Посвящается моим друзья и коллегам по науке
«Наука должна быть самым возвышенным
воплощением Отечества, ибо из всех народов
первым всегда будет тот, кто опередит другие
в области мысли и умственной деятельности»
Луи Пастер
«Когда власть в руках черни - наука умирает»
Антуан Лоран Лавуазье
Советская власть 70 лет уничтожала науку,
а современной, воровской и компрадорской хватило
и 20, чтобы водрузить над ней крест, как
символ победы тьмы над разумом.
Автор
Владимир Шибнев
Бог огня на сабантуе науки
(Роман в манере литературного коллажа)
1
В тот непоздний вечер, получая задание от генерала Звездунова доставить из города Юрьева - Польского в Управление некоего Окаёмова, учителя немецкого языка, майор Авенир Сухожилов обратил внимание на ряд странных обстоятельств. Во-первых, для этого вовсе не нужен был майор, можно было обойтись и меньшим чином. Тот же лейтенант Голощёпов, которого ему придали в помощь, с каким-нибудь сержантом, справились бы не хуже. Во-вторых, почему тайно? И всё ради того, чтобы провинциальному учителю вручить паспорт гражданина франкистской Испании, заодно отобрав советское гражданство? Странно. Наконец, он не был в прямом подчинении генерала Звездунова. Более того, уже два дня находился в отпуске и собирался зайти в кассу и по броне получить билет на поезд Москва - Сухуми, когда тот позвонил ему и попросил не в службу, а в дружбу, прибыть к нему домой на ужин. Сказал, что есть большая просьба.
Но прежде чем в шестнадцать ноль-ноль он поднялся на площадку шестого этажа и позвонил в дверь квартиры, которую генерал только что получил в новом доме рядом с вестибюлем метро «Сокол», он зашёл в гастроном и купил коробку шоколадных конфет с ликёром, которые обожала его супруга Перпетуя Глебовна Заманцева.
Он подумал, что и в этот раз она с улыбкой женщины, знающей себе цену, скажет ему с мерцающей на губах улыбкой:
- «Ах, Авенир Павлович! Какой же вы угодник. Проходите, пожалуйста, будете дорогим гостем!».
Но дверь распахнул сам хозяин. Генерал встретил его без нарочитого панибратства, но дружески и хлебосольно, в полном соответствии со «Столом заказов» для генералитета, который располагается в гастрономе №1 в Фуркасовском переулке. Так сказать, в сердце Лубянки, подальше от завистливых глаз «стада», коим в подпитии они именовали народ, которого бдительно охраняли от проникновения в него всевозможной идеологической скверны.
- Вот что, Авенир Павлович, - обратился к нему Звездунов, когда они уселись за стол, - знаю, что ты в отпуске, но не откажи мне в личной просьбе. Есть дело и очень важное, которое могу доверить только тебе. Исполнить его следует аккуратно, без шума, без посторонних глаз, а главное, чтобы никто кроме меня, тебя и Голощёпова об этом не знал. Никто.
Сказав это, Звездунов подошёл к окну и распахнул его. Комната сразу наполнилась звоном трамвая, шарканьем человеческих шагов по тротуару, криком ворон и галок, кружащих над куполом церкви, которая была напротив окон.
Поскольку его жена Перпетуя Глебовна уехала на водные процедуры в Кисловодск, а домработница была в отпуске, то в трапезе обошлись по-холостяцки. То есть грубо, по-солдатски нарезанным салатом из мясистых помидор, выросших под жарким солнцем Средней Азии, малосольных огурцов, духовито сдобренных укропом и чесноком, а также икрою в количествах, пригодных скорее для еды, чем для закуски. Был балык холодного копчения из севрюги и нежно розовая нарезка тамбовского окорока, и другая снедь, вроде брауншвейгской колбасы и пряного посола нежнейшей сосьвинской селёдочки. Из выпивки был только коньяк «Двин». На десерт ограничились крымским розовым мускатом, а в завершение Звездунов выкатил из кухни большую и тяжёлую, как пушечное ядро, дыню с кожей цвета серой земли, покрытой мельчайшей паутиной морщин, как лицо древнего шамана, доставленную его коллегами спец самолётом прямо из горячих туркменских песков. В момент её разрезания она так ударила в нос своим ароматом, что перебила все запахи новой квартиры, а заодно и уличную гарь, проникшую из распахнутого окна.
Аппетитно располосовав «хивинку» на сочные белоснежные ломти, он разложил их на трофейном серебряном подносе, украшенным замысловатым золочёным гербом, а потом вдруг сказал:
- А знаешь, Авенир Павлович, дело, конечно, прошлое, а это значит - кто его помянет, тому глаз вон. Но всё же хочу сказать, что когда то я тебя избавил от большой беды, а может и от смерти.
Услышав это, Сухожилов удивлённо посмотрел на генерала.
- Помнишь нашу первую командировку в Сталинабад? Ты давай не стесняйся, нагружайся фруктом! Этот товар в республике выращивают для нужд Кремля на специальной плантации и не на химии, а на чистом бараньем навозе. Кремлёвская прислуга в чём, в чём, а в жратве толк знает…
Дыня была действительно великолепна, такой он не едал. Звездунов даже отправился на кухню и принёс салфетки, чтобы ими прикрыть кители от истекающего из её ломтей сока.
- Так вот, Авенир Павлович, - продолжая нарезку дыни и раскладывая ломти на тарелки, сказал генерал, - ты может, и забыл, а я помню, как один молодой лейтенант, разумеется, по молодости, заложил честь чекиста, когда сподобился предупредить семью одного арестованного врага народа, о её предстоящей депортации. Понятно, как членов семьи изменника Родины. Дело прошлое, но признайся - это было делом твоих рук?
Сухожилов посмотрел на Звездунова с большим удивлением - речь шла о событии давностью более чем в три десятилетия да ещё таких, о которых вспоминать не хотелось, в которых сгинули миллионы граждан страны. А потому, рассмеявшись, спросил его:
- Ермил Семёнович, ты это серьёзно?
- А почему нет? Дело, не спорю, прошлое, а спрашиваю потому, что времена другие, а мне это интересно в аспекте психологии того времени и не более того. Я потом всё думал, на кой чёрт ты это сделал? Вроде слабости по женской линии в тебе не замечалось. Да и тот таджик на хрен тебе сдался, чтобы рисковать своей жизнью?
Звездунов с улыбкой поглядывал на Сухожилова, ожидая ответа. Но его не последовало. Тот одарил его лишь встречной ухмылкой и, утерев губы салфеткой, спросил Звездунова:
- А чего это ты, Ермил Семёнович, столько лет этот вопрос хранил? Не уж-то, за эти годы подходящего момента не представилось, а только сейчас, когда наш Хозяин дуба дал, ты и вспомнил об арестанте одного из Наркомов Таджикской республики Насырове? Или хочешь напомнить, что долг платежом красен? Только честно.
-Ты угадал! Именно так, - и то и другое верно.
- И ты до сих пор уверен, что именно я предупредил жену Насырова?
-Уверен. И не только я, но и ты, - сказал генерал и рассмеялся
- Это она рассказала? Её тогда разыскали?
- Видишь ли, Авенир Павлович, её бы нашли. Сам понимаешь, она не игла в стоге сена. Подумай, могла ли восточная женщина, выросшая за глиняным дувалом, да ещё с малолетними детьми, я уж и не помню, сколько у неё их было - то ли трое, то ли двое, устоять против сыска НКВД, пусть даже и Таджикистана? Нет, конечно. Здесь, говоря нашим языком, ей была нужна грамотная подсказка. А кто из местного НКВД мог её дать? Уж не те ли, кто нас тогда натурально в говне извозили, когда мы ездили арестовывать её мужа?..
Вот тогда на мгновение, на сладостное мгновение, к майору Сухожилову и вернулась та ночь, которая все эти годы жила в его памяти. Как спасительная соломинка в его грядущих смурных делах, когда в непроглядной тьме сада его ладони благодарно коснулись губы Таджниссо Насыровой, и вместе с жаром взволнованного дыхания, он услышал тихое:
- Рахмат, товарищ начальник, храни тебя Аллах!
И тут же, как из серой мглы сна, совсем некстати всплыла любопытная рожица её сынишки, маленького Юсуфчика.
А вдруг этому мальчугану, думалось ему тогда, будет суждено окончить Институт, и как его отцу, стоя на краю хлебного поля с колосьями в руках, так же убеждать свой народ, что его благополучие не только в кетмене, но более всего в науке?..
- Ну, так как? - вывел его из туманных видений генерал Звездунов. - Что скажешь?
- А были доказательства, что это дело моих рук? Может, ты или Комиссар республики Аблахов намекнули мне о предстоящей депортации семей заключённых? Тогда, пардон! Начальники, не умеющие хранить служебную информацию, должны отправляться на нары. Или не так?
- Значит, твоя совесть чекиста тогда была чиста? - аппетитно жуя нежную плоть дыни, вопросил Звездунов.
Сухожилов заметил, как в него упёрся жёсткий взгляд генерала. Выдержав его, он с ухмылкой ответил:
- Ты прав. Ту командировку в Сталинабад я запомнил на всю жизнь.
- Это я сейчас понял, коли спустя десятилетия помнишь фамилию арестанта, – миролюбиво и с улыбкой ответил Звездунов.
- Так вот, Ермил Семёнович, позволь мне воспользоваться твоими же мыслями из тех же давно минувших лет. Поделился ты ими тогда во хмелю, а это значит, что у трезвого в уме, то у пьяного на языке. А я, молодой лейтенант, их и запомнил. Хорошие, праведные были мысли. Вот бы их принимать в расчёт в нашей жизни. Правда, тогда речь шла не о совести, а о Родине. Как я теперь понимаю, это одно и то же. А потому повторю твои же слова: «Совесть чекистов - вопрос дискуссионный.- С чем соизмерять её с продуктовым спец распределителем в гастрономе номер один, что на Лубянке, откуда сегодня эти яства на твоём столе или с разорённой дотла нищей русской деревенькой?»
По тому, как сползла маска сытого благодушия с генеральского лица, он подумал, что Звездунова тоже посетили в эти мгновения воспоминания и, скорее всего, печальные. Хотя он и дослужился до малиновых лампас, но не могла же вся та гнусь, в которой им приходилось дрызгаться и которая вершилась в стране не одно десятилетие, не оставить в его душе шрамов. Ведь он совсем неглупый человек и не слепой! А потому и молчал, делая вид, что потрясён качеством дыни, которую именовал «хивинкой», не то удивительного овоща, не то необыкновенного фрукта, названного в честь города Хивы, затерявшегося в жарких песках Каракумов.
- Так кто же тебе сообщил, что я заявлялся на квартиру Насырова? - спросил он у Звездунова.
- А тот же Комиссар республики, - ответил он, утирая салфеткой губы, мокрые от истекающего соком ломтя. - Как только мы с тобой отбыли из Сталинабада обратно в Москву, он - за перо, и вслед нам настрочил в Управление депешу, в которой чёрным по белому доказывалось, что по его данным именно лейтенант Сухожилов оказался скрытым пособником врага народа, о чём он и торопится сообщить. Это, мол, подтвердили охранники правительственного дома.
- Почему охранники? Я у жены Насырова гостевал, что ли? - ответил он с усмешкой.
- По доносу получается так. Но я знаю, что этого не было. А то, что охранников разом загребли и они во всём признались, так то было издержками местной власти, правда, с некоторым избытком восточного усердия.
- Но это же несерьёзно. Разве ты забыл, что при наших методах допроса несчастный мог клятвенно подтвердить всё что угодно? Не ты ли меня тогда ознакомил с письмом Сталина, если не ошибаюсь, от 10 февраля 1939 года, в котором Вождь неукоснительно требовал применять при дознании физическое воздействие, иными словами - пытки. Он считал это самым эффективным методом при допросах, особенно в отношении потенциальных врагов народа.
- Почему не помню, - ответил Звездунов. - Помню. Вот под эту технологию сталинского правосудия и пошёл бы в тот год лейтенант НКВД, выпускник юридического факультета МГУ, Сухожилов Авенир Павлович. Думаешь, тебе сделали бы исключение?
Звездунов задумался, и сам ответил на поставленный вопрос:
- Быстрое следствие и короткие муки... перед смертью. Но мог быть и другой расклад…похуже.
Звездунов с ухмылочкой посмотрел на него, а потом продолжил:
- Тебе тогда повезло, что эта депеша чудом попала в мои руки. Знать, Бог тебя хранил. Заодно и меня с тобой. Разумеется, входящий номер этой бумаги я не имел права уничтожить, но мог вместо присланного текста вложить другой, что я и сделал на свой страх и риск. Это был уже не донос от имени Комиссара республики на гражданина Сухожилова и косвенно на меня, а его благодарность майору Звездунову и его помощнику лейтенанту Сухожилову за оказанную ими помощь в работе местных Органов НКВД. Надеюсь, ты помнишь, что по этому случаю, к празднику Октября, нам была выдана неплохая премия, которую я посоветовал тебе, от греха подальше, передать в пользу МОПРа, что ты и сделал. И правильно. А что касалось подписи Комиссара, то я и здесь рискнул. Кто будет удостоверять его закорючку? Через полгода я узнал, что он был сам арестован за связь с какой-то мусульманской организацией. Уверен, это была чистой воды лажа! Какая там к чёрту религия после сабельных ударов славных будёновцев, во время Гражданской войны? Просто кому-то по глупости приглянулась его должность. Аромат власти чарует иные неразумные души. Жаль, конечно, мужик-то он был неплохой. Но что делать? Сам виноват, раз головой в пекло полез.
Звездунов замолчал и перед тем, как взять очередной ломоть дыни заметил:
- Вот почему ты у меня и в долгу, Авенир Павлович. Так что не обижайся на меня... Ешь дыню то... ешь.
- Ты правильно заметил, что давно это было, - сказал майор. - И время сейчас другое. Но и ты тоже прими не в обиду слова, сказанные одним умным человеком - жить надо так, чтобы по твоей кончине опечалился бы и гробовщик! Ты никогда не пробовал примерять на себя такую одежду?
- Гроб, что ли?
- Ну, гроб не нам выбирать и примеривать.
-Тогда что же? - поинтересовался Звездунов, с усмешкой сытого человека, не расположенного к обсуждению моральных аспектов своей персоны.
- А хотя бы ту же самую поездку в Сталинабад, которая для майора Звездунова была рядовой, для лейтенанта Сухожилова - первой, а потому и памятной. То, что для первого было в порядке вещей, - и понятые, они же сотрудники НКВД, и ордер на обыск с фиктивной подписью за Прокурора республики, и беспардонная подтасовка нелепых фактов, лишь бы объяснить необходимость ареста невинного человека, то для второго, окончившего юридический факультет МГУ, было землетрясением.
И потому как бы мы не успокаивали себя исторической необходимостью, своею подневольностью или верою во Всемирный Коммунизм, ради которого Партия большевиков с нашей помощью крушила миллионы человеческих жизней, про их судьбы я уже не говорю, а то и нашей трусостью, ничто не уменьшит меры наших грехов.
Единственно, что ещё может сделать человек, так это покаяться. А Покаяние, как говорил мой дед Иван, это Дар, который дан грешному человеку Спасителем, ибо только в нём человек может хоть как-то приблизиться к Нему. Он всегда примет его Покаяние и тем освободит душу от греха. Вот только не у всякого человека совесть позволит воспользоваться этим Даром.
Звездунов с удивлением посмотрел на него, снисходительно улыбнулся, почесал свою лысину и спросил с улыбкой:
- Никак ты, Авенир Павлович, к церкви приобщился? Что-то я раньше не замечал в тебе такого благочестия, а тут вдруг в твоём лексиконе: Спаситель, покаяние, совесть, грех? Что это на тебя нашло?
Генерал с удивлением рассматривал гостя, который своими заумными образами уводил его в иные, далёкие от практической жизни веси и, чтобы вернуть своего собеседника к реальной жизни, ответил ему так:
- Мы, старина, тогда жили верой в величие нашего государства и разумность наших вождей. А кто их мог разглядеть в революционном кураже за Кремлёвской стеною, в своей массе малограмотных и невежественных? Возьми того же Молотова. Вершителя всех наших дипломатических проблем, - человек без образования. Или вот парочка - маршал Ворошилов с Калинином? То же самое - рабочий с пастухом. Только не при стаде или паровозе, а государственном управлении. А Каганович, кажется, бердичевский сапожник. Может быть хороший, но сапожник. А ведь поднялся, как все остальные, до члена Политбюро не по уму, а только благодаря холуйству. Все они серые. Да, и сам Вождь Мирового Пролетариата, к примеру, учился лишь три месяца в Казанском университете, а остальное обретал самостоятельно. Можно думать, каким будешь после этого адвокатом. И поныне Советская власть подбирает себе присных не по уму, а по преданности и способности человека к холуйству.
А чего стоили кровожадные опусы соратника и друга вождя, - товарища Троцкого, который вещал, что нельзя строить армию без репрессий, нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни? И для них наш народ - это быдло, которым как хочу, так и ворочу. Каково? Только в таких головах и могли рождаться немыслимые по своей утопии и жестокости планы переустройства всего Мира и, хуже всего, России. Ты их мог рассмотреть? Я нет. А возьми наши Органы. Для тебя не секрет, что в них семьдесят процентов сотрудников недоучки, хотя за полвека можно было научиться чему-то полезному. Да тот же наш начальник - министр Витька Абакумов имел только четыре класса образования! Чего уж тут!!! Впрочем, для перманентного Красного террора, организованного нашими Органами над безоружным и нищим народом, особого ума и не надо иметь.
Недавно попался мне на глаза документ: некий майор НКВД из Харькова по фамилии Рейхман нижайше просит у Наркома НКВД Ежова к пролетарскому празднику увеличить лимит на арестованных на восемь тысяч, а на расстрел - ещё пять. И ради чего?! Чтобы на людских смертях выслужится и стать полковником? И сколько же было у большевиков таких майоров и полковников, для которых жизнь человека была бабочкой-подёнкой или дыркой на кителе под очередной орден? В какую же пропасть надо было провалить страну, чтобы какие-то задрипанные майоры получали право отправлять в могилу тысячи безвинных сограждан, которым они и в подмётки не годились?
- Так оно и было, - сказал Сухожилов, - чтобы в петлицу добавили лишнюю «шпалу», а то и «ромб». - Не в этом ли весь изуверский маразм, который коммунисты и их последователи всегда будут прятать от людских глаз? И что, просьба этого Рейхмана была удовлетворена, и он дослужился до полковника?
- Частично. Десять тысяч успел отправить в лагеря, а четыре тысячи из пяти всё же успел расстрелять, прежде чем в январе 1940 года сам был расстрелян за измену Родине при отягчающих обстоятельствах. Понятно, что к ним не причислили ни безвинно им арестованных, ни безвинно убитых!..
Звездунов замолчал, по лицу было видно, что для него тема разговора не из приятных, но бросить её ему было не с руки, а потому он продолжил:
- Да вот для примера хотя бы мы. Ты окончил МГУ с отличием, сам видел твой диплом юриста, и до седых волос ходишь в майорах. А я пару раз кончал какие-то скоротечные курсы в Академии, волей нашей власти, приравненные к высшему образованию, давно уже генерал. Всё почему? Нашим Органам умные и грамотные сотрудники противопоказаны. Хлопотно с ними. Такие службисты, как ты, перед исполнением приказа хотя бы спросят - за что? А те, серые майоры да полковники - ладонь к козырьку - «Есть!». Так что хочешь не хочешь, а на примере России приходится согласиться: - к власти в стране, в своей массе, приходят, как правило, худшие.
- Хорошо. А Ленин? - с улыбочкой поинтересовался Сухожилов. - Вот вдолбили народу в голову, что он светоч мысли и хрен знает ещё чего. Тебе не кажется, что его посмертный авторитет непоколебим, как гранитная глыба Карла Маркса, которая в Москве пялиться на Большой театр?
- Ты это серьёзно?
- Да нет, только для подначки, - ответил Сухожилов, - Я догадываюсь, почему на ленинском архиве №1 до сих пор стоит гриф «Секретно», а если что из него по каплям и сцеживается, то только елейное и приятное для его памяти, а чаще лживое. До сих пор только малограмотные с пеной у рта спорят о величие личности Ленина. А чего тут спорить. История, на примере России, уже показала, что он действительно гениален. Потому что так безбожно и кроваво перелопатить далеко не худшую страну Мира, над которой не заходит Солнце, во имя Миража, который обитал в его больных мозгах, нужно воистину быть гениальной личностью... не от мира сего.
По сути, Ленин с большевиками в борьбе за призрак Коммунизма уничтожили не только миллионы самых трудолюбивых и талантливых сограждан, но и богатства России, а, по сути, и само государство. После этого «гениального» ленинского эксперимента Россию и отбросило от цивилизованного мира лет на сто назад. А от Коммунизма с его большевистской начинкой разумное человечество давно шарахается, как от чумы! И правильно делает...
Сухожилов замолчал. Большего не скажешь, а оправдывать весь тот ужас, который за минувшие семьдесят лет так или иначе коснулся почти каждой семьи, было тошно.
Может поэтому Звездунову, генералу Внешней разведки, захотелось найти в этой почти столетней трагедии нечто такое, на что можно было бы опереть свою надежду на лучшие времена, а потому он и сказал:
- А вот от таких мыслителей, как Иван Ильин или Николай Бердяев, с книгами которого я познакомился во Франции, кирпичные стены Кремля не заслонили истинную суть большевистских триумфаторов.
Замолчал. Грустная улыбка коснулась его губ.
- Хорошо, что в 1922 году не всех успели расстрелять, а лишь по приказу Ленина вышвырнули вон из России и не из гуманных соображений, а лишь из боязни мирового осуждения. Если представится возможность познакомиться с книгой Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», не откажи себе в грустном интересе, почитай.
Сегодня допустимо мыслить от обратного, и то потому, что новый Хозяин нам это позволил. Можешь даже не на кухне заявить, что ныне Партия коммунистов это централизм без демократии, дисциплина без творчества и нетерпимость к инакомыслию.
Правда, на всякий случай, тебя посчитают за ненормального, после чего будешь жить и творить в должности «свободного художника», но уже хотя бы не в шахтах Воркуты.
- Вот это и было для страны гибельным, Ермил Семёнович, - заметил Сухожилов. - Законность абсолютного бесправия, которую Партия вдалбливала в головы и души людей, и заметь, - при одной из демократических конституций на Земном шаре,… но только на бумаге.
- Видишь ли, дорогой мой, всё, что ты говоришь, верно, но за одним исключением, а оно просто как пареная репа - мы русские крепки задним умом, а потому до сих пор так ничему и не научились и, возможно, никогда не научимся. Потому что никогда не задаёмся вопросом: а что потом? Потом удивляемся, почему получилось не только глупо, но и преступно.
К горькому сожалению, уверен - нас ещё ждут хреновые времена, когда в стране будет создаваться власть, по законам которой отпетый ворюга и казнокрад будет считаться достойным гражданином отечества. Вот когда над страною и пойдёт дым коромыслом. Только кто будет это принимать в расчёт? Таким господам будет «дым отечества и сладок, и приятен...».
- Возможно, Ермил, ты прав, но ведь речь идёт не вообще, а о нас? Я же помню, как ты настырно навешивал надуманные грехи академика Николая Вавилова на несчастного Наркома Саида Насырова только за то, что опальный академик подарил ему книгу со своим посвящением. А вот теперь выяснилось, что гражданин Николай Иванович Вавилов был и остаётся гордостью не только нашей страны, но и всего человечества. Спрашивается - за что же в нашем Ведомстве его пытали на допросах и уморили голодом?
- За то самое, - хмуро ответил Звездунов. - И потом, какого чёрта ты завёлся? Какой тебе смысл сводить с нами счёты? Что было, то было и давно сгинуло во тьме минувших лет. Никого не вернёшь и ничего не исправишь! Как бы ни талдычили на эту тему, всё равно не просветишь мозги народу, если власть категорически этому сопротивляется.
- А при чём тут народ, Ермил? Он же и пострадал от этой кровавой катавасии более всего. Или это не так?
Звездунов цыкнул зубом, потом снисходительно улыбнулся и сказал:
- Дорогой мой, ты думаешь, что вожди со своими опусами свалились нам на голову с печки или неба? И народ к этой жуткой круговерти насилия не имел отношения? Хрена два! Как ещё имел и по ныне имеет! Только дай команду!
Или ты забыл, как чуть ли не каждый день в ваш Отдел мешками доставляли корреспонденцию со всех концов страны с доносами друг на друга и не только респектабельных граждан - писателей, учителей, артистов, профессуры, инженеров, врачей, но и малограмотного пролетариата? Одному, видите ли, приглянулась в коммуналке комната соседа, другой утрёпывал за чужою женою, а потому муж был помехой, были и те, кому хотелось занять место своего начальника. К примеру, въехать в члены Партии на белом коне, заодно и на должность Главного конструктора какого-нибудь КБ или лаборатории, оболгав своего руководителя, а то и учителя. Я уже не говорю о миллионах бескорыстных дураках, ослепших от революционного пафоса.
Или ты забыл о коллективных письмах, казалось уважаемых людей, которые за похлёбку из рук власти или привилегии, готовы были продать отца родного? Так что ради хлебосольной любви к Партии шли на всё, а вариантов была пропасть!
Или ты считаешь, что Большевизм со своими причиндалами и прочей жутью родился только в семнадцатом году? Нет! Он просто к этому времени созрел в Ордынской утробе нашего народа. Вот и вся тайна для таких граждан как мы с тобою. Но опять же не для мыслителей типа Николая Бердяева или того же Ивана Ильина.
Возьми, к примеру, Гражданскую войну в Испании, которую я близко видел. Судя по нашим газетам тех лет, на стороне Франко воевало отребье под руководством немецких инструкторов. Ан, нет. Там тоже был народ. Ты думаешь, он бился за Всемирную демократию и реализацию призрака Коммунизма, к чёму его призывали разномастные сладкоголосые Пасионарии от коммунистов до троцкистов? Типа Долорес Эбарури. Хрена два. Крестьянин или тот же горожанин воевал, как говорили древние, «за алтарь и очаг»! Потому и победил. Испанцы не по глупости выбрали далеко не сладкую диктатуру генерала. Как бы её не поносили и поносят до сих пор. Но его доктрина была проста, доходчива и понятна каждому гражданину - Испания для испанцев! А это тебе не комар чихнул. Легко обещать молочные реки с кисельными берегами, которые существуют в твоём воображении за горизонтами бесконечных пятилеток. А националист Франко заявил - сегодня, завтра и всегда Испания для испанцев. Коротко и ясно, как приказ. А остальное - гори оно огнём. Вот Европа и горела. А Испания нет. В сухом остатке это была их Национальная идея. Вторая мировая война перепахала и сожгла половину нашей страны, а за Пиренеи ветер доносил только гарь нацистских крематориев да копоть её пожарищ. Вот теперь и думай, что к чему и в чём отличие генералиссимуса Франко от генералиссимуса Сталина.
Первый сумел защитить свой народ от Второй мировой войны, а спустя семь лет после её окончания, по экономическому потенциалу Испания стала четвёртой страной Европы. Подобное Советскому Союзу спустя десятилетия не достичь!
Второй уничтожил миллионы своих граждан, а об экономическом положении страны и говорить не стоит: бесконечные «победные» пятилетки, займы у нищих и никаких надежд на лучшее кроме лживых обещаний в необозримом будущем.
Звездунов стал нервно шарить по столу, потом охлопывать карманы, ища коробок спичек. Было видно, что разговор на эту тему ему неприятен своей абстрактной бесполезностью и, чтобы подвести под него черту, продолжил:
- Наш народ сентиментален, пример тому ты сам со своим благочестием. Но у него нет главного - стремления к самоуважению и активного стремления к созданию себе достойного бытия в стране с природными ресурсами, которыми не обладает ни одна страна Мира, и в которой он обобран властью до унизительной бедности.
Православные попы вбивают в его голову, что бедность, нищета это благостно и в усладу Бога. Помучаетесь в нищете и печалях, а отдохнёте в Раю! Но власть хочет жить и радоваться сейчас, а не в Раю! И она тоже знает, что нет такого Бога, который служит юродивым. Если и есть равные Ему силы, то и они служат во благо своего создания, то есть Человека, а не раде его мук, страданий и нищеты о чём вещают православные священники в своих храмах в ХХ веке и проповедует власть российского государства, ! Это пропаганда дремучего православия, а не Веры человека в свое светлое прижизненное будущее. Это следствие того, что у него атрофирована историческая память, а потому в своей массе ему ничто не свято, ничего не жаль. Каждый раз разваливает свою страну вместе с её фундаментом. И опять начинает строить жизнь по указке малограмотных вождей. А потом винит в своих бедах кого хочет - интеллигенцию, которую сам и топтал ногами, империалистов с Америкой с её Госдепом, сионистов, то есть евреев и даже времена года, но только не себя. Разрушил, почесал свою репу - и в лаптях по новому за соху и лопату копать каналы, перегораживать или поворачивать реки в пустыню, разбазаривать деньги народа по миру, за каким то хреном ублажая очередных диктаторов, а то и людоедов. В то время цивилизованный мир между тем, как говорили древние - per aspera ad astra - через тернии идут к звёздам! И самое трагичное, что власть это вполне устаивает, ибо, как говорится, « сила есть - ума не надо».
Власть поняла: если лет сто народу каждодневно прививать страх насилия, то он в четвёртом-пятом поколении уже превращается в послушное и трусливое население, которое если допекут, способно лишь к само разрушительному бунту, а это для власти не опасно. Она боится не его, а сотни тысяч безоружных людей, когда они молча выйдут на улицы городов. Когда принцип «если не Я, то Кто!» прохватит каждого гражданина страны. Вот только тогда без мятежа и потрясений можно заставить власть служить Народу, и другого пути у него нет…
Звездунов замолчал, нервно стряхнул пепел сигареты. По лицу было видно, что в его голове бродят какие-то мысли, которые не могут сформироваться в нечто доказательное для его собеседника. Наконец, раздавив недокуренную сигарету о пепельницу, сказал:
- А хуже того, как я понял, в русском народе холуйства больше чем добродетели. Вот что плохо, может и неисправимо. Почти каждый хочет возвыситься над другим самым простым способом, который не требует ни ума, ни совести, ни чести - утопить конкурента в дерьме, а то и проще – убить...
Он опять нервно закурил и, выдохнув струю голубого дыма в сторону раскрытого окна, из которого были видны купола храма «Всех Святых», продолжил:
- Вот тебе пример, который и выеденного яйца не стоит - правила ГАИ. Кажется, они должны быть одинаковы для всех, что для шофёра члена Правительства, что для водителя говнососки. А в нашей жизни получается, что каждый задрипанный чиновник, неважно какого ранга или ведомства, норовит привинтить на свой драндулет мигалку, а ещё лучше и «крякалку». Или, на худой конец, ляпнуть на лобовое стекло цветной талон или спец номер. Мол, смотрите, - я не такой как вы пешеходы, мать вашу так! Я власть, а потому для меня на дороге свои правила и неписанные законы.
Вот сегодня задержался в Управлении. Вижу, что опаздываю на нашу встречу, а потому говорю своему шофёру: «Гони, Петя, быстрее, но только аккуратно!» А он знает, что генерала КГБ везёт - хозяина! А значит, по нашим холуйским обычаям и у него есть власть, малюсенькая, но власть. Пока я газетку развернул и ахнуть не успел, как он выскочил на Тверскую и попёр по встречной полосе. Много не проехали, догоняет нас «мент» и требует остановиться, видимо, запамятовал, какой номер на моём автомобиле. Вырулил мой водитель к тротуару. Встали. Капитан слез со своего «Харлея», подбегает грозной силой, в гневе дверцу распахнул и ему: «Ты хоть понимаешь, засранец, что делаешь!? Или башку у тебя повело!? А ну, дыхни!». Тут он и увидел меня на заднем сиденье. Я молчу, только улыбаюсь. «Извините, говорит, товарищ генерал, что я вас задержал, вы ведь торопитесь?» Стоит в смущении, как попрошайка. Я его спрашиваю: «Можно ехать?». «Так точно, товарищ генерал, можете!»
Только он вежливо козырнул, как я ему говорю: - Капитан, можно вас на минутку?
Подходит, улыбается, видимо, ждёт генеральской благодарности, а я ему:
- Можно вам задать вопрос?
- Так точно, товарищ генерал.
Я и спросил его:
- Скажите, капитан, а как бы вы поступили в данном случае, если бы на нашем месте оказался шофёр грузовика, который фекалий вывозит, обычное дерьмо?
«Ну, что же, - отвечает он, - с говном по встречной полосе ездить не положено, себе дороже. Это грубейшее нарушение правил ГАИ, поэтому, товарищ генерал, я бы не только его оштрафовал и дырку в талоне предупреждения сделал, но и к такой-то матери отобрал бы и права. Наглость должна наказываться, разве не так?»
Отвечаю ему:
- Замечательно мыслите, капитан. Только в правилах ГАИ разве есть указание на этот счёт, что по встречной полосе могут разъезжать машины генералов, а говнососки ни-ни?
Молчит.
- А я ему настырно в уши: если капитан милиции при виде генеральских лампас ощущает себя прислугой, а ещё хуже холуём, значит он херовый офицер. Вы понимаете, что я имею в виду?!
- Так точно, товарищ генерал!
- А коли так, - говорю ему, - то и оштрафуйте моего водителя по всем правилам, не глядя на мою персону. А то, что я генерал, так может я ещё и ворюга. Небось, говорю, видели, какие в Подмосковье трёхэтажные особняки отгрохали иные генералы на ворованные у нищих солдат деньги? Да не одну, а кто две, а некто Исаков, тот может уже третью достраивает. Чтобы за кирпичной стеною построить трёхэтажное поместье с бассейном, с гаражом, облицованным красным мрамором, генералу нужно лет триста ни пить, ни жрать, а копить свою генеральскую зарплату, а он, голубчик, за год другой уложился, да ещё кое-что и про запас оставил. Понял, капитан?
- Так точно, товарищ генерал!
- Вот идите и подумайте об этом.
Звездунов замолчал, видимо, приведённый пример его окончательно взвинтил, а потому он налил себе коньяка и тотчас выпил без удовольствия, как горькую микстуру, после чего всё же продолжил:
- А случись что - и всё это орденоносное воровское чмо будет требовать себе не только особого снисхождения в виде девяти лет условных и без конфискации наворованного, а то и амнистии.
Или вот пример, на днях Военный суд осудил одного полковника. Этот офицер не то Баранников, не то Баранов, уже не помню, приказал солдату-срочнику рыть яму под сортир на дачном участке своего приятеля. А она возьми да обвались. И двадцатилетний парень погиб. Теперь спрашиваю тебя, какое наказание положено за подобный проступок этому суке полковнику?
- Не знаю, я не судья, но полагаю, что на гражданке за подобное бригадиру или прорабу минимум лет семь лагерей могут наварить, а то и больше, чтобы и другие разгильдяи помнили, что жизнь человека драгоценна.
Генерал только хмыкнул.
- С твоими представлениями о нашем суде, Авенир Павлович, и впрямь армия стала бы любимым детищем нашего народа, а не ужасом для новобранцев. Только это пока мечты.
Этому раздолбаю военный суд назначил лишь четыре года... условных. Каково?! А по мне за подобное преступление и десяти мало. А эту Судейскую и Прокурорскую шарагу Военного ведомства для проветривания их мозгов, отправил бы на пару - тройку лет на чистый воздух, на лесоповал, чтобы и другим было неповадно быть доброхотами за счёт солдатских жизней. Если с этого начнём тогда и будет наша армия несокрушима, но уже не за счёт мяса и смертей своих солдат.
А всё это и многое другое, происходящее якобы по Закону, возможно потому, что наша власть держится на холуйстве, которое сегодня прёт изо всех щелей. А нашему государственному плебсу, который оказался у власти, даже в голову не может придти мысль, что для нормального человека это унизительно. Но ради бабла он готов на всё. Даже на убийство, если при этом можно сорвать куш.
Представь - машина с госчиновником попадает в ДТП! И тот, кто сидел за рулём, сам чиновник или его шофёр, по тайным инструкциям, данным властью ГАИ, умри, но обязаны отвинтить номер машины, убрать видиокамеры и все ненужные им свидетельства, чтобы скрыть от правосудия возможную причину аварии. Даже если власть убивает, она сделает всё, чтобы это осталось тайной. А ты, старик, взываешь к добродетели? Так что не заводись, пожалуйста, а давай лучше выпьем. Ешь дыню, ешь,… пока она сок не отдала.
- А тебе не кажется, Ермил Семёнович, что холуйство, как элемент души нашего народа, результат его постоянной и безысходной бедности и страха насилия? Разве ты видел когда-нибудь гордого нищего? Я, к примеру, нет. Если только в пьесе Максима Горького, где один ненормальный орал на весь зал, что Человек - это звучит гордо! Но то дело рук лицедеев пера и сцены, а в жизни всё не так.
- Я что-то не очень в этом уверен, - ответил ему Звездунов. - Вон сколько этой жратвы на столе. Ну, и что? Одни за неё душу заложат Князю тьмы, а другие, назови их, как хочешь, в сторону отойдут. Пока я не перешёл в отдел Внешней разведки много кое-чего перевидал, и могу тебе сказать - не всё так просто.
Это святая правда, что пока ещё не всё покупается и не всё продаётся. Вот тебя же не купили за офицерский паёк, когда ты на свой страх, я уже не говорю про смертельный риск, отправился на квартиру этого самого Насырова? Не купили же? Или ты думаешь, что ты один такой хороший? Был ли ты тогда прав? Не знаю. А вот сейчас уверен - да. Так что не заводись, лишнее всё это, как говорит моя благоверная Перпетуя Глебовна.
И потом, ты думаешь, что моя проповедь о холуйстве понравилась капитану? - продолжил Звездунов. - Хрена два! Небось, подумал, что генерал пьян или впал в маразм. А вот если я буду слишком часто талдычить на эту тему в кабинетах нашего с тобою Ведомства, то боюсь, что однажды в разделе происшествий сообщат, что «...водитель не справился с управлением, машина выехала на полосу встречного движения и генерал Звездунов...». Остальное, тебе понятно, а потому и не идут эти мысли дальше душеспасительной беседы с каким-нибудь капитаном ГАИ, да вот с тобою можно ещё по печалиться. Жаль, конечно. Мы ведь сила, и от того, в чьих руках она будет, таким цветом она окрасит себя и страну, а с выбором не разбежишься... - либо Тьмой, либо Светом.
- Но почему же? - с улыбкой заметил Сухожилов. - Есть ещё серый цвет - цвет сумерек. Правда, не ясно - то ли они предвестник рассвета, то ли наступающей тьмы.
В таком душевном раскардаже Сухожилов ещё ни разу не видел генерала.
- Всякие привилегии власти, - продолжил Звездунов, - это навоз для процветания опять же узаконенного воровства и холуйства, а с него и начинается моральное разложение партократии. Что там затюканный на семи ветрах гаишник, который не допрёт, что холуйство его унижает? Да он даже не знает этого ощущения - оно же не материально! Вот когда ему в бане, к примеру, подменят хороший веник на обитую метлу - вот это для него по-человечески понятно - его унизили.
А потому и беда нашей страны в том, что власть провоняла этими привилегиями и самой себе дарованными дефицитами и шикарными бонусами самим себе. Сами не зная за что. Вот они почти все перед тобою на столе. Ну и что? А то, что запах этого жорова и воровские возможности власти манят в её ряды такое неразборчивое фуфло, что туши свет. Поначалу и не разберёшь! Вроде дельный человек, а потом уже поздно.
Он замолчал, положил на тарелку аппетитные ломтики окорока и, изобразив мимикой, что ничего не ждёт хорошего, добавил:
–Эти троянские жеребцы каурового окраса ещё много наворуют и напортачат в нашей стране, прежде чем в их жадную пасть всунут стальные удила и заведут в стойло. Помяни моё слово...
Звездунов поднялся со стула и, налив в бокалы вина, стоя сказал:
- Ладно, на этом точку ставим. Я хочу сказать о другом. Уж коли, Авенир Павлович, помянули мы нашу первую встречу, может зря, а может и к месту, но это всё же веха в нашей жизни. А потому выпьем за то, что мы живы и здоровы, ну и... - Звездунов улыбнулся, но как-то просительно и добавил, - за нашу дружбу - службу, что ли, которую, хотя и крутовато временами бывало, мы не предали. А в нашем ведомстве этому цены нет...
Но во всём этом странном разговоре для Сухожилова была недосказанность. А всё из-за того, что Звездунов мало, что помнил из той давнишней поездки в Сталинабад и был не расположен, обсуждать эту очень давнюю смурную историю.
А вот с ним этого не случилось, а потому во хмелю она могла явиться из глубин его памяти, как перископ беспощадной субмарины, чтобы мучить его просительным взглядом безвинно расстрелянного Наркома республики Саида Насырова и неизбывной осенней красотою Гиссарской долины Таджикистана. Потому не угомонясь после сердечного тоста, который располагал на приятную или даже шуточную беседу, Сухожилов продолжил с настойчивостью подвыпившего человека:
- Вот ты, Ермил говоришь, что я завёлся, а разве неважно узнать имена тех холуёв, которые из страха или корысти подбрасывали хворост в костёр, на котором сожгли, к примеру, того же академика Вавилова? Или это до сих пор тайна?
Звездунов тяжело вздохнул, сел за стол, хмуро улыбнулся, потом достал зубочистку и, поковыряв ею в зубах, цыкнул зубом:
- Тут, Авенир Павлович, нет никакой тайны. Главный из них и сейчас жив и здоров. По торжественным случаям одевает иконостас из девяти, а может уже и десяти орденов Ленина, по-прежнему вхож в ЦК Партии и, при случае, за руку здоровается с его Первым секретарём. А если между нами, то да, у нас имеется такой баклан с неприятным для уха голосом, он же академик Трофим Лысенко.
В его делах ничего не понимаю, но знающие товарищи рассказывают, что когда наш новый Хозяин вместо того, чтобы дать ему пинка под задницу за развал в стране сельскохозяйственной науки, вновь приблизил его к прежним делам, то его дочь как-то за обедом возьми да ляпни отцу, мол, папа, - это преступно! На что он разозлился и своей дочке, а она у него как раз биолог и понимала, что говорила, выдал в простецкой форме, свойственной пролетарию: «Молчи, дура, ты ничего не понимаешь! Это политика!» Так что учти это, Авенир Павлович, когда чёрт тебя будет тянуть за язык.
- А не выяснится завтра, что и академик Лысенко тоже оболганный благодетель народа? - с подначкой поинтересовался Сухожилов.
- Да нет, всё уже выяснилось, - ответил Звездунов, наливая в бокалы вино. - Витька Абакумов мне недавно рассказывал, что в Политбюро как-то решили обмозговать вопрос, как поступать, если сами реабилитированные или их родственники пожелают ознакомиться с «досье» осуждённого. Для пробы взяли «Дело Академика Николая Ивановича Вавилова». А в нём, что ни страница, то лапа Лысенко.
Копнули по шире, и обнаружили, что от этого Всенародного академика в стране одни убытки, один вред и зло. Да что Вавилов? Оказалось, что эта курва жрала всех, кто был умнее его или не хотел плясать под его дудку. Вот тут и возник вопрос, а что с этими материалом делать, коли новый Хозяин всё равно это не примет, а может и сделает кое-какие кадровые «выводы»? Ведь он сам обозначил - это политика. Вот и решили до поры, до времени это «Дело» спрятать «под сукно». От греха подальше.
Но это только одна сторона вопроса, Авенир Павлович, и даже не главная. Другая будет круче. Представь себе на минуту, что кто-то пожелал ознакомить общественность с «Делом» гражданина Николая Вавилова.
Звездунов замолчал, отрезал кусок розовой лососины с лёгким радужным отливом, что указывало на её свежесть, и налил в рюмки коньяк. И вдруг ни с того, ни сего, как это бывает с человеком, которого начинает прохватывать хмель, сказал:
- А я, Авенир Павлович, знаю, что ты обо мне думаешь. Но я не в обиде на тебя. Во-первых, ты кое в чём и прав, а во-вторых,… не тебе меня судить, так что не будем мотать историю страны на наши души. Давай выпьем. Будь как дома.
И пока майор Сухожилов смотрел, как генерал исполнял роль виночерпия, тот продолжил:
- Вот Кабулова ты знал - хитрый шакал. Когда в Комитете по нему подбирали материалы, то в его архиве нашли одну бумагу, в которой он рекомендовал академику Лысенко надёжную экспертную комиссию, готовую сфальсифицировать «вредительскую» деятельность Вавилова и подвести его под расстрельную статью. Я видел список этих «доброхотов». Было в нём человек пять-шесть инквизиторов, среди них один даже запомнился - биолог Якушкин. Запомнилась эта фамилия случайно. В моём детстве домоуправом у нас на Мотовке, такой квартал рядом с Комсомольской площадью, был некто Якушкин. Тогда в Москве было плохо с дровами, и мать часто просила отца: «Ты бы сходил к Якушкину, может этот хлыщ добавит нам на квартал ещё полкубометра дров?».
Понятно, что главным инквизитором был сам Лысенко, который и утвердил этот состав да ещё приписочку сделал, мол, с предложенными кандидатурами согласен и благодарен вам, товарищ Кабулов, за понимание вопроса. Вот так - коротко и ясно.
И теперь получается, что этот духовно серый, малообразованный человек за минувшие годы с помощью Сталина, отправивший на тот свет и в края не столь отдалённые десятки учёных и сейчас «на коне»?
Как-то раз мы втихаря отдыхали на даче у министра, тогда им был Витька Абакумов. Под шашлык да водочку я и спросил его об этом политическом феномене:
- Почему так?
А он рассмеялся и говорит:
- Такие вопросы не положено задавать генералу КГБ, а уж коли на твоих плечах не голова, а качан капусты, то запомни:- Хозяин всегда хочет слышать то, во что по своей глупости или по внушению своих клевретов верит. К примеру, тот же Лысенко, обещал Ему засыпать страну зерном. Для Отца несытого народа очень приятная идея. Но не засыпал. Да это и не важно. Главное, что обещал. Но случились помехи: империализм, сионизм, то есть евреи. Опять же засухи, дожди, ранняя осень, поздняя весна и прочее, и прочее. Клялся Хозяину степи озеленить лесами. Опять не получилось. Потом произошла какая-то проруха с бычками. Говаривали, что для увеличения жирности молока коров он пробовал подкармливать их отбракованным шоколадом. На этот счёт даже была договорённость с какой-то кондитерской фабрикой. И это Хозяину не важно, потому что опять были препятствия и главные из них - его личные враги, а значит и народа, которых мы, Ермил, и должны искать в каждой щели, ибо за это получаем зарплату. А потому, если хочешь иметь в нашем государстве на каждый день бутерброд с колбасой, а ещё лучше с икрою, никогда не перечь Хозяину, кем бы он ни был, потому что на том стояло и стоит наше Социалистическое государство, которое мы охраняем пуще своего глаза. А кто нас за это будет судить, тот и дня не проживёт. Так что подумай - может быть стоит порою согласиться и с чушью? И запомни: основной стержень Советской власти в том, что русская земля с её хлебопашцами и заводами, и фабрики, с её работниками принадлежат только ей, а она, эта власть, принадлежит только себе. Понятно?
2
Звездунов вышел из-за стола и прошёлся для разминки по комнате, подошёл к окну, по шире распахнул раму и вдруг не к месту весело рассмеялся.
- Ты знаешь, Авенир Павлович, у меня есть любопытный материал к этой теме. Может это буффонада, а может и притчи. Это уже кому как покажется. Вроде, какая то смешная отсебятина, а с другой стороны все её элементы в том или другом виде ежедневно можем наблюдать, а порою, не подозревая даже участвовать.
- Так случилось, - продолжил Звездунов, - что один из моих сотрудников, назовём его условно Сердаром Кулиевым, ради собственного интереса решил разобраться в одной забубённой идее, рождённой в голове Всенародного академика Лысенко. Понятно, что полученный Кулиевым материал с точки зрения цензуры публикации не подлежит и даже может считаться пасквилем не столь на академика и его Академию, а берём выше - на Советскую власть.
А чтобы к автору не было претензий, так этот хитрец изложил его в виде литературного опуса, заодно не жалея красок при описании духоборчества этого Академика с законами Природы,.
История такова. Однажды этот Академик, гостивший в одном лесхозе, наблюдал в бинокль, как в зимнем лесу лоси кормились порослью осины. Как он потом рассказывал своим единомышленникам, вдруг ощутил в своей голове воистину замечательную мысль, а что если животных для экономии и создания упитанности кормить не ветками, а древесиной, точнее, её свежими опилками?
Всенародный Академик решил проводить этот эксперимент на Всесоюзной выставке достижений народного хозяйства, чтобы он мог наглядно демонстрировать широкой научной общественности страны свой очередной научный изыск, теперь уже в области практического животноводства, тем более, что сомнений в своих успехах он никогда не испытывал.
Звездунов замолк, вышел из-за стола, прошёл в свой кабинет и вернулся с зелёной коленкоровой папкой. Сдвинув в сторону тарелки, положил её на стол.
- Чего я тебе буду пересказывать отчёт, - сказал он с улыбкой, - лучше его почитаем и, как говорит его автор в одном месте, утрёмся им от наших печалей.
Найдя нужную страницу, он стал читать.
«...Для этого на Выставку в павильон «Животноводство» привезли из колхоза Владимирской области худенького бычка двухлетку, а для начала выкорма - два самосвала осиновых опилок из лесхоза и один - сосновых.
С бычком по кличке «Борька» в качестве воспитателя прибыл и пастух того же хозяйства, которого по просьбе уважаемого Академика открыли специальную должность «ведущего лаборанта первой степени». Отныне, он должен был животное беречь, убирать за ним и холить его красоту. Бычок Борька, и вправду, был красив. Природа создала его с любовью: тёмно-карий, с белой звездою во лбу.
Под стать ему был и его владелец - васильковые глаза, аккуратная окладистая борода при отменной плеши. Может быть, поэтому в неудаче своей или чужой он неизменно добавлял - «в общем, плешь получилась!». Далее шли её размеры - она могла быть большой, маленькой или хрен знает какой.
В любую погоду он ходил в картузе дореволюционного фасона, одевался в косоворотки ярких цветов, подпоясанных узким ремешком, и галифе покроя славных времён Гражданской войны и Коллективизации, сшитых из английского сукна и с кожаными латками в нужных местах. В грубых яловых сапогах, подбитых железными набойками. Он погромыхивал по доскам и плиткам вольера, насыщая окружающий эфир запахом смеси чесночного перегара с самосадом, превосходящим по крепости все турецкие табаки, а заодно и гаванские сигары.
Как всякий пастух, проводящий свою жизнь в одиночестве под небесами при любой погоде, был немногословен, мог выпить «с устатку» или в дружеской компании и знал свою меру.
На рабочем месте ни с утра, ни вечером пьяным его не видели. Такая редкая особенность ведущего лаборанта первой степени в отношении алкоголя вызывала уважение руководства Павильона. Сам Главный ветеринар Выставки Пухан Ильхан-Оглы Зарбалыев, крайне невоздержанный в выражениях и любитель выпить, именовал его уважительно и по полной раскрутке - Дорофей Елпидифорович Сиротинский.
Что же касалось организации и проведения питания животного древесными опилками, а также научных наблюдений за его последствиями, то они возлагались на кандидата ветеринарных наук Манефу Парменовну Чикину, женщину ещё не достигшую средних лет, приятной наружности, но очень нервную, отчего её глаза казались малость блудливыми.
Ещё студенткой ветеринарного факультета она из газет узнала об оригинальных идеях любимца Партии и Президиума АН СССР Трофима Лысенко, заразилась их самобытностью и стала его тайной поклонницей. Ей и во сне не могло привидеться, чтобы в одночасье она будет затребована для проведения очередного экспериментального изыска не каким-нибудь министром сельского хозяйства, очередным неудачником со смешною фамилией, а бери выше, лично академиком Лысенко.
В узких кругах ветеринарии она уже была известна несколькими работами, касающимися кормления мелкого рогатого скота. Её кандидатская диссертация на тему «Влияние типа кормления на половую активность баранов» получила высокую оценку научного руководства Академии, поскольку ещё раз, но уже на современном уровне, Манефа Парменовна подтвердила наблюдение античных пастухов - чем хуже корм, тем слабее сексуальный азарт баранов и наоборот.
Оценив глубину и самобытность этого наблюдения, седовласые оппоненты с пеной у рта требовали присуждения ей докторской степени. Однако метры Учёного совета решили, что соискательница для неё ещё очень и очень молода и проголосовали за её очень хороший кандидатский уровень.
Потом случилось невероятное. Видимо, птица Счастья, пролетая над нею, как бы пометила её своим золотым помётом, а иначе трудно представить, каким образом в руки Академика попал автореферат её диссертации.
Академик Лысенко, полистав его, задумался и, подозвав к себе референта, попросил доставить к нему в Президиум, располагающийся в бывшем дворце князей Юсуповых в Харитоньевском переулке Москвы, его автора Манефу Парменовну Чикину.
Когда она появилась в его кабинете, переделанном из бывшей княжеской спальни с высоким голубым потолком, в золотом обрамлении которого изображалась Венера в окружении летающих жирненьких амурчиков, Академик поднялся из-за стола ей на встречу, протянул ей свою холодную влажную ладонь и предложил сесть. Какое-то время он молчал и строго вглядывался в лицо Манефы Парменовны, в её нервно блуждающие козьи глаза, в любую минуту готовые от волнения родить слезу, и даже сам как бы ощутил внутренний напряг её тела, как у спортсмена, ожидающего выстрела стартового пистолета, и понял - перед ним тот, кто ему нужен.
Но одна тревожная мыслишка всё же застряла в его голове: - предаст она его в трудную минуту или не предаст?
И тут в его воображении возникла картина «Тайная вечеря» великого Леонардо да Винчи. Он даже попробовал представить себя в центре длинного стола, но не затем, чтобы потом отправляться на Голгофу, а так, как бы в приятности посидеть за трапезой в компании своих учеников и единомышленников, которых у него, как он сообщал в прессе, хоть пруд пруди - считай, вся страна.
Прекратив размышления, он растянул губы в улыбке, что делал очень редко, разве что в ответ на похвалу сначала вождей ВКП/б/, потом вождей КПСС и предложил ей расположиться с ним на уютном диване для обстоятельной беседы. Затем вызвал звонком своего референта и попросил принести им чай и более их не беспокоить, что и было исполнено.
Манефа Парменовна стеснительно присела на краешек антикварного дивана юсуповских времён. И пока в молчании Академик в тиши кабинета на письменном столе сахарными щипчиками с хрупом крушил над блюдечком на мелкие кусочки синеватый оковалок рафинада, она, чуть вскинув голову, увидела в голубых небесах эту самую Венеру. Причём, совершенно нагую и очень грудастую, с порхающими вокруг неё голыми мальчишками. Уяснив для себя в этом ваянии некую скабрёзность, которая в её сознании никак не соотносилась с монументальностью образа Академика, она тревожно напряглась.
Возможно, ещё и потому, что вместо шоколадных конфет или той же карамели, или печенья, положенных к чаю, что могло указывать на уровень приёма гостя, он высыпал на блюдце наколотый сахар. А на другое, блюдце самодельной сушки мелких сухариков из пеклеванного хлеба, которые извлёк из письменного стола.
Она стеснительно положила себе в рот кусочек сахара, и вдруг в ней вспыхнуло давно забытое ощущение из детства, когда такой твёрдый камешек медленно и вкусно истаивает во рту, и она улыбнулась.
Академик, живя напряженной жизнью в мире дремучих и бурных фантазий, к тому же ещё и в постоянной многолетней борьбе за марксистско - ленинскую биологию, после двух глотков наваристого чая перешёл прямо к делу. Он сообщил ей, что ознакомился с её научными устремлениями, которые полезны для страны, и потому она здесь.Чтобы не казаться голословным, он вернулся к письменному столу и, пошуровав среди завалов каких-то бумаг и газет, отыскал её автореферат. Найдя в нём интересные для себя строчки текста, помеченные цветным карандашом, сообщил:
- Мне очень понравились ваши фиксированные наблюдения. Они говорят о природной проницательности автора.
Он помолчал, видимо, стараясь выпятить в её работе нечто большее, что в ней есть, потом добавил:
- Вот, например, - его глаза бежали по строчкам, - как эти бараны, которых вы кормили только зелёной люцерной или попросту травою, увы! были сексуально заторможены.
Он вскинул на неё глаза, улыбнулся. Затем продолжил:
- Они даже не реагировали на присутствие овцы и длительно выстаивали перед ней. Сказано очень выразительно и лаконично. И далее...вы сообщаете, что такой же баран за номером... 5К025, получающий зерновой рацион, уже в самом начале опыта сразу стал проявлять настойчивость, а через 10 –12 дней был так энергичен, что вы отказались от специальных приёмов повышения его половой активности. Это так? Как я понимаю, в этот момент перед вами возникла альтернатива - либо... держать его взаперти в сарае, либо... срочно переводить на корм травой? В вашем автореферате, к сожалению, я не нашёл на это ответа. Возможно, он есть в диссертации?
Манефа Парменовна, увидев устремлённый на неё взгляд Академика, стеснительно ответила:
- Я его …заперла в сарае.
- М...да! - произнёс он, качнув головою. - Несколько не по-людски, но что делать! На то она и наука!
Покусывая губу, пробежал взглядом титульный лист автореферата.
- Вы знаете, Манефа Парменовна, ваши исследования натолкнули меня на одну Идею, которую мы сейчас и обмозгуем. Вы не будете возражать?
- Нет, - ответила она, и её лицо зарделась от ощущения близости к жаркому горну, в пламени которого так стремительно выплавляются драгоценные Мысли.
- Вот смотрите, - продолжил он, уставившись на неё мутным взглядом аскета, - вы, может быть, и не заметили, как своими оригинальными экспериментами подтвердили правильность Продовольственной политики нашей Партии, которая учит, что главное вовсе не мясо, а зерно. Это только капиталистические оракулы кукарекуют на весь мир, что в основе современной цивилизации лежит бифштекс. Ничего подобного! Всё это враньё и охмурёж народов, рвущихся к своему процветанию. Правильно говорит мой батя: «Щи да каша, сынок, - сила наша!». К этой мудрости наша страна шла столетия. Да, столетия. И вы, ...- он опять пробежал глазами по титульному листу реферата, - Манефа Парменовна, это однозначно доказали.
Академик опять оцепенело задумался, видимо мысли его бродили в высотах биологии, потому что он вдруг изрёк как бы про себя:
- Ведь, по сути, принципиальной разницы между кишечником барана и человека нет? Или я ошибаюсь?
- Нет! Вы… не ошибаетесь, - оторопело ответила она, сражённая столь широким биологическим обобщением, и на всякий случай взглянула на него, а не шутка ли это.
Однако он был серьёзен и более того, продолжил развитие своей мысли.
- Я конечно, далёк от представления, что пищевой тракт дождевого червя или той же пиявки имеет что-то общее, но... тем не менее,… если это рассмотреть... в определённой стадии распада древесины... их ферментной системой,… пожалуй, она способна,… но я не об этом...
Он опять вернулся к реферату, который держал в руке.
- И обратите внимание, - какая сексуальная взвинченность у ваших баранов.
Академик продолжал листать странички, что-то ища.
- Вот-вот, я так и думал. Помимо зерна вы для эмоциональной яркости восприятия овцы в корм барана добавляли ещё и морковь. Вот только какую, хочу вас спросить? Это очень важно. Какой сорт?
- Там написано, - ответила она, - столовую красную. - У нас на селе её называли почему-то крыжопелем.
- Ах, да верно, «Сладкий крыжопель». А вот в таблице фосфаты, кальций, опять же. Это зачем?
Манефа Параменовна, увидев обращённый на неё пристальный взгляд и, непонятно от чего засмущавшись, ответила:
- От импотенции.
- Надо же, - и гримаса удивления метнулось по лицу Академика и он по-простецки, добавил: - недаром мне папаша внушал в детстве - меньше мяса жри, сынок, а больше моркови. Наверное, он имел в виду это народное наблюдение? Как вы думаете?
- Наверное, - окончательно смутившись, скисшим голосом поддакнула она Академику.
- Так что наш народ правильно говорит - век живи, век учись и дураком помрёшь, едрёна - Матрёна!
Он опять встал с дивана и взволнованно начал прохаживаться по кабинету на манер человека, в нетерпении ожидающего на остановке автобус, повторяя вслух:
- И дело вовсе не в мясе, а в зерне. Именно в зерне! Зерно - наша сила!
Потом он резко остановился, и как генерал, который принял окончательное решение, отчеканил:
-Будем писать Служебную записку в Политбюро.
Закончив с этим вопросом, Академик перешёл к обсуждению предстоящей работы, которая по финансовым документам Академии пока будет проходить под секретным грифом «Целлюлоза».
- Из этого следует, - продолжил он,- что её проведение можно доверить только человеку, который будет ему предан, как говорится, душой и телом.
Он замолчал и, обратив свой тусклый взгляд в голубое поднебесье потолка, где в курчавых облаках разлеглась пышнотелая богиня любви, с улыбкой рассматривающая порхающих вокруг неё упитанных голых амурчиков, повторил:
Именно телом... и душою.
Поймав его взгляд, Манефа Парменовна вновь напряглась, но напрасно. Под понятием «тело» Академик, видимо, не имел в виду ничего. Он просто изрёк это в задумчивости
- В ваши обязанности, - продолжил он, - будет входить кумеканье над тем, как и под каким соусом, заставить жвачное животное потреблять опилки. Затем вам потребуется проводить ежедневное и подробное фиксирование основных показателей физиологических отправлений животного не только в цифрах, но и в графической форме, которой будем информировать о наших результатах ЦК КПСС и, если надобится, его Политбюро. В завершение эксперимента я рекомендую вам, Манефа Парменовна, реализовать ваши научные выкладки, полученные на... - он опять полистал реферат, - на... баране № 5К025. Затем смело используйте ваши фосфаты, а также кальцекс и прочее, чтобы наш Производитель, как говорят у нас на селе, был бы о-го-го!
Ей показалось, что от переполнившего её радостного волнения, вызванного неожиданной близостью с идеями всенародного Академика, она что-то не поняла или хуже того ослышалась, а иначе причём тут какие-то опилки, таблетки кальцекса от простуды?
Не в силах перебить его речь своим бестактным вопросом, она ещё больше смутилась, когда он ей сообщил:
- Уверен, эти исследования плюс результаты вашей кандидатской диссертации и поддержка ЦК Партии есть заявка на Государственную премию. С чем я вас сегодня и поздравляю. Да, поздравляю. Это понятно - за счёт опилок можно сохранить для страны поистине огромные количества фуражного зерна, так нужного нашему народу для его питания.
Академик замолк, в кабинете воцарилась гробовая тишина, которую нарушало лишь тиканье старинных напольных часов с огромными латунными гирями.
Теперь он смотрел на Манефу с видом человека, который, вдрызг умотавшись, всё же решил знаменитую задачу гениального математика Пьера Ферма.
- Надеюсь, у вас как у думающего и наблюдательного экспериментатора есть ко мне вопросы?
То, что она сейчас услышала, было столь непотребно грандиозно и столь же несовместимо с её представлениями о вскармливании животных, что она усомнилась в своей пригодности для таких исследований. А потому, ни на что, не рассчитывая, была готова отправиться из кабинета восвояси, но напоследок простодушно спросила Академика:
- Возможно, я что-то не поняла, Трофим Денисович, а может, прослушала. Вы действительно хотите животных кормить древесными опилками?
- А что вас удивляет? Да, именно опилками, но специально приготовленными для сычужных животных. Что здесь такого? Разве вам, студентам, не демонстрировали фильмы из жизни, например, лосей или кроликов, которые на вольном выпасе в зимнюю пору за обе щёки уплетают осиновую поросль или ту же кору? И как ещё уплетают! Эти зверюшки по зиме не раз портили посадки в садах.
- Но ведь ещё живые ветки деревьев или их кора это... не совсем опилки? И даже... не очень. В них есть много чего и другого полезного.
- Ну, что вы, милочка. Зачем придираться к форме? Главное, что суть того и другого одна - это целлюлоза. А, что составляет её основу согласно химии? Ну?
- Глюкоза.
- Правильно, а она питание и вообще основа всему живому, - и он ловко закинул в рот кусочки колотого сахара. - Так в учебнике «Биохимия» написано.
В ответ на это она хотела что-то ещё спросить, но он продолжил:
- Там посмотрим. Вам, начинающему учёному, вышедшему на большую дорогу науки, следует помнить - наука это сплошной творческий изыск, где не надо страшиться внезапных искромётных озарений…
Единственно, что её как-то примиряло с этим изыском Академика, так это надежда, что её будущий Наставник просто желает испробовать нечто, включающее и древесные опилки и не более того, а целлюлоза, по его представлениям, может в их желудке частично может распадаться до глюкозы. А иначе как это всё понять?
Такой доверительный разговор получился ещё и потому, что в этом комке нервов, готовых в любую минуту без раздумий рвануться к достижению поставленной им цели, он усмотрел родственную ему душу.
Только поэтому он решил поделиться с нею своими интимными мыслями, чтобы приблизить её к идеям преобразования животного и растительного мира на фундаменте идей Марксизма - Ленинизма...
- Что я хочу ещё вам сказать, Манефа Парамоновна, - произнёс с тяжёлым вздохом академик.
- Парменовна.
- Хорошо, Парменовна,- поправился он. - Желаю вас предупредить, что при проведении нашего эксперимента у нас будет не только масса личных недоброжелателей и оскорблений, но и тайных врагов прогресса биологической науки в нашей стране, а потому будьте готовы, милочка, к тяжелым боям за Марксистскую биологию.
Он вновь в задумчивости устремил свой невидящий взгляд в голубое поднебесье потолка, откуда его оглядывала нагая богиня любви, как бы соблазняя формами античной красавицы…
Когда он, наконец, оторвал от неё свои глаза и в той же манере уставился на Манефу Парменовну, причём, как ей показалось, очень пристально, она ощутила в своём теле какую-то тревогу и опять напряглась.
- Вы представляете, Манефа Парамоновна, сколько за минувшие столетия святая Инквизиция пожгла учёных лишь за то, что эти несчастные утверждали, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот? – торжественно, как при гробе, произнёс он с горестной интонацией и запечалился.
На этот раз, из уважения к Академику, находящемуся в эмоциональном напряге, она не стала его поправлять, что она Парменовна, а вовсе не Парамоновна.
- Жгли на кострах нещадно, не принимая в расчёт ни ум, ни талант, ни... красоту тела, - и он в философской задумчивости опять уставился взглядом в потолок, как будто оттуда на него снисходили произносимые им мысли.
При упоминания о теле, она вновь напряглась и почувствовала, что от этих напряжений уже даже малость пропотела, но тотчас себя успокоила, решив, что всенародный Академик размышляет, скорее всего, не о соблазнительных формах груди и бёдер античной богини, а только о величии Космоса и бренности человеческой жизни на его фоне.
- Так о чём это мы? - как бы очнувшись от забытья, спросил её Академик, оторвав свой взгляд от нарисованных небесных глубин.
- Ах, да! О вращении Земли! Так вот, Манефа Парамоновна, и мне приходится бороться, как это делали такие гиганты мысли, тот же Галилей Галилео, Бруно Джордано, я уже не говорю о великом Авиценне. А потом был ещё один мыслитель, автор великолепного труда для пролетариата «Город Солнца».
В этом месте, чтобы показать, что она не лыком шита, Манефа прервала Академика вопросом:
- А что, разве его автор Томазо Кампанелла тоже был сожжён? Я читала, что он за свои сочинительства святой Инквизицией был лишь посажен в тюрьму на двадцать семь лет, а может быть, как у нас…только на двадцать пять.
- Не верьте этому, я лучше знаю. Да, сожжён… только инкогнито, – ответил он, - жестоко и дотла, а его пепел был развеян на все четыре стороны, кажется над Шварцвальдом. В Германии есть такой чёрный лес. По-немецки вальд это лес.
Он замолчал, выразительно вздохнул и, о чём-то продолжая думать, встал с дивана, прошёлся взад - вперёд по большому кабинету и только потом, остановившись над нею, неожиданно произнёс:
-Я не буду ходить далеко за примером. Вы, надеюсь, любите прогуливаться краем овсяного или ржаного поля, посидеть там, вечёрку посмотреть?
- Какую вечёрку? Газету, что ли? - настороженно уточнила она, не понимая, чего от неё хочет Академик.
Он, не замечая её смущения и растянув рот в улыбке, добавил:
– Любите, любите и, конечно, подальше от людей. Не так ли? Разве неприятно полежать в овсах или во ржи на закате дня и помечтать? Вы же молодая женщина.
Он продолжал на неё смотреть, в то время как Народной хор под управлением Свешникова уже пропел ей последний куплет разухабистой всенародной песни «Коробейники», а потому она опустила свои глаза долу и заметно засмущалась.
- Так вот, когда вам удастся побродить в зелёных полях и желательно подальше от людей, - он присел рядом с нею на диван, потом раскрыл свой узкогубый рот и, с ловкостью клоуна, последовательно закинул в него несколько кусочков колотого сахара, который прихватил с блюдечка, и продолжил, - вы обнаружите удивительный феномен. Вы понимаете, к чему я вас склоняю?
- Не совсем, - тихо призналась Манефа Парменовна, ощутив сухость уже во рту, и опять напряглась, но это было излишне.
- Я склоняю вас к пониманию фундаментального Закона Природы! Если вы, к примеру, не пожалев времени, внимательно осмотрите непримятую межу овсяного поля, то среди овса вам непременно попадутся кисточки всем известного растения - овсюга, и наоборот. А среди ржи можете встретить нормально наполненный колос пшеницы или овса! Теперь я хочу вас спросить, отчего это может быть?
Он вцепился в неё своим мутным взглядом, вконец, изголодавшегося аскета, рассчитывая на ожидаемый ответ. И он последовал с радостью, потому что она вдруг поняла, что Академик оттого такой чудной, что испытывает её своими умными вопросами, проверяя сообразительность.
- Я знаю, почему так может быть, - ответила она с улыбкою. - Если плохо подмести ток после пшеницы, а овёс засорил сорняк овсюг. Одно другое и замусорило! Угадала?
По тому огорчению, которым свинцово окрасилось лицо Академика, она поняла, что допустила какой-то непоправимый ляп. Возникла тяжёлая пауза, в которой собеседники почувствовали себя каждый не в своей тарелке. На правах хозяина первым её прервал Академик:
- Вы ошибаетесь, милочка. Дело вовсе не в метле, которой подметают ток, чтобы одно зерно не мешалось с другим, а во влиянии внешних факторов на развитие вида! Тогда чем вы мне объясните, почему среди синичек вдруг появляются пеночки, а среди воробьёв овсянки? Тут тоже плохо мели... метлою, едрид - мадрид?! А-а-а…?!
И это раскатистое несколько истеричное «А…а!!!» прозвучало в ушах Манефы Парменовны, как заключительный аккорд реквиема. Она поняла, что не пришлась ко двору Академика, а потому, оправив на коленях юбку, было, поднялась с дивана, чувствуя, как эхом колыхался в её ушах этот «едрид - мадрид!».
- Не торопитесь, Манефа Парамоновна, - неожиданно спокойно изрёк Академик и, положив свою холодную длань на её худенькое плечико, придавил её обратно к дивану.
- Да, кстати, откуда у вас такое странное имя Манефа? В своей жизни я профессионально встретил больше всего Тань, меньше было Галей, остальные в единичном экземпляре, но всё же на слуху мелькали Марины, Люды, была Алиса, Сталина, Гелия, Азизя, даже Клепсидра Стефановна. А вот ваше имя - Манефа, как сказал бы мой отец, ни в какое корыто не лезет. Как вы отнесётесь к тому, если я вас буду называть для простоты - Машей? Это как-то проще, привычнее, а всё великое, особенно в науке, всегда просто. Не так ли? - и он улыбнулся.
Поскольку она поняла, что вопрос её участия в проекте «Целлюлоза» уже снят с повестки дня. А до ухода осталось, может быть, четверть минуты или чуть больше и то за счёт длины ковровой дорожки до двери огромного кабинета, она не посчитала нужным выслушивать нелепые сентенции в отношении своего имени даже от всенародно любимого Академика. Поэтому, надув свои пухленькие губки, на прощание ответила ему так:
- А почему, Трофим Денисович, вы считаете, что мое имя должно влезать в корыто вашего отца? Мне его в день рождения, это 13 ноября, дал священник отец Паисий, он же мой дедушка, которого я совершенно не помню. Как мне говорила моя бабушка, ему вскорости после моего рождения отрубили голову! Когда я подросла, то спросила её за что? Она сначала не хотела говорить, чтобы не пугать ребёнка, а потом, когда я стала старше, всё же рассказала. Приехавшие в наше село губернские чекисты, среди которых был поп расстрига в миру Хрякин, почему и запомнила. Напившись деревенского самогона, они перед жителями села разыграли в натуре библейское представление под названием «Усекновение главы Иоанна Крестителя».
- Они что, были евреями? - поинтересовался её будущий Наставник.
- Почему евреи? - ответила она. - Думаю, что это были обычные биологические выродки!
Что варилось в это время в голове академика, то неизвестно, но когда она вновь пожелала встать с дивана, он сказал ей:
- В Библии, милочка, много печальных историй придумали церковники. Что с них, тёмных, взять? Бог с ними. Лучше мы с вами сейчас пройдём в одно место, и я вам покажу то, что постоянно меня волнует, надеюсь, и вы к этому не будете равнодушны. - Уверен, - это нас очень сблизит. Так что поднимайтесь и пошли.
Он протянул ей руку, чтобы помочь встать с дивана, и ей показалось, что она ухватилась не за ладонь человека, а за влажную трубу водопровода, отчего у неё тотчас забилось сердце. Спина ощутила испарину, и ей стало совсем нехорошо.
Академик, преодолевая вялое сопротивление, потянул Манефу в боковую дверь своего кабинета. Распахнув её, он вежливо под локоток втолкнул свою гостью в небольшую, но очень уютно обставленную комнатку отдыха с тахтою у стены, застланной синим шёлковым покрывалом китайской работы, на котором изображалось, как в неистовом экстазе два дракона пожирали друг друга.
Её сердце начало бухать в груди. В горле пересохло и то, что она в этот момент созерцала, было в каком-то сиреневом тумане. Поэтому кроме тахты, удобной для краткого отдыха, она не увидела всего остального, что заполняло пространство этой комнаты.
- Присаживайтесь, - предложил ей академик. - Минуточку! Я сейчас вернусь.
И он исчез за дверью.
Поскольку стульев по близости не оказалось, она присела на край тахты, соображая, куда всё это катится.
Неожиданно она услышала чавкающий звук работающего унитаза, потом тишину и, наконец, за своею спиною голос Академика:
; А теперь, Маша, обернитесь и то, что вы увидите, запомните навсегда, ибо только этот закон Природы организует и продолжает Жизнь!
Это было произнесено с тем нервным пафосом восторга, который может охватить человека, увидевшего божий свет после многих лет тьмы.
Манефа Парменовна в безотчётном страхе съёжилась, боясь повернуться.
- Ну, что же вы? - повторил он вопрос. - Я... жду!
Она медленно повернула голову в его сторону, ещё не догадываясь, что может сейчас увидеть.
- А теперь посмотрите сюда, - перстом указал на стену Академик.
Она как пьяная взглянула, но то была глухая стена, на которой висел какой-то транспарант с витиевато написанным текстом. За счёт необычности шрифта и волнения она сумела прочитать лишь два слова, да и то потому, что они были написаны жирными, сажевого цвета буквами и в конце - Чарльз Дарвин.
- Вот это, - сообщил Академик, - вы и должны запомнить на всю свою жизнь и внедрять, внедрять и внедрять в сознание практиков - биологов!
При этом он сделал жест, как будто большим пальцем давил и давил ненавистных ему насекомых.
Когда с её глаз несколько спал туман волнения, она, шевеля своими пухленькими губками, медленно прочитала - «Всё то, что действует на организм, имеет стремление равным образом оказывать воздействие на его половые элементы». Далее шло продолжение, в котором последние пять слов были выразительно выделены – «Едва ли в Природе существует более удивительное, чем чувствительность половых элементов к внешним влияниям». И подпись - Чарльз Дарвин.
- Вы теперь понимаете, в чём я хочу вас убедить, прежде чем вы приступите к работе под моим руководством?
- Да, – ответила она, вконец, обескураженная странными словесными пассами со стороны академика.
- И что мне делать?
- А чего вам хочется? - спросил он, видя, что она волнуется. - Вы взрослая, самостоятельная женщина и вправе решать сами любые вопросы без понуждения!
- Мне... ничего не хочется, - ответила она растерянно, в волнении поправляя свою пышную причёску, ощущая нарастающую сухость во рту, отчего даже облизнула свои губы.
- Так бывает только в книгах, а в реальной жизни никогда, - сухо заметил Академик, присаживаясь рядом с нею на тахту.
После некоторого молчания, которое со стороны могло бы показаться любовным томлением двух сердец, он спросил её:
- Вы понимаете, что я имею в виду?
- Наверно, – ответила она теперь уже похолодевшими губами.
- Тогда, чтобы между нами не было недомолвок, скажу вам как молодому коллеге, который хочет связать свою жизнь с моими Идеями, а их у меня более чем у Эйнштейна в его записной в книжке, - он помолчал и добавил, - во всяком случае, более чем достаточно! Между нами проблем не будет. Вы же опытная женщина и настоящий экспериментатор. Это я сразу понял не только по вашему лицу, но и по реферату вашего «диссера», как говорят мои аспиранты. Так что вы зря сейчас так волнуетесь. Не ищите в Природе глупостей, в ней всё просто. Если пошевелить мозгами, то раз, два - и вы в дамках! Разве не так?
Он продолжал на неё смотреть своим упёртым взглядом анахорета, как бы сквозь её тело. И она скорее инстинктивно отправила свою правую руку к своему горлу, не совсем понимая зачем, то ли чтобы сдержать возможный свой крик, то ли расстегнуть верхнюю пуговичку блузки, когда он сказал:
- А коли вам понятно, то постарайтесь запомнить эти вещие слова Чарльза Диккенса. Лучше их даже записать.
- Причём тут Диккенс или он оговорился?! - испуганно метнулось в её голове. - Он же не был ветеринаром?! Конечно, он оговорился. Или я ослышалась?! Конечно, ослышалась!»
Он поднялся с тахты, помог и ей встать, и они вернулись в кабинет. Пока она записывала на листок бумаги мысль великого Дарвина, он продолжал излагать ей своё в высшей степени, уникальное представление о влиянии окружающей среды на возникновение на планете Земля новых видов и подвидов в мире животных и растений.
- Понимаете, Мария Парамоновна, это только недоумки отрицают факт появления нового вида под воздействием природных условий на половые элементы. Утверждаю, что из овса может возникнуть овсюг или из тех же синичек - зяблики. К примеру, если скворцов кормить особыми гусеницами, то в их потомстве не сразу, но непременно появятся,… - академик первый раз наморщил лоб и задумался.
- Гуси или канарейки, - с радостным облегчением встряла она в его рассуждения, понимая, что её страхи в отношении Академика были напрасными. Он просто обитал в ауре великих Размышлений, недоступных её пониманию. Но столь кардинальная подсказка ему не пришлась по вкусу, а потому, чтобы привести этот факт к большему естеству заметил:
- Ну, может быть, и не сосем так, а... вот если кукушки или там щеглы, то это реально на сто процентов!
Он опять задумался. Манефа Парменовна видела, как лицо Академика периодически освещалось всполохами Мысли. Было заметно, что он ищет нечто неотразимо доказательное.
Наконец, он произнес, как ей показалось, не то тоном судьи, не то прокурора свой окончательный вердикт:
- Именно этой выстраданной мною продуктивной Идее яростно сопротивляется не только безродный космополитизм, но и мировой сионизм с его единомышленниками, а по сути те же евреи вроде Григория Менделя и Августа Вейсмана со своим приятелем Морганом, только не миллиардером, а Томом.
Он замолчал, грустно улыбнулся, как бы подчеркнув их пигмейскую научную природу, и добавил:
- И вы знаете, милочка, что они хотят втемяшить в мозги нашему народу?
Он опять сделал паузу, чтобы дождаться от неё ответа. Манефа Парменовна, счастливая тем, что Академик всё же призвал её к своим размышлениям и, не желая им мешать, ответила:
- Нет.
- А зря! Хотя чему здесь удивляться? Вы ещё совсем молодой учёный, а тут седовласые мужи - пердуны будто живут на сундуке во тьме коммунального коридора. Света не видят и только талдычат о каких-то генах. А я говорю этим морганистам - вейсманистам, этим эпигонам, - покажите мне ваши гены, но не мух или там горох в цветении, едали мы его. Дайте мне ваши гены пощупать. Не дают. А я знаю почему. Нет этого ничего!!!
Академик в волнении замолчал, что отразилось болезненной гримасой на его лице пергаментного цвета, а потом жалостливо добавил:
- А какие, Маша, мне приходится выдерживать бои. Боже ты мой! И всё ради торжества Марксистско-Ленинской биологии! Не поддержи меня в трудную минуту наше ЦК и лично... мудрое Политбюро, мне бы и не совладать с любителями «ген». Один Вавилов со своей компанией мне чего стоил. Вот он где он у меня сидит, - и Академик звонко похлопал пятернёю по своей длиной тощей шее. - До сих пор, как вспомню его выступления против моей научной теории о происхождении видов, фундамента современной биологии, испарина прошибает…
Он замолчал. Манефе Парменовне было любопытно слушать своего будущего руководителя и Наставника по проекту «Целлюлоза» и, чтобы подтолкнуть его к размышлениям, поинтересовалась насчёт Вавилова.
- А вот мне недавно рассказывали, что он собрал, чуть ли не со всей планеты образцы зерна, потом открыл очень важный закон Природы о каких-то рядах. Говорят, он знаменитый учёный, хотя потом то ли оказался шпионом, то ли родители его были дворяне, которых посадили. А где он сейчас?
Когда она посмотрела на Академика, то поняла, что лучше бы ей помалкивать на эту скользкую тему.
Это был уже её второй промах. Третьего теперь не избежать, если Бог троицу любит, суеверно подумала перезрелая комсомолка.
Но та неприязнь, что шквалом проскользнула по лицу Академика, была лишь мгновением, потому что в следующее он ей всё объяснил:
- Враг народа, милочка, всегда умный, а иначе, зачем ему быть врагом? Верно? А о его Законе слыхом не слыхивал, а если где и написан, то это галиматья! А он, милочка, как шпион был осуждён и понёс заслуженную кару! В нашей стране, Маша, зазря не сажали, не сажают, и не будут сажать, а если расстреливали, то только за дело. Были, конечно, и ошибки. Но не по злобе, как, к примеру, в Америке поступили с коммунистическими мучениками товарищами Сакко и Ванцетти. Этими именами, в память их трагической судьбы, ещё назвали нашу карандашную фабрику, чтобы всякий каждый раз, затачивая карандаш, зрел имена этих героев.…
Трофим Денисович замолчал, потом задумчиво прошёлся по кабинету. Всё это время Манефа в тревоге ожидала его решения - пришлась ли она ко двору или нет. Наконец, он замер и, глядя на неё сверху вниз, произнёс:
- Эти генетики сильны только поддержкой из-за границы и приглашениями на разные там международные Конгрессы и прочее. А Народ не дурак, он давно понял, с кем имеет дело, и прижал их к ногтю. Пусть хлеб себе зарабатывают полезным трудом или на лесоповале, а не своими трехомудиями, извините, милочка, за медицинское выражение.
Значение последнего слова, произнесённого Академиком, она не поняла, но по созвучию решила, что это относится к низшим паразитам, вроде трипаносом, и подивилась ещё раз конкретности и обширности его биологических знаний и обобщений.
- Одно время, - продолжил он, - мы с помощью ЦК Компартии и лично Политбюро к чертовой матери разогнали в нашей стране всю эту генетическую шарашку. Сразу стало легче дышать, а вот как не стало Вождя, опять нет-нет, и всплывает этот ген, дери его мать! Кажется, всё прочистили от этой зауми - и Академии, и Университеты. Даже медицину, как старый матрац, перетряхнули, а им всё неймётся. Нынче опять ожили всякие недоучки вроде, Эфраимсона или Хесина. Да и уральский подголосок космополитизма, бывший арестант Тимофеев, как его ещё… - Ресовский что ли, начал мировому менделизму подъялдыкивать. Потом этот коротышка Дубинин любитель мушек, едри его мать. Жебрак подпевала, то же ожил! Оказывается, прошляпили, не всех добили! Представляю, что они про нас говорят. На лесоповал бы их направить, а не в «шарашку».
Ту же ахинею и кибернетики втюривают в мозги народу. А у химиков и вовсе крыша поехала. Задуривают народ какими-то резонансами электронов. Посудите сами, Маша, какие могут быть резонансы в медном купоросе или в том же химическом удобрение вроде калийной селитры или в суперфосфате? Поверти мне - это же науки о голом короле, ни увидеть, ни пощупать. И правильно, что под зорким глазом Академия Наук в прессе её фундаментально громят даже журналисты.
А ряд наших выдающихся учёных выступили с предложением вообще изъять их из упоминания, невзирая на упорные возражения, скрытых сионисты вроде профессоров Сыркина или Дядкиной, которые пытаются это бред защищать. А ведь сказано Академией наук, что у нас уже есть учение Бутлерова, Меделеева. Оказывается им и этого мало, им нужны мыльные пузыри - резонансы. Даже грузчику с Казанского вокзала понятно, где наука, а где сионистская химера со скрытой антисоветчиной.
И он, гортанно рассмеявшись, продолжил:
- Их хлебом не корми, только дай возможность обгадить наш Социализм, нашу передовую марксистскую науку. Но ничего - ещё не вечер. Они думают, что Вождь почил. Хрена два почил! Он в нас живёт и побеждает, и будет жить. На благо нашего народа и всего человечества как бы не витийствовал американский империализм со своей еврейской Европой.
- Жить, вроде, глистов что ли? - поинтересовалась Манефа.
- Почему глистов?- удивился будущий наставник
- Потому что только они могут долго жить и питаться соком кишечника животного, истощая его пока оно не загнётся. Это нам в Академии так рассказывали. Особенно опасен в теле человека главный глист - солитёр и печёночный сосальщик. Говорят, что за растительным лекарством против этих паразитов даже посылали экспедиции в Среднюю Азию. Потом я слышала, что химики синтезировали для прочистки кишечника животных от глистов какой-то «наганин». Очень хорош был для верблюдов…
Было видно, что Академик желает разжечь в себе огонь неприязни к непонятной ему науке - генетике. Однако Манефа то ли по своей ещё недостаточной образованности, а возможно по причине воспитания, неожиданно выразила своё мнение, правда, в виде соболезнования:
- А разве нельзя заниматься в науке, чем хочешь? Ведь только тогда и можно найти, то, что еще люди не видели и даже об этом не думали? Вдруг они не всегда ошибаются?
- Да, что вы, Маша?! Тогда мы должны согласиться, что дважды два – пять.
Она неопределённо пожала плечиками, однако добавила:
- А я читала в журнале «Знание – сила», что, к примеру, параллельные прямые параллельны только в нашем воображении, а знаменитый математик Лобачевский доказал, что в широком смысле это не всегда так.
- Понимаете, Маша, в науке очень много путаников, и… не очень нормальных людей. Я не математик, но уверен, что это просто невозможно. К их числу относится и Лобачевский, и ещё этот... как его? Чижевский, со своим абажуром? А может и Вернадский. А как вам нравится такой умник, который собирается управлять молниями, как его… он ещё чех или словак?.. Да, Тесла. Тот уже вообще за гранью мыслимого… совсем не в своём уме.
Вы, Маша, о них слышали или читали?
- Слышала и читала, - ответила она с оттенком твёрдости в голосе.
При этом Академик так выразительно посмотрел на Манефу, что она даже смутилась. И он продолжил:
- Благо наш ЦК КПСС, всегда начеку. Тотчас указал Академии Наук срочно организовать Сессию и прочистить химические науки и другие, особенно биологические, от этой вредной еврейской зауми, явно занесённой тайными «доброжелателями» с берегов США и Европы!
Посудите сами, если в трудах знаменитого химика Менделеева их нет, то откуда взяться этим резонансам? Уму непостижимо, как же изворотлив сионизм, Боже мой! Ну, хватит про них! - успокоил он себя.
И с хозяйственной конкретностью изложил свой проект, вскармливания животных древесиной, точнее, её опилками...
Хотя кандидат ветеринарных наук Манефа Парменовна Чикина и была пока ещё невесть, каким учёным, но уже поработала в одном из образцово-показательных хозяйств Академии «Непецино», которое является, как поговаривали, поставщиком продуктов высшего качества для его величества - Кремля, а потому, была очень обескуражена грандиозностью идеи, созревшей в голове Академика.
Видимо, заметив следы сомнения на лице будущего сподвижника, он и добавил:
- Мы большевики, Маша, это значит, нам негоже ждать милости от Природы, а надо брать. Да, брать, брать и ещё раз брать, как учит нас великий Ленин.
Он расхаживал по кабинету, как бы ни замечая её, разбрасывая направо и налево свои теоретические выкладки, которые Манефа Парменовна, как прилежная студентка судорожно скорописью конспектировала. Наконец, выплеснув наружу своё умственное варево, он остановился.
- Теперь давайте набросаем план вашей работы. Первое, - определить биологическую усвояемость опилок в зависимости от сорта древесины - это раз. Для начала даю вам подсказку. По моим прикидкам, наиболее легко будут перевариваться опилки осины и ольхи. Это не случайно в зимнее время их поросль так любят лоси. Верно?
Далее, у вас пойдут берёзовые опилки. Это важно, потому что Россия страна берёз. Их мы закажем на подмосковных лесопильнях. Что же касается основных отходов лесопильных заводов - сосново-еловых стройматериалов, - продолжил Академик, - то над этим надо ещё покумекать. Это два, потому что хвойные опилки имеют свою особенность - наличие в них смолы.
Он опять ушёл в тишину своих фантазий, для чего остановился и рассеянным взглядом вперился в плавающую в лазури потолка белотелую богиню любви, а может просто отдыхал от рассуждений.
- Меня в последнее время не покидает мысль, - а что если с помощью такого хвойного корма удастся нашпиговать организм животного смоляным материалом? Ведь лечебные свойства смол общеизвестны, не так ли?
- Вы имеете в виду, канифоль, которой скрипачи смычки надраивают? - осторожно уточнила Манефа Парменовна.
- Не только, - учтиво ответил он. - Канифоль в смоле, как мне сказали специалисты, что гудрон из нефти - остаток, отброс.
Потом, посмотрев на неё, сникшую под тяжестью его идей, добавил:
- Разделяю ваше сомнение. Подобное год назад мне бы и в голову не пришло. К счастью, я обладаю наблюдательностью, а она - мать науки
Дело было так: как-то в гостях у одного моего друга академика меня угостили жареным глухарём. Ем его, а сам чувствую какую-то непривычную для мяса горчинку и даже какой-то сомнительный душок. Спрашиваю хозяина: «Пантелеймон Михайлович, откуда такой привкус и запах - никак продукт малость завертелся?» А он рассмеялся и говорит: «Это оттого, Трофим Денисович, что глухари добрых полгода питаются почками ёлок, а в них смолы навалом». Тогда меня и осенило - значит, организм птицы отфильтровывает в свои мышцы всё полезное, а остальное - в помёт? Вот видите, Мария Парамоновна, как в Природе всё просто? Только бери и употребляй во благо народа.
Академик от удовольствия потер руки, изобразил на лице улыбку и обратился к ней опять:
- Понимаете, практическая реализация этой замечательной Идеи позволит, милочка, при каждом лесопильном предприятии страны открыть животноводческую ферму, что особенно важно для нашего Севера, где у нас основной лесоповал и сосредоточены огромные людские резервы трудовых лагерей, так называемые «Лагпункты», которые, к моему сожалению, потихоньку начали сокращать.
Он опять замолчал, прошёлся по кабинету туда-сюда и торжественно заметил:
- По личному опыту знаю - Партия не пожалеет средств для реализации этой замечательной идеи уже в масштабах страны. А вы, как полагаете, Мария Парамоновна?
- А чего ей их жалеть, - ответила она с провинциальным простодушием. - Деньги то не из своего кармана, небось!
Ей показалось, что Академик обиделся за свой ЦК вместе с его мозгом - Политбюро, потому что ответил ей так:
- Это вы, милочка, напрасно. Уверен, с финансированием наших исследований у вас проблем не будет. Всё уже согласовано с Академией. И вот ещё что: имейте в виду, что наш проект «Целлюлоза» вызвал у ряда членов Президиума явное неудовольствие, но для меня их мнение, что кишечные ветры в лицо. Пусть сначала разберутся со своим космополитизмом, а потом и высказывают свои суждения. Тоже мне жопы нашлись. Не при женщине будет сказано. Поэтому не ограничивайте себя в средствах. Экономно и разумно составьте список нужного оборудования и реактивов.
Что касается животных для откорма, то бараны... - он замялся, потом продолжил, - как-то мелки... для яркости результатов нашего эксперимента. Лучше приобрести бычка двухлетку. Можно за деньги или договориться с каким-нибудь хозяйством с возвратом откормленного животного. Народные деньги надо беречь! Насчёт сортовых опилок я уже дал указания - осиновые из Архангельска будут привозить поездом, а кедровые с берегов Байкала без задержки - самолётом.
Теперь, где проводить исследования? Можно, конечно в моём хозяйстве при Академии. Но, знаете Мария Парамоновна, это хоть и рядом, а всё равно, как бы за горами да долами. Поэтому лучше в павильоне «Животноводство» на Выставке. Там имеются удобные помещения, а главное, есть вольер для демонстрационного выгуливания животных. Это важно, чтобы всякая Академическая шушера - мушера от науки сопела бы в тряпочку, наблюдая за результатами нашего откорма.
Академик засмеялся и, почесав мизинцем правое ухо, заметил:
- Пока доморощенные подпольные генетики будут заниматься своими тряхомудиями с мухами, мы врежем им по первое число нашими результатами.
Как уже поняла Манефа Парменовна, генетика была больной мозолью академика, на которую он при всяком случае мазохистски нажимал.
- Народ знает, - кормят его не гены, а мать сырая Земля, - произнёс он, как клятву, направив указательный палец в потолок и вдруг неожиданно гортанно, во весь голос рассмеялся.
Видимо, академик это делал крайне редко и только в экстремальных случаях своей жизни, потому что в кабинет тотчас тревожно заглянула секретарь - референт, волоокая, восточной стати женщина, но, увидев, что всё как положено, мышкой скрылась за дверью. От неожиданного взрывного смеха академика Манефа Парменовна даже вздрогнула, поскольку не уяснила причины неожиданной радости.
Отсмеявшись, он достал платок и, вытирая набежавшие слёзы, сообщил ей:
- Я что смеюсь, Маша. Этим летом я заехал в село к родне. И, как-то под вечер, возвращаюсь с прогулки по полям. Иду по селу, а навстречу мне навеселе топает колхозный бригадир Панас Задыбайло. Я его с детства знаю - мужик грамотный, Райком его в пример ставит колхозникам, а на яровизации картофеля собаку съел. Поздоровались. Тут меня и осенило - дай, думаю, его спрошу, что он знает о генах? Как ни как газету «Правда» выписывает, «Блокнот агитатора» у него всегда в избе на виду рядом с портретом Вождя. Он и говорит: «Если, Денисыч, бутылку поставишь, завтра в полдень у сельмага я их тебе покажу».
«Ну и пустобрёх же ты, Панасий», - говорю ему, а сам смеюсь.
И вот на следующий день, было воскресенье, иду с базара с картошкой мимо магазина, а Задыбайло увидел меня и подзывает. Подхожу. Гляжу, на ступеньках сидят мужики самосад курят, на меня пристально смотрят, а он мне и говорит:
«Ты, Денисыч, вчерась хотел ген видеть? Так вот они все перед тобою и дожидаются выпивки, как козлы водопоя! Вот этот, чубатый Афоний Остапович Червонописный, мой племянник. Рядом - со щуплыми волосёнками и гладкой рожей, как у дармоеда, мой кореш Самуил Сисоевич Селезень. Дальше, у кого нос картошкой и лысый, так это Прокопий Хрисогонович Сундуков, а вон тот, что на привязи, на лужайке пасётся с рогами и бородой, он тоже Гена - только он козёл. Ещё четверых не застал дома. Так что гены ждут обещанной платы».
- Пришлось на генетику раскошелиться для этой компании, и добавить ещё пару бутылок водки. Вот, Маша, какую пертурбацию в сознание нашего народа внесла эта, с позволения сказать, наука. Теперь посуди сама - для того, чтобы народу понять это трехомудие, он должен воспарить к небесам что ли? А я знаю, что он живёт от дня рождения и до дня своей смерти, прижавшись телом к земле да к бутылке с водкой. Вот почему Политбюро с Академией наук мудро решили - генетика это продукт незрелого ума и томление духа. Вы меня, надеюсь, понимаете?!
Манефе Парменовне вконец, сбитой с толку такой торжественной образностью, как небеса, смерть, дух и особенно трехомудие и прочее, не оставалось ничего другого, как тихо произнести:
- Да!
- Вот и хорошо.
- Могу ещё одним примером проиллюстрировать вам никчёмность таких представлений в науке, - произнёс Академик и задумался, видимо, стараясь подобрать нечто ещё более рельефное для её понимания, чем козёл Гена.
- Вот говорят, что если пересечь поле... - он опять задумался, потом добавил, – проводником…
- С проводником? - поправила она Академика.
Он косорото улыбнулся, пропустив мимо ушей её замечание.
- Вы догадываетесь, какое поле я имею в виду, милочка?
Она удивлённо пожала плечами, потом застенчиво улыбнулась, как бы признав своё умственное несовершенство, и сказала:
- Ржаное, что ли? А проводник-то там зачем?
- Совсем нет, - ответил он так серьёзно, что на его лбу обозначились даже три морщины сосредоточенности. - Речь идёт о магнитном поле магнита, похожем на лошадиную подкову. Говорят, что если это поле пересечь проводом, то в нём, в проводе, тот час обнаружится ток. Вы, как грамотный человек, можете в это поверить, хотя бы с точки зрения здравого смысла?
- Нет… Наверное, нет, - суетливо ответила Манефа Парменовна и жалобно посмотрела на Академика, уловив в его интонации ответ.
- Правильно, милочка, потому что для этого существует? Что?!
Он смотрел на неё и ждал ответа.
Конечно, она проходила в школе физику, но это было давно, и сейчас в её голове животновода остались лишь осколки, которые были ей не в помощь. От смущения она даже прикусила свою губу и теперь ждала от него разноса за свою неграмотность.
- Ну? Ну? Что же вы так застеснялись, Мария Парамоновна? Вы ведь правильно думаете! Почему этого не может быть?
- Потому,… - начала она выдавливать из себя, - что для тока… нужна динамо-машина.
- Правильно! Вот так и генетика. Вы усекли аналогию?
Никакой аналогии она не усмотрела и лишь обречёно подтвердила:
- Да, усекла...
Много чего наговорил он при первой встрече, иногда так увлекаясь, что одна мысль наезжала на другую, и она уже мало что понимала. По возбуждению, в котором пребывал Академик, он напомнил ей монаха, который жил в древнем русском городке её детства. Тот тоже захлёбывался своими мыслями, но это было от потери разума, когда нагрянувшие в монастырь чекисты на краю оврага стали расстреливать каждого третьего из его монастырских братьев. Но свершилось чудо. Его не добили. Перепившиеся самогоном палачи завалились спать. В тот день сотрудники ВЧК выполнили разнарядку Ленина по убою контрреволюционного церковного элемента и его устрашению и, опохмелившись поутру, эскадрон Смерти отбыл из городка в следующее место губернии. Жители, придя на скорбное место казни, нашли монаха и выходили его...
Потом она попытается обработать эти записи. Но, промучившись, оставит эту затею на будущее, сказав про себя: « да фиг с ними!».
Так оно и получится, когда она забудет эту тетрадку в трамвае номер семь, на котором будет ежедневно добираться от метро «Красносельская» до Выставки...
Наконец, успокоившись, он сел за огромный письменный стол с зелёным суконным покрытием, оттого похожим на бильярдный, на котором она не увидела ни одного иностранного журнала. Те, что лежали, видимо, касались только его личных публикаций. Украшением стола был большой чернильный прибор из светло-зелёного уральского малахита, когда-то принадлежавшего князьям Юсуповым. И как догадалась Манефа Парменовна, Академику в нём не было надобности. Он пользовался авторучкой, а тяжёлый малахитовый оковалок пресс-папье прижимал от сквозняка листки бумаги.
Выдвинув ящик, он достал два бланка, с ярко напечатанными на нём его именем, званиями и должностями. Подписал их снизу и, передавая ей, сказал:
- Маша, впишите в них всё необходимое для проведения эксперимента. Если потребуется валюта - не смущайтесь, игра стоит свеч, но отнеситесь к ней бережно, она не наша, а народа, а вы знаете, как он ещё бедно живёт. То, что эксперимент будет удачным, я не сомневаюсь, а потому могу вам обещать, что по его завершении вам будет открыта дорога сначала в нашу Академию, а потом и в Академию всей страны. Дерзайте. Если какие будут вопросы, звоните моему референту - секретарю Матильде Исхаковне Чандык, это она, плутовка, к нам заглянула, - он загадочно улыбнулся. - Через неё будете держать со мною связь. И, последнее, вы не будете возражать, если я соизволю иногда вас навещать на экспериментальной площадке?
Сказал шутливо, но вместе с тем и кокетливо, отчего она зарделась благодарным румянцем.
- Что вы, Трофим Денисович, - в тон ему ответила Манефа Парменовна. - Даже буду вам очень рада.
Академик вышел из-за стола, вежливо взял её под руку и повёл прочь из кабинета.
В приёмной сидела секретарь, которая, надвинув на нос тяжёлые очки, занималась вязанием. Увидев Академика, она шустро убрала под стол своё рукоделие и воззрилась на него, ожидая распоряжения.
- Матильда Исхаковна, будьте любезны, вызовите из гаража мою машину и пусть Марию Парамоновну отвезут в дирекцию Выставки, и предупредите, чтобы там её встретили, как моего представителя и сотрудника.
Секретарша, профессионально стеганув взглядом по списку посетителей на текущий день, не обнаружила среди них никакой Маши.
- Конспирация, - мелькнуло в её голове, - а для чего?
- Всего доброго, Мария Парамоновна! Буду ждать от вас хороших вестей, - сказал Академик, растянул рот в улыбке и шустро скрылся за дверью.
Манефа, присев на стул и по-сиротски положив ладони на колени в ожидании появления шофёра, попала под пристальное внимание огромных и прекрасных как у кобылицы восточных глаз Матильды Исхаковны. Что при этом думала секретарша, то будет позже ведомо лишь спецотделу КГБ, курировавшему Академию, ибо превращение Манефы в Машу, а Парменовну в Парамоновну не могло остаться для Комитета незамеченным.
Взяв холёными пальчиками трубку телефона, она позвонила начальнику гаража, который располагался за забором Президиума.
Молчаливое разглядывание посетительницы окончилось, когда, резко распахнув дверь, в приёмную вошёл шофёр, на лице которого была отчётливо изображена претензия.
– Матильда! Краса Востока! Ёлки-палки, это ты звонила начальнику гаража? У тебя совесть есть? Сегодня с утра я, как белка в колесе! Даже пообедать, ещё не успел! Что, нет других шоферов, что ли? Всё я, да я! - начал он кипятиться, косо поглядывая на скромно сидящую девицу.
Матильда с ухмылочкой выслушала его тираду, а потом сладкоголосо произнесла:
- Хватит, Гоша, пузыри пускать. Пустое это дело по мелочам говняться. Ты вот всю прошлую неделю в ожидании поездки в Горки Ленинские, продрых в машине? Продрых. Что-то я не слышала, чтобы ты психовал, что без дела маешься? А? Так что давай: быстрее начнёшь - скорее кончишь, - сказала Чандык и, как показалось Манефе, скабрёзно ему подмигнула, чуть дёрнув полноватой щекою цвета спелого персика и, достав рукоделие, продолжила своё занятие…
Предложение академика принять участие в его задумке всколыхнуло и без того экзальтированную натуру Манефы. Вернувшись, домой она от счастья малость всплакнула, потом хватанула стакан дешёвого, но любимого ею портвейна «777», известного в народе как «три топорика» и, получив психологическую разрядку, набросала план первоочередных задач...
Уже через неделю на своём Объекте она развернула такую нервно-кипучую деятельность, от которой администрация Выставки буквально взвыла, поскольку оказалась между молотом и наковальней. Если наковальней считать Академика, то молотом была энергия Манефы Чикиной, которая во имя выполнения задумки своего наставника, пёрла напролом, как ледокол во льдах. Если что было не по ней, она тут же начинала жарко возмущаться и могла переходить на крик. Были и слёзы, после которых, успокоившись, она ошарашивала своего оппонента фразой:
- А всё же прав был Трофим Денисович, когда предупреждал меня, что его враги они же враги и народа!
Далее следовало два варианта развития событий. По первому она получала то, что хотела. По второму, чтобы не было осложнений, - «уходили» того, кто ничего так и не понял...
В результате её ломового напора при телефонной поддержке Академика в пожарном порядке был расширен вольер и оборудована биохимическая лаборатория, в которой можно было не только проводить анализы мочи и фекалий животного, но даже многих компонентов крови, не только животного, но, бери выше, - человека!
На быке валюту сэкономили. Его позаимствовали вместе с его хозяином и пастухом в одном из показательных хозяйств Владимирской области.
Туда, после ознакомления с шедеврами древнего Суздаля, обычно завозились иностранные делегации для демонстрации развитого Социализма уже с человеческим лицом после проведённой властью в стране сплошной Коллективизации.
Что же касалось корма, то есть элитных опилок, то, как указал Трофим Денисович, осиновые и берёзовые были срочно доставлены по железной дороге из славного города лесопильной промышленности Архангельска, а кедровые, как и обещал Академик, с берегов Байкала самолётом.
Читатель не вправе полагать, что Манефа Парменовна была непролазной дурой. Подобная оценка будет несправедливой. Да и что может подумать всякий нормальный человек, живущий в нашей стране, где вот-вот осуществится Коммунизм. Особенно молодой человек, недавний кандидат наук, увидев перед собою академика с лицом анахорета в пиджаке, скособоченном под тяжестью орденов и медалей, если только имени Ленина из золота на нём висело девять штук, не считая остальных из серебра?
Потом следует учесть многолетние выдающиеся заслуги Академика перед Партией и его Правительством, да и самим Отцом всех народов, о которых денно и нощно вещала пресса и уличные радиорупоры страны от Мурманска до Владивостока и от льдов Диксона на Севере до испепеляющей жары отрогов Копетдага на Юге страны.
А потому в масштабе поставленной им задачи не было ничего необычного ни для его седовласых, ни для молодых сподвижников.
Вся нелепость, выходящая за рамки тысячелетнего опыта человечества, была столь ошарашивающее прекрасна, что могла сбить с панталыку кого угодно. Естественно, при условии крайней малообразованности, которой страдали не только члены Политбюро, но, судя по всему, и кое-кто из назначенных ими же академиков, не говоря уже об их младших, по довольствию коллегах – член - корреспондентах.
И, тем не менее, в глубине души она испытывала зябкий холодок от должности Первооткрывателя. Особенно сомнения охватывали её, когда она оставалась наедине с собой.
Может, поэтому, не желая стать в случае чего посмешищем, она инстинктивно решила обойтись минимальным штатом: малоразговорчивым пастухом Дорофеем Сиротинским, для которого она потребовала открыть специальную должность «ведущего лаборанта первой степени», почти глухой и от этого очень громкоголосой уборщицей Авдотьей Зузановой, ветерана Войны.
Динамику усвоения опилок животным предполагалось демонстрировать с помощью таблиц и цветных графиков. Для этого Манефа Парменовна силой принудила администрацию Выставки прикрепить к ним амнистированного зека художника-графика Мирона Васильевича Туманова, бывшего капитана артиллериста, который и должен был изображать процесс эксперимента в цветовой гамме.
Так, суточное выделение мочи животным помечалось жёлтой линией, фекалия - коричневой, а колебание гемоглобина и иных компонентов крови животного, понятно, в красной гамме. Увеличение веса животного от кормежки опилками - зелёной, то есть цветом жизни.
По словам бывшего пастуха, а теперь уже «ведущего лаборанта первой степени» одно дело овцы - другое быки, а потому, Манефа Парменовна уже заранее до смерти боялась этого бычка пока ещё с короткими рожками.
Уже её первое знакомство с ним, когда он, звякнув цепью, вдруг уставился на неё своими внимательными глазками, как бы показывая своей позой, «а не пырнуть ли мне тебя рогом в брюхо, тётя?», пошатнуло её уверенность в своих женских силах, которые она собралась принести на алтарь гениальной идеи великого учёного.
Что же касалось сбора важных физиологических отправлений быка Бориса, которые включали замер количества мочи и фекалий, то она всецело возложила их на крестьянские мозолистые руки Дорофея Елпидифоровича.
Кроме того, три раза в день на глазах восхищенных зрителей и особенно детей Дорофею было положено торжественно выгуливать быка в вольере.
С помощью прессы, охочей до всякой хрени, лишь бы платили, эксперимент вскорости получил даже международную огласку. Особенно звонко в братских странах социалистического Лагеря. Поэтому всякая уважающая себя делегация, прибывающая из этого Лагеря на Выставку, была обязана посетить павильон «Животноводство» и ознакомиться с результатами столь необычного научного Эксперимента.
Да и как не восхититься со временем пышущим здоровьем животным по имени Борис, гордо расхаживающим за стальною изгородью вольера, в ожидании встречи со своим будущим гаремом?
На фабрике, с которой дополнительно поступали опилки из отходов столярного производства, было срочно налажено изготовление сувениров с изображением будущего производителя, выкормленного древесиной. Они дарились руководителям делегаций вместе с буклетом, в котором помимо эксперимента сообщалось и о научных изысках Академика в области сельского хозяйства и основ биологии.
Что же касалось делегаций капиталистических стран, то если они и попадали сюда, то лишь по ошибке, когда в поисках туалета плутали по огромной территории Выставки. Но после публикаций в прессе первых ошеломляющих результатов эксперимента эти господа с Запада и из США стали тоже наведываться, но уже осознанно. А вот уже им, в знак тайного подобострастия и на память о встрече с цитаделью биологических изысков, уже стоящей на пороге торжества Коммунизма, дарили не деревянную, а фарфоровую фигурку бычка, изготовленную по спецзаказу на Дулёвской посудной фабрике. Чтобы рельефней подчеркнуть не только его отличие от тёлки, но и мощь производителя, его гениталии были несколько увеличены, что неизменно вызывало у господ иностранцев несколько смущённую улыбку.
Всё шло своим чередом. Красавец бык согласно диаграммам поедал опилки со страшной силой - только успевай, подвози, а судя по убегающей вверх жёлтой линии графика, в течение суток полноценно выдавал мочу. Что же касалось фекальной массы, то она тоже нарастала и в хорошей прогрессии.
Пока Дорофеич с нею управлялся, но уже на пределе своих сил. Это заставило его поставить вопрос о снабжении эксперимента спиртом ректификатом, в объёме ни много, ни мало тридцать пять литров в месяц, то есть полную алюминиевую флягу, в которой обычно возят молоко.
Манефа, услышав столь нелепую просьбу, нервно всплеснула руками, поразившись количеству алкоголя, что в переводе на сорокоградусную водку составляло более тридцати пяти литров в месяц.
С дрожью в голосе, ссылаясь на засекреченную в стране, статистику масштабов пьянства уже стоящей на пороге Коммунизма, она попробовала его усовестить, приводя многочисленные примеры губительного воздействия этого зелья на мозги трудящихся и неизбежности цирроза в печени или кондрашки, то есть инсульта, а в некоторых случаях и туберкулёза. Но главное говорила она, - это печень, в которой неизбежно вспыхнет смертельный цирроз.
На это Дорофеич резонно заявил, что вспышки хрен знает чего он не боится, а что касается количеств спирта, то он знаком с трудами врача Пастера хотя и понаслышке. А тот утверждает, что «рефикат» уничтожает не только микробы, но и всякую гниду в дерме и даже глиста, а поэтому, согласно технике безопасности, он ему положен для обмывания своих телес.
Дополнительно он ей сообщил, что хотя по причине Финской, Великой Отечественной Войны, а также войны с Японией, он не получил ветеринарного образования через ветеринарный техникум и даже через его курсы, всё же не лаптем щи хлебает и не портянкой утирается. А потому не желает из-за нищей экономии губить непонятной заразой своего воспитанника и себя. Тем более он хорошо знает заводскую цену этому зелью, а она всего шесть копеек за литр.
Далее он помножил вслух 35 литров на шесть копеек и выдал вконец обалдевшей Манефе сумму в размере два рубля десять копеек за флягу. Добавив при этом:
- Так о чём речь-то?!
Сказанное с вызовом всколыхнуло неустойчивую психику Манефы Парменовны. Она восприняла это, как личное оскорбление и, не найдя ничего лучшего, тотчас перешла к угрозам, что было уже совсем глупо особенно, когда она заикнулась о зарплате.
В тот день, а точнее вечер, Дорофеич молча слушал её нотацию. При этом собирал лопаткой из-под быка очередную порцию фекалий и укладывал её в ведро для последующего взвешивания на точных весах. Выслушав столь неприятные намёки в свой адрес, Дорофей Елпидифорович будничным голосом среди прочего ей сообщил, что если его просьба останется невыполненной, то он обойдётся и без зарплаты. Взяв в долг пару «чириков» у своего земляка милиционера Фёдора Сенотрусова, завтра же вечерним поездом «Москва – Кинешма» он отбудет домой, где станет с нетерпением дожидаться возвращения своего воспитанника и свою единственную собственность, прикопленную за свою жизнь, кроме дедовской избы, тульского самовара и отцовской трёхрядки - бычка Борьку.
Напоследок, сняв с поклоном картуз, он с ухмылкой добавил, почему-то по-немецки, который осваивал в окопах на Войне:
- Aufwiedersehen, Frau Чикина!
Иными словами, до свиданья, фрау Чикина!
В резком волнении она не всё поняла, что он ей говорил, но фраза - «лопатку для дерьма и ведро вы найдёте за ларём с кедровыми опилками», поразила её в самое сердце, отчего она разом вспотела и обмякла телом.
Дорофеич, закончив сбор фекалий, сложил за ларь свой инструмент, вымыл руки, снял свой рабочий халат цвета ультрамарина, тяжело вздохнул, потом подошёл к бычку, припал своей щекою к его скуле и погладил лоб. В ответ на ласку тот лизнул его шершавым языком. И Дорофеич ушел, сознавая, что на всей территории Выставки, а может и на прилегающих к Москве областях, только он в глазах Бориса его друг и попечитель, а остальные, как Дорофей любил говорить - фурсетки.
И в этом он был абсолютно прав, потому что к его воспитаннику никто не мог приблизиться ближе чем на двадцать метров, да и то если у желающего найдётся место, куда в случае чего, можно будет сигануть. И дело было не в свирепости этого существа. Весёлый и игривый нрав быка был известен только пастуху Дорофею, воспитавшему его, как говорится, с молока, да деревенской ребятне…
А началось с того, что как-то поутру он отправился в город Юрьев - Польский по своим делам. По дороге повстречалась бобылка Анфиса Зяблова, которая на верёвке тянула за собою бычка. А он худенький, одни мослы торчат. Не удержался Дорофей и спрашивает:
- Куда, труженица, свои стопы направила?
- Да вот по нужде хочу бычка сдать в колхоз. Говорят, что Председатель за живой вес хорошую цену даёт - по тридцать копеек за кило!
Посмотрел он на болезную. Вспомнил, какой живностью были набиты немецкие фольверки военных лет, через которые проходил сержант Сиротинский в составе одиннадцатой армии, подумал о её вдовьей, одинокой старости. Ничего не сказал, вздохнул и пошёл бы своею дорогой, не обернись. А, обернувшись, увидел, что и бычок тоже оглянулся. И что-то ёкнуло в душе Дорофея при виде этого несчастного существа с грустными глазами больного ребёнка. Отчего и крикнул ей:
- Анфиса! Погодь!
Она остановилась. Он подошёл к ней и спросил:
- Не продашь бычка?
- Да почто он тебе такой хилый? А я, глядишь, за него десятку получу.
- Так и я тебе заплачу те же гроши. Чего понапрасну тебе ноги топтать?
- А может, Ераст Евтихиевич и больше заплатит? - на всякий случай обеспокоилась Анфиса. Ведь не зря толкуют, что за план по мясу он хочет в Кремле, какой ни какой орден получить. Потому торговаться ему будет не с руки.
- Как хочешь, Анфиса. Мне с Ерастом не тягаться, он при колхозной кассе, а я при кнуте. Хочешь, я ещё дам в придачу пару мешков прошлогодней картошки?
- Может, ты и дашь. Только толкуют, что кто сдаст живность на мясо, тому Председатель скосит налог на яйца!
Дорофей рассмеялся.
- Да ты не живи, Анфиса, глупыми мечтаниями. Врёт твой Ераст Евтихиевич, и Правительство со свой Партией тоже врут, и ты сама это знаешь, а картофель у меня хороший, настоящий «лорх». Решай, болезная, а то мне ещё в город шагать.
Поколебавшись, Анфиса согласилась, только попросила насадить ей колун и отбить две косы.
- Да косы тебе зачем, - улыбнулся Дорофей, - коли, последнюю живность отдаёшь под колхозный нож?
- А я, Дорофей, за лето сенца прикоплю. Может, и колхоз маленько подсобит с комбикормом, а по осени козочку куплю. Она не корова, на неё и моих сил хватит…
В этот день Дорофей так и не дошёл до Юрьева - Польского. Он снял с шеи телёнка обрывок верёвочной удавки и хворостинкой погнал бычка прочь от смертельной колхозной черты к себе домой, а точнее к его будущей Славе…
Неумеренная любовь бычка к бодливости была результатом обучения, которое ему преподнесли деревенские ребятишки. Пока он был маленький, они с ним сами бодались, доставляя этому доброму существу удовольствие. Одним словом, играли с ним как с доброй и весёлой собачонкой.
Это объясняло и то, как он вёл себя потом, когда у вольера появлялись дети.
Тогда он подходил вплотную к изгороди и, чуть наклонив свою лобастую голову с белой звёздочкой, долго и пристально их разглядывал, иногда негромко призывно мычал, как будто хотел отыскать тех, с кем когда-то весело играл на зелёной лужайке на закате дня...
Сражённая выходкой старшего научного лаборанта, Манефа Парменовна не заметила как бык, который до этого лишь переминался с ноги на ногу, вдруг грозно подал голос, так ей показалось. Очнувшись от этого звука и разом поняв, что без Дорофея ей не вытянуть Эксперимент, и она загубит талантливую идею своего учителя, но как человек нервный издала громкий вопль, который с тревогой услышали проходившие мимо Павильона посетители Выставки. Они даже остановились, поняв, что кому-то хуже некуда, и наблюдали, как из дверей павильона «Животноводство» опрометью выбежала женщина в распахнутом белом халате, надетом на нижнее бельё, и бросилась вслед за мужчиной в твидовом пиджаке, в галифе, картузе и сапогах.
В отличие от прохожих, он не обратил ни малейшего внимания на это человеческое волнение и даже не пожелал на него обернуться.
- Дорофей! Дорофей Елпидифорович! Вернитесь! Я на всё согласна!!! - кричала Чикина, вслед удаляющемуся ведущему лаборанту…
Один из свидетелей этой душераздирающей сцены, связав в одно целое: истошно кричащую, растрёпанную женщину и равнодушно удаляющегося от неё мужчину только и сказал:
- Ну, и нравы же здесь, едрёна - Матрёна! Не соскучишься!
Манефа, догнав Дорофея Елпидифоровича, уговорила его вернуться, а что касалось ежемесячной нормы спирта, то она божилась, что всё уладит с помощью Академика. И она сдержала своё слово...
После того как Дорофеич стал для дезинфекции применять спирт, бык стал крепнуть и матереть буквально на глазах, что указывало на благотворное влияние не только опилочной диеты, но и по непонятной причине - спирта ректификата.
Через два месяца бык Борис так резко прибавил в весе, что Манефа Парменовна посчитала необходимым сообщить об успехе Академику и была им приглашена в кабинет для подробного отчёта.
И в этот раз он угостил её наваристым чаем и колотым сахаром вместо конфет. А когда она заметила, что эти кусочки, медленно тая во рту, напоминают ей детство, он подошел к столу и из какого-то документа свернул фунтик, высыпал в него его остатки с блюдечка и с улыбкой вручил ей в подарок…
Но оказалось, что помимо очевидных достоинств у животного от кормёжки опилками произошли некоторые изменения в характере. Обнаружилось, что у него не было никакого желания потреблять опилки в дневное время, а только ночью.
Когда Манефа спохватившись, попробовала отучивать его от этой новой привычки, было уже поздно. Такое смещение жизненного цикла у животного сильно огорчило её, но Дорофей Елпидифорович её успокоил, сказав, что быки-производители, занимаясь своим прямым делом днём, израсходованные силы поправляют ночным питанием, а это уже инстинкт! Против него не попрёшь.
- По ночам так по ночам, - согласилась она с Дорофеичем, тем более что в свою бытность и её баран-производитель за № 5К025 отличался этим от остальных...
Достигнутый успех был столь очевиден, что по рекомендации Академика, не затягивая, следовало сделать об этом научное сообщение сначала на Объекте, а потом уже и на Президиуме Академии.
Без лишних проволочек организовали выездную Сессию сельскохозяйственного отделения Академии, благо в Павильоне для этого были превосходные условия.
Понятно, что подобный феноменальный научный результат следовало зафиксировать кинохроникой в присутствии Академика и ряда членов комиссии от Академии Наук, поддерживающих его научные изыски в области биологии растений, а также доброхотов из отдела Науки ЦК КПСС.
Кинематографисты в доступной для народа форме представили величие «Эксперимента» - от живописно истекающих потоков опилок из-под циркулярной пилы фабрики «Союзмебель» (!) до наглядных графиков, демонстрирующих физиологическую стать животного.
При этом Манефа Парменовна в крахмально-отглаженном белом халате, напряжённо улыбаясь в объективы фото и кинокамер, наносила очередную экспериментальную точку на график.
Чтобы у трудящихся не создалось ложного впечатления, что большую Науку можно вершить в «белых перчатках», было показано, как ведущий лаборант Сиротинский в синем халате согбенно сгребал из-под задних ног быка очередную порцию навоза и его липкую консистенцию натужено ляпал в ведро. Надо отдать должное артистизму Дорофея Елпидифоровича - разыгранная им мизансцена в художественном отношении была столь великолепна, что кинооператор не пожалел пленки и этот процесс, занявший более трёх минут внимания зрителя, не только представил в разных ракурсах, но и для большего впечатления под сурдинку украсил процесс мелодией бравой песни довоенных лет «...Ой, вы кони! Вы кони стальные, боевые друзья трактора, веселее гудите, родные, нам в поход собираться пора. Мы железным конём все поля обойдём, соберём и посеем, и вспашем. Наша поступь тверда и врагу никогда не гулять по республикам нашим!..» и так далее.
Потом для центральных газет был сделан групповой снимок членов Комиссии и участников «Эксперимента» во главе с Академиком и Манефой Парменовной. Дорофей в толпе тоже себя узнал - по картузу.
Комиссия была восхищена постановкой опыта и самой идеей, которая открывала не только новый путь к дальнейшему прогрессу в животноводстве, но и к осмысленной утилизации в стране Советов огромных запасов древесных опилок, особенно в её северных районах. Это очень ярко отметил приглашённый на церемонию представитель Министерства лесной и бумажной промышленности.
По завершении ознакомления с Экспериментом и, в соответствии с известной традицией Академии для участников совещания, в одном из залов Павильона был накрыт стол с лёгкими винами и закуской. Когда все уселись, академик Лысенко как самая достойная личность из присутствующих поднял бокал шампанского. Для начала произнёс здравицу в честь коллективного ума Коммунистической Партии, её Политбюро, которые воспитывают народ в духе ленинского понимания законов Природы.
В середине научного застолья кто-то попросил Манефу Парменовну, как одного из участников академической программы «Целлюлоза», произнести тост от имени своего коллектива. Не ожидая такого поворота в развернувшемся на полную катушку торжества и заметно охмелев, она не столько испугалась предстать в таком виде перед учёными мужами от центральной науки, сколь по-женски расслабилась, отчего мысли её стали расползаться. Но тут как спасение, её озарили вспоминания о первом визите в кабинет к Академику и его просьбе навсегда запомнить слова великого Чарльза Дарвина.
Но поскольку этих слов было много, а на радостях она уже выпила три, правда, не очень полных бокала шампанского вперемешку с портвейном, подсунутым каким-то доброхотом, то теперь ощущала только удивительную радость торжества за дорогого Академика и немножко за себя. Вот только первую часть высказывания Дарвина она напрочь забыла, а потому решила ограничиться его концовкой…
Как потом рассказывал Дорофеич своему земляку милиционеру Феде Сенотрусову, Манефа Парменовна, чуть колеблясь, поднялась из-за стола и, улыбаясь, попросила всех наполнить бокалы вином.
Когда это было весело исполнено, она довольно зычно попросила тишины. Титулованные участники выездной сессии, несколько оторопев от необычного окрика, в пьяном молчании вперились в неё глазами. Тут-то она и выдала им с улыбочкой:
- А вы знаете, что однажды сказал великий Чарльз Дарвин?!
Бросила она этот неожиданный вопрос в тишину и при этом хихикнула. Все удивлённо напряглись, а те, кто приватно дожёвывали свою закуску, так и замерли с полуоткрытым ртом, в ожидании необычного поворота темы. Действительно, что мог сказать такого поразительного великий натуралист лет сто пятьдесят назад, чтобы такая симпатичная дама посчитала необходимым сообщить гуляющим на полную катушку учёным и их персоналу?
Она ещё какое-то время молчала, как бы давая возможность гостям дожевать еду, и мысленно признать себя некомпетентными в его цитатах и, не дождавшись ответа, сообщила:
- Именно это самое и позволяло нам преодолеть все трудности эксперимента, а также и… его врагов!
При этом она без улыбки, грозно, насколько может это сделать не совсем трезвая женщина без предрассудков, оглядела присутствующих. Расценив блуждающую улыбку на губах Академика как поддержку, она закончила свой спич словами:
«Едва ли в природе существует более удивительное явление, чем чувствительность... половых элементов... к внешним влияниям. Так выпьем за это!»
И она в экстазе своего воображения лихо хватанула полный бокал портвейна, после чего резко опустилась на стул.
Поскольку Дорофеич, как и многие участники застолья, под понятием «половые элементы» подразумевал нечто иное, нежели господин Дарвин и его последовательница Манефа Парменовна, то среди пирующих возникло смущение, переходящее в двусмысленное перемигивание мужей от науки…
Уже поутру Дорофеич, попивая с похмелья травяной сбор, полезный от ветров, и обсуждая это происшествие с милиционером Сенотрусовым, заметил:
- А может моя фурсетка и права, так им и надо?!
После такого забубённого тоста совсем обессилившую от выпитого Манефу Парменовну под руки вывели из зала и на автомобиле Академика отправили домой…
Смущение учёных мужей, вызванное глубоким смыслом тоста, было недолгим. Зато он дал крутой поворот от здравиц в честь научных успехов, которые им давно обрыдли, а в мир весёлых анекдотов одесско - еврейского юмора и нового всплеска веселья.
А после того, как матёрые представители Академии отбыли с этого торжества, веселье и вовсе пошло колесом. Кое-кто даже начал прочищать горло «Нарзаном» в надежде показать свои вокальные возможности, что и было сделано к общему удовольствию…
Как потом рассказывал Дорофеич, особенно удалась при хоровом исполнении, раскрашенная залихватским свистом, его любимая солдатская строевая песня с лихим припевом «...Ах, ты ласточка-касатка, быстрокрылая, ты родимая сторонка наша милая…!».
А ему тогда привиделся раздолбанный Берлин, когда их рота, точнее, что осталось от их бригады после его взятия, направлялась на помывку в баню. Они строем шагали по какой то «штрассе», заваленной грудами битого кирпича и извёсткой - и думал: «Как же надо было не любить народ России генералиссимусу Сталину с его генералами, чтобы за три недели до конца Войны, ради дешёвой престижной спешки во вдрызг раздолбанной Германии сложили свои головы полмиллиона крепких русских мужиков? Как бы пригодились их руки в дотла разорённых Войною городах, деревнях и сёлах. А он, - этот Вождь всех Народов, Сталин, а по сути, изувер рода человеческого, препоручил этот тяжкий, надрывный труд их вдовам и сиротам»…
Женская прослойка, в основном из администрации академии и Выставки, тоже не удержалась, когда мужчины, надсадив свои голоса, заметно притихли, включилась в эту импровизированную самодеятельность тоже с другой замечательной песней - «...Каким ты был, таким остался». А когда уже объединённые общим радостным восприятием жизни всем коллективом во всё горло вдарили: - «...Так будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому, до хаты! Мы славно гуляли на празднике вашем, нигде не видали мы праздника краше...». В эту пору угасающего дня проходившие мимо Павильона посетители Выставки могли подумать, что это уже через силу гуляет колхозная самодеятельность.
Уже было заполнено два толстых тома положительных отзывов об эксперименте, которые для привлекательности переплели в коленкор цвета спелой вишни и золотом оттиснули «Книга отзывов».
Справедливости ради отметим, что среди них могли бы встречаться отзывы и со следами тайного ехидства или зависти, или просто с насмешками и даже грубыми, но такие не брали в расчёт. Их просто изымали из книги, как результат научной зависти, безграмотности, хулиганства, и откровенного антисоветизма.
А собственно, что тут особенного? Допустим, в булочной вам продали медовый пряник чуток с паутиной. Да, товар залежался! Но вы же ими не отравитесь. Хоть килограмм их съешь. А раз так, зачем своим мнением в «Книге отзывов и предложений» поганить дирекцию магазина? Разве это честно?
Поскольку ни Манефа Парменовна, ни её научный помощник Дорофей Елпидифорович за ненадобностью не владели никакими иностранными языками, то для прояснения полученных впечатлений от иноязычных граждан они переводились для них на русский язык, и Манефа сама решала какие оставить их в «Книге отзывов», какие изъять.
Обычно после короткой лекции на тему «Роль древесных опилок в интенсивном животноводстве», которую она читала перед экскурсантами, шли вопросы, как правило, вполне с научной подкладкой. Например, какое количество опилочного корма остаётся не переваренным кишечником, не истираются ли сверх меры от плотных кедровых опилок зубы жвачного животного? Или такой вопрос, что может обозначать на диаграмме точка пересечения, линии выделения количеств мочи быка с линией его фекалий, и как она связана с нарастанием в крови гемоглобина?
На эти и другие вопросы желающих понять глубину исследований она отвечала с пониманием дела. В случаях, касающихся психодинамических свойств производителя на вольном выпасе, пояснение давал специалист Дорофей Елпидифорович.
Для этого, поменяв халат цвета ультрамарина на белый, и опираясь на свой многолетний опыт колхозного пастуха, он разворачивал перед слушателями красочную панораму отношений полов в царстве животных с учётом режима выпаса, времени года, качества пастбищ и корма. При этом особое место в пояснениях, согласно пониманию Дорофея Елпидифоровича, отводилось Пастеру - великому ветеринару и основоположнику уничтожения микробов и опять же глистов.
Манефа Парменовна поначалу была восхищена научным кругозором своего сотрудника, у которого, на её взгляд, был только один недостаток: от него временами попахивало луково-чесночным перегаром и терпкой моршанской махоркой, к чему он привык с окопных времён, считая их лучшими снадобьями от сырости, сквозняков и гриппа.
Но, вслушиваясь в его по-владимирски окающее повествование, касающееся откорма животных, она вдруг обнаружила понятия, негармонирующие с принципами их Эксперимента, а именно - зерно, зелёный силос, молочная сыворотка, под названием «обрат», хряпа, то есть капустный лист, а также категорический протест против использования суррогатов вроде костной муки. В последнем случае Дорофей Елпидифорович делал паузу и, старомодно обращаясь к слушающим, спрашивал:
- Любезные, поднимите руку, кто из вас читал Библию?
После столь неожиданного вопроса непременно возникало некоторое замешательство. Понятно, что руку никто не решался поднять, даже если он и не был членом КПСС.
В случае же посетителей из стран Социалистического лагеря многие торжественно, как бы кому-то назло, вздымали руку верху, а то и все две.
К сожалению, переводчики не всегда умело могли перевести образные выражения Дорофеича, а потому многие посетители сопредельных стран так и оставались в неведении, при чём тут Библия при откорме животных опилками?
В образовавшейся тишине, поглаживая бороду и ласково глядя на великовозрастных несмышленышей, он говорил:
- Жаль! А то бы в Ней вы прочли, что нельзя кормить тигра сеном, а агнцев костями и мясом. Потому, как вошь всегда по человеку, а опарыш по мясу, а не наоборот! Вопросы есть?
Их не было. На этом дискуссия о вреде костной муки оканчивалась.
Насколько Дорофей Елпидифорович был знаком с Библией, Манефа Парменовна не знала, но то, что он каким-то странным образом умел её советы приспосабливать для своей жизни, было известно. Достаточно послушать его рассуждение о том, в каком состоянии бойцу положено идти в атаку, особенно если она может закончиться рукопашной схваткой.
Обычно его собеседники, которыми были его приятели-ветераны из обслуживающего персонала соседних павильонов Выставки, с пеной у рта доказывали, что, как минимум, следовало принять боевые сто грамм, а ещё лучше три по сто. На подобное заявление Дорофеич скептически улыбался и говорил:
- А может вам ещё и пол-литра выдать? А вот если бы ты читал Библию, то знал, что под этим зельем в атаку ходить нельзя, это всё равно, что по пьянке на высоте стропила ставить. А потому для рассудительных людей, Там, сказано - этим зельем чёрт тебе глаза зашоривает, на глупую смелость толкает. А в рукопашной схватке главное манёвр и внимание. А какое оно может быть, если ты в пьяном кураже и тебе море по колено? К примеру, как ты можешь в окопной неразберихе боя сподручно швырнуть гранату в открытую дверь блиндажа и сохранить себя и бойцов для будущего? Вот как?! А главный враг во хмелю, когда вместо страха возникает надежда на «Авось». Она горячая, а потому и нерасчётливая. А в трезвой голове как заноза должна жить холодная, расчётливая ненависть и беспощадность к фашистам. То-то и оно.
Для иллюстрации библейской мудрости, он мог взглядом окинуть застиранную гимнастёрку собеседника и, пересчитав на ней жёлтые и красные ленточки, отмечавшие ранения, добавить:
- Глядишь, их у тебя меньше было бы.
Настырная пропаганда Дорофеичем неэкономичного способа вскармливания животных вызвала у Манефы Парменовны неудовольствие, и она попросила его более не распространяться на общеизвестные способы вскармливания, а в беседах с экскурсантами лучше концентрировать внимание на сексуальных отношениях Производителя в стаде. Но Дорофей Елпидифорович ей возразил:
- Это, Манефа Парменовна, наша военная хитрость. Экая невидаль матереть на отходах мукомолов, то ли дело у нас - опилки. Я это сообщаю только для контрасту. Супротив нашей эксперименты кто после этого попрёт?
Этому трудно было возразить, а потому Дорофеич к своему удовольствию продолжил свои лекции, заодно приобщая слушателей и к библейским мудростям…
Манефа Парменовна понимала, что заставить есть сухие опилки можно только человека и то под страхом смерти. Поэтому Дорофею было дано указание: организовать помещение, где в деревянной бучильне опилки заранее размачивались. Инстинкт животновода подсказывал ей, что эту серую массу следовало хотя бы немного подсластить. Правда, в этом случае нарушалась строгость плана Академика, и она шла на экспериментальный подлог. Но, глядя на бодливого бычка Бориса, она на это решилась, но только временно и на самую малость.
Для этого она тайно договорилась с работницами Павильона кролиководства о капустных листьях, которые Дорофеич стал добавлять в размоченные опилки.
Всё шло своим чередом: опилки своевременно подвозились, бык на глазах матерел, на что указывали не только его великолепный внешний вид, но и количества его естественных отправлений, неустанно фиксируемые художником Мироном на демонстрационных таблицах, графиках и плакатах.
Полагаю, что мой читатель, интересующийся историей свой страны, согласится, что в России государственные эксперименты, касаются ли они переустройства земли, экономики, образования, науки, сельского хозяйства, рыболовства и прочего или той же политики, почему-то всегда рушатся, от какой-нибудь ерунды. И то, что так будет каждый раз, наперёд известно даже отпетому дураку страны Советов.
Вот пример. Вождь всех наших Народов приказал кормилицу Волгу превратить в социалистический Бродвей, Правда, по Бродвею он не хаживал, но на картинке видел - потрясающая какофония электрического света. Ну и что? Да ничего. Перегородили. Сколько труда и денег вкопали в котлованы и плотины ГЭСов на русской равнине, одному Богу известно, а результат: получили Отстойники тухлых вод и всего три процента электроэнергии в год, а сейчас и того меньше. Зато непоправимые минусы. Гигантская территория плодороднейших пойменных угодий и чернозёмов, эталонный кубометр которых хранится в каком-то музее США, затоплена водою. С годами практически ликвидировано огромное поголовье осетровой рыбы, так сказать её стадность, которую раньше можно было прощупывать палкой с борта лодки (см. в журнале «Огонёк» за 1926 год статью «Осетровое обилие на Волге»). Зато плюс - протухшая и отравленная вода, в которую людям уже не рекомендуется, как поётся в песне, «опускать ладони», не то, что пить. А вот оставь матушку Волгу в покое, не мешай в её тёплых водах плодиться севрюге да осетрине с белугой, так в обмен на чёрную икру да балыки к нам сам Запад протянул бы свои ЛЭПы.
Да что говорить, если в иной осетровой душе одной икры бывает на десять тысяч долларов! К тому же всё это было за дармовщину, как говорится в подарок от господа Бога русским дуракам! Но власть это богатство просрала для народа, но только не для себя! Понятно, что приходское или неоконченное начальное образование наших вождей - благодетелей должно было когда-то аукнуться. Вот оно и аукнулось. И, к большому огорчению, не только на осетровых душах. А всё почему? Да потому, что кабачковая икра, как считают наши вожди, тоже питательна, а её в стране навалом, но в урожайный год.
Или вот ещё душераздирающий пример. Собралась шайка - лейка из шести или семи членов Правительства Советского Союза, страстных почитателей Ленина-Сталина, а точнее политических Раздолбаев, и то ли по пьянке, а скорее по своему скудоумию, решили малость порулить страною. Семь Наполеонов, едрит иху мать! Ну, и что? Порулили?! Каждый по полной программе схватил персональное «Ватерлоо». А всё почему? Не побеседовали сначала с Дорофеичем на предмет совета из Библии. А там для умных людей написано «не создавай себе кумира», ядрёна вошь!..
Время шло. Нарастал научный энтузиазм советской биологической науки под руководством её Патриархов. Но как бы сказал Дорофеич и здесь случилась большая плешь. Дело в том, что появился ещё один Академик и внёс в уши Всенародному академику очень завлекательную мысль - усилить эффект эксперимента за счёт его идеи. И это усиление в дальнейшем произошло с таким поражающим воображение грохотом, что даже было трудно представить, как подобное могло случиться в нашей изо всех сил процветающей Советской стране...
А пока в конце жаркого лета к ним на Объект заглянула делегация из Франции, а может из Бельгии или Голландии. Прибыла она в Павильон в прекрасном настроении, поскольку роскошно отобедала в ресторанчике при павильоне республики Таджикистан, с белым вином «Варзоб» (под форель!) и красным «Гули Хиссор» (под шашлык!), а для экзотики был творог из молока памирских яков. Потом был плов и удивительный для европейцев виноград - нежно золотистый сочный «Джаус».
Они улыбались, громко разговаривали. В общем, вели себя как свободные люди в не очень свободной стране, что называется, без оглядки по сторонам...
В этом месте следует сделать некоторое пояснение. Дело в том, что никто никогда не прислушивался к тому, о чем между собою могли переговариваться экскурсанты.
Во-первых, ни Манефа Парменовна, ни Дорофей Елпидифоровч, как уже сказано, не знали иностранных языков.
Во-вторых, сопровождающие переводчики из бюро экскурсий, даже если они и были из наших родных Органов, принимали в расчёт лишь характер вопросов – доброжелательные, с подковыркой, злобные или откровенно антисоветские.
На этот раз получилось так, что к этой делегации был прикреплён сотрудник, который в своё время окончил биологический факультет Московского университета. Позже он был приглашён в известное всем Ведомство, в котором его попросили расширить свой кругозор за счёт изучения ряда дисциплин, в том числе французского языка. Несмотря на своё перепрофилирование, он сохранял живой интерес к биологии.
На закате солнечного летнего дня и заявилась эта весёлая компания, которую не иначе как сам чёрт и спровадил в павильон «Животноводство».
Как обычно Манефа Парменовна вкратце рассказала о сути эксперимента. Дорофей Елпидифорович не отказал им в просьбе постоять рядом с быком, доверительно обхватив рукою его могучую шею, пока экскурсанты щёлкали своими «Кодаками» и «Лейками», фотографируя на память этот феномен, как результат прогресса советской науки, или как потом говорил Дорофеич, этот «се формидабль», то есть по-французски, это великолепие. Всё было как всегда, но тут наш сотрудник, напомним его имя – Сердар по фамилии Кулиев, услышал следующую реплику из группы экскурсантов:
– Пьер, – обратилась молодая женщина с рыжей копной волос и смешинкой в карих глазах к моложавому мужчине, который, сдерживая улыбку, пялился на Манефу Парменовну, – тебе не кажется, что мы находимся в резервации сумасшедших?
– Нет, – с ухмылкой ответил он ей, – ты не точна Адель, это скорее Средневековье, причём, совсем раннее, когда ещё считалось, что в бедного козла или в несчастную женщину мог вселиться Князь Тьмы. Считай, эпоха раннего феодализма.
И уже совсем тихо:
– Тсс, Адель! Нас могут услышать. Зачем обижать людей, вряд ли они в этом виноваты. Ты лучше спроси у докладчика, какая должна быть форма опилок, чтобы их легче переваривать кишечнику животного?
И она спросила. В этом лаконичном обмене мнений посторонних, озарённых радостью людей, несвязанных никакими обязательствами с его страною, а тем более с этим экспериментом, Сердар почувствовал не только убийственную насмешку, но и личное унижение, которым охабачила его Советская власть, будто он сам кормил быка опилками. Это его так поразило, что он не выдержал и уже на следующий день попросил разрешения у своего начальника заняться этим Проектом, существующим под грифом «Для служебного пользования».
- Хорошо, - ответил тот, - разрешаю, но только не в рабочее время и никакой самодеятельности, особенно в разглашении собранных данных. Всё, что изыщешь, передашь лично мне и только мне, и будь, Сердар, осторожен...»
3
Дальнейшее чтение отчёта было прервано телефонным звонком. Генерал положил рукопись на стол, не торопясь прошёл в кабинет и взял трубку. Сухожилов понял, что звонок был неслужебный. По отдельным словам он догадался, что по межгороду звонила его благоверная Перпетуя Глебовна Заманцева и о чём-то просила. Слышимость была плохая, потому Звездунов всё время громко её переспрашивал, а затем связь и вовсе оборвалась.
- Ты почитай эту новеллу, - сказал Звездунов, - а я подожду повтора звонка.
Через открытую дверь кабинета он слышал, что Звездунов, наконец, его дождался, и теперь они разговаривали, но совсем недолго, а потому, когда тот вернулся к столу, Сухожилов спросил, возвращая ему рукопись:
- Так это всё же быль или небыль?
Звездунов рассмеялся.
- Как видишь. Вот тут и возникает сразу вопрос, Авенир Павлович: чему служить? Это ведь ты ведь сказал - Свету или Тьме?
- А как же иначе, если время позволяет тебе сделать этот выбор? – ответил Сухожилов.
- Боюсь, Авенир Павлович, что время всегда позволяет это сделать, только цена бывает разной. При равных условиях за Свет она всегда выше. Правда, Свету и служить интереснее, хотя жизнь может стать и короче.
Звездунов задумался, закурил сигарету, потом посмотрел на гостя с грустной улыбкой и сказал:
- Я ведь понимаю, в чём ты меня упрекал, когда говорил о покаянии. Хотел сказать, что загубить жизнь Саида Насырова было легче, чем спасти его семью? В этом ты был прав, оказав сопротивление узаконенному беззаконию. Видишь, как тогда сложилось? Вроде, были с тобою в одном деле, а случилось так, что ты оказался при Свете, а я при Тьме.
«Надо же, как раскачало генерала, - подумал он о Звездунове. - Мужик и впрямь расстроился, правда, под выпивку, но и то хорошо».
- Ладно, не горюй, генерал. Ты прав. То, что прошло, то прошло, никого и ничего не вернёшь, а если что осталось, можно начать и с чистого листа и не стоит бояться, если жизни хватит на одну страничку.
- Если бы! А может оказаться только на строчку, - кисло добавил Звездунов, - родился - скончался.
- Не дрейфь, Ермил Семёнович! Смотри внимательнее на физиономии, когда свою команду набираешь, Помни народное наблюдение - Бог шельму метит. Когда харей, а потом чем придётся. Кажется, ещё незабвенный Николай Васильевич Гоголь, выразился так « Господа, что вы, всё время талдычите о Законе? Покажите мне рожу вашего прокурора или судьи, и я скажу, каким будет их вердикт!»
Они замолчали, поскольку занялись едою, а может быть, тема беседы стала слишком абстрактной и не очень приятной для обоих.
- Так чем кончилась это забубенная история с опилками? - вернул он Звездунова к рукописи.
– Для каждого по-своему, – ответил с улыбкой генерал. - Но грохота было много. Одним словом, на свободу вырвалась такая стихия, что не приведи Господи. Но это ты уже узнаешь в конце...
Губ Звездунова коснулась плутоватая ухмылка. Он хотел продолжить, но передумал и пошёл на кухню ставить чайник. Дверь была открыта, и пока он наливал в него воду, Сухожилов крикнул:
- Ермил Семёнович! А эту весёлую туфту твой подчинённый стряпал не по случаю первого апреля?
- Как хочешь, так и понимай, Авенир Павлович. Боюсь, как бы это не оказалось кое в чём солёной правдой. Мой следопыт, может, и перебрал с красками, но всё равно выпирает цвет Глупости. Если тебе интересны наблюдения сочинителя почитай дальше, а я пока спущусь в гастроном за тортом, а то к чаю ничего нет. Я быстро. Если что - пригляни за чайником.
Звездунов вышел в прихожую, застегнул китель, причесал волосы и, водрузив на голову генеральскую фуражку, удалился в магазин. Сухожилов, взяв рукопись, продолжил чтение.
«...Сердар Кулиев, прослушав лекцию о вскармливании крупного рогатого скота древесными опилками, был буквально сражён фантастичностью этой идеи, которая, впрочем, соответствовала лозунгу Партии «Время - вперёд!».
И по своему эмоциональному воздействию на него, как на бывшего биолога, идея была сравнима с созерцанием сибирским аборигеном падения в дебрях Подкаменной Тунгуски знаменитого метеорита или того, что им было.
«Чтобы детально разобраться в проекте «Целлюлоза», который шёл под грифом «Для служебного пользования», следовало в его коллективе найти надёжного осведомителя.
Лейтенант КГБ Сердар Кулиев решил, что из пяти участников этого эксперимента, а именно - Академика, которого он обозначил именем Примус, что значит «первый», кандидата ветеринарных наук Манефы Чикиной, потом почти глухой уборщицы Авдотьи Зубановой, художника и бывшего зека Мирона Туманова, периодически находящегося в состоянии мягкого алкогольного кайфа и пастуха Дорофея Сиротинского, последний мог быть самой подходящей фигурой. Во-первых, он был постоянно при деле. Во-вторых, вряд ли пастуха интересовала секретность проводимой работы.
Сердар стороною узнал, что тот был крайне неразговорчив, сторонился незнакомых людей, не имел слабости к выпивке и был человеком во многом весьма щепетильным. То, что он не покупался за водку, сильно обузило возможности сердарова Ведомства. Попытка подкупа могла вообще свести результаты операцию к нулю. Следовательно, применение стандартных методов работы его организации было неприемлемо. Можно было использовать неординарные подходы. Но для этого следовало плотнее ознакомиться с особенностями его характера.
Со слов знакомых Дорофеича ему стало известно, что у того было две душевных слабости. Первая - неизбывная нежная любовь к лошадям, а вторая - к музыке. По первой он вздыхал, поскольку неотрывно должен был находиться при эксперименте, то есть при быке. Музыка тоже его влекла, но не та, которая сотрясает стены соборов и концертных залов, вроде баховских фуг и токката, а которой пользуются люди, принявшие малость с устатку и, сидя на закате дня на крыльце дома или на берегу речушки, в задумчивости перебирают заскорузлыми от работы пальцами истёртые перламутровые пуговички старой гармоники. Припав к ней щекою, вслушиваются в навсегда ушедшие мелодии своей юности…
Наверное, так оно и было, потому что когда Выставка к вечеру закрывалась, то Дорофеич, по хорошей погоде выходил из своей обители со старинной, обитой временем «хромкой» и, усевшись на скамейке в скверике у Павильона, играл. Репертуар, которым владел Дорофеич был скромен. Обычно он начинал с песни «...Разлука ты разлука, чужая сторона, никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля».
Кто знает, что ему слышалось в этой простенькой, берущей за душу русской мелодии? Может, за пеленою прошедшего Времени, вспоминались живые лица его деревенских друзей - мальчишек, которым не суждено было вернуться с Войн, и память о которых на Земле осталась лишь на бетонных обелисках высоких - высоких, аж выше облаков, чтобы на этом поминальном Кресте хватило места для всех…
Это было неведомо Сердару, который за всё время их будущего знакомства ни разу не решился в эти минуты заглянуть ему в глаза.
Завершались его одинокие посиделки обычно исполнением вальса «На сопках Маньчжурии», которому когда-то обучил его дед и тоже мелодии не из весёлых.
Сердар долго размышлял, как бы Дорофеича объехать «на кривой кобыле». А потом решил, что уж коли его «объезжать», то сподручнее на красавце скакуне.
Для этого он отправился к своему земляку и приятелю, который трудился зоотехником в Павильоне «Туркменская ССР», периодически демонстрируя посетителям благородство, выносливость и изящество ахалтекинской породы. Он попросил его иногда отряжать ему под седло спокойного скакуна по кличке «Юлдуз», чтобы, прогуливаясь по безлюдным аллеям Выставки, освежать в своей памяти родные просторы. Приятель удивился такой прихоти, поскольку тенистые аллеи территории Выставки вряд ли могли навевать воспоминания о пустынных отрогах Копетдага.
Расчёт Сердара был прост - как бы случайно подъехать к скамейке, на которой под гармонику Дорофеич предавался меланхолии и, в удивлении остановившись, внимать его музицированию.
Дорофеич, избыточно влюблённый в лошадей, умственное и моральное развитие которых ставил подчас выше иного человеческого, мог утверждать, что во всех войнах ему больше всего жалко не героев - всадников, а погибших по их вине этих безропотных умниц и тружениц - лошадей. Где-то в глубине своей души он считал, что в лошадях живёт бессловесная душа самых добрых людей на свете…
В тот вечер Дорофеичу впервые не удалось исполнить до конца свой репертуар и, отложив в сторону гармонь, с видом знающего человека стал разглядывать красавца ахалтекинца. Поскольку эта порода была незнакома Дорофеичу, то к всаднику последовали вполне толковые вопросы, на которые со знанием дела отвечал Сердар Кулиев, таджик по национальности и любитель очень лихого азиатского конного соревнования под названием «козлодрание».
Для этого ему пришлось сойти с коня и, привязав его уздечку к дереву на лужайке газона, присесть на скамейку рядом с Дорофеичем.
Понятно, что разговор шёл не об «Эксперименте», а об азиатских породах скакунов и их особенностях, о горах, бескрайних степях и ещё более бескрайних пустынях его родины. Сердар рассказывал незнакомцу о своём колхозе вблизи красивого местечка под названием «Фирюза», о чабанах и горах Копетдага, о пограничниках, о заповеднике ядовитых змей у посёлка Кушка, где он одно время работал на биостанции.
Для Дорофеича, который за свою жизнь, если и видел что-то отличное от Средне-русской равнины, то лишь гору в Кандалакше, с которой начинаются Хибины, откуда его дивизия суровой зимою 1939 года по бездарному замыслу Сталина и его Политбюро в лютую стужу и в летнем обмундировании отправилась отвоёвывать у Финляндии её столицу Хельсинки. Потом горы Малого Хингана, что в Китае, да ещё море, когда по пояс в крови они брали Кенигсберг, будь он проклят, где они смыли с лица пороховую копоть его солёной, как слёзы умирающих бойцов...
Сердар, обрушив на него азиатскую экзотику, сразу получил от Дорофея душевное расположение и приглашение при прогулке непременно к нему заглядывать. Что тот и делал. Так на любви к лошадям да ещё раскрашиваемой обычаями своего народа, сначала возникло взаиморасположение, а потом сложились и вполне дружеские отношения.
Сердар знал, что подобное морально-этическое состояние, возникшее в процессе работы с Объектом, его Ведомством не приветствуется, но поскольку это была его личная затея, то на это он мог не обращать внимание.
Уже через месяц Сердару не было надобности являться перед Дорофеем Епидифоровичем, восседая на соловом ахалтекинце.
Однажды Дорофей ему сообщил, что согласно месяцеслову от 1829 года шестнадцатого августа у него именины, а потому он приглашает его на своё скромное пиршество. Сердар поблагодарил его и заявился в гости, прихватив из павильона «Туркменская ССР» только что привезённого винограда и копчёной баранины. По дороге около павильона «Карело–Финская АССР» прикупил банку маринованных белых грибов, добавив к ним пару бутылок советского шампанского из коллекции Абрау – Дюрсо. В качестве вещественного подарка он хотел сначала подарить ему красивый сувенирный таджикский нож в оригинальных национальных ножнах, но передумал и упросил своего знакомого зоотехника продать ему красочный альбом под названием «Лошади в СССР». На внутренней стороне листа Сердар с восточной витиеватостью букв по-русски написал: «Моему старшему другу, Уважаемому аксакалу советских времён и ветерану Войн – Дорофею Елпидифоровичу Сиротинскому в День рождения от перевдчика Сердара Кулиева».
Книга Дорофею понравилась до невозможности, хотя он отдал должное и копчёной баранине, которой они закусывали, предварительно нарезав её острым ножом на тоненькие ломтики и, как всякий русский человек, порадовался маринованным грибкам. Последние, заставили Дорофеича извлечь припрятанную на такой случай бутылку горькой.
В тот вечер они хорошо выпили и славно закусили. Вот тогда Сердар простодушно, абсолютно без задней мысли, а лишь под воздействием вина, вкушая после рюмки водочки белые грибки, и спросил Дорофеича:
- А что, твоя Манефа и впрямь приучила быка жевать опилки?
Здесь следует отметить, что и Дорофей также простодушно и тоже без задней мысли ответил, да при этом вдобавок ещё и рассмеялся, услышав от Сердара такой глупый вопрос. Глядя на своего дорого гостя своими васильковыми глазами, он покрутил у виска пальцем, сказав:
- Сердарыч, да ты что?! Не уж-то, мне не жалко животинку, чтобы я ей в кормушку сыпал говённые опилки?! Я, дорогой, его кормлю зерном. Только зерном, как вы кормите своих замечательных ахалтекинцев. А опилки эти лежат в кормушке только для виду. Для экскурсий.
И продолжил:
- Рано утром опилки засыпаю в кормушку и добавляю малость рубленного капустного листа – хряпы. Ты спросишь, зачем? А чтобы Манефа думала, что Борису будет сподручнее их жевать, а по мне, чтобы ими прикрыть научный срам. Борис от них воротил нос с первого дня, а Манефа от этого расстраивалась так, что нервной слезой брызгала. Из всех дрисён выдиралась, чтобы внушить быку идею Академика. А то, как же? Лоси же осину жуют? Жуют. Значит, идея верна. А уж как она корила себя горькими словами. Обзывалась бесталанной дурой. А я чувствовал, если так дело пойдёт дальше, жди беды: девица окончательно оборвёт свои нервы или свихнётся, да и быку будет плохо на древесных харчах. Вот тогда я и решил помочь ей в этой науке.
Помню, как на второй или третий день мой Борис объявил сухую голодовку, а Манефа в своей каптерке безутешно обливалась слезами. В этот психиатрический момент я и предстал перед нею и говорю:
- Манефа Парменовна, нешто такие мытарства достойны молодой женщины? Вы же всю свою внешнюю симпатию можете враз изничтожить горючей слезою, а у вас, между прочим, ещё вся жизнь впереди, я уже не говорю о ваших родителях и будущих детях. Не дай Бог, избороздите своё лицо печальными морщинами, так до гробовой доски в девках и останетесь, а под нею что, спрашиваю её? Молчит. А я отвечаю ей: «Только белые кости».
После моих скорбных намёков она ещё пуще расплакалась. «Мне, - говорит, - от себя ничего не жалко, даже гробовой доски, лишь бы оправдать доверие моего наставника, его идею». А я ей говорю: «Знаешь, милая, идея идее рознь. Не за всякую идею жизнь нужно класть!».
Вот помню, как у одного генерала - раздолбая по фамилии Грачёв с перепоя возникла идея - непременно под Новый Год отбить у немцев городишко, который расположился на холме, и рапортом порадовать любимого Верховного главнокомандующего. Вот, мол, какие мы храбрые да ловкие ребята. А потому кинул нас этот раздолбай без всякого манёвра «на ура» в лобовую атаку на этот городок. Взяли его, правда, с опозданием на пятнадцать минут. Только ради этой идиотской идеи немцы своими пулемётами батальон морских пехотинцев в кровавое месиво искромсали. А что такое батальон? Это более полутысячи крепких моряков, которых не вернёшь с того Света. Так было жалко моряков. До слёз жалко! За что такая смерть? Как сейчас помню командира этого батальона. Стоит он плечом к плечу с оставшимися в живых моряками перед генералом - раздолбаем, а их и двух десятков нет. Бледный. Вижу, что накрепко от гнева и лютого холода сцепил челюсти. А генерал зачитывает с листа им благодарность, своих слов не нашлось. Кончил читать, ждёт, чем ответят на его похвалу моряки, а они молчат. В другое время он на них, пожалуй, и рыкнул бы, а тут неудобняк получится. Хоть горсть их осталась, но герои. Полез в карман своей генеральской бекеши, платок достал, рожу красную распаренную утирает, на радостях уже успел принять. А нас всех озноб до костей прохватил, при атаке через реку в полынью провалились.
– Хотите в молчанку играть?! – с обидой говорит этот генерал - раздолбай. - Сегодня ваше право. А вы, комбат, сообщите родственникам о гибели героев.
А комбат расцепил свои челюсти и отвечает:
- Вот вы, генерал, это и сделайте, заодно отпишите им, как это было. Как вы с бодуна на пулемёты их послали.
Генерал дёрнулся своею налитой харей и говорит тихо так, чтобы почти никто не слышал:
- А тебе не жить, комбат, не жить...
Повернулся и пошёл. А комбат ему вдогонку...
- Ой, о чём это я? – спохватился Дорофеич. -Вот видишь, Сердарыч, куда меня понесло от перебора. Память будоражит, думал всё забыто, ан и нет.
- Ты о какой-то идее говорил?
- Ах, да! Говорю Манефе: «Не за всякую идею положено класть человеку жизнь, это и в Библии прописано».
А вот когда фашисты вокруг Ленинграда блокадное кольцо замыкали или там под Ржевом или той же Мгою, то другое дело. Там кроваво расхлёбывались накопившиеся ошибки нашего командования. Про это даже один поэт хороший стих написал. Может, ты, Сердар, его читал?
- А о чём в нём?
Дорофей в задумчивости погладил бороду, как бы показывая, что он весь ушёл в воспоминания.
- Это... о воспарившей душе солдата, тело которого взрывом разорвало напрочь и теперь эта душа, хочет понять, что же будет с ними - без вести пропавшими?
Сердар улыбнулся.
- Может это
«...Я убит подо Ржевом
В безымянном болоте,/
В пятой роте, на левом,
При жестоком налёте/!
Я не слышал разрыва,
/Я не видел той вспышки.
Точно в пропасть с обрыва/
И ни дна, ни покрышки!..»
- Похоже оно! Дальше-то как?! - заволновался Дорофей.
И Сердар тихо продолжил:
«…И во всём этом мире,
До конца его дней/
Ни петлички, ни лычки,
С гимнастёрки моей».
- А ещё!
«...Я - где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я - где с облачком пыли
Ходит рожь на холме...»
Дорофей Елпидифорович с удивлением воззрился на своего гостя.
- Так ты его помнишь, что ли?
- Да нет, Дорофей Елпидифорович, стихотворение длинное. Вот ещё помнится:
«...Наше всё! Не слукавили
Мы в суровой борьбе,
Всё, отдав, не оставили
Ничего при себе...»
Это стихотворение замечательного поэта Александра Твардовского. Оно так и называется «Я убит подо Ржевом». А, по сути, это маленькая поэма о горькой судьбе без вести пропавших бойцов Красной армии в Великой Отечественной Войне...
А вот с ней в нашем Университете на эту тему случилась такая заварушка. По случаю праздника Октябрьской революции была художественная самодеятельность. Были приглашены гости, даже кое-кто из членов московского Горкома партии по идеологической работе, а может, кто и из ЦК Партии. И одна наша студентка должна была прочесть фрагмент из какой-то поэмы, посвящённой Сталину, этакую осанну его мудрости и любви к народу
И когда до неё дошла очередь, чтобы молодым звонким голосом воздать эту самую осанну любимому Вождю всех Народов, она со сцены неожиданно сказала следующее: «Мой отец, как и миллионы других бойцов, в начале Войны пропал без вести! Может кому-то выгодно сегодня считать их изменниками и тем наказать их семьи, но я знаю, что они честно исполнили свой долг перед Родиной. В память о без вести пропавших, я прочту стихотворение Александра Твардовского», «Я убит подо Ржевом».
И она начала его читать, да так, что у слушателей мурашки побежали по спине. Когда она замолчала, в огромном зале возникла гробовая тишина и только, то там, то здесь студенческая братва смыгала носом или утирала слёзы. Почему? Считай, Война огненным катком прокатилась, так или иначе, по каждой нашей семье…
- А что потом? - поинтересовался Дорофей, понимая, что для Советской власти подобные штучки - дрючки просто так не проходят.
- Потом эту студентку вызвали в Партбюро, и специалисты по идеологическим вопросам ей объяснили, что такое поведение было политически вызывающим. Не ей заниматься реабилитацией без вести пропавших. Партия знает кто в нашем государстве предатель, а кто герой. «Вы не подумали, - сказали ей, ; что армия генерала Власова - это ваши без вести пропавшие герои, которые обратили штыки против своей родины? Раз так, то бойцы, переходя на сторону врага, должны были подумать и о своих семьях!».
Ей бы промолчать, а она возьми да ляпни: «А вы, - говорит, - не подумали, почему подобное произошло? И где, в России?! Может, генерал Власов и предатель, а вот что нужно было сделать с народом, чтобы он так поступил? Может, он повернул оружие не против своего Отечества, а против такой власти в нём?» Понятно, что за подобные ошибочные мысли она была исключена из Комсомола и Университета, после чего, куда-то исчезла.
- Достойная душа у этой девушки. Настоящий русский человек, а не та молодая шваль, которая отирается о власть в ожидании от неё подачек. Будем надеяться, что Господь сохранил её, - в задумчивости сказал Дорофеич и сокрушённо покачал головою, как бы сомневаясь в своей надежде.
- Я стороною слышал о генерале Власове, - продолжил Дорофей. – Ходили слухи, что своей Второй ударной армией в первые месяцы Войны он так врезал немцам, что это считалось первой хлёсткой победой Красной армии над ними. Но потом, вроде по неосмотрительности Верховного командования, его армия попала в окружение, и была разгромлена. Сколько там погибло без вести, то одному Богу известно. Вряд ли Великому «стратегу» была приятна такая оплеуха. А что произошло на самом деле - о том помалкивают. Правда, слыхивал я от нашего окопного братства, что перед Войною дивизию Власова признали лучшей в Красной армии, за что он даже был награждён орденом Ленина, имел и орден боевого «Красного знамени».
Потом, стал героем битвы под Москвою: блестяще провёл операцию на реке Лама, да так, что теперь её приводят во всех учебниках, как пример грамотного инженерного обеспечения и правильного управление артиллерийским огнём. Понятно, что нигде его имя не упоминается. Да и ныне не указано, кто командовал Второй армией с ноября 1941 года по март 1942 года.
Но есть один момент, который прячет наша власть: от глаз народа - генерал Власов в плен немцем не сдавался, его выдали ни кто-нибудь, а трусливые советские граждане. Да и не вся Вторая армия ушла в плен за своим командармом, может и бывшим Героем. А не случись этой человеческой трагедии, то может и будущим маршалом. Да вот не сложилась судьба. В своей трагедии он не был предателем, он просто стал врагом Советской власти, но не своего народа. А вот почему, так случилось? Не знаю? Но врагами Советского Союза были и нацистские генералы: Манштейн, Гудариан, Кейтель и другие, которых громил генерал Власов, а не они его. Потому враг и предатель это не одно и то же. Думается мне, будет время, когда История всё извлечет на свет божий и всё расставит по своим местам...
Дорофей замолчал, как бы размышляя над сказанным. Видимо, сюжет такой трагической судьбы, несомненно, талантливого человека привносил в его душу раздрай, может, поэтому ему хотелось найти ему противовес для своего успокоения, а потому и сказал:
- Как-то в наше село, года за четыре до войны с финнами, к нашим соседям Прокудиным приехал из Киева их племянник. Видать, там он трудился в Органах, а иначе, где в то время можно было раздобыть такую жратву, которую он привёз потчевать родню. По-соседски пригласили меня, как бы на смотрины. Вот, мол, какие в нашем роду имеются замечательные люди. Ну, выпили, вкусно закусили, и гость стал рассказывать о своём житье-бытье на московских харчах, о том, что приходится работать так, что нет ни сна, ни покоя. Жизнь мол, идёт на износ. И правда, она его заметно примяла, хотя он и хорохорился. Что он рассказывал о себя я и не помню, кажется, в Органах работал по их снабжению и не был связан с какой-то «оперативкой». Я ещё тогда поинтересовался что это за штучка «оперативка». Он и рассказал мне про неё, которой занимался в 1918 году Председатель киевского ВЧК некто Блюмкин, лично расстрелявший две тысячи человек. Когда тот уставал от этой кровавой работы, то препоручал это утомительное дело своей жене, а та приспособила стрелять в приговорённых даже свою восьмилетнюю дочку, Вот и хочется, Сердарыч, тебя спросит, а кто эти люди на фоне генерала Власова? Предатели, враги или они палачи российского народа, а может это его сегодняшние благодетели? Как думаешь?
«А ведь и верно, - метнулось в голове Сердара, - кто они, оказавшиеся не только не подсудными народу, но ещё и оделись в тогу «спасителей» и благодетелей его? А может все эти Блюмкины, Троцкие, Дзержинские, Ульрихи Урицкие, Менжинские и прочие, и прочие, имена которых хорошо известны и есть зачинатели будущего Фашизма на земле, для которого надуманная идея всё, а человеческие жизнь не в счёт?»
Дорофей замолчал, потом наполнил рюмки вином, тяжело вздохнул и только после этого, посмотрев в глаза Сердару, сказал:
- Ты знаешь, Сердарыч, много чего я видел в жизни и на Войне такого, что и в дурном сне не привидится. Одна людоедская Коллективизация с последующими жуткими голодовками, убийствами заложников крестьянских бунтов, а это женщины и дети, которую устроила Советская власть, чего стоили русскому народу, а как на Войне бездумно затыкали танковые бреши и минные поля нашими жизнями мне тебе объяснять не надо. Может поэтому я не судья власовцам. Но и то правда - видел, как наша братва бросалась в атаку с ножами против немецких шмайссеров, наперёд зная, что для них она... последняя. Потом их тела вперемешку с винтовками кромсали гусеницы немецких танков, и беззаветные герои Советской властью превращались в без вести пропавших бойцов, и считались Сталиным и его опричниками трусами и предателям, а их семьи становились изгоями пожизненно. Вот так-то, друг степей!..
Дорофей замолчал, а потом продолжил:
- Так вот, говорю Манефе: тогда под Ленинградом тоже была идея любой ценой фашистам помеху сделать. А цена-то одна - жизнь человека. Бились насмерть. На каком-нибудь участке фронта под Ленинградом каждый день погибало до трёх тысяч бойцов, а это через десять дней уже считай тридцать тысяч убитых, а это уже население иного российского города уже под ноль! А это были не дни, а многие недели. Ты, наверное, по пропаганде думаешь, что бойцы или те же необученные бою ополченцы Москвы и Ленинграда шли в штыковую атаку против немецких шмайссеров в своей душе с именем Вождя? Нет, милая! Не приведи Бог в такие минуты слышать предсмертное «Ура» русских мужиков с матом. Страшно это! То выше человеческих сил! И до непотребности горше горького была беспощадная безоружность русского человека перед беспощадным фашистом!..
Сердар хотя и пьян был, но заметил, как вдруг дрогнули губы Дорофея Елпидифоровича, и он как бы видом своим освободился от их застолья и мыслями ушёл туда, где ему, Сердару Кулиеву, быть недоступно не только по молодости своей, но и по размышлениям человека, заглянувшего в преисподнюю безумства Человечества.
Дорофей Елпидифорович тяжело вздохнул и как бы взбодрился:
- А теперь о вождях. Запомни, Сердарыч, а я очевидец, - Идущие к Небесам не поминают вождей, даже если и смешивают иногда их имена с матерщиной. Поверь мне, сынок. Они полагались только на себя, а не на них. Они, идущие, а не вожди знали, что ждёт тех, кто останется в блокаде. Это Они идущие, а не вожди, думали о доме своём, о нищей деревеньке, о родных своих, которые оставались за их спиною. Это тоже была смерть, но за святую идею. Если хочешь знать, за бессмертие своей Родины.
А когда под городом Киевом Верховный Главнокомандующий Сталин по своей преступной безграмотности, а точнее по преступной глупости, решил, видимо, с испуга командовать сам и, не вняв здравомыслию Георгия Жукова, получилось по-другому. По милости вождя всех Народов пять наших армий в первые недели Войны попали в немецкое окружение, а это считай, три с половиной миллиона солдатских жизней истаяли за просто так в фашистских концлагерях и газовых камерах.
Такого чудовищного преступного разгрома пятимиллионной армии, который организовал Сталин, Мир, ещё не видывал. И по ныне он прячется от глаз народа и всего Мира, Это было его преступлением, которое не подлежит забвению. А если кто и остался в живых или вырвался из плена, хоть на немецком «Юнкерсе» или танке, то добрал безмерных мук уже в своём Отечестве - в «родном» сталинском ГУЛАГе. Такого позорного разгрома до него в Мире ни один царь - государь не ведал
Люди для Советской власти на войне стоили дешевле лошадей, хотя и их мне до боли в сердце жалко этих безгласных тружениц. А как это иначе понять, если до сих пор в болотах под Волховом земля покрыта костями наших бойцов, если уже пол столетия через них прорастают леса? Да просто! Для наших вождей погибший боец был обычный бездушный мусор Войны и не более того. Да и иные маршалы с генералами, к нашей беде, были ему под стать. Слава Богу, не все. Тот же генерал Константин Рокоссовский, который, берёг человеческие жизни, а ведь и его не миновали кровавые бои. Понятно - Война. В ней нет пощады человеку. А если подсчитать, какими человеческими жертвами обошлись эти победы, глядишь, на бронзовом коне восседал бы и не Георгий Константинович, хотя и он в великой народной чести.
- А кто же будет считать убитых? - поинтересовался Сердар.
- Да никто. А чего их считать, если Советская власть, спустя более полвека подсчитывает погибших в нашей Войне с точностью до миллионов: толи тридцать пять, а может и все сорок миллионов погибших и это, думаю, это ещё не предел. Если, как я сказал, на узком участке фронта иной раз за один день боёв погибало, считай, население целого города.
А если посмотреть на наши города, а ещё лучше сёла, деревни, которые обезлюдели после такой Победы, глядишь, и пятьдесят миллионов будет мало - ведь погибшим детям власть счёт не вела...
Уже после Войны как-то зашёл разговор о маршалах да генералах, а наш колхозный бухгалтер Вадим Порфирьевич Богданов говорил «, что Народ обязан сам помнить, кто сколько стоил. В нашей армии о Рокоссовском, какое было солдатское мнение «А маршал наш рождён был хватом, слуга царю отец солдатам!». Хотя и его в своих подвалах грёбаные чекисты НКВД нещадно мордовали, как шпиона и предателя Родины, а вот были бы они все отцами, тогда за одного убитого немецкого захватчика не улеглись бы в сырую землю семь наших солдатских душ.
Оно, конечно, страна, в которой не считаются с человеческими потерями, непобедима. Вопрос только в одном, а что происходит потом с такой страною? А вот что. В самой богатой по природным запасам стране Мира России живёт самое бедное население Европы. В то время как экономический уровень побеждённой 70 лет назад нацистской Германии в 12 раз превосходит жизненный уровень народа - победителя, хотя по своим природным возможностям Германия на фоне России просто нищенка. Вот таковы последствия, когда не ведётся счёт погибшим. Поэтому знаменитая Пиррова победа, видать, победа самоубийц, после которой население необратимо убывает или покидает свою страну…
Дорофеич замолк и даже задумался, а потом вроде и подытожил:
- Так что жизнь человека, - говорю Манефе, - это не стакан семечек слузгать, и ты в ответе за неё перед самим Господом.
Когда она успокоилась, я предложил план, как приспособить быка к опилкам. Для этого нужно продолжать постепенно подсыпать их к зерну, а там, Бог даст, он их и полюбит, особенно духовитые - кедровые, а ещё лучше ольховые или осиновые.
Обрадовалась она, вытерла свои нервные слёзы и даже поблагодарила за идею. «Как же, - говорит, - я до этого не допёрла, знать, правда, я дура?». А я укоряю в её заблуждении: «Напрасно вы так думаете о себе, Манефа Парменовна. Я же, как с Войны пришёл, так в пастухах и числюсь, а это опыт более вашего. Так что не переживайте, а то раньше времени начнёте блёкнуть»…
С этого дня я стал для вида добавлять в зерно осиновые опилки. Кедровые берёг - зачем за ними гонять самолеты в Сибирь.
Первое время бычку было голодно, пока я не нашёл с помощью «рефиката» бездонный источник зерна. Его здесь на Выставке навалом, главное знать, где оно, а если в твоих руках ещё и «рефикат», то ты в дамках!
Вечером, когда Манефа отчаливает на трамвае домой и посторонних глаз нет, я к едрене - Фене выгребаю из кормушки быка опилки, и засыпаю зерно с капустным листом - хряпой, но оставляю пару жменей, чтобы поутру добавить их в навоз для научного исследования, а остальное в навозное хранилище, благо оно специально поблизости.
Утром, когда моя милочка приходит на объект, мы начинаем заниматься научной работой. А её много. Сам посуди, - ночную мочу и фекалии для взвешивания собрать надо? Надо. Нанести на графики нужные точки надо? Надо. Потом идёт работа с микроскопом. Этим занимается Манефа, а когда бывают у неё другие дела, тогда я кручу его колёсики.
- А что под микроскопом смотрите? Кровь, что ли? - спросил обалдевший от такого беспардонного откровения Сердар и даже от этого эмоционального потуга малость протрезвел.
- Да нет, - бесхитростно ответил Дорофеич, не обратив ни малейшего внимания на волнение, отпечатавшееся на лице его гостя.
- Мы помещаем чуток фекалия под микроскоп и считаем, сколько в нём осталось после ночи не переваренных опилок в пересчёте на один кубический сантиметр, а потом и на кубометр.
- А на кубометр-то зачем?! - уже в полном смятении вопросил Сердар Дорофеича.
- Потому что кубометр, говорит Манефа, это единица измерения народнохозяйственная, а кубический сантиметр никуда не пристегнёшь.
- Подожди! - удивился Сердар. - Что-то я не пойму, откуда в бычьем навозе могут быть опилки, если ты уже месяца два кормишь его только одним зерном?
- Ты, Сердарыч, меня невнимательно слушал, - ответил ему Дорофеич, рассмеялся и вдруг с улыбкой, как бы и ни к селу, ни к городу, добавил:
- Хорошо, что ты здесь переводчиком работаешь, а не в КГБ.
- Это почему же? - насторожился Сердар.
- А потому, что для работы в Комитете нужно иметь внимательность, а коли её маловато, то лучше туда не соваться, иначе дороже себе станет.
Я же сказал тебе, что сам их в фекалии добавляю. Вот, к примеру, хочется мне к празднику Манефу порадовать, я подсыплю их самую малость. Мол, у быка был хороший ночной аппетит, а потому почти вся древесина превратилась в питание, то есть в навоз. Понятно? А если с её стороны, какие придирки вижу, тотчас добавляю такое количество, что моя фурсетка сразу в панику, заставляет меня замерять температуру быка, делает анализ крови или ещё чего-нибудь. Считает, что его пищеварительный тракт дал слабину. Но я долго её не мучаю, она девица хоть и нервная, но неплохая, а главное ответственная. Жалко только, что её к глупости приспособили, а в нашем государстве её столько, что ей бы дороги мостить.
Дорофеич грустно улыбнулся, ласково погладил свою плешь натруженной пятернёю и добавил:
- А у нас, как ты знаешь, две беды - это дороги да дураки, которые нам их указывают. Я так, думаю, потому что по дураку и дороги. А хорошие дороги мы видели, но только не в России.
- В этом ты прав, Дорофеич, - подтвердил, весело пьянея, Сердар, и выразительно вздохнув, добавил, - прав!
- Я тоже хочу живой пример привести. Ты извини меня, что я тебя перебил. Ты давай наливай, наливай, а то шампанское свой газ потеряет.
- Так вот, - начал Сердар, - после окончания Университета направили меня работать в Туркмению в заповедник, и я в первый же год лбом саданулся о подобное. Понимаешь, запланировал я на летние полевые работы три рейса вертолёта Ми-4, а обошёлся двумя. Вернулся с поля домой. Проходит неделя, другая. Тут ко мне в гости нагрянул мой друг Володька Алхазов, геолог из Сталинабада, сейчас эта столица республики Таджикистан переименована в Душанбе. Решил в отпуск посетить Карлюкскую пещеру и полюбоваться её сталагмитами - сталактитами. Это у нас в пустыне имеется такой шедевр Природы. Как сейчас помню, сидим, душевно таджикское винцо «Гули Хиссор» под шашлычок попиваем. Погода чудная, душа простора просит... Вот жалко, Сердарыч, что ты ещё в Средней Азии ни разу не побывал. По осени там просто любо-дорого. Не как здесь, в морось, а там сухо, Солнце греет. На базаре виноград, дыни, арбузы, груши, инжир. А какие гранаты с персиками, так соком и брызжут - ну, просто уму непостижимо! Про овощи и не говорю, если помидоры, то под килограмм веса. А уж, какой аромат! Одним словом оазис радости. Или, как классно выразился поэт Востока Омар Хайям, может, слышал о нём:
«...Когда фиалки льют благоуханье
И веет ветер вешнего дыханья,
Мудрец - кто пьёт с возлюбленной вино,
Разбив о камень чашу покаянья...».
Это он, правда, писал о весне, но поверь мне - для наших мест это одно и то же, может только день короче, цветов поменьше, зато фруктов по более.
Сидим, значит, разговариваем. Он мне вдохновенно поёт о находке оловянной руды на каком-то Кумархе, это в Фанских горах Таджикистана. Я ему о благородной природе змей и варанов. Давай, Дорофеич, чокнемся за всё хорошее, выпьем и, как поётся в песне, «...и снова нальём!..». Так вот сидим, и вдруг звонок телефона. Поднимаю трубку, и что же я слышу? А слышу вот что: «Ты что же, мать-перемать, нам квартальную премию гробишь?! Квартал кончается, а ты не добрал последний рейс! Почему?!» Отвечаю: « Потому что обошёлся двумя!»
На это мне вежливо заявляют:
«Нам, дорогой, глубоко насрать, сколькими ты обошелся. Мы не желаем по твоей милости лишаться квартальной премии. Понял?!»
- А я тоже обозлился и спрашиваю: «А с каких это пор исчезли желающие на бесплатные рейсы полёта? Или в далёких кишлаках уже нет заболевших? Никто на «козлодрание» не ломает ног и рук или уже нет поножовщины или срочных рожениц?»
Отвечают мне из республиканского Управления аэрофлота: « Не ерепенься, чувак. Всё это есть, только для этого в наших планах существует другая финансовая статья, а она уже исчерпана».
- А я по-простецки говорю ему:
«Кто вам запрещает перекинуть этот рейс туда, где в нём нужда?»
Отвечают: «Этого нельзя сделать, и не они установили этот идиотский советский порядок». Тогда спрашиваю: « А куда я теперь дену этот рейс?»
«Куда хочешь, хоть в штаны! А если серьёзно, то забирай свою бензиновую экономию с баланса нашего авиаотряда. Понял?»
«Хорошо, я заберу, а потом что мне делать с двумя бочками авиационного бензина?»
«Чего хочешь! Моя задача их доставить тебе под расписку на вертолёте туда, куда укажешь по карте, а там хоть в реку выливай или дари колхозникам. Может, у твоих знакомых есть тачка или мотоцикл?».
Я трубку положил и спрашиваю Алхазова:
- Чего делать, Володя?
А он смеётся:
- Это тебя первый раз социалистическая экономика стебанула? Насколько я знаю, такой бардак в стране узаконен с ленинских времён и повсеместно, и Аэрофлот не исключение. Это и есть фундамент советского государства. Со стороны нормальному человеку может показаться, что мы дегенераты или в стране дураков жируем от переизбытка богатства. А вот посмотрел бы ты на обеспечение наших полевых отрядов - нищета. Так что послушайся их рекомендации, а не то на следующий год они твою заявочку укоротят. Законные права качать в нашей стране, всё равно, что плевать против ветра. Тебе же этот плевок в рожу и вернётся. Ты же знаешь, что по закону на Советскую власть в суд нельзя подать. С 1917 года при всех её преступлениях она неподсудна. Хоть расшибись! Даже когда она будет захлёбываться в своём говне, то и тогда будет орать на весь Мир, что праведнее и прекраснее её ничего нет, и не будет.
Спрашиваю своего Алхазова:
- Это непоправимо, что ли?
- Боюсь да, - отвечает мой друг, - как нельзя стаю воробьёв, подкармливая сальцем, превратить в синичек, так и наших коммунистических пентюхов в экономистов. Может, ты читал про русского экономиста профессора Василия Леонтьева? Его ещё по настоятельной просьбе Ленина в двадцатые годы выперли из нашей страны, чтобы не мозолил глаза своими экономическими рассуждениями. А вот теперь он оказался лауреатом Нобелевской премии по экономике. По его рекомендациям половина Земного шара мошну себе набивает, а Кремлёвские пердуны, хорошо, если экономику понимают на уровне колхозного счетовода, а может и того меньше. Им главное отбирать и делить. Вот и вся их экономика. Зато просто и без арифметических, а тем более математических выкрутасов.
Внял я совету своего друга - часть бензина отлил колхозной бригаде, а остаток подарил Раису, то есть Председателю колхоза, отчего стал ему другом. На Востоке, Дорофеич, всегда в большом почёте щедрость на перспективу.
Однако Дорофей Елпидифорович слушал его рассеяно - ни Аэрофлот, ни какой-то Алхазов в придачу с Фанскими горами, о которых он слухом не слыхивал, ни этот давно привычный для народа бардак его не колыхали, а потому, уловив в повествовании приятеля короткую паузу, тотчас встрял:
- На следующий день я только чуток опилок добавлю в фекалии, а это значит, у быка ночью было отличное пищеварение. Манефа улыбается, песни мурлыкает, счастлива, что так хорошо эксперимент подтверждает мысли её Учителя.
- А ты его хоть видел? - перебил его Сердар, чувствуя, что он попал в сети какого-то идиотского повествования и даже уловил преступный умысел своего новоиспечённого друга.
- Да видели.
- Ну и как?
- Да никак! Ликом снулый, взгляд блёклый и говорит, будто ухо карябает. И чего только нашла в нём Манефа? До сих пор не пойму, - ответил Дорофей и почему-то рассмеялся.
Слушай дальше: Значит, взвешиваем и замеряем то, что прикопилось за ночь - фекалии и мочу, а если надо и кровь сдаём на анализ. Но это ещё не всё. Ежели Манефе нужно красиво фиксировать на бумаге динамику опыта, то зовём прикреплённого к нам художника Мирона. Да ты его уже видел - такой представительный стройный мужчина похожий на киноартиста. Очень душевный человек, одна беда - любит горькую. А так тихий, безобидный, никогда в драку первый не полезет даже во хмелю. Правда, рассказывают, что под его кулаки лучше не подворачиваться. А так встанет в стороне и смотрит, смотрит, как другие мордобойствуют друг с другом...
Дорофей Елпидифорович кисло пригорюнился, тяжело вздохнул, а потом добавил:
- Это всё потому, что при своей душе не сторонится святого Писания. Не единожды я ему говорил:
- Мирон! Ты талант, тебе доверяли подпольно с икон копии рисовать, да ещё с каких - с древних. А ты что? Вникни в облик свой. На этой профессии ты пострадал, как распространитель церковного мракобесия. Ну, хреново получилось. Прямо скажем! Однако же ты принял муку за святое дело, даже больше - не за церковных пронырливых служек, а за Веру Православную. А не по какой-то мелочёвке, вроде нарисовал Вождя, а на его пузе, какому-то идиоту цензору от испуга профиль Христа или Гитлера примерещился. И за это у нас тоже, как поётся - «...Будь, проклята ты, Колыма, что названа чудной планетой, сойдёшь по неволи с ума, обратно дороги уж нету...». Так что держи себя в достоинстве.
А потом, говорю ему, это только первых христиан хищники в клочья рвали. А тебя бдительные чекисты не в клетку же на растерзание ко львам кинули, а по-божески, попугали в карцере голодными крысами, но ведь почки через фанеру не отбили? Не отбили! Да и не все зубы выбили, а отправили на чистый воздух в тайгу на лесоповал. Ведь не под открытое же небо, а в барак пусть и промороженный с потока до земляного пола. А ты в унынии живёшь и всё просишь, просишь, чтобы я тебе подносил это зелье. А оно, между прочим, мне позарез нужно для эксперимента. Ежели я промотаю его вот на таких как ты, на что я буду менять зерно для Бориса? А я ведь в ответе за его здоровье перед колхозным стадом и лично моим Председателем колхоза медаленосцем Ерастом Струниным. Чего тут не понять?
Только иной раз, Сердарыч, посмотришь в его глаза - сердце так и дрогнет. И нальёшь ему горькой - художнику. Оно, конечно, январская лесосека не римский цирк со львами, а судьбу Мирону ни за что, ни про что чекисты изгадили хуже некуда. Их хлебом не корми, только дай им похвастаться своим горячим сердцем, холодной головою и особенно чистыми руками, а при сильном подпитии даже и чистой совестью. Лучше бы они поглядели на продукцию своих рук, пропахших порохом от расстрелов. На таких вот Миронов да Иванов. Я уж не говорю о тех, кому не хватило здоровья дожить хотя бы до этого состояния...
Дорофей Елпидифорович опять замолчал, налил водки себе и Сердару, потом положил на тарелку пару шляпок белого гриба и нарезанный кружочками репчатый лук с фиолетовым окрасом и, посмотрев пристально в карие восточные глаза Сердара, сказал, как-то отстранённо, как будто разговаривал с кем-то другим, а вовсе не с ним:
- Вот во Славу павших побратимов - окопников, за память миллионов тех, кого ухайдакало... это Ведомство и выпьем, сын степей, по-русски,… не чокаясь!..
После этого грустного тоста они молча налегли на закуску. Сердар помнит, что хмель его начал хорошо пробирать, и пора было переходить к винограду. Он хотел пойти к умывальнику, чтобы его ополоснуть, но Дорофеич гостю этого не позволил, а сделал сам и когда на стол водрузил пирамиду ягод янтарного цвета с нежно-розовым отливом утренней зари, продолжил описание процесса откармливания быка опилками.
- Тут, какой расклад получается, Сердарыч. Главное для здоровья Бориса - разнообразие питания. Зелёный лист тоже нужен, а где всё это взять? Понятно, за «рефикат» у доброхотов соседей. Я наливаю им «четверть», а они мне три мешка зерна, капустных кочерыжек и всё, что попрошу сверх, но по-божески. Вот так и живём.
- А что, Дорофеич, - спросил его Сердар, - сам-то ректификат хотя бы по малости не потребляешь?
- Может, и потреблял бы, да к этому зелью моя натура склонности не имеет, я ведь русский и этим греюсь. Вот ежели шиньпаньское - это по мне. И голову не туманит и по утру живот не пучит, но более двух бутылок враз выпить в удовольствие не получается - от его газа ухожу в дремучую отключку с отрыжкой...
Так они и беседовали, попивая винцо да закусывая его тем, что глаз выхватит в момент тоста…
И как бы не был пьян сексот Кулиев, но следовало задать Дорофею Елпидифоровичу ещё один и, как он считал, убойный вопрос, после которого многое бы порушилось в их отношениях, к сожалению, для Сердара. Потому что в беседах такого складного рассказчика про Войну и колхозную жизнь крестьян в Советском Союзе он ещё не встречал ни в газетах, ни в журналах, ни в книгах. Но то, что он услышал о его работе в опилочном эксперименте, было преступным даже не по отношению к Академику и его Академии, а к государству, на страже которого он, Сердар Кулиев, находился, за что получал свою зарплату. Сердар понимал, что он сейчас слишком пьян, чтобы задать этот вопрос. Да и не был уверен, что во хмелю сумеет достойно ответить Дорофеичу. Наверно, он слишком откровенно, по-пьяному, задумался глядя на него, потому что Дорофеич это заметил и вдруг спросил:
- У тебя, друг степей, есть ко мне вопрос или я ошибаюсь?
И Сердар, наткнувшись на не пьяный взгляд его васильковых глаз, вдруг ощутил зябкость, и мелькнула мысль: «Никак прокололся? А эта улыбочка с поглаживанием бороды? Как понять? Дурак, по пьянке и попался!» - мелькнуло в его голове. «А... хрен с ним... с этим экспериментом. Чего хотят, пусть то и делают эти академики»
И всё же и он тоже пожалел бычка как существо безвинное в руках таких Экспериментаторов. Но то была лишь мгновенная растерянность. Инстинкт змеелова подсказывал ему, что нужна осторожность. Любитель «козлодрания» знал не только законы ловкости, но и хитрости. Не случайно на его письменном столе стоял портрет среднеазиатской кобры, которую за доли секунды до её броска он успел сфотографировать…
Той весною ему редкостно повезло - кобра чудом промахнулась, а может только припугнула, пожалела дурака. За это он ей подарил жизнь, а фото, дубликат её образа, с тех пор стал для него как для буддиста образ Будды.
И всё же в этот вечер им было так хорошо, что Сердару история с опилками показалась какой-то ахинеей, недостойной ни их скромного застолья, ни этого тёплого вечера с розовыми, как оперенье фламинго, облаками, от отходящего за горизонт Солнца. Ещё ему пригрезилась некая сила, старающаяся стравить его, таджика, с тихим русским крестьянином Дорофеем, который ему не сделал ничего плохого. А весь его грех состоял только в том, что он не желал подчиняться этой силе, уродующей разум человека, и по своему уразумению нашёл способ ей противостоять…
Уже настал поздний вечер, и яркая звезда засияла над Павильоном, когда он решил откланяться. Дорофей не стал его провожать до служебного входа, поскольку настала пора ночного кормления быка. Ему предстояло выгребать из кормушки опилки и относить их в навозное хранилище, а в кормушку засыпать зерно...
Уже сидя в почти пустом трамвае номер семь, который вёз его на Краснопрудную улицу, Сердар в приятной полудрёме размышлял над откровениями Дорофеича.
Было ясно, что поставленную задачу сексот Кулиев выполнил, и теперь оставалось совсем немногое - написать отчёт и отдать его своему начальнику.
«А что потом?» - задал он себе вопрос. И ответил: «Потом будет создана из этих же академиков комиссия, которая всё рассудит в свою же пользу. Это значит, что кто-то оболгал Священную корову страны - Академию наук. Вопрос - кто? Академик? Нет - он страдалец. Манефа Чикина? Нет. Хотя получит хороший втык за то, что доверилась человеку с неясной биографией,потомку когда-то раскулаченного крестьянина, который по преступному умыслу загубил идею государственной важности - утилизацию опилок в животноводстве. Вот он-то, Дорофей Сиротинский, сермяга, за всё и расплатится, как говорится, по первое число. Но можно представить всё и иначе. В этой цепочке участников эксперимента от Академии наук и безграмотных доброхотов из ЦК КПСС до бывшего пастуха, именно он, Дорофей Сиротинский, оказался единственным нормальным человеком, который на свой страх и риск использовал свой способ сопротивления Вселенской глупости и тем сохранял здоровье живому существу, бычку Борису».
А то, как бычок отъелся и похорошел на нормальных харчах, было видно даже слабо зрячим иностранцам, которые только причмокивали, любуясь мощью и статностью русского чуда, откормленного древесными опилками…
Уже обнаружились художники - анималисты, которые запечатлели его образ маслом на холсте, возможно, с тайной надеждой увидеть своё творение хотя бы на коробках с овсяной крупой под названием «Геркулес».
И тут под стук колёс и скрежет трамвайного вагона, его пьяной голове примерещилось, что бык это его страна, лежащая меж двух океанов, такая же могучая и статная, а Дорофеич вместо глупости и прочей заразы засыпает в кормушку Державы золотую пшеницу и говорит ему, сотруднику Комитета: «Да нешто мне не жалко Родину, чтобы я кормил её дерьмом, да вдобавок ещё и радиоактивным, которое за халявные денежки навезут из Европы господа хорошие, а наши господа без совести и чести их же и разворуют? И останется эта смертоносная помойка нашему с тобою народу на вечные времена».
Он понимал, что это только мерцание сна и когда он проснётся, то ничего этого не будет. А тут вдруг, Бог весть, откуда в морозном тумане привиделись в чёрных бушлатах моряки, а их комбат в окровавленном, задубевшем на морозе полушубке что-то крикнул вдогонку уходящему в серую морозь генералу - раздолбаю Грачёву. Вот только, что крикнул-то? И это желание узнать сейчас тревожило и царапало его душу больше всего.
«Всё же надо об этом спросить Дорофеича... Не забыть бы, - сны истаивают быстро... А почему же ему это очень важно...? Почему?»
Вагон резко дёрнулся и Сердар очнулся. Единственное, что сохранилось на краю его полусна - раздолбай Грачёв и желание узнать, что крикнул ему вдогонку комбат...
Пока его пьяная голова отходила от видений, кто-то сказал за его спиною:
- А вот и метро «Красносельская».
Сердар вскочил с места и кинулся к выходу и на малой скорости выпрыгнул из вагона».
4
Сухожилов услышал, как на лестничной клетке грохнула металлическая дверь лифта, затем раздалась трель звонка. Отложив рукопись, он пошёл её открывать. За ней стоял Звездунов, держа в руках коробку с тортом.
- Ну, как тебе понравился литературный опыт нашего бытописца? - спросил его Ермил Семёнович, проходя в комнату, нарочито пренебрежительным тоном и взглядом указал на лежащую рукопись.
- Если это только часть правды - тогда туши свет, - ответил Сухожилов.
- А чего ты хочешь от руководства Академии? Когда я перешёл во Внешнюю разведку, мне по долгу службы пришлось познакомиться с ней. Если её мерить каноном нашего времени, то всё нормально - за редкими исключениями обычная серая бюрократия, только уже от науки.
Дело в том, что Советская власть, создав пожизненные финансовые и прочие привилегии для будущих академиков и членов-корреспондентов, от которых лично уже не требуется никаких результатов, открыла дорогу для проникновения на этот Олимп дармового благополучия публике хитро мимикрирущей под учёных, которые девальвируют исходные светлые основы этой важнейшей Национальной организации любого государства. А учитывая феодальную сущность Советской власти, которая сама корректирует, кто готов служить её любой заморочке, а потому можно понять, почему её роль как «мозгового центра» страны не очень соответствует его значению.
Такие члены академии свою миссию видят не в личном участие своих рук и головы, а в лучшем случае, в руководства некой проблемой, желательно государственного масштаба, в которой, в случае неудачи, ты вроде и не причём. К тому же для исследования одних направлений современной науки нет отказа в средствах, а для других, к примеру, как химия, биология, фармация, я уж не говорю про медицину, - крохи наперечёт. Тогда зачем выламываться, что туда, что сюда? К тому же основная часть её «генералитета» хорошо если последний раз надевала рабочий халат на втором году своей аспирантуры, а это, считай, тридцать, а то и все сорок лет назад. Потому что вся их энергия была направлена не на достижения важных открытий, а только на звания.
Хотя некоторые из них совсем неплохие хозяйственники, особенно если есть своя лапа при государевой казне. Но, согласись, это уже другая профессия. К тому же научная бюрократия почему-то считает наукой использование известных научных методов для решения рутинных, хотя и важных задач или создание уже известных аналогов, тоже наукой. Но это не наука, а производство, а то и ремесло, часто, высокопрофессиональное.
Наука с большой буквы это познание ещё неизвестного, которое и двигает прогресс. А для этого нужно иметь желания. История с древних времён сообщает, что она может развиваться только с поддержки государства или благотворителей. Но для этого нужна особая популяция людей, с так называемым независимым мышлением, а не с мышлением лаборантов, которыми могут оказаться и титулованные доктора наук, профессора и те же член - корреспонденты и академики.
Потому что для истинного учёного каждодневная экспериментальная работа в лаборатории, есть подарок Судьбы. В личном совершенствовании своего экспериментального мастерства, он видит смысл своей жизни, а не только в сборе научных результатов от своих младших коллег по феодальному принципу - «я ваш отец, а вы мои дети!»
Был я в Англии. Вот там то ли в Институте имени физика Резерфорда или Кавендиша, точно не помню, каждые два года возникала проблема, где взять директора? Ни один из достойных Мэтров не желал тратить время своей жизни на подобную работу. Каждый раз с трудом, подчёркиваю это, всё же уламывают одного из них ради национальной науки отдавать себя на это заклание. А теперь спрашиваю тебя, Авенир Павлович, - возможно подобное уламывание в нашем царстве-государстве? Надеюсь, ты представляешь величину очереди добровольцев, претендующих на такую должность?
Мне западные доброхоты с ехидством вещали: мол, на академиков и член корреспондентов у вас отменные урожаи и ежегодный прирост неплохой, да только учёных маловато, а если есть, то больше по военной специальности. А то, что было в российской науке значительного, ваша коммунистическая Партия хорошо вычистила из страны вместе с её молодёжью. А мы их в своё время оценили - и Игоря Сикорского с его земляками, которые нам чудесные вертолёты делают, дай Бог им здоровья, и Владимира Зворыкина, спасибо ему за подарок человечеству телевиденья, и многих других россиян, которые ранее прибывали и сейчас уже тысячами прибывают. Мы уж не говорим о Василии Леонтьеве, который с помощью математики нашу экономику на ноги мог бы поставить. А ваши обожаемые властью академики-экономисты, пердуны, вместо того чтобы поучиться у него уму-разуму, только и делали, что выискивали на какой странице своей научной работы будущий лауреат Нобелевской премии, игнорирует антагонистические противоречия капитализма. Смех и только.
Как я понял, в нашем государстве наука начала хиреть с того момента, как стала одним из вариантов власти, причём личной, достаточно хлебной и достигаемой не талантом человека неважно каким, большим или маленьким, а прежде всего преданностью партократии её мозговым заморочкам.
Возьми, к примеру, того же Секретаря Райкома или Обкома партии. Он за всё в ответе - от прорыва городской канализации до урожая, оставшегося под снегом. Это только со стороны кажется, что у них не жизнь, а малина. А он сегодня Секретарь, а завтра может оказаться начальником какой-нибудь задрипанной стройконторы или производства гуталина.
А член Академии это уже неприкасаемый Оракул и при тех же личных благах, и правах транжирить деньги нищего народа и далеко не всегда ему во благо. А посмотрел бы ты, что происходит на выборах с претендентами в члены Академии, когда Хозяин, держа в руках ведро с ломтями пожизненных привилегий и благ, бросает их «на шарап».
Я-то знаю, какие плетутся византийские интриги друг против друга, сколько выливается грязи, отправляется доносов и подмётных писем...
Звездунов замолчал, потом подлил себе горячего чаю, грустно улыбнулся.
- Помню, когда я был мальчишкой, мы жили в Сергиевом Посаде. Один из моих приятелей был заядлый голубятник. Как-то мне говорит, пойдём, Ермил, покажу тебе птичий кипеш. Пришли под вечер в монастырский двор, а там галки да вороны перед сном над куполами храма роятся. Он возьми да выпусти из корзинки галчонка, забелённого мелом. Галчонку-то всё равно, белый он или чёрный - он и летит к своим. А те увидели, что он не той масти и на него. Приятель хохочет, наблюдая, как он борзо отбивается да увертывается от своих собратьев. А мне стало жалко птицу, я и врезал дружку по шее, чтобы наперёд знал, что допустимо, а что нет. А он обиделся и скулит:
- Ты что?! Это не краска, а только мел. Обсохнет птица и опять будет чёрной.
Вот так и в наших Академиях - увидят непохожего на них или обгадят его, или до смерти заклюют! Потому красят не мелом, который дождь смоет, а масляной краской, чтобы надёжнее.
А вот Николай Иванович Вавилов и был мечен гениальностью, поэтому его и убрали. Только вот для гибели великого учёного была нужна воля великого злодея.
Звездунов хмыкнул, отрезал кусок торта, положил его на тарелку и продолжил:
- Для иллюстрации могу рассказать грустную историю, опять же связанную с Николаем Вавиловым, которую слышал от того же Витьки Абакумова, художественно воспроизведенную им в интонациях и акценте вождя, понятно, что уже после его смерти...
Дело было так. В начале лета 1945 года, вызывает Хозяин к себе брата Вавилова, Сергея, он тоже академик по физике. Замечу, достойный, как и его брат, Николай и просит его быть Президентом Академии наук страны. А тот понял, что если хочешь жить, отказать нельзя, а раз так, то решил вождю всех народов задать вопрос:
- А нельзя ли, товарищ Сталин, узнать, где сейчас мой брат Николай, которого репрессировало НКВД в 1941 году?
- Почему... нет? - отвечает он, немного оторопев от его смелости, - можно.
Пальцами пригладил усы, трубку телефона поднял, набрал номер и спрашивает:
- Лаврентий! А что там у нас... с Николаем Ивановичем… Вавиловым?..
Помолчал, как бы ожидая ответа, потом услышал и повторил: - Что?.. Умер...?!
Трубку медленно положил, попечалился несколько мгновений и сказал задумчиво - задумчиво, как бы и со слезою:
- Какого... человека... не уберегли! Какого человека.
А его брат не унялся и вновь вопрос вождю:
- А нельзя ли, товарищ Сталин, тогда узнать, где находится его рукопись по истории Мирового земледелия, которую он дописывал во внутренней тюрьме на Лубянке?
Говорят, эта настырность вождю очень не понравилась, даже очень, но он сдержался. В мрачном молчании запалил угасшую трубку, вышел из-за стола, прошёлся около него туда-сюда, соображая, как можно ответить на этот скользкий вопрос, а потом изрёк, кинув взгляд на листок, лежащий перед ним:
- Сергей Иванович,… мы... разделяем... вашу скорбь. Но… что такое рукопись,… если мы... потеряли... такого... человека?
Поскольку будущий Президент Академии Наук СССР молча ждал ясного ответа, а не общих гуманных соображений вождя, тому всё же пришлось подойти к телефону. Но тут мнение немногих очевидцев уже в корне расходятся. Одни считают, что Сталин говорил в пустую трубку, другие уверяли - разговор с Берией состоялся.
- Лаврентий?.. А что там... с последней рукописью... Николая Ивановича... Вавилова? Какой? О земледелие.
Он продолжал покуривать, как бы ожидая телефонного ответа. Наконец, как бы услышав его, вынул изо рта трубку и с грозным удивлением вопросил:
- Как сожгли?!.. Что значит... не уместилась?! А кто им... мешал... иметь больше... сейфов? С этим,… Лаврентий,… разберись!
Когда он опустил трубку телефона, то произнёс достаточно громко, чтобы присутствующие поняли всю глубину переживания вождя всех народов за своего замученного гражданина:
- Бараны!.. Даже... этого... не смогли... сохранить.
Эту историю, Авенир Павлович, я слышал раньше от других, и, поначалу, по-человечески было жалко вождя. Разве за всем углядишь при таких холуях, как Лаврентий Берия. Но недавно мне в руки попали любопытнейшие документы.
Оказывается, из тюрьмы Вавилов написал несколько писем лично Лаврентию Берия с просьбой разобраться в немыслимой чепухе, которую ему навешали на Лубянке, вроде шпионажа и прочего. Конечно, писали ему и другие приговорённыё к смерти, но Вавилова Берия знал лично и достаточно хорошо. Ещё, будучи на Кавказе, он даже с ним переписывался, не говоря уже о том, что его жена Нина Теймурадовна и Николай Иванович Вавилов были знакомы через их общего учителя академика Дмитрия Николаевича Прянишникова. Но главный чекист не ответил ему ни на одно из писем! Я долго не мог понять, почему маршал Берия так поступил? А потом понял причину - животный страх. Как говорится, Сталин, и его диктатура довела страну «до ручки».
Но вот, однажды, в секретном архиве я и раскрыл одну папочку. И что же я в ней вижу? А увидел я просьбу Николая Ивановича Вавилова в Президиум Верховного Совета о помиловании. Шла Война, тогда на заседании Правительства обычно присутствовало не более семи - восьми человек членов Политбюро и, понятно, среди них обязательно был и Сталин, а также Ворошилов, Калинин и ещё кое-кто из его присных. И что ты думаешь, Авенир Павлович? В графе «отклонить просьбу» против фамилии Сталина стоит - «Да». Был 1942 год. Полагаешь, у Сталина и у других семи человек, которые тоже сказали «Да», от страха память отшибло? Они что запамятовали, что Вавилов был не только всемирно известным учёным, но и членом ВЦИК СССР? Хрена два они это забыли! Сталин же прекрасно знал, кто такой Вавилов! Знал, и как диктатор душегуб люто его ненавидел, потому что человеческая гениальность таким малограмотным диктаторам, таким как Джугашвили всегда помеха, всегда опасность. Ибо она неизбывно будет угрожать его власти.
Через эту папочку я узнал, что из камеры в тюремную больницу Николая Ивановича Вавилова принесли в состоянии необратимой дистрофии от голода. Он ещё мог откусить кусочек хлеба, но проглотить его у него уже не было сил. Через два дня агонии он умер.
Так чего ты хочешь от холуёв вроде маршала Берия, которых Отец родной воспитал с помощью страха? В его руках они были даже не зайцы, а кролики. Зато на свободном выпасе эти холуи превращались даже не в хищников. Хищник что? Больше чем ему надо для жизни, никогда не возьмёт. А вот человек может превращаться в нечто непотребное для Природы вроде следователя Лёвы Шварцмана и его подручного - Хвата. Это ведь они почти две тысячи часов мордовали Вавилова на абсурдных допросах. А по документам этих допросов с пытками, я подсчитал, было ни много, ни мало - четыреста на одну человеческую жизнь. Согласись, не слабо!
Звездунов замолчал, расслабленно откинулся на спинку стула, потом закурил.
- Сегодня, как бы всё встало на своё место - были репрессии, да сплыли, а теперь тишь и благодать! Лёвы Шварцманы работают по самой безопасной специальности - к примеру, редактируют для ребятишек книги о добром дедушке Ленине. Национальные герои России в земле, а их судьи и палачи поныне на свободе, и им ещё ставят памятники на могилах, как известному палачу НКВД генералу Василию Блохину в Донском монастыре, к которому приносят цветы. А если кого случайно и прихватили за задницу за преступления, так они ещё требуют реабилитации.
Генерал не сдержался и выругался матом, после чего продолжил:
- Гордость человечества - Николай Иванович Вавилов закопан в безымянной мусорной яме, где-то на саратовских задворках. Народный академик Лысенко и иже с ним по-прежнему впаривают в мозги нашим Триумфаторам свои идеи ценою в миллиарды рублей, вроде строительства циклопических плотин с тухлой водою, залившей миллионы гектар плодородных земель или поворота рек в азиатские пустыни. Одним словом уродуют Природу как хотят. Все кто был для Лысенко помехой в его бредятине, теперь либо принудительно умерли, либо свихнулись, а если кого и миновала его десница, то в лучшем случае остался без работы.
А теперь представь, что такой винегрет с подобными эмоциональными подробностями вывалят на головы наших граждан. И что, по-твоему, произойдёт? Ведь одно дело, когда принудительная смерть миллионов сограждан представляется, как результат некой стихии вроде Всемирного потопа. Можно и проще: шёл, шёл человек, а по мартовской оттепели пудовая сосулька сорвалась с крыши дома и проломила ему голову. Кто виноват? Сам и виноват! Смотреть надо, где идёшь.
А вот «Дело Вавилова» ни за Всемирный потоп, ни за сосульку не сойдёт. Тут и последний алкаш, если он окончательно не пропил мозги, начнёт искать закономерности, а они и для Триумфаторов всё равно, что серпом по яйцам.
Я их понимаю, они так старались сделать народ сытым да счастливым, а вот не получилось. Потому помозговало Политбюро, помозговало и решило быть от греха подальше. Если реабилитацию безвинных и проводить, а их миллионы, то без доступа к следственным материалам бывших заключённых и расстрелянных, и умерших. И всё же, как не прячь от будущих поколений России эти чудовищные злодеяния, совершённые советскими вождями душегубами и её палачами, русские могут забыть, а Человечество никогда.
- Почему ты так думаешь? - поинтересовался Авенир Павлович.
– Хотя бы по тому, что люди не забывают о чуме или сибирской язве, многие столетия. Их просто нельзя забыть, как говорят учёные - по определению.
Сухожилов помнит, что выпили тогда умеренно, да и еда была хороша, а потому коньяк и крымский мускат в беседе не туманили голову, а лишь снимали некоторые ограничения в мыслях, а потому и беседа была без затей и умалчиваний.
- Скажи, Ермил, а как тебе удалось все эти годы удержаться на плаву? - поинтересовался Сухожилов. - Ведь у нас, пусть и немногих, но всё же сажали, правда, в основном за хищения да растраты, но кое-кого и к стенке ставили? Таких, пожалуй, тысяч двадцать наберётся, а может и более!
Звездунов невесело улыбнулся:
- Наверное, это была судьба, Авенир Павлович, а от неё, приятель, не уйдёшь ни влево, ни вправо, как ужом не вертись! Главное надо угадать, чего она от тебя желает. Так хотелось бы думать. А на самом деле я в это время перешёл во Внешнюю разведку, когда Отец родной физически ликвидировал её профессионалов и стал подбирать новые кадры под холуйский вкус своих сатрапов. Для человека труднее всего в потоке жизни найти свою струйку, которая и понесёт тебя без особых утрат. Можно и проще, если перефразировать известное выражение «бойся Власти дары приносящей». Этот афоризм под стук вагонных колёс поезда Воркута-Москва мне подарил один востоковед, которого мне поручили разыскать осенью 1945 года в печорских лагерях ГУЛАГа.
Случилось следующее. Вызывают меня в Управление. Есть срочное и очень важное задание - найти хотя бы одного специалиста по японскому языку. А я спрашиваю: «Неужто, в Москве или Питере их нет?». Смеются: «Нет, всех к чёртовой матери пересажали или расстреляли, шпионами оказались».
Но для ориентировки сообщили: «Если кто и остался в живых, то отбывает свой срок в болотах «Печорлага»».
И пошёл я мотаться от Княжь - Погоста до Инты и дальше. Хорошо, что в тот год по Северу погода хорошая стояла. Когда возвращался обратно, на станциях до самой Вологды бабы да ребятня вёдрами торговали спелейшей брусникой, больше такой никогда не видел, считай, по моей зарплате - грош за ведро, а им на чёрный хлеб...
Я уже и не надеялся его найти, да начальник одного Лагпункта, что в Микуни, мне помог. «Не знаю, - говорит, - какого вы востоковеда ищете, но у меня есть один доходяга по кличке «самурай» с 58 статьёю. Он то ли еврей, то ли немец. Может, что и подскажет.
Привели мне согбенного старика в затёрханной телогрейке с белым номером во всю спину, чтобы охранник из винтовки не промахнулся, если тот побежит. Я поглядел на него и спрашиваю:
- Зубы-то, где твои, папаша, от цинги что ли выпали?
А он так тихо, но злобновато отвечает:
- Нет, гражданин начальник, они ещё до цинги в кабинетах на Лубянки потерялись. Ищите их там на полу.
- Вы работали в Институте востоковедения?
- Работал, даже одно время был замдиректора…
В тот же день я связался с Управлением, а оттуда телеграмма в лагерь: «Срочно освободить заключённого, по возможности привести в божеский вид и доставить в Москву»…
Пока мы ехали в поезде, разговорились. Этот востоковед под стук колёс, не боясь, мне такое рассказал, что не во всяком жутком сне привидится. А чем нас можно удивить, Авенир Павлович? Да ничем. Он-то и подарил мне этот афоризм. Я, говорит, его своею жизнью прощупал.
- А что с ним потом стало? - поинтересовался Сухожилов.
- Дальше для него было, как в сказке. По приезде в Москву уютный номер с душем и усиленным четырёхразовым питанием в одной из наших спец гостиниц и срочное изготовление в Кремлёвской больнице зубных протезов, потом пошив костюма в нашем ателье и работа в Министерстве Иностранных дел с документацией на предмет капитуляции Японии.
Мне тогда показалось, что у этого востоковеда «крыша поехала», если он офицеру КГБ объясняет, почему Советская власть всех толковых и умных людей спускает в канализацию. Когда же они ей позарез нужны, то отправляет на их поиски... своих ассенизаторов, то есть нас.
Сухожилов помнит, что тогда хотел его спросить:
« А что, сейчас, по-другому? Или масштабы иные?»
Но побоялся сбить ход его мыслей, мыслей для него интересных, которые бродили в голове генерала.
Звездунов налил в пузатый фужер муската, полюбовался на просвет его золотистым цветом, улыбнулся и продолжил:
- Интересный был этот интеллигент и с любопытными мыслями, которые сводились у него к одному Закону: тираны это триумфаторы, которым уже не нужны умные люди, сподручные к полезному делу. Они нуждаются только в преданных холуях. Без них они не существуют, а потому холуйство это их опора и фундамент, как я вижу, у любой российской власти.
А вывод, сделанный востоковедом, был подстать кладбищенской эпитафии: после гигантской селекции российских народов, проведённой большевиками с 1917 года по нынешний день, с её немыслимыми человеческими потерями в Гражданской братоубийственной войне, при Коллективизации, устроенных голодовках и чудовищной гибели населения в Великой Отечественной Войне, в России включился необратимой процесс физической и духовной деградации нации, если таковая ещё существует.
Это значит что, сколько бы мы теперь не талдычили на тему - не убей, не воруй, или там о совести, жалости ко всему живому, жажды правды и справедливости как опоры для грядущих веков нашего народа, ничего этого уже не случится. Потому что весь этот бесценный капитал, дарованный нашей Родине свыше, а это, считай, 60 миллионов жизней, если не более, большевиками зарыты в Земной шар. А те редкие хранители этих чудесных качеств как Совесть, Доброта или Ум всё равно будут задавлены сорняками - холуями. А что касается таких, как мы с тобою, то по его представлению, будем помогать этому гибельному для страны процессу.
Попробовал я ему возразить, мол, мало ли было на Руси лихолетий, которые уносили, по тем временам, считай, те же миллионы? А сколько татарские мирзы поубивали нашего народа или та же холера с чумой? И ты знаешь, что он мне на это ответил? «Перед мирзою или чумою были все равны, а большевики выбивали под корень самых трудолюбивы, самых талантливых, самых честных и самых совестливых. И как бы вы, марксисты, едрит вашу мать, теперь не талдычили, что это всё наживное, а главное это правильное воспитание человека, - так это чушь собачья! Потому что эти качества, как основа души любой нации, не воспитываются, а капельками передаются по генетическому наследству из поколения в поколение матушкой Природой, как величайшая невосполнимая драгоценность. А вот что теперь во сто крат усилится в стране, так это стремление к саморазрушению. Потому величайшее и непростительное преступление Большевизма перед народами России состоит в том, что он, когда открыто, когда тайно вел и сейчас ведёт не знающей пощады истребительную войну против своего народа и, прежде всего, его интеллекта, стараясь превратить его из Нации в послушное население иначе в быдло.
Звездунов задумался, достал спичку, которую превратил в зубочистку и, опробовав её на зуб, задумчиво добавил:
- Если отбросить газетную болтовню о стройках Коммунизма и посмотреть на них глазами моего деда, донского казака, то может и прав японовед, коли, на равнинных реках понастроили, хрен знает, каких плотин и тем угробили миллионы гектар плодороднейших хлеборобных земель вдоль Волги и Дона, а теперь и на Сибирь глаз положили.
Да и не только это... возьми те же целинные земли, где всегда бушуют суховеи, а дожди случаются не каждый год.
- Я согласен с твоим дедом, - ответил Сухожилов, - только вот многомиллионную бойню народов России, которую начал Ленин и так продуктивно продолжил Джугашвили, партийная попса будет всегда преподносить как вынужденную необходимость. Вот что меня бесит! Будто без этих злодеев и их приспешников, а по сути политической шпаны, в России не было бы талантливых людей, электричества, заводов, я уже не говорю об образовании, науки, медицины и многом другом, что сегодня имеет весь цивилизованный мир, кроме неё. А ведь Россия до 1913 года была первой державой мира, и её экономика превосходила другие империи, пока малограмотные вожди большевизма её не разрушили, потеряв огромные пространства земли и морей. А политика, рассчитанная на любителей воинственного марксистского маразма, в итоге привела к отчуждению демакратичнских стран от Советского Союза.
А что касается Победы над германским Фашизмом, которую задубелые коммунисты считают своей заслугой, то это даже не лукавство, а беспардонное враньё! Нешто мы с тобою не знаем, что до 22 июня 1941 года в Гражданской войне, при военном Коммунизме и Коллективизации в стране было уничтожено миллионов двадцать, а то и больше наших крепких мужиков. Только от устроенных властью голодовок в одном Поволжье погибло семь миллионов, а там ещё бездарная война организованная Сталиным с Финляндией, плюс те же четверть миллиона в замороженную землю легли, да ещё был миллион раненых, из которых по статистики треть из них имели короткую жизнь.
А теперь представь себе, если бы они остались при деле, а не кормили в могилах червей. Какой бы урод полез на Советский Союз? А вот Гитлеру хватило ума объегорить «мудрого» Сталина с его «мудрым» холуйским до преступности Политбюро. Это, уже не говоря о том, что за год до Войны по его указанию было расстреляно более 35 тысяч старшего и высшего командного состава Красной армии, по причине измены и шпионажа.
А это значит, в самый кровавый, начальный этап Войны полками командовали вчерашние капитаны, а дивизиями майоры! Вот тогда и пришлось нашему народу уже своими жизнями исправлять преступное руководство страной Партией и лично Сталиным. Цена была жуткая, коли за одного фашиста семь, а то и более наших мужиков улеглось в землю! А кто считал детей, подростков? Никто.
А потому величайшее испытание, которое выпало на долю русскому народу в Великой Отечественной Войне неоспоримо доказало, что он может и сам защитить свою страну, а потому власти, не следует спекулировать на своей исключительности, коли в трагические моменты у неё не оказалось ни ума, ни сил! Так что он победил армию нацисткой Германии вопреки руководству Советской власти.
Теперь всё шито - крыто. Победителей не судят. А от царских времён, когда Россия в 1913 годах считалась самым мощным и богатым государством мира, в сознание русского народа коммунисты до сих пор впендюривают безграмотную, лапотную Россию. Между тем, в ней родились Ломоносовы, Вавиловы, Менделеевы, Сикорские, Леонтьевы, Ивановские и многие другие учёные, которые прославили собою человечество, и которых Советская власть в злобе уничтожала или вышвыривала и вышвыривает из страны тем или иным способом
Потом потерю в Русско - Японской войне Порт-Артура, которого и на карте не сразу найдёшь, да ещё пол Сахалина. Когда его вернули обратно, то за последующие шестьдесят мирных лет у власти так и не дошли руки, чтобы по-человечески его обустроить для жизнеобитания!
Ещё любят тыкать поражением царской России в Империалистической войне, помалкивая о том, что к этому приложили свои руки Ленин с большевиками. Они не побрезговали даже немецкими деньгами в обмен на «Брестский мир», по которому Германия прихватила почти всю Украину, в обмен на сохранение власти большевиков над народами России.
А если бы Россия, как член Антанты осталась в числе победителей, а не была отторгнута предательской деятельностью большевиков от победителей в Первой мировой войны, то по договору ей причиталось владение проливами Дарданеллы и Босфором. Тогда бы Чёрное море для России было бы не озером, из которого можно выплывать с турецкого разрешения, а частью океана. Но, видать, права пословица: «бодливой корове Бог рогов не даёт» Лучше бы Советская власть не забывала как немецкие танки через неделю были в Минске, а через три месяца, от начала Войны 16 октября 1941 года чуть не вползли на Красную площадь. А чтобы этого не случилось, московские необученные ополченцы, кто мог держать лопату или винтову, не жалели своих жизней встали им преградой! Вечная им память! Вот что должна постоянно помнить преступно проштрафившаяся перед народами России Советская власть, а не бои под Мукденом или Порт-Артуром, по сути, на другой стороне Земного шара.
Она всегда рассчитывает в своих деяниях на биологическое беспамятство народа, а потому и сегодня хочет убедить его в безопасности не делом, а грохотом воинских парадов на Красной площади Москвы. Только жаль, что у современной власти память коротка: до Войны она тоже грохотала и в том же месте. В бравурных маршах звучала уверенность, что «…И врагу ни когда не гулять по республикам нашим!». Не получилось! Что? Народ виноват? Да нет! Власть виновата, коли взялась, как мы видим, не за своё дело, которое ей оказалось не по уму!
А народ что? Ты прав. У него нет исторической памяти, особенного у русского. Да, видимо, нет и желания её иметь - день прожил кое-как, ну и, слава Богу. Большевики это хорошо поняли, потому и жирует их диктатура, считай, уже более семидесяти лет по законам феодального государства. И власти это не стыдно. Главное ей пока хорошо и уютно, а на остальное ей на срать!
- Ты не боишься, что подобные разговоры...- Звездунов лукаво улыбнулся и наполнил бокалы вином.
- Пока нет. Новая партийная власть сейчас кайфует, но согласен - будет время, когда она начнёт матереть, вот тогда в твою квартиру, генерал, приспособят и прослушку, и проглядку. И консьержка в твоём подъезде будет не старушка пенсионерка, а ражий молодец со спец телефоном. Пока от доклада Хрущёва на Партийном Съезде вся эта братия в наркозе, мы на свободе.
- Может ты и прав, - ответил гегнерал и тяжело вздохнул. - Хотя мне это чертовски не нравится. Сам посуди, я генерал, сейчас служу в Управлении, работа при таком числе сотрудников непыльная. А теперь с новым Хозяином будет и того проще.
Только вот тревожит меня одна мысль и, думаю, что не меня одного. Неужто на кладбище, точнее на костях этих сгубленных миллионов россиян, может удержаться государство, пусть даже в обнимку с атомной бомбой, как пьяный при фонарном столбе? А если это так, то для Истории получается, что хочу, то и ворочу и никаких последствий?! Но ведь это мораль ворья, грабителей и бандитов! А я, поверь мне, не встречал среди них долгожителей. Не встречал. Так что новой власти не на что рассчитывать. Следует заниматься своей страной и благополучием народа, а не шарить по всему миру бряцая оружием.
Сухожилов почувствовал, что разговор стал уходить в бессмысленную абстракцию, от которой на душе становилось тоскливо, а при подпитии и того хуже, потому и сказал ему:
- Хватит, Ермил, на эту тему. Ты лучше расскажи, как тебя занесло во Внешнюю разведку.
- Да с подачи этого японоведа. После его разъяснительной беседы я и постарался при первой же возможности перейти в этот Отдел.
- Это что же, генерал, от греха подальше, что ли? - спросил его Сухожилов с улыбкой.
- Тогда я ещё не был генералом, но если честно, то да.
- Получается, что ты в потоке жизни уловил свою струйку?
- А ты не ёрничай! - усмехнулся Звездунов. - Судьба дураку дважды не улыбается. Это ты запомни! А для меня этот востоковед был её звоночком и, как видишь, не ошибся, по крайней мере, пока.
- И кто же тот мудрец, который так лихо перековал тёртого чекиста? Никак личность была известная коли, так скоропалительно поменяли ему лагерную баланду на спец столовую в Министерстве иностранных дел? Это же был 1945 год и наш Хозяин, считай, был в самом кураже славы. Или твоего востоковеда чуть позже вернули обратно на лагерные нары?
Звездунов улыбнулся:
- А ты хитрый, Авенир Павлович, вот от тебя ничего не узнаешь, а я тоже себе на уме. А потому давай так - что было, то проехало. А мой тост такой: выпьем за добрые знаки судьбы. Как сказал один лагерный поэт, стихи которого я читал: «…Не ты ль учуял тёплое дыхание в морозном воздухе страны?».
А что касается этого востоковеда, то мы как-то встретились на одном дипломатическом рауте. Вида не подали, что знаем друг друга. Он мне незаметно подмигнул, а я ему. А когда он улыбнулся, то я подумал, что в Кремлёвской поликлинике могу изготовить прекрасные протезы вместо живых зубов. Просто прекрасные...
Званый ужин подходил к концу, когда Звездунов и выложил свою просьбу, ради которой пригласил майора Сухожилова на званый обед.
- Видишь ли, мне настоятельно рекомендовали провернуть одну классную идею, к сожалению, я не вправе с тобою ей поделиться и не потому, что тебе не доверяю. Я знаю, что ты, Авенир Павлович, человек слова. Просто не хочу тебя отягощать делом, которое в финале может оказаться тебе совсем не по душе. Дело вроде несложное - под твоим конт приглядом без огласки доставить из города Юрьева - Польского, который в Ивановской или Владимирской области, там всё никак не поделят территорию, одного важного для нас гражданина. Но могу тебе с уверенностью сказать, что если всё сложится, как планируется, то ты уйдёшь на пенсию в звании не меньше полковника. Я уж постараюсь. А ты знаешь, я своего умею добиваться.
- Надеюсь, Ермил Семёнович, ты тоже рассчитываешь на повышение? - не без ехидства с улыбкой поинтересовался Сухожилов, но генерал этого не заметил или не подал вида.
- О себе ничего не знаю, эта моя работа. Можешь, конечно, отказаться, но тогда у меня не будет мотивов настоять на твоём повышении. Так что решай.
- Ладно. Там где дружба, там и служба, - согласился Сухожилов. - Если будут вопросы, с кем держать связь?
- Вот в этом всё дело. Вопросов не должно быть. Я тебе дам лишь номер одного московского телефона, но воспользоваться им можно будет только для справки и не более. В помощь тебе даю лейтенанта Голощёпова - твой же старинный протеже. - Технические детали задания ему известны, а всё остальное за тобою, а ещё, - генерал замолк и теперь пристально смотрел в глаза майора, в раздумье даже прикусил губу.
- Ты что, Ермил, и в самом деле решил заняться моей карьерой? Да не ломай ты себе этим голову. Я рад, что меня не забываешь, а в дружбе это самое главное.
-Да я не об этом, Авенир Павлович! Просто… я очень хочу, чтобы ты имел в виду то, о чём мы говорили.
Уже уходя, Звездунов сказал:
- Если желаешь дочитать эту странную историю, возьми её с собою, только потом на всякий случай, уничтожь. Мало ли, что может случиться. Не мне тебя учить…
Перед тем, как должны были закрыться двери лифта, Звездунов улыбнулся и сказал:
- Будь здоров и до встречи, полковник.
- Всего тебе хорошего, генерал лейтенант, - ответил он ему в тон и тоже улыбнулся…
И пока майор Сухожилов спускался с шестого этажа, чувствуя благодать и от сытого застолья, и приятного опьянения от хорошего вина, он подумал, что опять должен будет исполнять чью-то волю. Правда, была предоплата, а плата, если и будет, то потом, когда он доставит из города Юрьева - Польского некого гражданина по адресу, который ему сообщит лейтенант Голощёпов…
Вернувшись, домой он решил пораньше лечь спать, но то ли напился крепкого чая, то ли его заинтересовала столь необычная форма якобы отчёта сотрудника КГБ но, сняв форму и облачившись в пижаму, уютно расположился в мягком кресле и продолжил чтение…
«...Утром следующего дня лейтенант Сердар Кулиев был вызван своим начальником в Управление по поводу его предстоящей недельной командировки за рубеж. Тот, между прочим, поинтересовался его успехами на поприще эксперимента «Целлюлоза». Сердар, не моргнув глазом, сообщил, что это не знаменитая чекистская операция типа «Трест», а всего лишь какие-то экспериментальные выкрутасы в животноводстве, однако подопытное копытное от этих экспериментов хорошеет день ото дня, а это самое главное. Можно подобный метод кормления распространить на всю страну? Пока неясно, но то, что хороший корм даёт отличные результаты - это факт! Поскольку надзор за «Экспериментом» был всего лишь личной инициативой сотрудника, то начальник на этом поставил точку.
В командировке Сердару пришлось задержаться, а потому он вернулся в жаркую Москву только в конце месяца. Не успел он войти в кабинет начальника, как тот сообщил ему новость: павильон «Животноводство» намерены посетить ряд членов ЦК Партии и Академии Наук. Поскольку лейтенант Сердар Кулиев уже имеет некоторое представление об этом объекте, то он и поручил ему в недельный срок провести нужную подготовительную работу в организации встречи и обеспечения безопасности гостей.
Это задание поставило Сердара в сложное положение. Конечно, он знал, что как верёвочке не виться, а кончику быть. Но в нём жила детская вера в то, что по каким-то причинам всё образуется само собой. Дорофей Елпидифорович со своим выставочным экземпляром, возможно, украшенным Золотой медалью Выставки, в конце осени благополучно отбудет в свои родные края.
Манефа Парменовна приступит к написанию докторской диссертации, плавно переходящей в материал для Государственной премии с последующим ожиданием выборов в Академию сельскохозяйственных наук.
Академику Лысенко за внедрение опилок в животноводство к Пролетарскому празднику на пиджак навесят десятый золотой орден с изображением платинного профиля Вождя Всемирного пролетариата, а возможно, и вторую звезду «Герой социалистического труда». В таких случаях одной бывает мало.
Единственное, что хотелось бы сыну пустынь и сотруднику КГБ после завершения этой ушлой истории, так это посидеть с Дорофеичем на берегу его любимой речушки Сеги, богатой на плотву и пескарей и послушать, как он будет извлекать своими крестьянскими пальцами из малиновых мехов старой-престарой гармоники нежные мелодии любви к своей родине. Может, тогда у него хватит храбрости заглянуть в его васильковые глаза…
Эти мысли исходили из веры в чудо. Но он уже с детства знал, что если оно где и есть на Земле, так это в пустыне, куда однажды отвёз его дед.
Там под огромным ночным небом, усыпанным звёздами, они целую ночь до утра сидели на кошме за песчаным барханом, завернувшись в ватные халаты и прижавшись спиною к уже потерявшему счёт времени своей жизни саксаулу, и слушали, как под лёгким ветерком шуршали, перекатываясь песчинки.
«Сидеть надо очень тихо, - сказал ему дедушка, - тогда Оно и появится».
Время тянулось очень медленно. Маленький Сердар чувствовал, как быстро под звёздной крышей Вселенной остывает песок, а на востоке разгорается светлая полоска утренней зари. От неподвижного сидения он устал, но на жалобу у него не было права - просьба старшего для Сердара была непререкаема. И они дождались...
Огромный варан, так ему показалось, смотрел на них застывшим взглядом существа сгинувших планетарных Времён. Сердару навсегда запомнились медлительные движения остывшего за ночь существа, его глаза, с отражением в них розовой утренней зари, и его взгляд, будто они с дедом были для него прозрачными...
Уже потом он всё думал, зачем дедушка привёз его к жилью этого безобидного существа, которое разве что с перепугу может показаться страшным?
Кто знает? Кому-то - в детстве в полночь показывают звёзды и галактики бездонной Вселенной, в которой время человеческой жизни столь ничтожно, что не подлежит ни какому сравнению, а ему - древнее существо планеты. Может поэтому, он и оказался с ним и змеями в душевном ладу?..
Итак, по прибытии из командировки, Сердар первым делом решил навестить Дорофеича, полагая, что и за короткий срок в Павильоне могли произойти не очень приятные события. Чтобы не встречаться с Манефой Парменовной, которая, после Дорофеевых откровений потеряла для него интерес, он решил зайти в Павильон, но в конце рабочего дня и не ошибся. Заявись, он раньше, то столкнулся бы с ней нос к носу. А теперь она прошла стороною, мурлыкая весёлый мотивчик популярной песенки: «...Сорвала я цветок полевой, приколола на кофточку белую, ожидаю, свиданья с тобой, только первая шага не сделаю…» и так далее.
Когда Сердар вошёл в лабораторию, в которой Дорофеич обычно замерял дневные и ночные объёмы экскрементов, выдаваемые «на-гора» его воспитанником, то тут же заметил, что его друг выглядит подозрительно грустно. Красные слезящиеся глаза, с присвистом хлюпающий нос и даже хрипотца в горле. Первая мысль, которая испуганно мелькнула в его голове: никак Борис пасётся в райских левадах? Или ещё что стряслось?
В такой ситуации сразу интересоваться делами «Эксперимента» всё равно, что в доме повешенного по-соседски попросить верёвку для сушки белья.
- Привет, Дорофей Елпидифорович, - сказал Сердар и участливо улыбнулся.
- Здорово, душа пропащая. Всё думал, куда ты исчез, не заболел ли?
- Да нет, был в туристической командировке.
Ведущий лаборант не был бы Дорофеем Елпидифоровичем, если бы не поинтересовался:
- И по какой земле шастали твои штиблеты?
- Да всё по тому же Парижу.
Дорофеич задумался, как бы примеряя на себя парижские бульвары, а потом к удивлению Сердара сообщил:
- Вот мои керзачи по Берлину хаживали, а по Парижу не пришлось. Но мой батя в первую Империалистическую там был. Рассказывал. Интересное поселение: даже древности есть, конечно, послабее наших, владимирских или там суздальских, но народ хороший. Перед смертью батя всё вспоминал его. Говорил: «Ты, Дорофей, как на ноги встанешь, и дай Бог, сподобишься достойной жизни, не откажи себе в радости поглядеть на Париж». Я ему пообещал, да вот не случилось. Кандалакшу видел, какую-то захолустную Алакуртти, да ещё Кенигсберг с Берлином, зато на Хингане и в Харбине пыль глотал в достатке...
Дорофеич надсадно высморкался в большой, изрядно затёртый платок, однако слезящиеся глаза вытер чистой марлевой салфеткой, которую извлёк из нагрудного кармана гимнастёрки.
- Ты что гриппуешь, что ли? - осторожно поинтересовался Сердар.
- Гриппуешь?! - с раздражением ответил он. - По милости одного специалиста по микробам подцепил какую-то заразу, аллергией называется!
Он опять полез в карман своих галифе за платком, чтобы повторно и уже вызывающе громко, с джазовой руладой смыгануть носом и тем выразить своё отношение и к этому специалисту, и дополнительно к его продукту.
- А в чём дело-то? - насторожился Сердар.
- Погоди, окончу взвешивание кала Бориса и расскажу.
5
Дорофеич, завершив дело с фекальной массой, вымыл руки, сполоснул их ректификатом и, воздев ладони кверху, как это делают хирурги, пока медсестра надевает на ладони перчатки, потряс ими для просушки и только после этого поздоровался с ним за руку.
То, что Сердар услышал от Дорофеича, представляло собою захватывающий дух научный изыск, в сравнении с которым попытка Академика приучить бычка питаться древесными опилками была лишь милой глупостью и без последствий.
«В конечном счёте, - размышлял Сердар, - как не относись к древесине и в каком виде её не подавай животным, всё равно они её не примут, а запихивать её в горло палкой было бы крайностью, на которую не решился бы даже всенародный Академик, он же Примус».
Зато задумка нового Рационализатора Природы, некоего Протасия Суслопёрова, могла грозить вселенской катастрофой, поскольку её автор абсолютно отрицал все разумные рекомендации Библии, и, по мнению Дорофея, была изобретением, которое в момент умственного затмения этого академика ему с улыбочкой подсунул Князь тьмы.
- Считай, Сердарыч, что ещё один учёный - орденоносец свалился на мою плешь! - сообщил ему Дорофеич и для большей наглядности пошлёпал по ней своею трудовою ладонью, умытой ректификатом.
- Мне Манефа объясняла, что этот Суслопёров большой специалист выращивать не то на гудроне, не то на мазуте, в общем, на каких-то нефтяных отбросах то ли дрожжи, то ли ещё что-то микробное, но очень съедобное и питательное. Лучше идём, я тебе покажу эту гастрономию. Это уже не духовитые опилки с берегов Байкала, а сплошной Армагеддон…
Они вошли в подсобку, по-военному именуемую Дорофеем каптёркой, где в опечатанных сургучными печатями мешках хранились кедровые опилки и хозяйственный инвентарь. Сердар увидел в углу несколько мешков, что проступало через мешковину жёлтой пылью.
- Что-то вроде яичного порошка, что ли? - бесхитростно поинтересовался Сердар, вспомнив нечто похожее из времён студенческих омлетов.
- Ещё чего! - злобно рыкнул Дорофеич. - Зараза под названием «микробная кормовая биомасса». Сейчас её увидишь в натуре.
Он зашёл за фанерную перегородку, а когда вновь появился пред его очами, Сердар от неожиданности даже вздрогнул. Дорофеич пучеглазым существом смотрел на него из противогазной маски, которую надевают танкисты, спасаясь от ядовитой окиси углерода, во время стрельбы из танка.
Дорофей Елпидифорович в этом обличии подошёл к мешкам и, развязав один из них, вынул пригоршню ярко-жёлтого порошка и тонкой струйкой высыпал обратно. Тесное помещение наполнилось незнакомым для Сердара щекочущим запахом, и в следующее мгновение он тоже полез в карман за носовым платком, чтобы высморкаться.
- Этот академик, дери его за ноги, - утробно глухо донеслось из-под маски, - втемяшил в голову манефиному Академику, что эта «микробная биомасса» по питательности равна гороху с соей. Можешь в это поверить?! Только мне такой конфитюр не нужен! Горох должен расти на земле, а не в заводских бучильнях. А это что?! От этой заразы по началу глаза чесались, а сейчас уже слеза течёт и сопля пошла из носа, как бы уже и гриппуешь.
Дорофеич крепко завязал мешок бечевою, снял противогаз, потом достал платок и вновь надсадно высморкался, ещё раз передав хрипящим саксофонным рыком своё неприятие этой «биомассы».
- На позапрошлой неделе пришлось идти в поликлинику, - продолжил Дорофеич, и сделал длинную паузу, чтобы Сердар проникся необычностью факта.
- Переживаний огрёб выше плеши, только сейчас немного пришёл в себя. До сих пор в голове гуд.
Дорофеич замолчал, как бы мысленно выбирая самые значительные моменты этого события.
- А всё началось с регистратуры. Сидит, понимаешь, за оконцем девица - дурёха и спрашивает тонким голоском:
- А к какому врачу, гражданин, вы желаете направиться?
- Откуда я знаю? - отвечаю я. - Температуры у меня нет, только из носа всё время течёт, глаза поутру гноятся, зато живот не болит и аппетит не слабеет.
- Понятно. Если нет температуры, а из носа течёт, то вам, папаша, для начала нужно посетить кабинет номер семь. Направляю вас к очень опытному врачу - Тришкиной Клеопатре Тициановне.
Выписала, значит, мне талон, я и пошёл к этой Тришкиной. Сижу на стуле у кабинета. Правда, иногда громко сморкаюсь и жду, когда лампочка над дверью вспыхнет и меня пригласят. Дождался. Вхожу и вижу: сидит за столом дама не сочная телом, даже болезненного вида. Чем-то она мне сразу не понравилась. Главное, неприятно на меня смотрит - пристально - пристально, а потом сокрушённо покачала головою и говорит брезгливо - брезгливо:
- Слышу, слышу ваши позывные! А между тем первая обязанность культурного гражданина - не запускать свою болезнь и не разносить заразу на все четыре стороны. Вы, кажется, этим пренебрегли? А это очень опасно. Садитесь, не стесняйтесь. В ногах правды нет.
И продолжает по мне подозрительно глазами егозить, потом спрашивает:
- На голову жалуетесь с тех пор, как у вас пошли столь обильные выделения из организма?
- Угадали. Именно с этих пор чувствую себя особенно хреново. И голова временами болит, и спать хочется, а вот аппетита не лишился.
- Ну, это лишь пока. Дальше будет хуже с аппетитом. Вкус к еде ослабевает чуть позже, поверьте мне на слово. Для начала сделаем анализ, а потом будем думать, как вас вытаскивать из этой беды. Жаль, что такой представительный орденоносный мужчина не уберёг себя от этой заразы.
После таких слов у меня из носа ещё хлеще потекло и глаза заслезились. Увидела она это и радостно добавляет:
- Вот-вот, проявление болезни налицо и ошибки в моём диагнозе нет.
Сказала и засмеялась, как будто уже мне облегчение сделала, а себе зарплату повысила.
А я про себя думаю « Господи, чем же меня заразила эта «биомасса»?
Увидела она, что от её слов я оказался в полном раскардаже чувств, начала меня успокаивать:
- Не волнуйтесь, пациент. Не вы первый и не вы последний подцепили эту заразу. Если в вашем организме и останутся от неё следы, то вы не помрёте. Медицина не позволит, а без носа тоже люди живут и даже сравнительно долго. Другое дело, если спирохеты накинутся на аорту или мозги, тогда уже мы уже бессильны.
От такого разъяснения, Сердарыч, я аж обмер и спрашиваю:
- А при чём тут мой нос или мозги?
- Пока не при чём, просто к слову пришлось.
Возмутился я такому свободомыслию и спрашиваю её:
- А вы, товарищ Тришкина, не думаете, что от слов, которые хранятся в вашем загашнике, кое-кого из больных может хватить «кондратий» и тот раньше времени отбросит свои копыта?
А она скукожила свои губки куриной попкой и отвечает с вызовом:
- А уж, какие есть! На всех не потрафишь! Просто хотела вам рельефно напомнить, что мы не боги, и всякое может случиться, если пациент не бережёт себя и живёт шаляй-валяй.
- Что значит шаляй-валяй?! - возмутился я. - Если я в Москве в командировке, это ещё ничего не значит!
А она мне в ответ:
- Вы, пациент, не правильную позицию заняли в отношении моих рекомендаций.
Отвечаю ей:
- Я, любезная, позицию занимал только на Войне, а сюда пришёл не окопы рыть, а чтобы вы освободили меня от болезни, дери её мать за ноги!
Врачиха пропустила моё замечание мимо ушей и вдруг спрашивает:
- А у вас есть карандаш?
От этого вопроса, Сердарыч, меня оторопь взяла! Думаю, куда эту Тришкину повело? Зачем ей понадобился мой карандаш, коли, перед ней на столе в стакане их пяток торчит?
- Ну, есть, огрызок. А зачем он вам, любезная?
А она мне в ответ:
- Я вам, пациент, не любезная и впредь называйте меня Клеопатрой Тициановной. А если есть карандаш, то прекрасно. И не удивляйтесь моей просьбе. Приходится их беречь. Иной раз, по простоте душевной, его доверишь и только отвернешься, а пациент его в карман - и тю-тю. По забывчивости.
Теперь возьмите с собою лист бумаги, и пока будете дожидаться своей очереди в процедурный кабинет, составьте список женщин, с которыми вы встречались в последнем квартале, с указанием места их жительства, в крайнем случае, адреса их работы, а если не забыли, то... и телефончики домашние и служебные.
Потом вдруг замолчала, заулыбалась и говорит мне:
- А вы знаете, больной, я на вас сейчас проверю мой научный метод, который позволяет оценивать степень поражения вашей умственности по причине этой болезни. Он включен в мою докторскую диссертацию как серьёзный вклад в советское здравоохранение к празднику великого Октября.
Достала из стола секундомер, думаю, что будет пульс считать, ан, нет, смотрит мне в глаза, как гипнотизёр тигру. Потом включила его и говорит:
- Быстро помножьте в уме 1135 на 13!... Быстрее! Время пошло.
От неожиданности я напрягся, но чувствую, что в счёте слабею. Говорю ей:
- Точно сосчитать не могу, Клеопатра Тициановна, если по прикиду, то тысяч пятнадцать будет. Может чуток меньше.
Она остановила секундную стрелку, тяжело вздохнула, губки скукожила, потом взглянула на листочек, который лежал у неё на столе под стеклом, и говорит:
- Промашка и большая. Правильный ответ - 14755. Так что я не ошиблась - ваш мозг затронут болезнью. Возьмём задачу проще. Попробуйте быстро умножить 113 на 13?
И опять включила секундомер.
Засуетился я в этом умножении, тороплюсь, не хочу быть дураком в её глазах, цифры в голове от волнения прыгают. Я даже вспотел. А она:
- Ну, ну! Живее, живее, пациент. Ваше время утекает! Энергичнее считайте!
- Нет, доктор, - точно не могу в уме сосчитать, вот если на бумаге столбиком, то, пожалуйста, а в спешке по секундам…
Она спрашивает: - всё же сколько, по-вашему?
И жалостливо на меня смотрит, как на покойника.
- По моему прикиду, около полутора тысяч.
Она опять скосила свои глазки на листик и сообщает мне:
- Нет! Вы опять ошиблись. Ответ - 1469! А ваш прикид, к слову сказать, это результат болезни. Согласно моей системе, с учётом времени, деградация мозга от этой болезни делится на четыре стадии. К сожалению, первые две она уже одолела. Видимо, в мозге уже есть необратимые поражения. Давайте попробуем вас на третьей стадии.
Умножьте теперь 11 на 13?
- Я, Сердарыч, слушаю её, а сам в натуральном смятении чувств. Полный отпад!
Это вроде того, как было под Ельней. Смотрю, прёт на меня немецкий танк, а у меня ни хрена, кроме винтовки с тремя патронами, штыка и ящика с зажигательными бутылками. Почему ящик? Тот, кто должен был их разнести по окопным ячейкам, убитым лежит около моих ног. Думаю, что делать-то? А он, сволочь, всё ближе, ближе бухтит. Хорошо, что за ним пока нет автоматчиков.
Прёт прямо на мой окоп! Меня, видать, не заметил. Рядом промялся, а я со страха и начал эти зажигалки обильно в его задницу бросать. Смотрю, гад, немного отполз, башню повернул в мою сторону, выстрелил, промахнулся и задымил. А я уже в свой тыл винтовку приспособил. Смотрю, люк откинулся, и немец на руках подтянулся и уж хотел вниз махнуть и даже перевесился, но у меня уже был на прицеле. Простреленный танкист и юркнул на землю под танк... Бой идёт, грохот такой, что винтовочная стрельба вроде комариного писка. А потому остальные танкисты, то ли их припекать стало, то ли решили, что их баклан уже на воле и поперли один за другим. Ну, а в этом случае главное спокойная подсечка и лещи твои.
Потом танк так рвануло, что башню сорвало и эта зараза, покатившись, чуть меня не придавила! Но это к слову...
Дорофей замолк, как бы собирая свои рассыпавшиеся мысли, а потом продолжил:
- Утихомирил я свои нервы - и быстро выдаю ей - будет 143.
Она удивилась, посмотрела на свою бумажку, тяжело вздохнула и выдаёт:
- Нет, вы пациент, опять ошиблись - будет 133.
- Как так, ёлки-моталки?! - отвечаю ей. - Помножаем 13 на 10 и получаем 130. Плюс 13 вот и будет 143!
Она опять посмотрела на свой листочек и заявляет с удивлением:
- Надо же, как вы ловко считаете. А у меня другие цифры - 133.
Губки обидчиво поджала, покачала головою, ещё раз посмотрела в свой листочек, и сообщает мне, что у неё, видимо, описка случилась, но это не меняет печальной картины. Порушение моего мозга колеблется около третьей стадии.
Расстроился я окончательно, но всё же набрался духа и спрашиваю её:
- А как вы определяете вашим медицинским изобретением поражение мозга четвёртой и пятой стадии, которые, как я понимаю, поджидают меня впереди? Как это прописано в вашем научном труде?
- По моему методу, - говорит она, - это проще пареной репы. Вот, пациент, на вас я сейчас и проверю четвёртую и пятую степень. Помножьте мне быстро-быстро теперь 1 на 13 раз. Сказала и тут же включила секундомер.
- Будет -13! - отвечаю я.
- Правильно! А вот если множить 13 раз на 1 раз?
- Тоже 13.
- Значит, мой диагноз верен. Вы находитесь пока в твёрдой второй фазе поражения мозга. Теперь проверим, нет ли у вас потери координации движений, характерной для третьей и четвёртой фазы болезни.
- А чего её смотреть, хожу и не качаюсь.
- Это недостаточно для точного диагноза. Вот вы можете мне на слух за мною синхронно повторить барабанную дробь?
Смотрю, она и впрямь пальчиками на столе отбила сначала один заковыристый ритм, затем другой, третий. Видимо, мысленно проиграла свои с детства любимые мотивчики.
- Повторяйте за мною.
Но тут у меня осечки не получилось, не зря на гармонике играю.
Она улыбнулась и говорит:
- Могу вас, порадовать гражданин Сиротинский. Болезнь пока не затронула звуковую память вашего мозга и не отразилась на ритмике. Это указывает, что ваш спинной мозг пока ещё не поражён и есть надежда на выздоровление. Кстати, сыпью или чирьями не страдаете?
Слава Богу, от этого хранимы.
- Тогда у меня к вам вопросов больше нет. Будете уходить из поликлиники, передайте список ваших знакомых женщин в регистратуру, а теперь всего вам хорошего и жду вас завтра утром...
- Почему только женщин? - поинтересовался я. - А знакомые мужчины, с которыми я здороваюсь или чай пью?
- Это уже на ваше усмотрение.
Иду, Сердарыч, к двери, а сам думаю: «Вот что значит столичная поликлиника, здесь все на виду, и всё схвачено - с кем встречаешься, с кем общаешься, не то, что у нас в деревенской провинции, на селе».
Вдруг слышу:
- Мужчина! Прошу задержаться ещё на минутку, я забыла!
Сказала, а сама от меня нос воротит, знать учуяла запах чеснока с луком, которым я каждодневно эту болезнь изгоняю из своего тела.
- Подойдите и подпишите здесь, - и чиркнула своим маникюрным мизинчиком по бланку с печатью.
-А это зачем?
- Такой уж порядок в вашем положении, гражданин Сиротинский. С этого момента вы находитесь под контролем статьи Уголовного кодекса. Если, к примеру, завтра не явитесь ко мне на утренний приём, то за все последствия вы в ответе. Вы меня поняли?
- Чего тут не понять, только вот первый раз попадаю в поликлинику, в которой больные охраняются Уголовным кодексом. Ни хрена себе, ядрёна вошь! Может, я вообще не по адресу зашёл?! - говорю ей и не скрываю своего возмущения.
Она нахмурила брови, потом выдала мне улыбку и заявила:
- Это везде так, гражданин Сиротинский, куда бы вы теперь не пришли с вашим диагнозом...
Вот что значит, Сердарыч, многие годы не ходить в здравоохранительные органы, все порядки позабыл.
- Я, конечно, могу подписать, - отвечаю ей, - но только завтра утром очень занят и освобожусь не раньше чем в полдень.
А она мне с гонором:
- Это ваши проблемы. Я действую по закону, который обжалованию не подлежит.
Что делать? Поплёлся я в процедурный кабинет, а там народу прорва, присесть негде, даже кое-кто стеночку подпирает, с ноги на ногу от усталости переминается.
Первым делом спрашиваю:
- Любезные, а кто последний на анализ?
- А на какой анализ?
- Не знаю.
- Так прочтите, вы же грамотный. У вас в направлении всё указано.
- Подошел я с бумажкой поближе к свету, смотрю на докторские каракули, но всё же разобрал главное слово «спирохета» и к тому же ещё и бледная.
- Анализ на «спирохету бледную» и, стало быть, кто из вас последний на неё?
Сказал и при этом полноценно высморкался. И вот уже и не помню, то ли громковато ноздри прочистил, а может просто хорошо нашпиговался с утра луком с чесноком, только после этих слов подле меня тотчас образовалось три свободных места. Когда я присел рядом с гражданином для возможной беседы на предмет медицины, тот предпочёл показать мне своим видом, что он устал сидеть. Молча поднялся, отошёл к стеночке, прислонился и газетку развернул для чтения.
В чём дело? Потом сообразил. Я же как-никак, а ветеран наших Войн, и на праздничном пиджаке хотя и не так много навешено, а два ордена Славы позвякивают, правда, все они одной степени - третьей. Про медали не говорю.
- Так кто же последний на бледную спирохету? - повторяю я.
Тут одна женщина и сообщает, что никого на неё нет, и очередь с радостью пропускают без очереди заслуженного ветерана.
- Ну, зачем же так? Я могу и подождать, слава Богу, пока не инвалид.
- Нет-нет! Не смущайтесь и идите.
Пока вызова дожидался, список для врачихи сочинил.
Только вот кого я мог вписать? Ну, первым делом, Манефу, потом нашу заслуженную фронтовичку уборщицу глуховатую Авдотью Зузанову. Ещё вспомнил, как месяц назад к нам заезжала секретарь академика Матильда Чандык, чтобы передать Манефе от него какие-то бумаги. Внес в список и нашего бухгалтера старушку Дору Наумовну Беренфельд, которая выписывает жалованье. А подружек Манефы - Ануш Газумян и сестёр Улыбальцевых с их двоюродной племянницей Марией Аверьяновой Подсабиловой сам Бог велел указать. Вот только не знал, где они работают, но для понятия приписал, что они её товарки.
С мужчинами было хуже. Но всё же кое-кого наскрёб: первым делом академиков, с которыми три раза здоровался за руку, потом художника Мирона, зря, что ли из одного графина воду пьём? Для полного ажура указал и на прикреплённых к нашему Павильону двух пожарников Юрия Полубоярова да Веню Арциса заодно с милиционером Сенотрусовым Федькой и его кореша Серёжку Ксенофонтова из Желдыбина, который часто его навещает, когда бывает в Москве. Они хорошие ребята, а то, что целыми днями дрыхнут в ожидании пожара или какой поножовщины, не их вина. Зато если попросишь откарячить в нужное место флягу с «рефикатом» или мешки с зерном спрятать с глаз долой, как пионеры, всегда готовы. Не всегда задарма, но и баловства я не допускаю.
Пока медсестра отсасывала из моего организма кровь для анализа, я и поинтересовался у неё, что это за болезнь «спирохета» да ещё и бледная.
- Это, - говорит она, - как триппер, только намного хуже. Если эту болезнь запустите, то тогда вам будут кранты!
Скажу честно, Сердарыч, вздрогнул я от такого намёка, потому что уже замаячили впереди «белые тапочки» Что такое триппер я слышал. Его с Войны в достатке навезли в страну. В весну сорок пятого года все привокзальные столбы были облеплены адресами врачей, которые в три дня были готовы без свидетелей освободить организм от этой залёточки. А вот что хуже его, я слыхивал, это сифилис. Не уж-то, меня «биомасса» им наградила?! Вот тебе и Пастер! Я же руки «рефикатом» ополаскивал? Ополаскивал! Когда насыпал микробный корм, через марлю дышал? Дышал. А как стали слезиться глаза, из ГРОБА приспособил даже танковый противогаз.
Вот только с ним у меня скандал получился на всю Выставку. Кажись, о нём даже в «Вечёрке» писали, как пожарные быстро ликвидировали возгорание на нашем объекте и были премированы именными будильниками.
- Но ведь пожара-то и не было? - удивился Сердар. - Это я точно знаю.
- Ну и что? У нас судят же не по огню, а по расходу воды на пожаре, а они её не жалели - опростали весь водовоз на тротуар и отправились восвояси. Веня Арцис напоследок всё же поинтересовался у одного пожарника:
-А на хрена воду выливаете в кювет? Вдруг она вам ещё пригодится по дороге или завтра?
- А затем, - отвечают ему, - чтобы лишним грузом не истирать дефицитные покрышки автомобиля. Неужто, чувак, тебе не понятно, что надо беречь народное добро!
А дело, Сердарыч, было так. Уже вечерело, в коридорах у нас света мало. Сам знаешь потолки выше некуда, заменить лампочку целая история, а тут ещё стремянку спёрли. Так и вечеряем, как при свечах, по-деревенски.
Манефа в тот день ушла рано, а потому я попотчевал Бориса зерном да хряпой с кочерыжками и отправился за биологическим жоровом, чтобы к утру изготовить экскурсантам демонстрационную кормушку. Для облегчения своего дыхания решил первый раз испробовать противогаз, который надыбал в уголке ГРОБА. Это у нас так сокращённо кличется гражданская оборона. Приладил его на голову, ремешки подтянул, чувствую - терпимо. Взял тару и пошёл в каптёрку. Насыпал этого зелья, добавил опилок и возвращаюсь через тёмный коридор. А там наша уборщица Агафия, верующая, (её хлебом не корми, только дай постоять со свечою перед алтарём), песенку мурлыкает, шваброй чистоту наводит. Подошёл я к ней и решил поздороваться, а не учёл, что моя рожа в резину обута, да и темновато. Что уж тут? Она в этот момент согбенно над ведром тряпку отжимала. Тут я ей говорю очень уважительно, но громче обычного, всё же моё лицо в противогазе:
- Вечер добрый, Агафия Даниловна! Бог тебе в помощь!
А она обернулась на меня, и от утробного голоса из-под маски, да ещё в полумраке ей видать чёрт привиделся. Она как возопит с испуга на весь Павильон, да таким жутким воплем изошла, что дежурившие в тот вечер пожарники видать со сна решили, что, наконец, где-то полыхнуло. Тут же от пересыпа не разобравшись в причине такого вопля, включили сирену пожарной тревоги и в боевой готовности бросились к нам…
Труженица в суете ведро опрокинула, поскользнулась, упала, потом во тьме разглядела, что не чёрт перед нею, а я в противогазе и продолжает на меня надсадно орать не своим голосом с вкраплением матерной грубости окопных времён:
- Ты, что же, мать-пере-мать, совсем спятил с ума, чучело огородное, так пугать людей?!
Поднялась с пола и как заслуженная фронтовичка в нервном испуге хрясть половою тряпкой по моей плеши, обутой в резину. Понятно, что с женщины взять? Осталось только утереться, - подытожил Дорофей Елпидифорович, тяжело вздохнул и продолжил:
- Поначалу прибежавшие пожарники Юрка да Венька даже расстроились, что им не пришлось размяться с залежавшимся брандспойтом.
- Ничего, ребята, - говорю им, - ваше дело ещё впереди. И ты знаешь, Сердарыч, как в воду глядел. Оказывается, один из них, скорее всего Венька, он выше ростом видать спросонок по ошибке нажал сигнализацию не внутреннюю, а общего пожарного пульта Выставки!
Слушай дальше. Сидим на вахте, это весёлое представление обсуждаем, заодно в домино «козла» забиваем. Я уже приготовился закончить партию «рыбой», как услышали вой пожарной сирены.
- Вот видишь, - говорит Юра Полубояров, - у кого-то всё же полыхнуло.
Потом прислушались. Чувствуем, что машины не по адресу мчатся, к нам заворачивают. Выглянули в окошко - перед Павильоном четыре пожарных машины с водовозом застопорились. Вбегает взволнованный командир расчётов и первым делом вопрос:
- Почему не встречаете начальство, где возгорание?
А Веня сгрёб фишки и спокойно отвечает, что они ошиблись адресом. Никакого возгорания на их объекте не было, за что они к празднику 7 ноября третий год подряд получают почётные грамоты. Вот они все на стене фигурируют в самодельных рамках, и он может на них полюбоваться.
- А тогда кто же, чёрт вас возьми, сорвал в вашем Павильоне пломбу с Центрального сигнального пульта?!
А он ему отвечает, что её там никогда и не было
- Как не было, когда я лично три года назад её навешивал!
Я думал, Сердарыч, что всё миром кончится. Да не тут-то было. Прибывшему начальнику промолчать бы или ознакомиться с похвальными грамотами, а он возьми да по глупости ляпни:
- И как такое фуфло к ответственному дежурству допускают?!
А Веня вдруг обозлился на эту незаслуженную грубость и опять ответил вежливо, спокойно, без всякого психодинамизма:
- Тебя, фраера, забыли спросить!
Ох, и что тут началось, Сердарыч! Уму непостижимо. В общем, пожарный начальник оскорбился и заявил, что он этого без наказания не оставит. Составили акт на предмет ложного вызова пожарников и лишили моих друзей квартальной премии.
Конечно, жалко, что так получилось, и по моей вине. Пришлось их подбодрить «рефикатом».
Помню, когда поднимали стаканы за мир во всём Мире и всеобщее здоровье, мой земляк милиционер Фёдор Сенотрусов, житель Струнина, что не далеко от Юрьева - Польского, да ты его видел, тост хороший произнёс:
- Спасибо тебе, Дорофеич, что налил нам от души, и гори после этого всё огнём!
Одним словом, большая плешь получилась, пока ты за кордоном гужевался, - подытожил своё повествование Дорофей Елпидифорович.
- А чем же закончилась история с врачихой-то? - осторожно напомнил ему Сердар.
- На следующий день к ней не пошёл. Срочно для отдела ЦК готовили графический материал. Ожидалось очередное прибытие кинохроники для «Новостей Науки», да и настроение моё было при полном отпаде. Вроде занят делами, а в душе свербит. Надо же, думаю, за здорово живёшь на «биомассе» схлопотать укорочение жизни. Что делать? Слеза льёт, нос хлюпает, одна отрада, что аппетит не слабеет, ну и прочие показатели организма выдаю в норме, правда, без точного замера, как у Бориса. Помыкался я малость, а потом вспомнил, чему меня батя учил: беду надо держать на коротком поводке, чтобы в азарте меньше покалечила, а раз так, плюнул на всё и пошёл к вечеру в поликлинику. Моей врачихи, к счастью, не было, а потому попал к дежурному врачу. Весёлый человек оказался. Осмотрел, подбодрил и говорит:
- То, что слеза пробивается чрезмерно, это не беда - инфекция. Искоренить её можно промыванием глаз спитым чаем или борной кислотою, которой тараканов травят, а вот если это не поможет, значит тебе, папаша, хана. Может случиться, что ты обрёл хроническую аллергию. Конечно, от неё не умрёшь, а раздражение будет мучить.
Спрашиваю: - Это что за зверь?
- Болезнь похожа на сенную лихорадку, только хуже.
- А чем лечить ?
- В этом всё дело. Надёжных средств пока нет.
- И прав оказался, - уточнил Дорофеич. - Как не промывал глаза - полегчало. Значит аллергия, дери её мать за ноги.
Представляешь, Сердарыч, какую же хрень надо было состряпать, чтобы я, пастух, считай, всю жизнь при траве да пахучем сене взял да заболел сенной лихорадкой?! И это ещё не всё!
Дорофеич замолк и полез за своим кисетом с самосадом, как бы давая антракт перед следующим повествованием.
Раскурив самокрутку, продолжил:
- Позже, с подачи этой Клеопатры Тришкиной, будь она неладна, по Академии наук поползли не очень приличные слухи. Оказывается, к этой заварушке даже милиция подключилась. А всё почему? Списочек-то с фамилиями граждан, с которыми был в контакте, я подал в регистратуру, а сам к врачихе ни ногой. Да чего там делать, коли ничего, кроме борной кислоты прописать не могут? Носа туда не кажу, а Тришкина, не будь дурой, от испуга возьми да и отправь этот список в следственные Органы с припиской, мол, так и так, у на, возможно, выявлен объёмный сифилис, а его вероятные заразоносители на предмет анализа уклоняются от посещения поликлиники и надёжного лечения. Просим принять меры и так далее. Органы, не разобравшись в чём дело, ничего лучшего не придумали, как всех в одночасье да скопом доставить в кабинет к Тришкиной. Скажи, кому это понравится? К примеру, той же секретарше Академика Матильде Чандык, которая замуж собралась. Вряд ли такое не насторожит её женишка. А манефину подружку Улыбальцеву с тех пор, как ветром сдуло. Да и Манефа после этого два дня ходила с красными глазами и горькими словами меня попрекала. А я ей говорю, мол, прошу меня не казнить, а слово молвить. Разве трудно было объяснить Тришкиной, зачем такой список? Тут бы всё и прояснилось. Вот французский врач, господин Пастер, когда к нему заявились русские мужики, покусанные бешеным волком, разве он не растолковал им, что к чему и как спастись от неминуемой смерти? Растолковал. А у неё что - язык бы отсох?! Конечно, академики отбоярились от посещения венерического заведения, но по кабинетам всё равно потом шушукались. Доказывай после такого шухера, что ты не верблюд.
Только наша бухгалтерша Цицилия Наумовна, мудрая женщина, приняла это безропотно и даже весело. Вы, говорит, Дорофей Елпидифорович, не расстраиваетесь, что пришлось вам принудительно посетить медицинский кабинет на предмет реакции Вассермана. Вот мой муж, Соломон Беренфельд, Царство ему Небесное, так он в 1938 году тоже посетил кабинет, но на Лубянке и тоже принудительно. И только недавно выяснилось, что он вовсе не участвовал в продаже самолётов японским империалистам через Гоминьдан, как на допросах его настойчиво убеждали это подтвердить наши доблестные чекисты, а был лишь начальником почтового вагона поезда Москва - Чита. Так что успокойтесь, товарищ Сиротинский - кабинет кабинету рознь.
- Час от часу не легче, - подумал Сердар, - с одним Академиком ещё не управились, а тут второй подвалил, да ещё эта чёртова поликлиника шухер подняла.
- Пойдём на волю, - предложил Дорофей Елпидифорович, - а то от этой заразы в горле першит.
Они вышли на скверик, сели на скамейку, на которой в особом настроении Дорофеич предавался музицированию.
- Беда в том, что у нашего «Эксперимента» появился напористый нахлебник, который тоже захотел народ осчастливить дармовою жратвою, точнее говном. - продолжил Дорофеич.
- В каком смысле дармовой? - попросил уточнить Сердар.
- В самом простом. Как мне рассказала Манефа, уже разработан способ, при котором в огромных заводских бучильнях микробы превращают отходы нефти в свои фекалии - то есть в «биомассу». Гори она огнём. Как они её наготовят в достатке, сушат, выгребают лопатой, истирают в порошок и жратва готова - считай дармовая.
Так вот этот академик по фамилии Суслопёров и уговорил сначала нашего Академика, которого ты почему-то называешь Примусом, а потом и Манефу испробовать её на Борисе. Каково нахальство, Сердарыч?! И, представь, моя фурсетка чуть было не согласилась, да Господь не позволил.
Тем более, что за твоё отсутствие на Выставке с этим кормом печальный случай произошёл. Прямо, как по Писанию, «смертью смерть поправ!» От этого происшествия её голова и просветлела.
Дорофеич недобро рассмеялся.
- Понимаешь, большая склока вышла, - продолжил он,- да ещё с дракой и купанием. И всё из-за настырности этого академика - баклана.
Поначалу я думал, что на Выставке моя Манефа только одна такая доверчивая дурёха. Но ошибся, нашёлся и другой дуралей, простофиля, специалист из Павильона «Рыбоводство» Савелий Пискожилов.
Приходит к нам в Павильон и просит у Манефы для пробы мешок этой жратвы. «Хочу, - говорит, - как член КПСС этот пионерский продукт в качестве подарка к Пролетарскому празднику внедрить в рыбоводство нашей страны. Благо, что под полезные эксперименты, как говорит академик Суслопёров, Правительство денег не жалеет. Раз этот корм на воде плавает, завлекательно дёшев, то по-моему прикиду рыба должна на нём жировать».
Выдал я ему мешок этого добра и спрашиваю:
- Не уж-то вам, товарищ Пискожилов, не жалко калечить рыбье стадо этим говном, которое даже в воде не тонет?
А он нервно мне заявляет, что не мне, пастуху, хаить то, что советская наука изобретает, и рекомендует мне газеты чаще почитывать. Потом добавляет: мнение таких пастухов, как я, Правительство в отхожем месте на гвоздике держит.
- Ну-ну, - отвечаю ему смиренно, - может быть вы правы, товарищ, но мой прогресс на зерне держится, и ни разу меня не подводил. Удачи и Бог вам в помощь, дорогой товарищ.
- Ну, и что? Внедрил? - спросил Сердар.
- Ещё как! Вечером подсыпали этот корм в бассейн, в котором до этого севрюга весело по дну ёрзала, ласкала своею жизнью глаза экскурсантам, особенно рыболовам. А утром пришли, а она стала какая-то задумчивая-задумчивая. Рыбовод Пискожилов, душа простецкая, решил, что она не наелась, и от души ещё подсыпал этого жорова, аж сразу пол мешка, чтобы было досыта. Когда на следующее утро пришли, севрюга тоже плавает, но только кверху своим белым брюшком, словно берёзовые полешки в пруду. Околела, родимая, отравилась…
От такой потравы администрация Павильона волком взвыла. Создала конфликтную комиссию во главе с главным ветеринаром. Это тот крупный мужчина, ты его видел, который на спор по выпивку может съесть казан плова, ты ещё назвал его Али - Бабой, а он Пухан Ильхан-Оглы Зарбалыев. Вспомнил? Так он-то меня просил быть её членом на правах свидетеля.
Пригласили для объяснений академика Суслопёрова. Тот приехал со своим референтом и сообщил, что продукт не ядовит и на глазах комиссии и зрителей даже себе в рот сыпанул его пару щепоток. Правда, пожевал-пожевал, да сплюнул его жёлтым плевком не себе под ноги, как культурный человек, а прямо в бассейн, где осетрина кверху пузом плавала. Может, это случилось просто от его рассеянности или задумчивости…
А рыбоводам от этого плевка стало очень обидно. Я, Сердарыч, их понимаю. Согласись, это всё равно, что убийце помочиться на дело своих рук. Разве не так?! Вместо того чтобы понять причину беды, Суслопёров вошёл в раж и заявил: «Ваша севрюга всплыла, потому что она бесконтрольно поедала мой калорийный продукт. Только и всего. Надо было не полениться и вместо того, чтобы сейчас на всю Выставку базлать, в лаборатории подобрать дозу, а не жаловаться сразу в Генеральную прокуратуру. А потому он может выразить лишь сожаление, что прекрасное севрюжье стадо просто обожралось им и погибло». «Я, - говорит он, - уйму своего личного времени затратил, чтобы стало возможным в нашей стране из нефтяных отбросов получать продукт такой питательной силы!» И ещё ему чёрт подсунул некстати фразу: «Как учит нас Партия, несмотря на временные неудачи нужно дерзать дальше, вплоть до Коммунизма!»
Что тут началось, Сердарыч, уму непостижимо. Думаю, что когда у нас в колхозе перед ревизией вся бухгалтерия сгорела дотла вместе с нашими трудоднями за три года, шухера было меньше. Хорошо, что Вождь всех Народов со своими мастерами заплечных дел уже успели убраться в Преисподнюю, а иначе и пяти «воронков» не хватило бы для отбывающих по 58 статье в морозные Колымские дали, а то и к стенке.
Тут и дураку стало ясно, что не следовало в таком тоне разговаривать с потерпевшими, даже ежели ты в чём-то и прав.
Рыбовод, услышав такой вывод, да как заорёт на него, мол, заберите ваши сожаления себе в жопу вместе с рекомендацией вашей Партии, раз вы своею жрачкой погубили демонстрационный фонд Павильона!!!
Понятно, что при таком волнении он малость перебрал с матом. Но, Сердарыч, можно ли его в этом упрекать, если такую красоту жизни угрохали, и как всегда по глупости? Вроде такого примера: наметили отреставрировать ценное историческое строение, а оно, как нарочно, возьми да и заполыхай к ночи. Пока пожарники приехали, осмотрелись, шланги пожарные растянули, да гидрант откопали из-под асфальта оно и отполыхало. Одним словом, неожиданно образовалось место для очередной постройки торгового Холдинга вместо исторической рухляди. Но это, Сердарыч, к слову…
Дорофей Елпидифорович замолк, вновь извлёк кусок марли и протёр слезящиеся глаза.
- А противогаз-то хоть помогает? - заботливо поинтересовался Сердар.
- А кто ж это знает? Если бы я сразу до него допер, а теперь не поймёшь, раз в теле уже была болезнь. Но польза всё же есть - кашель от этой заразы почти прошёл. Врач сказал, - это ваше счастье, Сиротинский, что она не успела задеть бронхи. Так что видишь, я теперь при полной экипировке. Всё есть - сидор, противогаз и сапёрная лопатка, которой я борькин навоз собираю. Еще бы винтовку в руки, и можно топать на Алакуртти, а там уже и до Хельсинки рукою подать…
Убрав марлю в карман, Дорофей Елпидифорович продолжил:
- Понятно, если бы Суслопёров сразу вошёл в положение разорённого рыбовода, выбрал бы сочувствующие слова, то была бы другая картина. А он вместо этого, тоже как заблажит да ещё с неприличными выражениями:
- Вы на кого свой хвост распушили?! Кого оскорбляете?! И кто ты такой, едрит твою мать, в сравнении со мною, с академиком?! Вы подумали об этом, когда раскрыли, своё зябло?! По моей технологии в стране заводы строятся, миллионы рублей на них Партия с её Правительством не жалея тратят, а вы, шлепало несчастный, мне счёт выставляешь?!
И нервно хвать его за грудки. Словом сцепились, как малые дети на детской площадке из-за игрушки. А кому такие трели да ещё по «фене» охота слушать? Но рыбовод в долгу не остался. И тоже как матерно вякнет на него:
- Вы что на меня, мать-перемать, свои грабли кладёте, думаете, если вы фраер или им были, то на вас и управы нет? Видали мы таких захерников!
И по-простецки, чтобы он отстал, слегка смыганул его по плечу рыбацкой пятернёю. Все сразу заинтересовались предстоящей схваткой, подошли поближе и я как член комиссии.
Рыбовод обошёлся малой кровью, но и этого для спектакля хватило. Академик стоял у края бассейна, в котором плавали мёртвые тушки благородной осетрины и его жёлтый плевок, в волнении оступился и в воду - бултых. Захлюпал, захлюпал, а рыбовод ему кричит сверху, да так громко:
- Хорошего леща схлопотал, баклан задрипаный? Тундра вы хренова, а не академик! Ишь, ты, халдей усатый, свои клешни поднял на меня!
Потом вежливо извинился перед столпившейся у бассейна публикой за свою несдержанность и ушёл в дирекцию Выставки акт подписывать о гибели рыбьей стаи. И даже не обернулся на грубые выкрики из бассейна, когда тот метко швырнул ему вослед увесистую рыбью тушку, и попал по его спине...
Я Манефе рассказал об этом прискорбном происшествии, а она не верит и талдычит:
- Если это и так, то всё равно он первопроходец, как и мой всенародный Академик и им следует помогать.
- А я так думаю, Сердарыч, - в какие такие времена помогали первопроходцам? Разве в Писании есть на это указание? Я пока этого не сыскал. Вот если голову на плаху первопроходцу - это всегда, пожалуйста. Знамо, даровитым людям кто поможет, коли они не у кормила власти, как эти академики? Отсюда и появляются эти опилки и микробный корм для питания скотины, а может, со временем и для людей это говно приспособят. Гори оно огнём!
А я знаю - животным хорошо, когда летом они на росистых лугах пасутся, тогда и молоко полезно, и сметана, и прочее. Зима другое дело, но и тогда выбор не скуден - с морозца сенцо, силос зелёный, да и зерно в достатке. А вот это, - Дорофеич посмотрел на свою пожелтевшую ладонь и брезгливо обтёр её о голенище своего сапога, - только с содой теперь отпаривать.
Помолчал, как бы выискивая понятное определение этому корму, и только после этого сказал, с окраской матершины:
- Супесь… твою мать! Оно и понятно - мало ли что может вырасти непотребного на том, что человеку ещё неведомо.
Сердару показалось, что от обилия нахлынувших на Дорофея событий, его друг устал. Но он ошибся. Российский гражданин Сиротинский, как окопный боец с сержантскими лычками на солдатских погонах не мог себя признать побеждённым, пока голова на плечах и руки-ноги целы и продолжал свою борьбу за утверждение принципов разумности, в минуты сомнений непременно обращаясь к Святому Писанию. Может, поэтому и молчал долго, как бы пережидая пока перегорит вспышка гнева. Только после этого спокойно и с грустной улыбкой сообщил:
- Оказывается, этот жёлтый порошок при сжигании даёт больше тепла, чем наши опилки. Ну, и что? Разве бык или корова печка для обогрева хлева? Манефа, дурочка, развесила свои губёнки и впитала эту ахинею.
А этот создатель нового жорова рад стараться, обещает ей златые горы, если она его приспособит для животноводства. Я поперёк неё, а она мне:
- Ты, Дорофеич, ещё не получил достаточного образования, чтобы конкретно обсуждать академиков или член - корреспондентов.
А я взял да и подсунул ей образ, от которого она и просела.
- И что же ты сказал, что так её потрясло? - заинтересовался Сердар.
- Да просто. Вы, Манефа Парменовна, - говорю ей, - учёный ветеринар. Тогда скажите мне, когда червь поедает в могиле тело усопшего, то какой фекалий у него получается?
А она мне в ответ:
- Зачем так печально ставить научный вопрос. Если это земляной червяк, то он питается землёю и очищает её своим организмом, производя качественный перегной. Так в Ветеринарной академии нас учил профессор Пумпянский.
- Хорошо! На этот счёт у меня нет возражений. А вот если микробы, что и черви, питаются тем, что неизвестно, то какой кал они выбросят наружу? Вы знаете?
Она сразу заволновалась, даже в краску вошла и гордо заявляет:
- Это, Дорофей Елпидифорович, очень беспредметный разговор, потому что только научный анализ покажет, что делает микроб - вредность или полезность.
Чувствую, что вера Манефы в анализ непоколебима, а потому решил сам получить разъяснения.
- Ну, ты даёшь, Дорофеич! - искренне восхитился Сердар его надёжным упорством. - И выяснил?
- Подтвердились мои худшие опасения, Сердарыч. Подтвердились. Оказалось, что это жорово хуже дерьма. То, хоть только тяжёлый дух даёт, но на нём при нужных обстоятельствах и цветы по весне появятся, и для хорошего урожая хорош, а тут... - и Дорофеич очень выразительно и протяжно издал губами неприлично вибрирующий звук, который иной раз может испустить лошадь, когда у неё перетягивают подпругу.
После некоторой паузы продолжил.
- У меня, Сердарыч, за твоё отсутствие клиент появился на предмет выпить-закусить, Геннадий Надеждин. Человек достойный, бывший моряк при наградах и выпивкой не злоупотребляет. Вкалывает в павильоне «Химия» по проблемам шинопроизводства. Говорю ему: «Геннадий, не откажи в просьбе, сделай моему продукту анализ». «Могу помочь твоему горю. Приходи к концу дня, я тебя познакомлю с научным консультантом, он и объяснит, что и как».
Пришёл. Жду. Заявляется худенький паренёк в кожаной куртке.
- Здрасте, папаша, - говорит он,- это вам надо сделать анализ?
- Да, сынок, мне.
Протягиваю ему кулёк с микробным дерьмом.
А он спрашивает: «Это горчица или яичный порошок? И на что анализ?
- А кто это знает? Представь, что это вещество из вселенских небес капнуло людям на плешь. А если точнее, то его наработали микробы. О Пастере слышал?
- Читал.
- Это хорошо. Значит, будешь делать анализ с понятием.
Паренёк смеётся и говорит:
- Тогда будем считать ваше вещество химическим ребусом. Анализ проведём в Институте органической химии, там мой кореш из физтеха работает Юрий Громов .Приходите через неделю, я буду как раз дежурить, и спросите Владимира Калёнова.
Всё это время я отбивался от Манефы как мог, которая наседала, как танк на окопного бойца: «Корми да корми Бориса этим жоровом. Академики желают видеть успешные результаты своих мечтаний».
Через неделю прихожу в Павильон и спрашиваю специалиста Владимира Калёнова, а мне:
- Вы уверены, что вам нужен Калёнов, а не Каленов?
- Вы меня смутили этим вопросом, - отвечаю я. - Если мне их покажете, то я выберу того, кто мне нужен.
- К сожалению, такую сравниловку устроить вам не можем, потому что один из них сегодня вызван в Органы на собеседование и пока не вернулся.
Поверь, Сердарыч, у меня внутри аж всё похолодело. Ну, думаю, погорел парнишка на этом хреновом анализе. Погорел! Знать, прав оказался академик, когда он Манефе по большому секрету сообщил, что этот корм имеет стратегическое значение, потому что обеспечит сносное существование не только нам, но и грядущим поколениям строителей Коммунизма во всём Мире, а наша страна с этого будет иметь какой-то немыслимый гешефт. Получается, химик разгадал его стратегию? А это 58 статья за шпионаж. Поверишь, Сердарыч, вот на Войне да при расчётливом командире, мы фашистов шинковали при любой погоде как хотели. Конечно, когда во главе дивизии или полка появлялся какой-нибудь очередной генерал - раздолбай вроде Грачёва, который до этого ещё пять лет назад козырял майору, тогда другое дело. А тут гляжу, надомной опять те же раздолбаи только уже из Академии, дери их мать за ноги. И тогда я спросил себя, какую же пользу мы имеем от этого стратегического продукта?
И Дорофей Елпидифорович начал загибать пальцы.
- Ведущий лаборант, то есть я, схватил затяжную аллергию - это раз. Передохла вся севрюга, до этих пор ласкающая глаза ребятишкам и рыбакам - два. А теперь уже загремела на Лубянку и человеческая душа и опять же из-за этого состряпанного микробами говна - это три. А может потом будет ещё и четыре и пять?
Это уже не в счёт возникшая нервотрёпка, когда по списочку, который я оставил в регистратуре поликлиники, всех перетаскали на обследование в «венерический» кабинет от уборщицы Зубановой до академиков. А сестёр Улыбальцевых милиция с огромным трудом потом разыскала в каком-то Грайворонове. Тогда только одна птичка всё же упорхнула - Ануш Газумян. Та потом писала из Еревана Манефе, что не желает портить свою биографию таким фактом, как принудительное посещение подобного заведения.
Я, Сердарыч, человек не злой. На своём веку всего насмотрелся. Вот тогда и мелькнула во мне мыслишка, а не прищучить ли этого настырного баклана? Но на этот счёт были во мне сомнения. Взял Библию, долго искал ответ на этот вопрос.
По Книге получается вроде и можно, и нельзя. А как быть? Конечно, только Господь может судить. Но ведь сказано Им - Человек имеет право выбора. Но ведь Он имел в виду человека с большой буквы, а если он мразь? И ему это право дано?
Тут бы побеседовать с Владыкой. Только, где они, Владыки? Кого ВЧК с ОГПУ в прорубях перетопили да на кол посажали, других НКВД без суда и следствия расстреляло, а остальные почили в Сибирских снегах да Печёрских болотах. Правда, одного такого я всё же встретил. Он, понятно, не проявлял себя, возможно, свой сан в тайне хранил, за нас грешных молился Богу и просил не смирения, а просветления души нашему народу. Вот он и дал мне кое-какие разъяснения. «На Земле, - говорил он, - зла и добра, считай, поровну. Хочешь увеличить добро - сделай так, чтобы раскаявшееся зло переплавилось в добро, ибо неоткуда больше брать этой материи. Другого пути нет и смерть здесь не всегда в помощь и надёжный судья» А я, грешный, с этим не согласился. «Разве, - говорю, - когда немцы выползали из горящего танка, они были гостями, на перепаханной ими же русской земле? Или в их вдрызг запутанных мозгах были другие мысли, кроме как убить меня? Нет. Тогда я был Человеком и с Божьей помощью получил право на Приговор и его исполнение. Но ведь не обязательно это происходит только при таком Вселенском потрясении, как Война? Я уверен, что нет. А как ты считаешь, Сердарыч? Чему тебя учили в Университете?
Дорофеич замолчал. Было видно, что он разволновался от событий, в которых оказался, а потому Сердар был внимателен, не торопил его и только напомнил об анализе.
- Ладно, - говорю, - позовите того, кто остался. Может он мне и нужен. Тут дверь открывается и на пороге объявляется Калёнов Володя.
- Слава тебе, Господи, что не тебя, сынок, загребли, хотя и того человека жаль. Наперёд знаю - ошибка с ним выйдет.
- Ну, как анализ? Что главное в продукте обнаружилось? - заинтересовался бывший биолог Сердар Кулиев.
- Владимир мне улыбается и сообщает: оно растворяется только в серной кислоте и то при нагреве.
- Ни хрена себе, корм! - говорю ему. – Не ровен час, с его помощью и отправим пастись Бориса на райские луга.
Потом смотрю на выписку, а там помечены растворимость в серной кислоте, потом идут калы, это значит показатель тепла при его сжигании, а в самом низу иностранные буквы.
- Спрашиваю: « а это что?».
- Это значит, что ваше вещество содержит азот, кислород, углерод и есть даже сера с хлором. Ещё есть металлы, но их мало, похоже на посторонний мусор…
- Тут я ему заявляю: «Слабо работают ваши приборы, коли из двенадцати пунктов, указанных в вашем рецепте, они осилили только три. К примеру, когда у нас в селе собирают налоги, то всё учитывается, начиная от яблони и кончая иргою, что случайно выросла у калитки. Рябина только остаётся вне описи, если она не сортовая. А здесь что? Сплошное бессилие перед человеческой выдумкой?
А Володя смеётся и говорит:
- Дело не в приборах. У нас всякие есть. А в растворимости вашего вещества. Посудите сами, какой прибор выдержит живую серную кислоту или крепкую щёлочь?
Поблагодарил я молодого специалиста, а когда он собрался уходить, спросил его - на всякий случай: «А как думаешь, Володя, можно питаться такой жратвою?»
Он опять рассмеялся и говорит:
- Если честно, мы подумали, что этим веществом травят клопов или тараканов. Вы, кстати, не обращали внимания на поведение насекомых или мышей, где хранятся запасы этого вещества?
- Мать честная! - говорю ему, - а ведь и верно, как только появились мешки с этим жоровом, мышей как метлою вымели. За ценную подсказку, сынок, спасибо…
Показал Манефе анализ, сообщил мнение химика. Она сразу заволновалась, и с испуга было кинулась к телефону звонить Академику.
- Манефа Парменовна, - говорю ей, - на хрена нам засорять наш «Эксперимент» идеями какого-то баклана. Сам придумал, пусть сам их и расхлёбывает. А у нас он проходит так, что пальчики оближешь. Идёт прекрасное усвоение не только кедровых опилок, но даже уже сосновые заканчиваются, а это, как говорит ваш учитель, уже прорыв в животноводстве Заполярья.
Если же мы подложим несчастному Борису микробный корм, - говорю я, - а он, не дай Бог, и начнёт от расстройства кишок или желудка дристать дённо и нощно? Вы не боитесь, что тогда от него может остаться только шкура, висящая на рёбрах? Какой он после этого Производитель? А у Правительственной комиссии будет только один вывод: эксперимент не удался, и все валютные затраты коту под хвост. И что вы тогда скажете вашему Академику? Мол, мы с вами увлеклись идеями какого-то мудака? А я знаю, что вам ответит ваш благодетель:
- Не валите, милочка, на меня ваш просёр! Я выразил лишь интерес к этому продукту и только. А то, что вы загубили к едрене фене мою идею с хорошими результатами, то вина на вас. Вот что он вам скажет.
К этому ещё добавьте вопросы Генеральной прокуратуры: почему так получилось, куда делась валюта и прочие неприятные вопросы. А после такого конфитюра в вашей жизни, милочка, многое что исчезнет.
От моих провидческих и горьких слов Манефа сникла, как помидорная ботва от майского мороза. Однако чувствую, Сердарыч, нет ко мне ещё научного доверия, а потому говорю ей:
- Хотите, Манефа Парменовна, проверить из первых рук правоту моих соображений?
- Очень! Может и в самом деле в мошне академика Суслопёрова много полезностей прикоплено, а вы, Дорофей Елпидифорович по простоте душевной что-то не поняли?
- Вот и хорошо, как раз этот первопроходец союзного значения завлекает в Летний театр Выставки желающих познакомиться с его Идеями. Его афишами вся Выставка обляпана. Вот вам её кусок. Читайте: «Применение белкового концентрата в массовом строительстве и лёгкой промышленности». За вход денег не просят. На вашем месте сам господин Пастер, будь он жив, не удержал бы своего интереса...
6
На следующий день вернулась она с его доклада мрачнее тучи. Как с похорон дорогого ей человека. Чувствую, надо разузнать, в чём дело, но с подходом.
Спрашиваю её, как бы издалека: много ли было народа, кто был на сцене рядом с докладчиком, какие были вопросы или там аплодисменты и прочее...
- Аплодисментов не было, - ответила она хмуро, - зато была драка с бедной женщиной и прибытием милиции.
« Не хрена себе! И здесь облом вышел?» - подумал я. - Только пожалел, Сердарыч, что не увидел я это представление своими глазами. Согласись, - ведь только мужское видение может передать весь смак борьбы нового со старым. В общем, от моих безвинных вопросов она впала в ещё большее уныние. А потом вдруг и говорит задумчиво и грустно:
- Не будем, Дорофей Елпидифорович, педалировать эту тему.
Услышал я про педали и понял: понесло Манефу, а потому говорю успокоительно-успокоительно:
- Полноте, Манефа Парменовна. Да хрен с этими педалями. Нешто мы позволим кому-то пойти против нашей с вами воли? Не переживайте и берегите свою миловидность для будущего счастья, а мы на дорожку попьём наваристого чая, а вы старому окопнику расскажите, стоит ли ему в следующий четверг слушать рассуждения этого баклана или нет?
Смотрю, моя девка напряжение с лица сбросила и даже улыбнулась, правда, горько и кое-что рассказала...
Оказывается, академик для начала впал в архитектурное волнение и стал показывать фотографии и рисунки древних крепостей и других построек из разных стран. «Вот эти сооружения, - говорил он, - созданные руками древних рабов и их братьев пролетариев, стоят на Земле уже не одну тысячу лет под дождями, ветрами и жгучим Солнцем и пока до основания не разрушаются. В чём тайна их прочности? Наши учёные, говорил он, долго голову ломали над этой загадкой и только недавно пришли к мысли, что всё дело в яйцах. Да-да именно в яйцах. Мы должны, говорил академик, возродить исторический опыт строительства на яйцах. Только вот вопрос, где взять такую махину яиц, если в нашей стране их не на каждый городишко хватает, я уже не говорю про посёлки с деревнями? И отвечает: их может заменить микробный белок, который в цементе или извёстке исполняет ту же полезность, что и белки яйца».
Это был единственный момент, когда приглашённые гости академика, сидящие на сцене, бурными аплодисментами выразили своё неудержимое восхищение его открытием.
Выслушал я её и говорю:
- Вы, Манефа Парменовна, напрасно поразились такому научному открытию. Насколько мне помнится, я ещё пацаном лёжа на печке, подобное вычитал в старинных журналах «Вокруг Света» за 1885, а может и 1880 год! Потом я поинтересовался у Манефы, как академик рекомендует это жорово применить в лёгкой промышленности. Оказалось, очень просто. Если этот микробный навоз всё же распарить до густого состояния и намазать им обратную сторону ковра, то ему на стене износа не будет. Вот тут, по словам Манефы, и возникла первая склока, когда на сцену со своим мнением поднялся сначала таджик из древнего Худжента, а потом на помощь ему подоспел и туркмен. Они в один голос заявили, что всё это очень занимательно, только уважаемый докладчик понятия не имеет, как делаются ковры, которым не бывает износа.
Дело в том, что после того, как они руками сотканы, их ещё не один день полощут в воде. Только после этого они идут на продажу и по очень хорошей цене. При такой технологии они и впрямь очень долговечны и азиаты рекомендовали уважаемому докладчику - Устоду полюбоваться их красотою в Павильонах их республик, где ему не только расскажут, но и покажут всю технологию их изготовления без промазывания микробными фекалиями. Так они научно и выразились.
Но академик, утеряв в волнении зерно истины, обратил внимание лишь на насмешливый тон критиканов, которые вдрызг распалили его несдержанную натуру. Лишь сидящие за его спиною соратники из Академии, в оскорбительных выражениях поносили хулителей открытия академика.
На эту некультурную выходку докладчика Манефа только и заметила: «Не дай Бог из такой компании иметь муженька!»
Войдя в раж, академик заявил, что уже договорился с дирекцией коврового комбината в далёком городе Кайраккуме, где не жалея денег внедрят его способ в производство, поскольку ковры машинного изготовления годятся только для украшений стен, а вот после промазки нашей распаренной биомассой они будут висеть крепче.
Бедным азиатам ничего не оставалось делать, как выкрикнуть, что отпущенные деньги сподручнее употребить на улучшение коврово-ткацких станков, чем на производство «фикр пору», после чего они покинули сцену, оставшись при своём мнении.
Манефа успела заметить, как товарищ из Таджикистана, сходя с трибуны, посмотрел этому доморощенному ковроведу в глаза, а потом оскорбительно повертел у виска пальцем в знак разжалования его из почитаемого на Востоке звания Устода в дехканина не от мира сего.
Хотя Манефа не поняла, что такое «фикр пору», но догадалась, что это какая-то вонючка, а может и обычный кал человека или животного, но только по-восточному.
Зрители проводили оппонентов одобрительным взглядом, а многие поддержали их точку зрения как разумных людей и победителей аплодисментами
В заключение академик не упустил возможности попутно коснуться и питательных свойств этого строительного компонента, что с его стороны было опрометчиво. И очень. Потому что с этого и начался грандиозный хай: в дискуссию встрял самый активный и бескорыстный член нашего общества - Женщина. Попросив слова, она поднялась на трибуну и как гневная фурия возгласила, чтобы Господь защитил граждан её страны от таких изобретателей нового, как академик Суслопёров.
Были сказаны в его адрес очень резкие слова, но Манефа постеснялась их повторить. Кто-то попытался даже стащить разволнованную бедняжку с трибуны, но она вцепилась в неё мёртвой хваткой и чуть с ней не сверзилась со сцены, конечно, при этом был разбит графин с водою. Пока её отрывали от трибуны, она продолжала кричать на всю ивановскую, что завод по производству микробного жорова отравил воздух её родного города Кириши! И что его жители повально страдают аллергией в самой жуткой форме, а дети задыхаются от астмы, а потому надо гнать поганой метлою таких изобретателей, которые ради своей мошны приладились тратить огромные деньги на эти проклятые заводы во вред здоровью народа.
Зрители тоже пришли в волнение, потому что у многих жизнь была в подобных ситуациях. Одним словом, назревал конфликт, брызги которого уже пачкали светлый облик неподсудной Советской власти.
Получился прискорбный скандал, который успели зафиксировать на плёнку даже ряд нежелательных корреспондентов из Социалистического лагеря. Срочно вызвали милиционеров для охраны и наведения порядка. Но докладчик со своими доброжелателями ловко успел уйти через задний выход летнего театра...
Кажись, увиденная сцена до печёнок сотрясла нервную натуру Манефы и даже напугала её. И мне показалось, что она вняла моим словам, и наша жизнь вошла в свою колею. Однако и неделя не прошла после этого события, как Манефа вызывает меня в свой кабинет и со слезою в голосе мне задаёт вопрос:
- Что будем делать, Дорофей Елпидифорович?
- Ничего, - отвечаю ей. - Сначала попьём чаёк с булочкой и успокоимся.
- Как так?
- А вот так! Против нас, милая, не попрёшь!
- Не удастся, - отвечает она, и слёзы навернулись на её прекрасные глаза.
- Это почему же?
- Потому, что из Академии, а может и из Министерства и, берите выше, из ЦК КПСС, пришло распоряжение: микробный корм срочно внедрять, внедрять и внедрять...
Дорофей Елпидифорович закончил своё повествование и теперь внимательно глядел на Сердара, ожидая, что его молодой друг непременно подаст дельную идею.
Но в голове Сердара ничего путного не всплывало. И даже больше того, он чуть не спросил его: может, есть какие указания в Книге книг? Но вовремя прикусил язык. Верующий Дорофей Елпидифорович мог воспринять этот вопрос от атеиста Кулиева как насмешку, а в такой волнительный момент это было неуместно. Но и он не знал, чем можно помочь Дорофею, чтобы до поры до времени не разоблачили механику опилочного «Эксперимента», а быка - кандидата на золотую медаль Выставки избавить от потравы микробной биомассой.
«Если это было не по силам пастуху, хотя и в должности ведущего лаборанта первой степени, - злобно начал размышлять Сердар, - то выпускник биофака МГУ, кровь из носа, обязан найти выход!».
Конечно, три года, которые он провёл в Бадхызском заповеднике Туркмении среди змей и варанов, не приблизили его к проблемам современной микробиологии, которыми, как веригами на паперти, бряцал перед малограмотными партийными бонзами внедритель этого жорова - академик Протасий Георгиевич Суслопёров.
- Так что делать, сынок? - повторил свой вопрос Дорофей Елпидифорович и, назвав его сыном, тем признал право молодого поколения встать на рубеж обороны от наступающего воинствующего невежества.
И хотя Сердар не держал, как Дорофей Елпидифорович в руках винтовку. Не выдёргивал на сорокаградусном морозе зубами чеку из гранаты в Финской компании 1939 года. Не вгрызался сапёрной лопаткой в выжженную и твёрдую как камень степную землю под настильным пулемётным огнём под Севастополем. Это не меняло дело - он не мог оставить человека в одиночестве перед силой тьмы. Согласиться с тем, что расчётливая глупость под защитой власти, как одна из форм зла, может одержать победу. К тому же он навсегда запомнил слова своего деда, сказанные ему на прощание, за пять минут до отхода поезда на полустанке Артык, откуда он уезжал учиться в Москву в МГУ:
- Запомни, Сердар, дороги жизни ведут в бесконечность и никогда не повторяются, а это значит, что на них потеряешь, того больше не найдёшь. Мир - это пустыня, в которой песок Времени засыпает все следы...
Он помнит, как стоял рядом с вагоном. Его дед держал за уздечку своего аргамака по имени Юлдуз и улыбался ему из под надвинутой до бровей бараньей шапки. Мелкие морщинки на его побуревшем от палящего Солнца лице казались лишь паутинкой, через которую просвечивало лицо молодого Баходура Халикова из Мешхеда, бойца одиннадцатой кавалерийской дивизии. На потёртом халате которого алел орден «Красного знамени» Туркменской ССР, вручённый ему знаменитым комдивом Красной армии Иваном Ефимовичем Петровым…
Когда на вечерних посиделках соседи аксакалы расспрашивали деда, что такое МГУ, куда он отправил учиться своего внука, и имеет ли это отношение к МГБ, КГБ или ГПУ, то дед, хотя и не мог сказать что-либо определённое, но всё же сообщал, что это самое большое медресе в главном городе страны. Вроде того, которое он в молодости видел в Мешхеде, но только больше, и муалимы там учат всему, начиная от тайны движения звёзд и кончая медициной.
На скользкий вопрос какого-нибудь завистника, мол, какое же это медресе, если там не изучают Коран? Дед делал паузу задумчивости, потом сокрушённо покачивал головою, что означало - эх, ты, молодо-зелено, и отвечал, - а разве не великий врач Шейх ал Раис, он же Абу Али ибн Сино, не сказал, что первая обязанность мусульманина и мусульманки постигать науки? Ведь недаром эти вечные слова запечатлены на одной из мечетей благородной Бухары?
Сердар грустно улыбнулся своим мимолётным видениям. Вспомнилось, что пока поезд медленно набирал скорость, дедушка ещё какое-то время ехал верхом рядом с окном вагона, а Юлдуз, прядая ушами и побаиваясь стука колёс, тоже поглядывал на него своими красивыми глазами, пока поезд их не обогнал…
Последнее, что он запомнит, когда на изгибе железнодорожного полотна высунется из окна вагона, как дедушка на прощание помашет ему рукою, с висящей на ней камчою, которая никогда не касалась спины умного Юлдуза. Больше он его не увидит…
Когда он приедет на следующее лето, то ему расскажут, что дедушка перед смертью просил передать ему свою любимую после Корана книгу - стихи поэта и математика Омара Хайяма, изданную в давние времена в Мешхеде. Он на всю жизнь запомнил её пожелтевшие, засаленные древним временем страницы, которых, один Бог знает, сколько человеческих рук бережно касалось, и вот теперь она как драгоценность была завещана ему...
В тени могучей чинары из-под корней которой изливался родник, которая, может, ещё помнила боевых слонов Александра Македонского и монгольские тумены, дедушка учил его арабской графике и очень мудрой и грустной, как слезинка на реснице, поэзии великого мудреца. Нежно перелистав её ветхие страницы, он с удивлением обнаружит предсмертные пометки, сделанные дедовой рукою. Поняв, что это было его молчаливое завещание, он тихо заплачет...
Но однажды на закате дня, когда оранжевый шар Солнца сплющится о серую дымку горизонта великой пустыни, а белёсое небо станет для человека бездонной Вселенной, он придёт на безлюдный, прокалённый жаром Солнца мазар и на могиле дедушки вслух прочтёт для него эти мудрые рубаи Хайяма. Но один зритель всё же явится - большая серая ящерица агама будет слушать и заворожено на него смотреть своими огромными глазами из планетарных времён.
«...Будь радостен, напрасно не грусти,
Будь правым на неправедном пути.
И коль в конце - ничто, сбрось вьюк заботы,
Чтобы стезю свою легко пройти...»
« Перед тобой лишь я не потаюсь,
Своей великой тайной поделюсь:
Любя тебя, я в прах сойду могильный
И для тебя из праха поднимусь...».
Ему казалось, что душа дедушки непременно находится рядом с ним, здесь на мазаре, и что он невидимый ему улыбается, слушая, как внук читает его завещание и гордится тем, что он учится в самом большом медресе, самого главного города самой большой страны на Земле, над которой не заходит Солнце, - в Москве...
Сердар, пожалуй, впервые оказался один на один с силами тьмы. То, что Дорофеичу нужна помощь, было очевидно. И тогда ему показалось, что кто-то за спиною его спросил, а может и он сам себя:
- Ну, что, чекист, кому теперь будешь служить Свету или Тьме? А если ей, тогда значит и МАМОНЕ?
- А разве у меня есть выбор? - спросил он кого-то, а может и себя.
- Выбор, Сердар, всегда есть только плата за него разная: за Свет дороже, за Тьму дешевле. Только помни - служить Свету интереснее, хотя жизнь может быть и короче. Так что выбирай, друг пустыни.
И тогда он Кого-то спросил, а может опять себя, почувствовав холодок своей будущей смерти:
- А отчего зависит длина Жизни?
- От многих причин, но главная из них - чем больше будет тех, кто служит Свету, тем длиннее и счастливее будет человеческая жизнь. Но мне твой торг не нужен! Я тебя ни к чему не принуждаю. Всякое, Сердар, может случиться на дороге твоих решений, но одно могу тебе сказать: «чтобы не случилось, не робей. Смелые живут счастливее и дольше. И потом, разве ты струсил, когда разыскал кобру и сфотографировал её в момент броска на тебя?
- Нет, - ответил Кому-то Сердар, - я испугался только потом, и после вытирал холодный пот с лица. У меня же той весной не было вакцины от её весеннего смертельного яда, я его забыл дома.
- Вот видишь, но то была сила неподвластная и непонятная человеку, как взгляд варана. Или ты забыл, как при «козлодрании» чувствовал, что в бешеной скачке коней, неотвратимо сползаешь со скользкого седла под копыта коня, не выпуская из рук свою Победу?
- И это я помню и знаю, что тоже было страшно, но Победа для меня почему-то много стоила.
- А теперь представь, что перед тобою люди, которые живут и управляются по известным тебе законам. Ну, так как?
- Согласен, - ответил Сердар не то себе, не то Кому-то»…
Вот только чем он мог помочь Дорофею Сиротинскому? Объявить своему начальству, что этот микробный корм, которым скоро начнут тысячами тонн снабжать страну, ещё далеко не проверенный продукт? А возможно в будущем он наградит животных и человека непоправимой бедою. И что строить под него заводы - это пускать деньги на ветер. Смешно даже об этом подумать. И тем не менее...
А может, назначение его Ведомства и должно состоять в том, чтобы не выискивать по кухонным закоулкам критиканов власти, а оберегать свою страну и народ не только от шпионов, но и от таких изобретателей, и прочего государственного ворья? Это ведь оно ради своего МАМОНА готово пустить страну в распыл - заливать чернозёмные пашни гигантскими водохранилищами, превращая наши реки - кормилицы в зловонные отстойники или загаживать землю радиоактивным хламом, даже уже не только своим, но и чужестранным. Да и мало ли что может втемяшиться в голову очередному юродствующему благодетелю с атрофированной совестью, ампутированной наличием несчитанных деньгами, именуемыми в народе баблом. Но Сердар Кулиев был ещё слишком неопытен и молод, чтобы так с кондачка, правильно оценить значение ереси, возникшей перед ним...
- Вот что, Дорофей Елпидифорович, - после длительного молчания сказал Сердар, – есть у меня одна идея. Не зря же я окончил биофак Университета. В воскресенье зайду в библиотеку, а заодно, кое-что разузнаю об академике Суслопёрове. А вы постарайтесь под любым предлогом продержаться эту недельку. В среду вечером мы встретимся и лучше, чтобы при этом не было Манефы.
Дорофеич заулыбался, отчего его глаза тотчас наполнились аллергическими слезами, и он с удовольствием, как он теперь говорил, продул свои сопла в чистый платок, прежде чем дружески попрощаться с другом степей.
6
В понедельник, явившись на работу, Сердар приступил к разработке операции, дав ему кодовое названием «Аллергия». Для начала следовало разобраться в научной основе метода или на жаргоне Дорофея Елпидифоровича «производства жорова», а заодно и в личности его пропагандиста, которого Сердар решил именовать Секондом, то есть вторым.
Читателю может показаться, что Сердар Кулиев оказался не в меру сообразительным молодым человеком. Но это не совсем так. Просто он с детства был напичкан, не без помощи своего деда, разного рода принципами в поэтическом обрамлении философа Омара Хайяма. А это значительно глубже западает в душу человека, поражая её глубиною и красотою образа, нежели десять пожеланий самой распрекрасной КПСС на планете Земля, отпечатанных на газетной бумаге, рекомендации, которых её сочинители и внедрители для себя считали не обязательными.
«Мы - основа веселья, мы бедствия целые горы.
Мы - насилия корень, мы правды воздвигли опоры.
Низки мы и высоки, как ржавое зеркало, тусклы
И как чаша Джамшида, блистаем и радуем взоры...»
Одним словом, он допускал, что от человека можно ожидать чего угодно - плохого и хорошего. А раз так, то не будь дураком, наблюдай и запоминай. Что он и делал.
Когда после окончания Университета его направили работать в Бадхызский заповедник, то первым, кого он встретил на пороге конторы, был странного вида научный сотрудник, который сносно говорил по-туркменски и, судя по орденским колодкам и одежде, которую донашивал, побывал на Войне.
Через неделю Сердара как молодого и ещё неопытного биолога направили на кордон, изучать жизнь змей и варанов как раз под его руководством. Тогда он узнал, что этот суровый молчун доктор биологических наук ещё до Войны пожелал бросить работу во Всесоюзном институте растениеводства Академии Наук и явился сюда в эту глухомань., Его удивил не факт переселения профессора в отроги Копетдага, а резкая смена его научных интересов - с генетики на проблемы очень далёкие от неё.
Уже потом, когда этот бирюк приблизит к своей душе молодого сотрудника Сердара Кулиева, то расскажет ему многое о разгроме науки в стране под дремучим руководством душегуба Сталина с его палачами и такого же Политбюро. Сначала биологической, инквизитором которой был им назначен Трофим Лысенко, а потом и всей остальной: физической, химической, математической, исторической и всего, что было недоступно и подозрительно разуму малограмотных диктаторов.
Невежественный и лживый любимец Партии внушал таким же Партийным бонзам, что коли он - Всенародный академик с девятью орденами «Ленина» на груди не понимает, что такое генетика, значит, её нет и быть не может. Есть лишь вредное словоблудие, попахивающее хищным Империализмом, злобствующим Сионизмом, Антисоветизмом и Космополитизмом. Или в среде лысенковщины, как бы ни без намёка на евреев, кратко именовалось «ИСАК» ом…
Директор Всесоюзного института растениеводства академик Николай Иванович Вавилов понимал, что в чреве малограмотной и люмпенизированной пролетарской диктатуры рождается средневековое мракобесие с его застенками и расстрелами. А над генетикой, её творцами и последователями, людьми талантливыми, которые впервые за столетия могли бы сделать страну сытой и богатой, нависла смертельная угроза и, что они вскорости пойдут на Голгофу, и у каждого она будет своя…
Вот тогда в предчувствии неотвратимости беды и понимая, что инквизиторы приходят и уходят, а Родина остаётся, Николай Иванович Вавилов и решил, насколько это было в его силах, спрятать учёных от всерыскающего сталинского ока и его мастеров заплечных дел. Так объявились учёные в Бадхызком заповеднике Туркмении, в горах Сихоте - Алиня, и в других местах страны, даже в ботаническом саду в Хороге, который на Памире и в Мургабе. Тот уже совсем на крыше Мира, откуда исполинские вершины видны как на ладони,
Поскольку биография Сердара по своей яркости ни в какое сравнение не шла с жизнеописанием бирюка профессора, то он был лишь благодарным слушателем.
Сердар узнал, что профессор, отвоевав на Войне положенное, уже более не вернулся в Ленинград, где в блокаде погибла вся его семья, а прибыл в Туркмению на этот кордон, который теперь был ему домом.
Вечерами, когда с ночного неба, раскрашенного яркими звёздами, на землю опускалась прохлада, они сидели на суфе около ручья, ели виноград или дыню, пили зелёный чай с горячей лепёшкой, только что испечённой в тандыре, и вели беседы. Вокруг керосиновой лампы метались ночные мотыльки. Иногда на свет залетали могучие, шоколадного окраса бражники, да в мерцании неба глаз ухватывал мгновение тени мелькнувшей летучей мыши…
Иногда профессор брал в руки гитару и играл. Но удивительно - он никогда под её аккомпанемент не пел, будто наложил на себя епитимью, а только исполнял какие-то трогательные музыкальные этюды, услышанные или сочинённые им.
Особенно нежно звучал в переборе струн мелодия романса «Ночь светла». В эти мгновения, он как бы замирая, отрывался от земли и на крыльях этой грустной мелодии плыл в только ему известные дали. Что ему виделось за горизонтами прожитой им жизни, густо сдобренной кровью и смертями, здесь на краю Великих пустынь, Сердару было неведомо.
Может, он вспоминал сиреневую цветь июньских ночей Ленинграда или улыбку любимой женщины, которой суждено было в миллионном ряду своих горожан со своими дочками остаться на Пискарёвском кладбище? А может, ему виделось, как в первые погожие летние деньки нежаркого петербургского лета он с ними загорает у стен Петропавловской крепости? Кто знает? Во всяком случае, у Сердара не хватало храбрости спросить его об этом. Он, не хлебнувший и малой толики бед, выпавших на долю профессора, понял, что не на всякий вопрос имеет право порядочный человек. Так учил его дедушка. А потому только благодарно слушал эту минорную мелодию, чувствуя порою, как теплеют и его глаза…
В один из таких вечеров Сердар попросил его научить хотя бы трём особенно ему понравившимся мелодиям. Но среди них он не назвал этого романса, хотя профессор знал, что она ему нравилась
Ему показалось, что профессор о чём-то догадался, когда сказал:
- А ты знаешь, Сердар, что мать-природа при рождении каждого человека многим его одаривает. Среди её подарков есть один очень ценный - ощущение гармонии звуков, присущих только его голове, точнее мозгу. Она способна пробуждать у человека память и особые чувства, которые помогут ему быть не только лучше, но и умнее и даже сильнее в беде и в утратах. Гармония звуков связывает человека с мирозданием. Не случайно разумные родители с помощью музыки сближают разум своих детей с Природой. Она, музыка, сродни обонянию, с помощью которого человек различает запахи и стережётся выгребных ям...
В тот вечер профессор показал, как для этого надо перестроить в семиструнной гитаре одну из струн, на бумаге написал порядок аккордов. После этого Сердар мог воспроизвести некоторые мелодии, похожие по своему размеру на грустные вальсы, и вполголоса стал напевать любимые рубаи Омара Хайяма и некоторые газели Хафиза, что нравилось профессору.
В ту пору жизнь Сердару казалась бесконечной, и он понимал, что нет того злата, за которое можно было бы купить окружающую его благодать, которую мать - Природа так щедро дарит людям в вечное пользование, прося лишь одного - любви к себе.
Однажды Сердар увидел на его столе сборник стихов Омара Хайяма, причём на фарси и удивился. То, что профессор сносно владел туркменским языком, он знал. Но причём тут язык фарси? Когда он поинтересовался, тот ему пояснил:
- Хотелось бы услышать, как эти мысли тысячелетней давности звучали в устах их создателей, так сказать, в оригинале. Ведь даже самый прекрасный перевод не сообщит истинной мелодии звука родного языка и точности образа.
Вот тогда Сердар и предложил ему себя в качестве учителя. Так по вечерам у них прибавилось дело: профессор, чтобы заглушить в себе тоску, стал постигать четвёртый за свою жизнь язык - язык фарси, а Сердар, с помощью профессора стал шлифовать свой русский, что потом будет высоко оценено в его будущем Ведомстве…
Как-то таким же тёплым вечером зашла речь о диссертациях. Профессор, разгребая угли костра палкой от саксаула под чайником, как бы между прочим, а может и с намёком, сообщил молодому коллеге следующую мысль:
- Запомни, Сердар, когда займёшься плотно наукой, и тебе подвалит удача сделать работу особенно докторской степени, то не торопись, отбрось горячку, а исполни её по Гамбургскому счёту. Людская молва иного не примет, к тому же она мстительна и будет плестись за человеком не только до гробовой доски, но и потом. И хотя такие соискатели впоследствии могут получить высокие звания, награды и административные должности, но всё равно недостойно добытое до конца дней остаётся с ними. Поэтому если захочешь, к примеру, узнать, что собою представляет академик или тот же член-корреспондент, полистай страницы его докторской диссертации или даже её реферата, и тебе будет ясно кто он.
Тогда Сердар спросил его:
- Но ведь это могло быть и случайностью, что диссертация получилась не по Гамбургскому счёту? Может, автор очень торопился, боялся, что кто-то мог его опередить или, допустим, условий не было. Да и мало ли ещё чего. Потому и порол спешку. Зато в следующий раз он выложится так, что может оказаться даже лауреатом Нобелевской премии!
К его удивлению профессор ответил ему словами его деда, для которого московский Университет был лишь большим Медресе:
- Это исключено, Сердар, потому что дороги науки ведут в бесконечность и никогда не повторяются, а потому уже ничего не исправишь...
И вот теперь, размышляя над бедою Дорофея, Сердар и решил воспользоваться советом своего мудрого наставника.
- Итак, нужна докторская диссертация академика Суслопёрова, - решил Сердар. – Для начала хорошо бы взглянуть на её автореферат, экземпляр которого должен храниться в Главлите - центре Государственной цензуры.
Сердар зашёл в свой Технический отдел и оставил на него заявку. Было это в девять утра, а в полдень курьер положил ему на стол пакет с тонкой брошюрой «Автореферат на соискание учёной степени доктора биологических наук». Соискатель кандидат биологических наук Суслопёров Протасий Константинович. Из содержания реферата следовало, что перед ним классная работа, которая демонстрировала такое могущество применения микробов в народном хозяйстве, которое ещё никому и не снилось. Были приведены многие удачные примеры, в том числе и по производству лекарств и биомассы, пригодной в качестве корма для животноводства. Но что-то его настораживало. Поразмыслив, он понял: её очень благостные результаты не связывались ни с затяжной аллергией Дорофея Елпидифоровича, ни с погибшей севрюгой, ни с истерикой, которую устроила жительница города Кириши, когда вступилась за своих граждан, пораженных биологическими токсинами, которые выбрасывал в атмосферу города завод.
Исключительная гладкость изложения и кондовая уверенность в полезности полученных результатов подсказывали, что все сомнения попросту изъяты не только из реферата, но из диссертации. Но что-то критическое могло затеряться в стенограмме заседания Учёного ответа, из которой он мог бы узнать другие точки зрения, не устраивающие соискателя.
Сердар тяжело вздохнул, поняв, что за давностью времени вряд ли она сохранилась, но всё же решил попытаться. К его удивлению, уже на следующий день ему доставили не только фотокопию стенограммы, но и некое приложение к ней, извлечённое из недр Первого отдела МГУ, которое из этических соображений он вовсе не просил, - краткая характеристика Протасия Константиновича Суслопёрова, будущего академика.
Вот тогда и обнаружилось, что в автореферате есть и ловкое изъятие, и даже отсебятина. Из стенограммы следовало - защита протекала не гладко и настолько, что при перовом голосовании соискателю накатали столько «чёрных шаров», что совестливый человек поблагодарил бы коллег за ценные рекомендации и отправился бы доделывать своё исследование по Гамбургскому счёту. Но не тут-то было. Председатель Учёного совета неожиданно предложил попить чайку и провести переголосование, по причине какого-то технического сбоя при подсчёте голосов. Оно было повторено и завершилось благополучно для соискателя, правда, с перевесом в один голос. Из этого следовало, что и стенограмма заседания тоже приведена в благостный вид, а наиболее острые замечания, которые при таком голосовании, наверняка, имелись, были изъяты из протокола. Но, учитывая неизбежную настороженность Высшей аттестационной комиссии к подобному результату голосования, в стенограмму, как бы невзначай, была приложена страничка с текстом некого эмоционального накала, передающего драматизм борьбы прогресса с ортодоксами от науки.
Понятно, что прогресс представлял будущий академик Суслопёров, а ортодоксами были его критики.
«Председатель: Уважаемый Протасий Константинович, так скажите нам, наконец, хоть половину работы вы сделали сами?!
Диссертант Суслопёров: - О чём речь, уважаемый Председатель, уважаемые члены Учёного совета, уважаемые коллеги! Не только половину, но даже и больше того. Особенно это касается главной части моей работы – микробиологического трасформинга молекул некоторых половых гормонов.
Оживление в зале заседания.
Председатель: Вот видите, коллеги, представление о недостаточном личном вкладе, а тем более использование соискателем компиляции в этой исключительно важной проблеме микробиологии не соответствует действительности, а потому выступление отдельных оппонентов следует принимать во внимание, но с определёнными оговорками. Я правильно сформулировал ваше мнение?
Оживление и возгласы из зала заседания: Правильно! Правильно!
Председатель: Может быть, прекратим дискуссию и перейдём к повторному голосованию?
Голос из зала: Пора! Всё ясно! Чего тянуть резину!
Председатель: Как я понял, возражений нет?
Голоса из зала: Нет! Нет! Нет, всё ясно!
Председатель: Тогда заново утвердим состав Счётной комиссии и приступим к голосованию. Убедительно прошу на этот раз внимательнее отнестись к бюллетеням. Напоминаю тем, кто забыл или прослушал - если вы вычёркиваете и «за», и «против», то мы, вроде, вас здесь и не видели, и в перерыве с вами не чаёвничали. Надеюсь, всем понятно?
Атмосфера зала: все весело смеются на шутку Председателя...»
- Что-то здесь не сходится, - подумал Сердар.
Ещё студентом он знал Председателя, который был талантливым лектором. Его лекции студенты если и пропускали, то лишь по серьёзным причинам. Знал он и других профессоров и доцентов, людей бесспорно достойных и уважаемых. Тогда возникает вопрос: с какой стати они повторно согласились голосовать, что было уже подлогом? И тем самым отдали свое имя порядочных граждан на заклание какому-то прохиндею? И чей решающий голос был в пользу соискателя?
И Сердар вновь начал перечитывать стенограмму.
Откровенно критических выступлений он так и не обнаружил, их явно изъяли, но в одном месте он обратил внимание на короткое дополнение «в ряде выступлений автору были сделаны доброжелательные рекомендации общего характера, указывающие на важность и перспективность этого направлении в биологии (проф. В.О. Штаркман, проф. В.М. Степанов и др.).
«Вот бы поговорить с этими профессорами», - подумалось Сердару и он вновь отправился в Технический отдел.
- А что, - обратился он к одному сотруднику отдела, - трудно узнать, где работает гражданин, если известна только его фамилия с инициалами да в общих чертах сфера его научных интересов?
Тот с удивлением посмотрел на Сердара и сказал с улыбкой:
- Да нет. Вот если, к примеру, фамилия Иванов, Петров или Степанов, да ещё и инициалы одинаковые, то придется немного повозиться. А ваш объект, с какой фамилией?
- Штаркман Вадим Олегович, - ответил Сердар.
- Если жив, считайте, адрес у вас уже на столе
Коллега сдержал своё слово. На следующий день Сердар имел не только адрес Института, но и характеристику на гражданина Штаркмана плюс и то, что накапливал Первый отдел этого учреждения на сотрудников.
Из этих данных следовало, что Вадим Олегович Штаркман, доктор биологических наук, профессор, русский, беспартийный. Его отец, бывший приват-доцент Московского университета, в 1937 году был репрессирован по 58 Статье УК и посмертно реабилитирован. Сам он воевал. Имеет награды - орден «Красная звезда», медали «За Победу над Германией» и «За трудовое отличие». После Войны окончил биофак МГУ. Заведует лабораторией в Институте биохимических технологий.
Не откладывая дело в дальний ящик, Сердар позвонил в Первый отдел Института и попросил, чтобы его представили профессору Штаркману.
Начальник Первого отдела встретил Сердара в проходной Института с понятным беспокойством и, ознакомившись с предъявленным документом, не выдержал и тревожно спросил:
- Что-нибудь серьёзное?
- Да нет, - успокоил его Сердар. - Надо проконсультироваться по одному техническому вопросу и не более того.
Пока шли по внутреннему двору, а потом поднимались на второй этаж, они молчали, и только подойдя к двери, на которой была тусклая от времени табличка с указанием, что это бывший туалет, начальник торопливо пояснил:
- Вы не удивляйтесь, товарищ лейтенант. В Институте с помещениями плохо, вот и перестраиваем часть таких комнат, где под кабинеты, где под приборы. Сколько раз уже говорил завхозу: сними эту срамоту, как об стену горох!
Он постучал в дверь, но за нею было тихо, если не считать доносившегося журчания воды.
- Наверное, Вадим Олегович в лаборатории. Вы подождите. Я его сейчас поищу.
Оставшись в безлюдном коридоре, Сердар с интересом рассматривал дворянский особняк, приспособленный в своей изначальной архитектуре к светским балам и будуарам, а вовсе не для научного учреждения. И всё же стоя у недавнего сортира и разглядывая старинную потолочную лепнину коридоров, изящество лестничных балясин из морёного дуба, не мог удержаться от улыбки.
Наконец, в конце коридора появился начальник, а рядом с ним человек в синем сатиновом халате, который, подойдя, представился:
- Вадим Олегович. Чем могу быть полезным?
Лёгкая усмешка коснулась его губ, когда Сердар сообщил, что он, Сердар Таджиевич Кулиев, лейтенант КГБ.
Вглядываясь в по-мужски суровое лицо профессора, с пронзительно сияющими голубыми глазами, почему-то подумал, что такие мужчины очень редки и они непременно должны нравиться женщинам.
Профессор открыл ключом дверь, пропустил вперёд гостя, и хотел было уступить дорогу и начальнику Первого отдела, но Сердар, чуть загородив дверь, сказал тому:
- Не беспокойтесь. Большое спасибо. Обратный путь я найду сам. Всего доброго.
Может быть, Сердар поступил несколько невежливо, но при разговоре с профессором он не желал иметь свидетелей и раскрашивать своим появлением тусклую и в чём-то ненужную деятельность этой персоны своего тайного Ведомства.
Когда они уселись на стулья Сердар, чтобы снять естественное напряжение, вызываемое сотрудниками такой Организации, поинтересовался:
- И давно, Вадим Олегович, администрация приспособила туалеты под кабинеты?
- А что? Ещё попахивает?
- Вовсе нет, - с улыбкой ответил Сердар. - Я спросил просто из любопытства.
- Запашок всё же есть, - согласился Олег Вадимович, - но скорее от краски, а там кто знает, что делается в старинных перекрытиях, в которых многие десятилетия бушевала канализация?
- Так что вас же интересует, Сердар Таджиевич? - спросил профессор.
По жёсткому, умному взгляду его глаз, которые, казалось, видели его насквозь, Сердар понял, что если он хочет узнать нечто полезное для себя, ему не следует хитрить с этим человеком, а если спрашивать, то прямо и без утайки.
- Меня интересует ваше мнение по одному давнему делу, но при условии, что я вас ни к чему не принуждаю. Это ваше право высказать его или оставить при себе. Но мой вопрос будет вовсе не праздный, поэтому ваша точка зрения мне будет очень ценна.
Речь идёт о развёртывании в стране строительства заводов по производству микробного корма пока только для животноводства. Но что впечатляет - на базе отходов нефтяной промышленности, что далеко не безопасно. Главным вдохновителем и организатором этой идеи является известный академик Суслопёров.
«Наверное, следует сказать, - подумал Сердар, – что его родное Ведомство на сегодняшний день непригодно для организации здравомыслящей оценки подобных научных или иных проектов в стране. К сожалению, не та выучка контингент его сотрудников». Но промолчал. Побоялся, что столь необычным взглядом на свой Комитет он мог испортить всё дело.
Профессор сдержанно улыбнулся:
- Я с вами согласен. Но вряд ли моё мнение может быть для вас полезным.
- Ну, почему же? К примеру, если некие доброжелатели, а точнее потенциальные ворюги с помощью титулованных маразматиков захотят за халявные деньги превратить страну во Всемирное хранилище радиоактивного мусора и прочих вечно живущих ядов вроде мышьяка, то чтобы этого не произошло и должно существовать наше Ведомство, в котором я имею честь служить. Разве не так?
На слове «честь» он сделал ударение. Сказал, а сам подумал про себя:
« Надо же пороть такую отсебятину, романтик хренов!»
Профессор понял значение его интонации, грустно улыбнулся, а потом сказал:
- Согласен. Не дай Бог этому случиться. А если что, - не отмыться вашему Комитету с чистой совестью и горячими сердцами от людского презрения и будет оно рано или поздно поимённо и на все времена. Согласитесь, суд людской может быть призрачным, а вот суд Истории вечен. Разве не так? Впрочем, при условии выживания нашей страны, да и самого человечества.
Помолчал, а потом добавил:
- Дело, конечно, не только в вашем Ведомстве. Во власти есть персоны временщики, которых не беспокоит, что они оставят свои имена для потомков на обелисках проклятий. Их интересуют только деньги и личное благополучие. Я не хочу употреблять громких слов, но согласитесь, что без таких понятий как совесть, уважающая свой народ государственная власть, обойтись не может.
Вадим Олегович по-прежнему вглядывался в своего собеседника, не совсем понимая, что тот от него хочет.
- Как я догадываюсь, - продолжил Сердар, - биомасса, которую будут в больших масштабах производить микробы из отходов нефти, является крайне неподходящим продуктом, или я ошибаюсь?
- Верно, - ответил профессор, - но это не меняет дела. - К горькому сожалению Совесть в нашей стране настолько девальвирована, что является разменной монетой не только в приобретении научных степеней, но и званий, наград или должностей и другого государственного довольствия. Примером может быть персона, которой вы интересуетесь. Всё обозначилось с того знаменитого Учёного Совета, на котором так лихо прокатили Суслопёрова. Однако Председатель по каким-то причинам потребовал от Учёного Совета повторного голосования, после которого и появился на свет уже в солидном возрасте этот доктор биологических наук, кажется, родственник какого-то академика.
- А вам бы не хотелось взглянуть на стенограмму того Ученого совета? - перебил его Сердар.
- Было бы занятно, но вряд ли это возможно. Во-первых, его диссертационная работа шла специально под грифом «Для служебного пользования». А потом, сколько времени-то прошло? Это, во-вторых.
- Здесь вы ошибаетесь, Вадим Олегович, – с улыбкой ответил Сердар Кулиев, извлекая из своей папки фотокопию стенограммы, и положил её на стол.
Пока тот её читал, Сердар от нечего делать стал осматривать кабинет, перестроенный из сортира. Узкая комната, отчего потолок казался непомерно высоким, забелённое белой краской окно, и лишь на стене, окрашенной в светло серый цвет, висела необыкновенная картина. Казалось, что именно она заполняет этот казённый кабинет своим мерцающим голубым светом.
Не верилось, что с помощью мазков можно так тонко передать всю палитру жемчужного свечения голубой дымки, окутывающей горы. Картина была солнечная, с тенями от облаков на скалистых склонах. Будто они окутаны серебристым туманом от только что пролившегося тёплого дождя и было до осязаемости понятно, что в горах весна и всё при ней - и свежесть зеленых деревьев в долине, и белопенная река, изливающаяся из ущелья, огибающая каменную глыбу с притулившейся к ней старой ивой.
Он так загляделся на эту весёлую яркость жизни, на которую художник не пожалел своего темперамента, что не заметил, как Вадим Олегович престал читать и теперь с любопытством разглядывал несколько странноватого сотрудника КГБ.
- Хороша картина, - заметил Сердар, освобождая свои глаза от её нежного опалового свечения
- Очень, - согласился профессор. - Подарок друга из Таджикистана. На обороте есть дарственная надпись - «На память от Ивана Ильича Хрипченко» и приписка « Сохрани мою речь навсегда…» и дата.
- Такими могут быть только Фанские горы. Я угадал? - поинтересовался Сердар Таджиевич.
- Верно, - грустно улыбнулся Вадим Олегович. - Это верховье реки Сангардак. Недалеко от Душанбе. Если бы вы знали, как красива туда дорога да ещё с водопадом.
- Вы любите горы?
- Очень! В этом смысле, я убеждён, Таджикистан одна из красивейших республик Союза, а может и Мира, чего не подозревают его жители. Вот там, в маленьком городке Сарыассия я и познакомился с этим интересным человеком и удивительным художником.
- В этих горах я тоже был, - сказал Сердар и смущённо добавил: - может быть, вы помните, как поётся в одной песне Юрия Визбора «...Я сердце оставил в Фанских горах, теперь бессердечным хожу по равнинам, и в тихих беседах и шумных пирах я молча мечтаю о синих вершинах...»
Сказал, и от этого ему стало и хорошо и печально. Так бывает иной раз, когда вдруг во сне привидится что-то из детства - может, улыбка молодой мамы или в сумерках сна увидится друг, которого больше нет на земле.
Стряхнув с себя возникшие от созерцания картины видения, он спросил профессора:
- И каково ваше мнение о прочитанном?
- По-другому и быть не могло. Это типичный образчик лысенковщины. В конечном счёте, дело даже вовсе не в Трофиме Денисовиче как таковом, а в государственной системе, в избытке рождающей ему подобных, причём в любых отраслях науки. При нормальных отношениях между наукой и властью, ему давно бы дали пинка под зад, после чего он успокоился бы в должности колхозного агронома, возможно, и неплохого. Но с тех пор, как Советская власть вдрызг разрушила своей Коллективизацией сельское хозяйство страны, то теперь вынуждена жить одним днём, а это мучительно. Что будет завтра неизвестно. Приплывут пароходы с зерном из Америки или нет? Вот тогда и появляется некто Лысенко, который обещает за пару лет поднять в стране урожайность в два-три раза, что даже теоретически невозможно. Возникает проблема обеспечения животноводства фуражным зерном, которого нет в достатке, тогда с подачи ЦК Партии объявляется его дубль в облике академика Суслопёрова.
Нужно власти срочно раздобыть пару-тройку десятков миллиардов бумажных долларов, по сути, гроши для страны, над которой не заходит Солнце, - и опять, как петрушка из вертепа, выскакивает очередной благодетель, который опять же на халяву обещает их в обмен на превращение России в планетарную помойку Всемирного Радиоактивного Дерьма (ВРД!).
«А что? - настырно убеждает нас очередной сладкоголосый Адам Прохиндеевич, - в такой стране не убудет от нескольких сотен тысяч тонн радиоактивной заразы, а нашим детишкам будет в заграничных банках на молочишко!». В иной стране за подобный бизнес гарантирована тюрьма, но, к сожалению, не у нас. Потому что наша власть довольна сиюминутной подачкой, а значит, доморощенные «благодетели» в компании с ворьём всегда будут в чести и почёте.
Или опять же пример, надо много хлопка стране. Правда, не ясно кому и зачем столько, и какого качества, но это уже не важно. Главное утолить свой испуг, а то вдруг его не хватит на порох. А цена этой глупости гигантский расход воды рек Амударья и Сырдарьи, отчего Аральское море уже необратимо усыхает, превращаясь в мёртвое солёное болото, в котором всё живое умирает. Да и о том, что с его утратой катастрофически изменится климат Центральной Азии, им думать тоже не хочется. А зря, даже очень. Так с согласия своих карманных экономистов в академических ермолках появится на планете новая мёртвая солёная пустыня подстать знаменитой Такла - Макан, только уже рукотворная. И не много нужно десятилетий, чтобы соль, разносимая ветрами Азии из этой гигантской солонки, будет засаливать российские чернозёмы.
Профессор замолчал, понимая, что подобная тема вряд ли интересует его гостя, а потому и спросил:
- Я вас не утомил своими рассуждениями?
- Да нет. Мне это интересно, но давайте вернёмся к диссертации. Что в ней было такого, если её с первого раза прокатили? Из реферата я понял, что Суслопёров первооткрыватель вскармливания микробов на нефтяных отходах?
- Не совсем так, - ответил Вадим Олегович. - Что касается отходов, то это верно, но сам принцип открыт вовсе не им, а французскими учёными, которые использовали в своих опытах сверхчистый парафин, а из него, действительно, может производиться белковая масса, возможно, пригодная для животноводства. Только стоимость килограмма такого сверхчистого парафина в несколько раз превосходит цену килограмма сахара, а про зерно и говорить не стоит. Поэтому эти исследования пока и не нашли практического применения. Что же касается нефтяных отходов, точнее отбросов, которые представляют собою сложнейшую смесь плохо или совсем неизученных соединений, то при их использовании существует большая опасность.
Профессор замолчал, потом как-то смущённо улыбнулся и спросил:
- Извините, Сердар Таджиевич, я не слишком сложно объясняю? У вас... какая была гражданская специальность?
И тут Сердара вдруг осенило, что он уже видел этого человека.
Он улыбнулся и сказал:
- А вы знаете, Вадим Олегович, до меня только сейчас дошло, что я с вами раньше встречался.
Профессор с удивлением посмотрел на него.
- Вы не обидитесь, если я скажу, что к своему удовольствию не имел чести иметь дело с вашей Организацией, если не считать того горького момента, когда сотрудники НКВД ночью увозили моего отца в своём «воронке», и ему разрешили на прощание обнять только меня, а не свою жену, мою мать.
«Чёрт меня дёрнул это ляпнуть», - расстроено подумал Сердар, почувствовав возникшее отчуждение профессора.
- Нет, не обижусь, - ответил Сердар. - Лет пять назад вы прочитали на химфаке МГУ лекцию о применении микроорганизмов в химии. Тогда вас ещё представил академик Несмеянов, как одного из энтузиастов этого метода. В то время я уже был на пятом курсе биофака.
- Тогда это упрощает мою задачу, - с грустной улыбкой ответил Вадим Олегович. - Из такого сырья микроорганизмы способны синтезировать не только белковоподобные вещества, которыми Суслопёровы собираются осчастливить человечество, но и опасные соединения, способные вызывать генетические изменения в организме: опухоли, поражение печени и почек, аллергию и многие другие тяжёлые расстройства не только у животных, потребляющих этот корм, но через продукты животноводства и у человека.
Если не брать в расчёт нашу страну, то можно видеть, что человечество потихоньку умнеет. Оно уже начинает понимать, что природа не приемлет принципа дармовщины, тем более, что на этом уже не раз обжигалось. Достаточно вспомнить открытие такой панацеи от насекомых вредителей, как химическое вещество ДДТ. Его создателю, если не ошибаюсь, была присуждена даже Нобелевская премия, а спустя три десятка лет выяснилось, что живая природа и люди ещё не один век будут переваривать в своём организме этот почти не разрушаемый яд. А сколько было надежд? Порою мне кажется, что рано или поздно подобное произойдёт и с атомной энергией, но это к слову.
И тут дело не в первооткрывателе. Человечеству нужно однажды понять свою телесную принадлежность к Природе. Отыскивать в ней своё место, а не отвоевывать у неё территорию методом динамита и напалма.
Таким способом будет приобретаться только мёртвая земля да пустыни с солёными болотами наподобие судьбы Аральского моря. За миллиарды лет природа так отшлифовала механизмы её существования на планете всего живого и связь его с неживым, в том числе с учётом климата, выбраковав всё лишнее, что человечество, как её частичка, заведомо лишено возможности её совершенствования не во вред ёй, а стало быть, и себе. В лучшем случае оно может что-то чуточку подправить, но опять же только в угоду Природе, а значит и себе. Ведь разрушение или изменение любого элемента Природы, как правило, всегда необратимо.
Человек полагает, что он что-то может со временем исправить. Возможно. Но на это может потребоваться столетия. Вот пример. В лабораториях и на заводах многих стран Мира синтезируются сотни тысяч неизвестных Природе химических веществ, биологические свойства которых уже не могут ею контролироваться. И тогда появляются смертельные болезни, вроде рака, от которых человечество не знает защиты. Да и есть ли она вообще? А потому не следует себя тешить благостными иллюзиями.
Поэтому задача всякой науки, касающейся фундамента жизни, состоит не в замене одного элемента на другой или в их иной комбинации, а лишь в понимании его сути. Когда руки человека, по его скудоумию доберутся до конструирования ген растений и всевозможных существ, а затем и создания из них неведомых природе генетических химер, существующих уже вне контроля Природой, вот тогда медленная и неотвратимая смерть расползётся по планете и попросит освободить для неё коммунальную квартиру Человечества - Землю. Ибо даже вирус, эта маленькая биологическая машинка, пока она нерукотворна, и не изуродована человеком, живёт по законам Природы и в согласии с законами Жизни. А генетические химеры-конструкции будут явлением уже внеземным. Поэтому Природой будет включён механизм их уничтожения, а значит и их носителя - Человечество.
Желание Общества согласиться на Халяву, не принимая в расчёт невообразимо сложные процессы Природы, касается ли это создания новых веществ, организмов или даже технологий, будет неизбежно приводить к ближним или дальним катастрофам. И ошибки будут непоправимы. А может, так и должно случиться, коли человечество возжелает заменить своё физическое ощущение благодати Жизни, на её виртуальную химеру?
Профессор замолчал и, посмотрев куда-то мимо Сердара, сказал:
- Вы человек молодой и на Войне, к счастью, не были, а я видел, её окончание, когда пехота преодолевала минные загражденя под Берлином, и что оставалось на нём после - шматки человеческого мяса, из которого торчали белые кости. А Природу по человеческому недомыслию можно тоже превратить в минное поле, на котором в грядущем так рванёт, что следующие тысячелетия уже никому не понадобятся. А потому главная обязанность Человечества на Земле, летящей в космической бездне, со скоростью 20 километров в секунду это с любовью её обихаживать и защищать как Райскую обитель, завещанную людям Высшими силами Космоса
Испортить от неразумности или спешки очень и очень легко, вот только где потом взять материал для ремонта? Может с Луны или Марса? Что сделать, чтобы вновь над цветущими лугами порхали бабочки небесной красоты? Из Вселенной? Не получится. А другого пространства для нас Высшие силы не оставили. Каждый человек должен знать, что Земля это ничтожно маленький кусочек живой плоти и тот, кто посягает на неё, есть самый страшный враг Жизни, который достоин уничтожения.
Потому человек должен умерить свою гордыню и, наконец, понять, что ему многое не суждено узнать. К примеру, как возникла жизнь на Земле и ещё многое, многое другое. Будут лишь догадки, основанные на его земных ощущениях и опытах. И не более того. Земля это лишь безмерно малая частица Вселенной, к тому же наделённая ограниченными запасами энергии, а потому, если Человек как биологический вид желает пребывать на планете Земля, то должен отказаться от своих экспериментов по «улучшению» её Природы в угоду себе. К горькому сожалению, в прекрасном и величественном Храме природы во всех ипостасях он пока только её разрушитель.
Профессор замолчал, выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет и предложил закурить Сердару.
В несколько иной ситуации он как некурящий вежливо бы отказался, но в этот момент, необъяснимо, почему он взял сигарету и прокатал её в пальцах, как это делают заправские курильщики. Профессор поднёс горящую спичку. Сердар осторожно втянул в рот дым и всё же поперхнулся.
Ему нравился этот человек, в главном он чем-то напоминал ему первого наставника из Бадхызского заповедника.
- Но разве можно укротить интерес человека к познанию Мира, который его окружает? - спросил его Сердар.
- Конечно, большинству это и нужно, но достаточно и немногих, чтобы обнаружить в земле радий, как это сделал Александр Беккерель. Потом пройдут не многие десятилетия, и появится водородная бомба.
- Тогда как определить, что человеку во вред, а что нет? Может, имеется какой-то принцип?
Профессор улыбнулся.
- Я догадываюсь, что вы имеете в виду. Да, есть. В принципе он выглядит так: исследовать Природу, если хотите, - это от Бога, а изменять её фундамент, это от князя Тьмы. Вы спросите, а как быть с теми, кто не верует ни в Бога, ни в Чёрта? В этом случае остаётся одно - Совесть!
А на этот счёт очень точно выразился не православный, а мудрый немец католик Эммануил Кант - «Есть только две вещи, возвышающие наши души - звёздное Небо над нами и моральные законы внутри нас».
Вот этого в диссертации члена КПСС Суслопёрова и не было. А это самое главное. И ещё. Насколько я помню, ряд выступающих указали на то, что большая часть материалов была использована без ведома их авторов. Эдакое простодушие «под Ваньку - дурака», то есть откровенный плагиат.
Вадим Олегович быстро перебрал фотоотпечатки с текстом и, извлёкши один, с улыбкой прочёл: «…использование микробиологического трасформинга молекул в химическом синтезе половых гормонов человека...».
С этим трансформингом получился скандал, когда на трибуну поднялась сотрудница одного Московского фармацевтического института, где ими использовались микроорганизмы для получения гормонов, и грамотно объяснила Ученому совету, во-первых, что это за процесс и, во-вторых, кто его настоящий автор.
Он замолчал, полагая, что тема беседы исчерпана. По сути, так оно и было, но всё же для Сердара оставалась некая неясность: почему уважаемые им члены Учёного совета утвердили эту диссертацию, невзирая на очевидные дефекты, не говоря уже об обнаруженном плагиате.
- А как вы думаете, Вадим Олегович, всё же почему, как говорят на Востоке, он достиг желаемого? Ведь согласитесь - основной состав Ученого совета, насколько я помню, это очень грамотные и порядочные люди?
- Это особенность Советского государства, - ответил Вадим Олегович. - Я уже вам сказал о феномене лысенковщины, который является частью его фундамента, а далее, как учат классики марксизма - ленинизма, идёт надстройка. Она внешне разнообразна, но в основе проста. Всё будет зависеть, лишь от желания человека. Допустим, у вас день рождения и вам нужна ножка барашка, которую можно купить только через заднюю дверь магазина. Тогда вам следует иметь с мясником отношения, которые именуются в нашем народе «Вась - Вась» или блатом.
Вам хочется получить степень доктора, хотя научного товара для этого маловато. Тогда необходимо для начала по-приятельски войти в клан докторов, а ещё лучше и член - корреспондентов Академии наук.
Образуется некая тёплая компания из очень милых и главное без особых претензий людей, хотя, не спорю, среди них есть и очень достойные учёные. Но они лишь сторонние наблюдатели и им неохота по мелочам мараться.
Конечно, это беспринципно, но какая разница, считают они, одним прохиндеем больше, одним меньше? Главное, приятный человек и им не мешает в работе. Это те же «Вась - Вась», но уже камуфлированные под принципиальность и научную порядочность.
Наконец, вас одолевает желание повесить на лацкан пиджака орден, а ещё лучше золотую звёздочку - символ вашей исключительности. Но и здесь имеются подходы. Они, как железное правило, включают обязательное членство в КПСС, бесполезную, но бурную общественную деятельность, постоянное мельтешение среди власть имущих, обаяние своею простотой и щедростью, понятно, за государственный счёт, с помощью которых шаг за шагом вы поднимаетесь по административным должностям.
Простолюдинам со стороны кажется, что чем больше званий и регалий на его груди, тем он более выдающийся учёный. Как правило, это смешная иллюзия и всё наоборот. Пока изо всех сил он продирается не в области научных исследований, полных огорчений и неудач, а по лестнице так называемых административных успехов, приятных во всех отношениях, он деградирует в лучшем случае до уровня научного популяризатора.
Так образуется клан серых чиновников от науки, с определённой этикой и поддержкой со стороны власти, ибо и её нутро тоже давно чиновничье и тоже серое. Здесь те же отношения «Вась - Вась», но уже между властью и личностью, готовой на любых условиях ей служить. Отсюда и ежегодное нарастание в нашей стране «бессмертных», число которых может переваливает за тысячу, что уже похоже на анекдот.
Вадим Олегович замолчал, как бы решая, стоит ли продолжать разговор на эту абстрактную тему, но потом, что-то вспомнив, он улыбнулся и добавил:
- А что касается докторской защиты Суслопёровым, то она превратилась в комедию. Представьте напряжение членов Учёного совета в ожидании результатов повторного голосования. Наконец, Председатель счётной комиссии с просветлённым радостью лицом поднимается на трибуну и сообщает, что Протасия Константиновича можно поздравить с присуждением докторской степени. Раздаются долгожданные аплодисменты почитателей его таланта. Уже из дальнего ряда зала к нему направилась сотрудница с душераздирающей улыбкой, прижимая к груди охапку колючих роз, и уже остановилась под трибуной, когда все услышали, что это произошло за счёт перевеса всего в один голос. Возникло лёгкое замешательство, как говорится, увяли розы. Оно и понятно. Подобное голосование, да ещё повторное, потребует от Высшей аттестационной комиссии особой настороженности: вдруг утверждён очередной «вечный двигатель» в биологии? Кто-то вслух высказал смелую мысль: опять вкралась ошибка при подсчёте голосов. Вновь их дважды пересчитали, при этом чуть не потеряли и этот единственный голос. Увы! Ошибки нет, хоть удавись.
Председатель, поднаторевший за свою жизнь в боях за научные истины, уловив смятение на лицах своего научного ареопага, изобразил на лице улыбку торжества и, как опытный рефери, взял инициативу в свои руки, которая реализовалась в следующем панегирике:
; Позвольте, Протасий Константинович, поздравить вас от имени Учёного совета с присуждением степени доктора биологических наук. И то, что вы его достигли с перевесом лишь в один голос, - именно это делает вам честь как учёному! Да, да, я не оговорился! Уверен, что ваша диссертация войдёт золотым вкладом в мировую науку.
Председатель сделал паузу, дожидаясь, когда в зале затихнет шушуканье, после чего, придав лицу, строгость патриарха биологии, раздельно произнёс:
- Сам великий химик и микробиолог Луи Пастер, известный любому школьнику, которому делают прививку под лопатку, был избран в Академию медицинских наук Франции с перевесом, - он сделал длинную паузу, дожидаясь, когда в конференц-зале наступит полная тишина, и только после этого тожественно произнёс, - тоже в один голос! Каково?! Так что, результат сегодняшнего голосования говорит сам за себя и приближает Протасия Константиновича к корифеям мировой науки! Раздались отдельные хлопки.
-А что касается решения Высшей аттестационной комиссии, продолжил, - Председатель, - то и там сидят достойные люди, способные отличать семена от плевел. А теперь, Протасий Константинович, вам последнее слово.
Новоиспечённый доктор наук, как человек благодарный, нижайше поблагодарил Председателя и членов Учёного совета и сообщил, что принципиальность его коллег и образ великого Луи Пастера будут для него путеводной звездой в его трудах, и что он приглашает присутствующих пройти в помещение номер 413, где для присутствующих организован фуршет.
- Вот так бывает, устроен наш мир, - с улыбкой подытожил Вадим Олегович. - Из них далеко не все являются действительно учёными, которым не надо носить на пиджаке напоминающую табличку или значок, что он член Академии Наук…
Это и понятно. Учёных во все времена было мало и будет мало. Этому качеству нельзя научиться, с ним можно только родиться. Это подарки Природы народу, до которых очень охочи многие государства, но только не наше, российское. Именно они всю свою жизнь приходят каждое утро в лабораторию, а не в кабинет, надевают халат и начинают вкалывать не с коллективом в пятнадцать и более сотрудников, а тем более с Институтом или научными Обществами, комиссиями и прочими организмами бюрократии, а с двумя-тремя помощниками.
Вот вы, как... биолог, конечно, слышали о ботанике академике Российской Императорской Академии Андрее Сергеевиче Фаминцыне, который поступал именно так. А результат общения с ним двух его ассистентов, как вы знаете, был следующим - один из них, Дмитрий Иосифович Ивановский, стал первооткрывателем в природе вирусов, а второму - Михаилу Семёновичу Цвету, человечество благодарно за открытие хроматографии, без которой немыслима современная технология.
А в последние десятилетия, когда власть стряпает академиков, что называется от пуза, они ещё сильнее стали превращаться в управляемую и поддакивающую власти номенклатуру только уже от имени науки, забывая, что развитие научной бюрократии и науки это два взаимоисключающих процесса.
Прав, замечательный человек академик Пётр Леонидович Капица, говоря, что учёный не тот, кто занимается наукой, а тот, кто ею не может не заниматься. Отсутствие этого драгоценного качества ныне заменяется хозяйственной должностью, называемой «Организатор науки». Вот только вопрос: а не многовато ли сегодня в российской науке таких организаторов? Дайте учёному, который каждый день приходит с утра в лабораторию и лично совершенствует своё мастерство учёного, чековую книжку и он обойдётся без этих «организаторов», да ещё задарма многое сумеет присовокупить для пользы и чести своего отечества.
Таким «организаторам» или тем же чиновникам от науки хоть каждый месяц повышай блага, ничего не изменится, разве что пышнее будет куриться фимиам в честь её дарителей - власти. В этом нет ничего удивительного. Многим членам Академий даже в голову не приходит, что повседневная работа в науке это не эпикурейство в компании приятных людей, а ристалище, на котором, как в гладиаторском бою, ты личным примером доказываешь, что ты учёный. А не зевающий зритель, сидящий в партере в академической ермолке и получающий от власти дополнительное денежное довольствие за свою покорность.
Понятно, что Советская власть просеивает науку по своему интеллекту, а он у неё, увы, невысок, а потому всякая дискуссия с умным человеком ей до рвоты противна и тяжела. Поэтому она всегда выбирала самые простые пути «дискуссии» именуемые «ленинскими». Это изгнание из страны, на примере философа Николая Бердяева, и многих талантливых и мыслящих людей. Или «сталинскими» - расстрел того же философа Павла Флоренского, а затем ликвидация огромного числа научно-технической интеллигенции, включающей математиков, физиков, химиков, биологов и всего остального, что претит её уму. Тысячи талантливых учёных России в своей творческой жизни, как птицы на взлёте, были перебиты малограмотной Советской властью. Кажется, ещё Лавуазье сказал « когда власть в руках черни, наука умирает!». Сказал, перед тем как палач опустил нож гильотины на его шею. В этом смысле большевики с их ленинско - сталинской теорией в истории человечества оказались самой продуктивной чернью по уничтожению российской Науки и интеллекта народа.
И пока современная власть не поймёт, что общение с умными людьми её прямая обязанность, Академия так и останется новогодней ёлкой - блеска и мишуры много, а ветви мёртвые…
- Так вы думаете, что заводы всё же будут строить? - перебил рассуждения профессора Сердар и почему-то представил, как бедную жительницу затрапезного городка Кириши поражённой аллергией под звон разбитого графина силой сволакивают с трибуны.
- Уверен. Ведь чтобы, к примеру, обеспечить страну собственным фуражным зерном Политбюро и его Правительству нужно стараться в поте лица. А зачем, если тебе предлагают халяву. Нефтяных отходов невпроворот. А вдруг что получится? Вот только так не бывает. К примеру, плотинами да сбросом промышленных вод в матушку Волгу, практически сгубили её осетровое поголовье, а теперь, для победившего Пролетариата начинают тратить деньги на производство синтетической паюсной икры. Вы её пробовали, Сердар Таджиевич? - спросил его профессор.
- А что, ядовита?!
- Вовсе нет. Но это обычный яичный белок, подкрашенный чёрным красителем, а каждая «икринка» одета желатиновой оболочкой. Когда её берёшь на зуб, возникает странное ощущение, будто жуёшь резиновую дробь.
Одним словом, технология и никакого обмана. Но по сути, это та же халява, никаких других забот, тем более что для Кремля и его заграничных гостей натуральной осетровой икры пока ещё хватает...
Разговор стал уходить в сторону от изысков Протасия Суслопёрова, но это Сердара уже не волновало. Главное он понял. Теперь оставалось немногое - попросить совета, чем для вида можно заменить микробную биомассу, чтобы спасти здоровье племенному быку.
- У меня к вам будет ещё одна просьба, личная, - сказал Сердар и улыбнулся. - Но прежде я изложу вам некую предысторию.
И он рассказал, как на Выставке откармливают якобы опилками элитного быка, в то время как «ведущий лаборант первой степени» на самом деле кормит его зерном да капустными листьями, которые выменивает на спирт-ректификат у своих коллег по Выставке. Понятно, что от такой технологии животное наливается здоровьем, а весь этот «Эксперимент» под эгидой Академии наук и двух её членов считается новым словом в биологической науке страны Советов.
Когда же Сердар рассказал о таинственной точке на графике, в которой пересекается кривые количеств выделяемой мочи с фекалиями и её связь с привесом животного, за счёт потребления опилок и биокорма на основе отходов нефтяной промышленности, профессор полез в карман за платком, чтобы утереть слёзы. Отсмеявшись, совершенно серьёзно спросил:
- И по какой статье Уголовного кодекса пойдёт ваш ведущий лаборант? Вы ведь люди серьёзные. Не так ли? Например, моему отцу, приват-доценту МГУ, хватило двух цитат из какой-то брошюрки любимца Ленина и будущего врага народа Николая Бухарина, чтобы загреметь в качестве его приспешника по 58 статье, и не вернуться назад. А тут откровенный саботаж и дискредитация даже уже не Академии, она уже мелочь, а бери выше - Советской власти.
– Вам честно ответить? - с улыбкой спросил его Сердар.
– Если можно.
; Ни по какой. План минимум: наплевать на этот разыгранный спектакль, а также на то, какой навар с этого будет иметь Академия, очередные докторские диссертации, ордена, золотые звёзды героев, Государственные премии и прочее. Главное, надо спасти здоровье производителю быку Борису и его хозяину Дорофею Елпидифоровичу Сиротинскому.
Вот тут-то и возникло осложнение. Плюс к опилкам академик Суслопёров настойчиво требует проверить на бычке питательные свойства биомассы.
Кстати, её уже раз применили при вскармливании севрюги, после чего та погибла. Конечно, была прокурорская проверка и прочее, но потом всё утряслось. Поэтому у меня к вам просьба как к специалисту: нет ли такого продукта, который внешне походил на биомассу, но был безвреден?
Сердар полез в карман пиджака, достал фаянсовую фигурку бычка и поставил её на стол перед Вадимом Олеговичем. Теперь она была уже исполнена не самоучкой, а профессионалом анималистом на той же Дулёвской фарфоровой фабрике - карий бычок с очень умилительной мордочкой и белой звёздочкой во лбу.
- Считайте, это просьбой от бессловесного бычка по имени Борька.
- И что же он желает от меня это чудо природы? - шутливо подыграл ему Вадим Олегович.
- Вот он и просит создать видимость, что его кормят микробной биомассой, а на самом деле он по-прежнему вкушает зерно с сочным капустным листом - хряпой.
Профессор с улыбкой задумался, забарабанил по столу пальцами, а потом сообщил:
- В нашей стране совсем неплохая дрожжевая промышленность для хлебопечения. Если дрожжи использовать как бы в качестве микробного корма и добавить ещё капустной хряпы, то по виду и запаху будет полная иллюзия биомассы.
Кстати, бычка полезно подкормить и чистыми дрожжами, там есть нужные для него витамины. Конечно, это дороговато, но если изловчиться, то такой театральный реквизит можно долго демонстрировать, тем более что по мере брожения со временем и он даст… хороший грибной дух.
- Понятно, - ответил Сердар, поднимаясь со стула, - спасибо, Вадим Олегович, за совет и ещё хочу вас попросить...
Он задумался, как бы ловчее сказать это профессору, но тот ему сам помог.
- Я догадываюсь, о чём речь, не беспокойтесь, Сердар Таджиевич.
Они вышли в коридор, в конце которого маячила фигура начальника Первого отдела, которая тотчас направилась к ним навстречу.
- Ещё раз спасибо, - сказал на прощание Сердар профессору, пожимая его крепкую ладонь, и они улыбнулись друг другу.
«Наверно, хорошо работать с таким человеком» - с тёплой завистью подумалось Сердару...
В этот день ему не следовало возвращаться в Управление, тем более что срочных дел не было, да и погода стояла хорошая. Можно было заехать на Выставку, там пообедать, навестить Дорофеича и обмозговать с ним дальнейший охмурёж академиков Примуса и Секонда. Но Сердар был человеком дисциплинированным и исполнительным, привыкшим с детства выкладываться в любом деле на полную «катушку». К этому его приучил дед. Даже когда на его ладонях появлялись волдыри от кетменя, которым он прокапывал для воды на огороде арычки под помидорные грядки, дед требовал заданную работу доводить до конца.
В 16 ноль-ноль он зашёл в Управление, а в 20 ноль-ноль уже летел в составе делегации к королю Непала Махендре Бир Бикрам Шах Деве, наблюдая из иллюминатора, как тьма наступающей ночи окутывает землю.
7
Пока Сердар Кулиев шатался в компании переводчиков и сотрудников посольства в столице Непала Катманду, на предмет каких-то переговоров советского правительства, в Москве уже готовились к приёму очередного гостя - Премьер министра Бирмы У Ну...
Дотошный читатель может выразить своё удивление - причём тут эти персоны, живущие за горами да морями, если автор ведёт речь о Дорофее Елпидифоровиче владимирском пастухе, его быке, лейтенанте КГБ и академиках? Могу сообщить, что действительно король Непала Махендра Бир Бикрам Шах Дева, а затем и Премьер Бирмы У Ну будут иметь в повествовании лишь косвенное отношение, наподобие затычки в бутылке, которую двести лет назад моряки бросили в море с просьбой, чтобы их забрали с необитаемого острова, а вот нашли её только вчера на роскошном пляже около отеля в пять звёздочек и отнесли в бюро пляжных находок.…
Возможно, что в данный исторический момент членам Политбюро КПСС и его Правительству показалось, что казна страны уже переполнилась деньгами и настала пора поделиться ими и с бедняцкой Бирмой и ещё нищим Непалом, в которых по слухам бродит острое желание приобщиться к пролетарскому Социализму, а возможно, и к Коммунизму.
Конечно, когда рассматриваешь страну из бронированного лимузина, мчась по улице имени первого Пролетарского писателя. Мимо витрин магазинов, в которых кое-что имеется, а не живёшь на нищую зарплату в каком-нибудь Кольчугино или Весьегонск. То мысль освобождается от государственных забот и свободно воспаряет в сторону бедных и как бы до боли братских стран, народы которых даже не догадываются, что есть такая щедрая страна, которая так любит их угнетателей - страна Россия.
А что касается самого понятия «Социализм», а тем паче «Коммунизм», то оно ими воспринимается, как манна небесная, когда можно целыми днями сидеть в тени развесистого дерева в ожидании этого чуда.
Поэтому Политбюро и его Правительству, хоть зарежь, не охота думать о какой-то там Ивановской или Владимирской области, а тем более Тверской с её суглинками, которые как нищенки притулились к тёплой спине столицы. Это уже не говоря уже о Онегах, Мучкапах, Аркадаках, Урюпинске, а тем более об уральских Усольях или Забайкальской глухомани, которая распростёрлась аж до Тихого океана…
Как уже вскользь замечено, Сердар с малолетства прошёл трудовое воспитание, а отучившись в столице, понял, что бедность и даже нищета под звуки маршей, кумачовых лозунгов типа «Время - вперёд!» или «Семимильными шагами к победе Коммунизма во всём Мире» вовсе не бедность, а даже наоборот - богатство. Разве можно, к примеру, считать гражданина бедняком, даже если он в лаптях, без гроша в кармане мается на вокзальной скамейке в ожидании поезда в счастливое Будущее, если ему уже выдан туда билет-обязательство, правда, пока ещё без компостера? Конечно, нет! Поэтому столица Непала Катманду со своею буддийской экзотикой и бедностью, лишённая очень обнадёживающих лозунгов, ошарашила впечатлительную натуру Сердара, который напрочь забыл о своём старшем товарище, оставшемся за снежными хребтами Гималаев, который теперь в одиночку выдерживал неуёмный научный темперамент тандема академиков...
Как-то рассматривая окружающий город пейзаж, в тщетной надежде увидеть хотя бы маленький фрагмент высочайшей горы мира - Эвереста, он всё же на мгновение вспомнил васильковые глаза Дорофея Елпидифоровича. Но только на мгновение, поскольку от этого невообразимого мельтешения оранжевого цвета буддийских хитонов, золочёных скульптур Будды, монастырей, попрошаек, снующих мартышек, кровавых плевков на тротуаре от пережёванного бетеля, он потерял счёт времени…
На следующий день после исчезновения Сердара, иначе это не назовёшь, Манефа Парменовна к удивлению Дорофея заявилась на объект позже обычного и сообщила ему пренеприятную вещь. Она была на важном совещании, на котором академики (Примус и Секунд!) и представители Министерства сельхоза приняли решение незамедлительно приступить к Эксперименту по дополнительному откармливанию быка Бориса микробо-белковым концентратом.
Дорофей Елпидифорович предчувствовал, что это могло произойти со дня на день и как запасливый боец, всегда имеющий про запас в своём сидоре обойму винтовочных патронов, остался верен себе. Изобразив тяжёлый вздох, согласился с решением этого совещания. Однако тут же добавил, что как бы это решение не отразилось на вечернем стуле Бориса. Утром в его фекалии обнаружилось много непереваренной древесины.
- Вот смотрите, - сказал он, подводя Манефу к микроскопу и подсовывая под окуляр прибора предметное стекло с жёлтой капелькой, - даже при семикратном увеличении видно, как её много. А если их пересчитать на кубометр фекалия, то представляете, какая получается хрень? Полная остановка переваривания кишками древесины. Потом жидкости много! Сегодня я с большим трудом собрал эти массы. Дрищет наш Борис, спасу нет, хоть не подходи близко. Дрищет! А вот от чего расстройство, не пойму. Может, повлияла высокая смолистость опилок, которые привезли на той неделе с мебельной фабрики, как думаете?
От таких известий Манефе самой стало не по себе настолько, что и она тоже почувствовала в своём животе бурчание и слабость и даже присела на стул.
«Неужели обострение колита? - молнией мелькнуло в её голове. - Это уж совсем некстати».
Дорофей знал, что когда у Манефы начинают бегать глаза, это первый признак принятия неразумных решений. Так было и сейчас.
- Надо срочно вызвать ветеринара. Срочно! - заявила она решительным тоном, поднимаясь со стула и прислушиваясь к своему кишечнику.
Дорофей ожидал это предложение, а потому твёрдо - ласково ответил:
- Не будем пороть горячку, Манефа Парменовна. Зачем распускать лишние слухи, что наш Эксперимент дал пробоину?
По своему опыту знаю - иная корова или бык в стаде по дрищет, по дрищет, а недели не пройдёт всё и образуется.
А потом вы же знаете этих ветеринаров знаний никаких, зато большие специалисты по глистам и забою скота. Разве не так? У них не принято выхаживать больное животное. Если заболело сразу под нож, зато просто и без хлопот, а между тем, если животное пожалеть, можно его и выходить.
Вот заявится такой баклан и с испуга объявит всему Свету, что у Бориса нос больно мокрый, слюна капает и, на его взгляд, это первые признаки ящура.
Ляпнет он эту глупость во всеуслышанье и конец нашему эксперименту. Плакали ваши научные изыски и будущие диссеры. Мой вам совет пока не колготиться, будьте тиши воды, ниже травы, а там Бог даст, всё и образуется.
Таким тихим, воркующим голосом Дорофей вдрызг перепугал Манефу, после чего она уединилась в своей комнатушке, где у неё хранился любимый портвейн 777, переживать свой стресс, который был так выразителен, что она в полдень даже не пошла в столовую.
Дорофеич забеспокоился. Вызвал на правах её заместителя начальницы уборщицу Авдотью Зузанову и попросил принести для Манефы Парменовны из столовой в судках её любимого горохового супа и мясные биточки с макаронами с подливкой. Сам же поставил на плитку кипятить чайник в надежде, что после её успокоения он подбодрит её чифирем, единственно полезным средством перед атакой, которая может окончиться поножовщиной...
Уже потом, когда они как голубки сидели за столом и пили этот наваристый чай, он рассказал ей много чего интересного и неведомого ей.
О том, как достославному генералу Ивану Ефимовичу Петрову во время Войны поручили эвакуировать войска из осаждённой Одессы.
- А это, Манефа Парменовна, - начал Дорофеич, - десятки тысяч бойцов, тысячи раненых, не говоря о технике и боеприпасах. Как мне рассказывали, собрал он на совещание своих командиров, и спрашивает: у кого какие имеются соображения на это счёт? Они люди тёртые, тактику знают, а потому для надёжности предлагают провести эвакуацию в три приёма.
«И сколько суток на это потребуется?» - спрашивает их генерал.
«За пять управимся»
«Нет, - отвечает он, - хреновый план, - Потому что эти пять дней нас будут дербанить немецкие юнкерсы, а, значит, будет потеря людей и кораблей. Надо её осуществить за одну ночь!»
Многие заволновались: «Как так?! Это просто невозможно! При такой спешке в порту может случиться большой затык, а это только и нужно фашистам!».
«Нет, - отвечает он, - всё будет точно рассчитано. - Ночью батальоны снимаются с позиций и следуют на пирс, в строго назначенное место и грузятся на корабли. А за затык, каждый командир ответит своею головой. Это я вам обещаю». А они знали, - генерал очень уважал свои обещания! Что и говорить, для судьбы генерала Петрова, план был дюже рискованный, зато для сохранения жизни бойцов был очень пригож.
Как сейчас помню, на берегу пакгаузы полыхают, а немец их увлечённо с воздуха в клочья рвёт, а там что - горючка да всякий хлам остался. Пока он с пакгаузами расправлялся, флотилия и отбыла в море и практически без потерь. Когда немцы на утро, растяпя рот, припёрлись на своих танках к взорванным пирсам, то кроме рваных портянок и кровавых бинтов ничего не обнаружили, потому что этот достославный генерал не забыл даже лошадей, не говоря уже об оружии и боеприпасах. Да и адмирал, товарищ Кулешов, который привёл эскадру для эвакуации, был ему подстать.
- Мудрый и ловкий стратег, - прихлёбывая наваристый напиток, подвёл итог Дорофеич. - Дай Бог ему здоровья за то, что берёг жизнь бойцов. А вот генералитет его не любил, да и сам генералиссимус Сталин, полагаю, что-то не испытывал к нему достойного уважения, хотя для Будущего это не имеет никакого значения. Думается мне, мыслишка у Сталина была такая - хрен с ним с этим Петровым, пусть воюет, а там посмотрим, что с ним делать.
- Так за что же такого генерала не любили? - поинтересовалась Манефа, постепенно успокаиваясь.
- А всё началось с обороны Севастополя и тут, Манефа Парменовна, разные мнения имеются, и каждый выбирает своё, какое кому нравится
Думаю, что Иван Ефимович очень совестливый и прямой человек, а это у нас не в чести, потому что она эта самая совестливость требует в боях от командира большого риска. А много ли найдётся тех, кто за жизнь каких-то безымянных Иванов карьеру свою стал бы ломать? Нет, Манефа Парменовна, поверьте мне, а я уж много чего повидал. Видел, я полководцев, которые, не считая этих Ванек да Сашек, проламывали ими победу. А подумай малость представь, что в лоб попрёт рота или батальон, в которой твой сын или брат первым поднимется в атаку, первым и ляжет в землю - глядишь, и иной вариант боя обнаружится и при том же сроке победы.
К примеру, с той же осаждённой Одессой. Ведь рискнул, умно рискнул, разыграл спектакль. Вроде стал готовить серьёзное контрнаступление на дивизии генерала фон Манштейна. Пока этот фельдмаршал в довольствие потирал свои руки, мол, давай, давай, генерал Иоган Петрофф, лезь на рожон. Моих-то сил раз в двадцать больше чем у тебя, тут я тебя и придавлю как клопа. А генерал Иван Петров со своими войсками в это время уже на кораблях за горизонт уплывал и без потерь, как ни юлили вдогонку над ними юнкерсы!
- А к чему вы это мне рассказываете? - по-детски прихлёбывая из блюдечка горячий чай, поинтересовалась Манефа, давно усвоившая, что у ведущего лаборанта всякое лыко в строку.
- Это к тому, Манефа Парменовна, что не следует человеку бояться Раздолбаев, потому что тогда жить неинтересно. Это раз. Потом человек остаётся человеком, пока не теряет свой курс в жизни. Это два. Если потерял, то делаешься мусорной бумажкой, которую ветер мотает куда захочет.
- Понятно, - ответила она, хотя не могла связать для себя в нечто логичное: понос быка, талант генерала Петрова, оборону Одессы и генерала Манштейна. И, чтобы как-то прояснить этот словесный ребус Манефа спросила:
- А Севастополь-то причём?
- А притом, что, подивившись, разумности генерала уметь держать оборону, Верховное командование отправило его в осаждённый Севастополь. Мол, покажи, Иван Ефимович, и здесь свой полководческий талант.
А тут и случилась великая трагедия и не по его вине. Если почитать газеты или там книги об обороне Севастополя, то получается, что наши моряки да пехота вроде и Победу одержали. Оно верно. Наши бойцы двести дней и ночей в окружении рвали немцев в клочья под этим городом русской Славы, прежде чем туда вошли немцы, а вот на обратной дороге на запад мы их оборону смели за два дня. Вот и считай, кто герои. Только вот наша плата была дюже непомерна, а могла бы оказаться и во сто крат дешевле... и тоже победой
- И как же это можно было двести дней воевать в окружении? Или кораблями доставляли подкрепление? - задала тактический вопрос Манефа.
- В том-то и дело, что с кораблями было очень плохо. Немец всё небо обложил своими юнкерсами да мессершмиттами - продыху от них не было.
А тут, как назло, на наших глазах бомба попала в лихтер с боеприпасами. Он и затонул в бухте. Хоть и не глубоко, - мачты торчат, а как их достать? Вот морякам и пришлось заныривать на глубину и вытаскивать с палубы лихтера снаряды.
- Вы, Манефа Парменовна, когда-нибудь ныряли в очень холодную воду? - неожиданно поинтересовался Дорофей.
От неожиданности она даже поперхнулась чаем.
- В общем, нет… разве что летом в деревне... с мостков!
- А я пробовал и скажу, занятие не из приятных вытаскивать с глубины стальные чушки...
Дорофеич замолк, давая Манефе прочувствовать холод черноморской воды, а потом продолжил:
- Может и сложилось бы всё, как задумывалось, не случись на дороге Войны, такого мерзавца, как генерал - раздолбай Мехлис, сталинский холуй. Позже, кажется, его пепел, хрен знает, за какие такие заслуги, в Кремлёвскую стену вмазали. Это к слову. А вот у Верховного главнокомандующего он числился любимым помощником по политическим сыскам и истреблению граждан, критикующих деятельность Советской власти.
И надо же было случиться такой беде, что Сталин то ли с бодуна, то ли от недосыпа, возьми и назначь этого холуя редактора газеты «Правда» в чине генерала руководить знаменитым Керченским десантом, который должен был занять Керчь и двинуться на помощь Севастополю...
Дорофеич замолчал, полагая, что вопросы военной тактики медленно осмысливаются женским умом, потому подлил в кружку кипяток и только потом задумчиво заметил:
- А кто знает? Может, Сталин вспомнил рекомендацию своего учителя Ленина, что на самое серьёзное дело нужно направлять непременно еврея, а на шаляй-валяй русского? Только ведь и среди евреев есть много толковых людей. Зачем же надо было выбирать такого засранца, который в военном деле ни ухом, ни рылом не смыслил?
Началось-то хорошо, да плохо кончилось, а если точнее, то глупее за всю Войну поражения и не было. Если, конечно, не считать, когда будущий генералиссимус в первые недели Войны под Киевом сдал в плен на погибель два с половиной миллиона бойцов и командиров.
А может, и не в рекомендации Ленина было дело? Просто других под рукою у Сталина уже не осталось. Да и откуда им появиться, если накануне самой Войною со своим сатрапами на радость фашисткой Германии расстрелял тысяч сорок бывалых командиров, начиная, от маршала до майоров. А тех, которых потом он со своими холуями назначили на их место, надо было ещё учиться воевать.
- А где же им учиться раз Война началась? - поинтересовалась Манефа
- Вот будущий «генералиссимус» и учился вместе с ними на крови нашего народа.
А когда он чуток выучился, тут Война и кончилась. А результат такого «командования» Манефа Парменовна, был ужасен: за одного немецкого захватчика семь, а то и все десять бойцов и командиров улеглись в землю, не говоря, что пол страны превратились в руины и золу.
На что вождь рассчитывал, когда расстреливал тысячами командиров Красной армии? Нам не узнать, да он бы и не сказал. А то, что за три недели с начала Войны погибло почти тридцать дивизий, а в восьмидесяти они были выбиты на половину - то нет этому преступлению прощения, даже если и был он от страха безумен.
- А как же маршалы, вроде Ворошилова с Будённым и другие тоже? - спросила Манефа. - По истории они в Гражданской войне лихо командовали против Белых. Разве не так? Сама читала. Царицын, а потом этот... как его... Симбирск, что ли? Оттуда ещё телеграмму Ленину слали. Нам на политзанятиях подробно рассказывали об их победах. Потом эти десять сталинских ударов в Отечественной войне объясняли.
- Да херня это всё, милая! Не верьте этому. Всё это выдумки власти и её враньё, чтобы спрятать от народа своё преступное головотяпство. Только и всего.
Народ победил фашистскую Германию вопреки всем помехам, которые ему делала Советская власть во главе с её вождями, потому что понял - рассчитывать надо только на себя, а не на Партию, которая после Гражданской войны его мордовала Военным коммунизмом, голодовками да Коллективизацией, будь они прокляты вместе с нею!
Манефа так и не поняла, кто проклят - то ли Партия, то ли Коллективизация с голодовками, то ли Гражданская война.
Дорофеич замолк, потом по-крестьянски запечалился, как бы стоя на краю могилы, куда опускали гроб с телом дорогого ему человека, и произнёс:
- Так жалко их. До слёз жалко!
- Кого жалко? - встрепенулась Манефа. - Этих маршалов, что ли?
- Да нет. Что жалеть трусливых и властолюбивых раздолбаев. Пусть их Господь жалеет. Лошадей жалко. Безвинных умниц, которых эти маршалы бросали на танки генерала Гудериана, да на немецкие пулемёты с миномётами. Господи, Если бы вы только видели глаза умирающих от ран лошадей, обращенных к человеку за помощью, которому они преданно служили и любили его. Такой взгляд, Манефа Парменовна, человеку запоминается на всю жизнь, как незаживающая ноющая рана в его душе.
Дорофеич замолчал. Было видно, что воспоминания, связанные с их гибелью и человеческой беспощадностью его разволновали.
- Так о чём это мы? Ах, да о Керченском десанте.
Дорофеич опять замолчал, видимо, создавая для понимания Манефой приемлемого образа военной операции.
- Смотрите, - сказал он и, сдвинув чашку в сторону, перевернул лабораторный журнал и на его серой обложке, поплёвывав на химический карандаш, лихо изобразил контуры Крыма в виде индюшачьей головы.
- Вот это... Севастополь с достославными бойцами Приморской армии и их командующим генералом Иваном Ефимовичем Петровым
Дорофеич ткнул карандашом в клюв птицы.
- Это Керченский полуостров, от которого десант вдарил во фланг немцам. Потом туда прибыли ещё двести пятьдесят тысяч бойцов, которые пробились вглубь Крыма на добрую сотню километров. Понятно, немец дрогнул - у нас двойной перевес в живой силе очевиден, а тут и севастопольцы, уловив удачный момент, поднатужилась и из последних сил врезали немецким дивизиям так, что не надо быть и стратегом фон Манштейном, чтобы понять, что пора бензином заправлять самолёт и сматываться из Крыма пока ещё живы...
Дорофей замолчал, задумался.
- Ну, а что дальше? - заинтересовалась Манефа, глядя на контуры птичьей головы.
- А вот дальше было хуже некуда. Этот самый генерал-раздолбай Мехлис, чтобы на том Свете черти его на костре жарили, как представитель Ставки, в самый горячий момент ничего лучшего не придумал, как устраивать многочасовые военные Советы и менять одного командира дивизии на другого. Как потом он оправдывался перед Военным трибуналом, якобы, для лучшего.
А это что? Тут и солдату понятно - потеря тактического времени окупается только одним - человеческими жизнями. Даже если у нового командира семь пядей во лбу, то чтобы понять, что к чему в одной дивизии, а это, считай, только одних бойцов тысяч двадцать, и то сутки потребуются. А тогда всё было рассчитано на неожиданность и натиск, а потому время измерялось не днями, а порою часами. Этот самодовольный кретин, видимо, полагал, что он озарён мудростью царя Давида, а потому вошёл в раж. Стал требовать от командиров с пеной у рта только одного:
«Вперёд на Севастополь! Только вперёд!!! На хрен копаете окопы?! Прочь эту оборонную психопатию!!! И всех по матушке - вперёд, ...вашу мать пере мать!!! Только вперёд…» орал это раздолбанный чекист, который умел лишь пытками извлекать из заключённого, что ему хотелось. А вперёд, Манефа Парменовна, не заботясь о своих тылах, прёт только недоумок от рожденья или малограмотный мерзавец, вроде него.
Дорофей подлил себе в кружку чая, но сахара не положил, то ли забыл или хотел ощутить полынных вкус тех далёких и горьких времён.
Манефа, уловив перемену в настроении своего ведущего лаборанта, на этот раз не решилась подтолкнуть его к продолжению рассказа. Но этого и не потребовалось.
- Вот только за его скудоумие и раздолбайство своими жизнями заплатили бойцы Керченского десанта, а значит и герои обороны Севастополя.
Немец понял, что против него шурует какой-то недоумок, у которого в голове не мозги, а прямая кишка: в тылу ни оборонительных средств, ни обозов с боеприпасами, ни нормальной связи, а потому немцы врезали так, что от героического десанта одни корреспонденты газет и остались.
Уже потом я слышал, а может, где было написано, что будто бы фельдмаршал фон Манштейн после Войны, поливая в своём поместье поутру розы, всё удивлялся, почему тогда русские не использовали такой подарок Господа для полного освобождения Крыма уже в 1942 году? Когда же позже узнал в чём причина, то поделился своим мыслями, со своим садовником господином Сидоровым бывшим советским военнопленным второй ударной армии Волховского фронта, которая, прорывая кольцо вокруг Ленинграда, почти полностью полегла в болотах.
Так этот фон Манштейн и сказал господину Сидорову, что на Войне он и не за такие промашки с чистой совестью расстреливал своих подчинённых, а за подобное, что совершил генерал Мехлис, его следовало без суда повесить.
- И расстреляли товарища Мехлиса? - сердобольно поинтересовалась Манефа.
- Да нет. Товарищ Сталин, добрая душа. Недаром, он очень любил в праздники народу показывать деток с мавзолея.
Говорят, что когда этот Мехлис после разгрома десанта, а это четверть миллиона бойцов, прибыл к Сталину для доклада, тот не стал даже слушать, а только сказал ему: «Да будь ты проклят!». Матерно выругался и вышел из кабинета, да так саданул дверью, что охрана переполошилась, услышав такой грохот в его кабинете. Потом он его разжаловал на некоторое время в младшие генералы. Вот и всё наказание, а то, что при бестолковщине и глупой неразберихе, при двойном перевесе в силе над немцами бессмысленно погибли более четверти миллиона замечательных бойцов - вроде так и надо Чего жалеть их - это ведь только масса, без права на человеческую личность.
Это же война, а на ней русский солдат, в представлении Сталина и его Ставки, в которых были и такие генералы, должен побеждать не своею жизней, а желательно своею смертью. Так Вождям будет спокойнее жить после Войны и управлять народом…
Рассказ Дорофея заинтересовал Манефу. Он расширял её взгляд на минувшую Войну. Но не очень увязывался с елейным изложением знаменитых сталинских ударов по фашистской Германии, которые изучались на обязательных полит семинарах в её Академии.
- А что, в самом деле, от Керченского десанта одни корреспонденты остались? - поинтересовалась Манефа, поражённая таким трагическим финалом операции.
- Да нет, конечно. Но из тех, кто ушёл вглубь керченского полуострова, мало кто остался в живых. Единицы спаслись, чтобы потом погибнуть в Севастополе. А другие, кто был ближе к Керченскому проливу, сумели перебраться в Тамань.
- И вы там были? - чуть дрогнувшим голосом поинтересовалась она, заворожено глядя на него своими зелёными глазами.
- Был. На корабле мы помогали морякам перевозить через Керченский пролив боеприпасы, а обратно раненых. Вот они то и рассказывали, как генералы просрали свою Победу.
А потом наш корабль задела бомба, и он пошёл ко дну. Хорошо, недалеко от берега. Кто был сподручен к плаванью и не сильно ранен, тот добрался до берега, а другие утонули. Когда мы очухались, из нас собрали несколько маршевых рот и, как последнюю подмогу, отправили морем в Севастополь.
А там уже было хуже некуда. Теперь перед немцами уже не было никаких помех. Над бухтой денно и нощно плыли эшелоны юнкерсов да мессершмиттов, а боеприпасы были почти все израсходованы при поддержке Керченского десанта. Вот в таком критическом положении и оказался генерал Иван Петров со своею Приморской армией, которую ему и доверили спасать, а это значит, в одночасье загрузить личный состав с ранеными на корабли и вывезти из Севастополя в Новороссийск. С этого и началась к нему подколодная нелюбовь генералиссимуса, а значит и его генералитета и прочих трусливых писак при Генштабе...
К назначенному дню Иван Ефимович как мог к ночи подтянул к пирсам полки в ожидании кораблей. А тут как на грех море заштормило, да так сильно, что вроде к кораблям и не подступишься. Я уж не говорю о непрерывной бомбёжке. А что делать?
Ждать у моря погоды, можно только в сказках. А тогда на это уже времени не было. Адмиралу Октябрьскому да Ставке надо раньше было подумать, как подстраховать эвакуацию на случай непогоды. Только дураки, могут рассчитывать, что в нужный день на море будет тишь да гладь, да божья благодать. А они безответственно понадеялась на русский «авось». Понятно, что при такой погоде тяжёлым кораблям не подойти к пирсам. Но ведь был ещё и рыболовецкий флот Азовской флотилии. Подгони его вовремя и тысяч тридцать, а то и более героев Севастополя можно было вывести, а точнее, спасти им жизни. Да мало ли ещё чем можно было помочь защитникам крепости, если своевременно думать головою,… а не жопой! Не при женщинах будит сказано! А тогда десантные корабли вошли в бухту, по болтались под бомбами и уплыли обратно в Новороссийск. Как сейчас помню, стоим на пирсе - ночь, а светло как днём. На небе зависли на парашютах немецкие осветительные ракеты, а я думаю, вот твоя жизнь, Дорофей, и окончится в этом аду.
- Это что же, всех так и бросили на произвол? – спросила Манефа зная, что Дорофей Елпидифорович кавалер медали «За оборону Севастополя».
- Для надежды нам по рации передали: «Ждите, за вами непременно вернёмся», но больше кораблей не было.
Через два дня в город вошли немцы, и прижали нас у Херсонеса к морю. Боеприпасов уже и не было, а до последней рукопашной схватки дело не дошло. Немец с крутого берега нас косил из пулемётов без промаха, как косой траву.
Это, Манефа Парменовна была даже уже не бойня и не человеческая мясорубка, а может то, для чего ещё нет на земле слова. И не было спасенья. И тогда моряки, и пехота пошли в море лишь бы не видеть торжества фашистских рож.
Кто мог, тот плыл, кто на чём: на канистре, на бревне, автомобильной камере. Знали, что всё равно им не доплыть до Новороссийска, разве что произойдёт чудо – подберёт случайная рыбацкая шхуна.
Дорофей опять замолчал, и Манефе показалось, что у него заблестели глаза и вряд ли от аллергии. Да и она вдруг тоже ощутила какую-то щемящую жалость к погибающим бойцам, у которых при власти оказалось так много раздолбаев. И к этому простому крестьянину трудяге, глаза которого видели такой ад, который человек не может изобразить ни словом, ни ваянием, ни звуком...
- Эту фашистскую беспощадность к безоружным морякам и солдатам, защищавшим свою землю, им позже припомнят наши командиры, - несколько успокоившись, продолжил Дорофей Елпидифорович, - когда в те два дня, что потребуется для освобождения Севастополя, они загонят их в то же самое место и всех до одного уничтожат. Только получился баш на баш, но так воевать русским командирам негоже, - подытожил Дорофей Елпидифорович.
Он опять замолчал, тяжело вздохнул, знать вспомнилось горестное до невозможности, как бы и забытое, а вот теперь с подачи своей начальницы ему опять довелось окунуться в кровавые черноморские волны.
- Просрал адмирал Октябрьский жизнь героических защитников Севастополя - просрал.
Но не только он в ответе за гибель моряков и пехоты, а главный виновник этой нелепой трагедии - это Ставка Верховного Главнокомандующего во главе со Сталиным.
А, впрочем, что для них каких-то там тридцать пять, а то и все пятьдесят тысяч человеческих жизней в сравнении с погибшими миллионами в первые недели Войны? Так… мелочёвка!
- А Генерал Петров тоже погиб? - спросила она Дорофеича.
- Слава Богу, нет. Ему приказали оставить войска в Севастополе и прибыть на подводной лодке в Новороссийск.
Представляю, Манефа Парменовна, что творилось у него на душе, когда он смотрел на своих воинов, которых оставлял на верную смерть в этом аду, перед тем как за ним задраили люк подводной лодки. Не приведи, Господи, это пережить совестливому человеку, да и любому! Не приведи. Потом я слышал, что двое суток немецкие самолёты и торпедные катера охотились за ней, пока она не ускользнула от них.
А когда он, очень интеллигентный и выдержанный человек, знающий цену человеческой жизни, доблести и геройству, ещё до Войны награждённый за победу над басмачами тремя орденами «Красного знамени»: РСФСР, Узбекской и Туркменской ССР, предстал перед адмиралом Октябрьским и сказал то, что он думает о российском морском офицере и адмирале. А также о Совести, Чести и Доблести, и всё это выплеснул на виду его свиты, то, как потом говорили очевидцы этой встречи, адмирал только краснел, а его холуи скоропалительно записывали слова генерала для доноса в Ставку Верховного Главнокомандующего, не пренебрегая и отсебятиной. Молва кое-что сохранила, но главным был как приговор власти от имени погибших севастопольцев, не подлежащий обжалованию, - «будьте вы прокляты!»
Говорят, выходя из адмиральского кабинета, генерал не хлопнул в гневе дверью, а тихо прикрыл её за собою. Там за черноморским горизонтом, за его плечами была земля с братской могилой для тысяч и тысяч героев Севастополя, которых власть ему не подсобили спасти, которых до конца своих дней он оставит на своей чистой совести, а могилы, Манефа Парменовна, требуют тишины...
Понятно, что о таком крутом и уничижительном разговоре генерала Петрова с адмиралом Октябрьским, Ставка тотчас была информирована. Её вина была очевидна, а проклятье могло относиться к кому угодно. Это хорошо понял Сталин и затаил против него злобу. Он и не за такие намёки не прощал, а уж те, что прилюдно в лицо, тем более...
Когда они закончили чаепитие, Манефа пришла в хорошее настроение, потому что поняла - её проблемы на фоне рассказанного, не стоят даже выеденного яйца. Да и в самом деле, чего это ей уж так выстилаться перед всякими обстоятельствами?..
Тем не менее, в течение недели каждый божий день Манефа с надеждой в своих красивых козьих глазах спрашивала у Дорофея, как самочувствие бычка, хотя графический материал изображаемый Мироном, говорил, что стул ещё жидок и процент не переваренных опилок очень высок.
Дорофей тоже сидел как на иголках, ожидая появления своего молодого друга, потому что понимал, что имитировать болезнь быка он долго не может. Но тот как в воду канул - ни слуха, ни духа.
Он несколько раз ходил в турбюро при Выставке, чтобы узнать, куда запропастился экскурсовод-переводчик Сердар Таджиевич Кулиев. Ему отвечали, что тот отбыл в командировку.
«Этого ещё не хватало, - размышлял Дорофеич, - ещё три дня протяну, а что дальше?»
Своими опасениями он поделился с Мироном Тумановым. Тот выразил своё мнение, что этот вопрос не прост и требует обстоятельного рассмотрения, и предложил организовать в конце рабочего дня научный Симпозиум на тему «Что делать, когда ресурс времени исчерпан?»
Дорофеичу для оживления обсуждения пришлось выставить выпивку. А Мирон на закуску выложил тёплую буханку ржаного хлеба за 16 копеек, малосольные огурчики, подарок коллеги по профессии, и колбасу с ласковым названием «Собачья радость» по девяносто копеек за килограмм и ещё пару банок икры… баклажанной, которой его отблагодарили в соседнем павильоне за помощь при её разгрузке.
Только в конце Симпозиума, когда всё было выпито, и ситуация приобрела хрустальную прозрачность, Мирон предложил Дорофею следующий пробойный план. Он состоял в следующем. От имени родственников несуществующего больного дорофеева деверя, отправить телеграмму дирекции Павильона, в которой они семейным кагалом слёзно просят разрешить гражданину Сиротинскому прибыть на три дня (плюс дорога!) домой, чтобы ему успеть посмотреть в ещё живые глаза родственника, так как врачи в растерянности.
Всё это время Дорофей будет жить в коммуналке у Мирона, благо есть раскладушка, и через него будет следить за событиями в Павильоне.
Когда в субботу с утра пораньше Манефа заявилась с твёрдым намереньем срочно звать ветеринара, Дорофей встретил её радостным сообщением: «Стул быка Бориса заметно улучшился, и уже приобретает нормальную консистенцию, а через три-четыре дня его можно будет подключить к микробному питанию, только возникла одна маленькая заминка».
Манефа обрадовалась этому сообщению, но насторожилась, услышав о новой помехе. Он извлёк из кармана пиджака, сложенный листок. То была телеграмма, которую Мирон рано утром отправил на его имя с подмосковной станции Пушкино.
В ней сообщались скорбные слова: сильно занемог его деверь и, если он хочет ещё успеть, с ним свидеться, то пусть поторопиться, врачи дают туманный прогноз.
- А как же бык? - заволновалась Манефа.
- А что бык? Чай, при его здоровье он эти три дня переможется, а там и я вернусь. - и он в задумчивости, нечаянно ковырнул сапогом, стоящий рядом мешок с микробным кормом, который сразу же запылил, отчего Манефу тотчас пробрал чих. При её высоком голосе он превратился в периодическое, энергичное взвизгивание. Она только и успела на вдохе сказать:
- Ведь написал же Мирон…. нам на стене… «Не пылить кормом!», а вы,.. а вы… Дорофей… а вы! - и её вновь охватывала чихательной аллергией.
Минут через пять, придя в себя и, утерев набежавшие на глаза слёзы, скрепя сердце разрешила ему за свой счёт отбыть домой. Что же касалось выгуливания быка в вольере и его кормежки, то эту обязанность, по-товарищески, согласился взять на себя Мирон. С некоторых пор Борис позволял себя кормить из его рук.
Последующие три дня пролетели мигом, а Сердар Кулиев по-прежнему не появлялся. Дорофей совсем было пал духом. Однако Мирон его подбодрил, сказав, что его принцип тем и хорош, что допускает многократное использование. Это значит, надо срочно бежать на Ярославский вокзал, и уже от имени Председателя колхоза просить у руководителя, то есть у Манефы, ещё три дня в связи с кончиной деверя, после чего товарищ Дорофей Сиротинский «как штык» явится на экспериментальный Объект. Председателю она в просьбе не откажет.
Такое беспардонное враньё очень претило душе Дорофея. Но Мирон его успокоил, сказав:
- Нам повезло с Манефой, что она в хорошем смысле санкта симплицитас.
- А это что за колючка? - удивился Дорофей и даже за неё обиделся. -Я такого не слышал, это заболевание?
- Да нет, на латинском языке это значит - святая простота, - ответил Мирон.
- Ты скажи, как интересно! - по-детски восхитился Дорофеич.
- Значит, санкта.... сим...плици...тас? Верно?
- Верно!
- История этого выражения такова. Когда святая Инквизиция, вроде нашего ГПУ или НКВД, сжигала на костре Яна Гуса, национального героя чешского народа. За то, что тот он возглавил борьбу против немецкого и церковного засилья. Он увидел, как проходящая мимо него старушка с хворостом подсунула под его ноги от себя немного веток. Глядя на это глупое доброе существо, Ян Гус и произнёс:
- О! Санкта симплицитас! О, святая простота!
Мирон задумался, потом с усмешкой заметил:
- Ты не гневайся этому. В нашей стране, таких малограмотных старушек да старичков и по ныне хоть пруд пруди. Да иные молодые мордатые мужики им тоже под стать. Потому так мы и живём,… хлеб жуём!
Дорофей согласился, хотя это не было желанным его душе. Он знал, что одно враньё непременно потянет за собою следующее и так далее, и так далее. Считать Манефу дурочкой было несправедливо, а обманывать прямодушного человека было уже не по-христиански...
По прошествии ещё трёх дней Манефа сообщила Мирону, что у Дорофея Елпидифоровича вновь возникла большая помеха. По причине большого числа детей и больной жены усопшего, он должен принять участие в скорбном процессе организации похорон...
Но не всё на этом свете управлялось Мироном и Манефой Чикиной. Неожиданно на экспериментальный Объект в автобусах и в окружении своей челяди (секретари, доктора и кандидаты наук, референты пр.) прибыли академики Примус и Секонд.
Манефа аж взвинтилась от такого нежданного кагала и, как всякая миловидная женщина, кинулась за поддержкой к мужчине, коим был в данный момент, правда, под лёгким градусом художник Мирон Васильевич.
- Не генерируйте впустую свою энергию, - посоветовал он Манефе, - время за нас, уважаемая. Мы в законе! Для того чтобы с быком экспериментировать, надо для начала иметь наглость к нему приблизиться, а единственно, кто мог бы это сделать это только я. Но моя душа нынче не в форме. Из меня такой дух исходит, что к быку лучше не подходить. Так что идите к ним и спокойно являйте свои научные результаты...
Компания и впрямь подобралась жизнерадостная. Оно и понятно. В завершение Семинара, проведённого в Президиуме на тему «Продукция микроорганизмов - питание будущего», был устроен щедрый фуршет, после которого незваные гости были расположены не к сидению в душном зале, когда на улице тёплый солнечный день, а к променажу. Для этого устроители Семинара решили совместить полезное с приятным и всем скопом в двух автобусах отправиться на Выставку, где проводился этот удивительный «Эксперимент» по откорму животного опилками, а в ближайшее время уже и микробным белком.
Особенно хорошим настроением выделялся академик Протасий Суслопёров, который попахивал армянским коньяком, духами «Красный мак» и светился природным добродушием.
- Так как ваши дела, дорогой исследователь? - игриво обратился он к Манефе, когда прибывшие столпились у вольера и с интересом рассматривали быка, стоящим в отдалении.
Пока она детально, как и положено думающему учёному описывала возникшие на пути эксперимента трудности и успехи, её руководитель академик Примус хмуро слушал свою ученицу, иногда цыкал зубом и почёсывал правое ухо мизинцем.
- А нельзя ли экскурсантам поближе ознакомиться со статью животного? - обратился он к Манефе. Та пояснила, что если бы на месте был Дорофей Елпидифорович, то это пожалуйста, потому что между ним и быком сложились очень доверительные отношения. Тогда к быку мог подойти любой и даже его погладить или угостить. Это быку нравится.
- Получается, что мы не можем обойтись без пастуха? Так что ли?! - задиристо вопросил Протасий Константинович и бархатисто хохотнул, обнажив блеск золотых коронок под пышными усами.
- Что значит пастуха? - обиделась Манефа за Дорофея Елпидифоровича. - Он всё же ведущий лаборант первой степени и только потом пастух. И без него к быку просто так никто не подойдёт, разве что наш художник Мирон, когда он трезв, а сегодня он немного выпимши... по случаю Дня художника.
- Врёт ваш Мирон! - несколько грубовато ответил ей Секонд. - Нет таких дней! Есть День железнодорожников, лётчиков, шахтёров, милиции, КГБ и прочих, а вот художников нет, хоть утопись!
И он весело рассмеялся на свой каламбур...
Надо заметить, что Протасий Константинович как творческая натура уже с юных лет отличался известным безрассудством, отчего в его биографии имелось даже тёмное пятно, зафиксированное правосудием. Но при наличии в его голове хмеля с одной стороны и присутствия хорошенькой мордашки с козьими глазками с другой, возникла коллизия, когда мужчине захотел показать, что он многого стоит. И потому распрямив своё несколько сгорбленное тело, отчего на пиджаке в лучах солнца ярко блеснули его трудовые награды, он молча направился к металлической двери вольера.
- Может не надо, Протасий Константинович? - осторожно вслед вопросил академик Примус.
- А чего тут дрейфить! - ответил ему Секонд.
- Как чего? А если боднёт?
- Кого?! Меня?! Кишка тонка! Быки только с виду грозны! - и он засмеялся, как человек, которого уже охватил хмельной кураж.
- А что вы, собственно, хотите? - с тревогой спросила его Манефа Парменовна, смущённая его нелепым желанием войти в вольер к стоящему вдалеке быку.
- Чего? Показать, что ваши страхи напрасны, и очень глупо зависеть от какого-то пастуха.
- Верно, я говорю?! - обратился он к Трофиму Денисовичу, то есть к Примусу.
Однако у того, в силу лучшего знакомства с деревенской жизнью, видимо, было иное мнение о быках, а потому он промолчал, чем ещё более подзадорил Протасия Константиновича...
Надо сказать, что в начале той осени была прекрасная погода и по этому случаю, а также и субботнего дня, на Выставку под навалило много народа, в основном ради прогулки с детьми, а также из-за возможности прикупить в её торговых палатках съестного. Понятно, что детей волновал не прогресс в области применения водяной струи при добывании торфа из тверских болот, а то, что кукарекает, прыгает, мычит или плавает.
Насчёт последнего, как помнит читатель, вышла проруха - севрюжью жизнь положили на алтарь «Эксперимента» и теперь в бассейне, где она когда-то жировала, ветер шелестел пожухлыми тополиными листьями. Зато вместо живой севрюжатины, которую любила созерцать ребятня и рыболовы, вниманию посетителей был предложен огромных размеров стеклянный саркофаг - холодильник, в котором в замороженном виде пребывала белуга весом в 456 килограмм 550 граммов. Теперь этот ледяной экземпляр должен был компенсировать созерцание рыбной жизни. Глядя на этот воистину мавзолейный экспонат можно было не сомневаться, что такие рыбищи действительно могли жить и резвиться только в великой русской реке - в матушке Волге, пока её вода была ещё чиста...
Но детей никогда не интересовали вопросы гигантомании тем более муляжной. Минуя Павильон «Рыбоводство», они тянули своих родителей поближе к животноводству.
Одна из аллей Выставки как раз и проходила мимо вольера, где в этот час дня и выгуливался бык. Он доверительно просовывал свои влажные ноздри через прутья ограждения и разглядывал детей. Один из них, разломив бублик, просунул ему половину. Бык осторожно взял губами подношение и, неторопливо прожевав его, лизнул свой розовый нос языком и вперился в мальчика своими глазками, как бы говоря:
- Ну, что же ты, друг, сказал «А», а где «Б»?
И он получил своё «Б» - вторую половинку бублика и благодарно промычал.
Со стороны это выглядело очень милой картиной - спокойно стоящий бык, весёлые детишки, тихий шелест листвы деревьев и тёплое августовское Солнце на безоблачном небе...
-Так вы, Манефа Парменовна, считаете, что мы не можем начать наш эксперимент с микробным кормом по причине отсутствия вашего пастуха? Я вас правильно понял? - вновь вопросил Протасий Константинович, стоя у калитки, и его полноватых губ коснулась презрительная улыбка.
- Да, - тихо соскользнуло с её губ.
- Оно, конечно, три дня погоду не делают, - резонно заметил Секонд, - но что получается, - мы уже четвёртый месяц занимаемся не делом, а какой-то тягомотиной. Всё время возникают, то одна, то другая помеха, а мне нужно экспериментально подтвердить биологическую питательность моего биокорма. Сколько ещё можно тянуть резину - зима на носу!
Он обернулся к участникам Семинара и, найдя глазами Примуса, громко сказал словами бывалого матадора:
- А быка бояться не надо. Мне это ещё дед говорил, который без страха ходил с рожном на медведя. А бык не хищный зверь, чтобы порвать человека. Вот я вам сейчас и покажу, что мужчине дрейфить не стоит. И вдруг громко спросил:
- Кто-нибудь прихватил с фуршета еды?
Здесь следует сказать, что разглагольствования Протасия Константиновича о своей мужской храбрости, вкупе с ухарем дедом, были встречены женской половиной Семинара с определённым энтузиазмом, а потому странный вопрос: «У кого есть еда?» повис в воздухе.
Первой, от магического очарования мужской храбростью, очнулась Матильда Исхаковна Чандык, которая из своей сумочки тотчас извлекла, прихваченный на дорожку пирожок с повидлом и шустро передала его по рукам Протасию Константиновичу. Пока участники семинара соображали, для чего ему понадобился пирожок, он его взял, подошёл к дверце вольера и, увидев, что она примотана проводом, споро отмотал его. Затем освободил замок от защёлки и, кляцнув запором, закрыл за собою калитку. После чего смело зашагал, чуть пошатываясь по растоптанной копытами земле, прямо к быку, стоящему в противоположном конце вольера, где толпилась ребятня со своими подношениями…
Первым, кто сообразил, что может произойти, и оттого придя в сильное волнение, был Мирон. Он увидел, что Суслопёров за каким-то чёртом опустил защёлку с испорченного замка…
По этой же причине Дорофею Елпидифоровичу в последнее время не раз и не два уже приходилось корячиться через металлическую ограду, когда этот замок не желал открываться. Дорофей, намучившись его капризами, перестал им пользоваться, почему калитку временно приматывал проволокой. Понятно, что замок следовало давно заменить, о чём ведущий лаборант первой степени устно и даже дважды письменно напоминал завхозу Павильона товарищу Микуле Писказубову. Однако тот его кормил только «завтраками» и, как теперь догадывается уважаемый читатель, завхоз докормился...
Неожиданный, надсадный берущий за душу окрик Мирона, бывшего артиллериста минувшей Войны, да ещё в матерном окрасе «куда попёрся… едрит твою мать? Покалечит!!!» получился чересчур громким даже для быка, который, оторвав взгляд от ребятишек, с интересом воззрился на идущего к нему незнакомого человека.
Протасий Константинович, тоже обернулся на этот разнузданный в нецензурном оформлении истошный вопль, но лишь затем, чтобы ещё шире развернуть свою грудь, блеснуть орденами, снисходительно улыбнуться и поприветствовать зрителей рукою как гладиатор, идущий на арену, который мысленно уже одержал победу над своим противником. После этого он продолжил путь отчаянно храброго мужчины, что было сердобольно оценено опять же женской половиной семинара. Всё же, как ни как, а внук деда-медвежатника...
Уже потом, когда прибывшая милиция будет снимать свидетельские показания, много прояснится с момента клацанья замка - капкана вплоть до прибытия носилок с белой простынею. Но это будет чуть позже, а сейчас он направлялся прямо к быку, неся в вытянутой руке пирожок, как парламентёр белый флаг к окопам врага.
В этом месте следует напомнить, что при всём внешне грозном виде бык Борис по своей сути, сохранял в себе детскую игривость и никогда набычившись не попёр бы, на идущего к нему твёрдой походкой человека, тем более с пирожком. Но бык не терпел запаха винного перегара да ещё в комбинацией с духами. И пока ласковый ветерок не донёс до его ноздрей этот букет ароматов, Борис очень дружелюбно оценивал храбрость человека, предлагающего ему лакомство. Но после этого всё изменилось. Зрители увидели, что бык, отвернувшись от детей и, приняв напряжённую позу, с удивлением уставился на приближающегося Протасия Константиновича, не обращая внимания на его растерянную улыбку, возникшую на побледневшем лице.
Если первоначально академик Секонд шёл, а бык, склонив рогатую голову, стоял его дожидаясь, то теперь положение изменилось - бык медленно тронулся на встречу, а Протасий Константинович заморожено остановился, по-прежнему держа вытянутую руку со своим подаянием.
- Интересно, устоит он или не устоит? - громко высказал своё мнение шофёр Примуса Матвей Ярыгин.
- Что значит устоит?! Здесь не вертеп! Человек в опасности! - нервно ответила, стоящая рядом, Матильда Чандык, ещё не остывшая от истошного крика Мирона.
- А на хрена он в загон попёрся? Ишь, ты! Пирожок ему понёс, а теперь... во, во... смотрите... вот и погоня уже началась. Вот потеха!!!
Действительно, пока Секонд окаменело стоял, ожидая неизвестно чего, бык гребанув передним копытом землю как бы взбрыкнул, и тронулся навстречу Протасию Константиновичу то ли знакомиться с ним, то ли выразить духовитому перегару исходящему от него своё «Фе».
Протасий ловко подбросил ему пирожок, надеясь, что бык как собака остановится и пока будет его обнюхивать, а потом жевать, он сумеет добежать до калитки вольера. Но бык этого подарка на земле даже не заметил, а напрямую пёр на академика.
Тот с ловкостью врождённого тореро отскочил в сторону и тем отрезал себе путь к спасительной калитке, потому что бык, добежав до неё первым и, увидев толпу людей, которые начали кричать на разные голоса кто что хотел, резко остановился и, развернувшись к ним задом стал выискивать глазами своего игруна, который не менее резво успел отбежать в противоположный конец вольера, фактически превращённого уже в арену для корриды.
- Калитку откройте! Быстрее!!! - заголосил одинокий женский голос, перекрывая шум возбуждения, который начали исторгать участники семинара, припавшие к металлическому ограждению.
Действительно, всё было проще пареной репы - только распахнуть калитку вольера и жизнь Протасия Константиновича будет вне опасности.
Он уже дважды галопом пробегал мимо неё, и даже изыскивал секунды, чтобы её открыть. Но безуспешно. Ах, этот чёртов пискозубовский замок.
Уже объявились помощники, которые, просунув руки через металлические прутья, пытались открыть запор изнутри. Но всё напрасно.
- Скорее всего, замок именно сегодня с утра испортился, - громко изрёк завхоз Микула Пискозубов, делая ударение на «сегодня», утирая враз вспотевшее лицо.
- Академику следует избегать углов, - обращаясь к зрителям, сообщил своё видение тактики Матвей Ярыгин. - Если бык его туда загонит, то нельзя будет сделать рокировку и тогда один путь - повиснуть на его рогах.
- Что ты такое мелешь, чёрт тебя подери?! - взорвалась сердобольная Матильда Исхаковна. - На твоём месте я бы сейчас перелезла в вольер и отвлекла на себя это чудовище, а ты только языком балаболишь!
- Ну, ты даёшь Матильда, я, что ли его туда послал?! Зачем он туда попёрся? Захотел перед вашим братом пофасонить?! Вот, мол, какой я. Не чета, вам мужикам. А теперь вместо него я должен быть задавлен?! Так что ли?! На чёрта ты ему пирожок сунула?! Или ты забыла, что мой начальник не Матильда Чандык, а Трофим Денисович? А он, в отличие от тебя, только внимательно наблюдает и пока помалкивает. Возможно, мысленно изыскивает путь спасения своего товарища.
И всё же, чтобы умерить разгорающийся на её лице откровенный испуг обнадёживающе добавил:
- А потом не надо раньше времени пускать пузыри, по опыту знаю - этот бычина побегает, побегает да и устанет.
В этом заключении был смысл, но за отсутствием регулярного выгула бык застоялся, и теперь почувствовав свободу, решил поразмяться, чем и была вызвана эта завлекательная игра с Протасием Константиновичем.
Бык при своей комплекции довольно быстро перемещался по периметру вольера, а гражданин Секонд не менее ловко уходил от погони, часто используя для этого, как заправский тореро обманные движения.
- Здесь нужен автоген! - сообщил своё мнение шофёр Ярыгин, указывая на стальную калитку. - Резануть пару прутьев - и путь свободен. А так он в доску может умотаться
Несколько в стороне от волнующихся учёных и их персонала стоял заведующий Павильоном Альфред Бенцианович Бзыкис, который в самой раздражённой форме отчитывал Мирона, за то, что по его вине случился этот инцидент, финал которого может иметь крайне отягчающие последствия.
- Мы-то причём! - оправдывался бывший иконописец-копиист. - Я что ли сбрасывал защёлку с поломанного замка, к которому и ключ давно потерян? Здесь не зоопарк. А сколько раз Дорофей Елпидифорович просил у Пискозубова заменить замок. А он: «Нет средств! Нет средств!». На что не надо, так они есть, а для дела нет. Вот теперь их вам навалят - по вашу плешь!
Доводы Мирона были убедительны и, чтобы не остаться оплёванным каким-то задрипанным богомазом, Бзыкис, отходя и недобро сверкнув глазами, несколько истерично крикнул:
- Меньше пить надо! Совсем всякую меру потеряли! Уже с утра под кайфом!
И отошёл в сторону, получив как оплеуху ответ:
- Я если и выпиваю,.. гражданин начальник,.. то на свои! - А вот вы... по ресторанам, на какие такие шиши шастаете? Я вольный художник, если что – пойду вывески писать! А куда вы, если обломитесь?! Наверное, прямиком в райком Партии? Там в вороватых всегда нужда… !
На этот злобный намёк Бзыкис хотел ответить всею мощью честного человека, для этого он даже набычился, чтобы словесно втоптать этого пьянчужку, но тут его позвал в довольно нервном тоне прибывший лично на место происшествия зам директора Выставки товарищ Агибалов Вантас Гаримирович…
Поначалу, зрители этого зрелища разделились как бы на две половины.
Первая - родители с детьми - решила, что для празднично разодетой группы зрителей разыгрывается некое спортивно-трюковое представление с клоуном в костюме, а потому с восторгом наблюдали это действо, весело подбадривая своими возгласами бегающего человека, когда тот, тяжело дыша, галопом проносился мимо них.
Вторая - те, кто с ним прибыл, а так же администрация Павильона во главе с Агибаловым напротив, была в нервном напряжение и даже испуге, который пыталась скрыть яростными криками порою нечеловеческого звучания и тем отпугнуть Бориса от употевшего в доску Секонда.
Нарастающий гам и крики в районе Павильона «Животноводство» стал привлекать внимание прохожих и просто любопытных, которые теперь тоже принимали посильное участие в развернувшейся пока ещё бескровной корриде…
Позже, прибывшая милиция со следователем, к сожалению, не пожелала внести в акт происшествия разумные рекомендации гражданину, попавшему в западню. Как-то: «Срезай угол! Берегись!!!», «Правее бери, мать твою так!», «Круче! Круче! Левее няривай!!!», «Не боись!!! Передохни!», «Ну, куда же ты, Господи?! Назад! Ёлки- моталки!!!» и так далее.
- Что будем делать? - хмуро спросил Трофим Денисович замдиректора на правах самой знаменитой личности, находящейся на гектарах Выставки.
- Проще всего через ограждение перекинуть стремянку, - сказал Бзыкис, судорожно оглядываясь по сторонам. - Я уже дал указание. Её сейчас принесут. Да вон, её уже перепихивают в вольер.
Действительно, двое рабочих в синих комбинезонах и с мотками проволоки в отвислых карманах, видимо электрики, уже пробовали приспособить лестницу. Но она была ниже изгороди, а потому им пришлось её перекидывать, привязав проводом к ограде за верхнюю ступеньку, полагая, что перепуганный гражданин, пробегая мимо, сообразит её раздвинуть и достичь верха ограждения, за которым была уже другая стремянка.
Увидев её Протасий Константинович, недолго думая, со скоростью белки начал взбираться не раздвинув её. Поскольку она ещё не была надёжно закреплена с обратной стороны, то тотчас начала опрокидываться. Только инстинкт самосохранения позволил ему вывернуться из-под его копыт перед самым носом Бориса.
Лестница упала, и по ней всё же прошлись копыта быка. Все слышали хруст ступенек и, как говорится, разлохмачено мочало, начинаем всё сначала.
Звук раздробленной лестницы не остался незамеченным. Кто-то из толпы случайных зрителей сказал:
- Не дай Бог, этому сермяге упасть - бык всего переломает…
Это шумное происшествие разбудило доселе дремавших пожарных Павильона, которые вышли на воздух подышать, а заодно взглянуть, в чём там дело и не огонь ли причина такому возбуждению?
В этот раз на дежурстве опять была дружная парочка Юрий Полубояров, заочник химического Института, и Веня Арцис, тоже заочник и первый номер молодёжной команды Выставки по баскетболу. Именно он, Вениамин Шолмович Арцис, не подозревая, что иное слово золото, его-то и изрёк.
Глядя на бегающих в вольере человека и быка, увидев нервное возбуждение зрителей облепивших заграждение как мухи мёд, Веня только и произнёс:
- Юра! Да тут просто цирк! А мы с тобою кимарим, елки-моталки.
Золото оно золото, да только его нужно ещё разглядеть в этом словесном гвалте, но тренированное ухо замдиректора Вантаса Агибалова его отсеяло от всякого мусора, оставив одно - «Цирк»…
Из своего далёкого детства этот хозяйственник запомнил картину, когда несчастного тигра, по неизвестной ему причине, пришлось загонять в клетку струёю воды из пожарного шланга.
- Ну, как друзья, поможем человеку? Пока будут отмыкать замок, отгоним от него лиходея? - обратился он к дежурным пожарникам.
- Не уверен, - ответил Полубояров, - в магистрали напор в пятничный день слабоват, вялая струя недостанет быка, а только пуще может его разъярить.
- А вы попробуйте! Вдруг получится. Главное нам бы быка отжать от калитки.
- А что он там делает? - поинтересовался Веня и зевнул.
- Так получилось, - хмуро ответил Бзыкис и добавил. - Не тяните волынку, не дай Бог, что произойдет.
- Что делать? Рискнём, - сказал Полубояров и они пошли за своим инвентарем
Извлекли изрядно слежавшиеся пожарные рукава, раскатали по коридору, но их длины едва хватило только до злосчастной калитки ...
Протасий Константинович по-прежнему метался по периметру вольера, при необходимости не брезгуя и его диагональю.
Дети с интересом разглядывали игру в «салочки». Взрослые волновались. Для замдиректора Вантаса Агибалова принесли мегафон, и он от волнения стал довольно путано объяснять Протасию Константиновичу, что нужно ему делать, когда заработает брандспойт.
Понятно, что когда за вами носится бык, стараясь войти с вами в физический контакт, а тут тебе через хрипящий мегафон сообщают какую-то путаную отсебятину, то рассчитывать на правильные действия с вашей стороны не приходится.
А в данный момент боец Арцис остался при стволе, а боец Полубояров отправился то ли открывать пожарный кран, то ли искать гидрант.
Все с интересом стали ожидать появления спасительной водяной струи, но её всё не было.
Кто-то из зрителей даже нелестно высказался в адрес пожарной охраны Павильона, мол, если полыхнёт, где уж тут ждать помощи от наших доблестных бойцов пожарного дела? Пока они появятся, сгоришь - только зола и останется.
После такого намёка боец Арцис положил ствол на землю у калитки и отправился узнать причину заминки.
Как оказалось, в том закутке, где подключаются пожарные рукава, была тьма тьмущая - лампочка перегорела, а к тому же было неизвестно, какой из четырёх кранов подключён к магистральному водопроводу.
- Хрен его знает, в каком тут вода, - сообщил ему Полубояров, тыркаясь в темноте, когда к нему ощупью пробрался боец Арцис.
- Ты вот что, Веня, лучше посвети мне спичками.
И он передал ему коробок. Наконец, присоединив к очередному крану рукав, они обнаружили воду…
Слежавшийся рукав, раздуваясь от поступающего напора воды, стал превращаться в питона, который из подвала стремительно пополз по коридору на улицу.
- Слава тебе, Господи, - со вздохом облегчения произнёс боец Арцис, - теперь, в случае чего, мы хоть знаем, где подключается вода. Может, Юра, нам на кран табличку повесить, чтобы наперёд путаницы не было? Как думаешь?
- Да нет, Веня, лучше покрасить. Табличка что? Ты же знаешь, всё равно сорвут. Я в следующее дежурство краску из дома принесу, и лады!
- А это ты зря так думаешь. Во-первых, можно забыть при каком цвете будет вода, а во-вторых, краны могут и переключить. Ищи тогда виновных.…
Так мирно беседуя, они, не торопясь, возвращались к выходу, не обратив внимания на заметно возросший шум на территории вольера.
И что же оказалось. Пока они тыркались в подвале, оставленный без присмотра металлический наконечник кишки, у пожарных именуемым стволом, получив от магистрального водопровода давление в шесть с лишним атмосфер, сформировав мощную и главное неуправляемую струю, стал змеёю метаться по земле и хлестать водою, куда не попадя. Сначала по ногам. Но если кто в возникшей суматохе пытался поймать извивающийся наконечник, тогда струя водомётно била в того, кто оказывался поперёк неё.
Зам директора оказался прав, давление воды было более чем достаточным...
Раздавались возмущенные выкрики и требование прекратить это безобразие. Кто-то из смельчаков в суматохе всё же поймал прыгающий ствол и по недомыслию ткнул его в землю, после чего всех дополнительно обдало веером унавоженной грязи и опилок.
В этот фонтан из воды и земли, с примесью навоза, смело шагнул боец Полубояров.
Взяв ствол в свои натренированные, руки он направил струю воды в небеса. В своём апогее в лучах солнца она превратилась в хрустальные брызги, которые теперь щедро кропили зрителей, а когда он дал струе небольшой угол, то они уже долетали и до ребятни, которая восприняла их, в отличие от родителей, с неописуемым восторгом.
Теперь, когда струя, наконец, обрела своё место, следует оценить ущерб, нанесённый ею, поскольку народ собрался не на воскресник по уборке моркови или картошки в подмосковном колхозе имени «Ленинская правда», а на научный Семинар...
Если не считать значительно подмокшего Протасия Константиновича, удар чистой струёю получила Матильда Чандык. Причём первый раз по ногам, а второй - в грудь. Её выразительную косметику спас рост, кто был ниже, тот принудительно испробовал вкус воды Мытищинского водопровода, к которому была подключена магистраль, впрочем, лучшей московской воды (см. картину художника В. Перова «Чаепитие в Мытищах»!).
Не фартило и Трофиму Денисовичу с Манефой Парменовной, которые попали под веер из грязи, когда шофёр Матвей Ярыгин повторно взял инициативу в свои руки и всё же решил попробовать заткнуть напористую струю воды Земным шаром. Нетрудно догадаться, что чувствовали те, кто принял, как выразился бы Дорофеич, такой конфитюр себе в лицо. Личная передряга, связанная с этим обливанием, временно освободила взоры потерпевших от созерцания, происходящего в вольере.
А между тем бьющая струя воды уже размочила землю, что затрудняло бег Протасию Константиновичу, зато никак не сказалось на шустрости копыт быка Бориса.
Сторонний наблюдатель непременно бы понял, что развязка близка, потому что бессмысленное поливание животного сначала его удивило и даже обрадовало, но когда сменивший Плубоярова боец Арцис, что называется, попал быку струёю промеж глаз, полагая, что этим он его зажмёт в дальний угол вольера, тот начал яриться. Первым это понял протрезвевший Мирон, который пока молча созерцал этот бардак до тех пор, пока Протасий Константинович не поскользнулся при очередном резком повороте и упал в истоптанную землю. Те, кто наблюдал этот момент, а не приводил свои перышки в порядок, ахнули.
Бык, не добежав до его тела, резко остановился и, склонив к земле рогастую голову, медленно направился к проигравшему.
Всем показалось, что сейчас короткий рог быка войдёт в бок академика, а там потеря крови, заражение раны навозом и готовь некролог. В общем, погиб храбрый тореро. Так, что ли?!
Главный референт Протасия Константиновича, кандидат биологических наук Леонтий Визгалов, тёртый в чиновничьих дрязгах за место под академическим солнцем, уже в уме прикидывал, как этот печальный момент может аукнуться на его карьере и чем следует подстраховаться на такой случай…
Протасий лежал на унавоженной земле не шелохнувшись, полагая, что неподвижно лежащее тело нет смысла взбадривать рогами, тем более что этим приёмом пользовался и его ухарь дедушка, когда у того вдруг ломался рожон, о чём тот часто рассказывал своему внуку про эту быль.
Бык, склонив над Протасием свою голову, обнюхал его, громко фыркнул, потом посмотрел на зрителей и протяжно промычал, - мол, чего же он завалился - то? А кто теперь будет со мною бегать?
Понятно, что никто не представлял мыслей быка, зато с испугом смотрел на поверженного Протасия Суслопёрова, а его неподвижное лежание наводило на грустные мысли. Кто-то даже высказал самую страшную: перестало биться сердце пламенного патриота страны.
Надо немедленно вызывать «Скорую помощь», - властно оглядев присутствующих, заявила Матильда Исхаковна Чандык, глазами выбирая гонца.
Её взгляд уперся в небритое лицо художника Мирона.
- Вот вы, будьте любезны, и быстрее!
- А почему, собственно, я? - возмутился Мирон. - Здесь наш замдиректора гражданин Агибалов. Если надо, он и отдаст распоряжение. Потом надо ещё выяснить, что случилось с человеком. Может, он и не умер, а только притворяется мертвым!
- Вот и посмотрите! - скандально заявила Матильда Чандык.
- И посмотрю! - не менее нервно ответил Мирон и, отвернувшись от прекрасных лошадиных глаз Матильды, зашагал к вольеру…
– А ну, дайте пройти, - подходя к ограждению, Мирон, бесцеремонно расталкивая столпившихся у калитки мужчин. - Лезть за ограду надо! Чего попусту руками тыркаться, как поросята в титьки! А, ну, подсобите! - обратился он к мужчинам, которые перочинным ножом пытались отжать язык замка.
Ему дружно помогли. Мирон, ухватившись за верхнюю перекладину ограждения, подтянулся, потом перевесился на другую сторону и, отпустив руки, мешком рухнул на землю. Хотя было совсем невысоко, но в состоянии подпития он не так крепко держался на ногах, тем более в прыжке...
Бык, оторвав свой взгляд от поверженного игруна, теперь уставился на упавшего на землю Мирона и даже нетерпеливо махнул хвостом, как бы давая тому знать, что он в полной боевой форме и того же ждёт от него. Все замерли в ожидании второго акта драмы, возможно переходящей в новую трагедию. Так это казалось со стороны.
Мирон поднялся, отряхнулся от земли и зашагал напрямик к быку. Все ахнули, поразившись его смелости. Безбоязненно подойдя к нему, он нежно похлопал его по шее, лоснящейся от воды и, взяв за кольцо на его ошейнике, повелительно и громко сказал:
- Но, но, Борька, хватит! Уже наигрался, набегался, тоже мне, корриду устроил, баловник!
И потянул его от неподвижного тела Протасия Константиновича на середину вольера. Бык, выслушав Мирона, промычал, как бы говоря, что сожалеет об окончании спектакля…
Мирон, вернувшись к поверженному тореро, наклонился над ним и, увидев приоткрытый глаз Протасия Константиновича. Понял, что он в полном прядке, если не считать изрядно перепачканного выходного костюма. О лице, руках и ногах мы не говорим, и так понятно.
- Поднимайтесь, ваша светлость! Вы ничего не повредили? - чуть покачиваясь, с пъяноватой улыбочкой обратился к нему Мирон.
- Да вроде, нет, только вот рукав оторвался, - вставая, ответил, Протасий Константинович, благодарно опираясь на миронову руку, и с опаской поглядывая на стоящего в стороне быка, поинтересовался:
- Не бросится?
- Да нет, он же не тигр, ваша светлость, он не побежал бы за вами, если бы вы не дали дёру. Он с детства любил с деревенскими ребятишками играть в догонялки, а потому решил, что вы с ним играете. - Но, шороху вы наделали капитально, - сообщил ему с улыбкой Мирон.- Тут кое-кто из вашей свиты уже собирался за упокой вашей души свечку в церкви ставить.
- Я им поставлю! - сквозь зубы процедил Протасий. - Так поставлю, что мало не покажется!
Пока все в волнении кудахтали, выискивая способы спасения попавшего в беду человека, один из электриков ножовкой по металлу споро перепилил один прут, который отогнул, и теперь шутливо просил спасённого и спасателя проследовать через прорез в ограждении к взволнованной публике…
Раздались радостные восклицания коллег, однозначно указывающие, что Протасий Константинович после случившегося стал еще более ими уважаем, и любим...
А бык Борис после такой волнительной катавасии, какое-то время постоял-постоял в раздумье посреди вольера, да и направился к той его стороне, которая навевала ему золотые сны детства. К новой партии ребятишек, чьим любимцем был этот красавец, которого можно было кормить из рук, чувствуя ладонями нежное касание влажных и тёплых губ, этого могучего и доброго существа.
Конечно, после такой передряги, которая коснулась многих, хотя и по-своему, потом появления милиции, вызванной администрацией, затем прибытия машины скорой медицинской помощи и носилок, на всякий случай с белой простынёю, составления протокола, продолжение Семинара не представлялось более возможным.
Понятно, что все были возбуждены до крайности, не говоря уже о неразумности поступка шофёра Ярыгина, окатившего многих жидкой грязью, когда он металлический наконечник брандспойта для уменьшения напора струи воды его воткнул в землю. Может поэтому, теперь всё внимание было обращено на главного потерпевшего академика Протасия Суслопёрова в порванном костюме.
Помимо того, что он очень перепачкался этой унавоженной землёй, он ещё сильно порвал рукав пиджака, когда сверзился с лестницы. Всё это было поправимо, тем более что для спец ателье Академии Наук СССР, где обшивался руководящий состав академии, это не стоило и плевка.
Хуже было другое. За каким-то хреном ему захотелось в тот день блеснуть своими трудовыми орденами, причём лучшими, и вот при выходе с этой чёртовой арены он не досчитался одного из них. Это его более всего и расстроило.
- Вот что осталось от ордена, - плаксиво сообщил он, окружившим его коллегам, - только замызганная колодка, а сам затерялся.
Одним словом, возникла проблема - почётный гость Выставки по причине необузданности нрава быка утратил ценный государственный знак отличия, который следовало теперь найти.
Правая рука Протасия Константиновича - референт Леонтий Визгалов, который и должен был бы принять самое деятельное участие в практической реализации поиска, опять неожиданно куда-то исчез. Теперь из подручных аппарата академика, имея в виду мужчин, присутствовал лишь его шофёр Тимофей Ляличкин, человек спокойный, неторопливый в оценке событий и практичный в житейских вопросах, чем в своё время и приглянулся Протасию Константиновичу и особенно его супруге.
Поскольку взгляд академика был устремлён на него, то ему следовало, что-то порекомендовать своему «хозяину». Но он, прежде вежливо зевнув в кулак, как человек с хорошо сформированной психикой, сказал:
- Я так думаю, Протасий Константинович, хрена два теперь найдёшь эту серебряную железку в таком навозе. Его просеивать, что ли? Жаль, конечно, красивая вещица была, но ведь не золотая? Глядишь, та бы и блеснула в этом чернозёме, а это лишь тусклое серебро. Но если пораскинуть мозгами, то не потеряно главное: право его носить. Остальное уже дело ювелира. Если не поскупитесь, он вам по эскизу из серебряной ложки новый сделает лучше - ручная резьба и гравировка по металлу и тот же номер ордена поставит. Любо-дорого будет смотреться. А то, что утерялось, то грубая штамповка. Мне племяш рассказывал, как их лепят на Монетном дворе в Питере. В один конец машины вставляют серебряную ленту нужной толщины, а с другой она заготовкой плюёт прямо в большое корыто. Как наберётся полное, оттаскивают его в эмалевый цех. Вот и все дела. А найти ювелира при вашей зарплате проще, чем перелопачивать эту навозную землю с опилками.
И он опять зевнул, как человек с психикой, не поддающейся внешним деформациям,
Такая непотребно уничижительная трактовка правительственных наград задела за живое другого орденоносца Трофима Денисовича, поскольку по количеству золота на его пиджаке можно было сказать одно и троекратно: любимец, любимец и ещё раз любимец Политбюро и его Правительства.
- Вы, любезный, - произнёс Примус своим карябающим слух голосом, - рассуждаете, как беспризорник, а то и хуже, которому всё по фигу. Орден - это признание заслуг Протасия Константиновича перед Партией и её Правительством. Это вам не какое-то там хлобудьё или фуфло! Его выдают в Кремле, а вы какого-то ювелира рекомендуете. Не хватало, чтобы вы ещё посоветовали прикупить орден на Тишинском рынке у какого-нибудь инвалида или барыги. И как вам только автомобиль доверяют? - сказал и оскорбительно крякающе засмеялся.
Шофёр Ляличкин, почувствовав, что его выставили на посмешище со своими рекомендациями, решил не сдаваться и лучшего ничего не нашёл как всем сообщить:
- Так и на Тишинском рынке барыги продают штамповку, а вот изделие ювелира не стыдно и на пиджак пристегнуть. А потом, - не унимался он, - в следующее награждение могут учесть утерю при исполнении.
Примус резко оборвал его, а потому, окружающие диспутантов участники Семинара так и не узнали, что имелось в виду «при исполнении», и с раздражением ответил, как бы за всех орденоносцев страны:
- Не вам судить, уважаемый, за что дают ордена! Не вам!
- Так разве не понятно, что за одно и то же, - спокойно возразил ему шофёр Ляличкин и победно оглядел слушающий академический персонал.
Кто-то при этом даже хихикнул.
- Что значит за одно и то же?! - подключился к разговору пришедший в себя Протасий Константинович.
- Вот то и значит! Мне рассказывал один мичман с Балтфлота, как один командир нашей подводной лодки, кажется, по фамилии Маринеско во время Войны взял да потопил торпедой здоровенный германский корабль. Но не это главное, хотя и здорово, а то, что вместе с ним на дно ушли кормить рыбу разом все подводники Германии от унтер офицера до адмирала. Каково?! Когда это сообщили Гитлеру, тот так обозлился, что потребовал:
«Немедленно доставить этого Маринеско мне в бункер - он теперь мой враг номер один после Черчилля!»
Я это к чему говорю, был этот корабль, если не ошибаюсь, под названием «Густлов» и нет его, а наш Герой есть. Считайте, человек своею находчивостью да доблестью его экипажа за наши муки напоследок фашисткой Германии смерти подобную оплеуху преподнёс. А вот какая награда постигла этого героя, мичман не знает.
- Может и никакая, - ответил Трофим Денисович, несколько сбитый неожиданным поворотом темы, - это была его работа - топить вражеские корабли.
- Может, вы и правы, - не сдавался шофёр Ляличкин, - только таких людей надо помнить и без наград. Что они, ордена? Бляха, пусть даже и золотая.
А здесь, как ни крути, а память получилась вечная. Коли мы, неблагодарные, забудем своих Героев, так всё равно немцам это возмездие запомнят на все времена. А вот я вот думаю, сколько же надо было всего перетопить, если одних золотых орденов у вас девять штук! Неужто девять «Густлавов» спровадили на дно морское?
Назревала странная и неприятная словесная стычка между интеллигентным, выдающихся научных и прочих способностей академиком Примусом и каким-то малограмотным нахальным шофёром Ляличкиным.
- Хватит базарить! Ты здесь не у себя в гараже на дежурстве среди приятелей, чтобы так распинаться. Разошёлся, понимаешь! - оборвал его Протасий Константинович, хотя в глубине души был с ним согласен по сути, но не по форме высказывания. - Лучше иди и взгляни на машину, а то опять что-нибудь отвинтят. Тебе отвечать!
Шофёр, как и положено обслуживающему персоналу, безропотно удалился…
- Ну, так как? Может, всё же поищем? - обратился Протасий уже к администрации Выставки, прибывшей в полном составе к месту происшествия.
Возникло некоторое замешательство. Никто не хотел этим заниматься, а потому своим молчанием решили всё пустить на самотёк. И не ошиблись.
Стоящий в задних рядах в затёрханной спецовке гражданин выразил своим не то пропитым, не то простуженным голосом готовность поискать, но только сверхурочно и за деньги.
- И за сколько? - на всякий случай поинтересовался Суслопёров.
- Там видно будет. Главное его найти. Тогда и будем рядиться. Куда отнести ежели сыщется?
- Куда, куда? На Кудыкину гору! - раздражённо ответил зав Павильона Альфред Бенцианович Бзыкис, - ко мне, конечно!
И, обратившись к Протасию Константиновичу, добавил:
- Вы уж извините нас, что так получилось. Животное, что с него возьмёшь? Да и вам незачем было входить в вольер. Кто знал, что в калитке сегодня замок зажмётся («сегодня» он выделил интонацией!)? Вот как земля провянет от воды и мы его непременно разыщем, он же не иголка в стоге сена, глядишь, и блеснёт…
На этом не очень приятном приключении для академика Секонда, и очень смешном для посторонних зрителей, наблюдавших через стальные прутья ограждения вольера, как по-спортивному ловко улепётывал от быка гражданин, щедро окропляемый из пожарной кишки, и закончился его трудовой день.
После наглядной демонстрации буйных свойств быка (поступок Мирона, как-то не остался в его памяти!) убедили Протасия Константиновича, что три дня ожидания погоды не делают.
Участники выездного Семинара стали расходиться по домам. Академики и их личная свита отбыла на легковых автомобилях. Рядовой персонал из младших и старших научных сотрудников, горячо комментируя происшествие, отправился в сторону остановки трамвая номер семь, который доставил одних до вестибюля метро «Сокольники», а других до «Красносельской».
8
Спустя три дня, когда Манефа должна была уже услышать цоканье подкованных сапог Дорофея по кафельному полу Павильона, к ней серой мышкой заявилась посыльная из дирекции Выставки и передала телеграмму, в которой сообщалось, что Дорофей Елпидифорович слёзно просит ещё четыре дня для оформления наследства на жену усопшего. Сама сделать не может по причине малограмотности.
Манефа как человек сентиментальный и к тому же нервный даже прослезилась, поскольку попутно сообщалось о малых детях при больной вдове.
Единственное, что её очень удивило и даже смутило, так это наличие у колхозника какого-то наследства. Со своим сомнением она даже обратилась к Мирону.
- Мирон Васильевич, о каком наследстве у колхозника может идти речь? Разве в 1929 году у крестьян не всё отобрали при Коллективизации? Мне бабушка говорила, что реквизировали даже самовары. Если у кого было два, оставляли один предпочтительно худой, а если, не дай Бог, имелось три, то тех считали подкулачниками-мироедами и тогда кроме самоваров забирали всё подчистую.
Мирон согласился с Манефой и, не моргнув глазом, внёс своё дополнение.
- Манефа Парменовна! Оно, конечно, так, но вы не учитываете факта существования в России чудес. Даже в этом печальном случае они могли быть. К примеру, пошёл покойный в огород копать выгребную яму. Вдруг бац-кляц. Обо что-то ударилась лопата. Руками ощупал - Боже мой, горшок! Вытащил на свет божий, глядит, - ба! да он полон серебряных монет древних времён. Вот вам и наследство, которое покойный мог оформить по закону.
По той гримасе недоверия, которая коснулось её лица, Мирон понял, что её сомнения он не рассеял. Тогда он решил привести ещё случай.
- А вы, Манефа Парменовна, напрасно, удивляетесь. К вашему сведению, владимирская земля буквально нашпигована подобными чудесами. Вот вам ещё пример, который выставлен на обозрение в Историческом музее. Один колхозник кажется по фамилии Семиплясов, а по имени Никанор из села Варварино, пошёл окашивать излучину реки Колокши. А в двенадцатом веке в этом месте два русских князя со своими ратниками схватились между собой в побоище. Теперь представьте картину: косит Семиплясов траву, и вдруг опять бац - кляц! Никак коса стеганула по камню?! Выругался мужик по матушке, нагнулся, чтобы посмотреть обо что притупилась коса. А это среди травы из земли проглянулся поржавевший шелом в серебряном княжеском узорочье. Представляете, Манефа Парменовна, сколько веков ему пришлось пролежать под дождями и снегами, прежде чем его вновь подняла рука русского человека? Правда, за это колхознику - трудяге Семиплясову только пожали его мозолистую руку, но и за это спасибо! А вот ещё одна история: один служка из Суздальской епархии, уже не помню какого монастыря, на исповеди одного мирянина подслушал, что есть курган, точно не помню, то ли около Семендюкова, но скорее всего у села Кумино, в котором спрятаны царские червонцы, и он решил их тайно откопать. По ночам он стал ходить на свои тайные раскопки. Уже осень наступила, а он, сермяга, всё ищет того чего может и нет. Но русский мужик упорен и до глупости доверчив. Тот наводчик попу на исповеди на уши вешал лапшу, а этот в неё поверил.
- Ну и чем это всё кончилось? - нетерпеливо перебила его Манефа
- Кончилось замечательно, как в советском кино: тёмная августовская ночь, мёртвая тишина он на дне ямы шурует лопатой, а кто-то огромный всунул в яму голову и жарко дышит ему в затылок, а потом как замычит над ухом звериным басом. От неожиданности мужик обмяк, подумал, что это нечистая Сила пришла за ним. И от страха возопил таким жутким криком, что заблудившейся бык, от испуга опрометью бросился в бега, Только через два дня колхозный пастух нашёл его гуляющим в стаде села Семендюково, а оно только напрямик будет в десять километрах о села Кумино. Так что Манефа Парменовна, как говорится, копать - то копай только меру знай. В итоге, кто-то с легавил и мужика, чуть не забрали в ГПУ, Спасло то, что он был сильно хромым, а такие в заключении плохие работники.
- А за что его надо было забирать в ГПУ? - поинтересовалась Манефа.
- Как за что? Во-первых, Органы хотели узнать, зачем он копал яму по ночам. Во - вторых, без разрешения властей копать можно только на своих 12 сотках, если они тебе разрешены.
Ничего не ответив, Манефа тяжело вздохнула и приготовилась ждать Дорофея, полагая, что это последняя задержка, тем более что после общения с быком, Протасий Константинович настолько умерил свою настойчивость, что вообще перестал интересоваться «Экспериментом» даже по телефону.
Однако день шёл за днём, а от Сердара известий не было. Бык по-прежнему считался на опилочном выкорме и по своей стати давно соответствовал античному представлению о таком животном. Может, по этой причине, перед взором Дорофеича стали чаще появляться мёртвые тушки севрюги, которые плавали в бассейне до тех пор, пока по инициативе благодетеля Пухан Ильхан-Оглы Зарбалыева не были без убытка списаны с баланса павильона «Рыбоводство» на баланс какого-то продуктового магазина, а может какой заводской столовой.
- Что делать-то? - вопрошал Дорофей Мирона, лёжа на раскладушке. - Время истекает, Сердара чёрт слопал. Академик пока не топорщится, но это пока. А что будет завтра?
- Не робей Дорофей! Вот, когда я на зоне в Лабытнанге вкалывал, откуда зеки прокладывали по берегу Ледовитого океана железную дорогу до Енисея, баланду хлебал, тоже порою терял надежду. А зря! Помню, пристал ко мне один блатной: «Если хочешь, говорит, чтобы тебя не придавило брёвнами на сплаве, будешь мне сообщать, о чём в бараке воркуют». Я, понятно, упёрся.
Думаю, если братва узнает, что я в шептуны подался всё равно конец, заточку под ребро и в те же брёвна и запихнут. Думаю, была, ни была, и говорю этому баклану: «Смотрю, ты, курва, Бога не боишься! За мой счёт хочешь у начальства себе срок скосить?
А он мне: «Чего мне Его бояться, если тебя, богомаза, сюда зафундыкали?» Согласия ему не дал, решил, хоть и грешен я, но человеческого лика пока не терял. Опять же, на Бога надейся, а сам не плошай. Повели нас как-то на разборку прибывшего по Оби километрового плота, а рядом со мною оказался бригадир я и шепнул ему, мол, как быть-то? А он мне: «Пока молчи!»
А работа такая: с напарником из воды баграми мокрые брёвна на берег выволакивать, потом с помощью тросов вручную по наклонным слегам с берега закатывают на железнодорожные платформы. Работа тяжелая и опасная. А наверху закопёрщиком работает эта шпана. Смотрит на меня и улыбается. А чего ему не щерится, если жизнь тех, кто внизу, в его руках - трос малость скособочил, и эти брёвна покатились на тебя. Немного, может, всего пяток и сорвётся, но для смерти и одного хватит. Они промокшие, неподъёмные как свинцом налиты. Одно такое ляжет на грудь и переломанные рёбра, как ножи, и проколют твои же легкие. А с него взятки гладки. Начальство его посадит, для отвода глаз, на сутки двое в пердильник, он же карцер, только и всего.
Смотрю, подзывает меня бригадир и говорит, чтобы я с напарником брёвна к берегу стал подгонять. Это работа сноровки требует, потому что по плавающим брёвнам прыгать надо, а они вертлявые, но зато твоя жизнь в твоей ловкости, а не в руках паскуды. Понял я, что охраняет меня бригадир, вот только, насколько его хватит...
; Так что, Дорофей, вышлем телеграмму со следующим текстом, - неожиданно прервав свою историю, предложил Мирон. - «Мол, уважаемая Манефа Парменовна, как говорится, пришла беда - отворяй ворота. Жена умершего деверя на девять дней полезла в подвал за квашеной капустой и сорвалась в погреб, да так неудачно, что через сутки отдала Богу душу. Наша медицина в который раз опять оказалась бессильной, а потому прошу ещё три дня отпуска, необходимых для завершения печального обряда».
Для пущей важности эту телеграмму я сам вышлю из Сергеева - Посада, и заверю её как бы от имени твоего Председателя колхоза, товарища Ераста Струнина.
На том и порешили…
Следует сказать, что Дорофей Елпидифорович, как человек ответственных решений, не мог без дела валяться на раскладушке у Мирона даже за свой счёт, а потому решил рационально использовать такой подарок судьбы, как свободное время. Для начала хотел ознакомиться с московскими достопримечательностями, поскольку за свою жизнь он только однажды напористым шагом прошёлся в составе батальона по Красной площади, когда снег лепил глаза, а плечи оттягивала колёсная пара от пулемёта «максим», отчего до самого Белорусского вокзала мог смотреть только себе под ноги…
От Мирона узнал, что за Москвой рекою имеется выставка картин разных художников. Он их разглядывал аж целых два дня. Особенно его верующую душу поразили лики древних икон.
Очень выразительный, неподдельный интерес со стороны гражданина в старомодной косоворотке и яловых сапогах с цокающими металлическими подковками под бахилами, вызвал напряжённое подозрение со стороны старушки хранительницы этого зала, к тому же обладающей острым обонянием в отношении чесночного перегара. Она срочно вызвала на объект главного экскурсовода - женщину приятной наружности и вооружённого охранника. Однако эту подозрительность как ветром сдуло, когда та поняла, что за последние годы, это был первый посетитель, который не только искренне интересовался иконами, но к её удивлению, много знал того, что она слышала в первый раз. Правда, это больше касалось их чудотворных свойств, которые советская иконография полностью отвергала, как вымысел умственно страдающих людей и обманщиков.
Потом он неожиданно попал в зал, который его прямо таки обескуражил. Дорофей долго топтался перед его художествами, не совсем понимая, что это такое. Дело в том, что его душа могла благостно воспринять даже такие художества как озерцо в камышовых зарослях с парой плавающих белоснежных лебедей, которыми по сносной цене торговали на базаре в Кинешме доморощенные художники. Даже картина, которую он здесь усмотрел - летящий над ночным безлюдным городом не то человек, не то растрёпанная кукла, не разберёшь, нашла в его душе примирение, - а как же иначе! - не сразу Москва строилась. Придёт срок, думал он, и художник научится рисовать. А что? У того же Шишкина или Саврасова разве сразу получалось так благостно ваять природу?!
А вот нагромождение на полотнах цветной кубатуры, через которую вдруг проглядывался то глаз человека или грудь женщины, а то и какая-то шестерня да ещё с вывеской «Руками не трогать!», повергли его в смятение, отчего он даже снял с головы картуз. Но, когда он вспомнил «Комнату смеха», которая чудом сохранилась в раздолбанном городке Растенбурге, когда их дивизия с тяжёлыми боями двигалась на Кенигсберг, он не удержался и, глядя на эту цветастую уродливую галиматью, которую художники ляпали от души, не жалея краски, видимо, для смеха, тоже рассмеялся, чем потревожил уважительное созерцание этих картин другими посетителями.
Дорофеич уже собрался покинуть эти странные художества, когда в зал ввалилась шумная компания во главе с громогласной женщиной экскурсоводом, которая энергично сосредоточила внимание экскурсантов на картине, которую он поначалу принял за пустой подрамник. А оказалось, что этот квадрат сажевого цвета на белом фоне, есть величайшее откровение художественной мысли минувшего века, как вещала экскурсоводша.
«Вот тебе и едрёна - матрёна, - думалось ему, - век учись, а дураком помрёшь!»
Стоя среди экскурсантов перед этим квадратом в простецкой раме, Дорофею удалось услышать много иностранных слов, сказанных в адрес этого творения, значение которых для него осталось тайной. И всё же причину восхищения экскурсоводом чёрным квадратом он понял. Оказалось, эта так называемая картина является эталоном простоты и законченности художественной мысли…
Надо отдать должное Дорофею, который всегда старался уяснить суть сказанного, а потому, когда экскурсоводша спустила жар восхищения шедевром, он и встрял со своим мнением и отчасти с рекомендацией.
- Вам, милейшая, - обратился он к ней с вопросом, - не кажется, что белый квадрат на чёрном фоне, будет смотреться как-то мягче, благостнее?
- Почему вы так решили, - удивилась она, услышав столь нелепую отсебятину.
- Тогда взгляд смотрящего, устремляется как бы в Свет, а не во Тьму, как в этой раме. Разве не так? Тем более художнику было всё равно, каким цветом закрашивать квадрат, а посетителю белое, согласитесь, всё же благостнее. Но естество в этом квадрате есть, не спорю. Вы, милейшая, когда-нибудь заглядывали ночью в глубокий деревенский колодец, в его мрак?
Все с интересом уставились на этого простофилю в сапогах с привязанными бахилами и косоворотке, каким-то ветром занесённого в Третьяковскую галерею, и теперь нёсшим какую-то ахинею, а потому даже притихли.
Экскурсоводша, получив в руки такой неискушённый в живописи человеческий материал, снисходительно улыбнулась и решила расширить свою просветительскую миссию, понимая, что перед нею явно крестьянин, который, возможно, впервые в Храме живописи.
- Нет. Уж больно боязно заглядывать в его глубину, да ещё ночью - с улыбкой чистосердечно призналась женщина. - Голова закружится, и юркнешь в его тьму! Верно?
В толпе разноцветно засмеялись над столь примитивной трактовкой всемирного шедевра художественной мысли ХХ века. Но Дорофеич этот смех воспринял по своему.
- Вот видите, вы тоже это ощутили? А между тем если вы звёздной ночью загляните в колодец, то увидите тьму не мёртвую, могильную, как на вашем квадрате, а непременно оживлённую мерцанием звезды. А это, согласитесь, уже совсем другой колер. Он завораживает своею таинственностью, даже притягивает, ибо это живой свет Вселенной. Но глядеть на него долго не рекомендуется. Так что если бы этот художник поставил в центре хотя бы белую звёздочку, то это был бы уже не подрамник, а окошко во Вселенную.
Дорофей, осмотрев стоящих экскурсантов, улыбнулся и продолжил:
- Помню как на Троицу, наш селянин Харитон Пращикин от долгого рассматривания этой тьмы со звездою возьми да кувыркнись в колодец. Вроде и не очень был пьян. Знать чёрт его туда поволок, да Харитону Господь вовремя колодезную цепь с ведром подсунул.
Только поутру, перепуганные колхозники поняли, кто из колодца дурным голосом вопит. Сбежался народ, из вожжей связали снасть и вытянули горемыку Пращикина из тьмы холодной и ну смеяться!
- А чего тут смешного, - удивилась экскурсоводша и нахмурила брови. - Ведь человек чуть не погиб.
- Да, не погиб же! Только малость ушибся. Зато этот хозяйственный мужик, пока по грудь стоял в воде, нащупал ногами когда то утонувшие вёдра. Когда его вытянули на сруб колодца, он, клацая от лютого холода зубами, заикаясь произнёс: «Примите, братцы-спасители, от меня подарочки!»
Так что вы, милейшая, права - пялится на чёрное себе дороже.
Женщина, почувствовав, что беседа уже потеряла всякую связь с живописью модерниста двадцатого века, решила одним махом вернуть мышление своего оппонента к реалиям текущей жизни, а потому задала ему вопрос:
- А вы знаете, товарищ, сколько стоит это произведение искусства, если, не дай Бог, его украдут жулики?
Дорофей Елпидифорович с интересом посмотрел на неё и ответил:
- Думается мне, милейшая, как жулики по недогляду, его украдут, так его и вернут. Или я ошибаюсь?
- Конечно, ошибаетесь! Эту картину, которая стоит миллион рублей может вернуть только очень богатый жулик.
- Эка невидаль для России богатый жулик, - бесхитростно ответил Дорофей. - Чего-чего, а этого дерьма в нашем государстве сегодня невпроворот, до самого верха!.
- А вы, собственно, что имеете в виду? – настороженно вопросила экскурсовод, обескураженная применением такой простецкой лексики на виду всемирно известного шедевра.
- Думается мне, милейшая, что это чёрный квадрат был всего лишь весёлой шуткой художника, когда он был под этим делом.
И он, щелкнув пальцем под щекою, показав это дело.
Он ещё раз взглянул на чёрный квадрат на подрамнике, поблагодарил экскурсовода за интересные пояснения и, надев картуз, вежливо с поклоном со всеми попрощался, покидая зал…
Хотелось ему попасть в Кремль, тем более краем уха слышал, что людей туда иногда пускают. По этому случаю, он на пиджак пристроил свои два ордена «Слава» обе третьей степени, «Красную звезду» с эмалью, попорченной осколком, и две самых памятных медали «За оборону Одессы» и «За оборону Севастополя», на обратной стороне которых, как вы знаете, выбито «За нашу Советскую Родину». Остальные оставил дома.
У Боровицких ворот Кремля, подойдя к охраннику, Дорофей Елпидифорович поинтересовался, нельзя ли ему пройти на территорию Кремля. Молодой розовощёкий лейтенант КГБ, услышав эту просьбу при таком скромном иконостасе на пиджаке этого гражданина, к тому же ещё в косоворотке и яловых сапогах, белозубо заулыбался и спросил:
- Папаша? А у тебя хоть паспорт-то есть?
- Паспорта нет, - ответил Дорофей Елпидифорович, - я же не гражданин, а колхозник, и он мне не положен! Есть только справка, что я, как колхозник, нахожусь здесь в командировке.
Лейтенант, молча, с удивлением смотрел на деревенского простофилю.
- Не получится, что ли?
- Для тебя, папаша, не получится!
Дорофей молча повернулся и пошёл, как говориться, не солоно хлебавши, поблёскивая в лучах солнца своею «Славой» как бы «третьей» свежести, потому что первая «свежесть» беспрепятственно въезжала и выезжала из Кремля на чёрных лимузинах.
Лейтенант оглянулся по сторонам и, увидев, что его подсменный вошёл в помещение проходной, негромко окликнул удаляющегося Дорофея:
- Гражданин! Вернитесь!
Когда Дорофей Елпидифорович к нему подошел, полагая, что тот передумал и сейчас разрешит пройти на территорию, тем более что кто-то входил и выходил из ворот Кремля. Но его постигло разочарование.
Что побудило этого вышколенного своим Ведомством солдата меча и плахи дрогнуть перед васильковыми глазами Дорофеича? То не известно. Может быть, сам был из крестьянской семьи, куда после армии более не вернулся на постылую колхозную землю, а потому остались в его памяти и запах свежескошенного сена, и крик петухов на рассвете, и вкус горбушки ржаного хлеба, а по осени и печёной на костре картошки…
А может быть, вспомнилась тёплая ладонь отца, не вернувшегося с Войны, только сказал он ему в утешение, а может … и в извинение:
- Вы, папаша, вместо Кремля можете посмотреть очень интересный музей имени Пушкина. Он рядом. Сейчас перейдёте на улицу Моховую, а там вам его всякий прохожий покажет…
- Благодарствую, сынок, - ответил Дорофей и улыбнулся.
А тот тоже - ему в след…
Древности Музея изобразительных искусств Дорофея окончательно сразили. Он даже не представлял, что такое могло быть. Рассматривая в залах многочисленные скульптуры обнажённых людей и богов, он ещё раз убедился, что на Земле немыслимое число чудес, и вот только жалко, что жизнь человека коротка, да к тому же не всем выпадает такая счастливая доля, как ему увидеть подобную красоту и такие редкости. Так думал Дорофей, снимая со своих сапог матерчатые бахилы и покидая этот удивительный Храм мечтаний и страданий человечества…
Поздним вечером, возвращаясь с работы, Мирон детально докладывал Дорофею о происходящем в Павильоне. Пока всё шло своим чередом. Мирон втихаря кормил быка зерном, а опилки около полуночи тайно выносил в навозное хранилище. От Сердара по-прежнему не было ни слуха, ни духа. Манефа потихоньку корпела над своей докторской диссертацией. Она была очень благодарна Мирону, не только потому, что он спас от большой беды академика Суслопёрова, но и за то, что выполнял двойную работу за себя, как художник, и за Дорофея, ведущего лаборанта. Как человек благодарный, Манефа решила просить Дирекцию Выставки, назначить Мирона Главным оформителем Павильона, понимая, что в такой мелочи после случившегося ей отказа не будет, зато художнику будет пусть и не большая, но приплата к жалованию.
Вечерами, развалясь на раскладушке, Дорофеич, если было настроение, предавался воспоминаниям о своём житье-бытье, связанным с его участием в войнах, которых оказалось слишком много на одну человеческую жизнь.
Мирон слушал его с интересом и только иногда мог напомнить, что эту историю он начинает рассказывать ему уже в третий раз. Дорофей на такое замечание не обижался и в своём «чердаке», так он именовал свою голову, находил что-нибудь поучительное не только с житейской точки зрения, но и христианской и, как правило, к месту или к дате…
- Когда в осень сорок пятого прикончили у японцев Квантунскую армию, то вошли в Харбин, - начал своё воспоминание Дорофей, - считай, почти русский город посреди Китая. Первым делом я оглядел городишко. Смотрю, церковная маковка православного храма золотится. Дай, думаю, зайду взглянуть. Вошёл, понятно, что пусто, потому все прихожане по домам да подвалам попрятались, - к Советской власти приспосабливаются, потому что СМЕРШ стал выискивать белогвардейцев, которых в Гражданскую войну, считай, четверть века назад выпихнули в Китай и тех, кто на нас косо поглядывал. Но многие взирали с печальной радостью - свои пришли, русские.
Вошёл в храм. Темно. Только свечи в шандалах потрескивают, а священника не видать. Подошёл ближе к иконостасу и спрашиваю:
- Есть ли тут кто?
А мне отвечают: - Свято место пусто не бывает. По какому делу явился, солдат?
Вижу, появляется старичок с седою бородой и в нужном убранстве. Отвечаю ему, что хотя мне и не положено здесь быть, но всё же я крещёный и верующий! Может поэтому мои сапоги и протопали от Кандалакши через Алакуртти на Кенигсберг и Берлин, а вот теперь пыль глотаю здесь в Харбине, а то бы давно червей кормил в тверских болотах. Стал он меня расспрашивать, откуда я родом. Говорю, из-под города Юрьева ; Польского, рядом село такое есть Кумино. Услышал он это, аж всколыхнулся и слеза набежала ему на глаза. Мы же, говорит, с тобою земляки, я ведь родом оттуда. Только давно это было. Я ведь красноармейцем с армией Колчака в Сибирь ушёл, а потом уже здесь оказался. Вот и служу теперь православным. Мне, говорит, разбора нет кто ты - белый или красный! Один мы народ, только каждый по-своему считал, что делает добро для России, а потому нет различия у них перед Богом. А то, что кроваво получилось, так они все в равном ответе пред Всевышним.
Вот так побеседовали мы с ним, а он и спрашивает: может, какая просьба есть? Есть говорю, батюшка: потерял я нательный крестик. Видать, кто-то снял, когда меня первый раз после контузии в госпиталь привезли. Засмеялся он и говорит: «Пойдём к алтарю, там тебе его и надену». Подошли, снял он крестик с себя и одел на меня и говорит:
- Благословляю тебя, русский воин, пусть хранят тебя Силы небесные.
Разволновался я до слёз и тоже спрашиваю:
- А может, отче, и я могу сделать для вас что-то хорошее?
- Ничего мне не надо, отвечает он
- А всё же?
- Ладно! Уж коли ты такой упорный. Есть одна просьба - коли хранимым домой вернёшься, поднимись на холм, что у села Кумино. Я, - говорит, - мальчишкой по весне там цветы собирал, и поклонись от меня Родине на все четыре стороны, потому не суждено мне её увидеть. Но храню её облик в душе своей, во сне хожу по её полям и рощам. Когда ещё молод был, всё представлял, как журавлём плыву в поднебесье над её полями, сёлами да рощами. Сказал и сам расстроился от горестных воспоминаний, а потом успокоился и говорит: «Приходи пока твоя часть в городе, рад тебе буду. Я бы и Книгу тебе подарил, только беду от неё можешь получить от своих партийных командиров. Но ты этому не удивляйся, такое в христианском мире уже было, правда, уж очень давно и не так непотребно гибельно. Люди думали, что более не повторится подобное, а оно видишь, как вышло? Оказывается, обещание светлого будущего, может срыгнуть тьмою, большевизмом. Только запомни, главное Писание ни на бумаге, ни в Храме, а в душе человека, ибо только в ней и может храниться Вера и более нигде».
Расстались мы с ним. Через недёлю я собрался навестить батюшку, а потому почистил одежду, белый воротничок пришил к гимнастёрке, опрыснулся трофейными духами, вышел на крыльцо казармы, - тут и грохнуло.
До сих пор в подробностях помню, как этот храм в воздухе разваливался. Знать не пожалели врывчатки. А чего её жалеть. Война кончилась, не везти же его обратно. Я туда. Подхожу и вижу, мать честная, - одни развалины, а до этого была ну просто церковь красавица! Кое-где среди кирпича лики Святых проглядываются, солдаты, которые в ограждении стояли, по кирпичному бою ходят из раздавленных икон оклады выдирают, знать серебро учуяли. Огляделся. Вижу, майор наблюдает, папироску курит и посматривает на всё глазом завхоза. Я к нему:
- Разрешите обратиться, товарищ майор?
- Пожалуйста! Какой вопрос, сержант?
; Это буддисты православный Храм в небо отправили?
Он рассмеялся и говорит:
- У них для этого кишка тонка. А причина, сержант, такая. В этом храме, был устроена усыпальница для одного белого генерала, которого местная белогвардейщина почитала за героя русского народа. А нашему народу Партия уже объяснили, кто для него герой, а кто враг - это раз. А во-вторых, сегодня в этом храме хоралы поют в честь Христа и его Матери, а завтра с колокольни по нам из пулемёта стеганут или оружие для будущих времён начнут прятать. А как нас учат вожди? Борьба между прошлым и будущим только ещё начинается. Запомни это, товарищ боец. Мы, большевики, генералов царских времён, вроде Багратиона и ему подобных, как истинные коммунисты и патриоты своей страны, отправляем вместе с их склепами и костями в Поднебесье. Так спокойнее. Сам посуди, на хрен они нам сдались, даже если они и не воевали против Советской власти? Нечего им обитать в нашей памяти. С нас начинается История Великой страны. А этот генерал был обычной антибольшевистской гнидой, не добитой в Гражданскую войну - только и всего.
Спрашиваю:- а когда подводили взрывчатку, в храме был кто?
- Вроде никого, ; отвечает он, - только около церкви как раненый грач метался какой-то старикашка и всё умолял сохранить жизнь Храму. А иначе, говорит, буду жаловаться на ваш произвол твоим генералам. А я ему:
- Ты в своём уме, батя! Мы пол-Европы к своим сапогам положили, а теперь и милитаристская Япония у нас в полной раскорячке находится. О каком ты храме талдычишь? Иди отсюда, покудова кирпичом голову не проломило…
Когда я вернулся с Войны домой, исполнил просьбу батюшки. Пошёл на этот холм, который вблизи села. С него вольный вид открывается и на восход Солнца, и на закат, и наше Ополье. И показалось мне, что глядят на всю эту земную прелесть, что легла у моих ног с полями, редкими рощами, с сёлами у горизонта да плывущими в небе белыми облаками, не мои глаза, а его. Подумал я тогда, - может, и вымолил батюшка у Господа мою жизнь для того мгновения, когда самурай, вместо того, чтобы швырнуть мне под ноги гранату, сам взорвался…
Так и стоял я на холме и любовался миром, как бы за двоих.
А потом снял нательный батюшкин крест, который быть может, он с купели на своей груди носил, и закопал его на вершине холма под корнями цветов, чтобы эта нетленная золотинка вечно хранила память о русском человеке, даже тогда, когда мы, русские, по своему самоедству, исчезнем навсегда с лика Земли...
После таких грустных историй Мирон просил разрешения принять дозу «Московской». Дорофей в такие моменты, против стопки не возражал, потому понимал, что и ему Мирону бродить по тропам своей советской жизни не менее горестно....
Ещё не истёк срок похорон несуществующей супруги выдуманного деверя, как Мирон принёс радостную весть, - объявился Сердар.
Поскольку Дорофей не мог тотчас заявиться в Павильон, то Мирон, в лучших традициях методов работы КГБ, устроил им тайную встречу в подворотне на Тверском бульваре недалеко от памятника Пушкину. Дорофей Елпидифорович разволновался от предстоящей встречи с Сердаром, что попросил у Мирона боевые сто грамм водки, после чего отправился к постаменту Поэта, а оттуда по указанному азимуту в нужную подворотню, где они и встретились. Дорофеич расчувственно его обнял, как родного сына. После чего они удалились на скамейку в тень лип бульвара. Он поведал Сердару о событиях, которые произошли в его отсутствие. Но для начала по-отцовски его отчитал за столь непонятное и длительное молчание. Сердар с пониманием принял заслуженную критику и сообщил, что в этот раз его штиблеты шастали по заплёванным бетелем улицам города Катманду, который у чёрта на куличиках, где во дворце живёт король Непала Махендра Бир Бикрам Шах Дева. Сердар не стал распространяться о том, что он там делал, заменив это красочным описанием буддийских храмов и национальной кухни, которая ему не понравилась чрезмерной остротой.
Не миновал Дорофея и презент - Сердар вручил ему резной мундштук из слоновой кости с серебряной инкрустацией, который тот сразу его использовал для самокрутки с махоркой. Когда он закурил свой самосад, то сидящий на другом конце скамейки гражданин, читавший газету, с укоризной посмотрел на Дорофея, демонстративно помахал у носа ладонью и пересел на другую удалённую скамью…
Следует отдать должное практицизму Дорофея, которого только отчасти интересовали обычаи непальцев и их короля Махендры, а потому он лишь в пол уха слушал про экзотику нищей страны, так как сам всю жизнь был с ней на короткой ноге. Его волновало только одно - как избавить своего любимца Бориса от микробного жорова. Но, обладая врождённой интеллигентностью, Дорофей не перебивал рассказ Сердара и только в одном месте искренне расстроился за него, когда тот ему рассказал, как один непалец за десять долларов обещал его отвезти на такое место в городе, с которого ранним утром видна вершина Эвереста, и он даже ей любовался. Только позже ему объяснили, что нужно быть простофилей или троечником по географии, чтобы надеется увидеть эту знаменитую гору мира из столицы Непала.
- Выходит, плакали твои денежки? - с сожалением заметил Дорофеич, бережливый во всём. - Жаль!
Когда Сердар, наконец, исчерпал свои впечатления, Дорофей вернул его к реалиям московской жизни, но в заключение всё же дал оценку сердаровым заграничным наблюдениям:
- Понято, - подытожил он. - Нашего брата за рубеж посылать бесполезно, только бедность и выискивает. Чего в ней интересного, когда её у нас выше крыши? Вот помню, когда мы вошли в Германию, я и увидел, как немцы сподручно ведут своё частное хозяйство без всяких колхозов - совхозов. Всё есть. Одних только колбас да копчёных окороков мы на целую жизнь вперёд наелись. А посмотришь, на земле не более нас горбатились, а доход получали знатный. В сравнение с их хуторами, набитыми всякой живностью наши колхозы вроде цыганских таборов: что сегодня заработали - на утро и спустил в сортире. Конечно, и у нас есть хозяйства показательные. Только они вроде нашей показушной Выставки, где все наперечёт, а остальные как в колхозе имени товарища Кирова, что в деревне Ежово. Там, как ни трудись, а плата на трудодень одна - стакан гороха, да кило ржи с ячменём - и будь здоров. Подходи, кто следующий? А если этим колхозникам сказать, что на такой земле как наше Ополье и окороков, и копчёностей может быть и более чем в Германии, так тебя засмеют, а потом скажут: «Дурак, ты дурак, Дорофей! Не уж-то тебя Советская власть так ничему и не научила?» Может и ты, Сердар, что-то проглядел у этого Махендры с его Бикрамом и Девой? Не так уж там и плохо? А если что и не так, пусть устроят для населения Коллективизацию. Хуже чем у нас, её могут провести разве что совсем законченные раздолбаи.
Как я понял, наша власть решила, что для начала у крестьян, которым Ленин на здоровую голову обещал землю да потом на плохую передумал,; всё отобрать: лопаты, косы, топоры, телеги, скот, самовары и другую утварь, да мало ли чего можно было найти в крестьянском дворе. Если же у кого, что работало, то непременно надо было разорить, для лучшего. Хотя это лучшее коллективизаторам выходило порою боком.
К примеру, у Кузьмы Жбанкина была крупорушка, на которой он крестьянам молол зерно. Когда коллективизаторы пожаловали в его хозяйство, то во дворе обнаружили в запасе здоровенный каменный жёрнов, а, узнав цену этой каменюке, то час же её оприходовали, а заодно и два десятка новые мешков, которые Жбанкин от их глаз спрятал на чердаке. Потом семь мужиков, употев, вкорячивали жёрнов на телегу, и по совету одного дурошлёпа, хотели поставить его на «попа», примотав к телеге верёвкой, чтобы потом было его легко скатить с телеги по доске на землю. А когда его по ней накатывали, задняя ось телеги и подломилась, и эта каменная махина вырвалась из их рук и шустро проломив штакетник покатилась под горку, да не прямо, а видать, чёрт ею рулил, - завернула на проезжую дорогу. А по ней, будь он неладен, появился автомобиль с ивановскими гепеушниками. Жёрнов с разгона и вкорячил ему прямо в бок. Ты догадываешься, Сердарыч, что с ним стало, если с раскату хряснуть такой каменной махиной? Комиссары, когда увидали что на них прёт, брызули в разные стороны, только шофёр замешкался, ему не повезло. Хотя как знать: ранение при исполнении, считай, это почти орден на грудь, хотя и без денежного поощрения.
Как только гепеушники от испуга очухались, начали искать виновника происшествия. А чего его искать коли перед ними сам Кузьма Жбанкин, из которого эта махина лишь случайно не выдавила ему кишки!
Они на него насели с матом-перематом, Даже у лица наганом стали помахивать. А он им: «Извините, товарищи гепеушники, если бы ваш автомобиль был изуродован жёрновым в моём дворе - это одно, а так как он уже не мой, а комиссией реквизирован и по вашим документам даже оприходован, то это уже ваше дело, а потому могу лишь вам посочувствовать». Кузьма отбоярился, а коллективизаторов поволокли в городское ГПУ, чтобы на них свалить ответственность за аварию. Потом автомобиль с продавленным боком и напрочь скособоченным колесом конной тягой отволокли на железнодорожную стацию, чтобы отправить на починку в Иваново. Но пока он на ней неделю дожидался для себя железнодорожной платформы, кто-то ночью с одного сидения срезал всю добротную кожу, отвинтил бибикулку и украли одно колесо…
Сердар внимательно слушал Дорофеича и по той смешинке, которая освещала его лицо, понимал, что душа русского крестьянина ещё не умерла от безумных по своей нелепости экспериментов Советской власти, которая обобрала до нитки и превратила его в крепостного. За время её господства у кормильцев России так ничего и не прибыло кроме своих детей, родительской избы от царских времён, да права на двенадцать соток земли под картошку, чтобы при очередном нелепом политическом или экономическом эксперименте Советской власти им не умереть с голода. А что касается животных, так это зависело от того соблаговолит она выделить крестьянину для покоса траву или нет. Так что жизнь российского народа была в костлявых руках безумной Советской власти от дня первого её владычества до дня последнего, а это без малого скоро сто лет…
С некоторых пор он начал понимать, что управлять страною людям не только малокультурным, но и малообразованным без использования несусветной лжи невозможно, а потому и воспринимал свою роль в советском государственном механизме как неизбежную данность, полагая, что со временем перемены к лучшему неизбежны. И всё же ему всегда хотелось узнать, из первых рук: строительство фундамента страны Советов это действительно величайшее достижение человеческой мысли; или это всего лишь заморочка мозгов новой малограмотной власти, именуемой коммунистической, построенной на лжи, муках, крови и смертях народов России, которая разрушила страну до основания так, что ей более не суждено сотворить нечто такое, что будет оценено не количеством ракет и числом атомных бомб, а добром и светом для всего человечества.
Однажды, это случилось, кто-то ему показал копию ленинского признания, сделанного им за год до своей смерти, в его каких то «Откровенных мыслях». А какие такие мысли могли быть у человека с отмирающим мозгом? Но он их запомнил, понимая, что душа народа России, который заплатил за эти «Советы» такими чудовищными страданиями и смертями, что всё равно не поверит этим запоздалым признаниям и никогда его душа не примет их в оправдание вождя: «Конечно, мы провалились. Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему велению. Мы должны ясно видеть, что попытка не удалась, что так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни, нельзя»…
Сердар не обиделся на этот упрёк, а только заметил, что за полторы недели многого не увидишь, а то, что они беднее нас, так это и так видно, хотя бы потому, что на улице нет пьяных. Тут и дураку понятно, что им не хватает денег на последнюю радость жизни. Рассусоливать с Дорофеем на скользкую тему, кто богаче босоногий непалец в тунике на голом теле или колхозник в кирзовых сапогах и в ватной телогрейке на семи ветрах, он не стал. Зато в популярной форме рассказал о результате посещения профессора Штаркмана, который посоветовал им в место микробного жорова для маскировки использовать пекарские дрожжи. При замешивании с опилками они будут почти неотличимы от биомассы.
- Вот только где взять такое количество дрожжей для бычины? - сокрушённо вопросил Сердар. Да и дорого это.
То, что в устах Сердара было сомнительным для выполнения, у Дорофеича вызвало лишь снисходительную усмешку.
Это же проще пареной репы, Сердарыч. У нас же есть «рефикат», который мы меняем на зерно и капустные кочерыжки. Его остаток, который мы спускаем в канализацию, пустим в дело. А для дрожжей мы используем хлебопёков, которые возят в столовую хлеб. За «рефикат» они отца родного привезут, не токмо что дрожжей.
Ну, коли так, оповещай Манефу, что приступаешь к применению биокорма. Только гляди в оба, чтобы не приключился Вселенский скандал...
На следующее утро отдохнувший и посвежевший Дорофей Елпидифорович заявился в Павильон и был радостно встречен Манефой и уборщицей Авдотьей Зузановой, которая простила ему историю с противогазом.
Манефа не удержалась и тотчас по телефону оповестила обоих академиков Примуса и Секонда, что они в понедельник приступают к проведению эксперимента…
Примус, воспринял эту весть довольно прохладно, то ли по причине возникшего у него в ухе отита, то ли ему уже хватило результатов от опилочного материала, а чужие разработки его никогда не интересовали. Он не нуждался и в лишних хлопотах. Но в качестве своего наблюдателя он отправил на объект референта Матильду Чандык, которая после недавнего замужества теперь имела в своей фамилии выразительную приставку Колупаева. Понятно, что от этих известий особенно в восторге был Секонд, а потому на следующий день он заявился к обеду с большим букетом цветов и огромным тортом, который осторожно нёс на вытянутой руке его шофёр Тимофей Ляличкин.
То, что в качестве помощника Секонда теперь оказалась милашечка значительно моложе средних лет, а не референт Леонтий Визгалов, можно было предположить, что за своё хамское равнодушие к судьбе своего начальника, когда тот оказался в вольере один на один с быком. Теперь он освобождён от своей непыльной, но во многих отношениях приятной должности.
Манефа не сразу сообразила, что столь торжественное посещение их рабочего объекта было знаком дружеского расположения, которое следовало закрепить компанейским чаепитием. Поэтому Дорофей тот час занялся чайником, уборщица Агафья Зузанова накрыла стол новой клеёнкой, Мирон как работник в сфере искусства раздобыл глиняный горшок, куда и поместил подаренный букет из белорозовых хризантем голландской коллекции.
Когда все уселись и было приступили к чаепитию с тортом, в центре которого располагался огромный шоколадный заяц, Матильда Чандык - Колупаева намекнула, что не очень сподручно желать коллективу успеха в работе с помощью чашки с чаем. У них, то есть в Азербайджане, подобное восприняли бы как оскорбление или высшую степень нищенства. Поэтому она предлагает товарищу Ляличкину сбегать в Павильон Азербайджанской ССР, где по её записке ему отоварят бутылкой марочного коньяка.
Протасий Константинович, в который раз восхитился мудростью людей Востока, а главное их взаимовыручке. Записка была тотчас написана, и Тимофей Ляличкин шустро отправился к землякам Матильды, по дороге коряво исправив цифру 1 на 2. В качестве закуски прикупил семь плавленых сырков «Дружба», а для сытости без очереди, с лёту, отхватил две банки тушёнки, чему все были рады.
На этом чаепитие Протасий Константинович был в хорошем расположении духа, много шутил, рассказывал забористые анекдоты, от которых не менее забористым смехом покатывалась милашечка. Одним словом, в качестве тамады он был просто в ударе.
- Девочки! - восклицал он, подливая и подливая им в гранёные стаканы коньяк,- покажите, на что способны наши труженицы науки.
Первой, с этого чаепития, отвалила труженица Авдотья Зузанова. После четвёртой рюмки коньяка она побледнела лицом и торопливо, не говоря ни слова, покинула застолье и более не вернулась. Потом дело дошло и до Манефы. Возможно, и она бы побледнела, но в силу своей психики, ей много не надо, чтобы и она тоже откланялась. Протасий Константинович, соблюдая закон приличия, был лишь «под шафе» и, предложив своему изрядно захмелевшему референту для опоры руку, тоже отбыл.
Дорофей держался крепче всех, поскольку принципиально избегал халявы, больше налегая на тушёнку, а потому выпил лишь от чистого сердца за здоровье учёных. Зато хорошо надралась Матильда Чандык - Колупаева и отчасти Мирон, который вдруг решил выразить внутреннее состояние дамы, для чего на крышке от торта набросал в антураже восточных элементов её портрет. Она весело смеялась, наблюдая, как из туманной неясности серого картона начали проступать достаточно соблазнительно обнажённые формы её тела…
С территории Выставки они отбыли под руки, когда уже Юпитер сиял на ночном небе в своей полной яркости…
Автор полагает, что читателю не следует забивать голову сведениями, которые не пригодятся ему, ни при какой погоде, а именно, как с помощью пекарских дрожжей приготовить нечто похожее на микробную биомассу, по слухам уже выдвинутую единомышленниками и друзьями академика Протасия Суслопёрова на соискание очередной Государственной премии.
Короче, раздобыв дубовую кадушку, в которой до этого квасили капусту, Дорофей Елпидифорович приступил к созданию композиции, от которой бы не отвернулась физиономия быка. По первому разу Борис сразу отвёл от этого жорова свои ноздри и выразительно посмотрел на своего воспитателя: «Мол, что ты за пойло мне приготовил, папаша? Где наливное зерно и мои любимые капустные листья?! Где?»
Манефа было всплеснула руками от волнения, но Дорофеич её тот час успокоил, сказав, что бык давно привык к ночному приёму пищи, а потому поутру он вылижет свою кормушку досуха и с удовольствием. Так оно и получилось. Когда Манефа утром пришла на работу она была чиста.
Ближе к полуночи Дорофей всю эту биомассу выгребал и отправлял в навозохранилище. Быку же насыпал его любимого зерна и зелёные сочные капустные отходы, добытые в Павильоне «Кролиководство».
Дорофей опасался только одного: вдруг животное не будет давать заметного привеса? Тогда Протасий Константинович, за какие ни будь коврижки, постарается убедить Примуса продлить эксперимент, а это будет опасно для жизни быка. Поэтому Дорофей, не теряя времени, кормил его не только ночью, но ухитрялся подкармливать мурцовкой из дрожжей и днём на глазах экскурсантов, как бы микробным биокормом.
У читателя не должно возникнуть мысли, что Манефа такая непролазная дура или карьеристка. Напротив, она понимала, что одно дело безвредные опилки, другое - биокорм, который оказался пригодным и для получения высокопрочных бетонов, промазки ковров, и для других технических целей. Поэтому в глубине её сознания жил неприятный холодок, навеваемый прискорбной картиной погибшей севрюги. Будь на то её воля, она бы после такого инцидента попросила бы отвезти все эти мешки с жёлтой пылью, которые ютились в Дорофеевой каптерке, на помойку.
Как человек совестливый и добрый, она тоже жалела быка. Единственное, что её грело это надежда, что за оставшиеся три месяца, дай Бог, с ним ничего плохого не случится, и он благополучно отбудет в свои родные пенаты.
Теперь графический материал, который Мирон изображал цветной гуашью, включал не только объёмы фекальных масс, мочи и гемоглобина в крови, но также дополнительное нарастание веса животного, по причине потребляемого биокорма. Мирон, знакомый с опилочной технологией выкармливания, предложил Дорофею кривую привеса взять с «потолка». Но это был уже не подлог, а беспардонное враньё, из серии «Каждому гражданину нашей страны при его жизни хотя бы по комнатушке в коммуналке» (про Коммунизм мы и не заикаемся, тут и дуракам всё понятно!). На это честняга Дорофей пойти не мог, а потому решил создать такую композицию питания, чтобы от неё бык быстро наращивал вес, а вот по какой причине, это академиков не касалось.
Когда в следующий раз к нему заглянул Сердар, Дорофей поделился с ним своими опасениями: вдруг на пекарских дрожжах бык не будет давать привеса?
Сердар тут же по-простецки позвонил профессору Штаркману и спросил совета насчёт дрожжей. Тот честно ответил, что посоветовать ничего не может. Известно лишь, что их потребление полезно, что на одной птицефабрике применение этого продукта дало феноменальные результаты. Понятно, что Сердару не составляло труда заглянуть на эту фабрику и, произведя своим появлением некоторый переполох в её дирекции, заполучить подробную технологию вскармливания несушек с добавкой хлебопекарных дрожжей. Остальное было делом элементарной арифметики: количество дрожжевого материала, приходящегося на несушку, пересчитали на вес быка. Теперь в процесс ночного вскармливания с помощью зерна и кочерыжек, прибавились дрожжи.
Борис так аппетитно хряпал капустными отбросами, что Дорофей иной раз не выдерживал такой музыки и, достав из голенища сапога финку военных времён с цветной наборной рукояткой, с удовольствием очищал себе приглянувшуюся кочерыжку и добавлял и своё не менее заразительное похрупывание.
Как человеку любопытному ему не был чужд дух экспериментаторства. Особенно его заинтересовал результат лобовой схватки микробного жорова с пекарскими дрожжами. Чтобы взглянуть на этот «конфитюр» своими глазами, он раздобыл на свалке железную бочку, в которую сыпанул добрый мешок белкового концентрата, размешал с горячей водою, а потом, когда вода остыла, запустил пяток килограмм дрожжей и стал наблюдать. Поначалу ничего особенного не произошло, разве что через два дня началось брожение, с образованием пены ядовито-жёлтого цвета, которая начала неудержимо изливаться на пол каптёрки, а потом наполнила помещение относительно приятным или точнее терпимым запахом. Однако на вопрос Манефы: «А в чём дело, Дорофей Елпидифорович? Не подохла ли после санобработки в помещении крыса?».
Он, не моргнув глазом, ей ответил, что это подаёт дух предварительно заквашенная биомасса, которая в таком виде пробуждает у быка поразительной силы аппетит. Манефа восприняла это как добрый знак и даже сообщила об этом Протасию Константиновичу, который на радостях выдал молодому исследователю, как он выразился, уже полный картбланш:
Манефа Парменовна! Экспериментируйте и дерзайте. Это всё что я могу вам пожелать…
Такое интенсивное вскармливание, конечно, не могло остаться незамеченным организмом животного, который благодарно ответил не только приличными объёмами естественных отправлений, но и значительной прибавкой в весе. А уж про качественный состав навоза, мочи и гемоглобина крови, вместе с тромбоцитами и лейкоцитами мы и не говорим. И так понятно. Теперь, после вечернего променажа в вольере, Дорофей раз в три дня отводил быка на весы для замера его веса, результат которого Мирон изображал в виде восходящей линии зелёного цвета. Цвета жизни.
То, что такое питание быку шло впрок, стало понятно даже весовщику Дормидонту Кудыкину, когда после очередного взвешивания Бориса под его тяжестью в импортных весах лопнула какая то серьга и перегорела контрольная лампочка, отчего весы так перекосило, что над починкой неделю колдовала ремонтная бригада из «Спец-прибор-наладки». Для ускорения их ремонта Дорофею пришлось использовать всё тот же безотказный ректификат, которым он снабдил бригаду Кудыкина.
Спустя месяц на экспериментальный объект заехал Протасий Суслопёров и, ознакомившись со столь значительными результатами, был ими потрясён и заявил, что отныне имя Манефы Парменовны будет неотделимо от его открытия.
9
Положительный результат вскармливания биокормом был очевиден, а потому следовало, не теряя времени, пригласить для ознакомления с результатами академических изысков не только представителей Академии и других заинтересованных Организаций, но бери выше, ответственных работников ЦК Партии.
Через неделю Манефу Парменовну вызвал к себе Примус и попросил, на правах научного руководителя эксперимента, сообщить ему общие контуры доклада, который ей предстоит сделать перед высокой Комиссией.
Манефа, очень толково рассказала о результатах, не забыв выделить исключительную роль опилочного материала. Академик её внимательно слушал, чуть запрокинув голову к потолку, где в белоснежных подушках облаков нежилась голая Венера, а потом сказал:
Конечно, умалять достоинства микробного корма не следует, хотя вам нужно обязательно выпятить экономическую сторону нашего эксперимента опилки это никому не нужные отходы нашей лесной промышленности, а для создания биомассы, как вы знаете, много ещё чего требуется, а это денег стоит. Деньги народные, их надо беречь. Если сотрудники Протасия Константиновича при обсуждении вашего сообщения будут, извините за выражение, говняться, смело пользуетесь моими рекомендациями. Вы с опилками на коне, а они со своим МВД в его подхвостье.
А что, может случиться склока? настороженно поинтересовалась Манефа у своего наставника.
Ко всему надо быть готовым, милая, когда идёт делёж Славы.
Боюсь, если что, не справлюсь с Протасием Константиновичем! – суетливо заволновалась Манефа.
Ерунда! Он только снаружи фактуру имеет, а внутри газетный популист. В этом вся его цена…
Всю неделю в ожидании высоких гостей Манефа была на взводе. Уборщица Авдотья Зузанова крутилась, как белка в колесе, выметая отовсюду мусор и приводя территорию объекта в божеский вид. Мирон, как профессионал - богомаз, направил свои усилия на побелку стен маховою кистью. Дорофей привёл в порядок стойло Бориса, а заодно с помощью своих приятелей дежурных пожарных Полубоярова и Арциса с глаз долой припрятал зерно. Вот только с дрожжами вышла такая корячка, что на это заранее обращаем внимание уважаемого читателя…
Дело было так. Недели за две до этой суеты как-то под вечер и под хорошим градусом к Дорофею заехали хлебопёки, которые с ночи завозили на Выставку горячий хлеб, а в этот раз заодно прихватили с хлебозавода «неучтёнку» чуть больше кубометра списанных дрожжей и попросили Дорофеича обменять их на «рефикат». Нам, Дорофеич, много не надо, говорили они, но достойно отметить День железнодорожников, хотя он уже и прошёл на той неделе, мы обязаны. Это мнение трудящихся нашего производства, так что будь другом и не жадничай.
Конечно, такое количество дрожжей было явным перебором, хотя и в пользу эксперимента. Но делать было нечего. Обижать нужных людей глупо, да и обратно товар не повезёшь, разве что в выгребную яму. И Дорофей не поскупился, поскольку всегда знал: железнодорожные магистрали это кровеносные сосуды страны. Порви их, и она погибла…
Итак, возникла проблема, куда с глаз долой спрятать этот ящик с растрескавшейся серой массой. Но крестьянская смётка помогла. Прикрыв дрожжи сверху клеёнкой, он присыпал её жёлтым порошком биомассы. Как бы выставив биокорм на показ, мол, чем кормим, то не прячем!..
На Совещание первыми заявились представители прессы и кинохроники. Потом все услышали писк тормозов автомобилей академиков Примуса и Секонда со своим персоналом, включая директора Института Народного Питания, товарища Владимира Викторовича Любодурова. Затем нагрянул кортеж с предводителями Президиума академий наук и представителей ведомств, остро желающих внедрить замечательные результаты эксперимента в народное хозяйство, во главе с представителем от Совета Министров. Потом возникла торжественная пауза, ждали представителей из отдела Науки ЦК Партии.
Появились и они скороспелые кандидаты экономических, ветеринарных и прочих сельскохозяйственных наук, выпускники Высшей Партийной Школы при ЦК КПСС. Все в шляпах, в белоснежных нейлоновых рубашках и серых костюмах, со специфическим выражением лица: смеси вежливого чванливого превосходства с настороженностью, которая бывает у людей, интересующихся только своей карьерой в неком хлебном месте. Они были важными винтиками в предстоящем Совещании. Только их мнение, пусть и в виде капли, при желании, могло перевесить рекомендацию в доску послушных академиков.
- Ну, так начнём что ли? - сказал Примус, на правах самого выдающегося всенародного Академика.
Он первым прошёл к столу и сел.
В этот момент вошла уборщица Агафья Зузанова и водрузила в глиняном горшке посреди стола букет прекрасных нежно сиреневых роз сорта Шарль де Голь…
Минувшей ночью Мирон их нарезал на клумбе Павильона «Цветоводство». Правда, когда его всё же догнал сторож, чтобы их отобрать, то Мирон его так послал по матерной «фене», что у того тотчас отпала охота с ним связываться. Но всё же он нашел в себе гражданское мужество погрозить ему вослед кулаком. Понятно, что это приключение на аромате и свежести роз не отразилось…
Всё шло на удивление гладко. Манефа показывала на красочном материале, как протекали процессы усвоения опилок и естественных выделений быка, а также прирост мышечной массы животного при переходе на использование микробного белка. Когда она окончила своё сообщение, поднялся Примус, хмуро оглядел присутствующих и своим карябающим слух голосом, сказал:
Хотелось бы услышать мнение по докладу. Но прежде напомню, что в Академии имеются... подпольные критиканы, а по сути... враги биологического Прогресса, которые не пожалеют сил... и... средств, чтобы опорочить наши достижения. Это я сообщаю для прессы, а теперь прошу поделиться своими соображениями. Но, прежде всего, хотелось бы выслушать мнение…
Он посмотрел на первый ряд, где в полудремотном состоянии пребывал личный представитель Председателя Совмина Павлин Кондратьевич Сосакин…
По большому счёту, предстоящая детальная разборка успеха эксперимента Сосакину была малопонятна, а потому и скучна. Ему были знакомы проблемы текстиля, на худой конец, резиновой промышленности. Он был мастер своего дела, особенно когда возникал вопрос: покупать импортное оборудование для производства или производить его самим? Тут в его душе сомнений не было только покупать! Он не искал лишних забот для себя, попутно и для страны. Удобно. Если что все нарекания на западные фирмы, а мы вроде и не при чём. А деньги? А что деньги, они и существуют для того, что бы их тратить.
Здесь же какая то чудная мелочёвка - кормление животных опилками. А почему не зерном? На худой конец комбикормом. И опять не понятно каким образом древесные опилки связаны с микробами, у которых, как он понял, полезными оказались только их экскременты? В такую глупую ситуацию он ещё не попадал. Дураков часто слушал. Но одно дело их слушать, другое дело высказать своё мнение по их вопросу, суть которого крайне непонятна. Вывод был один - в Совмине под него кто то копает. Вот только кто? Премьер? Вряд ли! Значит, кому то приглянулось его местечко…
Возникшей паузой воспользовался представитель Статистического управления и тотчас попросил слово от имени своей организации.
Высказанная им идея, была до гениальности проста:
- Даже грубый подсчёт показывает,- заявил он, и его лицо осветилось торжественной улыбкой, - что внедрение опилочного материала в животноводство, с одной стороны, и использование нефтяных отходов с другой, создаёт на редкость радостную ситуацию. Теперь мы можем в стране значительно сократить посевные площади и, следовательно, экономить бензин, солярку, смазочные масла и прочее, которые можно будет продавать за рубеж. А полученные деньги, он несколько замялся, полученные деньги от Запада… пустить на строительство заводов по производству биомассы и внедрять её в животноводство, а в ближайшее время и в питание нашего народа, о чём с вами поделится своими мыслями уважаемый академик Любодуров...
Ему так понравились эти выкладки, что он не утерпел и, шустро подойдя к доске, попробовал это представить более наглядно схемой.
Для этого, энергично хрустя мелом, начертил четыре квадрата. И озаглавил «опилки», «биомасса», «нефть» и «валюта».
Затем с помощью стрелок лихо соединил их так, что получалось, что страна продаёт бензин керосин, а животноводство и нация жирует на отходах нефти.
Кто-то с места задал вопрос:
Значит, теперь мы можем обойтись без ежегодных закупок американского и канадского зерна, и даже их сои?
Да, это более чем реально, ответил этот полноватый живчик, с хорошо сформированным животиком и плешью, замаскированной боковым зачёсом. Обойдёмся и без него. Главное, больше заводов.
Предложенная идея многим понравилась. Суслопёров, уловив интерес коллег и представителей министерств, тотчас взял слово и живописал перспективы микробного продукта так ярко, что даже коснулся его гастрономических качеств. После чего попросил дать научную характеристику питательности этой продукции директору Института народного питания медицинскому академику Любодурову Владимиру Викторовичу. Тот, заразившись праздничным настроением участников Семинара, их высоким государственным статусом, позволил расширить кулинарные горизонты подобного съестного.
Уважаемые коллеги! воскликнул он, и его лицо засветилось волнением. Нет смысла говорить о том, что блистательное открытие академика Протасия Константиновича Суслопёрова в области микробиологии, совпадшее с обнаружением в Западной Сибири огромных запасов нефти, есть ступень, с которой наш народ уже видит Коммунизм! Он уже дышит нам в лицо безмерными запасами газа и морями нефти! (Из первого ряда раздались аплодисменты, возможно, квакеров!). А это значит, мы располагаем бездонной сырьевой базой для производства микробного белкового продукта.
Владимир Викторович Любодуров, или ВВЛ (по аббревиатуре его Институтских коллег), в праздничном волнении налил в стакан воды, сдержанно отпил, и продолжил:
Давайте согласимся, что богатства России будут прирастать не только талантами Протасия Константиновича и Трофима Денисовича, но и Сибирью. А это значит, мы впервые будем наблюдать реализацию мечтаний нашего народа о хлебосольной и зажиточной жизни. Слава таким творцам науки! Слава нашим нефтяникам! Слава нашим микробиологам!
Раздались аплодисменты, и даже отдельные выкрики:
Слава! Слава!! Слава!!!
Владимир Викторович, выслушав здравицу, царственным движением руки попросил тишины. Когда все затихли, он опять отпил из стакана воды и продолжил:
- Не будем далеко ходить за примерами, но уже исследования нашего Института однозначно доказали, что по калорийности этот продукт лишь немного уступает каменному углю! А по питательности ему нет конкурентов (возгласы удивления, отдельные энергичные аплодисменты, возможно, клакеров!). А теперь представьте смычку огромных залежей нефти в Сибири с микробиологической наукой, которая находится в руках таких творцов нашего будущего как Протасий Константинович. Я буду, краток - питательность на единицу веса подобного продукта просто сногсшибательна, про содержащиеся в нём витамины я уже не говорю. Не открою Америки, если уточню, что компактность этого супер калорийного продукта позволит снабжать им даже самые отдалённые уголки нашей страны, куда его мешками будут доставлять геликоптеры. А это значит, что в гололёдную зиму мы можем защищать от гибели тысячеголовые оленьи стада на крайнем Севере (отдельные выкрики восхищения, аплодисменты.)! Верю, что наши авиаторы нас не подведут (опять аплодисменты.)!
Раздался одинокий выкрик из зала:
Да здравствуют наши славные авиаторы!!! Слава им!!!
Далее последовала продолжительная пауза, в течение которой выступающий мелкими глотками допил из стакана уже всю воду и, достав платок из кармана, вытер им губы. Только после этого продолжил:
В качестве приятного сюрприза я прихватил на наше Совещание деликатес, изготовленный на основе этого микробного белка…
Те, кто сидели в дальних рядах зала, были лишены возможности лицезреть ту палитру чувств, которая при этом отразилась на лице ВВЛ. Тут была и сладостная тайна сродни первому юношескому свиданию с девушкой, и торжество тяжеловеса, который с победным выкриком, а то и громким пуканьем, наконец, оторвал от пола непомерной тяжести груз, и ласковость, пробуждаемая в человеке, глядящему под шелест берёз на вечерний закат Солнца.
Это чёрная икра, которая превосходит по своей питательности, а по мне и по вкусу, всем известную икру осетровых (выкрики восторга, аплодисменты!).
Не буду вас интриговать загадкой её изготовления. В лаборатории моего Института на основе нашей спец технологии микробный продукт научились гранулировать в мелкие крупинки и одевать их в желатиновую оболочку. Добавив в качестве красителя истёртый в пудру активированный уголь из абрикосовых косточек, мы впервые в мире создали не только очень вкусный и калорийный продукт, равный осетровой икре, но и... он сделал паузу, выразительно улыбнулся. И лишь после этого произнёс, превосходящую её по лечебным свойствам (спонтанно возникшее удивление, тотчас превратилось в ликование, украшенное аплодисментами!)
Дождавшись тишины, Любодуров продолжил:
У вас может возникнуть вопрос: а причём тут активированный уголь? Отвечу. Он отличный поглотитель в человеческом кишечнике не только газов и тяжёлых металлов, но и всего дурного. Отсюда был сделан вывод, если при потреблении икры осетра диетологи нашего Института упорно рекомендуют населению ограничения, то для икры нашего производства их нет. Иными словами ешь, не хочу!
Опять раздались радостные выкрики и аплодисменты.
- Ну, и шороху даёт наука! услышал за своей спиной Сердар. А какие талантища среди нас, это же ужас. Вот пример продуктивной смычки фундаментальных исследований с кулинарными нуждами народа...
- В заключение хочу вам напомнить одну из мудрых мыслей, донесённых до нас глубокоуважаемым Трофимом Денисовичем, продолжил Любодуров, что в Природе всё просто, главное уметь у неё взять. Вот мы и берём. А чтобы не быть голословным, то по окончании Совещания прошу вас отведать нашей икорки, которая, наконец, в достатке украсит столы наших тружеников (вновь возникли аплодисменты, переходящие в сдержанную овацию!)
Дождавшись тишины, докладчик благодарно качнул головою и заключил:
Спасибо за внимание!
В озарении распирающих его мыслей сошёл с трибуны и панибратски уселся рядом с представителем от Совета Министров Павлином Сосакиным…
Пока участники освежали в своих воспоминаниях вкус осетровой икры, а некоторые вслух даже пытались вспомнить, чем отличается паюсная от зернистой и что значит пробойная, возникла пауза, которую заполнили три грации девицы миловидных качеств. Они как стройные храмовые весталки над головами торжественно внесли в зал три огромных банки с икряною продукцией и, стеснительно покачивая бёдрами, удалились.
Всем показалось, что таким красочным мазком директор Института народного питания Любодуров и завершил работу Совещания…
Пока всё шло согласно сценарию Суслопёрова. Он был доволен. Это можно было понять по его улыбчивому лицу, по тому, как ему хотелось обнять своею радостью всех своих единомышленников «пищевиков» и «нефтяников». Однако внимание Протасия было обращено на сидящую в первом ряду троицу представителей Отдела науки ЦК, которая никак не выражала своего отношения к происходящему. Даже черная икра, над которой, считай, вручную два месяца колдовала лаборатория Института народного питания, при участии сотрудников магазина именуемого в народе «Елисеевский», их не колыхнула.
Они что, в молчанку пришли играть? Ядрёна вошь! Или с похмелья ничего не волокут?! А может, как вспомнят чёрную икру, так к горлу подступает тошнота? металось в голове Секонда.
Дальнейшие размышления Протасия были прерваны и вот почему. Такая, в высшей степени эффектная концовочка, которую организовал Протасий, не пришлась по вкусу не только Примусу, но и прибывшему представителю Совмина, который в этом усмотрел принижение авторитета своей персоны, лично приближённой к Председателю Совета Министров Великой державы. Получалось, что он оказался в роли свадебного генерала? Так что ли?
В отношении Примуса это тоже понятно. Пропетая Любодуровым осанна в честь микробного белка и стоящие на столе здоровенные банки с искусственной икрою невольно затмили кормовое значение опилок. Особенно унизительным Примусу показалось, что коллега использовал его всенародный авторитет во имя своей славы.
Хорош гусь Протасий! Озаботился подпевалой! Захотел меня на кривой кобыле объехать?! заводил про себя Трофим Денисович. Икру даже припёрли, едрёна матрёна. Мол, что там опилки, то ли дело икра. Пора внести ясность и вдарить по мордасам большим калибром. Чтобы каждый сверчок знал свой шесток.
На правах Председателя он призвал всех к тишине.
- Прошу внимания! - произнёс Трофим Денисович и хмуро посмотрел на Любодурова, сияние которого под его взглядом стало медленно угасать. Одним словом туча затмила солнечный луч.
Дождавшись тишины, он обратился к Сосакину:
- Павлин Кондратьевич? Нашим учёным важно выслушать ваше компетентное, результирующее мнение по поводу внедрения новых научных идей в укрепление экономической мощи страны, особенно в свете последних решений нашей коммунистической Партии и её Политбюро.
Раздались жидкие хлопки участников, сидящих с первого ряда по третий ряд. Сосакин, пересилив сонную немощь, результат вчерашнего банкета в Кремле по какому то поводу, отправился к трибуне, ещё не зная, о чём будет говорить. Взойдя на неё, для оттяжки времени постучал по микрофону пальцем, угрюмо огляделся, и тут как вспышка подвернулась идея, но, к сожалению, как подворачивается щиколотка ноги при гололёде. Он ни с того, ни с сего вдруг сообщил:
- Недавно на коллегии Совмина мы (он кашлянул в кулак.)… обсуждали проблемы текстиля в связи… с резиновой промышленностью...
В зале сразу возникла напряжённая тишина удивления.
Из распахнутых окон даже стало слышно блеяние курдючных овец, с утра доставленных из Таджикистана, и чириканье в кустах сирени воробьиной стайки в ожидании корма от фронтовички Зузановой.
- Они были подобно вашей, - продолжил он, - с той лишь разницей, что вам удалось заменить фуражное зерно на опилки и микробную продукцию, на так называемое белково - витаминный комплекс БВК, то в случае текстиля, хлопок на целлюлозное волокно, производимое из древесной щепы.
Сердар, сидящий в четвёртом ряду, услышал за спиною шёпот:
- А резина причём? Да и щепа тоже…
- А кто знает, ... слушай дальше, прошипел ответ.
- Как вам известно, в нашей стране… хлопок в дефиците, и среднеазиатские колхозы, как не напрягаются, не могут его ликвидировать. И вот в недрах Академии наук выход был найден. Доказано, что если целлюлозу, добываемую из сосновой древесины, отмывать от примесей супер чистой водою, то полученное целлюлозное волокно,… не уступит по качеству и крепости…. хлопковому и превзойдёт его… по дешевизне. Это и понятно. Разве можно сравнить производительность гектара соснового, таёжного леса… с гектаром хлопкового поля? Это же просто смешно.
- «Куда это меня чёрт понес?» мелькнуло в голове Павлина Сосакина.
Эта мысль отразилась на его лице болезненным тиком мудрости, после чего он пожелал испить воды. Увидев перед собою зацапанный стакан, брезгливо его отодвинул, давая понять, что не намерен лизать чужие слюни. Намёк был понят…
Павлин Кондратьевич пил воду мелкими глотками, а в это время судорожно пытался хотя бы с пятое на десятое придумать нечто близкое к теме Совещания и, как говорят японцы, не потерять своего лица перед Академиями и соглядатаями из Отдела науки ЦК Партии.
Закончив пить, продолжил:
- Понятно, что в нашей стране воды… хоть залейся под самую крышу, а то и выше. Только вот какой? Требуется супер чистая. Понятно, где её искать в глубинах Земли? Пробовали бурить,… но всё без толку \нарзаны, Ессентуки, Боржоми, та же Еринская, или Липецкий бювет и прочая приятная минеральщина,… пожалуйста,… а супер чистой воды нет.
И тут, как спасение, в недрах Академии наук появилась светлая голова, которая экспериментально доказала, что источником супер чистой воды… для получения супер чистой целлюлозы… является дармовая супер чистая вода нашего славного моря священного батюшки Байкала. За это открытие товарищ был представлен Академией к ордену «Трудового Красного Знамени», а его фундаментальные исследования, иначе их не назовёшь, нами были рекомендованы на Сталинскую премию.
Сосакин сделал паузу. Он хорошо знал им цену, их психологическое воздействие на слушающих, а ещё более на внемлющих. Этим приёмом всю жизнь пользовался Друг и Учитель всех народов Сталин. А его принцип был прост: короче предложения, длиннее паузы, максимально сдобренные страхом.
Вождь, бывало, скажет «…А эсли… враг… нэ сдаётся?!». И пауза. А внимающая ему аудитория в этот момент уже мучительно примеряет эту фразу на себя, даже ещё не зная, что последует дальше, но заранее уверена будет плохо. И не ошибается, в концовочке «…его… уничтожают!». Одним словом, будьте здоровы и до встречи на том Свете! Или «…Стоит ли… после сказанного… пэчатать… статью Энгэльса… в нашем… боевом органе… «Большэвике»?!» И какой ответ зреет в голове записного члена Партии? Ясно какой. А вождь вяло, подняв руку и опустив её, констатирует: «…Я думаю,.. нэ стоит!».
Ошибись во всеуслышание и уже нет записного партийца. Вот такие пироги выпекают наши диктаторы.
В этот раз Сосакин посчитал нужным сделать длинную паузу. Для этого ему пришлось через силу, мелкими глотками допить стакана воды.
- Понятно, что после этого хлопок, продолжил он, стал использоваться по прямому назначению… на высококачественный порох, а древесная целлюлоза… пошла… на текстиль, который первым делом использовали в производстве автомобильных покрышек для грузовиков…
В этом месте следует заметить, что академики Примус и Секонд напряглись. Это и понятно. Слишком важная персона была приглашена. Если Трофим Денисович, одетый в броню всенародно любимого Академика, был относительно спокоен, то недавно избранный в Академию Протасий Константинович заволновался, пытаясь вникнуть в аллегорический смысл сказанного Сосакиным. Это было очень важно, от этого чиновника в стране многое зависело, в том числе и строительство заводов по производству микробного белка…
- Как вы знаете,… по этой причине… мы построили Байкальский целлюлозный комбинат Всесоюзного значения, БЦК, - продолжил Сосакин, -Правительство не пожалело денег на реализацию этой богатой идеи, которая теперь позволяет, образно говоря, буквально отполаскивать целлюлозное волокно от ядовитых примесей в самом Байкале. Первоначально этой целлюлозой было заинтересовано… военное ведомство, полагая,… что из такого супер-пупер волокна, - Сосакин улыбнулся на эту отсебятину, - можно производить автомобильные супер покрышки для нужд Минобороны. Но, увы, произошла… нестыковка. На поверку выяснилось, что покрышки с использованием хлопкового волокна… всё же лучше. Как то надёжнее! Но зато для производства писчей, туалетной и прочей бумаги и даже картона воды Байкала… оказалась… уникальным природным источником. О чём… это говорит?
Павлин Кондратьевич опять сделал паузу и сонно оглядел участников Совещания, возможно, ожидая вопроса, но его не последовало. Все молчали, поскольку профессионально не могли связать проблему автомобильных покрышек с кормами для животных и людей.
- А говорит это о том,… что при строительстве заводов нужно всегда учитывать возможность… промашки. Да, да промашки. Иными словами, беречь народные деньги, а потому завод должен быть многопрофильным - целлюлозный текстиль не получился,… зато супер чистая бумага на потоке. А это… валюта, которая, как говорил ещё товарищ Ленин, - Сосакин сделал выразительную паузу, окрасив её гримасой значительности, - нам до сих пор нужна позарез.
Он опять замолчал, подыскивая нечто соответствующее его политико-хозяйственному статусу. Но ему ничего не лезло в голову. Пришлось и дальше топать в том же направлении:
- Применение опилок в животноводстве это фундаментально и главное безошибочно. С чем от всего сердца поздравляю Трофима Денисовича (раздались энергичные аплодисменты сотрудников Примуса, переходящие в сдержанную овацию)!
- Другое дело… микробные… композиты! Здесь микробиологам надо быть очень расчётливыми. Как бы… не случился конфуз наподобие того, когда одна «светлая голова» в кавычках… рекомендовала вроде вас, при изготовлении автомобильных покрышек тоже использовать… отходы целлюлозного производства лигнин вместо сажи. Его девать некуда,… разве что сжигать. За это открытие чуть не выдали Ленинскую премию. Да Комитет вовремя одумался. Как говорится, и на этом ему спасибо…
Павлин Кондратьевич пристально посмотрел сначала на Протасия Константиновича, потом перевёл свой тяжёлый государственный взгляд на Владимира Викторовича Любодурова, помолчал, даже прикусил губу и только после этого со странной усмешкой недоверчивого следователя добавил, глядя на него:
Времена сейчас… другие, но… всё равно… за всё отвечать будете… вы. Впрочем,… это и так понятно.
Потом последовала длительная пауза, в тишину которой вплелось ласковое блеяние уже овец романовской породы, доставленных из Орловской области.
Это всё, что я вам хотел… посоветовать. А теперь позвольте… вас покинуть. Дела…
И он торжественно отправился к выходу. Через распахнутое окно было слышно, как его лимузин, газанув, отбыл с Выставки.
Последнее замечание неприятно кольнуло Протасия Суслопёрова.
Даже икрою побрезговал, размышлял он, стараясь не подавать вида, что расстроился. Вот так, изо всех сил стараешься, а тут публично сомнения в уши вносят…
После отбытия Павлина Сосакина было красочное выступление представителя Президиума академии наук и друга Протасия Константиновича, который для начала перечислив заслуги обоих академиков перед Партией и её Правительством, выразил глубокую уверенность, что народ с этих открытий будет иметь большой гешефт.
Это выступление лишь частично сумело подправить Протасию настроение. Впрочем, как человек вовсе не глупый он понял свою промашку: забыл, что поперёк батьки в пекло не лезут. Вот и схлопотал…
Тот день был прелестным, солнечным. В открытое окно зала лёгкий ветерок заносил приятные запахи наступившей осени. Как писал наш классик «…Осенняя пора очей очарованье…». Сочнее не скажешь.
Паутинки летели в голубом поднебесье, серебрясь в лучах Солнца. В большом сиреневом кусте, что рос у распахнутого окна, весело и драчливо чирикала воробьиная стайка, ожидая, когда же уборщица Агафья Зузанова, наконец, вынесет им зерна или хлебных крошек. Из вольеров Павильона доносилось мычания и блеяние овец, которые мирно вплетались в речь докладчиков. Одним словом, душа требовала перекура, который и предложил Протасий Константинович, чувствуя, что прибывшие со Старой площади представители почему то уже с утра осоловели и будут этому рады.
В качестве променажа он предложил гостям короткую прогулку на объект, где отрабатывалась эта новейшая в мире технология кормления животного…
Понятно, что по дороге каждый пожелал отведать рукотворную осетровую икру. Наиболее расторопными дегустаторами уникального продукта как всегда оказались сотрудники аппарата ЦК коммунистической Партии, которые сидели в первом ряду и случайно оказались напротив банок с икрою. Сердару было интересно узнать их мнения об икряном продукте, а потому он как бы ненароком оказался рядом с ними. Когда участники Совещания облепили стол с лакомством, как осы банку с мёдом, с криками: «…Не напирайте сзади! Её всем хватит!» один из цековской троицы, не дожидаясь ложки, попростецки подцепив пальцем из банки чёрной зернистой массы, сначала её понюхал, коснулся языком, пожевал, поморщился, сплюнул в кулак и, подойдя к своим коллегам, тихо произнёс:
Говно!..
После чего незаметно отёр ладонь о заднюю сторону спинки кресла…
Участники Семинара, отведав технологического продукта, весёлой толпою отправились к вольеру смотреть быка, где ничего не подозревающий Борис наслаждался теплом уходящего лета.
- Так, где тут мой шалунишка? - вспомнив своё общение с Борисом, громко и с добродушной улыбкой произнёс Протасий Константинович, смело направляясь к вольеру, и тем привлёк к своей персоне внимание ответственных работников ЦК и кинохроники. Но не настолько, чтобы они развязали свои языки, а тем более, чтобы застрекотала кино аппаратура, а потому для большего впечатления наставительно и громко добавил:
- Имеется мнение, - он сделал выразительную паузу, -укрепить на стене Павильона мемориальную доску с указанием, что здесь, впервые в мире было осуществлено вскармливание элитного животного на основе микробного белка и… древесных опилок.
И не обратив внимания на возникшую торжественную тишину, вновь громко привлёк внимание к быку.
Смотрите! Вот он мой красавец! Вот мой добрый шалунишка! Неужели ещё кто-то сомневается в нашем успехе?!
И он торжественно как пророк перстом указал на быка со статью, в сравнении с которой его собратья, взращённые для убийства на испанской корриде, показались бы двухгодичными тёлками.
Конечно, Дорофей толком не знал, что такое коррида, и что на ней, ради развлечения публики сначала мучают, а потом под свист и улюлюканье убивают беззащитное ни в чём не повинное прекрасное животное.
Много видел смертей Дорофей, но такое изуверство в мирное время, да ещё на глазах вроде нормальных людей, было бы выше его разумения, как, впрочем, и охота на диких птиц и животных, которые себе живут и человека не трогают. А потому рассматривалось им как греховное богопротивное дело
Однако, настырное упоминание академиком «мой красавец» или «мой шалунишка» не пришлось по вкусу Дорофею Елпидифоровичу, а потому, как человек простой и непривыкший к неясности, а более того к политесу, посчитал справедливым всё расставить по своим местам.
Поэтому, как только Протасий Константинович завершил своё восхищение быком, то есть своим микробным кормом, Дорофей и сказал то, о чём думал, да так громко, что стало слышно всем, чем дополнительно подпортил Протасию праздничное настроение триумфатора…
Этому читатель не должен удивляться - первооткрыватели всегда идут к звёздам не только по терниям, но бывало, и через костры! Разве не так?
- Извините, милейший,- громко обратился Дорофей к Протасию, - хочу вас поправить. Это не ваш красавец, а мой, а стало быть, моего колхоза, в котором каждый год выдают на трудодень по стакану ракетного топлива и килограмму зерна.
Какого такого… ракетного… топлива? удивлённо переспросил Суслопёров у пастуха. При чём тут… ракеты?!
А не при чём, ничуть не смутившись, ответил Дорофей, глядя на обступивших его участников своими небесно голубыми глазами. Я, мил человек, имею в виду горох. Он знатно подаёт человеку газ!
Академик догадался, какой газ имеется в виду. Поморщившись от скабрёзности сказанного, он только пожал плечами, не понимая, зачем здесь появился пастух со своим дурацким разговором о каких то трудоднях и газах.
Протасий Константинович попробовал, было посторонить старшего научного лаборанта первого разряда, чтобы ближе подойти к вольеру, но не тут-то было. Здесь у ограды, где Дорофею Елпидифоровичу не раз и не два приходилось давать приватные разъяснения экскурсантам, в том числе и иностранным, было самое подходящее место, чтобы поделиться своими наблюдениями, коли народа много, да и правду положено знать всем. Тем более, прослушивая выступления высокочтимых специалистов страны, стоя в проёме открытой двери вместе с Мироном и уборщицей Зузановой, он обнаружил определённые пробелы в их знаниях.
- То, что от употребления микробного жорова наш бык дал привес, это ещё ничего не значит, неожиданно и громко сообщил Дорофей Елпидифорович. Желающие иметь дело с этой микробной жрачкой должны, для начала, обзавестись противогазом, чтобы не прихватить, за здорово живёшь, лютую аллергию. Иначе вас будет бить сопля с утра и до ночи. Из личного опыта могу сообщить, что самым удобным будет противогаз танкиста. Где его раздобыть это ваши трудности, но проще всего в ГРОБЕ, то есть у Гражданской обороны. Без него, уважаемые, ваш организм так прохватит эта болезнь, дери её мать за ноги, что врач по ошибке может её посчитать за сифилис третьей степени, как это случилось не только со мною.
Участники совещания сразу затихли и теперь с удивлением взирали на странного человека. Особенно после того, как он несколько фамильярно обратился к Протасию Константиновичу со словами:
- Вы же помните, милейший, как вас со всем научным кагалом попросили посетить венерический диспансер? А сколько ещё после этого было незаслуженных неприличных намёков. И это ещё не всё!
По толпе прошелестел смешок недоумения. Но Дорофей, не обращая внимания на произведённый эффект от своих слов, осмотрелся, как бы ища у кого-то подтверждения сказанному и, увидев лоббиста из Статистического Управления, приблизился к нему и спросил:
- Вот вы, к примеру, или создатели этой прекрасной еды можете, положив голову на плаху, утверждать, что это микробное жорово у животных не попортит им внутренние органы? Хотя бы те, которыми они, к примеру, продолжают свой род?
Не дождавшись ответа, продолжил:
- Вот возьмём, к примеру, автомобиль, на котором вы, милейший, сюда приехали. Скажу так машина хорошая, это когда вы в неё льёте любимый бензин. А теперь представьте, что я решил для лучшего в бензобак вам добавить дешёвой патоки, а паче того сахара, в которых очень много кал. Что произойдёт? Отвечу Лак и никель на вашем ЗИМе не пострадают, а мотору понадобится большая прочистка. Так и с животным или тем же человеком. Мотор ещё можно прочистить, хотя и корячка будет большая, а вот как быть с живым существом?! С его кишечником?! То - то и оно! К примеру, состряпала какая то светлая голова ДДТ. Надеюсь, вы о нём слышали? Поначалу хорошо клопов гробило и разных полевых насекомых, а время прошло, и теперь по полной программе его хлебают, что младенцы в материнском молоке, что взрослые в твороге или тех же огурцах. Застряла эта вредная зараза в земле, да так, что перед ней даже слабеет…глист.
Протасий Константинович определённо растерялся перед этим нелепым и напористым словесным каламбуром словоохотливого пастуха, который до этого дня вёл себя ниже травы и тише воды.
Зато заметил, как представители ЦК, наконец, оживились и даже стали улыбаться.
- Вот тут выступавшие товарищи забыли кое-что рассказать. А зря. Очень зря! - продолжал Дорофей, чувствуя, как с интересом стали ему внимать.
- А в чём дело-то? - поинтересовался кто-то из стоящих участников за спиною Сердара.
- Это не секрет, - ответил Дорофей. - Вы заметили, что в вашей компании нет никого из научного персонала Павильона «Рыбоводство», которые однажды использовали этот микробный корм?
- А причём тут рыбоводы?!- злобно рыкнул Протасий Суслопёров, понимая, куда клонит пастух.- И кто вы такой, чтобы молоть здесь всякую чепуху?!
- Почему чепуху? миролюбиво с улыбочкой ответил Дорофей. - Совсем нет. Могу сообщить уважаемым экскурсантам Совещания, как однажды попробовали покормить этим изобретением севрюгу, а потом локти кусали - она вся погибла. Корм для неё ядом оказался. Я был в той комиссии под председательством уважаемого товарища Пухана Ильхана Оглы Зарбалыева, которая считала ущерб от потравы рыбного поголовья. Думаю, не устояла рыба против аллергии. Понятно прокуратура «Дело» завела. А как иначе, если весь живой осетровый фонд Павильона пошёл коту под хвост?!
От такого комментария по присутствующим лёгким ветерком прошелестело удивление: мол, как это так? И почему такая нестыковка фактов?
- Да что вы несёте, какую то отсебятину!!!- теперь уже взорвался в гневе Протасий Константинович, готовый взашей вытолкать этого прохвоста но, впервые увидев на его чесучовом пиджаке орденские ленточки и медалей «За отвагу» да ещё за оборону Одессы и Севастополя на всякий случай воздержался. И правильно сделал. Дорофей Елпидифорович при всём своём уважении к учёным подобного бы не стерпел. А обладая крепкой ладонью, приспособленной к рукопашной схватке с помощью заточенной сапёрной лопатки,… в общем, понятно.
- Официальным следствием было установлено, - с нервной громогласностью заявил Протасий, - что это было результатом передозировки калорийного продукта. Обожралась, к чёртовой матери, ваша севрюга, а на каждого головотяпа не наздравствуешься!.
- Это мы слышим что-то новенькое?- невозмутимо, сохраняя на губах улыбку, возразил Дорофей. - Это что же за корм? По более нормы съел и откинул свои копыта. Так, что ли? Может, вы объясните своим товарищам это удивительный конфитюр вашего питания?!
Один из сотрудников ЦК, видимо старший из них, басовито засмеялся, и его тотчас поддержали его цековские коллеги. Теперь все с интересом уставились на Протасия Суслопёрова, который от удара под дых даже потерял дар речи и теперь тупо глядел на Дорофея, шевеля усами как рак.
Опять возникла тишина. Скажем так - тягостная лишь периодически нарушаемая громким блеянием недавно поступивших на обозрение посетителей Выставки новой породы курдючных овец уже из Узбекистана…
Возможно, тишину следовало разорвать Манефе Парменовне, а ещё лучше по ней вдарить всенародному академику Примусу, но этого не произошло и молчание продолжалось. По правилам боксёрского ринга невидимый глазу рефери уже включил счёт: раз, два, три... Кой кто из зрителей уже прикидывал - это нокдаун или уже нокаут?
Он ещё не досчитал до десяти, как из задних рядов раздался вопрос:
- Извините, товарищ! По вашему получается, что микробный продукт вместе с построенными в стране заводами по его производству, это средства, выброшены на ветер? Так что ли?
Все жадно вперились глазами в старшего ведущего лаборанта первой степени, который, по причине проведения на территории Павильона научного Совещания облачился в свой праздничный чесучовый пиджак, из под которого ярко выглядывала косоворотка синего цвета. Жирно умащённые гуталином сапоги глянцевито вспыхивали в солнечных бликах Солнца, пробивающихся через пожухлую листву пирамидальных тополей.
- Не совсем!- ответил Дорофей Елпидифорович. - По совету одного молодого ученого мы провели важное наблюдение. В каптёрке, где хранится эта еда будущего, мышей как метлою вымело. Правда, их гибели нами пока не замечено и, слава Богу, но, возможно, они покинули объект, не вынеся аллергии, и погибли позже. Но хочу обратить ваше внимание: в соответствии с учением господина Пастера, можно предположить, что продукт может оказаться смертельным и для глистов. Но это нужно ещё проверить.
- А вы, милая, напрасно улыбаетесь, - обратился он к молодой белозубой женщине.- Глист он везде глист и подлежит уничтожению. В нём пока не найдено природной полезности в сравнении с дождевым червём или тем же опарышом.
И добавил:
- Ядовитость микробного корма мы попутно проверяем на тараканах.
Поскольку Дорофею для ответа пришлось выйти вперёд, оставив за спиною обоих важных академиков, то теперь он стоял перед участниками Семинара, слегка улыбаясь и поглаживая аккуратно подстриженную бороду. Ему показалось, что он присутствует при обычной лекции для экскурсантов и теперь для её завершения следует спросить:
- Есть ли вопросы?
И он спросил.
Так на виду представителей из Академий наук и заинтересованных Ведомств получился жуткий перекос, когда успехи орденоносного академика были превращены в нечто непотребное и, главное, кем? Не то ивановским, не то владимирским пастухом, которому в колхозе имени «Кирова», а может и «Заветы Ильича», с тех пор как, в России свершилась всемирно известная Коллективизация, на трудодень выдавали килограмм зерна и стакан гороха - для «газа».
Это произвело глубокое впечатление на присутствующих, что особенно отразилось на лицах сотрудников ЦК, которые как по команде достали пачки сигарет «Кент» и закурили.
Сердар, который стоял чуть сбоку, подмигнул Дорофею Елпидифоровичу - мол, молодец, так держать.
И тогда из толпы учёных и специалистов прилетел вопрос:
- Если вы считаете, что корм нужен только для прокуратуры, то вы глубоко ошибаетесь. А иначе, как вы объясните такой большой привес животного за столь короткое время вскармливания? Да и внешний вид быка, как мы сейчас видим, говорит нам, что микробный корм не так уж и плох. А прекрасная динамика выделения фекальных масс, мочи и нарастание в крови гемоглобина, показанная на графиках, убеждает, он прекрасно усваивается животным.
Реплика была разумна и требовала точного ответа. И теперь после несколько базарной дискуссии, в которой чёрт знает, что было наворочено, неожиданно возникла тишина удивления.
Даже было слышно, как за решёткой вольера ласково гукала стайка голубей, а где - то на пруду крякали дикие утки. Дорофей в задумчивости пригладил свою бороду. По его лицу было видно, что он ищет ответ на вопрос, но пока не находит.
Не мог же Дорофей Елпидифорович сообщить участникам Семинара, что и опилки, и микробный корм всё это лажа и непролазная глупость, а кормит он своего красавца быка как это принято среди нормальных людей из века в век зерном да капустной зеленью со свёклой. А то, что он за эти полгода так раздобрел, то это благодаря умным людям, которые надоумили использовать ещё и пекарские дрожжи.
Сердар, который стоял чуть поодаль почувствовал, что если это ещё не провал, то нечто близкое к нему. В такую ситуацию попадает разведчик, работающий без дипломатического прикрытия. Тогда спасение требует чётких действий, и нет права на ошибку…
О чём думал в эти мгновения русский крестьянин Дорофей Елпидифорович? Трудно сказать. Может, припомнилось ему как солдаты генерала фон Манштейна, прижав оставшихся защитников Севастополя к морскому берегу Херсонеса, расстреливали их из пулемётов с обрывистого берега? А они, уже почти безоружные, метались по морской кромке в надежде, что адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский всё же пришлёт для спасения оставшихся в живых защитников хотя бы рыбацкие карбасы или шаланды…
То была последняя, страшная ночь их жизни, тьму которой уничтожили зависшие над бухтой немецкие осветительные ракеты. И тогда бойцы Приморской армии, недобитые кинжальным огнем немецких пулемётов, пошли в море, чтобы поплыть в Новороссийск кто на чём…
Дорофей плыл тяжело и медленно, торопиться было некуда. Сначала на автомобильной камере, а когда её пробил осколок, понял, что более нет надежды на жизнь, и только чувствовал, как постепенно его тело начинает цепенеть от холода. Это его не удивляло, так и должно было быть - до Новороссийска и по тёплой воде он никогда бы не доплыл.
Наверное, в какое - то мгновение он вообще перестал грести, а только поддерживал себя на плаву, как отравленная волжская рыба, пытающаяся уйти в родные для неё глубины, а смерть её раздувшуюся плоть выталкивала и выталкивала наверх…
Как оглушённого черноморского дельфина его качала волна, а он, уже в забытьи ещё пытался каким-то звериным инстинктом регулировать свое дыхание, не пропуская в легкие воду...
Пока в грохоте взрывов и пулемётной трескотни, под градом пуль и осколков, расталкивая плавающие трупы, он отплывал от берега ещё были слышны крики моряков и солдат. Потом всё стихло, и теперь кроме всплесков волн о его голову он уже ничего не слышал, а то, что уловили его уши, было уже из другого мира, куда ему предстояло явиться, а может, это было сновидение перед последним погружением в морскую пучину.
- Ты смотри, ни как ещё один убитый?- услышал он как во сне.
- А чего он не потоп?
- Раздуло его, вот и плавает.
- Подгреби поближе, взглянем, вдруг ещё жив?
- Да ты, что? Все кто сюда доплыл, наши рыбаки уже выловили.
Он слышал эти слова, как бы уже воспарясь над собою, над своей умирающей плотью и теперь созерцал, что сейчас с нею будут делать. И, взглянув в небо, где в разрыве облаков мерцала знакомая с детства звезда, он улыбнулся ей в последний раз и без всплеска пошел ко дну...
Э… э, брат, да это что-то не то! Утопленник дважды не тонет,- сказал сидящий на вёслах мужчина и круто развернул карбас.
Этого Дорофей уже не услышал, об этом ему расскажет потом рыбак, который вовремя успеет подцепить его багром за одежду...
В карбасе было ещё несколько спасённых бойцов, и последним был Дорофей.
- Давай, Петро, заводи мотор, скоро рассвет, а то немцы нас заметят и нам хана, и этих не спасём!..
Может быть и сейчас, в этот критический момент, когда Халява должна была победить разум и человеческий многовековый опыт. Может быть Дорофей в этот момент вспомнил того азовского рыбака, который с трудом, как намокшее бревно, выволок его из морской пучины в черноморскую шаланду…
Сердар увидел, как ухмылка под пышными усами Протасия Константиновича, стала медленно превращаться в златозубую улыбку. Она как катализатор стала приобщать остальных к созерцанию посрамления малограмотного болтуна, который вместо того, чтобы убирать за животными навоз, высказал свое отрицательное мнение о результатах изыска, поли орденоносного академика, очередного благодетеля Нации....
Потом будет много таких персон, которые за щедрые зарплаты и прочие дары от власти будут ей всучивать ей же миллиардные халявы. В обмен на смертоносное загажевание ядовитым мусором единственной надёжной кормилицы всякого народа -. земли.
Но это будет потом. А сейчас все понимали, что не выдюжить пастуху перед златоустом академиком. Не выдюжить!
- Ну, так чем вы объясните феноменальное благотворное воздействие такого кормового продукта на животное? - повторил любопытствующий участник Семинара, которым оказался директор Института народного питания Виктор Любодуров, чутко уловивший диссонанс между хвалебными речами государственных чиновников от Академий и Ведомств и мнением пастуха.
Сердар скорее догадывался, чем знал, что запасливый Дорофей Елпидифорович и на этот сакраментальный вопрос имел ответ, но он мог оказаться, слабоват против этих зубров, жадных до личных благ от власти.
И тогда Сердар сделал два шага вперёд, для чего ему пришлось малость посторонить одного из представителей со Старой площади, за спиной которого он стоял.
- А это ещё кто?- услышал он вопрос.
Сердар Таджиевич Кулиев тоже был при шляпе и тоже в нейлоновой белоснежной рубашке и в сером костюме, только он не курил сигареты «Кент» и мысли в его голове были другими. Он был единственным, кто благодаря профессору Штаркману понял всю глубину и сложность этого вопроса, не терпящего во имя здоровья всего живого этой халявы.
- Позвольте, я вам отвечу на этот вопрос,- громко сказал Сердар и, сделав выразительную паузу, добавил, - наверное, самый главный!
- И что же вы нам такое скажете, молодой человек? Или для вас факты не упрямая вещь?! - поинтересовался Протасий Суслопёров со снисходительной улыбкой опытного диспутанта и перстом, украшенным золотою печаткой, указал на быка.
Стоящие рядом со Суслопёровым его сотрудники рассмеялись, рассчитывая на весёлый финал, которым завершится эта перебранка.
- Я как раз и хочу сообщить именно об упрямых фактах
Сердар опять сделал паузу, после которой среди присутствующих сразу возникла тишина.
- Полагаю, что исследования профессора Штаркмана, который работает в области применения микроорганизмов, вам должны быть известны? Или я ошибаюсь?!
- Допустим! - настороженно ответил академик Суслопёров и улыбка медленно сползла с его лица.
И тут же Сердар увидел, как тот пристально, по-волчьи, вцепился в него своим взглядом.
Такие «Акелы» не промахиваются, - злобно подумал Сердар.
- А, собственно, кто вас сюда приглашал? - не выдержал «Акела».
- А меня не надо приглашать,– спокойно, с жёсткой интонацией в голосе, ответил ему Сердар. - Вот этих товарищей,- и он, повернувшись, указал на сотрудников ЦК,- вы можете их приглашать или не приглашать. Это ваше личное дело. А когда… нам надо,- на слове «нам», он сделал ударение, - мы являемся без приглашения.
- Это как понять?
- Вот так и понимайте.
- Понятно… - несколько растерянно промямлил «Акела».
- Вот и хорошо, если вам понятно,- спокойно, но с мрачным видом подытожил Сердар.
- Так вот,– продолжил он, - употребление микробного корма в первое время действительно может увеличить привес животного, но это ещё не главное. Подобное, как вам известно, не хуже достигается и с помощью обычного фуражного зерна. Но микроорганизмы, использующие нефтяные отходы, помимо белковых веществ, по данным профессора Штаркмана Вадима Олеговича,- здесь он сделал ударение, - способны попутно создавать очень вредные вещества, которые вызывают не только аллергию, о которой вы слышали, но и опухоли на внутренних органах у животных, а через их продукты и у человека. К сожалению, эта сторона вопроса полностью отсутствовала в сегодняшних обсуждениях, а это всё равно,… - Сердар задумался, подыскивая подходящее сравнение,… – как забыть, что нитроглицерин не столь лекарство, а, прежде всего, взрывчатое вещество. Надеюсь, вы понимаете, о чём речь? Ещё есть халява, так вот, чтобы её избегать, необходимо учитывать все мнения, а не купаться в доброжелательных отзывах мало сведущих людей, даже если они медицинские или ветеринарные академики из Института народного питания.
Сердар, окинув взглядом рядом стоящих участников, и, увидев представителя из Статистического Управления, спросил его:
- Вот вроде вас! Вы очень наглядно объяснил, как будет хорошо нашему народу, когда страна будем продавать за рубеж бензин - керосин, а на эти деньги строить заводы, по производству продукта, метко именуемого жоровом, созданным на отходах нефтяной промышленности, которым мы будем кормиться, а российская земля будет зарастать чернобыльем. Я вас правильно понял?
Чиновник взволнованно провёл ладонью по плеши, как бы проверяя, не растрепал ли ветерок на ней остатки волос, и с нагловатой ухмылкой ответил:
- Статистическое управление, дорогой товарищ, между прочим, всё просчитало - выгода получается и большая!
Безапелляционное упорство этого брюхатого чиновника, с воровато бегающими глазками, возможно, будущего лауреата Государственной или даже Сталинской премии в области экономики, разозлило Сердара настолько, что он, более не соблюдая этикета научной дискуссии громко, чтобы слышали все, спросил:
– А готово ваше Управление и лично вы жрать это хлёбово, готовы вырезать из своего тела опухоли и рожать уродов? Или будете обходиться тем, что растёт, зреет и блеет на спецполях воронежских чернозёмов, предназначенных для особых граждан нашего государства в хозяйстве «Непецино»? Готовы?!
Вопрос, поставленный в такой голой форме и с очень неприятным, фактически, политическим подтекстом, всколыхнул участников Семинара. Все хором загалдели, как куры в курятнике, куда проник хорёк. Каждый говорил, пытаясь что-то объяснить или выразить своё согласие или несогласие, и теперь вопрос, почему корм дал такой эффект, никого уже не волновал…
В течение всей этой базарной дискуссии Примус помалкивал. И это было понятно на кой чёрт, ему влезать на глазах сотрудников отдела Науки ЦК Партии в дебри совершенно чуждых ему проблем, если бычок уже доказал, - опилки отличный корм?
Остро почувствовав его отстранённость, Протасий Константинович всё же решил включить в дискуссию именитого коллегу, а потому, для затравки, спросил у Сердара:
- Значит, микробный корм плохо, а опилки… хорошо? Да?!
- Меня не интересуют опилки, - холодно ответил Сердар, чуть подмигнув Дорофею.
- Протасий Константинович, а чем вам не нравятся наши опилки? – сбросив оцепенение, взволнованно спросила Манефа, поняв, что в огород её наставника был брошен булыжник. - Опилки не ядовиты, а потом - это же отбросы лесопильной промышленности наших северных трудовых Лагерей. А ваш продукт требует не только строительства заводов, но и дорогих компонентов, без которых микроб, как вы знаете, не живёт.
Помолчав, добавила:
- Потом… и газы нужны!
При слове газы кто-то громко хихикнул, а Всенародный Академик, растянув в улыбке свой узкогубый рот аскета, добавил:
- В этом Манефа Паромоновна права. Ваш метод, Протасий Константинович, прекрасен, и задача осчастливить наш народ продуктами жизнедеятельности микробов достойна периферийной премии Нобеля, а может даже и государственной подобной Сталинской, но вот экономический аспект пока у вас в завале. Но я верю, что вы обязательно выберетесь из этого тупика.
- У меня нет никакого завала и тупика?! - с обидой в голосе ответил Протасий Константинович, поняв, что он напрасно понадеялся на его поддержку.
- Ну, и прекрасно. Нет, так нет Вам виднее, - примирительно заявил Трофим Денисович и опять растянул губы в улыбке.
«Надо же какие мы говны!!! – в гневе подумал про себя о нём Протасий. - Только о своей карьере и печётся! Только о своей!»
После этой короткой интеллигентной стычки опять возникло напряженное молчание, поскольку присутствующих как бы спустили с небес, где играли трубы в честь триумфаторов науки, на землю, где оказалось не всё так приглядно.
«И всё из-за этого пастуха, - раздражённо думал Протасий, - чёрт его сюда припёр».
Получилось, что с помощью неграмотного колхозника его, известного специалиста, академика, как новогоднюю ёлку обвешали совершенно недопустимыми образами - аллергия, сифилис, дохлая севрюга, глисты, жрачка и даже прокуратура.
Протасий Константинович никогда за словом в карман не лез ни в молодости, ни сейчас, когда уже был членом Академии при своих должностях и наградах, а потому пожелал громобойно выразить своё отношение к этим наглым критиканам, чтобы не потерять своего лица в глазах хотя бы своих коллег. Ему померещилось, что он сейчас раздавит этого неграмотного болтуна от сохи и странно залетевшего таинственного воробья, возможно, по наводке профессора Штаркмана. Но от расстройства в голову ничего не лезло. И это его злило. А известно, что гнев плохой советчик.
«А была, не была!» - решил Протасий
- Я вот смотрю на вас,- обратился он к Дорофею,- вроде, вы положительный гражданин, на вашем лапсердаке даже наградные ленточки прицеплены. Вам бы убирать навоз, содержать экспериментальную площадку в чистоте, а вы на общее обозрение, точнее курам на смех, выставляете свои неграмотные суждения. Согласитесь, что ваши сведения об аллергии, о прокуратуре и даже сифилисе - просто лепет малограмотной кухарки.
Протасий Константинович произнёс это очень доброжелательно, с грустной улыбкой, как бы пожурив ведущего лаборанта первой степени за его выходку, а потому, торжественно оглядев присутствующих, добавил, предварительно тяжело вздохнув:
- Эх вы, санта симплиция!
В возникшей тишине, иногда нарушаемой блеянием породистых баранов, Дорофей Елпидифорович смиренно ответил:
- Я понял вас, милейший.
Те, кто знали, что академик попытался изречь известное латинское выражение «Святая простота», засмеялись. Особенно златозубо хохотала, сотрясаясь пышной грудью, Матильда Чандык - Колупаева.
В глубине души Дорфей Елпидифорович был ей симпатичен, и смеялась она не над ним, а лишь по причине своего лёгкого и смешливого характера и хорошей погоды, и только.
Когда все отсмеялись, включая и сотрудников со Старой площади, академик примирительно добавил:
- Вот так-то, мой друг! Вот так-то!
И этим как бы ласково щёлкнул ему по носу.
Уж лучше бы Суслопёров не кичился знанием латинского языка, который студентом усваивал с грехом пополам, оканчивая биологический факультет Института. С той далёкой поры в его памяти застряло очень немногое, точнее только три ходульных выражения.
«О времена, о нравы!» - им он пользовался при своём возмущении. Так он произнёс его в день запуска первого спутника Земли в гардеробной Президиума, когда по ошибке ему подменили новые калоши на изношенные.
А вот «по терниям - к звёздам!», что звучало как «пэр аспэра ад астра» и предназначалось молодёжи, чтобы та не отвлекалась на личную ерунду, как он это делал сам в молодости, а чтобы с утра до ночи дерзала и только дерзала во славу их общего успеха, то есть будущего академика Суслопёрова. Третьим выражением, которым он часто пользовался в быту, был произнесён в этот злосчастный день. Он им осчастливил ведущего научного лаборанта Сиротинского.
Дорофей Елпидифорович, выслушав в возникшей тишине эти слова, и, чуть приблизив ухо к земле, неожиданно для всех попросил повторить, сказанное по-иностранному.
Протасию показалось, что он прижал этого трепача в чесучовом пиджаке, и теперь уже ради смеха не отказал ему в просьбе. Для этого громко, чётко с улыбкой повторил:
- Санта симплиция, друг мой! Санта симплиция! Вы, конечно, это слышите в первый раз? Не так ли?! - сказал, беззлобно улыбнувшись.
- Вот! Вот! - неожиданно серьёзно откликнулся Дорофей на возникшее оживление.- А я думал, что ослышался. Дело в том, уважаемый, что вы безбожно переврали эти слова.
- Что, значит, переврал?!- оторопело вопросил Протасий и даже, для пущей важности, постарался распрямить свою заметно сгорбленную в плечах фигуру и повторил сказанное.
- А то и значит, - спокойно и с усмешкой ответил Дорофей Елпидифорович. - Это выражение изрёк очень известный в истории человек, которого решили сжечь на костре. Проходившая мимо костра с хворостом старушка подложила под его ноги от себя немного хвороста. Увидев это, он и сказал: Санкта ...сим…пли…цитас, а не санта симплиция! В следующий раз вам, милейший, её лучше начинать с буквы О. О! Санкта симплицитас! Или по-русски: «О! Святая простота!». А что касается лапсердака, милейший, на который вы намекнули, то позволю смиренно заметить, многие из них тоже оказались приспособленными для высоких заслуженных наград.
На этот раз никто не улыбнулся, даже такая хохотушка как Матильда Чандык - Колупаева. А Дорофей Елпидифорович сказав это, повернулся и отправился в вольер, где его дожидался бык Борис. Все видели как он, подойдя к нему, угостил его ломтём хлеба, потом, безбоязненно взяв его за ошейник, повёл на положенную прогулку вдоль вольера, демонстрируя присутствующим телесную мощь красивого животного...
Эта скоропалительная перебранка, да ещё ни с кем-нибудь, а с пастухом, затем предательская реплика Трофима Денисовича о тупике в микробных исследованиях, потом комментарий, который, как оплеуху, преподнёс ему явно сотрудник КГБ, вероятно, приятель Штаркмана, окончательно испортили Протасию Константиновичу не только праздничное настроение. Это можно было бы стерпеть. Но теперь уже не приходилось рассчитывать на исполнение своей давней мечты - золотую звёздочку Героя социалистического труда на лацкане пиджака. Золотое тавро своей нижайшей, но и небескорыстной преданности Партии с её присными. То, что представители Академий и Ведомств, проглотят всё - от прокуратуры до сифилиса он и не сомневался. А вот что во всём этом нелепом разговоре поняли молодые сотрудники ЦК Партии? Вот в чём вопрос.
10
Уже молодым кандидатом наук Протасий Константинович поставил себе цель - обязательно стать членом Академии. Как человек не лишённый инициативных задатков, для начала решил заняться анализом путей проникновения в этот клан «бессмертных».
По уставу там должны пребывать учёные, которые порадовали своих сограждан не обязательно эпохальными открытиями, но хотя бы очень полезными или, в крайнем случае, нестандартным видением окружающего нас мира. Вот, к примеру, Сергей Васильевич Лебедев взял да получил впервые в мире синтетический каучук. И как лихо - из обычного спирта ректификата. Куда уж проще? А теперь весь автомобильный мир обулся в эту резину. Или тот же уважаемый Пётр Леонидович Капица научил людей как из воздуха получать в жидком виде нужные газы, которыми теперь хоть залейся. Про его Нобелевскую премию по физике мы уже и не говорим. И так понятно.
Но что важно - для таких первооткрывателей членство в Академии была вовсе не самоцель, а лишь некая к тому же весьма сомнительная вероятность с наименьшими помехами работать над воплощением своей идеи, конечно, когда она есть. Вот они и вкалывают, не тратя драгоценного времени жизни на подобную мишуру.
Читатель подумает, что это ужасно долгий и рискованный путь. Этак можно затратить всю свою жизнь так ничего и не открыть. И он будет абсолютно прав. Но таковы законы настоящей науки, где не каждому будет при жизни светить звезда удачи. Хоть, пупок надорви.
Но мы живём в бедной России, а значит, каждая копейка в семейном бюджете имеет значение. Особенно хорошо, когда их оказывается так много, что они превращаются в ручеёк, который уже не может оскудеть до гробовой доски, то есть в кассу Академий наук. Так можем ли мы осуждать человека за его стремление припасть к нему как пчела к нектару цветка? Конечно, нет. Человек корыстен, даже подчас жаден, любит сладко поесть-попить, и, по возможности, ни за что не отвечать. Ну, что тут поделаешь, если он так устроен. Но среди них есть ненормальные, которые считают, что лаборатория это арена, на которой они лично, как в гладиаторском бою, должны каждый день доказывать своё звание учёного. Вот только беда - для этого нужно таким родиться, чтобы иметь удовольствие самому корпеть и корпеть, заполняя один лабораторный журнал за другим, в котором, увы! всё больше горестных неудач, чем успехов. Даже будучи лауреатом Нобелевской премии, в затрапезном халате с утра до вечера якшаться в лаборатории с приборами, головоломными установками и прочими инструментами Науки или хрен знает с какими веществами. Согласитесь - на это никаких нервов не хватит.
А если вы, к примеру, одиночка и в навозной куче откапал перл? Да кто вам поверит? Вот был в России некто Демихов, который впервые в Мире приладился пересаживать собакам их органы да конечности. Был... да кто его у нас помнил? Вы помните? Разве что ныне покойный хирург Бернар из Южной Африки, с лёгкой руки которого пошла мода, при необходимости заменять одно человеческое сердце на другое?
И правильно сделают, потому что жемчужное зерно, а точнее открытие, неважно какое, большое или малое, в Советском Союзе может сделать только коллектив под руководством «Организатора науки», то бишь Академика или член - корреспондента. У которых, непременно, найдутся какие-нибудь смышлёные Саши да Вадики с Толиками, которые и отыщут этот огненный опал открытия. Потом этот Организатор скажет им: «Молодцы, не зря хлеб едите и молоком запиваете, умеете развивать мои мысли, а потому отправляйтесь писать свои диссертации! Только не забывайте - я ваш отец, а вы мои дети!»
Вот только вопрос: а его ли они? Получается, что академик не может быть без открытий, а они - открытия, без него. Поэтому, если хочешь что-то открыть, то для начала надо стараться быть хотя бы член - корреспондентом, а ещё надёжнее - академиком.
Но это только голая теория, а на практике всё проще. После того, как тебя внесли в список академиков, потребность в открытии и вообще может отпасть. Вот такие пироги. Читатель может всплеснуть руками, - так это же ужасно? Неужели всё так грустно?
Ну, почему же грустно? Вовсе нет. Разве не вселяется в вас гордость, что наши Академии наук по числу её членов самые большие в мире. И если сейчас население нашей страны за последние десятилетия катастрофически убывает, вместе с открытиями и изобретениями, то их число членов с каждым годом так же катастрофически нарастает. Вот такие интересные парадоксы.
А чего особенного, скажут, - в Мире есть академии, в которых и более сорока тысяч академиков. Например, та же Нью-Йоркская. Так что всё нормально. А потом, кто сказал, что мы должны брать только хорошие зарубежные примеры вроде бесплатного среднего и высшего образования, которое существует в странах Европы и Америки и уже в Турции? По своим природным богатствам на фоне России они просто нищенки. И правильно, что наша малограмотная, малокультурная власть старается догонять теперь такие государства как Португалия или Латвия. Тем более такие догонялки в крови нашей власти. Вот уже более семидесяти лет она кого-то постоянно догоняет, догонят и не может догнать…
А потом приплюсуйте многочисленных чиновников, которые, заняв место у кормила власти (научной или государственной!), на чёрный день своей бюрократической карьеры, приобретают, с неплохим финансовым прикладом, не девальвирующее звание академика или, на худой конец, член - корреспондента. Разве это плохо?
Но возможно ли такое? Только так, если вспомнить, что именно благодаря заботам Партии и его Правительства в своё время каждый четвёртый научный сотрудник планеты Земля, оказывался гражданином с советским паспортом, а раз так, то рядовой научный персонал Академий должен иметь и соответствующее число своих генералов - академиков и член - корреспондентов. Как и в нашей армии. Как говориться, преодолеваем трудности не качеством, а количеством. Вот только с открытиями, а тем более с воинскими победами хуже некуда. Но это дело наживное - главное были бы академики и генералы, а там разберёмся.
Только не дай, Бог, если среди научного мира появятся критиканы вроде Вадима Олеговича Штаркмана, садистки любящие расставлять точки над «i». Не дай, Бог!..
Но вернёмся к Протасию Константиновичу, который на основе личных наблюдений вывел первый постулат, обеспечивающий его продвижение к мечте: надо быть покладистым членом КПСС, про всякую критику лучше забыть, пока не обнаружишь её результирующий вектор.
Второй постулат был очевиден и дураку. Следовало оказаться под рукою пожилого члена Президиума академии и своей энергией компенсировать его нарастающую дряхлость. Тогда в коридорах и кабинетах ты на виду, а это уже полдела. Тебя узнают, с тобою в коридорах как с прислугой здороваются Мэтры науки, ты в контакте со всеми от кого будет многое зависеть.
И вот однажды на дружеском пикнике в каком ни будь дачном посёлке, например, в Мозженке или ещё где, держа в одной руке шампур с шашлыком, а в другой бокал с хванчкарою (напомним, что под мясо подходит только красное вино!) кто-то скажет:
- Друзья мои! А почему бы нам не выпить за деловую сноровку нашего Протасия Константиновича, и дополнительно о грузить его должностью замдиректора такого-то Института? Ваше мнение, коллеги!
В знак согласия к небу как шпаги вскинутся шампуры. Потом вспыхнут дружеские восклицания в поддержку этой продуктивной идеи. Протасий будет смущён такой оценкой его скромных способностей и в ответном тосте очень тепло отзовётся о всём кагале Президиума, естественно, с учётом их взаимоотношений.
Здесь очень важно проявить себя дипломатом, потому что при ошибке этот пикник может оказаться и последним. И тогда никакие променажи в составе академических делегаций в Лондон, Стокгольм, Дели или куда ещё, куда с доброхотами тебе уже не грозят. Короче - разбирай командировочный кофр.
Из этого не следует, что на следующий день после такого пикника, придя в Президиум с изжогой от вчерашней аджики, его направят в штат такого-то Института. Важно совсем другое. Протасий Константинович мысленно уже в номенклатурной обойме и будет только ждать своей очереди.
Читателю, возможно, интересно узнать, сколько нужно выпить армянского коньяка или грузинской хванчкары и съесть баранов, чтобы материализовалась должность замдиректора? Ответим так: наукой этого точно не подсчитано, но известно, что немало, но зато без промаха!
Конечно, история советской науки пестрит чудаками, вдруг открывшими нечто такое, что хозяевам Академии и не снилось или, не дай Бог, об этом они не услышали при посещении университетов в Гарварде, Оксфорде или ещё где!..
Например, некто Леонид Витальевич - академик и большой любитель математических изысканий, лично обнаружил, что с их помощью можно даже нашу утлую Социалистическую экономику так перестроить, что пальчики оближешь. Эту Идею он не один год настырно вдалбливал в мозги Политбюро КПСС. Про Академию мы уже и не говорим. А они ему в ответ: «С вашими непонятными расчётами магазины товарами не наполнишь. И потом вы кто такой, чтобы сотрясать наши экономические принципы?!»
Так что уважаемый Леонид Витальевич, да ещё с неясным анкетным пятым пунктом повздыхал, повздыхал, утёрся и пошёл копать грядки под огурцы. А что касается пальчиков, то их с удовольствием облизали акулы капиталистической экономики и в благодарность наградили Леонида Витальевича Кантаровича Нобелевской премией. Вот такие пироги печёт и продолжает выпекать в нашем Отечестве власть. А мы, в который раз, с её помощью оказались опять на обочине цивилизации!
Среди тех, кого пригласили в Академию, есть и очень достойные учёные, перед которыми автор посчитает за честь снять шляпу. Именно они, не от мира сего, своею жизнью уже не одно столетие надеются опровергнуть мысль Екклесиаста, что «во многой мудрости много печали и кто умножает познания, тот умножает скорбь», а она всё не опровергается ...
Но это только один из способов реализации своих возможностей, после которых гражданин приобретает приставку - академик, которая, впрочем, может и не произвести никакого впечатления на сотрудника ГАИ или кассира сбербанка, как не суй без очереди ему своё удостоверение, как тавро своей исключительности.
И лишь один из них по силам только асам. Проще - они уже как бы от рождения советские член - корреспонденты и академики. Это они, посмеиваясь над своими коллегами, которые из года в год настойчиво доказывают Общему собранию Академии, что они те самые, которые сейчас ей нужны позарез. Эти не торопятся, не суетятся, не уговаривают членов Академии в приватных беседах или в кулуарах Симпозиумов, чтобы на выборах они голосовали за них, потому что знают, придёт час, когда они сами им это предложат.
Обладая тем редким качеством ума, которое от рождения было приспособлено для грядущих открытий, они бронебойно направили его на достижения государственной власти. Они знают, что когда это произойдёт, их будущие выборщики будут вежливо дожидаться аудиенции у дверей их кабинетов, потому что только из их рук им будет позволено получать деньги на разные блага, в том числе и на Науку.
Конечно, есть и другие пути. Особенно завлекательно использовать семейно - приятельские связи. По принципу - яблоко от яблони далеко не падает!
А почему бы нет? - скажет иной уважаемый читатель. Есть же династии лицедеев театра и цирка? А почему не может быть династии академиков или тех же член - корреспондентов? Что тут плохого - дедушка академик, папаша академик и сын академик и даже россыпь внуков тоже сплошь академики или член - корреспонденты. Одним словом вся Академия создаётся как бы по генетическому наследству…
Если уважаемый читатель считает, что Российская Академия Наук это сборище типа «Организаторов науки», то будет абсолютно прав. Ничего плохого в этом нет. Есть же династии замечательных инженеров, строителей, архитекторов, врачей, металлургов, блистательных в своём мастерстве лаборантов и многих других уважаемых специалистов.
Только подобная деятельность не имеет никакого отношения к Науке, а тем более к Академии, которую когда-то создали и совершенствовали учёные вроде Михаила Ломоносова или того же Леонарда Эйлера вплоть до академиков РАН Мстислава Всеволодовича Келдыша и Сергея Павловича Королёва и Андрея Павловича Сахарова и последователей подобные им.
Дело в том, что многому можно в жизни научиться, многому! Только вот на учёного научиться нельзя, как нельзя выучиться на Леонардо да Винчи, Фёдора Шаляпина на Николу Тесла или на Петра Капицу. Для этого таким нужно родиться. Это уже от Бога! Также как нельзя выучиться на Михаила Ломоносова, Дмитрия Менделеева, Льва Арцимовича, Сергея Королёва . Сюда же относятся и братья Вавиловы с Владимиром Вернадским и Андрей Сахаров с Львом Ландау и подобные им. Которых во все времена большевистская власть с равнодушием идиотов сажала по тюрьмам, вышвыривала из России, сжигала в огне своих «демократических» преобразований и политических замарочек. Или насильно заставляла тратить их драгоценное время жизни на обслуживание её бюрократического тупоумия.
В Природе учёных всегда непотребно мало и дорога их жизни не мёд. Но именно они, имея больший или меньший талант учёного, трудятся в лабораториях по «Гамбургскому счёту», не обращая внимания на посулы власти. Ибо знают, что они так же бесплатны, как и сыр в мышеловке. Что же касается повторения уже сделанных открытий и их близких аналогий, согласитесь, что это уже не наука, а производство с помощью уже разработанных научных методов. Действительно, этой работе можно многих научить, а вот для открытий нужны иные люди со своим независимым мышлением и особым виденьем проблем и интересов, то есть Учёные.
Время творчества таких людей бесценно. Для них, работающих в лабораториях, короток день, а если его ещё загружать участиям в каких-то комиссиях, под комиссиях, выслушиванием мнений на согласование, на систематические встречи хрен знает с какими дружественными делегациями и беседы с ними, со всем тем хламом, которым с большою охотою могут заниматься всякие юристы, экономисты, хозяйственники, весь тот чиновный кагал, который для этого и существует, то у них уже не остаётся времени на то, на что их сподобила Природа. А ведь это они создают величие государства, а вовсе не Президенты и не КПСС и её синекура, которые приходят и уходят, хорошо, если за своё пребывание, не напортачив в стране сверх меры.
Я представляю, что должен был чувствовать в такой системе учёный как Мстислав Всеволодович Келдыш, способный на решение великих научных задач ХХ века, когда под вечер, нахлебавшись по горло бессмысленной чиновной суетою, он понимает, что для него день его жизни прошёл впустую и его не вернуть. И нет у него возможности как у Леонардо да Винчи располагать самому временем во имя Науки. А российская Власть тупа. Она не понимает, что в голове великого математика ХХ века есть то, что он может подарить во славу не только державности российского государства, но и всему человечеству. Зато тайная изнуряющая борьба таланта гения с бюрократией, с невозможностью заполучить право на реализацию времени своей жизни на научные идеи будет медленно разрушать душу любого человека, а талантливого особенно. И никакие золотые бирюльки в виде наград никогда не возместят отобранное у него право лично распоряжаться временем своей жизни и своего таланта. Спросить бы об этом Мстислава Всеволодовича Келдыша, последнего Президента АНСССР?
И однажды Судьба предоставила автору эту возможность. Дело было в кабинете Президента Академии Наук Таджикистана, куда Мстислав Всеволодович Келдыш во главе комиссии АН СССР прибыл для ознакомления с её научной и хозяйственной базой(!).
Там ему показывали, где для реактора хотят выкопать фундамент, потом оранжерею, для которой не хватило стекла и как с этим быть, потом в другом Институте рассказали о генетике и фотосинтезе растений, потом о проблемах с хлопком, говорили о хозяйственных нуждах республиканской академии и о многом другом. Тогда была весна, а в этой республике гор как нигде она так поражающе прекрасна. И на фоне того солнечного дня, возникшая беседа-интервью с учёными республики уже в кабинете была мила своим бесхитростным общением.
В ту пору как самый молодой доктор наук из присутствующих, посчитал возможным его спросить о самом главном коли на очередном годовом собрании АН СССР, он отметил результат нашей работы: когда впервые в Мире нами был осуществлен химический синтез трёх мерной структуры белка коллагена, из которого состоит кожа и сухожилия и не только человека. Но прямо спросить постеснялся, однако полагал, что он поймёт подспудный смысл вопроса: «Мстислав Всеволодович! Какое желание вы хотели, чтобы оно непременно исполнилось в вашей жизни?». Это был единственный личный вопрос заданный ему как человеку. Мне показалось, что вопрос ему понравился. В кабинете воцарилась уважительная тишина. Помню, его губ коснулась смущённая улыбка, как отражение своих, возможно, тайных суеверий. И он, подумав, ответил, не отведя от меня своего взгляда: «Дожить до 2000 года». Я тоже улыбнулся, как бы показав, что я правильно понял смысл ответа…
Этот великий учёный ХХ века, с человеческой точки зрения, запредельно владеющий талантом математика, был способен с её помощью решать фантастически сложные по исполнению задачи государственного значения. Но малограмотная власть, одарив его всеми высшими наградами государства, лишила этого выдающегося учёного самого главного: она лишила его времени для свободного творчества, загрузив время его жизни своим чиновничьим мусором.
Этот гений науки ХХ века умер на своём костре жизни 24 июня 1978 года совсем не старым человеком. До 2000 года ему не хватило лишь двадцати двух лет.
Думается мне, что власть советских Инквизиторов принудила его растратить время своей жизни, не на исполнения научных замыслов, радости открытий, а на своё обеспечение. А можно было ему отказаться от такого обмена? Не знаю, не нам судить о поступках титанов науки. Возможно, что в последнем полёте своей души он думал о том, что отпущенное ему судьбой время творческой жизни сгорело на костре Инквизиторов КПСС. Он почувствовал ту черту, за которой он не мог больше существовать, как ему желалось. Он умер в своём автомобиле, в гараже.
Когда спросили одного из его друзей:
- Дверь гаража была закрыта?
Тот помолчал, а потом негромко ответил:
- Нет. Была приоткрыта…
Подобными способностями, понятно, Протасий Константинович не обладал, но справедливости ради, следует сказать, что он был далеко не худший из тех, кто дённо и нощно скорбел, когда на очередных выборах в Академию его «прокатывали». Понятно, что с такой «прокатиловкой» со временем набирается опыт, а потому наиболее упорным после пятой или даже восьмой попытки, не без ухмылки за их спиною, всё же выписывают долгожданное удостоверение с золотым тиснении по коже «член Академии».
Подобная затяжная борьба указывает лишь на то, что подготовка была проведена хреново. Этого Протасий Константинович допустить не мог он берёг время своей жизни. Он правильно понял - для начала лучше всего проникнуть в «прихожую» Президиума Академии наук, чтобы там понять, что к чему. Конечно, с улицы туда не пускают, но зато порою может иметь значение бочка армянского коньяка, а ещё лучше родственные связи даже на уровне воспоминаний, но и этого порою бывает достаточно. Потолкавшись в «предбаннике» Президиума он быстро разобрался в тайных механизмах достижения звания члена - корреспондента, а потом и академика. Они были просты, циничны и стары, как мир, когда власть существует в угоду себе.
Выяснилось, что там можно очутиться и вовсе не имея никаких способностей, даже на уровне лаборанта средней руки, кроме одной - быть приятным и исполнительным во всех отношениях к сильным мира сего. А что касается высокого ума, то он даже вреден. Вдруг окажется, что за гены, электроны, какие то резонансы, которых в глаза никто не видел или за умопомрачительную буржуазную кибернетику с её искусственным интеллектом, придётся платить пусть не всегда жизнью, как несчастному Джордано Бруно при инквизиции или Николаю Ивановичу Вавилову с его сподвижниками при Инквизиции Советской в застенках Лубянки, но комфортной и благополучной жизнью.
По - человечески это нежелательно, потому что жизнь даётся человеку один раз, а потому хочется испить полную чашу её нектара, а вовсе не лагерной баланды, вернувшись после побоев из карцера Лубянки, харкая кровью, стараясь вправить выбитый глаз. Для этого нужно наперёд знать, чего от тебя желает Партия и её Мозг, то есть Политбюро. И надо сказать, что этот Мозг требует того же самого, что требовала и Святая Инквизиция, которая просто умоляла уважаемого мэтра Галилея выбросить из своей головы глупость, что Земля вращается вокруг Солнца. Нет этого! Разве он не видит своими глазами, как Светило юлит вокруг нас?! Если не видит, - пусть наденет очки. Говорят, что сам Генеральный Инквизитор лично предложил их неуступчивому Галилею. В этой научной дискуссии, как всем известно, круто не повезло Джордано Бруно, который за свое упорство был сожжён на костре, как, впрочем, и некоторые его последователи.
Так чем же отличается ленинский Мозг со Старой Площади, к примеру, от Мозга Генерального Инквизитора Тома Торквемады, который ради чистоты Веры сжёг на кострах почти десять тысяч своих сограждан? Да ничем! Разве что громадой Вандеей, которую учинил этот Мозг за семьдесят лет своего владычества над народами России, начиная с 1917 года, измеряемый уже миллионами.
Автор догадывается, что от такого вывода уважаемый читатель не только заволнуется, но и вздрогнет:
- Быть такого не может. За минувшие столетия Человечество просветлело и даже успело укрепить бетоном фундамент Пизанской башни, пока она и вовсе не завалилась, поскольку именно на ней бессмертный Галилей проводил свои замечательные опыты с бросанием предметов. А потому читатель, несколько грубовато, автору скажет: «Вы, батенька, врите, да знайте меру!»
Скажет и будет не прав, и вот почему.
Этот самый Мозг со Старой площади однажды призвал своего надёжного академика - сановника и сообщил, что в его академической епархии объявился Мыслитель, который со своими еретическими рассуждениями о переустройстве Мира и, хуже того, нашего с вами (!), государства уже который год сидит у них в печёнках. А потому Мозг просит устроить этому Мыслителю вздрючку, чтобы тот помалкивал, а иначе, мол, отберём все наградные звёзды с их прикладом и - пинком к чёртовой матери из Академии. Иными словами Мыслителю рекомендуют согласиться с тем, что Солнце вращается вокруг Земли. И только так и не иначе...
В назначенный час пришёл звездоносный Голиаф к этому академику - сановнику и спрашивает его:
- Чего тебе надобно, старче? Зачем призвал меня?
А в этот момент Провидение этому старче на ухо шепчет:
«Протасий! Настал твой Звёздный час. Возрадуйся! Другого такого уже не будет. Вкусная жратва, набитая в твоём брюхе, превратится лишь в дерьмо, а твоя гражданская доблесть это вечная память о тебе на скрижалях Академии наук России!».
Оно и верно - пригласил бы он господ журналистов планеты Земля и выдал им в присутствии Голиафа следующее: мол, уполномочило меня Политбюро нашей Партии, Андрей Дмитриевич, сделать вам взбучку с угрозами. Поскольку вы никак не желаете понять, что Солнце вращается вокруг нас, а не наоборот, как и по ныне считают некоторые граждане видимо, и за кремлёвской стеною. Но я, как порядочный гражданин своего Отечества, может, и не разделяю всех ваших взглядов и устремлений, но уважаю ваше мнение. А потому читать вам нотации, тем более в антураже угроз считаю, для порядочного человека недопустимым, тем более, как мне хорошо известно, что вы не призываете ни к вооружённому восстанию, ни к свержению государственной власти, например, в отличие от товарища Ленина (см. «Апрельские тезисы» В.И.Ленин). Поэтому извините, что я вас побеспокоил, оторвал от важных дел. И всего вам хорошего и успехов в работе.
Понятно, что после такого заявления перед нашей, а тем более мировой прессой он тотчас превращается из государственного сановника в обычного Гражданина, но с большой буквы, и остаётся в вечной памяти соплеменников под стать самому Голиафу!
Но в этот вечер ему пришлось бы в последний раз, оглядев свой уютный кабинет в Президиуме Академии и добираться до дома в душном, переполненном уставшими пассажирами троллейбусе, а не с ветерком на служебной машине, когда шофёр Жора вежливо распахивает перед ним дверь лимузина. Потом мучительно думать, о завтрашнем дне своей жизни. А на утро в ней изменилось бы многое, но достойным Гражданином в глаза народа России он остался бы навсегда…
И пока академик Андрей Дмитриевич Сахаров устало глядел в хитрые глазёнки академического сановника, тот убеждал себя, что это вовсе не его Звёздный час жизни. Нет! Это обычный рутинный момент в его чиновничьей службе. Потому что этот Час Суслопёрову будет назначен не каким-то физиком - лириком, а его родным Политбюро КПСС!..
И верно, вечером за ним заехала служебная машина, и шофёр Жора отвез его на дачу. И всё, что было положено надёжному защитнику принципов Мозга инквизиторов Партии, за ним и осталось. «В конечном счёте, - размышлял сановник, покачиваясь на террасе в шезлонге и вслушиваясь в пенье птиц в вершинах угрюмых елей посёлка Мозженка, - не один ли хрен, что вокруг чего вертится? Главное есть национальная идея, которой он служит в меру своих сил. А у власти этих идей, как семь пятниц на неделе! Поди, разберись, какая на сегодня из них главная!»…
Таковы отношения к Науке высших сфер нашей власти, считающей, что у России свой самобытный путь развития всего и вся. По сути, подальше от света…
А теперь рассмотрим, как этот самобытный путь каждодневно реализуется в низших сферах нашего самобытного феодального общества.
Возьмём для простоты пример из армейской службы наших граждан, когда сержант Колодыров проводит занятие с солдатами.
- Господа бойцы, прошу записать в тетрадки, что вода в танковых моторах закипает при девяноста градусах Цельсия (имеется в виду, что на базе антифриз давно разворован генералами!).
Услышав подобное, господин боец недавний медалист средней школы №2 города Юрьева - Польского, громогласно выражает своё принципиальное несогласие с этой цифрой, чем принижает авторитет сержанта Колодырова (считай, власть!). Причём настырно долдонит господину сержанту (власти!), что это совсем не так. Вода кипит при ста градусах, а в девяносто может закипеть в двигателях танков только на высоких перевалах, например, Таджикистана или Афганистана (если они туда допрут без антифриза!).
Понятно, что сержант Колодыров сразу на дыбы, мол, как это так?!
- А вот так! - ехидно отвечает господин боец - таковы законы Природы.
И тогда господин сержант (власть!), за упорное несогласие с фактом, застрявшим в его малограмотной башке, всучает бойцу - медалисту вне очереди два дисциплинарных наряда по уборке казарменного сортира.
Через три дня господин сержант Колодыров, а это наша власть(!), на очередных занятиях, как честный советский человек, сообщает господам бойцам, что вода действительно кипит при ста градусах, а девяносто градусов это всего лишь - прямой угол!
Как говорится, и на том спасибо - сортир уже отдраен медалистом до блеска, господин сержант(!) на высоте своей честности.
Таков пример полезного взаимоотношения человеческих знаний и власти уже на уровне сортира…
И так, благодаря наблюдательности и трудолюбию в апартаментах Президиума Академии Наук Суслопёров медленно, но надёжно стал подниматься по своей научно хозяйственной лестнице. Не прошло и года, как он уже совмещал должность замдиректора с некими руководящими функциями в Академии наук, которая всегда изобиловала малополезными бумажными Комиссиями по разным вопросам и постоянно нуждалась в их руководстве. То поискам на Памире снежного человека по имени «Ети», со следами ноги на снегу размером с лопату. То как оставить живым Байкал, десятилетиями выливая в него ядовитые отходы при производстве целлюлозы. Или как окончательно не стереть с карты Мира Аральское море, предварительно полностью отведя на многие годы, на хлопковые поля всю воду реки Амударьи, а за одно и Сырдарьи. Сюда можно отнести и такой очень любимый в Академиях, но абсолютно непродуктивный жанр, как создание Генеральных программ развития науки в стране лет на тридцать вперёд, а ещё лучше на все пятьдесят, не принимая в расчёт мизерные финансовые расходы. Как говорится, бумага всё выдержит, да и получается впечатляюще.
Понятно, что такой организатор, как Протасий не мог долго занимать столь утлую должность с приставкой «зам». Но для того, чтобы быть директором Института необходимо быть хотя бы член - корреспондентом. Поэтому в Президиуме возникло мнение: ни шатко, ни валко подготовить академическую общественность к тому, что доктор биологических наук Протасий Константинович лишь в силу своей скромности ещё до сих пор им не является. Конечно, его не миновала полоса «прокатиловок», поскольку у многих членов Академии имелось совсем другое представление о научном потенциале приятного во всех отношениях Протасия Суслопёрова.
Но как учёным не знать, что вода и время камень точит. Так что на пятый раз, оценив его упорство, его поздравили с избранием в Академию наук.
А далее... Далее было совсем просто: директор Института, научные вояжи за рубеж и другая приятная мелочёвка вроде научных конференций, к примеру, на Канарских островах или в Австралии, где на свободе живут кенгуру. Одним словом, приятное посещение стран в сочетании с научными интересными делами.
Чуть позже в Президиуме опять возникает мнение выделить важный участок работы, правда, очень канцелярской, но зато на виду и как бы уже и при Президенте Академии наук. Да вот досада - на ней желательно быть уже академику. Президиум помыкался - помыкался и решил: от добра, добра не ищут и с настойчивостью, достойной лучшего применения, попросил своих коллег провести Суслопёрова в члены академии...
Потом были опять поздравления, банкеты и прочие, и прочие праздничные моменты человеческого бытия. Но известно, что человек в отличие от животных, существо патологически ненасытное. Чтобы в этом убедиться, достаточно полистать страницы сказки Александра Пушкина «О попе и его работнике балде»…
С другой стороны, надеюсь, любознательный читатель наблюдал такой прекрасный феномен в Природе, когда голодная синичка, в январскую стужу обнаружив в кормушке корм, никогда не кинется его клевать втихоря, а непременно свистом оповестит о своей находке своих замёрзших собратьев. Вы наблюдали нечто подобное среди людей, хотя бы на уровне грибников? Ах, наблюдали? Где? Ах, забыли? Понятно...
И вот у Протасия Суслопёрова случилась нескладуха с очередной волной награждений золотыми звёздочками членов аппарата Президиума.
При всей его общественно политической деятельности на благо нации и таланте руководителя по непонятной ему причине эта звёздная волна не лизнула по лацкану его пиджака, а это первый звоночек, что ты кому-то он не угодил. А вот кому? Вряд ли ЦК, скорее всего здесь - в Академии. К его сожалению, его венценосные коллеги оказались совсем не птичками синичкам…
Теперь, направляясь от вольера к автомобилю, он мысленно ругал себя последними словами, что отнёсся к этому Совещанию, как последний распердяй (его любимый образ неудачника!), коли верховодил его славой какой-то пастух колхозник, от которого нетерпимо разило смесью чеснока с махоркой.
- Тоже мне санта симплиция, чёрт тебя возьми! - про себя выругался Протасий Константинович, садясь в автомобиль и отбывая с Выставки к себе на дачу в Мозженку.
11
После этого семинара, Дорофея Елпидифоровича впервые охватила полоса гамлетовских раздумий, которые сводились к одному - по добру по здорову отваливать с Выставки домой, пока не обнаружен подлог и не начался великий хай с неприятными последствиями.
С этого дня он начал упорно намекать Манефе, что ей пора заняться своей диссертацией. Ведь уже всё ясно. А ему с быком надобно спешно возвращаться домой, тем более что длительное отсутствие производителя в стаде подорвёт в колхозе будущие удои молока. Довод был вполне резонный, против которого, как ему поведала сама Манефа, не возражал и главный наниматель быка Трофим Денисович, который всегда очень бережливо относился к народным деньгам. Но пока Дорофей слышал в ответ только туманные размышления. А вот как всё сдвинуть ситуацию с места не знал. Пришлось опять обратиться к Мирону за советом, точнее к опыту советского зэка.
Мирон как человек обстоятельный ему сказал:
- Разве ты не знаешь, Дорофей, что клин клином вышибают? А технология зависит от конкретного случая, поэтому для прояснения проблемы нам следует организовать Симпозиум на тему «Враньё в стране Советов - локомотив Прогресса».
В связи с этим мероприятием Дорофею Елпидифоровичу пришлось, хочешь, не хочешь, понести организационные расходы. Выставить бутылку перцовки, плюс «чекушка» водки (для подстраховки!). И прикупить закуску: малосольные огурчики, квашенную капусту с газком и прочие скромные деликатесы, вроде килек пряного посола по 50 копеек за банку, полкило колбасы «Собачья радость» по рубль пятьдесят за килограмм и банку любимой икры… баклажанной по тридцать копеек за пол кило. Буханка чёрного хлеба не в счёт, а качестве деликатеса немного сырокопчёной грудинки. Эти траты, как показали последующие события, стоили «сожжённых свечей»...
Первое слово взял бывший зек, который, как помнит читатель, за свои подпольные художества в области иконописи охобачил право за колючей проволокой на восемь лет лагерей. Правда, в очень живописном, но суровом месте. Где поверх лагерных бараков и колючей проволоки, возвышался фанерный транспарант с рекомендациями для жителей города: «На свободу - только с чистой совестью!» и «Помни - Свобода лучше, чем несвобода!» и открывался роскошный вид на Кандалакшский залив Белого моря и отроги Хибин…
Поднявшись в безлюдной аудитории на фанерную трибуну украшенную графином и микрофоном (чуть позже подошли послушать со своею закуской дежурные пожарники Веня Арцис и Юрий Полубояров), и аппетитно похрустывая огурчиком, он для начала обрисовывал в общих чертах понятие Лжи, используя как примеры из прессы, так и свой опыт бывшего лагерника ГУЛАГа…
Для начала сообщил, что Ложь многолика и бывает беспардонной, чудовищной, если хотят чтобы в неё поверили, а также злобной, расчётливой, многократной и так далее. Потом Мирон характеризовал её, как орудие власти против народа.
Так, государственная Ложь может включать: прессу, радиовещание, телевиденье, кино, театр, живопись, скульптуру и даже оперу с балетом или специально пущенные в народ лживые слухи о надвигающимся благоденствии или вражеской опасности.
Затем сообщил, что существует Ложь бытовая, исходящая от соседей по коммуналке, коллег по работе, собутыльников, дружбанов по бараку и так далее.
Он дал ей органолептическую характеристику - грязная, гадкая, горькая, вонючая, мерзостная и так далее…
Коснулся её физиологического восприятия. Одну можно было проглотить болезненно или безболезненно, другую только вешать на уши как «лапшу».
Он обратил внимание Дорофея на её материал. Её могли изготовлять не только из звуков и бумаги, но также из фанеры, нержавеющей стали, бронзы, мрамора, гранита, а также быть запечатлённой на холсте многоцветием красок, фото и киноплёнкой, и так далее…
- Здесь, Дорофей, я указал лишь основной спектр Лжи, - уточнил Мирон, - и не обращаю твоего внимания на множество её полутонов, которые включают как-то: замалчивание, подтасовку и уничтожение улик, любимые нашей властью провокации и лживые наветы, поскольку за семьдесят лет она в них изрядно поднаторела и прочее.
На резонный вопрос Дорофея Елпидифоровича, а какая Ложь может быть самой опасной и даже гибельной для человека или страны?
Мирон ответил так, предварительно пропустив стопку горькой и закусив маринованной килечкой, положенной на ломтик чёрного хлеба.
- Та, которую власть, по своей глупости, использует против народа.
Её я не назвал потому, что она не имеет отношения к нашему Симпозиуму. Но если на одну чашу весов выложить всю ложь с её грязью, которую я помянул, а на другую поместить государственную, то она не только перевесит, но к чертям собачьим раздавит и весы. Таковы её неизбежные последствия.
- А как её обнаружить? И есть ли для этого сподручный способ? – полюбопытствовал Дорофей
- Конечно, есть! Ведь согласись, нет ничего тайного, чтобы потом не стало явным? Ведь так? - вопросил Мирон, извлекая из банки огурчик и разрезая его дорофеевой финкой на две равных половинки - одну для себя, а другую для Дорофея, предварительно соорудив бутерброды из колбасы «Собачья радость» и икры. - Её признаки просты.
Во-первых, она всегда лишена здравого смысла, а потому глупа. При всей её изворотливости предполагается, что народ глупее её, то есть власти, но это её грубейшее заблуждение свойственное только малограмотным.
Во-вторых, она никогда не бывает во спасение. К примеру, на резонный вопрос, что случилось с кораблём, на котором погибла уйма народа, от власти следует ответ: он утонул, а люди захлебнулись. И всё шито-крыто. И так каждый раз. Это всё равно, что при возвращении стада в село, не досчитались тёлки, а на вопрос её хозяев пастуху - куда подевалась наша Зорька, он бы ответил так, - очень сожалею, но она куда-то убежала.
Дорофей ухмыльнулся, погладил окладистую бороду и ответил:
- Ты уж меня прости, Мирон, но для совестливого человека это невозможно.
- Так это для совестливого человека, а когда российская власть, я имею в виду Советскую, да и современную, была совестливой? Я что-то не знаю.
Может, когда Советская власть сотни тысяч крестьян, именуемыми кулаками с их семьи, на зиму глядя, отправляла, к примеру, на речку Улс в глухую Северо уральскую тайгу, а для устройства их предсмертной жизни, в наступавшей морозной зиме совестливо оставляла им несколько топоров и пил… без напильников для их заточки?
К тому же, Дорофей, помни, что всякая власть преемственна, поэтому правда, о её деяниях, хранится десятилетиями в государственных архивах под грифом «совершенно секретно» (если хранится, но может быть и уничтоженной!). И утаиваются не её ошибки, что по - человечески можно было понять - люди не боги, а её неприглядные дела и преступления, даже если к ним нынешняя власть не имеет отношения, а на это ни Советская, ни современная власть согласиться не может по причине своего скудоумия и трусости.
Допустим, та же Великая Отечественная Война. Наш народ понимает, что это была не военная операция местного значения, а сотрясение всей страны. Ещё разуму неведомо, чем она может кончиться. А кончиться она может потерей твоих близких, дома твоего, всего уклада жизни, а то и газовыми камерами Бухенвальда или Освенцима и тем же Бабьем Яром. И народ при всём трагизме для собственной жизни это понимает. Потому в такую пору под штыки становятся и ополченцы, и вчерашние школьники, и женщины, и даже дети - весь народ! Но и в этом случае власть остаётся верной себе, - о своих преступных проделках она будет десятилетиями молчать или врать народу - своему Спасителю.
Она всегда готова быть в белом костюме даже среди человеческого мяса и его страданий. Это особый род вранья и самый бессовестный - Ложь на крови, которая присуща в разной степени любой власти, а Советской, по понятной причине, - по максимуму!
Мирон замолчал и полез в карман за «Беломором», потом закурил и теперь внимательно смотрел на Дорофея, ожидая от него вопроса.
- А ты, какую власть то берёшь, Мироныч, ежели её числить по военному времени? - спросил Дорофей, несколько сбитый с толку столь философским отступлением от темы Симпозиума.
- Ежели считать командира полка или даже дивизии, то кто её видел, тебе скажет - она разная. Есть власть чтимая солдатом, хотя и потерь под командованием такого начальника хватало. Возьми хотя бы бои под Ржевом -миллион погибших. Говорят, на отдельных участках фронта за день боёв погибало до восьми тысяч наших бойцов и командиров. Считай, население иного города. Только за день. Там на полметра земля пропитана нашей кровью, коли за смерть одного фашиста, платилось до десяти наших душ. Но ты прав, было и другое, о чём и вспоминать не хочется, но и прятать от глаз человеческих нечестно.
Меня до сих пор нет-нет, да посещает во сне мучительная жуть, как мы «в лобовую» брали городок, как лезли на обледенелый склон, а нас фрицы из пулемётов снимали с крутого берега как пальцем сметану с кринки. Знать генерал с бодуна был, коли забыл, что мы в наступлении, а не в окружении и, что мы должны были их косить с флангов, а не они нас. Глупо получилось и горько до слёз… даже когда это и во сне привидится. О таких боях наши генералы да маршалы не любят вспоминать, а зря. Видать, только для умных, говорено, что повторение - мать учения, а дураки не в счёт? А если бы мы с таким генералом попали бы в окружение? - риторически продолжил вопрос Дорофей.
- Тогда на сегодняшнем Симпозиуме вместо тебя был бы кто-то другой, - с улыбкой ответил Мирон.
- А ведь и такие были! - продолжил Дорофей Елпидифорович. - Возьми, к примеру, того же генерала Ефремова, о котором упорно говорили, что он свою армию в окружении профукал, а, значит, погибли десятки тысяч бойцов зазря. А те, кто подняли руки или ранеными попали в плен, а не застрелились? То кто они?
- Понятно, кто они, - со странной интонацией в голосе ответил Мирон.
- Помню, уже после Войны, - продолжил Дорофей, - в Кинешме на вокзале как-то встретил одного мужичка, видать любителя зелёного змея. Увидел у меня награды и сразу для выпивки тему нашёл.
«Эва, - говорит, - сколько у тебя бронзы с серебром навешано, а у меня, хотя этого нет, но и мне пришлось хлебнуть лиха сверх всякой меры, считай, чудом в живых остался. У меня, говорит, есть рубль и ещё шестьдесят копеек, а если пару рублишек накинешь, то на кону будет поллитровка, и мы помянем павших в боях за нашу Родину!»
- Я, не против, - отвечаю, - и даже поддерживаю».
На привокзальном сквере присели на скамеечку, я развернул свою закуску, что из дома в дорогу взял, и для завязки разговора интересуюсь: «Где воевал - то? Про полковых и дивизионных командиров не спрашиваю, они часто менялись». А он мне: «На Северо западном фронте в армии генерала Ефремова, а потом, как вырвался из окружения, то уже в штрафбате».
А я возьми да ляпни:
- Это не тот ли генерал, который под Вязьмой свою армию сподобил немцам в окружение?
- Да кто тебе эту чушь сказал?!
- Да говорят!
А он мне: «Ах, говорят?! Так говорят, что и кур доят!»
Потом скосорылил свою физию так, будто перед ним не заслуженный ветеран Войн, а ушат с говном, и молча ушёл.
Я почесал свою лысину, чувствую, видать круто обидел человека, коли, он даже от поминального тоста отказался. А ведь знамо, что людская молва это флюгер на пожарной вышке, куда сильнее ветер подует туда он и повернётся, а то, что власть с помощью вранья много чего от людских глаз похерила, так это каждому известно.
Обратно завернул в бумагу закусь, из газеты сделал затычку для бутылки с водкой и пошёл искать его по вокзалу, чтобы извиниться за своё незнание, но не нашёл. Знать уехал. От расстройства и для успокоения нервов тогда даже немного выпил.
После этого случая всё выискивал бойцов ефремовской армии, чтобы из первых рук узнать истинную правду о ней. И всё невпопад. Знать, мало их пробилось из окружения. А раз мало, то на хрен власти их поминать. И потом, Мироныч, если по нашей жизни в суть дела заглянуть, где они? Понятно, кто был убит, тот безымянным в матушке земле свои косточки под солнышком греет, кто из окружения к немцам в услужение подался с ними яснее ясного. А те, кто вышел к своим, где наудачу, где через побег из плена, так тем тоже не позавидуешь. Хоть на «юнкерсе» вернись из плена, хоть на танке - всё равно тебя энкеведешники лет на десять в концлагерь упекут. Даже если есть свидетели твоей стойкости, или ты, к примеру, свидетель геройской гибели своего товарища, кто тебе поверит? Да никто! На то она и Советская власть, чтобы верить только себе, да и то не всегда. Для СМЕРШа или Военной коллегии трибунала это всё филькина грамота. Для них все пропавшие без вести были трусы, перебежчики и предатели!
Дорофей задумался, тяжело вздохнул, малость пригубил водки и продолжил:
- Вот ты, к примеру, только иконы рисовал, пусть и подпольно, а тебе за это божеское дело коммунисты дали восемь лет лагерей. Так? А тем, кто выходил из окружения? Да ещё в немецкой форме с их же оружием, наварили, что называется от пуза. Правильно я мыслю, социалистический лагерник?
Мирон, покуривая, помалкивал и спокойно слушал, как его приятель тасовал человеческие души на основе советского правосудия.
- В этом ты прав, - ответил Мирон и придавил чинарик папиросы о блюдце. - А что касается тридцать третьей армии генерала Ефремова, в основном состоящей из московских ополченцев, а это учёные, вчерашние школьники, мастеровые преклонных лет, инженеры важных профессий, изобретатели, учителя, художники, артисты, одни словом, золотой фонд страны, то она, попав в окружение под городом Вязьмой, вправду погибла. Да и как иначе, коли, против неё плохо вооруженной были две армии врага и никакой поддержки. А те немногие, кто пробился из окружения к своим, ещё пройдут все круги чекистского ада, незаслуженного недоверия, унижения и презрения.
Ты не ошибся, позже их пропустят через армейские трибуналы НКВД и, по сути, тем или иным способом они будут почти все добиты. Они будут искупать несовершённый ими грех в Советских концлагерях, кто пять, а кто и все десять лет. Это уж, как покажется Военному трибуналу, а их семьи гласно или негласно превратят в отщепенцев общества.
Советской власти было плевать, что в этой кровавой мясорубке под Вязьмой его граждане проявляли невиданное мужество и доблесть. А Верховное командование Красной армии, чтобы снять с себя ответственность за гибель армии, пустило на свет божий легенду. Суть её не только лжива, но и подла - генерал Ефремов, якобы не внял разумным рекомендациям командующего Северо западным фронтом маршала Жукова, в результате чего тридцать третья армия попала в окружение и была уничтожена девятой полевой и четвёртой танковой армией Вермахта генерала Гудариана.
Эту версию могут опровергнуть только свидетели, которых нет или почти уже не осталось, но один из них, Дорофей, перед тобой, а именно Мирон Васильевич Туманов, разжалованный капитан, бывший командир одного из дивизионов противотанковой артиллерии тридцать третьей армии генерала Ефремова, бывший владелец двух орденов «Красная звезда» и медали «За боевые заслуги».
Дорофей Елпидифорович до этих сведений было приготовился принять рюмку горькой, и даже поднёс её ко рту, и даже малость пригубил, но от услышанного факта поперхнулся, крякнул, а может, даже испустил тяжёлый дух, потому что Мирон не поленился, сошёл с трибуны и, подойдя к окну, приоткрыл фрамугу…
Возникло длительное молчание. Мирон с интересом рассматривал гамму чувств, которая мерцала на лице Дорофея.
- А я, Мироныч, думал, что ты за свои художества до Войны помыкался по лагерям, а в конце Войны попал в штрафбат, где Господь был твоим ангелом хранителем.
Против последнего не возражаю. А что помалкивал, так это понятно. В глазах Коллегии военного трибунала, все бойцы и командиры, вышедшие из окружения, считались трусами и предателями. Ты прав - хоть вернись из плена на бомбардировщике, захваченном у немцев, всё равно ты остаёшься под подозрением на всю оставшуюся жизнь. Поэтому Военный трибунал мне зачёл всё скопом и окружение, и мою предвоенную отсидку в тюрьме за церковные антисоветские художества.
- Что-то ты о них мне не рассказывал! - попрекнул его Дорофей.
- Видать, случай не представился.
А всё вышло так. Года за три до Войны приходит ко мне скромный гражданин в заношенном пальто, в стоптанных ботинках, но при галстуке, в шляпе и просит привести в божеский вид очень старинную икону. Разворачивает холстину, а там доска и через многовековую копоть от лампад и тьму красок просвечивается удивительное изображение Божьей матери с младенцем у её лица.
«Я же не реставратор, - говорю ему. - Идите в мастерскую Грабаря, они профессионалы. Эту драгоценную древность испортить по неумению, что плюнуть. Тут надо знать технологию обработки древних слоёв краски и много чего другого. Здесь мазила, вроде меня, вам не с руки»
«Нет, - говорит, - это исключено, они бесплатно делать не будут, а отдавать её в руки государства безбожников совесть претит. Но может, сделаете хотя бы её копию на всякий случай?»
«И копии не могу, потому моя специализация графика и акварель, а не масло»
«Пусть так, - отвечает он, - а вы всё же попробуйте, не боги горшки обжигают»
«Хорошо, если время терпит, попробую»
«И сколько это будет стоить?»
Взглянул я на гражданина, на его стоптанные ботинки, потом на светлый лик женщины, смотрящей из тьмы веков, и вспомнилась моя мать, её тёплое лицо, приникшее к моей заплаканной щеке, и даже её голос в памяти всколыхнулся, который уже стал забываться. «Да нисколько, ; отвечаю ему, - даже если мой список вам и понравится»…
Так я стал подпольным иконописцем - самоучкой. Понятно, что во многом ошибался, многое перенял из того, что советские коммунисты ещё не успела пустить на растопку. А вот часто посещать зал с иконами в Третьяковской галерее было опасно. Любителей икон и прочего церковного мракобесия НКВД Советской власти брало на особый учёт. Взяло и меня, правда, случайно…
Хорошо помню, как рано утром первого апреля 1936 года кто-то настойчиво стучится в мою дверь. Открываю. Передо мною стоит гражданин с такой напряженной гримасой, какая бывает у натурщиков, когда им приходится без опоры долго держать вытянутую ногу или руку
Суёт мне под нос свой документ и спрашивает: «Это вы М. Туманов?» «Это я, Мирон Васильевич, и хочу знать, чем я обязан сранья вашему посещению моего обиталища?»
«Сейчас я объясню, почему мы сранья!»
И бесцеремонно входит в комнату как к себе домой, а за ним ещё двое протопали в грязных сапожищах.
Я напрягся, как если бы на вопрос генерала армии Ефремова капитану Туманову, - сколько осталось на каждое орудие снарядов, ему ответил - уже ни одного, товарищ генерал!
- Ендибиев! приступайте к обыску, - громко приказал тот, кто тыкал мне под нос свою красную ксиву.
И без приглашения плюхнулся толстой задницей на стул, который был приставлен к стене, а был он о трёх ножках. Четвёртая легко выпадала, я её по случаю первого апреля, праздника шуток и обмана друзей, её убрал, в ожидании подходящей «жертвы», которой и оказался в данный момент сранья не приятель, а пожаловавший толстожопый оперативник,
Понятно, - стул вдрызг. Оперативник хряснулся задницей об пол, поднялся и начал нецензурно психодинамировать.
- Это, что?! Издевательство над сотрудником НКВД?!
- Вы не угадали, - говорю ему спокойно. - Я вас, уважаемый, с ранья не ждал и стула вам не предлагал. А если решили без приглашения сесть, то хотя бы потрудились сначала пересчитать его ножки. Теперь будете мне его чинить, потому что стул вы раскарячили в прах.
От падения он разогрелся, и злобно изверг фонтан неприличностей:
- Идите в задницу с вашим стулом! Где икона?!
- Во- первых, какая такая икона? - поинтересовался я, рассматривая этого психа. - И, во- вторых, прошу мне не хамить, в присутствии женщин, которые зырят на вас со всех стен моей мастерской. Где вы здесь усмотрели икону, едрит вашу мать?! Прости меня, Господи! Где?!
-Ту, которую вам передали для размножения.
- Какого того размножения! Наденьте очки, уважаемый оперсот, коли ослепли, - сказал я, - разве вы не зрите, что на стенах нет никаких икон, а сплошная галерея женской натуры на фоне русской природы, в том числе, и в неглиже, которые вы сейчас очень пристально лапаете своими глазами.
Он повернулся ко мне, осклабился редкозубой улыбкой и говорит:
- Не учитывая эту настенную порнографию, предлагаю два варианта вашего будущего. Первый - вы отдаёте икону и подготовленные к продаже её копии, подробно рассказываете, где и кому их продавали. Тогда ваше увлечение иконной живописью будем рассматриваться, как болезненное состояние души советского гражданина. Для её излечения вас отправят в медицинский Центр имени большевика Кащенко или имени Сербского. Там с помощью мощных препаратов, нейтрализующих ваши антисоветские склонности, профессора излечивают человека от любой глупости. После их таблеток и уколов вы ещё можете зарабатывать средства на чёрный хлеб, раскрашивая фанерные панно в детских садах и пионерских лагерях или крася маховою кистью станционные туалеты с буквой М и Ж.
Второй вариант - если сейчас, при обыске, лейтенант Ендибиев обнаружит эту икону и находит её копии, то вы будите считаться человеком недостойным нашего общества, а тем более его светлого коммунистического Будущего…
И я, Дорофей, выбрал второй вариант. Сам посуди на хрен мне сдалось такое Советское будущее да ещё с толстожопыми энкэведешниками моралистами…
Неудивительно, что тот старовер раскололся на допросе. В Лубянке и не таких кололи, используя жуткие пытки. Достаточно вспомнить смертельные мучения хотя бы бравых маршалов Тухачевского и его бывшего друга Блюхера, и ещё многих других, признавших за собою такие преступления, что сам падший Ангел побрезговал бы их применять. Например, использовать обезумевших от голода крыс. Но с большевиков взятки гладки.
- Выходит, тот в шляпе, тебя заложил?
- Думаю, что не успел, умер на допросе. А выдала меня карельская акварелька «Рассвет над Кенозером», что в Заонежье, рядом с водопадом на реке Водла, которую я ему подарил с моим чётким автографом.
Оперсоты устроили в комнате капитальный шмон и, конечно, обнаружили множество эскизов этой иконы.
Тут и дураку было понятно, что я своим творчеством сопротивляюсь угасанию православной Веры в Советском государстве. А это преступление, для коммунистической власти, хлеще, чем грабануть ювелирный магазин или убить человека. Её душе такая публика была роднее, чем иконописцы.
Дорофей Елпидифоровия неожиданно прервал воспоминания Мирона вопросом:
- Ты , Мироныч, объясни мне, почему у нашей власти с 1917 года такая лютая ненависть к церкви. Нечто монахи или там тот же патриарх Тихон призывал бросать бомбы и убивать народ? В чём причина такого людоедства?
- Тут всё проще пареной репы, - ответил с улыбкой Мирон. - Если бы Православная религия не объединяла бы население в народ, то Советская власть её и не заметила бы: «Да хрен с ней, она нам не помеха». Одним словом, большевики изуверскими способами провели замену христианской Веры, основанную на любви к человеку и всему живому, насколько у неё хватало на это сил на Коммунистическую религию с её беспощадностью и людоедством, в которой нет место любви, совести, а властвует беззаконие насилии и смерть. Дело в том, что всякая диктатура, особенно коммунистов и фашистов, может существовать тогда, когда народ разобщён. Большевики хорошо понимали, что Вера могла быть объединяющей силой для народа, последним препятствием для достижения ими абсолютной власти над каждым человеком России и его мыслями...
Советская власть хорошо знала, как для неё гибельны слова Правды. Даже если оно из Ветхого завета или Евангелия. Поэтому, Дорофей, как я тебе уже вещал, самым страшным злом для Народа является ложь государственной власти. Не случайно человеческая память более семи тысяч лет хранит слова одного мудрого человека, что «Единственным средством против зла является здравое восприятие действительности». То есть правды.
- И кто же этот мудрец? - поинтересовался Дорофей.
- Восточный принц Сиддхартха Гаутама, он же Будда.
- Спасибо за разъяснение, дорогой товарищ, - с луковой усмешкой сказал Дорофей. - Теперь эту древнюю мудрость я внесу в уши агитаторам, когда их чёрт принесёт в наше село для проведения подписки селян на очередной Государственный заём из наших гривенников, которыми мы подержим борьбу угнетённого пролетариата в других странах.
- Ну, а что дальше?
- Дальше стали допытываться: кому рисовал копии, где их распространял, и куда делась эта антисоветская зараза - икона!
- Так её нашли? - обеспокоено полюбопытствовал Дорофей.
- Да нет, они думали, что она, богато украшена серебряным окладом с драгоценными камнями, как я для маскировки её изображал на копиях, а она перед их носом перевёрнутой лежала на столе как бы в качестве замызганной подставки под сковородку. Её судьба сложилась хорошо. Когда ко мне в тюрьму на свидание пришла моя племянница Лидочка, я ей и шепнул, чтобы эту доску до моего возвращения хранила пуще глаза, а если не вернусь, то отнеслась бы к ней как к матери родной, а как, она тебе подскажет.
Так началась моя отсидка по 58 статье, за антисоветизм. Сначала в Таганской тюрьме, а потом в зоне. Не случись Войны, я бы отмотал весь свой срок.
Когда в первые месяцы Войны при обороне Киева возникла ситуация при которой возникла опасность, что четыре армии, а это около трёх миллионов бойцов, могут попасть в окружение и единственным правильным решением спасти эти миллионы от окружения следовало сдать город. На этом категорически настаивал командующий обороной Георгий Жуков. Но будущий «генералиссимус» Сталин, не смысля в военном деле ни ухом, ни рылом приказал ему защищать Киев до упора. В результате сталинской самодеятельности произошла катастрофа: несколько армий попали в окружение. В итоги в плену оказались миллионы красноармейцев. Бездарно потеряв эти миллионы, власть решила тайно пополнять людские утраты за счёт лагерных зон, которых, как оказалось позже, в стране была уйма...
И вот событие. Прибывает к нам, зекам, комиссар и ну шерстить наши обвинения. Отобрал, как я догадался, в основном осуждённых по 58 статье, то есть самых надёжных для борьбы с фашизмом. Она, статья, широченная, как наша страна, что лежит между Баренцевым морем и Тихим океаном. По ней можно было пересажать весь наш народ, чем собственно пользовалась Советская власть в своей экономической деятельности. Недаром потом бродила такая частушка, «Лейтенант в окно глядит, пьёт, не успокоится - пол страны уже сидит,- пол страны готовится!»
- Бодрая, - заметил Дорофей, - ничего не скажешь. - Весельем брызжет.
- К примеру, я иконописец - подпольщик - 58, - продолжил Мирон. - Допустим, что ради весёлой шутки, некий гражданин надел пропотевшую в трудах праведных кепку на бюст вождя - 58. В бане, чтобы не пачкать ноги, выходя из парной, на пол механически постелил газету с портретом Вождя, - 58. Убил муху газетой, а на ней вождя, опять 58. Или в нужнике им подтёрся, а твой доброжелатель увидел это и сообщил куда следует - тоже 58 только уже утяжелённая. При обыске нашли переписанные стихи поэтов Есенина, Клюева, а тем более семита Мандельштама, и не дай бог ещё и Библию, хана тебе, - 58 утяжелённая. Отвалилось колесо у полуторки во время Майского парада в каком-нибудь Бердянске - 58. Или на графическом портрете вождя мудиле цензору померещились намёки на профиль Троцкого, Бухарина или Гитлера, -58, и тоже усиленная с пяти лет до десяти. В половодье смыло мост или прорвало плотину, то за это безобразие Природы - тоже 58, и тоже усиленная и так далее. Так что любой гражданин мог приспособить эту статейку под свой темперамент.
К примеру, о темпераменте. Поделился не сдержанно при народе беспаспортный владимирский колхозник среди друзей - товарищей впечатлением о речи вождя на последнем Съезде:
- «Да пошли они со своим коммунизмом, болтуны несчастные!». И этот самый народ, согласный с сермягой на все 100, а то и больше, уже к вечеру оповестил кого надо. И если это произошло в пятницу, то ближайший понедельник и последующие дни недели уже будут зарезервирован Лубянкой на десять, а то и на пятнадцать лет вперёд.
Зачем ходить далеко за примером. Уже в наше время мой хороший приятель боевой разведчик, кавалер нескольких военных орденов, как то в одной вполне очень интеллигентной компании, под весёлый кураж и балалайку, возьми да порадуй нас безобидным марксистским фольклором:
«У моей милашки Глашки
В жопе разорвало клизму!
Призрак бродит по Европе –
Призрак Коммунизма!»
Вроде Глашка не имеет никакого отношения к Советскому Союзу и его успехам, разве что в нём обитала. Все были свои в доску, а кто-то всё же с легавил, и порядок. Выкинули из Партии, сняли с должности районного агитатора по марксисткой работе с трудовым населением и отправили поднимать целину. Я ещё понимаю, если бы этот тёртый в боях за счастливое будущее своей станы коммунист пропел бы из творчества знаменитой поэтессы Анны Ахатовой:
«Звёзды Смерти стояли над нами
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами чёрных «Марусь!»
Тогда другое дело. В этом случае он как бы плеснул помоями. в харю большевистской диктатуре с её палачами чекистами.
А чтобы гражданам избегать такой лошаберовки, я бы рекомендовал для них изготовить скульптурный образ 58 статьи - изображающий союз телогрейки и кайла, а сверху укрепить драный треух на улыбающемся черепе. Эту скромную композицию установить на Лубянской площади, обильно декорировав её колючей проволокой, как напоминание гражданам России, чтобы они не подтирались ликами любимых вождей, которых всякий раз бездумно избирая на свою башку.
Мирон закурил очередную сигарету и продолжил6
- Так вот этот комиссар выгреб из зоны не только эту 58 шушеру антисоветчиков, как подходящий людской резерв для боёв с фашизмом, но выделил из них тех, кто имел образование, и под страхом штрафбата приказал окончить скоропалительные офицерские курсы. А после того, как ЗЗ армия под командованием Михаила Григорьевича Ефремова в декабре 1941 года капитально врезала немцам под Наро - Фоминском, я стал уже командиром одного из дивизионов противотанковой артиллерии его армии.
- И как же ты сохранился в целости и сохранности - то? Кажись, и ранений у тебя особых нет?
И всякий сторонний трезвый человек в прищуренном взгляде Дорофея и в интонации его голоса уловил бы прохладную подозрительность, а может и душевную отстранённость.
Мирон, разогретый от выпитого, этого не заметил, а потому напомнил:
- У нас, Дорофей, что научный Симпозиум или вечер воспоминаний?
- Оно, конечно, так, но если ты считаешь, что ложь на крови есть ложь высшей пробы, то кроме отсебятины о 58 статье и каких-то мудаках, погоревших на ней, я пока ничего не услышал. Хотелось бы прояснения.
- Хорошо, наливай по полной, и я тебе дам прояснения от всей души!
Мирон вдруг аппетитно рассмеялся, как будто на дороге нашёл трёшку, а шестьдесят копеек в кармане уже имелись. Итого, значит, три шестьдесят, то есть пол литра водки.
- Хитрая твоя крестьянская душа, Дорофей. Ведь ты протопал с винтовкой системы инженера Мосина образца 1891 года от Алакуртти через Берлин до Харбина, а так и не понял, что такое Ложь на крови? Так я тебе и поверил.
На лицо Мирона наползла тень размышлений, после чего он добавил:
- А может ты в чём-то и прав - чем больше крови, тем больше на это требуется лжи, а когда её становится по горло, то и впрямь она может принять уже обличие неправды и власть тянет ежегодно устраивать военные парады под барабанный бой и скрежет танков!
И, грустно улыбнувшись, тихо напел красивым немного хрипловатым баритоном:
« …о годах минувших, годах печальных, годах горячею кровью умытых, годах убитых, годах забытых,… Всё, что останется, то перемелется, не позабудется, в снах обозначится: тихая улица, старая мельница, крик журавлиный, руки любимой, жаркого взгляда свет негасимый, свет… негасимый…»
Хорошие стихи, - сказал Дорофеич. - Твои?
Мои.
По такому случаю выпить положено. Доставай, пехотинец, свою заначку, уверен, что она есть, а то без неё уж очень муторно будет вспоминать эти годы минувшие.
Дорофей отправился в подсобку и принёс четвертинку и разлил водку по лафитникам.
Будь здоров, лагерник,- сказал Дорофеич чокаясь.
И ты тоже, крестьянин, не отставай…
Так вот, про наши смертельные мытарства. Армии СевероЗападного фронта, на острие которого находилась героическая 33 армия генерала Ефремова, так врезали Вермахту под Наро - Фоминском, что ему смотреть в сторону столицы стало очень противно. Первоначально её захват, имевший для Гитлера и раньше лишь политический расчёт, после разгрома под Москвою сдох без остатка. Теперь в воображении фюрера Адольфа Гитлера мерещились развевающийся флаг со свастикой над Эльбрусом и нефтяными вышками Кавказа, гарантирующие нацизму осуществление мечты тысячелетнего Рейха плюс захваченный Сталинград. После чего японский Микадо отдаст приказ к захвату советского Приморья.
Но был ещё один исторический персонаж, навсегда перепуганный немецкой разведкой, просочившийся 16 октября 1941 года до окраин Москвы, в район Химок. Полагаю, ты догадываешься, кого я имею в виду?
- Знамо, нашего благодетеля и организатора только одних Побед, поражения он переадресовал нам, солдатам.
- Угадал? - с улыбкой заметил Мирон Дорофеевич, - и продолжил, - потом, когда ты, Дорофей, в составе того, что останется от твоего полка, будешь маршировать по улицам вдрызг раздолбанного нами Берлина, этот персонаж будет перед всем Миром хорохориться своею мудростью, полагая, что народы мира признают его не только победителем в этой Войне, но и богом!
Но тот страх от всеобщей московской паники 16 октября 1941 года, навсегда сохранится в тщедушном теле этого душегуба. Думаю, что не раз он будет просыпаться среди глухой ночи на своей подмосковной даче, прислушиваясь, как за окном ветер колышет ветви деревьев, отбрасывающих пляшущие тени на стены комнаты. И, прохаживаясь по ковру с зажатой в потной ладони угасшей трубкой, будет думать только о своём неумирающем страхе. Но никогда не вспомнит о тех, кто подкладывал свои жизни под гусеницы немецких танков, чтобы они, увязшие в человеческом мясе и костях, лишь доползли до окраины Москвы, чтобы там и сдохнуть.
Я как-то слышал одну песню. Её бы в день Победы, как напоминание вносить в уши нашим молодым и старым гражданам. Про власть не говорю. Ей желательно только радоваться победам и своему личному благополучию и чтобы народ забывал свои трагедии, в которых она была их организатором.
Но что бы её сложить, из той давней боли, нужно было что-то ощутить самому автору. Зацепила она и меня. Может, потому что я видел этих необученных московских мальчишек обритых ополченцев в окопах под Можайском? А сколько их там полегло, это знает лишь ветер! Мелодия очень душевная, но забылась, а вот кое-что из её слов осталось.
Мирон, склонив голову на ладони и уперев взор на стол, как будто перед его глазами был текст, стал медленно с выражением читать:
« Разве можно забыть чёрный пепел пожарищ,
Разве можно забыть подвиг наших отцов
И забыть наше русское слово товарищ,
И ушедших в атаку мальчишек - бойцов».
Сколько их полегло, это знают лишь ветры.
Ведь могли отойти, была снежная мгла
Но мальчишки в окопах остались навечно
Ведь родная Москва за спиною была
Сколько их полегло, знает лишь ветры
Это знают лишь ветры, что в берёзах шумят
И стоят те берёзы и колышутся ветви
Словно кудри ушедших наших ребят.
Он замолчал, так и сидел, не отрывая ладоней от глаз, да и Дорофеич не решался нарушить эту поминальную тишину. Наконец, соблюдя траурный этикет, спросил:
- Ты вот, что, Мироныч, напиши мне эти слова, а мелодию я на гармошке сам подберу. На праздниках в селе буду её играть. Пусть напоследок, наши бабульки поплачут не над мужиками, не пришедшие с Войны, да и были ли они у них вообще - то? А оживят в памяти своих мальчишек, на которых не успели наглядеться при их короткой жизни. Пусть хоть порадуются, что не забыты их кровиночки и нынешними людьми, да и будущими с хорошими лицами.
- Для песни, Дорофеич, мало двух куплетов, нужен ещё припев.
- Ну, так напряги память, может, что подходящее всплывёт, коли, она тебя зацепила?
Мирон выразительно задумался, что отразилось на его лице гримасой.
- Может вот этот подойдёт, если я не переврал слова, хотя это уже неважно:
«... Я сегодня хочу вместе с ними побыть.
Посидеть у берёз, помолчать в тишине
И в Можайских полях по росе побродить
И послушать, как ветви шумят в вышине».
12
- С чего начался трагический поворот в судьбе 33 армии до сих пор скрыто от народа, - начал Мирон. - То ли самому Сталину от страха взбрело в голову: хорошо бы ещё чуток отодвинуть от Москвы окапавшиеся войска Вермахта или эту «продуктивную» идейку ему подсунул его заместитель, командующий Северозападным фронтом Георгий Жуков.
Наверное, каждый из них думал только о своём: Верховный главнокомандующий о страхе, его заместитель, возможно, о халяве. Только на войне её не бывает. Всё бывает и глупость, и трусость, и кровь, и доблесть с предательством, и смерть, и многое другое, но только не халява, потому что ей дано иное имя - «преступление».
Так вот, Дорофей, Верховный главнокомандующий приказывает командующему 33й ударной армией генералу Михаилу Григорьевичу Ефремову дислоцироваться в направлении города Вязьмы с задачей его освобождения, и тем самым ещё дальше отодвинуть войска Вермахта от Москвы…
Трудно сказать, что думали об этом плане в Ставке. Скорее всего, полагали, что немцы после разгрома их дивизий под Москвой, испуганно и без особого сопротивления отойдут на дальние рубежи своей обороны, и Вязьма без особых потерь будет освобождена. Но фашисты были хорошими вояками, коли через неделю после начала Войны, уже были в Минске, а через четыре месяца докатились до Москвы. А потом эти бездарно проигранные фашизму три месяца войны потребуют для Победы нашему народу ползти до Берлина четыре года. Это так, - для справки.
А уж коли, Ставка пожелала освободить Вязьму, то ей следовало основательно к этому готовиться. Ведь на штабной карте командующего фронтом Жукова было указано жирными стрелами, что против армии генерала Михаила Ефремова располагается 9я полевая и 4я танковая армии Вермахта. Что говорил генерал лейтенант Михаил Ефремов, получая этот приказ в Ставке, да и пожелала ли она выслушать его замечания, нам не известно, а если что и есть, то не про нашу честь.
Думается, что этот мужественный и честный генерал, которому были доверены тысячи человеческих жизней, указал им на то, что для победы над двумя армиями Вермахта, у него не хватает не только технического обеспечения, но недостаточно боеприпасов не только для артиллерии, но даже для стрелкового оружия. Плохо с продовольствием и с медикаментами. Короче, для схватки с противником, стоящим в обороне и многократно превосходящим 33ю армию в живой силе и вооружении, в качестве нападающей просто была не готова.
Полагаю, если в смурной душе Верховного главнокомандующего, малограмотного в военном деле, бродило лишь желание освободить себя от мучившего его страха перед немецкими армиями, окопавшимися близко к Москве, то маршал Жуков прекрасно понимал, о чём мог говорить генерал Ефремов. Уверен, что генерала убеждали, что и на халяву русский человек может воевать. А потому ему врали, что фланги его армии будут надёжно защищены, и в нужный момент будет обеспечена поддержка и помощь. Главное только начать, а там всё получится…
Исходя из послужного списка генерала, включая его награды, следовало, что Михаил Ефремов в своей жизни никогда на халяву не рассчитывал...
Бои 33й армии за Вязьму начались в конце января 1942 года. Поначалу вроде ничего не предвещало катастрофы, но когда наступающей армии Ставка не обеспечила защиту её флангов, то генералу Ефремову стало ясно, что окружение неизбежно и, чтобы не губить армию, её следует немедленно выводить из окружения.
Генерал запросил на это разрешение у командующего фронтом маршала Жукова. Тот, вопреки здравому смыслу, запретил пятиться назад - сталинский приказ «только вперёд!». Генерал, пожалуй, впервые за свою карьеру должен был по этому приказу совершать очевидную глупость.
Жуков, конечно, понимал разумность доводов генерала, и имел на этот счёт свой личный горький опыт, когда в первые недели начала Войны, он сам обращался к Сталину с такой же просьбой: оставить Киев, и тем спасти двухмиллионную армию от окружения и гибели. Но тот не внял разумности генерала. В ту пору Сталин, деморализованный катастрофическим началом войны, мало чего понимал в стремительно разрастающихся трагических событиях 1941 года и был вообще неспособен воспринимать правильное решение тактических задач, в которых мало что смыслил, лишь тупо требовал только одного «ни пяди земли немецким захватчикам».
Какой пяди, чёрт возьми! Если за неделю вся Прибалтика была захвачена! Только цена тактической глупости для вождя значения никогда не имела. Люди для Сталина всегда были просто безликой массой. Тогда, под Киевом, разгром Красной армии оказался столь чудовищным, что в аналогах войн человечества подобного пока не значится. Не считая погибших, два с половиной миллиона красноармейцев оказались в плену уже в первый месяц войны. Куда уж больше!
Истории было суждено, чтобы Георгий Константинович Жуков, оказался между Сталиным и генералом Ефремовым. Мог ли он убедить диктатора в том, что генерал прав и надо спасать 33ю армию, у которой уже не было возможности вести бои в окружении? Уверен, что нет. В то время нарушить его приказ значит самому пойти в распыл.
Жуков понимал, если ему, маниакально мнительному и трусливо мстительному диктатору, ничего не стоило перед самой Войной убрать из жизни более тридцати пяти тысяч командиров старшего и высшего командного состава, то кто для него был он сам или генерал лейтенант Михаил Ефремов? Пыль, которую он сотрёт с помощью своих холуёв, если из-за неё может притухнуть лживый блеск его личной власти над душой народа. Сколько бы люди не искали оправданий этим двум генералам, одно было непререкаемо - страна доверила им расходовать жизни граждан только во имя защиты своей Родины!
Бывший командир артиллерийского дивизиона, капитан Мирон Туманов замолчал и предложил перед описанием финала гибели армии промочить горло, что было положительно воспринято вторым участником Симпозиума, бывшим сержантом Дорофеем Сиротинским.
- Вот с выпивкой у нас замечательно,- заметил Мирон, оглядывая оставшуюся закуску и. разливая вино по лафитникам, - а вот с закусоном, кажись, промашка вышла. Я имею в виду горячее! Или я ошибаюсь?
- Да есть одна съестная хренотень, которую можно поджарить. Сердар одарил, - ответил Дорофей. Только я постеснялся её выставлять. У этого кушанья вид больно неприличный.
- Как неприличный? С душком, что ли?
- Да нет! Свежесть нормальная, а вот похожа она, скорее на собачий кал на земле.
- Ты скажи, какой стал разборчивый. Разве тебе, крестьянин, неведомо, что всякая еда, хоть чёрная икра или красная, или та же дорогая сыро копчёность, что лежит перед нами, вместе с кильками пряного посола и чёрным хлебом покидают из нас одним видом и даже запахом? Как говорят врачи одним стулом!
- Каким ещё стулом? - дивлённо спросил Дорофей.
- А разве при обследовании твоего организма врачи у тебя не спрашивал, какой у тебя стул? - с улыбкой поинтересовался Мирон.
- Во-первых, меня не обследовали, а во-вторых, про температуру, мочу и кал спрашивали, а про стул нет.
- Так твой кал, по - научному, фекалий и есть твой стул!
Дорофей, в сомнении покачав головою, отправился в коридор, где стоял холодильник. Вернулся со свёртком. Когда Дорофей его развернул и вопросительно посмотрел на Мирона, в ожидании его окончательного вердикта качеств, то услышал:
- Судя по цвету колбасок, которые тебе показались экскрементами собачки, это «купаты» имеретинские, то есть из свежего ливера и жира. Такой продукт я едал в Абхазии. Считай, Сердар преподнёс тебе знатную ресторанную закуску. По такому случаю, мы просто обязаны сделать перерыв в работе Симпозиума. Так что отправляйся на кухню жарить этот ливер…
Когда Дорофей удалился, то мысли бывшего капитана, подогретые водкой. поплыли. хочешь. не хочешь. к далёким берегам его прошлой жизни…
В то утро, когда промозглый апрельский туман опал на землю, а небо заволокли тяжёлые низкие тучи, из которых вперемешку со снегом прорывался холодный дождь, они в последний раз собрались в Шпырёвском лесу. Все те, кто сумел добраться до него, в том числе и раненые, могущие ещё передвигаться, а тяжелораненых принесли на самодельных носилках. Это были всё, что осталось от 33й армии.
В это раннее утро по ним не била немецкая дальнобойная артиллерия, точность выстрелов которой обычно корректировала, постоянно летающая над ними «рама» - немецкий самолёт разведчик, высматривая их опорные пункты, где бойцы достреливали последние боеприпасы. По случаю обложного дождя их не бомбили юнкерсы и не утюжили на бреющем полёте мессершмитты.
Зажав остатки батальонов 33й армии в железном кольце, что называется без продыха, немцы не торопились их добивать почти безоружных, промерзших до костей в апрельской снежной хляби, уже забывших, когда перед их глазами был чёрный сухарь и даже глоток горячей воды. Уже совсем непотребно плохо было раненым без элементарных лекарств, перебинтованным одними и теми же грязными, окровавленными бинтами. Они вповалку лежали в промокших до земли палатках, понимая, что в том, что свершалось вокруг них, у людей уже физически не будет сил на раненых. Некоторые из них, слыша канонаду и задыхаясь в своём предсмертье шептали:
- Это наши, к нам пробиваются? Вы слышите это же наши! Нас не бросили! Это они, они, они…
И безумными глазами глядели туда, где в неравном поединке погибала очередная рота или взвод.
- Да, да! - говорил он умирающему лейтенанту, - это они! Это мы сейчас фашистов курочим и давим, как мы их давили под Наро -.Фоминском Ты же помнишь, помнишь, артиллерист, как это здорово было?! Ты помнишь?!
И посиневшие губы лейтенанта прощально шептали:
Помню…
Вот и хорошо! А теперь спи спокойно, и он нежным касанием пальцев закрыл ему глаза…
Много лет прошло с того момента, когда он лгал уходящей в небытие жизни. И всё ещё не мог решить, по крайней мере, для себя, двуликости лжи, которая на мгновение вселяла умирающему человеку веру в победу, в которой и ему тоже будет место. Но если это так, значит, лжи не было? И это была вовсе не ложь, а некий кредит человеку, который он может просить у Бога, у Судьбы, у Случая, оставляя в залог, когда достоинство порядочного человека, когда свою совесть, а когда и свою жизнь. Значит истинная ложь это та, за которую тобою ничего не оставлено в залог? Так, что ли?
И когда он закрывал веки умершему лейтенанту, он честно отдавал Судьбе свою жизнь за Победу, а то, что он не был убит, всего лишь Случай.
И Мирон по - пьяному рассмеялся своему открытию. «Только поймёт ли простая душа Дорофея эти рассуждения, подумал он, если вся жизнь крестьянина и была залогом Власти лживой и беспощадной?»…
Накинув на остатки 33й армии стальную удавку четвёртой танковой армии, немцы уже не лезли на рожон, понимая, что русским уже нечего терять, кроме своей жизни. Зачем умирать немецким солдатам в рукопашной поножовщине с «иванами», если русские свиньи и так подохнут от голода и холода…
К середине апреля кольцо окружения сузилось настолько, что немецкое командование начало их осыпать своей благодатью - листовками.
В них сообщалось, что это пропуск для неограниченного числа командиров, бойцов и политработников Рабоче-крестьянской Красной армии, переходящих на сторону Германских вооружённых сил, а также Русской освободительной армии, украинских, кавказских, казачьих, туркестанских и татарских Освободительных отрядов.
На обратной стороне листовки было напечатано обращение, где сообщалось, что бойцы, поверив вранью своих комиссаров, о том, что фрицу крышка, бросались в атаки и погибали в бессмысленном бою. Другие ваши товарищи, говорилось в ней, попали в плен или перешли к нам, и теперь живут много лучше вас, ибо они по горло сыты. Для них война окончена. Чего вы медлите? Переходите к нам! У нас вы встретите хороший приём, хорошее обращение и отличное питание. Помните: переходя к нам, вы ничем не рискуете, а для вас это жизнь…
В середине марта его вызвали в штаб армии, на совещание командиров артиллерийских подразделений, точнее того, что от них осталось. К этому времени ситуация начала катастрофически ухудшаться. Уже не хватало боеприпасов и, в первую очередь, снарядов. Немцы всё сильнее сжимали кольцо окружения, обгрызая своими танковыми атаками линию обороны.
Та помощь остаткам армии, которая осуществлялась авиацией, была мало эффективна, к тому же полевой аэродром, если это считать аэродромом, в весеннем бездорожье раскис на столько, что каждое приземление тяжело гружёного самолёта, требовала от пилотов высочайшего мастерства, чтобы при посадке не с капотировать носом в раскисшую землю или оторвать колёса.
Штаб армии, по причине маскировки, был вблизи аэродрома, располагаясь в просторном, надёжном, четырёх накатном блиндаже. Немцы полагали, что штаб армии, прячется где-то в глуши леса, на которую наводила бомбардировщиков «рама» …
Он и сейчас верил, что его раннее появление в штабе было предопределено Судьбой. Командарм, хорошо зная одну из очень плохих черт русского народа необязательность, которую тот готов объяснять тысячами причин, но только не своей безалаберностью, видно, был тронут исполнительностью капитана, но не только этим. И пока не появились другие командиры, он пригласил его в свой отсек блиндажа.
- Присаживайтесь, капитан, предложил генерал. Как мне вас звать?
- Мирон Васильевич Туманов.
И пристально всматриваясь в капитана, неожиданно спросил:
Мирон Васильевич, не вас ли я лично представил к ордену «Красная звезда» за то, что ваша батарея под Наро - Фоминском в одиночку из оставшихся двух «сорокопяток» сожгла три или четыре танка?
-Так точно, товарищ командующий!
Командарм грустно улыбнулся и добавил:
- Тогда было много героев, он задумался, а потом добавил, особенно погибших. А вас, капитан, я запомнил, уже извините, не по сожжённым танкам, а по козырьку вашей фуражки, по краю которого были нарезаны зубчики. Меня тогда заинтересовала эта акулья челюсть это зачем?
- Когда у орудия разбита буссоль, то, зная размеры этих зубцов и при определённом наклоне козырька относительно объекта и умения быстро считать в уме, можно определить расстояние до цели, а это очень важно, особенно в дуэли с танками. В тот раз этот «перди монокль» спас наши жизни. А определять расстояния такой тригонометрией меня научил артиллерист капитан Алексей Сидорович Кулак. Он мне запомнился не только выразительной фамилией, а какой-то внутренней человеческой неординарностью очень умного человека, рядом с которым, к сожалению, всегда ютится всякая завистливая дрянь. Я как-то его спросил, как он отличает умного от дурака? Он рассмеялся и говорит, это просто: если умный что-то решит сделать, то думает, а что будет потом? А дурака это никогда не интересует. Он был один из первых награждённым орденом «Александр Невский». Если ничего не случиться, может, с Войны вернуться со звездою героя, да и потом такие люди не теряются даже в нашей стране.
- Уму непостижимо, - продолжал удивляться генерал, - чтобы при наличии такого «перди монокля» суметь гробить танки? Нужен лишь козырёк фуражки и ножницы и «монокль» готов к бою? Так что ли?
Генерал задумался, как бы ища более существенную похвалу, улыбнулся и добавил:
- Только к такому «перди моноклю» ещё нужна умная голова. - И сколько точно этот монокль в тот раз грохнул танков?
- Три, а четвёртый еле уполз.
- Да… Нас не опрокинешь, ёхтель мохтель!…- Ну, а как дела сейчас, на твой взгляд?
- Если честно, то дела хреновые, товарищ командующий. Хуже некуда. Достреливаем последние снаряды. Хорошо, что немцы пока на рожон не лезут, себя берегут. Видать, надеются, что мы и без их усилий вскорости сдохнем от голода и холода. Но, это пока!
Генерал невесело улыбнулся, помолчал, прошёлся от стены до стены, а потом спросил:
- А если навскидку, как твое мнение, капитан, хватит сил у артиллерии обеспечить выход остатков армии из окружения?
- Трудно сказать. На стремительный прорыв пока может хватить, но не больше. Главное мы теряем время, а оно при обороне требует большого расход боеприпасов …
Зазвонил зуммер. Генерал быстро подошёл к связисту, который передал ему трубку и Мирон услышал то, что запомнил на всю жизнь, и что ему было не положено по званию и чину.
- Да!.. Спасибо, товарищ командующий!.. Для прорыва остаётся последний шанс. Иначе вся армия окончательно погибнет!.. Не знаю… Я в ответе за жизнь бойцов… Это только ваша точка зрения?.. Нет?!.. Моя состоит в том, что армия, в которой уже исчерпаны боеприпасы даже к стрелковому оружию, и в которой уже начался голод, про медицинское обеспечение нечего и говорить, становится обузой для Северо западного фронта!.. Дальше? Это чем же?! Этим самым, что пишут на заборах, так что ли?!… Я с вами не согласен!… Да, не согласен! И категорически настаиваю на выходе армии из окружения!.. Да! Да!!! Именно категорически… Моя армия выполнила всё, что могла и исчерпала свои возможности. В том числе и людские… Это, неверно... Мне виднее, чем вам, Георгий Константинович, что дальнейшее пребывание её в окружении это не только бессмысленно это окончательная гибель даже её остатков!
Неожиданно возникла пауза, видимо, генерал слушал наставления командующего фронтом Георгия Жукова. По тому, как у генерала Ефремова от этого разговора на лице начали ходить желваки, а карандаш в кулаке левой ладони гвоздём воткнулся в полевую карту, точнее в тот маленький клочок территории, где им будет суждено оставить свои жизни. Разговор был крутой. Генерал несколько раз порывался ему чем-то возразить, но, видимо, напор будущего маршала был столь велик, что Ефремову пришлось терпеливо дожидаться, когда Жуков сбросит свой пар. И он дождался.
К этому времени прибыли другие армейские командиры и теперь, столпившись у дверного проёма, пытались по выражению лица командарма, по его отдельным словам понять свою судьбу. И когда на другом конце телефонного провода возникла тишина, то в это горячее безмолвие и бросил то, что будущему маршалу хотелось бы забыть до конца своих дней. Потому что за все свои проступки человеку положено платить, и плата бывает мучительной, а от тех размышлений, в минуту благостного самоуспокоения, которые он будет подкладывать под свою душу, всё равно поутру будет нести бетонным холодом.
- Ваши доводы, Георгий Константинович, понятны. Но, сдав Киев, вы спасли бы от смерти и плена два с половиной миллиона крепких русских мужиков!.. Нет, Георгий Константинович, это наше дело, и мы не ваши крепостные, и я ни к кому в холуи не нанимался!.. При чём тут Партия!.. Причём тут Стали!?.. Вы не понимали что делали?! Вам было понятно, что перепуганный Сталин не стратег и его требование оборонять Киев, было равносильно преступлению! Вы… вы не настояли, не убедили его в нелепости его страха от сдачи Киева!.. Не убедили!.. Москва?.. Тем более Москва! Вы просто струсили перед Верховным. Да? Что вы говорите?!… Два с половиной миллиона не погибших крепких русских мужиков поперёк Смоленской дороги, пусть только с винтовками и гранатами?! Какая Москва! Да вы что, генерал?.. Опомнитесь?!… Нет!… Это всё будет и на вашей совести… Жизни?!… Да, что наши с вами жизни в сравнении с бесполезной гибелью теперь и моей армии!.. Мне нечего бояться… Я солдат, Георгий Константинович, а не кисейная барышня... Ещё бы!!!… Да, для вас люди, как я вижу, всегда были безлики... Этакая масса народа, без имён, без боли и судьбы… Согласен!.. Без крови, войны не бывает! Но… не перебивайте!… Если вас от пули, заслонит своею жизнью русский человек, то почему вам, генералу, не подумать о них, защитив их от бессмысленной смерти тоже своим мужеством и умением, а не пустить всё на самотёк? Авось мол, и без меня само собою организуется. Разве не так?!
Почему?!.. Понятно почему! Вам так легче жить!.. Да?!… И не подумаю! Вот, когда станете Богом, тогда и будете меня учить! Не думайте, что если Сталин назначил вас правой рукою, то вы вдруг стал умнее других. Кем вы были тем и остались!!!…
Генерал для слушающего Жукова обидно рассмеялся и продолжил:
- А засыпать трупами поля сражений много ума не надо!.. Да не много! И потом… вы не последняя инстанция!… Что хотел, то и сказал! Что?! Что ты сказал?!.. Куда бы я пошёл?!… Да пошёл ты туда … сам! Барсук!
И Ефремов опустил трубку.
Все увидели, как оглушённый гневом генерал замер, и только зажатый в руках карандаш по-прежнему от возбуждения чуть дрожал в его руке, а потом, чтобы унять дрожь сильно на него нажал и он сломался.
Генерал не обратил на это внимание, и только попросил:
- Товарищи офицеры, по ВЧ у меня сейчас будет серьёзный разговор, пока вы свободны, а вас капитан прошу остаться.
Когда все вышли, он обратился к связисту:
Через пункт связи фронта соедини меня со Ставкой Верховного главнокомандующего и лично с товарищем Сталиным!…
Это было серьёзным нарушением субординации, коли, разговор будет происходить через голову командующего Северо западным фронтом. В ожидании связи генерал присел на снарядный ящик и, привалясь к бревенчатой стене блиндажа, задремал. Он тоже присел, не совсем понимая свою роль в происходящих событиях, и смотрел на красивого русского человека, на его давно небритое лицо, посеревшее от недосыпания и неизбывных сжирающих его душу и разум забот.
Заверещал звонок зуммера, радист споро поднял трубку и передал её генералу…
Что говорил Сталин, никто не слышал, но что ему сообщал генерал Ефремов, он, в общих чертах, и поныне помнил. Из отдельных слов и фраз было несложно реконструировать их диалог.
- Говорит Сталин! Товарищ Ефремов,… я вас… слушаю!
- Товарищ Сталин, 33я армия полностью исчерпала свой военный ресурс. Я уже не говорю о катастрофической убыли его личного состава. Нехватка боеприпасов в подразделениях чудовищна, начался натуральный голод, полностью исчерпаны медикаменты. Прошу, очень прошу вашего разрешения на выход армии из окружения, иначе она полностью погибнет! Время не терпит! Через пять – шесть дней вопрос о прорыве армии из окружения потеряет всякий смысл. Вы понимаете, что я имею в виду, товарищ Сталин?!
- Нэ совсем,… товарищ Ефремов. Война… нэ бывает… без потерь
- Товарищ Сталин,… я говорю не только о потерях, а о том, что бойцы 33й армии, героически сражаясь под Вязьмой эти четыре месяца, -… генерал замолчал, видимо, подбирая подходящее выражение свой мысли, и продолжил,- будут считаться без вести пропавшими, а потому… прокляты как предатели и забыты как трусы! Я как командующий армии категорически против этого!
- А почему вы так… ставите… вопрос,… товарищ Ефремов?!…
- Вы,… товарищ Сталин, лучше меня знаете, что это значит не только для их семей, но даже для тех, кто потом чудом вырвется из окружения без приказа!…
Вот на это было бы интересно услышать ответ из уст самого Сталина. Но это было дано только генералу. Но, зная двуликую, подловатую, трусливо лживую сущность вождя - диктатора можно догадаться, что он мог ему ответил так:
- Товарищ Ефремов,… 33я армия выполняет… поставленную Ставкой задачу. К сожалению,… вам нэ удалось… освободить Вязьму. Почему?… В этом нужно… ещё… разобраться, но… 33 армия связала по рукам и ногам немецкие войска… на московском… направлении… Я поговорю… с товарищем… Жуковым. Мы… подумаем,… чем вам помочь. А героев,… вы же знаете, товарищ Ефремов, страна… нэ забывает. Потерпите,… мы вас… нэ оставим… До свидания,… товарищ Ефремов… берегите себя.
Генерал в какой-то задумчивости медленно опустил трубку на аппарат, и, увидев через дверной проём, командиров своей армии, в тишине, периодически нарушаемой близкой канонадой, негромко, с расстановкой произнёс:
- Товарищ Сталин рекомендует нам ещё потерпеть. Они нас не оставят… без помощи…
И саркастическая улыбка коснулась его губ. Командиры молчали, все понимали, пока Ставка будет думать, у них исчерпается время их жизни и бойцам тридцать третьей армии Северо западного фронта останется либо застрелиться, если ещё на это останутся патроны, либо поднять руки и сдаться в плен, а там уже как сложится твоя судьба, а потом и судьба твоих родных. А сложится не так, как напечатано в немецкой листовке, которую на последний случай в своей жизни, теперь могла поднять из грязи рука бойца. С ними поступят не как с пленными англичанами, французами, американцами или другими солдатами стран, которые подписали Международную Конвенцию о военнопленных, и тем худо - бедно передали их судьбу под контроль Международного красного Креста…
Советское Правительство его не подписало. Зачем впустую тратиться на безликую человеческую массу? Да кто она такая?! Коли она состоит из трусов и предателей! Сами виноваты!
В самой счастливой и справедливой стране Мира, по утлому мышлению коммунистического Политбюро ВКП/б/ и его вождей, не могло быть военнопленных, а только мёртвые или живые герои, остальные предатели - человеческий мусор!
Так могла рассуждать только власть большевиков диктаторов - людоедов, не уверенная в преданности ей российского народа.
Людоедская суть большевизма, отточенная на расправах над беззащитными народами России, когда через расстрельные списки и организованные страшные голодовки, с 1918 года по 1941 прошли миллионы граждан от дворника до маршала, трупы которых как отбросы сгребали в траншеи, была не способна понять, что плен для солдата это большая человеческая беда, в которой, прежде всего, виноват или его командир, или генерал, или маршал, а это и есть государство…
Какие мысли могли роиться в голове генерала и столпившихся вокруг него ещё живых командиров 33 армии? Наверно такие, потому что подобные ситуации срывают с сознания человека всю мишуру политического флёра вождей и их лживых обещаний.
В эти минуты Власть появляется перед гражданином в своём истинном неглиже. Со своей глупостью, пустозвонством, враньём и подлостью по отношению к своим гражданам и в большом, и в малом деле. И всё это лишь ради личного престижа или персонального страха за своё благополучие и не более того.
Генерал первый нарушил траурную тишину.,
- Товарищи офицеры! Прошу сесть, - и, подойдя к карте, остановился около неё.- Надеюсь, вы поняли, что с этого момента мы можем рассчитывать только на себя. Прошу вас, - он посмотрел на часы, - в шестнадцать ноль - ноль предоставить мне свои соображения по выходу из окружения и рассмотреть имеющиеся у вас возможности для его осуществления. Кроме того, срочно и максимально полно составить списки погибших и… - он задумался потому, что сейчас должен был сказать о тяжело раненных…
Не имея сил взять всю тяжесть их судьбы на себя, он обратился к своим командирам:
- Как быть с тяжело раненными, если при выходе из окружения,.. мы не сможем их вынести?
Все молчали. Оно и понятно. В предстоящем стремительном и жестоком бое, когда будет в цене каждый боец, каждый меткий выстрел и бросок гранаты, когда через встречный шквал свинца врага они должны пройти сами, а через образованный на короткое время их смертями коридор, вынести своих раненых товарищей, было о чём подумать…
Пожалуй, это одна из многих, но самых страшных трагедий Войны, которая навсегда незаживающей раной ложится на душу нормального человека, оставшегося в живых. И сколько бы он потом не приводил себе в оправдание доводов, как бы себя не уговаривал, что обстоятельства Войны были сильнее его, всё равно прощальный взгляд раненого товарища, оставленного на поле боя, на котором он и сам лишь чудом пока ещё остался жив, всё равно будет болью жечь и мучить ему душу до последнего дня его жизни.
Молчание продолжалось. Сидящие в блиндаже старшие офицеры, протёртые через политотделы своих подразделений не решались сказать то, что мог произнести безымянный капитан, бывший сталинский зек, которого каким-то ветром занесло на это совещание. А ветер был простой, ветер смерти убрал из его артиллерийского дивизиона старших офицеров, оставив старшим только его, капитана Туманова.
И тогда он сказал:
- Товарищ командующий! То, что я вижу и знаю, чем мы будем располагать при прорыве окружения, бой будет неравный. Я думаю, что тяжело раненых мы не сможем вынести, по крайней мере, многих, а что будет с оставшимися нам известно. Поэтому будет в высшей степени справедливо отнестись к ним как к героям, погибшим за Родину, и пока есть возможность внести их в списки погибших. Если мы так сделаем, то их семьи, по крайней мере, не будут прокляты и забыты, как семьи предателей и трусов.
- Есть другие предложения? - спросил командарм. - Кто, против?
Поднялась одна рука - заместителя начальника Политотдела армии.
- Прошу вас, полковник.
- Я не уверен, что это правильно,- ответил он.
- А вы что предлагаете? - поинтересовался генерал, и его губ коснулась странная ухмылка.
- Ничего! Но я против такой уравниловки. А если боец поднимет руки и после этого погибнет в немецком плену, то этот трус тоже будет числиться в списке героев?
- Кто поднимет руки? - не понял генерал. - Тяжелораненый? Да вы что, полковник?! Побойтесь Бога!
Он отвернулся от него, как бы, не слыша сказанных слов.
- Итак, прошу завтра предоставить в штаб армии исчерпывающие списки всех погибших за последние дни и тяжелораненых… с пометкой – «погиб». А вас, полковник, как самого свободного офицера моего штаба, прошу организовать учёт и проконтролировать скорейшее выполнение моего приказа. Он не подлежит пересмотру.
- Но это не моя обязанность заниматься такими списками, товарищ командарм! - нервно заявил начальник Политотдела.
- Я это знаю.
- И то, что я подчиняюсь в первую очередь не вам, а ЦК Партии? И это вы знаете?
Нахальная улыбка осветила физиономию полковника, когда он добавил, как приказал:
- А потому не считаю нужным выполнять ваше политически вредное решение!
Генерал, уставший от хронической бессонницы, непреходящих забот, от слов своего помощника по политическому контролю, нервно встал, выпрямился, словно приготовился к встрече красного знамени своей армии. Его лица коснулась презрительная ухмылка и он, обратившись к полковнику по имени и отчеству, спросил:
- Могу я поинтересоваться, где вы находились в те дни, когда 33я армия, обливаясь кровью курочила оборону фашистов, а потом гнала немцев взашей от Москвы?.. Молчите?!.. Так я вам напомню! Вы либо безвылазно находились в штабе второго, а то и третьего эшелона обороны армии или частыми наездами в Москве! Зато когда вам навесили орден боевого «Красного знамени» вы не сказали, что это незаслуженно. А сколько фамилий достойных бойцов и командиров вы вычеркнули из моего списка представленных к наградам? Сколько?! Молчите?! Оно и понятно, если вы без моего ведома, своею рукою внесли в наградной список и свою фамилию! Вы её вписали в надежде, что я не узнаю? А я узнал и выразил своё мнение в докладной на имя Верховного! Но, видимо, там за Кремлёвской стеною виднее кого жаловать, а кого наказывать, если там обошлись без мнения командарма.
- Именем ЦК я настаиваю не разговаривать со мною таким тоном!
В гнев лицо полковника озлобилось, побагровело, на лбу от волнения выступили капли пота, и всякий сторонний человек, глядя, как цековского представителя в тёплой овчинной бекеше, от возмущения ёрзал на скамье толстой задницей, понял бы, что генерал сказал о нём правду.
- Так вот, - продолжил генерал, чеканя каждое слово, - от имени ЦК и Верховного главнокомандующего, которые назначили меня командующим армией, я приказываю вам, полковник! Вы здесь не лучше других, которые выполняют мои приказы, ценою своей жизни! Это вам понятно?!
Генерал замолчал, от гнева на его лице заходили желваки. Упёртый в полковника взгляд генерала ничего хорошего не предвещал. Если к этому добавить ежечасно рвущуюся в клочки круговую оборону, которая если и могла ещё держаться, то только на жесточайшей дисциплине и беззаветной стойкости её бойцов и командиров, а потому сказанное командующим был правильно понято всеми офицерами, которые находились при штабе:
- Полковник! Повторяю последний раз - в настоящих экстремальных условиях мне ваш ЦК уже не указ. Будем выбираться своими силами, а потому если вы не выполните моего приказа,… я прикажу вас расстрелять! Вам понятно?! Все свободны! А вас, капитан, прошу остаться.
Когда они остались одни, генерал сказал:
- Попробуем прорваться в направлении Гжатска. Даст Бог, и гнусная погода хотя бы дня три продержится, - он помолчал, а потом продолжил, -в России никак не подохнет принцип - «пан или пропал». Учат, учат нашего брата и так и эдак, и вроде не дурак, а всё не поймёт, что в любом деле, а в военном особенно, где всё измеряется кровью да смертью, в цене только расчёт. Только он хозяин успеха. Наверное, в том, что сейчас происходит, есть и моя вина. Что толку сейчас Жукову посылать меня по матушке, а мне его? Ведь в Ставке при обсуждении вяземской операции присутствовали, казалось бы совсем неглупые люди, которые понимали, что Верховный от страха несёт чушь, поскольку его обещания в поддержке 33й армии были ложью. Все это знали. И командующий фронтом Жуков знал лучше всех, да и остальные, сидящие в кабинете Верховного, тоже знали. Кем же стал наш народ, который отторг от своей души, самую главную заповедь, которую фарисеи не позволили произнести Христу « все за одного, и один за всех». Почему в России устроено так, « что все против одного или один против всех»? Это что? От врождённого холуйства? Малограмотный идол делает вид, что он стратег, якобы, способный всё осветить своим разумом, несёт любую несусветную чушь, и все её не только выслушивают, но и исполняют, губя себя и остальных...
Казалось, генерал ждал от него ответа, только какого? И тогда, на правах просто гражданина своей страны сказал:
- Уверен, Михаил Григорьевич, что это возможно только в одном случае, когда для идола люди уже не люди, а некая живая биомасса, когда одетая в солдатские, когда в генеральские шинели, а когда и в зековские телогрейки с нашитыми на них номерами, чтобы охранник не промахнулся. Другого объяснения этому нет!
-.Согласен, с вами, капитан.
Он замолчал, а потом, спохватившись, добавил:
- А вам спасибо за дельный совет. Вот только вопрос поймут ли его там?
- Вы имеете в виду Жукова?
- И его тоже! Вдруг ему под хвост шлея попадёт! Вы, надеюсь, член Партии?
Он помнит, что на этот вопрос, глядя на бледное, смертельно уставшее лицо генерала, по - военному ответил, - не являюсь, не состоял её… членом!
Генерал ухмыльнулся на лингвистическую скабрёзность, но заметил:
- Но может, и к лучшему?
- Смотря для чего. Я зек, с которого временно снята судимость.
- И по какой же статье?
- По самой жирной и в Советском Союзе хорошо упитанной человеческими жизнями по 58!
- Надеюсь, вы не разбрасывали листовки по вокзальным сортирам с призывом свержения Советской власти? - с улыбкой поинтересовался генерал.
- Нет. Я только учился рисовать православные иконы. Но и этого хватило, чтобы мне охабачить восемь лет лагерей, из которых, два года имел счастье отработать кайлом, а ещё шесть мой должок остались за мной. Его мне отложила власть в качестве подарка на день нашей Победы, если я доживу до него.
- Не обращайте на это внимания, капитан. Очень надеюсь, что после нашей Победы над Германией, в нашей стране должно многое измениться к лучшему. Верю, будет время, когда за лагерные мытарства вам ещё будут доплачивать к вашей пенсии, - сказал он, но с грустной усмешкой.
- А теперь, о деле. Согласно вашей идее нам следует сохранить списки погибших и… оставленных нами тяжело раненных. Списки следует как можно быстрее собрать и отправить ближайшим самолётом на Большую землю. Если эти документы попадут в руки немцев, они их уничтожат. А мы, если останемся в живых, будем в неоплатном долгу перед погибшими. Это, то немногое, что мы можем ещё сделать в этой жизни для них. Поэтому документы об их гибели, в крайнем случае, следует спрятать. Немцам этот район долго не удержат. Поэтому шансы сохранить документы имеются. Подумайте, как это сделать до прихода наших. На правах моего представителя приглядите за этим хитрожопым полковником. Времени у нас в обрез. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое апреля, по моему приказу из урочища Шпырьевский лес мы начнём прорыв немецкой обороны. Воспользуемся ненастьем. По крайней мере, на рассвете нас хотя бы не будут утюжить «мессеры», а с танками расправимся вручную, а там как уж получится. А теперь слушайте мой приказ.
Они подошли к штабной карте, на которой уже была нанесена дислокация оставшихся подразделений армии.
- Немцы полагают, - продолжил командарм, - что когда мы начнём прорыв, и пробьём коридор в направлении Гжатска, то наш тыл будет незащищён, и тогда в нашу спину они непременно двинут пехоту с танками, под которыми мы и погибнем. Но чтобы нам как можно дольше сохранить этот коридор, через который мы выведем остатки личного состава армии с ранеными, следует в арьергарде оставить артиллерию. Она на некоторое время задержит танки. Поэтому всё, что можно передвигать руками, следует незаметно подтянуть к Шпырьевскому лесу. По моим данным, на его опушках от давнишних летних манёвров, возможно, даже остались окопы и капониры для орудий. Так что оглядите место встречи своими глазами и выберете позицию с учётом вероятного движения танков противника. При ничтожном количестве боезарядов, на которое вы можете рассчитывать, промахи исключены. Танки расстреливать придётся с близкого расстояния, как вы это делали при обороне Наро - Фоминска, что называется в упор.
Очень жаль, Война началась, а подкалиберных снарядов для артиллерии государство не наготовило. Как бы они сейчас пригодились. Да разве только сейчас…
А теперь вместо них «пердимонокли.» А ведь Тухачевский при мне загодя готовил записку в наркомат Обороны об их острой необходимости при борьбе с танками, опираясь на данные, которые он вывез из Германии. Я видел, как эти стальные болванки проходят через танковую броню как гвоздь через сало.
Генерал замолчал, зябко поёжился, достал из кармана пачку папирос, предложил закурить и, как бы ощутив себя более неотягощенным происходящим, сказал:
- Зато сколько было перед Войною в Генштабе совещаний по проблемам конницы, овса, сёдел, сбруи, подков, телег и прочего, но только не о танках и подкалиберных снарядах. Одним словом, заседали - малограмотные олухи Царя небесного! Теперь нет ни Тухачевского, ни подкалиберных снарядов, но зато много немецких танков
Генерал опять замолчал, пристально рассматривая на карте участок с лесной дорогой, которая шла по неглубокой пологой ложбине. Потом, повернувшись к нему лицом, сказал:
- Я назначаю вас, капитан Туманов, командующим артиллерией, - он замолк, грустная улыбка осветило его замученное лицо, когда он уточнил, -то, что осталось от неё. В придачу выделяю роту, плюс взвод своей охраны. Больше ничего нет. Если танки всё же пройдут, они должны попасть на минное поле.
И он очертил эллипс на краю леса.
- Оно либо их остановит, либо нет, но всё равно будет задержка, а лишняя минута это спасённые жизни. Я уверен, что среди нас уже появились немецкие осведомители, поэтому дата прорыва секретна и известна только вам и моим двум заместителям.
Потом, вдруг устало улыбнувшись, поинтересовался:
- Капитан, а почему вы не спросите меня, а как вам, находящимся в арьергарде боя, выбираться из окружения?
- Как всем! Почему, Михаил Григорьевич, для нас должно быть исключение? Будем просто считать, что мы были рождены для этой Войны, чтобы в 1941 году защитить её от фашизма, для которого русский народ мразь, достойная уничтожения. А всё, что будет потом, если будет, следует считать подарком судьбы,… только и всего. Лично я так воспринимаю, говоря высоким слогом роль моего, да и вашего, генерал, поколения. Не скажу, что стремлюсь в объятия смерти, но если наша гибель принесёт пользу делу, будем не в убытке.
- Ты хорошо сказа капитан! Другому бы не поверил, а владельцу «пердимононокля», верю!
И они рассмеялись.
- Если от души напердиш немецких танков, - продолжил генерал, - и мы останемся живы, будешь гнать фашистскую сволочь в звании полковника, а то и генерала. Я уж постараюсь. Может быть - для этого не нужно быть в Партии. Они приходят и потом бесславно уходят - а страна остаётся с нами…
Заверещал зуммер. Командарм подошёл к аппарату:
- Да, да, это я, Георгий Константинович!.. Да! Пока жив здоров!… Надеюсь, что вы всё же планируете пробить дыру в обороне немцев в направлении, о котором я по ВЧ просил?.. Нет?!.. А тогда зачем звоните?! Ах,… вот оно что?!… Вас интересует, почему я позвонил Сталину?.. Ну, ты даёшь, старина!… У меня люди умирают, а ты интересуешься какой-то ерундой! Звонил Верховному или не звонил? Тебе-то, какое дело? Чего разволновался?… Не по уставу?... Согласен!… Но у тебя в спину пули и снаряды не летят. Или ты забыл, как это было у тебя под Киевом?… Почему позвонил Верховному без твоего ведома? Если, Георгий, тебе непонятно, тогда скажу яснее: по кочану!.. И не заводись, умерь свой гонор,… тоже мне хозяин нашёлся!… Подсобить можешь?!… Нет?! Тогда в чём вопрос?!
Генерал что-то долго выслушивал, прежде чем ответил:
- На кой чёрт тогда мне звонишь, тёмная твоя душа?! Пытаешься этим для лучшего заручиться в глазах Верховного?… Ты меня сегодня уже по матушке посылал? Посылал! Благодарю! Да и я тебя сиротою не оставил, а при встрече, если доживём, добавлю тебе ещё!… Нет!… Но это наше с тобой генеральское дело, а рядиться на солдатской крови, Георгий, непростительно, непристойно!
И он первым положил трубку, как бы подчеркнув, что с этого момента над ним начальник только его собственная совесть.
- На сегодня, кажется, всё, можно пол часика и придавить!
И, привалившись спиною к брёвнам сруба, по которым тонкими струйками кое-где просачивалась апрельская вода, а в лесу на берёзах набухали почки, чтобы в предстоящем майском хороводе расцвета Природы порадовать живых, он тотчас заснул…
Дня через два, немцы усилили нажим на позиции. Возможно, Берлин приказал закончить волынку с 33й армией. Может, им прибыло пополнение. Этого они не могли знать, потому что связь с Большой землёю прекратилась – при переправе, в половодье в реке утонула единственная рация.
Теперь блиндаж вблизи деревни Дмитровка, стал единственным местом, куда самолёты могли для окруженцев доставлять хоть что-то и забирать тяжелораненых. В паре километров от него располагались остатки дивизиона батарея из десяти сильно побитых противотанковых пушек и по два бронебойных снаряда на каждую. Может, поэтому он тогда первым предстал перед командармом, а дальше уже как по дорожке - оказался среди свидетелей его откровенного разговора сначала с командующим Северо западного фронта Жуковым, а потом и самим Верховным...
Накануне попытки прорыва из окружения под вечер на бреющем полёте над аэродромом появился самолёт и, сделав над ним два круга, чудом приземлился.
К этому времени земля взлётной полосы от весенней слякоти пошла в полный раздрызг. О чём думали командиры, отправляющие лётчика в эту хлябь, трудно сказать. Возможно, пилоту врали мол, ничего всё будет тип топ. Пилот не сплоховал, а, сделав над полем круг, осмотрелся, понял, что к чему и со второго захода ловко посадил самолёт в стороне на кочковатый, но зато покрытый травяной дерниной угол поля. Понятно, что появление с Большой земли самолёта в этот критический момент вызвало радость о возможной помощи. Все штабные и он отправились к самолёту…
Сейчас Мирон подумал, что пройдут годы и русские люди из поколения в поколение, к сожалению, станут потихоньку забывать про эту испепелившую пол страны Войну с её чудовищно неисчислимыми человеческими смертями и Пирровой победой. Что делать? Видимо, такова биология Жизни. И, тем не менее, народ, если он Народ, как высшая форма единства и интеллекта Жизни, обязан помнить, как это было...
И тогда в его голове вдруг возникло видение - картина художника Александра Иванова, «Явление Христа Народу», которую художник писал почти всю жизнь.
Так вот, подумал он тогда, если ему не помешает падший ангел в образе зелёного змея, то непременно потратит все силы только на одну единственную картину. Это будет явление самолёта людям, обречённым на гибель, над которыми в сером, промокшем от дождей небе, будет сиять Надежда на жизнь в образе Богоматери!..
Со сковородкой из кухни появился Дорофей и, наполнив лафитники, стал резать колбаски на скворчащей сковородке. Мирон по-пьяному молчал, и только иногда шевелил губами и покачивал головою. Со стороны могло показаться, что он шепчет поминальную молитву, возможно, по погибшим бойцам 33й армии генерала Ефремова. Кого, поминая в окопах или в последней атаке на выходе из окружения, а кого потом, уже в советском ГУЛАГе, - как говорится, всем хватило землицы на просторах родины чудесной, где они «…закалялись в битве и труде, и слагали радостную песню о Великом Друге и Вожде!».
- Ну что же, - сказал Мирон, освобождаясь от охватившего его дурмана воспоминаний, - коли имеется знатная закусь, выпьем за вечную память погибших за нашу страну!..
Они выпили, закусили, обмакивая кусочки чёрного хлеба прямо в сковородку с горячим жиром. Потом Дорофей, душа крестьянская, поинтересовался, в чём его друг видит различие между государством и страною, потому что политические просветители, наезжавшие к ним в колхоз «Заря Коммунизма», постоянно талдычили, что родное государство это и есть ваша страна, а значит и Родина. Как бы всё в одном флаконе, то есть в поллитровке.
- А не получается ли, Мирон, так, что наша с тобою родина сплющилась между Государством и Страной?
- Да нет, Дорофей! Ежели по научному, а главное по душевному, то страна и родина, за которую мы тогда не отдали свои жизни лишь по воле Всевышнего, это одно и тоже. А государство это мы и вы, беспаспортные крестьяне - колхозники, точнее крепостные, с копейками на трудодень, приписанные как рабы к своему колхозу, большинство из которых даже не видели Москву, разве что в кино.
Это недостойно нищая зарплата и пенсия трудящихся в богатейшей стране мира, над которой не заходит Солнце.
Это чудовищный по своей численности вороватый аппарат паразитов чиновников, якобы необходимый для управления нашим государством.
Это организованные бессмысленные маленькие и большие войны, победы которых истаивали как дым, оставляя народу только могилы, вдов и сирот.
Это бесстыдное воровство и неисполнение законов уже и самой властью.
Это постоянная ложь, о некоем царстве, где будут долго и счастливо жить наши потомки, но для этого надо сейчас кайлом дробить мёрзлую землю на Колыме, жить в продувных палатках на семи ветрах в стужу и жару. Жрать гнилую картошку и опиваться водкой, с помощью которой государство с лихвой возвращает заработанные гроши обратно в свой бездонный дырявый карман, хотя этой отраве по государственной цене хорошо, если пятак за литр.
Это постоянная нехватка жилья.
Это убогая медицина, а стало быть, и наука тоже захудалая.
Это, наконец, трусливое превращение «народных масс», которую власть безнаказанно расстреливала, морила голодом, сажала ни за что ни про что в концлагеря, в «…дорогих братьев и сестёр…».
Это постоянная борьба государственной власти против Правды, в которой она не брезгует ни чем, даже наёмными убийцами. И так далее, и тому подобное, то, что тебе и всем давно известно. Зато сама власть, чудовищно обогащаясь, себе не отказывает ни в чём.
- Спасибо за разъяснение, дорогой товарищ мыслитель, - ответил с похоронным выражением лица Дорофей. - Теперь, вернувшись, домой могу положить на лопатки партийного соседа Саньку Опарина, а то уж больно у него всё правильно получается в нашем государстве. Разве, говорит он мне, не видишь, какая заря Коммунизма разгорается на Востоке. Особенно в Китае? А я ему в ответ: «Санёк, на фига мне твоя заря на Востоке, ты объясни мне, почему у нас в колхозах так херово трудится и жить?»…
- Что-то не туда меня повело, - после некоторого молчания сказал Дорофей. - Ты давай про 33 армию. Как вы вырвались из окружения? Небось, чудо было?
- Так вот, - продолжил Мирон, - до нашей окончательной попытки прорыва, прибывает самолёт. Из кабины, не глуша двигателей, спустился пилот, представился командарму Ефремову. Сообщил, что это командующий фронтом Георгий Жуков прислал его за ним…
- И это всё? поинтересовался генерал.
- Нет! Ещё я должен забрать знамёна вашей армии, чтобы в случае чего они не попали в руки немцев, а также всю штабную документацию…
Помню, возникла длинная и мучительная пауза. Оно и понятно. Теперь отобрав всё то, что организует армию, как единство людей защищающих свою землю, свой дом от нашествия врагов, их жизни бросали на произвол судьбы. А у неё выбор прост: или плен с немецкой, перепачканной землёю листовкой, зажатой в ладони, потной от страха, или застрелиться. Но все понимали, что согласно морали Советского государства эти варианты всё равно пройдут по одной графе - трусы и изменники...
Все смотрели на командующего и ждали, что ответит пилоту Михаил Григорьевич Ефремов, которому судьба предлагала выбрать жизнь, конечно, если на обратном пути «мессеры» не собьют этот самолёт.
Тягостное молчание прервал лётчик, когда сообщил, что на подлёте к аэродрому видел, как в сторону Дмитровки двигается колонна немецких танков и что ему надо торопиться. Медленно растягивая слова, генерал Ефремов, наконец, сказал:
– Хорошо!… Передайте от меня товарищу Жукову мою благодарность за персональный самолёт.
Он замолчал, возможно, формируя ясность ответа, и оглядев стоящих рядом с ним командиров, добавил:
- Также передайте моё решение:.. я не считаю для себя возможным оставить боевых товарищей, с которыми все эти месяцы бился в окружении. И если моей армии… суждено погибнуть,… я умру вместе с ней…
Генерал понимал, что самолёт послал за ним не Жуков, а Сталин, и он командарм не подчинился приказу Верховного, и тем указал ему, Сталину, что ещё существует человеческое достоинство и честь русского генерала. Командир, если он командир всегда в ответе за своих подчинённых и залогом этого является только одно - его собственная жизнь…
Чтобы при загрузке самолёта не смущать присутствующих, генерал с вестовыми отошёл в сторону и стал наблюдать…
После доставки знамён и документов начали на носилках подносить тяжелораненых. Командарм увидел, как к пилоту подошёл начальник Политотдела армии и начал о чём-то с ним разговаривать. Судя по жестам, полковник уговаривал лётчика взять его на борт. Но пилот сопротивлялся и, видимо, доказывал, что самолёт будет загружаться под завязочку только ранеными, при этом жестом показывал на подносимые к самолёту носилки.
- Капитан Туманов! - обратился ко мне командарм, – прошу вас, пригласите ко мне того иждивенца, который канючит около самолёта. Будет сопротивляться доставить его силой, а пилоту сообщите, что я приказываю вместо меня погрузить ещё одного раненого,… нет лучше двоих или даже троих,.. в общем, сколько можно!
Когда я подошёл к самолёту, то увидел, что цековский представитель, уже отстранив пилота, никого не стесняясь, нахрапом пёр в самолёт
- Товарищ полковник! - обратился я к нему. - Вас к себе требует командарм Ефремов!
Наглая улыбка осветила курносое жирно ликое лицо политкомиссара.
- Он не мой начальник, капитан! - ответил он и посмотрел на меня с презрительной ухмылкой, словно перед ним было говно. - Он твой хозяин, капитан! Понял?!
И тогда я сказал, еле сдерживая себя:
- Полковник! Пока на вас форма офицера Красной Армии вы беспрекословно подчиняетесь не вашему ЦК, а командарму Ефремову, а за неподчинение я вас могу… расстрелять на месте!
- Кто?! Ты?! Меня?! Да кто ты такой, говнюк долбаный! А? То же нашёлся мне!!!…
Я расстегнул кобуру и достал пистолет с одним патроном в обойме.
- Но, но, но! - испуганно затараторил полковник, снимая ногу со ступеньки самолёта. - Это что за шуточки со старшим офицером?!
Краем глаза я заметил, что к нам направлялся генерал с вестовыми.
Это увидел и полковник, который тотчас отлепил свои руки от поручней самолёта, повернулся к нему лицом и теперь заморожено глядел на приближающегося командарма.
- У меня к вам два вопроса, полковник, - подойдя к нему, сообщил командарм.
- Первый, на каком основании без моего приказа вы собираетесь покинуть армию?
Второй, я так и не получил списка человеческих потерь и тяжело раненных за последнюю неделю, который вы обязаны были мне предоставить! Где они?!
- Михаил Григорьевич! Мне всё же претит ваш тон! Вы разве забыли, что по уставу я как представитель ЦК в ряде случаев, неподвластен вашим распоряжениям?! Моя работа иная, надеюсь, вы этого не забыли? Мне не положено бегать с автоматом по окопам! Я, как вы знаете, осуществлял политическую работу в вашей армии. Сегодня я у вас, а завтра я у других. Поэтому моё отбытие из вашей армии не есть нарушение воинского устава. Разве это не понятно? Тем более, здесь оставаться нет смысла. 33я армия под вашим командованием потерпела поражение, и хотя за вами и прислал самолёт товарищ Жуков, дать объяснение трибуналу вам всё же придётся по поводу её разгрома!
Он торжествующе скукожил презрительную мину, как будто перед ним был не командарм, а урка, и его рука вновь властно легла на поручень двери.
- А что касается сбора списков погибших и раненых, - его нога переместилась на ступеньку выше и стала мешать проносу носилок с ранеными, - вы уж извините меня, Михаил Григорьевич, для этого у вас есть капитаны, наподобие этого, - и он качнул головою в мою сторону, - который только что нагло грозил мне расстрелом. Так что я отбываю в Москву, которая, не сомневаюсь, меня давно затребовала бы к себе, не оборвись радиосвязь с Большой землёю.
Он не сдержался и, как бы полностью отстранив себя от всего, что здесь происходило и происходит, отчитал командарма:
- А ваше демонстративное неподчинение приказу командующего фронта, Георгию Константиновичу Жукову, да ещё на глазах ваших подчинённых, есть грубейшее нарушение воинской дисциплины, которое я готов всегда засвидетельствовать, даже перед военным трибуналом.
И он юркнул в спасительное брюхо самолёта.
- Капитан! - обратился ко мне командарм, - возьмите моих вестовых и разоружите этого бугая. Доставьте его ко мне в блиндаж. Будет сопротивляться, знаете что делать…
Когда вестовые под моим приглядом вытаскивали из самолёта орущим благим матом упирающегося изо всех сил полковника, генерал даже не повернулся к бывшему политическому соглядатаю, а смотрел, как втискивали в самолёт последние носилки с раненым.
Потом подошёл к пилоту, сказал:
- Товарищ майор, если загрузка завершена, то с Богом!
Он протянул ему для прощального пожатия руку, и грубовато дружески притянув к себе, негромко сказал: - Удачи тебе, лихая твоя голова! Удачи!
И улыбнулся. А потом смотрел, как тот залез в кабину и, отодвинув стекло окошка, помахал провожающим рукой…
Командарм так и не повернулся на матерную ругань, а потому и не видел, как двое тощих вестовых в насквозь промокших от дождей шинелях тащили вырывающегося упитанного дезертира в тёплой бекеше, в сторону командирского блиндажа.
Его внимание занимал только самолёт, который, увеличив обороты двигателей, с рёвом и на глазок, стал выбирать для полёта глиссаду. Я видел, как тяжелогруженая машина, валко прыгая на кочках и опасно покачивая крыльями, стала разгоняться по раскисшей земле. Наверное, у смотрящих замирало сердце, пока самолёт на пределе возможного не оторвался от земли. Стал медленно, тяготно набирать высоту над макушками елей, потом развернулся и исчез в низких, серых клокастых облаках наступившего апрельского вечера.
Но тотчас, рёв взлетевшего самолёта заменился на близкий гул танковых двигателей. Эта означило, что происходила передислокация танков и с рассветом немцы, предпримут очередную атаку на наши позиции, а чем она обернётся для нас, было ясно. Либо они проломят нашу оборону, и нам придётся опять отходить на новые рубежи, и новь врываться в промёрзлую, перемешанную с мокрым снегом землю, либо немцы на рожон не полезу и тогда для прорыва у нас хоть и ничтожно мало, но кое - что из боеприпасов останется.
Думается мне, что в то трагическое время, генерал сумел усыпить бдительность немцев таким образом, что они и впрямь поверили, что одни русские собираются добровольно подохнут под промозглым апрельским небом от ран, болезней и голода, а остальные, во спасение своей жизни, вот-вот поднимут руки…
Ты спросишь, как выходили остатки 33й армии из окружения? Не знаю. Мы были для них арьергардным заслоном, и что делалось за нашей спиной, то было нам неизвестно. Знали, что там жарко от смерти. Это мы понимали по грохоту боя и всполохам огня отражаемого в низких облаках…
Как и предполагал командарм, с началом прорыва перед нами появились немецкие танки. В тусклом свете апрельского рассвета они безбоязненно ползли, не видя нас, как ископаемые чудовища, как железная всё пожирающая чёрная саранча. За ней, для зачистки, утопая в размокшей дорожной грязи, лениво плелись автоматчики…
Противотанковые пушки мы спрятали в старых капонирах, доставшиеся нам в наследство от давнишних манёвров, по левому и правому склону пологой лощины, по которой и пролегала дорога в урочище. По простой причине: лобовую броню немецкого танка наша «сорокопятка» не могла пробить, но боковая нашим снарядам часто поддавалась. Если учесть, что за день до этого мы противотанковыми минами перегородили немцам дорогу, то для них получалась кондовая ловушка. Но беда в том, что для её полноценного осуществления было до смерти мало снарядов. Единственная порченная гаубичная пушка, которую мы с трудом сумели подтащить поближе к дороге и, которая имела кое - какой запас снарядов, могла стрелять лишь прямой наводкой и в ограниченном секторе пространства. Поэтому танки следовало подпустить на очень близкое расстояние, чтобы бить без промаха, что называется в упор в тот момент, когда одна из машин подорвётся на мине.
Когда под первым танком она рванула, раздробив ему гусеницу, немцы остановились, и пока соображали, в чём дело мы по ним и вдарили, да так, что у нескольких машин сразу заглохли двигатели, уже не помню у скольких, но не меньше четырёх или пяти. Танки, способные двигаться, попятились назад, пехота залегла. Нам повезло, что немцы оказались в секторе обстрела гаубичной пушки. Такой стрельбы они не ожидали, а нам уже не было смысла экономить снаряды. Часа три они пробовали нас дожать, да всё не получалось. Хотя артиллеристов поддерживала всего лишь одна изрядно поредевшая рота с пулемётом, но, ловко перемещаясь в старых окопах, они так врезали немцам, что те запросили себе подмогу. После этого уже мы пошли в распыл. Хочется думать, что устроенная нами затычка, всё же помогли хоть кому - то вырваться из окружения…
- А дальше что? - прервал вопросом его повествование Дорофей, и Мирон понял, что сержанта Сиротинского мало интересуют тактические выкладки бывшего артиллериста Туманова. Но он не обиделся на своего друга, а только спросил, что его интересует:
- Если ты меня имеешь в виду? Так я жив и здоров, чего и тебе желаю. А если о тех, кто выходил из окружения, то, как потом я узнал, надёжный коридор в немецкой обороне не получился, но дыр в ней всё же наделали капитально, через которые кое-кому удалось выскользнуть из окружения прямиком в штрафбаты, о которых и спустя семьдесят лет Советская власть стыдливо не желает признаваться.
- Вместе с командармом Ефремовым?
- К горькому сожалению без него. После того, как мы расстреляли все снаряды, оставалось одно, прихватив немецкий автоматы, я с оставшимися артиллеристами направился в сторону посёлка Тёмкино, в надежде в тылу немцев переждать, а потом попытаться перейти к своим, но нам не повезло. Вблизи костром полыхающей деревеньки, уж и не помню её названия, попали под жуткий миномётный обстрел и залегли прямо в болоте. Позже оказалось, что рядом с нами выходила из окружения группа во главе с командармом. Один из оставшихся в живых бойцов его группы, с которым мы встретились в фильтрационном отделе НКВД фронта, мне рассказал, что командарма сильно ранило осколком в бок, двигаться он не мог, а тут на них пошла цепь немецких автоматчиков. Когда стало ясно, что они не могут оказать никакого сопротивления, командарм застрелился. Раненых, которые на земле шевелились, добивали автоматчики, а кто был неподвижен, на них не тратили патроны, мол, и так к утру подохнут в ледяной хляби…
Когда немцы отошли, - продолжил Мирон, мы ещё лежали в болоте до самых сумерек. Дождавшись тишины, понял, что 33ей армии больше нет. От неё остались лишь боевые знамёна её частей да ящик со штабными документами, среди которых так и не было сведений о последних днях жизни и смерти её героических бойцов.
Самым разумным в нашем положении, было отойти от линии фронта, а там будет видно, что делать дальше Ночью, слыша немецкую речь, бравурные звуки губной гармошки и весёлое гоготание, немцы под шнапс отмечали свою победу. Мы переползли немецкие окопы второго оборонительного эшелона. К рассвету подошли к какой-то деревне. Входить в неё боялись и долго из леска высматривали, нет ли в ней немцев. Несколько раз через неё проезжали мотоциклисты, один раз у крайнего дома один ненадолго остановился, потом уехал. Издалека я приметил дом с большим овином и пошёл на разведку. Подойдя к нему, увидел у ворот нестарого одноногого человека на костылях, который с опаской смотрел на меня, видимо, рассматривая мои знаки отличия.
- Где ногу потерял? спросил я его в лоб.
Вопрос был неожиданный, странный и не к месту. Но, может быть, поэтому он мне и ответил:
- На Финской войне, на Карельском перешейке!
- Нас четверо, - сказал я, - которых не добили немцы. - Мы не ели трое суток и мокрые насквозь. Нам хотя бы обогреться и мы уйдём.
Он видел, как меня бил озноб. Хозяин овина или кто он там был, молчал, видимо, соображая как ему поступить, а потом хмуро ответил:
- В доме я не могу вас устроить. Ненароком немцы заявятся, тогда нас и вас перестреляют, а деревню сожгут. Это у них такой порядок, так положено. А у меня четверо ребятишек и они под нож пойдут!
Помолчал, а потом сказал, глядя мне в глаза:
- Непобедимая и легендарная?! Да? Нам, товарищ капитан, в дурном сне не могло явиться, что через три месяца, после Первомайского громыхания танков по Красной площади в Москве и уверения, что врагу не гулять по республикам нашим, нам в окно немец будет тыкать автоматом и требовать себе жратвы и девок. Каково?!
Что я мог на это ответить, ему колхознику, который после бессмысленной финской компании стал инвалидом, и на совести которого было ещё четверо ребячьих душ, а уж жена в счёт не шла.
Ему, которому через чёрные картонные радио рупоры дённо и нощно в песнях вещали об ударной мощи непобедимой Красной армии, которая всегда будет воевать только на территории вероломных врагов. А он, гад ползучий, уже через неделю был в Минске, а на четвёртый месяц Войны на танках чуть не въехал на Красную площадь. Он ведь не глухой и слышал, и видел как немцы в охотку дербанили 33ю армию, а значит Москва у них ещё на прицеле? Наши глаза встретились и он, вдруг потеплев лицом, сказал:
- А вы, товарищ капитан, всё же сорвите с петлиц «шпалы», за рядового сойдёте, хотя для немцев… всё едино. Пока схоронитесь в моём овине. Там в сухом сене отогреетесь. Позже, принесу варёную картошку и кипяток. На дверь повешу замок, чтобы немец подумал, что там никого нет. Если овин зажгут, то изнутри легко откроете задние ворота, а дальше всё будет уже в божьих руках.
Дождавшись ночи, мы пробрались в овин, зарылись в тёплое, высушенное июльским солнцем пахучее сено и, согревшись в беспамятстве заснули. Утром нас разбудила мотоциклетная трескотня и немецкая речь.
Потом услышали, как лязгнул засов и в проёме двери появился хозяин, потом немец. Тогда я подумал, что если сейчас придётся стрелять, то капитан Туманов последнюю пулю отправит не в свою голову, а в фашиста. Немец на всякий случай поостерегся входить внутрь и продолжал стоять, широко расставив ноги, по-хозяйски, положив руку на кобуру «парабеллума», потом, повернувшись к хозяину, сказал, перемежая немецкие слова с исковерканными русскими:
- О! Дуфт, зер гут сэно!.. - потом помолчал и продолжил: - Вир, мы сэно забирайт! Венн сэно гореть, вир, - он ткнул в его грудь пальцем, дир тебя колкозник стреляйт! Пах, пах… Ферштеен? Всех, аллес стреляйт! Вир морген сэно забирайт! Ферштеен? Морген!
Мы слышали, как овин опять закрыли на замок, и мотоцикл, гробя тишину своей трескотнёю, уехал. Вскоре опять приоткрылась дверь и в овин вошла женщина, наверное, жена хозяина, она принесла в чугуне горячую картошку, от которой шёл пар, головки лука, соль в стакане и миску квашеной капусты, а в белой тряпице несколько кусочков колотого сахара. От сахара мы отказались, и только попросили принести кипятку.
Впервые за трое суток у нас было что-то тёплое во рту. Потом прикостылял и сам хозяин и рассказал то, что мы сами слышали…
- Вам бы ещё денька три-четыре здесь перекантоваться, а там глядишь малость, поутихнет вы сиганёте к нашим. А видишь, как нескладно сложилось. Уходить вам надо, что делать? У них силушка, а у нас беглые солдаты. А на дорогу могу помочь только картошкой да луком, да вот ещё затырил ящик с лимонками. Когда наши отступали, знать, впопыхах его забыли. При переходе линии фронта могут сгодиться. Мне безногому они только на погибель, если фрицы их сыщут, а вам, дай Бог, будут во спасение.
- Очень боялся, когда этот гад приказал тебе открыть овин? - спросил я в знак благодарности за его мужество.
Он только усмехнулся на мой вопрос, для него совершенно глупый:
– А как ты думаешь? И так-то невмоготу, а случись что со мною, пусть и безногим, куда детям деваться? На Партию и раньше надежды не было, а теперь и тем более. Надо же суметь, за три месяца просрать пол страны! А ведь не голые были. Оружия было не меньше чем у фрицев. Ёшь твою мать! Ещё немного, и вторым «Брестским миром» завоняет. В чём, в чём, а в этом деле большевики - ленинцы да и сам Сталин готовы ради власти над народом торговать нашей родиной!
Я тогда подивился его недеревенским мыслям, а потому спросил о его специальности.
- Я учитель истории и литературы…
В эту же ночь, не дожидаясь рассвета, мы, не попрощавшись с хозяином и ощутив в своих карманах приятную тяжесть оружия, поняли, что жизнь продолжается…
Потом, избегая людей, ещё с неделю мотались вдоль фронтовой полосы, пока не придумали способ как прорваться на свою сторону. Неожиданно обнаружили, что на крутом берегу какой то речки, к которому подходило редколесье, немцы устроили шикарный дзот. Возможно, что эта огневая точка была одновременно и наблюдательным пунктом, с которого открывался хороший вид на всю пойму и передний край нашей обороны.
В летнее время речушка, а в апрельское половодье, стремительный поток . По нашему наблюдению немцы здесь жили по строгому порядку и с комфортом. Это чувствовалось и по громким голосам, звукам губной гармошки, а то и по хохоту. Случись на такой момент летняя пора, они бы себе не отказали в удовольствие по плескаться в реке. В общем, служили своему фюреру, не очень стесняя себя обстоятельствами войны, тем более после разгрома 33й армии.
Мы заметили, что на пороге ночи, когда уже еле брезжил свет, немцы как куры прятались кто в свой дзот, кто в соседний блиндаж, выставив наружу в окопе лишь небольшое охранение. И мы решили, что пока немцы чувствуют себя победителями, то есть в безопасности, точнее пока развесили уши и наверняка нализывались шнапсом, сначала грохнуть постояльцев блиндажа, а потом и дзота с любителями губных гармошек, чтобы никто не стрелял нам в спину, когда мы побежим к реке. Рассчитывать можно было только на внезапность и грохот взрывов, которые во тьме создадут для немцев капитальный психодинамизм, и что не попадём под осколки своих же гранат. Пока немцы будут решать, откуда всё это взялось и что делать, мы во тьме сбежим с крутого берега и вплавь переправимся на другой берег, который был уже ничейной полосою. А там и до своих окопов было уже рукой подать…
Теперь, спустя многих лет, рассматривая нашу задумку, могу сказать одно: над нами распростёр свои крылья Высшие силы. Но, к сожалению, не над всеми…
Для начала следовало ликвидировать команду блиндажа, а потом и дзота, мимо которого мы пробежим. Как старший по званию эту часть прорыва я взял на себя, а остальных, трое бойцов, сержант Трофим Козаренко расположил на некотором расстоянии друг от друга, чтобы осколками гранат не посечь себя, да и огневая мощь, растянутая по фронту более впечатляет.
- И как же это вы так ловко подобрались, чай, немцы не дурошлёпы? - с недоверием пожелал уточнить Дорофей Елпидифорович.
- Так мы не ползли. Какой смысл? В сумерках по промоине мы подобрался поближе к дзоту, а я притаился за патронными ящиками в метрах тридцати от его входа.
Понял одно - всё получится, если наш манёвр проделать спокойно, не торопясь, без суеты. Я огляделся, прикинул: кто, где и сколько, встал во весь рост и с гранатами в руках с выдернутыми чеками уверенной походкой пошёл прямо к блиндажу. Шёл внаглую, наблюдая как несколько солдат, покуривая, стояли около офицера, похохатывая, слушали, что он рассказывал.
Увидев идущего на них русского офицера, заморожено уставились на меня, как на приведение, вышедшее из леса. Не теряя мгновений я во всё горло заорал в их сторону какую-то белиберду вперемешку с немецкими словами вроде «Гутен нахт, зольдатен! Эс лебе хер фюрер, едрит вашу мать!!! Штиль гешданден суки!!! Я из гестапо!!!! Вперёд, мои жеребцы!!! Эс лебе Франция унд Фюрер!!!» В общем, та ещё ахинея.
Но дело в том, что подобное, неожиданно внесённое в уши, хочет этого человек или нет, но заставляет его мозги, пусть на какие-то мгновения, пытаться соотнести услышанное с существующими в данный момент обстоятельствами, а это выигранные секунды нашей безопасности.
Первая граната, а следом подкинутая вторая упали около весельчаков. Когда они повалились, я вскочил на ноги подбежал к входу блиндажа. На грохот распахнулась его дверь, и я успел, в её проём для точности подкатить очередную лимонку. Из блиндажа так шарахнуло мне в ухо, что я тотчас оглох.
Я уже не смотрел по сторонам, а как зверь бросился к дзоту. Кто-то из тьмы успел хлестануть по мне очередью из автомата, но промазал. Я добежал до дзота и опустил гранату в амбразуру. Когда внутри рвануло, подумал - путь свободен. Было, кинулся вниз к реке, а там, на берегу, два немецких чистоплюя котелки надраивают, и в удивлении зырят на меня, не понимая, что за бой начался над их головами, и уже было взяли в руки автоматы, чтобы по мне стегануть. Я и их одарил оставшимися гранатами в память о 33й армии. Правда, мелкие осколки и меня не миновали. Зато один сразу замертво завалился, а другой упал и стал дёргаться в конвульсиях, как припадочный.
Я сбежал к берегу и кинулся в студёную половодный поток, не чувствуя её ледяного холода, и он понесла меня, как бревно. Вот тут, Мирон, я и струсил, потому что понял, не вырваться моему голодному телу из ледяных объятий её струй и придётся мне мокрым мешком отправиться на дно реки. Но жизнь, Дорофей, бьётся до последнего, а последним было упавшее в воду дерево, за ветки которого я и схватился. Потом всем говорил, что это мне, грешнику, Высшие силы протянули руку…
Немцы жутко переполошились, не понимая, откуда всё взялось. Решили, что это русская разведка с боем прокладывает себе дорогу, и давай с испуга в ночную тьму садить из крупнокалиберных пулемётов, а когда они навесили осветительные ракеты, мы уже добежали до нашего переднего края и рухнули у колючей проволоки почти без сил. Только немного отдышавшись, начали кричать: «свои, свои!». А мне в ответ: «пароль!». «Да пошёл ты к такой-то матери со своим паролем, - отвечаю им, – мы из 33ей армии».
Втащили нас в окоп, перевязали, накормили, отогрели. Приходит майор, спрашивает, откуда. Оттуда, говорю, из 33й армии. Ещё четверо со мною шли на прорыв. Но объявились только трое. Один, старший сержант, по фамилии Козаренко, видать, утонул в половодной воде, а может, подорвался на мине. По всполохам огня видел, как он швырял во фрицев гранаты, видел, как они падали, как добежал до реки и кинулся в воду.
- А что потом, - спросил Дорофей, отчасти удивлённый тем, как можно было остаться в живых, разбрасывая вокруг себя «лимонки», не приспособленные для такого вида боя.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду. Нас только малость посекло мелкими осколками, но серьёзных ранений мы не получили, вроде как бы по пьяной дури повалялись на бутылочном бое…
Как только медицина нас подняла на ноги, нами плотно занялись контрразведка и НКВД, в надежде выяснить, кем мы стали после двухнедельного скитания в тылу у немцев…
Для завершения печальной истории о 33й армии сообщу то, что мы услышали тогда на немецкой стороне. Не берусь судить, так это было или нет, но когда немцы среди убитых разыскали тело погибшего командарма генерал лейтенанта Михаила Ефремова, то, оценив его мужество и стойкость его армии, похоронили с воинскими почестями у села Слободка, что в двадцати километрах от посёлка Знаменки, в знак доблести и беззаветной преданности своей стране и своему фюреру. Существуют и уникальные фотографии этих похорон, представленные немецкими ветеранами 268 стрелковой дивизии, которые там воевали весною 1942 года.
Считай, это был второй случай за Войну, который поразил германских вояк своим упорством и мужеством. В первый раз - они воздали должное защитникам Брестской крепости.
Зато, какие нечеловеческие мытарства приняли чудом оставшиеся в живых герои от Советской власти. Это навечно останется в Истории на её и без того нечистой совести позорным пятном.
Понятно, что к гибели 33й армии тёмная душа Сталин имела прямое отношение, обвиняя в этом генерала Ефремова. Возможно, он даже не возражал, чтобы командарм пропал бы без вести или перекинулся к немцам и предательствовал бы против своей страны. Для разъяснения этой загадки в 1943 году он не поленился и приказал снарядить под Вязьму экспедицию эксгуматоров, что бы те узнали, действительно ли в могиле лежат останки командарма Ефремова или кого другого?
Оказалось, что всё верно: в бою в районе деревни Малое Устье генерал Михаил Петрович Ефремов был тяжело ранен в седалищную кость и, не имея возможности передвигаться и. не желая попасть в плен, застрелился. Это заключение, за подписью генерала Соколовского и какого-то функционера из Политбюро КПСС, и подсунули товарищу Сталину - возможно, к его огорчению. А иначе как это всё понять?
- Вот так и слушай человеческую молву, - философски заметил Дорофей. - Ей подсунешь ложь с помощью газет, да агитаторов, она уши и развесит. Где, правда, а где враньё уже и не поймёшь, потому что факты истины упрятаны с глаз долой и всё шито-крыто.
- Спустя много лет в одном из архивов Министерства обороны обнаружилась одна интересная шифрограмма Жукова командарму Ефремову, в которой сообщается: «Следствием установлено, что единственным виновником окружения и гибели 33й армии является её командарм». Ни больше, ни меньше!
- А командующий Северо западным фронтом Жуков, по твоим словам, получается и не причём?! - с выразительной интонацией поинтересовался Дорофей.
- Получается так. Правда, шифрограмма не была отправлена в Ставку, но и не уничтожена. Видимо, он хранил на крайний случай. Вдруг Сталин призовет его к ответу за бессмысленную гибель людей. Хотя Жуков хорошо знал натуру Вождя, знал, что в сознании Сталина понятие «люди» давно было заменено на «массы», а этой «массы», как казалось малограмотному вождю душегубу в стране было немерено.
- Но что делать, Мирон? Люди не боги и души их грешны, грешен и Георгий Жуков. А кто ему судья? Народ? Так он и есть этот самый народ. А если народ сам себя не любит, тогда за что корить Маршала?
- Ты прав, Дорофей! Корить надо себя. Это ведь Мы влюблёнными глазами зрели наших малограмотных маршалов-конников времён Гражданской войны, которые допустили немецкие танки до самой Москвы. Это мы, не желая шевелить своими мозгами, предпочитали согласиться с ложью и на митингах остервенело орали на весь мир «Убивай врагов Народа!». А где они? Считай, самих себя. А Георгий Константинович потом преступные ошибки власти затыкал нашими жизнями. А куда ему было деваться в той жуткой неразберихе и спешке, когда на кону была не Москва, а вся страна? Другое дело, что и народ своей жизни не жалел. Но всё же, за всё смертные муки, которые выпали на его долю по воле наших вождей, он заслужил право хотя бы знать правду о войне не из под полы или тайных архивов, а из уст самой власти, которую он содержит в хорошем довольствие, отказывая себе во всём.
- Хорошо ты сказанул, Мирон. Если бы твои мысли да ей в уши! А что дальше было?
- Ты имеешь в виду мои творческие контакты с НКВД и с его присными после выхода из окружения?
- Ну, да.
- Та ещё случилась лошаберовка. Особенно по первому разу, когда беседовал с капитаном Особого отдела, если не ошибаюсь с фамилией, которая мне запомнилась Клишес. С хорошей выучкой следователя эпохи 1937 года и с глазами коновала убойного цеха мясокомбината.
- Злые, что ли?
- Да нет! Просто взгляд пустой, как у черепа. Помню, когда я предстал пред ним, не то в роли предателя, не то новоиспечённого агента немецкой разведки, последовали три вопроса: где мой партбилет, что я делал на немецкой стороне эти дни и почему в моём пистолете остался неизрасходованный патрон.
Я ответил, что у меня, к счастью, нет партбилета, а что касается патрона, то я его берёг не для самоубийства на радость фрицам, а на их погибель. Но, к счастью, обошлись более фундаментально гранатами. По моим подсчётам при прорыве я зафундыкал их штук пять, да и мои бойцы их не экономили. Так что мы знатно припечатали немчуру. А скольких порешили, в спешке не поняли. Жаль, только сержанта Козаренко.
- А кто это может подтвердить? - спрашивает он
Отвечаю ему: лучше всех те, кто это видел и остался в живых - немцы.
Он оскорблено скорячил свою физиономию и говорит:
- Изволите хамить, так называемый капитан, или кто ты там? С огнём играете, хотите изобразить из себя героя?! Видели мы таких жуков.
- Каких, таких? - поинтересовался я.
- Тех, которых мы рассматриваем через прицел!
-Тех, кого вы расстреливаете? Я правильно понял?
- Вы правильно поняли, капитан! Так что вам юлить дороже станет. Кстати, по подробнее расскажите, что вы делали в тылу немцев, с кем встречались?
Описал я ему наше холодно голодное скитание, а он вдруг и спрашивает:
- А почему, капитан, вы не подожгли сено, когда уходили из сарая? Почему?
- Какого сена! - не понял я!
- О котором рассказал. Не валяйте дурака. Нас не проведёшь. Так почему вы сохранили сено немецким интендантам вместо того, чтобы его спалить?
- А зачем? ответил я. Мы же не партизаны, это раз! Во-вторых, если бы мы пожгли овин, то поутру немцы расстреляли бы всю семью колхозника и сожгли деревню. А он, на свой страх и риск, дал нам в нём убежище, и более того снабдила нас пищей и гранатами, которыми мы припечатали, может, не менее десятка фрицев, и при этом, надеюсь, в живых остались не только мы, но и инвалид финской войны и четверо его ребятишек, будущих строителей Коммунизма. Или вы хотите его строить без них?
- Слышу, слышу голос кулацкого прихвостня. Мало мы вас покурочили до Войны, ай, мало! Вот теперь всё ваше предательское нутро выперло наружу!
Посмотрел я на его сытую рожу и спрашиваю:
- Так в чём тут предательство, капитан Клишес? В том, что от наших рук в живых осталась семья советских граждан, а с помощью их «подарка» мы грохнули, хрен знает, сколько немцев? Может быть вы, Клишес, считаете нормальным, если фашистские ублюдки впереди своих наступающих цепей погонят мирных жителей детей, женщин, стариков на окопы бойцов Красной армии, которая поклялась их защищать, и когда наши бойцы увидят изуверство мерзавцев, то, по вашему, капитан, они должны стрелять по нашим матерям и детям?!
Он хмыкнул, на его роже появилась улыбка стратега, уверенного в своей правоте, когда он изрёк:
- Вы, окруженец, полагаете, что если на наши окопы за спинами заложников, двигаются фашисты, то нашим бойцам следует сложить оружие и ждать, когда их перестреляют немцы! Так что ли?!
- Не знаю как, - отвечаю ему, - но, пропустив за свою спину обречённых на смерть людей, встретить врага, чем придётся, и даже в рукопашной схватке.
- И быть убитым? Так что ли!
- Это не исключено, но тогда вы погибаете как достойный человек, который навсегда останется в памяти тех, кого он защитил собою, а не как расчётливая сволочь, исполняющий приказ такого же мерзавца!
- Наша страна ведёт смертельную борьбу с фашистскими захватчиками. Нам не следует распускать нюни, – сказал Клишес. – Да, иной раз приходится идти на жертвы, даже используя мирное население. Зато каждый убитый немец приближает нашу страну к Победе! И этот приказ товарища Сталина мудр. В такой ситуации, как он считает, не следует обращать внимания на мирных заложников, впереди наступающих фашистов. Шквал огня должен сметать фашистскую нечисть, а нашим погибшим в нём - малым и старым, вечная память на обелиске Славы в день нашей Победы на Красной площади.
А то, что выполнение этого приказа Верховного главнокомандующего, вы считаете… приказом…
- Да именно так считал, считаю, и буду считать!
- Если вы такой храбрый, то может, повторите ещё разок, что вы считаете?!
- И не подумаю!
- Боитесь!
- Да вы этого и не заслужили.
- Мне очень жаль, что вы так ничего и не поняли, хотя на вашей гимнастёрке привинчен орден «Красная звезда». Уверен, что он фальшивый. Какой нормальный командир будет шататься по немецкой территории с орденом на гимнастёрке и не споров с петлиц знаков различия? Вас, капитан, не удивляет, что опытный взгляд особиста вас сразу раскусил, как немецкого агента? Интересно узнать, кто ваши родители?
- А вам какое дело до них? Я это ещё понятно! Зато я хорошо знаю ваших родителей, и откуда у вас такой намётанный глаз на уничтожение достойных и порядочных граждан. Вам бы их беречь от всяких напастей, а вы их гноили и уничтожали. Вы и сейчас, остались тем же Клишисем с Лубянки, и даже Война не просветила ваших мозгов. Хотя, выражая к вам свое паскудное отношение, я не имею в виду вашу национальность латыша.
Видать, эти слова его зацепили и он, злобно глядя на меня остановившимся взглядом, скосорылив свой рот в улыбке, злобно ответил:
- Я знаю своих родителей и горжусь ими, - это Партия большевиков и латышские стрелки, которые однажды её защитили, а за одно и Советскую власть от вас, подонков!
Сказать ему, что он и есть подонок, так он даже не знает, что это такое, а потому я смиренно ответил так:
- Верю, что непременно настанет то время, когда Советская власть из-за таких клишисев за эту помощь непременно отблагодарит латышский народ по полной программе. Иначе и быть не может! Только тогда уже не скулите, потомки латышских стрелков, прилежные ученики инквизиторов и палачей типа Лациса, Ягоды и Ежова и им подобным, что с вами так же обойдутся ваши родители коммунисты, которые вас как скот повезут в Сибирь. А это непременно должно случиться, надеюсь, ещё при вашей жизни.
Одним словом, я так разогрел его своими рассуждениями о цене человеческой жизни, что он стал на меня орать и угрожать, а я этого не терплю. А когда он меня обозвал «окопной вошью», я на правах равного по званию и врезал по его хамской роже от души.
Не скажу, что это могло мне сойти с рук, всё же по рылу получил зам начальника Особого отдела дивизии. Но разведка полка, на которую мы вышли, через два дня притащила «языка». Он то и рассказал, как ночью из их тыла неожиданно с боем прорвались, как ему показалось, не менее взвода русских, и какой жуткий урон понесли немцы убитыми и ранеными. При этом погиб даже полковник СС дивизии «Мёртвая голова», который в тот момент вышел из блиндажа по нужде…
Вот такие дела, Дорофей, но… уже минувших дней. Что было потом, при случае расскажу, а то сейчас время Симпозиума подходит к полночи, а мы всё ляля, да ляля, а доктрину твоего поведения с Манефой мы ещё не выработали.
Дорофей задумался, как бы осмысливая сказанное Мироном и, соотнося это с той ложью, участником которой был, заметил:
- Слава Богу, значит и мы с нашим экспериментом тоже в государственном законе?
- Вот именно, - подтвердил Мирон.
После того как была израсходована бутылка перцовки, Дорофей задал докладчику ещё вопрос: «Как соотнести такое обилие форм человеческого порока, с надвигающимся разоблачением технологии «Эксперимента» и не является ли это делом богопротивным?
- Да, - ответил Мирон,- ложь это порок. - Но разве бойцу Красной армии, прошедшему и проползшему по-пластунски от Кандалакши через Алакуртти до Кенигсберга, а потом ещё до монгольских пустынь, неведомо, что ложь, как и всякое явление, может иметь две стороны? Это значит, что одна ложь может быть во спасение и даже во здравие, а другая за упокой!
- Как так? - удивился Дорофей. -Этого в Книге я что-то не нашёл!
- Ты этого и не найдёшь, пока не научишься её читать между строк. - Для такого понимания нужно разбередить свою душу и тогда в Книге многое тебе откроется совсем по другому. Это вроде созерцания Иконы с ликом нашего Спасителя в состоянии сытой отрыжки и душевного пресыщения. Что в таком состоянии можно узреть? Разве что мастерство наших земляков Рублёва или Грека? Может, что и колыхнётся от видения этой древности. А вот теперь представь, что по дороге к Ней, ты встретил страдающе глаза, пусть даже не человека, а бездомной собачонки или котёнка и донёс в своей душе эту царапину до Лика Спасителя. Вот тогда и зреть Его будешь по-другому. Так и с Книгой.
Мирон разлил остатки вина и предложил выпить во здравие, что и было исполнено.
- А теперь,- сказал Мирон, - следует разработать план, а он прост, как пареная репа. Нужно срочно послать телеграмму дирекции Выставки как бы от имени Председателя твоего колхоза товарища Ераста Струнина. Для большей убедительности её следует тиснуть не из Москвы, а хотя бы из Сергиева - Посада. В ней сообщить, что Правление колхоза благодарит дирекцию Выставки за присуждение быку Борису золотой медали и премии в двадцать тысяч рублей. Однако колхозное стадо более не может терпеть отсутствие производителя, поскольку на следующий год это аукнется не только уменьшением молодняка и удоя молока, но главное, потерей переходящего Красного знамени Обкома Партии за трудовые успехи в очередной Пятилетке.
Вторую телеграмму надо направить Председателю колхоза уже из Москвы, как бы от имени дирекции Выставки с благодарностью за предоставленный экспонат животного, с помощью которого была промята дорога в грядущее процветание животноводства на широких просторах Советского Союза.
Поскольку бык уже отмечен золотою медалью Выставки, а коллектив колхоза награждён денежной премией в размере двадцати тысяч рублей, то согласно договорённости просим Вас как можно расторопнее забрать вашего Производителя с баланса Выставки. Расходы на транспортировку животного и командировочные расходы персонала из вашего колхоза в количестве пяти человек берёт на себя наша бухгалтерия. Дальше подпись зам директора по общим вопросам товарища Агибалова. И число.
Эти телеграммы, Дорофеич, вызовут такой хипеш на Выставке, что Суслопёрову будет уже не до идиотских экспериментов с его микробной жрачкой.
От такого беспардонного вранья Дорофей даже крякнул.
- Уж больно ты, Мироныч, круто стебанул. Дюже круто!
- А иначе нельзя, - ответил амнистированный зек. - Тогда, в место во здравие, для Бориса может случиться за упокой. Так что выбирай?
12
И в самом деле, можем ли мы, уважаемый читатель, на предмет лжи, возразить иконописцу Мирону Васильевичу, если сам Первый большевик России Ленин, мощи которого, как ты знаешь, неизвестно зачем ещё хранятся в Москве на Красной площади в каменном саркофаге, со своими коммунистическими сатрапами возопил на весь божий Мир большевистскую Правду: - Земля Крестьянам, Заводы Рабочим, Вода Матросам. МИР Народам!
Получалось, что эти богохульники, преданные с амвона Патриархом Тихоном анафеме, пожелали улучшить заповеди ХРИСТА?! Так что ли? Улучшили?! Да ни хрена подобного. Одна Гражданская война, учинённая большевиками с полной разрухой страны и последующими Голодоморами, чего стоили!
Беспаспортные крестьяне получили не землю, а Территорию, на которой они семьдесят лет крепостными горбатятся в бедности, а то и в нищете.
Ну, а про Мир, что мне тебе рассказывать? Перелопатили всё, что было под боком, а кое-где и за экватором.
Рабочим выдали инструменты со спецовками и заводские Помещения, в которых в первой фазе Социализма они вкалывали, как галерные рабы, а за опоздание на предприятие на пяток минут, в соответствии Указом Вождя всех Народов, отправлялись на пару лет на лесоповал или за колючую проволоку на строительство каналов. Зато в его заключительной фазе можно было в рабочее время даже во хмелю шататься по заводскому цеху.
Тебе, Дорофеич, ещё круто повезло, не удалось сеять мудрое, доброе Коммунистическое слово с помощью автомата в какой-нибудь Гренаде или Африке, а то и в джунглях Южной Америки. На этот раз обошлись без тебя, это правда. Но, правда и то, что Коммунизм советского разлива, хоть ты тресни, не живуч без войн, врагов и недругов, в которых способен превращать даже давних и недавних друзей и даже родню по крови!
Именно с этих войн не вернулось наше славное российское офицерство и доблестные солдаты России, оставив на русской земле в бедности своих вдов и сирот: из Испании, Финляндии, Северной Кореи, Афганистана, а также Алжира, Египта, Кубы, Вьетнама, Сирии, Анголы, Камбоджи, Эфиопии. Может, что и запамятовал.
Так что не робей, Дорофеич, - продолжил Мирон, - жизнь одна и её нужно проживать, а не жить. Как не храни её, а никому не подаришь и в наследство не оставишь. Если согласен, то завтра утренней электричкой еду в Сергеев Посад подавать телеграмму.
Они допили остатки перцовки, и в 22 часа по московскому времени Симпозиум был закрыт…
Через два дня в дирекцию Выставки было срочно вызвано руководство Павильона «Животноводство» и главный исполнитель проекта «Целлюлоза» Манефа Чикина.
Принимал их, сидя в кожаном кресле и куря гаванскую сигару, замдиректора по общим вопросам товарищ Вантас Гаримирович Агибалов.
Этот хозяйственник оберегал свою должность и не намерен был её терять, ни при каких обстоятельствах. Хотя бы уже потому, что она обеспечивала ему дармовое строительство дачи в живописном уголке ближнего Подмосковья на берегу охранного водохранилища (уютная пристань для моторки, личная бревенчатая банька прямо на берегу, с пара хоть прямо в воду сигай!).
Но его жизнь текла приятно до тех пор, пока не появилась не ведающая страха девица в стальной броне по имени Лысенко, от которой он получил первое сердечное сотрясение с нехорошим прогнозом. А всё случилось по его же неоглядности, он завёз доски не к ней на Объект, как это следовало сделать по графику, а на своё строительство, решив, что она подождёт.
Тогда Манефа Парменовна, заявившись к нему на приём, и, пристально глядя в его выпученные глаза, спросила на повышенных тонах:
- В чём дело, Вантас Гаримирович?!
Полагая, что он имеет дело с дурочкой горянкой с кавказских гор, Вантас выпустил изо рта синее облако дыма тропического табака, потом улыбнулся и, посмотрев на неё с нагловатой ухмылочкой, ответил:
- Попрошу меня не учить, сударыня, куда мне возить тёс с фанерой и, вообще, советую вам умерить свой созидательный пыл!
Разглядывая её, он сообщил это даже с неким оттенком насмешливой скабрёзности, которая может и допустима на Востоке в отношениях с женщиной (за которой пока не ухаживаешь!), но Москва не Восток, а Манефа выросла не за глиняным дувалом или в кавказской сакле.
Кандидат ветеринарных наук Чикина, взглянув на него с определённым интересом, так его огорчила, что ему стало даже очень нехорошо. До дрожи в коленках.
Он запомнил, как по его спине пробежал мерзкий холодок страха, когда, она, вперив в него свои зелёные русалочьи глаза, в присутствии нескольких посетителей громко спросила:
- Похоже, что это вы в 1951 году в Сухуми строили дачу… своему благодетелю, знаменитому шпиону и врагу нашего народа маршалу… Берия?
Услышав такую беспардонную и ядовитую ложь, он ничего лучшего не придумал, как начал тут же доказывать, что он не только не имел к этому строительству никакого отношения, но даже никогда не был в этом городе. В Гаграх и Хосте бывал, даже в Батуми. Заезжал в Сочи, а вот в Сухуми никогда! И зачем такие лживые разговоры, когда этот палач уже ликвидирован как шпион мирового империализма и сионизма?
- Оно и видно как он ликвидирован! А охвостья его, вижу, ещё остались? Или я ошибаюсь? Тогда поправьте меня!- спокойно возразила она ему. Вот ваши делишки за одно и проверят! А уж я постараюсь выяснить всю вашу подноготную, а заодно узнаю куда вы отвезли фанеру...
Что она при этом имела в виду, осталось тайной, но только для присутствующих. Сказала и ушла. Вот тогда впервые под ним и затрещало это кожаное кресло. Он понял, что Чикина это мина, на которую наступишь и, в следующее мгновение, твой ливер будет разбросан по земле или провиснет в ветвях деревьев.
С этих пор он был с ней опасливо обходителен. При встрече молчаливо улыбчив, а в её редких просьбах безотказен.
Теперь, держа в пухлых пальцах, украшенных золотой печаткой, телеграмму странного содержания, он радовался, что этот чёртов «Эксперимент» закончен и Чикина, дери её мать за ноги, наконец, сгинет с его глаз долой. Тогда он спокойно достроит для алмаза своего сердца двухэтажную дачку с камином, инкрустированным уральским яркозелёным малахитом в обрамлении нежно-розового родонита (подобная цветовая гамма указывает на хороший вкус заказчика и его финансовые возможности!).
Хотя радость от предстоящего расставания в нём клокотала, как кипяток в чайнике, вида он не подал, а более того нарочито хмуро, с выразительным кавказским акцентом, держа в руках телеграмму, спросил:
- Какая, такая… мэдал? Почему прэмия? Да ещё в двадцать тысяч рублэй?! А к нэй ещё взвод командэровочных… прицепили? Хорошо, да? Мэдали нет, дэнег нэт! Понятно? Да! А кто повэзёт быка? Я - повезёт быка? Если на мясокомбинат имени моего зэмляка, - на этом он сделал ударение,- проблэм нет! А здесь - доставка в область? Вы знаете, сколько это стоит?! Такой графы расхода бэнзина у меня нэт! Из своего кармана? Увольте!
Последнее, непроизвольно сорвалось с языка от бурлящей в нём радости. А это была уже неприятная ошибка и, возможно, с нежелательными последствиями…
Уважаемый читатель, надеюсь, согласится с автором, что чёрту лишь бы повеселиться и неважно с кем и когда, а там хоть и не рассветай. Так получилось и здесь с уважаемым Вантасом Гаремировичем Агибаловым!
- Почему же из своего кармана? спокойно возразила Манефа Парменовна, глядя на него своими слезоточивыми глазами. Разве, когда вы в рабочее время возите на свою дачу стройматериалы, то платите за бензин из своего кармана? А ведь дорога до вашей стройки тоже не ближний свет. Километров пятьдесят, а туда-сюда и все двести набежит. А отвозить на мясокомбинат племенного Производителя, значит, быть тайным врагом Народа и нашего Отечества, а это уже хуже, чем просто вор. Вы понимаете, о чём я говорю?!
- А вы на что намекаете, ответил сражённый наповал разоблачениями Вантас Гаримирович, с трудом проглотив вязкую слюну волнения, чем выразительно оживил свой кадык.
- Какие тут могут быть намёки? Разве вы забыли, как в прошлый вторник вывезли кровельное железо, а сверхурочную работу водителя и заодно и бензин, я уже не говорю о фондируемом железе, вы через бухгалтерию так и не оформили! Я это специально проверила... По своим каналам, - она сделала выразительную паузу и только после этого добавила, а то, что вы написали для бухгалтера - так это филькина грамота! Только и всего!
«Вот пролетарское шобло! Вынюхала, сука …твою мать! Кто же с легавил?! матерно метнулось в его голове. Ничего не боится! А вдруг у неё в прокуратуре хахаль? Ишь, ты, какие завлекательные глазёнки. Скорее всего, шеферюги гады, заложили. Давить таких надо, как клопов!»
Всё сказанное Манефой, было так откровенно правдоподобно, а потому, чтобы прекратить излияние сведений, недозволенных для посторонних ушей, он не заорал в гневе, как должен был сделать оболганный гражданин а, обратившись к свидетелям дискуссии, понимая, что он не один здесь такой и, пряча дрожь возбуждения, сказал:
- Вы, милочка, уж если врёте, то знайте, хотя бы меру. А то мои гости, и он с улыбочкой осмотрел своих посетителей, и впрямь, подумают, что перед ними сидит законченный ворюга.
Он нарочито громко рассмеялся, вытер свою плешь огромным батистовым платком, украшенным хитроумным вензелем.
Грузовик я вам предоставлю. Что касается командировочных из колхоза, то не будем отрывать их от сельских забот. Для сопровождения быка я выделю вам своих двух рабочих. А что касается дэнег, причитающихся колхозу, то извините, Манефа Парменовна, таких дэньжищ лично у меня нэт. И я о них даже не слышал. Если вы мне не верите, то обратитесь в бухгалтерию или к вашим … каналам!
Со стороны было видно, что Вантасу Гаримировичу очень плохо. Крупные капли пота опять проявились на плеше. О том, что выражал его взгляд, говорить не приходится и так понятно.
- Это ваши проблемы, где их брать. Вы за это зарплату получаете, чтобы их изыскивать,- спокойно парировала Манефа Парменовна.- Не мне вас учить финансовым манипуляциям, а если дали обещания колхозу,- надо их выполнять. Я понимаю, что личное строительство куда приятнее - на пролом пёрла Манефа, не обращая внимания на его волнение, - а вот теперь постарайтесь сделать тоже, но уже для народа. Мне ведь всё равно, где вы изыщите эти двадцать тысяч рублей, но они должны быть отправлены в колхоз!
- А если бы в тэлеграмме указывались все сорок тысяч? Тогда тоже мне платить?
- Конечно, а как же иначе?! Или вы запамятовали, что уговор дороже денег?! Или у вас на Кавказе всё по другому?!
- Я с вами согласен, Вантас Гаримирович, - поддакнул ему, находящийся в кабинете по своим делам заведующий Павильоном Альфред Бенацианович Бзыкис, который тоже делал из дармового бруса пристройку к своей даче в поселке Валентиновка.
Этот факт Манефа неожиданно обнаружила, когда была в гостях у своих друзей, оказавшихся его соседями (согласитесь,– нет тайного на земле, что не стало бы известным!).
- Мне тоже непонятно, - продолжил он,– почему дирекция Выставки должна выплачивать за быка такие деньжищи? Может, вы нам объясните, Манефа Парменовна?
- А вы не подъялдыкивайте, Альфред Бенцианович, если не в курсе дела, - спокойно возразила она ему. - Я ведь не касаюсь ваших трудов в Валентиновке. Это к слову! Но в договоре с колхозом указан пункт, по которому Выставка обязуется ему компенсировать финансовую потерю в отсутствие производителя в период весенне - летнего огуливания стада колхоза «Ленинский путь»! Вы, что это забыли?
- А что, в колхозе он единственный Производитель? - не без ехидства поинтересовался Вантас Агибалов, забыв про гаванскую сигару, которая теперь лежала холодной сосиской на его столе.
- Представьте себе, - единственный!
Услышав это, она помолчала, как бы собираясь с мыслями, и добавила:
- Зато у вас... на Кавказе... в каждой сакле по Производителю, а то и по два или даже по три... на семью!
- А какого Производителя вы имеете в виду?! - оторопело вопросил Агибалов. - Что вы этим хотите сказать?!
- То, что Вы слышали, то и сказала! А платить надо, раз обещали…
Под удивлённые взгляды, столпившихся в приёмной просителей, первым оторопело покинул кабинет Альфред Бенцианович, а за ним, не торопясь, с улыбкой на лице - Манефа Парменовна…
Упомянутая в телеграмме медаль и премия были не совсем выдумкой Мирона. О ней он услышал случайно, когда в кабинете директора Выставки под копией замечательной картины известного художника Бродского, укреплял разъяснительную подпись: «Вождь в Смольном внимательно выслушивает деревенских ходоков, стараясь помочь своими советами в их бедах».
Но там речь шла о том, что не уловило мироново ухо, а именно - предполагалось наградить за внедрение опилок в животноводстве Большой золотою медалью Выставки не быка Бориса, а Трофима Денисовича и плюс премия в двадцать тысяч рублей.
Для Протасия Константиновича, за использование микробного белка, была выделена бронзовая медаль, с денежным прикладом, - но только в пять тысяч (всего лишь месячный прикуп только за звание академика!). Понятно, что на каждый роток не накинешь платок. Поэтому, когда слух дошел и до академиков, случилась то, что и должно было случиться - склока.
Такое решение научного Совета Выставки академик Примус, он же Трофим Денисович, воспринял как нормальный отклик на его выдающееся открытие, тем более что красивее золота пока ничего нет, а платина ему никогда не нравилась за её блеклый цвет сродни серебру. В золоте, говорил он, много тёплого солнечного свечения - оно всегда греет душу.
Зато Суслопёров, он же Секонд, воспринял награждение себя бронзовой медалью и денежной премией только в пять тысяч рублей, как плевок в лицо. И вот, в раскардаже чувств, он нагрянул на объект к Манефе Чикиной и затребовал лабораторный журнал, в котором отображался поражающий воображение привес животного от употребления микробного корма.
Сделав нужные выписки, он темпераментно сообщил ей следующее:
- Всё погрязло в блате и рвачестве, всё продано! Разве трудно было экспертам взглянуть на эти данные и понять, что микробный белок это будущее нашей страны?! Её питание, через животноводство. А получилось так: опилкам, значит, золото, а на наши результаты, извините, Манефа Парменовна, им насрать?! Так что ли?!
Одним словом, получилась какая-то херня. Теперь понятно, почему их копыта сюда не притопали. Не хотели, чтобы наше открытие прогремело на всю державу.
- Совсем нет, - ответила она, несколько обескураженная такой резкой оценкой приятного события, как получение медали, пусть и бронзовой.- Эти результаты я давно передала Трофиму Денисовичу, а он, надеюсь, предоставил их комиссии.
- Ах, вот оно что?! - и золотые коронки Протасия Константиновича хищно сверкнули изпод его усов. Тогда понятно, почему у меня бронзовая медаль. Будем разбираться!
И он отбыл к Примусу в Президиум …
В этот раз тот был не в лучшем настроении. Утром Президент Академии Наук попросил его принять Международную делегацию биологов, по-прежнему живущих во мраке еврейского Менделизма - Морганизма - Вейсманизма.
Как не пытался он на ярких примерах им иллюстрировать, считай на пальцах, что только еда и внешняя среда способны формировать новые сорта растений и даже виды животных, они только улыбались и удивлялись, как неразумные дети, первый раз смотрящие на вращающийся волчок. Окончательно его донял какой-то плюгавый еврей, чёрт его принёс, который с мерзопакостной улыбочкой стал интересоваться его былыми научными контактами с Николаем Вавиловым и мнением того относительно теоретических взглядов господина Лысенко на современную биологию. После такого интервью Примус посчитал унизительным даже провожать делегацию зарубежных недоучек до дверей своего кабинета, что сразу отметила его референт Матильда Чандык - Колупаева.
После окончания аудиенции Протасий Константинович вошёл в кабинет, с потолка которого на него презрительно поглядывала голая Венера.
Примус, оторвав глаза от газеты «Правда» со своим портретом, устало ему сообщил:
– Только что спровадил «дроздофилов». Всё в них гены ищут, дери иху мать. Всё никак не успокоятся!
И уже совсем угрюмо:
- Ну, давай выкладывай, что у тебя там?
По тону вопроса, Секонд понял, что он явился некстати, и как бы вместо делового разговора не получилась свара.
- Вот к тебе пришёл насчёт бронзовой медали.
- Ах, вот оно что?! Так и должно быть. Золотая медаль, за применение опилок в животноводстве, а бронзовая за твой будущий микробный корм. Она тоже ценна и похожа издали на золотую. Разве не так? Если потемнеет, потри её суконкой с мастикой, и она засверкает ярче золотой, потому что бронза мягче золота, так я думаю
Откровенное нежелание понять суть его обиды, возмутило пылкую натуру Протасия Константиновича.
- Так разве это справедливо?! - громко заявил он с дрожанием в голосе Протасий.
Протасий извлёк из портфеля выписки из лабораторного журнала и положил перед ним.
- Здесь, Трофим Денисович, чёрным по белому показано, если быка кормить осиновыми опилками, то привес за единицу времени только килограмм, а с микробным кормом он уже около полутора! Отсюда следует, что МВД...
- Отсюда, старина, ничего не следует,- тяжело вздохнув, хмуро прервал его Примус. Ежели, к примеру, быка или барана кормить зерном да картошкой или тем же комбикормом досыта и ещё добавлять хряпу, как это кормят в какой-нибудь задрипанной Голландии или в том же Йоркшире. Знаешь, там ещё овец разводят, так прибавка будет и более двух кило. Ты, старина, не учёл влияние на результат питания синергизма.
- А это что такое?
- Это ещё мало изученный эффект особой силы, возникающий при одновременном употреблении двух разных субстанций. Когда по отдельности его нет, а в сумме может давать то ещё усиление!
- Вот микробный прикорм и даёт его,- обнадеживающе заявил Примус Протасию,- разве нет? Но ты же не будешь возражать, что МВД одновременно может усилить и его ядовитость, - добавил Примус, крякающе хохотнув?
Чтобы тебе было понятно, приведу яркий пример этого синергизма, именуемый в нашем народе как «Ёрш». Небось, слышал о нём?
- Краем уха про «Кровавую Мери» слыхивал - про ерша нет.
- Это не то. При её употреблении синергизма не возникает. А теперь представь, что ты выпил стакан пива, считай, утолил свою жажду. Да и второй стакан, а третий кайфа тебе не доставит. А если ты дополнительно хватанёшь стакан водки? Да приплюсуешь ещё половину в вдогонку? То до дома тебя твой Ляличкин довезёт, а вот в квартиру ты уже войдёшь тяжелой матросской походкой и, не заходя в туалет и не раздеваясь, сразу рухнешь на свой диван, потому что сил не будет дальше двигаться. Вот тогда ты очень быстро почувствуешь проявление закона синергизма.
- Опьянения, что ли?
- Опьянения? Это, старина, мягко сказано. На себе я его не пробовал, но специалисты говорят, что без тренировки, от такого синергизма сутки будешь приходить в норму и то, если тебя вовремя вырвет, а по дроге ты нигде не дербалызнишься и обойдёшься без травм, и дай, бог, чтобы дома оказался капустный рассол.
- А он зачем?
- Это для ослабления последствий синергизма.
- Так ты что, хочешь сравнить наши корма с каким-то «Ершом»? ; возмутился Протасий.
- Ну, не совсем с ним, но что-то отдалённое тут есть. Ты же видишь - опилки чистый, хорошо изученный компонент, недаром, как говорят, из него спирт гонят, а твой МВД, как ты на Совещании слышал, засорен ядовитыми нефтяными компонентами. Тут нужно ещё проверять его чистоту. Недаром из нефтяных отходов спирт не производят, а из опилок худо-бедно гонят «Сучёк» называется. Некоторые районы страны его массово производят. Не пробовал? Говорят та ещё бормотуха для пролетариата, но для интереса советую разок попробовать.
- Что-то не пойму: я тебе про Кузьму, а ты мне про какой-то синергизм! Ты взгляни на показатели? Тебя что привес-то животного не впечатляет?!
- Ты же слышал, как отозвались об этом привесе на Совещании? На это ещё просил обратить внимание сам Павлин Кондратьевич Сосакин, а он на этом деле собаку съел!
- Ничего он не просил! - раздражённо уточнил Протасий.
- Значит, мне послышалось. Кстати, на эту тему на днях мне рассказали забойный анекдот. Дело было в консерватории. Представь: все, не шелохнувшись, внимают звукам чарующей музыки Чайковского и вдруг... поднимается в первом ряду мужик и, не обращая ни на кого внимания во весь сиплый голос, восклицает: «Кто сказал… твою мать!!!» И так повторил трижды. Все молчали. Тогда он орлом оглядел зал и сообщил «Извините…значит, мне послышалось» и сел на своё место
- Да, я этот анекдот знаю! Гражданину что-то показалось неприличное, - бесцеремонно, на нервной ноте прервал его Протасий. - Так ты о чём волочёшь-то? Я что-то в толк не возьму? Причём тут какие-то алкаши?
- А чего тут волочить? Ты же сам слышал, как критиковали твой харч. Говорили, что биологически он ещё не очень испытан. А вот как получите сертификацию на ваше изделие в Минздраве и Минсельхозе, тут и будет тебе серебряная медаль, а может, и золотая. Разве плохо? Я твою кандидатуру всегда поддержу. Так что радуйся, что я в ЦК Партии уже заявил: «Протасия Константиновича обижать не надо. Он до мозга костей наш человек. Пусть пока будет бронзовая медаль, как затравка для его будущих желаний, тем более, что он на этом эксперименте пострадал».
- Это ты про быка что ли?
Да хрен с ним, с этим быком! Я о твоём ордене. Его хоть потом нашли в навозе-то?
- Пока нет, ищут!
- Значит, уже не найдут,- утешил его Примус.
Потом помолчал и добавил:
- А может и нашли, только сбагрили какому-нибудь барыге...
По напряжению лица и возникшему молчанию было видно, что Примус остро желает коллеге дать ещё какой-нибудь дельный совет.
- Вот что! Ты всё же попробуй потолкаться среди коллекционеров на Преображенском рынке. Я может, тебе говорил, что там всякое фуфло-муфло скупают за бесценок, ну и ордена и медали у инвалидов наших войн и труда. Глядишь по номеру и свой орден усмотришь. А деньги для твоей мошны, считай, грошовые.
Я как-то для интереса приценился к своим наградам, немного стоят, а ведь у меня одного Ленина, считай, девять штук и десятый намечается да ещё звёздочка, потом серебро. М....да!..
Раскрылась дверь и вошла Матильда Чандык - Колупаева, неся на подносе, два стакана с чаем и блюдце с колотым сахаром.
Давай подсаживайся, как говорится, утрёмся от своих печалей...
Сказал и ловко один за другим забросил голубые кусочки сахара в рот. Затем выдвинул из письменного стола ящик и извлёк свои любимые пеклеванные сухарики.
Угощайся! Мой батя их знатно сушит. Говорит, что для живота они полезны, особенно помогают при грыже и метеоризме.
- А это что такое?
- Так называется выброс кишечных газов у животных и нашего организма. Нешто не слышал?
На это Суслопёров ответил гримасой, а сам подумал, соразмерив свою личную щедрость с этим нищенским подаянием, сказав про себя: «Чёрт, жадный!»
Может у тебя хоть выпить найдётся? - наконец, не стерпел Протасий Константинович, чувствуя позывы голода.
Есть, да только не про нашу честь. Держу в столе одну бутылку на пожарный случай, вдруг какой-нибудь лауреат из Нобелей нагрянет. Они там всё виски с водою попивают, а я их марочным коньяком «Двином» охабачу. Пусть наших знают. Говорят, сам Черчилль Уинстон, его попивает? Не слыхал?
Не будь Протасий Константинович в другом расположении духа, он бы и поддакнул Герою труда, но сейчас захотелось ему чем-то досадить пусть и по мелочёвке, а потому ответил так:
- Наврали тебе, а ты веришь! Или не читал его мемуары? Там чёрным по белому написано, что он пил только крепкий коньяк не меньше 57 градусов, а это уже армянский «Юбилейный»! На хрена ему твой «Двин» в 50 градусов? Глядишь, туда армяне ещё воды добавят! А потом тебе скажу: зря долго квасишь свою бутылку. Зря. Не ровен час, когда огребёшь неприятность международного окраса. Да и вообще?
- Это ты о чём?
- Всё о том же о твоей экономности, которую ты блюдёшь. Я вроде тебя, по глупости, тоже для гостей бутылку хранил. И до хранился! Как-то ко мне прибывает один коллега из Франции. Начались тары бары про науку, а в конце беседы я достаю шоколадные конфеты «Трюфель», и ещё другие… с ромом,- в этом слове Протасий сделал ударение и посмотрел на кусочки колотого сахара, - а из стола выставил коньяк «Юбилейный». Разлил по рюмкам - учёному, переводчику и себе. Перед этим дал вкусовую характеристику этому замечательному армянскому напитку. Французы заулыбались, мол, слышать слышали о его великолепном качестве, но ни пивали. Предложил тост за советскую и французскую микробиологию, а сам хочу по выражению лица определить, как сейчас их продерёт «Юбилейный». Выпили, а я придержался. Меня срочно позвали к телефону - Пекин был на проводе. Я поставил рюмку на стол, извинился и вышел. Возвращаюсь - а на их лицах задумчивость обозначилась. Значит, думаю, всё чин чинарём. Наслаждаются.
- Ну, как коньяк?! - спрашиваю.
- Очень оригинальный! - отвечает мне с ухмылкой толмач.
- А всё дело в том, господа,- говорю им,- что вкус и крепость коньячного спирта маскирует особый настой бочки из кавказского дуба, поэтому вы так его благостно и приняли, что называется от души
- Оно и чувствуется, - отвечает толмач и странно на меня смотрит.
- Раз так, тогда повторим! – говорю им
- Налил им ещё. Смотрю, они как-то напряглись, как бы предвкушают что ли? Я поднял свою рюмку и предложил тост за здоровье гостей и их успехи и выпил...
- Вот тоже произойдёт и с твоей своей экономией.
- А что произойдёт? - не понял Примус и подозрительно посмотрел на коллегу.
- А то! Представляешь, из этой бутылки какие-то распердяи, может даже мои аспиранты, через пробку шприцом высосали весь коньяк, а вместо него накачали сладкого чая да ещё с прибавкой спирта. Более противного, не пивал. Надеюсь, ты догадываешься, какой срам мне пришлось пережить перед иностранцами?!
- Сам и виноват, коли твои аспиранты или кто там, в твоём столе шарят, - с усмешкой ответил Примус.- Среди моего персонала таких вредителей нет.
- А ты, Трофим Денисович, не зарекайся. Я тоже был уверен, пока этой шуточкой мне не подгадили. Хорошо, что только чаю налили, и на том спасибо! А то знаю один случай, когда в импортного фасона пивную бутылку мочи набухали! Ну да ладно об этом…
- Тогда я бутылец уберу в сейф и все дела, - сказал Трофим Денисович, извлекая из письменного стола бутылку, внимательно оглядел её пробку и отправился к сейфу.
Какое-то время чай пили молча. Примус аппетитно похрупывал сухариками, а Протасий демонстративно к ним не притрагивался. Это заметил хозяин, а потому и спросил:
- Чего сухари не берёшь? Брезгуешь что ли?
- Да нет, дёсны побаливают,- соврал Протасий.
- Чтобы они тебя не беспокоили, обязательно на ночь рот поласкай зубным эликсиром, есть такое надёжное средство, по себе знаю. Рубль двадцать флакон.
-.Да вот забыл тебе сказать,- продолжил Примус, громко дробя сухари зубами, - тут на быка из колхоза телеграмма пришла. Забирают его. Конечно, хотелось бы посмотреть усвояемость опилок в зимнее время. Да, ладно. Не всё сразу. На Ленинскую премию материала хватит, тем более в ЦК Партии заверили о поддержке, да и Политбюро возражать не будет.
- А как же наши опыты?! - в волнении воскликнул Протасий Константинович.
- А кто вам мешает их продолжать? Работайте! Только зачем вам племенной бык? По моим наблюдениям, вам и бараны подойдут, а ещё лучше организовать курятник и вот почему. Ваш микробный продукт в воде нерастворим, а вот если сумеете эту пыль спрессовать в крупинки в виде зёрнышек, как это делает для имитации осетровой икры твой благодетель Владимир Викторович Любодуров, директор Института Народного Питания со своею шатией-братией, тогда глупые куры с голодухи обязательно кинутся на него. Риска никакого. На худой конец, как он войдёт в птицу, так с помётом и выйдет. А помёт, Протасий, тоже ценен, какое-никакое, а удобрение.
От такой уничижительной рекомендации Протасий даже поперхнулся чаем, а Примус продолжил:
- А то, что осетрина или там севрюжатина от вашего микробного белка дуба дала, то вряд ли от перекорма. По моей мысли, скорее всего, произошёл натуральный запор кишечника. Кстати, рыбе вскрытие делали?
«Не хватает ещё выслушивать эту отсебятину», - подумал Протасий, еле сдерживая в себе вскипающее раздражение, переходящее уже в злобу, и он опустил глаза, чтобы Главный биолог страны этого не заметил.
- Нет,- сквозь зубы процедил он, вставая из-за стола, чтобы быстрее покинуть кабинет.
- А жаль. Ты пока присядь, мысль есть - предложил Примус. - Дело в том, что в дикой природе пере жор предусмотрен, а в мире домашних животных это не учтено.
Примус вальяжно потянулся в кресле, потом аккуратно зевнул в кулак и, глядя на Протасия, мечтательно продолжил:
- Помню, отправят нас, ребятню, пасти корову, а она с колхозной голодухи и забредёт, как говорит один из классиков нашей деревенской поэзии, «...в зеленя стозвонные..», то есть на гороховое поле. И пере жор обеспечен, живот раздувается от газов и возникает угроза жизни животному. Потом ему с большим трудом спускают газы, а мне отец штаны, чтобы ремень доходчивее объяснял, что к чему и почему. Ну,… если чаю напился,… то с Богом! Задерживать, не волен, да и у меня дел по горло…
Если сказать, что Протасий Константинович был зол на Трофима Денисовича, это, значит, ничего не сказать. И желая напоследок хоть как-то спустить из себя пар возникшего отчуждения и острой обиды, он и спросил его:
- Ты знаешь, какую кликуху тебе дали твои сотрудники?
- Не представляю.
- А тебя обзывают Примусом! - с ухмылкой сообщил Протасий
- Ну и что? Не керосинкой же или там керогазом, а Примусом! Я поначалу, услышав краем уха, вроде тебя тоже напрягся, причём тут примус? А оказывается, на латинском языке это значит «Первый». Согласись, не плохо, когда коллеги именуют тебя Примусом. Если не секрет, а какое у тебя прозвище? У нас на Руси, народ ушлый, хлебом не корми, обязательно на выдающихся людей клички навесит. А ты личность тоже заметная, особенно после случая с быком. Правда, они бывают порою просто мерзопакостные, особенно в среде пролетариата. Да и у нас в учёном мире таких хватает. Например, у меня в отделе по яровизации работает толковый поборник моей теории Гликерия Яровая. Очень вдумчивый сотрудник. И что бы ты думал? Кто-то из моих недоброжелателей взял да приляпал на неё кличку «косоротая», да так, что теперь и не отмоешь.
- Я что-то, Трофим Денисович, не понял, кто косоротая? Твоя теория по яровизации или Гликерия? - лягнул его под дых Протасий.
- Неужто тебе не ясно кто? - хохотнул Трофим Денисович.- Небось, и у тебя такая есть. Если знаешь, не стесняйся. Мы же свои люди…
«Свои, - злобно подумал Протасий, - да только для своей мошны.!».
Примус вышел из-за стола, скорее для разминки своего тела, нежели из желания почтительно проводить своего коллегу до дверей. И пока они шли по ковровой дорожке, Протасий про себя награждал его не очень приличными эпитетами…
.
13
Как и предполагал Мирон, посланные телеграммы, да ещё в антураже интересных сведений, предоставленных Манефой Чикиной в присутственном месте (на каждый роток не накинешь платок!), сразу ускорило отъезд быка на родину, а значит и окончание «Эксперимента». Теперь самым заинтересованным лицом в его завершении стал Вантас Гаримирович, который телеграммой оповестил колхозное Правление об отбытии быка с Выставки, а для ускорения отъезда, лично руководил погрузкой Бориса на специально переоборудованный грузовик. А чтобы Производитель без нервного потрясения взошёл в кузов, изготовил для этого надёжный десятиметровый пандус из брусьев импортного морёного дуба с опорами из благородного тиса, который мог выдержать и слона (понятно с каким прицелом!)
Манефа Парменовна, присутствующая при погрузке животного, периодически тяжело вздыхала и на всё смотрела влажными глазами. На её предложение Дорофею Елпидифоровичу ехать в кабине, тот наотрез отказался по причине возможных неожиданностей в дороге, но затребовал в кузов грузовика две кипы пахучего сена, которую умял на манер дивана. Затем сообщил товарищу Агибалову, что обойдётся, на всякий случай, и одним помощником, который поедет в кабине шофёра, а он рядом с Борисом на сене. Так ему и быку будет спокойнее.
Перед тем, как им отправиться в путь, Манефа Парменовна подошла к Дорофею Елпидифоровичу и, не скрывая от расставания, набежавшего на её глаза волнения, сказала:
- Счастливой вам дороги, Дорофей Елпидифорович! Я вас буду всегда вспоминать. Если что было не так, вы уж меня простите! Будете в Москве заходите в гости на Верхнюю Красносельскую, она совсем недалеко от Ярославского вокзала. Вот мой адрес и номер квартирного телефона, - и она передала Дорофею вырванную страничку из записной книжки.
Грустная улыбка коснулась губ Дорофея. Теперь и он уже как бы воспарился над всем, что было, что есть и что будет и, обретя в своей душе редкую в его жизни лёгкость, ответил:
- И я тебя не забуду, дочка. А моё тебе пожелание - живи своим умом, чай, не дурочка! На таких академиков не обращай внимания, - такие как эти всего лишь... пыль Времени. А если, не дай Бог, будет тебе нужна поддержка, ты её изыщешь в Книге. Сколько мне уготовила судьба смертельных передряг? А я всё смотрю на мир и радуюсь. А знаешь почему? Не жадный я, да и любую зверюшку до слёз жалею. Вот и весь секрет. А то, что на руках мозоли будут, так в этом и счастье человека, если они не от винтовки или зековского кайла.
Он огляделся по сторонам, ища кого-то среди снующих людей.
- А вот Мирона, что-то не вижу? Попрощаться бы, - обратился он к Манефе.
- В этом моя вина, Дорофей Елпидифорович. Вы уж простите меня, что так получилось. Я ведь и не думала, что товарищ Агибалов, с утра пораньше, вас с Борисом спровадит с Выставки. А Мирона поутру командировали на кладбище в гранильную мастерскую, чтобы он заказал мемориальную доску в память о нашем Открытие.
- И что, место уже для неё назначили? - с какой-то странной интонацией поинтересовался Дорофей.
- Ну, да! Хотят прикрепить при входе в наш Павильон прямо под профилем Ленина.
- А зачем тесниться, фасадто большой? – удивился Дорофей.
- Говорят, для большей выразительности.
- Пожалуй, правильно. Прямо под создателем государства нищих колхозников и счастливого пролетариата. Дай Бог, чтобы свершилась эта выразительность, - сказал Дорофей, перекрестился и стал залезать в кузов.
Потом громко похлопал пятернёю по крыше кабины, мол, трогай, шеф, и грузовик медленно покатил по аллее. Борис, удивлённый изменившимся пейзажем, недовольно грозно промычал.
- Ну, ну! - сказал Дорофей и ласково погладил его по скуле. - Не ерепенься! Чай, домой едешь - на свободный выпас.
Потом Дорофей завалился на душистую кипу свежего сена и, вдыхая его аромат, улыбнулся…
Бориса доставили в колхоз тем же путём, каким его привезли на Выставку, только теперь вместо полуторки его увозили уже на трёхтонке. И пока они тарахтели 213 километров по просёлочным российским автобанам, всякий мог любоваться статью этого могучего, внешне мрачноватого, но милейшего в душе существа.
Правда, в одном селе им пришлось остановиться, чтобы поменять спущенное от перегрузки колесо. Пока шофёр возился с его заменой, обступившие мужики и бабы всё расспрашивали, какой заграничной породы этот красавец? Как не пытался Дорофей Елпидифорович втолковать в головы селян, что он Владимиро - Суздальской породы, так их и не убедил…
Во второй половине дня грузовик только ещё подъезжал к селу, когда селяне, оповещённые уже с утра колхозным Парторгом о таком событии, вышли за околицу встречать Дорофея и его воспитанника - медалиста.
Председатель колхоза, Ераст Евтихиевич Струнин, предвидя важность момента, заранее попросил сплести для быка - медалиста венок из цветов, который повесят на его рога. За изготовление взялась его бывшая хозяйка бобылка Анфиса.
Когда грузовик с Борисом подъехал к встречающим, все ахнули, увидя такого красавца, а Анфиса даже прослезилась и, выйдя вперёд, у всех на глазах воздев к небу свои натруженные старческие руки, громогласно возблагодарила Господа, за то, что он надоумил её, дуру, отдать бычка не под беспощадный колхозный нож, а в заботливые руки Дорофея Елпидифоровича…
К столь торжественному моменту нужен был, какой ни какой, но духовой оркестр. Но его в селе не было. Зато тракторист Владимир Дымокуров уже с утра извлёк трофейный, малинового перламутра аккордеон и с удовольствием возглавил процессию народа до скотного двора, где Борису было устроено уютное стойло.
Понятно, что никто не знал, какого рода мелодии должны соответствовать подобному торжественному моменту. У всех на языке вертелся только Интернационал «Вставай проклятьем заклеймённый весь мир голодных и рабов…» и Гимн СССР «Союз нерушимых республик свободных, сплотила навеки великая Русь…»
Пока Парторг колхоза ломал голову над этой проблемой, Владимир Ильич Дымокуров к удовольствию немногочисленной молодёжи, пока ещё остающейся в колхозе, а паче всего ребятни, взял инициативу в свои руки и вдарил по порядку всё что умел. И когда колхозники двинулись к скотному двору, над селом грянуло: – «…Три танкиста, три весёлых друга экипаж машины боевой…». Потом рванул «...Ах, тачанка – ростовчанка наша гордость и краса, пулемётная тачанка все четыре колеса….». Исчерпав их бравурность и уже подходя к скотному двору, завершил разухабистой «...Бывали дни весёлые, гуляли мы с тобой!..».
Однако отметим, что некоторое однообразие аккордеонных переливов лихо и всегда к месту разукрашивал руладами на трубе корнет-апистон в тоне сибемоль, приехавший на каникулы почти профессионал, юный музыкант - суворовец Серёжа Ксенофонтов, а его друг детства Женька Нефёдов в такт лихо барабанил по дырявой алюминиевой кастрюле ведерного размера, привязанная верёвкой как барабан. Одним словом, всех прохватила невесть откуда свалившаяся на их голову коммунальная радость.
Дорофей Елпидифорович шел рядом с быком, держа его за ошейник. То ли в этот день он притомился от тряской дороги, а может за эти месяцы, пребывая в должности ведущего лаборанта первой степени, уже малость отвык от села и снующих перед его глазами знакомых людей, только мысли были при горемыке Мироне, которого, Бог весть, когда он теперь его увидит. Ещё о том, что в суете отъезда, не успел вылить в канализацию полную флягу спирта, чтобы не соблазнять им нестойкие людские души. Думал он и о своём молодом друге Сердаре, с которым тоже не удалось попрощаться, - ветер экскурсий его унёс в дальние страны. Но Дорофей, на всякий случай, оставил ему свой адресок, а с помощью Мирона очень зримо и красиво, в своё время, нарисовал топографическую схему, по которой Сердар и Мирон без помех могли добраться по бездорожью Ополья до их села.
Секретарь Парторганизации колхоза бывший юрист Киндей Зорькин, недавно присланный Райкомом партии для усиления политической и антирелигиозной работы на селе, оценил небывалый подъем сельских тружеников. Впервые мирянам села для радости не потребовалась выпивка, как это случается на Новый Год, Рождество, День Победы, Пасху, 1 Мая, 7 Ноября, а то и в день Парижской Коммуны или поминального Кровавого воскресенья (см. Краткий курс ВКП/б/, 1937 год!)
Парторг решил организовать тут же при хлеве митинг, поскольку почти все селяне впервые столь кучно собрались по своему желанию. Для этого Киндей Зорькин, как истинный трибун своей партийной организации влез, на стоящий рядом со скотным двором, на остов комбайна, который много лет был предметом для ребячьих игр и провозгласил открытие митинга.
Идейно он сводился к одному - не будь у нас Пугачёва, Степана Разина, РСДРП, ВКП/б/, КПСС и особенно таких организаций как ВЧК, ГПУ, НКВД, МГБ и КГБ, то вряд ли после 1913 года могли появиться на Владимирской земле такие быки. Это на первое.
И хотя была жуткая Война, после которой мужское население села убавилось более чем наполовину. А сельским труженикам бывало частенько холодно, голодно, но не следует забывать, что есть и достижения, которые сегодня перед нашими глазами. Как учит Партия, всё лучшее нас ожидает ещё впереди в очередной Пятилетке, Пятилетке победителей. А это на второе.
К сожалению, торжественность и политическую выдержанность митинга подпортил изрядно поддавший на радостях одноногий инвалид и бывший кавалер четырёх Георгиевских крестов Никанор Фирсов.
Еле стоя на самодельных костылях в задних рядах селян, он вплетал в велеречивость парторга Киндея Зорькина надрывные сиплые выкрики вроде: «Да здравствует царство мозолистых рук! Ура!!!», «Да здравствуют вечные строители Коммунизма! Ура!!!». Или «Защитим нашими ракетами форум кубинских проституток! Ура!!!» К сожалению его зычные сиплые вскрики находили горячую поддержку среди необразованных селян, которых оказалось не мало.
А когда он, уже пугающе срывая голос, возопил «Коммунизм есть баранизация, электрофикция и газофикция всей страны! Ура!!!», то парторг, с высоты комбайна погрозил ему только пальцем, потому что по линии развития животноводства в стране был согласен с инвалидом Никанором. Что касается «электрофикции», то инвалид по пьянке забыл, что в каждой избе уже висит лампочка Ильича, а то, что у него её отключили, сам виноват: за свет надо вовремя платить, а не когда хочу. А насчёт газификации, так это тебе не под Мукденом или Ляояном на японцах свои кресты зарабатывать, тут нужны фондируемые трубы, потом ещё газ, а где это всё взять-то? То одному Богу ведомо. То-то и оно!
Когда же коммунист Киндей Зорькин воспользовался передовицей центральной газеты «Правда», в которой сообщалось о трагической доле земледельцев США и Запада, где голод и постоянное недоедание народных масс есть неизбежный спутник капитализма, инвалид ничего не нашёл лучшего, как хрипло возопить частушки, деревенского стихоплёта и заведующего Клубом Савелия Кувалдина, уже с откровенно антисоветским подтекстом. Судите сами
« А как в Кировском колхозе
Зарезали мерина.
Три недели кишки ели,
Поминали Ленина!..»
А когда старина Никанор услышал в толпе односельчан одобрительное хихиканье, то вовсе разошёлся и ударился уже в похабную антисоветчину.
«…Масла больше не едим
На витрины лишь глядим.
Колбасу мы видим в бане
Между ног у дяди Вани…»
И уже совсем не к месту пошла матерная отсебятина - отчего уже хохотала не только ребятня, но и взрослые:
«…Мы Америку догнали
По удою молока,
А по мясу мы отстали
….сломался у быка!»
И далее в том же непристойном духе, свойственном зажившемуся на белом Свете георгиевскому кавалеру времён Русско - Японской, Империалистической и Гражданской войны. После чего гражданина Фирсова, откорячили на телеге домой на полати проспаться. Понятно, что с него никакого проку! Инвалид, как говорится, он и на лесоповале инвалид…
С митинга возвращались уже без помпы. Оно и понятно, коммунальные радости краткотечны, особенно если их не подогревать горькой, а в тот день все мужики, кроме инвалида Фирсова, были как стёклышко…
На следующее утро Председатель очень уважительно пригласил Дорофея Елпидифоровича в Правление и, показав телеграмму, (которую Мирон отправил от имени дирекции Выставки!), спросил, что ему известно о премии колхозу и медали для быка?
Дорофей тяжело вздохнул и, отведя свои глаза в сторону, заявил:
- Ничего...
На повторный запрос Правления, дирекция Выставки в официальном ответе объяснила, что золотая медаль, как и денежная премия, выдаётся по рекомендации Академии Наук и отдела Науки при ЦК учёным за прокладку новых путей к расцвету сельского хозяйства в стране. А таким и является академик Т.Д. Лысенко, а вовсе не бык по имени Борис. Что же касается животного, то оно было лишь объектом удачного эксперимента. Поэтому претензии Правления колхоза к дирекции Выставки излишни. Далее шла заковыристая подпись замдиректора Выставки по научным вопросам сельского хозяйства академика Пумпянского...
- Вот и утёрлись, - коротко прокомментировал содержание ответа, бухгалтер Вадим Порфирьевич Богданов. - А то, что по милости этих академиков, ёлкимоталки, колхоз упустил весенне - летнее огуливание тёлок в ответе ни слова. Так что ли? А если так, то на следующую весну не будет ни прибавления молодняка, ни удоя молока! Я уже не говорю о переходящем Красном знамени Владимирской области. С чем теперь пойдёт труженик села на Первомайскую демонстрацию трудящихся города Юрьева - Польского?! С чем, спрашивается?!
Посоветовавшись, они решили повторить запрос, в котором чётко указывалось о заметном экономическом ущербе, который следует компенсировать, не говоря уже о прибавочном продукте.
Когда бухгалтер уже хотел поставить точку, Дорофей, вспомнив смелые текстовые аллюры Мирона, рекомендовал текст закончить такими словами «В случае отказа в компенсации материальных потерь, Правление колхоза оставляет за собою право обратиться лично к Генеральному прокурору Советского Союза».
Ответ не заставил себя ждать, но уже не за подписью академика Пумпянского, а товарищей Агибалова и зав Павильона Альфреда Бзыкиса.
Он заключался в следующем: поскольку исходный вес животного составлял лишь 150 килограммов, а возвращённого 503 килограмма, то разница в 358 килограмма (прибавочный продукт!) следует считать компенсацией за отсутствие производителя в колхозном стаде.
- Вот и опять утёрлись, - с горечью прокомментировал полученную телеграмму бухгалтер Богданов. - Даже и в этом, хоть на 5 килограмм, но объегорили.
- Может они случайно ошиблись в вычитании? - заметил Председатель.
- Дожидайся! Как началась эта государственная обираловка крестьян после 1917 года, так до сих пор и продолжается. Прав был Жан Поль Марат, что колхозному пролетариату терять нечего, кроме своих лаптей и цепей. За это его и утопила в ванне подкупленная жирондой парижская проститутка. Сам видел на картинке в книге. Лежит в ванной. Безжизненно свесив руку до пола. Как говорится, за что боролся на то и напоролся.
Председатель посмотрел в горемычные глаза своего финансиста, но уточнил:
- В этом ты прав, Вадим Порфирьевич, только кажется мне, что она славного Марата всё же сначала порснула ножом в брюхо, а уж потом притопила в ванной. Конечно, это уже не важно, главное, что человек погиб за наше общее дело, чтобы от каждого по способностям, каждому - по его желаниям! Так вроде всю жизнь мечтал Карл Маркс со своим другом попечителем Фридрихом?
Председатель тяжело вздохнул, а бухгалтер Богданов пригорюнился и продолжил:
- Вот и получается - земля крестьянам, вода матросам, денежки академикам, а нам шиш без масла?
- Да нет, дорогой мой банкир, всё гораздо хуже и проще донельзя. Считай так и земля, и фабрики, и заводы, и мы, и наши дети, принадлежат Советской власти и никому другому. А Советская власть, заруби на своём носу, раз и навсегда, принадлежит только себе. Вот теперь и думай что к чему и нам крестьянам делать.
- Так может, стоит проживать свою жизнь мимо власти?
- А мы так и живём, - ответил Ераст Евтихиевич, – власть со своим чиновниками - глистами сама по себе и благоденствует, а мы сами по себе. Ежечасно платя оброк её толстожопой заднице, когда своей нищетой и бедностью, когда кровью, а когда и жизнями.
Председатель вышел из-за стола и начал возмущённо расхаживать по кабинету.
- Вот что! Отныне никаких делегаций в наше хозяйство, ну их в жопу - нервно приказал Председатель неизвестно кому. Хватит! Пусть катят мимо нас. Заявляются, понимаешь, без приглашения, отрывают от работы. Только грязь натаскивают в Правление. Я уж не говорю, что перед окнами своими автобусами весь грунт раздолбали. В сапогах не пройдёшь. Того и гляди, ноги жижа засосёт и ты задницей в неё сядешь, как недавно случилось с нашим директором школы уважаемым Эрнестом Ивановичем Козловым. Пусть едут на Выставку, там им власть всё расскажет и покажет. А ещё лучше пусть смотрят с утра до вечера фильм «Кубанские казаки» в нём есть всё, что им хочется видеть, чего при Советской власти никогда не было и не будет, и даже не присниться… после дождичка в четверг…
Неверно считать этих академиков сквалыгами. Хотя среди них есть и такие. А вот знай, что прилетевшая из колхоза телеграмма, в которой достопримечательностью является только выкрашенный алюминиевой краской гипсовый бюст Вождя мирового Пролетариата, установленный в память остановки его автомобиля по нужде пассажира, а теперь вот и быка Бориса медальёноносца, то непременно бы задумались: почему бы и не подарить эту незначительную для них денежную премию казне, хотя и передового, но нищенского социалистического хозяйства?
Но никто их не надоумил, а среди многих статей доходов, которые они ежемесячно не пыльно зарабатывали, и затерялась это рядовая для них сумма в рублях и копейках...
Внимательный читатель, прочитав эти грустные заключительные строки, может в негодовании встрепенуться, а как же эксперименты академиков Примуса и Секонда? Где победный рёв Иерихонских труб, возвестивших об открытии Триумфаторами новых горизонтов в биологии Жизни? Почему страницы газет и журналов не пестрят хвалебными рецензиями? А читатель не лицезрит новых лауреатов Ленинских и других премий, а в недалёком будущем, возможно, и Нобелевской, которые своими изысками взломали лёд устаревших представлений о законах Природы?
А как величественно звучит: беззаветный борец за утверждение марксистских ленинских принципов в Биологии, Герой социалистического труда, Кавалер девяти штук орденов Ленина (пока!), лауреат Ленинской и других премий академик Т.Д. Лысенко! А в завершение, ёлки моталки, вдруг и Нобелевской премии! Ведь опилок много не только в Советском Союзе. Впрочем, в ней он абсолютно не нуждался. Ибо был глубоко убеждён, что ею награждают, только прихвостней мирового империализма, сионизма и космополитизма, то есть преимущественно евреев, которые ещё в большом количестве имеются и в его родной Академии Наук.
Понятно, что в первую очередь, навскидку, он имел в виду Петра Леонидовича Капицу, Льва Андреевича Арцимовича, Глеба Михайловича Франка с Игорем Евгеньевичем Таммом, Льва Давидовича Ландау с Павлом Алексеевичем Черенковым и ещё многих других, которые были на заметке в мозгах самоучки…
Если уважаемого читателя интересует возвышение человеческой мысли над косной сермяжностью вековых представлений о Природе, то, к сожалению, этого тоже не произошло, а вот великий, я бы сказал громоподобный Тарарам всё же случился. Только думающая научная общественность, как и мы с вами, были лишены возможности его лично лицезреть с самого начала и до конца.
Но в заключительной части этой драмы свидетели всё же оказались: это богомаз Мирон Васильевич Туманов, лейтенант КГБ Сердар Кулиев, который успел к этому событию вернуться из очередной командировки и, конечно, Манефа Чикина. А дежурных пожарников Юрия Полубоярова и Веню Арциса, мы в расчёт не берём, и так понятно - при этом событие, выходящем за рамки человеческого понимания, они оказались рядом по долгу своей службы.
Короче, на их глазах, с неукротимостью снежной лавины восторжествовал один из фундаментальных законов Природы не предусмотренный марксистско - ленинской доктриной: всё, что начинается с недомыслия или глупости тем же и кончается! (см. «Апрельские тезисы» В.И.Ленин!).
На сегодняшний день, это касается, к примеру, приобретения для нашей страны халявного радиоактивного мусора из Европы, производства микробного корма из нефтяных отходов, поворота вод северных рек в жаркие пески Азии, нещадную вырубку лесов, усушки болот, питающих реки и их потраву. Про Байкал, в котором так удобно ополаскивать ядовитую целлюлозу, мы уже и не говорим, тут только дураку не всё ясно или, к примеру, создание над городом устойчивых облаков из серной кислоты и прочие фантасмагорические ситуации. Уверен, что думающий читатель может значительно увеличить этот скорбный перечень халявной прибыли, уже на основе своих личных знаний и наблюдений.
При этом мы даже опускаем узаконенное властью и её зажравшимися чиновниками беспардонное разворовывание богатств нашей с вами страны, которые превратили СССР в продовольственную побирушку с атомными бомбами, из державы во второразрядное государство мира. Без надежды на его будущее возрождение.
И в этот раз из него не было исключения. Не помогло ни присутствие Премьер министра Непала, ни членов Политбюро с их охраной, а тем боле представителей Президиума Академии Наук. Всё в одночасье решила троица из милиционера Фёдора Сенотрусова и двух сотрудников Правительственной охраны, один из которых (хорош гусь!) с испуга открыл стрельбу из пистолета (видимо, случился нервный срыв от перенапряжения и усердия на уровне шпиономании). Это были кавалер медали «За боевые заслуги» капитан Гермоген Подшубякин и его начальник орденоносец и заслуженный чекист КГБ полковник Сигизмунд Засандальский.
Итак, уже месяц призёр Борис под присмотром Дорофея Елпидифоровича прогуливался в стаде и по осеннему пожухлым лугам вдоль поймы Сеги. Своё недавнее пребывание в Москве Дорофей воспринимал как странный сон, не имеющий к нему никакого отношения.
Это так и было, потому что он уже давно приспособился ощущать реальность своего бытия в стране, тоже как некое видение. А что тут особенного? Был он в Берлине, не миновал Кандалакшу с Алакуртти, был в достославном Севастополе и даже Харбине, но не был в Хиве, Бухаре и Самарканде, про которых духовито рассказывал ему Сердар. Ну и что? Разве есть в этом различие? Перевернись на другой бок, и нет тебе ни Берлина с его руинами, ни древней Хивы в лунном сиянии…
Такие философские мысли посещали Дорофея, когда он, лёжа под деревом в брезентовом дождевике, покусывая травинку, наблюдал за пасущимся стадом под охраной двух свирепых волкодавов, способных без колебаний откусить «мошну» у всякого любителя дармовой козлятинки. Подобная анатомическая деталь сообщается уважаемому читателю специально, чтобы у него не сложилось мнения, что Дорофей Сиротинский эдакий со слезящимися от благости глазами простофили типа толстовского Платона Каратаева, который от плевка утрётся, да ещё улыбнётся вроде так и надо.
Надеюсь, читатель помнит, что при отсутствии генералов раздолбаев они шинковали фашистов, как хотели, а хотели они этого с утра и до ночи, потому и победили...
Автор уже упомянул о некоем Тарараме, причём с большой буквы, который случится на Выставке после отбытия ведущего научного лаборанта в свои пенаты.
И вот что интересно, к оному, согласно неписаным законам природы и человеческого бытия, всё же будет иметь отношение и сержант Дорофей Сиротинский, кавалер орденов «Слава», про его медали мы не говорим…
До отъезда медалиста Бориса в свой колхоз, оставалось ещё более четырёх месяцев, а может и более когда в Москве не без помощи Сердара Кулиева, наконец, утряслась программа пребывания высокого гостя из-за Гималайских хребтов. В отделе Науки ЦК Партии прикинули, чем бы поразить скромное воображение Принца буддиста? Вряд ли для этого подошли бы высокоточные станки, продукцию которых можно рассматривать только через сильную лупу, не говоря уже о комбайнах приспособленных скорее как источник запчастей. А вот космические конструкции, устремлённые в синее небо своими серебристыми телами, вот это да! Кого хочешь, прохватят до мозга костей!
Опять же, мысли, что у короля или у того же подёнщика в стране Гималаев заняты не космическими штучками-дрючками, а хлебом насущным, и потому гостям будет полезно посетить павильон «Животноводство», чтобы подивиться успехам сельского хозяйства Советского Союза после проведения в стране повальной Коллективизации.
Понятно, что гвоздём программы должны стать достижения по откорму рогатого скота древесными опилками и микробным белком, как результат смычки науки с производством.
К дирекции Выставки тотчас полетело распоряжение, под грифом «Секретно»: подготовиться для встречи важных гостей и привести Павильон «Животноводство» в надлежащий вид. Иными словами, одеть сотрудников хотя бы в сшитую по росту спецодежду, ликвидировать захламлённость и дополнительно украсить его территорию цветами и обнадёживающими лозунгами вроде «Да здравствует Коммунизм во всём Мире» или «Труженики сельского хозяйства! Ваш долг, в ближайшее время догнать и перегнать Америку по мясу, удою молока и яйцам!». Над входом в павильон обязательно растянуть плакат «Ударным трудом приблизим Коммунизм к славному 1980 году!».
В помощь персоналу Манефы Чикиной дирекция Выставки направила бригаду рабочих, которая под руководством Дорофея Елпидифоровича должна была навести марафет на экспериментальном объекте. В общем, как потом он скажет, возник большой «алярм», то есть по-немецки тревога.
Но как случается при спешке, а она была налицо, одно событие наехало на другое, и избежать этого столкновения не было никакой возможности…
А получилось вот что. Именно на этот день с утра Дорофей Елпидифорович по повестке был приглашён в Сокольнический райвоенкомат. Бывший сержант сменил свою рабочую спецовку на военную гимнастёрку и явился туда, как было указано, к десяти ноль-ноль.
У читателя может возникнуть вопрос: с какой стати Райвоенкомат проявил интерес к сержанту Сиротинскому, который своё уже давно оттопал, а где и прополз, а где чуть не утонул во славу Отечества от какой-то Алакуртти, через Великие Луки, потом на Одессу и Севастополь затем до Кенигсберга, а потом через Линденштрассе, которая в Берлине, прямиком с армией маршала Малиновского аж до Харбина, что в Китае, где при его непосредственном участие раздолбали Квантунскую армию страны Восходящего солнца?
Ответ будет простым: Дорофей Елпидифорович Сиротинский сержант такого-то полка, такой-то Краснознамённой дивизии, таких-то орденов, в боях с фашистами, при освобождении Кенигсберга, проявил мужество и находчивость, за что был представлен командованием к ордену «Славы» первой степени…
Как человек весьма щепетильный Дорофей Елпидифорович по прибытии в Райвоенкомат, во-первых, выразил Военкому своё удивление по столь запоздалому, но интересному факту.
Во вторых, поинтересовался, а нет ли здесь ошибки? Людей с его фамилией «Сиротинский» в России хоть пруд пруди. А потому в бою за этот город (будь он проклят!) наверняка участвовали и его однофамильцы. А потому в отношении своей персоны он в большом сомнении.
Что же касается его личного участия в боях за этот прусский город, то, как он помнит, дело было обычное, кровавое. Немцам терять было нечего, и они бились за своего фюрера как за мать родную до последнего солдата, а русские были готовы дотла выжечь эту фашистскую сволочь из развалин города.
Эти общие рассуждения не очень убедили Военкома, а потому он попросил сержанта на всякий случай вспомнить нечто памятное в бою за город, в котором тот участвовал и за что, на его взгляд, можно было отметить, пусть, не наградой, но хотя бы поощрением.
Понятно, что, сидя на жёстком стуле пред очами Военкома скандачка многое не вспомнишь. В этом случае нужна доверительная товарищеская атмосфера, которую Военком тотчас и создал. Он вышел в коридор и сообщил гражданам, ожидающим его приёма, что очень занят и просит явиться к нему в двенадцать ноль-ноль, а проходившего мимо него кадровика Марину Павловну Бонифатьеву попросил принести в кабинет два стакана чая и печенье.
- Так вот, товарищ подполковник, - продолжил Дорофей, отхлебнув глоток наваристого напитка, - сейчас уже и не вспомнишь, что за чем следовало. Картина была жуткая. Может, так казалось оттого, что Война была уже на последнем издыхании. Мы так навалились на немцев, что не было им продыха. Но и немец вояка хороший, считай года два, на Красной армии учился воевать, прежде чем мы его начали давить. Но одно скажу супротив нас, если командир не раздолбай не попрёшь. Потому при всяких случаях мы народ хитроумный, особенно если приспичит изобрести эдакое забубенное или такое, что и во сне не примерещится. Особенно если надо что-то разрушить, да так, чтобы пыль да копоть до небес взвилась. Тут нас хлебом не корми. К примеру, тот же Храм Христа Спасителя, который смахнул, кажись, в тридцатом первым году отщепенец Каганович из подобострастия к Отцу родному - Сталину. Иудей, а как беспощадно поступил гад с православной храминой. Но, это к слову…
Военком понял, что его посетитель имеет настроение пуститься в общие рассуждения о Войне и Мире, а потому, тоже отхлебнув наваристого чая и откусив печенье «Юбилейное», вновь попросил вспомнить, где сержант Сиротинский мог проявить пусть не мужество, но находчивость, которую, судя по извлечённым из архива документам, была заверена лично генералом Ворожейкиным.
Дорофей тоже отхлебнул глоток чая, задумался, как бы перебирая в своей памяти те далёкие события, и сказал:
- Пожалуй, был один случай, за который будь я командующим, может, и выдал в награду медаль или даже скромный орден. Только вот не прописаны они у нас для такого дела.
- Как понять? – удивился Военком.
- А вот так, не было там ни геройства, ни мужества и даже пришлось спасаться от фашиста бегством, а был только расчёт во спасение своего взвода или роты, а может и своей жизни. Можно сказать, решалась техническая задача в условиях боя. Вы же не будите награждать полкового или дивизионного финансиста медалью «За боевые заслуги» или орденом «Красная Звезда» за то, что он правильно считает солдатские деньги и даже их не ворует? Вот если бы награды выдавали не только за то, что ты поднялся во весь рост и повёл в последнюю в своей жизни атаку вверенных тебе Родиной бойцов. Но и за то, что ты как хитрый хорёк, как неотвратимая смерть вцепился в загривок врага, калеча его направо и налево, храня жизни бойцов для дня Победы, вот тогда, может, и у меня было бы право на медаль или орден.
Подобные рассуждения так заинтересовали подполковника, что он попросил по телефону своего кадровика Бонифатьеву ещё принести им чая, а приглашённым в военкомат гражданам к двенадцати ноль-ноль, помочь освежить свои личные дела, после чего могут быть свободны.
- Так я вас слушаю, Дорофей Елпидифорович, - обратился к нему подполковник
- А дело было так. Батальону дан приказ овладеть городским кварталом и выйти к берегу моря в районе порта. Наша рота на левом флаге оказалась под огнём пулемётов. Головы не поднимешь. Спрашивает меня командир взвода, как сейчас помню, бывший студент Ванька Горюнов: «Как быть, товарищ сержант? Может, рискнём, перемахнём улицу, а там, в рукопашной схватке и совладаем?»
А я ему говорю, Ваня: «Фашист сейчас только и ждёт от нас этой глупости. Мечтает, как мы от радости кинемся головою в колодец. Тут, говорю, покумекать надо, товарищ лейтенант».
А сам думаю, бойцы - молодёжь необстрелянная, все как на подбор с 1926 года, у них ещё вся жизнь впереди, а Война вот-вот сдохнет, а им погибать?!
Злоба меня охватила, товарищ подполковник! «Ни хрена, думаю, так не пойдёт! Мы хоть и в лаптях, а с козырей тоже ходить умеем!»
А тут от комбата вестовой по развалинам до нас добрался и сообщает нам его мнение «Вы что же, мать - перемать, в кирпичи зарылись? Вперёд!».
Только мы попробовали шевельнуться, по нам немец так стебанул затяжными пулемётными очередям из полуподвала дома, что был напротив нас через улицу, аж жарко стало!
И получилось, как всегда на войне: и ждать нельзя, потому батальон уже пошёл вперёд, а переть в лобовую потери могут быть неразумно большими. Как быть? Тут, знать от злобы возникло просветление наблюдательности, а за нею пришла в голову мыслишка: использовать взрывчатку, которую нашли в подвале дома, где нас немец прижал. И, главное, была она в полном комплекте, только ручкой крутани и так долбанёт - мало не покажется.
«Вот, думаю, её бы со смыслом использовать?». Оглядел дом, из подвала которого по нам нещадно лупили пулемёты, и говорю взводному, есть шанс всё эту нелюдь завалить одним махом. Расчёт простой. Видишь, от дома, где они засели, остался лишь изрешечённый снарядами фасад да чуток боковой стены, которая её поддерживает, отчего она пока стоит. Если в угол стен заложить взрывчатку и рвануть, то фасад обрушится и капитально завалит фрицев кирпичом к такой-то матери. Так что прошу вашего разрешения исполнить задуманное».
А он мне,– «да как, вы до корячите через улицу в своём сидоре столько тола, если мы головы поднять не можем? Будете с ним перебегать, от вас только кровавые клочья полетят во все стороны». А я ему отвечаю: «Без риска, Ваня, Победы не бывает, может и пронесёт».
«Ладно, говорит, действуйте! Кого в помощь выделить?» «Никого. Двое это уже всё на виду, а одному проще и сподручнее».
Набил я, сколько мог, в свой сидор этого «мыла», а кусок бикфордова шнура всегда при мне. Я им в своём «сидоре» шмотки обматывал! Помянул Господа нашего добрым словом, что до сего дня хранил мою жизнь, от тяжких ран был бронёю, перекрестился. Только я собрался ползти к месту, которое приметил, чтобы короче сигануть через «штрассе», как заявляется сам комбат и уже с матерной претензией, - почему, мол, приказ не выполняете, как постельные клопы притаились? Где атака?! Где молодецкий натиск?! В чём причина задержки?!
Командир роты обрисовал обстановку и рассказал о моём предложении. Комбат в задумчивости почесал небритую щёку и говорит,– если это сможешь, сержант, к награде представлю. Такой смекалкой и перед генералом не стыдно похвалиться. А чтобы было надёжнее, помогу вам «огоньком» - по счёту будет десять залпов. Пользы от него будет немного, точнее никакой, зато шухер на короткое мгновение получится капитальный, под него, сержант, может, и проскользнёшь. А что не так будет, решайте сами, как быть, а приказ выполняйте. Помочь больше ничем. Сами видите, пушки не подтащишь, сплошь развалены, а огнемёты, хер знает где застряли. Сказал и отбыл.
Занял я позицию. Жду. Комбат сдержал слово и так вжарил миномётным огнём вдоль улицы, что немцы от неожиданности даже притихли. Потом сообразили, что так могут стрелять лишь по команде контуженного. Пока они радовались нашей неразумности, я и перемахнул улицу. Может, кто меня и заметил в этой катавасии, но решил, что это какой-нибудь обезумевший бюргер свой баул спасает...
Дорофеево повествование заинтересовало военкома настолько, что он по телефону попросил Марину Павловну ещё принести из буфета две пары бутербродов с колбасою и сыром...
- Значит, перемахнул я улицу, а это уже полдела, - продолжил Дорофей Елпидифорович, – вторая, надо ещё подобраться к углу между стен, да так, чтобы немцы, не, дай Бог, из своих нор меня не заметили. Да и время тянуть у меня права не было, если его зашкалю, то командир роты решит, что меня нет в живых, и поднимет бойцов в атаку, а это будет для многих смерть хотя и геройская, но недостойная русского воинства, тем более, когда Войне вот-вот конец.
Прополз ящерицей среди кирпичного крошева к этому углу, отбросил кирпичи, чтобы свой сидор плотнее к стенке привалить, для верности пару детонаторов приспособил, бикфордов шнур замаскировал, как мог битым кирпичом и уже коробок спичек достал, как вдруг смотрю, из подвальной дыры немец карабкается. У меня сердце захолодало, если меня убьёт, то моя смерть потянет и других. Смотрю, на его шее автомат висит, на башке каска. Увидел меня и вдруг руки поднял. А у меня только коробок спичек да наган в кобуре. Так и смотрим друг на друга. Я на корточках, а он поодаль во весь рост. То ли мне за наган хвататься, жизнь свою спасать, то ли спичкой чиркать и быть для него мишенью. Мгновение решало всё. Как сейчас помню, не жизнь просил у Господа, а чтобы спичка загорелась и успела поджечь бикфордов шнур, прежде чем он по мне стеганёт очередью от пуза, а там как получится. Я уже и не смотрел на немца, времени не было, не видел, как он медленно поднимал свой автомат…
А я напоследок вцепился глазами в этот маленький, как в лампадке, огонёк перед ликом Спасителя и другого ничего уже не видел. То ли немец оказался тугодумом, то ли я хорошо замаскировал свой сидор с взрывчаткой, но пока он соображал, что к чему, я в три прыжка отскочил и залёг. А он вдогонку хлестанул по мне очередью. С норовом оказался немец с автоматом. Я мечусь зайцем среди развалин, отвлекаю его на себя, а он по мне шмаляет, даже малость задел. Потом я споткнулся и упал, а тут и рвануло…
Как я мыслил: пока бикфордов шнур догорит, я успею уйти от стены, а этот немец мне всё испортил. И вот среди боли, грохота, пыли, которая застила белый свет, услышал я «ура… а, ура... а … вашу мать!!!» моей роты и всё, что при этом полагается, о чём в книгах ставят многоточия и в кино скромно опускают.
Вам, товарищ подполковник, это знакомо, а вот, чтобы сегодня молодые прочувствовали хотя бы самую малость, прохватившей меня через боль до мозга костей радость, советую прыгнуть с парашютом. Только тогда человека поджидала не земля, а надёжная смерть. Скажу так, слаще этого протяжного «ура!» с матом моего взвода, в моей жизни за всю Войну не было. То был глас Божий устами наших бойцов, а значит, доживут наши мальчишки до Победы, увидят море и умоют свои прокопчённые пороховою гарью лица его водою, соленной как слёзы умирающих в бою бойцов…
Только позже я понял, что благополучие своей жизни народ, ни за какие коврижки не должен доверять никому! Что такое рать наших негодяев- чиновников в сравнении с батальоном фашистов, который мы враз смахнули как пыль со стола?!.. Что?! Да они просто копоть на светлом зеркале нашей жизни, только и всего!
Дорофей замолчал и приступил к чаепитию, угощаясь печеньем. Неожиданно Дорофей Елпидифорович сообщил и вроде не к месту, а так как бы из философских рассуждений:
- Только думается мне, товарищ подполковник, что если мы будем сидеть на печи свесив ноги, судачить про меж себя на кухнях, какие плохие у нас начальники и хуже того ждать, когда нам Господь пришлёт хороших, то мы так и будем жить, радуясь, что у нас пока нет войны, а до весны, слава Богу, не вся картошка успела сгнить, а значит живём.
А уж если можно прикупить ещё и макарон с подсолнечным маслом, то и совсем жить хорошо. На словах народ с этим не согласен, а на деле так, день прошёл и слава Богу. А за счёт нашего терпения и жирует во благо себе лживая власть, которая сама не соблюдает законы, ею же написанные и утвержденные, но только не для себя.
Дорофей прихлебнул из стакана чай, откусил печенье, а Военком подошёл к двери и плотнее её прикрыл. На всякий случай.
- К большой печали,- продолжил Дорофей, - большевики с коммунистами многие десятилетия отучают народ от Святого писания. Не потому, что не верят в Бога, а оттого, что боятся Его праведных и полезных для человека рекомендаций. А он, Человек, хотя и маленькая крупинка, но часть его. Вот это он должен помнить превыше всего. Ибо сказано «Если не Ты? То Кто?» А когда он это поймёт, то поднимется с колен, расправит свои плечи, и тогда все его кровососы изыдут с тела России. Только Идущий, а не Дремлющий народ осилит Дорогу в своё лучшее Будущее, так вроде, сказано в Книге?…
Дорофей опять замолчал. Этим воспользовался Военком и попросил докончить свою историю.
- Так вот, слышать то слышал, - продолжил Дорофей Елпидифорович, - а подняться с кирпичей уже не мог, - потому слишком близко оказался от падающей стены, она и меня зацепила. Крови совсем не много, а вздохнуть от боли, разум темнеет. Но и тут я был, храним...
Дорофей Елпидифорович опять замолчал и приступил к допиванию остывающего чая, а в это время распахнулась дверь и помощница по кадрам Марина Павловна Бонифатьева внесла на тарелке заказанные военкомом бутерброды.
По тому, как подполковник, глядя на них, аппетитно потёр ладонями, сержант Сиротинский понял, что это закуска.
- И что же дальше? - поинтересовался Военком.
- А дальше? Ничего. До завершения разгрома немецкой группировки полежал в медсанбате, отъелся, в баньке даже попарился, а потом через Берлин мы всей командой отправились в Китай дербанить Квантунскую армию.
- А как оценили ваше участие в этой операции?
- Замечательно! Если бы не мои поломанные рёбра, меня на радостях целый день бы тискали в своих объятиях бойцы. Потом они рассказали, как после взрыва стена ожила, качнулась и опала вниз. Понятно, ребята не растерялись, ещё и пыль не осела, а они уже были над немцами и в каждый продух швыряли гранаты. Благодарили, говорили, что засыпка получилась капитальная. И главное, почти без потерь тот день обошёлся нашей роте. А это самое важное.
- А командиры как оценили вашу находчивость?
- А вот с ними получилось горше некуда. В том бою наш взводный погиб. Я и сейчас, как вспомню его, Ваньку Горюнова, печаль накатывается. В свободную минуту, бывало, притулится, где-нибудь и в своей тетрадочке всё какие-то формулы с завитушками пишет. Говорил, как Война кончится, будет изучать в МГУ математику, мол, она матерь всех наук. Да вот и не случилось…
- А о награждении вопрос не возникал?
- Да кто его знает? Может, и возникал. Командир нашей роты Ишанкул Нуманов, таджик из нынешнего Душанбе, вроде, отправил представление. Только вскорости началось переформирование, а там мы уже глотали пыль по дороге на Большой Хинган. Может, представление и затерялось. Да это и не важно. Зато иной раз вспомню своих мальчишек, которые остались в живых, и улыбаюсь. А орден или там медаль, не спорю, иметь приятно, но они безличны, зато наши сынки меня помнят. Такая награда, да ещё при своей жизни, слаще всего! Как вы считаете, товарищ подполковник?
- Согласен, сержант, и завидую вам. Но не всякому такая награда перепадает. На Войне такая человеческая благодарность это самая Высшая награда и равной ей нет, хотя она и не крашена ни золотом, ни бриллиантами...
Помолчали. Вроде как бы всё обсудили, потому после подобного разговора всегда наваливается тишина…
Тому, кто хлебнул Великую Отечественную Войну в окопах, в горящих танках, на минных полях, в медсанбатах лишь при особых обстоятельствах вспоминается о ней, да и то, если прежде примешь стакан водки, чтобы от великой печали не так споро накатывались на глаза пелена слёзы, даже и спустя более полувека...
- Ну, что же, сержант Сиротинский, - несколько торжественно произнёс Военком и, подойдя к сейфу, что стоял в углу кабинета, из него достал красную коробочку и, вернувшис к столу, продолжил:
- Уверен, что именно за этот подвиг, ибо для подобного нет другого слова, от имени Правительства вас и наградило командование орденом Слава первой степени. Поздравляю Вас! И позвольте вас по-солдатски обнять, пожелать здоровья, успехов и радости в жизни!.
Подполковник, скрипнув протезом, подошёл к Дорофею и обнял его. Потом, чуть отстраняясь, улыбнулся и сказал:
- Сержант Сиротинский, боюсь, что с вашим именем и отчеством вы пока единственный претендент. Как думаете?
- Да хрен его знает! Может и так.
От такой торжественности у Дорофея потеплели глаза, но Военком этого не заметил. Вернувшись к сейфу, извлёк бутылку водки и три стопки! Наполнив одну, по-русски прикрыл кусочком черного хлеба и, подняв свою, спросил Дорофея:
- С какого тоста начнём, солдат?
И не было при них свидетелей, и никто не знает, о чём они думали в эти скорбные мгновения. А какие непереносимо горькие воспоминая минувшей страшной Войны, которая обрушилась на Россию, могли промелькнуть перед их глазами, это и так понятно..
- С поминального, товарищ подполковник, - тихо ответил Дорофей.-С поминального...
Второй тост был за здоровье награждённого бойца. И военком пошутил, сказав, что может, следует обмыть награду по фронтовому обычаю, опустить её в рюмку с водкой, после чего её выпить. Дорофей засмущался, но, как бережливый человек заметил:
– Вот «Красную Звезду» или там орден «Отечественной Война» и даже звёздочку Героя можно, а вот «Слава» не приспособлена к такому купанию, муаровая ленточка может полинять…
Военком, видимо, соскучившись на своей довольно пресной работе, воспринял факт нахождения наградой бойца, как и свой праздник. По телефону попросил, чтобы Марина Павловна Бонифатьева быстренько зашла к директору соседнего гастронома и от имени Военкома попросила у него пару банок «Килька в томате», грамм триста ветчинорубленной колбасы и ещё чегонибудь вкусненького, если тому будет не жалко...
– А всё же одно меня смущает,– заметил Дорофей,– почему наградили «Славой» первой степени, а не второй?
- Понятно почему, – ответил военком. - Судя по вашим наградным колодкам, у вас уже есть две «Славы» - третьей и второй степени. Чего же тут удивляться? Теперь вы полный кавалер этого ордена.
- Не совсем так, товарищ подполковник, у меня они обе третьей степени. А это значит, что орден мог назначаться моему однофамильцу, другому Сиротинскому.
- Не уверен. В сопроводиловке ваше имя и отчество, да и номер части тот же. Я думаю, что всё произошло просто по нашей безалаберности, один Бог знает, когда мы от неё избавимся. Когда вас награждали второй раз «Славой», то про первую забыли или сведения утерялись. Зато в этом случае никому в голову не пришло, что вы уже кавалер двух орденов и все одой степени. Понятно, что нескладно получилось, но хоть сейчас постарались. Знать твой генерал... - военком, прищурившись, попытался разобрать подпись, - умел держать своё слово…
Военком взял орден за муаровую ленточку и повертел его в солнечном луче, проникшем в кабинет…
- Ишь, как звезда золотом сияет. Советую вам сегодня его надеть, ибо он нашёл своего владельца, а уж завтра, как сержант Сиротинский сам пожелает!
И военком прицепил золотую звезду ордена над шестью наградными ленточками на выцветшую солдатскую гимнастёрку Дорофея. Потом налил водку в стопки по новой.
- Скажу так, Дорофей Елпидифорович, – начал он, поверьте, я тоже знаю, что к чему, коли прошёл Войну от первого и почти до последнего дня. Вот только не был как вы на Хингане. Нет у нас окопников побратимов перебора в наградах. Нет. Так что носите их с чистой совестью это ведь память и о тех, кто не вернулся с Войны, будь она проклята на все времена, хотя и была она для нашего народа его Звёздным часом…
Да и какой другой народ был способен заплатить за этот час такую чудовищно страшную цену - тридцать пять, а может, и все сорок миллионов жизней, а ведь дети, от мала до велика, в счёт не шли. И боюсь я, что настанет время, когда нашей стране ещё ох, как аукнутся эти потери. Как ещё аукнутся.
Они замолчали. Быть может, каждый из них подумал, что ещё одна такая Победа и сгинет Россия в веках?
А тут без стука в кабинет вошла кадровичка Марина Павловна Бонифатьева и с улыбкой сообщила, что директор гастронома, Семён Маркович, был щедр и отоварил просьбу Военкома по райкомовскому ассортименту, и просил передать вам наилучшие пожелания.
Когда она ушла, военком закрыл на ключ дверь, потом на столе расстелил газету и разложил подношение. Понятно, что ни кильками в томате, ни ветчинно рубленой колбасой там и не пахло, на то он и Райком…
- Последнее время, когда тоска находит, стал стихи почитывать,– закусывая, поделился мыслью Военком. - Никогда раньше не думал, что в них порой заложена такое прозрение и красота. Я кто? Хромой вояка, вроде отработанный продукт Войны, а вот по шуршишь страничками и понимаешь, что нет. Вот недавно обнаружил у поэта Ярослава Смелякова глубокую мысль, которая относится к нашей жизни. Вот сейчас вспомню.
Было видно, военком уже под хмельком, и ему очень хочется поделиться со своим гостем, судя по его мозолистой ладони, которая держала хрупкую стопку, простым русским человеком, чтобы найти и в его душе отклик на какие-то свои горестные размышления, а может и сомнения.
Подполковник поднялся со стула, скрипнув протезом и подойдя к сейфу, на котором стоял графин со стаканом выпил воды, видимо, освежил горло и торжественно, размеренно и с выражением произнёс:
«…История не терпит суесловья,
Трудна её народная стезя.
Её страницы, залитые кровью
Нельзя любить бездумною любовью
И не любить без памяти нельзя…»
Он замолчал, как бы ещё раз, вслушиваясь в эхо этих праведных и мудрых слов, и вдруг сказал:
- Согласен с вами, что когда наши граждане это поймут не только разумом, а душою, вот тогда они и ощутят себя народом, а не населением на одной шестой части суши планеты Земля. Это и есть наша национальная идея ощутить себя единым Народом, а не холуйским населением. Только тогда Россия и обретёт свою, собственную стать. Вот за эти мечтания, кавалер орденов «СЛАВА» и предлагаю выпить по последней...
И пока Дорофей Елпидифорович беседовал с Военкомом Сокольнического района, слушал приятные и торжественные слова, а потом на трамвае номер семь возвращался обратно, в Павильоне уборка шла полным ходом. Конечно, было сподручнее, если бы ей руководил Дорофей Елпидифорович, но его не было, и Манефа попросила распоряжаться прикреплённой рабочей силой Мирона Васильевича, который был на этот раз не очень в форме.
Первым делом следовало убрать с глаз долой сорокалитровую флягу с ректификатом. Эту ответственную работу он не мог доверить никому. Поэтому сам её откорячил в маленький дощатый домик финской конструкции, именуемый Мироном, к удовольствию Манефы и академиков Примуса и Секонда, «Мозговым центром», в котором хранились все экспериментальные данные, а при необходимости там она занималась оформлением и осмыслением полученных экспериментальных результатов.
Пока он надрывался с флягой, рабочие, чёрт их надоумил, выволокли по-хозяйски припрятанный Дорофеем ящик с полкубометра пекарских дрожжей, которые теперь представляли собою серую растрескавшуюся массу с грибным запахом.
Манефа, как истинный исследователь, проявила к этой субстанции живейший интерес и, отломив её кусочек, даже понюхала, уловив отдалённый запах осени, точнее грибов. Когда появился Мирон, она его спросила:
- Мирон Васильевич, что это такое и в таком количестве?
Тёртый на дорогах жизни, он и глазом не моргнув, ответил:
- Думается мне, Манефа Парменовна, это пересохший птичий навоз после спец обработки. А вот для чего хранился, неизвестно, может быть для какого-нибудь научного эксперимента? Обратите внимание на его структуру - с виду сущая халва.
- Нам чужие экскременты не нужны, - ответила она и попросила рабочих отвезти содержимое ящика в навозное хранилище, что и было сделано.
Затем рабочие из кладовки выволокли три мешка отборной саратовской пшеницы и два мешка отборного вологодского овса, приобретённого Дорофеем для научных целей, а потом ещё четыре мешка с жёлтой мукою, напоминающей горчицу. Когда же один из рабочих на память о прожитом дне своей жизни, решил прихватить для дома в карман пяток жменей этой пыли, полагая, что это сухая горчица, то их бригаду пробрал нежелательный, но до забористости сладострастный чих. Манефа Парменовна поняла, в чём дело и только укоризненно покачала головою.
- Может, вы знаете, Мирон Васильевич, для чего у нас такая уйма зерна? Опять же, овёс?! - с удивлением поинтересовалась она у оформителя экспериментальных результатов и красочных стендов из жизни крупного рогатого скота.
Конечно, Мирон никак не ожидал такого стремительного разоблачения дорофеевского подполья. Но ещё оставалась возможность, что называется, бедной Манефе, запудрить мозги какой-нибудь правдоподобной ахинеей. И он воспользовался тем, что ему пришло на не очень трезвую голову. А пришло вот что:
- Это зерно предназначено для юннатского кружка, для ребятишек.
- А откуда оно?
- Это, Манефа Парменовна, всё подношения молодому поколению от других павильонов. Как говорится «с мира по нитке». Мы вроде доброхотов. Как соберём ещё мешка два-три, так юннатам и отправим.
Манефа, как опытный животновод, оценив количество зерна, с интересом посмотрела на небритое и отчасти притомлённое лицо помощника и спросила с улыбкой:
- Мирон Васильевич, с каких это пор для морских свинок, хомячков да кроликов, за которыми ухаживают дети, центнерами завозят зерно?
Мирон понял, что в этот день, по вялости мышления, он допустил ошибку, нарушив основополагающий постулат лжи необходимый, чтобы в неё поверили. Им всегда пользуются чиновники всех рангов, начиная с Президента, и ещё неверные супруги ложь которых должна быть чудовищной.
- Вы думаете, что зерно повезут в московский «Дом пионеров», который на Мясницкой? Да? - с ухмылкой спросил он, честно глядя в очи Манефы.
- А куда же ещё?
- Совсем не так! Как вы знаете, Манефа Парменовна, в этой пятилетке, пятилетке Победителей в области сельского хозяйства, всё грандиозно! Вы же слышали, как радиоточка, кино и особенно пресса радует нас сельскохозяйственными успехами?! Про журнал «Огонёк» с его поражающими воображение фотографиями из сельской жизни колхозов мы не говорим, - они впечатляют, прямо ошарашивают! Это отразилось и на юннатском движении. Для наших подшефных любителей живности меня даже попросили нарисовать лозунг «Юные ленинцы! Будьте готовы по призыву Коммунистической Партии без страха от мелких зверюшек к крупному рогатому скоту…»
- Какой-то чудной лозунг! - покачав головою, удивилась Манефа. - А что значит без страха? И какого?
- Но это только его фрагмент,- ответил Мирон Васильевич
- И куда?
На это, ничего не сказав, а только пожав плечами, он доверил ей самой решить этот нелепый ребус из недостающих слов. То, что Манефа была простодушна, в этом не было ничего плохого. В конечном счёте, это качество лишь результат смешения врождённого доброжелательства с невнимательностью, а вовсе не глупости. Но рассчитывать, что она на свои ушки, украшенные изящными серёжками с кристалликами зелёного граната, позволит вешать любую «лапшу», было наивно. Но и Мирон на этот счёт был не лыком шит.
- А вот то, что вы имеете в виду, Манефа Парменовна - уже в прошлом. Сейчас по программе Партии ребятню приучают к крупному скоту. Да, да! Именно к крупному. У них в кружке немного живности, но кое-что есть. Я сам не видел, но руководитель кружка Московского Зоопарка студент Варфоломей Прасолов, мне говорил, что под их наблюдением находятся две коровы, лошадь Пржевальского, пони и пяток коз, а свиньи не в счёт, они жируют на брюкве и на отходах какой-то рабочей столовой.
- Мирон Васильевич, помилуйте! Какие коровы с овцами в Москве. И потом лошадь Пржевальского это же зоологическая редкость?! Они в Монголии-то наперечёт! А тут её доверили детям и какому-то студенту Прасоловому Варфоломею?! Вы меня за дурочку держите что ли?
- Совсем нет, Манефа Парменовна, я малость оговорился! Эта лошадка только на неё немного похожа своим крупом. Потому её так и назвали. Вообще она местных кровей и только по кличке «Пржевальская»! Дети так её и кличут - «Пржевальская! Пржевальская! Иди сюда! Мы тебя покормим!». И потом Москва тут не при чём. Если хотите знать, речь идёт о юных натуралистах в подмосковных Снегирях. Там есть школа интернат для трудновоспитуемых детей. Возможно, о них вы уже читали в журнале «Семья и школа». В интернате одних учат животных кормить и за ними убирать, а других как под трактор не попасть. В общем, мы стараемся ради наших будущих кормильцев и... поильцев…
От Мирона уже с утра немного несло винным перегаром, особенно забористым после принятия таких национальных напитков как «Памир» или «Солнцедар» советского изобретения, которыми в стране пользуются по причине их дешевизны и убойного, одуряющего воздействия на мозги.
Дело в том, что основой его производства было алжирское вино. Сначала из Союза в Алжир в танкерах завозили нефть, а обратно для строителей Коммунизма они возвращались с вином, как отмечали дегустаторы-моряки, в плохо отмытых цистернах и отдушкой, именуемой «африканкой».
Поэтому Манефа решила, что это просто туфта, и Мирон сам не знает, для чего в Павильоне хранится более трех центнеров отборного зерна, а потому и балаганит. Решив так, она попросила рабочих всё поставить на старое место, а по прибытии Дорофея, у него выяснить.
Но Дорофей задерживался, а чувствительная психика Манефы стала приходить в неуравновешенное состояние. Тем более что вот, вот должна была нагрянуть комиссия из технического Отдела ЦК КПСС с задачей проверить в действии знаменитый ленинский тезис в действии, хорошо знакомый богомазу Мирону, освоенным им за колючей проволокой одного из лагерей города Салехарда «Доверяй, но проверяй!» (Из записки В. И. Ленин к другу Бонч-Бруевича).
Понятно, что при такой суете, вызванной наведением порядка и ожиданием Комиссии, появление Дорофея Елпидифоровича, пусть даже и с золотою звездою ордена «Слава» на солдатской гимнастёрке, было событием второстепенным. И только уже к вечеру, когда пыль волнения улеглась Манефа Парменовна, не без раздражения, поинтересовалась причиной его отсутствия в такой напряжённый для их коллектива день. Дорофей, благодушно улыбаясь, поскольку выпивка утеплила его душу, указав на свой орден на груди, сообщил, что был вызван в военкомат для награждения.
- Вот видите, Манефа Парменовна, уже который год, как кончилась Война, а награды бойцов нет - нет да отыщут бойцов. Вот и меня нашла…
Через три дня контрольная Комиссия нагрянула в Павильон. Посетив экспериментальную площадку, осталась довольна порядком, чистотой и яркостью демонстративного материала, включающего великолепную стать быка Бориса. Отметили красочную выразительность графического материала. Особенно художественными прибамбасами из жизни копытных на вольном выпасе, выполненными на стенах Мироном, которые члены Комиссии рассматривали с особым интересом…
А вот далее произошло следующее, о чём автор обязан сообщить уважаемому читателю, поскольку с этого момента начнется развитие новых и драматических событий, включающих даже кадровую перетряску в одном из отделов КГБ, а заодно и в руководстве Выставки.
При таком заявлении читатель вправе спросить автора, а- « не растекается ли он мыслью по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками?…». Могу успокоить - каждое лыко будет в строку.
Итак, когда члены Комиссии закончили осмотр «Экспериментальной площадки», потом смачно отобедали в ресторане «Золотой колос» и в состоянии вальяжного пресыщения направились попутно взглянуть на космический экспонат ракету, то услышали сильный и душераздирающий, с руладами гогот, который бы мог издать, разве что гигантских размеров индюк.
Председатель комиссии от неожиданности вздрогнул, что отразилось на его лице болезненным тиком. Остановился. После чего попросил объяснения у представителя Выставки, а им, в данный момент, и был Вантас Гаримирович Агибалов.
- Это… что ещё… за жуткий сигнал?! Механизм?! Новый тип военной тревоги?
- Да нет, - ответил Агибалов, - недалеко находится экспериментальная установка по утилизации газа из преющего навоза. Между прочим, интересная научная разработка с претензией на высокий экономический эффект, а в недалёком будущем и на Государственную премию.
Комиссия, выслушав такое пояснение, отправилась бы восвояси. Но тут повторно так загоготало, завыло с непривычными децибелами для человеческого уха, что Председатель попросил Агибалова провести их на этот объект…
В этот день у изобретателя Недогорского как назло работа не ладилась. Приспособление для гармоничного выброса избыточного газа через гудок не справлялось с его объёмом, отчего он и выдавал такие неприятные для уха звуки. Когда же Комиссия подошла к навозной бучильне, в центре которой возвышался накопитель газа в виде железнодорожной цистерны, то произошло и вовсе несуразное: в установке что-то заклинило, и теперь она без остановки хрипло ревела.
- Чёрт знает что! – закапризничал Председатель.- Оглохнуть можно. Нельзя ли её на время выключить? - обратился он к Агибалову, указывая на свои уши.
Последний шустро засеменил к изобретателю, который в перемазанной маслом одежде суетился с инструментом в руках около ревущего механизма.
- В чём дело?! подойдя к Недогорскому, спросил Агибалов.
Так, по крайней мере, показалось издалека членам Комиссии. На самом деле, всё было круче, ибо за этим дьявольским воем, выходящего из цистерны газа, не была слышна матерщина, с которой Агибалов обратился к изобретателю.
Недогорский жестами пытался ему что-то объяснить, для чего энергично жестикулировал руками.
Если бы члены Комиссия знали устройство установки, то поняли бы, что изобретатель не может прекратить этот рёв по двум причинам.
Первая - гудок, а точнее приспособленный для этого внушительных размеров два автомобильных клаксона американского производства, был глубоко запрятан в теле установки с тем, чтобы его не могли отвинтить ночью жулики.
Вторая - он не мог её обесточить, в рубильнике, как на грех, соскочила какая-то шпонка и, чтобы его починить следовало на Выставке применить веерное отключение электричества. А для этого нужно было связаться с Центром и вызвать электриков, а пока дожидаться истечения из цистерны газа.
Но если Комиссия не торопится, то он, Недогорский, с удовольствием ей всё покажет и расскажет, как только весь газ покинет бучильню.
Это последнее и передал Вантас Гаримирович Председателю. Тот его выслушал, повёл носом и сказал:
- Ну, и вонища же прёт! Представляю, что подумают Гости о нашей стране, если на них, не дай Бог, пахнёт таким амбре.
И он для выразительности помахал ладонью у носа.
Однако Агибалов не согласился с подобным выводом и решил на всякий случай защитить изобретение.
- Согласен, - сказал он, - вонь идёт, но это только сейчас, поскольку компрессор высасывает газы из навозной бучильни и гонит в нашу сторону. Когда же установка работает в нормальном режиме, она закачивает газы только в цистерну.
- Никого мы ждать не будем! От этого оглашенного воя можно с ума сойти. Ну, и вонь, та ещё - вновь закапризничал Председатель.- Моё распоряжение: за двое суток до прибытия Правительственной делегации прекратить всякие эксперименты, а установку отключить и опломбировать. Поехали!
- А когда гости прибудут? - уважительно поинтересовался Агибалов.
- Когда прибудут, вам скажут, - ответил Председатель Комиссии, усаживаясь в автомобиль.
- Всего хорошего,- кинул вдогонку автомобилю Вантас Гаримирович…
Через неделю дирекция Выставки получила уведомление от ЦК Партии, - приезд зарубежной Правительственной делегации откладывается. Иными словами - живите спокойно….
Из газет стала известна причина. В этой стране начались народные волнения, а почему? Смешно сказать. Какие-то шоумены решили организовать в её столице, ни много, ни мало, конкурс красавиц. И всё бы ничего, если бы один журналист, француз по национальности, в припадке восхищения почти голой женской натурой без всякого дурного умысла, а просто от радости за мусульман, в столичной прессе возьми да ляпни « будь сейчас жив пророк Мухаммед, то он непременно бы положил свой глаз хотя бы на одну из них». Ну, что тут особенного? Сказал и сказал! Тем более у Пророка уже имелись три жены и четвёртая красавица не была бы лишней! Казалось бы мусульманской общине только порадоваться такой абстрактной идее, принесённой из Парижа, где на каждом углу стоят такие красотки. Так нет. Тут такое началось!
Возмущенные мусульмане двинулись по улицам столицы круша, всё, что попадало им на глаза: газетные киоски, витрины магазинов, особенно ювелирных, даже задрипанные автомобили получали положенную долю их гнева, но более всего привлекательными оказались головы буддистов и несчастных индуистов, а о христианах мы даже не заикаемся. Начались крупные для этой страны беспорядки, если только одних убитых было больше сотни, а что уж говорить о раненых и пострадавших по мелочёвке... Пришлось ввести в город войска. Одним словом, временно восторжествовали тёмные силы реакции и современного мракобесия.
После этого, как бывает в странах с демократическими уклоном правления, на потребу народу было сменено правительство страны. На всякий случай для залётных корреспондентов вроде этого француза была введена «мягкая» цензура. Одним словом, говори да не заговаривайся!
Последняя фраза полностью принадлежала Манефе Парменовне, которая была рада несостоявшемуся визиту. Из этого она не делала секрета и упорно, на всяких там политических семинарах доказывала, что прежде чем протягивать кому либо горбушку хлеба, следует оглянуться, а нет ли рядом с тобою гражданина труженика родной страны нуждающегося в ней?
Когда же молодого учёного упрекали в интернациональном бессердечие и политической близорукости, она упорно утверждала, что быть голодным в тёплом климате плохо, но ещё терпимо. А как быть при пустом брюхе в стране, где одна треть территории составляет вечная мерзлота и где девять месяцев зима, а остальное лето - она не знает.
И тогда руководитель полит семинара Самуил Аронович Храпов, ей разъяснял, что если при таком климате надевать ватные брюки и телогрейку, то будет вполне комфортно.
И опять Манефа, не соглашаясь с оппонентом, приводила сомнительные примеры, указывающие, что по линии теории Маркса, Ленина и бывшего сталинизма у неё большие прорехи.
В самом деле, кто может поверить, что в стране победившего Социализма есть территории величиною с пол Европы, где дети никогда не держали в руках лимона или мандарина, про виноград мы не говорим - Бог с ним, его не довезёшь до промышленной глухомани. А если и видели, то лишь в «Букваре» на буквы «Л» и «М». Основным продуктом завоза в эти районы является мука, соль, водка в виде чистого спирта и в большом количестве махорка, спички, потом лярд с маргусалином, вместо сливочного масла и карамельные подушечками с постным сахаром, а также порох с дробью.
Такое надуманное утверждение это же курам на смех. А ещё называется кандидатом наук! Вот и давай после этого людям бесплатное высшее образование!
А когда она заявила, сколько ни шли своего добра далёким народам, которые даже не ведают, кто этот доброхот, то всё равно хорошей жизни им не устроишь, а для себя будет один убыток. А это, извините, уже совсем не лезет ни в какие ворота.
Или вдруг советует товарищу пропагандисту, если у него будет время, чтобы он побеседовал с её дядей Прокопием Чикиным. Он только что вернулся со строительства Асуанской плотины в Египте, где вдоль её просторов в бесхозности разбросано множество бесплатных дорогих механизмов советского производства лишь потому, что у них где-то какая-то шпонка отвалилась или потерялась. А на хрена их чинить, говорили ему потомки строителей пирамид? Всё равно долги простят. И потом - разве моря усохли? Ещё приплывут. А ведь это всё денежки наших лесорубов, шахтёров, нефтяников и многих других работяг русского Севера и нашей Сибири, до которых так и не докатились ни египетские лимончики, ни апельсинчики. Ничего, кроме водки и… маргусалина, маргарина и пороха с дробью.
Понятно, что руководитель политического семинара товарищ Самуил Храпов лишь улыбался, выслушивая подобную дребедень аспирантки, и объяснял недавней провинциалке, что такими подарками наша страна снискала в мире надёжных и верных друзей, готовых до гроба биться вместе с нами против империализма и сионизма за Мир на планете. А при таком багаже её политических знаний, он советует ей при первой возможности факультативно поступить в Университет Марксизма Ленинизма.
А когда она его спросила:
- А куда же делось такое правильное учение как «Сталинизм», о котором она слышала, будучи ещё пионеркой (пионер - всем пример!), то пропагандист посчитал такой вопрос насмешкой и, придавив в себе раздражение, поинтересовался: - почему это её интересует?
И она, вперив в него свой русалочьи взгляд, да ещё с ухмылочкой сообщила, что в её родном городе на бывшем Храме, превращённым в Планетарий, до сих пор висит фанерный плакат с профилями Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина с указанием, что их учения самые правильные и, главное, вечные.
- Во-первых, товарищ Чикина, такого учения больше нет, - ответил ей педагог Храпов, окончивший Высшую партийную школу при ЦК Партии, попутно по разнарядке присовокупив себе научную степень доктора философских наук. - Достаточно одного ленинизма плюс марксизм. Во- вторых, в вашем городе, как я вижу, партийная работа поставлена из рук вон плохо, если до сих пор на транспаранте профиль Сталина не замазали или не отпилили,- если он фанерный.
При этом она окончательно его достала, когда, выслушав его резон, с ухмылкой ответила:
- Спасибо, за разъяснение, Самуил Аронович, а то я не подумала… про пилу. Теперь буду знать вашу рекомендацию… на счёт пилы.
И по-прежнему на политических занятиях для аспирантов Академии Наук ухитрялась приводить пропагандисту удручающие примеры, множество из которых и без неё всем были известны, в том числе и самому уважаемому пропагандисту хулителю капитализма профессору Храпову…
Но как простому гражданину не знать, что жизнь нашей страны, построенная на марксистских догматах, непременно должна включать закон борьбы противоположностей.
В принципе это выглядит так. Некто Егор Кузьмич Левачёв, начальник городского водоканала и канализации, звонит руководителю дорожного треста некоему Геннадию Андреевичу Тюрбанову и как добрый партиец сначала интересуется его здоровьем, летним отдыхом в Сочи или Гаграх, заодно узнает, удалось ли пристроить сына в Московский университет и так далее, а в конце просит уважаемого коллегу, если можно, ко вторнику завершить асфальтирование трассы. Тогда к среде он подгонит к ней землеройную технику для прокладки поперёк неё теплоцентрали - зима на носу.
Возникает вопрос: можем ли мы этому удивляться? Конечно, нет. Тоже произойдёт и в нашей истории с Гостями из страны Гималаев...
Так в Отделе Науки ЦК КПСС почему-то решили, что бык Борис будет демонстрировать собою успехи сельского хозяйства страны вплоть до белых мух, а может и вообще до Новогодней ёлки. Но поскольку они были хреновыми марксистами, а точнее никакими, то им и в голову не пришло, что их номенклатурный работник Вантас Гаримирович Агибалов уже как две недели назад скоропалительно отделался от Быка призёра, а точнее от поборницы справедливости Манефы Чикиной, которая теперь занималась оформлением полученных научных результатов...
Короче, лайнер с новыми высокими гостями только ещё огибал снежные вершины Гималаев, а его культурная программа уже была рассмотрена ЦК и принята к исполнению. Вопрос: программа без быка Бориса?
- Эка невидаль?- ответит мне тёртый советскою жизнью читатель. - Мало ли за Кремлёвской стеною под глас Иерихонских труб провозглашалось программ, которые там, но уже втихоря и спускались в кремлёвский сортир? К примеру, была программа «Возродим русский Северо-запад из нищеты и забвения!». Одной только газетной бумаги, чёрт знает, сколько тонн на это извели. Ну и что? Возродили? А ничего. Опять прельстила халява. Да на хрен сдался Кремлёвским небожителям этот Северо-запад с его избами, бараками периода революционных мечтаний, бездорожьем, дождями, тощими суглинками и супесями да зарастающими кустарником пашнями, колхозниками в телогрейках и керзачах. То ли дело жаркие степи на краю Великих пустынь. Правда, там безлюдье и то же бездорожье, зато там дожди капают раз в три года. Да хрен с ними, зато всё просто. Ширь до горизонта и далее. Ну и что? Грохнули туда такие деньжищи, что и вспоминать теперь о них не хочется…
И вот риторический вопрос россиян к Кремлёвским раздолбаям, устроителям нашей социалистической жизни, - где теперь оказалось всё это добро?
И ответ от этих устроителей таков: да хрен его знает, где. Во всяком случае, как и гордость русской славы, Севастополь, и многие другие исконно русские земли, обихоженные мозолями и кровью опять же русским населением, уже не в России, ядрёна мать!
Вот такие пироги выпекали господа коммунисты - триумфаторы образца 1917 года и далее до наших дней.
В тот год конец сентября в Москве был удивительный. Ещё бы! По-прежнему стояла теплая и сухая осень, именуемая в народе Бабьем летом. Напоследок она брызнула в усладу грибникам таким неистовством, что пригородные электрички по воскресным дням брались с боем. К вечеру любители тихой охоты возвращались утомлёнными домой с корзинами переполненными грибами, живописно прикрытыми гроздьями калины или рябины, заполняя вагоны метро запахом осеннего леса и усталой тишиной. Хотя, взглянув на небо, невольно вспоминались строки нашего поэта: «…Уж небо осенью дышало и реже солнышко блистало, короче становился день, лесов таинственная сень с печальным шумом обнажалась... Гусей, крикливых караван тянулся к югу...»
Уже с раннего утра и впрямь Солнце сияло лучше некуда, чему была рада Манефа Парменовна. К тому же её соседка по коммунальной квартире, бывшая грузинская княжна Манана Табидзе, которую по странной прихоти судьбы, почему то в своё время ГПУ не загребло в ГУЛАГ или не поставила к «стенке», а теперь она труженица карамельного цеха кондитерской фабрики, имени партийца Петра Бабаева, нагадала ей женишка. Только по картам она не могла понять, то ли он будет пожарных дел мастером, а может и милиционером. Этот важный факт своего возможного будущего Манефа прокомментировала так:
- В принципе, Манана, это неважно. Главное, чтобы человек был добрый.
Бывшая княжна Табидзе, рассматривая лежащие перед нею карты, уточнила:
- Дорогая, в чём, в чём, а в этом у меня нет сомнений. Расклад карт показывает, что лучше и добрее человека трудно даже представить, потому что именно король червей лёг на бубновую даму и не просто так, а посреди шестёрок, а это уже - туши свет. Поверь мне марголито, птичка моя, подобное гадание случилось в моей жизни только второй раз.
Манефа не была бы научным сотрудником, если бы не поинтересовалась о первом случае, когда на бубновую даму лёг король червей. Манана грустно улыбнулась, вздохнула и сказала:
- Ты уж прости меня, ласточка. Я не люблю об этом рассказывать. Для людских ушей это так - услышал и забыл, а для меня, погибший в снегах Магадана Галактион, часть моей души и... она опять грустно улыбнулась и добавила: - Король! Марголито! Птичка моя!
После такого гадания Манефе спалось хорошо и с приятными сновидениями. Проснувшись со светлою головою и полная сил, решила, что именно с этого замечательного дня она вплотную займётся обработкой экспериментального материала и своею докторской диссертацией.
Единственное, что следовало сделать в первую очередь, пока её научные руководители академики Примус и Суслопёров нежились под крымским Солнцем в Коктебеле, подготовить выжимку из результатов, с которой по возвращении, они отправятся с докладом в ЦК КПСС.
По этой причине был вызван Мирон, которому она поручила всю графическую работу исполнить так, чтобы даже малограмотный носильщик Казанского вокзала понял, что кормление животных опилками и микробным кормом, который Протасий Константинович просил именовать не иначе как МВД (!), то есть микробо витаминная добавка, действительно открытие века. Только она не могла взять в толк, откуда в этом «жорове», как именовал этот продукт Дорофеич, ещё есть и витамины? Но потом, решив, что Суслопёрову виднее, а ей всё равно, выбросила эту загадку из своей головы…
В тот день она забрала из дома, на всякий пожарный случай, все материалы и даже черновики и, о груженная тяжёлой сумкой с рукописями, в лучах утреннего солнца пошла напористой походкой от дома № 10 по Верхней Красносельской улице, где она жила, на остановку трамвая № 7, который и довёз её до Выставки…
Как уже было сказано, что основным местом научного осмысления экспериментального материала и хранения результатов был небольшой финского типа дощатый домик в одну комнату с прихожей, в которой был ещё туалет с умывальником. Этот домик, именуемый Мироном «Мозговым центром», располагался недалеко от Павильона в глубине большого газона, спрятанный за одичавшей сиренью.
Мирон уже дожидался её, сидя на ступеньках крыльца, покуривая свой «Беломор». Манефа с тревогой скользнула взглядом по небритому лицу оформителя, не перебрал ли он с вечера? Вроде всё было в норме, а некая утомлённость могла быть следствием не спиртного, а перебором с вечера жигулёвским пивом.
- Доброе утро, Мирон Васильевич! Как настроение? - поинтересовалась Манефа, полагая, что она по ответу поймёт, каков его творческий накал в это чудесное утро.
- Скажем так - малость притушенное. Но, свои инструменты могу держать без дрожи в руках. Бывает хуже, - когда охватывает хандра. Вот её я не люблю больше всего
- И как же вы её одолеваете? - с улыбкой, не без задней мысли, поинтересовалась Манефа.
Ей было любопытно услышать его мнение по этому вопросу, поскольку и на неё она порою наваливалась, особенно когда оставалась один на один со своим опилочным открытием.
- Тогда я говорю себе так «Если жизнь тебя обманет, не печалься, не сердись! В день уныния смирись. День весёлья, верь, настанет! Сердце в будущем живёт! Настоящее уныло, всё мгновенно, всё пройдёт! Что пройдёт, то будет мило!
- Как вы хорошо сказали, Мирон Васильевич! И так мудро.
- Это не мои мысли, Манефа Парменовна, а нашего Александра Сергеевича Пушкина, - ответил он, и грустная улыбка осветила его уставшее лицо...
Надо отметить, что именно в это утро Манефа Парменовна особенно остро ощущала творческое вдохновение. Но не успела она разложить на столе принесённые рукописи, а Мирону отточить цветные карандаши для рисования схем и таблиц, как раздался стук в дверь и на предложение войти из-за неё появился милиционер Фёдор Сенотрусов с огромным арбузом, прижатым к животу.
- Привет учёным! - бодро произнёс он, кладя овощ на стул, который под его тяжестью даже крякнул.
- Еле допёр, - уточнил он. - Встречные спрашивали, где продают такое чудо - выставочный образец, одарили в Павильоне по случаю моего последнего дежурства. С сего часа нахожусь в отпуске. Прошу отведать!
Арбуз был хорош, спел, да и вроде к месту. Но Манефа знала, как тонка материя вдохновения, как она легко подвергается эрозии. К примеру, залети сейчас через распахнутое окно в комнату ворона или укуси оса губу и всё пойдёт прахом. Так и арбуз. Начнёшь его есть, обливаясь соком, а тут и пошли тары бары про нашу жизнь. О каком-нибудь очередном Форуме прогрессивных сил Мира или использования озёрного донного супропеля в качестве полезной пищевой добавки для животных, опять же про китайцев, жаждущих нашего Дальнего Востока или о бесправном положении индейцев в Америке, про ту же Анжелу Девис, которую за огнестрельное оружие безвинно посадили в тюрьму и пошло поехало... И вдохновения как не бывало - истает как папиросный дым на ветру. Потом на голове хоть волосы рви, всё равно оно не появится.
Пока она размышляла о его тонкой структуре душевного расположения, Мирон, при виде такого подарка, тотчас ощутил сухость во рту от перебора жигулёвского, которую не мог поутру ослабить даже «чифирь», приготовленный по всем лагерным правилам, а потому взял инициативу в свои руки.
- Режь! скомандовал он Сенотрусову, передавая ему нож.
Фёдор, решив, что это мнение всего научного коллектива, профессионально полоснул финкой по арбузу, который с треском развалился пополам, обнажив свою спелую кроваво белёсую плоть.
Манефа стараясь сохранить хотя бы часть творческого настроя, не стала припираться, а с улыбкой сказала:
- Спасибо, Федя, за угощение.
Сенотрусов разложил нарезанные ломти прямо на столе и пригласил всех угощаться. Самый аппетитный кусок он любезно преподнёс Манефе. Та откусила и даже зажмурилась от удовольствия.
- Очень вкусно, Федя, ну, просто необыкновенно. Жалко, что нет с нами Дорофея Елпидифоровича и потом этого... молодого экскурсовода - переводчика, который к нему захаживал. Как его?- обратилась она к Мирону.
- Сердара, что ли?
- Вот, вот! Что-то я его давно не вижу. Не уволился ли он из турбюро?
- Да нет, ответил Мирон, - только вчера с ним пивцо попивали. - А что он нужен? Если что могу пригласить.
Если бы он в это мгновение оторвался от арбузного оковалка и взглянул на Манефу Парменовну, то увидел бы, как лёгкий румянец озарил её лицо, а пухленьких красивых губ коснулась таинственная улыбка под стать «Моне Лизе» Леонардо да Винчи. А про то, что отпечаталось в её выразительных зелёных глазах, мы уже и не говорим.
Но тары бары всё же не получились. Ели арбуз молча, наслаждаясь его ароматной прохладной свежестью, сплёвывая скользкие пёстрые семечки в тарелку.
Они не одолели и его половины, как без стука распахнулась дверь, и вошли два гражданина. Скажем так, более чем взволнованно. Увидев людей с арбузными ломтями в руках, один из них спросил неизвестно кого:
- Где бык?!
- Какой бык? - удивился Мирон.
- Выставочный экземпляр.
- Здесь, гражданин начальник, не колхоз, а Выставка, причём, Всесоюзная, а потому нет никаких заначек. Все достижения напоказ. Полагаю, что вы ошиблись адресом. Ещё есть вопросы?
Не обратив внимания на ехидную интонацию сказанного, один из них вперил глаза в Манефу Парменовну.
- Это вы Чикина?
- Ну, я! А в чём дело?
- А дело в том, что вам следует,- здесь он сделал ударение,- немедленно с нами проследовать в Павильон и принять участие в демонстрации быка по кличке...- он задумался, зато его спутник добавил:
- Борис!
- Да он - Борис! Этот экспонат следует показать иностранным гостям нашего Правительства! Надеюсь, вы понимаете политическую важность этого мероприятия?
- Я не знаю, кто вы, но уверена, что мне ничего не следует, - холодно ответила ему Манефа с интонацией человека уже ощутившего под собою фундамент научного открытия и не желающего иметь дело с важностью, тем более с политической.
Она отложила арбузную корку в сторону и, аккуратно утерев губы платком, сообщила:
- К вашему сведению, бык по имени Борис уже как три недели назад отбыл в свой родной колхоз имени не то «Мечты Ильича», не то «Заветы Ильича», а может, «Заря Коммунизма». В дирекции вам точно скажут. Ещё есть вопросы?
- А кто вам это позволил сделать?! - с интонацией угрозы в голосе спросил он.
- А вы собственно кто такой, чтобы выспрашивать государственные секреты? - неожиданно встрял в диалог Мирон, изобразив на лице гаденькую улыбочку. - Может вам ещё и адресок сообщить, где сейчас находится это великолепное животное, чтобы гордость нашей страны погубили недобитые троцкисты, сионисты, в обще, империалисты?!
- Я ответственный сотрудник отдела ЦК Партии!- как клятву изрёк гражданин, полагая, что сейчас все вскачут со своих стульев.
Но этого не произошло, а ответственный сотрудник как оплеуху получил от Мирона предложение:
- Хотелось бы взглянуть на ваш документик! Мало ли по территории Выставки шатается всякой шатии братии, готовой нагадить от имени империализма, троцкизма и сионизма нашей стране. Или вы газет не читаете? А жаль! Ваши начальники на днях на эту тему разгромную передовицу тиснули в газету «Правда». Обнаружил её, когда в этот номер бутерброд с сосисками заворачивал…
Понятно, что вопрос с последующим комментарием был, прямо скажем, хамским, но у пришедших, видимо, не было времени на обиды, а потому, сверкнув глазами, он извлёк из пиджака удостоверение личности цвета порченой вишни и протянул художнику. Мирон, профессионально оценив качество натуральной кожи корочки, не преминул это отметить:
- Надо же, какой замечательный кожаный подтоварник идет на партийные ксивы!
Потом раскрыв его, пробежал глазами и равнодушно вернул удостоверение её владельцу со словами:
- Всё правильно, Манефа Парменовна, он самый!
- А вы, что стоите? Ваши документы!? - обратился он к его спутнику, с интонацией издёрганного следователя.
Тот, полагая, что этот наглец сейчас будет повержен его содержанием, улыбнулся и протянул Мирону ярко красную книжицу, с золотым теснением по корочке - КГБ.
Мирон небрежно раскрыл её, внимательно взглянул на фото, потом на владельца документа и ещё раз на фото и, возвращая его, заметил:
- Приклад говённый - крашеный дерматин, правда, качественный, но не кожа и долгого употребления не выдержит. Впрочем, вы в Органах птицы залётные побыли, тюк тюк и нет вас. То ли дело шагреневая кожа для сотрудников ЦК!..
Возможно, в другой ситуации всё было бы и по другому, но пришедших подпирало время, как потом выяснится, измеряемое минутами, и они поступили правильно, не сопротивляясь наглости небритого охламона, возможно, оставляя его себе на потом.
- Получается, что вы, товарищ Чикина, самовольно этапировали быка в колхоз?- начал допрос ответственный сотрудник КГБ.
- Ничего не получается, - холодно парировала Манефа. - Это было распоряжение одного из заместителей директора Выставки товарища Вантаса Агибалова.
- Тогда позвоните ему, - пусть сюда явится.
Вспомнив его нагловатую, постоянно потеющую физиономию, жуликовато бегающие глаза, она ответила:
- Если он вам нужен, вы ему и звоните. Мне он по фигу.
Ответственный сотрудник злобно зыркнул глазами на молодую нахалку, а Мирон, на дух, не переносивший всю эту партийно государственную шатию - братию, именуемую им какими - то пендырками, сказал:
- Если вам нужен зуммер, так он на подоконнике. Прошу!
- Какой зуммер? - несколько оторопело переспросил цековский труженик.
- Телефон.
Сотрудник ЦК подошёл к аппарату и, сняв трубку, стал нервно набирать номер, который нашептывал в ухо его спутник из КГБ.
- Что, ваш зуммер, не работает? - злобно, сквозь зубы процедил он.
На это Мирон очень участливо сообщил:
- Когда я, к примеру, психую, у меня тоже ни хрена не получается, хоть волосы рви на… заднице, извините за грубое выражение при даме. Колёсико, любезный, требует нежности, а не вашего психодинамизма. Понятно?!
Сказал и зачем то надел свою мятую кепку на манер того, как она сидит на урках, которые перекуривают в подворотнях. И пока ответственный работник ЦК выяснял, где товарищ Агибалов, Мирон дополнил свой шутовской портрет, закурив «Беломор», и держал папиросу тем способом, каким пользуются блатные, докуривая чинарики на пересылке.
Наконец, выяснив, что нужно, незваные гости, хлопнув дверью, также стремительно исчезли. Этот момент Мирон прокомментировал так:
- Эта цековская пендырка со своим холуем полагает, что они соль земли русской. Видите ли, патриции, едрёноть, к нам заявились? А мы, значит - плебс?! Ни здравствуй, ни прощай - вроде и не люди? Только воздух испортили, - и он, помахав у носа ладонью, уточнил, - знать, от волнения...
Потом подошёл к окну и открыл форточку. Фёдор Сенотрусов, сочно почмокивая арбузным ломтём, мало, что понял из реминисценции Мирона, но со сказанным согласился:
- Это точно.
Манефа, грустно улыбнувшись, только и сказала, как руки подняла:
- Нигде правды нет...
Понятно, что после произошедшего творческое вдохновение как ветром сдуло.
- Ну и дела, - прервал молчание Федя Сенотрусов.- Никак заграничный гость к нам пожаловал? - Представляю, какой сегодня начнётся хипешь! Хорошо, что я уже отдежурил и мне всё до фени.
- Плохо, что они вспомнили о Борисе, - обеспокоилась Манефа. - Академики сейчас в отпуске, а я чем могу помочь, в случае чего?
- А на хрен им нужна ваша помощь? - заметил Мирон. - Что в Павильоне нечем удивить заморских гостей? Есть же коровы по тонне весом, я уж не говорю о гиссарских баранах из Таджикистана величиною с телят и с пудовыми курдюками. Так что давайте заниматься своими делами. Они и без нас разберутся, за это деньги получают.
- Оно, конечно, так, но всё же надо взглянуть, что делается в Павильоне, - сказала Манефа. - Наперёд, Мирон, только один Бог всё знает.
- Может, сначала прикончим арбуз, пока его мухи не обсидели, а потом по своим делам и разойдёмся?- предложил Фёдор…
Между тем, за два часа до описанных событий, на Выставку прибыл кортеж правительственных лимузинов во главе с высокими гостями из страны Гималаев.
Руководство Выставки в полном составе при чёрных костюмах вышло на встречу Гостей и высших партийных чиновников ЦК КПСС.
Поскольку, кроме родного языка его Высочество Премьер министр хорошо владел ещё языком бывших колонизаторов его страны – французским, то, как догадывается уважаемый читатель, гостю был представлен экскурсовод человек восточных кровей, он же оперсот и лейтенант КГБ Сердар Таджиевич Кулиев. Ему было поручено ознакомить его Высочество с достижениями нашего государства в космических делах.
Премьер, увидев Сердара, ему лунолико улыбнулся и, как показалось некоторым, даже подмигнул экскурсоводу. Охрана рассредоточилась по периметру, подальше оттесняя любопытных посетителей Выставки.
Сердар, подведя гостей, одетых в непривычную для москвичей белую балахонистую одежду к ракетной махине, стал им рассказывать о богатых экономических перспективах космонавтики для державы, которая печётся более всего о благосостоянии своего народа, а вовсе не о мировом господстве как трактуется зарубежной прессой.
Премьер внимательно слушал, лунолико улыбался и только в одном месте перебил плавное изложение Сердара, когда, увидев на золотистой поверхности дюз ракеты как бы сажевую патину, спросил, указав рукою на них,
- Летала?
- Что летала? - оторопело переспросил Сердар.
- Ракета летала?
Теперь уже и Сердару показалось, что Его Высочество ему подмигнул и опять лунолико улыбнулся.
- Летала, летала.
- Это хорошо,- ответил гость и опять улыбнулся,- пусть летает.
По плану экскурсии, Сердар должен был потчевать гостей космической экзотикой до тех пор, пока не получит «отмашку» и тогда гости перейдут к другому экскурсоводу, который поведёт их в павильон «Животноводство». Однако время перешло все пределы, его сведения о космосе катастрофически убывали, а её всё не было. Что делать? Гости, окружившие его плотным кольцом, как дети, внимали его рассказу, в который Сердар уже начал включать элементы необузданного воображения писателей - фантастов, стараясь не переходить их пределы, но и эти знания начали исчерпываться.
Сердар даже предпринял попытку воспользоваться очень трудным приёмом, который он старательно тренировал в стенах родного Главного Разведывательного Управления (ГРУ!). Он состояло в следующем: человек излагает достаточно логично и к месту некий текст, как бы записанный в его мозгах на магнитную ленту, хотя в этот момент его глаза и всё внимание полностью принадлежит осмотру местности или помещения, находящихся в нём людей, в общем, чего угодно. По этому предмету у курсанта Кулиева в его аттестате (понятно, он хранился не дома!) стояла твёрдая пятёрка. Но и в этом случае на физиономии организаторов экскурсии он не обнаружил никакой «отмашки» кроме равнодушного внимания.
И тут, как спасение, ему на глаза попался поблизости стоящий самолёт ИЛ-18 и тогда, взяв инициативу в свои руки, сообщил гостям, что они сейчас осмотрят лайнер, который способен не только перелетать Гималаи, но уже не раз приземлялся в снегах Антарктиды.
- И если уважаемых гостей интересует мнение его пассажира, который им не один год пользуется, - сказал Сердар и располагающе улыбнулся, - то могу сообщить, что он очень хорош и главное надёжен.
И тогда один из гостей, как позже понял Сердар, личный секретарь Его Высочества Премьера, спросил:
- А разве французская «Комета» не лучше?
«Надо же какие въедливые гости», - подумал Сердар.
Он снисходительно, насколько это допускал дипломатический протокол, опять улыбнулся, и сказал:
- Нет. Пока ещё нет. Дело в том, что последняя катастрофа с «Кометой», о которой на днях сообщала пресса, произошла по причине какой- то серьёзной конструктивной недоработки в её иллюминаторах. С ИЛ-18 ничего подобного не происходило, - ответил он и суеверно постучал пальцем по деревянному поручню трапа.
Гости белоснежной стаей первыми приготовились подниматься по нему, оттеснив гостеприимных хозяев. Краем глаза Сердар заметил некоторое смятение в рядах охраны, но он этим пренебрёг и более того, когда обнаружилось, что вход в лайнер закрыт, потребовал его открыть. В толпе сопровождающих началась суета. К его удаче, всё быстро разрешилось, когда по ступенькам шустро поднялся техник. Он и впустил внутрь гостей. Премьер, войдя в салон, пощупал обивку кресел, потом потрогал его пластмассовые стены и вдруг спросил:
- А в кабину пилота можно пройти?
- Конечно, - ответил Сердар с улыбкой, - вы же, Ваше Высочество, не собираетесь на нём улететь?
- А что уже и баки заправлены?- отшутился с улыбкой гость.
Тот же механик открыл дверь кабины и Премьер, подобрав под себя балахонистую одежду, уселся в кресло первого пилота и царственным жестом предложил Сердару быть вторым.
Ему показалось, что гость, Принц далёкой страны, спрятанной за гималайскими хребтами, вдруг превратился в мальчишку, у которого жила мечта вот так сидеть в самолёте и видеть небо, а внизу проплывающие снежные вершины его родных Гималаев.
О чём на самом деле думал гость, то не известно. Может, любовался редкостной архитектурой Выставки, с элементами знакомого ему Востока? А может, быть жалел, что не стал пилотом, потому что вдруг спросил Сердара:
- Вы военный лётчик?
- Нет, ваше Высочество! Я только пассажир.
Гость лунолико рассмеялся на его шутку. Сердар тоже улыбнулся.
- А я вас узнал,- сказал Принц,- вы были у нас в составе Правительственной делегации от вашей страны?
- Это верно. У вас, Вашего Высочества, хорошая зрительная память.
- Не очень, - ответил тот,- просто, вы мне чем то понравились.
Сердар, уединившись с Премьером в кабине пилотов, теперь полностью лишился возможности увидеть «отмашку». Появилась мысль - не сбил ли он своей инициативой чёткий протокол посещения иностранной делегацией Советского Союза. Но жребий был брошен, а потому, как говорил в таких случаях его дедушка, надо идти и не оглядываться, что прошло того не вернуть, а лучшее всегда впереди.
Принц положил на рули свои руки, видимо, желал порулить на манер автомобиля, но ничего не получилось. Смущённо улыбнувшись, он вдруг спросил:
- Туалет здесь есть?
- Полагаю, что да, - ответил Сердар, не совсем понимая, как он должен поступить при такой естественной просьбе, по простой причине: на столь огромной территории Выставки он и сам сходу не мог бы сообразить, где расположены эти очаги гигиены.
Обычно, в экстренных случаях, посетители Выставки разных возрастов пользовались задворками павильонов или зарослями кустов. Но Премьеру подобного не предложишь. Сердар, извинившись, вышел в салон и тотчас пред ним предстал Секретарь Премьера. Сердар, приблизился к его уху, сообщил просьбу Принца...
Дальнейшее уже Сердара не интересовало он,- получил «отмашку» с приятным довеском - «молодец, Кулиев!», который произнёс на фарси зам начальника девятого Управления КГБ.
По трапу спускались в том же порядке - первыми, как белоснежные лебеди, гости, потом все в чёрных костюмах, как вороны, - хозяева.
А между тем, над организаторами культурной программы, приготовленной для высоких гостей, нависла большая неприятность. Оно и понятно - в ЦК Партии, как упомянуто выше, за постоянными успехами забыли основополагающий закон марксизма - ленинизма. Вот о единстве помнили, а борьбу противоположностей упустили из виду!
Ну, куда деваться, коли он для них столь же диковин, как для пространщика в бане узреть в мыльных смывах кем то потерянное золотое кольцо с бриллиантом!..
Освежим в памяти тот же закон Ломоносова - Лавуазье: в одном месте убавилось, а в другом прибавилось. Как здорово! К примеру, бык Борис убавился из Москвы в свой колхоз, зато в стольный град прибавился Премьер заоблачной страны. Фактически, есть возможность наблюдать марксизм как учение в его действии. Не так ли? Однако марксисты со Старой площади захотели быть главнее этого закона, но так не бывает. Это знала даже ветеран труда и Войны уборщица павильона «Животноводство» гражданка Авдотья Зузанова…
Ещё со времён древней Руси всем было известно, что дуракам законы не писаны, а живя в сытом благодушии, Хозяева страны полагали, что и бык Борис непременно дожидается прибытия гостей, чтобы они восхищались статью великой державы. Так они планировали.
Когда главному распорядителю и ответственному члену ЦК КПСС, который торжественно шествовал в компании с Его Высочеством, помощники шёпотом на ухо сообщили, что знаменитого Быка как три недели назад увезли с Выставки, да ещё у этого партийного бонзы, по сыновни, попросили совета, что же теперь делать? Тот, сохраняя на своём лице отцовскую улыбчивость, тихо и очень доверительно, как отец родной, с матерным окрасом дал им такой совет:
- Не решите за двадцать минут ваш просёр,… едрит вашу мать, считайте, что мы с вами уже распрощались!
Затем ещё раз тихо выругал их по матушке и с жизнерадостной улыбкой примкнул к группе сопровождающих гостей.
Надеюсь, что теперь читателю понятно, то волнение, с которым помощники члена ЦК Партии бросились исполнять распоряжение своего кормильца - поильца…
Так товарища Агибалова обстоятельства вырвали из группы сопровождения высокого гостя. Без обиняков ему сообщили, что если он не хочет, чтобы завтра к нему нагрянула финансовая инспекция, то в оставшиеся двадцать минут он должен найти достойную замену элитному быку по имени Борис, которого без согласования с Отделом науки ЦК КПСС вернули на колхозный выпас.
Вантас Гаримирович не совсем понял, как он, погрязший в хозяйственно - строительных делах, за двадцать минут может сделать подобное. Зато с болью в сердце понял, что в противном случае ему светит тюрьма и разорение.
Чувствуя слабость в ногах и испарину в теле, он ничего лучшего не придумал, как бежать к Манефе Чикиной, чтобы с её помощью скоропалительно решить свою проблему.
Сенотрусов уже заканчивал нарезку второго полушария арбуза, иначе это не назовёшь, как перед ними теперь предстал Вантас Гаримирович Агибалов.
- Присаживайтесь и угощайтесь, - как вежливый человек предложил ему Мирон,- пока свеж. - А то, когда мухи его осерут, хотя и не отравишься, а всё же неприятно взять такой кусок в рот. Впрочем, когда я в последний год в Умбе лес катал, то с арбузом такой случай произошёл ...
Мирон не успел договорить, как его прервал Агибалов, напрочь забывший законы восточного обихаживания, и сразу перешёл к делу:
- Манефа Парменовна! Вам необходимо срочно пройти в Павильон к быку и рассказать гостям нашего Правительства о результатах вашего великолепного «Эксперимента»! Полагаю, вы не откажитесь от премии в двадцать тысяч рублей?
И Вантас Гаримирович, утерев потное лицо и плешь платком, улыбнулся, полагая, что в стране, где он живёт, всё покупается и всё продаётся, а то и хлеще - всё разворовывается. Но не тут то было. Манефа, отложив очередную арбузную корку в сторону, поинтересовалась:
- А вы, какого быка имеете в виду?
- Всё равно. Главное, что бы вы рассказали иностранным гостям о ваших достижениях, если потребуется… на фоне достижений другого быка.
- И даже не подумаю, Вантас Гаримирович! Зачем мне на каком -то чужом быке фальсифицировать научные результаты, да ещё за премию. Интересно вы говорите?! Что бы подумали обо мне Трофим Денисович с Протасием Константиновичем, согласись я на вашу, с позволения сказать, туфту. То, что вы предлагаете мне за деньги, называется беспардонным научным враньём и подкупом. Это же курам на смех, - сказала и даже от возмущения уронила на пол арбузную корку (читателя просим запомнить это очень важное обстоятельство!).
- А за тридцать тысяч… вы бы… согласились, - просительно простонал Агибалов, ощутив зябкость тюремного «воронка», зная наперёд, что никакой премии он ей всё равно не даст.
- За сорок!!!
Манефа Парменовна, знакомая с махинациями этого жулика с большим партийным стажем, ответила:
- Да ни за сколько. И не мельтешите, Вантас Гаримирович, каждый должен отвечать за свою работу.
- Я вас уволю!!! - свирепо выкатив и без того выпученные глаза и сглатывая вязкую слюну волнения, рявкнул Агибалов, полагая, что своим ором он сломит волю Чикиной.
- Да неужели? - игриво с улыбочкой ответила Манефа.- И не побоитесь Трофима Денисовича?
- И не побоюсь!!!- заорал он, понимая, что время его жизни утекает необратимо. - Вы же не побоялись списывать, чёрт знает на что, ежемесячно по 35 литров дефицитнейшего ректификата!!! По 35 литров в месяц!!! Это же уму непостижимо!!! Завтра же займусь вашими махинациями по его списыванию.
Последнюю фразу он прошипел по-змеиному.
- А женщинам хамить не надо,- спокойно напомнил ему Мирон.- Вы, как человек Востока и мусульманин, обязаны соблюдать этикет, завещанный вам Аллахом, а он, как известно, всегда справедлив и всемилостив. И не надо орать на женщину. Вы здесь не в сакле, а в научном учреждении. И Манефа Парменовна не тёмная горянка, и не завхоз по общим вопросам вроде вас, а учёный. Так что соблюдайте нужный пиетет,… дядя!
- Я не дядя и не мусульманин!!! - огрызнулся Вантас Гаримирович.
- Тем более. То, что вы предлагаете это гнусно, - добавила огонька Манефа. - Во-первых, так кавказцы и евреи не поступают.
- Я не еврей!!!
- Может и не еврей! Мне всё равно, главное, чтобы человек был хороший. А во-вторых, нам нечего волноваться - мы в законе.
Так ответила ему Манефа, впервые употребив знаменитый термин из лексикона Мирона, бывшего, а ныне амнистированного зэка.
Агибалов, ещё раз окинув взглядом это вражье становище, ничего не нашёл лучшего как садануть дощатой дверью и опрометью броситься к выходу, спасая утекающие минуты своей жизни на свободе.
- Успехов тебе,… дядя!!! - крикнул в след Мирон. - Какой расторопный. Будто задницу горчицей намазали, - подытожил он.
А Фёдор только заметил:
- Ну и народ пошёл - даже присутствия милиционера уже не стесняется.
И продолжил доедать арбузный оковалок, периодически сплёвывая сечки в кулак
14
После ознакомления гостей с космонавтикой и кабиной лайнера, Его Высочество решил, что на этом завершится посещение Выставкой, но он ошибся. Предстояло ещё посещение Павильона «Животноводство» и потому гостям был представлен другой экскурсовод, который по указанию ЦК Партии и в знак уважения к стране, недавно обретшей независимость, должен был общаться с ними уже на их родном языке гуркхали.
Гости и хозяева, в окружении охраны от Космического объекта медленно двинулись к Павильону животноводства. Впереди, разводя народ по сторонам, как волнорезы шли оперативники, за ними шествовал Премьер с секретарём и экскурсовод, который на ходу рассказывал Его Высочеству об огромных достижениях животноводства в Советском Союзе как результат проведённой Коллективизации.
Сердар для охраны был своим человеком, потому ему удалось приблизиться к Премьеру достаточно близко, чтобы хотя бы с пятое на десятое понять, что вещает его коллега. Но тот говорил только на гуртхали, а потому Сердар ничего не понимал, однако, среди мяукающих дифтонгов он сумел услышать несколько русских слов, как то: лесоповал, опилки, осина, Борис, лоси, которые экскурсовод произносил то ли по забывчивости, то ли не находил подходящего эквивалента в языке гуртхали…
Здесь следует сделать уточнение: ЦК КПСС и его Политбюро со дня своего рождения и до своей кончины всегда начинали не с дела, а с идеологии, основанной, как правило, на фантазиях, которые с помощью вранья со временем становились виртуальными. А потому и огребали проколов в своей, с позволенья сказать, созидательной деятельности, как выражался Мирон, «по полной программе».
И в этот раз исключения не было. За каким - то хреном, в ЦК Партии решили, что гостей заоблачной страны лучше ублажать на их родном языке непале или гуртхали.
Может оно и так, если рассказывать об истории этого народа, его страданиях и надеждах, наконец, о победе Коммунизма во всём мире или о достоинствах или секретах национальной кухни. Но поскольку в ЦК публика в основном была, мягко говоря, своеобразная, а об общей культуре мы уже и не говорим, то ей и в голову не могло прийти, что научные достижения, а тем более такие эпохальные как вскармливание животных опилками и нефтяных отходов нельзя объяснить с помощью подобного языка.
К сведению уважаемого читателя, даже сам всемирно известный таджикский учёный и врач XI века Абу Али Ибн Сино или по европейски Авиценна горестно сокрушался, что его родной язык фарси, при всём великолепии поэтического звучания и пластики, хоть убей, не приспособлен для изложения сухих, как мертвые ветки саксаула, научных истин, а потому всю жизнь великий врач для этого пользовался практически только арабским языком. То же говорил и его коллега, всемирно известный учёный Абу Райхан Бируни.
Только вот в ЦК мало кто знал об этих умных рекомендациях тысячелетней давности, да и о самих этих персонах. А что касается Бируни, то на Старой площади его обычно путали с Улугбеком, жившим на четыре столетия позже и зверски убитым религиозными фанатиками за его любовь к звёздам...
Из краткого общения Сердара с Премьером в Катманду, и когда они сидели в кабине самолёта, Сердар сделал вывод, что Его Высочество Принц человек умный, а смешинка в его лучистых глазах - след той тысячелетней мудрости, которой наградил его народ. Теперь же, глядя на растерянное лицо гостя, Сердару показалось, что тот чего - то не понимает и только растерянно улыбается, а может даже горюет, что так далеко отстала его страна от мировой цивилизации, особенно от Советского Союза. Видимо, это почувствовал и сам экскурсовод, и начал снова, что то втолковывать гостям. Только после этого лицо Премьера, наконец, осветилось радостью прозрения, и он произнёс:
- Бик апилька?!
- Да, да!- почему то уже по-русски и громко добавил переводчик, но скорее для представителей ЦК.- Бык откормлен опилками.
- Бик апилька!- повторил Премьер и вновь лунолико улыбнулся.
Но было видно, что Гость всё же не понимает чего-то главного и, как всякий нормальный человек, всё ещё пытается уяснить уже не детали, а хотя бы общий смысл затеи, которую ему желают объяснить, но напрасно.
Потеряв надежду, Премьер как вежливый человек постарался более не смущать молодого и не очень опытного толмача повторными вопросами и по-восточному обычаю заменил их согласительным покачиванием головы при располагающей улыбке. Члены делегации поняли это как сигнал и тоже стали улыбаться и покачивать головою.
Переводчик, почувствовав, что гости всё же не уловили сути «Эксперимента», вдарился в историю этого открытия.
Стал рассказывать на языке гуркхали о лосях, питающихся зимой порослью осины и ольхи, о глухарях, кормящихся почками деревьев, и тем окончательно их запутал.
Когда делегация подошла к Павильону, переводчик ещё раз напомнил, что сейчас они увидят это чудо - быка по имени Борис, откормленного опилками.
- Бик апилька? - уточнил Премьер и снова улыбнулся.
- Да, да! Это он, откормлен опилками,- повторил экскурсовод.
Распахнулись широкие двери павильона «Животноводство» и гости, в окружении охраны и хозяев, проследовали по чисто вымытому кафельному полу в ту часть павильона, где три недели назад обитал медалист бык Борис...
То, что они увидели, когда подошли к его стойлу, было столь удивительным, что если до этого делегаты, слушая экскурсоводов, при этом довольно громко обменивались впечатлениями, то теперь всех прохватило лютое безмолвие…
Если и были, какие то звуки, то лишь от коровы под тонну весом, с огромным надутым как шар чуть ли не до пола выменем, которая лениво хрустела морковью, с избытком насыпанной в её ясли, а для аппетита политой патокой. Не хватало только шоколадной крошки с кондитерской фабрики имени малоизвестного партийца Петра Бабаева, применяемой для повышения жирности молока. Неожиданно увидев перед собою толпу людей, она перестала жевать и, глядя на них, громко промычала…
Его Высочество Премьер далёкой страны оторопело смотрел на неё, потом улыбнулся, подумав, что хозяева огромного государства люди тоже с большим юмором. И всё, что говорилось, пока они шли до Павильона, было весёлой шуткой, с помощью которой они хотели лишь подчеркнуть величие и мощь результатов Коллективизации сельского хозяйства своей державы, о чём так аппетитно многие годы они повествуют в своих газетах. А потому, в знак уважения к гостеприимным хозяевам, он весело засмеялся, громко произнеся:
- Бик апилька?!
Засмеялись и его спутники. Засмеялись и сотрудники со Старой площади, и даже некоторые члены ЦК КПСС, но уже из чувства гостеприимства.
И только Сердару Кулиеву стало стыдно за государство, которое даже по дешёвке управляется ложью…
Трудно сказать, как после этого изменится жизнь оперсота лейтенанта КГБ. Пожелает ли он выбросить из своей души великие заповеди, преподнесённые ему покойным дедушкой, которые, как ему казалось, тот отвоёвывал с винтовкой в руках в степях и пустынях Азии. Или заменить их лживой моралью вороватой синекуры, самостийно решившей в наследственном порядке владеть Россией и её народами, то нам пока неведомо. Но именно в этот момент над территорией Выставки раздался душераздирающий вопль. Возможно, так кричали динозавры юрского периода, схватившись в кровавой смертельной схватке за кусок жратвы.
Вслед за ним возникла тишина, а потом долбанул взрыв с каким то странным звуковым охвостьем. И сразу всё затихло...
И пока Его Высочество стояло перед породистой коровой, не совсем понимая, причём тут она, если переводчик всю дорогу талдычил ему о каком то быке Производителе, которого зачем то кормили опилками, а не как это делается во всём мире - травою да зерном, по Выставке и прокатилось эхо не то взрыва, не то грома небесного…
Позже его острый слух уловил отдалённые хлёсткие выстрелы, затем раздался вой пожарной сирены, а появившаяся на лицах его гостеприимных хозяев тревога напомнила, что, как порядочному человеку ему следует вежливо откланяться.
Поэтому высокий гость, уловив какое то беспокойство на лицах своих гостеприимных хозяев, посмотрел на часы, опять лунолико улыбнулся и что- то сказал своему секретарю, а тот уже предал просьбу организаторам экскурсии:
- Его Высочество благодарит за внимание! Удовлетворён интересной экскурсией, и желает отбыть в свои апартаменты…
Охрана для безопасности вывела гостей через задний выход Павильона, куда подогнали кортеж автомобилей, и гости благополучно отбыли.
То, что лейтенант Кулиев услышал от своего коллеги, когда тот давал гостям пояснения, по вскармливанию животных опилками как о национальном приоритете, его не удивило. Когда экскурсовод сообщил, что Его Высочеству покажут быка по кличке Борис, Сердар пришёл в смятение. Потом успокоился, решив, что в стойло, где более полгода кормили Бориса отменным зерном, могут поместить того же Торжка, быка чистейших джерсейских кровей, который тоже впечатляет, поскольку постоянно находится на четырёхразовом питании, включая зерно, овощи, часто сдабриваемые для аппетита патокой. Это бы его не удивило. Подобного очковтирательства, что в газетах, что по радио было предостаточно, особенно это чувствовалось, когда он проглядывал брошюрки с грифом «Для служебного пользования», именуемые в его Ведомстве «серым ТАССом» - подборкой информации, извлечённой из зарубежной прессы, где среди публикаций тоже могла быть туфта. Так что были все основания считать, что и в этом случае пронесёт.
Однако организаторы программы в спешке даже не соизволили убрать табличку с именем быка и рационом его питания. Последнему простаку было очевидно, что его шельмуют, причем бессмысленно и глупо…
Может прав Дорофей Елпидифорович, говоря, что существует закон ; «Что с глупости начинается, ей же и кончается?», - размышлял Сердар, направляясь в апартаменты учёных, то есть к «Мозговому центру», надеясь встретить там Мирона…
В отличие от идеалистки Манефы Парменовны, которая ещё по школьному верила, что в стране всё же иногда царствует закон, а не исключения из него, Мирон воспринял заявление Агибалова как реальную угрозу. Тем более что после отъезда Дорофея Елпидифоровича осталась полная фляга с 35 литрами спирта, возможно, ещё несписанная и спрятанная им теперь под грязными халатами в прихожей «Мозгового центра».
Надо отдать должное жизни Мирона, в которой он давно познал всю меру социалистической справедливости с её конституционной законностью, в которую Политбюро ЦК КПСС, на всякий случай включило даже элементы «Всемирной Декларации Прав Человека». Советской властью они никогда не исполнялись, по простой причине - априори Советская власть себя считала неподсудной. Хоть утопись! А потому знал, что от дня рождения и до дня последнего закон для смиренных граждан «их страны» будет дышлом - куда его повернёт взяточник - чиновник, туда оно и выйдет. И это понятно, потому что в России будут рулить взяточники и казнокрады, насилием защищая не одно столетие на это своё право, свято веря в свою неподсудность и безнаказанность…
- Я всё же пойду взглянуть, что делается в Павильоне, - сообщила Мирону Манефа, обескураженная визитерами, поняв, что её творческий запал уже окончательно исчез.
- Что там происходит? Бык им понадобился, не могли заранее подготовить экспериментальную корову ту же «Любку» на которой отрабатывают витаминную технологию, для Совминовского совхоза «Непецево».
Когда она ушла, Мирон сказал Фёдору:
- Ты, Федя, вот что: как доешь арбуз, покумекай, куда бы нам затырить флягу со спиртом? Не ровен час, этот дурак и, правда, пришлёт из бухгалтерии ревизоров. Если они, не дай Бог, её обнаружат, а накладных нет, да и акты списывания утерялись, тогда припишут факт воровства 35 литров спирта, а это считай более 70 литров водки или 140 поллитровок, а в одном ящике, как знаешь, помещается 20 бутылок. Делим 140 на 20 и получается семь ящиков водяры. Вроде, я уже и магазин грабанул. За это лет семь лагерей могут наварить. По году за ящик. Да и тебе, Федя, достанется по первое число, как соучастнику. Хорошо если перед строем с тебя только погоны рядового МВД сорвут и в отставку отправят, а там как прокурору покажется, и будем вместе срок мотать.
От такого провидческого сценария на ближайшие семь лет Сенотрусов сразу загрустил и от расстройства даже перестал жевать арбуз и тоже уронил на пол арбузную корку.
- Ну и сука этот Агибалов, чтоб его раздавило, - озлобившись, ответил Федя.
- Чего его поносить попусту. Может когда и раздавит, только надо думать о текущем моменте, как нам рекомендует из мавзолея товарищ Ленин. Вот какие у тебя мысли? Ты ведь сотрудник МВД, а не я.
- Может, пока откарячим флягу в кусты там и затырим, а как всё затихнет, мы и найдём подходящее место для заначки? Только давай сделаем сейчас, чего время тянуть, а то после ночной смены спать хочется.
- Тогда ты пока побудь здесь, - сказал Мирон, а я посмотрю, что вокруг нас делается. Сам понимаешь, нам с тобою только ещё свидетелей не хватает.
Мирон вышел наружу, огляделся по сторонам, и пошёл по узкой аллее в сторону Павильона, откуда доносились голоса, и была видна какая то суета. Когда он подошёл ближе, то увидел иностранную делегацию в белоснежных одеяниях. Понятно, охрана не подпускала случайных зевак близко к Павильону, вежливо рекомендуя им следовать своей дорогою и не задерживаться.
- Бедуины, что ли?- услышал Мирон за своею спиною разговор.- Да не похоже, те в белых штанах не ходят. Скорее всего, эти прибыли из Бирмы или Бутана.
- А разве есть такая страна Бутан?
- Есть, в Азии.
- А я вот слышал ещё про Пропан. Это тоже страна?
- Нет! Это такой газ, не путай! Хватит глазеть, пошли скорее, а то на поезд опоздаем …
Мирон увидел, как делегация скрылась за дверями Павильона «Животноводство». Он присел на лавочку и, зажмурившись, подставил своё лицо тёплым лучам уходящего в зиму Солнца.
Почему то подумал, что сейчас на Белом море в Умбе, где он зеком ещё два года катал на лесной бирже брёвна, погода хреновая. Из низких облаков, которые нагнал ветер с ледяного Баренцева моря, падает мелкий как пыль дождь, и поутру надо напяливать зимний треух и непросохшую с вечера телогрейку. С какой стати это на него наплыло вряд ли мог объяснить. Так он и сидел, как кот на завалинке, наслаждаясь тишиной. Наконец Мирон лениво сбросил с себя эту одурь, достал пачку «Беломора» и для успокоения закурил последнюю папироску, потом посмотрел на свои часы. Они показывали точно полдень.
- Сейчас в Питере с Петропавловки сигнально грохнет пушка, – подумал Мирон.
И в этот момент раздался хватающий за душу завывающий трубный выкрик, а потом грохот, только с каким то странным звуковым добавком, а может, это был и взрыв? Не хватало ещё возвестить: «Граждане,.. воздушная тревога,… воздушная тревога!!!»
- Ни хрена себе! - удивился Мирон. - Вот что значит не читать газет и не включать по утрам радиоточку. Оказывается, и Москва завела себе такое же хозяйство, решила отмечать в столице полдень. А что? Выставка для этого самое подходящее место! Только зачем предварительно такая жутковатая хрипатая увертюра воя с намёком на бомбёжку?
Он посмотрел в сторону раздавшегося грома и с удивлением увидел, как невдалеке над кронами деревьев поднялось буроватое облако, снизу освещённое всполохом огня, в котором, кружась, плавно опадали на землю не то ошмётки листового железа, не то фанеры.
Проходившие мимо люди остановились в ожидании проявления опасности. Воцарилась тишина, было слышно лишь посвистывание синичек, да гуканье у его ног голубей, которые доклёвывали кем то рассыпанные семечки.
Чудь погодя из дверей Павильона с шумом и криками выбежало несколько человек в штатском и, видимо, ещё не зная, где и что так грохнуло, подбежали к гражданам, среди которых оказался и Мирон. Те рукою указали направление, где прозвучал взрыв. Мирон потянул носом, полагая, что теперь уже в мирное время он учует запах взрывчатки. Но к его удивлению это был скорее резкий запах пробуждающихся к весенней жизни полей - свежего навоза...
- Странно,- размышлял Мирон, - допустим, что это стебанул ацетиленовый баллон? Тогда, причём здесь аромат выгребной ямы? Если рванула карбидная гасилка, в которой получают ацетиленовый газ, тогда не может быть такого грохота. А потом, чтобы её взорвать, нужно быть уже законченным раздолбаем...
Как уже было сказано, в отличие от своей начальницы, Мирон уже с утра находился в малость приглушённом эмоциональном состояние души, а потому ему было скучно думать о карандашах и цветной туши для раскрашивания результатов, которых в природе и быть не могло, а потому решил малость по филонить - день длинный. Вот только тревожила неизвестность с флягой и этот не весть, откуда взявшийся взрыв, а потому, докурив без удовольствия папиросу, он отправился к «Мозговому центру», вблизи которого по его прикидке взрыв и шарахнул.
Уже издалека он увидел, что милиционер Фёдор Сенотрусов, стоя на крыльце Центра, что то объяснял двум товарищам в штатском, а потом рукою указал, видимо, направление взрыва, после чего один из них остался с Фёдором, а его товарищ напористо направился прямо по газонам, украшенных цветами, в указанное место.
Когда Мирон подошёл к крыльцу, охранник, оставшийся на стрёмё, довольно бесцеремонно потребовал у него документы.
-Хожу без оных, боюсь потерять паспортину, - несколько вызывающе заявил Мирон. - А в этот тревожный момент, как и вы, нахожусь при исполнении. Если к моей персоне есть ещё вопросы, то на них ответит моя начальница, кандидат наук Манефа Парменовна Чикина, которая и удостоверит мою личность. Так что прошу вас к нашему дощатому шалашу! Кстати, не угостите меня папироской, а то последнюю докурил к моменту этого грома небесного? Замечу, по своему звучанию очень необычному. В чём, в чём, а в мелодике взрывов, в свою бытность, моё ухо поднаторело профессионально
- Я не курю, - сухо ответил охранник.
И в отместку за развязную манеру, приказал Мирону остаться при нём до появления его начальницы и прояснения причин инцидента.
- Думается мне,- продолжил Мирон, не обратив внимания на его рекомендацию, - не стебанула ли это установка изобретателя, который экспериментирует с газом? Кстати, очень интересная задумка и при её техническом воплощении достойна Государственной премии! Только оттуда так мощно может тянуть ароматом спелых фекалий.
- А что там могло произойти? - вяло поинтересовался оперативник, потянув воздух носом.
- Трудно сказать, может быть, произошла утечка навозного газа, а рядом возникло короткое замыкание, - результат такой смычки вам понятен. Может, и проще, - кто то рядом закурил или окурок бросил - тот же финал.
Мирон тоже потянул носом и констатировал уже более точно:
- Разнесло эту авгиеву конюшню. Разнесло! Если что - жалко изобретателя. Человек со звездою во лбу.
Этот комментарий уже вызвал интерес у сотрудника и тот спросил:
- А что, там могли быть люди?
- Да вроде бы нет. Насколько я знаю, установка работает в автоматическом режиме. Вот если кто рядом в кустики забежал по нужде, опроставшись, закурил или проходил мимо чиркнул спичкой,- тогда контузии им не избежать. Это в лучшем случае.
Впрочем, взрыв мог произойти и при ремонте этой газовой установки. Я на свой характер всё же вызвал бы «Скорую помощь». У вас есть персональный зуммер?
- Телефон что ли?
- Ну да. Может, пройдём на объект, взглянем что там. Пока ваши коллеги не подошли? Когда ещё «Скорая» прикатит? - предложил Мирон.
Оперативник профессионально окинул взглядом небритого гражданина, достал из кармана увесистый переговорник и через трескотню аппарата сообщил своему начальству соображения Мирона, не забыв помянуть и о возможных жертвах.
- А что милиционер тут делает? - с некоторой подозрительностью поинтересовался сотрудник, имея в виду Федора Сенотрусова.
- Да это наш приятель. После дежурства в павильоне «Поволжье» в гости зашёл арбузом угостить, а здесь и стебануло…
Они ещё не подошли к навозохранилищу, а уже ощутили густой запах фекальных масс.
- Так и есть - разнесло установку Недогорского, - уточнил Мирон.
- Смотрите! Да здесь всё в говне. Даже верхние ветки деревьев и те загажены, думается, что… - начал, оперативник.
- Ничего не думается! - грубовато прервал его Мирон. - Видите в середине перекрытия всё разворочено? На этом месте стояла цистерна, в которую компрессор закачивал из навозной бучильни газ. Возможно с избытком воздуха, а значит, был кислород. Возникла искра и газовая смесь долбанула, елки моталки! Вопрос: где теперь Изобретатель? Где инженер Недогорский?
- Если он находился рядом, - заметил сотрудник охраны, рассматривая погрязшую в жидкой навозной хляби развороченную ёмкость похожую на железнодорожную цистерну, - то при такой силе взрыва его следует искать на деревьях или остатки его тела утонули в этой жиже. Для меня картина ясна, - заключил он с интонацией, не допускающей возражений. А вон и наши идут, - сказал он Мирону и, обходя крупные ошмётки навоза, отправился к ним навстречу.
Мирон еще стоял, какое то время с тёплой верой, что изобретатель всё же жив.
«Вот она доля первооткрывателей»,- подумал он и тяжело вздохнул.- «Один из Нобелей хотя бы свою жизнь обменял на взрывчатку. Теперь человечество ему по гроб войн обязано, а Недогорский на что? На навоз?! Кажись, самое безопасное вещество для манипуляций. Так сказать, последняя инстанция жизни, и на тебе, какой фортель выкинула?»
Он ещё раз посмотрел на притонувшую цистерну с фигурно распоротым боком, на плавающие в булькающей навозной жиже обкусанные доски с лохмотьями рубероида и только подивился поведению фекальной массы, которая странно пузырилась. В некоторых местах коричневой пеной начала уже переливаться через её бетонный край. Отчасти это было понятно. Из центра сооружения, спокойно, но напористо изливалась вода, переполняя навозохранилище.
Но не это его удивило. Было другое. Странное развитие процесса. При этом бучильня начала даже издавать, какие то вздохи. Мирон знал, что по равнодушию к окружающему миру после кладбищенских могил, следующим можно считать содержимое выгребных ям и подобных навозных хранилищ. Там всегда тихо, как в последнем отбросе процветающей Жизни. Но здесь же было что - то другое, непонятное оттого и тревожное.
Из любопытства он подошёл поближе и подивился тому, что навозная масса была пропитана мелкими пузырьками газа. Это они, объединяясь в более крупные пузыри, при лопанье издавали тихие всхлипы. Казалось, что кто то, лёжа на дне бучильни, периодически тихонько посапывает.
Нечто похожее он уже видел, но это было очень давно и осталось в его памяти лишь по причине фантастичности произошедшего…
Мальчишкой он часто хаживал к своей бабушке Дарье Романовне, которая жила в одном из двухэтажных бревенчатых домов бывшего домовладельца купца Мотова, расположенных в квартале между железнодорожных путей Казанской железной дороги и Краснопрудной улицы. Понятно, что в домах отопление было дровяное, сортир был уличный, коммунальный, который освобождался от нечистот крайне нерегулярно. Обычно «говнососка» приезжала, когда фекалии были, что называется, под завязку. И как не старались жильцы домов повлиять на партийца и домоуправа Филимона Гермогеновича Свинобоева, чтобы не было такой антисанитарии, ничего не менялось. И вот однажды, дело было жарким августом 1929 года, произошло событие, которое переполошило жителей Мотовки.
Уже рано поутру стало ясно, что никто не может пройти в четырёх местный сортир по простой причине - из всех отверстий этого дощатого сооружения, как из знаменитого горшочка с кашей сказки братьев Гримм, начало изливаться пенное дерьмо и с нарастающей силой.
Живущие богомолки расценили этот феномен, как кару божью; более серьёзные люди, преимущественно партийно обязанные, начисто отвергали потусторонние силы, склоняясь к тому, что прохудилась канализационная труба соседнего многоэтажного дома Управления Московско - Рязанской железной дороги, из которой подземно и прут эти нечистоты.
Подобные рассуждения в тот момент были совершенно непродуктивны. И это понятно - жители двухэтажного дома и двух многокомнатных бараков не могли произвести свои естественные отправления (дети не в счёт!). А потому многочисленные жильцы коммунального поселения в нетерпении столпились в стороне от дощатого туалета, галдя и возмущаясь. Несколько мужчин, ещё с вечера не обретя душевного равновесия, не поленились заявиться на дом к домоуправу и в грубой революционной форме потребовать, чтобы он прекратил безобразия, иначе они его запихнут в эти фекалии.
Он помнит, как под галдёж жителей мужики бесцеремонно волокли партийца Свинобоева, по двору, чтобы ткнуть его носом в изливающиеся вонью нечистоты. Кто-то из железнодорожников, бывших участников революционных боёв за победу Советской власти 1905 и 1917 года, предлагал свои услуги - не откладывая дело в дальний ящик, немедленно утопить в них домоуправа, чтобы каждый знал, что любая работа требует ответственности. А уважаемый жителями околотка портной Наум Якерсон, громко вещал, что даже при домовладельце Мотове до 1917 года подобное было невозможно, а вот домоуправ и «партеец» Свинобоев до того обленился, что людям теперь уже и посрать негде. Он помнит, что переполох был знатный, и только по прибытии районного санинспектора трудящиеся угомонились. Тот признал недопустимость произошедшего, но отметил и возможность хулиганства, кто то из жильцов, не пожалев денег, отправил в отхожее место дрожжи, которые по жаркой погоде и привели к подобному вскипанию фекалий. Но хулиганство хулиганством, а отсасывать фекалии нужно по графику, а так как Свинобоев, плевал на него, то санинспектор его всенародно оштрафовал по тому времени на пять рублей пятьдесят копеек (цена поллитровки!)
На вопрос жильцов, как им теперь быть, если уже невтерпёж? Последовала грамотная рекомендация: воспользоваться туалетами вокзалов. Благо на Каланчёвской площади их три и они все рядом: Казанский, Ярославский и Ленинградский, бывший Николаевский. А к концу дня он направит бригаду санитаров, которые усмирят это извержение фекалий известью, позже приедет говнососка…
Потом партиец Филимон Свинобоев исчез. Ходили слухи, что он оказался не просто лентяем, а ещё польским шпионом.
При новом домоуправе было всё по-старому, только никто больше не бросал в переполненную выгребную яму дрожжей. Может, забылся этот биохимический опыт или не было лишних денег для их покупки. А тут и началась война с Финляндией, потом Великая Отечественная, с которой многие очевидцы того события уже домой не вернулись: одних убили, у других здесь уже не было дома по простой причине. Во время очередного налёта немецкой авиации на Москву осенью 1941 года одну из бомб, предназначенных для трёх вокзалов, немецкий асс отправил в самый центр Мотовки, то есть в этот исторический сортир. Бомба, видимо, была невелика, а сортирная яма глубокой, так что обошлось без человеческих жертв, но бревенчатые строения двора от сотрясения взрывом скособочились и жителей расселили, как могли…
Теперь, поглядывая на пропитанные газом фекалии, Мирон порадовался своей сообразительности, вспомнив, что Изобретатель в навоз тоже добавлял каких - то микробов, производящих газы, которыми и была насыщена навозная жижа. А если сюда добавить ритмичное сбрасывание микробного продукта изобретателя Суслопёрова, да ещё почти кубометр сухих пекарских дрожжей, которые по указанию Манефы отправили в эту бучильню, то и получился такой забойный конфитюр, который мог быть причиной аварии.
«Вот он и рванул»,– подумал Мирон.– «Сколько верёвочке не виться…».
Он посуху подобрался к бетонному краю бучильни, достал коробок спичек и, выбрав пузырь по крупнее, который вот-вот должен был лопнуть, чиркнул над ним спичкой, и ему показалось, что он увидел голубое свечение, во всяком случае, уловил запах серы, может быть и…от спички…
А межу тем появление этого навозохранилища недалеко от Павильона и «Мозгового центра» было совсем не случайным. Дорофей Елпидифорович в период проведения «Эксперимента» дважды в сутки туда отвозил фекальные массы эксперимента с богатым ассортиментом опилок и микробо витаминных добавок (МВД!), а за несколько месяцев до отбытия в родные пенаты, вдруг заметил около неё подозрительную суету.
Это сооружение представляло собою бетонный короб, врытый в землю, герметично прикрытый деревянным настилом и не особенно видный за зарослями сортовой сирени. На всякий случай, оно было аккуратно огорожено железной сеткой. При входе на его территорию на столбе висел большой фанерный щит, на котором Мирон поместил три жирных буквы «МГБ», что в сокращении означало «микробо газо бучильня», под ними надпись «Опасная зона», и жуткого вида огромную эмблему «Мёртвая голова» с надписью - «Смертельно опасно!». Своей страшной, редкозубой челюстью и зияющими чёрными дырами глазниц она напоминала чересчур любознательным посетителям, что жизнь хотя и прекрасна, но может быть и короткой. Впрочем, какие то хулиганы не поленились и сделали отверстие для сигареты.
Этот хозяйственный придаток Павильона так бы и остался для посторонних незамеченным, не свези сюда с Выставки поломанные скамейки, которые и усмотрели внимательные глаза её посетителей. Вот они и вдохнули в них вторую жизнь, а себе удобное местечко под гроздями цветущей сирени, где можно было передохнуть от хождения по её просторам и даже перекусить. Это не говоря уже о влюблённых парочках, которые, несмотря на мрачный знак смерти перед их глазами, находили здесь уединение для своих воздыханий. Понятно, что от хранилища исходил пусть не сильный, но всё же запашок деревенской жизни, но заметим, что влюблённые используют и не такие места для своих мечтаний и воздыханий.
И вот теперь плотники стали обновлять настил. Были завезены доски, оковалки гудрона и рулоны рубероида. Когда же на глазах Дорофея Елпидифоровича стали сбрасывать с грузовика какие то трубы, а потом под дружный отсчёт «раз, два -взяли!» сгрузили компрессор, он уже не на шутку обеспокоился и решил выяснить, что происходит с хранилищем, которое им крайне необходимо.
Заявившись на стройку, он нашёл прораба и поставил перед ним лаконичный вопрос: что здесь происходит? Прораб ответил, что он не в курсе дела, знает только одно - эту бетонную герметичную ёмкость, наполняемую навозом, решили использовать для проведения народно - хозяйственного эксперимента. Более подробно об этом можно узнать у самого изобретателя товарища Птолемея Недогорского, который завтра около полудня появиться на объекте.
На следующий день Дорофей Елпидифорович, надев праздничную красную косоворотку под чесучовый пиджак, украшенный двумя орденами «Слава» все одной - третей степени и двумя самыми памятными для него медалями за оборону Одессы и Севастополя, отправился на встречу с изобретателем.
- Что то вы сегодня так принарядились?- поинтересовалась Манефа Парменовна, встретив его в коридоре Павильона. - Никак в парикмахерскую собрались?
- Да нет! Хочу разузнать, что за возня около нашего навозохранилища?..
По тому, как на объекте некий гражданин, темпераментно жестикулируя, что то объяснял прорабу, Дорофей Елпидифорович понял, что он и есть изобретатель. Дождавшись окончания их дискуссии, подошёл к нему и представился:
- Научный сотрудник Выставки Дорофей Елпидифорович Сиротинский!
Изобретатель с удивлением увидел перед собою гражданина в алой косоворотке, подпоясанной узким кавказским ремешком, в суконных галифе с кожаными латками и жирно на гуталинных сапогах. Ну, просто цыганский барон.
На его пиджаке он заметил две колодки орденов, а когда обнаружил ещё медали за оборону Одессы и Севастополя, что было почти невозможным для жизни одного человека, вернувшегося с Войны, то подумал, что сей гражданин, видимо, ни при своём уме.
- Извините, - участливо спросил он Дорофея, - вы откуда и от кого?
- Что значит от кого? - удивился он.- От себя.
- Понятно, - промямлил Изобретатель, и хотел было отойти в сторону от этого странного субъекта.
Но не тут то было. Последовал конкретный вопрос:
- Видите ли, уважаемый, я хочу узнать, что вы намерены делать с нашим навозохранилищем?
- Что значит с вашим? Вы его охранник?! Насколько я представляю, оно государственное, то есть ничьё.
- Понятно, что государственное, - смиренно согласился Дорофей Елпидифорович. - Но нам оно нужно позарез!
Для большего эмоционального восприятия сказанного, он провёл ребром ладони по своему горлу.
- Мы туда свозим наши экспериментальные фекальные массы.
- Вот и свозите их на здоровье! - ответил изобретатель.
- Но если вы наглухо забьёте хранилище, то мы обратимся в высшие инстанции!
- В прокуратуру, что ли? - насмешливо поинтересовался Птолемей Недогорский, при этом, цыкнув, зубом.
- Не обязательно! Полагаю, вы знаете, каким авторитетом здесь пользуется академик Лысенко?
- А при чём тут Трофим Денисович?
- Притом, милейший, что в это хранилище мы и свозим фекальные массы его эксперимента, а вы своею созидательною суетою можете этому помешать!
Выслушав сказанное, изобретатель уже с интересом посмотрел на по-цыгански разодетого гражданина. Что он увидел в его васильковых глазах, мы не знаем, только от слов сказанных Дорофеем, на его лице появилась задумчивость, и он даже снял очки. Покусывая их дужку, устремил свой взгляд в видимое ему пространство.
Дорофей, по простоте душевной, подумал, что, упомянув всенародного Академика, он как бы этим припугнул Изобретателя. Но всё было наоборот. Птолемей Недогорский вдруг спросил:
- Как часто и в каких объёмах вы свозите фекальные массы эксперимента уважаемого Трофима Денисовича в эту навозную бучильню?
- Два раза в сутки, а её количества с точностью до грамма я записываю в амбарную книгу.
- Это же прекрасно, батенька, что вы всё фиксируете! Вы как исследователь не хуже меня знаете, что Наука это всего лишь учёт и сравнение, приправленные фантазией, если вы учёны! И не более того. Если нет фантазии, то это уже не наука, а всего лишь производство, - радостно возвестил изобретатель. - Спросите, почему меня это интересует?! Отвечу! Для начала мы хотим определить выход горючего газа на единицу навоза и тем оценить народнохозяйственный потенциал нашей идеи. Скажите, а можно воспользоваться данными вашей амбарной книги?
- Конечно,- ответил Дорофей Елпидифорович. - Из этого мы не делаем секрета. Сколько мы наработаем фекальной массы, вся будет ваша.
- Скажите, а какое количество животных обеспечивают эту навозную бучильню?
- Не знаю, сколько было раньше, это вы можно узнать у дирекции Павильона, но с марта того года его наполняем только мы, а по мелочёвке ещё крольчатник.
- Это то, что нам надо, дорогой коллега! - возрадовался Изобретатель. - Теперь мы можем точно оценить, какое количество горючего газа может производить одно животное! Мне несказанно повезло.
На радостях Птолемей, как бы уже будущему компаньону, вкратце поведал суть своего изобретения.
- Дело в том, что в Природе существуют микробы способные питаться навозом и при этом выделять газ.
- Скажите на милость, какие вонючки, - восхитился Дорофей.- Выходит, что вы меняете шило на мыло? Одну вонючку на другую?
- Не совсем так, - ответил Недогорский, несколько обиженно за такую непрезентабельную оценкой будущих результатов.
- Получаться будет не тот газ, о котором вы подумали, а смесь горючих газов, которые компрессор будет закачивать в цистерну и потом использоваться, к примеру, для обогрева животноводческой фермы. По сути, мы совершаем прорыв в экологическую энергетику. Сами посудите - всё бесплатно. Трава впитывает дармовую солнечную энергию, которая через животных превращается в навоз, а мы из него получаем газы и ещё какие полезные. Я уж не говорю о качестве возникшего таким способом органического удобрения.
Своё повествование изобретатель закончил вдохновенно, в духе романтичных Партийных директив:
- Наконец то, наши коровушки не будут стоять по колено в ледяной навозной жиже, а насладятся теплом, - а мы... их молочком!!!
- Большое вам спасибо за содержательное разъяснение, и желаю вам успеха! - сказал Дорофей и, благодарно улыбнувшись, приподнял картуз.
Но Изобретатель, всё же удивлённый неординарностью вида научного сотрудника и, главное, в знак уважения, поинтересовался областью, в которой трудится коллега.
И Дорофей Елпидифорович бесхитростно ответил, глядя на Изобретателя своими васильковыми глазами:
- Мы, милейший, занимаемся новым способом откармливания животных.
Дорофей немного застеснялся и добавил:
- Опилками.
- Чем?!.. Чем?! - переспросил изобретатель, приблизив к нему поближе ухо, решив, что он ослышался.
- Опилками разных пород деревьев. Пробуем, экспериментируем, анализируем, замеряем, фиксируем…
- И что,… едят?! - с некоторым испугом вопросил Птолемей Недогорский и даже надел очки.
- Ещё как! За обе щёки уплетают, - только подноси, - ответил Дорофей и при этом ни один мускул на его лице не дрогнул.
Изобретатель воззрился на него, - не шутка ли это? Но на физиономии научного сотрудника царила такая тишина и покой, какой встретил каравеллы Кристобаля Магеллана океан, прозванный им за это «Тихим».
«Понятно!» - с огорчением подумал про себя Изобретатель. Ещё раз окинул взглядом странного гражданина с двумя орденами «Слава». Потом обозвал себя дуралеем. Да и как иначе? Серьёзно общаться с гражданином, которому для довершения портрета не хватило разве что лаптей с онучами да запряжённой телеги, чтобы, крутанув над головою вожжами, возопить:
«А ну, мёртвая, пошевеливайся!» И затарахтеть по булыжной мостовой городка вроде Аркадака?
- Так что, уважаемый, приглашаем вас к нам на объект,- прервал его задумчивость Дорофей. - Научный руководитель эксперимента и правая рука Трофима Денисовича Лысенко у нас кандидат наук Чикина Манефа Парменовна. Молодая и толковая девица!
- А каких она наук то? - автоматически спросил Изобретатель.
- А каких-бы она вам хотелось? - поинтересовался Дорофей и улыбнулся.
- Что, значит, хотелось? - оторопело ответил Изобретатель. - Мне как то всё равно!
- Если вам это всё равно, то вы останетесь ею, довольны.
И Дорофей Елпидифорович как вежливый человек, прощаясь, приподняв картуз, пожелал коллеге успехов.
Если бы Дорофей, отойдя от изобретателя, вдруг обернулся, то увидел, как тот, в своей внутренней безотчётности покрутил пальцем у виска, хотя и не услышал бы, как тот негромко произнёс:
– Ни хрена себе, ёхтель мохтель…
Через неделю МГБ была перекрыта новым герметичным настилом, а чтобы нужные микробы чувствовали себя вольготно, хитроумная система труб подавала им воздух и воду. Оригинальный конструкции шнековый механизм (личный патент изобретателя!) с минимальной потерей газа позволял удобно вносить в неё всё новые и новые количества фекальных масс, чему был рад Дорофей Елпидифорович. Образующиеся горючие газы по замыслу изобретателя закачивались компрессором в цистерну, которая из экономии места располагалась в центре настила.
Понятно, что этими газами Птолемей Недогорский пока не собирался ничего отапливать, хотя об этом уже и подумывал. На первых порах он хотел лишь выяснить производительность МГБ и состав её газа. Установка же работала на полном автоматизме. Однако для пребывания автора рядом с МГБ, где Птолемей мог укрываться от непогоды и наблюдать за работой своего агрегата, не хватило фанеры и слег для сарайчика. Причина была обычная, она срочно понадобилась товарищу Вантасу Агибалову. Когда же один из друзей Недогорского предложил ему на время исследований расположиться у него в подсобке павильона «Механизация», тогда и пришла Изобретателю светлая мысль. Чтобы без необходимости часто не шастать за полкилометра на свой экспериментальный Объект, приспособить какой-нибудь гудок, через который рвущийся наружу избыточный газ всполохом звука оповещал бы не только его, но и всю округу, что установка работает ритмично и дело на мази.
На счёт гудка, он даже пробовал договориться с рабочими одного паровозного депо, но безуспешно все паровозы системы И.С. и Ф.Д. (понятно кто они!) были отправлены на консервацию на Север. Он даже выяснил, что в хозяйстве Мосфильма имелся один маневровый паровоз марки «О», в простонародье именуемый «овечкой». Но, увы! опять с отвинченным гудком.
Выручил приятель, любитель революционных раритетов. На день рождения Птолемею наряду с простреленной будёновкой, потёртой в боях за Советскую власть, он ещё припёр внушительных размеров четыре автомобильных клаксона. В своё время эти хрипяще квакающие гуделки были сняты, каким то ворюгой с автомобилей Троцкого, соратника и друга Ленина, а позже уже врага товарища Сталина. И нигде ни будь, а в гараже особого назначения (ГОН). А приятель, подсуетился и, купил их на Сухаревской толкучке у барыги, очарованный их никелевым блеском, с надеждой переделать их под музыкальный инструмент, но не доделал и подарил их Птолемею
Когда избыток навозного газа из МГБ устремлялся через троцкистские клаксоны, не рассчитанные на резкий выброс газа, то над Выставкой раздавались, когда короткие, а когда и длинные, берущие за душу, резкие завывания незнакомые человеческому уху, часто перемежаемые кряканьем. Посетители удивлялись этому странному жутковатому гласу, возможно, сродни воплю ныне вымерших ископаемых гигантов.
А может, это выла душа бывшего владельца этих клаксонов, истекающая через его ржавое горло, на что-то жалуясь, а может, просила из глубин Ада прощения у русского народ, которого нещадно уродовала и уничтожала во имя пожара Мировой революции на планете Земля, при своей плотской жизни. Эти, как правило, неожиданные короткие, нервные трубные всхлипы, были особенно жутковаты для ночных сторожей, а для изобретателя были подобны победному грому фанфар, музыки композитора Рихарда Вагнера. Они оповещали всех, а главное Птолемея Недогорского, что его установка дышит газом МГБ нормально, а одинаковые интервалы между руладами указывали, что компрессор работает в нужном режиме и микробы «на гора» ритмично выдают свою продукцию...
Изобретатель полагал, что встреча с необычным гражданином в синей косоворотке и яловых сапогах была случайной. Да мало ли странноватых людей попадается на жизненной стезе? Но как то, заглянув поздно вечером на свой объект, он неожиданно столкнулся с ним. Дорофей катил по аллее тачку с грузом прикрытым мешковиной, от которого тянуло запахом свежего навоза. Увидав Изобретателя, Дорофей остановился и как вежливый человек, приподняв картуз, поздоровался.
- Здравия желаю, милейший! А мы вас ждали. Манефа Парменовна для вас под копирку даже копии учётов наших фекальных масс сделала. Думали, что вас интересуют наши расчёты.
Изобретатель засуетился, заулыбался, чувствуя, что поступил не как интеллигент, а как рядовой советский «растебай», для которого данное им слово не стоит и плевка.
- Да, да! Непременно зайду! Все, какие то дела, да случаи. Жуткая суета.
- Это понятно, - согласился Дорофей с обидой в голосе. - Как сказал один древний мыслитель: всё суета сует и томление духа! Так что будьте здоровы!
Дорофей Елпидифорович холодно попрощался с Изобретателем. И покатил свою тачку к микробной бучильне. Изобретатель смотрел, как этот странноватый научный сотрудник загружал в шнековый механизм, привезённые фекальные отходы научных исследований.
15
Возможно, иной читатель, незнакомый с такой наукой как «Микробиология», подумает, что автор ему впаривает очередную туфту. Вот мол, какие мы дураки, коли из говна хотим получать прибыль, как выразился изобретатель, в виде тепла и молока. Но позволю его разочаровать. Микробы это единственные на Земле существа, изменяя строение которых можно заставить их производить множество не только труднодоступных жизненно важных веществ, как инсулин и ряд гормонов, но и соединения, с уникальными свойствами, которых ещё нет в Природе. Так что микроорганизмы не только Бич человечества, но и божеский Дар, который доверяется для использования лишь избранным Им.
Идея на самом деле хороша, и то, что на Земле существуют микробы, которые способны производить такую полезную работу, тоже истинная, правда. Другое дело, как это сделать практически, вот в чём вопрос! К примеру, любому школьнику, у которого в заплечном рюкзаке для учебников лежит «Физика», известно, что при пересечении магнитного поля проволокой в ней обязательно возникнет электричество. Это впервые на радость человечеству обнаружил приснопамятный английский учёный Майкл Фарадей. Но это была только чистая теория. Точнее экспериментальный факт. А как сделать, чтобы из этого любопытного научного факта на планете взвыли бы электродвигатели? Над этим многие годы ломали головы физики и инженеры. Да ещё как...
Но можно войти и в положение Партии и его Правительства страны, в которой после революционных преобразований в сельском хозяйстве, именуемых Коллективизацией, только кое-где чудом сохранилось животноводство (Россия страна чудес!), уже не говоря о замечательных лошадках, которых сравнительно быстро извели на дорогие сорта колбас. Оно и понятно - на привозном зерне с американского континента навозом не разживёшься. А тогда спрашивается, откуда стране взять такое количество навоза для производства газа? Не завозить же его железнодорожными составами из Европы, где его невпроворот или из Америки - пароходами? Тем более, что хорошо известные с детства строки нашего поэта «..и тучные стада, пасущихся на воле...» в эпоху Советской власти в России уже можно было отнести лишь к воспоминаниям, наподобие Стеллеровой коровы, по человеческой глупости полностью истреблённой на берегах Камчатки уже во времена посещения её знаменитым капитаном Витусом Берингом. А всякую там сельскую рогатую блеющую живность детям теперь можно показывать не в полях, а в зоопарках, наподобие зубробизонов или ещё надёжнее из окон железнодорожных поездов Москва - Владивосток.
Но вот, что интересно - если свозить в Россию радиоактивные отходы, именуемые мусором, - это всегда «милости просим!». Подойдут и пароходы, и железнодорожные вагоны. Чего не сделаешь ради бабла? Верно?!
Потому что от него для воровской плутократии России исходит не аромат пробуждающейся к жизни пашни, а щекочущий запах денег, именуемых долларами, а за зелёный цвет, прозванных ею «капустой», а этой наворованной «капусты» у неё не меряно. И всякие Адамы с дружками из бывшей советской и не бывшей преисподней заготовляют её для своей плотской благодати. От которой русской кормилице земле - смерть на века.
Любопытный читатель может даже поинтересоваться, а что значит много или мало этой «капусты»?
Скажем так - очень мало, когда имеешь одну или даже четыре коробки из под телевизора, набитых стодолларовыми пачками. А когда много, то коробок уже не хватает (как такую махину уместишь сейфе особняке?!). Тогда для хранения используют не коробки, а банки (Англии, Монако, Франции, Австрии, Швейцарии, США, Испании, а также островов Кипра, Сейшельских, Каймановых и прочих!).
Этому не следует удивляться, если эти высшие и не высшие чиновники, обычные народные захребетники с разрешения Президентов получают из их рук месячную зарплату, измеряемую миллионами рублей, то есть килограммами пятитысячных купюр. Полагаю, в их среде есть обиженные: кому причитается один килограмм, а кому семнадцать.
По этой причине мы так и не догнали США ни по мясу, ни по молоку, ни по яйцам, а где по хлебу или картошке и не догоним. Но зато стремительно преодолели разрыв по числу миллиардеров на душу населения США, и даже уже превзошли их, перевалив на вторую сотню. Полагаю не хило! Правда, в Мире на них смотрят как на жуликов,..
А этот чудак Недогорский? Согласитесь, тоже мне, изобретатель, ёлки моталки! Ломал бы голову, к примеру, над созданием в России Радиоактивной Всемирной Свалки (РВС!) (не путать с детской повестью Аркадия Гайдара «РВС»!) или военной спецтехники. Да пусть той же лопаты, которой солдаты откапывают увязший по самое брюхо вездеход на российском «автобане». Но нет же, подавай ему для работы с навозом лимитированные материалы - доски, фанеру и даже трубы. Фактически фондируемый материал для МГБ идёт коту под хвост? Согласитесь, это уже просто смешно. А потом только глухой не слышал, что государство финансирует только Фундаментальные исследования, а вовсе не Прикладные, которые должны сами заботиться о себе. Например, в области утилизации того же навоза. Потому что производимой страною мусор фактически может, подвести страну к самоизоляции от всего человечества.
Но хочу обратить внимание уважаемого читателя на следующее: возвеличивание, фундаментальных исследований над прикладными, свойственно, прежде всего, уму незрелому, скорее даже детскому, которого в российской власти хоть пруд пруди. Конечно, применение ходульных научных методов для решения практических задач, это ещё не Наука, а всего лишь одно из типов сложных производств, но только на дороге этих исследований можно обнаружить нечто новое.
Вот, к примеру, взбрело в голову одному господину уяснить, отчего так быстро в земле гниёт дерево? Получается, построил сарай в сыром месте и тю,тю! Согласитесь, это выброшенные деньги! Типичная прикладная проблема. Понятно, что её финансировать, всё равно, что деньги пускать на ветер, тем более и так ясно, что при сырости нужен кирпич, он надёжнее брёвен. Поэтому уж коли тратиться, то уж над теорией укрепления кирпича. Это будет ужасно фундаментально. Но господину, о котором идёт речь, как человеку умному, и в голову не могло прийти, что Наука бывает двух сортов: первого и второго, а потому он и продолжал заниматься не кирпичом (фундаментально!), а своими гнилушками, поражёнными плесенью, то есть прикладнухой.
Когда этот господин, а именно Александр Флеминг, получал Нобелевскую премию из рук шведского короля за открытие в плесени способности производить ныне всеми известного антибиотика пенициллина, то в беседе с коллегами не без сарказма отметил, что, разделяя науку на Фундаментальные и Прикладную, мы её кастрируем, а от кастратов, как известно, не бывает потомства. И все согласились с его мнением, и только представитель Академии Наук СССР, обидчиво поджав губы, остался при своей государственной точке зрения - «наука прикладная не может превращаться в науку фундаментальную, хоть утопись», заявил он.
Но, как полагал Птолемей Варфоломеевич, что цитадель Ума в России всё же имеется, пусть и не за Кремлёвской стеною, на это нет надежды, но в уютном особняке царского времени - в Президиуме Академии Наук. Вот туда и направил свои стопы наш изобретатель...
Для проникновения в этот «Мозговой Центр Науки» (МЦН!) ему пришлось проявить недюжинную изворотливость и даже хитрость на уровне криминала, используя фальшивую рекомендацию от академии наук Чехии, когда он появился там под видом племянника иностранного члена АН СССР чеха Ярослава Гейровского, создателя уникального прибора, за который тот был награждён Нобелевской премией. Повод:- рекомендовать такой прибор для физико-химических исследований в институтах Академии наук.
Проходя с встечающим его клерком по одному из залов уютного мини дворца, он остановился и буквально замер перед мраморным бюстом академика Леонарда Эйлера (1707г. - 1783г.) и несколько секунд (приблизительно двенадцать!) пристально его рассматривал с разных сторон и даже нежно коснулся пальцами его постамента. Потом по-русски, но с акцентом, иногда чуть путая падежи, сообщил сопровождающему его лицу, что он был рад здесь увидеть дядюшку Леонарда, своего дальнего, дальнего родственника по отцовской линии. Подобное замечание произвело сильное впечатление на сопровождающего, что позволило Птолемею без очереди войти в кабинет одного из Вице-президентов, а может его заместителя. Во всяком случае, Птолемею как вежливому человеку было неудобно уточнять его истинный административный статус.
Это посещение он запомнил на всю жизнь, чем значительно расширил знания своих приятелей коллег в отношении этой Священной коровы, плохо опекаемой властью. Вроде бродячих по городам Индии священных животных, заботливо украшенных цветными тряпками, но зато всегда голодных…
- Вы счастливый человек, господин Недогорский, - воскликнул Вице-президент, вставая и протягивая ему руку.
- Боже ты мой! Я и не представлял, что корни вашей семьи уходят вглубь веков, а среди вашей родни имеются такие корифеи научной мысли, как физик и математик наш достославный академик Леонард Эйлер. Узнаю скромника, моего покойного друга Ярослава. Надо же! Много раз бывал у него в гостях. Одного пива, сколько выпили, а он молчок. Ну, скромник! А кто сейчас заведует его мемориальной лабораторией?
- Мирослав Водичка, - не растерялся Птолемей, - молодой, но очень толковый исследователь. - Ученик моего дяди Ярослава. Он просил, при случае, вам передать привет и надеется, что вы непременно посетите его лабораторию.
- Так он уже знает о нашем приезде и даже меня лично?! – удивился Вице - президент.
- Ещё бы! Ждёт с нетерпением в гости. К вашему приезду его сотрудники из нового урожая уже наготовили «сливовицу», которую очень любил их учитель. Я её пробовал, крепко берёт, а аромат, аромат…
- Да? Ярослав вроде никогда вином не интересовался? - удивившись, заметил Вице-президент.
- Верно, но в последние годы врачи ему её рекомендовали для профилактики сосудов…
Раздался телефонный звонок, чиновник взял трубку и вежливо ответил, что он очень занят.
- Ну, а чем сейчас озабочены корифеи вашей Академии? Вы к ней по родственной линии имеете отношение?
- Не без этого. Лично я сейчас редактирую большую статью в международный Ежегодник,- продолжал врать Птолемей, приближая себя к его пониманию. - «Наши взгляды на перспективы мировой наука в ХХI столетии».
Вице президент расхохотался и даже нервно потёр руки, как делает человек, придя с морозца и увидев за столом запотевшую рюмку водки при солёных огурчиках и грибках.
- Полагаю, вам в своё время Ярослав, царство ему небесное, объяснил, что это бессмысленное занятие?
- Вряд ли. Я тогда был ещё слишком мал для таких бесед. А разве ваша власть не требует от вашей Академии научных прогнозов этак на четверть века вперёд?
- Конечно, требует! - ответил Вице президент, - только за свою жизнь, поверьте мне на слово, мой друг, не помню ни одного случая предугадывания. Ни одного. Хоть убей!
- И как же вы тогда планируете научную работу? - не без ехидства поинтересовался Недогорский.
– Да никак! Эти мечтания просто складируются в архиве Академии и всё. Авось для чего пригодятся. А так поглядываем на успехи Европы и Америки. Так сказать, приспособляемся к мировой науки. Дело в том, что руководство государства настоятельно требует, чтобы наши учёные шли в своих открытиях впереди планеты всей, внедряя свои инновации в экономику мира, а пока мы ещё заметно отстаём от мировой науки. Какие уж тут инновации, если что по мелочам…
- Я слышал, что у вас Наука поделена на Фундаментальную и Прикладную. Так сказать, на первый и второй сорт. Первую худо-бедно содержит государство, как и положено, во всех странах, а вторая должна сама себя обеспечивать да ещё давать прибыль государству. Хотелось бы узнать, как вы отличаете исследования Фундаментальные от Прикладных? ; поинтересовался Птолемей Недогорский.
- Хороший вопрос: если мыслить по-учёному. Если по народно - хозяйственному, как у нас, то просто. Всё что связано с оборонной промышленностью будут ли это космические ракеты или те же биолого химические разработки, направленные на создания оружия защиты страны и даже конструирование шанцевого инструмента для пехоты это – фундаментально! Всё, что останется, а может и ничего - это для прикладной науки.
- А вам не кажется, что в этом случае вы путаете Божий Дар с яичницей? - поинтересовался Птолемей.
- Вы что имеете в виду? - насторожился Вице президент.
- Яичницу! Что же ещё? В таком случае вы относите к фундаментальной науке лишь инженерно - технологические разработки, как правило, давно открытых наукой принципов и их аналогов, и не более того. Если так, то вашей стране придётся всегда следовать в охвостье мировых научных открытий, на которые, оказывается, у Великой державы, какой вы именуете своё государство, нет грошей. На всё есть - на бессмысленные монорельсовые дороги в Москве в миллиард долларов, неизвестно для чего. На таинственные поместья с дворцами для своей плутократии, на мосты через морские заливы в дальневосточной глухомани, на организацию немыслимых по чудовищным затратам Олимпиады в субтропиках, поглощающих несчитанное количество уже триллионов рублей, а может и долларов. И где? В стране, где треть её территории вечная мерзлота !
Вы не будете возражать, если я повторю слова великого Луи Пастера, которые любил повторять всю свою жизнь мой дядя, и даже в лаборатории на эту тему вывешен плакат, что процветание всякой страны, обеспечивается совсем не этими атрибутами, которые я перечислил, а уровнем её научных исследований, её наукой.
«Наука должна быть самым возвышенным воплощением Отечества, ибо из всех народов первым всегда будет тот, кто опередит другие в области мысли и умственной деятельности».
И заметьте Пастер, не хуже нас с вами понимал, что такое Наука. А он даже не допускает, что она должна существовать, та сказать за свой счёт. Потому что экономическая прибыль возникает лишь из технологических разработок принципов открытых Наукой. А эта уже совсем другая область деятельности человека - разработка технологии и производства
А какая в России может быть сейчас наука, если аспиранты последние четверть века получают стипендию, которой с трудом хватает только на городской транспорт - добраться до Института.
Птолемей улыбнулся и продолжил:
- А про техническое оборудование ваших Институтов, с которыми меня познакомили, лучше и не вспоминать. Получается, что обучение в аспирантуре невозможно без родительской поддержки, конечно, если она у них имеется. Так что ли? А я так понимаю, - Наука вашей государственной власти теперь вообще не нужна. На хрен она ей со своими затратами, которые руками не пощупаешь, вроде генетики в биологии. То ли дело поместье с дворцом и бассейнами на крыше за миллиарды долларов. Или та же Всемирная зимняя Олимпиада в субтропиках. Вот это ей зримо и понятно. Я не ошибаюсь?
Губ Вице-президента коснулась снисходительная улыбка, после чего с глубоким вздохом он ответил:
- Дорогой друг, живя в маленькой Чехословакии, вам трудно понять особенности Великой державы, над которой не заходит Солнце. Вы не принимаете в расчёт её престижа, а он требует средств и очень больших. Откуда брать деньги на его величие? Понятно откуда как не от Науки, Здравоохранения, Образования, Культуры и Пенсий полунищих граждан. Других источников нет, кроме нефти, газа, цветных металлов, лесоматериалов, минеральных удобрений, осетровой икры и ещё кое от чего. Хотя, они и огромны, но у власти пока не получается их рационально использовать в интересах народа России, к сожалению, кроме как для себя в виде безудержного воровства именуемого коррупцией.
- Согласен с вашими наблюдениями, что чиновная власть много ворует! А как прекратить это воровство, если исходить из принципов гуманизма, не применяя закона о конфискации наворованного и тюремной решётки? Она пока не знает и мучается этим уже скоро третье десятилетие. Ну, это шутка, - сказал Вице- президент, и сдержанно рассмеялся, как человек, который прослушал аполитичный анекдот.
- А вы не находите в этом нечто болезненное, точнее нерасчётливое до глупости?
Вице президент на это ничего не ответил, а потому Птолемей понял, что беседу следует вернуть на путь дружеской беседы, и продолжил:
- В одной из своих философских статей, мой дядя Ярослав, царство ему Небесное, утверждает, что в науке, если она Наука, а не пивная «У чаши», где любил сиживать Ярослав Гашек со своим выдуманным Швейком, эти два понятия абсолютно неразличимы. К примеру, паровые машины Джеймса Уатта за столетие изменили мир, обеспечив по тем временам человечество небывалой энергией за счёт воды, угля и дров, а потому можно считать - это более чем фундаментально. Она особенно остро ощущается, когда пышущая жаром и паром паровозная махина с большой скоростью прогрохочет мимо вас. Разве не так? Но оказывается, подобная оценка однобока. Потому что почти в те же десятилетия в одной лаборатории сидел чудак и проводил очень простые опыты - видите ли, проволочкой пересекал магнитное поле в магните в виде лошадиной подковы, при этом в проволочке возникало какое то электричество, схожее с гальваническим. Казалось бы, с точки зрения вашего Правительства, тратить на этого чудака деньги, всё равно, что их выбрасывать в форточку. Разве не так? За что ему платить зарплату и прочее, если заводы выпускают тысячи паровозов, локомобилей и разной паровой тяги, которую и далее следует развивать фундаментально. Например, повышать их КПД хотя бы на два, три и далее процентов. Разве это не фундаментальные исследования?
Действительно, зачем, если результаты его опытов не пыхтят, не выбрасывают снопы искр и даже не взрываются от переизбытка энергии? То есть какому то бывшему переплётчику Майклу Фарадею, да ещё без университетского образования? Это же курам на смех. Вот только смеётся тот, кто смеётся последний.
В скорости, как вы знаете, человечество про паровые машины и вовсе забудет. Паровозы, на всякий случай законсервируют (всё же восхитительный механизм, для которого нужна только вода да дрова!), а вместо них пошли электропоезда, кругом сплошь электричество и электромоторы, и даже всякий гражданин может иметь дома ту же электродрель или пилу (про лампочки и сверление нефтяных скважин мы не говорим, и так понятно!). Одним словом получилось - Слава великому Фарадею! Так что ли? Вот вам и опыты с проволочкой. Спрашивается, где же теперь огнедышащие динозавры?
По кислому выражению лица Вице президента Птолемей понял, что этим примером он его не убедил.
- Во всяком случае,- продолжил племянник,- дядя Ярослав до последнего дня своей жизни был уверен, что Чехословакия в отличие от вашей страны не настолько богата, чтобы позволить себе такую роскошь, как делить науку на фундаментальную и прикладную. У нас, говорил он, все фарадеи равны потому, что Наука это единственная область человеческого творчества, где наперёд никогда не узнаешь, что найдёшь, а что потеряешь.
- Оно, конечно, может и так, - вяло откликнулся Вице - президент на яркий факт, - но Россия не Чехословакия. У нас свои законы развития Науки и иная стать - российская. А потом наше Правительство за последние двадцать лет уже отработало метод, позволяющий отделять научные зёрна от их плевел. Да, да - именно от плевел.
- Метод секретный? - с усмешкой спросил Птолемей.
- Да нет. Могу с вами поделиться, если не скучно.
Он нажал на подсобном столике кнопку. Тотчас распахнулась дверь и на пороге появилась, как понял Птолемей, референт, стройная женщина приятной наружности с огромной косою, ловко уложенной на голове наподобие спящей змеи.
- Алиса Васильевна! Пожалуйста, одарите нас чашечкой кофе.
- Вам покрепче? - обратилась она к гостю.
- Всё равно, только без сахара, - и дверь закрылась.
- Так вот, наше Правительство разработало, на наш взгляд, очень удачную схему экономии средств, в такой затратной области народного хозяйства, как Наука. Подобной нет ни в одной стране мира, даже африканской. Можно считать это нашим Ноу Хау! Да, да - именно так!
Для этого в течение пятнадцати двадцати, а теперь и более лет основные средства направляются, только на обеспечение сохранности зданий, где располагаются научные коллективы. Иными словами, оплачивается электричество для освещения, тепло, чтобы по зиме не порвало отопительные батареи и на канализацию. Без неё очень неуютно чувствует себя человек!
Не забываем и про территорию, которой пользуются Институты. Это, считайте, законсервированная валюта, нужная нашему бизнесу от власти.
Зарплату научным сотрудникам тоже уменьшили в разы. Не знаю, как оплачивается у вас труд дворников, а у нас зарплата доктора наук или даже профессора до их зарплаты не всегда дотягивает. И это хорошо.
- Это, в каком смысле? - простодушно поинтересовался Птолемей, хотя ответ знал.
- А в том, что по прошествии десяти пятнадцати лет стало ясно, кто приспособился к такой спартанской научной деятельности, а кто нет. Кто нет, тем мы с чистым сердцем говорим «Будьте здоровы! Вы нам больше не нужны!». Кто выжил, - считаем золотым фондом нашей российской Науки.
- А вам не кажется, что вашим Ноу Хау вы заодно вымели из России и фарадеев? Одни так и не успели приспособиться к вашей селекции, а другие плюнули на вас и уехали за кордон, чтобы заниматься, к примеру, не паровозной тягой из прошлого века, а новыми источниками энергии или проблемами сохранения человеческой жизни?
- Конечно, издержки есть и ещё будут. Куда от них денешься? Но как думает наше Правительство, да и Академия не возражает - жили мы без фарадеев семьдесят лет и ещё сто лет проживём без них. Согласитесь, ведь глупо тратить даже малые средства, в надежде, что какой то «фарадей», однажды, откопает в навозе жемчужное зерно? Потом Россия страна богатая. Чего надо, мы и так купим с потрохами, а не продадут, извлечём. Для этого у нас есть свои средства и надёжные механизмы, - и он мимикой с подмигиванием показал, что это такое.
Птолемей смотрел на лицо Вице-президента, или кем он был на самом деле и думал, может, стоит напомнить, что людям не дано узнать, когда и кто, и где откроет очередную шкатулку Пандоры или вытащат пробку из бутылки с добрым Джином?
- Если серьёзно, то в Истории человечества не было такого понятия как фундаментальная наука. Есть просто Наука с большой буквы, - сказал Птолемей, - а использование научных методов, это как говорил мой дядя, всего лишь ремесло. Это также как каменотёс, умеющий обращаться с зубилом и молотком, ещё не скульптор.
В качестве примера несколько слов о чудаке, который из любопытства решил выяснить, что за рыжие пятна иногда появляются на листьях табака или томатов. Другой, увидев это, сказал бы: «да фиг с ними, с пятнами!» Вырвал бы эти растения да посадил другие, без будущих пятен. А этот профессор ботаник испросил средства на исследования этого никому не нужного «прикладного» в вашей интерпретации факта у Императорской Российской Академии Наук. А она этому чудаку не отказала в деньгах, хотя тоже в них нуждалась. И он, этот чудак, профессор Дмитрий Иосифович Ивановский возьми да заяви всему миру, что эти ржавые пятна на листьях табака результат жизни ещё невиданные миру, возможно, очень опасных организмов, которые позже назовут вирусами, что в переводе с латыни означает яды.
При этом профессор Дмитрий Ивановский дословно заявил в свой работе, что «…это изучение интересно лишь в научном отношении, практических же результатов иметь не может». Вот вам и прикладная наука, которая в ХХ веке превратилась в «Вирусологию», а что это такое ныне известно даже школьнику или наркоману через свою болезнь под название СПИД.
А по методике Ноу Хау вашего Правительства, которое обязывает учёных не только самим обеспечивать исследовании, но еще на «гора» выдавать прибыль, этот важнейший феномен профукали бы, - подытожил своё повествование Птолемей.
- Ну, и что такого? - не обратив внимания на тон сказанного, с философской рассудительностью ответил ему Вице президент устало, отвалившись на спинку кресла
- Я, хотя специалист скорее по физикохимии, но тоже слыхиавал о вирусной заразе: о гриппе, гепатитах, полиомиелитах и даже ещё кое о чём и похуже. Но это не значит, что мы не должны экономить средства.
Кстати, краем уха слышал, что до недавнего времени у нас в Москве в Академии медицинских наук имелся даже Институт вирусологии, но его последний директор, за время своего руководства ухитрился под эгидой Министерства здравоохранения ловко приспособить его для экологии. Может и правильно, коли уже существует для изучения вирусов Новосибирском научный центр. И потом, пусть этими инфекциями занимаются те страны, которым это интересно. В крайнем случае, через ООН, ЮНЕСКО или ВОЗ мы будем пользоваться плодами их усилий. Мы же финансируем эти организации.
- А вы уверены, что они всегда предоставят вам плоды своей Науки, даже за деньги? - с усмешкой поинтересовался Птолемей.
- Конечно, мы же Великая держава! Кто попрёт против нас?
Ему показалось, как при слове «Держава» лицо хозяина кабинета торжественно напряглось. Ещё мгновение и Вице-президент или кем он был, поднимется с кресла, как при исполнении государственного гимна.
- Вы может, и держава по размерам своей территории, но после внедрения в последние четверть века в Науку вашего Ноу Хау уже, увы, далеко не великая, - ответил ему Птолемей, полностью убрав из своей речи иностранный акцент. - для того, чтобы ей быть, нужно, как советует химик Луи Пастер пуще глаза беречь Науку на деле, а не на словах, хранить своих фарадеев, а ещё помнить, что без хорошего образования ни Науки, ни великих держав в природе просто не существует. Как бы на эту тему не надувались упитанные щёки иных Премьер министров и их чиновников. Как бы не украшала ваша власть своих учёных наградными бляхами и прочим довольствием, не бывает, - хоть тресни!
- Что касается образования или той же медицины, - заметил чиновник с кислой гримасой, - с теми же вирусами, вы отчасти правы. - Но по вопросам фундаментальной науки позволю с вами всё же не согласиться. Вот пример. На днях Правительство своим решением финансово поддержало наш Проект посещения человеком планеты Марс. России, на наш взгляд, сейчас тесно на Земле и она остро желает вырываться уже в астральные просторы. Сейчас там наши политические и экономические приоритеты. А такое требует супер технологий, а её не сыщешь среди прикладников - фарадеев, обитающих на тверской или какой другой земле, за которых вы ратуете. Вот вам яркий пример, о котором я слышал стороною.
Некто изобретатель, какой месяц обивает пороги нашей Академии, стараясь нас убедить, что навоз, вы представляете навоз, то есть фекалии животных есть золотая жила для производства углеводородов, а проще горючих газов. А теперь, для смеха, сравните Марсианскую экспедицию с этим… навозом, фактически калом животных. Могут ли эти две идеи быть равновесны?!
Физико-химик, с торжествующей усмешкой воззрился на своего простоватого гостя, и с удовольствием отхлебнул глоток кофе.
- Думаю, нет, - спокойно ответил мнимый племянник электрохимика и Нобелевского лауреата, вновь убрав свой акцент.
- Более ценна, как это не покажется вам кощунственным, - ответил Птолемей, - на сегодня для России навозная идея, а вовсе не марсианская. Последнюю идею, без ущерба для национального престижа, пока можно оставить писателям фантастам и кинематографистам, а превращение огромных биологических отходов и прочих отходов с помощью микробов в горючие газы, это всё равно, что заставить Солнце задарма ишачить на человечество. А, уже решив, её, подумать, без чего не интересно жить… о Марсе и других задачах. И потом вам не кажется, что тогда может появиться нечто более важное и нужное, и даже более интересное для человечества, чем «Марсианская Одиссея»? Например, активное продолжение человеческой жизни до 100 и более лет? Я уже не говорю об идеях великого Николы Тесла, направленных на поиски путей изъятия неисчерпаемой солнечной энергии превращаемую в электрическую, и её транспортировки по планете Земля. После чего атомной энергетике, к счастью для человечества, будет «кердык».
А, если совсем серьёзно, то решение космических задач возможно, лишь после овладением человечеством именно энергией Солнца. И не раньше. Только тогда оно зримо прикоснётся к космическому миру с расстояниями, измеряемыми световыми столетиями. А для примера замечу, что изучение того же фотосинтеза в практическом отношении и по своей сложности, и по полезности задача хлеще марсианских ракетных экспедиций человека, сквозь чудовищную плотность смертельной космической радиации.
Помолчали.
- С вами не соскучишься, Птолемей Варфоломеевич, - заметил чиновник.
По той болезненной гримасе, которая опять скользнула по его лицу, Птолемей, понял, что ему не стоило распространяться на эту тему.
В безмолвии они допили кофе. Хозяин кабинета платком вытер губы, потом в стопку сложил лежащие перед ним исписанные листы, какого то проекта, затем кашлянул и только после этого сказал:
- По линии применения микробов в биологии, слава Богу, у нас уже есть учёный с мировым именем. Я имею в виду уважаемого академика Протасия Суслопёрова, который, рассмотрев предложение одного изобретателя, точнее жука скарабея, поставил на нём резолюцию - «Чушь!» или что - то в этом роде. Стороною слышал, что Протасий Константинович, как человек добрый всё же порекомендовал обеспечить этого сермягу навозом в нужном ему количестве.
- А при чём тут доброта? - с усмешкой поинтересовался Птолемей.
- Понимаете, в Президиум протоптали дорогу, как муравьи к куску сахара, многочисленные «фарадеи» - он улыбнулся, - которые хотят, чтобы их умственные потуги были реализованы. Порою доходит до смешного, как с «Навозом». А то и до трагичного: полоумные изобретатели от безысходности реализации их идеи иной раз могут покончить с собою прямо у нас в коридоре, а то кое-кого из сотрудников полоснуть изобретённым ножом особой конструкции. Был случай, когда из свёрнутого чертежа в чиновника пальнули из обреза. Теперь у входа в Президиум дежурит милиция.
Да вот, пример, сегодня с утра по личной просьбе академика Лавра Фомича Белокобыльского меня посетил очередной изобретатель и оставил мне злобную писанину.
И хозяин кабинета помахал стопкой страниц, лежащих перед ним на столе.
- Жалоба младшего научного сотрудника на директора Института! Какого?! Пришлось разобраться. Оказывается, это товарищ занимается механизмом кристаллизацией разных солей, а дирекция его Института не одобряет этой затеи. А всё почему? Человек занимается, какой то ерундой. Я бы его понял, если бы это была поваренная соль или медный купорос, на худой конец, благородная винная кислота. А это оказались очень дорогие соли редких металлов. Спрашиваю этого молодца, что вы хотите получить и какова фундаментальная цель ваших усилий? А он: «Хочу изучить процесс, как в кристалле одного вещества разместится кристаллическая структура другого, а может и третьего, да так, чтобы образовалась особая кристаллическая структура». Хорошо, говорю, а какая ваша конечная практическая цель?
- Не знаю, - говорит он. - Сначала надо их получить, но уверен, что подобного в Природе нет и это очень интересно.
Тут уж я возмутился и говорю ему:
- Значит, научные труды нашего знаменитый кристаллографа товарища Фёдорова уже и не в счёт? Вы хоть видели его знаменитый столик для исследования кристаллов?
- Видел, - говорит он, - но дело не в столике, а в новой идее. Если бы сейчас жил Евграф Степанович, то он непременно поддержал бы мои устремления.
- Нет, говорю ему, - уж если вы действительно интересуетесь кристаллами, то займитесь не этой чепухой, а фундаментальной проблемой – получением для нужд нашей страны полезных кристаллов - алмазов. Могу посодействовать вашему переходу в Институт, который этим знаменит.
И знаете, что мне ответил на это молодой нахал? «Этих алмазов, ; говорит он, - в Земле немерено, и вся их ценность лишь в твёрдости да блеске, а такие, какие у меня, на планете пока ещё не образовались, может, и не образуются. А что касается твёрдости, то иная чиновная глупость бывает твёрже иного алмаза!» Сказал, и этаким фертом покинул мой кабинет. Вот и помогай после этого «фарадеям». Пришлось позвонить Лавру Фомичу и просить не присылать таких ходоков. Всё же Академия Наук не богадельня для такой публики…
Пока Вице-президент будет лицом изображать огорчение и для успокоения допивать кофе, автор позволит себе сделать пояснение в отношении подобных кристаллов... Впрочем, нынешнее молодое поколение планеты Земля, которое протирает штаны, сидя перед компьютерами, уже поняло, о чём идёт речь и это растолкует своим родителям…
В качестве запоздалой ремарки сообщим, что организаторы научных идей в нашей стране были просто обескуражены исключительной практической важностью этих исследований, о которых им поведали западные коллеги, а мы, стоящие у их истоков, опять оказались на обочине мировой науки, если не в её кювете.
Опять помолчали.
- Ходят слухи, что ваша власть, наконец, решила раскошелиться на науку. Это так? - прервав затянувшееся молчание, поинтересовался Птолемей.
- Это уже не слухи. Кажется, она, наконец, спохватилась и теперь якобы мечтает потратить на неё изрядное количество средств, чтобы с её помощью одним махом поднять на мировой уровень индустрию высоких технологий и, главное, открытий.
- И это после двадцатилетнего реализации вашего Ноу Хау? - с усмешкой вопросил Птолемей. -.Для такого научного броска у вас уже не осталось научных кадров. В лабораториях вашей Академии, как говорится, их кот наплакал: одни уехали навсегда из страны, другие уже разменяли седьмой десяток лет. Ведь Науку делают профессионалы, а их и за пять лет не подготовишь. Иной ваш Институт сегодня можно завалить приборами, которыми пользуются учёные США и Европы, но они так и будут стоять в упаковках. В лучшем случае их применят в аналогичных исследованиях, а это называется работать на подхвате, а от него открытий не дождётесь. Вы отстали от мировой науки на десятилетия, а потому эти приборы для вас будут как посылки от инопланетян. Разве не так? Как же вы намерены преодолеть эту пропасть, которая с каждым годом в геометрически пропорции всё расширяется?
- Для этого будет создан центр, точнее даже микро городок «Сколково», а по сути «Мозговой центр» российского государства.
- И кто же там будет трудиться на благо страны, не нынешние ли аспиранты со стипендией в 50 долларов в месяц и их учителя доктора наук и профессора с зарплатой чуть больше московских дворников?
- Да нет! Мы их вообще не берём в расчёт. Для создания атмосферы научного творчества будут приглашены ведущие ученые Мира, во всяком случае, выдающиеся.
- Вы полагаете, что они соизволят приехать в вашу научную резервацию для создания в вашей стране современной конкурентной науки? В страну, в которой власть прививает в своём народе враждебное отношение и к Европе, и к США, где ваша власть, между прочим, хранит свои денежки, где учатся их детки, рожают их жёны, где у них куплены вилы, дворцы и многое другое? Разве это не смешно!
- А почему нет? При миллиардном финансирование в долларах можно за три-четыре года нашу науку вывести на мировой уровень способной к инновациям. В этом у нашего Президента и Правительства и их западных консультантах нет ни малейшего сомнения. Что может устоять против денег? Так они считают!
- Ничего у вас не получится, а если что и получится только уродство - с усмешкой ответил Птолемей. - Ваше Правительство, как я понял, судит по себе. - Но на свете есть много такого, что может устоять против денег, например, совесть, любовь к своему народу, времена года, наконец, второй закон термодинамики и так далее. Много чего, кроме денег, да к тому же ворованных!
- Оригинально сказано, особенно относительно второго закона термодинамики. Непременно запомню… для случая…
- В отличие от российских учёных, - продолжил Птолемей, - на которых ваша Власть смотрит с барской презрительностью малообразованных нуворишей, как на неудачников на пиру их жизни, учёные западных стран и Америки являются уважаемыми гражданами своих государств и достаточно обеспеченными, чтобы не шататься по миру в поисках приработка. Надеюсь, вы согласитесь, что каждому нормальному учёном. присуще творческое соперничество? А тогда с какой стати они будут делиться личными научными идеями, успехами, новыми технологиями, а тем более, научными открытиями с подмастерьями, данным им в ученики пусть и за большие бабки? Руководству вашей Академии Наук это не приходило в голову?
- Может, и приходило, а вот нашей власти - сомневаюсь. Она же всё меряет на свой манер, а он один ; «бабло»! Но, с другой стороны, почему бы не помочь демократической стране за её же миллиарды долларов? - ответил чиновник
- Сомневаюсь, чтобы они на свою голову готовили конкурентов. Тем более они в чести у своей страны и её народа. Это раз. И потом мир не слепой. Он же видит, что гигантские средства, полученные за продажу нефти и газа, не пошли стране впрок. Это два. За прошедшие десятилетия ваша власть только кормила народ обещаниями обустроить страну и, не создав новых производств, даже ухитрилась не модернизировать имеющиеся, которые уже исчерпали свой ресурс.
А ваша Наука вообще пошла в хлам, поскольку, как вы сказали, что надо купим, а не продадут - выкрадем. Иными словами, она вашему государству больше не нужна. Я думаю, что ваша власть, наконец, поняла, что при своей жизни она её не поднимет даже до среднего европейский уровня, а тогда зачем на неё тратить деньги, если всё, что ей лично надо есть во вражеской Европе и в злобной Америке?
Всем известно, что в руках вашей власти за эти десятилетия имелись десятки триллионов долларов и, тем не менее, сорока миллионов граждан вашей страны до сих пор живут ниже черты бедности и с убылью на тот Свет по миллиону в год. А по основным показателям жизнеобеспечения и развития той же науки Россия за эти годы, как пребывала, где на пятидесятом, а где на семидесятом месте так там и осталась. Да и ваше самое главное учебное заведение МГУ мотается, где то в конце мирового реестра мировых Университетов. Спрашивается: чем может кичиться такая власть? Школьниками, их Олимпиадами? А дальше что?
Зато по количеству миллионеров и миллиардеров, связанных с вашей властью, не известно по какой причине, беззаконно и бесконтрольно владеющей национальными богатствами страны, она ухитряется делить первые места с США, а то и превосходить их. Это нормально для власти, считающей себя демократической и претендующей на особый статус уважения в Мире? Вы не возражаете, если я продолжу?
- Пожалуйста! Мне интересно узнать, что думают со стороны о России её доброжелатели.
- Вы согласитесь, что столь гигантское и скоропалительное накопление денег у некоторых персон возможно только двумя способами. Первый – создание новых производств или реализация открытий, инноваций и прочего, что преобразуют мировую цивилизацию. На что у вас и намёка нет. Я не говорю о балете и ракетах, чего у вас в избытке.
- Согласен.
- Второй способ - это оголтелое воровство национальных богатств под крышей законов государства и прокуроров, созданных самою властью и её плутократией. Прошитые сверху до низа воровством, именуемой коррупцией, они вывозят наворованные капиталы в офшоры зарубежных стран, и, повторю, одновременно прививая у российского народа к ним откровенную враждебность. Согласитесь, что это подло, но там где царствует «бабло» там и мораль другая
- Тоже верно, но что вы этим хотите сказать? - настороженно спросил чиновник и посмотрел на дверь, потом нажал на столе кнопку. Она распахнулась и на пороге появилась секретарша.
- Алиса Васильевна, приготовьте нам ещё кофейку и можете идти домой, ключи от кабинета я сдам сам.
-Так на чём мы остановились?
- На воровстве вашей власти, которая оказалась не властью строителей страны, её лучшего будущего, а элитой временщиков - коррупционеров. Свои экономические и политические промашки списывает не на себя, а, на происки США с его Госдепом, и которые теперь будет расхлёбывать обманутый властью народ. Интересно бы её спросить, чем она занималась эти два десятилетия? Шуршала в своих бездонных карманах триллионами долларов, изъятыми из страны с помощью воровских законов и разных ваучерных махинаций при приватизации национальных богатств, принадлежащих не власти, а народу? Удивляет жадность власти к патологическим размерам обогащения путём воровских махинаций и непонимания того, что всё это рано или поздно, придется вернуть обобранному ими народу.
- Вы уверены в этом?
-А причём тут вера, коли существуют неписаные законы биологического развития человеческого общества. В нужный момент они себя обязательно проявят! И после этого вы хотите, чтобы эта власть со своею плутократией была способна поднять науку России до мирового уровня?! Да побойтесь Бога! В тесовом гробу она её видела с её инновациями и открытиями! Это дело не по её уму. Не то у ваших Президентов с их камарильей образование, а соответственно и понимание Мира, и восприятие духовных ценностей человечества. Её мозгам понятен лишь один механизм, как у саранчи, это механизм жора, насилия в целях личного обогащения и сохранение персональных капиталов с помощью вывоза активов за границу и воровство выделяемых средств на обустройство страны,
Россия давно стала для ваших нуворишей территорией, откуда с помощью безмерно терпеливого, привыкшего к полунищей жизни народа, вывозятся эти миллиарды долларов на их личные тайные счета в международные банки и в офшоры далёких стран и консервируются в шикарной недвижимости.
- Вы так непрезентабельно представили нашу власть, что мне даже трудно чем-либо возразить. Хотелось бы думать о лучшем…
- Я согласен. Для лучшего в России уже не одно столетие, как и по ныне, используется метод «буриданового осла», перед глазами которого на палке качается аппетитная морковка, до которой ему не дотянуться.
Но другой вопрос: в чьих руках будет чековая книжка при создании вашего «Мозгового центра»? Если в руках вашей Академии - это одно, хотя и здесь без воровства не обойдётся. А если финансами будет командовать ваша коррумпированная бухгалтерская чиновничья рать, а я уверен она погреет свои руки, если строительство одного километра бракованной дороги в десять раз дороже, чем в любой другой задрипанной стране мира, тогда средств точно не хватит. Их отсосут ваши вороватые чиновники глисты. И всё ограничится строительством очередной научной деревни имени «светлейшего князя Потёмкина». Потому что тогда распорядителем финансов будет, опекаемый властью трёхголовый ящер – распил, откат, отъём.
Говорят, что, ваше Правительство рассчитывает на бурный приток западных и даже американских инвестиций? Это так?
- Верно. Руководство надеется, что помимо миллиардов рублей в «Мозговой центр» будут вложены и миллиарды долларов других стран.
- По-моему это неразумные мечтания, даже глупо нахальные, - заметил племянник Гейровского. - Посудите сами, какой дурак под залог добрых обещаний, решится вкладывать свои денежки, понимая, что помимо распила, отката и заноса в России не дремлет персонаж, обихаживаемый силовиками, начиная с ФСБ и далее, для которых закон под их сапогом не стоит и плевка, – это захват. Разве будущие инвесторы не видят, как эти наглые рожи из России скупают в его стране шикарную движимость на деньги, добытые узаконенным грабежом?
Надеюсь, вы не будите возражать, если я скажу, что ваша верховная власть трудится не по законам Конституции страны, а по своим понятиям, а это значит, она может, разорить, посадить, выпустить на волю, а то и убить, чтобы не мозолили ей глаза, и прочее. Под это заточены и ваш продажный суд с прокуратурой, и все силовые структуры вашей власти.
- При всём вашем пессимизме, позволю с вами не согласиться. На дорожку я вам подарю ксерокопию статьи экономиста Лавра Фомича Белокобылского, который дал экономический прогноз перспективам и результатам реализации проекта «Мозговой центр». Из него следует, что по его завершению через 2-3 года Россия непременно превратиться в страну инноваций и высоких технологий.
Чиновник на письменном столе по шуршал бумагами и, найдя нужную, с ухмылкой протянул её гостю.
- Блажен, кто верует, - сказал Птолемей, беря её. - Но согласитесь, что для уничтожения накопленных знаний нужно мгновение, а для восстановления утраченного порою – годы, а то и десятки лет. Естественно, что ваша власть, заточенная только на «бабло», не способна понять всех трудностей приобретения утраченного научного потенциала, которые теперь соизмеримы с решением вашей демографической катастрофы.
- Похоже, что так! Смертность в стране не останавливается, а нарастает, российские учёные продолжают уезжать. Сейчас меньше, но не потому, что им стало лучше, а просто их уже осталось мало. Может, «Мозговой центр» как то повлияет хотя бы на их отъезд, особенно молодых?
Чиновник гримасой изобразил на лице не то печаль, не то усталую задумчивость. Птолемею уже следовало откланяться, но ещё оставались вопросы по этой теме.
– А всё же у меня к вам и академику Белокобыльскому будет вопрос, - теребя в руках ксерокопию статьи, сказал Птолемей, - почему восстанавливать утраченный научный потенциал страны нужно начинать с выкупа государством земли у самого себя? Или она уже не принадлежит народу, и теперь находится в найме у вашей власти? Или это происходит так: «Некто» без ведома народа продаёт за бесценок тысячи гектар земли некой личности обозначим её нежным словом «Пахан». И теперь, когда Академия решила отстроить новый научный центр «Сколково» на этих гектарах земли, она вынуждена уже в десятикратном размере эту территорию выкупать у этого «Пахана»? И вы полагаете, что с такой арифметикой узаконенной жульём, вы создадите нечто на подобие американской «силиконовой долины», у которой даже автостоянка давно обеспечивается энергией Солнца, российскую «силиконовую долину? Да побойтесь вы Бога! Вы создадите «канализационную» трубу именуемую «нанотехнологией», по которой как в унитаз будут бесконтрольно, под снисходительную улыбочку Президентов и их министров, безотчётно утекать миллиарды рублей вашего народа, который по меркам европейских стран не только беден, но на половину и нищ. Это первый вопрос.
Второй: почему оказавшейся в руках ваших финансовых воротил не малые средства не использовать для восстановления имеющихся научных Центров и даже городов. Таких как Обнинск, Пущино, Протвино, Черноголовка, Зеленоград тот же Троицк? В коридорах, которых сегодня гуляет эхо. Я уже не говорю о научных Центрах Екатеринбурга, Новосибирска, Омска, Красноярска и Дальнего Востока, и это далеко не весь перечень. А ведь их основная беда состоит не в отсутствии талантов, а в пришедшей за эти годы безвременья в негодность научно технической базы, убогой зарплате научных сотрудников, на что власть равнодушно плевала три десятилетия. Я уже не говорю о той чиновной серости, которую власть, в последнее время, по своей глупости впендюрила, другого глагола не нахожу, в бессловесное руководство российской Наукой.
Почему бы не использовать планируемые миллиарды долларов на восстановление в них современной научно-технической базы, а не тратить их опять на цемент из Германии, песок из Финляндии, штукатурку из Дании, строительную технику из Швеции, рабочих из Турции и прочее, и прочее?
- Вы правы, - многим в Академии это тоже кажется странным своей неразумностью, точнее глупостью. Но, чему тут удивляться? У нашей власти во все времена был и остаётся удивительно низкий профессиональный уровень во всём, а, возможно, и умственный. Раньше, при большевиках, по малограмотности, - теперь плюс еще по не компетентности.
А проводимая в нашей стране утилизация среднего и высшего образования согласно идеям министра, это не катастрофа, а уже государственное преступление. Это всё равно, что чиновнику со знаниями колхозного бухгалтера поручать операции на мозге человека!
Вы правы, в научных Центрах, которые вы помянули, сейчас из рук вон плохо с научными кадрами. Какие могут быть кадры, если стипендия аспиранта пятьдесят долларов в месяц. Это же стоимость месячного билета на дорогу до Института, в котором на убогом старье действительно и могут работать только ваши «фарадеи»… и то при родительской помощи. Согласен, что со стороны власти, обладающей огромными газовыми и нефтяными деньгами, это не только бессовестно, но и преступно по отношению к народу России. Поэтому многие учёные и отбыли на Запад или в Америку. А если мы создадим такой чудо - центр, в котором будет самое современное оборудование, достойная зарплата, нормальные социальные условия, как на Западе и в США, то почему бы им не вернуться в Россию?
- Вы хотите сказать, в некую научную резервацию в обрамлении русских берёз с курлыкующими в осеннем небе журавлями? Так что ли? - с усмешкой заметил Птолемей. - А вам не кажется, что всякое открытие это стечение удивительных, часто независимых от человека обстоятельств. Поэтому, когда в стране имеется не один научный центр, то непременно появляется на подобное шанс, а в случае с научной резервации типа вашего «Мозгового центра» вероятность его ничтожна, сколько бы вы средств в него не вложили.
- Пусть даже так, если в этом деле нам суждено быть первыми.
- Почему первыми? - удивился Птолемей. - Не вы первые, не вы и последние отстали от мировой науки лет на пятьдесят, а то и на все сто. Очень похожая проблема возникла и у нас в Чехословакии. Первый раз после Второй мировой войны, а потом после посещения Пражской весны советскими танками.
Тогда Академия наук Чехословакии совместно с правительством реализовали три неделимых постулата, которые позволили чешской науке занять достойное место в Мире, хотя она не имеет таких природных богатств и чудовищных финансовых возможностей как Россия. Если вам интересно могу рассказать.
- Будьте любезны, тем более в статье академика Лавра Фомича этого нет. Вы не будите возражать, если я запишу это на магнитофон?
- Пожалуйста,… постулат первый – исходя из тысячелетнего исторического опыта человечества, Наука способна существовать только при помощи государственного финансирования или доброхотов.
Что же касается использования уже известных научных методов, для решения даже сложных практических задач, то это не наука, хотя может быть делом высокопрофессиональным и очень прибыльным, но является всего лишь производством.
Постулат второй - современная Наука, способная к открытиям и инновациям, возможна лишь в стране имеющий хотя бы средний уровень мирового технологического развития.
Постулат третий - наличие в стране свободы.
- А это как понять?
- Просто. Наука в неволе не живёт
- Это что то, вроде «Свобода - лучше несвободы»? Или лучше быть здоровым и богатым, чем больным и бедным? - уточнил хозяин кабинета.
Птолемей задумался, ему показалось, что нечто подобное он даже видел, где то своими глазами. Вспомнил. Улыбнулся и ответил:
- Вы знаете, подобный слоган мне известен. Когда я был иностранным студентом МГУ, мы в зимние каникулы отправились в лыжный поход на Приполярный Урал, и там, в одном из лагерей ГУЛАГа, который был в посёлке Харп, так на языке хантов это северное сияние, над колючей проволокой для напоминания гражданам Советского Союза возвышались три транспаранта следующего содержания: «Да здравствует победа Коммунизма во всём Мире!», «На Свободу - с чистой совестью!» и «Помни свобода - лучше, чем несвобода!». Боюсь, что подобное понимание Президентами вашей страны такой Свободы для Науки противопоказано.
Если власть хочет иметь Науку мирового класса, то должна обеспечить учёным полную свободу выбора направлений исследований, даже если «Это» сегодня ей будет не нравиться. Потому что года через три или пять и более лет может оказаться, что «Это» страна будет втридорога покупать у тех стран, если они ещё соизволят продать, где такое понимание как «Свобода» не понимается на жаргоне советских диктаторов.
Если же власть откажется хотя бы в одного из этих постулатов, то никакой Науки, способной к инновациям, а тем более к открытиям в стране не будет, хоть уройся «баблом» с ног до головы. Надеюсь понятно почему.
И ещё вопрос: разве ваша Академия не может твёрдо потребовать от вашей верховой чиновной власти, именно потребовать, чтобы не она чиновничья, малограмотная, насквозь коррумпированная рать решала, где и как использовать средства, а распоряжалась сама учёные Академия? Чего ей бояться, встать на дыбы против её глупости и безрассудства? Сейчас не времена Николая Ивановича Вавилова, Пётра Капицы, Льва Ландау, Андрея Сахарова и их сподвижников, когда за несогласие с властью ученых мордовали и убивали в застенках Лубянки или отправляли в ГУЛАГ на десятилетнюю отсидку или ссылали в «тьму тараканье»! Разве сейчас это возможно?
И потом, почему в ХХI веке Президенту Академии наук прилюдно не сказать в лицо Президенту страны, который по Конституции, лишь олицетворяет высшую чиновную власть, но которая принадлежит не ему, а Народу: «Господин Президент! Кто вам позволил так беспардонно и преступно относиться к российской Науке? Ваша чиновная бюрократия обходится с российской Академией наук как слон в посудной лавке. И это свершается на ваших глазах. Неужели вам не ведома прописная истина, сказанная не индийцем Махматом Ганди, а европейцем великим химиком и биологом Луи Пастером «Наука должна быть самым возвышенным воплощением Отечества, ибо из всех народов первым всегда будет тот, кто опередит другие в области мысли и умственной деятельности?». Это и есть краеугольный камень любой страны, претендующая на авторитет вовсе не в футболе, в горнолыжных курортах, спортивных олимпиадах и прочей показухе, на которую с вашего позволения тратятся чудовищные средства. А в это время из вашей страны, которой вы поклялись на обложке Конституции служить ей верой и правдой, как во время войны или чумы навсегда эмигрируют в другие страны сотни тысяч одарённых энергичных молодых людей от безденежья, от бесквартирья, от вашего чиновничьего произвола, на который вы поглядываете с улыбочкой. А то что, Наука в стране достигла того уровня падения, что вашей власти в ней уже нет необходимости, так в этом не виноват Госдеп США и НАТО, как бы вы не старались внушить эту чушь народу с помощью ракет и атомных бомб. Он не глупее вас, господин Президент, он всё понимает! За пределами вашей жизни Наука восстанет даже из пепла. Вот тогда вас и помянут за то, что вы сегодня отобрали у народа Науку как единственную надежду на процветание России на Земле, а не нефть и газ, которые однажды необратимо сгорят!»…
Чиновник грустно улыбнулся и даже тяжело вздохнул:
- Так вы полагаете, что на подобное заявление в Академии наук нет претендентов, по сути, на славу гражданина с большой буквы, имя которого навечно сохранится в анналах российской Академии наук?- вопросил племянник нобелевского лауреата.
- Боюсь, что на подобное если и есть, то эти усилия на фоне прожжённого конформизма и рабского холуйства будет оболганы как антигосударственная деятельность. Вы Академию измеряете корифеями русской науки, которые намертво стояли на защите её независимого высокого статуса и в царские времена, очень редко ухитрялись даже в советские? Такие, как государыня Екатерина II, Дашкова, Ломоносов, Менделеев, Павлов, братья Вавиловы, мой учитель Вернадский, Капица, Сахаров, Келдыш, Королёв, Энгельгардт, Несмеянов, Жорес Алфёров и немногие другие? Хотя их и было не очень немного, но за их плечами был огромный личный авторитет, прежде всего учёного, а не тот, который нынче назначает им государственная власть за их послушание или поддакивание любой её глупости.
За прошедшие более чем двадцатилетие научного захолустья, основной состав Академии составляют уже пожилые люди, имеющие денежные и прочие привилегии, которые стимулировали не только научные открытия, но и разрушительный конформизм. Сегодня они уже имеют устоявшиеся должности, да и круговая порука тоже существует, поэтому цапаться с властью за будущее Науки, где их уже не будет, они не видят смысла. Её основной контингент предпочитает не перечить власти, а только наблюдать, как редеющая когорта истинных гладиаторов науки, на смерть бьётся на арене жизни с малограмотной властью.
Подавляющая масса членов академии давно забыли, что наука это вопрос свободы, реализация мечты. Когда же в руководство Наукой проникают «учёные» с моралью бизнесменов она умирает. К примеру, чиновная рать может перебазировать Пулковскую обсерваторию ради личной выгоды в другое место, искренне полагая, что всё в мире безутратно может передвигаться. А что касается какой-то всемирной славы, а порою и гражданского достоинства, то это их не волнует, как вполне разумных людей, понимающих в ней своё скромное место. К тому же власть своим малограмотным бухгалтерским вмешательством в дела Академии наук, лишь усиливает девальвацию академических званий, стараясь, превращать её в хозяйственно управляемую единицу экономики, что невозможно по определению её статуса. Потом, во все советские времена, в прочем, и сегодня, власть раздражало лишь одно: что создания Петром I Академия наук имеет свой статус независимости от власти, а это мешало ей распоряжаться не только её экономическими возможностями,
Достаточно вспомнить постыдную историю с академиком Андреем Дмитриевичем Сахаровым! Который за своё виденье будущей демократической России властью был лишен работы. Затем всех наград, полученных за личный вклад в создание водородной бомбы, которая в отличие от жирующих на учёных кегебешниках, навсегда защитила страну от посягательств любой международной шпаны. Потом под глумливым приглядом КГБ был выслан из Москвы в Нижний Новгород!
Но когда Политбюро КПСС, уверенное в своём всесилие, обратилось в Президиум Академии Наук с настоятельной просьбой лишить диссидента академика Андрея Сахарова звания академика, Президиум Академии наук вежливо в этом ему отказал, сославшись на устав Академии. Это власть восприняла как оплеуху, а может и как плевок.
Во времена советской диктатуры подобное считалось непростительной наглостью с последующей расплатой за неё. Но что интересно: те, кто мордовал великого гражданина России, не стоившие даже его подмёток, ныне бесследно исчезли из памяти народа, оставив после себя лишь свой навоз.
Но как бы малообразованная политическая власть не чванилась своею силой перед Академией, она её не испугала, показав, что не всё продаётся, и покупается. Даже при диктатуре Советской власти Академия наук России сумела сохранить своё гражданское достоинство.
Вот только боюсь, что образующаяся новая власть начинает сильно попахивать советской тухлятиной, и ей уже не нужна Академия наук, которая живёт и развивается по законам мироздания.
Для ликвидации её независимости проще всего превратить её в бессмысленный совещательный орган, годный разве что для проведения различных научных «Форумов», а тему исследований она будет сообщать Президенту Академии наук через назначенного ею какого-нибудь бухгалтера средней руки, не смыслящего в науке ни ухом, ни рылом
- И как это сделать? - поинтересовался Птолемей
- Проще простого. Достаточно применить метод «разбавления» и от Академии в усладу пигмеям власти останется только вывеска
- А это что такое? - заинтересовался Птолемей.
- Представьте, перед вами бутылка грузинского вина «Киндзмараули» и бутылка замечательного чешского пива. Сравнивать их между собою невозможно, хотя там и там алкоголь, при этом каждое хорошо само по себе и применяется по назначению. А если теперь мы смешаем эти два хороших напитка и что получим?
Птолемей рассмеялся:
- Тот ещё получится коктейль!
- Вот именно!
Дело в том, что в своё время Советская власть создала ряд научных отраслевых Институтов, задача которых состояла лишь во внедрение в народное хозяйство своих и зарубежных разработок, связанных со здравоохранением, сельским хозяйством, машиностроением и прочими отраслями. На их базе создались отраслевые Академии медицинских, сельскохозяйственных, ветеринарных и других наук, в которых тоже были выбраны свои академики и в этом нет ничего плохого.
Понятно, финансирование этих Институтов было далеко не приоритетным, что соответствовало поставленным перед ними задачам. По сути, научные коллективы этих Институты были заняты внедрением в промышленность или усовершенствованием новых производств.
Понятно, человек сам выбирал свой путь: заниматься ли ему на свой страх и риск исследованием ещё неизвестного или участвовать во внедрении уже известных важных разработок. Спрашивается: есть ли в этом случае разница между отраслевыми Академиями, а соответственно и их академическим персоналом? Конечно, есть. Как есть различие между точными науками и описательными, как между математиками и медициной, между химией и биологией, между астрономией и животноводством, как между созданием новых лекарственных препаратов и применением их в медицине. Представить таких академиков в одном синклите, можно лишь в дружеской беседе на террасе дома отдыха, но только не за круглым столом российской Академии наук. Тем более при обсуждении перспектив развития тех или иных инноваций в области математики, космических исследований, физики, химии, биологии, и других фундаментальных направлениях мировой науки. И дело не в том, что кто то из них лучше или важнее, они просто разные, а если и бывает меж ними и совместимость, то, как редчайшее исключение. Когда великий химик Луи Пастер за свои фундаментальные открытия в биологии был избран в Академию медицинских наук Франции и понятно почему.
- Так Вы считаете, что эти Академии могут слить в одну?
- Боюсь, что да. Более того, академиков отраслевых академий, указом Президента страны непременно уровняют с академиками российской Академией Наук с тем же денежным довольствием за звание порядка ста тысяч рублей в месяц, вместо старого в пятьдесят тысяч.
- Можно только порадоваться за этих учёных, разве это плохо? ; заметил Птолемей
- Дело, не в деньгах, а в том, что тогда в рядах Академии Наук может сформироваться когорта благодарная власти за бесплатно полученные привилегии, когорта готовая безоглядно будет ей прислуживать, для которой последние пятнадцать лет беззаконие стала родной матерью. Если это произойдёт, то девальвация высокого статуса Академии науки России, завершится окончательно.
Сегодня покупаются научные дипломы кандидатов и докторов наук, а почему это не возможно для звания члена - корреспондента или академика? Вопрос только в технологии и в цене! И кто же может совершить столь губительную махинацию для российской Науки?
Чиновник грустно улыбнулся, допил остывший кофе.
Потом он замолчал и, глядя в глаза Птолемею, продолжил:
- К сожалению, для России, как показала Советская власть это не проблема. Вспомните тандем безграмотного сталинского выкормыша Трофима Лысенко, пиджак которого украшает девять орденов «Ленина», который на глазах, казалось бы, нормальных людей вымостил «апиеву дорогу» на Голгофу учёным генетикам.
Я по себе знаю, что системой подкупа Советская власть всегда пользовалась и очень цинично. Нужно было быть личностью, чтобы, не будучи членом её Партии, но со степенью кандидата наук рассчитывать хотя бы лет через десять на должность старшего научного сотрудника.
Помолчали.
Птолемею показалось, что Вице президент или кем он был, что то про себя выискивал достойного в завершении этой нерадостной темы. Потом его лицо осветилось улыбкой, когда он сказал:
- Не знаю кто как, а я за Академию, при всех её поправимых недостатках, горд. Дело, прошлое, но в случае с академиком Андреем Сахаровым, она не позволила властным придуркам и её холуям извалять себя в говне, а чего это стоило в те времена для Академии, я хорошо знаю.
А что касается её сравнительно молодых членов, то они весьма цинично воспринимают существующий в стране бардак, и тоже не стремятся лезть на рожон, потому что власть в стране до тупости злопамятна и беспощадна, а за послушание они могут от неё получать не плохие бонусы хотя бы для личного обеспечения.
Вы со мною согласитесь, что произвести такой трагический обвал Науки, за прошедшие десятилетия, могла война, которой не былой, или власть малообразованных временщиков. Это она, располагая десятками триллионов долларов, поставила перед талантливыми людьми России дилемму: либо в безденежье прозябать в пустых лабораториях своих Институтов, где, как вы сказали, в коридорах гуляет гулкое эхо, либо прыгнуть на подножку европейского или американского локомотива, стремящегося в двадцать первый век.
Понятно, что в этом случае та им отводилась хоть и уважаемая, но роль подсобников, будь у тебя хоть семь пядей во лбу. Это они, тогда тридцати сорокалетние кандидаты и доктора наук, принудительно - добровольно выехав из России в двадцатом веке, въедут в двадцать первый век, но уже без России…
Это грустно сознавать, потому что именно они должны были быть в двадцать первом веке в этих российских Центрах. То, что их там нет, это не их вина, а наша беда. Это непростительная преступная вина нашей власти, и её Президентов, которых мы выбирали на свою шею, и которая, потеряв совесть, обезумев о вседозволенности, безответственности перед народом, увлеклась воровством и уголовно нелепым разбазариванием по миру национальных богатств, а вовсе не развитием её экономического и технологического потенциала. Неужели им не понятно, что всё ею наворованное равно или поздно придётся вернуть народу?
Вы правы, наша власть в силу своего интеллекта не способна понять, что такое Наука. То ли дело, не забывая себя, заняться размножение миллиардеров, устройством всемирных Олимпиад на горнолыжных курортах в субтропиках, Всемирных первенств по футболу, дорогущих гоночных трасс, нелепых мостов, скоростных дорог строительством за миллиарды долларов роскошных дворцовых комплексов для плутократии страны. Где на глазах народа она будет со своею челядью обжираться деликатесами и наслаждаться комфортом своей жизни. Всякое бряцание оружием и воспитание в нашем народе патриотизма на основе зависти и ненависти к богатым и по человечески обустроенным странам мира не только вредно, но и опасно! Но современная власть этого не понимает или не хочет понимать.
- А вам не кажется, что она и теперь пытается сконструировать некую подножку в виде супер престижного «Мозгового центра», на которой можно въехать в ХХI век? - с усмешкой заметил Птолемей - на это хлебное место имеется много претендентов
- Согласен, но беда в том, что власть, опять по причине своей, мягко говоря, некомпетентности, не воспользовалась историческим шансом, в виде необъятных финансов, излившихся на Россию, чтобы построить уж не Локомотив науки, а хотя бы его подобие - самоходную дрезину? - сказал чиновник и грустно улыбнулся. - Даже на это не нашлось средств, не получилось. Всё разворовали. Решила по минимуму, то есть соорудить такую подножку поближе к Москве, как бы глядя из окон кабинетов, ощущать реальность «полёта» в ХХI первый век,… хотя бы с помощью аттракциона под названием - «Мозговой центр - Сколково». Вдруг что получится!
А потому и невозможно представить, чтобы существующий контингент чиновников Академии наук, «встал на дыбы» перед властью. Вот на колени перед ней, - это, пожалуйста…
-Тогда каково мнение её молодого контингента на происходящее в российской науке? - поинтересовался Птолемей.
- Здесь тоже просто. Чтобы снять психологическое напряжение своим равнодушием к учёным, власть разрешила оставшимся научным сотрудникам по приглашению выезжать работать в зарубежные лаборатории с условием, что результаты исследований будут публиковаться с указанием российских учреждений. Этакий типичный государственный оброк на учёных и создания видимости для не посвящённых граждан, что и в России тоже существует, хотя и на чужих харчах, современная наука, пусть и с феодальной вонью.
Поэтому выборы молодого контингента в Академию наук по конкурсу, представляют собою соревнование заграничных лабораторий, в которых трудятся эти претенденты. Естественно у человека возникает, волей неволей отчуждение к науке своей страны. А раз так, то как я уже сказал, власть не нашла ничего лучшего как управлять Академией наук с помощью серого малокомпетентного чиновника именуемым министром образования и науки, а то и просто бухгалтера известного лишь в узких финансовых кругах самой власти. От такого руководства появляются абитуриенты не очень уверенные, что Земля вращается вокруг Солнца, при этом такие организаторы образования с кликухой «фурсенки» рекомендуют изъятие из школьного образования в ХХI веке такого предмета, как «Астрономия». Возможно, это не их мнение, но тогда кто же заставляет их своё имя на виду всего мира, пачкать какой то ахинеей? А может быть и в самом деле эти «фурсенки», считают, что на хрена «спивающемуся» народу астрономия? Да и не всё ли равно для него, что вокруг чего вращается?..
Современная российская власть по себе знает, что малограмотным народом, воспитанным на госпрограммах ТV, управлять легче всего. Правда, она забывает законы развития человечества, что это всё только до поры до времени. Поэтому считать, что Москва олицетворяет всю Россию от Мурманска до Владивостока это тоже, что демонстрировать праздничные салюты на территории нефтехранилища!
Вы правы, у власти нет даже элементарного уважения к Науке, а значит и к её учёным, с которыми чиновный малокультурный бомонд общается с недопустимым чванством, лишь потому, что за счёт узаконенного ею воровства он недоступно богат, а потому имеет право ей рулить. Вы правильно заметили, что для этого властного бомонда научные сотрудники страны всего лишь безответное сборище нищих попрошаек, о которых и думать не хочется. Да и зачем власти потеть в трудах праведных во славу российской Науки, да и вообще народа, если ёё личные миллионы и миллиарды давно и надёжно(?) спрятаны в офшорах иностранных банков Испании, Кипра и других островов, а в обустроенных странах мира проживают их семьи с челядью. А если что им и понадобится, то мир у них на ладони, а ворованных средств, понятно, выше крыше. Так им сегодня кажется. Тем более их дети и внуки учатся не в российских обнищавших Институтах, для дураков переименованных в Академии, занимающие по международным рейтингам шестидесятые - восьмидесятые места в Мире, а в лучших европейских и американских колледжах и университетах с ощущением вторичности, а то и третичности России на планете Земля. И непременно с приобретением второго гражданства, на всякий «пожарный» случай.
При этом сыто упитанная власть взахлёб талдычит народу, половина которого живёт в лучшем случае в бедности, о «Патриотизме» и «Духовны скрепах». Вот только своих взрослых детей она и её синекура повально пристраивает поближе к своим «скрепам», где в виде вице президентов банков, они «зарабатывают» немалое «бабло».
Не удивительно, что среди них нет врачей, инженеров, конструкторов, геологов, строителей, агрономов, научных сотрудников, учителей и других нужных стране профессий, а только экономисты при банках и юридических конторах.
Не думаю, что они все дураки, но они знают, что для их папаш и мамаш, эти профессии существуют только для быдла, а они рождены и воспитаны для другой жизни, которая окутана тонким ароматом «бабла»… желательно цвета золота.
На хрен им сдалась должность, какого то задрипанного научного сотрудника с зарплатой пусть даже в двадцать тысяч рублей в месяц. То ли дело в банке в должности одного из многих Вице президентов, пусть и в качестве соглядатая, где они не пыльно зарабатывают по миллиону, а то и более рублей и тоже в месяц.
Если этой публике ещё добавить их личные самолёты, которые на всякий случай дежурят на заграничных аэродромах, то портрет временщиков будет полным.
И получается, что кому на Руси жить хорошо, те давно живут заграницей. Только вот беда - за всю Историю человечества, временщики всегда были только разрушителями государств и никакие армии не могли сохранить их от разрушения…
В конечном счёте, Наука грядущего двадцать первого века, а тем более уже недалёкого и ХХII это не игрушка, а единственный рычаг, которым любой народ может открыть дорогу к модернизации всей экономики и национальному прогрессу, о котором на словах так печётся современная российская власть.
Только вот беда, для государства, претендующего на независимость и процветание, другого пути нет. И ни Олимпиады, ни футбол, ни гоночные автомобильные трассы, ни обилие ракет, и танков ни демонстративное громыхание их по брусчатке Красной площади и прочая бессмыслица в качестве дешёвого национального престижа этому не поможет.
И пока, извините за выражения, эта «элита» умеющая только воровать и распределять не принадлежащие ей национальные богатства, в том числе и землю, которая ей не принадлежит, и ни за что не отвечать перед Народом, не улетит к чёртовой матери на самолётах из России, ничего в стране не изменится, кроме нарастающего бесправия и бедности её граждан, считающихся этой «элитой» быдлом, пригодным для обеспечения ей красивой жизни.
Некоторым из назначенных властью миллиардеров кажется, что они зачинатели будущей элиты государства Российского, а народ как при всех исторических режимах будет опять тем же безликим быдлом во всех её деяниях.
Но, увы, этого не произойдет по простой причине: этим малограмотным нуворишам надо знать Историю человечества, согласно которой ворьё просто не способно создать подобное, а потому обязательно реализуется закон самоуничтожения этой псевдо «элиты».
Эти воры - мечтатели будут вам приводить в пример клан миллиардеров типа Рокфеллеров, Фордов и им подобным, мол, они тоже были воры потому и стали богатыми, мы тоже подворовыем и что? Ну и мы будем такими же! Увы, всё не так.
Подобные мысли и, в правду, могут прийти в голову малограмотному ворюге, которому Советская власть вбила эту чушь ему в голову, потому что Рокфеллеры, Форды и другие, перемазанные нефтью и копотью вагранок, создавали богатство для себя и своей, страны, именуемой США, своим умом и личным трудом, а вовсе не воровством. Народ Америки не назначал их миллиардерами.
А вот российские «миллиардеры», занимающиеся нефтью, газом и прочими богатствами, принадлежащие народу, они понимают в этом деле кроме прибыли, дележа и воровства в свой карман? Да и вообще кто они, из каких ведовства их надуло на нефтяные и газовые и прочие «бабки» России и во власть над народом?
- Стало быть, получается что, даже при таких деньжищах Россия для современной власти это «не по Сеньке шапка»? - спросил Птолемей
- Получается так, если с ведома власти они бесцеремонно и безвозмездно затыкают свои миллиардные промахи за счёт пенсионного фонда полу нищего народа России.…
- Всё же вы, на всякий случай, сотрите запись нашего разговора, - на прощание порекомендовал Птолемей, пожимая руку чиновнику.
Вице - президент или кем он был, улыбнулся и вновь включил магнитофон.
- Спасибо, что напомнили.
И пока шуршала плёнка, стирая запись, Птолемей спросил с улыбкой, глядя ему в глаза:
- Скажите, вам не показалось странным, что первая половина нашей беседы как то не стыкуется с её окончанием?
- Да нет, всё нормально. Это издержки времён Советской власти, которая насилием внедрила в сознание народа невозможность громогласно заявлять иную точку зрения на её деятельность. Это, к сожалению, существует и сегодня.
Поэтому, в первой части нашей беседы, я был поборником её представлений о Науке, то есть чиновником от власти, за что перед вами извиняюсь. Когда я понял, что вы не корреспондент газеты или журнала, то с вами поделился своими мыслями как российский ученый, который не зависит от подачек власти. А вот если образно представить современную Академию Наук России, то она мне кажется измученной, заезженной лошадью, живущую впроголодь в худом сарае, в котором сыро от дождей осенью, холодно от снега зимою. В летнюю жару её одолевают мухи да слепни. Она, уже не претендуя ни на что, смотрит на мир грустными глазами замученного человека. Я ведь понимаю, что вы имели в виду. Но мне бы хотелось, чтобы при всех её недостатках, вы в память о ней отнеслись как к замученной лошадке, в которой ещё не исчезла навсегда её неповторимая порода.
Я думаю, вы согласитесь, что такого издевательства, которое сподобила ей Советская власть, человечество ещё не видывало. Гонение на учёных и их истребление в начале царствования Большевиков, и разгром её научных кадров с 1917 ; по 1941 год, потом Великая Отечественная Война, в огне которой только один Бог знает, сколько из сорока миллионов граждан, сгорело учёных и тех, кто потом мог бы создать интеллектуальную мощь страны. А чего стоят только послевоенные средневековые инквизиторские процессы биологов, химиков, физиков и даже математиков, с исследованиями в области искусственного интеллекта? Я уж не говорю о филологах, писателях поэтах, артистах, художниках которыми Советская власть и её присные как саранча мучила и добивала выживших.
Во имя своего владычества Советская власть в ХХ веке возродила средневековую инквизицию, чего не было ни в одной стране Мира. Даже в фашистской Германии, где полезность учёного, прежде всего определялась по национальному признаку, евреи имели хотя бы мизерный, но шанс вовремя уехать в другую страну, а из Советского Союза никто. Только через трубу крематория или «бутовские» рвы в Москве
Недавно я попросил подобрать мне мартирологи погибших и репрессированных учёных по специальностям: математика, физика, химия, биология, история, экономика. Для начала, я ознакомился с мартирологом, посвящённого химикам. Читая убористые строчки этого скорбного списка, понимаешь, как безмозглая коммунистическая саранча планомерно уничтожила в стране химию и прочие важнейшие отрасли науки. Не американцы, ни немцы и даже не фашисты, а сама малограмотная Советская власть с руководящего указания малограмотного ЦК КПСС и его «мудрого» Политбюро. Причина - ему было важно отношение этих людей не к созданию современной экономики, а то, что они думали, о его деятельность.
Остальные мартирологи по разделам науки, казалось, были написаны как под копирку. Менялось лишь число учёных расстрелянных, просидевших все свои лучшие годы в ГУЛАГе по пять десять лет или там же умершие.
В то время, к примеру, когда в Германии в концерне «Фарбен Индустри» решалась проблема создавались новых синтетических каучуков, русский учёный Лебедев, первооткрыватель его получения из спирта сидел в Лубянке. Ладно, бравые чекисты не знали что такое химия. Но когда они лишь случайно не убили ракетных дел мастера Сергея Павловича Королёва, а потом его отправили на Колыму, то стало понятно, что страна оказалась в руках людей с интеллектом саранчи. А он был лишь один из тысяч других, которые были расстреляны или умерли в тюрьмах или в «зонах».
В связи с этим возникает, лично у меня, фундаментальный вопрос к Советской власти, её поборникам её современным и обожателям: насколько такое побоище может быть критичным для существования любой отрасли Науки? Если точнее - для интеллекта Нации, а не просто населения?
Я думаю, что всякий человек так или иначе связанный с наукой понимает, что малограмотной коммунистической властью была организована чудовищная катастрофа его интеллекта, которой нет прощения. Она даже более страшная, чем демографическая, потому что были неотвратимо разорваны и уничтожены связи генетической преемственности интеллекта с минувшими поколениями людей.
Дело в том, что за время владычества Советской власти с 1917 по 1991 год, включая гибель народа в Великой Отечественной Войне, было уничтожено 60 миллионов граждан.
Интеллектуальный слой любой Нации, в том числе российской, очень невелик, и 30% от всего населения страны относительно 180 миллионов при царе батюшке, оказался критичным, чтобы российская Нация, которая, как мы видим сегодня, деградировала в равнодушный, на всё согласный население.
Поэтому, когда власть с лёгкостью опереточной дивы поёт народу, что все поправимо и с помощью денег и учителей, приглашённых из другого мира, наука достигнет современных высот, то она не лжёт, она просто не понимает, что говорит. Она, даже отдалённо не представляет, что такое Наука, поскольку её малограмотный ум никогда не поймёт внутреннюю связь между паровозом и самолётом. Поэтому, когда власть в стране принадлежит юристам из КГБ и их бухгалтерам, то Науку ожидает медленное умирание. А потому по своей природе учёные и чиновники антиподы. Чиновники искренне верят, что на учёного можно выучиться. Их утлые мозги, хоть удавись, никогда не поймут, что это невозможно. Для этого требуется человек с задатками учёного и десятилетия его самообразования образования. Это подобно переработке многих тонн кимберлитовой породы, ради нескольких граммов алмазов
- Пожалуй, я с вами соглашусь, - сказал Птолемей Варфоломеевич. - Столь трагичная история существования Академии Наук в советской России уже была сформулирована, во времена Великой Французской революции Антуаном Лораном Лавуазье, который, исходя из своего опыта, написал: «Когда власть в руках черни, наука умирает».
То, что имеете, вы заслужили своим равнодушием, в том числе и конформизмом, который отравлял и по ныне отравляет ваши души.
После такой селекции понятия как «культура», «интеллигентность», «наука», «учёный» и вообще образованный гражданин в глазах Советской власти и её люмпенизированного населения превратились в нечто чуждое, антигосударственное, враждебное её существованию. Неудивительно, что и современная власть, которая пытается реставрировать советскую, силой старается внушить огромному пласту малообразованных, верующих и неверующих граждан страны, что наличие у гражданина образованности, культуры, интеллигентности, неравнодушия к разорению страны, и её природы, воровству, бесправию и бедности граждан является показателем его антинародности, то есть «пятой колонны»! Если заглянуть по глубже, то в своей массе представители власти сверху до низа выходцы из бедного затюканного Советской властью народа. Им с детства хорошо знакомы и «уют» бараков, и теснота прокуренных коммунальных квартир и коридоров, хроническая бедность, когда их семьи жили от получки, до получки. Разве могли родители в такой жизни вещать своим детям о какой то науке? Нет! О ней они и не слышали. И. когда дети, повзрослев, нахлебавшись беспросветностью социалистического будущего, однажды получают право выбора, то в нём нет места Науке. Она не может явиться в их голове не с бухты барахты. Потому что она, «наука», это вымысел, фантазия, не обременяемая бытовыми условиями жизни человека. А раз так, то кто запретит человеку обеспечить свою жизнь по своей мечте, которая для её воплощения требует только денег? Но даже если «наука» и существует в их голове, то, как нечто непонятное неспособное служить их благополучию.
А самый понятный и простой путь к довольству и обогащению, это оказаться при власти большой или малой. Поэтому для современной чиновной популяции Наука всего лишь странное ремесло, с которым она и обращается как обезьяна с зеркалом. То ли дело юриспруденция, финансы, чиновные должности в МВД, КГБ и других родственных структурах, где собирают и считают деньги. Силовые структуры это надёжные коридоры во власть и путь к своему жизненному благополучию.
Скажу вам больше. Современное обогащение власти, измеряемое уже миллионами и миллиардами рублей это не глупость этих людей, а болезнь разума и души, занесённая большевиками в 1917 году нашему далеко не глупому народу, которая также трудно излечивается, как и сифилис.
Вице - президент или кем он был, замолчал, тяжело вздохнул, а родственник лауреата Нобелевской премии сказал:
- Спасибо вам за содержательную беседу, правда, не очень приятную, даже печальную, - сказал Птолемей, - но что делать? - Как говорится, не человек выбирает времена. И всего вам хорошего и успехов в вашей научной работе.
- Спасибо за понимание. Вы где остановились?
- В гостинице АНСССР, которая около метро «Октябрьская».
Я живу рядом, могу вас подвезти. В эти часы на Ленинском проспекте с транспортом затык.
- Да нет. Большое спасибо. Пройдусь пешком, это недалеко.
- Тогда вам тоже всего хорошего, а я немного задержусь и ещё поработаю.
Птолемей медленно спустился по мраморным ступенькам Президиума, прошёл мимо каменных зверей, украшающих подиум. Обойдя круглую клумбу, засаженную розами, остановился и пропустил служебный лимузин, который, обдав его ароматом выхлопной трубы и сделав дугу вокруг клумбы, остановился у подъезда.
Проходя через каменные ворота, украшенные лепниной символизирующей «Рог изобилия», почему то вспомнил бурёнку, стоящую по щиколотку в ледяной навозной жиже и её по-человечески печальные глаза…
«А может в России так будет всегда? Ведь не с потолка же взял Михаил Евграфович, кажется так «Перехват – Залихватский Аристратиг Стратилатович, майор. О чём умолчу. Въехав в Глупов на белом коне, сжёг Гимназию и упразднил Науки»! Где это он опубликовал? Кажется в «Отечественных записках». В прошлом… нет позапрошлом столетии…»
На душе Изобретателя было тоскливо, и лишь представив, как Вице -президент или кто он на самом деле был, прибыв в Прагу и, посетив именную лабораторию лауреата Нобелевской премии, будет удивлён, что никто его там не ждал, а о «сливовице» и Мирославе Водичка и слыхом не слыхивали, он улыбнулся.
17
Как не доказывал Птолемей Недогорский, что его идея верна, экономически доходна, экологически превосходна и, что после такой переработки навозу цены не будет, и прочее, и прочее, чиновники ничего не обещая, только улыбались, перемигивались, а когда он покидал их кабинеты, вослед крутили пальцем у своего виска. Да оно и понятно - наш чиновник любого ранга даже если он пока (!) ещё не берёт взяток (автомобилями?!) и не ворует (миллионами?!), то в лучшем случае работает не на дело, то есть на народ, который содержит его на своей тощей шее, как паразита, а на своего же коллегу - чиновника. Этот феномен в своё время справедливо и с кладбищенским юмором подметил и осмеял, кажется, ещё некто сэр Паркинсон. А потому, потолкавшись в коридорах власти, включая и Академию Наук, он только и «выбил» для своих изысканий право на это навозохранилище для МГБ. Всё остальное в виде отходов разных производств ему передали доброхоты, которые, слава Богу, ещё не перевелись на Руси. Короче, благодаря его титанической настойчивости и была сооружена Установка из того, что нашлось. Её желудком была «навозная бучильня», «сердцем» – компрессор, а «мозгом» газовый анализатор, который указывал состав газа и его количество...
А вот теперь вернёмся к прогремевшему над Выставкой взрыву, переполошившему Фёдора Сенотрусова, который понимал, что на подобное ЧП непременно должны слететься сотрудники КГБ, что тотчас повлечёт за собою детальный шмон не только ближайшей местности, но и помещений. Что произошло, он не знал, но, пообщавшись с оперативником на крыльце «Мозгового центра», решил не мозолить лишний раз глаза своею милицейской формой и до поры до времени затаился в доме.
Через его дощатые стены до Фёдора доносились отрывки разговора, подошедшего к крыльцу Мирона. Как ему показалось, приятель уводил оперативника от дома, давая ему время спрятать флягу со спиртом. Но как это сделать? Выволакивать тяжёлую флягу на крыльцо, а потом переть в кусты сирени, когда снаружи могут быть люди? Глупо. Однако для этого могло подойти окно в туалете, обращенное в кустарник. Для начала через него флягу можно было перетащить, хотя бы в заросли крапивы. С помощью Мирона это можно было сделать быстро, но его не было. Поэтому в этот тревожный момент рядовой московской милиции и отличник политзанятий Сенотрусов вдруг вспомнил коронную фразу Вождя Всемирного Пролетариата (ВВП!), что иное «промедление смерти подобно» и отправился проверять на своём горбу эту замечательную мысль за бальзамированного вождя.
Для начала он попробовал в туалете открыть окно. Но оно прикипело от краски. Федя дёрнул посильнее за ручку, окно резко распахнулось, при этом вывалилось незакреплённое штапиками стекло и со звоном разбилось на земле. Сенотрусов испуганно замер, прислушиваясь к посторонним звукам.
Но так сделал не только он, но и заместитель начальника охраны Правительственной делегации капитан Гермоген Подшубякин, направлявшийся к месту взрыва и шустро проходивший мимо крыльца.
В этот напряжённый момент, когда жизнь Гостей и членов ЦК КПСС находилась в опасной зоне, он и услышал этот звон стекольного боя и резко возникшую тишину. Он остановился и тоже прислушался. Это было подозрительно. Что побудило его в этот момент достать своё табельное оружие непонятно. Скорее всего, чувство личной безопасности…
Федя Сенотрусов, немного выждав, успокоился, вышел в коридорчик, сбросил с фляги грязные халаты и поволок её в туалет. Затем, тихо прикрыв за собою дверь, встал на унитаз, с трудом подтянул её на подоконник и, слегка поддерживая её в равновесии, сам спрыгнул наружу, чтобы потом сподручнее взять её на плечо и отнести в заросли крапивы…
Так бы и случилось и рядовой МВД, наевшись до отвала арбузом и исполнив просьбу бывшего богомаза, отправился бы домой, чтобы после ночного дежурства завалиться спать. Но при одном условии - не раздави он ногами осколки стекла. Именно этого хруста и дождался бдительный капитан Подшубякин…
Что крутилось в это мгновение в его голове, никто не знает. Может быть, он мечтал врасплох захватить преступника, и тем заработать вторую медаль или даже орден «Красная Звезда», на худой конец, повышение в звании, на худой конец увеличение жилплощади.
Оперативник на цыпочках поднялся по ступенькам крыльца, мышкой вошёл в прихожую и, услышав за фанерной дверью туалета подозрительный шорохи с сопением, резко её распахнул…
Неожиданно увидев в проёме окна на подоконнике алюминиевую флягу, а за нею искажённое испугом лицо диверсанта да ещё в милицейской фуражке, он вскинул пистолет и истово с примесью страха заорал:
- Стоять …твою мать!!! Руки вверх…!!! Стрелять буду!!!
И стрельнул вверх. Понятно, что Федя никак не ожидал в тишине такого неожиданного громогласного матерного психодинамизма, да ещё со стрельбою из пистолета. В это мгновение в нём тоже возобладали силы инстинкта самосохранения, для чего он шустро спрятался за флягу. Те же силы охватили и оперативника, почему-то решившего, что преступник из-за фляги в него пальнет. А потому он предпочёл это сделать первым. Один за другим по фляге грохнули три выстрела. Фёдор с испугу пригнулся и толкнул флягу внутрь помещения. Тяжёлая ёмкость с 35 литрами спирта пробитая пулями, записав струями спирта через пробоины, свалилась с подоконника и, падая, расколола унитаз, попутно придавив ступню оперативнику. От боли тот даже несдержанно матюгнулся. Это было последнее, что осталось на слуху у Фёдора…
По тому, как в безветрии заколыхались кусты сирени, оперативник понял, что преступник метнулся в них, и если хочешь заработать хотя бы повышение по службе надо преследовать негодяя.
Он героически выпрыгнул из окна и, охнув от боли, было бросился вдогонку, и для значительности своего поступка трижды разрядил пистолет в воздух. Но потом боль взяла своё, и он прекратил погоню.
Милиционер Сенотрусов уходил от преследования, как лось от охотника. Напрямик пёр через заросли кустов, создавая в своей биографии уголовную страницу. Она включала воровство спирта, возможную причастность к взрыву, что при желании не составляло труда доказать, и побег от правоохранительных органов в тревожный момент для государственных отношений пусть с маленьким, но независимым государством.
Сенотрусов лучше знал расположение препятствий на территории Выставки и к тому же имел второй спортивный разряд по кроссу, а потому легко ушёл от преследователя. Уже после, рассказывая об этом происшествии, Федя, сидя на табуретке, пропоёт своим друзьям «...Нас не выдали верные кони, вороных уже теперь не догнать...» и он с гордостью похлопает ладонями по своим ляжкам.
Но это будет потом, а пока, запыхавшись, он выбежал на оперативный простор, точнее к северному выходу Выставки, а если ещё точнее, то прямо на милицейский наряд, который высаживался из автомобиля. Фёдор понял, что это неспроста. В связи с взрывом могли объявить тревогу по всей территории Выставки.
Он был в форме, хотя и без фуражки, которую потерял, когда продирался через кусты, и чтобы не вызывать подозрения подошёл к ним сам, ещё не зная, что скажет. Но помог капитан, который, глядя на его потное, разгорячённое лицо и тревожно бегающие глаза, спросил:
- Оттуда?
И Фёдор, с трудом умеряя своё дыхание, и полагая, что чем ужаснее он сейчас опишет картину последствия взрыва, которого он не видел, тем меньше будет вызывать подозрения его персона, потому и сказал:
- Картина жуткая, товарищ капитан! Есть жертвы. Представляете, человеческие кишки как верёвки мотаются в ветвях деревьев. Просто ужас, что наделал взрыв.
Подобная зарисовка произвела на капитана впечатление, и он сердобольно спросил:
- Вы там были рядом?
- Не совсем, - ответил Фёдор, но удар взрывной волны ощутил. Вот фуражку сорвало и кровью забрызгало. Пришлось там её оставить. А меня тотчас подключили к погоне, за каким то подозрительным типом. Этот паразит вместо того, чтобы остановиться и предъявить документы, начал отстреливаться. Да вы, наверное, слышали выстрелы?
- Кажется, пяток раз пальнули,- сказал сержант водитель и поправил у пояса свою кобуру.
- Надо же, империализм уже совсем оборзел, - прокомментировал сообщение капитан.
И тут Сенотрусову пришла спасительная идея - опередить информацию о таинственном милиционере, за которым была погоня со стрельбою. Она возникла не потому, что Фёдор был очень предусмотрителен, просто он заметил, как у капитана в машине захрипела рация. Но кроме шума и треска капитан ничего не слышал, как не кричал в неё:
- Приём! Приём!
Он в сердцах бросил трубку на сиденье автомобиля.
- Всё хочу связаться с Отделением, а эта зараза только хрипит или трещит. Как можно так работать с таким радио обеспечением?!
- А что за тип был, который отстреливался?- на всякий случай поинтересовался капитан у Сенотрусова.
- Я его не видел, но когда в спешке организовали облаву, сообщили, что он вроде был в милицейской форме, а при беге сильно припадал на одну ногу. Видимо, инвалид. Хотя кто знает, он может в кустах и переодеться. По-моему лучше ориентироваться не на форму, а на хромоту.
- Понятно! А я вас, кажись, знаю - неожиданно сообщил капитан.- вы прикреплены к Павильону «Поволжье», не ошибся?
- Так точно! - ответил милиционер Сенотрусов и улыбнулся, поскольку сразу отлегло от сердца. - С сегодняшнего утра у меня начался отпуск, да вот пришлось сверхурочно побегать.
Капитан, заступивший на дежурство в этот день, тоже улыбнулся.
- Надо, раз для пользы дела! Сейчас то куда?
- Свой сектор осмотрел, теперь домой. А вам удачи его поймать, товарищ капитан, - сказал Фёдор и спокойно отправился к Северному выходу.
Он не прошёл и половину пути до трамвайной остановки, как вдалеке завыли пожарные сирены.
«Чёрт знает что!» - подумал он. «А ведь как хорошо начался день. Последнее дежурство. Потом подарок - роскошный астраханский арбуз от Павильона «Поволжье», не говоря уже о приглашении его завхоза приехать в отпуск в Харабали. Там на Ахтубе такая рыбалка! Жерехов на спиннинг, а в старицах сеткой жирных линей с раками. И на тебе! Взрыв, пальба, дрожь в коленках и, главное, что теперь будет с флягой? И всё из-за этих гостей, чёрт бы их побрал. Припёрлись! Скорее всего, фляга тю-тю. Представляю, что скажет Мирон. А скажет вот что: жопа, ты, Федя, - этого не сберёг. Не надо было суетиться, а малость переждать. Иная спешка смерти подобна (см. В. И. Ленин «Апрельские тезисы»!)»
Взвинтив себя такими укорами и достигнув высшей степени собственного неудовольствия, которое его завело в нравственный тупик, он опомнился, когда подвернулась надёжная мысль:
«А может, это и к лучшему? На хрена это пойло? «Всё хорошо в меру», как говорит мудрый индиец… Неру. А здесь 35 литров ректификата. Правда, Мирон любит другую присказку,– «Пей досыта!» - сказал Никита… Хрущёв!».
Хотя эти рассуждения его успокоили, но неприятный осадок от трусливой погони всё же остался. Может поэтому, уже стоя на трамвайной остановке, он ещё раз с неприязнью посмотрел на гектары озеленения, которые в постыдном страхе ему пришлось сегодня преодолевать.
То, что он теперь увидел, его удивило. В достаточном отдалении, над деревьями поднимался столб чёрного дыма, и слышались прерывистые звуки сирен. На это обратили внимание и другие граждане, ожидающие трамвай.
- Никак на Выставке пожар, - прокомментировал стоящий рядом с ним военный в фуражке с модно подрезанным козырьком, надетой на манер, которым пользовался маршал Жуков, несколько надвинутой на лоб.
Только теперь до Сенотрусова дошла простая, как скальпель хирурга, мысль, что потерянный им в погоне головной убор, может оказаться прямой уликой его участия во взрыве. И вот почему.
На днях им выдали новую форму, а поскольку фуражки в его отделении милиции были только двух размеров, то чтобы находить на вешалке свою он изнутри химическим карандашом поставил как последний растебай свои инициалы. Поскольку в отделении милиции помимо него был ещё один претендент на «Ф» - сержант Фредерик Сендукидзе, то ему пришлось раскрыть свою фамилию – и получилось Ф. Сено. Теперь, при потере такого вещественного доказательства оставалось рассчитывать только на чудо.
«Вот тебе, Федя, и Юрьев день!», - тоскливо подумал он, вспомнив эту пословицу из учебника «История СССР» для пятого класса.
Сенотрусов был так ошарашен открытием этого факта, что даже не слышал, а может, уже и не видел, как подошёл и отошёл трамвай. Он отрешённо стоял на опустевшей остановке и по молодости лет думал не о передряге, которая его ждала впереди, а о том, что на Ахтубе ему не суждено на стремнине половить жерехов, а в её старицах золотых линей и карасей. Он грустно улыбнулся и тут же вспомнил, что в тех краях, куда после случившегося его могут отправить, по словам Мирона, тоже неплохая рыбалка - сёмги, а в протоках озёр форель с хариусом, правда, если ты там живёшь, не за колючей проволокой, а хотя бы на «химии».
Потом вспомнил рекомендацию мудрого Дорофея, который говаривал: «Беду надо держать на коротком поводке, чтобы сильно не покалечила». А потому и поплёлся Федя обратно в «Мозговой центр», чтобы узнать, не там ли полыхнуло. А произошло вот что...
Как уже сказано, натренированная в тире рука заместителя начальника Правительственной охраны девятого Управления КГБ капитана Подшубякина метко послала три пули в диверсанта, то есть в Фёдора Сенотрусова, прикрывшегося флягой, которая упав с подоконника, расколола унитаз и отдавила оперативнику ступню. Поэтому погоня была короткой, и он, для острастки, ещё трижды пальнув в воздух, и болезненно хромая вернулся к «Мозговому центру»…
Раз была стрельба, то пришлось срочно вызвать по переговорнику своего начальника, полковника Сигизмунда Засандальского, чтобы ему доложить обстановку. Тот незамедлительно прибыл. Увидев хромающего коллегу, заботливо поинтересовался:
- Зацепило?
- Нет, товарищ полковник, флягой отдавило, когда из этого логова,- он указал на дощатый домик, - прямо в окно сиганул мерзавец.
Они подошли к крыльцу и остановились. Начальник спросил:
- А где обитатели этого пристанища?
- Пока не знаю. Видимо разбежались.
- А чего бежать коли, ты не при чём?
- Знать при чём, если слиняли.
- Не удивлюсь, если здесь, в этих кустах, располагался центр террористов, который мог организовать взрыв, - хмуро заметил полковник. - Представляю, что теперь подумают в ЦК о нас, когда на виду зарубежных гостей так грохнуло. Чую, что после такого просёра в нашем Управлении теперь появятся вакантные должности.
- Да уж, – только и промямлил он, понимая, что навара от операции, если не считать ушибленной ступни, ему не видать.
- Уж коли я здесь, давай хоть осмотрим помещение, - предложил полковник Засандальский.
Они вошли в прихожую, и тут в нос ударил запах спирта.
- Кажись, алкоголем потянуло, - отметил полковник. - Какой вертеп раскочегарили? А?
В комнате на дощатом стеллаже вдоль стены лежали лабораторные журналы, пухлые папки с бумагами и несколько книг по животноводству. На стене висели цветные рисунки быка в разных ракурсах и даже в разрезе с указанием названий отдельных частей туши, какие украшают стены в мясных отделах магазинов. Полковник, разглядывая графическую продукцию, заметил:
- Не иначе, как для маскировки наложили эту макулатуру. А книги то, книги - умные пошли террористы. Империализм не дремлет!
Увидев на столе арбузные корки со следами зубов, дал комментарий:
- Думается, тут гужевался не один человек, а может и все пять. Полагаю, что этот взрыв был лишь отвлекающим манёвром, - начал излагать начальник своё виденье происшествия. - Они как рассчитывали? Рванёт - мы сюда, а когда иностранную делегацию начнут срочно выводить с объекта, - снайпер берёт на мушку Премьера. Вот тебе и организован международный конфликт, а Империализм рад, что нашему Правительству трудно будет отмыться.
- Это точно, та ещё драчка может возникнуть, мало не покажется - поддакнул охромевший коллега.
- Нескладно всё получилось, - в задумчивости продолжил полковник. - Нескладно!
Начальник достал пачку сигарет и предложил от расстройства закурить. Капитан извлёк из кармана спичечный коробок и чиркнул спичкой.
Они даже сделали первую сладостную затяжку. Это важно отметить, потому что второй такой уже не будет.
Вопрос - куда следует бросить не угасший уголёк спички? Понятно куда, если ты видишь, как из-под двери туалета, где на твоих глазах несколько минут назад фляга расколотила унитаз, вытекает лужа.…
Что потом последовало, описать словами трудно. Считается, что в данном случае была бы очень уместна матерщина. Но читатель со мною согласится, что её применение в данном событии, даже при самой высокой лингвистической забористости было бы сродни детскому лепету.
Короче, как показалось капитану Подшубякину, уголёк спички, ещё не успев долететь до лужи на полу, вдруг окрасил её в красивое нежно-голубое денатуратное пламя, которое стремительно начало разбегаться во все стороны. Через раскрытую дверь было видно, как заголубел пол уже в прихожей. А потом из туалета ударило таким «ухом», таким полыхнуло жарким, удушающим пламенем, что оба сотрудника опрометью как перепуганные куры бросились к дверям на выход.
Они могли бы покинуть объект без особых потерь, но как всегда в таких случаях сыграл эффект «арбузной корки», но не фигурально, а натурально
Падение в горящую лужу стоило одному из них ожога рук и немного лица и волос. Про их костюмы мы ничего не говорим, это и так понятно. Прорвавшись через взбесившееся пламя, они ошалело выбежали на улицу, охлопывая руками тлеющие на одежде огоньки, и увидели, как помещение начало стремительно заполняться оранжевым свечением. Потом с треском начали лопаться стёкла окон, а наружу, шипя, вырвалось жаркое пламя.
Охранники, поражённые ни весть, откуда взявшейся огненной стихии, в мгновение ока охватившей деревянное здание, заворожено смотрели на буйство пламени как, малые дети, которым родители первый раз в жизни показывают костёр.
Лишь немного придя в себя, они вызвали пожарную машину. Вот её волчий вой и слышал Федя Сенотрусов, когда дожидался трамвая номер семь, мечтая после ночного дежурства завалиться на боковую...
Эту печальную картину видел также и Мирон, когда шёл от развороченной взрывом МГБ, и, конечно, Манефа Парменовна, возвращавшаяся от павильона «Животноводство».
Если первый рассматривал это явление как перст Божий, и ему было жалко только десяти тюбиков свинцово-хромового крона - краски, которая так хорошо передаёт золото куполов церквей и нимбы святых, то в глазах второго созерцателя Манефы, - плясали отблески пламени пожара и копились слёзы. И весь её вид выражал даже не испуг, а ужас.
Ибо в огне погибли все материалы их «Эксперимента», даже черновики, которые в этот злосчастный день чёрт её надоумил сюда принести. И сейчас Манефа Чикина думала не о своей несостоявшейся докторской диссертации, а тем более о Государственной премии или избрания в члены Академии. А о том, что этот нелепый, невесть откуда свалившийся на её бедную голову пожар, на корню сгубил такое блистательное открытие, которое могло бы осчастливить советский народ, живущий ещё так бедно.
И представив, что всё придётся начинать сначала, да и доверят ли эти исследования ей снова, вот в чём вопрос, она тихо заплакала, горько, как ребёнок, у которого навсегда в огне погибла любимая игрушка.
Богомаз Мирон много чего не любил в своём распрекрасном государстве, но терпел, как вынужден терпеть зэк на тридцатиградусном морозе назидательный шмон. Но более всего, когда братья наши меньшие, храня в своих глазах и глазёнках страх и ужас, убегают или улетают от человека с ружьём и ещё, когда плачут женщины. А потому, подойдя к ней, он нежно притянул к себе её худенькое плечико и тихо сказал:
- Да полноте, Манефа! Не следует так убиваться и рвать свои нервы. Неприятно, что и говорить! Домишко был хороший, уютный, правда, только для тёплой погоды. Вот краски мои сгорели, а я их искал полгода, опять же такой замечательный арбуз недоели…
- Ещё моя итальянская кофточка сгорела, - всхлипнув, добавила Манефа.- Вот её очень жалко и научные материалы.
- Согласен. Только что я хочу сказать, - умиротворённо ворковал Мирон, наблюдая, как с шумом рухнула крыша «Мозгового центра», подняв фонтан искр, а в огне с пистолетным треском начал лопаться шифер, - в Высшие силы можно верить, а можно считать, что их вовсе нет, а вся земная красота жизни мира это так - случайность. Только кажется мне, что её непостижимость разумом и есть главный интерес, и прелесть человеческой жизни, а вовсе не в их окончательном познании. Тогда на душу человека свинцом навалится скука, а это предвестник близкой смерти. Мне говорили, что в пустыне Сахара, когда откопали памятник Абу Симбела, на одной из его плит сохранились выбитые на камне слова с таинственным смыслом. Кто и когда их высек неизвестно. Возможно, существа иных более мудрых, минувших в лету цивилизаций, живших на Земле. Мы ведь не первые. надеюсь, и не последние. Ясно одно, они о чём - то нас предостерегают. Может, и они на чём-то смертельно обожглись? Коли сказано «...И когда Человек узнает, что движет Звёзды - Сфинкс, вздрогнет и Земля погибнет…». Не напоминают ли они нам, что есть предел, за которым человеческий разум безумен, а его употребление смертельно для жизни? А раз так, то укроти, человек, свою гордыню и пойми, что тебе не всё будет доступно. Да и потом, что такое человечество? Плевок Вселенной на тело Земли - только и всего!
- А как узнать что доступно, а что нет? - всхлипнув по-детски горестно, спросила Манефа, понемногу успокаиваясь.
- Для одних это просто, для других нет. Высшие силы снабдили каждого человека душою, способной ощутить и радоваться этой величайшей красоте и гармонии мира, которую можно лишь холить, но не совершенствовать.
Голубые небеса над землёю человек никогда не сделает, голубея, а хрустально чистые Воды чище, как и многое другое, но зато способен застилать Небеса копотью войн, заводов да гарью ракет. Думается мне, что падшему Ангелу иной раз удаётся, втемяшивает в иные головёнки мыслишки, что им всё по силам. Хотим - создадим такой горох, что ни одна гниль к нему не подступится. Может и не подступится, только красота Земли, к примеру, бабочки, а то и шмели или иные нужные Жизни существа пойдут на заклание. А почему? Потому что человек опять возжелал Халявы. А рассеки эти поля полосами, продуваемыми ветрами с запада на восток, как испокон делали это владимирские да вологодские крестьяне, - и урожай тебе, и красота сохраняется. Но для этого нужна на плечах голова, а не репа под академической ермолкой. Только и всего!
И дело вовсе не в том, ставишь ли ты свечи перед иконостасом или нет. Главное надо учиться понимать, что есть нечто Сознательное и Высшее, что руководит помыслами человека, а это Совесть. Но Оно не всякого одаривает своею благодатью, не каждому даёт в руки право совершить не только великое, но и малое. Перед этим, Оно непременно проверяет в человеке не только его душу и разум, но и упорство, желание к достижению цели, сохраняющей основной закон Высших сил – красоту и величие Мира, а в нашем случае и Родины.
Когда Душа человека потравлена корыстью власти, жаждой бессмысленного богатства - это большая беда. Вот хотели люди без Креста и Христа в душе, что называется от пуза, забирать из рек воду, чтобы хлопка было больше, и погубили такую жемчужину планеты как Аральское море. И Человечеству уже не суждено вернуть к жизни шум его волн, белые паруса рыболовецких шхун и смышлёные мордашки умирающих в солёном рассоле нерпу и рыбу. Это бирюзовое Око Земли, обращённое во Вселенную, угасло навсегда.
Сколько бы теперь научные Конгрессы не заседали на эту тему - всё бессмысленно, потому что человеческой гордыней, а это скипетр Власти, была перейдена линия жизни этого моря. А это только начало великой беды. Потом, когда через полвека дно этого моря превратится в гигантскую солонку, вот тогда и начнётся новая планетарная катастрофа - солёные ветры, дующие из Азии, за столетие уничтожит плодородные заволжские земли и чернозёмы России.
Таких властолюбцев, Манефа Парменовна, немало. Это люди ущербные, у них атрофирован самый важный ген человека - ген Совести, а без него нет Души, а стало быть, и Веры в Добро. Эта публика при входе в Храм тоже с головы снимает кожаные кепки, и поклоны бьёт перед Ярым оком, и мошною для Храма может тряхнуть, хотя и не своею. У них только вид человеческий, но нет Души, а значит и Совести
Скажи таким - согласны за тридцать серебряников повернуть наши северные реки в пустыни Азии, ценою ледяного окоченения русского Севера или устроить радиоактивную помойку на земле твоих же потомков? И эти шкуры тотчас растопырят свои бездонные карманы... Даже сами не зная зачем…
И пока Мирон это вещал, не совсем уверенный в том, нужна ли ей эта заумная беседа при виде такого пожарища, она перестала плакать и даже как бы пригрелась у его плеча, слушая эти странные рассуждения.
- Кто знает,- продолжил Мирон, - может и вас Они проверяет на выдержку, чтобы потом доверить нечто большее? Потому не печальтесь, вы же большая умница, только вот приспособили вас к неразумному делу, а это поправимо.
Когда я рассматривал через колючую проволоку просторы Белого моря, - продолжил Мирон Васильевич,- многое передумал и понял. - Если мир Искусства ограничен душою человека, то мир Науки безбрежен, и человечеству не суждено увидеть её берегов. Потому взбодритесь, - кто знает, может, так и должно было случиться?
- Ещё у меня сумочка сгорела, - всхлипнув, уточнила Манефа.
- С деньгами? - уточнил Мирон Васильевич.
- Да нет! Случайно оставила их дома.
- Вот видите! Высшие силы всё предусмотрели, - ответил Мирон, и улыбнулся, но как то по особенному, словно погладил её по голове.
Горькая усмешка коснулась и её губ.
- А вы философ, Мирон Васильевич, а я этого и не знала.
И опять по-детски всхлипнув, тыльной стороною ладони вытерла слёзы со щёк. А он ласково словно обиженную дочку прижал её заплаканное лицо к своей небритой щеке, как бы одаривая надеждой на лучшее.
Может, поэтому она вспомнила о Дорофее Елпидифоровиче, который в смутные и огорчительные моменты жизни, которые возникали в их работе, всегда ухитрялся её поддержать, когда словом из Библии, а когда историей из своей горькой солдатской жизни. Она подумала, что без таких людей не хлебосольно жить на русской земле. И пришла мысль: есть такие Примусы с Секондами или их нет, жизнь без них обойдётся, а вот без таких Дорофеев нет. Он непременно бы вспомнил нечто такое, после чего постигшее её крушение не стоило бы и выеденного яйца, и она, всхлипнув, грустно улыбнулась.
Мирон, увидев её просветлевшее лицо, тоже улыбнулся:
- Никак немножко отлегло, Манефа Парменовна?
- Да вот вспомнила Дорофея Елпидифоровича. Как думаете, Мирон Васильевич, когда он узнает, что весь наш труд пошёл коту под хвост очень огорчиться?
- Думаю, что как человек добрый он расстроится только из-за вас, и будет горевать, что его не было рядом для вашего утешения. Дорофей человек оригинальный, в нужный момент расскажет такое, что твоя беда окажется и не бедою, а так - огорчением может большим, но и только. Это всё оттого, что он давно понял: беда, когда смерть и ещё война, в брюхе которой этих смертей, что червей в трупах.
Манефа от такого образа даже вздрогнула, представив такую жуткую картину.
- А вот вы, Мирон Васильевич, сколько вас знаю, никогда о Войне нам не рассказывали.
Мирон на это ничего не ответил, как бы засмотрелся на пожарище, где сновали пожарники, растаскивая обгорелые головешки и поливая водой, остатки догорающих досок от чего в небо поднимались клубы пара с пеплом. Потом подумал о Манефе, наблюдающей за пожарниками, и решил пока её попридержать в отдалении до полного погашения огня, чтобы лишний раз не дёргать её чувствительную психику, а потому, под предлогом воспоминаний, предложил ей присесть на скамейку:
- Дело в том, Манефа Парменовна, что тем, кто шёл по Войне от окопа к окопу, перешагивая через своих убитых товарищей и, если очень повезёт, попадал в госпиталь, а оттуда опять от окопа к окопу, а может и в братскую могилу под фанерной звездою, Войну не то что вспоминать не хочется, а лучше её вовсе забыть. Это только в книгах да в газетах златоусты пишут, что ветераны при встречах, попивая винцо, вспоминают славные боевые денёчки. Такие есть, особенно те, которые отирались при штабах да в третьем эшелоне обороны, где награды раздавали по степени личной симпатии и приближённости к начальству. А когда мы, выжившие окопники, при встрече садимся за стол, ничего не вспоминаем, потому что и после стакана водки, немеем от печали и слёзы вытираем. А ведь давно уже не мальчики...
Сколько лет прошло, а они во сне и поныне нет - нет, да являются. Иной раз спросишь: «Ах ты, сукин ты сын, Илюшка Ермолаев, оказывается ты не погиб? И за столько лет не нашёл времени чиркнуть весточку?»… А он молодой, белозубый только смеётся. И я смеюсь, от радости, что свиделись. А потом от печали просыпаюсь, и думаю: «Вот и встреча свершилась». Что хочешь, то и думай после этого…
То, что вам рассказывал Дорофей о нашей Войне, это, считайте, плод его литературной обработки, чтобы у вас сердце не заходилось от печали, а если по настоящему, то не у каждого человека душа подобное и выдержит.
Понимаете, мой милый начальник, можно быть очень добрым и хорошим и умным человеком, вот только быть мудрым - это привилегия избранных. К ним относится и Дорофей Елпидифорович.
А я так до сих пор и не понял, надо ли подобное рассказывать людям. Может, и нет, потому что у каждого человека есть своя черта запредельной боли, за которой возникает наркоз души и не на один год, а то остаётся и до гробовой доски. К примеру, как на скотобойне у коновала, который режет лошадей и прочую живность. Что ему предсмертный взгляд ещё живого и умного существа? Этим страшна всякая Война, даже такая, святая, какой была наша Отечественная. А что уж говорить про Финскую. Или какие другие, которые по глупости или старческому маразму учиняла и ещё может, учинить наша власть…
Мирон понимал, что произошедшее для Манефы было грандиозным обвалом. Ещё бы, если кругом тихая осенняя благодать, слышатся смех людей, где-то на территории выставки звучит музыка, а на твоих глазах догорает то, во что ты верил, для чего старался, на что надеялся, даже страдал и не ради себя, как говорила она, а ради народа, который ещё так бедно живёт. И тогда он и решил применить для её успокоения, как он после скажет, мягкий наркоз.
17
Много чего на Войне как порох в кожу въелось в память бывшему капитану артиллерии Мирону Васильевичу Туманову, только ничего подходящего сейчас не лезло ему в голову, разве что предсмертные слова его вологодского земляка, когда рядом рванула мина, обдав их землёю и забрызгав кровавым снегом...
Вот и вспомнилась ему та ночь, когда их 145ю отдельную стрелковую бригаду высадили из вагонов прямо во чисто поле километрах в двадцати от Великих Лук.
- Так вот, Манефа Парменовна, выпрыгнули мы из теплушек на снег, командиры провели построение. Стоим на ветру, ждём команды. Декабрь месяц 1942 года, холод жуткий, без малого минус двадцать с ветром. Тело леденеет, а почему? Одеты мы в летнюю форму, а это значит только нижняя рубаха, гимнастёрка и шинель, на руках фланелевые варежки с двумя пальцами, чтобы можно было стрелять. На ногах не сапоги, а ботинки с обмотками, в руках лыжи. Только вот как их крепить к нашей обуви, было неизвестно. Водрузили их на плечи и пёхом в ночь по открытому полю, которое уже утюжила война, а это значит по колдобинам, заледенелым трупам да воронкам маршем против пурги по азимуту. Оттопали по снегу километров двадцать. Не доходя до взгорка, который еле брезжил перед нами через морозную ночную мглу, остановились. Приказ комбрига: быстро окапаться и организовать оборону. А как её споро организовать в открытом поле при таком морозе, да и земля, как бетон? Хорошо лыжи не зря пёрли. Вот их и пустили для обогрева. Греемся в надежде, что как светать начнёт оно и веселее будет, может и мороз убавит свою силу. Только не случилось этого.
Дело в том, Манефа Парменовна, что на этом самом взгорке была уже оборона немцев. То ли наше командование переусердствовало, подтянув нашу бригаду под самый их нос, то ли пока мы сюда добирались, изменилась линия фронта…
Мирон замолчал, видимо хотел закурить, а потому достал пачку «Беломора», только она оказалась пустой. Он её смял и, прикинув расстояние до урны, ловко её туда кинул. Огляделся по сторонам и попросил у проходящего мимо них гражданина, одарить его сигаретой. Очевидец пожара остановился, предложил ему пачку. Мирон стеснительно взял одну, поблагодарил прохожего и с удовольствием закурил.
- И что же дальше? - напомнила ему Манефа.
– А дальше, я думаю, немцы поначалу переполошились, увидев перед собою костры и нашу рать. Такую наглость должен иметь противник, который уверен в своей силе.
Трудно сказать, что могло быть, продлись та ночь, а ещё проще - навались бригада прямо с марша на их окопы в ночной то мгле, глядишь, и смяли бы мы их и отогрелись в тёплых блиндажах…
А тут светать стало. Немец не глупее нас, быстро разобрался, что к чему. И оказались мы во чистом поле, а немцы на холме со своими шестиствольными миномётами. И началось светопреставление! Лежишь в растяжку и ждёшь, когда в тебя всадит мина или рядом рванёт. Им сверху видно, как смерть отсчитывает нам оставшиеся минуты жизни. Некоторые не выдержали и стали перебежками отходить к лесу, а как отходить, коли ты не в маскхалате, а в серой шинели, да и снега по колено. Где увидят шевеления, туда и поддают огня. Один манёвр остался - среди мёртвых до ночи замереть. Когда стал привыкать к своей короткой жизни, поднял голову, огляделся и понял, что нет бригады. Впервые подобное увидел. Даже при самой большой фантазии не мог бы представить, что можно зараз так много поубивать людей. Это и был мой первый бой, только какой же это бой, если ты лежишь, уткнувшись носом в снег, а по тебе садят из миномётов, а немецкие стрелки выискивают живых. Сгоряча, про мороз, вроде, я и забыл, а тут чувствую, начинаю натурально замерзать, даже видения тёплые пошли! Боюсь, пальцы отморожу, а тогда не быть художником, хотя уже понимал, что это лишь мечта для утешения.
Я хоть и не стратег, но усёк - немец не пойдёт на нас атакой. Ему не поле это нужно, а территория. Да и шило на мыло менять не станет. А чуть поодаль лежит, как помню, Яков Суриков, фамилия для художников известная, потому мне и запомнилась, сам он из Боголюбова, есть такой городок около Владимира. «Чего будем делать, - говорит он мне, – замерзать на радость фашистам или рискнём, и потихоньку будем отползать, а там сумерки будут, декабрьский день короток?» А я так заледенел, что и слова выговаривать не могу, только головою покачал утвердительно. Он и начал осторожно отползать между убитыми и ранеными, а я за ним.
И по ныне не могу забыть ещё живые глаза тяжелораненых, а может уже и умирающих. Мёртвый он что? Уже отдал Богу душу за нашу страну, считай Родину, а живой с распоротым телом весь в крови стонет, смотрит тебе вослед и что-то шепчет, шепчет...
Мирон замолчал и, как показалось Манефе, как бы исчерпал горестную ему тему.
- И как вам удалось выбраться? - напомнила она.
- Мне да, а вот Сурикову нет! Мы уж, и вправду, решили, что нас минует судьба погибших, да рано радовались. Знать не сумели немцев перехитрить - они всё поле, кажись, просматривали через бинокли, ну и заметили, кто ещё мог шевелиться. Вот по нам и саданули из шестствольника. Когда отдышался, смотрю, Суриков затих. Подполз к нему, перевернул его на спину, а он еле дышит. Запустил ладонь на груди под шинель, а она в тёплой крови.
«Видишь, Мирон, - тяжело шепчет он мне,- вот и убили меня... и так просто и сына Яшку уже не увижу!». А потом глаза закрыл, и лицо белеть стало. А тут опять поблизости мина легла и осыпала нас землёю и снегом. Я было его тормошить, мол, не засыпай, потерпи, сейчас санитары придут. А он открыл глаза в последний раз и что то мне с прошептал, наверное, очень важное, может какой адрес, только я не расслышал из-за взрыва. Снова сунул ладонь под шинель - может сердце ещё бьётся, а он лишь в беспамятстве. Да нет, он уже умер, и теперь его тело остывало на морозе. А мои ладони согревались на его груди под шинелью, отходящим от него теплом. Было очень больно,– знать стали отходить отмороженные пальцы. Вот так, уходящее тепло моего товарища, сохранило их мне для Победы…
- А что потом? - спросила Манефа.
- А потом, наконец, наступили спасительные сумерки. Прошептал единственную молитву над телом товарища, которую знал от своей бабушки «Да светится имя Твоё! Дай мне сил на дела добрые и хорошие! Сохрани тех, кто любит меня, и кого люблю я! Аминь», попрощался с ним и пополз по снегу к лесу. Потом хотел подняться, а не могу, нога не держит, думал, что отморозил, а посмотрел,- а она вся в крови. Значит, и по мне осколком стегануло. А тут уже и санитары объявились. Меня в медсанбат. А это что? Пять изб от сожженного села. Всё, что осталось. В одну меня и донесли. Врач осмотрел меня и говорит: «Ещё бы немного и не видать тебе ступней! Счастливчик ты, парень!»
Лежу забинтованный в избе с распухшими ногами, плохо мне до тошноты и главное воздух смрадный, тяжёлый. Я и говорю старику хозяину: «Открой форточку, выветри вонищу, уж невмоготу!». А он мне: «Ты что?! При таком морозе избу холодить?!» А запах то отчего такой смрадный: «Это, - говорит, - ноги немецких солдат у меня в сенях оттаивают, чтобы сапоги можно было с них снять. Тут их месяц назад капитально побили». Удивился я и спрашиваю: « А как же ты их припёр в избу то?». А он мне: «А чего особенного! Я их на морозе вместе с ногами ножовкой отпиливал. На хрен, хорошему товару в земле гнить!»…
Мирон пожалел, что в запале повествования представил Манефе подобную зарисовку, потому что она побелела лицом, а это случалось с нею всякий раз, когда она старалась скрыть волнение, и всё же сказала:
- Как это страшно и негуманно.
- Что негуманно? - не понял Мирон.
- Отпиливать ноги ради сапог.
- Это только с вашего взгляда или точнее нашего времени так может показаться, а тот житель деревни, в которой из шести десятков домов осталось пять развалюх, да и те без людей на этот вопрос ответил мне так:
«Я их сюда не звал! А коли пришли, то и получили…»
Подобное описание боевой обстановки было ей неприятны, а потому она поинтересовалась уже самим финалом Войны полагая, что он будет для капитана Туманова благостнее её начала.
- И чем же кончилась для вас Война, Мирон Васильевич?
Мирон докурил папиросу, окурок щелчком метко послал в урну, встал со скамейки, протянул Манефе руку, чтобы помочь ей встать, и ответил:
- Трибуналом! Прилюдно проклял одного генерала - раздолбая. Но это уже особая история. Будет настроение, расскажу, а сейчас идёмте к нашему пепелищу. Я вон вижу, туда Сердар направляется. Не будем его мучить, - а то вдруг, глядя на шиферное крошево среди углей, подумает, что это наши кости белеют. А вон и Фёдор Сенотрусов объявился!..
Когда они подошли к пожарищу, из толпы зевак появились два друга, дежурные пожарники Полубояров и Арцис, которые, чтобы утихомирить огонь, вызвали дополнительные пожарные расчёты. Подойдя к Мирону, спросили:
- Никак короткое замыкание или человеческий фактор? Как думаете?
- Начальству желательно сваливать на человеческий фактор, а там хрен его знает, что, - ответил Мирон.- Теперь не узнаешь: одна зола осталась, да ошмётки шифера белеют как кости. Жалко флягу со спиртом не уберегли.
- Да... - прискорбно покачал головою Полубояров и погрустнел, как будто узнал весть хуже некуда. - Домик хрен с ним - сплошная фанера обитая вагонкой, а фляга считай 35 литров ректификата это тебе ни хухры-мухры. Считай семь ящиков бесплатной водяры накрылось!
Он задрал голову, рассматривая опалённые боковые ветви деревьев.
- Хорошо жаром полыхнуло. Может, ещё оживут?
Две пожарные машины, повторно обработав мощными водяными струями место пожара, отбыли, оставив после себя месиво из угля и золы, над которым теперь стояла тропическая влажная жара. В пожарище сохранилось совсем немногое, только толстые шиферные гвозди да сплавленные огнём в железные оковалки арифмометр «Феликс Дзержинский» и печатная машинка «Москва», на которой так и не успели напечатать для ЦК КПСС окончательные результаты эксперимента.
Манефа отправилась к пепелищу и, как потерянная ходила по чёрной грязи, что-то в ней высматривая. Мирон присел с пожарниками на скамейку, хранящую ещё жар бушевавшего поблизости огня, когда к нему подошёл Сердар и, как при похоронах, поздоровался с ними кивком головы, потом спросил:
- Как же всё случилось?
- Как в песне про прекрасную маркизу, - ответил за него пожарник Веня Арцис, - у которой дела шли прекрасно, до тех пор, пока свечка не упала на сено и не спалила всё к чёртовой матери, а здесь аж 35 литров ректификата так полыхнуло, что от «Мозгового центра» одна зола осталась, а кто поджог, хрен его знает. Пожар получился капитальный.
- Считай, Сердар, наша жизнь, как и наше государство, идёт по кругу, – добавил с улыбкой Мирон, - каждый раз счёт ведём с нуля. - Сенотрусов вообще настаивает, что это дело рук империалистов и их приспешников космополитов. На политзанятиях им втюривают, что дядюшка Сэм не дремлет, а руки у него длинные – длинные, Вот и дождались от него привета
- Не исключаю, что к этому могла приложить руку и его ЦРУ, - предположил Мирон, скрадывая улыбку. - Знали, что в «Мозговом центре» хранилась уйма открытий, идей и озарений. Украсть не могли, ну и… пожгли, чтобы ни себе, ни Человечеству. Огонь всё капитально сгубил, только вот Манефа этого ещё не понимает.
- А чего она в этой золе ищет?- поинтересовался Сердар.
- Да понимаешь, три дня назад я из кладбищенской гранильной мастерской привёз мемориальную доску, которой хотели к очередному празднику Октябрьской революции в качестве научно - хозяйственного достижения Советской власти украсить вход в Павильон животноводства. Получилось бы красиво. Представь, на белоснежной мраморной плите высечен и натуральным золотом покрыт текст, который перед своим отъездом в Коктебель утвердил Примус, что, мол, впервые в Мире здесь было применено в качестве корма рогатого скота древесные опилки и так далее. Когда её получал, проверил надпись, нет ли грамматических ошибок. И уже решил её грузить в автомобиль, а потом думаю, что если пригласить батюшку её осветить коли уж я на кладбище?
Нашёл его в храме, и говорю ему: «Освети, отче, труды наши праведные, чтобы о них люди помнили». «Ладно, ; говорит, ; подойду. Жди».
Сердар с интересом выслушал очередной прикол богомаза, потом всё же спросил:
- Это что шутка, Мирон?
- А ты знаешь, Сердар, я тоже поначалу подумал об этом. Негоже мне гневить Бога новым грехом. Вроде грешник хочет проверить, а есть ли Он? Точнее Силы Небесные!
- И проверил?- поинтересовался атеист Сердар Кулиев.
- Решил взять грех на душу - проверил!
- Ну и как?
- А ты что не видишь? Тебе этого мало?! Или тебе нужны ещё разверзшиеся Небеса? - ответил Мирон с лукавой усмешкой.
- Это ты брось!- несколько смущённо ответил Сердар.- Такого быть не может!
- Понятно, - ответил Мирон с усмешкой. - Чудеса существуют только для слушателей Университета Марксизма - Ленинизма и членов Партии. Вроде - «Да здравствует неотвратимость победы Коммунизма во всём Мире!» или «Догоним и перегоним Америку на душу населения по мясу, зерну и яйцам!» и прочим несусветным мечтаниям. Мечты благостные, да вот их исполнение, на беду нашей власти, они требуют энергичных, талантливых профессионалов, а, глядя на её физиономию, не нужно быть знамениты физиономистом стариной Ламброзо, чтобы понять, что среди неё и конь не валялся. Сплошь коррумпированная чиновная партноменклатура поро с фальшивыми дипломами об образовании, да ещё связанная с уголовным миром. А мечтать, что «…и на Марсе будут яблони цвести!..» - так это лишь детская фантазия! Впрочем, что с нашей власти взять. Вот только не нужно заниматься догонками, а особенно перегонками, дорогие партийцы, а жить надо своей каждодневной, размеренной жизнью совестливых, порядочных людей и бережливо, с пользой распоряжаться богатствами страны во славу нашего народа, а не обворовывать его. Это и есть для России национальная идея на последующие столетия!..
Сердар как член Партии не стал припираться на эту скользкую тему, а только спросил:
- Ну, и что дальше?
- Ждал долго, решил, что батюшка передумал, а он возьми да и заявись в облачении и с водою. Подвёл я его к мемориальной доске. Прочёл он надпись. Молчит. Чувствую, какие то мысли у него в голове роятся. Потом оторвал свой взгляд от золотой кириллицы и говорит мне с большим укором:
- А вы, будучи в сане, осветили бы этот текст?
- А причём тут я, отче? Мы грешники, живём в постоянном соблазне, и утешение ищем в покаянии.
- То верно,- отвечает он мне.- Но ваша просьба будет крамольной, если наперёд знаете, что это грех.
- А почему, отче, вы считаете, что лежащий перед вами предмет и то, что на нём написано, может быть обращено в грех? Разве Церковь обязана это знать заранее? Или, к примеру, она не освещает зашибенные виллы - дворцы за трёхметровыми кирпичными заборами, непотребно роскошные яхты, банки-небоскрёбы, украшенные полированным камнем и нержавеющей сталью, виллы, дорогущие автомобили, самолёты и прочее, и прочее? Всю эту непотребную несусветную роскошь, я уже не говорю о сворованных у народа миллиардах рублей и запрятанных для своей будущей благодати за рубежом? Или она не знает, откуда всё это?!
- Не обязана, хотя и ведает. Мы же не в облаках обитаем. Это должен знать человек, который обращается к ней с этой просьбой. Только он один в ответе перед Господом.
- Хорошо, а если ваш Клир одаривает церковными орденами генералов армии, в которой десятилетия процветает такая «дедовщина» и безответственность перед солдатской жизнью, что молодёжь от службы в ней бежит как чёрт от ладана? Или наглое, чудовищное генеральское воровство? Это как? Или тех же милицейских генералов, которые дружат с бандитами, и практикуют в открытую при дознание пытки, и у которых, под охраной равнодушия властей с садистским удовольствием милиционеры способны насиловать и убивать своих граждан. На это, что скажите?
- Я вас понимаю, - отвечает он мне. - Если честно, то это означает, что высшие представители Клира, которых вы имеете в виду, занимаются не божеским делом, только и всего. Значит, они на дух не переносят завещание своего мученика эпохи уголовно людоедского террора большевизма, устроенного против православного народа и Патриарха Московского и всея России Тихона: «Я никогда не отдам церковь в аренду государству!». За эту верность заповедям Христа он и его единомышленники заплатили своею жизнью.
Я согласен, что не Клиру украшать чиновников орденами с именами христианских Святых и Апостолов, кем бы те не были, хоть и Президентами. Потому что, подкармливаясь властью, строя с её помощью храмы в «шаговой доступности», как будто это магазины ширпотреба, разъезжая в шикарных лимузинах и за это поддакивая её любой заморочке, даже аморальной, она напрочь забыла, что « Богу богово, а Кесарю кесарево». А если проще, то Клир заботится не о просветление Души человека, а лишь о собственной Благодати. А если, не дай Бог, кто-то из её паствы по неразумности или молодости заденет хотя бы словом эту благодать, то Клир обращается к власти, чтобы она её защитила, желательно в тональности законов, какими пользовалась ЧК образца 1917 года в отношении тех же священников. И вместо того, чтобы трудиться над просветлением заблудших душ христовым словом и не забывать, что церковь отделена от государства и не может быть им арендована.
А если бы в душах этих генералов, которых вы имеете в виду, жила, какая ни какая совесть, то во имя будущей славы русского воинства и закона они, как совестливые пастыри своих солдат, отказались бы от этих наград до лучших времён. Но Господь не одарил их этой благодатью
Я видел, что батюшка от моих вопросов разволновался и даже очень расстроился за свой Клир. А я улыбнулся и говорю ему:
- Не принимайте, отче, близко к сердцу сказанное. Тем более что вы лучше меня грешника знаете Евангелие, а уж там наверняка есть на это ответ. Или я ошибаюсь?
- Да нет, всё правильно.
Потом снял с лица свою торжественность и спрашивает меня уже как гражданин гражданина, будто мы в магазине стоим в длинной очереди за картошкой:
- Извините за глупый вопрос человека неграмотного в вопросах биологии, потому окончил я только истфак МГУ и Духовную академию,– действительно можно питаться опилками?
- Нет, говорю, - батюшка,- это изыски из области мечтаний любителей халявы, обожаемой нашей властью…
- Так окропил он вашу доску? - заторопил его Сердар, видя как Манефа, что-то пристально выискивает на пожарище.
Мирон не успел ответить, как услышал её взволнованный крик:
- Мирон Васильевич! Нашла!!! Помогите вытащить!!!…
Когда они, хлюпая по размоченной земле, к ней подошли, Манефа ещё тёплым осколком прокалённого добела шифера сгребала с плиты мокрую золу.
- Слава Богу, хоть это сохранилось! - взволнованно сказала она, как бы ещё с непросохшей слезой в голосе и даже улыбнулась.
Потом наклонилась и уже носовым платком протёрла от копоти первые строчки, блеснувшие из-под золы опалённым золотом. …Здесь, впервые в Мире на основе научной теории, из отходов лесопильной промышленности был произведён откорм парнокопытных жи…
Но то было лишь женское виденье художественного объекта, подвергнутого огню в сочетании с ледяною водою пожарного брандспойта.
- Мирон Васильевич! Давайте хоть это спасём из этой жути.
Мирон тяжело вздохнул и сказал:
- К сожалению, Манефа Парменовна, и она погибла. А всё почему? Экономия! Я предлагал Агибалову заказать сей памятный знак из шведского габбро, а он посчитал, что будет дорого и он мрачен цветом. «Ты, - говорил он мне, - закажи из мрамора. Это будет красивее и дешевле. Деньги надо беречь». А на наши кладбища, какой мрамор свозят? Трещиноватый потому, что добывают его в карьерах не выпиливанием, как в Италии, а взрывами, потому так проще и быстрее, но такой мрамор перепады температуры не выдерживает. Вот подниму плиту за край, она и развалится.
Как сказал Мирон, так и получилось
- Ой! - всхлипнула Манефа.
- Так что всё пошло прахом! - прокомментировал он, держа в руках обломки плиты, где золотом высветилась обрывок фразы: своими успехами биологическая наука обязана гениям человечества Ленину и Стал .
Манефа заворожённо смотрела на кусок мемориальной доски, потом нагнулась и стала шиферным гвоздём что-то выковыривать. Из-под размоченного пепла просияло аботой Партии советские учёные под….водством Партии исполнилась мечта труженики выдающиеся успехи, сельское хозяйство стран
- А Сталина на хрен помянули? - поинтересовался Сердар. - Ведь сталинизм как учение уже ампутировано даже из партийных документов или я ошибаюсь?
- Верно, - с усмешкой ответил Мирон. - В тексте Примуса его не было. Это моя отсебятина. Думаю, он возрадовался бы, увидев своё имя рядом со своим покровителем,… а для нас людоедом XX века!
- А может прав твой Примус, который к месту и не к месту поговаривает, что не следует искать глупости в природе? - развил мысль Сердар. - А вы её искали, разве не так?
- Это к нам не относится! - ответила Манефа
- Да нет, как ещё относится? Ведь можно говорить мудрые слова, а поступать ровно наоборот.
- Вы, в самом деле, считаете, что животных можно кормить древесными опилками?! - в лоб спросил её Мирон, и его лицо озарилось таким светом смешливого добродушия, что Манефа, как язычник, пройдя через очистительную силу пламени, впервые взглянула на всё произошедшее как бы с высоты птичьего полёта.
- А как же?!.. Графики, таблицы, Дорофей Елпидифорович, потом эти... медали,… премии, кинохроники,… академики? Потом всякие симпозиумы, министры, ответственные чиновники из ЦК, иностранные делегации? - причитая, перечислила Манефа и жалобно посмотрела на него.
- А вот так! Вы же биолог и потом я видел у вас очень хорошие лекции академика Пумпянского о кормлении животных. Я не всё там прочёл, но опилочного кормления я в них не обнаружил.
- Но ведь открытие это всегда озарение, разве это не так?
- Так. Но озарение здравого ума, Манефа Парменовна, и больного несравнимо. Вам, не приходилось случайно побывать в больнице для душевно больных?
- Нет!
- А я там побывал, правда,… по принудиловке. Меня излечивали, от неадекватного восприятия нашего бытия, в преступно знаменитом Институте имени товарища Сербского уголовная советская психо-профессура. Чтобы ей и их потомкам отрыгнулось на этом и том Свете, которая на лжи и нашем здоровье не пыльно зарабатывали себе кусок хлеба с ветчиною, а может и с икрою.
- А их детишки с внуками, чем виноваты? Это как-то не по-доброму? - суетливо попрекнула Мирона сердобольная Манефа.
- Всякий человек, во здравии совершающий зло, должен знать, что по законам не церкви, она лишь контора сегодня так, а завтра эдак, Высших сил, а они всё же есть, подобное обязательно отрыгнётся бедою и без моей рекомендации. Если не успеет в преступнике, то непременно догонит в его потомках. Но это к слову…
Так вот, там находился ещё один оригинальный контингент, озарённый изобретательством. Один доказывал, что если разбить циферблат часов на 360 частей, то почему - то жизнь человека будет длиннее в шесть раз. Другой, на основе своих расчётов с пеной у рта доказывал, что Всемирного тяготения вовсе нет, а есть Всемирное давление. Третий, страдая шизофреническим бзиком, с утра и до вечера долдонил о своём открытии, что порошок из смеси морских водорослей, хитина раков, желатины и настоя из семян травы какой -то японской Юринбуки до глубокой старости защитит от болезни суставы человека. Четвёртый был уверен, что если обильно поливать растение газированной водой, то оно будет расти в два раза быстрее, потому что углекислый газ будет усваиваться им не только из воздуха, но и из почвы. Пятый до хрипоты доказывал, что если из народа периодически не спускать кровь (имелся в виду Сталин!), то никакого Всемирного коммунизма не построишь даже в отдельно взятой стране.
- Вы хотите сказать, что Трофим Денисович, которого вы за моей спиною почему то называете каким - то Примусом, а уважаемого Протасия Константиновича и того хлеще - Секундантом, ошиблись в своих рассуждениях и стало быть наш экспериментальный результат…
Так не спеша, они шли прочь от пожарища и разговаривали. Слева от Манефы оперсот КГБ Сердар, справа иконописец Мирон. Позади, чуть отстав, шёл Федя Сенотрусов со своими друзьями пожарниками Юрой и Веней и, когда они вышли на широкую аллею, что пролегла рядом с павильоном «Животноводство» Манефа остановилась и с удивлением, очнувшегося от сна человека, спросила, широко распахнув свои красивые зелёные глаза:
- Так что?! Этого всего и не было, что ли...?!
И Мирон вдруг задумался, не зная, что ответить, чтобы не подорвать своим ответом тонкую психику Манефы Чикиной. И тогда, глядя на свою начальницу, он вдруг ощутил в себе давно забытую нежность, а потому взял её перемазанную саржею ладошку в свою ладонь и, глядя в её лицо, тихо спросил:
- А что бы вам хотелось, Манефа?
И она, что-то уловив в его пристальном усталом взгляде его глаз бывшего зека и то, как он держал её пальцы, перепачканные пеплом, растерянно ответила:
- Чтобы,… чтобы... этого... всего не было!
- Вот и хорошо! - ответил бывший капитан, - считайте, что это был сон. В нём было много смешного и грустного или даже лучше - был спектакль, где были представлены не только человеческие пороки. Но и доблесть, и мужество, и щемящая грусть за нашу измордованную дурной, вороватой и преступной Советской властью Родину. Властью, которая полагает, что это она олицетворяет собою Пир Духа Человечества. А не нашу жизнь, как постоянное бездорожье и непреходящую бедность, и бесправие граждан, защищаемое её насилием...
Мирон на мгновение задумался. Улыбка коснулась его небритого лица, когда он сказал:
- Как то иду по аллее, и вижу, на скамейке молодёжная компания на гитаре музицирует. Я бы прошёл мимо, да больно один куплет их песни меня зацепил. Да и мелодия была к месту. Подошёл к ним, спрашиваю: на чьи стихи поёте, молодые люди?
Отвечает один: «Есть такая поэтесса». Назвал её фамилию, да я забыл. Потом говорю:
- Для зэка, амнистированного Советской властью, можете повторно её исполнить? «С удовольствием, - отвечают, - тем более, что с некоторых пор мы все амнистированные». Потом молодой человек обращается к своему приятелю и говорит: « Юра Громов - уважь просьбу амнистированного товарища?».
Из песни, к сожалению, записал только два куплета, потому, что на папиросной коробке больше места не было. Так вот её слова как раз подойдут к нашему случаю:
«…Родимый край не так уж плох, то облачко, то тучка.
Сплошная ширь, куда не глянь - простор!
Куда не кинь полынь!
Полынь, полынь чертополох - российская колючка.
Полынь, полынь, чертополох, чертополох полынь!
«.. Какая мразь не мороси, какой дурак не пялься
Чертополохом проросли до самых царских Врат!
Не верь, не бойся, не проси, не уступай ни пальца.
Не верь, не бойся, не проси - всё будет в аккурат…»
День приближался к закату, но по-прежнему ласково светило солнышко, чирикали воробьи, сыто гукала стайка голубей. А высоко, высоко в поднебесье, стараясь облететь дымный город, нежно изгибаясь, с птичьим кликом плыл журавлиный клин.
Они остановились, чтобы проводить журавлей взглядом, а Мирон вдруг сказал как то отстранённо, словно сам себе:
- Когда я был мальчишкой, эти удивительно умные птицы ещё не сторонились городов. Казалось, они специально пролетали над Вологдой, как бы прощаясь с людьми до весны. И народ смотрели на них до тех пор, пока они не исчезали в тумане горизонта, желая им лёгкой дороги в дальние края и счастливого возвращения домой. У взрослых от этого теплели глаза, а то и набегали слёзы, а ребятишки всегда махали им руками как проходящим поездам. А вот теперь они облетают города стороною,… такой тяжкий дух поднимается от нас в Небеса…
Тоненькая журавлиная паутинка уже скрылись в тумане горизонта из глаз, а они всё ещё завороженные их редкостью, стояли и думали, каждый о своём. Первым очнулся Сердар, вздохнул и сказал:
- Та ещё получилась концовка Проекта, ёлки - моталки! Завершение таких грандиозных событий следует отметить ярко. Я вас приглашаю. Как смотрите на ресторан «Золотой колос»? Полагаю, что это подходящее местечко для тризны по забубенным идеям. Ну, как?
- Мне что смотреть, - ответил богомаз Мирон у которого сгорела все тюбики с жёлтым кроном, - я всегда готов расслабиться.
Потом замолчал, задумался и вдруг сообщил:
- А вот пока журавли летели, в моей голове волчком вертелся куплет одного самодельного романса на стихи моего земляка Николая Рубцова, а как они скрылись, - он и сложился.
Мирону вдруг, не к месту, привиделся из далёких времён его вологодской юности дружок Гена с благодатной фамилией Надеждин, с которым ему было солнечно даже в тусклый день. И он засмеялся, как смеются дети, у которых день наполнен Солнцем, с тем редким исходящим от человека теплом, от которого делается так заразительно хорошо и счастливо - вроде, и не зря на земле живёшь.
Понятно, что подобное заявление тронуло Манефу и она, растревоженная, ещё не остывшая от своего вселенского обрушения, глядя на него, смутившись, попросила их прочесть. Для чего они остановились, и под шорох пожухлой осенней листвы, которую ветер гнал по аллее, Мирон произнёс:
«…Широко на Руси машут птицам согласные руки.
И забота болот, и утраты знобящих полей.
Это выразят всё, как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит, улетающий плачь журавлей…»
- А ещё? - тихо попросила Манефа, и глаза её подозрительно заблестели.
Мирон это заметил и, приблизив её к своему плечу, и, чтобы не смущать, глядя в ту часть неба, куда скрылись птицы, ещё прочёл четверостишие:
«…Вот летят, вот летят... Отворите скорее ворота!
Выходите скорей, чтоб взглянуть на Высоких своих!
Вот замолкли - и вновь сиротеют душа и Природа
Оттого, что - молчи! - так никто уж не выразит их…».
18
Через месяц Сердар отправил письмо Дорофею со скорбным описанием произошедших событий.
«Так вот, дорогой Дорофей Елпидифорович, перехожу прямо к делу, к которому ты тоже имел отношение! Когда говорят, что рукописи не горят, ты этой сказке верь, но только отчасти. Ещё как горят! Своими глазами видел их полыхание. То, что огонь в одночасье слизнул все ваши рабочие журналы, научные выкладки и мой художественно иллюстративный материал о жизни парнокопытных на вольном выпасе, подчистую это ещё полбеды. В пепел превратились и рукописные размышления ваших научных пастырей академиков Примуса и Секонда, которые они прикапливали для себя и Манефы.
Но самое главное всё же сохранилось, - огонь не дотянулся своим всё истребляющим жаром до скамейки, где ты любил вечерять с гармошкой и где я на своём ахалтекинце повстречался с тобою.
Сегодня Мирон мне рассказал, что опять на Выставке не обошлось без скандала и опять на государственном уровне.
А дело было так. За два дня до пожара, который за пол часа смахнул ваш дощатый «Мозговой центр», а это была пятница или по восточному джума, из Отдела сельского хозяйства ЦК КПСС, к директору Павильона, известному тебе Альфреду Бзыкису, заявился их представитель некий Авдон Колострелов. И думаешь зачем? За «Книгой отзывов» о результатах вашего «Эксперимента». И чёрт дернул Манефу за две недели до этого взять её под расписку у этого Бзыкиса и хранить её не дома, а в «Мозговом центре». Оказывается, она хотела извлечь оттуда несколько мыслей в качестве эпиграфа для будущей книги её научных руководителей - «Древесные и нефтяные отходы - главный экономический источник питания России ХХI века».
Понятно, что когда ей сообщили, что эта «Книга отзывов» позарез необходима Отделу ЦК КПСС, а её содержание будут демонстрировать на Международной сельскохозяйственной выставке, она пришла в ужасное волнение.
Бзыкис, чувствуя за своей спиной цековскую угрозу в лице посыльного Колострелова, потребовал у Манефы незамедлительно её вернуть. А как её вернёшь, если она сгорела вместе с вашей хибарой? Хотя, на взгляд Мирона, эта утеря - сущая ерунда в сравнении с гибелью фляги с ректификатом, не говоря уже о его пяти тюбиках со свинцово - лимонным кроном.
Не буду тебя утруждать деталями происшествия, о чём расскажу при встрече, лишь замечу, что на выручку опять пришёл Мирон. Только решил он эту проблему таким способом, что Альфред Бенцианович Бзыкис был уволен со своими заместителями и исчез в неизвестном направлении. Ваш попечитель Агибалов, тот час по партийной линии схватил полновесного строгача, а в связи с проверкой его финансовой деятельности отстранён от должности и сейчас спасается на койке в «Кардиологическом центре». В общем, как бы ты сказал, получилась очень большая плешь.
Манефа до сих пор не поймёт причин столь сурового кадрового раскардажа. Но Мирон по секрету мне рассказал, в чём дело. Как ты помнишь, все нелестные замечания в адрес успехов вашего «Эксперимента» из «Книги отзывов» должны были изыматься и ликвидироваться. Но редкое качество финской бумаги изъятых страниц приглянулось Мирону, и он их не только сохранил, но использовал для своих художественных опусов по месту своего жительства. Короче, они у него сохранились в полном комплекте, плюс его карикатурные упражнения на обратной стороне листа о житье - бытье в условиях лагерной работы во славу победившего Социализма. Ты же помнишь на эту тему его вдохновенные тосты украшенные поэзией Владимира Маяковского, которые Мирон любил повторять? Особенно тебе полюбившейся «Мне наплевать на бронзу многопудья, мне наплевать на мраморную слизь. Сочтёмся славою! Пусть общим памятником будет построенный в боях Капитализм!». За этот стишок, знаменитого поэта, который Мирон прочёл в компании лагерных единомышленников, от имени лагерной администрации огрёб недельную отсидку в карцере родного лагеря, потому что зеку всуе высмеивать Советскую власть запрещено
Так вот, когда же началась эта заварушка, Мирон из самых добрых побуждений захотел освободить от свалившейся напасти не только Манефу, но и Альфреда Бенциановича, человека, как ты помнишь, дружелюбного и уважаемого техническим персоналом Павильона за трезвость, а потому и подсунул ей продуктивную идею о существовании копии «Книги отзывов». Мол, для демонстрации успехов она подойдёт. Вот только её надо найти.
Она обрадовалась, как ребёнок, видя новую игрушку, и дала ему три дня на её поиски. Расчёт Мирона был прост - сброшюровать эти листки, а на очень добротном переплёте цвета гнилой вишни, золотом оттеснить её название с раскрытием цели «Эксперимента». В общем не жалея денег изготовить полиграфический шедевр
В этом не было ничего особенного. Как ты помнишь, Мирон Васильевич давно привык воспринимать окружающую жизнь как мир муляжей. Будут ли это витрины магазинов с нарезкой колбас и копчёных окороков из крашеного картона в каком-нибудь городе вроде Тутаева или тоже муляж советского правосудие, к примеру, в той же Москве. И в этом случае он не видел ничего преступного, если и он сделает тоже муляж. Муляж, скажем прямо, безобидный. В самом деле, какому придёт в голову листать книгу с чужими мнениями да ещё на иностранных языках? К тому же ещё неразборчиво и коряво написанных строк. А если какой посетитель из любопытства её и раскроет, то убедится, что это весело иллюстрированная книга, видимо, доброжелательных отзывов зарубежных делегаций о жизни людей и новом способе кормления животных. Сам подумай, какой дурак будет выставлять напоказ свою глупость?
Когда Манефа передала Бзыкису это художественно оформленное произведение, тот восхитился её внешним видом переплёта и, ласково пошлёпав по золотому тиснению, как хлопают по попке своего малыша родители, остался доволен её внешним видом, в спешке не обратив внимания на обилие иллюстраций на обратной стороне каждого листа. Через три дня он под расписку всучил её посыльному Авдону Колострелову.
В этом месте, Дорофей Елпидифорович, хочу внести ясность, чтобы ты не подумал, что наш Мирон только спит и видит, как бы ему обгадить Советскую власть. Сам знаешь, любви у него к ней не было, но и ненависти тоже… Мы же с тобою хорошо знаем, что он воспринимал её, как смерд татаро - монгольское иго, полагая, согласно Писанию, что всё рано или поздно проходит. Минули в небытие татары со своими мирзами. Минул изувер кровопийц батюшка Иван Грозный со своими опричниками. Минет, пусть и не сразу, Советская власть со своим Политбюро и КГБ, а потому российский народ должен всё терпеть, коли сам по недогляду и равнодушию к своей судьбе, выбрал себе такую долю.
Мирон как говорит? Если не мыть своё тело и не стирать рубаху с портами, то и вшей наберёшься. Душа человека и его разум тоже требуют повседневного очищения и проветривания, а иначе появляются татары со своими баскаками или большевики с чекистами и военным Коммунизмом. Про достославных китайцев мы уж и не говорим и так понятно, - где то должны, в конце концов, разместиться полтора миллиарда неприхотливых трудяг, живущих у нас под боком на просторах безлюдного так и не обустроенного, считай, за столетие Дальнего Востока?
А если нашим вождям кажется, что очень вольготно управлять народом, который воспринимает их власть только в двух ипостасях: лишь бы не было войны и чем хуже сейчас, тем лучше будет в будущем, то это то же, что перестать ходить в баню и не пользоваться портомойней. Но это к слову!..
Так вот, и здесь произошёл неожиданный облом. Выставка оказалась, не только Международная, но ещё и устроенная за рубежом, в финском городе, кажется, в Турку.
Тебе, посетившему Финляндию в очень морозном 1939 году с винтовкой системы Мосина, сообщаю, что от твоей Алакуртти до этого города, если напрямик, через болота и озера приблизительно километров восемьсот!
Всё шло чин чинарём до тех пор, пока какому то въедливому писаке и полиглоту, иначе не скажешь, не захотелось подробно ознакомиться с этими отзывами, а потом тиснуть о них в англоязычную газетёнку статейку с цитатами из этой книги да ещё со скабрёзными намёками на наше умственное развитие.
Как я узнал из первых рук (!), не прошло и двух дней, как к нашему стенду уже валом пёр посетитель. Поначалу казалось, что жители Суоми тоже желают использовать опилки в своих животноводческих хозяйствах, благо им тоже некуда их девать. Но ошиблись. В гробу они видели эти опилки с нефтяными отходами. Их привлекла смешливая лёгкость карандаша Мирона и выразительность его графики от лица зэка, который мотал срок сначала в Лабытнанге, что в Обской губе, а потом на разделке древесины в Кандалакше. О чём он живописал по воспоминаниям на оборотной стороне каждой страницы.
Но что интересно, никто из организаторов стенда «Выдающаяся роль Коммунистической партии Советского Союза, как организатора процветания сельского хозяйства в стране победившего Социализма» не мог понять, откуда взялась эта чёртова политическая чернуха, и кто её организовал? Но факт был на налицо - вывоз за границу диссидентствующего материала, порочащего демократический облик Советского государства не с лучшей стороны. Одним словом, налицо утяжелённая 58 статья уголовного кодекса. Компетентные Органы тотчас подключились к выяснению, кто и как провёз через кордон эту антисоветчину?! Это - раз. И где эта злосчастная книга, которая вдруг неожиданно исчезла со стенда - это два. Через своё турбюро я узнал, что скандал получился капитальный, и его последствия ощутили все, начиная, почему то от секретаря нашего Посольства в Хельсинки до персоны амнистированного зэка Мирона. Понятно, что сотрудники ЦК КПСС были как бы и не при чём. В роли «стрелочника», на которого свалили вину, оказался посыльный Авдон Колострелов, который забыл ленинскую рекомендацию: когда берёшь или что покупаешь, «доверяй, но проверяй».
А вот иностранные посетители Павильона, напротив, отнеслись к случившемуся моменту без злорадства и с дружеским юмором. Более того, в своей прессе писали, что в Советском Союзе, наконец, намечается определённое потепление, если цензура разрешает вывозить за рубеж такие милые и смешные вольности из жизни политзаключённых своей страны. Когда же на страницах некоторых журналов появились уже художества Мирона, то стало ясно, что кто - то ночью её выкрал из Советского павильона и теперь фиг её найдёшь.
Тебя беспокоит, как это отразилось на Мироне? Отвечу. Какое то датское издательство, которое в своё время с удовольствием публиковало забойные карикатуры прогрессиста и коммуниста Херлуфа Бидструпа, обратилось через печать к «инкогнито» этой графики. То есть к Мирону, дать согласие на их издание, причём за приличный гонорар, который не снился ни одному советскому карикатуристу за все семьдесят лет Советской власти.
Конечно, его вызывали на Лубянку и не раз. Но Мирон, как ты знаешь, был прилежный ученик этого Ведомства, а свою отсидку в этом учреждение, которую именовал как АПС (Академия Политического Сыска!), он воспринимал вроде второго высшего образования. Поэтому беседовал с молодыми сотрудниками этого исторического Органа, не нюхавшими пороха, профессионально, и на очень мирных и даже ласковых тонах, развалясь в уютном кресле и покуривая их сигареты марки «Кент».
Следователи всё пытались свернуть Мирона на стезю доносительства. Но он, на многих примерах, особенно используя соответствующие весёлые тексты из «Истории одной страны» (!), так он переименовал известное произведение своего любимого сатирика Салтыкова - Щедрина «История одного города» и даже приблизил их к своему пониманию порядков в современной России. Молодые чекисты сначала были удивлены, что такая литература ещё бесконтрольно циркулирует в книжных магазинах Москвы, а когда при его очередном посещении этого Богу неугодного учреждения, он подарил им пяток экземпляров из серии «Детская библиотека», они были страшно удивлены этой антисоветчиной, но и тронуты до мозга костей его вниманием. По её прочтению, как он потом рассказывал (может прикол?), они нашли с ним даже общую точку зрения на будущее страны, согласившись, что если из дома, и правда, не выметать мусор, в нём будет неуютно жить, а вот если не выносить дерьмо, то в его вонище можно и вообще задохнуться.
Покидая их заведение, он на прощание пожал товарищам руки и просил отнестись к произошедшему событию снисходительно, тем более что «Книга отзывов» так и не нашлась, а возможно, её и вообще не было. Просто кому то из западной разведки она примерещилась с бодуна. А может, это был какой то подлог и даже спец провокация замшелой финской белогвардейщины или, бери выше, Госдепа США. Одним словом - на нет и суда нет.
Подытоживая, со слезою скажу: всё, что было вами взвешено с точностью до грамма и научно документировано, навечно утрачено. Как говорится, разлохмачено мочало - начинаем всё сначала.
В акте пожарники указали, что первопричина пожара опять же в неправильной электропроводке, но не исключают, что её могла закоротить ворона или крыса. Но это лишь смелые предположения. Сам посуди, что можно сказать, если от павильона осталась только зола с гвоздями, осколки поминальной мраморной плиты да два спёкшихся железных оковалка: печатной машинки «Москва» и арифмометр «Феликс Дзержинский», на котором рассчитывались различные показатели выгоды от кормления Бориса древесными опилками и МВД?
Манефа сначала костерила себя последними словами за то, что порушила будущую Славу академиков. Но потом на неё снизошло прозрение, после которого, как говорит Мирон, она ощутила в себе «истинную сущность» от воздействия Пира Духа ниспосланного Высшими Силами в виде всё пожирающего пламени ниспосланного ими на ваш «Мозговой центр».
Вот пока и всё. А о деталях этого драматического и чертовски непонятного происшествия расскажу со смаком, когда в конце месяца, хочешь, не хочешь, заявлюсь с Мироном к тебе в гости, чтобы посидеть с удочкой на берегу Сеги, даже если и не будет клёва. Надеюсь, у тебя найдётся для нас место для ночлега на сеновале? Крепко тебя обнимаю. Сердар».
Как догадывается автор, у читателя есть все основания после этого письма перевернуть страницу и порадоваться тому, что в этой истории все остались живы, (грустное исключение составила севрюжья стая, погибшая от МВД!). Но, слава Богу, даже никого не посадили ни в тюрьму, ни в лагерь. А для нашей страны, как отмечал Вождь Всемирного Пролетариата «ВВП»: «Это архи важный вопрос - сажать или не сажать?» Лично его ученик товарищ Сталин считал, что лучше и проще расстреливать. Потому, что так надёжнее на потом. Да и кормить, одевать и обувать заключённого не надо.
А что касается пострадавших, то они всё же были. Как уже сказано, двое сотрудников КГБ, которые получили лёгкие ожоги лица, ладоней и временную хромоту на левую ногу (некто капитан Подшубякин и полковник Засандальский). Правда, не говоря о неясной трудовой перспективе Альфреда Бенациановича Бзыкиса и Вантаса Геремировича Агибалова. Неизвестно чем закончилась эта эпопея и для посыльного Авдона Колострелотова и сотрудников Советского посольства в Хельсинке, ответственных за культурные международные связи. Их имена для широкой общественности остались неизвестны.
- Но позвольте?!- возмутится читатель. - Как так?! А куда же делся Изобретатель Птолемей Варфоломеевич Недогорский? Не его ли любимое детище - газовую установку разнесло взрывом вдрызг? Может, он бездыханным утонул в навозной бучильне или его ливер раскидало во все стороны? Хотелось бы знать о судьбе одиночки борца за научный прогресс, фактически гладиатора последнего боя. Тем более что в славных традициях соцреализма, на которых вырос наш народ, героя, следует непременно разорвать в клочья и не просто так, а под звуки фанфар или государственного гимна, чтоб напомнить населению, что обязанность каждого россиянина является своею смертью непременно попирать другую смерть.
Вот только власть даже не думает напоминать народу, что всякий героизм всегда является следствием чьего-то разгильдяйства. Если по секрету, то очередную государственную Глупость, и не просто так, а во Славу радостного Завтра, которое уже целое столетие всё никак народ России не достигнет, потому что непременно возникают какие-то случаи и суета.
Но подобное созерцание своего бытия пригоже не для всех. Например, приближённые к кормилу власти вовсе не исповедует такого печального реализма. Они хотят пребывать в благополучии сегодня, точнее прямо сейчас, а не в Коммунистическом далёком - далёком, где их не будет. Потому такой реализм им и их детям, которые достигнув совершеннолетия, с радостью отбывают в злобное США или в прогнившую Европу, неприятен и даже противен до рвоты…
Ну что же, уважаемый читатель, эта грустная история тоже в наших руках. Дело в том, что в тот злосчастный день, когда пожар в одночасье превратил в пепел и золу великие замыслы академиков Примуса и Секонда, после чего бедная Манефа Парменовна, ещё много ночей будет дёргаться во сне, и, просыпаясь в холодном поту, принимать успокоительные капли, история на этом не закончилась…
Как известно, мы живём не в облаках и понимаем, что если чёрт начинает веселиться, то удержу ему не будет! Для описания трагизма вернёмся чуточку назад, а именно к той жуткой картине, когда на краю навозной бучильни с агрегатом изуродованным взрывом и распоротой цистерной в раздумье пребывал Мирон. Он и далее бы предавался своим рассуждениям о странном поведении фекальной массы, если бы в направлении их «Мозгового центра» не взметнулся к небу с костёрным треском десятиметровый столб огня, куда он тотчас заторопился и где провёл остаток дня, включая и посещение ресторана «Золотой колос».
Там коллектив единомышленников, состоящий из учёного, двух пожарников, а также художника, милиционера и сотрудника экскурсионного бюро Выставки, отметили финальное завершение научного проекта «Целлюлоза». К сожалению, по своей причине отсутствовала фронтовичка Авдотья Зузанова,
В этот эпохальный день, они снимали нервное напряжение с помощью вкусного ужина и хорошего вина: красное под мясо, белое под жареную в масле золотую форель. Что же касалось тостов, то они были разными с учётом профессии тостующих.
Произнести первый тост с общего согласия поручили самому компетентному в подобных громоподобных ситуациях амнистированному капитану артиллеристу, кавалеру ордена «Красная звезда» медалей «За отвагу» и «Боевые заслуги» Мирону Туманову.
Бывший арестант иконописец был краток. Он набросал лишь общие черты текущего времени в стране победившего Социализма. На фоне которого, проведённые исследования являют пример научного трудолюбия и преданности высшей идеи, решение которой обеспечило бы благостную жизнь народу, который ещё так бедно живёт.
- То, что исходная идея эксперимента была несколько несвоевременна, - продолжил Мирон, - в этом не вина экспериментаторов. - Но если принять во внимание результат «Эксперимента», когда из хилого болезненного бычка Борьки, который в результате манипуляции научного эксперимента превратился в великолепное могучее животное, фотографии которого украшали не только журнал «Огонёк», но даже международный цветной журнал «National geography» (Национальная география) и не где-нибудь, а на самой обложке, то он прекрасен. В который раз наши учёные показали Международной сельскохозяйственной научной общественности, что только хороший корм может дать такие замечательные результаты. Не случайно заграница, посещая нас, непременно просила у Дорофееча, образец так называемой «хряпы» и таинственного порошка эликсира жизни с приятным грибным запахом, в чём он никогда не отказывал, и которому сегодня мы желаем многие лета…
После того как все выпили и закусили, слово предоставили экскурсоводу Выставки Сердарычу. Он тоже не счёл возможным долго распинаться на тему «Эксперимента», а воздал должное упорству и тщательности описания результатов.
На примере быка Борьки, можно утверждать, сказал он, что, используя подобный научный подход, наша страна, наконец, освободится от сельскохозяйственной зависимости от стран Запада и США, потому что ваши труды это воистину Пир духа, который непременно проломит дорогу в светлое Будущее нашей страны.
И только он это произнёс «светлое будущее», как в ресторане тот час погас свет. Возникшую в зале тьму охватила мгновенная могильная тишина, которую где то во тьме зала разорвал звон битой посуды и невоздержанный всплеск воплей полумата. Видимо, кто-то, из официантов, энергично передвигаясь между столиками с подносами с борщами и закусками в кромешной тьме на что-то наткнулся. Тьма была капитальная: оказалось, что освещение выключилось на всей территории Выставки, а до восхода Луны ещё оставалось более часа.
Конечно, не обошлось без гама, как - никак, а мы с детства были воспитаны на кинопередвижках, и если при демонстрации фильма «Чапаев» или «Мы из Кронштадта» вдруг обрывалась кинолента, то зрители кинозала выражали своё неудовольствие бурным топтанием ног, залихватским свистом и выкриками типа: «Сапожники!!! Сапожники!!!». В данном случае реакция публики была более сдержанная: обошлись лишь свистом и криками: «Света!!! Света!!! Не видим света!!!
Надо отдать должное посетителям, которые и в этой ситуации не озлобились, а подключились к игре, когда на эти выкрики в темноте обнаружилась уйма Свет: «Я Света! Что дальше?». « И я Света!», «Я тоже могу быть Светой!» - сообщалось с хихиканьем
- В общем, полный абзац! - подытожил Веня Арцис, - Теперь даже до туалета не доберёшься. Да и хрен знает, где он. Я здесь никогда не был!
- А ты не суетись, - сказал Юра Полубояров, - я тебе дам зажигалку, мне на память её подарил интурист, и тебе хватит света, чтобы справить свою нужду, а обратно вернёшься уже по памяти, чай ещё не старик и она ещё при тебе… дядя!- с улыбкой закончил Юра.
Веня её зажёг и, держа её в руках как пасхальную свечу, двинулся к выходу.
Как показывает человеческий опыт в полной тьме только удобно рассказывать детям сказки, или предаваться воспоминаниям, а поскольку детей не было, то и сидели молча, задумавшись.
Наконец, в глубине зала, куда ушёл Веня Арцис, забрезжил огонёк. К ним приближался человек, держа в руках пачку свечей, это был он.
- А вот теперь продолжим наше торжество, - сказал Веня, кладя свечи на стол.
- Где их надыбал? - с подозрительностью поинтересовался сотрудник МВД Фёдор Сенотрусов.
- Где надыбал, там их нет, - с улыбкой ответил Веня, - поджигая свечи и приспособляя, пустую вазу из под цветов в качестве шандала.
Посетители соседнего стола, увидев свет от свечей, с неприятной интонацией в голосе поинтересовались, откуда свечи? Ответ был прост: их выдают у входа в ресторан по рублю за штуку.
- Не хрена себе! - произнесла из мрака фигура, - а дешевле нельзя?
- Наверное, можно, но только в магазине, … дядя, - бросил ответ во тьму Юра Полубояров.
- И так, продолжим наше торжество, - сказал Мирон Туманов.
- Слово предоставляется специалисту огнеборцу Вене Арцису.
Тот встал, кашлянул и сказал:
- К сожалению, к началу пожара мы с Юрой малость задержались, - начал он, - и прибыли на огнеточку не сразу. - Скажу так: то, что я видел раньше не идёт в сравнение с нашим пожаром, который как бешенный огненный дракон фактически в одно мгновение без остатка пожрал «Мозговой центр». Это о чём говорит? О том, что он был изготовлен из хорошо просушенной древесины. К такому костру было невозможно приблизиться. Всякая попытка сдержать силу этого огненного дьявола ровнялась нулю. Скажи, Юра, сколько ты, рискуя жизнью, швырнул огнетушителей в его огнедышащую пасть, которые тебе поднесли до приезда пожарных машин?
- Пять углекислотных водных и семь снабжённых сухой углекислотой по десять литров каждый.
- Ну, а результат? Результат? - вопросил Веня
- Этот дьявол огня перещёлкал их как орехи. Они лопались в его пламени как надувные шарики, а он только радостно выл от удовольствия, видя человеческое бессилие перед его мощью.
- Ты, Веня, ближе к эксперименту, - подправил его Мирон.
- Так вот я и хочу произнести тост, во славу наших учёных. Их бескорыстному трудолюбию, часто переходящее в корячку, которая может превратиться в таинственный всепожирающий пожар, против которого бесполезно применять любые огнетушители и даже вредно. Слава Богу, что они при взрыве не покалечили осколками случайных людей и наших экспериментаторов.
- Вот-вот, - вмешался Юрий Полубояров, - позвольте добавить. Недавно на «Дне открытых дверей» в нашем Институте с лекцией выступил профессор из Бурятии Милон Скупердёров. Он специалист в области превращения мозговой деятельности в электрические импульсы большой мощности. Оказывается, что они - эти импульсы, достигнув нужной концентрации, могут прожигать даже бумагу. На ряде примеров он показал, что концентрация в одном месте много думающих людей, а особенно учёных, как в случае с «Мозговым центром» может вызвать появления такой вспышки. Так что всё получилось по Милону Скупердёрову, который рекомендовал собираться в одном месте не более трёх мыслителей. Тогда с точки зрения пожарной охраны, будет безопасно. Не случайно, по России легче всего возгораются психо-лечебницы. Их здания все старой постройки, а энергии от людей в досках, как сообщил этот Скупердёров ,накопилось выше крыше. Это как вы слышали, но никогда не видели, как в церкви древние иконы начинают слезоточить. А уж концентрация в одном месте людей умственного напряжения и особенно думающих способна к трансформации любой материи в электрическую вспышку. Когда его спросили, как с этим бороться, он ответил - надо чаще проветривать помещение. Раз так, то ваш «Мозговой центр» был нашпигован электрическим импульсом под завязочку, и был обречён. Эх, поздно мы узнали о форточке!
- Юра! - перебил его Мирон, - ты ближе к науке, а ты о Скупердяеве, Да хрен с ним!
Снова выпили и закусили. Официанты, как тени из загробного мира сновали между посетителями в тусклом колеблющемся свете немногих свечей. Наконец, дошла очередь и до их стола. Им принесли жареную форель с извинением, что она остыла, так как кухня ресторана оказалась обесточенной.
- Эка, невидаль, жареная форель остыла,- хохотнул Мирон, - когда я служил в ГУЛАГе на дальнем севере, мы её ели с удовольствием и сырую часто без соли, она капитально помогала от цинги. Да только вот не всем заключённым выпадала такая радость.
- Юра, а теперь твоя очередь произнести тост.
- От имени пожарников Выставки, я поддерживаю тост Вени и хочу пожелать уважаемой Манефе Парменовне считать сегодняшний день в её жизни праздником Огня. Как говорил мой дедушка Афанасий, он тоже был в молодости топорником. Он говорил, что есть три вещи очищающих душу людей от скверны: вид неба, моря и костра. Так что, Манефа Парменовна, у вас только не было ещё моря, а что касается пламени, то Веня прав перед вами в бессилие безумствовал сам его Повелитель!
Тост с неожиданным поэтическим поворотом всем понравился, и они опять выпили и закусили холодной, но с приятной хрустинкой форелью.
- Слово предоставляется сотруднику МВД товарищу Фёдору Сенотрусову, - сказал с улыбкой Мирон.
Федя встал, чуточку покачиваясь, и, глядя на своих друзей и их начальницу, сказал:
- Я ничего не понимаю в вашей науке! Абсолютно ничего, кроме того, что если любить животных, то они обязательно становятся медалистами Выставки. Но… самое главное, вы мне очень нравитесь… и Дорофей Елпидифорович тоже! Будьте здоровы и счастливы!
Они опять выпили и теперь молча закусывали рыбой. И когда от форели остались на тарелках только её косточки, Мирон Васильевич предложил опять налить в фужеры вино и попросил Манефу произнести тост.
Она поднялась, твёрдо держа в руках бокал. Осмотрела людей, которые по разному имели отношение к ней и её научным исследованиям. И уже осознав всю их нелепость и то, что благодаря этим людям сохранилась жизнь великолепного животного, она улыбнулась. Это была улыбка благодарности им, которые были совершенно разные, но в чём-то очень главным одинаковые, и тогда она сказала:
- Я не знаю, как сложится моя жизнь дальше, но в одном я уверена, что вы в моей жизни останетесь навсегда, - она замолчала, стараясь уберечься от слёз, и тихо сказала - любимыми…
Именно по этой причине Мирону не удалось присутствовать при нагрянувшей под вечер на место взрыва следственной Комиссии в составе правоохранительных Органов, Прокуратуры и представителей дирекции Выставки во главе опять же с Агибаловым. И очень жаль, - ибо суждения прибывших профессионалов о неудержимом изливание булькающей навозной жижи были приблизительно те же, что и в 1929 году в эпоху домоуправа Елпидия Свинобоева, якобы из-за лопнувшей трубы канализационного коллектора .
Но было и исключение. Им и в голову не могло прийти, что для создания такой духовитой революционной ситуации да ещё со взрывом, в фекальную бучильню в начале жаркого лета кто то бухнул без малого кубометр сухих пекарских дрожжей…
Комиссия, не имея на руках не только чертежей установки Изобретателя, но и подземных коммуникаций, проложенных вблизи навозохранилища, попала в сложное положение. На вопрос Председателя следственной комиссии товарища Олимпия Самоплясова Агибалову: где же схемы подземных сооружений? Ответ был лаконичен:
- Мой предшественник, стало быть, их потерял, а может, их и не было.
Первое, что могло прийти, на не свежую голову (на носу был уже вечер!), это тотчас копать и обнаружить место разрыва канализационной трубы.
Читатель может подумать, что ему хотят показать цунами в стакане воды. Но это совсем не так. На глазах комиссии обильная навозная масса стала заливать всё вокруг, и уже поток коричневой жидкости живо устремился в сторону Парадной аллеи Выставки, добавляя в осенний воздух аромат проснувшейся к весенне полевым работам хорошо унавоженной земли.
Срочно была вызвана бригада рабочих с землеройной техникой, которая оперативно приступила к поиску прорыва методом «тыка». Понятно, откуда взять другой, если нет документации?
Вантас Гаримирович, отчасти чувствуя вину за произошедшую аварию, решил для ускорения внести в работу научную струю. И срочно послал гонца за шеф поваром ресторана «Золотой колос» Аполлоном Калистратовичем Федюкиным, который по молодости, работая в геологических партиях по своей прямой специальности, попутно приобрёл навык нахождения подземной воды, рудоносных жил и разных аномалий в земной коре с помощью флажка согнутого из проволоки.
Коллеги Треста московских ресторанов, поначалу, не верили в такие возможности этой железки и считали его фокусником. Да и как иначе понять, если у Аполлона Калистратовича гнутая проволока, свободно лежащая в его кулачище, при прохождении им по полянке или газону могла неожиданно повернуться, словно её колыхнул встречный магнитный ветер? Поговаривали, что этим способом, на спор, он мог даже определять не только лабиринты подземных труб, но и подземных тоннелей, что было совсем уже сногсшибательно и нежелательно для такой таинственной организации как «Мосподземспецстрой» с её кураторами, понятно какими... КГБ!
Когда к нему ворвался запыхавшийся гонец и изложил просьбу Агибалова, тот устало отдавал последние распоряжения смене поваров ресторана по закладке продуктов в меню на следующее утро. Выслушав гонца, он поинтересовался насчёт оплаты за сверхурочную работу. Гонец ответил, что это ему неизвестно, но знает одно, - главную аллею Выставки заливают нечистоты.
Аполлон Калистратович тяжело вздохнул, пошёл в подсобку натягивать рыбацкие резиновые сапоги. По дороге, проходя через складское помещение, оторвал от ящика с марокканскими сардинами кусок проволоки, сунул её в карман, и они отправились на аварийный Объект…
Пока гонец преодолевал немалое расстояние до ресторана «Золотой колос», а потом они, не спеша, возвращались, землеройная машина, в поисках канализационной коммуникации, уже изрядно исковыряла землю вокруг навозной бучильни. Но, увы, фекалий изливались по-прежнему, а канализационных труб всё не было.
Члены комиссии как пугливые овцы, услышавшие волчий вой, столпились на сухом островке среди разбушевавшейся жижи, не зная, как теперь им отсюда выбраться, не нахлебавшись штиблетами дерьма.
Появление Аполлона Федюкина было встречено с радостной надеждой на избавление от этой напасти, которую им устроил изобретатель, судьба которого была неизвестна, хотя следственные Органы с Петровки 38 и Лубянки уже подключились к его поиску.
Федюкин, увидев столь изуродованную поверхность земли, только присвистнул, потом сокрушённо покачал головою, достал из кармана проволоку, придал ей нужную форму и, вложив в кулак, понёс её в вытянутой руке, как пасхальную свечу.
Все вцепились взглядом в еле различимый в наступающих осенних сумерках силуэт своего спасителя, ожидая, когда же она в ладони повернётся. В тишине было слышно только удаляющееся чавканье резиновых сапог.
- Ну, как там?! Как?! - периодически не выдерживал Вантас Агибалов.
- Как, как?! Пока никак! Как?! - грубовато откликался Аполлон Калистратович, стоя посреди разлившейся духовитой жижи и прижимая к носу платок, а про себя добавил: «Сядь да по как! Тоже мне…»
Прошлёпав вокруг бучильни, он вернулся к комиссии и, сухою веткой соскребая с сапог налипший навоз, сообщил:
- Кажись, поблизости ничего под землёю нет. Ни разу не ощутил колебания флажка.
- Тогда откуда это всё прёт?! - вопросил Председатель Самоплясов.
- Вот именно, откуда?! - поддакнул ему Агибалов.
Шеф -повар задумался, а потом ответил:
- Может, разорвало, где то подолее, а через подземную пустоту сюда и перетекает? В геологии такой фортель бывает. Помню, это было в Туркмении. Как-то наш геологический отряд вернулся из пустыни на базу, а там уже дастархан успели для нас накрыть с закусками и фруктами, по пиалам уже тёплую водку разливают, а всё почему - мы воду обнаружили. А в этот момент на базе находилась московская инспекция, а мы как раз с помощью вертелки воду и обнаружили, а за одно, из пустыни прихватили подарок для московских гостей. Уселись, а начальник базы, к стати, мой друг Виктор Иванов предложил тост за победу Коммунизма во всём Мире. Потом попросил студента стажёра Рахматулло Валиева, поднести гостям мешок с подарочком. Мы сидим, выпиваем, а одному московскому гостю не терпится узнать, что же в мешке. Он и начал его прощупывать вроде нас…
Да причём тут твоё пиршество, Аполлон Калистратович, когда парадную аллею заливает навозная жижа?!
Федюкин, с сожалением посмотрев на замдиректора Выставки, разъяснил:
- Это я к тому, что могут возникнуть всякие неприятные неожиданности, как и с нашим подарком. Когда мы подняли пиалы с водкой за здоровье Политбюро КПСС, то в это время шнурок на мешке развязался и прямо на достархан сиганул разъярённый метровый величины варан, Тут с перепуга такой Голливуд начался! И смех и грех! Я даже побоялся за его жизнь. А он, душка, только с виду был страшен, а если палец ему в пасть не втыкивать, то он безобиден...
- На хрена нам твои воспоминания, тут ночь на носу, а ты какую то херню несёшь. - Ты лучше со своей вертелкой расширь поиск! - уже невежливо с оттенком приказа оборвал его воспоминания Агибалов. - Если ты найдёшь пустоту, считай, это уже полдела!
- Это не просто! - нервно ответил Фёдор. - Земляные пустоты, Вантас Гаримирович, могут искать только геофизики и только методом взрыва. Мой метод здесь бесполезен. Я рекомендую вам связаться с трестом «Мосвзрывтехника».
- Сейчас нам, Аполлон Калистратович, только ещё одного взрыва не хватает, - вежливо со сдержанным раздражением ответил ему Агибалов, поскольку столовался при его ресторане, где личность шеф-повара по авторитету и дармовым возможностям, была второй после директора. Главбух в этой иерархии занимал лишь четвёртое место, пропустив вперёд себя только экспедитора Зиновия Сойфера и его правую руку Владимира Пузоярова.
- Аполлон Калистратович, всё же попробуй ещё раз. Может, флажок, где и колыхнётся? – уж просительно обратился к нему Агибалов.
Вторично хлюпать по навозной жиже Федюкину не хотелось, но и отказывать зам директора было не с руки, а потому, тяжело вздохнув, он вновь отправился на поиск, но уже по более широкому периметру.
Все притихли в ожидании результата. В сумерках видели, как он вдруг остановился, потом вернулся обратно и дважды прошёл туда, сюда.
Агибалов не удержался и даже радостно закричал:
- Ну, как?! Обнаружилось что ли?!
- Кажись, да!!! - весело откликнулся Аполлон Федюкин. - Только вот сигнал больно слаб!!!
- Это как понять?!
- Может оттого, что здесь канализационные трубы керамические и глубоко закопаны, а может!!! - прокричал Аполлон из густеющих сумерек, - а флажок хорошо чувствует только разломы коры или металл! Может это вовсе и не канализация!!!
- А что здесь ещё может быть?!
- Кто его знает!!! Может, бомба времён Войны схоронилась или клад старинных времён! Копать надо, тогда будет ясно!!!
- Слава Богу! Кажись, нашлась! - радостно сообщил Председатель членам комиссии и даже улыбнулся.
- На то и наука дана человеку! Что будем делать? - авторитетно обратился Агибалов к Председателю, как бы перекладывая на него ответственность за дальнейшее.
Но тот, понимая, что к чему, рекомендовал ему заниматься своим делом, то есть заглушкой навозо - извержения, а себе оставил должность следователя.
От такой перспективы лицо Вантаса Гаримировича кисло скукожилось, - мол, я человек подневольный, а если что не так, не обессудьте.
- Как я теперь понимаю,- громко сообщил он членам комиссии, наша задача найти хотя бы одно канализационное звено, а потом будет легко разобраться, что к чему. Я правильно понял задачу.
Комиссия промолчала, а Председатель изобразил на лице мину: - вроде да, а может, и нет.
- Тогда откапывайте канализационное звено!!! - зычно на всю округу прокричал Агибалов шефповару…
Теперь несколько слов о важности звена. В таких случаях достойный ученик товарища Ленина, Отец родной, он же Сталин, тоже учил первым делом находить главное звено, что в политике, что в экономике, что в сыскном деле и за него вытягивать всю цепь вопросов и проблем. И, как мы знаем, у него это всегда классно получалось.
К примеру, он ловко мёртвой хваткой, в 1929 году ухватился за придуманное им главное звено страны - «Коллективизацию». Да так ловко, что с его помощью вытащил такую гигантскую цепь проблем для России, и её сельского хозяйства, что их ещё решать да решать в предстоящих столетиях! И не только нам, но и нашим внукам, а может и правнукам!
Ожидаю, что въедливый читатель на это ответит так:
«Что же это вы, мил человек, всё косите только под плохое? А «Индустриализация», ёлки моталки?!»
Отвечу: да, она была, только, к сожалению, на костях «Коллективизации». Как говорится, баш на баш! Что заработали, то и профукали. Только добавьте к ней еще миллионов двадцать погибших от голодовок, расстрелов и прочей хвори (дети, понятно, не в счёт!), что тоже на счету «Коллективизации»… и «Индустриализации». Может быть, эти трагедии народ и перемог бы, да вот беда: эти успехи, которые были достигнутым им неимоверным трудом и лишениями всего народа Советская власть преступно просрала уже в первые три недели месяц Войны 1941 года под «гениальным» руководством Сталина и такого же его холуйского ЦК Партии.
Согласитесь, читатель, что подобное немыслимо для вождей хотя бы отчасти разумных, а о совести мы даже и не заикаемся!
Или вот ещё одно звено, которое вытянул перед Войною, которая была уже на носу, опять же Отец родной: затеял бессмысленную войну с Финляндией, с тем, чтобы она была Советской, в которой ни в честь, ни в славу погибло четверть миллиона крепких русских мужиков, которые ах как бы пригодились в Войне с Фашизмом при грамотных то командирах. Да вот опять не сложилось. Потому что в это время или чуть погодя, он со своими чекистами опять же на радость фашисткой Германии ликвидировал звено из более тридцати пяти тысяч старших и высших командиров Красной армии, а это комбриги, комдивы и маршалы, которые, на взгляд Сталина с его подручными, повально оказались шпионами и предателями Родины.
Результат вытаскивания и этого звена с помощью чекистов, переданных вождю до последней пули в свой же затылок, ныне всем известен - бессмысленная гибель в Войне с Фашизмом чудовищного количества российского Народа (дети не в счёт!) тридцать пять, а может сорока миллионов человек.
А вот как теперь расхлёбывать в грядущих столетиях последствия жуткой «истрибиловки», если кому и известно, то только Господу богу! Это всё к слову о важности звена, когда у вождя и его приспешников бывает не всё благополучно с головою. Про душу, мы уже и не заикаемся, - на её месте у неё вырос чертополох-колючка!
Догадываюсь, что некоторые читатели меня могут упрекнуть в столь нелестном отношении к вождям. Но ведь, по совести говоря, разве были у нас вожди, о которых бы не вытирала ноги или даже не расстреливала, «как бешеных собак» её же камарилья? Что, были? Нет? Да! Тогда какие претензии?..
Короток осенний день. Пока происходила эта толкотня, иначе это не назовёшь, совсем стемнело и вдоль аллей уже зажглись фонари. При их освещении землеройный агрегат мог спокойно закончить работу: откопать двухметровую яму и, найдя трубу, понять хотя бы направление канализации под землёю и вбить в неё временную заглушку.
Теперь на посту ответственных решений остался только Вантас Гаримирович. Члены комиссии, отработав своё, нетерпеливо ждали, когда привезут доски, чтобы по ним с минимальными потерями для обуви выбраться из навозного окружения. А пока все наблюдали, как землечерпалка подъехала к месту, которое обнаружил шеф-повар с помощью своей проволочной вертелки. Чтобы не получить нового задания от Агибалова, Аполлон Федюкин предпочёл остаться вблизи землеройного агрегат, для чего выбрал сухое местечко, поросшее ухоженной травкой.
Как человек, проводящий на кухне весь день на ногах, он расслабленно на неё присел, достал из кармана фляжку с коньячком и, попивая, наблюдал, как машинист осторожно начал копать яму, отбрасывая в сторону грунт, ковш за ковшом. Всё шло, как говорится, чин - чинарём.
Председатель комиссии даже предложил закурить, полагая, что их миссия фактически завершена, а ликвидация подземной аварии не их задача.
- Ну, как там?! До трубы докопались?! - несколько раз, пересиливая рокот машины, кричал Агибалов Аполлону Федюкину.
- Пока ещё нет!!! Знать, глубоко залегает!!! - отвечал тот, делая очередной глоток коньяка из своей карманной фляжки.
- Скажи машинисту, пусть не особенно осторожничает, а по максимуму гребёт. Не хотелось бы, за здорово живёшь, посреди говна целую ночь кукарекать!!!
И Федюкин передал распоряжение начальства.
Что было уже совсем грубой ошибкой - это всё равно, что министру или генералу, или тому же Президенту командовать министром финансов или пилотом вертолёта. Мол, сажай машину куда укажу, взлетай отсюда и так далее. Оно, конечно, можно и так, если тебе жизнь недорога. Так получилось и с машинистом землечерпалки. Ему что? Как прикажут, так и сделает. Тем более, что он не в воздухе, а на земной тверди…
Взревел агрегат, кляцнули его железные суставы и ковш, по-звериному оскалив свои редкие зубы, изготовленные из спецстали, ринулся вглубь ямы…
Прошли мгновения и все увидели, как из глубины раскопа безмолвно, как из преисподней возник ослепительно бело-голубой шар, причём невиданной им доселе величины и яркости. В следующий момент так шарахнуло, что даже упитанный Федюкин, сидевший в стороне, тотчас от ударной горячей волны воздуха завалился на спину и даже закричал, подумав, что он ранен или почти убит.
Первая мысль: зубастый черпак всё таки зацепил немецкую бомбу застрявшую в земле с времён Войны, когда немецкие бомбардировщики прорывались к Москве, кто-то её бросил от греха по дальше она и рванула. Однако в этом случае осколки должны были посечь людей, а землеройку разметать на куски. Но этого не произошло, за исключением одного - удар слишком мощной горячей струи воздуха разом смахнул с членов Комиссии головные уборы, которые мгновенно исчезли в наступившей тьме, а давлением воздушной струи вышибло стекло из кабины землечерпалки и припечатало им её водителя.
Оно и понятно - кабель с напряжением более чем в десять тысяч вольт должен был как-то откликнуться на его повреждение агрегатом и зафиксировать свой контакт с землёю в виде чудовищной вольтовой дуги. Он и откликнулся.
Мгновенно во всей округе погас свет, а из ямы, как из бани, пахнуло влажным, горячим жаром тропиков.
- Ёдрит вашу мать в щепки!!! - заорал Председатель следственной комиссии, понимая, что он, хотя только следователь, но какую-то ответственность за этот паскудный брак несёт тоже. - Да чёрт вас возьми!!! Вы же пробили главный силовой кабель!!! Теперь от Мосэнерго вам впаяют такой штраф!!!
- А если это отнести за счёт взрыва на объекте МГБ? Мол, так рвануло, что прогорел, силовой кабель, - аккуратно подсунул милую идейку Вантас Гаримирович, попутно пытаясь во тьме усмотреть свою новую шляпу «а ля Техас», которая силуэтом серой утки в отдалении плавала на навозной жиже.
- Какой такой взрыв, товарищ Агибалов?!! - в ответ заорал Агибалов.- Вы что?! Тут и дураку понятно, что раздолбаи херовы ковырялись в земле без разрешения Мосэнерго!!!
А потом уже с нескрываемым гневом громко прокричал, чтобы в ночной тишине это слышали и шеф-повар, и оглушённый до состояния контузии машинист, оцепенело сидящий в кабине землечерпалки с выдавленным стеклом, и пробирающиеся во тьме по унавоженной фекалиями аллее припозднившиеся посетители Выставки:
- Уж лучше бы вы, товарищ Агибалов, не высовывались бы со своим кладоискателем, если не хрена в этом деле не смыслите!!! Да, провались пропадом ваш задрипанный научный метод!!! Чёрт бы вас побрал!!!
Прокричал и смачно сплюнул на землю, как высморкался.
То, что Председатель комиссии не успел покинуть площадку до обрыва силового кабеля, делало его. Теперь, хочешь, не хочешь, как минимум он стал свидетелем этого безобразия. Фактически, возникла прямо таки патовая ситуация - ночь, хоть глаза выколи, изливающиеся булькающие фекальные массы с плавающими в них, вроде уснувших уток, шляпами и кепками членов комиссии. И как ей теперь быть, если кромешная тьма и кругом зловонная жижа глубиною уже выше щиколотки?
Мне кажется так, уважаемый читатель, предоставим это право решать ей самой, как выбраться из ситуации, которую она себе устроила, тем более что у них есть землечерпалка, правда, уже с искорёженным ковшом и не совсем в себе её водителем, принявший на себя часть мощного удара воздушной волны. Но что важно: в возникшей тишине на чёрном бархате неба неожиданно, к их радости, взошла луна, чтобы осветить им дорогу домой. Мы уже не говорим ещё и о сиянии Юпитера.
А теперь о судьбе изобретателя установки Птолемея Варфоломеевича Недогорского, которая в самый неподходящий момент устроила ему неприглядный фокус - взрыв. Это не так интересно, скорее печально...
Произошло следующее. Пока компания под руководством Сердара отмечала в ресторане «Золотой колос» завершение научного эксперимента, пока бригада под присмотром товарища Агибалова боролась с извержением навозной жижи из МГБ, изобретатель был дома и во время ужина, попивая винцо, вёл беседу с двумя приятелями о научных проблемах в области планетарной энергетики.
Они сводились к созданию Энергетического Научного Консорциума (ЭНК!), целью которого была бы разработка источников энергии на базе дармовых отходов биологической жизни, углекислого газа, азота воздуха и воды, и всё это в перспективе должно окучиваться солнечной энергией.
Его приятели и единомышленники, уже после четвёртой рюмки водки безоговорочно поддерживали эту продуктивную идею, но с поправкой: они ратовали за её распространение на весь Земной шар. После пятой рюмки, под скромный закусон, Птолемей Недогорский был избран Президентом этого Консорциума, а его дружки заместителями - в ранге Вице-президентов.
Именно в этот момент постучали в дверь. Птолемей, чуть пошатываясь, прошёл её открывать. На пороге увидел двух товарищей с выражением на лице, какое может быть у гражданина, который в течение двух месяцев каждый день с ночи отмечался в очереди мебельного магазина , чтобы купить письменный стол, и вдруг ему сообщили, что список очередников исчез, и теперь начинай всё сначала…
Он галантно пригласил незваных гостей пройти в комнату, где только что обсуждались проблемы Всемирной энергетики. Только по этой причине гражданин Недогорский представился как Президент Всемирного Энергетического Научного Консорциума (ВЭНК!)
Через пару минут выяснилось, что он зря метал перед ними бисер - их интересовал лишь один вопрос: как и по каким причинам, взорвалась его установка. Они сообщили, что грохот взрыва был такой, что напугал гостей нашего государства, прибывших из демократического Непала, в общем, из-за Гималаев. А это уже приобретает политический окрас.
- Не может этого быть! - пьяно воскликнул Птолемей Варфоломеевич, стоя перед ними и чуть покачиваясь. - Это исключено! Установка проста и надёжна, как автомат знаменитого умельца Калашникова! Это, во-первых. А во-вторых, она была выключена и опечатана три дня назад лично заместителем директора Выставки товарищем Агибаловым! Возможно, что какой-то раздолбай или недоумок проник на территорию МГБ, сорвал пломбу и включил уличный рубильник. Тогда могла возникнуть искра, которая и подожгла газ. Не исключаю и диверсию, в лице злобных завистников из «Проматома» или ещё кого!
- И, тем не менее, - с кислым выражением лица парировал один из пришедших, покосившись на стол с закусками. - Но мы рады, что вы, как главный свидетель обвинения и конструктор аварийного агрегата, оказались живы. Просим вас завтра в десять ноль-ноль посетить городскую прокуратуру с представителем дирекции Выставки, которому мы уже выдали предписание, и аналогичное под расписку вручаем вам. Распишитесь и расшифруйте вашу подпись, а то иные так расписываются, что сам чёрт её не разберёт.
Ещё раз, осмотрев закуску на столе, запотевшие бутылки с пивом и, не сказав, ни здравствуй, ни прощай, отправились к двери.
Когда, затих скрежет лифта, Василий, один из Вице-президентов, сказал Птолемею:
- И на хрен ты связался с этой навозной идеей? Теперь из тебя всю душу вытянут, даже если ты и не при чём! Тоже мне, благодетель Жизни, ёлки-моталки! Писал бы свои статьи на эту тему и остался бы в народной памяти как Константин Циолковский. А то полетать захотел, ядрёна вошь? Вот и долетался! Теперь будешь навечно зафиксирован в фолиантах Петровской канторы, а то и хуже - Лубянки.
- Может Василий и прав,- поддержал эту точку зрения второй Вице президент Евлампий. - Лучше свои усилия направить на обоснование в прессе важности Консорциума, как это всегда делается в нашем Правительстве и в Академиях наук, чем на экспериментальные изыскания. Это более помпезно, безопасно, а расходы госбюджета на такую науку грошовые, только на бумагу и чернила. А то видишь - рвануло! Хорошо, что там никого пока не убило, а то бы тебя уже загребли.
- Так это же всё только писанина?! - взволнованно с мучительной гримасой на лице, ответил Птолемей.- А дела нет?!
- А кому оно в нашем государстве нужно… твоё дело?! Тут и не на такие дела плюют! Ведь сам знаешь! - продолжил Евлампий. - Грядущему?! Или загранице?! А может нашим глистам чиновникам, которые повально из бухгалтеров, юристов или из охранников президентов? А потому наша государственная власть, в силу своего чиновничьего образования, способна воспринимать Науку так же, как гаишник бином Ньютона! Для неё главное с помощью беспардонного вранья и вымыслов втемяшить в сознании народа программу будущего благоденствия, чтобы он не рыпался, а только ею восторгался. Например, в России уничтожена фармацевтическая химия как наука вместе с её промышленностью? Ну и что? Кого это колышет? Народ даже не знает, что такая страна, в которой этого нет хоть она маленькая или большая находится в экономическом отстое!
Возьми, к примеру, тот же народ Израиля. Власть ставит задачу и достигает результата. А у нас власть… ставит задачу, потом через пять опять эту же задачу. И так из года в год, семьдесят лет и по сегодняшний день, одни и те же задачи! Хотя бы одну решили в качестве своего поминального памятника о своём правлении Россией! Ведь самых главных совсем немного - всего три: народное бесквартирье, бесплатное здравоохранение и образование с наукой! А если власть в богатейшей стране Мира как Россия, располагая чудовищными средствами за счёт нефтяных газовых и прочих богатств, так ничего и не сделала, кроме трепотни да и то под охраной значит, она патологически не профессиональна и грош ней цена
О чём говорить, если за последние шестьдесят лет мирной жизни Советская власть даже не поменяла для людей бараки хотя бы на нормальное жильё, даже жалким остаткам ветеранам Великой Отечественной Войны. Как всегда их кормила только обещаниями, подловато надеясь, что по возрасту, они скоро сгинут с её глаз долой. Тогда одной ложью у неё будет меньше.
А для решения подобных проблем власти следует иметь совсем немного: Совесть, Любовь к своему народу, к стране и хотя бы примитивный Ум, а не чертополох в своих мозгах. Но на этот счёт у неё там и конь не валялся. Или я не прав?
- Мне твой пессимизм, Евлампий, не по душе,- ответил Птолемей, - тебе много пить нельзя. Тебя заносит в кювет переосмысления. От этого ты становишься циником, а это, не вяжется с твоей сентиментальностью и твоим интеллектом в грядущем двадцать первым веке, а для России и в ХХII, если она еще сохранится как целое, а не виде клочков. Да, согласен, получился какой то прокол. Но ещё неизвестно по какой причине. Но, уверен, что не по моей вине. Это раз. Потом только ещё начало работы, а уже есть неплохие результаты. Это два. А разве ты забыл знаменитую историю нашего Арсения Колокольцева, когда Президент Академии Наук, уважаемый Мстислав Всеволодович Келдыш, на Годовом собрании Академии сообщает, что впервые в Мире в России осуществлён химический синтез сложной структуры белка коллагена, так сказать, арматуры нашей с тобою кожи и хрящей. А в это время некто академик Казанский, выметает всю эту шатию-братию первооткрывателей во главе с Арсением Колокольцевым из своего Института на все четыре стороны, как научный балласт. А почему? Понятно! Под академической ермолкой не хватило кругозора. Он в пол уха привык слушать о бензине керосине, а здесь в его епархии, какая то заумь завелась - белки, да ещё коллагеновые. А, между прочим, познакомиться с этим научным балластом прибыл из университета города Осака из Японии их конкурент и Нобелевский лауреат, почетный член АН СССР господин Сиро Акабори. Я уж и не говорю, как переполошились, другие конкуренты известные академики братья Качальские, из Израиля и из немецкого Макс Планк института, узнав о такой неожиданной удали в Советском Союзе, ни весть, откуда взявшихся вчерашних московских студентов. А уже про Америку, Англию или там Австралию, где и там, в поте лица на эту тему, трудились их конкуренты, и говорить нечего. Тот ещё был хипешь. Ещё бы - приоритет открытия остался за Россией. А ведь ребята вместе с физиками умели организовать заметное открытие, на пустом месте.
Правда, им тогда чертовски повезло с продовольственным магазином на перекрёстке улицы Вавилова с Профсоюзной, где тогда продавали пищевую желатину, из которой, как из сырья, по сложному методу они извлекали необходимые для работы компоненты. А за кордоном в это время этими компонентами торговали как поваренной солью, правда, за доллары, которые наши умельцы видели только в кино …
Я согласен, что тогда восторжествовал принцип равновесия: Мир информирован об удивительном успехе в России, а академик Казанский обзирает научные окрестности с гордостью грифа. Ему главное - спокойствие! Но с другой стороны его тоже можно понять, он же не может всё знать. Тем более, потом то ли Арсений с физиками, то ли физики с ним, всё равно довёл свои исследования до конца, хотя уже и в другом Институте, в котором всегда сохранялся современный научный кругозор, я имею в виду институт Биофизики АН СССР и его директора академика Глеба Михайлович Франка. Но ведь без веры в свою идею этого не сделаешь?!
А она, идея, требует от первооткрывателей мозолей от работы в лаборатории, а не томления на заседаниях, на разных Учёных советах, в комиссиях, систематических ознакомительных поездках и прочей чиновной суете.
Взять хотя бы комичный случай с Санькой Самопаловым, когда в наш Институт заявилась делегация из какого-то американского вычислительного Центра. Всё им не терпелось у нас увидеть что-то особое, а мы, куда их не приведем - всё письменные столы, да электронные считалки. Наконец, один из них не выдержал и спрашивает прямо по-русски, уже не маскируясь:
- А скажите, пожалуйста, доктор Самопалов, как вы ухитрились без вычислительных машин, например, рассчитать режим истечения газов из сопла турбины в неуравновешенном турбулентном потоке, да ещё с учётом перепада температур и давления? И потом, как вы в этом случае увязали турбулентность, с понятием автокорреляции, предложенной сэром Джеффри Тейлором?
А Санька посмотрел на этого очень грамотного господина (!), который, видимо, был из ЦРУ и отвечает:
- Мне понятен ваш интерес и ваше беспокойство, профессор Смоллет. Думаете, что мы через третьи страны купили у вас вычислительную машину «Блю Дрим»? Я вас правильно понял? Только честно!
Профессор Смоллет помялся, помялся, а потом рассмеялся и ответил:
- Если честно, то да!
А Санька тоже рассмеялся и говорит:
- Тогда и я вам тоже отвечу честно - нет! На такую машину у нас не было средств, но обошлись без вашей машины! Во-первых, для неё надо было построить, по меньшей мере, двухэтажный дом. А у нас на это пока нет кирпича. Точнее, на тот год, наши чиновники от науки забыли его запланировать. А, во-вторых, мы были бы недостойны наших учителей математиков, если для описания таких процессов не могли обойтись без таких машин.
Американец Смоллет опять рассмеялся и попросил разрешения не поверить. Был он вежлив, предупредителен и пластичен, как истинный агент ЦРУ из американского фильма об агенте 007.
Санька, как вы знаете не хуже меня, прост, задирист и знает себе цену, а потому тоже рассмеялся, но сказал следующее:
- То, что вас интересует уже в прошлом, и найденные нами формулы расчёта не тайна. Они просты, внутренне логичны, как всякие законы Природы и будут опубликованы в ближайшем номере «Архив физикс ревью»…
А когда окружившим его западным коллегам, он показал гранки статьи с этой формулой, то один из них даже от неожиданности присвистнул, покачал головою, видимо, поражённый находчивостью российских математиков, только и сказал, и тоже по-русски:
- Не хрена себе, штучка! Ёхтелель-мохтель! Надо же!…Подобное нам и в голову не приходило! А ведь и, правда, просто и изящно…
Так что, Евлампий, нельзя тебе быть в своих суждениях таким рафинированным и обидчивым чистоплюем. Согласись - нужно быть набитым дураком, чтобы рассчитывать в Науке на гладкую дорогу. Вот на зарплату можно, на дорогу к открытиям нельзя.
Может так и должно быть, а иначе в научные сети столько нанесёт всякого хлобудья с дерьмом, что и не поймёшь, где истинные учёные, а где «Организаторы науки» с юридическим или бухгалтерским образованием, ставшими «талантливыми менеджерами», которых власть направит руководить российской Наукой. Тогда уже туши свет!
У этих «талантливых» менеджеров от Науки, она представляется, только как учёт и сравнение на уровне прибыли, а это вовсе не Наука, а производство, которое может превращаться в убыль для государства и в прибыль для своего кармана.
Лишь когда этот учёт и сравнение соединён с вымыслом и фантазией, а ещё лучше с мечтою, то тогда этот триптих превращается в Науку, которая двигает цивилизацию в лучшее Будущее.
История давно показала, что если государственная власть, по своему невежеству, вверяет судьбу Науки страны своей чиновничьей братии, то из её брюха обязательно косяками рождаются Лысенки с Любодуровами, да Суслоперовы с Адамовыми и их присными. После чего умирают моря, озёра, реки, гибнут леса и всё что в них есть живого, а от радиоактивных помоек гибнет уже земля и люди. Про светлячков и кузнечиков с бабочками мы уже и не говорим и так понятно, они становятся первыми в ряду погибших.
Чиновники и учёные, Евлампий, во все времена антиподы. Чиновник в научном сане, даже с настоящим дипломом доктора наук, а не фальшивым уже ни хрена в ней не понимает. А уж если нам суждено остаться в памяти нашего народа гладиаторами последнего боя, то не изменим нашему принципу.
Говорят, что Наука интернациональна, - это правда. Но как в каждом деле, а особенно в Науке ты либо первый пусть в самом малом или ты способен работать только на подхвате чужих идей. В этом большая разница. Потому что в первом случае ты не можешь рассчитывать на поддержку. Все трудности будут твоими, потому что твои идеи непонятны. Как были непонятны идеи Галилея Инквизиции, а идеи Грегора Менделя Советской власти с её ГПУ, НКВД и КГБ.
Во втором случае ты оказываешься лишь соучастником при важном и всем известном деле, вроде, установления генома человека. Так что выбор всегда за человеком. За первый платишь благополучием свой жизни, а то и жизнью как Николай Вавилов, и Джордано Бруно, за второй, наоборот, тебе приплачивают, порою достаточно хлебосольно. Так что если хочешь быть личностью нужно работать, а не прислуживать чужим идеям. Пришёл в лабораторию, надел халат и вкалываешь. И так каждый день из года в год, в своё удовольствие, начав от лаборанта до профессора! А иначе, пока обстоятельства под себя будешь асфальтировать, да ещё для лучшего в Партию вступать, да соломку подкладывать под свою жиреющую жопу, и жизнь пройдёт. От власти имущих званий, чинов, регалий и прочего довольствия, а по сути мусора, может, и огребёшь, а вот нужного для дела и главное для своей души ни хрена не будет! Впрочем, я в одном с тобою согласен, что большинству народа этого и не надо. И, слава Богу!
- Может ты и прав, Птолемей,- согласился Вице-президент Василий, – только вот одно опасно, что ты со своей утилизацией навоза, можешь переполошить воротил атомной энергетики, а там такие Адамы сидят, прости меня Господи, на которых каинову печать уже негде ставить. Это они с пеной у рта и сладкозвучными голосами поют народу, что она его последняя надежда в жизни перед космической вечностью. А, по сути, ему опять предлагают ту же халяву. Только теперь для обогрева, вместо дров, восполняемых Природой и Солнцем, использовать не восполняемый уран, источником не удаляемых смертельно опасных отходов. Получается вроде вечно живого и вечно правильного учения Марксизма - Ленинизма. Мол, успокойтесь, граждане - слава Богу, усилиями коммунистов, наконец, всё утряслось. Живите по писаному учению, поскольку лучшего, чем атомная энергетика в Природе нет и быть не может. Партия большевиков это проверила «своими» жизнями в Чернобыле, и установила, что это последняя инстанция, вроде исторического катафалка или того же навоза!
А если говорить о нашем Всемирном Энергетическом Научном Консорциуме, то единственное над чем надо работать, так это над превращением неисчерпаемой энергии Солнца в электричество. А уран пока поберечь, коли, нет более ценных идей, кроме как использовать его вместо дров и каменного угля.
Вообще то, и газ с нефтью сжигать, как говорил наш мудрый Дмитрий Менделеев: «это всё равно, что топить печь ассигнациями».
- А ведь, Василий, пожалуй, прав! - поддакнул второй Вице президент Евлампий. - Вспомни, Птолемей, как тебя муздыкали по кабинетам чиновники Министерств и смотрели на тебя как на чувака психа или пентюха? - Ведь только благодаря пробивной мощи Академии наук тебе и выделили для эксперимента это навозохранилище. И на том ей спасибо! Но к чему я это напоминаю? Нельзя сбрасывать со счетов и факт возможной диверсии конкурентов, после чего всё свалить на конструктивный дефект изобретения. К примеру, тот же Минатом? Там же не дураки сидят. Они понимают, что недалеко то время, когда так называемая «дармовая» энергия, ещё так аукнется, что за неё и тысячу лет не расплатишься. Будут одни убытки. Это только вороватые Адамы орут на всю страну - дармовая, дармовая! Какая она, извините, за выражение… дармовая. И это после катастрофы в Чернобыле?! Или тот же производственный комбинат «Маяк», что в Челябинске, который навечно изгадил радиацией территорию на четыреста, а то и более километров вокруг себя?! А может и на тысячи квадратных километров. Эту цифру власть хранит в секрете Уверен, власть думает, что у народа память отшибло, а миллионы людей, хлебнувших эту заразу, излечились? Хрена два. От неё уже нельзя излечиться даже их будущим правнукам в сотом поколении. Это уже не исправимо. Зря, что ли академик Андрей Дмитриевич Сахаров пытался это внести в дурьи головы нашей власти и нашему народу, когда та безответственно распоряжалась атомной энергией как мусором?
Нужно, наконец, понять, что неисчерпаемым и дармовым источником энергии может быть только одно, это Солнце, но чтобы научиться у него её брать, нужны такие титаны Науки и инженерной мысли как Никола Тесла. Только вот беда, люди подобные им появляются на Земле даже не каждое столетие и, тем не менее, их надо искать, а найдя, оберегать, как величайший дар матери Природы и её высших Сил людям, а не пускать в распыл или изгнание, к чему была сподручна от начала и до конца Советская власть, да и сегодняшняя российская от этого не избавилась,… Я правильно говорю, Вася?!
Вице-президент Василий сначала молча разлил по рюмкам водку и только потом философски заметил:- когда идёт борьба научных или конструкторских идей, то тут, Евлампий, у таких людей все средства хороши! Я знаю такой пример из сферы бизнеса, когда одна оружейная фирма, производящая пулемёт, утверждала, что он безотказен в стрельбе, хоть урони его в воду, хоть куда.Понятно, как отвратительно подобное слушать его конкурентам. И вот ради рекламы заказчики попросили устроить эксперимент. Уложили на дно реки пулемёты конкурирующих фирм. Поутру их достали и устроили соревновательную стрельбу. И вот вам результат: как говорится, их пулемёт сдох, а конкурентный худо-бедно, но стрелял! Понятно, кто же будет после этого покупать таких утопленников? Так что их контракт накрылся медным тазом. Все разъехались, а проигравшие начали думать, в чём причина, почему дважды два оказалось пять, а не четыре. И, представляешь, додумались! Оказывается, пока пулемёты мокли на дне реки, а их производители видели благостные сны в отеле города Бранденбург, конкуренты ночью с помощью водолаза, подпилили в их пулемёте какой то боёк. Факт разбоя был налицо, но поезд для этой фирмы уже ушёл. Доказывай после этого, что ты не верблюд! Конечно, успех жуликов был временный, потому что правильную идею, как её не мочи, не пили или как в твоём случае, Птолемей, не взрывай, а всё равно она найдёт себя. Главное как правильно поёт наш народный бард Андрей Макаревич в известной песне, который не нравится сегодняшней политической швале: «…Не надо прогибаться под изменчивый Мир, пусть лучше он прогнётся под нас…».
- Красиво сказано, даже обнадеживающе - с пьяной улыбкой заявил Вице-президент Евлампий. - Только это возможно, когда страна освободиться от одной болезни, которой её заразила Советская чиновно-воровская партийная номенклатура.
- И что же это за болезнь, о которой я ничего не слышал? - попросил разъяснения Президент Птолемей Недогорский. - Первый раз о ней слышу!
- Да слышал ты о ней тысячи раз! Только не знал, что это зараза, круче сифилиса и по-английски именуется как «Визибил», по-немецки «Шайн», а по-русски «Видимость»!
- Может, нам разъяснишь её диагноз пока мы пребываем в состоянии творческого кайфа, подогретым выпивкой? - полюбопытствовал Президент Птолемей.
- Слушайте и запоминайте, а лучше запишите.
Евлампий поднялся со стула, подошёл к письменному столу прихватил листы бумаги и два карандаша, вернулся за стол и как школьникам раздал их своим единомышленникам. Записывайте! Имеется в виду, видимость правды, видимость кипучей деятельности, видимость знания, образования, здравоохранения. Успеваете?
- Видимость заботы о народе. Видимость охраны Природы. Видимость судебной системы. Видимость крепкой обороны. Видимость могучей армии. Видимость незыблемого народного единства с миллиардерами. Видимость сплочённого государства, которое, - Евлампий сделал паузу, как бы подчёркивая важность последующего,- которое однажды рассыпалось в три дня.
- И ты хочешь, чтобы наш народ ощутил своим разумом нетерпимость такой видимости? - вопросил Птолемей. - Разве ты забыл, что Советская власть и её Партия, владея народом по законам Орды или лучше сказать Саранчи, никого так не боялась, как его самого? Мстя ему за свой страх, не понимая его и уничтожая его миллионами. А тому, который ещё остался, сломала хребет и, доведя до вырождения, наделила вечным страхом насилия над ним. Возродила в нём нездоровые гены привычного рабства по законам Орды, склонность к холуйству, доносительству, предательству, краснобайству, безответственности, лжи и жестокости. Одним словом, породила раба, которому по фигу твоя Видимость, дорогой мой прорицатель! И ты думаешь, что такой народ способен преодолеть этот чёртоград даже в самой богатой стране Мира, над которой не заходит Солнце как Россия? Очень сомневаюсь! Для того чтобы ему освободиться от этой скверны, после коммунистического векового эксперимента может и двух столетий не хватит. Хотя как бы мне хотелось ошибиться! Как бы хотелось! Но боюсь, что возрождаемая советская власть на этот раз будет смертельной для России.
- К чему такой оголтелый пессимизм? Может, ты знаешь, что для этого надо?
- Если это представить образно,- ответил Евлампий,- то для этого не понадобятся ни ракеты, ни бомбы: хватит помоек от Мурманска до Владивостока и избрания в Академию наук, если ещё она будет, - Патриарха всея Руси!
- Хватит о печали! - сказал второй Вице - президент Василий.- Что будет, то нас не минует, а сейчас предлагаю выпить за твои гладиаторские успехи, Птолемей!!!»
Сухожилов, перевернув страничку машинописного текста, увидел сделанную на полях от руки фиолетовыми чернилами жирную приписку. Судя по всему, это мог быть эпиграф, то ли к письму Сердара, а может и ко всей рукописи. «Перехват - Залихватский, Аристратиг Стратилатович, то ли полковник, то ли майор. О сём умолчу. Въехал в Глупов на белом коне, сжёг гимназию и упразднил науки». М.Е.Салтыков - Щедрин.
- О чём это? - подумал он. - О том, что майорам и прочей военщине дозволительно упразднять Науку как реальную надежду народа на его лучшее Будущее? А это разве возможно? Впрочем, в России всё возможно, правда, до поры до времени! Потому мы так хило и живём.
Потом мелькнула мысль, что если по совету Звездунова он и уничтожит рукопись, где-то останутся её копии.
«Надо же какую пожароопасную историю намотал помощник генерала? Да это же воистину Пир духа гладиаторов Науки и ничтожество разномастных советских Инквизиторов в их бесовском обличье холуёв тьмы! Инкогнито Сердар, создавая это сочинение, наверняка, имел это в виду. Пожалуй, он прав, - не все рукописи должны исчезать в огне. А коли так,- Авенир Павлович улыбнулся, - пусть полежит до поры до времени, а там разберёмся, что к чему».
И тут его прохватила мысль:
-«Какой же я дурак, что сразу не догадался:- нет никакого Сердара Кулиева, а есть генерал Звездунов и это его сочинение! Ёлки моталки!!!»
В некотором смятении, он поднялся с уютного кресла, подошёл к окну, обращенному в Нескучный сад, и его распахнул. Комната сразу наполнилась запахом осенней пожухлой листвы и ночной прохладой. Где-то внизу под окном на скамейке мужской голос негромко напевал кому то под гитару:
«Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Словно в степи сосна,
Словно в году весна.
Нету другой такой,
Ни за какой рекой,
Ни за туманами,
Дальними странами…»
Он грустно улыбнулся на эти бесхитростные слова, на которые его память отозвалась печалью, и он по хорошему позавидовал этому человеку.
Через поредевшие ветви деревьев он увидел, как по реке бесшумно в тусклых огнях плыл на утреннюю работу прогулочный трамвайчик, которому хрипло прогудела идущая навстречу баржа. Он посмотрел на часы, было полпятого утра.
- Пора на боковую, - подумал он и сладко зевнул. - Сегодня будет суматошный день: с лейтенантом Голощёповым отправляться в город Юрьев - Польский за каким-то Окаёмовым, учителем немецкого языка, чтобы без шума привезти его в Москву, и всучить ему паспорт гражданина Испании и… а вот «и» ему расскажет Голощёпов. Хорошо бы лейтенант догадался заранее купить билеты на поезд Москва - Кинешма? Хорошо бы…
.
Конец
Москва, 1986 - 2014 год
Бог Огня на сабантуе Науки
© Copyright: Владимир Шибнев, 2019
Свидетельство о публикации №219041101526
Свидетельство о публикации №219041101526
Рецензии