения волнующих нас вопросов. Ведь в период смуты и катаклизм особенно ценным становится общение с единомышленниками.

Решившись на публикацию этих материалов я отдаю дань глубочайшего уважения и благодарности к Виктору Николаевичу Родионову и миллионам таких, как он. Людям, спасшим мир от уничтожения фашистской чумой, умевшим определить для человечества истинные приоритеты и сохранившим верность высокому для русского человека понятию — справедливости.

Воспоминания В.Н. Родионова не имеют заголовка, но каждый фрагмент озаглавлен. Представляю материал воспоминаний по вышеупомянутому изданию без каких-либо коррекций.

ОТЦОВСКИЙ НАКАЗ

Первое в жизни большое горе, которое мне пришлось пережить с глубоким чувством душевной боли - смерть отца. До последних дней отец скрывал свои тяжёлые недуги. Подтянутый, аккуратно одетый, он всегда был в хорошем настроении. У отца были тёмные волосы, красивые чапаевские усы, да и всей внешностью он походил на Чапаева, чем особенно привлекал мальчишек.

Отец почти никогда не рассказывал о себе. Чисто случайно я узнал, что он неплохо играл на пианино, в совершенстве владел немецким языком. Из его немногих рассказов я узнал, что тяжело раненым в голову – пуля прошла через одну щёку и вышла в другую - он был взят в плен и шесть долгих тяжёлых лет провёл в Германии (освобождён в 1920 г.). В марте 1941 г., тяжелобольной - сказалось старое ранение - умирал Георгиевский кавалер, участник первой мировой войны, мой отец Родионов Николай Петрович.

Подозвав брата и меня к постели и попросив выйти маму, отец сказал: "Сынки, скоро меня не будет. Вы не маленькие уже (брату шёл тогда семнадцатый год, а мне - пятнадцатый) - помогайте матери, заботьтесь о младших сестрах и братишке. И ещё я вам скажу: недоброе предчувствие у меня - скоро, наверное, война будет. Вам придётся участвовать в ней. Крепко любите свою Родину".
Не мог я тогда принять всерьёз его слова и поверить в то, что и мне придется воевать.

Отец был прав. Спустя неполных три месяца тяжёлое испытание пришло на долю всего нашего народа. Всю свою короткую жизнь отец был настоящим рабочим - интеллигентом. После смерти отца нас у матери осталось шесть человек. Голод и холод будто только и ждали этого проклятого дня 22 июня 1941 года. Вскоре после начала войны смерть вырвала из нашей семьи самое слабое существо - братишку Вову, которому ещё не исполнилось и года.
 
Старший брат, окончив артиллерийское военное училище, в 1943 году был направлен на фронт под Ленинград. Всё складывалось так, как говорил отец. Люди нашего поколения знают, сколько тогда молодежи обивало пороги военкоматов, чтобы быстрей попасть на фронт. "Придёт время, - обычно отвечали, - вызовем".
 
В один из дней июля 1943 года ко мне зашёл друг по ремесленному училищу Николай Трусов. Одет был он необычно по тому времени: на нём был новый шерстяной пиджак. Скажу откровенно, мне к тому времени не приходилось ещё иметь таких дорогих вещей. Как-то смущённо Николай снял пиджак и набросил его мне на плечи: "Носи, Витя, я завтра уезжаю в танковую школу в город Киров". Для меня это было так неожиданно, ведь мы с ним были ровесники-одногодки.
В последние дни войны танк Т -34, в составе экипажа которого воевал Николай Трусов на территории Германии, был подбит. Я хорошо знал характер Николая, он не мог позволить торжествовать фашистским гадам. В горящем танке, раненый, он собрал последние силы и произвел последний выстрел из орудия по тому фашистскому танку, который поджег их. Горели совсем недалеко друг от друга два танка - фашистский "Тигр" и наш Т-34. Выбраться из горящего танка ему помогли товарищи, но спасти Николая уже не удалось. Так оборвалась жизнь моего восемнадцатилетнего друга Николая Трусова.
 
Военкомат, в котором я состоял на учёте, находился на улице Маяковского. Туда-то на следующий день я и направился. "Мой друг, с которым мы с одного года, уехал в танковую школу. Почему меня не посылаете?" - заявил я. "Родионов Анатолий - не твой брат, в прошлом году призывался?" - переспросил капитан.  "Для того, чтобы попасть в военное училище, брат в нерабочее время помогал оформлять разные бумаги в военкомате. Дайте ему 100 повесток, пусть разнесёт в течение 4-х часов, тогда посмотрим, что с ним делать", - сказал он своему помощнику.

Если бы знала тогда мама, для чего она так усердно помогала мне разносить эти повестки! Ведь мой ускоренный уход в армию добавил ей - и без того много горя и тяжести выпало на её долю - ещё переживаний и обо мне. Спустя много лет сестра мне рассказала, как каждую ночь мама молилась перед иконой, просила бога оставить меня ЖИВЫМ. До последнего дня жизни она верила в то, что только благодаря этой ЧУДОТВОРНОЙ иконе мы с братом остались живыми.

В назначенное время, собрав корешки повесток от мамы и знакомых пацанов по двору, которые тоже помогали мне разносить повестки, я прибыл в военкомат. "Ну, что ж, ты заслуживаешь уважения, - сказал уже знакомый капитан, - в танковую школу послать я тебя уже не могу, набор туда окончен. Я пошлю тебя в такую школу, в которой готовят военных специалистов для любого рода войск. Можешь быть танкистом, моряком, лётчиком и ещё тем, кем мы и сами не знаем". После чего он стал оформлять направление: "Команда в составе 1-го человека Родионова Виктора Николаевича направляется в Горьковскую военную школу радиоспециалистов". Заполнив еще несколько других необходимых документов, он вложил всё в большой конверт с адресом, заклеил, проштамповал печатью и дал пакет мне в руки."Счастливого пути тебе, курсант Родионов," - пожав мне руку, сказал военком.
 
ФРОНТУ НУЖНЫ ВОЕННЫЕ СПЕЦИАЛИСТЫ

Горьковская военная школа радиоспециалистов, в которую я был направлен в 1943 году для учёбы, находилась в двух зданиях Кремля. Основной корпус школы размещался в доме, где сейчас находится областное Законодательное собрание. Начальником школы в те годы был полковник Селезнёв. Встречаться мне лично с ним не приходилось, но по тем сведениям, которые ходили среди командиров, курсантов школы и преподавателей, это был талантливый военный педагог и организатор. В памяти у меня остались его могучая фигура и доброе лицо. В тот день, когда нас отправляли на фронт, он поговорил с каждым из нас. Запомнились мне его слова: "Рановато приходится посылать вас воевать, но в войсках вы очень нужны".
 
Радисты Горьковской военной школы были во всех родах войск, на всех фронтах, в партизанских отрядах и на выполнении многих других специальных заданий. Горьковские радисты отличались особым почерком в работе. Держать радиосвязь в боевой обстановке с выпускниками нашей школы было легко и приятно, особенно в радиотелеграфном режиме. На всю жизнь осталась у меня добрая память об этой великолепной школе - кузнице военных радистов. Сколько было изучено разных типов радиостанций, включая немецкие и американские! И знали мы их, как говорится, назубок . Курс боевой, специальной и политической подготовки был исключительно высоким.

В составе группы выпускников школы в апреле 1944 года я был направлен на 1-й Белорусский фронт в Первую Польскую армию, первую танковую бригаду им. Героев Вестерплятте.
В годы войны Войско Польское получило от Советского Союза много военной техники: около 700 тысяч винтовок и автоматов, 15 тысяч пулемётов, 3,5 тысячи орудий, около тысячи танков, 1,2 тысячи самолётов, много тысяч автомашин, большое количество горючего, продовольствия и другого имущества. Самым ценным вкладом в создание польских вооружённых сил были отличные, закалённые в боях и прекрасно обученные советские военные специалисты. В рядах народного Войска Польского служили 18996 специалистов и офицеров, откомандированных из Советской Армии.
 
Первая польская танковая бригада тогда формировалась в  районе города Луцка (местечко Киверцы). По прибытии в часть я получил удостоверение и военную форму капрала Войска Польского.
Боевой путь, начатый в Белоруссии, прошедший через Польшу и Германию, закончился участием во взятии Берлина и остался самым впечатляющим моментом.
Сколько советских людей, нашего солдатского брата участвовало в минувшей войне 1941-1945 гг. - десять или пятнадцать миллионов! И столько же могло быть написано книг, непохожих одна на другую, которые могли бы рассказать много интересного о судьбах людей и событиях минувшей войны ...

Суровая пора войны не по возрасту возложила на нас ответственность за спасение Родины и освобождение человечества от ига фашизма. Я видел звериный облик фашизма. Мне довелось участвовать при освобождении двух лагерей смерти. Я видел страдания и смерть близких друзей, сотни разрушенных городов и деревень - и всё это заключено в одном слове "ВОЙНА".

Современные претенденты на мировое господство в лице американских империалистов ничем не отличаются от тех фашистских извергов, с которыми приходилось встречаться. Они ненавидят нас, они готовы с ещё большей жестокостью расправиться с нами. Об этом не надо забывать.

БОЕВАЯ МОЛОДОСТЬ

Случая этого, о котором я хочу рассказать, наверное, могло бы и не быть, будь МЫ чуть постарше. На войне всякое бывало. Мне приходилось выполнять задания с разведчиками в качестве радиста (большей частью - на боевой машине). Но были случаи просто нелепые и смешные. При всей сложности фронтовой обстановки и строгости военных порядков, мы порой забывались и становились мальчишками.
Так было и в тот раз. Полк наш после выполнения боевой задачи овладел населенным пунктом, вроде бы "Кляйн 3абин" называли. использовав естественные укрытия для боевых машин, мы расположились на окраине. Экипажи подготовились к выполнению новых боевых задач. Впереди, метрах в ста, находились польские пехотинцы. Они отрыли себе индивидуальные ячейки и так же, как и мы, ждали дальнейшей команды.
 
На простиравшейся впереди местности не было видно ни военных, ни гражданских объектов, ни людей, ни животных. Местность была перерезана уходящим чуть левее с подъёмом шоссе, которое поднималось вверх и исчезало за вершиной. Можно было лишь предполагать, что немцы находятся где-то там, за перевалом.
Какая перед нами будет поставлена задача, и почему стоим, нам не было известно.  Может, ждали тылы, чтобы восполнить боеприпасы и горючее, а, может, чего-то другого. Нашему брату не всегда обо всём докладывали. Так, без изменения обстановки, время протянулось до полудня, а прибыли мы в этот район рано утром. Такая спокойная обстановка располагала всегда заняться бытовыми вопросами. Когда мы прибыли в свою часть, первое, что я услышал от одного старшего офицера, было: "Из какого вас лагеря привезли, таких танкистов?" Шутка шуткой, но вид у многих из нас был - доходной. "Пополнение кормить без ограничений", - издал приказ командир полка. Спустя месяц мы буквально не узнавали друг друга - так изменилась внешность от хорошего питания. Тогда же присвоили мне солдаты в шутку звание "полковник".
 
Когда мы освободили столицу Польши Варшаву, в городе осталось много продовольственных складов после немцев. В числе первых я проник на один такой склад. Меня поразило большое количество всевозможных продуктов: сотни мешков сахара, муки, груды разных консервов, но мне захотелось тогда поесть печенья или пряников. После долгих безрезультатных поисков я увидел совершенно в стороне, как будто специально для меня поставленный, ящик с пачками печенья. Сейчас тоже так упаковывают печенье - по 10 штук в пачке. Положив в карманы несколько пачек, я ушёл со склада и принялся поедать печенье. Съел одну пачку, затем - другую. Печенье немного горчило, но я решил, что это от шоколада или других добавок. Вытащив третью пачку, я стал разглядывать, что изображено на этикетках. Все стороны упаковки печенья были расписаны текстами на немецком языке, и вдруг я увидел картинку с изображением мышки, лежащей вверх лапками. Тут мне сразу же стало понятно назначение этого печенья.
В желудке у меня находилось уже 20 печений! Попытки принудительным порядком вызволить их оттуда результатов не дали. В голове появились неприятные мысли. К полковому врачу капитану Раку я не пошёл, зная, что в профилактических и пропагандистских целях он отметил бы это в приказе по полку, что надолго вызвало бы едкие насмешки среди друзей-однополчан.

Пришёл и лёг на своё любимое место в машине, сам думаю - вот-вот начнёт действовать яд и появятся боли. Ждал, ждал и не заметил, как заснул. Проснулся спустя часов семь, мы уже были в дороге на марше. Вспомнил про печенье - никаких признаков отравления. Яд совершенно на мой желудок не подействовал. Всё было как после обычного ужина. Желудок оказался у меня, можно сказать, просто железным.
 
Я отступил немного от основной темы рассказа. Я, как все, привёл себя и материальную часть в боевую готовность и пошёл навестить своих друзей Юрия Домогатского и Володю Кузнецова, поделился с друзьями своей мыслью.
Мы стоим здесь уже более шести часов. Там, впереди, за перевалом, никаких немцев нет. Они наслушались рёва моторов наших танков и удрали так далеко, что не скоро их догоним. Затем я обрисовал им воображаемую мной картину наличия большого количества трофеев там, недалеко за горкой, и предложил съездить туда на мотоциклах.
 
Юрка всегда был самостоятельный парень и так легко на необдуманные поступки не шёл. Другое дело - Володя Кузнецов, тот без раздумий принял моё предложение. Хуже получится, дополнил я, если казаки-кавалеристы первыми пойдут вперёд; тогда все трофеи - "тю-тю" и мы останемся ни с чем.
После недолгой подготовки мы сели на мотоциклы и через кустарники, чтобы не привлекать внимание однополчан, выехали на шоссе. На всяких случай, кроме имеющихся у нас пистолетов, взяли с собой по автомату. Первой неожиданностью для нас было то, что лежащие недалеко от шоссе в ячейках пехотинцы стали нас останавливать. Мы самоуверенно продолжали ехать, не обращая внимания на их сигналы. Пехотинцы, наверное, приняли нас за разведчиков-танкистов - поехали, мол, смотреть местность перед дальнейшим продвижением.
 
Чем ближе мы приближались к вершине, тем всё сильнее охватывало нас волнение. Мы сбавили скорость и медленно въехали на самый гребешок, с которого в обе стороны начинался спуск. Спуск в сторону, где должен находиться противник, тянулся тоже около двух километров. Видимость в бинокль была отличная. В двух километрах от нас, справа, вплотную к шоссе, стояло с десяток сельских домиков или, как немцы называют, "фольварков". С левой стороны, напротив домов, через шоссе была поляна метров триста в длину и сто в ширину, а за ней начинался лес. А самое любопытное и важное для нас - напротив домов на шоссе стояла колонна немецких военных автомашин, которая скрывалась за последними домами на повороте шоссе.
 
Некоторое время мы внимательно наблюдали за местностью и , не обнаружив ничего живого, сели на мотоциклы и стали спускаться вниз к этой деревушке. Спускались с выключенными двигателями, чтобы лучше услышать, если появится что-либо неожиданное. "Ну, что я вам говорил?" - осмелев, начал я разговор, когда мы подъехали к первым машинам. Брошена целая колонна автомашин с ценнейшими трофеями и - ни единого фрица.

Машины, как всегда, были выстроены с известной немецкой аккуратностью, а у стоящего за поворотом трактора не был выключен двигатель. В машинах, действительно, было много ценных трофеев, в основном, личное офицерское имущество в чемоданах. В нескольких летучках (складах) находились продукты и вина. Нашему восторгу не было предела. Вытащили ковёр и обставили его всякими яствами. Всё складывалось наилучшим образом и даже лучше, чем я предвидел, и, естественно, я был на высоте положения.
 
Сколько мы так сидели - время не засекали, вдруг Володька сильно изменился в лице. Он сидел боком к поляне, а мы с Юркой к ней спинами. За поляной, как я уже говорил, простирался лес; меня ужаснуло, что я там увидел. Правду говорят, что у страха глаза велики. Мне показалось, что не менее тысячи немцев вышло из леса. Мигом мы все трое очутились в кювете.
Три автомата с круглыми дисками и три пистолета были у нас. У большинства приближающихся к нам немцев на шеях и плечах висели тоже автоматы. Ситуация сложилась как-то внезапно. Будучи инициатором этой экспедиции, я чувствовал себя основным виновником создавшегося положения. Выскочив из укрытия, каким-то не своим голосом я заорал: "Хенде хох!". На какое-то мгновение немцы замерли, затем стоявший впереди офицер с высокой фуражкой поднял руки. Вслед за ним руки стали поднимать и другие. Все вышедшие из леса немцы уже стояли с поднятыми руками. "Офицер комен зихир", - прокричал Юра. Офицер направился к нам. По-воински мы поприветствовали друг друга и пожали руки. Офицер представился: майор Кюнг, командир армейского штабного батальона. Юрий Домогатский шепнул мне: "Немедленно надо обезоружить их".

Здесь получилась небольшая заминка. Майор говорил по-немецки. Те немногие знания немецкого языка, что мы вынесли из школы, были совершенно непригодны к таким переговорам. Из фронтовой "школы" немецкого языка мы освоили слов по 100-150. Немецкий майор определил, вероятно, по форме, что мы танкисты Польской армии и на довольно приличном польском языке предложил продолжать переговоры: "Бенчемы размувлять по-польску". Польский язык я тогда знал не лучше, чем сейчас арабский.Майор улыбнулся, поняв, что польская форма не отвечает нашей национальности. Тем не менее, переговоры по "капитуляции" продолжились успешно.

Мы смогли объяснить, куда складывать оружие. Автоматов было около пятидесяти, остальные были карабины. Гранаты сложили в ящик, взятый в одной из машин. Свое личное оружие - великолепный миниатюрный пистолет - майор сдал Юрию Домогатскому. Немцы сидели недалеко от нас и наблюдали, как мы заканчивали переговоры с их майором. Было их, естественно, не тысяча человек, как мне показалось вначале, а всего 76. Мы заверили майора, что все будут живы и здоровы. Там, в нашем тылу, - мы показали в сторону, откуда приехали, - уже формируется колонна. Правда, никто из нас троих не видел этой колонны, сказано это было для убедительности, что они, якобы, не первые сдались в плен на этом участке. Затем мы организовали выдачу продовольственного пайка на три дня из их же склада; построив группу в колонну по два и смастерив самодельный белый флаг, мы объяснили им, как двигаться.

В последний момент майор попросил меня письменно удостоверить, что они сдались в плен добровольно. Из полевой сумки немецкий майор достал чистый лист бумаги, и я написал: "Немецкий батальон в составе 76 человек во главе с командиром батальона майором Кюнгом добровольно сдались в плен, сдав одновременно 34 исправных машины и один трактор". И подписал: "полковник Родионов". Звание у меня, конечно, было не полковник, а всего-навсего капрал, "полковником" в шутку прозвали друзья. Сам командир полка полковник Цурочкин называл меня не иначе, как "полковник".Колонна тронулась в направлении передовой линии наших частей, мы остались около немецких машин продолжать прерванный пир.
 
Какое удивление вызвало появление немецкой колонны с таким письменным предписанием у пехотинцев переднего края! Откуда, недоумевали там, в тылу у немцев появился какой-то полковник Родионов? Только после того, как бумага попала в руки наших однополчан-танкистов, а именно - к заместителю командира полка по технической части подполковнику (забыл его фамилию), весело посмеялись. Бумагу эту подполковник принёс к командиру полка. "Вы знаете, что наш "полковник" со своей компанией Кузнецовым и Домогатским пленяет "немецкие части?" Вот первое их сопроводительное письмо," - он протянул ту самую бумагу, которую я написал немецкому майору. "Чем всё это закончится, неизвестно, - продолжал он, - они находятся всё ещё там". Всё это рассказал мне после писарь Серёжка. Полковник не мог скрыть улыбки, но, в то же время, разгневался и приказал немедленно доставить нас к нему.
 
А мы в это время заканчивали операцию. Халатность наша заключалась ещё и в том, что не все немцы сдались из этого батальона в плен и, возможно, они сидели в этом лесочке, а может, ушли вглубь дальше. Вдруг со стороны нашей передовой линии послышались выстрелы. Мы увидели, что по всему склону растянутой цепью движутся польские пехотинцы. Дело вновь приняло серьёзный оборот. Ведь они не знали, кто находится около. немецкой колонны машин, для них издалека мы могли сойти за немцев.
 
Мы спрятались в кустах (в кювете недалеко от машин) и стали ждать, когда подбегут польские пехотинцы к нам. Одновременно по шоссе двигалось три машины. Пехотинцы сообразили, что около колонны немцев нет, и перестали стрелять, ведь ненароком можно было поджечь колонну, а у них тоже была цель покопаться в трофеях. Вот уже и голоса их мы слышим. Самые резвые оторвались от основной массы метров на сто. Пехотинцы подбегали к первым машинам и принимались за то же самое, что делали и мы чуть ранее, а три машины подъехали к центру, прямо туда, где мы лежали в кустах. В машинах были сапёры нашего полка, и с ними - тот самый подполковник помпотех.
 
Как будто освободили нас из плена - такое было у нас состояние. Но радоваться пришлось недолго. Подполковник строго приказал нам садиться в машину и немедленно явиться к командиру полка. "Он вас и "награждать" будет за эту операцию. Вы, - говорит подполковник, - знаете, чем". Командир полка незадолго до этого был ранен в ногу и ходил, опираясь на красиво выделанную с сучками палку. Намёк на "награждение" этой самой палкой мы поняли.
Я ответил, что мы сами доберёмся своим транспортом, и в его машину садиться не стали. К тому же, подполковник, узнав из нашей бумаги, что здесь 34 исправных машины, получил задание выбрать из этой колонны несколько самых подходящих машин для нужд нашего полка и штаба армии. Вскоре вся строгость с его лица спала, и обращаться с нами он стал, как обычно. Мы с большим усердием помогали выбирать машины. По возрасту, мы для него были пацанами, и в душе он понимал причину нашего поступка. "Сам, - сказал он, - "полковник", выкручивайся перед командиром полка за эту затею".

Закончилось в итоге всё это тем, что мы все трое были дисциплинарно наказаны. В то время в Польской армии существовал такой вид наказания: провинившегося солдата с вещевым мешком, наполненным песком, по команде "смирно, карабин на плечо" ставили около штаба полка или около кухни, то есть в местах наибольшего скопления людей. В зависимости от проступка определяли количество часов, которое так нужно было выстоять. Карабин давался заряженным. Морально и физически меня лично такое наказание совершенно не угнетало. Начальник штаба полка майор Лисин определил меру наказания всем троим одинаковую - по три часа. Это была высшая мера.
 
Поставили нас рано утром, в один из мартовских дней 1945 года, во время нахождения полка на трёхдневном отдыхе, около штаба полка. Весь личный состав полка первого эшелона собрался на этом месте. А местечко это было в редком лесочке, где имелось несколько жилых строений. В одном из домов разместился штаб полка. В полку нас хорошо знали. Проходя мимо, все подтрунивали и смеялись над нами. Позубоскалить в таких случаях всегда любители находятся.

А до конца наказание мы так и не отбыли. На втором часу после первого десятиминутного перерыва (положено было после каждого часа делать перекур) над нашим лесочком появился "Мессершмит". Лётчика хорошо было видно, когда самолёт наклонялся набок. Он что-то высматривал. Впечатление было такое, как будто он заблудился и не может определить, где свои, где чужие. Вот тут-то мы и проявили вновь свою "находчивость". Мы открыли такую пальбу по самолёту из карабинов, что весь штаб переполошился. "Гоните их отсюда, - закричал начальник штаба, - чтобы я больше не видел тут этих архаровцев. Не хватало, чтобы из-за них нас бомбить начали". Мы бросили мешки и быстро подались на свои места.

Вот так закончилась эта история. В большинстве других случаев свой долг мы исполняли как положено и внесли частицу своего солдатского труда в Великую Победу мая 1945 года.

НЕПРОСТИТЕЛЬНАЯ ОПЛОШНОСТЬ

К началу 1945 года наше превосходство над врагом чувствовалось во всём. Вера в правое дело, могущество наших вооружённых сил породила небывалый моральный подъём, стойкость и верность каждого солдата и всей Советской Армии в целом.
Полностью отошла тяжёлая пора отступлений наших войск, да и в оборону вставали редко. Слово "немцы" даже в сложной обстановке уже не произносилось со страхом, как это порой было в начале войны. "Вперёд, на полный разгром врага!" - основной клич на фронтах. Наступали днём и ночью. В любую погоду, в любое время года.

А враг был ещё силён. Крупные фашистские соединения, эсэсовские дивизии (фанатизм солдат и офицеров которых сохранялся до самых последний дней войны) упорно сопротивлялись. В те весенние дни 1945 года, в обстановке нашего абсолютного превосходства над врагом, нельзя было допускать излишней самоуверенности и самоуспокоенности. К сожалению, порой элементы такой небольшой беспечности наблюдались в тот период войны.

Случай, о котором я хочу рассказать, связан именно с такими причинами. Немцы, как мне кажется, иногда использовали моменты нашей расхлябанности и коварно наказывали нас за это. Участок фронта, где мы тогда находились, нельзя было назвать трудным. Если всё перебрать в памяти, можно вспомнить и посложнее. Немцы вели периодический обстрел из миномётов и другого стрелкового оружия. У противника явно чувствовалась нехватка артиллерийских средств. Мы потихоньку продвигались, можно сказать, ползли, в составе трех самоходных установок СУ-85 с группой автоматчиков и сапёров в направлении небольшого населённого пункта. Названия его я, к сожалению, не помню. Мне запомнилось, что деревушка не была типично немецкой, а больше походила на нашу, русскую. Многие дома были бревенчатые и покрыты не черепицей, а железом и тёсом. Все дома близко примыкали к шоссе. Сзади дворов и хозяйственных построек тянулась полоса приусадебных участков, которые на расстоянии метров в пятьсот переходили в сплошной лес.
 
Овладев населённым пунктом, мы въехали в один из дворов. Дело подходило к полудню, и мы намеревались расположиться здесь на ночлег. От командования по радио получили приказ - находиться на указанном рубеже, то есть в этом населённом пункте. Сообщал ось также, что сбор полка намечается в нашей деревне. Весь наш гарнизон насчитывал в тот момент не больше, наверное, ста человек. Расположившись по дворам, мы оказались разделёнными на небольшие группки. Где кто находился, мы толком не знали. В нашем дворе вместе с экипажем разместилось ещё человек семь. Вот в таком составе гарнизон деревни стал ждать подхода основного состава полка. Мы доложили, что всё спокойно, подтвердили координаты нашего местоположения. Сообщили также, что мимо деревни проследовало в пешем порядке и на машинах порядочно нашей пехоты. Всё, как должно быть.
 
Пехотинцы, пройдя мимо деревни, в нескольких сотнях метров от нас закрепились, как бы поставив точку на достигнутом в этот день. Сбор рот батарей полка намечался на утро следующего дня. До утра мы оставались самостоятельным подразделением во главе с командиром батареи капитаном Беляковым. Каждый сам знал, чем заняться в первую очередь и как закончить день. Приводить в порядок боевую технику было нелёгкое дело. Состояние машин было не блестящим, давным-давно были израсходованы гарантийные технические ресурсы. У одной из машин ствол орудия из-за повреждений был значительно укорочен и стреляла она не столько прицельно, сколько на испуг. Технические службы не всегда успевали заделать пробоины и другие повреждения. Поэтому профилактический осмотр и ремонт орудий силами экипажа в такие свободные часы занимал большую часть времени. Вот в это-то время и бывали несогласованными действия экипажей. Иногда такие профилактические работы, может, относительно на короткое время, делали машины небоеспособными.

Так случилось и на этот раз. У нас была полная уверенность, что немцы отступили далеко. Впереди укрепилась наша пехота. Необходимые меры предосторожности были приняты и нами - машины и орудия повёрнуты в сторону противника. И всё же в итоге всё обернулось неприятной историей. Можно сказать, из-за той самой излишней уверенности, что врага поблизости нет. Увлекшись своими делами, мы и не придали первоначально значения редким выстрелам из автоматов и винтовок, которые доносились со стороны поля.
 
Я лично счёл, что это обычное явление - все мы часто стреляли по пустяковым причинам. Однажды я просто от нечего делать стал стрелять по далеко стоящей и брошенной в поле немецкой повозке, даже не по ней самой, а по рядом валявшимся разным предметам. Вдруг из повозки выпрыгнул на землю какой-то солдат и стал так усердно грести руками и ногами по земле, что на животе преодолел расстояние метров в 150-200 почти моментально. Когда он, измождённый, подполз ко мне, я его невозмутимо спросил: "Ты чего это так сквозанул, да ещё таким способом?" - "Ложись! - кричит он, - там снайпер откуда-то стреляет!". Если бы я ему признался, что "снайпером" был я, нетрудно представить, что бы он высказал в мой адрес. Увидят иногда солдаты зайца в поле - поднимут такую стрельбу, что не при всякой боевой операции по противнику столько патронов расходовали!
 
Выстрелы становились всё более назойливыми и учащёнными. Если это заяц, не может же он столько времени вертеться на одном месте? Я пошёл к воротам, что выходили в поле, и что было сил заорал: "Немцы!" Весь "микрогарнизон" нашего отсека, схватив оружие, стал выбегать и ложиться в поле. А обстановка сложилась такая: почти на всей протяжённости деревни из леса выходили немцы и были уже от нас метрах в трёхстах. Шли они густой цепью. Расчёт их был прост: выждав момент, когда мы, успокоившись после взятия деревни, занялись бы своими делами, врасплох обрушиться на нас. Зная приблизительно наш численный состав, они решили жестоко расправиться с нами. Немецкая часть, напавшая на нас, была эсэсовской. Стреляли мы, в основном, по ближним фашистам, а их, гадов, как будто не уменьшалось. Из тёмного леса выбегали всё новые и новые фашисты. Расстояние между нами и немцами заметно сокращалось. Профилактическая работа, о которой я говорил, на данный момент закончилась тем, что наша самоходка сама двигаться не могла. Грозная машина оказалась повёрнутой задом к противнику, а у самоходок нет вращающейся башни, как у танка, и орудие оказалось в бездействии. К сожалению, нечто подобное было и на двух других машинах. Влипли, можно сказать, по уши.
Отдельные фашисты уже перебежали рубеж, где их за постройками стало не видно. А мы, к тому же, нечётко представляли, где находятся наши соседи - через два или три дома. Но, вспоминая этот случай, я сейчас могу твёрдо сказать: панике мы не поддались. Не то, чтобы попыток, даже мысли бежать не было. С одной стороны, удерживало то, что было бы злостным преступлением бросить боевые машины, с другой - уже выработалось в нашем характере презрение к фашистам. Ощущения большого страха не было.

А тем временем события складывались не в нашу пользу. Лавина фашистской эсэсовской части надвигалась всё ближе. После говорили, что многие из них были пьяными. Настораживало ещё то, что при всех своих возможностях фашисты стреляли неинтенсивно, как будто живыми хотели нас взять. Мы стреляли из укрытий одиночными выстрелами и наверняка. Наверное, свойственно всякому человеку в таких случаях надеяться на чудеса.

Чудо произошло. Где-то позади, метрах в трёхстах от нас чуть правее деревни, где был последний поворот шоссе, вдруг раздались резкие многократные пушечные выстрелы. Каждый солдат их свободно различал. Стреляли четыре мелкокалиберные зенитные пушки. Каждая обойма состояла из пяти снарядов (снаряды в обоймах заряжались в орудие). Раздавалось та-та ... та-та ... та-та ... от всех орудий. Каждое "та" - это взрыв снаряда в самой гуще фашистов. Точность попадания была очень высокой. Некоторое время мы смотрели на то, что творил ось В поле, буквально раскрыв рты.

Вдруг через эту канонаду послышался родной рев мотора. Завели одну самоходку.
Механик-водитель прекрасно понимал, что все мы оказались в тяжёлом положении, и машину вел вдоль деревни, отрезая немцев от нас. Нет тех слов, чтобы передать нашу радость. Можно сказать, "выкарабкались" чудом.
Почти одновременно раздалось громкое "Ура!" всего нашего "деревенского" гарнизона. Мы бросились вперёд. В первый и единственный раз за всё время войны я бежал в атаку как пехотинец. Артиллеристы стали переносить огонь ближе к лесу, беспокоясь, чтобы случайно не зацепить нас, а вскоре и вовсе прекратили огонь. Все оставшиеся живыми в поле фашисты как с ума посходили. В плен мы не брали никого. Сколько гадов валялось на этом поле, никто не считал, поговаривали, что более четырёхсот.
 
Мы ходили после на зенитную батарею. Просто по-солдатски благодарили этих замечательных находчивых зенитчиков. Надо отдать им должное. Двигаясь колонной по шоссе к "нашей" деревне, они увидели случившееся и сходу, молниеносно сориентировались в обстановке и решили весь исход боя. "Как это, братья-славяне, вы так неосторожно вляпались в это дело", - шутили они. Вот так, благодаря товарищескому содружеству, она, проклятая, костлявая, прошла ещё раз мимо. На следующий день, когда полк почти полностью был в сборе, почему-то никто не говорил о вчерашнем случае. Как будто прошел обычный трудовой фронтовой день.
 
НА ПОЛЬСКОЙ ЗЕМЛЕ

Польская 1-я танковая бригада им. Героев Вестерплятте , в которую я прибыл для прохождения военной службы весной 1944 года, формировалась в районе города Луцк, местечко Киверцы. Фронт находился где-то недалеко. Звуки артиллерийских перестрелок доносились до нас, особенно ночью. Были видны огненные вспышки и пожары. Какое-то время мы не участвовали в боевых действиях. Жили в землянках и палатках в лесу. Но вскоре командование полка решило, что такое безделье не на пользу, и нас периодически стали вывозить отдельными подразделениями на машинах на передовую линию. Как мы говорили, "понюхать пороху". Все было продумано правильно: до начала боевых действий нам надо было попривыкнуть к фронтовой обстановке. Фронт приближался к пограничной реке Буг. Стало чувствоваться, что приближается и наша пора по- настоящему начать участвовать в боевых действиях.
 
Тогда уже полностью была сформирована 1-я Польская армия, в состав которой входила наша 1-я Польская танковая бригада. В состав 1-й Польской армии также входила  Польская дивизия им. Костюшко, которая уже самостоятельно участвовала в боях на Белорусской земле. И, как положено по штату, было сформировано много других воинских частей. Мы знали, что впереди у нас водная преграда - река Буг, а на той стороне уже польская земля. Для Польской армии это было особое событие - это их Родина. У большинства солдат родственники были за Бугом. С 1939 года страна была оккупирована и находилась под игом фашизма.
 
И вот наступил этот час. Во всех полках нашей бригады была объявлена боевая тревога. Наш полк в ночное время в количестве 21-й боевой машины вытянулся на шоссе, которое вело к тому месту, где намечалось форсирование Буга. Я хорошо помню этот торжественный момент.
К нам прибыло всё правительство Польской Народной Республики : они шли вдоль колонны и тепло напутствовали нас. Мне особенно запомнилась тогда известная советская писательница Ванда Василевская, ставшая членом Польского правительства. Её объятия и пожелания были особенно искренние. Президент Польши Берут тепло пожимал нам руки. Были и представители Советского правительства.
Советские воины первыми форсировали Буг. Захватили небольшой плацдарм и наладили переправу. Наша колонна в быстром темпе переправилась на польский берег и взяла направление на город Люблин. Это был первый польский город, который надо было освобождать. С какой радостью и торжеством встречало нас польское население - море цветов, всевозможное угощение, а главное - теплые объятия!

А война продолжалась. Радостные встречи вскоре сменились на жуткие картины ужасов, сотворенных фашистскими изуверами. Недалеко от Люблина мы освободили созданный фашистами лагерь смерти "Майданек". До сих пор, вспоминая этот "завод" по уничтожению людей, я вновь мучительно больно переживаю всё увиденное там.

Все, кто прочтет эти строки, знайте и запомните : мы спасли мир. Если бы не победа Советского Союза, Советской армии, никого бы из вас в живых на свете не было. У фашистов был чёткий план уничтожения русского народа. Я видел газовые камеры, в которые в разное время были загнаны десятки тысяч советских людей и людей из других стран. В страшных муках погибали от газа люди молодые, пожилые и дети. Затем трупы сжигались в печах крематория. Я видел громадные тюки женских волос, рассортированных по цвету: из них делались матрацы для фашистских солдат. Представьте себе, сколько надо убить людей, чтоб набить один матрац, а им нужны были сотни тысяч. Я видел горы обуви с убитых людей, среди них множество очень маленьких детских туфелек. Я поднял самодельную куколку и подумал: какая-то девочка качала её и приговаривала: "Скоро нас немцы отпустят, и мы поедем домой". Нет, изверги человечества не отпустили их. Они были уничтожены как сотни тысяч других людей, а их пеплом фашисты удобряли свои сады и огороды.

Сотни подобных лагерей по уничтожению людей работали на полную мощность. А если бы фашисты победили? У них были планы усовершенствовать способы уничтожения людей. Мне довелось участвовать в освобождении ещё одного женского лагеря смерти в Германии. Забыл его название. Танковый прорыв был настолько стремителен, что многие фашисты, а среди них и персонал лагеря, не успели удрать. Бараки с людьми, подготовленные к уничтожению, они не смогли взорвать или поджечь. Мы танками вырывали тяжелые двери бараков, а оттуда выбегали живые скелеты.
 
Невозможно подробно описывать всё, что я там видел. Там людей убивали голодом и изнурительным трудом. В планах гитлеровских извергов намечалось для более простого и эффективного способа уничтожения, в основном, русских, использовать искусственное создание голода в больших районах нашей страны. Представьте себе, как выглядело бы это в нашем городе: полностью прекратилась бы поставка продовольствия, городские запасы были бы съедены в течение месяца. А далее - голод. Первыми погибли бы самые беззащитные. Кто попытался бы вырваться из этого кольца, расстреливались бы без предупреждения. Вот таким бы образом они уничтожили всех жителей города.

ВСТРЕЧА С МАРШАЛОМ СОВЕТСКОГО СОЮЗА РОКОССОВСКИМ К.К.

Большая часть солдат во время пребывания на фронтах не раз встречалась с разными генералами. Я, например, генерала Поплавского, командующего 1-й Польской армии, не раз видел в расположении нашего полка. А когда наступали на Варшаву, он находился на нашей боевой машине. А вот встречаться с маршалом Советского Союза Рокоссовским К.К. посчастливилось, наверное, из нашего полку мне одному. Правда, на небольшом расстоянии некоторые видели его, когда он шёл по окопу к наблюдательному пункту. А было это так. Четыре боевых машины нашего полка осенью 1944 года были приданы для поддержки боевых действий б-го Польского пехотного полка. Где этот район находился и как назывался, я не знал. Нашему брату не всегда докладывали, где мы находимся, и лишь случайно где-то увидишь на столбике название населённого пункта, тут начинаешь соображать. По какому-то предположению это место было недалеко от реки Вислы.
Мне очень хорошо запомнилось: вся территория на глубину может быть полкилометра в сторону немецких окопов была завалена спаренными железнодорожными колёсами. Командир нашей группы майор Удовик как-то сказал: "Чего нас сюда прислали? Машины запутаются в этих колёсных лабиринтах, и без потерь не обойдёмся". Но приказ есть приказ.

Сидим в надёжном укрытии подвала пятиэтажного здания. Сам дом во многих местах был пробит артиллерийскими снарядами, и каждый день появлялись новые пробоины. А нам хоть бы хны. Там, наверху, часто громыхает, а у нас - тишь и благодать!
На этом участке фронта как-то стихийно, само собой, сложилось негласное соглашение: в 11 часов дня прекращали стрельбу из минометов и орудий, и мы, и немцы. Такое затишье длилось около часа. Такой "распорядок" устраивал всех. Можно было сходить по нужде, пообедать, решить многие бытовые вопросы. К сожалению, этот "распорядок" нарушали снайперы. Питались мы дня 4-5 сухим пайком из неприкосновенного запаса (НЗ).

А кругом - огороды: картошка, свекла, капуста, морковь - ну, все овощи для хорошего борща. Вот и решил я устроить сюрприз для своих товарищей . В этот самый час затишья, вооружившись лопаткой и вещмешком, вылез я из подвала и пошел в ближайший огород. Стал собирать нужный урожай - овощей для намечаемого приготовления борща. Увлекшись, я не заметил, как прошёл час затишья. Услышал громкий скрип, словно кто-то открывал старые ворота на проржавевших петлях. К тому времени я уже хорошо знал: это немецкий шестиствольный миномет (они сами называли его почему-то Ванюшей) дал залп. Расстояние от немецкой батареи до нас было не более километра. В таких случаях выпущенные мины летят сначала высоко в небо, а затем под углом падают в наш район. А значит, появляется несколько секунд, которые я с невероятной скоростью движения использовал, плюхнувшись в окоп, шедший в сторону переднего края. Так близко разрывы мин "Ванюши" я прочувствовал впервые. Считалось, что тот квадрат, куда попадали мины, для всех, кто находился вне укрытия, был явно смертельным, или быть мне тяжело раненным.
Я вылез из окопа не совсем в хорошем состоянии. Близкие взрывы сказались отрицательно. Мешок с овощами нашёл метрах в 15 от окопа, поднял его и пошёл в подвал, где находились мои товарищи.

Борща я никогда в жизни не варил. Вспомнил, как это делала мама. Развел в подвале костёр, повесил ведро с водой и запустил всё, что необходимо для борща. Смотрю, появился свекольный цвет. Перед концом варки запустил в это 15-литровое ведро четыре 800-граммовых банки американской свиной тушёнки. Опробовав, признал, что борщ вполне съедобный. Созвал всех наших танкистов: с котелками никто не расставался. Майору налил первому.

Скажу откровенно, это был чудеснейший человек. Я никогда не чувствовал, что он большой начальник. А был он заместителем командира полка по строевой части. Все тяготы он переносил наравне с нами. Так же, как и мы, валялся на соломе в этом подвале. Сделав несколько глотков, он сказал: "Полковник (это было моё прозвище), я сам хохол, но никогда в жизни не ел такого вкусного борща!" "Это мы долго горячего не ели, оттого он такой и ВКУСНЫЙ",- сказал я, а про себя подумал, что действительно приготовил отличный обед. Все ребята были очень довольны моим сюрпризом.
Майор Удовик вскоре в боях за Варшаву сгорел в танке. Это была тяжёлая утрата столь высоко уважаемого человека. Я несколько раз видел его во сне, так глубоко он запал в мою душу.

В том пятиэтажном доме, где мы "квартировали" в подвале, на чердаке находился наблюдательный пункт 6-го пехотного полка. Сюда частенько заглядывали старшие офицеры бригады и штаба армии. Я решил побывать там. По моему воинскому положению мне и носа не положено было совать туда. Но я поднялся на чердак.
В прорубленных в каменной стене бойницах были установлены три стереотрубы. Я подошел к средней. "Дай, посмотрю", - дотронувшись до офицера, наблюдавшего за немецкими позициями, сказал я. Оторвавшись от трубы, он так добродушно улыбнулся и сказал: "На, посмотри". Я увидел, что этот добродушный человек был в звании полковника, а тут - такая фамильярность в обращении со старшим чином! Я очень молодо, по-мальчишески выглядел тогда, да и было мне тогда 17 лет. Чумазый, в танкошлеме на голове, наверное, потому ко мне строго и не относились.
 
Внезапно раздался чей-то громкий голос: "Рокоссовский!" Я не успел спрятаться. Через несколько секунд вошел маршал Советского Союза Рокоссовский Константин Константинович. Я стоял около полковника. Все вытянулись по стойке смирно. На наблюдательном пункте было человек пять. Все по очереди представлялись - большие военные чины. Дошла очередь и до меня. "Капрал Родионов!" - выпалил я. Маршал подал руку, я усердно пожал, давая понять, что я танкист, крепкий. Рокоссовский улыбнулся, по-моему, что-то хотел сказать, но произнес растянуто: "Т-а-н-к-и-с-т". Он прильнул к той самой трубе и стал наблюдать. Я понял, что это самый подходящий момент закончить самовольный визит на наблюдательный пункт. Осталось в памяти: его красивый внешний вид, в кожаном пальто и высочайшая военная выправка. Я спустился в подвал и долго не решался рассказать товарищам об этом случае. Но вскоре все же рассказал, да, к тому же, немного прихвастнул, чтоб более эффектно было.

А в те далекие 1944-1945 гг. война продолжалась. Ещё предстояло участвовать в освобождении Варшавы, в тяжелых боях на Балтике при взятии городов Фридланд, Быгдощ и, особенно, Кольберг. Затем- бои на Берлинском направлении: города Грайфенберг, Франкфурт-на-Одере, Кюстрин и, конечно, Берлин, много-много других, забытых, населенных пунктов.

Хочу в напутствие сказать: "Все подвиги и величайшую победу совершил Советский народ и его армия благодаря тому, что страной управляли лучшие люди, талантливые полководцы, а организатором всех наших побед была Коммунистическая партия во главе с товарищем Сталиным И.В. И что бы сейчас ни говорили, сколько бы не клеветали на советский строй, это было по-настоящему самое лучшее, что могли создать лучшие умы человечества".

СНАРЯД УПАЛ РЯДОМ, ПОЛМЕТРА ОТ МЕНЯ,
И ПОЛЕТЕЛ ДАЛЬШЕ

Помнится мне, как проходили тяжёлые бои в районе реки Пилица. Мы прибыли на исходный рубеж днём. В этом районе у фашистов находилась военная школа по подготовке снайперов. Весь личный состав этой школы влился в оборонявшиеся немецкие части. Покоя от этих снайперов не было никакого. Много тогда погибло солдат, в основном, десантников на танках. Да и нам досталось порядком. В нашей группе, правда, погиб только один разведчик, который неосторожно вышел из укрытия и был поражён снайперской пулей.

Когда мы, поздно вечером, собирались немного отдохнуть после тяжелого дня, немцы открыли очень сильный и интенсивный минометный огонь по нашим позициям. Мины рвались в темноте в небольших промежутках между танками и самоходками. Темнота особо угнетала, взрывы казались более мощными, с громадным осветительным эффектом. Были и прямые попадания в машины, но, к счастью, все машины остались боеспособными. Пострадали опять-таки пехотинцы, которые прятались во временных индивидуальных, неглубоко вырытых ячейках.

Командир полка полковник Цурочкин в этот неприятный момент принял решение уйти с этих позиций и пристроиться к другой воинской части, которая находилась по соседству, на левом фланге. Немцы, услышав массовый гул танковых моторов, приняли это за начало нашего ночного наступления. Я только могу представить эту картину так: русские начали ночное наступление танками, кошмар. Такое невероятное для них событие подействовало на них панически, и они дрогнули, оставив передовую траншею. Этим воспользовались наши пехотинцы и быстренько переместились в немецкие, хорошо оборудованные окопы. Это событие значительно облегчило выполнение, в дальнейшем, боевой операции. А мы, перебравшись на новые позиции, продолжали выполнять свою боевую задачу.
 
Я расскажу, какой, можно сказать, невероятный случай произошел со мной. Наша командирская машина выполняла особую задачу. Находясь где-то в укрытиях, но с хорошим обзором всего поля боя, корректировала и управляла ходом выполнения боевого задания. Мы обнаруживали боевые точки противника и по радио наводили наши боевые машины на вражеские цели. Я был в восторге и очень доволен, когда боевая машина на расстоянии 300-400 метров от меня чётко выполняла команды. Можно сказать, подкрадывалась к вражеской огневой точке очень близко (на 100-200 метров) и с не видимой для врага позиции производила без промаха выстрел. Мне было видно всё происходящее, как в кино. Такие наши действия в дальнейшем значительно облегчали наше наступление.

Утром, отоспавшись, я спрыгнул с машины и метрах в трёх от неё сел на песок и с наслаждением стал греться на утреннем солнышке. Прошло совсем немного времени. Вдруг что-то непонятное и не поддающееся описанию произошло со мной. Непонятное ощущение словно отключило соображение на какой-то миг. И только повернув голову влево, я увидел неглубокую канавку длиной около метра на расстоянии полуметра от меня. Я рукой провел по канавке и понял : ведь это снаряд приземлился, а, точнее, задел поверхность песка и полетел дальше, куда, мне неизвестно.
Недалеко от меня находился командир машины старшина Ивченко. Он тоже прочувствовал что-то непонятное. Я вскочил, подбежал к люку механика и закричал: "Быстрей сдай назад! Нас обнаружили!" Надо было скатиться назад с этого холма, что он и сделал быстро. Понятно, что немецкие артиллеристы стреляли не по мне, а по танку, который с вечера мы плохо замаскировали кустами. Не обошлось и без шуток. Командир машины, смеясь, спрашивает меня: "Ты разглядел, какого он цвета? Нет, - говорю - не обратил внимания, но прочитал на нем надпись ПРИВЕТ РУССКИМ ТАНКИСТАМ! Но если бы он шарахнул, нас обоих не было бы на этом свете это уж точно", - сказал он ...
А почему снаряд не разорвался? Может быть, это была болванка, а может быть, лёгким рикошетом ушел от нас. Да, вообще-то, нередко бывали случаи, когда бомбы и снаряды не взрывались.

РАЗГОВОР С БЕРЛИНОМ ЧЕРЕЗ ЛИНИЮ ФРОНТА
ПО ТЕЛЕФОНУ

Ничего особенного, - кто-то скажет, а меня этот случай из фронтовой жизни удивил. Наш полк в составе крупного советского танкового соединения стремительно продвигался в направлении Берлина. Немцы, хоть порой и оказывали серьёзное сопротивление, но устоять перед такой мощной танковой лавиной были неспособны. Они избрали даже такую тактику: вроде бы собираются дать серьёзный бой, а в действительности - ловко уходили от удара, который неминуемо им был бы нанесён. Вопрос в тот период стал у них, как оторваться от нас и сдаться в плен американцам. Боялись они нашего пленения. Вспомнили, конечно, что натворили на нашей земле. За миллионы замученных и убитых советских людей, за тысячи уничтоженных городов и сел придётся нести ответственность. Вот и бежали они к "добрым" янкам.
 
Американцы не видели подобных ужасов, что пережил наш народ. Естественно, взаимоотношения американцев и немцев были иные, чем с нами. К тому же, все чётче стали проявляться их планы организации в ближайшем будущем нового похода на Советский Союз. Немцы должны быть верными союзниками.
Мне запомнился случай. Мы рано утром, без боя заняли какой-то уютный немецкий городок. Жители города не поняли, чьи это танки, а когда узнали, все попрятались в домах. Километрах в 40-50 от Берлина мы захватили железнодорожную станцию. Станция и вокзал были очень благоустроены. В здание вокзала почему-то никто не заходил, а я пошёл. Зашёл в кабинет начальника. Персонал, конечно, весь разбежался.
Слева от стола на стене висел большой индукторный старинный телефон в красивом деревянном футляре. Я покрутил ручку телефона и стал слушать. Немецкий мужской голос ответил: "Берлин" - ... и еще какая-то приставка. Наверное, как у нас Горький-Сортировочная. Я был удивлён тем, что телефон работает, как обычно, но разговор-то проходил через линию фронта. С немецким-то языком у меня было туго. Кое-как подбирая немецкие слова, я спросил: "Вы комендант?" "Да," - ответил утвердительно из Берлина мой собеседник. Я, долго не задумываясь, выкрикнул: "Гитлер капут!" Вспомнив из немецкого учебника 5-го класса, добавил: "Эс лебе геноссе Сталин! Да здравствует товарищ Сталин!". Из Берлина послышались раздраженные выкрики. Я подумал, наверное, там меня приняли или за какого-то пьяного солдата немецкого или за работника станции, тоже нетрезвого.
Только три слова я запомнил, они как-то складно прозвучали в ругани немецкого коменданта: "Фар флюкс сокрамен". Я так до сих пор не перевел их на русский язык.
 
В кабинет вошли два наших солдата. Одного я знал хорошо. Шилькраут его фамилия: "С кем это ты разговариваешь? С Берлином," - отвечаю. "Может, еще скажешь, с Гитлером, - подтрунил он. Нет, - говорю, - с комендантом пригородной станции Берлина". Шилькраут был польским евреем и очень хорошо понимал и говорил по-немецки. "На, - говорю я ему, - может, ты до Геббельса дозвонишься". И передал ему трубку. Сколько длился разговор у него с Берлином, не знаю, я вышел на улицу. Надо же такому быть: война, фронт, а я разговаривал через линию фронта с каким-то немецким армейским комендантом Берлина. Сейчас мы живем совсем в другое время, и уже не удивишь такими случаями никого. Тогда по полку прошел слух об этом телефонном разговоре. Дошло и до командира полка: "Ну-ка, расскажи, как ты с Берлином разговаривал? - Я почти ничего не понял, что говорили из Берлина, а вот Шилькраут может Вам подробней рассказать об этом".

И вскоре вновь разнеслась команда - по машинам! Загрохотали боевые машины и рванулись в сторону Берлина. "Мчались танки, ветер поднимая. Наступала грозная броня..."  - так пелось в довоенной песне.
Все ближе и ближе фашистское логово - Берлин. За десятки километров были видны зарево и дым над городом. Город безжалостно бомбили, особенно американская авиация. Надо же им было показать, что и они "пахали". Высадили десант многотысячный. Всем было ясно, мы бы обошлись и без них. Вот тут-то американцы и англичане, боясь, как бы не опоздать к триумфу и великой славе победы, начали тоже боевые действия против немцев. Да просчитались, можно сказать, опростоволосились сразу же на начальном этапе.

Немцы вломили им так, что президент Америки и премьер Англии обратились к Сталину, чтобы помог их спасти от полного разгрома. Советские войска вынуждены были прервать передышку, которая была очень необходима, и нанесли мощнейший удар, после чего американцам практически и воевать не пришлось.
Немцы крупными соединениями стали сдаваться к ним в плен, лишь бы не попасть к русским.

К тому периоду происходящих событий у нас в полку были значительные потери.
Восемь боевых машин были выведены из строя, из которых три сгорели, три подбиты и две вышли из строя по причине перерасходования их жизненных технических ресурсов, оставалась, как говорится, чертова дюжина. Тринадцать боевых машин были в строю. Я бы сказал, и эти оставшиеся были не в полной боевой форме. И вот в этот нелёгкий период полк получил девять тяжёлых машин АСУ -152. Внешнее отличие самоходок от танков - это то, что у танка башня с орудием поворачивается кругом, а у самоходок такой вращающейся башни нет, поворачиваться надо всем корпусом; преимущество самоходок - более мощная пушка, на то она и называется - артиллерийская самоходная установка. Скорость такая же, как у танка ИС. Как обычно, в бою они шли вместе с танками, и вот в таком мощном, обновленном составе мы должны были наступать на Берлин.

Вскоре боевая задача нам была изменена. Мы должны были наступать не в "лоб" на Берлин, а участвовать в окружении Берлина и всей его мощной военной группировки. Двадцать пятого апреля 1945 г. в районе города Потсдам операция была полностью завершена, Берлин был полностью окружен. Встретились два фронта: Первый Белорусский и Первый Украинский. А как приятно и радостно было услышать, что в приказе Верховного Главнокомандующего И.В.Сталина был отмечен и наш полк. Нам всем выдали письменные благодарности от тов. Сталина. У меня это была вторая, первая благодарность от Сталина - за Варшаву.

Затем началось сжимание кольца вокруг Берлина. Вскоре новый приказ по полку: "Вперед на реку Эльба". Там, где-то "копошились" американцы. Я помню, как начальник штаба полка майор Лисин на построении сказал: "Нам до победы осталось 60 км. Надо пройти этот оставшийся путь без потерь. Последний бой, он трудный самый ... " я помню этот период особенно ясно.
Наша танковая колонна двигалась по шоссе, по обе стороны которого невдалеке находился лес. На танках и самоходках для опознавания вдоль, посередине и также поперёк были намалеваны белой краской широкие полосы. Сверху с самолета был виден белый крест. На машинах было очень много штабных офицеров из штаба армии, а может, и рангом выше. Все прижимались к броне. Инстинкт самосохранения особенно почувствовался в это время. Это был последний бой. Всем хотелось остаться живыми. А по бокам-то от нас -сплошной лес. Пальнуть могли из любого места. По радио была объявлена остановка. Наша машина остановилась в колонне четвёртой. Мы находились в каком-то лесном населенном пункте. Близко от шоссе находились жилые строения. Все спрыгивают с машин и группами по 5-6 человек собираются невдалеке. Я пошёл к ближайшей группе. И вдруг - взрыв в самом центре группы. Фашист с чердака бросил гранату, а может из фауст-патрона выстрелил. Один убит - поручик Гопак - и четверо тяжело ранены. Это последние потери нашего полка. Пострадали наши боевые товарищи. Горько и прискорбно, что им выпала эта печальная доля быть жертвами последнего боя.

Затем наша колонна вышла на открытую местность. Здесь по нам был произведен последний артиллерийский налёт. К счастью, снаряды рвались в стороне метров 50-100 от нас. Стреляли, похоже, с закрытых позиций и не успели подкорректировать. Ответным огнём, нашим, всё прекратилось, и взрывов больше не было. Для меня этот случай остался загадочным, так как не выяснилось, кто же стрелял по нам. Поговаривали, что напутали американцы, но ведь это только солдатские домыслы.

ВСТРЕЧА С АМЕРИКАНЦАМИ

Откровенно скажу, с самой войны я ненавижу эту сбродную нацию. Сколько подлости совершили они в мире, с явно выраженными намерениями быть господами всего нашего земного человечества.

Встреча произошла как-то неожиданно. Кто-то закричал: "Американцы!" Действительно, навстречу нам двигалась автоколонна с американскими солдатами. Такое непонятное перемещение, мы - туда, а они - сюда, прояснилось немного позднее. По Ялтинскому соглашению СССР, США и Великобритании было принято решение, как будет поделена немецкая территория для оккупации Советским Союзом, Америкой, Англией и Францией. Вероятно, часть территории, занятой нами, должна была быть передана союзникам. Вот американцы поспешно двигались навстречу нам. Да и Берлин, занятый полностью нашими войсками, был поделен на четыре зоны: советская, американская, английская и французская.

Мне запомнился при встрече с американцами такой, можно сказать, подлый, провокационный эпизод. Американцы при встрече с нами стали бросать нам сигареты, шоколад, зажигалки и много других приманок. А мы, как обычно, по русской привычке, как в детстве, забавлялись, стали в "драку-собаку" хватать эти гостинцы со смехом и удовольствием. А они всё это незаметно засняли на кинопленку. Впоследствии выяснилось, что эти кадры их кинохроники они демонстрировали во многих странах, преподнося это с комментарием: смотрите, какие русские голодные.

Это мы-то голодные? Мы кормили в то время голодное немецкое население. Около наших кухонь всегда устанавливалась очередь пожилых немцев и детей. Мы сами отказывались от обедов, чтобы больше досталось детям и старикам. А у нас в то время было столько сухого продовольствия - хлеб, рыбные консервы, тушёнка, сало, которые никогда не переводились. Кстати, по слухам, дошедшим до нас, подобные провокации американцы устраивали и в других местах. А ведь это для нас, участников "драки-собаки", могло закончиться большими неприятностями. Ведь не секрет, в частях работали тогда особые отделы, которые строго регламентировали, что позволительно и непозволительно нам совершать.

Я упустил такой важный момент битвы и взятия Берлина. Наш полк от центра Берлина находился в 2-З-х километрах, но подпись на рейхстаге мы сделали. Я тоже расписался на стене этого мрачного здания. Этот тогда принятый ритуал проделали многие тысячи солдат и офицеров. На рейхстаге расписался маршал Советского Союза Жуков Г.К. и многие выдающиеся советские военачальники.
Слава Советской Армии тогда гремела на весь мир. Советская Армия тогда была самой сильной армией мира.