Гирта.
ПОСКОЛЬКУ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ ИДЕТ РАБОТА НАД ЧЕТВЕРТОЙ РЕДАКЦИЕЙ РОМАНА, АКТУАЛЬНАЯ И ПОЛНАЯ, РЕГУЛЯРНО ОБНОВЛЯЕМАЯ, ВЕРСИЯ ПО ССЫЛКАМ:
http://proza.ru/2019/09/22/1493 и http://samlib.ru/editors/m/mihail_fireon/girtadrfireon.shtml (тут с авторской обложкой и фб2)
Гирта.
***
«Гирта» - это фантастический рыцарский роман… В общем это конструктивно законченная третья, актуальная и полная, редакция произведения, но в ней все равно осталось некоторое (надеюсь небольшое) количество неточностей, опечаток и ошибок. Рано или поздно я исправлю и их. Книга абсолютно бесплатна и пока что будет выложена только в электронном виде. Если пожелаете разместить ее на стороннем ресурсе на некоммерческой основе, обязательно указывайте авторство и контактные данные:
Я – Михаил Максимов, http://vk.com/id686957 , lokolindo@ya.ru , https://www.proza.ru/avtor/mseroff , доктор Эф.
Самый актуальный, исходный и полный текст романа на прозе: http://www.proza.ru/2019/08/24/972 и http://samlib.ru/editors/m/mihail_fireon/girtadrfireon.shtml (тут с обложкой и фб2)
***
О чем эта книга? Прежде всего о вере. О Боге, о долге, о служении. Она об одновременно похожих и непохожих на нас с вами людях. Похожих прежде всего тем, что они сталкиваются точно с такими же проблемами и вызовами как и мы, только живущих в другом городе на чужой земле. Городе на берегу бескрайнего северного моря. Городе старых вычурных многоэтажных каменных домов, крепостей и замков на скалистых берегах холодной реки. Городе, где на центральной площади, рядом с герцогским дворцом на холме, стоит построенный много тысячелетий назад черный Собор Последних Дней. Городе, где оживают легенды и страхи, что с приходом ночи и отключением стабилизаторов пространства-времени обращаются кошмарами и тенями, обретают реальную силу. Приходят образами, воспоминаниями, голосами из темноты. Городе за крепостными стенами которого стоит глухая тайга, куда убегают бетонные дороги, построенные много веков назад. Городе, где глубоко под домами и улицами пролегают каменные подземные туннели, а на дне залива, глубоко под набережными, лежат затонувшие радиоактивные корабли.
"Гирта" это история живущих на этой земле людей. История наследия темных веков и смут, история недавно прошедшей и проигранной войны. История горя, отчаяния, безысходности и потери. История бородатых мужчин с оружием в руках несущих свою службу и осознающих, что каждый день их жизни может быть последним. История графа Августа Прицци, жестокого военного коменданта, кровавой принцессы Вероники и племянника епископа Бориса Дорса, командира добровольцев охраняющих монастыри. История детектива Марка Вертуры, что пребывает в Гирту для консультативной помощи полиции. История Анны Марисы, женщины которую приставили следить за ним. История кавалера духовного ордена Лео Фанкиля, что поехал получать капитана, а попал в Гирту, и инспектора Валентина Тралле, что в праздничную ночь всегда один, играет на фортепиано в отделе. История пьяницы лейтенанта Йозефа Турко, история капитана ночной стражи Германа Глотте, история герцогов Булле, правителей Гирты. История Модеста Гонзолле у которого два замка, история поэта Аристарха Визры, история командира бородатых разбойников, графа Рейна Тинкалы, история майора жандармерии и палача Марка Тинвега и его семьи. История рыцарей, солдат, полицейских и студентов. История, в которой электричество соседствует со свечами, машины с лошадьми, а эмиттеры направленного излучения и магнетические орудия, с мечами, луками и пиками. История про веру, страх, отчаяние, надежду, жизнь и смерть.
***
Часть 1. Детектив Марк Вертура.
***
Маленькое предисловие чтобы было понятно, с чего все началось.
***
Детектив Марк Вертура прибывает в Гирту дилижансом поздно вечером, является в полицейское управление, предъявляет инспектору Валентину Тралле, начальнику отдела Нераскрытых Дел, к которому его приписывают по приказу полицмейстера Второго отдела полиции Мильды, Михаэля Эрнеста Динмара, сопроводительные документы. В этот же вечер детектив знакомится в отделе с Лео Фанкилем – человеком уже немолодым, но деятельным, кавалером ордена Архангела Михаила, духовной организации, несущей на территории Конфедеративного Северного Королевства, в которое входит и герцогство Гирта, каноническое и социальное служение, помощником инспектора Тралле, штатным консультантом и агентом полиции Гирты.
На следующее утро уже назначена поездка за город. Ехать в гостиницу поздно. Детектив остается в отделе.
***
Глава 1. Рыцарь и полицейский.
***
В окна било солнце. Над городом мерно ударяли, перекликались колокола. Их звон отливался от каменных стен домов и мостовых, раскатывался над крышами, по улицам и проспектам. Казалось, от него вибрировали окна и мебель. Все полнилось этим умиротворяющим и тяжелым гулом, навевающим мысли о свечах, монахах, литургии и книгах. Но Вертуру разбудили не колокола: с рассветом его поднял Фанкиль. Плечистый, бодрый, круглолицый, уже немолодой кавалер с благодушными зеленовато-голубыми глазами человека как будто не знавшего в жизни не горестей, ни бед, длинными аккуратно расчесанными, собранными в хвост, волосами и темно-русой бородой до груди. Сказал, что все уже собрались, а он, Вертура, спит на рабочем месте, и так дела не делаются.
В здании полицейского управления было шумно: громко, с размаху, хлопали двери, гремели сапоги. С плаца, через открытые настежь окна, с шелестом раскачивающихся на ветру листьев врывались зычные крики команд, свистки и ржание лошадей. Вертура, что лежал на неудобном диване, укрывшись своим плащом и каким-то старым, истертым до дыр и пропахшим нафталином пледом, спросонья даже несколько удивился, как весь этот шум до сих пор его не разбудил.
- Это я так умаялся с дороги – подумал он – и вот опять куда-то ехать.
- Подъем! – словно прочел его мысли, еще раз схватил, требовательно и бесцеремонно затряс его за плечо так, что детектив едва не слетел с дивана, прикрикнул не него Фанкиль – не выспались? Ничего, привыкайте, это Гирта.
Спросонья собрав в охапку свои плащ и ножны, Вертура покинул зал и следом за рыцарем, нога за ногу, спустился вниз, в арсенал, откуда на двор вела низкая, сводчатая калитка. Тут к кустам шиповника, что были высажены вдоль стены длинного здания полицейской комендатуры, уже подвели лошадей. Хмурый усатый полицейский в засаленной кожаной куртке-блио с завязками на боках и рукавах, проверял упряжь. При виде коллег его глаза наполнились кровавой ненавистью, так что сразу стало понятно, что вчера он пил и сегодня тоже не рад этой раннему и похоже далекому выезду. Этот невысокий, замученный жизнью, унылый и нагловатый с виду тип из того сорта, про каких пренебрежительно, за глаза, говорят «мужчинка», с перекошенным как будто нарочно, чтобы все боялись его, лицом, производил впечатление скорее усталого злобного пьяницы, чем штатного полицейского. Болтающийся в петле на поясе топорик на длинной рукоятке с кожаной петлей несколько скрашивал этот образ, но к седлу его лошади был приторочен маленький, как крышка от кастрюли, несолидный, щит-бракиль, что полностью нивелировало вооруженность этого сразу показавшегося Вертуре жалким и трусливым человека.
- Лейтенант Йозеф Турко – неприветливо и высокомерно представился он и подозрительно прищурился.
- Ага – спросонья ответил детектив и нехотя поклонился.
Четвертой, помимо лейтенанта и Фанкиля, была мрачная и молчаливая женщина лет сорока или тридцати пяти. С серым выветренным лицом и застывшим блеклым взглядом, она выглядела намного старше своих лет. Кольца золотистых, но потемневших от времени, блеклых волос выбивались из косы. Бледные светло-серые глаза неприязненно и оценивающе смотрели на детектива. Ее мужской, потрепанный, как дорожный, грубый наряд сразу произвел на Вертуру какое-то отталкивающее, неопрятное, впечатление. Светло-зеленая, затертая и многократно латаная мантия до колен и широкие рыцарские штаны, что позволяли ей как мужчине сидеть верхом в седле, были старыми и изношеными, на плечи накинута плотная, изрядно выгоревшая на солнце, шерстяная пелерина с шапероном и бубенчиком на хвосте. На ее левой стороне светлел вышитый судя по всему машиной, как регалии высоких столичных чиновников, обведенный серебряной каймой, восьмиконечный зеленый крест. Похоже с плотной черной, явно фабричной выделки старой мантией Фанкиля, с тоже такими же крестами на рукавах, эта пелерина была из одного комплекта. Как скупо, ничего не объяснив, представил ее рыцарь, женщину звали Ингой.
Застеснявшись тем, что все недовольно и враждебно смотрят на него как на единственного виновника этого раннего выезда и словно молчаливо ждут какой-то реакции, оправданий или извинений, Вертура опустил глаза и стыдливо уставился на свои старые, нечищеные с дороги, пыльные башмаки. Надо сказать, что помимо своего короткого меча, что детектив всегда носил с собой в легких деревянных ножнах на ремне на боку, он привез с собой в Гирту и длинный двуручный меч, за которым он уже было направился в арсенал, не сколько решив, что раз все вооружены и ему не помешает тоже, сколько из того, чтобы изобразить хоть какое-нибудь служебное рвение, сходу показать себя с лучшей стороны. Сообщив что он на минуту и только сходит за оружием, он было развернулся в сторону калитки, но Фанкиль остановил его, сказал что большой меч не потребуется.
- Не нужно, так не нужно - начиная сердиться, нахмурился, пожал плечами детектив.
Они сели в седла и поехали.
Миновали просторный плац полицейской комендатуры, где уже трубили построение утренней смены, каретный ряд вдоль кирпичной стены у ворот, и выехали на проспект.
Детектив еще в дороге выучил, что эта улица, на которой располагалась центральная полицейская комендатура, называлась проспектом Рыцарей. Что это одна из трех самых больших улиц в городе и по ней можно проехать прямиком через всю Гирту от южных ворот до северных. Что сразу справа от выезда с плаца за крепостными воротами находится Старый мост, один из двух мостов, перекинутых через Керну, реку в устье которой стоит город, а за мостом, на южном берегу, он пересекается с проспектом Герцогов Булле – главным проспектом города, что идет параллельно южному берегу реки, соединяет набережную залива, холм с герцогским дворцом на вершине, центральную рыночную площадь и восточные ворота Гирты.
В сторону него, к реке, выехав со двора комендатуры, как раз и свернули полицейские. Миновали ворота старых городских укреплений на северном берегу реки и выехали на Старый мост.
- Красиво у нас тут? – с напором, как скомандовал, потребовал у Вертуры Фанкиль.
Детектив молча кивнул. Отсюда, с моста, и вправду было на что поглядеть: перекинутый между двух высоких берегов, он поднимался над ослепительной, переливающейся утренним солнцем холодной водой не меньше чем на полусотню метров. С него далеко просматривались река, набережные и залив. По обоим берегам, с отвесных скал, на воду смотрели темные фасады богатых многоэтажных домов с высокими, отливающими небесной синевой, украшенными глубокими портиками, окнами. Над крутыми, оборудованными скворечниками мансард, крышами кварталов поднимались подсвеченные ясным и радостным утренним солнцем купола и шпили церквей. А между высоких черных стен, в переулках и на набережных, зеленели раскидистые кроны высаженных во дворах, палисадниках и сквериках вязов и ив.
Впереди, на противоположном берегу, у самого моста, стоял огромный, занимающий весь квартал, облицованный торжественным серым гранитом, угловатый и монументальный дом. Несмотря на ранний час перед ним уже стояли многочисленные повозки и кареты извозчиков, сидели в седлах верховые. Выходя углом к мосту, одной стороной это здание смотрела на проспект, другой на набережную, где через несколько кварталов, ниже по реке, на облицованном гранитом склоне, желтела длинная стена трехэтажного здания с просторными арочными окнами похожими на аудитории университета.
Вертура залюбовался панорамой: вчера он проезжал тут в салоне дилижанса, но было уже поздно и темно, и кроме россыпи огней над рекой, слепящих глаза фонарей и мерцающей воды, от усталости с дороги он почти ничего не рассмотрел. Все ему было ново и интересно, но сейчас его внимание больше всего привлекли не прекрасная и яркая панорама устья реки и залива, и не грозные стены старой крепости за плацем полицейской комендатуры на горе, а черный, невероятно высокий и тонкий шпиль какого-то огромного храма в километре от моста вверх по течению Керны. Стоя на самой высокой точке обрывающейся в воду отвесной скальной стены, среди плотно окружающих его высоких темных домов и куполов других церквей, он особенно высоко вдавался в пронзительно-голубое утреннее небо. Непроглядно-сумрачной ониксовой иглой, как будто собранной из беспорядочного нагромождения окон, арок и контрфорсов, пронзал его, поднимая на высоту нескольких сотен метров над городом венчающий его черный восьмиконечный крест.
- Собор Последних Дней – заметив, что детектив задрал голову, и с интересом разглядывает его, пояснил Фанкиль – местная достопримечательность, ну вы сами еще увидите.
Они миновали мост. На проспекте, в тенях между домов, стояла приятная прохлада. Сильный, напористый ветер задувал с реки, холодил разгоряченные с недосыпа лица. Солнце заглядывало в просветы кварталов, светило вдоль улиц, слепило глаза, отражалось в многочисленных витринах и серых каменных мостовых. Веселыми белыми зайчиками играло в окнах верхних этажей, когда хозяйки открывали их, чтобы проветрить заспанные темные комнаты, впустить прохладную, напоенную морской солью и ароматами конского навоза, дыма труб и сена, утреннюю свежесть.
Всадники неспешно ехали в сторону южных ворот города. Когда проезжали по солнцу, прикрывали рукавами глаза, щурились, грозно кривили скулы как и полагается полицейским. Любовались нарядными фасадами домов, балкончиками, арками, портиками, эркерами, витражами, кованными перилами, цветами в горшках на балконах, высокими, до окон третьих этажей, чугунными решетками, что огораживали уютные тесные скверики засаженные шиповником и ивами, вереницами экипажей, верховых и толпами спешащих по своим делам, или просто шатающихся по округе от нечего делать людей.
Инга покинула отряд у главпочтамта, у ворот еще одной внутригородской, пролегающей с востока на запад, параллельно реке, старой крепостной стены. Ловко спрыгнула с седла, перекинула поудобнее на плече толстую кожаную сумку, по-видимому с корреспонденцией, повела коня к крыльцу, где у поилки уже было привязано несколько лошадей и сидящий верхом рыцарь в черной с красным мантии и при длинном мече у седла, надвинув на кончик носа очки, читал свежую газету.
Проехав город с севера на юг, поздоровавшись с коллегами на вахте у ворот, полицейские выехали из Гирты. За воротами Рыцарей, начинались Пруды: по правую руку от дороги синела гладь просторного, геометрически ровного, карьера, похожего на те, из каких вынимают землю для строительства. Еще несколько таких же холодных голубых водоемов просвечивали через деревья вдалеке. Здесь, под прохладной сенью высаженных по берегам могучих старых ив, разводили промысловую рыбу для богатых жителей города: карпов, карасей и форель. Неподалеку от дороги, на берегу, между деревьев, светлели стены какого-то большого каменного дома. Из-за соложенной из валунов изгороди ветер доносил мерный скрип пилы. Со двора на всю дорогу веяло терпким дымом коптильни. Вдоль прудов на юг, в сторону стоящих вдалеке многоэтажных зданий, вела плотно засаженная старыми благородными дубами и вязами аллея. Приятная тень от их густых крон, укрывала путников от палящего июльского солнца. Тяжелый влажный ветер задувал с залива, гулял над водой и полем перед городскими стенами, пробирал даже через теплые мантии и плащи.
- Ориентируйтесь – пояснил Вертуре, показал широким жестом Фанкиль, когда они подъезжали к каменным домам на перекрестке дорог в нескольких километрах от южных ворот Гирты - налево дорога на Полигон и Фермы. Это к замку нашего маршала, сэра Георга Ринья. Направо к крепости Тальпасто. Там порт, склады и пирсы. А вперед, это на Эскилу, на юг, на Мильду, вы по ней приехали.
- Ага – только и ответил детектив.
- Вот и отлично – согласился рыцарь, попридержал коня, чтобы дать коллеге оглядеться. Окончив осмотр предместья и огородов, полицейские двинулись дальше. Миновали многолюдный перекресток и рынок и, протолкнувшись через затор возов и телег, поехали дальше на юг, через поля, туда, где впереди, в просветах между крон высаженных вдоль тракта дубов, просматривалась скалистая возвышенность, над которой белела округлая стена и непрестанно вращались крылья большой ветряной мельницы.
По дороге повстречали небольшой отряд каких-то худо одетых, но вооруженных копьями и луками, облаченных в плотные войлочные, на манер армейских, плащи с пришитыми аппликацией серыми крестами, людей. Заметив лейтенанта Турко и Фанкиля, они приветствовали полицейских.
- А, это добровольцы епископские. Бригада Дорса – с простодушной улыбкой, как будто невзначай, мотнул головой в их сторону, когда отряды разъехались, Фанкиль
- Бориса Дорса? – машинально, уточнил Вертура.
- Да, племянника нашего епископа – веско кивнул тот – говорят о нем разное, правда больше плохого чем хорошего. Вы же знакомы с ним, верно?
По его внимательному, прищуренному взгляду было видно, что он ждет от Вертуры, чтобы он как-нибудь прокомментировал его слова, развил тему, но детектив вовремя решил для себя что даже несмотря на усталость, надо быть настороже, а поскольку идти на попятную, не вызывая лишних вопросов, было уже бесполезно, он как по инерции ответил неопределенное «Ага, виделись в Мильде» и прикусил язык. Фанкиль же вроде как удовлетворился этим ответом, воздержался от продолжения разговора, но при этом принял такой вид, как будто уже сделал для себя определенные, немаловажные выводы.
К мельнице приехали уже далеко за полдень. Поднимались по серпантину дороги, изнывая от не по-северному тяжелой жары. Даже дующий над полями с моря ветер не развеивал стоящую над полями и лесом духоту, по счастью слепни, что поднимались из придорожной канавы, проложенной вдоль тракта, вились вокруг людей и лошадей, остались далеко внизу и позади.
- До Гирты почти двадцать километров – махнул назад рукой Фанкиль – а до моря всего десять.
Протолкнувшись между заполнивших всю тесную, огороженную каменным забором из обломков скалы площадку на вершине телег, они остановились у самого края каменного обрыва. Над головами возвышалась белая громада мельницы. С мерным скрипом вращались, хлопали тряпичными парусами, крылья. Ветер сносил ржание лошадей и скрип колес. У ворот, ведущих внутрь башни, собралась очередь на помол муки. По всей площадке стояли шумные разговоры, веселая деревенская ругань и крики.
Вертура огляделся: далеко на западе серо-синей каймой светлело море. С севера, откуда они приехали, оставшуюся далеко позади и, казалось бы где-то внизу, подернутую серым туманом дымов многочисленных печей Гирту, накрывала пасмурная тень дождливой пелены. Наверное где-то там, за городом, за рекой, за холмами, сталелитейными цехами, шахтами и карьерами, сейчас шел принесенный утренним ветром тяжелый и прохладный июльский ливень. К востоку от мельницы, за полем и серыми стенами монастыря внизу, горбатыми изгибами поднимались над горизонтом холмы. На их склонах и вершинах, черной непроходимой и мрачной стеной стоял лес.
Дав Вертуре некоторое время насладиться видом раскинувшихся вокруг Мельницы угодий, садов и деревень, Фанкиль развернул лошадь, направил ее к спуску с холма. Так, какое-то время они ехали на восток. Миновали поселок и монастырь, который видели сверху, полюбовались на монахов, что трудились на опушке, ловко обтесывали бревна и грузили их на повозку, и въехали в густые заросли молодых деревьев.
- Вот он, наш Лес – весело объяснил детективу, продемонстрировал ладонью вокруг себя, представил как старого знакомого, Фанкиль, прибавил со слабо скрываемым намеком – место добычи для тех, кто живет честно.
И вправду, то там, то тут стучали топоры, пела дудка пастуха. Откуда-то из зарослей доносилось сытое довольное хрюканье пасущихся, подъедающих подлесок свиней. Бодро стрекотали кузнечики, скрипя колесами, навстречу полицейским в сторону тракта еле ползла загруженная огромной копной листьев и порубленных веток телега.
У заболоченного пруда на полицейских снова налетели слепни.
Дорога поднималась по склону холма. Вокруг высились громадные и черные ели, из толстого покрова сухой хвои и мха торчали серые зубья скал. Так ехали еще минут двадцать, пока Фанкиль не остановил коня на живописном склоне с видом на лес внизу и мельницу вдалеке.
- Приехали – сказал он, спешился и, похлопав лошадь по шее, отпуская ее пастись. Подстелил плащ, сел на обломок скалы, достал трубку и табак, уставился перед собой, словно любуясь открывающейся внизу перспективой. Вертура сел напротив рыцаря, не зная что делать ему, тоже достал курить. Ударил спичкой о камень, но она только тихо пыхнула и не загорелась, тоже самое случилось и на второй раз. После третьей неудачной попытки, Фанкиль, что все это время молча сидел, смотрел на Вертуру внимательно и казалось бы насмешливо, не пытаясь зажечь огонь, держал трубку в руке, наконец картинно-снисходительно улыбнулся, достал из поясной сумки темную аптечную бутылочку с какой-то жидкостью, а когда лейтенант Турко принес наломанного лапника и разложил костер, посыпал на него порошка и полил сверху, отчего ветки сами собой загорелись. Достал из поясной сумки флягу, глотнул из нее. Взял из костра горящую веточку и неторопливо прикурил.
Не имея никаких внятных инструкций, зачем они здесь и по какому делу, Вертура пожал плечами и, подстелив плащ, подсел к костру. Облокотившись спиной о какой-то камень, что углом неприятно впивался в плечо, уставился в огонь.
- Итак – внезапно, как только детектив расслабился, строго обратился к нему Фанкиль. Костер разгорался, язычки пламени с треском плясали над ветвями, которые лейтенант Турко, сидя рядом на корточках, бросал в него, предварительно ломая через колено.
- Марк Вертура – страшно сверкнул глазами, внезапно сухо и жестко обратился к детективу Фанкиль – а теперь расскажите нам, зачем вы здесь.
Вертуре стало неприятно. Ему как-то сразу вспомнились те многочисленные истории и рассказы про Гирту, ее коварного Герцога и вероломных, жестоких рыцарей, что как веселые и глупые анекдоты, насмехаясь над далекими, несколько лет назад внезапно начавшими и самими же и проигравшими войну, северными соседями, рассказывали в Мильде и которые, уже дополненные страшными подробностями и именами, он неоднократно слышал в пути. Тогда это были всего лишь сплетни и слухи, какими пугают попутчиков, пересказывают вечером за кружкой в гостиницах, но сейчас, вспоминая их, ему отчего-то внезапно подумалось, что вдруг это все правда и его привезли сюда как шпиона и сейчас, вдали от цивилизации, от человеческого жилья, без всякого предупреждения начнут бить, будут допрашивать, а потом убьют и даже если его потом найдут и опознают, вряд ли кто-то сумеет разгадать, как это так получилось что детектив Марк Вертура из Мильды оказался в трех десятках километрах от города в глухой лесной чаще и какие налетчики или бандиты с большой дороги расправились с ним.
Солнце клонилось к закату. Со склона холма открывался приятный, но ничуть не утешительный вид: поля, далекая-далекая белая точка мельницы и шпиль колокольни монастыря внизу, за лесом левее, в той стороне, откуда приехали полицейские. Лесорубы, свинопасы и углежоги остались где-то совсем далеко позади, у подножья холмов, на опушке леса. И сколько Вертура, ища надежды на спасение, не прислушивался, вокруг не было слышно ни ударов топоров, ни человеческой речи, ни цокота конских копыт. Только где-то рядом, в ветвях, беззаботно свистела какая-то лесная птичка.
Кроме детектива и полицейских поблизости не было ни души.
- Вот – потянулся было к своей поясной планшетной сумке, начал разъяснять Вертура, но Фанкиль строго поднял указательный палец вверх.
- Своими словами. Придумать и записать я тоже умею.
От этих слов, от этого тихого, вкрадчивого, но не предвещающего ничего хорошего тона, Вертуре стало совсем не по себе.
Лейтенант нахмурился, отошел в сторону, начал рубить топором какое-то деревце. Его резкие удары и шумное вздрагивание хвои навевали совсем дурные мысли. Фанкиль откинулся на камне, выразительно уставился на Вертуру ожидая ответа.
- Если вы хотите знать, шпион я или нет… – как можно более спокойно ответил детектив, стараясь собрать воедино разбегающиеся во все стороны мысли – впрочем, под пыткой сознаются в любом злодействе, вы же из Ордена? Должны знать это. Да, я понимаю, что недавно была война и тут меня присылают к вам, в полицию с поручением помочь в расследовании каких-то ваших убийств. Да, я сам был озадачен этим назначением. Во Втором отделе полиции Мильды я служу на должности следователя. Моя работа это протоколы и сбор улик. Я даже почти не занимаюсь дознанием и арестами, и, полагаю, вчера вы видели мои сопроводительные письма… Они подписаны именем некой Хельги Тралле, это же ваш начальник, куратор полиции?
- Они поддельные – широко, но неприятно улыбнулся, заверил его Фанкиль.
Вертура замер, насторожился. Его рука сжалась в кулак, готовая выхватить меч. Но за его спиной хрустнула ветка. Лейтенант тихо подошел к нему сзади и теперь стоял рядом с топором наперевес.
- Ну, и что будем делать? – утонил Фанкиль.
- Так… - поднял руки ладонями вверх детектив – давайте разберемся. Я приезжаю сюда по поддельным путевым бумагам, чтобы поступить в какой-то непонятный отдел полиции, который занимается нераскрытыми делами, чтобы в качестве консультанта помочь вам в каком-то вашем деле с которым вы не можете справиться сами, как будто в Гирте нету своих полицейских. И вы теперь мните меня шпионом. Верно?
- Нормально отвечать, это допрос! – внезапно закричал на него, угрюмо перебил его лейтенант Турко, с силой выдыхая дым из трубки и многозначительно покачивая секирой.
- Почти что семь лет назад герцогство Гирта проиграла захватническую войну баронству Мильде – продолжил Вертура – а теперь вы просите у Мильды консультативной помощи, и меня присылают к вам по каким-то вашим же запросам, которые вдруг оказываются поддельными?
- Именно – согласился Фанкиль.
- А где логика? – спросил детектив.
- Это я вас спрашиваю – строго ответил рыцарь, кладя ладонь на навершие своей плети.
Вертура оценил свои шансы. Фанкиль выглядел человеком подготовленным к бою, опасным и решительным. Лейтенант Турко же сейчас был скорее похож на тайного оперативного агента: хитрого, изворотливого, хотя на первый взгляд как будто вялого и безразличного к происходящему вокруг человека. Вертуре еще подумалось, что, скорее всего он очень хорошо бегает по лесу.
- Так все ясно – пытаясь выиграть время, согласился детектив – вот, сейчас, я покажу. Это должно вас убедить.
Стараясь не делать резких движений, он осторожно, одной рукой, раскрыл поясную сумку, вытянул из нее дешевый романчик «Дикие Вепри», который читал в пути, подался вперед, как будто протягивая томик Фанкилю, но вместо того, чтобы отдать, быстро вскочил на ноги, швырнул книгу в лицо лейтенанту и тут же бросился вниз по склону со всей скоростью, какую позволили ему его тяжелые башмаки.
- Йозеф ловите! - весело закричал сверху, бросил ему что-то вслед, засвистел Фанкиль, и не прошло и десяти секунд, как полицейский настиг Вертуру и сунул ему в ноги тот самый еловый кол, который он обтесывал своей секирой. Детектив запнулся об него, со всего размаху полетел под уклон, казалось бы даже не касаясь ногами земли и с треском приземлился лбом в какую-то корягу, отчего у него помутнело в голове.
- Мда… - услышал он голос Фанкиля, что аккуратно спускался за ним следом по склону вниз – не насмерть?
- А черт его знает – потыкал лежащего колом, пожал плечами лейтенант.
Фанкиль неспешно подошел к Вертуре, присел на корточки. Холодной жесткой рукой проверив шею детектива, не сломана ли, выбил ему трубку о ладонь. Угли больно обожгли руку. Вертура резко задышал и одернул ее. Попытался отползти. От боли и контузии сопротивляться у него уже не было никаких сил.
- Вроде цел – заключил рыцарь – все Марк, вставайте, пойдемте к костру. Ужинать пора, весь день не ели.
Вертура сел. Как ребенок обиженно поджал колени, пополз назад, облокотился спиной о дерево. Растрепанные длинные серые волосы упали на узкое измученное, изляпанное еловой смолой и лесной грязью, напряженное лицо. Быстрые и выразительные зеленые глаза бегали в разные стороны, горели возбужденно и бешено. Губы с остервенением сжались, жилистая, с крепкими, многократно перебитыми на тренировках пальцами и обгрызенными ногтями рука непроизвольно и стремительно зарезала в попытке нащупать выпавший при падении из ножен клинок. Детектив готовился к броску, чтобы отважно принять смерть.
- Отставить или врежу! – разгадав его маневр, грозно уставил кол в лицо Вертуре, внезапно страшно и свирепо загремел на него лейтенант, окончательно прекратив все его попытки к сопротивлению и тут же, удовлетворившись эффектом добавил уже ворчливо и примирительно, словно все это была какая-то игра, которая ему самому была не по душе – Вставайте давайте, никуда вы от нас тут не убежите.
Фанкиль подобрал упавший меч Вертуры и они вернулись к костру.
Над полями уже горел закат, но было еще светло. По лесу ползли длинные сизые тени. Рыжие холодные отсветы лежали на стволах и обломках камней. Весело трещали в огне сухие смолистые ветки. Горели чисто, почти без дыма. Вертура разгладил свой брошенный у костра плащ, демонстративно улегся на него рядом с огнем, отвернулся от полицейских. Фанкиль подошел к нему, обошел вкруг, оглядел, бросил рядом с ним его выпавший их ножен во время бегства меч.
- Обиделись? – спросил он с угрозой.
- Да – басом ответил детектив.
- Ну и Бог бы с ним – примирительно махнул рукой рыцарь, вернулся к камню на котором оставил свои вещи, открыл сумку, достал из нее сверток с бутербродами.
- Нечего тут на нас обижаться! Кто вы такой, откуда, мы вас не знаем, вас к нам прислали, не спросили! – запоздало завелся от случившейся драки лейтенант, тоже достал флягу, открыл зубами деревянную пробку и выпил – а то пришлют черти кого вечно! Вино будете пить?
- Давайте – ответил, сел, обхватил ножны с мечом руками, прижал их к себе, нахохлился Вертура.
- Ничего, Марк, осваивайтесь – перекрестил свой бутерброд Фанкиль – вот у нас тут хлеб, сыр берите. Посидим, отдохнем немного, в город поедем. Привыкайте, это Гирта.
***
- А вы когда побежали, на что, собственно, рассчитывали? – с иронией поинтересовался у Вертуры Фанкиль. Вокруг было уже совсем темно. Закат догорел. Темной была и равнина внизу, только тусклые, далекие огоньки в окнах указывали на относительную близость человеческих жилищ. Свет костра отражался от ближайших камней и стволов. Полицейские сидели у огня, ели бутерброды, пили, жарили на веточках хлеб. Было совсем холодно. Вертура сидел, закутавшись в плащ, нехотя, с напористой обидой в голосе, отвечал на расспросы лейтенанта и рыцаря.
- Убежать – скупо ответил он и тут же оправдался – а что еще было делать?
- Это у вас, в Мильде, полиция такая, что догнать никого не может. А от нас никто не убежит! – важно ответил лейтенант, дал исчерпывающее объяснение. Он уже напился.
- Ну я же говорил – начал возражать ему Вертура – я следователь, а не оперативный уполномоченный…
- Зато теперь мы знаем кто вы, чего стоите и на что годитесь – назидательно и торжественно перебил его Фанкиль.
Какое-то время они еще сидели, беседовали. Лейтенант Турко и рыцарь еще поспрашивали детектива, какой у него послужной список, есть ли дети и семья, но вскоре, пресытившись, потеряв к нему всякий интерес, перешли на какую-то свою тему. Посидев еще минут двадцать, полицейские начали потихоньку собирать вещи.
- Все – сказал коллегам Фанкиль – отдохнули, обратно поехали. А то к рассвету на службу не успеем.
Лейтенант Турко покорно кивнул, нехотя встал и, пошатываясь на нетвердых ногах, исчез в темноте, засвистел в манок, пошел искать лошадей. Фанкиль затоптал костер, и они с детективом остались в темноте. Вертура, который лежал между камнем и кострищем, и от усталости уже успел задремать на теплой мягкой хвое, с трудом открыл заспанные глаза и затер их. Подняться на ноги у него уже не было сил, но как только огонь погас, он сразу понял что случилось что-то плохое и насторожился.
- Что-то не так – взволнованно подумалось ему и, насторожившись, прислушавшись в лесной тишине, он внезапно осознал, что слышит какой-то тихий чужой голос, что невнятно бубнит где-то рядом, как будто разговаривает то ли с ним, то ли с Фанкилем из темноты. Неразборчивый, как будто бы женский, но совершенно не похожий на человеческий, он рождал в сердце какую-то запредельную иррациональную тревогу, ту самую, которую ощущаешь, когда кто-то злой, желающий причинить вред, бродит рядом, готовый напасть, нанести внезапный удар, крадется между деревьев во мгле. Первой мыслью Вертуры было то, что, наверное он опять напился и это всего лишь очередное дурное видение, что навеяли на него темнота, скрип деревьев над головой и сон под открытым ночным небом и теперь ему мерещится всякая чертовщина. Он попытался отогнать от себя эти дурные беспокойные мысли и подумать о чем-нибудь хорошем, например, о прочитанной недавно книге, но голос как будто приблизился, стал громче, при этом оставаясь таким же невнятным и неразборчивым, и внезапно детектив понял, что это совсем не голос, а какой-то странный гул, какая-то жуткая аритмичная, лишенная мелодии музыка, которой полнится темнота, где голос, и при этом не один, а сразу два или три, как будто и не голос вовсе, а какой-то замысловатый жуткий инструмент, и слышит он ее не ушами, а звучит она как будто бы у него в голове.
Детектив схватился за голову, в непонимании затер уши.
- Что это? – только и спросил он шепотом у Фанкиля.
- Тихо! – зашипел припавший на колено рыцарь. Он что-то делал, рядом с детективом в темноте. Тихо затрещала разрываемая ткань, глухо зазвенела опрокинутая слепым толчком на камни бутылка.
- Плащ на голову! – коротко приказал, прошипел, Фанкиль - берегите лицо и шею!
Вертура тут же накинул на голову капюшон и прислушался. Если днем он толком не успел испугаться проделке коллег, все случилось слишком быстро и надо было действовать, то сейчас ему стало по-настоящему жутко. Лес вокруг него полнился чудовищными звуками. Похожий на урчание и мяуканье множества каких-то недовольных, отирающихся вокруг, но готовых вот-вот наброситься из темноты кошек перемежался со скрипом хвои под мягкими лапками крадущихся вокруг них во мраке хищных теней.
Фанкиль плеснул из своей бутылки. С шипением вспыхнул огонь, повалил едкий химический дым. Рыцарь резко отдернул ладонь. Секунда, и в руках полицейского уже горел факел, свернутый из тряпки пропитанной самогонным спиртом, который они сегодня пили и заедали хлебом с сыром. Словно десятки кровавых глаз вспыхнули вокруг, отражая сполохи его зловещего рыжего света и тут же погасли в темноте. Рядом отчаянно заскрежетали когти, как будто бы кто-то маленький быстро карабкался по коре сосны, а потом тяжело спрыгнул вниз. Где-то близко печально, обиженно и необычайно громко завыла кошка, и все голоса тут же стихли.
Спотыкаясь о корни, из темноты вернулся лейтенант Турко, привел лошадей.
- Снова Мина? – пьяно спросил он у рыцаря.
- Так и не отстала – развел руками, ответил Фанкиль.
- Зря вы ее тогда раздразнили – упрекнул его лейтенант, передавая поводья коллегам.
- Опять проверка? – уточнил детектив. Наученный сегодняшним опытом, разгоряченный выпитым, он был даже доволен случившимся и теперь ощущал себя настоящим солдатом, видевшим свой первый бой и готовым заявить что он знает все о войне.
- Ага, проверка – согласился, ответил Фанкиль. Он сделал еще один факел, подобрал опрокинутую бутылку с изображением манерного разлапистого дерева и надписью «Черные Дубы», которой привезли самогонный спирт, что пили у костра, и вручил ее детективу.
Забрав поясные сумки и оружие, полицейские устало взгромоздились в седла и направили коней по склону вниз. Через некоторое время они спустились в лощину и теперь ехали, прислушиваясь к темноте, по какой-то сумрачной лесной дороге в сторону монастыря и деревни. Фанкиль держал на вытянутой руке факел, от которого за пределами круга света становилось еще темней. Тяжело и громко ухала сова на дереве. Вокруг стояли могучие и толстые ели, свет луны и звезд едва пробивался через их густые ветви.
- А что это за голоса такие? – уточнил детектив – это от искажения? Что это за кошка, или что это вообще было?
- Кошка такая. Да, трехголовая, синяя – пространно ответил Фанкиль и пояснил – а голоса это ее мысли. Запомните: кошки не разговаривают. Все что вы слышите, это ваш мозг сам додумывает за ней. …Истонченная ткань мира, сингулярность, червоточины, искажение. Не прямо тут конечно, а подальше от побережья. Можно куда-нибудь провалиться, исчезнуть или в небо улететь. Вот так и живем, и вы смотрите и учитесь. А кошатина эта да, пристала ко мне, теперь вот лезет. Ладно, Бог с ней.
Проехав через делянки, полицейские выехали к стенам монастыря. Огромные черные ели, совы и камни остались далеко позади и теперь над головами стояло ясное звездное небо. Светил месяц, стрекотали ночные сверчки. Легкий теплый ветерок прогнал страхи леса, навевал приятные мысли об отдыхе на каникулах в деревне. Под аркой ворот монастыря теплился огонек. Под иконой горела лампада. Проезжая мимо нее, полицейские сняли головные уборы и перекрестились.
Сельский стражник с фитильным мушкетом без фитиля, положив свое оружие поперек колен, сидел на открытой веранде, вальяжно откинувшись в каком-то старом, чиненном-перечиненном, скрипучем кресле, курил трубку, выпускал на керосиновую лампу кольца дыма. Фанкиль ловко продемонстрировал ему от локтя бронзовый ромб с лиловой лентой - регалию полиции Гирты. Тот сонно отмахнулся, пропуская всадников, не выказал к ним никакого интереса.
Где-то в одном из домов в конце улицы тихо открылась дверь. Какая-то девица с лучиной в руке вышла в ночь встретиться со своим сельским женихом. Он ждал ее у крыльца в тени и, схватив за руку, повлек в сумрак ночных яблоневых садов. Только мелькнули в свете луны рукава льняных рубах и длинные полы деревенских лейн.
***
Глава 2. Детектив Марк Вертура. (Понедельник)
***
- Дай курить, осталось курить? – навалившись грудью на стол, подложив под голову локоть, стонал хвостист Прулле. На траве и листьях тополей уже выпала холодная утренняя роса. Деревья вдоль проспекта, улица и фасады домов тонули в бледном рассветном тумане. Из-под арки ворот старой крепостной башни, где под закопченным кирпичным сводом была устроена открытая распивочная, валил черный, вперемешку с паром, дым. Служанка с ведром заливала давно нечищеный очаг водой, сгребала с него золу и угли: сегодня должен был прийти трубочист.
Рядом с аркой, под высокими, высаженными рядом с башней деревьями, кругом стояли просторные, вынесенные на свежий летний воздух деревянные скамейки и столы. Еще ночью тут было весело, в железных корзинах горели дрова, играла музыка, танцевали пары и хороводы, но наступило утро, и вся радость пьяных ночных развлечений растаяла как поднимающийся над кострищем дым. Студенты одиноко сидели за столом перед опустевшими кружками, таращили бессмысленные, исполненные пьяной усталости глаза, зябко терли ладонь о ладонь, безуспешно пытались согреться.
- Да нечего курить! Кончилось все! – отрывисто и зло огрызался бездельник Коц, заглядывал в пустые кружки, осталось ли где хоть немного юва – все выкурили!
- Надо попросить у кого… - стонал хвостист Прулле – не могу, надо покурить…
- Давай! Иди! Кури! – устав от его претензий, убедившись что и пить больше нечего, резко взмахивая вдоль проспекта рукавом, грубо и агрессивно бросил ему собутыльник – кружку на скури, стол, деревья вон скури!
Оба вдруг внезапно замолчали. Эхо их осипших с похмелья одиноких выкриков гулко отдавалось от крепостной стены и фасадов окрестных домов. Редкие сумрачные экипажи проезжали по проспекту. Больно впивался в воспаленное сознание звонкий цокот лошадиных копыт. Надвинув низко на глаза капюшоны, исполненные тупой вялой ненависти к холодному и сырому туманному утру, фигуры пешеходов, придерживая руками подолы длиннополых плащей, чтобы хоть как-то согреться в летней, надетой к полуденной жаре одежде, семенили на службу в мастерские и учреждения, проходили мимо распивочной «Башня», с безразличной мрачной укоризной таращились на все еще пьяных, припозднившихся за давно опустевшими столами студентов.
- Горячее есть? – резко и громко окликнули с коня служанку, подметающую мостовую ивовым веником. Студенты вздрогнули, заморгали от этого внезапного и грозного крика. Из тяжелой похмельной мари и утренней синевы возникли и теперь возвышались над их столом трое верховых.
- Простите нас, господа рыцари…- начал было хвостист Прулле, но бездельник Коц резко рванул его за шею, показал пальцем на подъехавших.
Первый был при длинном мече и с густой, начинающей седеть, русой бородой. Черная мантия с темно-зелеными крестами на рукавах указывала в нем рыцаря Ордена Храма Архангела Михаила. Его крепкие руки были привычны я оружию, а усталый взгляд внимателен, но при этом, несмотря на день и ночь проведенные в седле, бодр и даже весел. На его груди, к плащу, на заколку был подвешен серебряный ромб с широкой, как носовой платок, лиловой лентой - регалия полиции Гирты. Второй усатый, в рыжей куртке, меховой шапке с хвостом и с перевязью через плечо, при маленьком щите и секире, тоже был явно полицейским, и лицо у него было такое же безразличное, но одновременно настороженное, как у человека коварного, опытного и хитрого. Третий клевал носом, пытался дремать в седле. Его серая мантия была растрепана, вывалена в лесном мусоре и покрыта пылью. Широкие темно-синие штаны измазаны смолой и засыпаны пеплом от костра, длиннополый дорожный плащ измят и тоже весь в хвое. На его поясе справа висела большая планшетная сумка, а слева, в деревянных ножнах, короткий меч. Длинные, серые, немытые волосы рассыпались по откинутому капюшону, неопрятная, небритая не меньше двух недель щетина покрывала перекошенное от усталости и выпитого лицо, но все же какие-то неуловимые и печальные торжественность и устремленность во всем его побитом, изможденном облике указывали на то, что скорее всего он все же не подлый оборванец из леса, разбойник-рыцарь или вольный гастролер-импровизатор, а самый настоящий иноземец-путешественник, человек образованный и быть может, даже благородных кровей.
- Вот и отдохнули мы от дел учебных, брат! Полиция! – громко и разочарованно прошептал другу, заключил бездельник Коц и с трагическим пьяным пафосом прибавил – печальный конец для таких славных патриотов как мы!
- Фасоль с тыквой и мясом - вышла навстречу верховым, грубо и устало огрызнулась служанка и бросила на сидящих за столом еще пьяных студентов недовольный взгляд полный нескрываемого презрения – подъем! Давайте, валите отсюда! – басом, как на деревне, начала сварливо ругаться на них – пропили все, домой идите!
- А вы не наливайте, чтоб не пропивали! – грубо осадил, поставил ее на место, Фанкиль – иначе и орать нечего. Марш за едой и чтоб без разговоров и быстро!
Всадники спешились и уселись за один стол со студентами.
- А, опять вы, Прулле – узнал одного, бесцеремонно схватил его за плечо, лейтенант – мало вам на прошлой неделе за драку у моста было?
- Так мы ничего не нарушаем! И тогда же не на пустом месте было! За Гирту! Нам бы покурить, мэтр Турко… – жалобно простонал хвостист – табачку бы...
- Да, напились. Да устроили. Ну бывает же… простите нас, мэтр Турко… – сокрушенно развел руками с другого конца стола бездельник.
- И покушать бы…- простонал хвостист Прулле – а то денег нету…
- Вот пьянь! – повел лицом, покачал подбородком лейтенант с видом, как будто он совсем не такой. Уселся верхом поперек скамейки, облокотился о стол, достал спички и трубку, демонстративно прикурил, и, смакуя, выпустил в небо кольцо дыма с такой гордостью и чувством собственного превосходства, как будто от его решения, от его прихоти, сейчас решалось не больше не меньше чем, суждено ли студентам жить, или умереть. Бездельник Коц и хвостист Прулле замерли над столом. Выпучив глаза, уставились на него одновременно с мольбой, унижением и ненавистью.
- Да будет вам, Йозеф – еще вчера разгадав этого человека, памятуя в подобных ситуациях себя, зевнул, обратился детектив – пощадите несчастных.
- А меня что, кто-нибудь когда-нибудь щадил? – выдыхая над столом тяжелое облако, грубо ответил коллеге полицейский – Марк, вы их не знаете, вот и не лезьте – и, обратившись к студентам, приказал сурово, скорее являя свою власть, чем по делу – с нами поедете, полы будете мыть, или письмо ректору написать с рекомендацией к отчислению?
- А не вы ли тот самый Марк Вертура, известный детектив и шпион, что должен приехать к нам из Мильды? – как будто внезапно спохватился, подобрал с мостовой лихо припечатанный чьим-то подкованным башмаком свежий номер «Скандалов Недели» бездельник Коц и продемонстрировал его через стол полицейским.
«Известный сыщик, принц-изгнанник, эсквайр Марк Вертура прибывает в Гирту» - подавшись вперед, вытянув шею, прочел заглавие статьи вслух детектив. Он протянул руку и, смахнув с разворота, с гравюры с изображением человека в капюшоне и с мечом, что, наверное, должна была символизировать его самого, оставленный прямо поперек иллюстрации грязный сапожный след, быстро пробежал глазами заметку о том, что агент службы конфедеративной безопасности Марк Вертура, известный тем, что в год Южной Кампании должен был отравить генерала армии Мильды Алексия Гандо специальным препаратом, чтобы от последнего исходила наимерзейшая вонь, что безусловно подорвало бы моральный дух захватчиков и неминуемо привело к победе светлейшего герцога Вильмонта Конрада Булле и славной, непобедимой армии Гирты, если бы не…
- Анна Мария Гарро – пробежав глазами до конца текста, с выражением прочел имя автора вслух детектив – да. Это серьезно. Фантазии неудовлетворенной суфражистки в грязных сапогах, самоутверждающейся на лживых пасквилях в дешевой бульварной газетке...
- А вы поэт-художник! – усмехнулся развеселенной этой разнузданной шуткой лейтенант Турко – расскажите ей это лично, она оценит!
- Да ну – брезгливо передернул плечами детектив. От ворот потянуло горячим паром, тмином и пережаренным до корки, позавчерашним фаршем в густом бобовом супе. Пришла служанка, принесла миски с едой и хлеб, и дальше стало не до обсуждений. Как старший, Фанкиль прочел молитву, перекрестился и все приступили к трапезе. Ели молча, запили завтрак кофе, налитым в огромные, отдающие одновременно и ювом и вином и воском деревянные кружки. Стеклянных фужеров и чашек в распивочной «Башня» по известным причинам не имелось.
- Быстро доедайте и марш за нами – подвинул миски с объедками студентам лейтенант Турко, и бросил рядом на стол большую щепоть табаку. Те благодарно закивали, заскребли ложками и, быстро покончив с едой, закурили.
***
Уже впятером они проследовали по проспекту Рыцарей, пересекли проспект Булле и выехали к веющей утренним холодом и сыростью реке. Миновали мост через Керну, проехали через ворота между двух квадратных башен с массивными контрфорсами и глубокими, бездонными бойницами. Сразу за воротами, за набережными укреплениями, по левую руку начинался и тянулся далеко вдоль проспекта высокий каменный забор с арками заложенными обколотыми от времени темными кирпичами; отгораживал от улицы двор и просторный плац перед зданием центральной полицейской комендатуры Гирты. Впереди, в нескольких сотнях метрах от моста, у ворот пронзительно загудел рог. Оглашая окрестности громовым эхом так, что нельзя было разобрать о чем идет речь, ругался верховой: несколько повозок не могли разъехаться на выезде со двора. Следом за въезжающей каретой стояла медленно смещаясь, протискивалась между экипажей на плац, большая толпа каких-то вооруженных копьями, похожих на городское ополчение мужчин, а на выход, навстречу им, загородили ворота и сейчас пытались сдать задом, несколько бричек, развозящих по постам дневную караульную смену.
Полицейские из отдела Нераскрытых Дел не стали дожидаться совей очереди, поехали дальше по проспекту, свернули у конца забора на улицу параллельную реке и беспрепятственно заехали на плац через боковые ворота с северной стороны.
Здесь, во дворе, у торца длинного здания полицейской комендатуры, работала летняя кухня. Дымно горел костер, клокотали висящие на треноге над огнем котлы. Под просторным брезентовым навесом, у раздачи, собралась очередь: по предъявлению жетона, всем заступающим в караул наливали из самовара во фляги сильно разбавленное кипятком и чаем вино, выдавали мягкий, свежевыпеченный с ароматными травами, хлеб. Неподалеку, за столами сидели, перекинув ноги через широкие, сколоченные из массивных грубых досок скамьи, курили, вяло и ворчливо бормотали, сонно переругивались друг с другом стражники ночной смены. Устало обсуждали дела, напористо порыкивали, посмеивались над какими-то своими полицейскими шутками и сплетнями. Кто-то уже спал, положив голову прямо на стол, кто-то сидел в усталых раздумьях, никак не решаясь встать и пойти домой, кто-то бодрился, теребил сонных соседей.
Неподалеку от общего стола, на плотно утоптанной площадке, возвышалась отдельная корявая тренога из необструганных, как будто принесенных прямо из леса, жердей. Под огромным нечищеным котлом едва тлел прогоревший за ночь костер. Вокруг, вместо скамеек были расставлены многочисленные чурбаки с приколоченными к ним досками. Несколько человек, судя по худой разномастной одежде, нестроевых, спали между ними на сырой земле, кто прямо так, кто все-таки укрывшись от утренней росы с головой толстым войлочным плащом или колючим шерстяным пледом.
Вдоль плаца, от полевой кухни до тополей на земляном валу у реки, протянулся нарядный, крашеный густой рыжей глазурью фасад здания центральной полицейской комендатуры Гирты. Свежие белые пилястры очерчивали высокие и торжественные окна. Вдоль стен цвели большие неопрятные кусты шиповника, покачивались на легком утреннем ветру, шелестели листвой, несколько веселых рябин.
Передав лошадей на конюшню в северной части двора рядом с двухэтажным белым домиком с низкими маленькими окошками, больше похожем на монастырскую келью или общежитие, чем на казенное учреждение, отчитавшись в журнале, полицейские и студенты колонной проследовали мимо навеса летней трапезной, мимо кустов и рябин. Вошли в здание комендатуры через парадные двери.
- Мэтр Гицци – поджав плечи, заискивающе обратился лейтенант Турко к хмурому, широкому жандарму в низко надвинутом на лоб форменном лиловом берете, украшенном пером и бронзовым ромбом полиции Гирты. Услышав, что его зовут, капрал засопел и нахмурился еще больше, принял требовательный и суровый вид.
- Добровольцы на уборку – продемонстрировал лейтенант расслабленно опершихся о стену, едва держащихся на ногах студентов.
- А после них самих-то убирать не придется? – прищурился, покачал головой капрал, отвечающий за порядок и чистоту в помещениях и строго обратился к задержанным – Прулле, Коц, что опять сломали, кого побили?
- Нам на учебу, мэтр Гицци, у нас занятия! - попытался, заныл, хвостист, но полицейский грубо схватил его за плечо и, толкнув к стене, перебил.
- Вот поработаешь, протрезвеешь, и пойдешь.
И без лишних слов погнал обоих через боковую арочную дверь в проходной, идущий вдоль всего первого этажа коридор, в кладовую за метлами и ведром, мыть полы.
Бросив им вслед быстрый взгляд, Вертура огляделся. В холле внизу было сумрачно. Газовые рожки, что освещали его прошлой ночью, когда он сюда приехал, сейчас не горели. У входа, рядом с деревянной решеткой за которой сидели дежурный и регистратор, стояли скамьи и кадки с фикусами. На второй этаж вели две лестницы, соединялись на балконе над дверьми, противоположными парадным, тем, через которые вошли полицейские. Поднимаясь наверх, заглянув за широкий подоконник одного из арочных окон, детектив был приятно удивлен открывшейся ему пейзажем: с обратной стороны здания комендатуры, под окнами был разбит маленький сад с выложенной камнем дорожкой, кленами и сиренью. От параллельной корпусу улицы его отделяла высокая чугунная, как в скверах на проспекте, изгородь. За ней, через листву, просматривались мостовая и плотно стоящие друг к другу темные многоэтажные дома, а высоко над их крышами, над густыми кронами, на гребне отвесной серой скалы, светлели выгоревшие на солнце, изъеденные ветром и непогодой, стены крепости.
Несмотря на ранний час, в здании, как и в прошлый день, было уже людно. Повсюду открывались и закрывались, хлопали двери, трещал телефон, перекликались хриплые мужские голоса, проминаясь под множеством ударяющих в него сапог, громко скрипел паркет. По коридору и лестнице спешили вестовые, в кабинеты начальства уже выстроились очереди из просителей и должностных лиц. Выглянувшее из рассветной дымки, уже начинающее припекать утреннее солнце поднималось над крышами домов на проспекте. Било в окна, пронизывало тонкие тюлевые занавески, заливало длинный, от края до края здания, проходной коридор своим жарким радостным светом, нагревало воздух, наполняло все вокруг восторженным и легким ощущением горячей летней духоты. Слепящими глаза, веселыми бликами отражалось в натертых дверных ручках, начищенных кранах газовых рожков и нарядных, блестящих свежей латунью табличках с инициалами руководителей, названиями отделов и номерами кабинетов.
- Ремонт у нас тут недавно сделали – похвастался лейтенант, заметив с каким интересом оглядывается по сторонам, разглядывает свежее убранство, детектив.
- Ага. Бухгалтерия - зевнув, бессмысленно уставился перед собой, машинально ответил Вертура, прочел вслух на одной из распахнутых настежь дверей. Заглянул за нее в большой зал с высоким потолком, тесно заставленный шкафами с папками, столами-бюро, деревянными стульями и табуретами. За столами уже работали расчетчики, перекладывали папки, выводили буквы, ловко окунали перья в чернильницы. Быстро и звонко цокала клавишами пишущая машинка. На подоконнике одного из окон стоял горшок с комнатным цветком. За стеклам, через кроны деревьев в саду светлело чистое, глубокое, пронзительно-синее небо.
С южного торца здания, у реки, там где над вторым этажом квадратной башенкой был надстроен еще и третий, проход перегораживала массивная и высокая, крашеная свежей белой краской дверь с двумя латунными табличками: на одной было написано «Вход только для персонала», а на второй «Отдел Нераскрытых Дел», тот самый, в котором служили лейтенант Турко и Фанкиль, и к которому теперь был приписан и сам детектив.
Именно к этой двери позавчера вечером привел Вертуру его попутчик, шериф Гассе, что доставил его на своем дилижансе до Гирты, сопровождая из Ронтолы какой-то важный груз, о содержании которого детективу знать не следовало. Тогда еще Вертура очень хорошо запомнил брошенные ему как будто невзначай слова напутствия, что если понадобится, его при любых обстоятельствах вывезут из Гирты, главное оставить на почтамте в ящике до востребования кодовое слово, из чего детектив еще раз заключил, что его попутчик на деле как раз и есть самый настоящий шпион и королевский агент.
Дверь отдела была не заперта. Фанкиль открыл ее, и полицейские вошли в просторный светлый зал с окнами на три стороны: на плац, в сад и с торца здания на реку. У стен между окон расположились шкафы с бумагами и оборудованием, между ними стояли столы и массивные, необычайно тяжелые и крепкие кресла. Середину зала занимал старый диван, тот самый, на котором вчера спал детектив и который Фанкиль запретил раскладывать, сказав, что он сломан. У входных дверей имелась деревянная, сколоченная как будто прямо тут без всякой потуги на плотницкое мастерство перекладина с крючками и кучей беспорядочно накиданных поверх нее пахнущих лесом и костром курток и плащей, а напротив нее, между лестницей и залом, стояла массивная, квадратная, с матовой стеклянной заслонкой печка. При всем великолепии недавно отремонтированного коридора снаружи по которому они сейчас шли, стены здесь были поклеены старыми, местами отвалившимися обоями, краска с рам дверей и окон облупилась, а пол весь покрыт ссадинами от ударов подкованных сапог и характерными следами многократно передвигаемой мебели. Но не этот контраст больше всего поразил Вертуру. Взгляд детектива привлекла огромная и темная, почти от пола до потолка, так не сочетающееся с общей обшарпанной казенной обстановкой, висящая между окон на дальней стене зала, прямо напротив входной двери, картина с темным шпилем собора Последних Дней, того самого, который полицейский рассматривал вчера утром с моста, пронизывающим пурпурное в вышине, охваченное заревом пожарища понизу, небо и бело-рыжими хвостатыми звездами, стремительно летящими вниз и наискось, под крутым углом, к темным, сумрачным кварталам и крышам ночной Гирты. Что-то зловещее и захватывающее одновременно было в этом старом и темном, искусно выполненным неизвестным мастером панно, и, увидев эту картину в первый раз, не сумев толком рассмотреть ее в слабом калильном свете газовых рожков, Вертура как будто тогда даже испугался, подумал, откуда такая может быть и зачем вообще она здесь.
Но если позапрошлым вечером было уже темно и поздно, то сейчас, в ярком свете радостного летнего солнца, уверенно прогнавшего таинственные чары ночной Гирты, ему внезапно подумалось, что скорее всего тогда он просто был слишком устал и возбужден с дальней дороги и от этого мнителен, что все это глупо, а картина это просто старая картина, которую кто-то принес за ненадобностью из дома, чтобы не занимала лишнего места, повесил здесь и ничего такого необычного в ней нет.
Несколько устыдившись собственной наивности, Вертура тяжело вздохнул, окинул печальным взглядом комнату, в которой ему теперь предстояло служить неопределенное и, судя по всему, длительное время. Все было непривычно и не так, как ему хотелось: но особенно его отчего-то вывело из себя, как-то беспричинно раздосадовало, то, что одно из угловых окон, что позавчера было распахнуто настежь всю ночь, и от которого в зале было так холодно, что детектив долго не мог уснуть, но постеснялся попросить прикрыть его, было по-прежнему раскрыто. Все же подойдя к нему, Вертура так и не сумел определить что именно вызвало в нем эти чувства: за облупившимся, засыпанным трубочным пеплом широким деревянным подоконником, сквозь кроны тополей открывался приятный вид на бегущую холодную серую воду далеко внизу, под обрывом, светлую громаду квартала на противоположном берегу реки и длинное желтое, с просторными окнами аудиторий, здание университета.
- Вот тоже буду здесь курить – внезапно с удивлением открыв для себя, что все-таки вся эта по-домашнему беспорядочная обстановка хоть и непривычна ему, но скорее нравится, чем нет, выглянув наружу, мысленно заключил для себя детектив.
Всего в зале было десять окон. Два на реку, четыре на плац и еще четыре в сад. Через все этажи флигеля вела отдельная лестница. Внизу были арсенал, лаборатория, склад и туалет с краном и смесителем из которого текла только холодная, отдающая ржавчиной, вода, а наверху кабинеты инспектора Тралле, Фанкиля и еще один, запертый, без номера и таблички. Еще на третьем этаже, в просторной зале, куда выходили двери всех трех кабинетов, как в кают-компании корабля, стоял несколько потрепанный, по от этого не менее величественный рояль благородного темно-вишневого цвета, а вдоль стены, словно в вальсовом зале, рядком пристроились три изящных, с мягкими подушечками и кривыми ногами стула. Обработанные шкуркой, чиненые и выкрашенные лаком наверное в каретной мастерской, судя по своему бывалому виду, эти манерные предметы интерьера повидали на своем длинном веку всякого, и быть может когда-то стояли даже в самом герцогском дворце…
Еще наверху стояла кадка с каким-то разлапистым широколистным растением, и было сильно накурено, хотя первым запретом, о котором узнал детектив по прибытии в полицейскую комендатуру Гирты, было не курить ни в кабинетах, ни в коридорах, ни на лестницах. Чем каралось нарушение этого правила, ему не пояснили, а уточнять, чтобы с первых дней службы не вызывать к себе дурных подозрений, Вертура благоразумно не стал.
Сегодня, как и позавчера, в зале было холодно. В печке лежал пепел от сожженных бумаг, громоздился мусор, который еще предстояло сжечь, но нигде рядом не было ни мешка с углем ни дров. Как, недвусмысленно продемонстрировав вешалку, объяснив что казенную одежду можно брать для любых служебных задач, пояснил Фанкиль, из экономии в теплые месяцы топливо в комендатуру не завозили.
- Так. Вот. Я подготовил вам рабочее место, будете сидеть здесь – по-видимому услышав голоса подчиненных из своего кабинета, спустился в зал, без всяких приветствий сообщил Вертура инспектор Тралле, начальник отдела Нераскрытых Дел. Высокий, широкоплечий, полный, с огромными красными ручищами, усами и небритым уже как долгое время вторым подбородком, мужчина лет пятидесяти. В черной с лиловым форменной мантии, высоко подвязанной зеленым шерстяным кушаком и некрасиво разъезжающейся на толстом животе, он возвышался между столов, недовольно и критически хмурился как лодырь, размышляющий, что бы еще такого совершить так, чтоб не устать и уйти к себе в кабинет с благородным чувством осознания выполненного дела. Тонкий и длинный, до пояса, как крысиный, хвост изрядно проредивших от расчески местами поседевших волос болтался за его широкой сутулой спиной. Прищуренные карие глаза взирали строго и придирчиво, выдавая в нем человека как будто педантичного и мелочного, но снисходительного и податливого в душе. Строго взирая на передвинутый к раскрытому окну стол и водруженный на него письменный прибор, казалось, он был сильно неудовлетворен этим новым, организованным им самим для Вертуры, рабочим местом.
- Сидеть будете не нем – легко, словно это был изящный барочный стульчик из вальсового гарнитура, какие можно увидеть в модных богатых салонах, полицейский подхватил одной рукой массивный, неопределенного возраста, казалось бы крашеный и поцарапанный бессчетное число раз, стул с перекладинами между ножек у пола и высокой спинкой, приставил его к столу. Продемонстрировал письменные принадлежности, как будто детектив и вовсе не знал что это – вот бумага, вот перья, вот чернила.
Не найдя что ответить, Вертура печально кивнул. С грустным, обреченным пониманием что все это надолго и всерьез, с отвращением уставился на предоставленный ему рабочий арсенал. Спинка стула была грубо вырезана в виде крепостной башни, а к тяжелой мраморной плите письменного набора были намертво приклеены две стеклянные чернильницы с бронзовыми крышками для черной и красной туши, два бронзовых, давно окислившихся стаканчика для перьев и вазочка с песком, которым сушат свежие письма. Помимо канцелярского прибора, как будто так надо было по уставу, на столе стояли керосиновая лампа с зеркалом для удобства работы в сумерках и литой бюстик, изображающий, быть может, самого Герцога Гирты, или какого иного важного рыцаря или государственного деятеля. Никакой подписи или имени этот сугубо декоративный, непонятно зачем принесенный сюда элемент рабочего стола не имел.
- Благодарю – запоздало пробормотал детектив, с некоторым усилием подвинул тяжелый стул, сел вполоборота, нахохлился и сцепил пальцы в замок, как будто уже собирался приступать к делу. Он устал и единственное, что его беспокоило сейчас, это где бы прилечь, уснуть и чтобы никто не будил.
Постояв над ним секунд пять и удостоверившись, что новый сотрудник не имеет претензий, как будто сразу потеряв к детективу всякий интерес, инспектор развернулся и без лишних слов, пошел к лестнице.
- Лео, ко мне на два слова – походя, бросил он Фанкилю.
- Ага - коротко кивнул тот, и как будто и не было этой бессонной ночи в дороге, через ступеньку устремился на третий этаж за ним. Детектив же с нескрываемым ожиданием уже было воззрился на диван, но было поздно: лейтенант Турко моментально занял его по уходу рыцаря.
Откуда-то из-за распахнутого окна, с проспекта, пронзительно загудел рог. Над забором, покачиваясь, проплыло черно-багровое знамя с вычурным гербом: какие-то невидимые отсюда, из окон зала, всадники ехали по проспекту, трубили, призывали всех посторониться.
- А, это Лиловый клуб – снимая с головы свою потрепанную меховую шапку с хвостом и бросая ее на огромные лосиные рога рядом с вешалкой для плащей у двери, с вялым презрением, ответил на вопрос и заинтересованный взгляд детектива лейтенант. С похмелья и усталости он промахнулся и шапка упала в грязь, но полицейский только махнул рукой, скривил рожу, не стал подниматься с дивана, оставил ее на полу, как есть.
- А где брать кофе? – только и спросил первое, что пришло в голову детектив.
- Кипяток на кухне – вернулся сверху Фанкиль и объяснил - по лестнице вниз, под арками и, через главный вход. Поверху, мимо кабинетов, с чайниками и кружками никого не раздражать, не ходить. Ясно это?
- Да, именно так – вернувшись, надулся, снова обратился к детективу инспектор, как будто это было самым важным, что следовало знать на службе в полиции Гирты – Марк все, вы зачислены в штат и пока свободны. Придумывать задачу для вас у меня нет времени. Не мозольте глаза, идите, сориентируйтесь, познакомьтесь с городом. После обеда жду вас. Выдам вам регалии и ключ, будете заходить снизу, через нашу калитку. Вот вешалка для вещей, видите? Уходим и приходим, отмечаемся в журнале. Служба у нас начинается в семь утра, есть дежурства, они у нас посменные, но у вас их не будет, пока не зарекомендуете себя как надежного сотрудника, поняли это? – вопросительно нахмурился, скривился он, нависая над детективом.
- Понял – кивнул Вертура. Как надежный сотрудник сделал вид, что готов слушать еще, но, похоже на этом все инструкции закончились. Инспектор и Фанкиль заговорили о каком-то нисколько не касающемся его деле, а детектив, подождав еще минуту, уже было хотел собираться и идти, но инспектор внезапно остановил его за плечо. Его голос стал вкрадчивым, тихим и холодным как блеск серых волн за окном на реке.
- Сэр Ринья приглашал вас. Он заранее прислал письмо, но я думаю, сэр Булле, Вильмонт Конрад, пожелает, чтобы ваша с ним аудиенция была первее всех остальных. Имейте в виду, в городе найдется немало таких, кто, узнав о вашем прибытии, будут искать с вами встречи и всем от вас, как от сотрудника королевской безопасности будет что-нибудь нужно. Лео рассказал какой вы специалист – это слово он произнес особенно едко и с угрозой так, что детективу стало стыдно и неловко за вчерашнее происшествие – а нам с вами еще работать, и в этом нет ничего смешного. Так что на будущее, извольте проявлять благоразумие, в выборе знакомств и мест для развлечений, думать не каким другим местом, а головой, и учесть полученный вчера урок. Вы здесь человек новый, но весь город уже знает кто вы и зачем вы здесь, а у нас тут найдутся и такие весельчаки, кто захочет вас избить или покалечить просто от скуки и им ничего за это не будет. Надеюсь, вы меня ясно поняли? Все, идите, жду вас поле обеда.
Детектив молча кивнул и, пытаясь осознать все сказанное, забыв даже поклониться на прощение, покинул отдел.
***
Он шел по проспекту в сторону моста, перекинув через плечо свои сумки и кожаный саквояж с которым он приехал в Гирту. Тяжелый двуручный меч, что он привез с собой, он оставил в оружейной отдела на первом этаже. Сообщив всем, что он пойдет, поищет себе комнату или гостиницу, забрав свой багаж, сверившись с картой и адресом, он решил прогуляться пешком, благо иди было недалеко: через мост на южный берег Керны, три перекрестка прямо на юг, до проспекта какого-то генерала Гримма, и еще два квартала направо до улицы графа Прицци.
Его лоб и щеки горели с недосыпу. Он очень устал и выдохся, но ощущение что наконец-то его отпустили на свободу и свежий морской воздух, что теплыми потоками овевал его руки, лицо и шею, предавали ему сил, разгоняли путающиеся в голове, сумбурные мысли. В приподнятом настроении Вертура перешел через мост и обернулся посмотреть как там, на покинутом им северном берегу реки.
Будь он праздным путешественником, он непременно бы восхитился этой живописной панорамой холодной синей, играющей на солнце, воды и видом круто спускающегося к ней, укрепленного плитами серо-черного камня противоположного берега. Громадами темных городских кварталов над рекой, стенами длинного, тянущегося вдоль воды от моста и до горы бастиона и башнями крепостных ворот над мостом, украшенными черно-красными с лиловым вымпелами Гирты. Живописными густыми кронами покачивающихся на ветру по-северному темно-зеленых, высаженных по периметру плаца комендатуры, дубов и тополей, через гущу которых просматривались рыжие стены полицейского дома и выглядывали угол и пирамидальная крыша флигеля. Величием опоясавших вершину горы, прикрывающих с моря северные районы Гирты, могучих крепостных стен, над которыми светлел, поднимался высоко в ясное голубое небо, подсвеченный пронзительным полуденным солнцем украшенный золотым крестом шпиль собора или церкви.
В этих одновременно простых и суровых, местами примитивных, а местами даже мрачных и угрюмых очертаниях было что-то настолько выразительное и настоящее, что впечатленный этими узкими и тесными, мощеными истертым булыжником, улочками, башнями, флагами и исполненными в вычурной, диковатой манере высокими и торжественными красно-черно-желтыми фасадами домов, Вертура непроизвольно поймал себя на мысли, что должно быть вот оно: будь он художником, именно с таких пейзажей он рисовал бы картины и иллюстрации к романам про рыцарей, героев, вечной любви и легендарных сражениях прошедших лет.
Полюбовавшись черными с лиловым и золотом флагами на набережной на кованных фонарных столбах в виде обвивающих деревья и кусты змей, миновав монолитный, больше похожий на форт, чем на дом, шестиэтажный квартал с широкой лестницей и высоким, украшенным рельефами со сценами быта и войны, портиком, на первом же перекрестке детектив свернул на проспект Булле, прошел по нему три квартала в сторону залива, и, выйдя к длинному белокаменному забору, за которым плотной живой стеной были высажены высокие черно-зеленые ароматные сосны, свернул вдоль него на улицу идущую параллельно проспекту Рыцарей. Из праздного интереса пытаясь заглянуть в сосновый парк за высоким белокаменным забором, отошел на противоположную сторону улицы. Присмотревшись, приметил, что в его глубине, в просветах между деревьев светлеет крыша какого-то длинного, стоящего параллельно ограде, роскошного двухэтажного дома с высокими арочными окнами и ослепительно-белыми нарядными мраморными стенами.
Миновав забор, выйдя на перекресток с проспектом генерала Гримма, Вертура перешел его и, определив крайнюю парадную в угловом доме, вошел в высокую, тяжело громыхнувшую на тугой пружине, расположенную рядом с аркой во двор, дверь.
Здесь, в длинном холле со светлыми стенами и высоким сводчатым потолком было прохладно, свежо и тихо. Холодный голубоватый отсвет полукруглого окошка над входом лежал на вымощенным черно-белыми каменными шашками полу. Из распахнутой настежь двери комнаты дежурного тянуло терпким ароматом свежезаваренного чая и недавно наколотыми смолистыми дровами. Откуда-то сверху слышались далекие, приглушенные толстыми арками и стенами неразборчивые голоса. Глухо и далеко застучали шаги, хлопнула дверь.
- Комната номер два, завтрака не нужно – без лишних предисловий произнес пароль детектив. Обратился к наливающему в чашки себе, и кому-то, кто наверное вот-вот должен был зайти в гости, чай, внимательному пожилому господину в клетчатой накидке поверх строгой черной мантии и полосатом черно-бело-зеленом шарфе. Судя по всему, консьержу.
Старичок насторожился, замер с шестиугольным фарфоровым чайником для заварки в руках, недоверчиво и яростно прищурился, пригляделся к посетителю так, словно намерился плеснуть на него кипятком, и скептически, ядовито-насмешливо, ответил.
- Что-то не похожи вы на Полковника! – и прибавил уже совсем другим тоном, веско и рассудительно – впрочем, без завтрака, так без завтрака, ваше дело.
Произнеся этот отзыв, он отставил чайник, открыл шкаф на стене и выдал детективу из него ключ с биркой.
- Второй этаж направо и до конца. Дрова тут, внизу – указал на дверь чулана в коридоре консьерж, начал перечислять со скукой – колонка под лестницей. Горячая вода в титане у меня в пять утра. К семи еще теплая, бакалейная за углом, цирюльник во дворе, баня по улице ниже. Не дебоширить, ночью не шуметь. Уборка и обед в аккредитацию не включены.
- Да, благодарю – вежливо дослушав его, кивнул детектив и поднялся на второй этаж. Нашел нужную комнату рядом с окном на улицу, почти прямо над парадной дверью, через которую он входил. Отпер ее выданным ему ключом, вошел, заложил изнутри засов и упал на кровать. Он настолько устал, что его сил хватило только на то, чтобы снять с горящих, воспаленных ног свои тяжелые, на шнуровке и толстой подошве, старые обшарпанные башмаки, отщелкнуть карабин перевязи с мечом и расстегнуть застежки портупеи и мантии на груди. Закончив с одеждой, бросив перевязь и мантию в кресло и изголовья постели, он отвалился на ароматные, пахнущие терпким застарелым одеколоном подушки, перекрестился лежа и закрыл глаза. Даже чтобы укрыться плащом или пледом, у него больше не было никаких сил.
***
Под окнами громко, яростно и злобно гавкал какой-то большой и шумный пес, заливался, захлебывался лаем, сердился. Гремели колеса повозки, цокали копыта лошадей. Щелкнул хлыст, раздался грозный оклик. Собака на миг притихла и, видимо отскочив, снова принялась лаять на всадников. Ударил, пошел гулять эхом по улице, пистолетный выстрел. Пес замолчал и тихо и жалобно заскулил.
- Что-то плохо стреляешь, Грег! – назидательно и весело обратился к кому-то, обрадованный случившимся представлением пассажир кареты – смотри, промахнешься, сожрет тварь твоего Герцога, что делать будешь?
- Простите, ваше высочество, оплошал, пистолет кривой! – браво и весело отвечал всадник, гарцуя под окнами комнаты Вертуры. Его испуганная резким звуком выстрела лошадь недовольно храпела, перебирала копытами.
- Так что, выходит, оружейник виноват?
- Никак нет, ваше высочество! – все также бодро отвечал грум – искривился на вашей службе от усердия!
- Стрелять бы вам, как языком молоть – с затаенной ядовитой обидой, бросил ему пассажир. Требовательно застучал по борту кареты кучеру – поехали!
Вертура лежал на кровати, на спине, заложив руку за голову, смотрел в потолок, слушал, как дворники переругиваются, что делать с еще живым, но тяжело раненым псом, пока, в конце концов один не согласился забрать его к себе.
- Все кровью залил – качал головой первый.
- Как будто лошадиный навоз вас не смущает, достопочтимый! – важно и едко отвечал второй. Пес уже не скулил, притих, дышал тяжело и мелко.
Вертура поднялся с кровати. Приметив бутылку на столе, с трудом отвернул присохшую от времени пробку, понюхал, вылил в стоящий рядом немытый как будто много лет кряду фужер, загустевший от старости, оказавшийся на вкус брусничным ликером, напиток. Протиснулся между кроватью и просторным, как у больших начальников или лордов, письменным столом к окну, из которого открывалась живописная панорама залитой жарким солнцем улицы и высаженных в парке с белым дворцом на противоположной стороне перекрестка, густых темно-зеленых пихт.
Но пса внизу, под стеной, он так и не увидел. Сразу под окном и чуть сбоку, у парадной, покачивались спины и плечи переговаривающихся дворников. На обоих были старые, вытертые мантии и серые шерстяные, похожие на поддоспешные солдатские, жилеты. Простоволосые, немытые головы обоих укрывали, войлочные, какие надевают под шлем, чтобы было не больно, когда бьют, колпаки.
- Ну что, вы берете его, Фогге? – спрашивал первый дворник.
- Беру, беру – деловито отвечал второй – тут мне мэтр Олле как раз уксуса принес. Лука с петрушкой достану, приходите вечером – и с хитрой усмешкой прибавил – чаю с сахаром несите.
- А как же, не прийти, приду – важно кивал второй дворник – только к чаю с сахаром у меня, сами знаете, денег нету. И вы, мэтр Фогге, получше его там, чеснока побольше кладите, а то такая дрянь эти дворняги, переплюешься. Вкус помойки, ничем не выведешь!
- Это вы с такими заказами на кухне нашего сэра Герцога будете привередничать. А я и без кулинарной книги разберусь. Не понравится, есть никто заставлять не будет – скабрезно бросил дворник Фогге, подхватил умирающего пса за задние лапы и поволок его прочь. На этом инцидент и завершился.
Вертура сделал большой глоток из своего фужера и отошел от окна.
На коврике у входной двери светлел желтый уголок газеты. Кто-то принес ее, пока он спал и подсунул ее под дверь.
- «Скандалы Недели» – поднял душистый, пахнущий на всю комнату свежей типографской краской, казалось бы еще даже влажный номер, без особого интереса прочел название детектив. С безразличием пробежал глазами титульную страницу и первую попавшуюся на глаза косноязычную, написанную сухим конторским языком заметку об очередном инциденте у Старой Каменоломни, где двое артельщиков были насмерть загрызены каким-то большим животным, предположительно медведем. Внизу статьи было разъяснение, что расследование ведет сам детектив Марк Вертура, который на днях прибыл в Гирту и уже высказал свое авторитетное мнение, что пока останется в секрете в интересах следствия. И снова подпись.
- Анна Мария Гарро – запивая ликером, с выражением прочел вслух детектив – интересно, что ужаснее, она сама или ее писанина?
Улыбнувшись своей шутке, он поморщился и перевернул страницу. В еженедельной развлекательной газете было несколько разделов: о городских происшествиях, полицейская и светская хроники, о политике, шарады и объявления. Из примечательного, одна статья была про недовольство рабочих сухим законом, что специальным указом ввела на сталелитейном и коксохимическом производствах племянница герцога Вильмонта Булле, принцесса Вероника. Еще одна, больше похожая на сплетню, о троих недавно приговоренных к смерти за государственный подлог служащих, рассказывала о том, что за одного из них к герцогскому дворцу пришли просить его мать и жена, стояли перед воротами, за что леди-герцогиня узнав об этом, лично приказала вывести обеих на Рыночную площадь, раздеть, высечь и голыми прогнать по улицам в назидание горожанам, что родственники тоже несут ответственность за то, что не отговорили преступника от злого дела. Была еще статья про то, что в офицерском клубе отставного полковника Конди на спор выкинули рояль в окно, что на недавнем банкете в доме депутатов жена майора жандармерии поранила ножом какую-то даму, за то, что та ей надоела, и глупый, как будто выдуманный из головы, изложенный многословно и топорно фельетон про барона Модеста Гонзолле, которому кто-то очень веселый и умный, предположительно, маркиз Борис Дорс, племянник епископа Дезмонда, подарил старый, безмерно дребезжащий велосипед без шин. Обрадованный такому славному приобретению пьяный рыцарь весь вечер и ночь катался на нем кругами по городу, трубил в отвратительно громкий и гнусавый клаксон, без разбора врезался в телеги, прохожих и лошадей, грохотал по мостовым Гирты, приводил горожан и постовых в бешенство, пока у него не слетела и порвалась цепь. К разделу светской хроники прилагалось расписание городских мероприятий, среди которых значились списки театров с названиями пьес, свадеб известных людей, похорон, еженедельный сельский турнир от барона Гинче, а также порка и репетиция парада, приуроченного к ежегодному фестивалю, который должен состояться через две недели. На предпоследней странице мелким шрифтом были напечатаны объявления о сдаче комнат, продаже всякой рухляди от мебели до поломанных лат, станков и инструментов, предложения действительно вкусных домовых обедов, уборки комнат и стирки, а также патриотическая агитационная статья большими буквами с настоятельным приглашением вступать в благотворительное общество помощи госпитальными домам, храмам и приютам, городскую самооборону, пожарную службу и полицию.
Завершали скабрезный журнал подборка несмешных бородатых анекдотов и карикатура недели: беспомощно висящий за штаны на фонарном столбе мужик и грозящий ему снизу палкой постовой, и подпись «Слезай, арестую!».
- Да. По уму и развлечения – наслаждаясь тем, что нисколько не такой чтобы смеяться над подобной глупостью, высокомерно поморщился детектив и бросил газету на поленницу: высокий штабель дров сложенных у дальней стены, между шкафом и дверцей в смежную комнату, где располагались титан для нагрева воды и туалет.
***
Часы Вертуры, которые он совсем недавно подвел по ударам колокола на башне находящегося где-то неподалеку собора, показывали четыре часа пополудни.
Одевшись и причесавшись, почистив плащ, штаны и мантию нашедшейся в комоде щеткой, детектив вышел из дома. Купил с лотка спешащего в сторону проспекта Рыцарей разносчика горячий бутерброд и, сверившись с картой, пошел вниз по улице, в сторону залива. Оставив позади палисадник, большой желтый дом на перекрестке и отвесную скалу с гранитным парапетом террасы и застекленным фасадом того самого дворца, что был виден из окон его комнаты, миновав несколько кварталов, вышел к какой-то густой засаженной вязами, отгороженной от проспекта высокой чугунной изгородью с воротами без створок, аллею.
Пройдя еще три квартала, остановился у высокого каменного забора какого-то старого особняка в который упирался проспект генерала Гримма и которого не было на карте. Рядом была небольшая церковь с изящной белой колокольней и высоким красивым забором. Судя по схеме города которую Вертуре заблаговременно выдали еще в Мильде, вместо нее здесь тоже должно было располагаться какое-то совсем другое строение. На север, в сторону реки от нее уходила та самая вязовая аллея, а в противоположную, на юг, вел зажатый чугунной решеткой и домами квартала узкий переулок, затененный раскидистыми ветвями стоящих во дворе церкви ив. Вертура убрал карту, пошел по нему, свернул наугад на первом же повороте на какую-то кривую, петляющую между высокими, плотно стоящими друг к другу домами, улочку. Решив что тут недалеко и, если идти вниз, он в любом случае непременно выйдет к морю, начал спускаться по ней. Но, пройдя несколько извилистых переулков, надышавшись тошнотворными миазмами гнилой рыбы, конского навоза, гари и сушеной морской травы, он уже было подумал, что свернул куда-то совсем не туда и совсем заблудился в этом лабиринте решеток, дворов, арок, лестниц и стен, как за очередным поворотом ему внезапно открылся крутой спуск, в конце которого, в просвете между темных, нависающих фасадами над улицей, глядящих друг другу окна в окна домов, за лесом мачт пришвартованных к набережной рыбацких лодок и баркасов, ему открывалась синяя гладь залива. Ускорив шаги, Вертура спустился по старой, сложенной из намертво увязших в засохшей грязи плоских каменных блоков, лестнице и вышел на широкую набережную, по которой по верху искусственной каменной стены пролегала дорога, мощеная старым-престарым, истертым до блеска, местами расколотым, булыжником.
Перейдя ее, выйдя на набережную, он долго стоял у воды, курил. Вдыхал такой свежий и холодный после тесных городских кварталов, пропитанный солью, влагой и запахом морской воды ветер. Неподвижно смотрел, бессмысленно, как это бывает у всех впечатленных новым видом путешественников, разглядывал как далеко под ногами, плещутся сине-зеленые волны, с чавканьем и шипением разбиваются о почерневший от времени и влаги гранит. Как кружатся, летают чайки над водой, как гулко стукаясь друг о друга бортами, мерно покачиваются у пристаней баркасы и баржи, как, пересекая акваторию, движутся суда. Кренясь на ветру, бегут под парусами, по ярко-синей, играющей на солнце воде.
Внизу, у пристаней, работали люди: рыбаки возвращались в город после утреннего лова, швартовались, паковали такелаж, сушили сети, переваливали добычу в корзины, поднимали их, на высокую набережную ручными лебедками, грузили на тачки и телеги. Женщины и дети перебирали их, кидали мелкую рыбу многочисленным, сидящим в ожидании подачки кошкам, вилами разгружали кучи еще мокрой, рзко отдающей водой и солью, морской травы. Чуть поодаль, на рейде, стояли суда побольше, от их бортов отчаливали лихтеры, везли тюки и ящики в сторону берега. Плоский силуэт воздушного корабля лежал на синей воде, напротив крепости в паре километров к северо-западу от устья реки. Длинный ржавый корпус пришвартованной к нему металлической баржи отчетливо выделялся на фоне крашенных в темно-серые тона бортов и крыльев. Отдельно, чуть в стороне, весело покачивался на волнах, густо дымил трубой, паровой катер, похожий на буксир.
Левее от Вертуры далеко в море вдавался волнорез с белой башней. Над крышей маяка развевалось знамя с серебряным крестом и тремя полосами наискосок, лиловой, багровой и черной – триколором Гирты. Рядом покачивалась на волнах пришвартованная деревянная ладья груженая ящиками и бочками. Несколько моряков в белых рубахах сидели на носу, также как и детектив, от безделья, смотрели на город и в воду. Похоже, ждали когда освободится буксир и отвезет их куда-нибудь, курили.
Глядя на эту солнечную и ветреную панораму, Вертура внезапно поймал себя на мысли, что в его поездке, все не так уж и плохо.
- Эта каменная стена, вся набережная, все волнорезы, все искусственное. Их построили с основанием Гирты – безошибочно угадав в нем иноземца, указал под ноги, пристроился рядом и многозначительно продемонстрировал пустую трубку какой-то бородатый и нетрезвый тип – эти набережные поставили люди Трамонты, для своих кораблей. Вынимали камни из карьеров, тех самых, которые у Митти. Мостовая да, современная, но под кладкой стальная арматура, без нее все бы давно развалилось, с умом сделали, пятьсот лет стояло, и еще столько же простоит!
Произнеся всю эту ахинею, он выждал паузу, улыбнулся, искоса и хитро глянул на Вертуру, впечатлен ли тот этой короткой и бездумной лекцией или нет.
- А что за корабль такой? – кивая в сторону воздушного судна, уточнил детектив.
- Да это грузовой, из Мирны. Это сейчас он тут один, а бывает и по три-четыре стоят, и маленькие и больше. Железо наши таскают, уголь и лес – пренебрежительно отмахнулся собеседник и выразительно указал на торчащую из не до конца закрытой поясной сумки Вертуры бутылку, которую он прихватил с собой из дома – не угостите ли старого морехода, милейший?
- Угощу – неохотно согласился детектив – а что, тут глубоко?
- Очень – сделав большой глоток, начал рассказывать непрошенный экскурсовод – сразу у берега метров сто не меньше. А подальше так сразу до пятисот и ниже. Тут еще по всему заливу, на дне, лежат останки затонувших судов, но это не наши и не Трамонтовские, еще античные. Только поднять их оттуда никто не может и ночами бывает, что и свет из-под воды видно, так что может там еще кто живой. Одному Богу известно, что там такое на самом деле. Так что не ходите тут поздно вечером.
И он указал на юг, на черные языки волнорезов, выдающиеся далеко в синюю гладь залива.
- А вот за ними вообще дна нету, никакой лот достать не может – пояснил он – прямо как Клоака – по-заговорщически хитро шепнул, прищурился, заулыбался в черную косматую бороду – есть такая бездонная дыра под городом, в которую все нечистоты текут, и никак наполнить ее не могут, прямо под герцогским дворцом, в туннелях!
- А Зеленый Мол это где? - махнул в неопределенную сторону рукавом, уточнил детектив.
- Сами вы тут заблудитесь, вижу вы человек у нас новый, не местный – отрицательно повел ладонью бородач, сделал еще один глоток – пойдемте, где вам свернуть, покажу, только на ход ноги трубочку бы еще выкурить.
Вертура достал кисет и они, закурив, пошли по набережной в сторону волнорезов. День клонился к вечеру. Пока еще жаркое, но уже начинающее помаленьку бледнеть солнце озаряло серые, с чавкающим эхом плещущиеся о камни волны. Отражалось в окошках, окрашивало темную, выветренную стену квартала и фасады плотно стоящих друг к другу домов в бледные, рыжеватые тона. По неровным блокам мостовой со скрипом и грохотом прокатывались телеги. Из тесных двориков-колодцев, из переулков, и темных арок тянуло гарью и костром: там на открытых очагах коптили, и вялили на зиму улов. Вдоль дороги у самой набережной, то там то тут темнели скирды морской травы, сушились на свежем ветру лохматыми копнами сена. Между ними ходил скупщик, проверял, указывал артельщикам с вилами грузить уже готовую ароматную паклю, везти е на стройки, в текстильные и бумажные цеха. Веселые чумазые мальчишки в сандалиях на босу ногу, носили поленья, корзины и веревки, под строгим надзором иссушенных морским ветром, дымом и работой женщин, помешивали палками в клокочущих безднах котлов, источающих тяжелый смрад ароматных лесных трав и ухи. Обутый в худые шлепанцы монах в длинополой латаной мантии и мешком за спиной прохаживался по улице, высматривал отдыхающих и бездельников. Заметив таких, присаживался к ним, доставал Евангелие, заводил беседу.
Как и ожидал Вертура, идти оказалось не очень далеко. Свернув с набережной на какую-то очередную неприметную улочку, детектив и его спутник прошли еще пару кварталов и очутились перед каким-то старым двухэтажным домом с плоской крышей, серыми цементными стенами и глубоким провалом ворот в темном туннеле которых светлела мутная гладь собравшейся в неопрятную грязную лужу воды.
- Вот – выразительно потряхивая снова опустевшей трубкой, продемонстрировал подъезд попрошайка. Вертура недоверчиво оглядел фасад: и вправду, на углу была старая, потрескавшаяся табличка с изображением когда-то, наверное, зеленого маяка на косе мола и номер дома «три».
Вытряхнув на твердую как камень, растрескавшуюся от морской соли и работы ладонь своего спутника щепоть табака из кисета и прибавив к нему несколько медных марок, детектив отошел на пару шагов и закурил. Дождавшись пока его спутник не отойдет подальше вниз по улице, искать себе нового собутыльника, вошел под низкую арку подъезда.
Как и в большинстве других, похожих на этот, тесных, зажатых серыми каменными стенами, дворов, куда с интересом заглядывал по дороге Вертура, тут тоже дымно горел открытый, обложенный булыжниками и битым кирпичом очаг. На огне стояли большие закопченные, покрытые давно нечищеной гарью, котлы. Вокруг, на перекладинах вдоль стен сушилось серое, перестиранное бесчисленное количество раз, многократно латаное белье. Двое черных от копоти и сажи мальчишек ворочали деревянными лопатами. Перемешивали, кипятили с золой, стирали одежду. Тут же, в соседнем чане, варились овощи на закваску, а неподалеку, на просторном деревянном верстаке ожидали горшки с рассолом, коробки с ароматными травами и кувшины.
- Знаете такую, Тильду Бирс? – обратился Вертура к мальчишкам.
- Видели – вяло и одновременно грубо бросил тот, что постарше, оценивающе глядя на незваного гостя, и прибавил – а что за дело?
Вертура стоял перед ними, широко расставив ноги и уперев свободную руку в пояс, внимательно разглядывая собеседников, курил, вдыхал перед собой дым.
- Ну что встали-то? – быстро решив, как надо вести себя с этими маленькими грубиянами, грозно распорядился он – веди давай к ней.
- Ну ладно – бросив палку в котел, ответил тот, что постарше и, утирая грязным рукавом разгоряченное от пара и копоти, чумазое лицо, нехотя направился к низкой двери у ворот.
Они вошли в пропахший кошками и гнилыми поленьями коридор и поднялись на второй этаж. Миновали заклеенное тонкой бумагой окно и оказались у незапертой двери, за которой темнела какая-то тесная, без окон, с тряпкой на проходе в кухню, прихожая.
Здесь было жарко и душно. Во всю гудела растопленная на полную силу большая, с плоской чугунной плитой, печь. На ней, в медном тазу, клокотал кипяток. Пахло стираным бельем, гарью и синькой. У распахнутого настежь оклеенного бумагой, тоже без стекол, окна сидела, бессмысленно и устало смотрела на улицу одуревшая от жары и дыма неопрятная серая кошка.
- Мама… – басом позвал паренек.
Невысокого роста женщина с белыми, морщинистыми руками, торчащими из высоко подвязанных рукавов темного бесформенного халата, и изможденным, закопченным лицом, отвернулась от ушата со стиральной доской, и злобно уставилась на вошедших.
- Вы от Троппа? – неприветливо бросила она, глядя детектива – а он не сообщил вам, что я вдова, у меня трое детей и меня нельзя выселять на улицу? Или вам, в жандармерии, закон не писан?
У нее были глухой, но певучий голос и длинная черная коса, обернутая вокруг подвязанной какой-то закопченной серой тряпкой головы.
- Нет, я по другому делу… – с сомнением приглядываясь к ней, также неприязненно бросил Вертура – вы Тильда?
- Значит Тропп нанял громилу – заключила она - да, я Тильда. Тильда Бирс. А вы сейчас же убирайтесь вон, иначе я закричу, и вас забьют камнями. Поняли это?
- Да не знаю я никакого Троппа! – только тут Вертура сообразил, что неумытый, в дорожном плаще, в забрызганной по подолу грязью мантии и при оружии, он действительно выглядит как налетчик из леса – я не громила. Я вообще не знаю что у вас за дела с этим вашим Троппом, и мне нужен кто-то, кто может нотариально подтвердить, что Тильда Бирс это именно вы. Вы можете предоставить такого человека?
- Капитан Мелле. Мой покойный муж, сходите на кладбище спросите – дерзко ответила прачка, подошла к окну, подзатыльником согнала с него кошку – и я уже пятнадцать лет как не Бирс. Что вам от меня нужно? Говорите быстро, иначе закричу.
Ее худая, неприятно жилистая рука, перехватив подол халата, сжалась на краю таза с кипятком на плите.
- Марк Вертура – с трудом подавив раздражение, приложил ладонь к груди, тяжело вздохнул, представился детектив – я служил с вашим двоюродным братом. Его звали Мацл. Мацл Авраам Бирс. Он мертв, погиб при исполнении в феврале тысяча пятьсот тридцать пятого в Мильде…
- Я знаю – опустила руку, но все также неприветливо ответила хозяйка кухни – тетка Вигго писала мне. А вы тот самый, о котором пишут все газеты. Что вам угодно?
- Я привез для вас письмо от сэра Михаэля Эрнеста Динмара… – объяснил Вертура, достал из поясной сумки конверт - вы уметете читать? Или вам прочесть…
- Умею – перебила, резко ответила она – подождите.
Она отвернулась, взяла от умывальника полотенце, утерлась им. Прошлась гребешком по прямой челке над красиво очерченным, разгоряченным от жары высоким лбом. Разорвала конверт, взяла со стола в углу, где под иконами на конторке лежали исписанные листы грязно-бурой дешевой бумаги и несколько таких же пожелтевших от сажи и дыма книг, пенсне, отерла о передник покрытые складками от воды и золы руки, надела его на нос. Придерживая рукой, несколько раз пробежала глазами аккуратный, написанный каллиграфическим почерком текст.
- Здесь сказано о векселе – одновременно с недоверием и надеждой в голосе сказала она, подняла внимательный взгляд на Вертуру – я точно никому потом не буду должна? Это шутка или очередная афера?
- Никому – ответил уже изрядно утомленный этим напряженным разговором детектив – сэр Динмар дал мне приказ, чтобы оставшееся жалование вашего погибшего при исполнении брата, его личная посмертная выплата, а также наградная подвеска капитана полиции Мильды были переданы вам в руки лично.
- И где все это? – спросила она, уставилась на Вертуру с еще большим подозрением.
- На почте. Я отправил их до востребования двумя бандеролями. В пути может случиться всякое, я не рискнул везти их при себе.
- Вы мошенник – воскликнула Тильда Бирс, горько покачала головой и снова посмотрела на таз с кипятком на плите.
Но Вертура отогнул полу плаща и, продемонстрировав прикрепленную к ремню портупеи массивную серебряную цилиндрическую подвеску с тремя параллельными бороздами, отвязал шнурок и протянул ей.
- Теперь я больше не капитан полиции Мильды Вертура – криво улыбнулся он – думаю, как жена офицера, вы знаете, что это.
Тильда Бирс бросила на него внимательный взгляд.
- Простите, капитан – отгородилась ладонью, отстранилась от его жеста – но, если вы действительно тот, кем представились, то лучше деньгами. Я не хочу, чтобы потом пришли ко мне с обвинениями и обыском, что что-то пропало, когда я стирала чье-нибудь белье или мундир.
- Ну вы и женщина! – покачал головой Вертура – ладно, не верите мне, приходите в полицию. У меня нет времени бегать к вам на дом. Отдел Нераскрытых Дел, спросите меня. Я подготовлю для вас конверт, придете, заберете его под расписку.
- Все хватит – покачала головой она. В ее взгляде читались недоверие, отчаяние и мольба одновременно – уходите.
Не зная как убедить ее, Вертура уже было совсем разозлился, но все же в очередной раз сдержался, достал из поясной сумки горсть монет, отсчитал несколько серебряных.
- Десять марок – сказал он как можно более веско – я вычту их из вашего векселя. Заплатите за ваши комнаты, за которые вы должны.
И положил деньги на стол рядом с тазом для стирки.
Так и не прикоснувшись к деньгам, Тильда Бирс с ненавистью уставилась в глаза детектива. Вертуре стало жалко ее: благородная, образованная и порядочная женщина, опустившаяся после смерти мужа за грань нищеты, вынужденная стирать белье, чтобы прокормить детей и выучить их грамоте, чтобы хотя бы у них был какой-нибудь шанс добиться чего-то большего в жизни, чем нелегкая солдатская доля, кружка юва и закопченный угол в бараке для наемных рабочих или артельщиков.
- Приходите за остальным в полицию – снова сказал он ей и, развернувшись, спешно покинул квартиру.
В коридоре все это время его ждал паренек, проводивший его наверх. В свои четырнадцать он был уже крепок как настоящий оруженосец и ростом немногим ниже детектива. Не сказав ничего, он отошел с дороги, пряча за спиной остро отточенный топор для колки дров, пропустив Вертуру, вышел во двор следом.
- Молодец что защищаешь дом – доставая трубку, бросил ему детектив, на что юнец только презрительно передернул плечами и скривился.
- Будешь курить?
- Буду – только ответил тот и без лишних разговоров принял щепоть табаку – так вы тот самый, из Мильды? – с сомненьем и интересом глядя на Вертуру, басом, с грубым уличным напором, поинтересовался мальчишка. Со звоном вбил топор в бревно, достал из широкой латаной штанины грубо выжженную из куска дерева трубку. Вертура протянул ему спичку, тот кивнул, принял ее, умело засветил трубку со сноровкой присущей всем заядлым курильщикам.
- Нет, я барон Эмери – тоже закуривая, точно также грубо, но весело, ответил ему детектив.
Завидев что они курят, побросав свои дела, вокруг начали собираться и остальные дворовые мальчишки, чем вызвали жгучее неудовольствие у сидящих вокруг костра, чистящих овощи женщин.
- Хорош табачок! – похвастался перед всеми, похвалил парень и протянул трубку младшему брату, пареньку лет одиннадцати. Тот с важным видом затянулся, но, похоже, слишком глубоко, выпучил глаза и закашлялся, едва не уронив ее на землю.
- Учись курить, сержантом будешь! – крикнул кто-то.
Вертура махнул рукавом на прощанье и вышел на улицу.
***
Поев у жаровни рядом с мостом, детектив явился в контору в седьмом часу вечера. Зашел через парадные двери и второй этаж, вошел в отдел. Дюк, мрачный, по виду сильный и напористый человек с угрюмым квадратным лицом и огромными ручищами, что сидел за столом дежурного у входа, встретил его тяжелым взглядом. Грубо и цепко поймав детектива за ремень, как это делают все полицейские, требовательно спросил.
- Вам во сколько сказали быть?
Вертуру охватило омерзение: ему показалось, что у служащего глаза отдают желтизной, а во рту отчетливо, как у альбиноса, выделяются клыки, но подавив в себе первое желание взять и ударить хама по голове мечом, он брезгливо и резко отцепил от себя его пальцы и вошел в зал, полностью проигнорировав вопрос, чем, похоже, привел его в еще большее бешенство.
- Ау! Что, глухой что ли?! – громко и страшно закричал ему в спину Дюк, окончательно разозленный таким пренебрежением и Вертура уже было подумал с досадой, что сейчас начнется конфликт, но этого не произошло. Еще какое-то время, приняв агрессивную позу, Дюк сидел развернувшись вполоборота, напряженно глядел на него, но быстро успокоился, отвернулся, снова обратился к своему рабочему журналу в котором ему полагалось помечать происшествия, письма и время прихода и ухода служащих.
- А, леди Анна все так вас хотела! – распахивая объятия и энергично кланяясь, бросил ему от своего стола доктор Сакс и прибавил лукаво – видеть, разумеется, не более чем!
Крепкий и невысокий, с брюшком, в длинной рыже-бурой, похожей на академическую, мантии, квадратных очках и блестящей кожаной жилетке со шнуровкой, он сидел за своим столом, навалившись на край грудью и, казалось, что только и ждал того, как Вертура войдет в зал, чтобы высказать ему эту заранее заготовленную, как будто похожую на шутку, реплику. У доктора было плоское расширяющееся книзу бритое лицо и толстый хвост длинных кучерявых волос неопределенного серо-русого цвета. На голове он носил платок поверх которого надевал шапку или капюшон. Кто-то из полицейских в коридоре уже шепнул Вертуре, что под платком почетный мэтр скрывает плешь, что проела ему жена, которую он бросил в Столице, оставив ее с шестью детьми.
- Анна Мария, как ее там… Гарро? – мрачно и презрительно бросил ему, переспросил Вертура. Он еще не успел познакомиться со всеми служащими отдела Нераскрытых Дел, но, встряв в пару каких-то разговоров с сотрудниками из других подразделений, уже чувствовал себя так, как будто прослужил в полиции Гирты уже не один десяток лет.
- Ага! – с придыханием выпалил доктор и, еще больше перегнувшись через стол, словно делая вид, будто хочет сказать, что-то чрезвычайно личное и важное, заорал не только на весь зал, но, наверное, и на весь коридор за дверью – она в вас влюблена! Заочно! Но вы же справитесь! Разочаруете ее, как вы умеете!
- Если прекрасная леди сама того пожелает, то да – глядя на свежий конверт с гербовой печатью, на своем столе, веско ответил ему Вертура.
- Уж постарайтесь! – восторженно засмеялся доктор. Детектив нахмурился.
- Ага – ответил он, взламывая лиловую печать с тремя извивающимися драконами, обратился к посланию: что, судя по обратному адресу и печати, было адресовано ему из канцелярии самого Герцога.
- Где вы были? – наверное, услышав внизу голоса, в зал спустился инспектор – звонили из канцелярии его высочества, напомнили, что сегодня вы записаны к сэру Булле на прием. Вот, это папка с актуальными делами в производстве. Я сделал вам выписки, внимательно ознакомьтесь, это то, с чем вам предстоит работать. Мэтр Сакс вы оформили бухгалтерию? Да? Отлично. Вертура, вот ваши регалии, если потеряете, понесете ответственность.
И поставил на стол рядом с детективом открытый фанерный лоток, где поверх толстой, яркого, ядовито-лилового цвета, папки лежали бронзовый цилиндр с двумя насечками и бронзовый же выпуклый ромб с заколкой так, чтобы можно было крепить на одежду. Вертура кивнул, без промедлений поместил новую подвеску рядом с капитанской, которую не приняла Тильда Бирс, и приколол значок на плащ, на грудь, с левой стороны.
- А в Мильде это вы значит капитан? – с многозначительной насмешкой в голосе, глядя на серебряную регалию, высказался лейтенант Турко, что до этого не принимал никакого участия в общении.
- Это подарок – не ввязываясь в новую ссору, коротко ответил ему Вертура и, продемонстрировав от локтя конверт с лиловой печатью, спросил – мэтр Тралле?
- Да, езжайте – без лишних разговоров разрешил инспектор.
***
Вечерело. От костра за летней кухней тянуло жареным мясом, не в пример самой полицейской столовой, где подавали вареную подкисшую капусту. За столом, уткнувшись головой в доски, спал хвостист Прулле, рядом устало разевал рот бездельник Коц, ждали своей очереди чтоб поесть.
- Предатель! – с нескрываемым презрением глядя на детектива, одними губами прошипел бездельник Коц – номенклатурщик! Формалист!
Вертура полностью проигнорировал его реплику.
Неподалеку от фасада полицейского дома стояли вкопанные в землю, обмотанные разлохмаченными толстыми канатами столбы для отработки военных упражнений. Между ними ходили дежурные, мели плац, едва волочили ноги, как сонные мухи в сентябре. Теплый вечерний ветерок приносил свежесть, навевал мысли об отдыхе на закате с пряниками и вином, дома на балконе или под деревом у реки.
Солнце закатилось за гору, небо в вышине начинало рыжеть. Приятные холодные тени легли между домов и, глядя на них, ощущая аромат вечерней реки и их легкую свежесть Вертура снова решил что пройтись пешком было бы куда приятнее чем ехать. Выйдя с плаца, он снова пересек мост и с проспекта Рыцарей свернул на проспект Булле. На этот раз пошел по нему вверх, в сторону центра Гирты.
Миновав несколько кварталов многоэтажных, торжественных и нарядных, домов с решетками на крышах и балконах, мансардами, просторными парадными дверьми и изящными высокими и узкими окнами в массивных, как крепостные бойницы, украшенными резьбой по камню и гипсовыми цветами портиках, как на картинках старых готических гравюр, преодолев пологий, но долгий подъем на вершину холма, он оказался перед перекинутой через проспект аркой. Нащупывая в поясной сумке кисет и трубку, задрав голову чтобы получше рассмотреть фасад ратуши, остановился перед ней.
Огромное, покрытое рыжей глазурью, здание с аркой ворот посредине, через которую проспект Булле выходил на центральную площадь Гирты, поднималось над ним на высоту шести этажей, слепило глаза светом отражающегося в высоких окнах закатного солнца, стоящего над морем за спиной детектива. Вертуре еще подумалось, что, наверное, оттуда, из зала заседаний и аудиторий, из кабинетов депутатов, городских советников и мэра, должно быть открывается впечатляющая панорама города, на много километров просматривается море, и как должно быть хорошо работать, когда за окном такой приятный вид.
Пройдя под аркой, где был устроен парадный вход с колоннами и высокими тяжелыми дверьми, через которые постоянно входили и выходили люди, детектив вышел на площадь.
Здесь он тоже начал оглядываться и невольно замедлил шаги, впечатленный открывшимся ему видом. Даже несмотря на то, что с трех сторон над площадью возвышались, нависая над камнями мостовой темные высокие и торжественные фасады зданий, то тут, то там стояли телеги и повозки, громоздились штабеля бруса, а у высокой изгороди герцогского парка с сидящими на столбах, сжимающими в пастях фонарики чугунными кошками, работали строители, собирали не то какую-то трибуну, не то помост, здесь все равно создавалось какое-то головокружительное и захватывающее ощущение простора и высоты. Только пройдя несколько десятков шагов, Вертура понял что этот эффект рождается не сколько от возвышающейся над головой сумрачной громады колокольни и шпиля большого черного храма, который он видел вчера с моста, сколько от того, что настил брусчатки на площади идет под едва заметный, но все же ощутимый, уклон в сторону высокой решетки, окружающей Собор Последних Дней и рыжеющего за ним бездонного неба над обрывом со стороны реки.
Но самым впечатляющим на площади был сам Собор. Сразу же, как только Вертура вышел на площадь, он приковал к себе взгляд детектива. Черный, с сумрачными, закрытыми непроглядными, не отражающими свет, витражами окнами, он возвышался немой и мрачной каменной громадой. Холодный, застывший и неприступный, как символ величия и всемогущества власти Божией, возносился в небо на несоизмеримую даже с окрестными многоэтажными, плотно обступившими площадь с запада и востока домами высоту. Его архитектурная манера и черты навевали мысли о иной, невыразимо более древней, чем даже античная, культуре, где отчаяние и страх перекликались с беззаветной верой и упованием только на волю Господа Бога. Где ожидание иной жизни и мысли о величии Его облика, на которого не смеют взирать даже ангелы, вдохновляли людей на творение прекрасного, на подвиги и действия к тому, чтобы менять мир к лучшему, несмотря на всю горечь и тлен, хоть немного приблизить его к этому находящемуся где-то там, за гранью физической смерти подобию Небесного Иерусалима. И не в силах отвести от него глаз, Вертура внезапно поймал себя на мысли, что он даже не может и представить себе, насколько гениален должен был быть тот архитектор, что так ярко сумел предать этим каменным очертаниями, этим сумрачным, не отражающим света витражам и летящим аркам то отчаянное стремление туда, ввысь, в небеса, сквозь облака и населенную неведомыми тварями пустоту космического эфира, за предел мироздания, к Богу, наполнить эти высокие, стрельчатые окна, эти решетки, эти многочисленные капители и контрфорсы тем самым застывшем ощущением полета, криком воздевшего руки в мольбе, надеждой всеиспепеляющей, неудержимой веры, с таким проницательным искусством и искренностью воплотить их в камне и стали так, чтобы даже спустя века и тысячелетия, люди, смотрящие на творение его рук, его души и его мыслей так ярко и четко вновь и вновь ощущали их.
С изумлением и трепетом разглядывая этот необычный архитектурный ансамбль, где вычурная суета сиюминутного настоящего столь тесно переплеталась с вечными незыблемыми формами застывшего прошлого, детектив медленно переступал по истертой брусчатке мостовой, огибал идущую у забора герцогского парка, что замыкал площадь с юга, стройку. Удары инструмента, ритмичное шарканье шагов, цоканье копыт, голоса людей и далекое пение шарманки на углу, на проспекте, звонким эхом отражались от стен обступивших площадь строений, сливаясь друг с другом, рождая в тенистых сумерках какое-то немного неземное и мистическое многоголосье, дополняли весь этот таинственный и величественный вид.
Обойдя площадь по периметру, Вертура подошел к воротам парка, за которыми начиналась ведущая ко дворцу, украшенная кованными фонарными столбами каменная аллея. Солнце уже закатилось за стены ратуши, длинная коническая тень высокой, с многочисленными многоэтажными мансардами, крыши протянулась через всю площадь. На заборе в пастях и лапах чугунных кошек замерцали, зажглись пока еще слабые, но уже отчетливо различимые в светлых летних сумерках, электрические огни.
Закованные в броню всадники в лиловых плащах и открытые коляски въезжали в распахнутые ворота. Предъявив караульным облаченным в торжественные серые латные доспехи с гербом на кирасах - соколом расправившим крылья в ромбе, распоряжение явиться лично к сэру Вильмонту Булле на аудиенцию, детектив тоже вошел под таинственную, подсвеченную, горящими где-то за листвой холодными белыми и желтыми фонарями сень герцогского парка и зашагал по широкой, мощеной черным булыжником дороге, что вела прямо к парадным дверям дворца, через которые он, снова предъявив бумагу, вошел в главный, отделанный серым, блестящим, но словно бы поглощающим свет ярких электрических ламп и люстр мрамором холл. За спиной, за высокими арками входа и просторными окнами осталась красивая, засаженная цветами круглая площадь с конной статуей Карла Булле – родоначальника правящей герцогской семьи и основателя герцогства. Могучая и величественная она была исполнена настолько искусно, что, проходя мимо, детектив даже залюбовался этой подсвеченной снизу пронзительным электрическими лампами, отлитой из темного железа фигурой этого славного рыцаря.
В холле у Вертуры, даже несмотря на его растрепанный и невзрачный вид, любезно приняли плащ и вежливо сообщили, что если он прием к леди Веронике, то ему проще выйти на улицу, проследовать до Малого дворца вдоль фасада, но детектив третий раз показал письмо, и ему сказали чтобы он подождал, когда его проводят наверх.
Где-то на втором этаже и левее играл оркестр. Бесшумно подъехал нарядный, багрово-алый, украшенный вычурным рыцарским гербом на капоте ипсомобиль. К парадному входу во дворец прибывали все новые экипажи, подъезжали верховые. Кавалеры спешно оправляли волосы, ремни, полы мантий и воротники, подавали руки своим нарядным спутницам, вели их наверх по парадной лестнице. Издалека слышались далекие веселые голоса и музыка. Там, в залах, уже танцевали вальс, и от ощущения этой радостной, исполненной галантного, чинного восторга атмосферы, Вертуре внезапно стало очень стыдно от того, что он в своем невзрачном дорожном наряде посмел явился сюда в столь торжественный час официального приема или званого ужина для самых богатых и уважаемых горожан и рыцарей Гирты. Он не знал куда ему деваться и что ему и делать, но к нему спустился облаченный в лиловую мантию и красную шапочку молодой человек в очках. Продемонстрировав ловкой ладонью в лиловой перчатке, проводил Вертуру по лестнице наверх в канцелярию – просторный проходной зал с окнами на обе стороны дворца и стенами облицованными понизу, до уровня человеческого роста, лакированными деревянными панелями, а выше зелеными обоями, подсвеченными скрытыми под бордюром светильниками. Вдоль окон стояло пять просторных конторских столов, где, несмотря на идущий в залах по другую сторону парадной лестницы дворца торжественный банкет, сидели, работали герцогские секретари. Отдельно, в конце зала, рядом с дверью, на которой ярко поблескивали свежей латунью две таблички «Булле В. К.» и «Вход только по вызову» стояло еще два стола: один маленький, за которым в удобном кресле расположился благодушный пожилой кавалер при оружии и облаченный в современную, легкую и удобную композитную рыцарскую броню и большой, тоже с телефоном, и прозрачным экраном, как у секретарей, за которым несла вахту необычайно красивая, с длинными, черными, распущенными волосами, пронзительными желтыми глазами и напряженным, как маска, застывшим злым лицом, женщина.
- Подождите – только и бросила она увидев детектива. Даже не спросив никаких бумаг, сделала повелительный жест отойти.
Паж молча поклонился и отвел Вертуру в одну из соседних комнат: просторную, с низким столиком, мягкими кожаными креслами, экзотическим растением в горшке и видом на парк и шпиль Собора на фоне ясного, темнеющего неба, почти как на панно в отделе Нераскрытых Дел.
На столе стояли шахматная доска с недоигранной партией, или этюдом, ваза с фруктами и графин с должно быть крепким, благородных прозрачных тонов, напитком. Также имелся томик стихов рыцарской поэзии начала века и кисет с табаком6: ровно все то, что может понадобиться мужчине, чтобы достойно провести время в ожидании герцогской аудиенции.
- Все для вас, сэр. Извольте подождать здесь, вас вызовут – разрешил все сомнения детектива о праве пользования всеми этими предметами паж и, клацнув ножнами меча, с поклоном покинул помещение.
Детектив прошелся по залу, выглянул в окно, присмотрелся к деревянным панелям стен, озаренным мягким светом скрытых за ними электрических светильников. Остановился перед камином, где над угольными поленьями мягко полоскались желтые газовые язычки, пригляделся к картине с изображением грозного, одетого в черный, нарядный, но помятый, видимо в недавней битве, доспех, всадника, что без шлема ехал на коне под страшным желтым небом, устало опустив копье с вымпелом к черной ключей траве.
Налив себе из графина на дно прозрачного хрустального кубка, детектив сел в низкое кресло и задумчиво уставился на шахматы. Пытаясь разгадать этюд, бездумно переставил первую попавшуюся фигуру. Он не был мастером этой благородной и славной игры, но это занятие всегда помогало убить время: прошло не меньше часа, прежде чем все тот же паж в лиловой мантии и очках не вернулся за ним.
- Сэр Вильмонт Конрад Булле, Герцог и законный правитель Гирты, готов принять вас – с поклоном важно сообщил он и, бросив взгляд на доску, скептически нахмурившись, скривил рот, гнусаво вынес вердикт – задача в четыре хода, мат белым.
Вертура кивнул, встал и последовал за ним. Они вернулись в канцелярию, прошли в дальний конец зала к столам перед дверьми герцогского рабочего кабинета.
- Будьте любезны ваш меч – навел на детектива прозрачную пластинку и протянул руку в идеально чистой лиловой перчатке благодушный пожилой кавалер с седеющей, негнущейся, как будто бы усиленной металлическом прутком, косой – это не более чем формальность, но того требуют правила посещения. Я верну вам ваше оружие по завершению вашей аудиенции.
Детектив повиновался, кавалер открыл ему дверь и продемонстрировал рукой что можно заходить.
Вертура кивнул ему и шагнул в просторный зал, несколько похожий на ту комнату, где он только что ожидал когда его вызовут: те же ореховые стенные панели выше человеческого роста и те же перевернутые конусы света спрятанных за ними подсвечивающих зеленые с серебром обои и высокий белый потолок светильников. Только на этот раз посредине кабинета стоял просторный массивный стол с письменным прибором, отделанным бронзой и красным деревом, с похожим на рыцарский шлем телефоном и высоким мягким, крутящимся креслом по виду похожем на современное столичное.
Герцог Вильмонт Булле стоял вполоборота к окну. Смотрел в него благородно и задумчиво, словно, любуясь панорамой подсвеченных желтыми и холодно-белыми фонарями крон и центральной аллеи парка, что начиналась почти под самыми окнами у парадного входа во дворец и вела прямо в основанию шпиля Собора, отчетливо чернеющего вдалеке на фоне по-северному прозрачного и бездонного, расцвеченного первыми звездами, вечернего неба.
Не нарушая тишины, не смея обратиться первым, Вертура тихо подошел к столу и учтиво поклонился. Герцог же сделал медленный глоток из стеклянного кубка, что держал в руке и, выждав паузу, наконец соизволив обратить внимание на вошедшего, отставил в сторону недопитый фужер, обернулся от окна и внезапно весело и тепло, как старого знакомого, приветствовал детектива.
- А, друг мой! – энергично заявил он, падая в кресло и делая жест рукой подойти. Вертура шагнул ближе и еще раз вежливо и молча поклонился.
Вильмонт Булле благосклонно кивнул. Это был уже совсем немолодой, худой, но крепкий, чуть ниже среднего роста человек с быстрыми светло-голубыми глазами и густыми белыми волосами остриженными до плеч, посыпанными пудрой, аккуратно уложенными и завитыми на концах так, что создавалось впечатление будто на нем надет парик. Лиловая с зеленым и серебром мантия, едва ли намного более роскошная чем у рыцарей и пажей, была украшена наградными подвесками, среди которых ярко выделялся украшенный черными агатами золотой королевский крест. На руках Герцога, как и пажа, и кавалера за дверью, и секретарей были надеты тонкие лиловые перчатки с белым узором, а на ногах поблескивали темные лакированные туфли, как будто он сам носил дворцовую униформу, подобно простым служащим средней руки. Но первое впечатление что перед ним ветреный безразличный чиновник, а не коварный и властный градоправитель Гирты оказалось обманчивым: всего лишь миг и взгляд Герцога замер, стал выжидающе-внимательным, остановился на Вертуре, а радушная улыбка на лице застыла, обратившись холодной непроницаемой гримасой, едва прикрывающей расчетливую вероломную жестокость ожидающего момента для атаки, чтобы броситься и разорвать на куски, хищника.
От этой перемены Вертуре стало страшно. Подготовившись к поездке, изучив необходимые материалы, он знал, что не лишенной театральной манеры и показного добродушия работать на публику, герцог Вильмонт Булле был человеком коварным, хитрым и готовым на все ради своих собственных целей и выгод. Те, кто не жил в Гирте, говорили и писали о нем самое разное: одни называли его военным преступником и палачом, другие беспринципным вором, третьи просто слабовольным неудачником на герцогском престоле и марионеткой в руках приближенных и банкиров. Впрочем публицисты и путешественники, в том числе и те, кто ни разу не бывал в Гирте, сходились на том, что сам Вильмонт Булле нисколько не стеснялся ни этих слухов, что ходили о нем за пределами герцогства, на чужой земле, ни своего эксцентричного, переменчивого и как будто бы ветреного амплуа, в разговорах и интервью находя все эти домыслы забавными и умело пользуясь особенностями своего характера, в случае надобности, а временами просто ради шутки, вводя в заблуждение окружающих и политических оппонентов.
- Как поживает наш славный друг Алексий? – подался лицом вперед, с намеком поинтересовался он у детектива – поговаривают, что за его проделки с королевским ревизором его услали на юг, командовать экспедиционным корпусом? Славно вы тогда дважды посадили его в лужу. Вся эта дурацкая война, все это унижение, весь этот позор, все они стоили того, чтобы только видеть его морду, когда вы унизили его, на его же собственной пьянке в честь его подвигов, воспетых на весь мир на деньги сэра Эмери, лживыми продажными газетками! Впрочем, вы же пришли ко мне не за тем, чтобы обсуждать похождения этого дешевого фанфарона, лишенного всякой рыцарской чести?
- Да, ваша светлость… – дождавшись, пока тот не закончит свою речь, с поклоном, осторожно ответил детектив.
- А зачем же? – словно и сам не зная, для чего он вызывал Вертуру к себе на прием, наигранно поинтересовался Герцог, словно его интересовали не сколько дела, сколько реакция детектива. Разочарование было промелькнуло в его глазах, но полицейский уже был научен вчерашней проверкой и случившимся у его дома инцидентом. Сделав каменное лицо, встав как солдат по стойке «смирно», отрапортовал ясно и четко, как на построении.
- Прибыл в назначенное время по вашему приказу. Готов к несению службы в соответствии с должностными инструкциями, ваша светлость.
- Вот так-то лучше – скривил рот, кивнул Вильмонт Булле, хоть и со второго раза, но похоже удовлетворившись этим ответом. Вертура поежился: глаза Герцога уставились на него, пылая неодобрительным, грозным огнем, по которому совершенно нельзя было понять, прозвонит ли он сейчас в звонок и велит слугам схватить детектива и сунуть головой в не по погоде жарко растопленный в зале камин, или прикажет пойти и умереть за него на поле битвы. Он попал в ловушку и в любом случае ни на какой благоприятный исход он уже не рассчитывал, но Герцог не предпринял против него никаких враждебных действий и, продолжая смотреть на Вертуру немигающим, требовательным, взглядом, заявил – итак. Что вам известно об истинной цели вашей командировки в Гирту?
- Формально, это консультативная помощь полиции в расследовании серии инцидентов приведших к гибели людей – поняв, что с этим человеком надо разговаривать как с командиром на войне, ответил ему детектив.
- Отлично – смягчился Герцог и навис над столом, как будто бы рассказывая собутыльнику историю о встреченной на улице красотке, анекдот или сплетню – я поясню. Здесь у нас, в Гирте, вы герой. Ну почти герой. Так говорят. Вы служащий конфедеративной безопасности, диверсант, шпион и мой личный агент. Никто точно не знает кто вы на самом деле и зачем, но всем известно, что вы отравили генерала Гандо и фактически могли переломить ход войны. Да, здесь, у нас, вам не будут рады, но за вами будут следить, вас будут приглашать, о вас будут говорить, а вы будете вести громкие расследования, скандалить, дебоширить, устраивать беспредел только для того, чтобы наша тайная полиция работала, пока все, высунув языки, как собачонки будут наблюдать за вашей персоной. Ясно?
- Да, ясно – догадавшись, о чем идет речь, кивнул Вертура, но, похоже, Герцог снова был недоволен как и что он говорит.
- Не годится! – поморщился он – так не годится. Больше куража, больше всего. Еще раз повторюсь, мне нужен шпион, как тогда, в Мильде, который как Адам Роместальдус, поставит на уши всех. А вы мямля, и это отвратительно.
- Принц-изгнанник Марк Вертура… - сделал над собой усилие, принял важную позу, поклонился Герцогу детектив и хотел было облокотиться о меч, но рука его нащупала пустоту, потому что ножны с мечом он оставил за дверями на хранении у пожилого кавалера. Герцог Вильмонт даже не улыбнулся его потуге, только скривил уголок рта.
- У вас три дня, чтобы зарекомендовать себя с лучшей стороны – строго заявил он – иначе будете развлекать толпу, привязанным у позорного столба на площади с отрубленной ногой, если я решу что так вы будете мне полезнее. Ступайте. Ваш начальник выдаст вам все инструкции к действию.
- Да, ваше сиятельство… – кивнул Вертура и с поклоном попятился спиной к двери.
Герцог Вильмонт строго, как будто тот уже начал расходовать его драгоценные секунды, посмотрел на него так, что детектив ускорил шаги и почти выбежал из кабинета.
***
В спешке покидая герцогскую канцелярию, размышляя о том, как бы теперь поскорее сбежать подальше, вон из Гирты, Вертура был остановлен на парадной лестнице капитаном герцогской стражи Габриэлем Форнолле. Одновременно как будто добрым, но суровым человеком лет на десять или пятнадцать старше самого детектива. С уже седеющими волосами, полным жилистым лицом, широкими плечами кузнеца-молотобойца, но при этом не лишенного благородных рыцарских манер, словно заранее поджидая его, непреклонным жестом раскрытой ладони, он перегородил Вертуре путь к выходу и проводил его под арку в просторную трапезную, где, как и наверху, в залах, также шел веселый и шумный пир. Демонстрируя публике пойманного, проводил его вдоль двух длинных столов через все помещение, усадил на свободное место между двух облаченных в форменные серые мантии вооруженных мужчин и представил собравшемуся обществу: как понял Вертура, каким-то рыцарями низших рангов и их девицам что сопровождали явившихся на герцогский прием высоких гостей и кому по статусу не полагалось присутствовать наверху, на основном банкете.
- Вы же из Мильды? – как будто доброжелательно, даже с улыбкой, громко поинтересовался капитан на весь зал, делая такой жест, словно собирался вот-вот схватить Вертуру за ухо и препроводить под арест. Над столом полетели едкие шутки и смешки.
- Да! – памятуя о словах Герцога, сдавленно, но с достоинством ответил Вертура, сорвал с головы свою малиновую цилиндрическую шапочку из плотной шерсти, какие носят на юге, но каких здесь не было ни у кого, хлопнул себя ей по бедру, и заявил, глядя на собравшихся с неприкрытыми стыдом и ядовитой ненавистью – по личному поручению сэра Вильмонта, эсквайр Марк Вертура, агент, шпион и детектив!
Сидящие за столом восторженно загремели сапогами, забили по столу ладонями, еще пуще засмеялись его глупому ответу.
- Мильда, фу! – схватившись за своего спутника, особенно пронзительно и резко выкрикнула какая-то девица.
- Слава Гирте! – засмеялись, закричали в знак одобрения, вскинули к сводчатому потолку кубки сидящие за столами.
- Очень хорошо – похлопал Вертуру по плечу капитан герцогской стражи и сделал жест юнкеру, подать детективу обеденный прибор и фужер.
Наверху снова заиграли вальс. Вертуре налили сидра. Все с жадностью уставились на детектива, как на новое развлечение, словно собираясь разорвать его на части, растащить на куски и съесть. Яростно вращая глазами, как бы придумать половчее, наперебой, соревнуясь в острословии, кто во что горазд, начали задавать глупые и каверзные вопросы, начиная с таких, что в газетах пишут, будто в Мильде запрягают в кареты свиней и заканчивая новостью о том, правда ли, что после некоего неприятного случая барон Эмери лично издал указ запрещающий пьяным пачкать мостовые, перевешиваясь через подоконники во время приемов и банкетов. Но Вертура не поддался на провокацию, отстранившись, сделав благородный жест ладонью потерпеть с расспросами, дать ему вначале выпить, одним глотком опустошив залпом поднесенный ему фужер, потребовал еще один, а за вторым и третий, чем еще больше развеселил всех.
Было уже совсем темно и поздно, когда, с усилием, едва держась на нетвердых ногах, покачиваясь от выпитого, хватаясь рукой за ближайшие предметы, Вертура вывалился из коляски на которой его подвезли до полицейского управления какие-то его новые знакомые: некий лейтенант жандармерии с сестрой, имена которых по высадке сразу же успешно вылетели у него из головы. Всю дорогу от дворца они со смехом, наперебой расспрашивали его о его нелегкой шпионской доле, о том, как ему в славной прекрасной Гирте, о его семье, родственниках, бесконечно подливали ему сидра из многолитровой и толстой, в каких в бакалейных лавках хранят самогонный спирт, бутылки, от которого ужасно ломило в зубах. Пили сами, смеялись на всю улицу, от души забавляясь его шумными пьяными выкриками.
- Ага – только и сказал детективу, махнул рукой дежурный из будочки у ворот, когда тот по привычке безрезультатно попытался нащупать и продемонстрировать ему поясную табличку с именем, званием и должностью: регалию тайной полиции, которую он предусмотрительно оставил перед отъездом в своем кабинете, в здании полицейской комендатуры Южного района Мильды, но догадавшись, что его пропускают и так, тоже махнул рукой на контроль и зашел в ворота. Как чертыхаясь, с ненавистью проговаривая про себя и вслух, заевшее в его пьяной голове с банкета «Слава Гирте!», зашагал в сторону здания комендатуры, направление на которое он определил по ровному ряду окон второго этажа через плац, в темноте.
С торца здания горел яркий газовый фонарь. За столами ужинала вечерняя смена, полицейские и похожие на квартальное ополчение дружинники. У дальнего костра, за кухней, на чурбаках вокруг треноги собралась сумрачная компания каких-то суровых бородатых мужиков и их диковатого вида, растрепанных облаченных в грубые льняные платья и кожаные крутки с завязками женщин. Ели из больших плошек, что приносили от стоящей рядом телеги, ругались, вели какие-то шумные недовольные споры и как будто бы что-то делили.
- А, это наши подрядчики – как ни в чем ни бывало ответил, махнул рукой на вопрос Вертуры Фанкиль, когда тот с грохотом ввалился в отдел – бригада Монтолле, едят за десятерых.
Пытаясь осмыслить эти неясные слова, детектив окончательно выпал из реальности и без сил повалился на стул. Только тут он обнаружил, что в отделе помимо него самого и, с молчаливым ожидающим осуждением глядящих на него во все глаза лейтенанта Турко и инспектора Тралле, присутствует еще одна персона: в большом старом кресле напротив нерастопленной, зияющий холодным черным зевом раскрытой дверцы печи, положив ногу на ногу, сидела незнакомая темноволосая женщина в черном длиннополом одеянии и на которую, войдя в зал, Вертура едва не бросил свой плащ, спьяну не заметив ее в темноте.
- Приветствую вас… – попытался оправдать свою невежливость детектив.
- Ну вот мы и встретились – неприязненно бросила она и, сделав брезгливое лицо, скривилась – что, позвать мэтра Глотте, чтоб вышвырнул вас освежиться в корыте для лошадей или сразу врезать вам табуреткой?
Инспектор Тралле только покачал головой.
- Анна, прекратите – поморщился он, мрачно и неодобрительно разглядывая пьяного детектива.
- А ну-ка, расскажите-ка мне милейший про суфражистку и грязные сапоги! – не обращая ни малейшего внимания на инспектора, вонзив в Вертуру исполненный презрения взгляд, со злой торжествующей насмешкой, громко потребовала девица.
И, словно намереваясь встать и ударить его по лицу, продемонстрировала подкованную подошву своего изношенного и испачканного в уличной грязи казенного, не по размеру огромного сапожища. С лестницы послышался смешок. Доктор Сакс и Фанкиль, задорно улыбались во все рты, нисколько не стесняясь, потешались над детективом.
- Подставляю свое лицо под удар вашего ненаглядного башмачка, прекрасная леди… – галантно бросил тот, развел руками и с наглым изможденным видом откинулся на спинку кресла. Он был устал, разгорячен и пьян, и ему не было никакого дела до чужих обид.
- Дурак! – зло и обиженно бросила она через всю комнату и демонстративно отвернулась.
- Анна Мария Гарро, Анна Мариса – представил ее инспектор Тралле и с укором обратился к Вертуре – вот вы такой мастер, что уже успели заочно поссориться, а она в вас верила. Учтите, это она пишет и будет писать о вас в газету, освещать ваши перемещения. Будете вести себя достойно, напишет хорошо, будете творить непотребство, напишет так, что каждая кошка будет накатывать лужу вам в сапоги.
И обратился к ней.
- Все, Анна, прекратите, это пустое. Не привередничайте, ну что теперь поделаешь.
- Да я вижу, принц-изгнанник из деревни. Вертура, вы хоть читать-то умеете? – бросила она унизительно и грубо и, как будто отстранившись подальше, откинувшись в кресле, приложив к подбородку кулак, с нескрываемым надменным презрением и разочарованием уставилась на детектива.
Вертура же с интересом разглядывал ее, пытаясь понять, нравится ли она ему или нет чтобы придумать какую-нибудь веселую остроту, или грубо нахамить, но так, чтобы не побили.
Роста для женщины скорее высокого чем среднего, чуть пониже детектива, изящная, но не худая как морящие себя голодом тощие дамы, что мнят себя успешными светскими львицами, с толстой, длинной и темной, перевитой тонкими белыми и синими лентами косой через плечо, она показалась ему слегка старше своего возраста, быть может лет тридцати с чем-то, хотя скорее всего ей было вряд ли больше двадцати девяти. Точно определить он так и не сумел. Темные, несмотря на злость все-таки веселые, немного подозрительно и хитро прищуренные глаза внимательно смотрели на детектива: она также бесцеремонно разглядывала его, несмотря на наигранную злость, кажется даже пытаясь сдержать улыбку, наверное, тоже пытаясь разгадать, что он за человек, так что в конце концов Вертура заключил, что она ему скорее симпатична чем нет. У нее было правильной овальной формы лицо, приятная улыбка, высокий и чистый лоб, красиво очерченный подбородок и длинные темные ресницы. Одета она была в белую, нарядную, как к празднику, рубаху с широкими неподвязанными, тщательно выглаженными и накрахмаленными рукавами, темную мантию, украшенную дешевым и вычурным золотистым позументом, длинную и тяжелую черную бархатную, в вертикальную складку, юбку и те самые грязные, не по размеру огромные, подкованные, по всей видимости казенные, из полицейского арсенала, сапоги.
Она не была красавицей, но какая-то веселая деятельная претензия на некий не то придворный, не то театральный стиль во всех ее движениях, манере и образе, навевала мысли о том, что она не глупа и при этом себе на уме. Словом она была из тех ловких, деятельных и хитрых женщин, какие нравились Вертуре, но которым по каким-то неизвестным ему причинам отчего-то всегда был неприятен сам детектив.
- Простите, виноват, моя леди. Распустил язык – поклонился, гулко, в раскаянии, хлопнул себя ладонью по груди Вертура, развел руками как актер играющий трагедию, и прибавил с печальным надрывом – ну что ж теперь поделаешь. Теперь я могу только принести вам свои нижайшие извинения, если вы собла… сабло… примите их…
Похоже, этот подсмотренный в рыцарских пьесах прием, развеселил собеседницу, она криво и насмешливо улыбнулась и язвительным, хорошо поставленным тоном, как актриса, укоряющая опереточного поклонника с огромным букетом потрепанных от многократного использования картонных роз, ответила.
- Надо было заранее прищемить его дверью, чтоб не болтался где не следует.
- Ага… – кивнул Вертура. На большее его опьяненный разум способен уже не был.
- И пусть обязательно почистит сапоги! – весело крикнул, призвал из коридора доктор Сакс, пытаясь сызнова разжечь вроде как улаженный конфликт.
- Катитесь к черту, мэтр Сакс. Сами себе со всех сторон и вылижите! – раздраженно бросила ему Мариса и тоном не терпящим возражений, приказала – Вертура, пройдемте. Обсудим с вами наши дальнейшие отношения.
Она встала и гордо подошла к вешалке в углу, взяла в руки свой тяжелый темный плащ, который Вертура тут же подхватил и надел ей на плечи так, как в таких случаях поступают все благородные господа – рыцари, офицеры и студенты. Она же зацепила его под локоть и спешно и настойчиво повлекла по лестнице вниз.
- Как уж извился, как адский змий! – уже покинув зал, услышал за спиной глумливую реплику доктора Вертура. Он был ошарашен и оглушен всем что сегодня с ним случилось.
- Мэтр Сакс, получите же в ухо ведь – сделал замечание Фанкиль, назидательно и примирительно бросил – не обостряйте, ну посмеялись и будет, знайте меру.
***
- Ну вот мы и встретились – неприязненно поморщилась Мариса. Она остановилась под тополями на валу над берегом реки, отпустила детектива, достала трубку, отстранилась от него на полтора метра, как будто чтобы оглядеть и оценить. Встала в позу, выставив вперед правую ногу, согнула руку в локте и, гордо вскинув голову, приложив пальцы к подбородку, приняла серьезный и мрачный вид,
Вертура тяжело вздохнул в знак понимания, достал из поясной сумки конверт со спичками, чиркнул о голенище башмака, протянул ей, чтобы помочь прикурить.
На плацу, у ворот и парадных дверей комендатуры, горели фонари, сержант свистел в хриплый, гнусавый рожок, отправлял в караул ночную смену. В синих ночных сумерках желтели подсвеченные электрическими огнями громады кварталов. Свет набережной, фонарей и окон на противоположной стороне реки, отражался внизу, в беспокойной глади воды. Где-то на прогулочном баркасе играла гармошка, но здесь на стене старого бастиона прикрывающего плац полицейской комендатуры с реки, под тополями, было безлюдно, темно и тихо.
Мариса глубоко затянулась из своей трубки с длинным изогнутым чубуком. Демонстративно, облаком, выдохнула в лицо Вертуре горький сизый дым.
- Конечно, это было бы глупо надеяться, что вы будете именно таким героем, сказочным принцем из книжки или благородным кавалером, каким мне приказали вас изобразить – произнесла она с горьким, обиженным разочарованием. Сделав театральную паузу, даже не пытаясь скрыть досады, бросила – впрочем, какая разница! Все как всегда, только так и бывает. Ладно, черт с вами, каким бы кошачьим дерьмом вы бы не были на самом деле, у меня приказ и инструкция. Только сразу учтите - сделаете какую-нибудь пакость, коснетесь меня, я пожалуюсь Эдмону и он сломает вам руку, ясно это?
Бросив ему эти слова, она отшатнулась назад, откинула голову, словно сама испугавшись собственной наглости, поджала плечи, с вызовом уставилась на детектива.
- Эдмон это ваш муж? – совершенно сбив ее с толку этим глупым вопросом, уточнил Вертура и, приметив неподалеку скамейку, предложил ей локоть, но она не сдвинулась с места. На свежем воздухе, собрав воедино размытые выпитым мысли, он несколько протрезвел. С некоторым трудом подобрав нужные слова, прибавил печально и с пониманием – да… Я уже понял что обидел, разочаровал вас, и вовсе не глупой шуткой про сапоги…
Он безвольно опустил так и не принятую ей руку и пошел к скамейке, чтобы сесть. Она постояла несколько секунд, подождала, не спохватится, не вернется ли он, увидев что она не идет за ним и, поняв что нет, двинулась следом. Он сел, она осталась стоять, прислонившись плечом к дереву.
- И что теперь? – бросила она ему с тоской в голосе, словно решая, стоит ли он вообще того, чтобы с ним говорить – это служба, и ни мои предпочтения, ни мои мысли не имеют никакого значения. Какая разница, что вы за человек и кто вы такой вообще. Мне сказали подготовить о вас статьи, я сделала. Никакой вашей заслуги тут нет. Вы мне омерзительны. И на будущее: не трогайте меня, даже не подходите ко мне когда вы пьяны.
- Я сегодня… - попытался рассказать о том, что случилось с ним в герцогском дворце, начал оправдываться совершенно сбитый с толку детектив.
- От вас воняет на всю улицу! Вас что заставляли пить эту дрянь под дулом пистолета? – с напором и угрозой переспросила, перебила его Мариса – вливали через воронку? Закачивали кузнечными мехами в зад? Пойдемте, здесь холодно и вы мне уже надоели.
Вертура сник. Он покорно встал со скамьи и, снова безуспешно предложив ей свой локоть, поплелся следом.
Они миновали каретные ряды, прошли вдоль забора, и вышли через ворота на проспект. Здесь Мариса, словно решив для себя что-то, внезапно снова схватила детектива под локоть. Они прошли полтора квартала по проспекту Рыцарей в противоположную сторону от реки. Дошли до высокого и современного дома, в стиле ретро, с ярко освещенным электрическим светом фасадом, большой стеклянной витриной ресторана на первом этаже и коновязью с торца, у которой помимо лошадей и телег стоял, ожидал своих богатых хозяев, нарядный, крашеный в притягательные багровые тона, ипсомобиль. У дверей нес вахту швейцар, облаченный в нарядную алую мантию и церемониальную легкую броню. В глубине витрины зеленела целая роща красиво подсвеченных разноцветными гирляндами увитых плющом решетчатых перегородок, между которыми, стояли столы, диваны и кресла для посетителей.
- Все, ступайте – резко бросила локоть детектива Мариса и продемонстрировала рукавом швейцара – и не идите за мной, иначе прикажу вас выставить.
- Ага – глядя на проносящиеся по проспекту экипажи и отдыхающих среди уютных зеленых изгородей нарядно одетых, радостных людей, уныло кивнул Вертура, но так и не решился развернуться и покинуть ее первым.
- Ну? – с высокомерным раздражением бросила Мариса и требовательно протянула ему кисть руки. Вертура не сразу догадался, что надо делать, но быстро спохватился, поймал ее за запястье и с униженным поклоном, прикоснулся губами к ее жилистым, пальцам с неаккуратно обломанными ногтями, поцеловал их, чем вызвал у нее еще более презрительную усмешку.
Не сказав больше ни слова, Мариса резко развернулась на каблуках и, взмахнув тяжелой полой плаща, исчезла за стеклянными дверьми.
***
- Ну что, свидание удалось? Целовались? – глумливо спросил доктор Сакс, когда детектив вернулся в отдел. Вертура быстро и свирепо огляделся, не видит ли кто, и, молча занеся кулак, подошел и со всей накопившейся злостью ударил коллегу прямо в очки. От удара доктор также молча откинулся на спинку стула и, схватившись за ушибленное лицо, притих.
- Да. Диплом с очками плохая защита для головы – в зал вошел Фанкиль – Густав, а я же вас предупреждал, чтобы укоротили свой поганый язык.
- Вам бы самому не помешало усы подкрутить! – все еще сжимая кулак, раздраженно бросил ему Вертура – только вы меня тогда покалечите, и ваш Герцог будет очень обижен.
- Ну, вы уж простите нас, милейший, мы люди неотесанные, дикие – засмеялся удовлетворенный такой низменной лестью, развел руками Фанкиль – да и скукота печальная, знаете ли. Развлекаемся, как умеем.
- Давайте-ка по стаканчику. Надо выпить – обиженно растирая помятую физиономию, сдавленным голосом обратился к ним доктор Сакс, с грохотом отодвинул ящик стола, достал из него серые оловянные кубки, низкую и толстую, как будто бы фирменную, с кривой наклейкой «Лиловый номер один», бутылку и налил всем троим. Они молча опрокинули кубки и доктор повторил. Лукаво щуря покрасневший глаз, пригляделся к детективу.
- Юноша, а что вы вообще такой грубиян? У вас в Мильде что, все такие? – насмешливо крякнул он. Похоже выпив, он был снова в великолепном настроении.
- Еще хотите? – покачал кулаком, грозно спросил почувствовавший силу и безнаказанность Вертура.
- Благодарю, покорно, спасибо, нет! – как будто бы полностью удовлетворившись высказанным протестом, отмахнулся доктор так, словно отказывался от очередного кубка крепкого.
Фанкиль улыбнулся, перекрестился на распятие в углу, поставил фужер с нетронутым напитком на стол и закурил. Остальные тоже достали трубки и не сговариваясь зачиркали спичками. Конфликт был исчерпан.
- Вертура, вы уже здесь – в зал спустился инспектор – вы пьяны. Вы не забыли? В восемь утра сэр Ринья пришлет за вами ипсомобиль, потрудитесь не опоздать и впредь являться точно в назначенное вам время. В нашем городе не положено задерживать важных персон. И не курите здесь.
Он передал детективу украшенный синим с черным и желтым конверт, недоверчиво взглянув на кубки, грозно кивнул доктору, чтоб налили и ему и обратился к Фанкилю, завел с ним рабочую беседу о том, что какой-то Алистер Дронт опять уехал в маршальский замок, а назавтра уже назначены ловля телепортиста и две внеочередные проверки.
- Все – выяснив все вопросы, покачал головой инспектор Тралле – я домой. Вертура, завтра в восемь. Ипсомобиль ждать не будет, учтите.
- Постараюсь… – растерянно кивнул ему детектив. От крепкого дешевого напитка, что налил всем доктор, «Лилового номер один», ему стало совсем не по себе. В голове роились беспорядочные и тревожные мысли.
***
Нога за ногу он устало шагал по сумрачному проспекту, щурился на желтый свет мелко дрожащих в такт пульсации пронизывающих пространство и время энергий фонарей. На пешеходов, нарядных верховых и проносящиеся по улице роскошные ипсомобили и кареты. Провожал печальным взглядом их освещенные теплым светом окошки и сигнальные огни.
Он долго стоял на мосту, с тоской глядел на воду, на темные, блестящие желтым светом огней воды залива и веселые блики электрического света на бегущей далеко внизу, под мостом, воде. На идущие по реке лодки: прогулочные баркасы, припозднившиеся грузовые, с габаритными фонарями на корме, лихтеры. Слушал бряцание струн и веселые, полные жизни и счастья молодые голоса. От этих искренних радостных возгласов, от этого заливистого, жизнерадостного девичьего смеха, ему стало совсем печально и холодно на душе. Он был один во всем мире, все было ему чуждо, все непривычно, все враждебно.
Дойдя до своего дома, купив в бакалейной лавке на углу на ужин два, по уверению лавочника, вкусных и свежих горшочка тушеного мяса прикрытого жиром, и крынку крепленого вином чая, перешел улицу и остановился у забора палисадника перед домом напротив того, в котором теперь ему предстояло жить. Уставился в непроглядно-темные окна своей комнаты на втором этаже, поставил крынку и горшочки на парапет и закурил. Невысокий чугунный забор о который он облокотился приятно холодил спину. За решеткой, в темноте, за маленьким, но очень уж неухоженным и густым палисадником, засаженным березами и буйными кустами боярышника и ив, возвышался фасад четырехэтажного, похожего на сдаваемое внаем, многоквартирного строения или общежития.
Из глубины сада доносился говор голосов и отдельные резкие ворчливые выкрики. Через темные кусты просвечивал свет не но окна, но то настежь распахнутой двери, за которой, в душной каморке, на дымящей печке, дворник Фогге с друзьями и семьей жарили замаринованного в уксусе с луком подстреленного герцогским грумом пса, и другие дворники, истопники и трубочисты, собравшись к нему на званый ужин, принесли к трапезе купленные на углу лук, зелень и хлеб. В комнате было накурено, пить кроме горького чая было нечего, но никто не скучал и каждый старался перекричать всех остальных, потому что он был единственным, кто наверняка знал лучше всех, что надо делать, чтобы дворовая собака запеченная в маринаде на железной печке была не хуже молочных поросят и ягнят, каких в самом вкусном, приготовленном виде сейчас подавали к столу, к очередной смене блюд, на банкете в герцогском дворце.
- Хой, солдатик! – грубо окликнули детектива от дверей – чего грустишь, давай заходи!
Вертура пожал плечами, улыбнулся, подхватил горшочки и кувшин, прошел в калитку, продрался через заросли боярышника и заглянул в распахнутую дверь.
- Ну вот, квартальный… - сдавленно бросил кто-то из дымной, накуренной, пелены.
- Не, не квартальный – ответили ему с сомнением – вы уж простите нас ваша светилось, не признали, дурни…
Вертура вошел, молча поставил на стол перед всеми свой кувшин.
- Ну что же вы … - обиделся дворник Фогге и протянул ему глиняную кружку с чаем, едва крепленым рябиновым соком и самогонным спиртом – мы не пьяные, у нас семьи, денег пить у нас нету. А это пес соседский, его верховой его высочества подстрелил…
- Я не квартальный… – только тут сообразил, что он при подвеске капитана и лейтенанта одновременно, объяснился детектив – Марк Вертура, следователь...
- Да ну! – изумился кто-то – а вы шутник, капитан! Честь имею! Стиг Франне, капрал в отставке. Второй штурмовой – и начал рассказывать – мы укрепились на северном берегу, редутик накопали, а тут приказ пришел, ночью по льду Брану переходить… К нам как раз мастер Нугге с компанией приехал, ружье у них огромное, дальнобойное было, на другой берег пуляли, веселились. А мы сидим значит вечером, суп варим, война войной, а обед по расписанию. И тут прямо в котел к нам как прилетело, всех облило. Ошпарились, голодные остались. А что такое, откуда, кто посмел, так и не нашли.
- Да ты это рассказывал по сто раз! – все-таки дав капралу высказаться, дослушав баян до конца, с радостной насмешкой бросили ему из сумрачного облака табачного дыма, пронизанного алыми отсветами раскаленных углей в раскрытой печке и рыжим огоньком свечи.
- А то! – с гордостью в голосе и смехом возмутился отставной капрал и с досадой, возбудившись от воспоминаний о пережитом страхе и волнении, прибавил – а потом дали по нам артиллерией… Деревья все повалило, ветки, кору посрывало. Снег горел. Палатки мастера Нугге и его парней как ветром сдуло, всех разорвало на куски. А потом и Ронтолу сдали, подписали мир, война закончилась, и всех нас, и второй, и первый, и третий вспомогательные, всех расформировали и без боевых со службы и вытурили – печально развел руками, нажаловался коллегам-дворникам - вот так, братья, и живем теперь.
- А я генерала Гандо глогом за его счет угостил, и у него прямо на лошади с обеих сторон понос случился! – мстительно бросил, отплатил за все сегодняшние обиды, детектив.
Все засмеялись, чуть не попадали со стульев от веселья, приветственно застучали кружками и выпили чаю, предварительно чуть закрепив его недоспелой рыжей рябиной с дерева из палисадника и горьким самогонным спиртом. Выпил со всеми и Вертура. Ему подвинули какой-то хлипкий табурет и разлили по кружкам его кувшин.
***
Ярким белым огнем в красном абажуре била в глаза электрическая лампа. За окном роскошной, отделанной по самому последнему слову столичной моды кухни, стояла глубокая ночь. Облокотившись о стол, Мариса грустила в одиночестве, покачивала в руке недопитый фужер, думала свои угрюмые тяжелые мысли. За высоким, почти во всю стену стеклом темнели крыши домов, что громоздились к западу от проспекта Рыцарей, вверх по склону горы. Тусклыми отсветами керосиновых ламп и свечей желтели окна. Отсюда, с седьмого, последнего этажа, днем просматривались река, плац, здание полицейской комендатуры и залив. Но сейчас было уже совсем темно и ничего не видно, и только проблесковый маяк на самой высокой башне крепости Гамотти, что прикрывала северную Гирту с моря, белыми вспышками мерцал на обратной стороне вершины горы. На короткие доли секунды, выхватывал из мрака черные силуэты башен, скал и стен.
Мариса курила, одним пальцем, вяло, толкала по столу бутылку. Ей было обидно и досадно от того, что все вышло именно так, как она и предполагала: омерзительно, низко и глупо, именно так, как всегда и бывает в жизни.
Вошла Ева. Почти полная противоположность Марисы: среднего роста, полная, улыбчивая, с крепкими плечами и большими жилистыми ладонями женщина лет тридцати трех, в длиннополой белой рубахе, длинной льняной юбке и теплой лиловой жилетке со шнуровкой на груди. С холодными и веселыми, бирюзового цвета глазами и толстым хвостом прямых светлых волос. Подсела на табурет рядом с Марисой.
- Пьешь? – спросила она строго, резким движением отбирая у нее бутылку.
Мариса молча кивнула.
- Вертуру видела?
- Видела – пожаловалась она зло – дурак, размазня, ничтожество, еще и напился.
- Подсыпь ему яду – передернула плечами, посоветовала Ева – хочешь я дам тебе?
- Да! – резко бросила Мариса.
- Что, совсем не принц?
- Ни на миллиметр.
- Смирись.
- Еще чего.
Она потянулась за фужером, но Ева отодвинула его.
- Дважды смирись. Трижды. Все, иди спать. Нечего тут сидеть.
- Ага – печально ответила Мариса и снова потянулась к бутылке, но Ева схватила ее, и ловко отставила на соседней стол, к кухонной плите.
- Иди в комнату – приказала она сестре.
Мариса встала с табурета и, придерживаясь рукой за притолоку двери, чтобы не оступиться, вышла из кухни. Ева выключила свет. В коридоре Мариса с грохотом запнулась о кошку, что улеглась на сапоги.
***
Глава 3. Демоны Гирты. (Вторник)
***
- Ну и кто сюда этот утюг закатил? – заломив свою шапочку на лоб, озадаченно чесал затылок кучер.
Массивный, и железный, но при этом не лишенный определенных элегантности и стиля ипсомобиль раскрашенный в синие с золотом гербовые цвета, с красной, черной и золотой, изломанными в виде молний, полосами через капот, был припаркован в каретном ряду так, что занимал место для двух экипажей и не давал еще одному выехать.
- Сейчас подвинем! – к месту происшествия уже шагал капрал Гицци с командой полицейских. Вертура стоял у ворот, курил, моргал спросонья, без особого интереса наблюдал как восьмеро постовых, подхватив под борта, толкают экипаж, безрезультатно пытаются выпихнуть его из ряда для карет. Ипсомобиль же, даром, что парил над землей не касаясь травы, и раскачивался под напором изо всех сил налегающих на него мужчин, каждый раз, как только они сдвигали его в сторону, неминуемо возвращался на свое место.
- Этот не как все – сдался капрал и отер грязные руки о штаны ниже колен – найдите кучера, скажите отъехать
- Отдыхай, водитель кобылы! – весело бросил извозчику, что не мог проехать, какой-то полицейский и вся команда также браво, как и пришла, с гордым осознанием невыполненного служебного долга зашагала обратно, в сторону корпуса полицейского управления.
***
Часы с ромбическим циферблатом, что висели в холле у главной лестницы, показывали без пятнадцати девять. В зале отдела Нераскрытых Дел было людно и весело. На плацу раскачивались тополя. Яркое утреннее солнце играло в листве, светило в окна, отражалось в мутном зеркале, бросало яркие желто-зеленые блики на потертые столы. Доктор Сакс деловито строчил бумаги, то и дело быстро опуская перо в чернильницу, лейтенант Турко сидел за столом дежурного на месте Дюка, листал свежий номер «Скандалов», такой же, как вчера подложили под дверь детективу. Мрачная Мариса с подведенными сажей, но при этом все равно заметно красными и опухшими с недосыпа и похмелья глазами, подперев рукой щеку, держа в пальцах перо, нависала над неоконченной статьей.
Четвертой в зале была Тильда Бирс. Вертура не сразу признал вдову капитана Мелле: грязная серая хламида прачки сменилась хоть и не новой, но аккуратной темно-зеленой мантией, черные волосы были подвязаны маленьким аккуратным клетчатым платком, коса через плечо переплетена тонкими белыми и синими, как у Марисы, лентами. На плечах выцветший темно-зеленый плащ с капюшоном и пелериной.
Благородно сложив пальцы рук, она с улыбкой вела разговор с каким-то незнакомым, высоким уже немолодым, но с первого взгляда показавшимся Вертуре бессовестно щеголеватым, кавалером в неподпоясанной темно-синей мантии с черными, красными и золотыми полосами по рукавам и груди, как на капоте и бортах стоящего во дворе, так и не подчинившегося законным требованиям полиции Гирты ипсомобиля.
- Патрик Финн Донкад Азатот Эрсин! – фамильярно хлопнув себя по груди огромной плоской ладонью, без поклона, представился он, увидев новое лицо. Он был необычайно высок ростом, массивен, но сложен атлетически, даже слишком. Моден и широкоплеч, так что Вертуре, что был на голову ниже его, стало как-то совсем неловко в обществе этого гигантского, ничуть не смущающегося своих габаритов человека.
Как будто, признав в нем какого-то старого знакомого, он уставил на Вертуру свои пронзительные, заинтересованные голубые глаза и как-то, по-особенному благодушно заулыбался так, что детективу стало совсем не по себе. Окинув нового знакомого быстрым взглядом, он отвернулся чтобы обдумать увиденное: оппонент был уже явно немолод, но его возраст детектив определить не сумел. Его длинные белые волосы, были как будто чуть подкрашены седым цветом, лоб рассекали морщины, словно он хмурился нарочно, чтобы предать вид умудренности, но при этом у него были идеально ровные белые зубы и гладкие, но при этом мускулистые руки без единого волоса и с блестящей белой кожей, как у не знающего физического труда мальчишки из благородной семьи. Под его одеждой просматривались ровные блестящие шестиугольники какого-то, похожего на гибкую высокотехнологическую чешую доспеха, из-под подола мантии выглядывали модные широкие и ярко-синие штаны, а на поясе там, где солдаты и рыцари носят меч, в ножнах висел искусно, настолько, что даже становилось немного жутко, что они вот-вот зашевелятся и зашипят, выполненный в виде переплетения множества блестящих змей, жезл.
Еще Вертуре отчего-то подумалось, что этот человек принадлежит к какой-то иной и чуждой, отличной от его собственной и других присутствующих в зале, породе людей, которую он никогда не встречал до этого.
- Лейтенант Вертура – сухо и коротко, по-полицейски, поклонился, представился детектив – леди Тильда?
- Да – кивнула она с ожиданием в голосе – я пришла, как вы сказали.
- Леди Мелле немного рассказала о вас – внимательно изучая Вертуру таким взглядом, словно он сейчас собирается его пристрелить или обокрасть, вступил в разговор, обратился Эрсин – время есть, так что мы можем ее подвезти. Я предлагаю прокатиться.
- Да, разумеется… – тоже рассматривая этого вроде как симпатичного, но чем то неприятного лично ему, человека, обреченно ответил детектив. Он подошел к столу Марисы, заискивающе поджал плечи и заявил.
- Анна, леди Гарро… – обратился он, на что она тут же встрепенулась, словно только и ждала, когда он заговорит с ней и приготовилась слушать – простите, вчера не очень хорошо вышло. В общем… Ну да. Дурно получилось…
- Ага! – ответила она и опустила голову, взялась ладонью за лицо, словно так, чтобы он не видел ее улыбки. В ее глазах плясали игривые, хитрые огоньки, Вертура насторожился.
- Я вернусь и угощу вас вином – заверил ее детектив – вы любите вино? Или предпочитаете юво, или печенье?
- Идите уже! – засмеялась, махнула рукой Мариса, ее щеки вспыхнули, похоже, внимание детектива ей польстило.
- Все, едем – перебил их беседу, сообщил Эрсин – леди Тильда? Мы с сэром Вертурой подвезем вас до банка, вы же не откажитесь от эскорта двух мужчин?
И они втроем покинули отдел.
***
Несмотря на все старания полицейских, ипсомобиль все также стоял на прежнем месте. Внутренним убранством он чем-то напомнил Вертуре салон какой-то роскошной, высокотехнологической и очень стильной кареты. Исключением было то, что две двери по бортам, открывались не вбок, а вверх, а удобные низкие сиденья, были установлены в два ряда, друг за другом и стояли так низко, что приходилось сидеть в них откинувшись назад, с непривычно высоко поднятыми коленями. Особенно позабавила детектива игрушка - перед сиденьем пассажира с присоски над лобовым стеклом свешивался треугольный значок с изображением перечеркнутой красной полосой раскрытой книги.
Вертура хотел помочь Тильде Бирс разместиться в салоне как и полагается поступать любому рыцарю, но не знал с какой стороны подойти. Эрсин отстранил его, галантно открыл перед дамой дверь и предложил занять ей заднее сиденье. Детектив сел на свободное место справа впереди. Эрсин взялся за штурвал, и машину качнуло вперед и вбок. Плавно, но так мощно и уверенно, что Вертура и Тильда Бирс, с непривычки схватились за свои кресла, чтобы не слететь с них.
Ипсомобиль беззвучно развернулся и летя боком, с небольшим креном на борт, заскользил между карет.
- Ох ты! – не выдержал и восторженно воскликнул детектив.
- Это еще что, вы и по небу не летали, я так вижу – весело кивнул Эрсин, резко остановил экипаж, отпустил штурвал и откинулся в кресле – все приехали.
Перед ними через ворота комендатуры, обозом, с грохотом и криками выкатывалась бригада вчерашних лесных людей. Взгромоздившись на скрипучие телеги, они болтали ногами по земле, взметая клубы дорожной пыли, в такт и не в такт пиликанью, развалившегося на крыше повозки с комодом для снаряжения, гармониста. Завязки их кожаных курток были распущены и болтались по ветру, радующиеся хорошей погоде и летнему солнцу загорелые лица сияли счастьем и предвкушением чего-то хорошего, как будто вся эта нестройная ватага небритых неопрятных вооруженных и уже подвыпивших мужчин собралась на веселый летний пикник. Позади всех телег ехали грузовой фургон и несколько всадников. Только тут Вертура разгадал вчерашнюю загадочную фразу, услышанную от Фанкиля: самым последним в отряде ехал знаменосец. Толстый бородач в кожаной шляпе на массивной, широколицей, как у сытого крестьянина, голове, оправлял на плече гордый штандарт, где на алом фоне по всем канонам геральдики был нарисован перевернутый элефант, по всей видимости срисованный из какой-то фантастической книжки, насаженный на вертикально поставленную двузубую, манерно загнутую винтом вилку и вкруг изображения, готической буквицей красовался девиз - «Едим за десятерых!». Приметив ипсомобиль, кто-то с телеги указал пальцем и засвистел. Все уставились на него, горбясь, склоняя головы, чтобы заглянуть в низкое лобовое стекло, замахали руками сидящим в салоне, приветственно и весело загалдели.
- Да. Бывал я у вас в Мильде – заметив с каким вниманием разглядывает этот по-петушиному разряженный обоз Вертура, брезгливо поморщился Эрсин. Достал из бардачка прозрачную пластинку и, с мажорным видом откинувшись на удобную, обитую какой-то дорогой кожей спинку кресла, держа прибор на вытянутой руке, прищурив глаз, наводя его на кривые, щербатые, восторженно гримасничающие, рожи, рассудительно констатировал – не такая дичь конечно, но и не Столица. Суп в кастрюльке на балу открывают, а оттуда пар. С королевской кухни под заказ, остыть не успел, а уже приехал.
Вертура едва сдержался, чтобы не засмеяться, весело кивнул ловкой шутке и решил запомнить, чтобы где-нибудь повторить.
***
Они пролетели через мост, проехали перекресток проспектов Булле и Рыцарей и остановились у здания Герцогского банка Гирты. Все втроем вышли на улицу и с гордым, радостным, осознанием собственного превосходства вошли в массивные деревянные, покрытые резьбой в форме гирлянд из цветов и листьев двери. Служащий в очках и синих перчатках долго изучал вексель, проверял филигрань водяных знаков и подписи. Вызвал старшего банкира, с которым еще некоторое время вместе они сличали их с толстой бухгалтерской книгой. И наконец, удостоверившись в верности бумаг, приступили к оформлению сейфа, куда под опись поместили серебряную капитанскую подвеску и обналиченные деньги.
- Сразу все не берите – тихо посоветовал Вертура Тильде Бирс – лучше продлите сейф, иначе вас обворуют, обманут. Потом заберете, все ваше, не убежит.
Та благодарно кивнула, забрала в кассе три золотые марки серебром, и они покинули банк. Еще некоторое время они рулили по узким улочкам юго-западного района, пытаясь подъехать к дому вдовы. Эрсин морщился, давил на штурвал, оглядывался в заднее стекло, сдавал кормой и бортом, то и дело резко тормозил: проезды между домов здесь были настолько узкими, кривыми и местами перегороженными ящиками, телегами и штабелями нераспиленных к зиме бревен, что сворачивая за очередной крутой угол, они несколько раз заезжали в тупик.
Разворачивая экипаж, ловко руль, Эрсин благодушно и эмоционально ругался, Тильда Бирс пыталась объяснить, указать дорогу, Вертура же просто наслаждался этой веселой поездкой: путешествуя по городу в парящем экипаже, он был уже готов окончательно простить Эрсину ту иррациональную антипатию, что возникла в нем при первом их знакомстве в отделе.
В просветах между домов светлело пронзительное летнее небо, иногда проглядывала темно-синяя, играющая солнечными бликами гладь воды. Компании бездельников, что развязно заломив в разрезы своих широких штанов потемневшие от жаркого летнего солнца и работы руки, вели свои нехитрые беседы, расступались, грозно супили брови. Дети показывали пальцем, извозчики мрачно осаживали лошадей, чтобы не поранились о стальные борта. Сидящие у темных узких дверей домов старики с бесстрастными, умудренными лицами, смотрели на экипаж, вынимали из рассохшихся ртов трубки, улыбались, выдыхали густыми струями сизый дым.
К улице Зеленого Мола удалось подъехать тоже только со второй попытки. У арки ворот не хватило места, чтобы остановиться так чтобы не загораживать проезд, что в общем-то нисколько не смутило Эрсина. Вышли втроем, Эрсин подал руку Тильде Бирс.
- Ого! – громко и пронзительно воскликнул перемешивающий белье в котле мальчишка, тот самый, который еще вчера грозил Вертуре топором.
- Мама! Тут толстый по двору орал, бегал… Сказали что тебя нету – заискивающе задрав голову перед высокими гостями, нажаловался сын.
- Зайдем на чай к нашему домоправителю? – словно спрашивая его совета, осведомился у детектива Эрсин. По всему было видно, что он веселится происходящему вокруг, как улучивший шанс сделать что-то забавное и не напрячься, бездельник. Вертуре стало неприятно от того, что он опять принимает пассивное участие в каких-то мутных и чужих, малопонятных ему, развлечениях.
- Ах… Это было бы слишком любезно с вашей стороны! – пожала плечами, сцепила пальцы, слегка покраснела, отвернулась Тильда Бирс, изо всех сил стараясь сдержать мстительную злорадную улыбку. Вертура пожал плечами, достал кисет и молча протянул мальчишке. Тот также молча кивнул и, вынув из костра уголек, закурил.
Не обращая ни малейшего внимания на беспокойно, панически, кудахтающих, разбегающихся во все стороны прочь индюков, Эрисин и Тильда Бирс направились к двери у дальней стены. Там рыцарю пришлось податься боком, склониться, пригнуть голову в плечи, чтоб войти в тесную маленькую дверь.
- Да, похоже дорого будут стоить вашему Троппу его низкие потолки – глядя в его широкую спину с мрачной усмешкой, кивнул собравшимся вокруг мальчишкам детектив.
- А палка у него настоящая? – наверное подразумевая жезл Эрсина, бестолково раскрыл рот, бросил какой-то в не по размеру большой и истрепанной шапке юнец.
- Деревянная, из грязи слепленная! – грубо бросил ему важно курящий свою самодельную трубку старший мальчишка – ты, дурак, прежде чем языком молоть, посмотри, на чем он приехал.
- Ииии! – приметив на улице ипсомобиль, завизжали дети и бросились смотреть.
Где-то наверху громко хлопнула открытая пинком или сильным ударом дверь. Кто-то что-то коротко воскликнул, послышался опасливый женский визг, загремел опрокинутый стул, зазвенели расколотые об пол тарелки.
- Останетесь на чай? Я приготовлю быстро – вежливо предложила вдова капитана Мелле, когда они с Эрсином вернулись к детективу.
- Ну, если мы не спешим…– пожал плечами Вертура, кивая на Эрсина.
- А куда спешить? – ответил тот – или у вас дела? Вы, Вертура, спешите?
Двое сыновей и дочь Тильды Бирс умылись, и по очереди представились Эрсину и детективу, после чего она выдала им пару медных монет и отправила на улицу. Усадила гостей за летний деревянный стол во дворе у своей двери. Принесла красивые и прозрачные, видимо из капитанского сервиза, фужеры, запыленную бутылку какого-то старого вина и кулек печенья.
- Сэр Эрсин, ближайший наперсник и друг сэра Жоржа Ринья. Второй человек после сэра маршала – тихо ответила на вопрос, словно бы предупреждая Вертуру, когда он вызвался помочь ей принести огромный и тяжелый чугунный чайник, Тильда Бирс – все ему можно. С ходу Троппу врезал. Так и надо этому жирному, он капрал жандармерии, главный по нашему дому, командир его, наш квартальный смотритель, капитаном в гвардии у сэра Августа состоит. Раньше Вильям тут старшим был, поколачивал его. Тропп у него на побегушках прыгал, а как Вильяма не стало, придумал правила тут, спасу от него нет…
Детектив молча кивнул в знак того, что принял все к сведению, сел за стол, перекрестился, чем вызвал короткий, насмешливый взгляд Эрсина, и они вместе с Тильдой Бирс завели разговор о каких-то местных военных чинах и армейских сплетнях: хозяйка дома всеми силами пыталась развлечь высокого гостя, говорила без конца, улыбалась, подливала чаю. Вертуре еще показалось, что она уже очень утомлена и взволнована этим приемом и держится изо всех сил, но не показывает виду из вежливости.
Когда они уже собрались уезжать, случилось еще одно явление: во двор, браво размахивая руками, вошли квартальный надзиратель с сержантом, за спиной которых маячила злорадная физиономия какого-то растрепанного, с разбитым лицом, толстого господина. Грозно, как батальон готовых к штурму солдат, вмаршировав в ворота со сжатыми на навершиях плеток кулачищами, оба на глазах изменились в лице. Отстранив сержанта, чтобы молчал, капитан жандармерии с лиловым бантом на груди прямо на ходу, не сбавляя темпа, сменил боевой шаг на торжественный, подошел к столу, вежливо поклонился Эрсину и доложил.
- Капитан Нильс Гукке, ваше сиятельство! Чем могу быть полезен, господин Поверенный?
- Вина даме и печенья. Корзинку на ужин и завтрашний обед – развязно и грубо, как официанту в ресторане, бросил Эрсин, достал трубку и вальяжно откинулся на деревянной скамейке спиной к поленнице.
Квартальный Гукке, капитан, уже немолодой мужчина лет пятидесяти, согнулся в поклоне, чиркнул спичкой и протянул ее рыцарю, помогая прикурить.
- Сэр Вертура, лейтенант полиции Гирты – закуривая, продолжал Эрсин, демонстрируя ладонью детектива, что привычным, отточенным годами, движением тут же продемонстрировал подвеску и выданный ему инспектором значок – подтвердит, что вот тот человек, с которым вы пришли, государственный изменник. Подделывает банковские векселя от имени нашего светлейшего Герцога. Решите этот вопрос. Мои наилучшие пожелания сэрам Марку Тинвегу и Августу Прицци.
- Благодарю за бдительность ваша светлость! Будет сделано! – отрапортовал, снова поклонился квартальный и, стараясь не играть лицом, попятился прочь от Поверенного.
- Ну что, допрыгался, осел? – зашипел он на Троппа. Под аркой звонко ударил подзатыльник – ты что, дурак, не видел, кто тебе дал затрещину? Что теперь с тобой делать? А ну марш, скотина!
Сержант сделал каменное лицо, безразлично пожал плечами, взял домоправителя за ремень и все втроем они покинули подъезд. Пока детектив помогал Тильде Бирс убирать чашки, прибежал мальчик-посыльный принес из ближайшей бакалейной лавки корзинку еды. Продемонстрировал записку, что заказ уже оплачен, весело пошептался с другими дворовыми мальчишками, рассказал что-то очень смешное и интересное и, совсем как бездельник на углу, заломив руки в разрезы своих широких, подвернутых до колен штанов, важно ушел обратно в магазин.
Следом откланялись и попрощались с усталой хозяйкой и Вертура с Эрсином.
- Чаю напились, можно и дела делать – поделился мыслями с детективом Поверенный и, отсалютовав из салона ладонью низко кланяющейся ему из ворот хозяйке, начал сдавать ипсомобиль кормой в сторону проспекта. Обдумывая все сегодняшние события, Вертура содрогнулся - в зеркале заднего обзора над лобовым стеклом на миг мелькнули глаза Поверенного. Холодный, внимательный, внимательный и непроницаемый взгляд человека, способного на любое злодеяние вплоть до ограбления церкви или жестокого, совершенного ради удовольствия, убийства.
***
- Старые дороги! – кивая на тракт, что начинался за воротами Рыцарей по выезду из Гирты, поделился с Вертурой мнением Эрсин – в Ледяном Кольце вокруг Столицы хороших, асфальтовых и бетонных, с освещением, понаделали, мостов настроили. Красота. А тут даже до Перевала нормальной дороги нету. Тысяча сто километров по просекам, по тайге. И если не знали бы что по таким колдобинам ездим, денег, материалов бы не было, это я могу понять. Но они же все знают и если захотят все могут, хоть трансконтинентальную новую от Мориксы до Камиры, хоть вавилонскую башню до неба. Но нет же, не хотят. Политика такая у них. Построили хотя бы железную, самим бы удобнее было по ней возить, люди бы ездили, жалко что ли им? План-проект у них видите ли, не положено по нему Гирте нормальных дорог, электрификации региона, всеобщего нейропатического контакта и стабилизаторов с полным покрытием. Скучновато без музыки, люблю классику.
И он провел пальцем по переливающейся непонятными детективу символами какого-то чуждого языка приборной панели, отчего салон наполнился агрессивными рычащими ударами и переливами многочисленных перегруженных электрических струн с чрезвычайно быстрыми барабанами и каким-то неизвестным Вертуре, необычным басовым инструментом. В этой напористой непривычной мелодии было что-то одновременно низменное, но непривычно захватывающее и волнующее. Детектив кивнул и, прикрыв глаза от удовольствия, откинулся на спинку сиденья. Он уже освоился в этом современном экипаже и не хватался на каждом повороте, заносе или толчке за ручку на двери: следуя вначале по улицам Гирты, а потом по людному тракту за ее стенами, Эрсин то и дело был вынужден тормозить, чтобы не наехать на вяло плетущиеся по разъезженным колеям тракта телеги и не спешащих отойти к обочине пеших и верховых, но когда впереди выдавались свободные метров сорок-тридцать, поддавал скорости, отчего непривычного к подобной езде Вертуру приятно вжимало ускорением в мягкое кресло.
За городом, за бастионами, за прудами и деревьями простирались поля. От Перекрестка, где брала начало дорога на юг, на Мильду и где в первый день службы в полиции Гирты, они проезжали с лейтенантом Турко и Фанкилем, Эрсин свернул налево на восток, туда, где на горизонте темнели поросшие густым сумрачным лесом холмы. Дал бортом через кювет, съехал с дороги и прибавил скорости, погнал ипсомобиль по полю, над расходящейся следом волнами пшеницей. По совету Эрсина, Вертура провел рукой вдоль окна и опустил стекло. Свежий теплый ветер подхватил его длинные волосы, в ушах засвистело, от восторга он едва не выпустил из зубов трубку, которую курил.
- Ловко вы с этой каретой. А вы, я вижу цивилизованный человек, вы из Столицы? – совсем осмелел, решился и задал вопрос детектив.
- Из столицы, но не из вашей – чуть улыбнулся своей шутке одними губами Эрсин и резко дал руль в сторону чтобы объехать торчащий из поля огромный камень, отчего Вертура опасливо дернулся и едва не прикусил себе язык.
- А я бы хотел посмотреть Столицу. Пишут, совсем не так как у нас…
- Верно пишут – отозвался Эрсин – бардака там и вправду поменьше. Но с городами прошлого, конечно не сравнить.
И многозначительно прибавил.
- Впрочем, если не с чем сравнивать то да, первые пару раз впечатлит.
И наддал скорости так, что капот ипсомобиля на каком-то холмике задрался вверх, а Вертура отчаянно вцепился в ручку над дверью – ему показалось, что сейчас они опрокинуться назад через крышу. Секунду ипсомобиль парил высоко в воздухе, подпрыгнув на пригорке как на трамплине, и плавно, но круто, так что у детектива потемнело в глазах от перегрузки, приземлился, мягко самортизировал, едва коснувшись травы.
Впереди светлела березовая роща. Перевалив машину через какую-то яму, Эрсин ловко, с заносом, обогнул груженую сеном телегу и, притормозив, повел уже с нормальной скоростью по дороге, что поднималась по склону холма, вела в лес. По дороге они проехали еще одну деревню и большой поселок: несколько высоких каменных зданий на перекрестке дорог в окружении складов, изб и засеянных капустой и свеклой огородов и полей. На выезде из него встретили медленный, груженый обломками скалы воздушный лихтер, что мягко парил не касаясь дороги, также как ипсомобиль, только двигался не сам по себе: два крепких, с густыми лохматыми гривами тяжеловоза тянули его на длинных ремнях и еще четверо батраков подстраховывали с бортов и кормы.
- Это сэр Ринья такие для города закупил. И мясом всех кормит, и работу всем дает, и дружину сытой держит – кивнул на грузовик, рассудил Эрсин прибавил с упреком – и все равно все его ненавидят. А леди Веронику обожают, хоть она рубит головы направо и налево, каждый день приговоры подписывает. Несправедливость. Вот и делай потом добро людям, заботься о них.
От поселка снова свернули на юг в лес. Тут телег и пеших было меньше, так что поехали быстрей. По обе стороны просеки раскинулись делянки. На холме вертела крыльями еще одна мельница, только намного меньше, чем та, которую детектив наблюдал в свой первый день в Гирте, на каменистом холме. Низкие и длинные, как бараки, дома без окон просматривались вдалеке и внизу, между стволов деревьев.
Объехав поля по холмам, по широкой дуге, и миновав ручей, снова поднялись по склону небольшой горы. С ее вершины, впереди, над темными рядами елей, Вертура увидел серое, выдающееся высоко над округой многоэтажное каменное здание с узкими окнами и плоской крышей, похожее на центральную башню крепости.
Проехав сырую лесистую лощину, миновав несколько крутых подъемов и глинистых склонов в которых была прорыта дорога, ипсомобиль выехал к большому, целиком заросшему ряской и густым камышом озеру и возвышающейся над ним плоской скале.
Тут, на гребне каменистого холма был построен замок, стены и башни которого они видели с дороги, когда проезжали по холмам. Замок был небольшим, но сразу заинтересовал детектива: старое монолитное основание, как будто бы бетонное, было надстроено тремя круглыми артиллерийскими башнями. Одна, самая высокая, восточная, нависала, на самом краю скалы и трясиной, еще одна, толстая и массивная прикрывала крепость с юго-запада. Третья, с воротами и галереей, расположилась между ними. К ней, через сухой ров, от дороги был перекинут деревянный мост, а все три башни соединяла высокая старомодная, отвесная каменная стена из-за зубцов которой выглядывали аккуратные белые треугольники фахверковых замковых построек вокруг двора крепости.
К воротам по крутому каменистому, отчищенному от кустов и деревьев так, чтобы если кто нападет, ему было трудно укрыться от огня со стен, склону, серпантином поднималась дорога, а внизу, у основания скалы светлели веселые, двух и трехэтажные домики поселка, между которым пронзительно блестела, отражая лучи яркого летнего солнца крытая свежим нержавеющим железом колокольня церкви.
- Наверное это какая-то старая постройка, переоборудованная под укрепленную резиденцию… – глядя на замок, подумал, решил для себя, детектив.
Миновав неглубокий сухой ров и подъемный мост, они въехали в ворота, на двор крепости. Ровная вымощенная аккуратными булыжниками площадка была огорожена с двух сторон зданием похожим на общежитие и домом с арочными галереями на первом и втором этаже. Напротив ворот возвышался массивный, загораживающий солнце, восьмиэтажный донжон – самое высокое здание, то самое, которое Вертура видел с дороги по пути.
- Дом Ринья – словно прочтя мысли спутника, представил укрепление Эрсин – построен на крыше старого бункера. За тысячелетия внизу все конечно же сгнило, но по-прежнему представляет некоторый археологический интерес. Вы же интересуетесь стариной, насколько мне известно?
- Да. В каждом замке есть своя потайная дверь – разглядывая синие вымпелы с красно-золотыми изломанными молниями, уклончиво ответил детектив. Просторный двор с нарядными, свежевыкрашенными известкой фасадами замковых построек, белые каменные ограды с арками проходов и по-домашнему раскрытые настежь окна и двери навевали приятные мысли о дисциплине и порядке, приличествующим каждому честному и благородному человеку. В углу, у кухни паслись гуси. Девочка лет четырнадцати, с хворостинкой в руке, следила, чтобы они не разбредались, не попали под копыта лошадей, которых расседлывали рядом какие-то, похоже недавно вернувшиеся из караула, верховые дружинники. Мужчины весело общались, перешучивались со служанками, судя по репликам, сестрами, женами и дочерьми, поторапливали их поскорее накрыть на стол. Поводя носами, радостно вдыхали тянущие из раскрытой двери кухни ароматы жареного мяса, лука, свежевыпеченного хлеба и вареных овощей.
На стену в сторону трясины вел широкий каменный пандус. Там, на возвышении, перед фасадом дома с галереями, за забором с аркой, был разбит уютный сад с невысокими, так, чтобы не загораживали от солнечного света окна, аккуратно подстриженными декоративными деревьями. По углам двора и у стен повсюду стояли большие белые кадки с кустами, среди которых Вертура с восторгом для себя узнал камелии, шиповник и жасмин.
- А, Патрик, вернулись. Ну как там в Гирте? Не поубивали они там еще друг друга? Очередной заговор уже зреет или еще от прошлого не отошли? – из сада во двор спустился высокий и широкоплечий, разгоряченный работой на солнце по жаре, уже далеко немолодой статный мужчина, с коротко обстриженной седой бородой и облаченный в простую одежду, какую обычно носят слуги или садовники: легкую, распахнутую на груди рубаху, синюю жилетку и широкие, схваченные ниже колен шерстяными обмотками, холщевые штаны.
Из всего его облачения, новыми, черными и красивыми, как будто прямо из модного ателье, хоть и запорошенные сухой пылью из сада, были только сапоги, в темных, мозолистых ладонях он держал большие садовые ножницы, а его руки были по локоть в налипшей на пот земле.
Вертура насторожился: осанка, пронзительный, вызывающий взгляд и привычная к вседозволенности непосредственно-фамильярная манера, с какой этот мнимый садовник шутил и обращался к внушающему в Гирте людям страх Поверенному, указывала в нем высокого начальника или местного господина. Подойдя к экипажу, он с грохотом положил ножницы на крышу и, заглянув в салон, с наигранной приветливостью, прохладно обратился.
- А, собственной персоной. Марк Вертура, детектив. Изволили отложить свои важные дела и принять мое скромное приглашение. Патрик, распорядитесь, чтобы гостю приготовили что-нибудь освежиться и проводили в библиотеку.
- Его сиятельство, сэр Жорж. Ринья. – махнул рукой, продемонстрировал ладонью, представил удаляющегося от машины герцога, Эрсин – маршал Гирты, ученый, философ, доктор наук, воин. Образованный, умный и очень опасный человек.
Вертура промолчал, только кивнул в ответ. Ему стало неприятно, что все эти рекомендации были сказаны со слабо скрываемой насмешкой, причем трудно было понять, над кем больше насмехается Эрсин - над маршалом, или над самим детективом.
***
Через полчаса умытый и напоенный чаем в компании егерей в трапезной Вертура был препровожден оруженосцем, мрачным крепким мужчиной с манерами и взглядом скорее сержанта строевой подготовки, или палача, чем пажа, в библиотеку на второй этаж дома с галереей.
В просторном зале без потолка, прямо под покрытыми резьбой балками стропил, стояли большой низкий стол, без всякого порядка заваленный справочниками и журналами, заставленный фужерами и марочными, наполовину пустыми бутылками. Рядом, на конторке, лежала раскрытая книга. Вокруг стола расположились четыре кресла. Маршал Ринья сидел в одном из них, тяжелым, неподвижным взглядом смотрел в просторное, во всю стену, окно, положив щеку на кулак могучей, покрытой морщинами, потемневшей от летнего загара, руки. Там, снаружи и внизу, простираясь до самого горизонта, слепила с темного помещения глаза, горела лучами солнца, ртутно-белая гладь трясины Митти, которую сейчас созерцал высокий маршал Гирты.
Вдоль стен стояли шкафы, в большинстве своем заполненные старыми научными книгами. У северной стены, неподалеку от окна, был обустроен похожий на алхимический, лабораторный стол с оборудованием для научных экспериментов, рядом стояли стол-бюро с многочисленными ящиками и массивный, изготовленный из вороненой стали, сейф.
Вертура тихо вошел, поклонился, в ожидании встал посреди комнаты, стараясь не показать виду, что разглядывает замершего в кресле герцога: простецкая садовая одежда маршала уже сменилась ослепительно белой рубахой, синими широкими штанами и синей же, с алой, изломанной на манер молнии полосой на груди жилеткой. Длинные седые волосы укрывали виски и плечи, обрамляли блестящую лысину, губы были сомкнуты в упорной гримасе человека, сосредоточенного на чем-то чего бы он не желал касаться даже мыслями. Большие, красные от жары, с толстыми мягкими пальцами, руки, признак скорее общей крупной комплекции, нежели чем работы или тренировок с оружием, были сжаты в кулаки. На столе перед маршалом стоял недопитый фужер с каким-то, похоже крепким, терпким на запах, настоянном на лесных дурманящих травах, напитком.
Вертуре стало не по себе: маршал сидел без всякого движения, словно опьяненный каким-то тяжелым лекарством, смотрел в окно, а когда детектив вошел, никак не поприветствовал его, не отреагировал и, казалось бы, даже не пошевелился.
Выждав вежливые полминуты, детектив подошел, аккуратно заглянул в лицо хозяину замка: сумрачный взгляд герцога Ринья был застывшим, словно его дух покинул тело и блуждал где-то далеко, в той глубине разума или в прошлом, куда уходят люди, которых постиг тяжелый физический недуг или неизлечимая душевная болезнь. Казалось бы что еще совсем недавно это был бодрый, умиротворенный работой в саду пожилой человек, но, похоже, это был всего лишь момент мимолетного просветления. Сейчас перед детективом сидел настоящий маршал Гирты: опасный, обличенный абсолютной властью, больной, сумасшедший старик.
Но как только Вертура успел подумать все эти мысли, взгляд герцога Георга Ринья внезапно стал снова живым и осмысленным. Минуту он ждал, казалось бы не замечая стоящего рядом полицейского, словно испытывал его терпение, но, как будто наконец додумав свои мысли, повернулся и движением ладони продемонстрировал присесть к столу.
- Как вам прием у Вильмонта? – без особого интереса, но тоном не сулящим ничего хорошего, поинтересовался он у детектива. Вертура промолчал, не зная как на это отвечать, и правильно сделал. Герцог Ринья продолжил монолог.
- Все такой же изворотливый, задушевный интриган с ядовитым языком? Все также напудрен, напомажен и настолько манерен, что выходит из ванны, чтобы сходить в туалет?
- К сожалению, ваше сиятельство, я не знаю таких подробностей – ответил Вертура, смиренно склонил голову, приготовился и дальше слушать о чем будет говорить с ним маршал Гирты.
- Оплошала ваша контрразведка – бросил тот, пренебрежительно махнул на бутылки, предлагая гостю самому налить себе вина – вот смотрю на вас Вертура и не понимаю, с чего вы такой вдруг ему потребовались? Может сразу отрубить вам голову. Рассердится, расскажет, какую я испортил ему схему.
- Ваше высочество… - покачал головой детектив.
Но герцог, казалось, опять не услышал его реплики. Его взгляд внезапно снова стал сумрачным: он снова терял над собой контроль, стремительно погружаясь обратно в пучины своих темных, навязчивых мыслей. Замолчав, он долго и неподвижно смотрел перед собой, как будто на детектива, словно таким образом мог разгадать, что он за человек. Тяжело, внимательно, нескромно, с осознанием соей власти сделать с ним все что угодно, казнить или помиловать. Вертура прочел про себя молитву, бросил быстрый взгляд в альков на иконы и мысленно перекрестился.
Так прошла еще минута или две. Детектив замер. Ожидая дальнейших слов или реакции, даже несмотря на разрешение, он так и не прикоснулся ни к фужерам, ни к бутылкам. Сидел без движения, стараясь не спровоцировать оппонента, не совершить, не сказать ничего лишнего.
- Да…– наконец взгляд герцога снова приобрел четкость, как будто за время этого помутнения он сделал для себя какие-то выводы – все проваливайте с глаз моих прочь, чтобы я вас больше не видел. Вы просто никчемная шавка. С вами не о чем говорить. Но все же я очень желаю – герцог подался вперед, голос его почти опустился до рыка - чтобы вы твердо и окончательно уяснили себе, что хоть я и не творю беспредела, но если вы, или кто еще из ваших, снова ступит на вверенные моей законной власти земли, следующий наш разговор будет коротким. И мне плевать откуда вы, хоть из Ордена, хоть от Вильмонта, хоть из королевской контрразведки. Так и передайте вашему умнику Фанкилю. Хотите искать – ищите в любом другом месте, а тут вам делать нечего, ясно?
- Ясно… – тихо ответил детектив. Он сжал губы, старательно пытаясь сохранить лицо, но машинально схватился за подлокотники кресла и, не в силах пошевелиться от парализовавшего его непонимания, как теперь правильно поступить, остался сидеть. Наверное, именно этот подсознательный жест страха и послужил причиной, агрессии безумного герцога, пробудив в нем тот самый инстинкт жаждущего крови и расправы над беззащитной, напуганной, жертвой хищника.
- Встать! – внезапно громко и резко вскрикнул, приказал Георг Ринья - вон отсюда! И чтоб ноги вашей тут больше никогда не было. Брысь! – он сжал кулаки и взлетел с кресла. Вертура тоже вскочил, но сделать ничего не успел - его левый глаз полыхнул огненной вспышкой и детектив, отброшенный мощным ударом умелого кулачного бойца, опрокинулся к стене.
- Ваше сиятельство! - на пороге появился тот самый усатый оруженосец с лицом сержанта и бросился на детектива.
- Выкинуть вон! – скривившись в ужасной гримасе, крикнул ему герцог и, схватив со стола бутылку, запрокинул ее и начал пить.
- Вставай тварь! Пошел вон! – громко, так что затряслись стекла, закричал солдат, грубо схватил за плечо контуженного Вертуру, поволок к двери.
- Я сам… - попытался тот. Он хотел попросить «не бейте», но зал внезапно наполнился шумящими вооруженными людьми, теми самыми егерями, с которыми он только недавно пил чай в трапезной на первом этаже. Его подхватили под локти и с треском рвущейся одежды, поволокли на лестницу и вниз, бросили на камни мостовой во дворе. Тяжело ударила плеть, но толстая ткань мантии смягчила удар. Прикрывая голову рукавами, детектив бросился в открытую арку ворот.
- Бегом! Марш! Быстро! – со смехом подгоняя его щелчками кнутов, с воинственным свистом и гиками, с размаху давая ему вслед пинка, кто метче, дружинники герцога устремились следом. Страшно и резко, громыхнул над головой мушкетный выстрел, какой-то верховой направил на него коня, собрался давить, но Вертура пробежал через подъемный мост и, едва не запнувшись на подножке какого-то нерасторопного сержанта спрыгнул с другой стороны дороги, что круто сворачивала от ворот серпантином, благо за ней был пологий, проросший травой уклон. Спотыкаясь на камнях, побежал под горку вниз.
Солдаты и девицы из замка высыпали на дорогу, свистели, весело смеялись ему вслед.
- Беги быстрей! – показывая неприличные жесты, кричали они, потешаясь такому позорному бегству – не потеряй штаны! Принц-изгнанник! Детектив!
Где-то позади, за спиной Вертуры, с жалобным густым звоном загремел о камни, брошенный следом видимо выпавший из ножен пока его били, меч.
Единственный, кто в этот момент смеялся не над Вертурой, был Патрик Эрсин. Облокотившись спиной о борт ипсомобиля, скрестив свои высокие кожаные башмаки на ремнях и шнуровке, курил, прищурив один глаз, наводил на куражащихся свою прозрачную пластинку.
***
- Да. Это было предсказуемо – важно покачивал головой, констатировал Фанкиль.
- Ничего хорошего и не могло выйти – уперев руки в бока, соглашался инспектор. Все собрались к дивану, на котором лежал побитый, привезенный в комендатуру фельдъегерской каретой, что подобрала его на дороге, детектив. За окнами стояли светлые и ясные летние сумерки, в какие приятно гулять по набережной, под руку с прелестной красоткой, любоваться рыжим закатом, вести непринужденную куртуазную беседу. В зале зажгли газовые светильники. Фанкиль и Инга по очереди оттягивали веки контуженного, советовались, не разного ли размера у него зрачки. Доктор Сакс сидел за столом, пил юво, мстительно улыбался, наслаждался сценой. Со вчерашнего дня он затаил обиду и был очень доволен свершившимся возмездием.
Пришла Мариса, привела невысокую аккуратную женщину в яркой, алых тонов с золотом, длиннополой одежде.
При ее появлении все, кроме Вертуры, которому, как раненому, полагалось лежать и терпеливо ждать что с ним будут делать, поднялись со своих мест, поклонились, и так и остались стоять. Инспектор вежливо подвинул гостье табурет, она села рядом с диваном, провела рукой, словно так могла определить, тяжелы ли повреждения больного или нет.
У нее было абсолютно правильное, с очень гладкое, блестящее, по какому почти невозможно определить истинный возраст, лицо и необычайно, нечеловечески-яркие серые глаза. Все также молча она положила на лоб детектива ладонь, и ему показалось, что от этого прикосновения ему сразу же стало намного легче.
- Это ему сэр Ринья лично… врезал – как старший пояснил инспектор Тралле.
- Сотрясения нет – покачала головой женщина и обратилась к Вертуре – он вам сказал что-нибудь прежде чем начать бить?
Тот покачал ушибленной головой и медленно ответил.
- Сказал, чтоб я не повалялся в его владениях. И сэр Фанкиль…
- Ну это послание нам всем – показал ладонью, тихо объяснил рыцарь, на что все закивали в знак согласия – вот только почему он вас не убил?
- Сказал, что он не творит беспредел… - ответил детектив.
- Может настроения не было… - рассудил инспектор Тралле – ладно, не убил, так не убил. В следующий раз позовет, не едьте.
- Анна – коротко позвала женщина в красном.
Подавшись головой вперед, Мариса протиснулась между лейтенантом Турко и Фанкилем и с готовностью встала рядом с ней.
- Да, моя леди?
- Отвезешь его домой, проследишь, чтоб принял таблетки - она достала из поясной сумки плоскую блестящую упаковку и передала ее Марисе – Валентин, Лео ко мне.
И, поднявшись с табурета, вышла из комнаты. С ней ушли инспектор Тралле и Фанкиль.
- Это он нам так фермы припомнил и тот случай… – услышал Вертура обрывок их беседы.
- Этот Эрсин… - нажаловался он Марисе – в жизни не видел более лицемерной твари… чтоб он мордой в навоз… руки отрежу…
- Даже не пытайтесь, выкиньте из головы – махнул рукой лейтенант Турко, похоже единственный человек из всех, кто хоть как-то посочувствовал детективу – он вас на куски разорвет и съест. Дело проверенное.
Мариса присела рядом с Вертурой на табурет и важно заявила.
- Приказали доставить вас домой, сэр шпион. Очередной тухлый скандал недели. Даже название придумывать на надо: сэр Ринья избивает Марка Вертуру из Мильды.
- Да хоть самого себя, пишите что хотите… – скривил опухшее лицо детектив. Огромный кровавый синяк расползался по его левой скуле.
***
С темного пасмурного неба начал накрапывать дождь.
Мариса остановила извозчика. Кучер с безразличной тупой ненавистью взирал на то, как Вертура пытается взобраться в коляску, бестолково хватаясь за то и дело открывающуюся дверцу. Не такое уж редкое зрелище для кучера, когда дама забирает домой побитого, в разодранной одежде и с расквашенным лицом кавалера. За одним исключением: детектив был трезв.
Вертура долго и сбивчиво пытался объяснить куда ехать, пока его спутница не догадалась и не объявила.
- Угол Гримма и Прицци - и кучер повез их.
У знакомого перекрестка они расплатились с извозчиком и поднялись наверх.
Приложив пальцы к подбородку, и уперев руку в бок, Мариса пристально разглядывала комнату Вертуры, брезгливо, наигранно хмурилась, словно пытаясь понять, нравится ей тут или нет. Самому же детективу очень нравились такие комнаты. В общем-то в основном потому что в Мильде у него такой не было. Большая, угловая, пять на пять метров, с четырьмя арочными окнами, одно из которых, над кроватью, было плотно занавешено, а подоконник заставлен книгами. С полом, устланным плотно подогнанными, крашенными в неопределенный желтый цвет досками и отдельной, за стенкой, каморкой с туалетом, большой, похожей на ванну лоханью и титаном для нагрева воды. Над головой темнел арочный кирпичный свод, а почти что посредине помещения, напротив кровати, стояла кривоногая квадратная стальная печь на каменном башмаке. Массивная кубическая, с конфоркой для чайника, трубой коленом уходящей под потолок, на которой, наверное, удобно сушить промокшие в непогоду плащи и полупрозрачной матовой дверцей, она навевала приятные мысли о тихих вечерах с кружкой подогретого вина, трубкой и книгой, когда за окном темно и холодно, льет дождь или идет снег. Из мебели в комнате имелись книжный и платяной шкафы, просторная, как будто двуспальная, застеленная толстыми мягкими одеялами, кровать, широкий, как у лордов, не у простых служащих, письменный стол, такой же массивный стул у окна, а рядом с кроватью удобное и глубокое мягкое кресло.
В арочное окно над столом откуда-то сбоку, с перекрестка, заглядывал яркий электрический фонарь, подсвечивал часть стены и потолок, но в темной комнате все равно почти ничего не было видно. Мариса отобрала у Вертуры спички, которые он достал, чтобы зажечь свет, подожгла фитиль стоящей на столе керосиновой лампы с рефлектором, открутила мутный от пыли плафон, чтобы было светлей.
- Вашу одежду – лукаво и жутковато-плотоядно ухмыльнулась она. Как умертвие с картинки, протянула руки к детективу.
- Ага – садясь на кровать, насторожился он. Стараясь, чтоб не дрожали пальцы, расстегнул единственную оставшуюся целой застежку мантии на груди. Мариса тряхнула головой, сказала «Ха!», открыла поясную сумку, достала пенал с иглами и нитками, села в кресло.
- Мой муж был рейтаром – с каким-то диковатым, словно бы звериным, вниманием наблюдая, как Вертура раздевается, пояснила она – чего я с ним не нагляделась. А сколько раз я латала его вонючие шмотки – одному Богу известно.
- Муж? – все-таки отбросив в сторону этикет, быстро перекрестился вместо вечерней молитвы, принял лежачее положение Вертура и, укрывшись толстым шерстяным, отдающим каким-то древним одеколоном и нафталином шерстяным одеялом, повернулся к ней – вы были замужем? А что с ним?
- Надеюсь горит в аду – недобро усмехнулась Мариса и пояснила – там, где ему самое место.
Ловкими умелыми движениями она вертела мантию детектива на просвет, чтобы понять, как ее чинить. Егеря герцога Ринья почти оторвали ему рукав, две из трех застежек на груди и почти вырвали большой кусок на левом плече. Пострадал и подол. Наверное порвался, когда его волокли по лестнице.
- Это бесполезно – закончив с осмотром, заключила Мариса и вынесла окончательное решение – можно конечно срезать позумент, укоротить и нарезать заплат… но это будет идиотизм. Уже не в моде, прошлый век. Что с рубашкой? – потребовала она и с напористо выжидающим выражением уставилась на детектива. Вертура в сердцах махнул рукой, снял рубашку, поежился от холода и набросил на себя второй, лежащий рядом, такой же колючий как и тот, которым он укрыл ноги, плед.
Рубаха пострадала меньше мантии – она была просто разорвана на груди заколкой, когда его схватили за одежду. От ее острого бронзового языка на ключице Вертуры осталась болезненная кровавая ссадина.
- Рубашку теперь только на бинты или в печку – покачала головой Мариса – что в шкафу?
И она с хозяйским видом распахнула шифоньер у стены и с треском раздвинула вешалки.
В шкафу нашлись и рубаха и строгая черная мантия, но, как выяснилось в сравнении с испорченными вещами, все, что было в шкафу, оказалось мало детективу.
- Какие фасоны! – изумленно глядя на строгую клетчатую мантию с прямым подолом и широким отложным воротом, громко воскликнула Мариса – сколько им? Пятьдесят лет? Что за престарелый модник-кривляка здесь жил?
Но Вертура не услышал ее вопроса. Утомленный сегодняшними приключениями и разморенный волшебной, снявшей всю боль таблеткой, которую дала ему Хельга Тралле, куратор полиции Гирты, он уже пригрелся и уснул, укрывшись толстым мягким одеялом и отвернувшись к стене.
***
Он не знал, как долго он спал и сколько сейчас времени, но проснулся он от осторожного стука в дверь. Его рука метнулась в сторону, пытаясь нащупать рукоять меча, но его оружия рядом не было. На секунду ему стало страшно, он вскочил, сел и затравленно огляделся, но мягкая теплая ладонь ласково сомкнула пальцы на его плече. От этого прикосновения он окончательно пробудился.
В печке ревело пламя. Озаряло комнату рыжими сполохами через стеклянную матовую дверцу. Лампа была переставлена на подоконник, светила в спину детектива.
Мариса встала с кресла, отложила толстую книгу и подошла к двери.
- Вот - продемонстрировал корзинку дворник Фогге – горшок с мясом, масло, зелень, вино, чай, хлеб. Все что просили, все купил.
Он подслеповато щурился, пытаясь приглядеться к полутьме комнаты, но Мариса выдала ему несколько медных монет и выставила вон за дверь. Поставила на стол корзинку и вернулась к постели. Пока Вертура спал, она сняла свою тяжелую темную мантию и теперь на ней были только та самая белая, с широкими, сейчас подвязанными по локоть для домашний работы рукавами рубаха, плотная, в вертикальную складку, бархатная юбка до пят и черная шерстяная жилетка. На голову она повязала шейный платок, но несколько прядей ее длинной челки выпали из него, красиво обрамляли щеки. Детектив залюбовался ей - почти бесшумно переступая белыми босыми ногами по доскам пола, в своих длиннополых одеждах, спросонья, сквозь жар от принятого лекарства, она виделась ему таинственным черно-белым призраком.
- Вы очень красивая женщина – не удержался и высказался Вертура. В обычном трезвом состоянии ума и подобной обстановке он бы никогда не решился не подобный нескромный комплемент.
Мариса довольно, но сдержанно улыбнулась, повела плечом. Он не был уверен в полутьме, но ему показалось, что она даже покраснела.
- Не керосина, ни еды, ни чая, ни ножа, ни ложек нет – пожаловалась она, поддела пальцами натянутый поверх горловины горшка с тушенным мясом вместо крышки кожаный пузырь – с бойни сэра Ринья – продемонстрировала она клеймо и наигранно улыбнулась – не стошнит?
На столе уже стояла открытая бутылка вина и недопитый фужер.
- Его бы самого в этот горшок и в печь – поделился мыслями Вертура – что за человек…
Мариса отставила горшок с мясом и смерила лежащего детектива тяжелым взглядом, словно решая, говорить с ним на эту тему или нет. Она долила вина в фужер и, залпом выпив его, налила себе еще, молча села на стул.
- Не лезьте к нему – наконец посоветовала она, понизив голос. Встала, поместила горшок с мясом на печь, молча разломала в него горбушку хлеба, вернулась к столу и снова села вполоборота к детективу, уставилась на него тяжело и пронзительно.
- Вообще ни к кому тут не лезьте – выждав долгую паузу, проговорила она - и никуда больше не ходите. Ни к Ринья, ни к другим. К Ринья особенно. Он сумасшедший. После того, как убили его сына, он совсем озверел.
- Убили?
- На войне. Сэр Булле приказал идти в кавалерийскую на терции. Карл Ринья, сын погиб, а Георг, отец, остался жив.
Мариса сделала долгую паузу, поежилась. Вертура молча слушал. За окном шелестели капли дождя. С грохотом прокатилась карета. Мариса выпила еще вина, долила из бутылки, пересела в кресло поближе к детективу, подвинулась к нему, словно опасаясь, что их могут услышать, выразительно заглянула ему в лицо, поджала колени. Ее взгляд стал сумрачным и диким. Сполохи пламени плясали в ее темных глазах, словно отражаясь в мерцающей бездне.
- Вам не сказали… Вас не предупредили… Вы похожи на честного, но наивного и глупого человека, но таким тут не место. Если он сказал не ходить к нему, не ходите, прикажут – ослушайтесь, придумайте как все любую отписку. Здесь вас пошлют на убой, тут всех всегда отправляют на смерть. Тут нет закона, кроме того, который каждый кто имеет власть и деньги придумает сам себе. А Ринья – сумасшедший. Он правит всем, что юго-восточнее Гирты. Он поставляет мясо в город и на все побережье. Если он приказывает своим людям убить, они идут и убивают, иначе он сам убьет их. Тут все живут так. Вам не сказали, потому что всем все равно, все привыкли.
- Но что не так? – также тихо спросил детектив.
- Я вам этого не говорила – сделав еще один большой глоток, продемонстрировала ладонью, понизила голос до тяжелого свистящего шепота, Мариса – но вы зря сюда приехали, если бы вы знали, вы бы отказались, сбежали бы. Но об этом не говорят, не пишут газеты, все знают о том, что здесь творится, что здесь было во времена Смуты, во время войны, но это не афишируют. Вы читали папку, которую вам выдал мэтр Тралле? Нет? Он такой человек, который никогда не будет обострять, который может ужиться со всеми. Он сказал мне подготовить для вас эти материалы, чтобы ввести в курс дел. Точно также как сегодня леди Тралле приказала, чтобы я довезла вас до дома, хотя вы и сами могли дойти, и то, что мне сказали написать о вас, я написала, я думала какой вы человек, нафантазировала себе всякой ерунды, я всегда что-то придумываю, мечтаю... А вы оказались совсем другим. Не знаю… может так и лучше. Черт со всем этим, я не хочу, чтобы с вами что-то случилось. Не знаю почему, просто не хочу. Я расскажу, чтобы вы знали, вы все равно узнаете, ничего тайного тут нет, но если что, я вам ничего не говорила, вы все прочли в архивных делах, там это есть... У сэра Ринья есть дочь, Элеонора. Но ее давно не было в городе, кто-то думает, что он убил ее, как и ее мать, леди Клару Булле, сестру сэра Вильмонта, нашего Герцога. Но люди говорят, что видели ее там, у трясины Митти у этих Ферм... Говорят, она чудовище и что она расплата за грехи семей, за то, что они отреклись от Христа, смешали свою кровь с кровью многоголовых волков, кровью тварей из трясины… У сэра Георга было двое сыновей. Арвид и Карл. Арвид был одним из старших в Круге, как Хольгер и Андрес Прицци, тогда, давно, во время Смуты. С тех пор прошло шестнадцать лет... Они совершили много зла. Убили и похитили многих людей, пока сэр Адам Роместальдус не начал убивать их, и первым он убил Арвида Ринья. Он поставил ловушку, кол. А Арвид всегда был первым, сэр Георг очень гордился им, говорил он настоящий Ринья. И он и стал первым из Круга, кто попал на этот кол и умер в чудовищных мучениях…
Ее голос стал глухим от вина, вкрадчивым и тихим, в нем сквозили ледяная, яростная злоба и ненависть, словно она сама была свидетельницей этой мучительной от раны в живот смерти и наслаждалась воспоминаниями о ней, как расплатой за какое-то злое, принесшее лично ей горе и страдания, дело. Вертура молча слушал, не перебивал, чтобы не сбить ее с мысли.
- …Ходили слухи что, леди Клара, жена герцога Ринья, сестра сэра Вильмонта была сумасшедшей. Она сбегала из замка, как ее мать, Волчица Сив, ночами уходила надолго и далеко в Лес. Вы, наверное, не знаете что такое Лес. И что происходит там, в чащобах, далеко от жилищ. Вы думаете, это просто деревья, и они растут просто так сами по себе? Что только ради денег сотни людей рубят их, просто так работают день и ночь мельницы, перемалывая его в щепу? Просто так дымят ямы на холмах на севере? Этот Лес живой, он растет очень быстро. Если прекратится вырубка, остановятся мельницы, погаснут печи, он заполонит поля, разрушит стены, сбросит нас в море. Но дело не только в живых деревьях, что растут вокруг башни мастера Тсурбы, охраняют ее, не подпускают никого к ней... В Лесу происходят такие омерзительные вещи и обитают такие сущности, которым не должно быть места на земле. Кто-то говорит, это мастер Тсурба и его нечестивые опыты и эксперименты, но это не так, аккуратно спросите у мэтра Турко, купите ему пару бутылок крепкого, он расскажет вам о Лесе, он был егерем... Но хуже не это. Там где Лес, там истончается грань мира, там искажение, там творятся невероятные и неописуемые дела, там сходят с ума люди и звери, там не стреляет порох, не горят не спички, ни керосин. Можно ходить кругами, не находя тропы, плутать и умереть от голода рядом с дорогой или жилищем… Но были те, кто говорил, что видели как безлунной ночью леди Клара стояла на четвереньках на скале в развевающихся белых одеждах, а к ней по очереди подходили волки и спаривались с ней, и у некоторых из них было по несколько голов, как у тех, из книг, которых, как пишут, давно истребили. Но сэр Георг убил всех тех, кто говорил это, убил страшной смертью и никто больше не говорит о том, что такое было. Когда у леди Клары родилась дочь, а мать исчезла, он держал Элеонору в заточении много лет. Говорил, что она больна, ездил к мастеру Тсурбе, нанимал врачей, но никто не мог помочь и все доктора молчали. Некоторые уехали из города, а кто-то исчез. А потом, на войне, убили Карла. С тех пор сэр Ринья, и мастер Тсурба во вражде. Как-то кто-то сказал, что сэр Ринья просил мастера Тсурбу оживить его последнего сына, но у того ничего не вышло… Но это всего лишь слухи, никто же не скажет открыто как было на самом деле. А леди Элеонора раньше бывала в городе. Я ее видела. Дрянная, уродливая девка. От нее самой и от ее кареты несло какой-то мерзостью, какими-то крепкими духами, которыми она пыталась заглушить какой-то другой смрад, как будто крови и мясной гнили. И у нее была одежда как у нищенки, она постоянно хромала, ходила в широкой гадкой хламиде и огромных сапогах, как будто у нее были больные ноги, спина и шея. Всегда была растрепана, немыта и, кажется, ей было трудно говорить. А потом она перестала появляться на людях, и кто-то сказал, что ее тоже видели с волками на камне со следами древнего алтаря, это дальше на восток, за маршальским замком, у трясины…
Мариса сделала паузу, чтоб перевести дыхание и налила себе еще вина. Она сидела вполоборота к Вертуре, лицом к лицу, щекой к спинке кресла, ее глаза горели на уровне его глаз бешеным пьяным огнем, а дыхание стало тяжелым и порывистым. Только тут словно загипнотизированный ее рассказом он спохватился, что держит ее ладонь в своей руке, ласкает ее, широкими движениями, обхватывая пальцами, гладит ее бедро и колено. Мариса одним глотком допила вино, схватила его руку обеими руками и прижала ее к своей груди. Черный осколок какого-то неизвестного ему камня таинственно поблескивал на шнурке, на ее шее, а рядом раскачивался такой же черный, слегка поблескивающий гранями в свете сполохов пламени печи на потолке, серебряный крест.
- Многие вассалы Ринья были в Круге, а их отцы были в ковенанте с колдуном Драбартом Зо, что сгубил сэра Конрада, отца сэра Вильмонта, нынешнего Герцога… Ринья, помог им уйти от суда, когда Круг был разбит. Омерзительные, продажные подлецы, они не городские, они настоящие звери, живут в Лесу, в своих замках и особняках, только Бог знает, с какой они там сношаются нечестью, чем платят ей за то, чтобы она не трогала их. Это его друзья, его соратники, его клевреты… Но он же уважаемый человек. Он богатый, влиятельный, он защитник Гирты, друг сэра Вильмонта и сэра Августа. Он торгует лесом, кормит весь город со своих ферм, и все едят, покупают потому что дешево, и всем все равно, что это черви… Когда голодный будешь, когда дети заплачут, запросят хлеба, будешь есть и червей… Сэр Булле отдал ему весь южный берег. Там у него своя власть, свои законы, как у Солько на севере, у коксохимических и сталелитейных. Его вассалы казнят всех, на кого он укажет, потому что там его слово закон и никому в Гирте нет до этого дела. Никто не возражал, ни когда нашли могилу полную мертвецов, которых закопали живыми, ни когда исчез агент Висби… И этот Эрсин. Избегайте его, он демон, людоед. Лео говорит, это он убивал в Зогдене и пожирал людей, но они с сэром Жоржем лучшие друзья и никто не посмеет сказать и слова против того, кто дружит с сэром Ринья…
- Но что теперь делать? – тревожно пошептал Вертура, сцепляя с ней пальцы, лаская ее мягкие руки, тыльными сторонами ладоней касаясь ее груди – я должен вести это расследования, эти исчезновения и убийства... Это Эрсин? Что мне делать с ним?
- Беги из Гирты! – ее горячее дыхание с тяжелым горьким запахом вина и табачной смолы обжигало его лицо, настолько близко она склонилась к детективу. Ее беспокойный, свистящий шепот сливался с шелестом дождя за занавеской.
- Мэтр Тралле, Лео, они научились жить здесь, как и леди Хельга, и Борис, и владыка Дезмонд, поэтому они еще живы. Адам Роместальдус делал то, что велели его долг христианина и его сердце, и как бы его не чернили, люди вспоминают о нем как о герое. Но он погиб, как погибли и другие, и если у тебя нет сил или денег, пей, сиди и молчи в свою кружку, или беги...
Вертура замер, сжал ее пальцы. Он чувствовал, как она дрожит, как озноб и необычайное нервное возбуждение колотят все ее тело. Он протянул руки, крепко схватил ее за бока и с силой потянул, вырывая к себе из кресла. Его сердце бешено стучало, готовое вырваться из груди, когда он почувствовал как она навалилась на него, придавила его к постели, ощутил, как тяжело и гулко колотится ее сердце. Ее глаза вспыхнули над его лицом двумя черными лунами, ледяные от напряжения руки, схватили его за запястья и прижали к подушке над головой, не давая ему пошевелиться.
- Или сиди тихо, как все, молчи, ничего не говори, не пытайся что-нибудь изменить – касаясь губами его губ, громко, со свистом, шептала она – или Лес и Река заберут и тебя, как сэра Роместальдуса, как мэтра Коннета, как Висби, как Стефанию... Не пытайся перейти никому дорогу, не пытайся остановить их…
Ее бешеные, пронизывающие его своим взглядом до самого сердца, глаза еще раз вспыхнули перед ним в огненных сполохах печи, ее язык коснулся его губ, жадно лизнул их. Ее взгляд стал алчным, хищным, торжественным, почти что звериным, Вертура притянул ее к себе, сомкнул с ней губы. Она выгнулась в нечеловечески чудовищной экстатической ласке полной каких-то запредельных отчаянья, страха и силы, заерзала, забилась на нем, словно пытаясь высвободиться, чтобы он, прижал ее к себе еще крепче, удержал на себе. И, следуя этому безумному, яростному порыву, Вертура обхватил ее и сжал так сильно, что под его локтями глухой неровной дробью как мушкетные выстрелы защелкали хрящи ее спины.
***
Глава 4. Принц Ральф. (Среда)
***
Вертура проснулся от боли. Остро и тяжело ломили левая скула и висок. За окнами было пасмурно и светло. Накрапывал мелкий дождик. В комнате стоял терпкий запах горящих в печке поленьев.
Мариса сидела в кресле у изголовья кровати, поджав ноги, листала какую-то толстую, старую, в истертом кожаном переплете, книгу. Было жарко, и из одежды на ней были только ее длинная, до колен, белая рубашка с широкими мятыми рукавами и повязанный концами назад, под косу, шейный платок на голове. Ногти на ее босых ногах были обломаны, как у самого детектива, а на лодыжках отчетливо белели кольца от жестких голенищ ее огромных полицейских сапог. Вертура бросил на Марису быстрый взгляд, поднял руки, взялся ладонями за лицо и плотно зажмурился.
- Это ты привез? – спросила она требовательно и строго, откладывая фолиант – «Агентурная работа и сыск», твои книги?
- Нет – ответил он – они были здесь. Даже не смотрел их.
- «Карманный справочник агента» – продемонстрировала она маленькую, специально под формат небольшой поясной сумки книжку и, даже не пытаясь скрыть угрозу в голосе, спросила – приехал разнюхивать у нас здесь?
Вертуре стало не по себе. Он прикрыл глаза, чтоб сосредоточиться и вспомнить расположение лежащих вокруг вещей, сонно затер щеки и лоб, чтобы выиграть время.
- Чего молчишь? – грубо бросила Мариса начиная сердиться – сказать нечего?
- Посмотри дату издания и место – не открывая рук от лица, фальшиво зевая, вяло ответил детектив – и пыль на переплетах. Они лежат тут уже много лет.
Мариса быстро раскрыла книгу на обороте, недоверчиво покосилась на Вертуру, пробежала глазами по строкам, перегнулась через него, потянулась, чтобы взять с подоконника еще одну, но он ловко схватил ее за спину, и придавил поперек себя так, чтобы она не смогла высвободиться.
- Всю ночь читала про то, что должен уметь агент и ничему не научилась – поняв, что она не собирается сопротивляться, ослабил хватку, обнял, приласкал ее к себе, детектив – и нечего мне тут пенять, что меня толпой побили солдаты, я следователь и действую головой, а на силой. Оплошала ваша контрразведка, работаете неудовлетворительно.
Мариса протянула руку и провела пальцами по пыльным корешкам, удостоверилась, что он не врет и они действительно все в пыли.
- Дурак! – покачала головой она и, даже не пытаясь освободиться, уткнувшись в одеяло лицом, прибавила с игривой мстительной обидой – вот был бы ты таким ловким с Эрсином, как со мной, я бы поглядела!
- Да, это был бы номер, но формат определенно не мой – радостно улыбнулся Вертура, лаская, гладя ладонями ее спину и плечи, теребя хвостик ее косы.
***
На столе стоял вчерашний горшок с мясом. Перестоявшее на печке, запекшееся до корки, оно стало настолько жестким и сухим, что сколько бы его не скребли, не долбили ложкой и ножом вначале Мариса, потом Вертура, они так и смогли сделать его пригодным для еды. Держа в руках фужер с горьким чаем, они сидели на кровати перед стулом, на котором стояла корзинка с черным хлебом, салатом и капустой, по очереди макали разломанные куски каравая в горшок, чтобы напоить его в жирном бульоне, заедали хрусткими листьями зелени.
- А у вас, в Мильде, правда в моде по утрам подавать в постель кофе с молоком и медовое печенье? – отирая руки о тряпку, которой была укрыта корзинка с едой, спросила Мариса одновременно с надеждой в голосе и насмешкой.
- Не знаю как с молоком, но то, что поддавать уже с самого утра, такое да, у некоторых есть – покачал головой детектив. Мариса заулыбалась его ловкому ответу.
- Все, теперь выйди вон. Мужчинам нельзя смотреть, как одевается женщина – когда закончилась трапеза, и Вертура перекрестился на иконы, указала ему на дверь Мариса и он, прихватив свою плоскую планшетную сумку в которой лежали его спички, трубка и кисет с табаком, исполненный благостного восторга, вышел из квартиры.
- А, сэр тайный агент! Приветствую, приветствую! – доверительно и весело бросил ему выходящий из соседней двери округленький господин с густыми растрепанными зарослями волос над ушами и блестящей, покатой лысиной – славное утро! Прекрасный день!
Поперек его плеча было перекинуто толстое махровое полотенце, а в руках он нес набор для чистки зубов и мыло. Общий умывальник находился внизу, на первом этаже, там же где и колонка и титан в котором ранним утром можно было набрать горячей воды.
Вертура стоял у окна в своей разорванной рубахе с ремнем портупеи через плечо, курил. Наверное, сейчас, с разбитым лицом, в подранной одежде и при оружии, он больше всего был похож на усталого рыцаря, отдыхающего после жаркого боя, но весьма довольного своей победой.
- Тазик и ведерко с горячей водой попросите внизу у консьержа, поможет, подогреет, добрейший и отзывичивейший человек – оттопырив указательный палец, приложив руку к лицу, задорно прошептал детективу сосед, чем полностью разрушил идиллию, рыцаря, курящего в окно под дверями спальни прекрасной леди.
Вертура нахмурился и только молча кивнул в ответ.
***
Утро они провели в ателье. Мариса критически осмотрела имеющиеся в продаже готовые вещи, поморщилась и выбрала для детектива темно-зеленую, льняную, с завязками на груди, рубашку и серую, как сталь меча, мантию из плотной толстой шерсти.
- Остальное не подойдет. У тебя нет столько денег – категорически заключила она, наслаждаясь его покорностью в выборе гардероба, пустилась в веселые пространные рассуждения – детектив должен быть не бросок, но стилен. Как во всех нормальных полицейских историях. Уж я-то знаю, я же сама пишу их. И еще у тебя должны быть черные штаны со стрелками, как у сэра Прицци. Каждый детектив обязан носить такие штаны.
***
Еще через час политый одеколоном, побритый вокруг рта и по шее так, чтобы осталась переходящая в короткую бороду густая щетина на подбородке и щеках, как было модно здесь, на севере, Вертура сидел у окна в своей комнате верхом на стуле лицом к спинке. На столе стояли новая откупоренная бутылка вина и наполненный до краев фужер, а Мариса, с ножницами и расческой в руках, весело болтая без всякого умолку и смысла, приводила его свежевымытую голову в современный и достойный по ее мнению принца-изгнанника, шпиона и детектива вид. Она ловко, хотя и немного неаккуратно подравняла секущиеся концы его длинных, до лопаток, уже с несколькими седыми прядями волос, расчесала их и, манерно уперев колено в его спину, затянула их в хвост и перевязала своим черным, бархатным бантом с украшенными серебряными нитями бордовыми кисточками.
- Теперь ты персонаж фантастического романа! Марк Вертура, принц-изгнанник, детектив! – оглядывая свою работу, когда он надел перевязь с ножнами, достал трубку, закурил и принял с ней позу, самодовольно и радостно прищурилась, заключила она, любуясь своим детищем. Энергично хлопнула его по спине – все, осталось теперь только найти предателей, продажных мразей и врагов Гирты, которых ты выведешь на чистую воду и покончишь с ними. Ничего если тебя убьют, я напишу ворох бестолковых историй на полстраницы. Сейчас все просят покороче, поменьше букв, выкидывать побольше лишнего. Все такие занятые, говорят, времени читать ни у кого нет!
И она со счастливой довольной улыбкой отвернулась, откинулась спиной в объятия детектива. Он тоже улыбнулся, развернул ее, поцеловал в смеющиеся губы, ласково прижал к себе.
***
К полудню дождь прекратился, небо прояснилось. Над городом повисла густая влажная духота. Жаром дышали налитые ночным дождем лужи и вмиг нагретые припекающим летним солнцем мостовые. Даже море и река не приносили свежести. Тяжелые, до тошноты густые испарения лип и тополей, мокрой травы и прелой земли пряным удушающим маревом стояли над Гиртой.
На полицейском плацу было как-то непривычно безлюдно. Кто-то напомнил Марисе, что сегодня день порки, так что занятия по строевой подготовке отменили и все незанятые сейчас на рыночной площади в оцеплении. Поделился новым слухом о том, что Модест Гонзолле пришел к кому-то в гости, залез в буфет и все там съел, за что был изгнан с позором пинком под зад и побит.
У летней кухни к Вертуре подошел какой-то невысокий, усатый и чопорный кавалер лет двадцати семи, с тощей русой косой и хитрыми светло-серыми глазками шельмоватого мужичка из подворотни. Представившись заместителем майора Тинвега, гвардии капитаном Фридрихом Кроксеном, на полном серьезе поинтересовался о конфликте с маршалом и, терпеливо выслушав анекдот, разъяснил на вопрос Вертуры, что полиция, это тоже одно из подразделений жандармерии. В отличии от квартальной и территориальной обороны, которой руководят местные землевладельцы, занимается несением караульной службы на площадях, мостах и центральных улицах города, а также следственными мероприятиями, в случае, если квартальные надзиратели не справляются с раскрытием особенно сложных, либо требующих специальной экспертизы, происшествий. Сказал, что как там в Мильде он не знает, но тут, в гвардии, все они славные и честные христианские рыцари, имеют соответствующие права и привилегии, управляют испокон веков принадлежащим их семьям домами, а во время боевых действий несут военную повинность в качестве офицеров и командиров собираемых по кварталам дружин. В полицию же, особенно на постовую службу, набирают всех подряд и служат в ней сугубо за жалование, как наемники, подрядчики или батраки, что разумеется не дает никакого права на уважение. Обстоятельно рассказал, что честное и славное рыцарство Гирты это надежный щит и меч герцогства, установленные веками иерархические традиции, а также верная гарантия правопреемственности власти, сохранения правопорядка, закона и очередности наследования. Самым же главным и уважаемым человеком после герцога Вильмонта, среди всех остальных, является военный комендант города, граф Август Николай Прицци, и чтобы не попасть впросак, Вертуре непременно следует выучить это имя наизусть, наравне с именами и должностями его племянника и ближайшего помощника, майора жандармерии Марка Иоганна Тинвега и руководителя полицейского управления, Абеларда Свена Гесса.
- Бандиты - это у Ринья, Тальпасто, Солько и прочих Келпи, а мы - патриоты, христиане и верные защитники Гирты! – гордо, но со смехом, подрезюмировал капитан, с игривой галантностью клацнул шпорами, склонился, поцеловал руку Марисе с таким видом, как будто она была единственной первой и последней, по праву принадлежащей только ему одному, дамой его сердца, и не попрощавшись с Вертурой, пошел прочь. На конюшне ему уже приготовили нарядную лошадь под гербовой попоной, но вместо того, чтобы уехать, он остался, начал весело и бесцеремонно рассказывать всем, как понял по отрывочным репликам и задорному смеху детектив, о своих впечатлениях о Вертуре и как он был бит в замке Ринья.
Детектив пожал плечами, отвернулся. У дальнего костра за летней трапезной кружком сидели неопрятные жены лесных людей, шили кожаные крутки, латали рубахи, мантии и доспехи, где их можно было чинить с помощью дратвы, иголок и шила. Вели свои едкие женские беседы, с грубыми смешками посылали бравых кухарей и дежурных в герцогскую канцелярию и по почте Гирты.
В этот день Вертура впервые увидел начальника полиции, майора Гесса. Высокий, полный, с пышными усами, исполненный благородства и достоинства, облаченный в идеально аккуратную темно-зеленую мантию, с большим, лиловым, какие, как объяснил недавно капитан Кроксен, разрешалось носить только кавалерам Лилового клуба графа Прицци, бантом на груди, заложив руки за спину, он неторопливо прохаживался по коридору второго этажа в компании незнакомого Вертуре, судя по золотой подвеске на портупее высокопоставленного, служащего жандармерии.
- Анна! – важным деловым тоном, как и любой начальник, которому есть дело до всего в порученном ему ведомстве, громко приветствовал он демонстративно идущую под руку с Вертурой Марису.
Та в ответ сделала вежливый реверанс и наигранно улыбнулась в ответ.
- А почему вы еще не на порке? – строго спросил майор, ничуть не смутившись ее льстивого поведения – уже как два часа идет, а вы где?
- У меня внеочередное поручение от леди Тралле лично! – с готовностью кивнула, оправдалась Мариса – сейчас же заберу бумаги и поеду.
- И подходите потом к Собору, в новом павильоне будет чаепитие – смягчился, покровительственно прибавил майор – как раз в «Скандалы» что новое подглядите, а то последнее время сплошная скукотища.
Услышав что речь пошла о делах не относящихся к службе, в разговор вмешался его собеседник, важно, без всякой тени улыбки, начал объяснять.
- Проверим, готова ли к фестивалю трибуна. Крепко ли сколотили, чтоб не как в прошлый раз. Станцуем на ней джигу. Заодно и программу турнира окончательно утвердим. А это вы тот самый? Поговаривают, вас вчера побили? Желаете писать заявление?
- Нет – вежливо склонив голову, ответил Вертура – претензий не имею.
- А вот и вы тоже сегодня заходите – пригласили и его – сэр Кибуцци все спрашивал, тоже хотел на вас поглядеть.
- Да пошли они все к черту, старичье! – когда они отошли достаточно, чтоб ее слова не были услышаны, едким шепотом, сквозь зубы, поделилась с Вертурой Мариса, поморщилась не скрывая омерзения и брезгливости – напьются, устроят дебош, поколотят друг друга, по городу кататься, творить непотребства, стрелять из окна ипсомобиля поедут. Этот второй, полковник Фаскотти, комендант Северной Гирты. Тот еще бандит.
***
- Сэр Вертура! – делая звонкое ударение на «у», приветствовал доктор Сакс – новое платьице короля прикупили? А новое лицо? Подходящего в цену не нашлось? Элегантен как кларнет!
- Мэтр Сакс, а не пойти ли вам курнуть, пока очки не упали? - весело, с напором, почувствовав что понемногу начинает осваиваться в местном стиле куртуазного общения, продемонстрировал кулак, бросил ему детектив – элегантны рояли и дамы, а у рыцаря главное твердая рука и благородное сердце.
Доктор умильно заулыбался его словам, как отец, сынишка которого впервые схватил в руки меч и с восторгом гоняет им по двору птиц.
- А ловко она его, женщина, в оборот! – обращаясь к Фанкилю, что сидел у лестницы на месте дежурного и старательно выписывал что-то из толстого справочника, по секрету на весь зал, проорал он – раз и винтом от колено!
Мариса подошла к своему рабочему столу. Не обращая внимания на эти глупые разговоры, детектив подвинул соседний стул, присел рядом, заулыбался, любуясь с какой профессиональной ловкостью она перебирает свои записи и письменные принадлежности. Собрав все что нужно, она уложила в поясную сумку деревянный пенал с грифельными стержнями вставленными в обрезанные гусиные перья, каучуковое кольцо для стирания написанного, блокнот, циркуляр со списком приговоренных и запасные чистые листы. Взяла с вешалки свою модную широкополую шляпу с бронзовым полицейским значком, надела ее на голову, гордо и радостно улыбаясь, оправила челку и косу перед зеркалом.
- Все, мы ушли на порку, по личному поручению сэра Гесса! – бросила она Фанкилю, чтобы внес в журнал, и они с детективом покинули отдел.
***
Тяжелая безветренная духота стояла над домами, над улицами, над рекой. Ярко и пронзительно светило солнце, играло на холодных волнах Керны. На мосту, на перекрестке и проспекте Булле было людно. Вертура и Мариса шли пешком и изрядно утомились от быстрой ходьбы по жаре, поднимаясь по склону холма к Соборной площади, к дворцу Булле, за которым, в двух кварталах дальше по проспекту на восток, располагалась Рыночная площадь, где регулярно устраивались казни, порки, ярмарки и прочие подобные им развлечения.
Миновав тесную извилистую улочку, что вела вдоль реки от решетки собора Последних Дней параллельно проспекту Булле, вышли на просторное, раскаленное жарким летним солнцем, мощеное черным, истертым до блеска булыжником пространство заполненное шатрами, повозками и людьми.
Здесь было весело и шумно. нарядные дома с фахверковыми фасадами и вымпелами торжественных красных и черно-серых тонов с трех сторон окружали большую прямоугольную площадь. Из распахнутых настежь окон выглядывали веселые лица зевак, наслаждающихся с фужерами и трубками теплым летним днем, как спектаклем, идущей прямо под окнами экзекуцией и обществом отдыхающих вокруг людей.
Перед домами стояли оттянутые к краям площади фургоны и возы. То там то тут громоздились штабеля желтого, свежеотесанного бруса, заготовленного под строительство необходимых для проведения фестиваля сооружений. Рядом с церковью, напротив помоста, где проходила экзекуция росло несколько огромных высоких дубов, а сразу за ними, с северной стороны, площадь без всякого ограждения обрывалась крутым травянистым склоном к реке. По откосу к воде вела широкая каменная лестница. Внизу, у ее основания, под раскидистыми ветвями древних и могучих ив светлели каменные плиты пристани. По ней, ходили матросы и грузчики, на волнах покачивались многочисленные лихтеры и груженые товарами ладьи.
Выйдя на площадь, Вертура и Мариса сразу же направились сквозь толпу к помосту оцепленному облаченными в бригандины и шлемы постовыми с изможденными, разморенными жарой красными руками и лицами. За их бронированными плечами, на бревнах кто на коленях, кто лежа лицом в доски, ожидали своего часа с колодками на руках и ногах, тоже изнывающие от жары, приговоренные к порке мужчины и отдельно, в стороне, несколько женщин. Чуть поодаль стояла телега с клеткой. В ней, лежа прямо на полу, вяло отмахиваясь от налетающих стаями назойливых навозных мух, ожидали те, кому полагалось больше всех. Как объяснила Мариса, их очередь должна была подойти, когда окончат пороть осужденных за мелкие и средние провинности и нарушения.
Здесь все шло своим чередом. Решая организационные вопросы, ходили, чеканили каблуками офицеры. Рядом с помостом сидел в седле, смачивал пальцы языком, чтобы разлепить листы, просматривал какую-то папку высокий и плотный, по виду наделенный немалой физической силой, белокурый, с короткой бородой и как будто задорным и угрожающим одновременно лицом, мужчина средних лет. Как сказала Мариса, это и был тот самый майор жандармерии, крестник и названный племянник графа Прицци, военного коменданта города, барон Марк Тинвег.
Голый по пояс, расписанный узором древних защитных символов, в страшных узких штанах с серебряными клепками, палач на помосте лил себе воду на плечи, утирался рукой поверх маски: контрастной, с черными по белому полосами личины демона из непрозрачного матового стекла, с густой гривой черных волос и отдельно торчащими косами – черной, алой и белой. Снаружи, за оцеплением, на штабелях бревен, на козлах карет, на тюках, на возах, ящиках и досках, сидели, курили, беседовали, смеялись, бросали в сторону помоста веселые взгляды и шутки торговцы и артельщики. Прогуливались, приставали к прохожим со своими лотками и коромыслами разносчики юва, горячих бутербродов и воды.
Но вот призывно запел рог, палач отдохнул, перерыв завершился, приставы в масках подняли из толпы арестантов очередного провинившегося, и повели на помост наверх.
Спросив у приговоренного имя, распорядитель казни пролистал журнал и скучно прочел на всю площадь доказанное обвинение в порче имущества в мастерской и приговор судьи. Он тоже был в маске, но в отличии от палача в другой: просто белой и матовой, без всяких украшений. Его плечи и голову укрывали глубокий темно-багровый капюшон и просторная пелерина, а рядом, на аналое, как у чтеца в храме, лежал раскрытый гроссбух.
- Признаете ли вину и справедливость приговора? Принимаете ли милость Господа Бога и Герцога? – закончив чтение, громко, как будто бы голос звучал сразу со всех сторон, так что эхо отразилось от стен окрестных зданий, спросил у приговоренного распорядитель казни. Тот кивнул, ответил что-то нечленораздельное. Распорядитель приказал исполнить приговор, но в силу раскаяния обвиняемого дать ему меньше, чем полагалось, на пять плетей.
Приставы подхватили под локти приговоренного, не выказавшего ровно никаких попыток к сопротивлению и притянули веревкой за колодки к скамье. Палач отошел на пару шагов, замахнулся и с некоторой усталостью, но все еще твердой рукой, с шагом ударил плетью. Сухой и резкий как ружейный выстрел, шлепок эхом разнесся над площадью, Мариса вздрогнула, передернула плечами, и еще цепче ухватилась за локоть Вертуры, но тут же снова широко заулыбалась, уставилась на помост, стараясь сделать вид, как будто ничего и не было.
В общем шуме собравшейся многолюдной радостной толпы как-то несолидно звучали ритмичные всхлипы наказуемого. Палач один за одним наносил удары, исполнял приговор. Мариса какое-то время внимательно смотрела в его сторону, крепко держалась за детектива, потом отвернулась, как будто увлеченная каким-то совсем другим, более интересным, действом. Вертура же продолжал смотреть. Отсчитав положенное количество ударов, палач опустил кнут, кивнул приставам. Наказанного отвязали от скамьи. Один из полицейских зачерпнул из бочки ковшом, полил ему на иссеченную кровавыми следами спину. Тот не сдержался от боли, громко застонал и чуть не упал лицом вперед, но приставы удержали его и спустили с помоста вниз, где его уже ждали друзья и жена с детьми. Женщина протянула руки, с печальным лицом обняла его, шепча что-то на ухо, ласково повлекла прочь через оцепление.
Следом было еще несколько мелких и средних нарушителей, потом Мариса кивнула, обратила внимание Вертуры, сказала, что вот этого надо особо упомянуть в статье. Приставы уже подняли на помост полненького и нежного мужчину с лицом начальника или служащего средней руки. Его быстрые глаза с неподдельным ужасом, бегали от распорядителя казни и палача к майору жандармерии, что отвлекся от своей папки и с непроницаемой благодушной улыбкой смотрел на него, как на старого знакомого, в ответ, с мольбой и стыдом взирали на собравшихся внизу многочисленных веселых, но абсолютно глухих к его страхам и унижению людей. Распорядитель уточнил его имя и прочел в журнале обвинение в том, что находясь в должности начальника склада, приговоренный воровал муку, продавал ее ради собственного обогащения, а недостачу восполнял мелом, который попадал в хлеб, что потом продавался по всей Гирте.
- По личному приказу ее высочества, леди Вероники Эрики Булле, пороть до смерти – нисколько не изменившись в голосе, прочел в ходатайстве он вслед за приговором и продемонстрировал палачу записку, которую подал ему какой-то человек с багровой лентой на рукаве, что, минуя караул, поднялся на помост во время прочтения приговора судьи. По толпе покатился одобрительный гул. Палач заглянул в бумагу, тоже сверился с ордером, бросил быстрый вопросительный взгляд на майора Тинвега, что только повел головой, демонстрируя, что его это не касается и приказ есть приказ, безучастно пожал плечами и сделал знак приставам. Приговоренный запротестовал, попытался снова окликнуть майора, но его умело притянули к скамье за руки и палач забил плетью.
- Раньше смертные приговоры, отрубание рук и голов оставляли для ярмарок и турниров – беззаботно пояснила Мариса, с некоторым интересом наблюдающему за казнью Вертуре – омерзительное зрелище, везде грязь, кровь. Я ее ненавижу. Впрочем, и поделом им, думать надо было прежде чем делать. Раньше таких, как этот штрафовали, а как леди Булле приехала, теперь казнь и изгнание семьи из города с конфискацией. Как при сэре Конраде. У вас же в Мильде тоже так делают?
- Да, временами. Если кто уж совсем не понимает что даже в казнокрадстве надо знать меру – ответил с интересом разглядывающий красивый старый, оформленный растительным орнаментом и розеткой серый фасад церкви и священника, что беседовал с напуганными такой внезапной расправой другими приговоренными, давал им целовать крест, детектив.
- Пойдем к мэтру Глотте – заметив знакомого, потянула его за руку Мариса - мне еще надо подготовить про все это статьи.
Капитан ночной стражи с горбатым, переломанным носом, кривым, как будто бы ухмыляющимся, обезображенным отсутствием слева зубов, усталым, невыспавшимся лицом, перекинув свой тяжелый черный плащ через локоть поставив ногу на бревно, стервятником озираясь вокруг, стоял рядом с помостом. Он приветствовал Марису, с мрачной кривой улыбкой поделился с ней сплетней о каком-то агрессивном дебошире из северного района, которого никак не хотел утихомиривать жандарм, потому что они были приятелями и собутыльниками. Что по этому делу уже ездили, но никак не могли его решить, потому что за жандарма и его клеврета вступился местный квартальный капитан, знакомый полковника Фаскотти. Но кто-то нажаловался леди Веронике и та, затребовав выписку из полицейского журнала, убедившись что противоправные действия действительно совершались на регулярной основе, решила этот вопрос радикально и быстро: обоих, и рыцаря и его дружка-пьяницу, приказала сковать за ноги одной короткой цепью и сегодня утром бросить с моста в реку, где оба и утонули, о чем также следовало упомянуть в статье.
- А протокол есть? – деловито уточнила Мариса.
- В оперативном спросите - ответил капитан ночной стражи и повел ее к помосту, показать журнал приговоров и исполнений.
Вертура остался один и, уже, как и все вокруг не обращая особого внимания на происходящее на помосте, пошел по периметру площади, разглядывая людей, дома и украшенные гирляндами листьев и деревянными решетками магазинчики.
- А это же сэр Вертура! Наш друг, полицейский, принц-изгнанник, шпион и детектив! – весело, на всю площадь, окликнули его, Вертура вздрогнул и обернулся.
За широченным, сколоченным прямо перед дверьми какой-то закусочной, откуда разило прогорклым жиром, разлитым ювом и пригоревшим чесноком, столом, оседлав скамейки, сидели уже знакомые ему студенты. Отдыхая в тени раскидистой липы, они имели растрепанный, веселый и явно несколько утомленный тяжелым душным днем и похмельем вид. Перед каждым стояла большая, полуторалитровая кружка с ювом, а на столе в беспорядке валялись трубки и кисеты. Еще за столом сидел какой-то высокий и сутулый старшекурсник в очках, с видом яростного заучки, сосредоточенно грыз перо, писал в блокнот, записывал историю сидящего рядом могучего по сравнению с тощими студентами, облаченного в роскошную, но весьма истрепанную и покрытую дорожной пылью алую броню, веселого, но вполне серьезного, благородного и гордого вида, молодого рыцаря.
Вертура подошел.
- Сэр Ральф Булле. Шестой, но неповторимый и единственный! Наш славный и отважный принц! – гордо, но со смехом, представил его хвостист Прулле. Путешественник весело кивнул в ответ, ничуть не обидевшись этой дурашливой характеристике. По всему было видно, что он только что с дальней дороги и готов до бесконечности терпеть любые издевки беспутных школяров, настолько он рад возвращению домой, в родные земли.
- Сэр Марк Вертура! – представил в свою очередь и детектива принцу хвостист и окинул полицейского игривым взглядом, оценивая, как бы еще шуткануть и, наконец, оформив в своей пьяной голове первую попавшуюся идею, выпалил – симулянт, номенклатурщик, шпион и формалист!
- Ну ты и дурень! – выдохнул дым, покачал головой, бездельник Коц. Принц Ральф, улыбнулся, отсалютовал детективу кружкой, сделал большой глоток. Вертура покачал головой, отобрал кружку у хвостиста, отсалютовал принцу и тоже начал пить.
- А вчера у сэра Ринья… – продолжил было радостный студент, но Вертура его опередил. Уже изрядно пресытившись издевками, которыми по приезду в Гирту его одаривали все кому не лень, рассвирепев, он грубо, без предупреждения толкнул обидчика, схватил за плечо, не давая встать и дать сдачи, сжал трясущийся от ненависти кулак, зарычал на студента – хватит уже! Вы все!
Сам испугавшись что сейчас на него нападут толпой, завращал бешеными глазами, сжал кулак на эфесе меча, готовый выхватить его и биться.
Бездельник Коц громко засмеялся, затопал ногами, отсалютовал кружкой этой сцене.
- Да, братья-патриоты! За нашего сэра Булле! За Гирту!
Принц Ральф тоже засмеялся в голос, наслаждаясь представлением. Вертура отпустил меч, без сил упал на скамью. Бездельник Коц схватил хвостиста за шею, в шутку изобразил что бьет его лицом об стол.
- Ох – тяжело вздохнул Вертура и выпил.
- Ага – забирая у него кружку, устало ответил хвостист.
Инцидент был исчерпан. Так оседлав скамейки поперек, как это было модно у рыцарей и студентов, чтобы не мешали висящие на поясе плетки, сумки и мечи еще некоторое время они сидели за столом, пили теплое на жаре юво, курили. Вертура познакомился с ментором Лирро, аспирантом, руководителем студенческого общества и редактором университетской газеты и лейтенантом гвардии сэром Эмилем Фрюкастом. Рыцарем лет тридцати, учителем фехтования и веселым наставником принца. Держась рукой за кружку он громко, смеялся и хохмил, но пил немного, поглядывал по сторонам, смотрел внимательно и трезво. Внимательно приглядевшись к Вертуре, внезапно кивнул ему, без тени шутки поинтересовался.
- Как в Мильде? Как погода? Тепло или дожди?
- Да – коротко и беспредметно ответил тот. Ему стало неприятно от этого внезапного и явно недружелюбного обращения. Детектив насторожился.
- За здравие сэра Вильмонта! - с вызывающей улыбкой, по-прежнему внимательно и агрессивно глядя Вертуре в глаза, поднял кружку сэр Фрюкаст и зычно, как на войне, так чтобы слышали все вокруг, провозгласил – слава Гирте!
- Да! Слава Гирте!!! – вскидывая кружки, стуча ими об стол, закричали, завыли, отозвались школяры.
Вертура сделал вид, что эта выходка его не задела. Молча и безразлично, как будто он был уже пьян, оценивая угрозу, уставился в сторону рыцаря. Как и его воспитанник, лейтенант гвардии был облачен в форменную алую бригандину с оплечьями и кольчугой но, казалось, совершенно не был стеснен этим тяжелым снаряжением. У него было открытое, внимательное и суровое лицо человека, который привык побеждать, натруженные руки и длинные светлые волосы. Он был высок и крепок, как и любой привычный к седлу, мечу, скачке и сражениям мужчина. Сухие и темные, с перебитыми костяшками пальцев ладони фехтовальщика твердо сжимали кружку. Глубокий недавний, еще не зарубцевавшийся до конца шрам, видимо от съехавшего от удара шлема, рассекал его потемневшее от загара лицо, еще один, совсем старый, белел рядом на щеке.
Таким же загорелым был и молодой принц Ральф. Несмотря на то, что от природы он и так был светловолос, его глаза и волосы еще больше выгорели на жарком солнце южных степей и пустынь. Широкое, как отлитое из бронзы, лицо и могучие руки отливали загаром, еще больше выделяя его на фоне бледных хилых школяров, проживших всю жизнь под холодным северным небом Гирты.
Вторым спутником юноши был невысокий и узкоплечий, молчаливый, неопределенного молодого возраста, человек с длинными черными, кажется даже чуть синеватыми, волосами, яркими и большими васильково-синими глазами и узким лицом прибывшего из каких-то совсем далеких и чужих стран, иноземца. Облаченный в темно-синюю, закатных тонов, мантию, больше похожую на тонкий ночной халат чем на верхнюю одежду, и подпоясанный широким бледно-красным, расписанным геометрическим узором тряпичным кушаком, как у чужеземных рыцарей с картинки какой-то давней книжки, которую где-то когда-то видел детектив, он молча сидел перед своей кружкой, но не пил, исподлобья, с молчаливым вызовом, поглядывал на шумных студентов. Перед ним на столе лежали округлые деревянные ножны с изогнутым мечом, длинная рукоять и овальная гарда-цуба которого были украшены яркими цветастыми лентами.
- Это Шо – объяснил принц Ральф ментору, чтобы обязательно написал в студенческой газете и о нем – поехал с нами, захотел увидеть Гирту.
Из беседы студентов с принцем, детектив понял, что Ральф Булле, младший сын герцога Вильмонта, с наставником только сегодня утром вернулись в город из дальней, затянувшейся больше чем на год, экспедиции за Южное море, в Иные земли.
- Черное вино! - достал из поясной сумки переплетенную флягу, закричал принц Ральф – из жженого кактуса! Ну же, вам привез, пейте!
Все приложились к бутылке.
- Да ничего особенного! – сделав большой глоток, буркнул хвостист Прулле, и хотел было выпить еще, но бездельник Коц спас положение, вскочил, отобрал у него выпивку.
- Ах тебе ничего особенного, скот? – громко и хрипло ругаясь, закричал студент – тебе сам сэр Ральф привез, а ему ничего особенного! Иди лакай из лужи! Больше тебя никто никогда не угостит! Аххххх! Ваше высочество, это самое лучшее вино из всех, что я пил!
И сам выпил и засмеялся на всю площадь, чем окончательно развеселил всех.
Постепенно к столу собиралось все больше и больше студентов и школяров, и скоро народу вокруг принца и его спутников собралось так много, что все уже не умещались на скамьях и бревнах, штабелем сложенных у стены распивочной, стол которой они заняли, распугав всех остальных посетителей. Все шумели, кричали, ругались, наперебой спрашивали у принца как дела, поздравляли его с возвращением, дымили трубками, передавали друг другу фляги и бутылки. Какие-то местные попрошайки - пропойцы пытались влиться в компанию, чтобы угостили и их, но им грубо крикнули отойти и напиться из корыта для лошадей, а когда они возмутились, им с треском разорвали рубашки и начали бить.
- Катитесь, к чертям! – весело крича им вслед, погнали пинками в переулок – у нас закрытый клуб! Как у сэра Прицци!
Явилась Мариса, умело растолкала всех, сказала, что она с детективом. Ее узнали, сказали, что раз с ним, пусть садится к нему на колени, и так мало места. Вертура подвинулся, потеснил хвостиста Прулле, но она проигнорировала его жест, села боком ему на бедро, в знак обладания оперлась о него локтем и недоверчиво уставилась на принца, закончив рассматривать которого, заявила, что просто необходимо написать статью о его путешествии.
Принц Ральф был очень доволен приемом. Порка завершилась, ментор Лирро закончил черновик статьи, предложил всем переместиться в студенческий клуб. Принц Ральф и учитель Фрюкаст, подозвали оруженосца – юного Отто, что охранял в стороне их могучих, снаряженных к походу сумками и одеялами через седло, лошадей, вскочили верхом и поехали вслед за студентами, что веселой нестройной ватагой, перегородив всю улицу, направились к Соборной площади и проспекту Рыцарей. Попридержав коня рядом с Марисой, жадно глядя прямо на нее, Принц Ральф распахнул руки, куртуазно, но настойчиво предложил ей прокатиться верхом, подняться к нему в седло. Прищурившись, привычным жестом заранее сжав пальцы в кулак, бросил задорный, но совсем не добрый, оценивающий, взгляд на детектива, но Мариса засмеялась, ответила ему громкой наигранной шуткой, что с выпитого ее укачает, и быстро увлекла Вертуру в толпу, подальше от верховых. Детективу очень не понравилась эта сцена.
- Лицо попроще! – заметив его взгляд и позу, схватил его за плечи, грубо привлек к себе, словно предлагая выпить, потащил в сторону, пьяным шепотом загремел ему в ухо какой-то студент – это сын сэра Вильмонта, ему все можно, он пойдет на принцип, отберет ее у вас, наиграется, свернет шею и бросит в реку, а виноваты будете вы!
- Ага, благодарю! – неприязненно отстранился от его пьяного напора детектив. Мариса дернула его за локоть, мрачно кивнула в знак согласия со сказанным. Но инцидент мигом замяли, и радуясь какой-то новой громкой бессовестной шутке, которую ловко пошутили хвостист Прулле и бездельник Коц, все тут же весело замотали головами, закачали пальцами, приняли многозначительные выражения и предложили выпить из бочонка с ювом, который прихватили с собой с рынка.
***
Вечерело. В просторной мансарде под крышей дома, у уже веющих вечерней прохладой, распахнутых окон за столом собрался весь студенческий клуб и все те, кто по дороге под самыми разными предлогами примкнул к его восторженному и шумному шествию. Во главе собрания сидел принц Ральф. Рассказывал веселые истории о чудных дальних странах, которые они с сэром Фрюкастом проезжали в своей экспедиции.
Ему в кубок все время подливали, то вина, то юва, все галдели, наперебой задавали вопросы, но принц кричал громче всех, распалившись от выпитого, грозно стучал кулаком по столу, изображая свои подвиги, как самый настоящий Герцог. Мариса вначале пыталась что-то записать в блокнот, но потом махнула рукой и взяв в личное пользование со стола целую бутылку, отстала от принца.
Как это всегда бывает, Вертура опрометчиво упустил тот коварный момент, когда выпитое ударило ему в голову. Чтоб освежиться, он прогулялся с бездельником Коцем и хвостистом Прулле за вином, но от прогулки не стало легче. Он не заметил того, как рядом с принцем Ральфом появилась какая-то наглая, богато разряженная молодая особа, что попыталась обнять его, но порезалась о заклепку бригандины, сломала ноготь об кольчугу и не получив ни капли сочувствия, обиделась. Как приходили еще какие-то хорошо одетые люди, поздравляли его, что-то хотели, но принц Ральф был пьян и весел, отмахивался от них как от назойливых мух, а кого-то из визитеров учитель Фрюкаст даже схватил за шиворот и хотел было выкинуть из мансарды, с крыши, но потом как будто передумал и просто вытолкал вон взашей.
Оглушенный всей этой кутерьмой, гулом голосов и выпитым, Вертура стоял, курил, смотрел в распахнутое окно, иногда отворачиваясь от него, вставлял свои комментарии, вместе со всеми принимал участие в какой-то ученой, больше похожей на едва не дошедший до драки спор, беседе.
В какой-то момент он обнаружил себя с Марисой на крыше дома. Он сидел, прислонившись к печной трубе, а она почти лежала на черепице, откинувшись на него спиной, опиралась локтем о его бедро, держалась за его колено, болтала за горлышко открытую бутылку, а он обнимал ее под локти, держал за грудь, смотрел как над острыми коньками крыш, мансардами башенками и колокольнями города восходят белые и колючие звезды, по-северному высокие, холодные и чужие. Бледный, как выветренная черепица и старые каменные стены, закат низкого солнца отражался в окнах домов. Горел на куполах и крестах церквей. Играл в витражах, на гранях флюгеров холодным рыжим блеском. Где-то внизу, ругался, не решаясь подняться наверх, но как будто для порядку, кричал на не в меру расшумевшихся на всю улицу школяров, квартальный. Мариса с нескрываемым омерзением рассказывала о принце Ральфе и его путешествии.
- Пили на охоте, пили в бамбуковой роще, пили в беседке, пили в лодке, пили в летающем замке у ванга, пили в пасти у крокодила, пили на Луне... Рассказать больше нечего, как их хором рвало в паланкине! Ха-ха-ха. Как смешно, как весело. Обрыганство, жлобство, свинство.
Вертура понимающе кивал, сжимал и разжимал ладони, не особенно слушал ее возмущения. В какой-то момент, после очередного глотка, бутылка вырвалась из ее нетвердых рук, подпрыгивая, покатилась по черепице и улетела в просвет улицы между домов, за край крыши. Влажным далеким хлопком разбилась о камни мостовой. Мариса запоздало встрепенулась чтобы поймать, но детектив удержал ее, притянул к себе. Они откинула назад голову, приласкалась к нему затылком, и весело уставилась ему в лицо. Ее глаза горели счастливым пьяным огнем. В них отражались последние лучи уходящего солнца и холодное рыжее, уже начинающее темнеть, вечернее небо.
- О, пошел салют! Хой, влюбленные! – пронзительно и хрипло закричали им с подоконника мансарды – следом там не сорвитесь! Марш сюда, добавку поднесли! Осторожно, ползком, держитесь крепче!
***
Стояла глубокая, непроглядная с пьяных глаз, ночь. Веселью не было предела. Визгливо и нестройно, на весь район, ишаком ревела гармошка, неугомонный принц Ральф Булле снова и снова отправлял за ювом, вином и спиртом. Учитель Фрюкаст играл в походные магнитные шахматы с мрачным и трезвым ментором Лирро. Выпивший всего одну кружку Шо быстро захмелел, принес свое походное одеяло, улегся в углу и, невзирая на творящийся вокруг гвалт и дебош, уснул в обнимку со своим мечом, укрывшись с головой и уткнувшись лицом в стену.
Потом стреляли из пистолетов в окно. Явился капитан ночной стражи Герман Глотте. Мрачно взирая на происходящее, только молча покачал головой, Марисе стало дурно.
- Мэтр Глотте! – повисая на плече детектива, чтоб не упасть, изо всех сил цепляясь за него, взмолилась она заплетающимся языком - довезите нас до дому! Нам уже не дойти…
- Мэтр Тралле ищет вас обоих – сухо ответил капитан, кривя лицо – а вы здесь.
- Это задание… по личному поручению… - попыталась Мариса.
Не прощаясь, чтобы не налили еще, они с Вертурой поплелись за капитаном. Слепо, хватаясь за стены и перила, с грохотом оступаясь и поскальзываясь, наощупь спустились на первый этаж по темной крутой лестнице. На улице, перед парадной, стояла оснащенная клеткой полицейская повозка, ожидали в седлах возвращения начальника несколько одетых в бригандины верховых. Группа мрачных вооруженных пеших людей, с лицами и взглядами в которых читалась суровая готовность к штурму, молчаливой и угрожающей толпой курила у подъезда.
- Сэр Ральф вернулся. Отбой – коротко, с отвращением, бросил капитан. Ему ответили презрительными усмешками.
***
Вертура не помнил, как очутился у себя дома, что было потом и что было до этого.
Помнил только, как его трясло в повозке, и ему стало дурно, как на него орали, даже, кажется, били, обзывали свиньей и скотиной, как было темно и холодно, а над головой, во мраке, горели звезды и пронзительные, до боли режущие глаза, электрические фонари.
***
Глава 5. Полиция Гирты. (Пятница)
***
- Оба будете депремированы – грозно вынес свой вердикт инспектор Тралле и хлопнул ладонью по столу так, что едва не опрокинулся стаканчик с перьями.
Вертура и Мариса понурив головы, сидели в кабинете инспектора. Отдельно на стуле, закинув ногу на ногу, расположился мрачный, недобро улыбающийся капитан Глотте. На его лице читалось мрачное, мстительное веселье.
- В следующий раз будет вам обоим плетей – продолжал ругаться начальник отдела Нераскрытых Дел – и мне плевать, Анна, что у вас личное задание от Хельги. Где вы были вчера? Вы бездельничаете, дебоширите. Мне нужны были эти ваши статьи позавчера вечером. Вы их написали? Принесли мне? Нет. Я сам писал эту дрянь, а у меня нет времени на то, чтобы крапать пасквили в газетенки в назидание толпе о том, сколько кого отлупили в очередной раз и за какие провинности! – он продемонстрировал большую стопку папок на столе, толкнул локтем так, что едва ее не развалил – тут и очередное ритуальное убийство и резня у сталелитейных! Мина в городе, которую Лео сюда притащил, а вы пьете, как лошадь, у вас запой, похмелье! Вертура. Вы свинья. Это ясно? Почему я должен выслушивать за вас? И взрослые же люди! Все, теперь оба на коротком поводке, только бумажная работа. Вон отсюда и за ворота ни ногой! – выговорившись, прибавил вяло, с обычной дежурной грубостью - вольно, все, идите.
Вертура и Мариса покорно встали и покинули кабинет. Вслед им усмехнулся капитан ночной стражи Герман Глотте, приняв задорный и злой вид, откинулся на спинку кресла.
Не сговариваясь, Вертура и Мариса остановились рядом с роялем, уставились друг на друга в бессильной похмельной ненависти.
- Так кого там рвало на брудершафт? – сам же смеясь над своей шуткой, не удержался, спросил детектив.
- Кого-кого! Тебя! – сжимая кулаки, трясясь от ненависти и смеха одновременно, бросая быстрые взгляды на раскрытую дверь кабинета начальника, прошипела сквозь зубы Мариса – ты что устроил, а? Тебя спрашивают? Ужрался, а мне за тебя выслушивать, отвечать, скотина!
***
- Вот заключения, вот образец, вот судебник – настолько невозмутимо, что казалось, что он глумится еще больше чем все всегда, объяснил доктор Сакс – берете заключение, находите основание, пишите по существу доходчивым юридическим стилем. Переписываете под копирку в двух экземплярах на чистовик. Оригинал идет в герцогскую канцелярию, копия к нам. Пишите аккуратно, читабельно, без ошибок. Внимательно проверяйте синтаксис. Эти бумаги читает сам Герцог.
Вертура пристыжено кивнул. Их с Марисой, как хулиганов-школяров в классе, рассадили по разным углам зала и обоим дали задание по переписке документов для канцелярии полиции. Работа шла не шатко ни валко. Детектив тупо смотрел в строки не понимая о чем там идет речь, царапал бумагу сухим пером, хандрил. Мариса вздыхала, но пыталась работать, тоскливо глядела в окно, подолгу задумывалась над написанным.
Вертуре дали несколько толстых папок с документами и сказали, что пока он не перепишет их все, он не уйдет, будет сидеть хоть до завтрашнего утра, так что, поняв что работать все-таки придется, детектив оставил всякие попытки изобразить недееспособность и тоже приступил к делу. Вначале он пытался писать чисто механически, даже не пытаясь вникнуть все еще воспаленным с похмелья мозгом в суть вверенных ему бумаг, но по мере прочтения и выпитого кофе, сбивчивые и сухие рапорты, акты и заключения жандармов, надзирателей и шерифов затянули его внимание, пробудили в нем некоторый профессиональный интерес.
Как догадался по этим записям Вертура, в специальный архив отдела Нераскрытых Дел попадали в основном те происшествия, которые так или иначе выбивались из общей массы многочисленных правонарушений, постоянно совершающихся на территории Гирты. Впрочем предостаточно было и самых обычных разбоев, краж и убийств, которые не были раскрыты по тем или иным причинам и отправлены в архив. Но немало было и таких историй, которые заставили поежиться от омерзения даже видавшего всякое на службе в тайной полиции Вертуру. Начиная домом за холмами на северном берегу Керны, где в стенах жили жуки, а потом сожрали всех и заканчивая так и ненайденным сумасшедшим, что отрубал руки припозднившимся путникам и приколачивал их к деревьям. Еще был протокол расследования про какие-то очень удобные и мягкие сапоги-паразиты, что присасывались к ногам надевшего их и выпивали из него всю кровь, и что продавец этих сапог, когда его пришли арестовывать, сам был найден мертвым и на нем самом тоже были точно такие же сапоги. О заваленной шахте, в которой браконьеры предположительно добывали свинец, но когда ее начали раскапывать, прошли некоторую часть заваленного ствола, то так и не смогли ни установить ни какой минерал или руду копали в этой земле, ни дойти до конца, ни обнаружить никаких следов наемных артельщиков, бригада которых исчезла в этих краях позапрошлым летом. Что было примечательно в этом материале, так это то, что неподалеку от разработки, в домике, на столе, нашли начертанную дрожащей от страха рукой записку, а в ней следующие слова - «Никто не выйдет отсюда живым, да помилует Господь Бог нас за нашу опрометчивую дерзость!» - причем автора записки тоже так и не смогли установить. Но больше всего заинтересовала Вертуру один материал, над которым он особенно долго думал, как сложить содержимое нескольких малопонятных актов и докладных в один связный рапорт и сформулировать таким образом, чтобы не скомпрометировать себя как суеверного, непригодного к службе в полиции, мракобеса. В ворохе несвязанных друг с другом мятых записок и бумаг, без всяких подписей и фамилий излагались какие-то, похожие на доносы, слухи об эпизодах исчезновений людей на северном берегу реки. Составленные из путаных показаний и сплетен не пожелавших называть свои имена и должности местных крестьян и мастеровых, они прозрачно, иносказательно, но неуклонно указывали на семью графа Солько, коменданта северного берега и одного из самых ближайших и богатейших соратников и друзей Герцога. Докладывали о грубых нарушениях в цехах, контрабанде, торговле запрещенными товарами и о чудовищных похищениях людей, которых, как отдаленно намекали опрошенные, не смея произносить всерьез такие наивные и чудовищные обвинения, частью превращали в уродливых тварей в потайных подземных казематах, частью разрезали на органы, а частью подавали к столу коменданта в виде изысканных мясных деликатесов для его гостей и семьи.
Что примечательно, на папке стояла резолюция прокуратуры Гирты: по результатам расследования специальной комиссии слухи, как необоснованные, пресечь, дальнейшую проверку прекратить.
Закончив с назначенными ему бумагами, справедливо опасаясь, что как только поймут что он уже все выполнил, его тут же загрузят по новой, чтобы показать что он не бездельничает, Вертура раскрыл лиловую папку, что выдал ему для ознакомления и текущими делами инспектор. Демонстративно разложил вокруг себя блокнот и письменные принадлежности. В развернутой, написанной не без литературной претензии, судя по всему Марисой, аннотации, он впервые прочел о том деле, ради которого был командирован в Гирту. О том что уже на протяжении нескольких лет, к югу от города в лесу, рядом с трясиной Митти ночами появляется некий Зверь: чудовище, что в темноте нападает на путников на дорогах и в лесу и разрывает их на куски. Последний такой случай произошел всего неделю назад, у гранитных карьеров, прямо перед самым прибытием Вертуры в Гирту. Именно о нем и рассказывала Мариса в номере «Скандалов» над которым посмеялся, увидев эту газету в первый раз, детектив. Более подробно об эпизодах этого дела можно было прочесть под указанными номерами и датами в полицейском архиве, перечисленными в прилагающейся к делу выписке. Что также следовало знать Вертуре, так это то, что Зверь с поразительной настойчивостью и изощренностью уродовал тела убитых им людей, частично пожирая, частично просто разрывая их. При этом зачастую, прежде чем покончить и умертвить своих жертв, он до изнеможения гонял их по ночному полю или лесу. Словно играя с ними, наслаждаясь их тщетными попытками спасти свои жизни. Те же из охотников и шерифов, кто читал и распутывал эти страшные следы, аккуратно и сдержано намекали, приводили аргументы, указывали на характерные признаки, свидетельствующие о том, что поведение этого чудовища более схоже с поведением человека, нежели чем с повадками обычного лесного хищника, а все следы вели к трясине Митти и терялись в ней…
Следствие по этому делу вели уже не один год. Тянулись бесконечные и беспредметные проверки. Егеря и оперативные уполномоченные, выезжали в лес, смотрели, писали, отчеты о проделанных мероприятиях, слали в город объяснительные и докладные. Зверь же, в ответ на все их действия, все также совершал свои кровавые вылазки и, каждый раз, словно чувствуя свою безнаказанность, все ближе и ближе к стенам Гирты.
Листая лиловую папку, Вертура также узнал, что предпоследней жертвой Зверя были двое деревенских мужиков, что еще с ночи поехали в город, чтобы быть на рынке первыми. Их и их лошадь обнаружили две недели назад, наутро, в поле рядом с Прудами, между Перекрестком и воротами Рыцарей. Все трое, вместе с лошадью, они были разорваны на кровавые куски, а овощи с телеги были растоптаны и разбросаны вокруг на много десятков метров, словно в знак подтверждения того, что это дело рук не бездумного и глупого чудовища, а как будто нарочно издевающимся, глумящимся над всеми вероломного и жестокого человека. Следы же в очередной раз вели во владения герцога Георга Ринья, при том что маршал уже неоднократно заявлял, что сам всегда строго требует от своих егерей следить за порядком на вверенных ему территориях и тщательно проверять каждое такое происшествие, но ни разу не получал от них отчетов ни о каком крупном волке-людоеде или ином чудовище, и, кроме безосновательных городских слухов, ничего не знает ни о каких следах, что были найдены в поросших непроходимым лесом каменистых холмах и болотах в окрестностях его замка, к юго-востоку от Гирты.
Также прочел детектив и о Зогденском каннибале, о котором упоминала Мариса, чье имя тоже связывали со Зверем. О том, как несколько семей были убиты и расчленены каким-то безумцем, частично приготовлены и съедены, а частично принесены как будто бы в какую-то нечестивую ритуальную жертву. Случилось это два года назад, в городке Зогден, далеко к югу у от Гирты, что стоял на дороге к форту Доминика. Как гласил отчет, у каннибала были подельники, которые помогали ему в его черных делах и употребляли в пищу это мясо вместе с ним, но все они в какой-то момент были найдены мертвыми. При этом раны на их разорванных телах имели все признаки, что они лопнули, или взорвались изнутри. Все эти преступления были совершены прошлой осенью и точно также, как и убийства Зверя, не были раскрыты. А столичный инспектор, агент Ганс Висби, что прибыл в Гирту как в Вертура по специальному запросу герцогской канцелярии, чтобы расследовать их, бесследно исчез. Не вернулся из Леса с очередного выездного расследования. Его искали, но ни тела, ни его следов, ни снаряжения так и не нашли. В отчет написали что предположительно он стал жертвой банды грабителей утопивших его труп в болоте, либо вооруженного конфликта, какие временами случаются в питейных домах и гостиницах на дорогах между местными землевладельцами и приезжими.
Тщательно обдумав прочитанное, Вертура аккуратно поделился теорией Марисы, о том, может ли Эрсин быть Зверем, с Фанкилем, но тот, не сказав ни слова, только многозначительно покачал головой, чем нисколько не прояснил дела. По всему было видно, что он хранит какую-то неприятную тайну, и этот факт весьма удручает его самого, не меньше чем детектива.
Еще в лиловой папке Вертура прочел доклад о живом лесе барона Тсурбы, что окружает его бетонную башню на южном берегу реки в двадцати пяти километрах к востоку от Гирты. Что обширная территория между дорогой на Варкалу и рекой полностью огорожена многокилометровым стальным забором, но это не останавливает тех, кто регулярно пытается проникнуть в этот лес. Что в глубине этой чащобы пропадают люди, на ветвях деревьев находят остатки их разорванных одежд, а последний такой инцидент случился всего полторы недели назад: какие-то мальчишки поспорили, трое подростков вошли в лес и не вернулись ни к вечеру, ни на следующий день. Те, кто остался в деревне получили розг, но пропавших так и не нашли. Как понял Вертура, такие происшествия случались регулярно, но об этом предпочитали не говорить. Газетам, судя по прилагающейся служебной записке, также было выдвинуто предписание никак не упоминать об этих происшествиях.
- Там, вдоль дороги, стоят столбы с предупреждениями – со злой обидой в голосе пояснил лейтенант Турко – все знают, что опасно, и забор высотой четыре метра, и все равно лезут.
Подойдя к карте у стола дежурного на стене, детектив уставился на нее, пытаясь изучить. Посредине был город. Сверху на западе, море и две крепости. Одна на мысу в нескольких километрах к юго-западу от Гирты, Тальпасто. И еще одна, Гамотти та, что стояла прямо над комендатурой на горе. Через весь город с востока на запад протекала река. Разделяя его на большую Южную и в три раза меньшую Северную Гирту, впадала неподалеку от полицейской комендатуры в залив.
Две большие дороги – Восточный тракт и дорога на Варкалу вели вниз от города, на восток, вдоль реки. Восточный тракт, что пролегал по северному берегу, был подписан как дорога на Кирсту, Мирну, Перевал и Столицу. Дорога же на Варкалу шла по южному, миновала Еловое предместье, башню барона Тсурбы и уходила дальше на восток, на Варкалу соответственно, и была подписана каким-то буквенно-цифровым кодом, похожим на военное стратегические обозначение. В районе Елового предместья, в двадцати километрах к востоку от Гирты она пересекалась с дорогой Ринья. Этот путь начинался от Переправы и Елового предместья, пролегал через Фермы, огибал трясину Митти – большое, местами сильно заболоченное, с каменистыми островами и топями озеро простирающееся на несколько десятков километров к югу вдоль морского берега, сворачивал на юго-восток и уходил, в сторону какого-то Полигона, на Зогден, Доминику и собственно замок Ринья.
- Вот тут, между морем и трясиной, скальный уступ шириной двадцать километров – охотно пояснил детективу Фанкиль – мы с вами как раз туда и ездили. Поднимались на холмы, немного не доехали до вершины. Там обрыв, он тянется к югу от города на пятьдесят километров. Там есть островки, живут какие-то люди. Могло бы быть обычным озером, но там разрослась какая-то тина, которая превращает его в болото. Может мутировало что, а может специально туда эту заразу завезли. Ее вылавливают и делают из нее бумагу и полотно, в Зогдене много таких цехов и мастерских. Еще ей кормят свиней. А вот отсюда вы приехали.
Рыцарь указал на карте дорогу на юг, что начиналась у ворот Рыцарей и уходила за левый край карты. На стрелке к ней тоже стоял код и было подписано – Эскила, Ронтола, Мильда.
Вертура кивнул и перевел взгляд, пытаясь как следует запомнить основные названия и районы, чтобы было легче ориентироваться. К северу от города, справа на карте, были обозначены прибрежная агломерация именуемая Сорной, холмы, карьеры, Сталелитейное предместье, коксохимический комбинат, производственные цеха и доменные печи. От северных укреплений Гирты брали начало две больших дороги - одна на северо-запад на Фолькарт и Ирколу, и еще одна на восток по северному берегу реки – та самая, на Кирсту, Мирну и Столицу. Был еще один путь, через Сталелитейное и Холмы, на север, но он не был подписан. Фанкиль сказал, что это старая дорога, она ведет к горам в непроходимую тайгу, на север. Что там нет ничего примечательного, кроме всякой лесной чертовщины, маленьких тихих поселков и неотесанных, не желающих видеть у себя чужаков, собственноручно решающих все свои проблемы и противоречия людей. А чтобы детектив не строил никаких конспиративных теорий, прибавил, что это не какая-нибудь таинственная античная дорога вникуда, а через триста километров она тоже сворачивает на северо-восток и сходится с трактом на Мирну.
- А что не так с Лесом? – указывая на помеченные к востоку от города, снизу на карте, области, уточнил детектив.
Как объяснил Фанкиль, Лес из генетически измененных берез, осин, елей и других деревьев, кустов и грибов, что растут невпример быстрее обычным, был высажен еще пятьсот лет назад, когда возникла проблема с материалами для постройки домов и производственных помещений. Тогда, в годы Осады, Гирту отстроили как грузовой порт и промышленный центр, для добычи и обработки железа и сопутствующих металлов, что были обнаружены на севером берегу реки и могли быть извлечены из земли без постройки шахт, простым карьерным методом. В те далекие времена все северо-западное побережье представляло собой каменистые вересковые пустоши, в нескольких километрах от берега моря переходящие в поросшие суровым таежным лесом непроходимые нагромождения принесенных ледником скал и обломков камней. Тогда здесь не было ничего, ни дорог, ни домов, ни поселков, и только на южном берегу Керны, на высокой скале, что потом была названа холмом Булле, также как и сейчас стоял Собор Последних Дней, а в устье реки расположилась маленькая рыбацкая деревенька. Первые переселенцы с востока явились сюда вместе с артельщиками и строительными бригадами из Трамонты, для основания города, постройки дороги, складов и причалов, предназначенных для обеспечения нужд идущей на всех южных территориях Конфедеративного Северного Королевства войны.
Тогда, когда под угрозой было само существование последних цивилизованных христианских государств, действовать надо было быстро, и никто не думал о последствиях. Разработали план по окультуриванию территории быстрорастущим лесом, в лабораториях Трамонты, королевства на далеких островах к юго-западу от Гирты, были выведены из местных образцов, нужные растения. Их высеивали прямо с воздушных судов, что приходили с запада и следовали на юго-восток, в районы боевых действий. Те суда, что возвращались, привозили эвакуированных с территорий охваченных войной людей, высаживали их на побережье и уходили обратно за море, пополнять припасы и чиниться.
К осени первые деревья уже выросли, дали первые материалы для топлива, производства и строительства. А когда война окончилась, лес планировали сжечь с воздуха, но потом решили оставить как есть. Хотя, скорее всего это были просто разговоры: тогда, в опустошенном многолетней войной королевстве было много других, гораздо более насущных, проблем. Лес же кормил многочисленных переселенцев, которые за эти годы уже успели обжиться на этой недружелюбной холодной земле и никакой разумной замены, а тем более плана по его адекватному уничтожению ни у кого не было. В те неспокойные годы в устье Керны была построена крепость, сейчас именуемая Гамотти, что не раз защищала ее жителей от набегов поморов с островов, северян из Фолькарта и нашествий черно-белых людей, что выходили из червоточин на пустошах к востоку от побережья. Потом флот Мильды при поддержке десанта из Трамонты захватил острова, язычников-поморов, кто отказался присягнуть Королю и принять христианскую веру, отправили на плаху, а губернатором посадили местного вождя, крестившегося и принесшего присягу Северному Королевству. Впоследствии войска Мильды также несколько раз пытались захватить и Гирту, присоединить ее к уже имеющимся землям, как Ронтолу в устье Браны на юге, чтобы иметь контроль над всем северо-западным побережьем, но герцогство выстояло и семья Булле заслужила право быть вассалами самого Короля, а не семьи баронов Эмери. В Столице было открыто консульство Гирты, но сложные отношения с Мильдой на юге и Фолькартом и горцами на севере постоянно выливались в пограничные провокации и конфликты.
С Лесом же, что так помог в постройке города, все тоже оказалось намного сложней. Технологический прогресс сыграл с людьми дурную шутку. Растения и животные мутировали под влиянием искажения пространства-времени, коэффициент которого на пустошах, здесь на севере, был намного выше чем на юге в Мильде или за горами вокруг Столицы. Чащоба разрослась к востоку до самых гор, а к югу до реки Браны, и сколько бы не рубили лес, сколько бы не жгли его, не перемалывали в поташ, бревна, доски, уголь и фанеру, он все равно надвигался на поля и деревни, угрожая поглотить их. Из Столицы несколько раз приезжала комиссия, предлагала снова сжечь Лес или отравить его пестицидами, но потом пришел воздушный корабль, который построил высокую бетонную башню к востоку от города, а в башне поселился загадочный человек по имени Тсурба, что тут же получил от герцогов Булле баронский титул и стал полноправным землевладельцем герцогства. Он отгородил себе личный парк вокруг башни у реки, окружил себя в нем живыми, нападающими на людей, что без спроса пытались зайти на его территорию, деревьями, за что его все тут же возненавидели и прозвали монстром и вампиром, но, как бы его не проклинали, неконтролируемое разрастание Леса после всех этих действий прекратилось…
***
Наступил вечер. За окнами стемнело. Фанкиль чиркнул спичкой и, повернув ручку, засветил газовый рожок на стене. Где-то в стороне навязчиво трещали, перекликались телефоны. На плацу, за окнами, царила какая-то неясная суета: постоянно выезжали и въезжали конные, выли рожки, ругались жандармы и полицейские, но в отделе Нераскрытых Дел не выказывали к ней никакого особого интереса. Один доктор Сакс то и дело нетерпеливо вскакивал, выглядывал в окно, пытаясь понять, что там такого, тер очки.
Из длинного коридора вернулся инспектор.
- Историей занимаетесь? – строго насупившись, спросил он у стоящего перед картой детектива – Лео, Инга, слышали уже? Поедете с Германом, там опять рубка у Сталелитейных. Надо запротоколировать.
- Разрешите прогуляться? Переписал все что поручили… Начинаю делать ошибки от усталости и духоты… – вытянулся по стойке «смирно» как на плацу, отрапортовал, попросился, детектив. Инспектор одарил его недоброжелательным взглядом и объявил.
- Разрешаю, но не дальше ворот – и громко крикнул в зал – Анна, сидите, вы никуда не пойдете, останетесь тут. Душно – скоро отбой, терпите.
***
Вертура сидел на скамейке, где они первый раз беседовали с Марисой, бессмысленно и устало курил, смотрел на бегущую под стенами, мерцающую в свете огней города реку. У ворот гулко дребезжали бубенцы, звеньевой дудел в рожок, предупреждая, что движется колонна и чтобы освободили проезд. На плац въезжали знакомые телеги, а следом нестройной цепочкой по трое-четверо шагали грязные, усталые, потрепанные и злые, уже знакомые Вертуре лесные мужики, несли на плечах свое охотничье и лесорубное снаряжение. Печально пиликала издыхающая на каждом последнем звуке гармонь, и только барабанщик по-прежнему бодро отбивал свой походный ритм. Бригада Монтолле возвращалась из Леса.
Собравшись в дальнем конце двора, у общежития, побросав к стенам, чтоб не мешались под ногами, сумки, дреколье и инструменты, начали разгрузку телег. Поддевая ломами, переваливали на просторные, заранее приготовленные женщинами столы огромные, как колоды, напиленные с многовековых дубов, пятнистые бревна. Как будто от них, по плацу пополз смрад болота и еще какой-то запах неизвестного Вертуре зверя, не то лягушки, не то змеи.
- Ну, что на ужин? – прищуриваясь в сумерках через лорнет, подошел узнать, важно прикурил трубку вышедший к охотникам майор Гесс. Но, присмотревшись, замахал надушенным платком и с манерным.
- Фу, фу, фу! – вернулся обратно в помещение.
- Ага, нам-то за казенный счет чай с сахаром, золотой монокль и мраморную говядину никто не выдаст – философски кивнул ему вслед, но так чтоб тот не услышал, какой-то полицейский.
- Хой, кухня, принимай, а то сгниет, у нас перевес! – весело кричали от телег бородатые мужики.
- Вы что там, совсем, что ли озверели? – возмущался кто-то из темноты.
- А что вареных слизней калошей из горшка черпать вкуснее? – грубо отвечали артельщики.
- Тушенка Ринья не воняет, и с лавровым листом и перцем!
- Так поперчи как следует, чтоб не воняло, и ешь!
Подошел посмотреть, что там за перепалка у кухни и детектив. То, что он издалека принял за колоды, оказалось штабелем массивных, не меньше полутора метров толщиной, обрезков змеи. На отдельной телеге лежали отрезанные головы, мрачно взирали остекленевшими глазами на стоящих вокруг людей.
Полицейские, ожидающие за столами ужина, с ненавистью оглядывались на эти смердящие болотом, змеиной кожей, тиной и еще каким-то резким, как мускус, запахом, куски. Но веселый Повар, невзирая на все протесты, уже принимал мясо: казенное, выданное на неделю вперед, было уже разворовано, а ему еще предстояло кормить голодных подопечных.
- Не подходи, укусит! – весело одернули какого-то уже тянущегося к головам мальчишку.
- Парни, а как вы ее пилили? – навязчиво интересовался незнакомый Вертуре веселый кавалер.
- Зубами грызли! – также бойко отвечали ему артельщики.
Охотники рассаживались вокруг костра. Открыли свой передвижной комод, достали оловянные, глубокие, как в тюрьме, потертые миски. Вокруг засуетились, захлопотали, женщины.
- Ну давайте же! Гряньте за десятерых, как вы умеете! – мрачно подшутил, закивал какой-то полицейский.
- Не будешь есть, помрешь голодным! – засмеялись над ним.
На полевой кухне в свете яркого газового фонаря, под потолком навеса, дышал густым белым паром, клокотал котел с кипятком. Подмастерья орудовали тесаками, рубили выданный им шмат, крошили его в суп, что без перерыва день и ночь варился на огне.
- Это что за щупальца? Откуда такие? – присоединившись к общему мрачному веселью, подошел, спросил детектив.
- О, сэр «на брудершафт»! Собственной персоной! – узнал его, засмеялся кто-то – а это гидра. Вон головы. Еще живые. Радуйтесь, что эта дрянь тут не ходит. Вот эти отважные бородатые парни вылавливают такое из Леса.
И в знак подтверждения хлопнул метлой по носу одну из голов. Та повернула глаза, приоткрыла пасть, вяло повела многохвостым языком в сторону обидчиков.
- Александр Кноцци – улыбнулся, представился Вертуре капитан, начальник оперативного отдела – наслышан о ваших приключениях!
- Очень приятно – поклонился, покачал головой детектив.
Отразившись от стен домов, как будто сразу со всех сторон резко и страшно загудел боевой рог. Откуда-то с проспекта забил приближающийся барабан. Тяжелым низкими гулом между домами полилась мелодия однообразной, как на походном марше, полковой флейты. Какая-то многолюдная вооруженная процессия следовала вдоль плаца от северных ворот города к мосту, на южный берег реки.
Кто-то из новоприбывших к столу начал рассказывать очередные неясные подробности сегодняшнего дела, из которых детектив узнал, что в холмах, рядом со сталелитейным производством, в одной из слобод, случился кровопролитный военный конфликт.
Еще с утра люди графа Прицци и принцессы Вероники, племянницы герцога Вильмонта, выехали за город, проехали несколько поселков, громя принадлежащие местным старшинам и землевладельцам притоны, спиртоварни и кабаки. В одной из городков это мероприятие закончилось стычкой с самообороной, которую, по словам полицейского, подняли местные старшины и землевладельцы, что требовали оставить все как есть, разрешить им самим решать свои дела, а также варить спирт, продавать его, держать в квартале распивочные. Короткая дискуссия закончилась расправой: собравшуюся толпу без разбору передавили копытами боевых коней, а тех, кто пытался дать отпор, частью порубили, частью загнали в здание арсенала и подожгли. Разбираться поехал капитан ночной стражи Герман Глотте. Сказал, что к утру будет отчет и будет точно известно, что там на самом деле случилось.
- Безудержное веселье – покачал головой капитан Кноцци и закурил.
***
Стояли прохладные, но душные июльские сумерки. Отдаваясь от каменных стен и мостовой, бил барабан, тяжелым низким голосом пела большая стальная флейта. Громко, устало и резко переговаривались мужчины, цокали копыта многочисленных лошадей. В такт их шагу покачивались кисточки и ленты на древках копий, трепетали вымпелы и флажки.
Опережая колонну на несколько сотен метров по проспекту следовал разъезд, зовом рога и окриками предупреждал прохожих и повозки освободить дорогу для отряда кавалерии. Полицейские и дружинники махали возам и конным чтобы посторонились, пешеходы заходили в переулки, парадные и под арки подворотен, провожали внимательными взглядами проезжающих по проспекту вооруженных, мрачных, усталых и грозных, еще не остывших после недавнего боя верховых.
Миновав мост, поднявшись по проспекту Булле, пройдя под аркой ратуши, колонна свернула с Соборной площади в ворота герцогского парка, где их сдержанно приветствовали гвардейцы и юнкера дворцового охранения. Под высоко поднятыми знаменами: черном драконе на лиловом полотнище, обхватившим серебряный восьмиконечный крест – штандарте Лилового рыцарского клуба графа Прицци, и черном, с красной чешуей, змее на багровом поле, обвившимся вокруг золотого креста, знамени принцессы Вероники, проследовала через парк.
Здесь, у парадных дверей дворца, ярко горели фонари, трясли сбруями, разгоряченные кони фельдъегерей, стояло множество повозок и несколько нарядных, украшенных гербовыми лентами влиятельных семей Гирты ипсомобилей. Кавалеры, кучера и какие-то важные люди рядом со своими модными столичными экипажами обсуждали последние новости, вели свои раздраженные и злые, но тихие беседы. К ним из дворца быстрым деловым шагом вышел, наверное намереваясь сообщить какое-то только что полученное важное решение, богато одетый плотный, экипированный огромными золотыми часами, господин, но заметив подъезжающих, промолчал. Напряженно оценивающе, уставился на всадника во главе колонны, что вместо знамени вез водруженный на высокое древко серый и темный, как будто окропленный кровью, стальной крест.
Не останавливаясь у главного входа, по знаку ведущего отряд проследовал вдоль фасада. Доехав до конца здания, капитан протрубил в рожок, приказал барабанщику бить остановку перед высокими парадными дверями соединенного с основным корпусом большого трехэтажного флигеля.
Ярким электрическим светом горели высокие окна. Под аркой и на пологих ступенях лестницы, перед входом в Малый дворец, уже ждали, взволнованно переговаривались, обсуждали уже долетевшие до города слухи, многочисленные и нарядные женщины и дети. Высматривая среди подъезжающих своих отцов, братьев и мужей, найдя, счастливо улыбались. Чтобы скорей заметили и подошли, вставали на цыпочки, сдержанно махали им.
Барабанщик сыграл отбой. Рыцари спешивались, отдавали копья, ружья, латные перчатки и шлемы оруженосцам и юнкерам, перекидывали им поводья лошадей. Клацая броней, подходили к своим девицам, требовательно заглядывали им в глаза, улыбались им, брали под руку, через широко раскрытые двери вели их в трапезную залу, во дворец.
Голоса, бряцание упряжи и доспехов, фырканье лошадей, удары шагов и копыт, тонули в сумрачной вечерней тишине просторного герцогского парка. Отдающее от каменных стен и мостовой эхо перебивало звуки, предавая картине спешивающихся усталых всадников умиротворенный образ охотников-рыболовов ездивших на лесной пикник. Двое нарядных верховых, кавалер и дама, что прогуливались по парку в вечерних сумерках, выехали из-за кустов сирени. Улыбнулись, пошутили о веселой прогулке по холмам к северу от города, с которой вернулись со своими людьми военный комендант города граф Август Прицци и леди-герцогиня принцесса Вероника, но близко решили не подъезжать, остались посмотреть со стороны.
Молодая, по виду носящая ребенка, женщина лет семнадцати, долго и нерешительно стояла на верхних ступеньках у парадных дверей Малого дворца, всматривалась в сумерках в угловатые фигуры подъезжающих, растянувшихся в длинную темную цепочку верховых. Когда подошли последние и стало ясно, что больше никого не будет, поспешила, придерживая подол нарядного, ярко-синего передника, побежала быстрым, нетерпеливым шагом, заступая на клумбу, чтобы не попасть под копыта лошадей, прошла вдоль фасада, тревожно огляделась. Дошла до конца колонны, до группы экипированных самым современным снаряжением всадников под знаменем с черным драконом и золотым крестом, терпеливо ждущих, когда все остальные спешатся и войдут во дворец.
- Не ищи его Вильма – кивнула, первой обратилась к ней с коня молодая женщина в тяжелой алой мантии, темном защитном жилете и подвязанном высоко под горло длинном плотном шарфе – Роланд убит.
С растрепанной длинной косой через плечо, потемневшим, осунувшимся от усталости и духоты, сумрачным в холодном свете ночных фонарей, лицом, она сидела боком в седле. Придерживаясь за поводья лошади одними кончиками пальцев, поджав губы, внимательным, непроницаемо-колючим взглядом, молча смотрела как спешиваются с коней, приветствуют своих девиц, мужчины. Словно внезапно пресытившись этим зрелищем, выдернула из стремени свои большие и тяжелые, по фасону столичные, на шнуровке и с высокими голенищами, черные башмаки, без всякой помощи спрыгнула с коня на землю.
- Мы будем служить панихиду по Роланду, Альфреду и мэтру Гиско перед трапезой – безразлично и страшно, как приговор, лишенным всякого участия тоном, сказала она скорбно склонившей перед ней голову, девице, и, обращаясь как будто сразу ко всем провозгласила – как воскрес наш Господь Бог, Иисус Христос, так, по добрым делам, служению и вере, и мы воскреснем!
Как крылом, широко и стремительно взмахнула рукой, умелым движением перекинула широкий рукав рубахи через запястье и, подняв к небу исступленные неподвижные глаза, перекрестилась. Не говоря больше ни слова, отвернулась и вошла во дворец.
Граф Прицци вдохнул нюхательного табака с тыльной стороны руки, спешился следом за герцогиней. Энергичный, по виду лет пятидесяти, с твердым благородным лицом полководца с батального панно и спокойным взглядом внимательных серых глаз, привычных к опасности и смерти, он без разговоров взял вдову под локоть, повлек к дверям Малого дворца, где его уже ждала высокая, чрезвычайно худая, уже немолодая, но наделенная какой-то потусторонней неуловимой красотой женщина в белом платье и черном шерстяном плаще. Улыбнувшись графу так, как будто среди всех вокруг она видела только его одного, и, приняв из его рук ладонь потерявшей мужа женщины, приласкала ее, молча повела за собой в сторону от всех.
- Одного не довезли. Смерть от кровопотери. Остальные тяжело и средне стабильны – с коротким служебным поклоном продемонстрировал папку с отчетом, доложил доктор, что подошел отчитаться о состоянии тяжелораненых, которых комендант отправил в лазарет при герцогском дворце вперед колонны, в фургоне ипсомобиля.
***
В коридорах и залах за стенами бубнили тревожные голоса. Придворные кавалеры и ламы переходили из комнаты в комнату, с этажа на этаж, пересказывали друг другу последние новости, внимательно слушали телефонные трубки и новоприбывших, обсуждали сегодняшний, случившийся на северном берегу Керны инцидент. В канцелярии горел свет работали секретари, маялись, в ожидании, присаживались на скамеечки посыльные с записками, но герцог Вильмонт приказал своему наперснику, тому самому доброжелательному пожилому рыцарю со стальным прутком в редеющей седой косе, сообщить всем, чтобы его не беспокоили и что на сегодня все оставшиеся аудиенции отменены.
Отсюда, из зала с высокими окнами на три стены, где сидел Герцог не было слышно ни звуков конного отряда графа Прицци, что подъехал ко дворцу, ни бряцания оружия, ни грозного пения стальной полковой флейты. Здесь, в просторной уютной комнате с зелеными и синими драпировками и высоким потолком, жарко горел камин. Электрические лампы в плафонах в форме причудливых цветов отражались в зеркалах, мерцали на блестящих, устилающих пол, укрытых мягким толстым ковром, мозаичных мраморных плитах.
Герцог Вильмонт задумчиво восседал в удобном кресле, размышляя, смотрел в просторное, от пола до потолка, окно, наблюдал расцвеченную множеством огней панораму ночного города. Рядом на подносе, на маленьком, высоком и узком одноногом столике стоял фужер с вином, но Герцог так и не прикоснулся к нему. Откинувшись на высокую спинку кресла, сидел, отстукивал пальцами по подлокотнику в такт доносящемуся издалека фортепьянному этюду, задумчиво разглядывал огоньки окон внизу и темные очертания крыш.
Он уже знал обо всем произошедшем сегодня на северном берегу Керны. Сидел, словно обдумывая происходящее в одиночестве, вдалеке от своих придворных, советников и друзей. Но вот послышались предупреждающие окрики, Герцог замер, чуть улыбнулся, приготовился к явлению. Дверь с грохотом распахнулась. Оставив снаружи, в коридоре, многочисленную свиту, в зал ввалился генерал Кибуцци. Видный и сытый пожилой кавалер с могучими руками с содранными костяшками и перебитыми пальцами любителя кулачного боя и начальник штаба. Вразвалочку подошел к градоправителю, что уже сложил под подбородком тонкие пальцы в жесте готовности выслушать анекдот. Важно заложил руки за спину, поклонился одновременно сдержанно, фамильярно и отстраненно, как будто это был не акт приветствия сюзерена, а всего лишь формальная церемония, досадная и бесполезная. Генерал был облачен в темно-зеленую, расшитую серебром мантию, поверх которой сиял легкий парадный доспех с золотыми подвесками на груди. На дорогом, набранном из искусного серебряного литья поясе висел короткий, заключенный в модно разукрашенные ножны меч, а на ногах блестели свежим воском новые и идеально вычищенные сапоги. Генерал был хмур и обеспокоен сегодняшним инцидентом и, наверное, у него было что-то очень важное на уме, но на столике внезапно зазвонил телефон, бессовестно перебил его, так и не дав сказать ни слова из приготовленного им донесения.
- Яков, друг мой, да я знаю обо всем что случилось. Мне уже доложили. Простите меня, ради Бога, к сожалению, я сейчас не могу уделить вам ни единой капли времени – внимательно выслушав сказанное в трубке и вернув ее на рычажок, поднял указательный палец, встал навстречу генералу Герцог. Его взгляд стал серьезным и даже угрожающим – безотлагательные дела требуют моего личного присутствия. Я вас обязательно вызову вне очереди, как только освобожусь. Подождите.
И, без лишних разговоров, изящно отстранив генерала тыльной стороны руки, не оборачиваясь, вышел в коридор, так и оставив главнокомандующего в полном недоумении: что могло быть важнее случившегося днем кровопролитного погрома, что по злой воле сумасбродной племянницы герцога Вильмонта, не более чем четыре месяца назад вернувшейся после шестнадцатилетнего отсутствия из Столицы, в любой момент грозил перерасти в полномасштабную войну между городской жандармерией и самообороной герцогского управляющего производством Аарона Солько его наемниками, многочисленными землевладельцами и их дружинами с северного берега Керны.
Но у герцога Вильмонта сейчас было более важное дело.
- Ральф, ты вернулся – констатировал он с порога, входя в свой кабинет.
В комнате стояла ароматная ночная прохлада. Через распахнутое настежь окно, из парка доносились грубые голоса, бряцание снаряжения и храп лошадей. Где-то в кустах сонно стрекотала вечерняя птица. Под деревом тревожно и важно обсуждали какие-то дела юноша и девушка, отошедшие в сторону, чтобы никто не подслушал их беседы.
В кресле за рабочим столом Герцога, уперев щеку о ладонь, вполоборота к окну сидел принц Ральф. Растрепанный с дороги, в доспехе и при мече, причем меч лежал поперек отцовского рабочего стола, поверх должностных бумаг, папок и документов. Молодцевато закинув ногу на ногу, принц курил трубку, выдыхал в потолок, как в лицо самому Герцогу ароматный сизый дым.
- Как всегда – только и бросил он – сколько меня не было, а ты меня даже и не встретил...
- Ты видишь что у нас тут? – строго прикрикнул на него, перебил Вильмонт Булле, подошел к столу, взял ножны с мечом принца и пренебрежительно сбросил их на пол – а что все эти дни делал ты? Пил с бездельниками, дебоширил, тратил деньги. А теперь ты влезаешь через окно в мой кабинет и предъявляешь мне что я тебя не встретил и плохой отец? Скажи спасибо что я заранее предупредил Габриэля, чтобы тебе не отстрелили дурную башку. Ты знаешь, какие инструкции у охраны? Или мне загрузить их тебе в голову, раз самому ума ознакомиться нету?
- Отец! – невозмутимо отмахнулся от него принц – я по делу. Мне нужно твое слово, я влюблен и намерен жениться.
- Тогда для начала освободи мое кресло. И пересядь на стул, раз пришел просить – строгим и решительным, но уже деловым и спокойным тоном исполненным покровительственного превосходства, велел ему Герцог. Принц Ральф с нескрываемым недовольством повиновался. Поднял с ковра свой меч и пересел на стул для посетителей. Герцог Вильмонт сел за стол, вдохнул, поднял утомленный взгляд, на портреты короля Арвестина, правящего монарха Конфедеративного Северного Королевства и герцога Карла, основателя города и первого правителя Гирты, что висели рядом на стене.
В камине за глухим стеклянным экраном плясали сполохи пламени, от которого не становилось теплей. Светильники, глядящие в высокий потолок из-под темных стенных панелей, какие недавно столь заинтересовали Вертуру, были приглушены. В зале стоял ночной сумрак, но Герцог повел рукой и свет стал интенсивнее.
- Начнем с начала – сказал он. Поудобнее разместившись в кресле, оперся о стол локтем и откинулся на спинку точно также как до этого принц Ральф. Бросил внимательный взгляд на сына, оправил высокий стоячий воротничок мантии, словно бы, чтобы успокоить волнение и, как будто бы наконец решив, какой выбрать тон, хорошо поставленным голосом объявил – вторая попытка. Здравствуй сын. Ты вернулся. Если бы известил заранее, я бы выслал к тебе Якова или Августа, и они бы во главе своего утренника устроили бы тебе прием по стойке «смирно». С барабанами, флагами и кортежем. Но ты предпочел инкогнито. Понимаю, в этом есть свой шик. Я тоже люблю так делать. Ты что-то говорил о помолвке?
- Не о помолвке – обиженно бросил принц и как воин всегда встречающий опасность лицом к лицу, откинулся на стуле и, решившись, выпалил – о женитьбе
- Ахаха! – покачал головой Герцог – и кто она? Твоя подружка детства Карина Бронкет? Сейчас, в свои восемнадцать, она скромно улыбается тебе, но уверяю, в двадцать три она раскрутит тебя как на патефоне пластинку. Будет кататься по приемам, охотам и благотворительным обедам, а ты у нее будешь сидеть дома под каблуком, вести хозяйство или строить ей дачу, копать огород и вешать гамак для ее развлечений. Она хитрая, вся в мать, а ты и жизни в глаза не видел. Впрочем, меня устраивает, будет еще одна фрейлина Веронике, глядишь, и тебя нормальным человеком сделает. Так это Карина, я угадал? Верно?
- Нет, отец – покачал головой принц, принимая правила игры – Карина дура, ну ее.
- Тогда, надеюсь не Оливия Кибуцци? – продолжал Герцог – ты что спьяну совсем не видишь, что ей плевать на тебя? Она влюблена в наши дворцы, в наши пуховые перины, наши столичные рубашки, наши подушки, наши диваны, наши бриллианты, наши ипсомобили, наши телефоны и наши окна с видом на всю Гирту. Она манекен для самых дорогих нарядов, кукла с витрины, бездонная прорва, которая с утра до вечера будет сосать у тебя наши деньги. А лишних денег, как ты знаешь, у нас нет. Все в обороте. Или ты теперь любишь кукол? Хочешь, подарю тебе механическую? Дешевле выйдет.
- Не хочу! – начинал сердиться принц – отец…
- Тогда остается только Эвилина Тальпасто…
- Да нет же! Прекрати!
- Ну тогда я прямо теряюсь в догадках! – брезгливо передернул плечами Герцог – но если это Анна Гарро, которой ты предлагал прокатиться на лошади, как будто вокруг не было других, более достойных, девиц, то ты зря испытываешь мое терпение. Она взбалмошная, неотесанная недоучка, деревенская девка, и к тому же старше тебя на десять лет. В своей шляпе она похожа на ворону. Тебе будет стыдно ходить рядом с ней. Возможно, какому-нибудь престарелому неудачнику или дураку, который после всего, что она натворила, спьяну и захочется подержаться за ее коленку, но как по мне, все это может не только плохо кончиться, но еще и просто несолидно. Не наш стиль. Хотя какую она написала о тебе в «Скандалы» статью! Это талант. Редактор мне лично на подпись приносил. Это было восхитительно. И это правда, что ты с щенячьим восторгом рассказывал на каждом углу, как вас хором укачало в паланкине?
- Ну отец! – утомившись этим беспредметным разговором, в усталой мольбе застонал принц.
- Тогда кто же эта мерзавка-обольстительница? Как ее имя? – насладившись страданиями сына, поинтересовался Герцог.
- Ее зовут Йекти, ну у нее такое имя что не выговорить так просто, но она разрешает называть себя Йекти… – как пятнадцатилетний школяр спрятал глаза и покраснел принц, что особенно неуместно смотрелось с его могучими закованными в броню плечами, грубым, обветренным и загорелым лицом и огромными натруженными ручищами, что все это время сжимали ножны у груди, словно пытаясь загородиться ими от проницательного взгляда Герцога. Вильмонт Булле проморгал, внимательно и пристально посмотрел на сына, но промолчал, указал ладонью, чтобы тот продолжил говорить.
- Она правит целым народом. Она королева… Она влиятельна и богата и прислала тебе вот этот подарок в знак своего благоволения…
Он достал из под завязок нагрудника прямоугольный сверток из цветастой иноземной ткани с угловатым узором, перевязанный темно-синем шнурком и выложил на стол перед Герцогом, но тот нисколько не заинтересовался им, сидел, подперев кулаком лицо, не перебивая, слушал. В его глазах читались веселое ожидание и насмешка.
- Была еще вкусная собачка, чтоб приготовить угощение для твоей кухни, но нам пришлось съесть ее в пути. Но осталась коробка с благовониями и специями… - воодушевленной сладостными воспоминаниями о любви, не замечая этой жгучей иронии во взгляде, самозабвенно продолжал принц – и мы с Эмилем…
- Ничего, я переживу без собачки и без завернутых в золотую фольгу мандаринок – уже со слабо скрываемым презрением покачал головой герцог Вильмонт и пояснил, как будто проговаривая все сказанное до этого принцем – так значит, она богата, влиятельна, обворожительна и набралась наглости, чтобы считать себя королевной? Это просто восхитительно! Ты уедешь к ней и будешь жить в бамбуковом шалаше, а она наденет на тебя петушиный цветастый халат и тапочки с раздвоенным носком, как у твоего плоскомордого дружка с кривой саблей? Так? Или она приедет к нам сюда и будет кататься в своем паланкине по селам и весям вокруг Гирты?
- Она прибудет сюда после фестиваля, сказала осенью, когда…
- Всем запретным городом на колесах? – перебил его Герцог - я же сколько раз тебе говорил: все, хватит скакать галопами по лесам. Езжай учиться в университет. Как твои братья, познакомишься на факультете с какой-нибудь ловкой девицей с гуманитарного или юридического и она, с Божьей помощью, возьмет тебя в оборот, сделает из тебя нормального цивилизованного человека, приведет в божеский вид. Там такие как ты, дерзкие грубияны с мышцой вместо мозгов и на розовом ипсомобиле в моде, нарасхват. Нет же. Приспичило тебе кататься черти где и черти куда заехать. Допрыгался.
- Отец! – вскричал принц.
- Да на тебя посмотрели, богатый, молодой, дурачина – уже откровенно ругал его Герцог - подсунули тебе хитрую стерву–сердцеедку, а ты и рад, думаешь что влюбился.
- Отец! Но я серьезно! – начал терять самообладание принц.
- Да, я вижу, за тебя серьезно там взялись. Ничего, это поправимо.
- Ты не понимаешь! – закричал принц Ральф, затрясся всем телом, сжал кулаки – я люблю ее, мне без нее не жить!
- Уж лучше Эвилина Тальпасто – заключил герцог Вильмонт - Дуглас как раз тут подходил, интересовался, замуж ее нормально выдать. Он будет в восторге. Как раз надо закрепить с ним некоторые наши договоренности, так что сейчас позвоню ему, и все решим - и потянулся к трубке стоящего рядом на подоконнике телефона.
- Отец, нет! – в отчаянной, бессильной ярости воскликнул принц.
- И мой ответ: нет – холодно отрезал Герцог - а для лучшего понимания твоего места в жизни, я сейчас сообщу в банк, чтобы аннулировали твой вексель. Чтоб ценил слово отца и наконец, осознал что на самом деле, сам по себе, ты никто и звать тебя никем. Вот и посмотрим, чего будет стоить ваша любовь до гроба, когда твоя вертихвостка узнает, что у тебя нет ни своего замка, ни свиты, ни ипсомобиля или чего еще, что ты там нахвастал с три короба, чтобы покувыркаться с ней.
Принц Ральф скривился в бешенстве, вскочил со стула так, что тот с грохотом отлетел в сторону, яростно поджав губы, сжал кулак и с ненавистью замахнулся на Герцога, но тот манерно вскинул над столом указательный палец, как будто представлял что это пистолет. Громко и резко, как кнут на рыночной площади, щелкнул электрический разряд. Принц, вскрикнул от боли, схватился за нагрудник бригандины и отшатнулся к стене.
- Вон! – коротко и ясно указал на выход Герцог – и чтоб я тебя здесь больше не видел. Пока не поумнеешь и не переменишь своего вонючего мнения о том, что ты сам волен выбирать свою судьбу и тебе не указ родители, не приходи. И выйди не через окно, как вошел, а как нормальный человек, через дверь.
- Ну отец! – едва не плача, застонал принц. От его былого гонора не осталось и следа. Теперь он был больше всего похож на растерянного школяра, у которого отобрали его модную, подаренную на именины отцом, трость, и сломали ее об колено.
- Либо сам, либо тебя вынесут с позором под локти, и на глазах у всех дадут пинка под зад – погрозил ему пальцем, когда принц было снова попытался шагнуть к нему, Герцог.
Принц Ральф зашипел. Развернулся и, размахивая руками, обиженно грохоча броней, устремился вон. Выходя, он с такой силой хлопнул дверью, что она чуть не слетела с петель и казалось затрясся весь дворец, чем заставил вздрогнуть сидевших снаружи в канцелярии служащих, которые были уверены, что в кабинете Герцога кроме него самого никого нет.
Вильмонт Булле только улыбнулся этой выходке. Он был очень доволен тем, как ловко все получилось.
***
Совсем стемнело. Вопреки запрету инспектора Тралле, детектив подсел к столу под навесом полевой кухни и, предъявив свою лейтенантскую регалию, потребовал полагающегося ему по службе чаю с вином. Получив, развязно уселся с кружкой в руке верхом на скамейку, как научили его школяры, прислушался к усталым разговорам коллег, что сыпля незнакомыми именами, обсуждали политику, стычку, что произошла сегодня в холмах, к северу от Гирты и какие это может иметь для всех последствия.
Перекрестившись, отпил глоток: напиток был дрянным, явно отдавал вареньем из черноплодной рябины и самогоном от которого уже со второго глотка почти сразу заломило в виске.
- Как служба? Жалоб нет? – подошел к столу, подсел рядом на скамейку уже знакомый капитан Кноцци. С веселой насмешкой уставился на Вертуру, что он будет говорить на такое в ответ. Тут же подошел еще какой-то незнакомый жандарм с регалиями капитана, тоже с кружкой. Встал рядом, скорчил морду, посмотрел на детектива с такой свирепой и внимательной, почти что звериной ненавистью, что тому стало очень некомфортно, почти физически страшно рядом с ним. Полицейский был уже изрядно пьян, но не в том состоянии, о каком говорят «навеселе», а совсем в противоположном настроении.
- Вы же бароном Гонзолле знакомы? С тем, который Модест – не дождавшись никакой реакции на свой первый вопрос, задал второй капитан Кноцци, уселся лицом к детективу, тоже перекинув ногу поперек скамьи, оперся локтем о стол и внимательно уставился на Вертуру как на арестанта в комнате пыток – они с сэром Борисом Дорсом, племянником нашего владыки, недавно гостили у вас в Мильде. Рассказывали, лично вас, принца-изгнанника видели.
- Да – поняв, что отмолчаться не выйдет, мрачно ответил Вертура – было дело…
- А здесь, в Гирте, уже встречались с ними?
- Нет.
- А что Гонзолле, в Мильде тоже рассказывал, сколько человек он зарубил и сколько раз женился? А сколько его тут колотили не говорил? – оперся обеими руками, крикнул через стол, поделился веселой сплетней какой-то незнакомый жандарм – он тут и вашей Гарро предложение на спор делал, букет с лотка цветочницы стащил!
- Вызовите его на дуэль! – хохотнул, подхватил пьяный капитан – на фестивале, на оглоблях! Два дурака дерутся, третий не лезет!
- А кто это тут, рассказывал – услышав, что обсуждают известную личность, присоединился к разговору, обведя стол многозначительным суровым взглядом и остановив его на Вертуре, спросил сидящий в дальнем конце стола рыцарь с лиловым бантом – что они с Борисом грозились похитить леди Веронику? Вы?
Вертура опустил глаза, у него похолодело сердце. Он отчетливо помнил, как Борис Дорс, большой, бородатый, мрачный человек с перекошенным как будто бы от ненависти, но все же каким-то печальным лицом и огромными темными ручищами чернорабочего, не замечая никого и ничего вокруг себя, разглагольствовал на весь квартал о всяких молодецких глупостях, шагая с откупоренной бутылкой по цветущим, залитым радостным весенним солнцем улицам Мильды. Как все задыхались, не в силах угнаться за его стремительной, экспрессивной походкой, как от его зычного голоса между домов стояло эхо, тряслись стекла и, словно ругаясь на его неместный говор, из парадных и окон таращили глаза, яростно выли, недовольные его криками дворовые коты. Как они вместе с Модестом Гонзолле, князем Колле Младшим и маркизом Рорком Бифисом во всю подзадоривали его, потешались над ним, смеялись этим по-детски радостным и наивным шуткам о неразделенной любви к какой-то, никому тогда неизвестной, девице… Но сейчас Вертура совершенно не представлял, кому он, будучи пьян вчера или позавчера, мог рассказать эту, такую вроде бы веселую и задорную тогда, у себя дома, и внезапно столь опасную сейчас, ставшую политической здесь, в Гирте, сплетню.
- Ну будут следующими плавать за Шилле под мостом! – усмехнулся пьяный капитан.
- …На Шилле уже давно жаловались, всем надоел… – видимо не зная, о чем вообще идет разговор, скупо бросили из темноты.
- Все, я домой – невозмутимо прервал болтовню, бросил капитан Кноцци, хлопнул по доскам плетью, что лежала рядом с его чаем на столе, коротко и выразительно кивнул суровому жандарму, обратился к коллегам – и вы тоже расходитесь. Герман уже заступил.
Вертура, как будто ничего и не случилось, сделал еще пару глотков, картинно поморщился что гадость, как делали все, и, отстранив от себя кружку, встал и пошел прочь; чтобы опять не попасться на неаккуратно брошенном слове или снова не стать жертвой местных хохмачей. Поднявшись в зал, так и не найдя наверху Марисы, побродил кругами по второму этажу, присмотрелся где какие кабинеты и попросился домой. Его отпустили.
Уже у ворот, Вертуре пришлось пропустить въезжающую на плац телегу. На ней, в сопровождении трех верховых с фонарями, везли укрытого черным докторским саваном мертвого, с окровавленной расколотой головой, полицейского. Навстречу вышел бородатый дежурный капеллан, в одной руке держа лохматый молитвослов с закладками, другой на ходу, оправляя стихирь. Пока телега ехала к заданию комендатуры, видя ее, полицейские лениво вставали, стаскивали с голов шапки и капюшоны, крестились. В городе снова звонили колокола, заканчивалась вечерняя.
Детектив тоже перекрестился и вышел за ворота на проспект.
Поднимаясь по лестнице своего дома, он с замиранием сердца, не решаясь признаться себе, отчаянно надеялся, что Мариса будет ждать его, но у дверей в коридоре было пусто и темно и только фонарь за окном светил своим желтым светом.
Вертура вошел в комнату, задвинул засов, не зажигая огня, разделся, быстро прочел "Отче наш", перекрестился, лег на кровать. Заложил руку за голову. Ему не спалось, мерещилось, что где-то в доме завывает и скребется кошка. Но, возможно это был всего лишь ветер.
***
Глава 6. Северный берег (Суббота)
***
Небо было белым от облаков. Стояло душное летнее утро. Яркий белый свет пробивался через плохо задернутые портьеры. В коридоре грохотали сапогами, громко, словно нарочито так, чтобы было слышно всем, приглашали майора Гесса на какой-то банкет. Но здесь, наверху, на третьем этаже, в комнате с роялем, откуда из окна открывался вид на тенистый палисадник, забор и спуск к реке за западной стеной полицейского дома, было прохладно уютно и тихо.
- Марк, сегодня ваш второй день на выезде – заявил детективу инспектор Тралле, когда Вертура поднялся к нему в кабинет, чтоб узнать, с какими работами на сегодня ему предстоит иметь дело.
- Не как в прошлый раз – нахмурился, пояснил, инспектор – теперь все по-настоящему, серьезно, слушайтесь Алистера, иначе он такое заклинание на вас наложит, что детей вовек не будет и ни одна дама вам не соблаговолит.
На этой оптимистичной ноте детектив вышел из кабинета и спустился во двор. Слабый утренний ветерок шелестел кронами тополей. Пели утренние птички. У кустов шиповника под стенами комендатуры уже стоял готовый к отправке, украшенный черно-зелеными орденскими вымпелами запряженный двойкой дилижанс. Фанкиль проверял упряжь, Инга гладила по мордам, угощала сахаром гулко облизывающихся, звенящих удилами лошадей. Как отметил про себя Вертура, она была из тех неопрятных грубых особ, что любят лошадей и кошек больше чем мужчин.
Сухощавый, яйцеголовый, незнакомый детективу полицейский в мантии расшитой магическими узорами и сером плаще, вооруженный коротким современном ружьем в чехле для магического жезла и массивной, как ботанизирка у ученого-натуралиста сумкой, отвлекся от своей книжки, смерил Вертуру из седла презрительным взглядом поверх сдвинутых на самый кончик носа очков и заявил.
- Это вы из Мильды? С оружием обращаться умеете?
- Да – формально и коротко ответил тот.
- Отлично – с раздражением ответил, прогнусавил, старшина, отстал от Вертуры и, сделав вид, что детектив для него пустое место, снова обратился к чтению.
- А вот мне все хочется узнать, а в сумочке-то у вас какие заклинания? Есть что запретное? – как будто решив, что раз ссора не задалась, надо попробовать еще, с насмешкой поинтересовался у коллеги Фанкиль. Погрузил в салон массивную, какими валят каменных троллей из сказок, двуручную секиру – магические эликсиры кидаться в прохожих?
- Нет – скривился, с мрачной насмешкой бросил ему магистр – журналы с обнаженной гравюрой на ночь. Лео, вы собрались?
- Нет еще. Разве не видите?
На задание отправляли всех служащих отдела Нераскрытых Дел. Фанкиль и лейтенант Турко погружали в карету, пытались пристроить поудобнее свои огромные, с окнами на лезвиях, топоры. Облаченные в доспехи и держа в руках эти страшные орудия убийства, они были похожи на злобных сержантов у городских ворот, что постоянно требуют то проверки бумаг, то мзды.
Инга поставила рядом на землю кожаный короб полный фосфорных свечей, оправила перевязь в петле которой висел короткий, почти как у детектива, меч.
- А гореть будут? – указывая на зажигательные снаряды, требовательно спросил у магистра Дронта Фанкиль.
- Если не загорятся, вы погибните – коротко и сухо ответил тот рыцарю.
Доктор Сакс тоже с огнями, осветительными ракетами и бутылками смешанного с селитрой и фосфором керосина, стоял внаклонку, пытался аккуратно разместить снаряжение в карете так, чтобы оно не опрокинулось в пути. Вертура подошел, заглянул в салон экипажа. Ему всегда было интересно, как устроены достопамятные орденские черные кареты изнутри, и был даже немного разочарован увиденным. Внутреннее убранство повозки почти ничем не отличалось от множества других виденных им карет, за исключением некоторых несложных удобств. У передней переборки была скамья на два места так чтобы там могли свободно поместиться и без затруднений войти и выйти двое в доспехах или трое без. По обе стороны были двери. Также внутри имелся откидной стол, комод с сетками и просторными сквозными багажником, устроенным так, чтобы доставать из него груз можно было как из салона, так и с заднего торца кареты. В комоде была стойка для оружия, а на обратной стороне задней двери устроена откидывающаяся полка с множеством коробок и шкатулок для мелочей. От любителей порыться в чужих вещах с кормы багажник запирался на висячий замок, который как раз вертел в руках Фанкиль. Сейчас грузовой отсек был почти пуст и кроме оружия и зажигательных принадлежностей в нем стояла только большая, отдающая керосином, железная канистра.
- Это не пить! – строго погрозил пальчиком доктор Сакс с интересом глядящему в распахнутую дверцу детективу.
- Не влезут – констатировал лейтенант Турко, примеряя к стойке для оружия ростовые топоры – может по диагонали поставить?
- Ага, чтоб упали и отрубили кому-нибудь дурную башку – ответил ему Фанкиль, примерился к оружию – да, не по карете рукоятки сделали… Не берите, несите обратно, обойдемся без них.
- Это кого это вы такими топориками тут собрались рубить? – глядя на погрузку, задорно поинтересовался какой-то полицейский.
- Врагов нашего светлейшего Герцога – слоняясь к нему с седла, как бы по секрету сообщил магистр Дронт - очередная задача, с которой вы не справляетесь, милейший.
- Врагов пусть армия рубит, а мы ловим злодеев! – весело бросил ему жандарм и, насвистывая какую-то невнятную мелодию, удалился.
Наконец-то уложив багаж, все вскочили в седла. Дюк, и доктор поместились в карете, Инга на козлах, остальные верхом. Когда они уже отъезжали, Вертура заметил Марису в окне второго этажа. Бросив Фанкилю, что он на минуту, соскочил с лошади, бегом поднялся наверх, но там ее уже не было.
- Не видел – с отвращением скривил толстую скулу, пожал плечами инспектор Тралле. Он сидел на месте дежурного, перебирал и смазывал свой пистолет.
Прогрохотав в своей бригандине по паркетному коридору, зацепив оплечьем какого-то посетителя, Вертура догнал ее у парадных дверей.
- Анна… ты не пришла вчера - попытался он, но она передернула плечами и брезгливо отстранилась.
- И что? У меня срочное поручение – глядя куда-то в сторону, неприязненно и раздраженно бросила она – не начинай, все иди.
- Я искал тебя… – растерялся он от такого обращения.
Она остановилась перед ним и, сделав паузу, словно обдумав что-то и с трудом удержавшись от оскорбления, ответила.
- Не слышишь что ли? Я спешу, мне надо идти - и, резко отвернувшись, быстро пошла прочь. Растерянный детектив, как мальчишка, зачесал лоб, хотел было побежать за ней, но так и остался стоять в недоумении.
Когда он вернулся на плац, все уже уехали. Он вскочил в седло, выехал за ворота комендатуры, свернул налево, в сторону северных ворот, куда сказал ему Фанкиль и, наплевав на то, что он в городе, дал в галоп. Проигнорировав рожок полицейского, с грохотом промчался мимо роскошного дома где жила куратор полиции Хельга Тралле, проехал перекресток, фасад собора и площадь за ним и, миновав еще два квартала, только у северных ворот города настиг уехавших вперед коллег.
- Эта женщина доведет вас до могилы! – высунулся из окошка, замахал рукой, крикнул ему доктор Сакс – я не шучу! Во всех смыслах! Не связывайтесь с ней!
Вертура подъехал поближе к карете и нагнулся к окну.
- Это сэр Фанкиль меня убьет, когда я отверну вам голову – мрачно ответил он и продемонстрировал свой меч.
- Нет, ну серьезно! – не унимался доктор – вы что ничего не знаете? Это такая женщина...
- Черт с ней – покачал головой детектив и все-таки высказался – невозможно с вами со всеми!
- Марк, у вас седина в бороде, а все бегаете за малознакомой девчонкой как будто вам шестнадцать. Неужели вам совсем не интересно, куда мы едем? – весело окликнул его Фанкиль.
Вертура устыдился.
- Алистер, прочтите нам лекцию! – с насмешкой обратился к начальнику Фанкиль.
- У вас это выйдет лучше, заодно и материал повторите – ядовито бросил тот и опять уставился в свою книжку, которую читал в седле.
- Вкратце – объяснил Фанкиль – едем расследовать какую-то дрянь, о которой ничего неизвестно. Марк, вы поняли это?
- Нет – мрачно ответил Вертура – уж лучше бы я занимался документами…
- Чтобы сидеть за столом рядом с Анной! – весело выпалил доктор Сакс из кареты – как двоечник в школе рядом с отличницей! Дергать ее за косу, и писать любовные записочки!
- Это как раз напротив башни мастера Тсурбы – не обращая внимания на восторженные и глупые реплики доктора, смех лейтенанта Турко и недовольство детектива, как ни в чем не бывало, продолжил Фанкиль – вы спрашивали, к ней и едем. Сами все и увидите.
Миновав ворота и равелин, с трудом протолкнувшись через затор и показав регалии полиции, чтобы не досматривали на заставе, свернули на дорогу идущую через поселки и огороды параллельно городским стенам. Здесь, за городом, дышать было намного легче, но к ароматам травы, пыли, срубленных лопухов, коровьего навоза и луж, тут примешивался еще один, какой-то иной, едва различимый, но неприятный и тяжелый запах, похожий на гарь или нечистоты. Как сказал Вертуре Фанкиль, там, по левую руку от тракта, к северу от Гирты, за полями и садами где растили мелкие, вечнозеленые, годящиеся только на кислый сидр, груши и яблоки, в холмах, копали руду и день и ночь работали сталелитейные цеха и доменные печи.
- А зимой тут бывает выпадает черный снег с пеплом, видели такой? – весело спросил он у детектива.
За спиной остались кварталы какого-то большого, вынесенного за городские укрепления предместья. По словам Фанкиля, той самой Сорны, большой агломерации к северо-западу от Гирты, протянувшейся вдоль северного берега моря на много километров вдоль дороги на Фолькарт и Ирколу. Впереди, по правую руку, возвышалась башня арсенала, прикрытая кронверком и валами земляных укреплений. Когда доехали до них, снова свернули на юг, огибая Гирту с востока так, что вскоре выехали в поля перед северо-восточными воротами города, от которых начиналась дорога на Столицу. Поехали по ней на восток по сверенному берегу реки. Миновали деревеньку, что стояла в стороне от основного тракта, начали подниматься по живописному склону холма поросшего светлым и чистым сосновым лесом.
Высокие, обожженные летним солнцем деревья редколесьем стояли по обе стороны дороги, источали неповторимый, кружащий голову, аромат смолы. Внизу, под высоким обрывом холма, раскинулась мерцающая водная гладь Керны. Стояла июльская жара. Лучи вышедшего из белого утреннего марева солнца пронизывали веселый сосновый бор, слепили глаза, играли на холодных серо-синих просторах реки. В пожелтевшей траве цокали кузнечики. Запахи прохладной воды, горячего песка, тростника и прелых листьев стояли над дорогой, бодрили. Вырвавшись из каменных улиц, из резких, но уже неощутимых по привычке запахов лошадиного навоза и дыма от бесчисленных печей, дышать свежим воздухом было настолько непривычно, что даже доктор Сакс притих, проникнувшись красотами природы и терпкими ароматами раскинувшегося вокруг леса. Расслабился и детектив.
Так они ехали по высокому берегу, шутили шутки, улыбались им, смотрели на воду, бегущую далеко внизу, под крутым, местами каменистым, обрывом. Любовались открывающимися с дороги пейзажами: впереди, по левую руку, в распаде между холмов синела гладь озера. У пристаней прохаживались гуси, важно задирали к небу головы, выгибали шеи. Веселились, плескались на мелководье облаченные в одни льняные рубашечки до колен дети. Стоя в холодной воде, подоткнув подолы длинных рубах и деревенских мантий, которые надевают через голову, лейн, стирали, полоскали белье женщины. Над озером, дул легкий холодный ветерок, навевал мысли о том, что скоро наступит август, а за ним и дождливая, золотая и печальная осень. Приносил бодрящий аромат большой воды.
- Велико твое творение Господи! – улыбнулся Фанкиль и, сложив троеперстно пальцы, перекрестился.
- Ага – кивнул, отвечал ему лейтенант Турко. Тоже осенил себя крестным знамением, достал свою флейту, задудел в нее на весь лес.
***
По дороге проехали еще несколько маленьких деревень и ферм. Уже далеко за полдень выехали к большому поселку и спустились к речному пляжу, где в распаде между двух холмов на песчаном берегу были устроены пристани. На маленькой рыночной площади у воды толпился народ. Тут торговали, ругались, бездельничали, стояли рядом с горами поклажи заломив руки в разрезы штанов, щурились от солнца, смотрели на воду, курили, ждали лодок-завозней, что ходили отсюда на южный берег, до Елового предместья, крыши и колокольни которого темнели над высоким обрывом, за рекой, вдалеке.
Приметив новую группу подъезжающих верховых, их тут же окружили женщины с лотками и корзинами. Бросая исподлобья лихие, внимательные и веселые взгляды, смахивая загорелыми потными локтями упавшие на лоб и широкие скулы, выбивающиеся из под платков густые русые челки, девицы в лаптях и серых крестьянских лейнах наперебой предлагали всем подъезжающим яблоки, груши, овощи и сидр. Сбраженные березовый сок и мед, вяленых цыплят, сало и свежевыпеченный, еще теплый, ароматный хлеб.
Доктор Сакс перегнулся через окошко дилижанса, выпучил глаза, зарумянился, приветственно замахал им. Похотливо округлив восторженный веселый рот, купил у одной большую выдолбленную тыкву с подкисшим молоком и медовые соты завернутые как в газету, в грязную мятую тряпицу.
- Вон она, Башня – обратил внимание Вертуры Фанкиль. Указал на узкий прямоугольный, по виду очень высокий, монумент, едва заметный в дымке далеко на другом берегу, выше по течению реки – а через переправу Еловое, там дорога на фермы и замок Ринья.
Вертура прищурился туда, куда указывал коллега, молча кивнул в знак того, что принял к сведению.
Напившись холодного кваса у веселой селянки, что, прищурив глаз, загадочно улыбалась детективу, они отъехали от переправы и направились дальше на восток.
- Инга, вам не скучно? – допытывался доктор Сакс, пересев на козла поближе к ней – вокруг столько обалдуев, никогда не обратят внимания на красивую женщину!
- Зато вы обращаете сразу на всех – с иронией ответила она – не густо будет? Не слипнется?
- Я провожу научные изыскания и мне положено. Все сугубо научно! Как доктор психологии, я пишу монографию о методах укрепления семьи, так что мне можно смотреть и спрашивать обо всем. Даже нужно! Кому, как ни вам разбираться в этом! – весело отвечал он, грызя соты и запивая их кислым молоком.
- Это чтоб наладить отношения с вашими женой и детьми? – уточнила Инга.
- Нет конечно! – воскликнул доктор и начал возмущаться – вот она пишет, требует больше денег на детей, а ходит в ресторан, потому что там кофе варят лучше, видите ли, и никак не урезонить. Тут помогут только розги и не давать ни марки больше необходимого!
- Тогда зачем все эти ваши книжки и монографии, если все можно решить с помощью розг?
- Разумеется чтобы продать их, стать богатым, уважаемым и известным! – по-простецки отвечал доктор Сакс – для чего же еще! Больше абсолютно ни для чего эти глупые книжонки по психологии и личностному росту не нужны! Ну разве что в печку!
Лейтенант Турко опустил свою флейту, в которую свистел всю дорогу и недоверчиво покосился на коллегу.
В полутора часах езды от переправы основная дорога резко сворачивала к северу, прочь от реки. От развилки в чащобу вела заросшая травой, но по виду совсем недавно расчищенная просека. Ехали по ней долго. Несколько раз поднимались и спускались по слонам холмов, проезжали темные сырые лощины с ручьями, вытекающими из маленьких и холодных лесных озер. Миновали несколько стоянок углежогов, лесорубов и собирателей смолы. Наблюдали между деревьев суровых, бородатых и загорелых мужиков с валочными топорами, что при приближении незнакомцев прекращали свои дела, внимательными взглядами провожали экипаж, настороженно хмурили лбы.
Вертура устал, взмок и уже совсем выбился из сил шлепать себя ладонью по ушам и шее, отгонять бесчисленных, назойливо зудящих комаров, роями взлетающих из сырого мха, бесконечно вьющихся под темными елями. Он уже вылил не себя почти половину своего одеколона, маялся и думал только о том, когда же они поедут назад и наконец-то вернутся в Гирту, которая теперь казалась ему самым лучшим местом на земле, когда впереди, между огромных черных стволов, забелел просвет опушки, а спустя еще томительные двести или триста метров езды, перед полицейскими открылось просторное свекольное поле с темнеющими за ним крышами и стенами домиков какого-то поселка или деревни.
- Вам туда – указал им встретившийся на дороге мрачный, по виду местный, житель – прямо, никуда не сворачивайте и в лес. Мимо не проедете, там тупик.
- А что вы сами всю эту нечисть топориками не покрошите? Вон вас сколько смелых бородатых в лесу, грех помощи-то просить – поинтересовался магистр Дронт с насмешкой.
- Так это не наши, это наемные – поморщился мужик – не хотят нам помочь, говорят не их дело. Если что, доктор Зигге тут главный, заведует всем.
Не объясняя больше ничего, пешеход, достал свою флягу и выпил.
Вся деревня – четыре больших землянки и три длинных деревянных избы окружали большой двухэтажный каменный дом с высоким забором, занавешенными изнутри грязными бежевыми тряпками окнами и обшарпанным углами. Вид старой, давно потемневшей и облупившейся от сырости штукатурки и черные, прогнившие толстые деревянные рамы навевали тоску. Несколько тонких черно-зеленых сосенок торчали над оградой, словно в попытке хоть как-то скрасить печальный облик этого старого, давно обветшалого строения.
Полицейские переглянулись и проехали мимо, в сторону, куда им указал сельский мужик. В конце поля снова начиналась просека, на этот раз совсем неухоженная и сильно заросшая кустами и травой, что вела дальше, вдоль берега реки в лес, полого спускалась в очередную сырую и темную котловину.
- Это что, туберкулезный барак? – оглядевшись, поделился с магистром Дронтом мыслями Фанкиль – вы знали куда едем?
- Обсудим с Валентином, когда вернемся - скупо бросил ему магистр.
***
Впереди и внизу, в распаде между холмов, росли огромные, особенно могучие и древние черные ели, стоял тяжелый и сырой запах прелого мха, слышалось глухое монотонное журчание бегущей по камням воды. Обветшалый каменный забор огораживал еще более запущенный сад во дворе маленькой и старой деревянной церкви, больше похожей на большую часовню чем на настоящий храм, и кладбище, по ровным холмикам с одинаковыми крестами, похожее на больничное. Несколько могил были раскопаны, в них стояла мутная желтая вода. Дверь в церковь была прикрыта и укреплена приставленной снаружи доской, чтобы не заходили звери. Похоже ее вообще не запирали, ни снаружи, ни изнутри.
Солнце уже клонилось к закату, кустистые вершины елей, остро втыкались в бегущие высоко над головой, как в горловине колодца, облака. Через узкий холодный ручей перед кладбищем вел такой же гнилой и ветхий как и всё вокруг деревянный мостик. Подъехав, всадники остановились перед ним, в мрачном ожидании уставились на открывшиеся на поляне унылое зрелище. После города и дороги, здесь было непривычно сумрачно, тихо и безлюдно, и только где-то вдалеке раскатисто и резко стучал дятел, перекликаясь с какой-то печальной лесной птичкой. Фанкиль нахмурился. Даже лошади шли боком, настороженно поводили мордами, клацали удилами, словно поторапливая людей поскорее покинуть это место.
- Спешиваемся, господа, и проводим следственные мероприятия – прикрикнул, приказал магистр Дронт, но сам остался в седле.
Лейтенант Турко, Инга и доктор принялись распрягать лошадей. Дюк пошел вдоль забора кладбища. Магистр Дронт переехал через мост, подвел коня к отверстым могилам. Вертура и Фанкиль зашли в церковь.
Здесь, внутри было темно и сыро. Под ногами хрустела занесенная ветром через щели в ставнях хвоя. В небольшом зале с алтарем у дальней, восточной, стены стояло несколько скамеек для гробов и, наверное, посетителей, на крюке у окна висели старые черные балахоны. Рядом темнела квадратная дверца люка, ведущая под пол, но попытки Фанкиля поддеть ее ногой и открыть не увенчались успехом. В печке в отсыревших углях желтели клочки каких-то бумаг, по которым Вертура так и не смог определить что это за записи и когда их бросили здесь. Закончив осмотр, Вертура и Фанкиль еще раз обошли зал и вернулись к люку.
- Да, унылое местечко – словно прочтя его мысли, поделился с коллегой впечатлениями Фанкиль, подошел к подоконнику и крутанул маленький железный волчок, который как-то особенно быстро потерял ход и опрокинулся на бок, словно был плохо сбалансирован. Рыцарь кивнул, убрал прибор, достал из сумки стеклянную пробирку, похожую на штормгласс, заполненную мутно-белой жидкостью, встряхнул ее, пригляделся на просвет.
- Естественный уровень искажения в районе нормального – сказал он как будто сам себе, чтоб не забыть.
- А что мы собственно ищем? – поинтересовался Вертура – зачем мы вообще здесь?
- Тут пропадают люди – оглянувшись ко входу, не слушают ли их, загадочно ответил рыцарь – уже неоднократно жаловались, цифры несколько отличаются от среднестатистических. Ну вы читали же…
На крыльце загремели шаги. Где-то снаружи в лесу ритмично и гулко заухала кукушка. С грохотом распахнулась дверь. Вертура вздрогнул. Стуча сапогами, вошел магистр Дронт.
- В открытых могилах тела – с презрением констатировал, кивнул Фанкилю – пойдемте, поможете, надо вынуть пару, осмотреть.
Инга раскрыла свой саквояж и выдала всем повязки на лица. Полицейские взяли из дилижанса багор, вынесли из церкви скамью. Дюк и Фанкиль, как самые сильные, подошли к смердящей яме, опустили крюк в мутную глинистую воду, подцепили труп и выволокли его наверх. Надев резиновые перчатки, перевалили на скамью, перевернули на спину.
- Мужчина среднего возраста, похоже селянин – глядя на морщинистое и белое от воды тело, презрительно констатировал магистр. Обошел скамью, остановился рядом, распахнул рубаху на мертвой груди – скончался несколько дней назад. Узнаете, Лео?
Тоже надев резиновые перчатки с крагами до локтей, запустил пальцы в широкий разрез под нижними ребрами умершего.
- Значит опять… – мрачно улыбнулся старшина и, с видимым усилием и неприятным хрустом разрываемой кожи, выломал из разреза толстый, величиной с ладонь, диск. Потащил за ним бороду омерзительных, покрытых гноем, хвостов, что тянулись от него, уходили на глубину в серую мертвую плоть.
- Будет серьезный разговор к этому доктору Зигге – констатировал, с режущим ухо, похожим на металлический, треском, обрывая эти корни, что лопаясь, разбрасывали вокруг зловонные брызги. Приказал – Дюк, поедете со мной. Лео, сожгите этого и других.
И, не сказав больше ничего, не попрощавшись, они с помощником оседлали коней и поскакали прочь по дороге, обратно в сторону деревни.
***
- Предлагаю отчерпать воду из могил ведром и залить керосином… – с сомнением глядя на мокрый багор, предложил Вертура.
- Пожалуй - согласился Фанкиль – работы конечно побольше будет, но если это туберкулез, меньше шансов заразиться.
Из церкви принесли тяжелые деревянные ведра и грубо выпиленное из кривой сосновой ветки коромысло. По очереди черпали им, выливали зловонную воду в сторону.
Инга достала из дилижанса микроскоп, откинула позади кареты специальную полку, которую можно было использовать как стол. Надела перчатки и маску, взяла пробы, осмотрела, ощупала первый, вынутый из ямы труп, констатировала.
- Туберкулезных уплотнений нет.
- Вытащим еще одного и проверим – предложил Фанкиль – Марк, помогите.
И они с трудом выволокли из ямы еще одного умершего и взгромоздили на скамейку. Пока тянули багром, разорвали ему ребра.
- Да, вандализм без предела… - закончив с погрузкой, поморщился, покачал головой Фанкиль и прибавил – это Гирта.
- У этого тоже разрез под ребрами – указала Инга, мрачно кивнула Фанкилю – узнаешь?
- Как у тех, в прошлый раз – устало кивнул тот. Двумя руками взялся за края раны, извлек из нее диск и, держа его на весу с мочалом уходящих в тело отростков, продемонстрировал коллегам.
- Ну и мерзость – скорчил притворную рожу доктор Сакс, изображая всем видом, что видел и не такое и подобной ерундой его не смутить.
- Что это? – разглядывая это омерзительное инородное тело, поинтересовался Вертура.
- Судя по всему неорганический паразит – охотно констатировал Фанкиль – маркировка на всех известных образцах отсутствует, так что какую точно функцию они выполняют и адрес их изготовления неизвестны. И, похоже, они не подходят для людей. Те, кому они были имплантированы, умерли в результате отторжения тканей и последующего сепсиса. Сгнили изнутри. Это не первый случай. Убийца в доме на Дальнем Холме, семья с фермы Тагге. Несколько случаев по городу. Это те, о которых мы знаем. Но эти, похоже, скончались не от заражения крови и совсем недавно. Смотрите, на руках следы от инъекций, а лимфатические узлы не деформированы.
Инга кивнула, внимательно изучая тела и вынутые из них диски. По ее сосредоточенному выражению было трудно понять, согласна она с коллегой или нет.
- Мэтр Сакс – внезапно обратился к доктору Фанкиль - вы умеете рисовать?
- Да, конечно! – важно и хвастливо ответил тот.
- Тогда будьте любезны, нарисуйте нам дров для костра – попросил его рыцарь и, не обращая внимания на изумленно открывшего рот, не знающего что и ответить на такое доктора, пояснил для всех – сожжем их, осмотрим тут все и обратно в Гирту.
- И мы все прекрасно знаем, что это какая-то контрабанда, покрываемая на государственном уровне – доставая из кареты пожарный топор, делая вид, что успешно пропустил шутку мимо ушей, заявил доктор Сакс. Высказал свое авторитетное мнение – но все же плевали на запреты и конвенции, когда дело доходит до денег, так ведь?
- Ну в общем то да – покачал головой, согласился с ним Фанкиль – особенно в такой глуши. Марк, Иозеф, доставайте остальных. Полагаю, что никакого туберкулеза тут нет и быть не может. Инга, проведите соскоб легких для полной уверенности.
- Лео – мрачно обратился лейтенант. В его голосе проскользнули тревога и даже испуг – тут все понятно. Зачем доставать всех? Сделаем опись, напишем рапорт, что обнаружили захоронение похищенных и убитых людей…
- Я же сказал, как разберемся тут, так и поедем – строго, с раздражением, осадил его Фанкиль. Склонился над еще одним выволоченным из ямы трупу, раскрыл ему пальцами глаз, начал упрекать полицейского – Йозеф, у нас подопытные из тестовой группы с последствиями генетических изменений и образцы имплантированных в них инородных тел. А вы рапорт, формальный отчет об осмотре, с ходатайством о необходимости проведения дополнительной проверки. Завтра их тут уже не будет, прокуратура напишет заказное местному коменданту и, с его слов, что признаков правонарушения не обнаружено, вам и ответит.
Пока работали, выполняли распоряжения Фанкиля, вынимали тела из ям, брали пробы, извлекали инородные тела, внимательно осматривали их, записывали протокол, наступил вечер. Все устали. Работая, то и дело прислушивались к одинокому треску дятла, тревожно оборачивались в сторону ручья, не явится ли кто чужой, не вернулся ли сослуживцы, но ни Алистер Дронт, ни Дюк, ни кто еще, так и не приехал.
За полуразрушенным каменным забором все также журчал огибающий поляну холодный, веющий травой и прелыми листьями ручей. Лес был все также сумрачен и безлюден. Своей глухой, лишенной всяких привычных городскому жителю звуков тишиной заставлял прислушиваться к себе: щелкнет ли покачнувшись ствол древней, покрытой мхом ели, хрустнет ли ветка в непроходимом буреломе невдалеке.
Из ям были извлечены все девять трупов. Три из них отличались от обычных человеческих. Два были с рогами и головами, чем-то отдаленно напоминающими лосиные и покрытыми мелкими, похожими на длинные бородавки, отростками ногами, ниже локтей и колен. Еще одно было просто бесформенной, вывернутой наизнанку массой, но, судя по осмотру, это был не мертворожденный, а когда-то бывший живым организм. Все три очень заинтересовали Ингу и Фанкиля.
- Червоточина – покачал головой, пояснил рыцарь – тут такие нередкое явление.
По виду лейтенанта Турко и остальных, детектив понял, что они к этому привычны и удивляться тут нечему. У чудовищ в телах тоже обнаружились диски и тоже вокруг уходящих в плоть синтетических отростков белели зловонные метастазы отторжения. Инга приступила к вскрытию еще одного тела. Фанкиль приказал пережечь всем умершим спины, сказал так надо. Доктор Сакс вызвался добровольцем, гордо прошелся с факелом вдоль ряда уложенных штабелем, политых керосином тел. Пламя со страшным шипением особенно ярко вспыхивало на фоне чащобы в вечерних сумерках. Инга подтвердила, что, судя по анализам, туберкулеза в образцах нет, пошла за лошадьми.
Все очень устали и перед отъездом сели отдохнуть. Расположились на досках, на крыльце церкви. Устало смотрели перед собой, слушали первозданные, звучащие здесь уже как тысячи лет звуки тайги. Курили трубки, глядели в костер, вдыхали горький, дерущий горло, поднимающийся от принесенных непригодным ни к какой иной работе доктором Саксом сырых дров, дым.
Детектив и лейтенант молчали. Сидели, устало вытянув ноги, в полном изнеможении. Вставать и ехать в город не осталось уже ни желания, ни сил. Доктор Сакс лег на бок на плащ, оперся о локоть, снял очки и раскрыл рот. Даже Фанкиль похоже утомился. Сидел привалившись к бревенчатой стене, вяло отгоняя комаров, изредка хлопал себя по рукам и шее. И только Инга ходила по противоположному берегу ручья, хлопала по коленям руками, чмокала, призывая разошедшихся гулять по округе лошадей.
- Позови их манком – устало бросил ей Фанкиль.
- А ты взял его? – ответила она звонко и, посвистывая, углубилась в лес.
- Ага, как всегда… - покачал головой лейтенант Турко, но вместо того, чтобы пойти помочь, только поудобнее расселся на крыльце, снял с головы свою шапку-малахай, принялся чистить ее от нападавшей с деревьев хвои.
Темнело. Пока Инга ходила по лесу, достали бутерброды и самогонный спирт, что привез лейтенант. Сидели, мрачно жевали переложенный черствым сыром хлеб. Запах гнилой воды, в которой уже много дней лежали мертвые тела и жженой с фосфором плоти не прибавляли аппетиту, но все так устали, свыклись с этим смрадом и выбились из сил, что всем уже было все равно.
- Ну запротоколировали, ну собрали доказательства – сердито уставился на коллег лейтенант Турко. Допив из фляги последние капли, затряс ей над раскрытым ртом – умаялись зазря. И что теперь? Ночью в город поедем?
- У нас вот такой чертовщиной занимается Орден, а не полиция – пожаловался усталый Вертура. Еще в начале работ он снял доспех, но с непривычки к тяжелому физическому все равно труду умаялся настолько, что теперь без движения лежал, подложив под голову бригандину. Не осталось сил даже сидеть.
- У нас тоже – проигнорировав вопрос лейтенанта, устало ответил Фанкиль.
- А где он здесь? – спросил Вертура. Лейтенант и доктор заулыбались его словам, не сговариваясь, указали пальцами на рыцаря.
- Да это мы – ответил тот, тоже показал большим пальцем на себя и тоже улыбнулся – я и Инга. Командория Гирты.
- А что они не основали тут полноценной бальяж? Большой город, должны были…
- Связываться с сенатором Парталле, я так думаю, не хотели – рассудил Фанкиль – полагаю, вы уже достаточно увидели, чтобы понять, какие у нас тут гаранты королевской власти, порядки и традиции – многозначительно кивнул на лейтенанта – кто столичным ревизорам со всех сторон лижет, тот и Герцог.
- Лео – встрепенулся тот – вы бы рот прикрыли, а то надоели вы тут уже всем, больно много говорите…
- А вы закройте уши, Йозеф – строго посоветовал рыцарь – и сделайте вид, как вы это отлично умеете, что ничего не видели и не слышали. Кто нашу канонерку, спрашивается, три года назад из магнитной пушки подстрелил? Мастер Глюк? Развлекается в маразме старичок? Не надо тут мне рассказывать. На какую гайку ему укажут, ту он и крутит. Иначе на кафедре его быстро рассчитают и отправят на пенсию без пособия по выслуге лет. Как ему прикажут, так и делает. И плевать на законы и договоры. А кто позволяет? Кто смуту попустил? Кто войну с Мильдой начал? Кто ворует и взятки дает? – голос рыцаря стал напряженным, агрессивным и злым.
– Кто эту дрянь сюда привез? – пихнул локтем прочь от себя кожаную сумку, в которую сложили извлеченные из трупов диски - под Парталле ваша Гирта. И если сюда Орден или Трамонта приедет, вы же первыми и завоете свобода, суверенитет, «долой интервенцию», «Слава Гирте!», и вы, Йозеф и все вам подобные, вместе со всеми. Как вчера, когда сэр Август и леди Вероника кабаки и притоны с продажными девками пожгли, ворье на деревьях перевешали, сразу все повыскочили, родню, хозяйство защищать. Даром, что через один душегубы и бандиты. Жить им видите ли мешают как свиньям, зарабатывать, дела решать. Хлев разбередили, порядок навели. Вам в кормушку самогона налили, тушенки из червей насыпали, и жизнь удалась - глаза рыцаря налились кровью, Фанкиль сжал кулаки.
- Не надо тут! Мы не свиньи! – грубо, но все же как-то испуганно возразил лейтенант, округлил рот, отстранился – а что мы сделаем? У нас начальство, присяга… Мы люди подневольные и нищие…
- Это вы Богу на Страшном Суде будете рассказывать, какие вы там люди – зло возразил Фанкиль – дерьмо вы, а не люди. Люди это те, кто за Христа умирают, живут по заповедям, по вере, а у вас у всех одни отговорки, обстоятельства вонючие. Нет желания, нет времени, нет денег. Обидели вас, голова болит. Живете как в свинарнике, палец о палец не ударите, зато каждый с претензией, пожрать, поспать, с девкой поваляться, напиться. Жить ничего не делая, валандаться на диване весь день. И все жалуетесь, что вокруг одни мошенники, твари продажные лживые, все лоботрясы, никто ничего не делает, бардак и всем плевать, и виноваты у вас всегда все вокруг кроме вас самих, Бог, Король, Церковь. Нечего пенять на других, на себя посмотрите!
- Лео… - попытался успокоить разбушевавшегося рыцаря доктор – ну хватит уже, ну что вы разошлись?
- А вы еще кто такой, мэтр Сакс, чтобы мне тут указывать? – грозно нахмурив брови, сжал кулаки, бросил теперь и ему Фанкиль – вы, Густав, дурак, трус и бездельник. Жену бросили, шестерых детей, книжонку о мужчинах, женщинах и кошках какую-то никчемную все пишете не напишете. Родители у вас богатые, квартиру вам в три комнаты с панорамным видом сняли в Гирте. Кто вы вообще такой здесь? Или кто вы, Йозеф? Вы вообще тут рот свой заткните, иначе я вас так отлуплю, как вы заслуживаете. Я все знаю, это вы сдали меня, наушник вы и предатель, вот вы что. Тварь продажная, а не человек.
- Я не наушник! – обиделся, громко возмутился, начал жаловаться полицейский – что я-то? Что с меня спрашивают, то я и говорю и делаю. Я человек подневольный, меня премии лиши ни марки не останется, не то что мне на выпить, а жене и детям. И я вас, Лео не закладывал, молчал, никому ничего не говорил, хотя и спрашивали, не выдал. Это все Дюк, мразь та еще, он мог узнать, веры ему нет. Или Анна, это она подслушивает все и выведывает, вот к Марку ее приставили теперь, сами видите, с нее и спросите…
- Вы что совсем, что ли тут озверели?! Орете на весь лес! - из темноты появилась Инга, привела под уздцы трех мотающих головами, с бряцанием упряжи стукающихся друг о друга мордами лошадей – что, не слышите?
И вправду, где-то рядом в лесу грохотали копыта приближающихся верховых.
- Бегом! Быстро! – сдавленно приказал Фанкиль, и бросился к ограде кладбища. Побросав доспехи и инструменты, без лишних слов, все повскакивали, побежали за ним. Перевалились через изгородь, утопая по пояс в ледяной воде, перебрались через ручей. Мокрые вскарабкались на противоположный скользкий, глинистый берег и, путаясь в торчащем между скал подлеске и кустах черники, поспешили подальше от поляны, наверх.
Остановились метрах в тридцати выше по склону. Залегли за толстыми стволами между узловатых корней и, притаившись, задержав дыхание, внимательно уставились вниз, на тускло освещенный пламенем костра двор перед церковью. Ждали не больше минуты, как на противоположном берегу ручья, у мостика замелькал свет. Несколько вооруженных факелами всадников выехали на берег, остановились у брошенного без присмотра дилижанса, нахлестывая разгоряченных коней. Огляделись.
Вертура поежился. Ему вспомнились истории, заметки старых газет и записи хроник про Белых Всадников: длиннополые, скрывающие доспехи и фигуры светлые одежды летели по ветру, придавая верховым очертания призраков. Головы скрывали белые глухие капюшоны с горизонтальным клапаном в виде окровавленной пасти в качестве смотрового разреза. Возглавлял отряд человек в какой-то черной высокотехнологической броне, поверх которой тоже был накинут белый плащ с окровавленной пастью. За его спиной горбом торчал ранец, а в руках была длинная, как копье, труба с лепестком синего пламени на конце.
- Наши? – сняв очки, слепо прищуривался, зашипел доктор Сакс, заерзал, толкая под локоть Фанкиля.
- Молчите! – зашипел сквозь зубы, продемонстрировал ему нож рыцарь - это Атли Солько. Это только у них тут есть огнемет. В Столице купили…
- Точно он – согласился, прошептал рядом в темноте лейтенант Турко – похоже за нами приехали.
Всадники огляделись, один спешился, открыл дверцу дилижанса, начал разглядывать что внутри. Еще трое перешли через мост, проверить двор перед церковью. Один из верховых повел перед собой ладонью, словно пытаясь почувствовать, присутствующих неподалеку полицейских, но что-то начало неуклонно меняться в окружающем мире. Вертура вздрогнул: он уже слышал это чудовищное, шепчущее многоголосье в лесу в первую ночь на выезде, к югу от Гирты. Ему стало страшно: безотчетная паника, боязнь темноты в которой ходит нечто неизвестное, неуязвимое и нечеловеческое, желающее причинить вред, иррациональный страх неясной и неумолимой угрозы сковал его сердце. Ужас полуночной, далекой от города и жилищ, глухой лесной чащи и властвующих в ней жаждущих человеческих крови и страданий первозданных и враждебных тварей, наполнил лес ощущением чего-то чудовищного и инородного. И, словно в знак того, что это не просто безотчетная растерянность горожанина оказавшегося в темном ночном лесу, где-то совсем рядом, едва слышно захрустели ветки под лапами осторожно приближающегося, готового наброситься, разорвать на куски и сожрать, хищника.
- Мина! – схватил коллег за одежду, предостерегающе прошептал Фанкиль – головы берегите!
Встревожились, замотали головами, почувствовали чужое присутствие и люди внизу. Человек по имени Атли Солько поднял трубу, приготовился встретить противника.
- Вот оно! – предостерегающе крикнул один из его спутников, указывая в сторону церкви. Всадники спешились и с оружием наготове, подняв щиты, выстроились перед дверью. Старшина направил огнемет в окно. Дымный поток быстрого, страшно ревущего белого пламени полился из трубы. Люди вокруг посторонились от жара, послышались радостные одобрительные реплики.
- А вот это уже занятно… - шепнул Фанкиль, достал из поясной сумки маленький, похожий на театральный, бинокль, и уставился вниз.
- Что там? – тихо спросил лейтенант Турко.
- Похоже то, что мы пропустили… - азартно оскалившись, закусив ус, ответил рыцарь.
И вправду, в здании церкви что-то загремело, захрустело, из горящего окна, метнулась черная и бесформенная, похожая на лапу с когтем, тень и сбила с ног едва успевшего поднять ей навстречу щит, ближайшего из дружинников. Все шарахнулись в сторону, кроме человека с огнеметом, что направил свое оружие на щупальце, попутно поводя им из стороны в сторону, чтобы пролить зажигательной смесью сырые от недавно прошедших дождей бревна, как можно быстрее поджечь их. Раненый бросил оружие, откатился в сторону. Еще одна лапа появилась из другого окна, слепо ударила перед собой, но на этот раз никого не задела. Ее начали колоть копьями, наскакивая на нее, пока она пыталась вынуть коготь из земли.
- Все, пора. Уходим! Только тихо! – схватил лейтенанта за плечо Фанкиль. Тот коротко кивнул в темноте. Они снова были лучшими друзьями и коллегами.
Все поднялись, и пока внизу шла драка и их не могли услышать, оступаясь на обломках скал, цепляясь за корни растущих на крутом склоне елей, поспешили прочь. Уже почти наверху, на гребне холма детектив обнаружил, что у него разорваны штаны. Поскользнувшись в темноте, он разбил себе колено, распорол голень об острый камень, испортил обновку, которую выбрала для него Мариса. От страха и возбуждения было не больно, ощущалось только сильное жжение, как от большой ссадины, но крови было очень много, о чем он и доложил Фанкилю. Рыцарь поморщился, но все же приказал отряду остановиться. Детектив сел и вытянул пораненную ногу. Инга, больно и грубо схватила его стальными пальцами за колено, начала наощупь накладывать повязку: зажигать огонь, а тем более курить, Фанкиль строго запретил.
Внизу, на дне котловины, за темными ветвями, бросая трепетные отсветы на скалы и стволы, разгорался пожар. В чистое лунное небо валил темный, подсвеченный понизу рыжим зловещим пламенем дым. Отсюда, сверху, было не понять, что там сейчас, но далекие неразборчивые удары, испуганное ржание лошадей и какие-то не то предостерегающие, не то панические крики, навевали самые дурные и тревожные мысли.
- Что будем делать? – присел на корточки у края скалы, кивая вниз, шепотом спросил лейтенант Турко у Фанкиля.
- Поднимемся наверх, пойдем к реке. Будем молиться, чтобы эта тварь задержала их, и они нас не нашли. Это их лес, похоже, нас сюда специально заманили. Инга хорошо услышала…
Лейтенант промолчал, скривился. Рядом в темноте тревожно сверкнули очки доктора Сакса.
- И мы сидели рядом с этим? – плаксиво спросил он у коллег.
- Сидели – строго ответил, согласился, Фанкиль.
Когда перевязка была окончена, они снова встали и, хватаясь за деревья и кусты, начали карабкаться дальше по склону вверх. Поднялись на край котловины и, свернув на юго-восток, зашагали по плоским гранитным камням на вершине холма в сторону реки.
Здесь, на поросших кустами и мхом покатых, наверное оставшихся после прошедшего в незапамятные времена по этим землями ледника скалах, густой еловый лес сменился редкими соснами и зарослями душистого вереска. Плоские, покатые гранитные прогалины отчетливо просматривались на несколько сотен метров вокруг, светлели в темноте, отражали яркий белый свет стоящей низко над верхушками деревьев луны.
Где-то очень далеко, по левую руку, на западе, остался город. Огни домов, подсветка фасадов и церквей, окна и горящие на проспектах и площадях яркие электрические фонари отражались желтым заревом в стоящей над рекой и заливом дымке. Над головами синело ясное по-северному холодное и высокое ночное небо. Горели звезды. То там, то тут, в траве, цокали сверчки. Из низины тянуло терпкой бодрящей гарью. Отсюда, с гребня холма, пожар внизу казался большим костром. Из-за плотно стоящих деревьев не было видно ни церкви, ни ручья, ни сада, ни дороги, ни идущей внизу битвы.
- Лошадей и карету так и бросим? – кивая вниз по склону, спросил лейтенант Турко.
- Бросим – ответил Фанкиль.
- Как в прошлый раз спишем?
- Спишем – согласился тот и раздраженно переспросил – а у вас есть предложения?
- Вот вы теперь и будете писать, что оставили под вашу личную ответственность! – не унимался лейтенант.
- Йозеф, хотите вернуться? – окончательно рассердился, махнул рукой Фанкиль – давайте, идите!
Лейтенант замолчал и больше не выказывал никаких возражений.
Между сосен дул легкий ветерок, шелестел ветвями, придавал сил. Двигаясь цепочкой по вершине холма, полицейские обходили котловину с востока, перемещаясь в сторону реки. Тревожно смотрели вниз, пытаясь понять, закончилась ли там битва с неизвестным им чудовищем, что жило под полом лесной церкви, или нет. Опасливо прислушивались, к темноте, не послышится ли снова зловещий грохот приближающихся конских копыт. Но, похоже, их не преследовали. Отстала и Мина, если это была она - Фанкиль не уточнил.
Пройдя пару километров по лесистому косогору, по плоским гранитным скалам, вышли к Керне. Остановились на высоком крутом обрыве, без всяких сил навалившись на стволы сосен, уставились вниз.
Впереди, как будто под ногами, на много десятков километров, до самого горизонта в обе стороны, раскинулась слабо мерцающая, серебряная в свете звезд и луны, величественная и просторная речная гладь. Бесформенными чермными массами темнели идущие по течению собранные из стволов срубленных в верховьях бревен редкие плоты. Темной, непроглядной полосой чернел далекий противоположный берег. Ни одного костра, ни окошка не проглядывало сквозь сумрачную лесную чащу, полого спускающуюся с холмов к воде.
- Идем – указал Фанкиль и, как будто найдя на крутом откосе какую-то тропинку, пошел по ней. Все последовали за ним.
Какое-то время они осторожно спускались напролом, то и дело хватаясь за камни и кусты. Здесь, на густо заросшем лесом крутом склоне было совсем темно: плотно растущие вокруг деревья заслоняли ветвями лунный и звездный свет, и только впереди внизу, где-то между стволов и листьев проглядывала вода. Слабо и беспокойно мерцала отраженным серо-голубоватым лунным светом.
У самого берега, ветер отчего-то стал намного сильней. Темные кроны диких лесных ив, шелестели над головами. Заставляли прислушиваться, навевали тревожные мысли, дезориентировали. Идущий первым Фанкиль нашел настоящую тропу. Пойдя по ней, вывел отряд к делянке и хижине на берегу, у самой воды.
Заметив сумрачные очертания домика в камышах, рыцарь вскинул ладонь в предупредительном жесте. Детектив, доктор Сакс и Инга пригнулись, встали на колени, спрятались в ивняке. Фанкиль и лейтенант осторожно подкрались к хижине и, откинув палку от двери, заглянули внутрь. Удостоверившись что она пуста, подозвали остальных.
В маленьком, с плетеными из веток и тростника стенами и потолком, домике, больше похожем на шалаш, чем на постоянное жилище, был сложен очаг из обгоревших булыжников. Остальное место занимала камышовая, с ароматным, заменяющим подушку, набитым свежими травами мешком, постель. Помятый, закопченный, нечищеный и немытый, наверное уже не один год кряду, котелок в углу свидетельствовал о том, что здесь ночуют рыбаки. Пройдясь по берегу, лейтенант Турко опытным взглядом нашел и лодку, что была аккуратно спрятана в стороне, в сумраке низко склонивших к воде ветви ив. Вернулся к коллегам, доложил о том, что лодка слишком маленькая и все не поместятся, сказал, что сейчас подведет ее поближе.
Его ждали сидя у стены хижины, смотрели на воду. Ежились, зябко поводили плечами, поджимали промокшие ноги, кутались в плащи. Студеная ночная роса выпадала на травах и листьях, с реки тянуло холодящей руки и лицо, не по-летнему студеной сыростью. Доктор Сакс потерял свою модную кожаную шляпу с пряжкой, о чем теперь очень сожалел.
- Ну, что будем делать? – присел рядом с Фанкилем, продемонстрировал лодочку лейтенант. Достав трубку, закусил мундштук, не зажигая, задышал через нее, как будто по-настоящему закурил.
Фанкиль тоже достал трубку, кивнул на реку.
- Марк, Густав, поедете в город. Рапортуете обо всем Валентину, передадите ему протокол и образцы. А мы остаемся, постараемся разведать по горячим следам, что к чему, возможно, подберем снаряжение. Вернемся своим ходом. Возражений нет?
- Никаких – зябко, кивнул, простонал доктор Сакс. Обхватив себя руками, он всеми силами пытался согреться.
- Это для леди Тралле – достал из поясной сумки и отдал доктору заляпанный грязью кожаный мешок с дисками Фанкиль. Вручил Вертуре поясную сумку – вот тут бумаги, это сразу отдать Валентину. Все готовы? Так, Инга, Иозеф, сбросьте им в лодку все ненужное. Пойдем налегке, воевать не будем, будем бегать. У нас остался кофеин?
Инга достала из своей поясной сумки таблетки. Фанкиль снял бригандину и с глухим деревянным стуком опустил ее на дно лодки. Туда же отправились и его меч в ножнах, орденский плащ, который тут же подхватил и надел на себя доктор и капюшон с пелериной, что носила Инга. Лейтенант тоже снял плащ и отдал его Вертуре. Подумал немного, хитро закусил свой длинный рыжий ус, бросил в лодку детективу в руки и свою модную меховую шапку. Сняв с шеи платок, повязал его на голову, вмиг обратившись из полицейского удалым кабальеро из приключенческой книжки. Глядя на коллег, Инга тоже отстегнула свои ножны, положила их в лодку к остальному снаряжению. Поудобнее подвязала рукава кожаной куртки, намотала косу вокруг головы. Проверила свой страшный нож на поясе, которым перед перевязкой разрезала Вертуре штаны. Глядя на ее ловкие уверенные движения, детективу еще подумалось, что, наверное ей не впервой участвовать в подобной ночной вылазке.
- Готовы? С Богом! Христос Воскрес! – перекрестил отплывающих Фанкиль и оттолкнул лодку с доктором и детективом от берега.
- Воистину Воскрес! – ответил ему благодарный за то, что их отправляют домой Вертура - как будем в Гирте, доложим, пошлем за вами – тоже перекрестился и принялся энергично грести веслом, проталкивая прогнившее утлое суденышко через ветви низко склонившихся к воде ив.
- Ну и пусть сами по лесу бегают! – недовольно поежился, обернулся, не услышали ли на берегу, доктор – ну, все? Можно курить?
- Нет – строго предостерег его Вертура и прибавил – выйдем на середину реки, там и курите.
Почти напротив них, на другом берегу, левее, выше по течению, темнела узкая громада башни барона Тсурбы. Теперь, в ночном сиянии, было отчетливо видно, что это не дом и не какая иная жилая постройка, а узкая и высокая, угловатая колонна с голыми стенами без окон, чуть подсвеченная снизу не то тусклым слегка голубоватым заревом, не то отраженным лунным светом. То и дело оглядываясь на нее, Вертура с силой греб веслом, уводя челнок подальше от берега. Памятуя о недавних событиях, он никак не мог отогнать от себя неприятные мысли о том, что сейчас что-нибудь нападет на них из темной ночной реки, пробьет тонкое, прогибающееся при каждом движении дно лодки, а когда они с доктором будут тонуть, схватит за ноги и потянет на глубину вниз. От увиденного и прочувствованного сегодня ему было неуютно и тревожно далеко от берега, на большой воде, скрывающей страшные тайны и неведомых существ, что теперь мерещились ему где-то совсем рядом, под непроницаемой серебристой гладью, в сумрачной глубине.
Черпая веслом то с одного борта, то с другого, в какой-то момент, он обернулся, пытаясь угадать, откуда они отплыли, но так и не смог определить. За кормой чернел покинутый ими высокий, поросший густым лесом, берег, и только где-то в стороне, на вершине гряды холмов, по которой они недавно ходили, рыжел огонь. Не то факел, не то фонарь, не то костер. Что именно – детектив так и не смог разглядеть среди зарослей в темноте.
***
- Так значит, это не вы меня выдали? – глядя вслед отплывающему челноку, задумчиво обгрызая ноготь, спросил у лейтенанта Турко Фанкиль. Полицейский жевал спичку, глядел, как свет луны дорожкой отражается на воде. Издалека, с реки, доносилось невнятное пиликанье гармошки: вниз по течению медленно спускалась ладья. На носу горел сигнальный фонарь, а у мачты, под навесом, на фоне открытого пламени, наверное жаровни, отчетливо просматривались силуэты сидящих вокруг огня людей.
- Я доносов не пишу – обиженно покачал головой лейтенант, присел на корточки рядом и тоже уставился на реку – это Дюк, может мэтр Глотте или Анна, точно кто-то из них.
- Мэтр Глотте может, но он таким не занимается – рассудительно ответил Фанкиль - он не выдал никого тогда, когда предлагали награду, не сдал бы и на этот раз по мелочи. Разве что если хотел нашкодить… Сами знаете его шутки, но по серьезным вопросам он бы никогда так не поступил. Анна говорит только то, что ей разрешает Хельга… А она откуда в этом деле вообще?
- Понятия не имею – пожал плечами лейтенант, ответил шепотом – кто ее знает, сами видите. Ее за нами приглядывать поставили, чуть что доносить. Может она и мысли читает, а мы не знаем, не ведаем…
- Возможно – согласился Фанкиль – но если это были не вы, тогда и обсуждать тут нечего.
- Не я. Мне же тогда тоже влетело. Оштрафовали и премии лишили – пожаловался лейтенант – это у вас довольствие Орденское и еще доверительный вексель для подкупа и агентурной работы. Да, я все знаю Лео. У вас и такие дела в Гирте есть, не отнекивайтесь, знаю, но молчу. А у меня дети, семья. Пришлось принципами поступиться…
- А, значит это ваших рук дело – подметил Фанкиль – а мы с Валентином все никак эти пистолеты найти не могли. Объяснительную придумали, что это они задним числом вместе с мастерской, пока были в ремонте, на том пожаре сгорели. Хорошо хоть бухгалтерия вопросов не стала задавать.
- У нас угля не было. Дома холодина, не теплее чем во дворе – оправдывался лейтенант – младшие больные лежали, лечить нечем, как я должен был поступить?
- Да я-то вас не виню – покачал головой Фанкиль – я же помню, как у вас тогда было, случись у меня такое, сам бы также поступил. Валентин вас подозревал, догадался обо всем конечно, но махнул рукой. Хотя если бы вы на бутылку стащили, не пощадил бы.
- А что он тогда нас всех так депремировал? – начал сердиться лейтенант - если бы он был таким добрым и честным, мог бы и в положение войти…
- Сами знаете, у него же ведомость – объяснил Фанкиль – он должен был как-то отчитаться о недостаче, загладить ее, ответить по бухгалтерии. Сделал что мог, штрафом за халатность и выговором формальным ограничился, или вы предпочли бы плетей за служебный подлог и воровство и вон из полиции? Это в администрации сэра Вильмонта и друзьям сэра Августа, банкирам и депутатам все можно. Ничего не будет, хоть детей похищай, хоть возами кради. А мы люди маленькие, нас под суд за каждую мелочь. Мэтр Тралле тогда еще сказал, что была бы его воля, он бы сам бы всех этих мразей перевешал, но тут выбор - либо душа и заповеди, либо нарушение и ответственность. А уйдешь, кто взамен тебя будет неизвестно. Как епископу, которому и казна церковная, и пожертвования от бандитов, и не греши. Пойдемте холодно. Все это философия. Не наше дело. Пусть чиновники, герцоги и банкиры, когда помрут, рассказывают у ворот рая апостолу Петру, когда он укажет им гореть в вечном огне, какие преступные дела они вершили, и что это же были власть и деньги и куда же без них. Что не надейтесь на князей человеческих, ибо в них нет спасения и никакой правды на земле и так, и без них, нету… А нам бы хоть что-нибудь хорошее и полезное в жизни совершить.
Все втроем, вместе с Ингой, они поднялись обратно по склону наверх, где нашли ведущую вдоль реки удобную, расхоженную тропинку. Пошли на запад, вниз по течению, то и дело оглядываясь и прислушиваясь. Редкие сосны, что росли вокруг на камнях, почти не давали тени. По левую руку серебрилась величественная гладь реки. Лесистый склон и плоские, поросшие мхом скалы хорошо просматривались далеко в обе стороны от тропы.
Где-то внизу, в километре от того места, где отчалили Вертура и доктор, горел огонь. У берега, на спокойной воде, стояла большая темная лодка. Снизу не доносилось ни звука, но проверять кто такие не стали: торговые и грузовые ладьи и галиоты зачастую останавливались на ночь у берега, чтобы не наткнуться на плот или иное судно, в темноте. Прошли еще полкилометра, пока лейтенант Турко не выругался, схватился за дерево и принялся тереть о траву сапог.
- Лошадиное дерьмо – коротко сообщил он причину остановки - свежее.
И вправду: терпкий травяной аромат от свежераздавленного мягкого шарика щекотал ноздри. Фанкиль достал спичку, чиркнул ей о камень. Прикрывая огонек ладонью, пригляделся к следам от копыт.
- Похоже, что наши знакомые. Впрочем, на следах номера не пишут – присел рядом на корточки лейтенант, подцепил пальцем еще свежую глину – земля сырая, коней десять, только что прошли.
- Значит не зря прятались – заключил рыцарь – пойдем по следам, поглядим.
И они продолжили свой путь в темноте. Еще какое-то время дорожка вела по берегу реки, потом пошла под уклон и свернула в лес. Узкая плохо расчищенная просека уходила во мглу, в сторону от воды. Тут было совсем темно. На часах Фанкиля стрелки показали два часа ночи – самое глухое время. В конце просеки теплился огонь. На краю поля, посреди которого стояли знакомая деревня и туберкулезный карантин, был разложен костер. В свете рыжего пламени отчетливо просматривались несколько сидящих вокруг него, как будто несущих вахту, сумрачных теней. Полицейские свернули с просеки и обошли заставу по лесу, по широкой дуге. Вышли на край свекольного поля. Присели, пригляделись с опушки, прячась за деревьями. Фанкиль указал пальцем. Лейтенант Турко и Инга молча кивнули в ответ. Люди у костра сидели не двигаясь, как пугала, и сколько бы агенты не всматривались в их фигуры, ни один из них не пошевелил ни рукой ни ногой, только слегка полоскали на легком ночном ветру светлые, из небеленого льна, крестьянские одежды.
Полицейские переглянулись, в недоумении пожали плечами и молча пошли по полю в сторону построек, пригибаясь как можно ниже к свекольной ботве. Впереди, над серой обшарпанной стеной окружающего карантинный дом забора, горел ровный, похожий на электрический или газовый, свет. Окна были все также занавешены белыми тряпками, но комнаты за ними были ярко освещены пронзительным огнем каких-то холодных и очень ярких светильников. Деревня была как будто пуста. Рядом с домами и во дворах не просматривалось ни единого движения. Огни в избах и окнах землянок не горели. Тихими были и сарайчики для домашнего скота: ни сонное хрюканье, ни воркование куриц не нарушало ночной тишины. Вход во двор карантина был с противоположной стороны от той, с которой подходили полицейские, и было неясно, дежурит ли кто-то у ворот и на крыльце или нет. Фанкиль поднял руку, призывая всех быть настороже.
Приблизившись к одному из домов, рыцарь припал к бревенчатому углу и задумчиво уставился на забор и фасад карантина.
Так, в наблюдении за домом и окрестностями, прождали несколько минут, но никто так и не появился.
- Заглянем в окна, если что, разбегаемся по одному – прошептал рыцарь, все трое быстрой перебежкой пересекли улицу и оказались у высокой кирпичной, местами покосившейся, укрепленной крутыми контрфорсами, изгороди. Распластались по ней, дошли до конца и выглянули за угол. Яркий электрический фонарь с коническим жестяным плафоном освещал двор перед крыльцом, но в пределах его света никого не было. Одна из створок ворот была снята, видимо на ремонт. Рядом стояла распряженная телега, тут же, прислоненный к колесу старый и облезлый, с твердыми каучуковыми шинами, неизвестно как оказавшийся в этой глуши, велосипед. Рыцарь, лейтенант и Инга замерли, приготовились и, кивнув друг другу, быстро пробежали в ворота под фонарем. Припали на колени, прислушались. У коновязи у крыльца стояло несколько снаряженных к поездке лошадей, что недоверчиво зафыркали, начали опасливо коситься на пришельцев, спрятавшихся за колодцем в темноте. Над входной дверью горел неприятного бело-зеленовато-голубого оттенка яркий, отбрасывающий резкие черные тени свет. Какой-то неприятный, похожий на трупный, вперемежку с запахом хлорки и аммиака смрад разливался в воздухе вокруг строения. Где-то в доме послышались шаги, хлопнула дверь. Полицейские аккуратно зашли за угол, но кто-то с грохотом зацепился за старый ушат с водой. Кони у крыльца встрепенулись и захрапели.
Снова загремели шаги. Дверь распахнулась, на крыльцо вышел весь замотанный по самые глаза в какую-то кисейную длиннополую одежду человек. Обернулся в одну сторону, в другую, посмотрел туда, где за углом притаились лейтенант Турко, Инга и Фанкиль. Тяжело задышал, подошел к деревянным перилам крыльца, положил на них темные, как будто покрытые струпьями ладони. Его глаза на сумрачном лице словно бы отливали алым огнем, постоянно меняли свой цвет. Повел головой, словно принюхиваясь, или обозревал двор каким-то иным, внутренним зрением и, кажется, он мог бы делать это достаточно долго и, быть может, и не заметил бы разведчиков, или заметил бы и поднял тревогу, если бы не Фанкиль.
Выскочив из-за угла, он бросился в атаку, резко проведя на бегу фосфорной свечой о стену, поджег ее и, подбежав к крыльцу, схватив за ткань на груди так и не успевшего отреагировать, словно бы ослепленного этим резким, химическим пламенем часового, притянул его одной рукой к себе, а второй воткнул толстый, картонный факел в темное лицо, выжигая его реактивной струей шипящего огня и дыма.
Остальные полицейские бросились помогать. Лейтенант Турко запрыгнул на крыльцо и со всей силы ударил топором по шее засвистевшего, захрипевшего противника, а Инга принялась отвязывать, тычками палки разгонять прочь, лошадей.
- Вперед! Христос Воскрес! – бросил своего беспомощно упавшего, еще корчащегося от боли врага, загремел на всю округу, Фанкиль. Выхватил из поясной сумки короткий черный пистолет, рывком отвел затвор и ворвался в дом. Свежий ночной воздух наполнился трупным смрадом и запахом формальдегида: перед полицейскими открылась прихожая с грязными, покрытыми облупившейся, давно отсыревшей и потрескавшейся белой краской стенами и лестницей на второй этаж. В обе стороны от входа вел ярко освещенный все тем же мертвенным светом, отделанный рассохшимися деревянными панелями коридор и темнела каменная арка спуска в подвал, вниз.
- Помогите! – отчаянно и печально застонал кто-то совсем рядом, и полицейские инстинктивно бросились на крик к ближайшей двери.
- Назад! – запоздало догадался что это ловушка Фанкиль, и едва успел захлопнуть, было распахнутую лейтенантом Турко дверь. В последний миг он успел заметить, что за ней была ярко освещенная специальной хирургической лампой операционная и трое огромных и горбатых, закутанных в похоронные белые саваны людей с повязками на лицах и острыми скальпелями в огромных руках хирургов-мясников, уже разворачиваются к ним.
Инга бросилась к другой двери. Там, на грязных серых кушетках под такими же яркими лампами, лежали люди с почерневшей бугристой кожей и валиками деформированных лимфатических узлов на шеях. Увидев ее, они рывками попадали на пол со своих мест и, с силой подтягиваясь на руках, с грохотом и звоном опрокидывая капельницы и аппаратуру, таща за собой провода и силиконовые шланги, через которые подавались препараты в их вены, поползли к ней. Но Инга не растерялась, тут же захлопнула перед ними двери, и с легкостью опрокинув на бок стоящий рядом шкаф, привалила им ее так, чтобы они не смогли ее открыть.
Как раз в это время черные хирурги выскочили в коридор, но лейтенант Турко зажег осветительную ракету и бросил ее на пол прямо перед ними. Пропитанный селитрой шнур прогорел, помещение наполнилось едким пороховым дымом. Снаряд полыхнул и, закрутившись, стреляя, пошел беспорядочно рикошетить по коридору, отскакивая от стен. Хирурги шарахнулись от него прочь, а лейтенант, схватив обеими руками свою секиру, бросился а атаку, ловко ударил одного по рукам, которыми тот попытался закрыться от его внезапного нападения, другого по голове.
Фанкиль же забежал на второй этаж. Тяжело и страшно, так что затряслись стены дома, громыхнула выбитая ударом, дверь, резко хлопнули два быстрых и отчаянных, как будто наугад, выстрела, но не прошло и нескольких секунд, как Фанкиль, обезоруженный и напуганный, в паническом ужасе сбежал обратно вниз.
- Назад! Спасайтесь! – отчаянно размахивая руками, закричал он. Его глаза пылали страшным безумным огнем, он был не в себе.
- Лео! Кони! – пронзительно отозвалась, схватила его за одежду Инга, но он не услышал ее. Бросился бежать, окончательно потеряв контроль над собой от увиденного за выбитой им дверью там, на втором этаже. Лейтенант Турко и Инга выбежали из дома следом за ним. Полицейский не растерялся: выхватывая одну за другой из поясной сумки фосфорные свечи, принялся зажигать их, кидать в дом и на крышу.
Испуганные этим шипящим дымным пламенем, страшно заржали, забили копытами лошади во дворе. За белыми тряпками на окнах дома, в дыму метнулся какой-то сумрачный бесформенный силуэт. В комнатах гремели шаги, слышалось страшное, непонятное не то стрекотание, не то шипение, словно там были не люди, а какие-то гигантские насекомые, или какие иные твари, только по виду притворяющиеся людьми.
- Пьетро! – сжимая в руках окровавленный нож, оглядываясь, вращая глазами, поджав колени, страшно и отчаянно закричала Инга.
Но Фанкиль был уже далеко: не помня себя, он стремглав выбежал за ворота и скрылся в ночной темноте.
- Йозеф! – крикнула она хромающему лейтенанту, которого лягнула лошадь, пока он пытался поймать и оседлать ее – можете идти?
- Да! – сдавленно ответил он, придерживаясь за ушибленное бедро, бешено оглядываясь по сторонам, чтобы сориентироваться.
- Приказ по одному! – убедившись, что полицейский только контужен, напомнила Инга.
И они вскочили на ноги и помчались прочь в разные стороны от ворот. Лейтенант запрыгнул на велосипед и, поднявшись на педалях, принялся отчаянно крутить их. Пронзительно задребезжала рама, забился, зазвенел расхлябанный звонок, оглашая навязчивым металлическим гулом всю деревню.
Вокруг него выли собаки, кудахтали куры, бились в своих загонах свиньи, хлопали двери, в домах загорались огни. Какие-то люди с кольями, безмолвно и страшно, как будто стараясь сохранить дыхание, бежали за ним. Даже не пытаясь оглянуться, подгоняемый страхом неминуемой и страшной расправы, лейтенант мчался, что было сил. И будь он пешком его неминуемо бы настигли, но велосипед оказался быстрее, и вскоре, подпрыгивая на колдобинах и корнях просеки, далеко оглашая тревожным звоном округу, уже в лесу под елями, он сумел оторвался от преследователей на несколько сотен метров. Проехав еще некоторое расстояние, полицейский соскочил с седла, схватил велосипед обеими руками за раму, с разворота зашвырнул в кусты и сам бросился пешком с просеки в чащобу. Спотыкаясь о корни и кусты, раздирая одежду и кожу о коряги и ветви, со всех ног помчался, побежал к реке. Позади, по дороге, следом за ним, уже грохотали снаряжением и упряжью верховые. В руках, разбрасывая горящие смоляные капли, мерцали огни. Его преследовали по просеке и, наверное, не сразу поняли куда он свернул, так что, пробежав с километр по лесу, он успел к реке первым. Рассадив колени и локти, ударившись головой о пень, скатился по крутому откосу к воде. Как есть в сапогах и секирой на перевязи, бросился в реку и поплыл.
Впереди темной громадой шел плот из сплавляемых к городу из верховий реки бревен. Добравшись до него, лейтенант ухватился за ближайшее и, тяжело и хрипло дыша, огляделся. Он был спасен: далеко позади, на вершине обрыва, между деревьев, тревожно плясали в руках закутанных в белые длиннополые, цепляющие за кусты и ветви одежды людей трепетные, похожие на яркие рыжие флаги, огни. Его искали там, где его уже давно не было. Срываясь на хрип, лейтенант прошептал в голос, «Господь Иисус Христос, сын Божий, помилуй меня грешного!» и, держась за плот одной рукой, истово перекрестился. Отдышавшись, подтянулся, вывалился на бревна. Лег поперек, чтобы не провалиться между ними.
***
Инга бежала гораздо медленнее, и успела добежать только до опушки, пока окончательно не выбилась из сил. Через поле за ней мчались страшные, с горящими глазами, похожие на вставших на четыре конечности людей, псы. Придерживаясь руками за деревья, чтобы не оступиться в темноте, рывками откидывая с лица растрепанные волосы, то и дело спотыкаясь в темноте о корни, камни и стволы поваленных деревьев, она прошла еще сотню метров, пока рычащий лай собак не приблизился настолько, что стало ясно, что бежать дальше бесполезно. Инга остановилась у дерева, прислушалась в темноте. Развернулась и, прислонившись спиной, распластала руки по коре. Сосредоточила дыхание, чтоб успокоиться, быстро огляделась. Впереди, в просветах между стволов чуть светлело поле, за которым вдалеке отчетливо просматривалось здание зловещего карантинного дома, охваченное густым, подсвеченным ярким электрическим светом, дымом.
Инга плотно зажмурилась и снова открыла глаза. Лунный свет едва пробивался между густых еловых ветвей. Мерцал звездным золотом в ее растрепанных, рассыпавшихся по плечам и спине кудрям, отражался в горящих бешеным, загнанным огнем глазах. Усталое тревожное и возбужденное выражение читалось на ее разгоряченном от бега и страха лице.
Оглашая лес злобным устрашающим рыком, прямо на нее мчались огромные, больше похожие на черно-белых, обтянутых непропорционально массивными мышцами и кожей быков, чем на собак, псы. Первый почти подлетел к ее ногам, он уже было припал на задние лапы, чтобы броситься ей на лицо, и ей даже показалось, что у него спереди вместо лап человеческие руки, а позади лапы как у лягушки, но она слишком плохо видела в темноте, чтобы испугаться, как Фанкиль. Превозмогая боль, сжав зубы, сделала магический пас, как будто отвинчивая пробку с фляги, или разворачивая стоящий перед ней не столе предмет. Затрещало дерево, зашелестели опавшие, лежащие под елями древним многовековым ковром иглы, воздух наполнился резким запахом выжатой из еловых стволов смолы. Собака резко и сдавленно взвизгнула и лопнула вовнутрь, разметав во все стороны геометрически-правильные круглые темные густые брызги. Следом за ней также сжался и разлетелся в щепки ствол толстой ели, за ним вторая подбегающая тварь и третья. Подломленные стволы медленно, цепляясь друг за друга ветвями, с хрустом заваливались на бок, оглашая округу печальным хрустом и шипением еловой хвои. Следом за собаками по лесу спешил, наверное еще не догадавшийся что случилось с его питомцами, какой-то человек с факелом. Он остановился, видимо напуганный или озадаченный происходящим вокруг, не дойдя до Инги нескольких десятков метров но она навела пальцы и на него. Он качнулся и точно также внезапно, как и его чудовищные собаки, лопнул пузырем сухого праха и кровавых брызг. Кольцом полыхнуло пламя факела и тут же погасло. С грохотом и треском ломающихся ветвей упали подрубленные ели. Инга осталась одна. Больше рядом не было ни души. Черный лес был безмолвен. Подгибая колени Инга медленно села на землю спиной к стволу. Ее рубаха была разорвана, измазана в липкой смоле и крови. По лицу текли слезы. Воздев глаза к небу, она безмолвно плакала и молилась.
***
- Да воскреснет Бог, да расточатся врата его! – кричал про себя Фанкиль. Привычный ритм бега успокоил его, напомнил о давно минувших годах юности и тренировках, когда они, еще подростками жили в орденском пансионе. Каждое утро, в любую погоду, бегали босиком в одних штанах по двору и саду, вокруг дома, где были устроены классы для обучения и кельи. Как было холодно, как промокали до нитки под дождем, как зимой отжимались на морозе. Как снег жег босые ноги и кулаки, попадал в рукава и за шиворот. Как отрабатывали упражнения, вертели над головами тяжелые стальные прутья вместо мечей, рубили манекены до боли в руках, изо всех сил. Как колотили друг друга деревянными палками и колами, до синяков, до крови, до переломов и ушибов. Как потом братались после поединков, шли в трапезную и жадно ели сваренные в жиру, приправленные сушеной зеленью бобы. Как смотрели на хмурое небо и дождь за высокими окнами орденского дома после литургии в воскресный день, когда ничего нельзя было делать, но очень хотелось, потому что чесались юношеские привычные к мечу и работе кулаки, но это тоже было такое упражнение. Ничего не делать, ни с кем не разговаривать, не выходить из кельи, как завещал Господь Бог шесть дней работать, а один, седьмой, посвящать литургии и молитве…
Как это было прекрасно тогда, в молодости, когда они все были смелыми, честными и отважными, искренне жаждали служения и подвигов веры, и никакие трудности, ни невзгоды не страшили их!
За этими мыслями Фанкиль обнаружил себя на дороге в сторону кладбища, под темными елями в страшном черно-багровом зареве горящей впереди лесной церкви.
Как и в юности, на отработке тактических упражнений, за ним снова гнались. Но сейчас это были не однокашники с палками, которым было дано послушание догнать прячущегося от них, укравшего флаг разведчика и как следует его отколотить, чтобы в следующий раз был умнее и быстрей. Сейчас его преследовали вооруженные огнеметом всадники и если они настигнут его, ему останется только молиться погибнуть от меча или под копытами коней… Фанкиль остановился, задержал дыхание и прислушался. Где-то вдалеке отчетливо слышался лай собак и грохот копыт. Ускорившись, он снова побежал и вскоре был перед ручьем рядом с брошенным, нарочно переломанным топорами людей Атли Солько дилижансом у ярко горящей за мостиком лесной церкви. Схватив брошенную канистру, чтобы перебить запах облился из нее керосином с ног до головы, бросил ее в ручей, прыгнул следом и, распластав ладони, чтобы в случае если споткнется, можно было схватиться за что-нибудь, поспешил по нему в сторону противоположную от реки.
Через несколько секунд явились и преследователи. Всадники угрюмо взирали на пожарище. Огромные уродливые мутировавшие псы жалобно припадали на задние лапы, выли, тычась под ногами коней. Суетливо толкались на бревнах, вынюхивали в стелющемся по дну котловины дыму свою жертву. Верховые подъехали к ним, прислушались, подсветили факелами, но треск и шум близкого пожарища заглушали все иные звуки, а близость огня слепила, не давала приглядеться в темноте.
Внезапно собаки страшно завыли и бросились в чащу. Фанкиль, что еще не успел отойти достаточно далеко, вздрогнул и с замиранием сердца припал на корточки так, чтобы целиком укрыться в воде. Но его не заметили: оглашая округу громким, отдающим эхом от гранитных скал, лаем, погнали прочь из котловины одну из оставленных полицейскими, по наивности решившую вернуться к брошенной без присмотра карете, лошадей. Следом за собаками уехали и верховые. Фанкиль выдохнул и перекрестился, поспешил по ручью подальше от мостика и горящей церкви.
***
Глава 7. Голос Из Дома. (Воскресенье)
***
Стояло ясное и розовое воскресное утро. Глубокий и чистый колокольный звон, призывая к заутренней, эхом разносился далеко над гладью реки. Заслышав его, люди на лодках и плотах просыпались, снимали шапки, оборачивались на восход, крестились. В глухой рассветной тишине резким далеким эхом отдавался каждый звук. Как будто совсем рядом, черпали воду ведром у берега, рыба била хвостом в камышах, подлетала чайка, с плеском и брызгами цепляла когтями, хватала ее, уносила прочь. В зарослях ивняка то там, то тут темнели силуэты челноков, в них кто сидя, кто стоя, проверяли сети, вынимали улов, мрачные с недосыпа, злые от утренней свежести и сырости рыбаки.
По склонам спускающихся к воде, каменистых берегов, стоял черный, сумрачный и безлюдный лес. Даже не хотелось подплывать близко к этим мрачным и темным берегам: что скрывается, под густыми ветвями, во мгле, что таится, в этом беспорядочном нагромождении непомерно толстых, неизвестно какой силы ветром поломанных и опрокинутых стволов, среди серых, поросших седым мхом обломков гранита. Кто прячется там, под горами бурелома, кто выскочит из сумрака, напугает, нападет на неосторожно-наивных, решившихся подплыть поближе путешественников.
Было очень холодно. Студеная вода за бортом старого утлого челнока, в котором пыли доктор и детектив тянула уже почти осенней, пряной августовской свежестью. Чуть повернешься не так, неаккуратно двинешься, перевернется лодка, окажешься в этой ледяной утренней воде и не выплываешь, сведет руки и ноги, затянет в стремнину.
Вертура продрог и замерз. Его мантия, плащ и штаны так и не высохли после переправы через лесной ручей, не спасал и накинутый на плечи толстый плащ Фанкиля. Доктор Сакс лежал на вещах на носу. Поджав колени, укрывшись всеми остальными плащами, трясся от холода. Сняв очки, мрачно щурился, смотрел в проложенный лохматой паклей, проклеенный смолой борт ладьи. Чтоб хоть немного согреться Вертура то и дело брался за весло, гулко шлепая по воде, греб что есть сил. За этим делом он быстро выдыхался, но согреться у него так и не выходило: по неумению он набрызгал себе в рукава студеной воды, так что стало еще холодней. Окончательно выбившись из сил, он оставил это пустое занятие и теперь сидел, вяло водил веслом по волнам, слушал рассветную тишину и разливающийся в ней далекий колокольный звон стоящих где-то за деревьями, на северном берегу, невидимых отсюда, с реки, церквей.
Где-то там, размышлял Вертура, сейчас читают покаянный канон и звонарь бьет в колокол, созывая людей на воскресную исповедь. Там, под сумрачными и уютными сводами храма, спокойно и тепло, перед алтарем горят свечи и дьякон разжигает кадило… От этих умиротворяющих воспоминаний, от этого чистого, разливающихся над водой мерного гула, кошмары прошедшего дня и бессонной ночи теперь казались ему всего лишь чудным сном, навеянным путешествием по широкой, быстрой и холодной реке. Внимая ему, немного пригревшись под выглянувшим из-за верхушек деревьев солнцем, детектив сонно мечтал, как вернется к себе домой, выпьет фужер вина с сиропом, переоденется и ляжет под одеяло в сухую теплую постель, уснет или будет читать книгу. Он пытался не думать о Марисе, что придет к нему, ляжет рядом с ним, как он обнимет ее, прижмет к себе. Вяло убеждал себя, что ничего не получится, что она уже добилась всего того, чего от нее требовалось, все узнала о нем, обыскала все его вещи и его книги и теперь даже не посмотрит в его сторону, но мысли эти были настолько приятны, что он отбросил все сомнения, замечтался как мальчишка, представляя себе как, наверное, она сейчас ждет его, беспокоится и как будет рада его видеть. Как она улыбнется ему, спросит про поездку, посмеется вместе с ним над их страшным волнующим приключением, и вскоре эти приятные мысли так захватили его ум, что теперь и продирающая утренняя прохлада, и неудобная поза на дне лодки, и усталость бессонной ночи, все эти неудобства уже казались ему не более чем несущественной и сиюминутной ерундой, досадной мелкой неурядицей, перед тем как он снова встретит ее и заговорит с ней.
Так они спускались все ниже и ниже по реке. По северному берегу, по откосам и склонам холмов, по которым они ехали вчера верхом все утро и день, все также стоял густой и приятный сосновый лес. По южному же, сразу по внезапному окончанию чащобы, начались постройки, заборы и укрепленные камнем причалы. На холмах, за деревьями, просматривались темно-серые громады многоэтажных доходных домов, нарядные башни замков и дач местных землевладельцев и старшин. То там, то тут со скрипом на всю реку, вращались водяные колеса, перемалывали холодную серую воду, крутили приводные валы в цехах, где уже во всю шла работа, ходили люди, дымили трубы и перед распахнутыми дверями и воротами стояли груженые материалами и товарами фургоны и телеги.
Огромный, высокий и темный, по виду современный, замок с тремя башнями, отвесными стенами, забранными решетками полукруглыми арочными окнами и вымпелами расшитыми черными и багровыми змеями и листьями, гордо возвышался на скале, над южным берегом, прикрывая Гирту с востока, с реки. Напротив него, через реку, темнели укрепленные гранитом валы равелина. Того самого, который, чтобы не толкаться у многолюдных, как сказал тогда Фанкиль, постоянно стоящих в заторе, северо-восточных Столичных ворот, полицейские объезжали вчера вдоль северной городской стены. Сумрачной шестиугольной громадой выложенной из почерневшего от времени, выщербленного ветрами кирпича, высоко в небо над ним поднималась башня арсенала Гирты, а за бастионами и северо-восточными воротами начинался высокий скальный, плотно застроенный поверху многоэтажными городскими домами обрыв. По его краю, высоко над водой, тянулась каменная, укрепленная массивными контрфорсами похожая на крепостную стену набережная с узкими лестницами, спускающимися вниз, к прилепившимся к отвесному гранитному склону каменным пирсам. По лестницам и пристаням ходили люди: с рассвета здесь работали матросы и батраки. Десятки судов покачивались, бежали по волнам, доставляли в город товары, что привозили по реке или брали на борт груз, везли к заливу, чтобы перевалить его на большие морские корабли.
Доктор и детектив снова были в Гирте. Чтобы не столкнуться с какой-нибудь из многочисленных, идущих по реке лодок, Вертура снова взял в руки весло. Приободрившись, с интересом смотрел по сторонам: особое его внимание привлекла стоящая у берега, у одной из пристаней огромная металлическая баржа без весел и парусов, рядом с которой покачивалась на волнах изящная, блестящая свежей краской, металлическая лодочка на водных крыльях.
Солнце поднималось над домами, становилось все теплей. Впереди, соединяя отвесные скалистые берега, тремя высокими бетонными пролетами темнел Инженерный мост. Вертура хорошо помнил карту: три основных проспекта пролегали через город, образуя почти прямоугольный треугольник. Проспект Рыцарей – с севера на юг, тот самый, рядом с которым располагались плац и полицейская комендатура, Проспект Булле – что шел почти параллельно реке по южному берегу, мимо Собора Последних Дней, до юго-восточных ворот, и проспект Цветов. На нем детектив еще не был, но знал, что он пересекает проспект Рыцарей у дома Хельги Тралле и Керну по Инженерному мосту, под которым они сейчас проходили, пересекается с проспектом Булле на площади перед самым большим храмом Гирты – Собором Христова Пришествия.
Под мостом гуляло эхо. Плеск весел и гул журчащей у каменных опор быстрой воды многократно усиливался, отражаясь от скал и железобетонных арок высоко над головой детектива, слышался как в трубе. Где-то рядом и наверху тяжело и гулко громыхал огромный колокол: сразу за мостом, на вершине черного от непогод отвесного каменного, обрывающегося в реку, уступа светлели стены этого величественного храма. Красно-белые, с узкими, словно подчеркивающими их высоту, укрытыми синими и золотыми витражами окнами, они поднимались на много десятков метров над водой. Детективу даже пришлось откинуться и почти лечь на корму, чтобы задрать голову настолько, чтобы охватить взглядом целиком это величественное и гордое строение.
Отвлекшись на это зрелище, он не заметил, как их начало затягивать к берегу: вода под скалой, под стенами храма была затененной, почти черной и, как показалось Вертуре, даже более холодной и подвижной, чем на середине реки. Детектив передернул плечами и повел лодку прочь. От этой высоты над головой, от этих темных отвесных, как будто срезанных взрывными работами, скал и стоящих над ними стен, от этой черной влажной тени после солнца у него закружилась голова. Ему еще подумалось, что здесь, под берегом, в этой части реки, должно быть очень глубоко. И гладя в эту темную пучину за тонким бортом у самого локтя, его охватило безотчетное волнение, что должно быть сейчас они проплывают над необозримой, неимоверно холодной и черной, уходящей на космически бесконечную глубину, скрывающей одну из тех страшных тайн, которыми полнятся старые кварталы, подземелья и окрестности Гирты, бездной, и эту тайну лучше не просто обойти стороной, а никогда не касаться ее, никогда не вспоминать и даже не думать о ней. Отвернувшись, уставив взгляд на солнечный берег, Вертура налег на весло и в несколько энергичных взмахов вывел лодку из тени скалы и моста, прочь, к середине реки.
Так, еще через некоторое время полицейские миновали Рыночную площадь, где они с Марисой встретили принца Ральфа и студентов. Проплыли привоз, засаженный ивами уютный склон и пристани, за которыми по южному берегу снова пошла серая отвесная скала, застроенная торжественными многоэтажными домами по вершине, на самой высокой точке которой, поднимаясь высоко над крышами окрестных заданий, темнели черная, не отражающая света стена и острый, граненый шпиль Собора Последних Дней. Вертура отвел лодку ближе к противоположному берегу реки. Пока они проплывали мимо, с изумлением рассматривал его величественный образ высоко над мерцающей гладью черной и холодной от утренних теней, что отбрасывали высокие скалы и стены домов, воды.
За Собором и ратушей снова потянулись кварталы жилых домов. Выжженные солнцем, нарядные, многоэтажные фасады с просторными окнами стояли вплотную друг к другу на самом краю скальной стены. Высоко над водой нависали балкончики, террасы и эркеры. Разглядывая их, Вертура залюбовался этим вычурным и необычайно гармоничным ансамблем: эти похожие на небольшие крепости и замки дома и особняки со своими маленькими садиками, чугунным изгородями, высокими каменными заборами, что отгораживали от обрыва палисадники и дворики, с раскидистыми деревьями, склонившими далеко над водой свои ветви, с большими, украшенными витражами окнами с видом на реку, темные колонны и острые, застроенные нагромождением мансард крыши, заворожили его. Созерцая их, ему представлялось чаепитие на высокой террасе с пронизанной теплым солнцем живой изгородью, просторное, от пола до потолка, раскрытое окно с вазами цветов и видом неба и реки. Веселые голоса смеющихся девиц на оплетенном плющом соседском балконе. Горячий самовар на укрытом белой скатертью столе, пение соловья и сладостные воздыхания над тетрадью с недописанной главой фантастической книжки о загадочном темном средневековом городе, рыцарях, прекрасных принцессах, героях, сражениях и подвигах прошедших лет. И, размышляя эти приятные мысли, Вертура сам же заулыбался им: одно дело писать приключенческие книжки нежась в ласковом теплом свете солнечных зайчиков, скучая под раскидистым кленом в гамаке с чашкой кофе и трубкой, и совсем другое, когда тебя преследуют по темному лесу верхом вооруженные огнеметом сумасшедшие…
Солнце поднималось все выше и выше. Как-то незаметно для себя Вертура согрелся и, разморенный его веселыми утренними лучами и усталостью, скинул с себя плащи и теперь сидел в распахнутой на груди мантии, с интересом смотрел по сторонам, наслаждаясь прохладой, рекой и видами, красивых домов с палисадниками, просторными голубыми окнами в которых отражалось ясное утреннее небо и высокими острыми крышами. Восхищался величием стоящих вдоль берега колоколен, дворцов и церквей. По северному берегу все также тянулась каменная набережная похожая на крепостную стену. Над ней, за зеленью высаженных вдоль воды лип, просматривались глядящие на реку темные фасады домов с башенками и балкончиками, где за кованными фигурными решетками, за листьями вынесенных на свежий воздух комнатных растений, тоже светлели высокие, распахнутые настежь окна спален и гостиных. По набережной спешили люди, двигались кареты и всадники. Какая-то веселая молодежь грузилась в лодку. Кавалеры протягивали руки девицам, те смеялись, боялись ступить на качающуюся палубу. Аккуратно пробуя ногой, придерживали руками полы и капюшоны плащей.
- Надо тоже покататься на лодке. Как-нибудь когда красиво, например на закате… – подумал детектив.
Впереди рыжели потемневшие от времени и ветра кирпичные арки: высоко над водой, так что под ними мог свободно пройти любой, даже самый большой парусник, через Керну был перекинут Старый мост. Тот самый, рядом с полицейской комендатурой, по которому детектив ходил к себе домой на южный берег. Ища, где бы причалить, Вертура снова взялся за весло. Быстро орудуя им, пересек фарватер, проскочил перед носом какого-то суденышка, едва не столкнувшись с ним, чем изрядно разозлил боцмана, что все же поленился вынуть изо рта трубку чтобы накричать и только погрозил ему кулаком и, проскользнув под крайней правой аркой моста, повел лодку вдоль крутого, но не отвесного как в других местах, выложенного старыми каменными плитами, берега. Они были дома: над головой возвышалась знакомая полуразрушенная куртина засаженного тополями, старого бастиона, что отгораживал от реки плац перед центральной полицейской комендатурой Гирты.
Наметив высадиться прямо под стеной, Вертура опрометчиво подошел к берегу. Но тут течение было особенно сильным, и схватившись за какую-то щель между гранитных блоков, ему пришлось тут же, бросив весло, с силой вцепился в камни обеими руками, чтобы только удержать лодку на месте, и их не сносило дальше по реке в залив. Пытаясь удержаться, Вертура почти упал на борт. Мутная серая вода клокотала под ним, гулко чавкала между неплотно подогнанных друг к другу плит. Лодочка плясала, толкалась о камни, едва не черпала бортом, так и норовила опрокинуться. Ветви тополей над головой, шумно раскачивались по ветру, солнце светило через них, слепило глаза, мешало собраться с мыслями.
- Отчаливай! – махал рукой, грубо и громко кричал Вертуре со стены, грозил какой-то незнакомый полицейский – нельзя швартоваться здесь!
Детектив окликнул его, попытался позвать на помощь, но, судя по всему, полицейский, что стоял наверху, его не слышал: шум ветра и чавканье волн перебивали все его крики.
Доктор Сакс уселся в лодке, надел очки и, бессмысленно округлив лицо, заморгав, уставился куда-то в деревья над головой. У него был помятый и растрепанный, усталый, обиженный и потерянный, как будто его ни за что били всю ночь, вид.
- Лейтенант Вертура! – собравшись с силами, едва не упав в воду, закричал Вертура, неуклюже перескочил на берег, и, хватаясь за торчащие то там, то тут пучки травы, начал карабкаться на четвереньках по крутому, выложенному каменными плитами откосу, замахал полицейскому – отдел Нераскрытых!
- А, это вы! – убрал руку с плетки, узнал его постовой и тут же потерял к детективу всякий интерес.
- Помогите! – кричал доктор Сакс. Чтобы удержать у берега лодку, он почти упал на борт, зачерпнул обоими рукавами воды, опасно накренился над стремниной.
- Да гребите дальше, там пристань! – замахал ему рукой полицейский и отошел от бойницы. Доктор отпустил лодку и с несчастным видом кота на плоту, поплыл вниз по течению к пирсам, что детектив еще с воды приметил за полуразрушенной, заросшей сиренью башней бастиона, что сейчас возвышалась от него слева. Вертура же полез дальше. Ссадина на ноге жгла, все тело ломило от вчерашних кладбищенских упражнений. От усталости руки и ноги едва двигались. Он с трудом вскарабкался наверх и забрался на стену через пролом.
- Доложите инспектору… - только и выдохнул он.
- Сами доложите – с недоверием оглядывая его, всего грязного, мокрого, пропахшего лесом и дымом, грубо, без единой капли сочувствия, ответил полицейский – у меня вахта, все идите.
***
Покачиваясь на травмированных, негнущихся, затекших от долгого сидения в лодке ногах, провожаемый насмешливыми взглядами упражняющихся на плацу с палками вместо мечей и копий дружинников, Вертура направился прямиком к калитке отдела Нераскрытых Дел, но убедившись что она заперта изнутри на засов, был вынужден идти через парадную лестницу. На дверях в конце длинного коридора висела, табличка «Приема нет», но Вертура ее проигнорировал.
За столом дежурного было пусто. Видимо заслышав, что кто-то вошел, сверху спустился инспектор. Уставив на коллегу исполненный ожидания и ненависти взгляд, неодобрительно скривился.
- Мэтр Тралле! – развел руками, выпалил Вертура – сэр Фанкиль приказал мне плыть по реке, доложить…
- Да черт с вами! – прервал его, спешно бросил инспектор – где остальные?
Вертура прошел в зал. Мариса, отложив перо, недоверчиво и напряженно уставилась на него поверх папок, что неопрятной кучей громоздились на ее рабочем столе. На низком диване, где обычно сидел Фанкиль, теперь возлежал магистр Дронт. При появлении детектива, он поднял усталые, затуманенные наркотиком глаза и тут же быстро опустил их. Без доспеха, что предает любому носящему его воинственный и грозный вид, он оказался хоть и рослым, то тощим и тщедушным, узкоплечим, лишенным всякого достоинства, уже немолодым мужчиной. Сейчас он был в одних рубахе и брюках, с торчащими из штанин костлявыми и волосатыми лодыжками, что еще больше подчеркивали нескладность его высокой, но при этом коротконогой фигуры, а его плечи были плотно перебинтованы и перетянуты ортопедическими кольцами, поверх которых он накинул какой-то старый плед.
- Что с вами? – уставился на него, заморгал Вертура.
- Где все, вас спросили! – вскидывая на него пылающие ненавистью глаза, сверля его взглядом, быстро ответил тот – доложитесь!
Инспектор Тралле утвердительно кивнул, призывая поскорее рассказать, что произошло, сел рядом, вполоборота к столу, достал из кобуры и положил перед собой пистолет.
- Я поранил ногу, сэр Фанкиль приказал нам с мэтром Саксом отправляться в город по реке – сходу бросил детектив, присел на стул и принялся сбивчиво излагать все что с ними случилось. Где-то на середине доклада явился доктор Сакс. Усталый растрепанный и злой, он запыхался, пока нес на плече бригандину Фанкиля и оставленные в лодке коллегами верхнюю одежду, сумки и мечи. С грохотом скинул свою ношу в угол к вешалке для плащей, с размаху уселся за стол и принялся крикливо, постоянно перебивая и поправляя Вертуру, рассказывать свою версию случившегося. После нескольких таких фраз инспектор Тралле строго осадил его, ударив кулаком по столу.
- Анна, чего сидим? – грозно сверкнув глазами, нетерпеливо накричал он на затаившуюся среди рукописей за своим рабочим столом, внимательно наблюдающую за этой сценой Марису – бегом за Хельгой, это ее художества, вот пусть и решает, как теперь быть.
Мариса неприязненно дернула плечом, кивнула и, бросив выразительный, полный презрения взгляд на доктора и Вертуру, молча вышла вон. Только зашелестели полы ее тяжелой темно-серой, почти черной мантии, да громыхнула раскрытая злым толчком дверь.
- Вот – вынул из сумки диски и отчеты, которые передал ему Фанкиль и положил их на стол детектив. Нити-отростки рассыпались во все стороны. Потянуло омерзительным смрадом разверзнутой могилы. Инспектор нахмурился еще больше. Магистр Дронт поднялся на локте, чтобы лучше видеть, но, узнав знакомые образцы, тут же потерял к уликам всякий интерес, взял со стола бумаги с записями рапорта и, как будто он был совсем не в курсе дела, уставился в них.
Так они сидели минут пять, пока снова не ударила дверь. Все обернулись. Быстрым твердым шагом вошел капитан ночной стражи Герман Глотте. Без шляпы, как всегда с растрепанными, седеющими черными вихрами на голове и гладко бритым невыспавшимся лицом, как всегда искаженным мрачным, исполненным ненависти, выражением. Без перчаток, но при своих шестопере и хлысте, он ворвался в зал и, бросив быстрый взгляд на собравшихся у стола, скривился с особенной злобой, как умеют только бывалые, привычные к допросу и запугиванию подозреваемых полицейские. В присутствии этого неприятного и агрессивного человека Вертуре снова стало не по себе.
- Ну вы знаете, Герман, это там, где лаборатория… – начал было объяснять инспектор Тралле, но капитан грубо его перебил.
- Чей был приказ? – коротко спросил он, бешено глядя на детектива.
Инспектор замялся, опустил глаза в пол.
- Надо было сразу писать, провели проверку, нарушений не выявили – отложив бумаги, вяло, как будто это была совсем несущественная ерунда, махнул рукой магистр Дронт, прозрачно намекая на начальника отдела.
- Герман – словно нехотя, ответил тот – на два слова…
И он встал от стола, убрал пистолет и направился к лестнице. Капитан удостоил Вертуру и доктора взглядом полным презрения и загремел за ним.
Некоторое время они разговаривали наверху на повышенных тонах. Капитан ночной стражи ходил так тяжело и громко, что жалобно скрипели доски, а с потолка в зале внизу сыпалась побелка. Из этого беспорядочного, гремящего казалось бы на все крыло здания, разговора детектив узнал, что объект в лесу на северном берегу Керны находится под личным надзором коменданта Солько и специально стоит на отшибе, вдалеке от дорог, чтобы никто мимо него не ездил. И что если там что и случается, с этим следует обращаться в местную комендатуру, у них есть свой специальный отдел и это в их ведомости. Такая инструкция есть и у Ночной Стражи, и это не первый случай, когда пропадают люди, но, поскольку это не город, полиция Гирты в этом районе не расследует.
- Написать им надо было туда курьером и все, а раз вам, Нераскрытым, не писано, идите, покопайтесь в сортире, может ваши детективы и доктора от большого ума ее туда выкинули! – резко, словно каркающая ворона, или стреляющая пушка, выкрикивал капитан, ругался на инспектора – и если не уладим, кто отвечать-то будет? Святой Николай? Сэр Кибуцци? Мастер Глюк? Владыка Дезмонд? Сэру Августу мастера Тинвега будем просить звонить?
Инспектор что-то пробубнил в ответ, и, похоже, эти слова удовлетворили капитана, отчего грозные выкрики почти сразу же сменились обыденной рабочей беседой.
Все это время, несмотря на усталость, доктор Сакс возбужденными быстрыми шагами ходил взад-вперед от входной двери до картины с Собором и звездами на стене. Он налил всем холодной заварки из чайника, залил таким же холодным кипятком. Вертура выпил свой чай залпом, попросил еще, но доктор отвлекся и так ему и не налил. Вернулись инспектор и капитан, судя по мрачному виду, уже принявшие какое-то решение.
- Марк, остаетесь тут, Алистер тоже – коротко объяснил инспектор – мэтр Сакс, поедете с нами, покажете места.
- Я? Ну хорошо… – обиженно бросил доктор и, взяв под мышку свои плащ и шляпу, понуро, нога за ногу, поплелся за старшинами.
Воцарилось молчание. Только где-то далеко, в коридоре, в кабинете, навязчиво звонил телефон. Раздавались какие-то голоса, потом послышался громкий, натужный и хриплый мужской смех. Магистр Дронт поднял глаза на Вертуру.
- Ну как вам ночью в тайге? – поинтересовался он с каким-то неясным зловещим намеком. Прищурил свои узкие, пронзительные глаза, скривил губы в неприятной улыбке.
- Прикажут, поеду еще - уже зная, как надо отвечать на подобные дурные вопросы, процедил сквозь зубы, в мрачной готовности ответил детектив.
Магистр Дронт прищурился еще больше, скривил рот.
- Это вы от Лео такого уже нахватались? Что, думаете, чем больше патриотизма и блеска в глазах, вам от этого будут больше верить?
Вертура промолчал, уставился на магистра, на что тот улыбнулся еще более высокомерно и спросил.
- И генерала Гандо, стало быть, вы тоже во славу Гирты, отравили?
- Нет – будучи служащим полиции и знакомым с подобными уловками, коротко ответил Вертура, но все же пояснил – к тому что пишут в ваших газетах, я никакого отношения не имею, а генерала мы случайно встретили в кабаке. Когда расследовали дело Димстока…
- Так, стало быть, это у нас тут сплошные пропаганда и провокация? – сузив маленькие пылающие желанием причинить вред глаза до узких щелок, уточнил магистр – и сэр Вильмонт, стало быть, не от Бога Герцог?
- Я в Гирте недавно и не в курсе – пожал плечами, уклончиво ответил детектив.
- И за Димстока вас тут тоже не похвалят – констатировал полицейский и снова уставился на Вертуру ожидая реакции, но, не получив ее, продолжил – он у нас тут в свое время начудил, денег у наших набрал. Представлялся тем самым, мужем или братом, кто во времена Смуты пропал и тела не нашли, а с вашей подачи с него уже не взыщешь. Как думаете теперь на вас будут смотреть?
- Димстока ликвидировал Орден – уточнил Вертура – ракетой с воздушного крейсера…
- А вы ловкач, Вертура! – перебив, притворно похвалил его, магистр Дронт, засмеялся неприятно и фальшиво – профессионал! На все у вас ответ, ни с какой стороны не подойдешь, везде были, а ни в каких делах не замешаны!
Вертура снова промолчал. Он отчетливо осознавал себя подозреваемым на допросе, где магистр явно прощупывал его, чего он стоит и что за человек, так что эта льстивая похвала, явно призванная усыпить его бдительность, разговорить его, ему совсем не польстила.
Снова не получив ожидаемого, полицейский наверное хотел уже задать следующий вопрос, но входная дверь снова распахнулась. Быстро стуча каблуками, в зал вошла Мариса. Бросив надменный взгляд на устало и загнанно поджавшего плечи Вертуру, прошла мимо него, села за свой стол, взяла в руки перо, но работать не стала, замерла с ним над рукописями, чуть повернула голову, чтобы лучше слышать, о чем идет речь.
- Вот одна Анна, молодец – недобро усмехнулся, кивнул на нее магистр – долг выполняет круглые сутки, а ночью особенно, и даже не за медальку или капитана, как наш Лео, а за Гирту. А вы…
Зная толк в полицейских уловках, Вертура поднял глаза, сделал расслабленное лицо.
- А хотите лучше анекдот, как генерал Гандо вызывал меня на дуэль…
- Не хочу – неприязненно и коротко ответил, оборвал его магистр – имейте в виду. Я вам все сказал. Думайте сами, я предупредил. Я, в отличии от Анны, здесь сугубо на консультативной должности, в качестве научного сотрудника, и до политики мне дела нету.
Мариса молча и напряженно уставилась на него, но не возразила. Через раскрытые окна со звуками шелестящей листвы в помещение вливались веселая барабанная дробь и гнусавое пиликанье волынки. Где-то в стороне, у парадных дверей комендатуры играли сбор. Доносились отдельные, но неразборчивые голоса стоящих под окнами мужчин. Вернулся инспектор Тралле, бросив неодобрительный взгляд на коллег, прогрохотал вниз, в арсенал, загремел ключами несгораемого шкафа, с силой ударил железной дверцей.
Магистр Дронт достал из-за дивана бутылку, налил немного себе, наполнил фужер Вертуры. Тот непороизвольно принял кубок и сделал глоток. Сопротивляться словам коварного полицейского, разгадывать его вопросы и одновременно думать над ответами с недосыпу становилось все трудней. Неся на плече кожаную сумку для патронов и короткоствольный, по виду кавалерийский, казнозарядный карабин, вернулся инспектор Тралле.
- Все я уехал – бросил он неприязненно магистру и, по всей видимости совершенно не желая ввязываться ни в какие конфликты подчиненных, спрятав глаза, вышел из отдела. Воцарилось напряженное молчание. Никто не хотел начинать разговор первым. Где-то за окнами, над рекой, забили колокола, возвещая об окончании воскресной литургии. Вертура перекрестился, опустил взгляд, бессмысленно уставился в налитый почти доверху фужер. От усталости он почти валился со стула и был готов лечь даже на пол, на брошенные под вешалкой доктором мантии и плащи. После пережитой страшной ночи в лесу и томительного путешествия по реке, он искал у тех, кого уже было начал считать своими сослуживцами сочувствия и поддержки, хотел быть услышанным и понятым, думал, как прекратить эту пустую ссору, но не находил ни нужных слов, ни нейтральной темы, которую можно было бы обсудить. За этими мыслями его все больше разбирала злость, он был загнан в угол и сейчас они оба, и напряженная, явно ждущая когда он обратится к ней, чтобы ответить на любое его слово оскорблением или грубой насмешкой, глядящая на него как на низменного предателя и лютого врага, Мариса и магистр Дронт с его дурным языком и гадкой, уже ничуть не скрываемой улыбкой провокатора, были для него одинаково враждебны и омерзительны.
- Анна – внезапно грубо бросил ей, снова первым начал разговор магистр Дронт – вы что слепая? Не видите, ваш Вертура ранен ниже пояса?
- А я что, доктор? – с ликующим злорадством, что к ней обратился хоть кто-то и можно огрызнуться и нахамить, нагло, с вызовом, бросила она, откидываясь на спинку кресла.
- Языком поработайте, как вы это умеете! – как будто заранее ожидая такого ее ответа, парировал полицейский и сам же оскорбительно засмеялся над своей шуткой. Мариса надменно вскинула голову, прищурилась. Ее глаза полыхнули бешеным огнем, казалось вот-вот и она вскочит со стула и ударит им обидчика, но в ее взгляде за агрессией отчетливо читались страх и унижение. Она сдержалась, приняла отстраненный и гордый вид, как будто эти слова и смех ее совсем не задели.
- И про Анну тоже имейте в виду – нисколько не смущаясь ее реакции, подался вперед лицом магистр Дронт, сообщил доверительно и вкрадчиво, как будто намекая на состоявшийся между ними только что разговор, напомнил о каких-то важных, ранее рассказанных им обстоятельствах, детективу. Выждав паузу, он многозначительно повел головой и, наверное, хотел сказать что-то еще, но дверь в длинный коридор внезапно распахнулась и на пороге появился облаченный в свой роскошный бело-синий наряд Патрик Эрсин.
- Тут-тук! – весело и восторженно воскликнул, манерно постучал в притолоку, чуть пригнулся, чтобы не удариться об нее лбом, остановился на пороге и широко улыбнулся сидящим за столом полицейским – что у вас там за унылая линейка на дворе? Куда собрались?
Вертура медленно обернулся с мрачнеющим на глазах лицом. Мариса злорадно заулыбалась, не скрывая мстительно восторга, уставилась на Поверенного.
- Вертура! – приметив перемену, строго и брезгливо осадил его магистр Дронт и сделал предостерегающий жест – я же вам говорил!
Детектив отвернулся, взялся за меч, с силой сжал пальцами эфес.
- Ах, Анна, это вы! – настолько широко и радушно, что даже могло бы показаться, что он издевается, улыбнулся Марисе, вошел в зал Эрсин и наигранно хлопнул себя рукой по груди, как будто изображая поклон.
- Моя сладострастная муза! Ваши язык и перо столь искусны в своем литературном мастерстве, что я даже иногда, почитывая вечерами в постели ваши опусы, нет-нет, да и подумываю, что если бы не некоторые технические обстоятельства, я бы взял, да и похитил вас, для удовлетворения моих маленьких творческих потребностей!
И распахнул руки так, словно желал крепко обнять ее. Но как только она демонстративно и со всей поспешностью, бросив на Вертуру пламенный мстительный взгляд, вскочила ему навстречу, с готовностью откинула голову, прошел мимо, проигнорировал ее. Грубо и пренебрежительно отодвинул тыльной стороной своей огромной руки как докучливую бисерную занавеску в дверях и, не уделив ее персоне больше ни капли внимания, навис над уже готовым внимательно слушать его магистром.
- Алистер – коротко и ясно, схватив фужер Вертуры, одним глотком выпил его до дна, не поморщившись, распорядился Эрсин – сэр Жорж немедленно требует вас к себе. Элеонора срочно нуждается в вашем присутствии. Вы ранены? Думать можете, мозг не задет?
Его глаза на миг стали оранжевыми. Хотя, быть может, это только показалось едва сдерживающемуся от ярости, сжимающему кулаки под столом, Вертуре.
- Заброневое – коротко ответил магистр Дронт – пистолетная пуля травмировала ключицу.
- Поедете со мной. Я вас осмотрю. Это срочно.
- Я готов – кивнул полицейский – Анна, продолжайте следить за Вертурой. Контору не оставлять, на улицу не ходить.
- Ага – печально кивнула Мариса и отвернулась к окну, словно раздосадованная тем, что ей придется остаться с детективом наедине. Магистр Дронт же с трудом поднялся с дивана. Накинул мантию, поводил руками, мешают ли повязка и кольца, фиксирующие плечи.
- Наркотик? – нагнулся к нему, заиграл пальцами по поясной сумке, как по клавишам фортепиано, словно предлагая что-то очень сладостное и запретное, предложил Эрсин.
- Уже принял – с трудом волоча ноги следом за его быстрым шагом, мрачно кивнул полицейский.
- Перспективной пятисотой эн-серии – уже на лестнице продолжал искушать его Поверенный – такого не будет еще пару сотен лет. Руки и ноги оторванные приклеивает, сам видел. Ваш перелом зарастет как и не было…
- А почему вы тогда не поможете леди Элеоноре? – ядовито возразил и ему магистр Дронт. Ответа Вертура так и не услышал, так как он был произнесен уже на первом этаже.
- Про пару сотен лет это очередная местная шутка? – уточнил он у Марисы, что тоже внимательно прислушивалась к их разговору, но та только смерила его презрительным взглядом и вернулась к своему рабочему месту.
На диване от магистра Дронта остался блокнот. Похоже он выпал, когда полицейский ворочался, мучаясь своей раной. Заметив, что Мариса отвернулась к окну и даже не смотрит в его сторону, Вертура взял его и пролистал несколько страниц. Листы были испещрены сложными оккультными формулами и алхимическими символами. Столбиками были выписаны названия препаратов и ингредиентов, некоторые из которых он знал по спискам к изъятию и аресту на таможне Мильды. Но именно алхимические фигуры и нечестивые знаки насторожили детектива больше чем названия запрещенных лекарств и сильнодействующих наркотических средств. Он уже видел подобные им в подземной крепости Дэ и записях маркиза Димстока, в сумрачных, озаренных слабым светом лампад и багровых свечей, пропахших миазмами воскурений и запекшейся кровью логовищах сектантов, в протоколах допросов инквизиции и таинственных магических книгах, что были изъяты у перекупщиков в портовых лавках редкостей, мошенников, выдающих себя за ученых и докторов, приносящих кровавые жертвы сумасшедших и беспринципных, наживающихся на чужом горе хитрецах, уличенных в порче и колдовстве.
Закрыв блокнот, словно невзначай, как будто по незнанию, положив его на стол Фанкиля, прикрыв его бумагами, Вертура снова переместился на диван. Задрав ноги на деревянный и угловатый, словно бы специально сделанный так, чтобы невозможно было нормально лежать, подлокотник, укрылся своим плащом. Бросив быстрый взгляд на царапающую бумагу пером, как будто не обращающую на него ровно никакого внимания Марису, окончательно уверившись, что ничего хорошего от нее он не дождется, в сердцах махнув рукой, отвернулся к стене. Чтобы хоть как-то утихомирить разгоряченную недосыпом и обидой голову, он попытался подумать о чем-нибудь приятном, вроде рюмки крепкого с жареным мясом, квашеной капустой и майонезом, или теплой удобной кровати в каком-нибудь богатом и радушном доме, но так не смог придать своим думам никакого осмысленного движения. Окончательно умаявшись, в какой-то миг он просто закрыл глаза и тут же, утомленный бессонной ночью и тяжелым утром, убаюканный колокольным звоном и шелестом тополей за окнами, уснул.
На плацу отряд верховых в количестве около сотни вооруженных, готовых к бою людей, выезжал на проспект и сворачивал к северным воротам Гирты. С полицейскими уехали и несколько облаченных в латы жандармов в сопровождении своих оруженосцев и дружинников. Капитан Фридрих Кроксен, что, узнав причину отъезда, уже успел доложить майору Тинвегу и получить соответствующий приказ, присоединился к выезду со своими людьми в качестве усиления.
***
В сторону карантинного дома ехали со всей возможной поспешностью. Доктор Сакс едва держался в седле, но инспектор Тралле дал ему стимулятор и тот приободрился, а после того, как наркотик подействовал, снова стал невыносимо весел и болтлив.
По дороге у переправы подобрали Фанкиля и Ингу, напоили коней. Сами напились кваса с молоком, съели ведро окрошки, которую крестьяне везли на продажу в какое-то городское заведение. Доехав до поворота, поехали дальше по просеке, параллельно реке.
Стоял жаркий и ветреный полдень. В лесу было тихо. Не визг пилы, ни ритмичный, гулкий стук топоров не оглашали чащу. Не было у просеки ни телег с огромными и медленными ломовыми тяжеловозами, ни бородатых, суровых и подозрительных артельщиков. Телеги укатили, лагеря были свернуты, делянки брошены. То там, то тут курились ямы углежогов, наспех потушенные и присыпанные камнями и глиной. Лес был пуст. Только пела кукушка, словно перекликаясь с барабаном, что эхом отражаясь от деревьев, отбивал на всю округу походный ритм.
Колонна шагом ехала через лес. Мрачные всадники, откинув капюшоны, внимательно смотрели по сторонам. У каждого была усиленная увесистым грузом тяжелая плетка, какая легко перебивает руку или ногу, раскалывает голову, контузит через шлем, а в ножнах ждали своего часа мечи. Рыцарей же, что следовали в конце отряда, ели бутерброды, пили в седлах, вели свои куртуазные разговоры, сопровождали вооруженные копьями и мушкетами дружинники. Драгуны как будто не обращали никакого внимания на них, ехали в основном молча, перекидывались усталыми шутками и репликами, вяло отмахивались от комаров, роями поднимающихся из кустов черники.
Когда впереди, между деревьев, показался просвет, за которым начиналось поле вокруг деревни, капитан Кроксен пришпорил коня, нагнал едущих во главе колонны капитана и инспектора, оценивающе прищурился в сторону опушки, молча поехал рядом. На его усатом жилистом лице читалась озорная готовность к предстоящему конфликту.
- Фридрих – с напором ответил на его вопрос, предупредил капитан ночной стражи Герман Глотте – я приказа к атаке не получал, так что ссориться сразу не будем, поговорим, посмотрим, что ответят.
Инспектор Тралле кивнул. Рыцарь пожал плечами, сделал вид, что ему все равно в какой последовательности драться или говорить.
- Пока я не скомандую, не вмешивайтесь Фридрих – строго предупредил его так и не получивший внятного ответа на свои слова капитан и предупредительно положил руку на навершие плетки. И вправду, суровый и страшный, облаченный в черную броню, командир ночной стражи Гирты выглядел гораздо серьезнее и представительнее, чем, привычный к конторской работе, толстый и неуклюжий, с опущенными сутулыми плечами, вялый инспектор, или облаченный в серые латы подвыпивший и веселый, возглавляющий группу жандармов и пажей нарядный рыцарь.
Впереди раскинулось то самое поле, на котором растили свеклу. Дорога вилась между торчащих то там, то тут, обросших у основания как коронами иван-чаем и длинной высокой травой, острых камней. Впереди светлели покосившийся забор и стены карантина, двухэтажного каменного дома на десять окон в длину и три в ширину во дворе которого торчали несколько куцых чахлых сосен. Сельская дорога была пуста, как была пуста и деревня. Кроме отряда жандармерии вокруг не было ни души.
- Играй «внимание»! – приказал барабанщику капитан, когда они выехали из леса. Знаменосец распустил штандарт драгунского полка с белым драконом на фоне черного неба. Барабанщик забил ритм, тяжело запела полковая флейта. Всадники дали в галоп и через несколько минут при всем параде подъехали к окружающей дом укрепленной крутыми узкими контрфорсами изгороди. Капитан Глотте, инспектор Тралле, барон Кроксен, знаменосец, барабанщик, и еще несколько верховых заехали в ворота и подъехали к крыльцу.
- Выходи, будем говорить! – резко и пронзительно, словно каркающая ворона закричал капитан. Рядом с ним в седлах в мрачном, молчаливом ожидании уставились на дом облаченный в доспех инспектор Тралле с мечом у седла, карабином в руках и пистолетом в кобуре, Инга, которой выдали запасной плащ и растрепанный, мокрый, злой и угрюмый, с серым, плохо отертым от грязи лицом, Фанкиль. Капитан Кроксен достал из поясной сумки маленький револьвер, что на деле оказался модной современной зажигалкой, прикурил от ствола, с грохотом сложил на груди закованные в композит руки, игриво прищурился на дом, словно решая, как лучше его поджечь.
Все также мрачной черной стеной вдалеке стояла тайга. Над полем летали грачи, но карантинный дом все также оставался тихим и безжизненным. Инспектор Тралле нахмурился.
На крыльце и стенах все еще чернели следы вчерашнего налета: доски и двери были черны от сажи, рядом с крыльцом валялись поломанные деревянные перила. Капитан Глотте скривил рот и уже обернулся, чтобы дать сигнал к штурму, но где-то на первом этаже чья-то темная рука коснулась жутковатой грязной, наглухо прикрывающей окно, тряпки, заскрипели доска пола. Истошно закаркали грачи, что ссорились неподалеку в свекольной ботве.
Полицейские переглянулись. На перекошенных лицах читалась угрюмая готовность по приказу соскочить с седел и броситься в дом, но капитан ночной стражи промолчал. Прищурился, нетерпеливо похлопывая по ладони эфесом своей тяжелой плети, сделал вид, что готов подождать, давая осажденным обдумать свое положение. Так прошло не больше пары минут, как на втором этаже с грохотом распахнулось окно. Фанкиль вздрогнул и тревожно, испуганно, огляделся. Из задних рядов усмехнулись, навели на дом мушкет.
- Добро пожаловать милейшие! – манерно растягивая слова, словно квакая, кудахтая или мяукая одновременно, разнесся по двору от дома неприятный, режущий слух, словно нечеловеческий голос, от интонаций и силы которого непроизвольно шарахнулись в сторону лошади, а люди нахмурились, подняли ружья, взялись за мечи.
- Что вам угодно? – словно издеваясь, продолжал Голос.
- Ты знаешь что! – грубо крикнул ему капитан ночной стражи – сейчас сожжем твою халупу и тебя вместе с ней!
- Мэтр Солько уже в курсе, но претензий не имеет! – все с теми же омерзительными интонациями и каким-то страшным, чуждым акцентом, отозвались из дома и прибавил как будто внасмешку – по приказу сэра Вильмонта, верно служим семье Булле и Гирте!
- Где наш человек? – спросил его капитан.
- Третий, помимо орденских, которые здесь с вам, в реке. Прыгнул, когда убегал. Ищите живым или мертвым ниже по течению!
- Ну и какие у вас приказы по этому дому, Фридрих? – осведомился капитан у барона Кроксена, с отвращением кивнул на серый, облупившийся фасад.
- Да, неплохо бы эту дрянь на свет Божий вытащить – весело ответил тот – глянуть, что за мерзость… Альберт! – позвал он одного из своих людей – а ну, кинь-ка им в окошко чем-нибудь!
Но жандарм не успел выполнить приказ. Рама окна на втором этаже приоткрылась, и из темноты дома на траву вывалился небольшой, припечатанный сургучом бумажный пакет. Один из драгун подобрал его, развернул, продемонстрировал капитану Глотте бумагу, которую тот быстро прочел и, порвав в мелкие клочки, спрятал их в поясную сумку.
- Барабан, отбой! – внезапно развернув коня в сторону дороги, грубо и громко бросил он своим людям, чем вызвал недоумение барона Кроксена и Фанкиля – возвращаемся в Гирту!
Спорить не стали, как и не стали задавать лишних вопросов. Всадники поворачивали коней. Барабанщик забил марш и вся колонна, развернувшись, двинулась обратно через свекольное поле в сторону леса. Инспектор, капитан и рыцарь ехали чуть впереди всех так, чтобы за дробью барабана за их спинами не было слышно их беседы.
- Мэтр Тралле… – когда они были уже у опушки, обратился к начальнику, униженно прося, как паж, догнал его, подъехал совсем вупор Фанкиль.
- Лео, что вы тут устроили? – оглянувшись, далеко ли ближайшие всадники, надулся, бросил инспектор. Помолчал немного, начал отчитывать – что вам было непонятно? Как первый день на службе! Вам же сказали охраняемый казенный объект. Написали в отчет по теме выезда, остальное вас не касается! Что, побегали по лесу с мечами, повеселились, суматохи навели? У них тут тварь была, людей жрала, они ее выслеживали, и вы тут еще. Кто такие, откуда, что за гастролеры. Радуйтесь, если все уляжется, обойдется без конфликта! А Йозефа теперь сами искать будете. Нырять пока не найдете, по всей реке ловить ясно это?
- Так а что вы сюда вообще поехали? – строго спросил, слышащий все это капитан ночной стражи.
- Приказ – коротко и неохотно ответил инспектор.
- Ясно – коротко ответил капитан и закурил – с вашим профессионализмом считайте везением.
- И не говорите – покачал головой инспектор и снова обратился к Фанкилю - Лео, вас уже и премии, и жалования лишили, и плетей вам обещали, что вам еще? Мясо в пост приказать что ли есть?
- Прикажите – пожал плечами тот и бодро улыбнулся – только я не буду. Мне моя душа ваших инструкций важнее. И приказ это был не мой, а ваш. Одолжите трубочку покурить?
- Лео, вы как всегда – смягчился инспектор, достал трубку, набил ее из своего багрового с лиловой розой красиво расшитой заботливой женской рукой, кисета и передал ее Фанкилю, прибавил – чтоб в последний раз такое было, ясно? Кстати, как в деле этот наш детектив?
- Ну если как агент, то никак – вертя в руках незажженную трубку и демонстрируя, что у него нечем ее засветить, ответил тот. Глядя на его беспомощность, усатый капитан Кроксен хохотнул и протянул ему свой пистолет.
- Притворялся? – уточнил, переспросил инспектор, кладя себе щепотку табаку под язык.
- Дальше будем смотреть – пожал плечами Фанкиль, вхолостую защелкал курком, пока капитан не указал ему на предохранитель, неумело прикурил, несколько раз затянулся, протянул уже раскуренную трубку инспектору – не знаю как насчет притворялся, но ногу поранил натурально. Артист. Я поверил.
- Да все вы тут артисты – с отвращением выплюнул горький табак, согласился начальник отдела Нераскрытых Дел. Несколько раз вдохнув дыма, он расслабился, успокоился, видимо махнул на все рукой и теперь снова был флегматичен, задумчив и ленив, словно это была не операция по спасению пропавших сотрудников, а всего лишь веселый конный выезд.
- Ничего – рассудил он - Анна его расколет. А не расколет, дадим ей плетей и напишем, что нарушений не было.
Барон Кроксен и капитан Глотте заулыбались его словам.
Неровные удары о мягкую землю многочисленных конских копыт, короткие и резкие переклички и смешки драгун, походный бой барабана и щебетание лесных птиц, навевали мысли о скором привале, котелке каши с сушеным мясом, отдыхе на теплой мягкой траве и ароматном дыме костра. До переправы было еще далеко. Дорога снова поднималась вверх, в холмы. По обеим сторонам просеки стоял темный и безлюдный лес. Капитан Кроксен вернулся к своим. Из хвоста колонны весело пиликала гармошка, стучали фляги – рыцари чокались друг с другом пили прямо в седлах, отмечали победу.
***
Его разбудили грохочущие пьяные шаги. Моментально распахнув глаза, детектив сел на диване. Рука метнулась к ножнам, схватилась за рукоять меча.
- В лесу бы вы так - устало выдохнул лейтенант Турко, указал на него пальцем, с грохотом ударил ладонями в стол, навалился на него всем весом. Он был весь мокрым, в смоле, с налипшим на одежду мусором, дрожал от холода, смотрел грозно и устало, шатался, держась на ногах из последних сил. От него разило рекой и костром, куртка и штаны были истрепаны, сам он был весь в ссадинах, лоб разбит, а за его спиной строго вышагивал какой-то незнакомый Вертуре, видимо конвоировавший его, полицейский. Похоже, что лейтенант успел уже где-то выпить с утра, нажаловаться, рассказать всем о своих ночных злоключениях. Приметив свою шапку, которую детектив поместил на вешалку к плащам, он схватился за нее обеими руками и нахлобучил себе на растрепанную голову.
- О! – радостно округлив рот, воскликнул он и продемонстрировал себя сопровождающему, на что тот басовито и пьяно побурчал «ыгы!», и, надувшись, вульгарно, без всякого уважения, чуть поклонился Вертуре и Марисе и, громко, со всего размаху, хлопнув дверью, покинул отдел.
- Йозеф! – язвительно обратилась к лейтенанту Мариса – а что это у вас мокрые штаны?
- Да потому что я упал в реку! - грубо, как на свою жену, закричал на нее лейтенант.
- Что с вами такое? – спросонья поинтересовался у него Вертура. После пары часов на неудобном диване, он чувствовал себя еще более невыспавшимся, усталым и разбитым.
- Плыл без лодки! – возвышая голос, уселся на стул, развязно закинул ногу за ногу, закурил оставленную кем-то на столе трубку, от усталости и недосыпу повышая голос, пьяно похвастался лейтенант - а где Лео, где Инга? А мэтр Тралле где?
- Уехал спасать ваши продажные полицейские морды! – нагло и громко ответила, бросила ему Мариса. Словно ожидая реакции, что они скажут на такое, со злорадной наигранно-нахальной улыбкой уставилась на коллег.
- Это кто из нас еще продажная морда! – начиная сердиться по-серьезному, огрызнулся лейтенант.
- Вы ранены? – пытаясь не обращать внимания на новый разгорающийся конфликт, спросил первое попавшееся на ум Вертура. Молча, достал припрятанную магистром Дронтом бутылку и налил лейтенанту полный фужер. Полицейский без лишних слов схватил его, залпом выпил, с омерзением скривился.
- Ну и гадость… Да, ранен. В лесу, на корягу дурной башкой налетел… Марк, что это за дрянь, сейчас помру, сил нету…
- А что так? – уточнил Вертура, наливая лейтенанту еще крепкого – что там было?
- Лаборатория, питомник! Вот что там было! – выпив еще, бросил лейтенант, подумал, допил оставшееся и со злостью прибавил, с каждым словом начиная распаляться все сильнее – а вы и не знали? Лео не сказал? Не написал вводную, не доложил? Еще узнаете, услышите, почувствуете на себе. О том, куда люди пропадают и что там с ними делают. Видели в лесу, в той церквушке? Вот такую дрянь там растят и людьми ее живыми кормят. И все всё знают, но нарушений нет, производство такое там у них. Возят по северному берегу, грузят на воздушные корабли… И Алистер, мразь, тоже все знал и нас там бросил! Поехать, поговорить ему надо было! Укатил с Дюком, один побоялся ночью по лесу ехать, тварь трусливая! А я же Лео предупреждал, говорил, сами слышали, тоже ехать надо, нет, им с Ингой все приключения на старости лет! Нашел себе подружку по лесам бегать! Правду он ищет Божию, служение у него! Злодеев он разоблачает! Обличает грешников, проповедует тут нам! Каждый Божий день рассказывает о добре и справедливости. Учит, как спастись! Балабол! Как по ерунде, так первый заводит: покайтесь, неправедно, небогоугодно, не благословили! В пост яйцо сожрал, всё, в ад пойдешь, а как кто богатый, так сразу христианское смирение ему. Любой грех с деньгами можно простить! Глазки потупит, язык прикусит, праведник такой весь! Знаю я их всех, видел! Все они такие, патриоты, пустозвоны и бездельники! Языком только чесать, никакого толку, никогда никакой помощи от них! Сейчас пойду и рапорт на него напишу, и чтоб я еще с ними куда-нибудь хоть раз поехал!
И, выпив еще, начал ругаться на всех подряд. Глядя на него, Мариса громко и злорадно засмеялась. Откинувшись на своем стуле, запрокинув голову, положив ногу на ногу, высокомерно и презрительно прищурилась, словно он был не полицейским, пережившим тяжелую ночь в лесу, а бездарным клоуном-паяцем, развлекающим публику в дешевой распивочной.
- А мэтр Тралле… - начал было лейтенант, но осекся, уставил на нее мутные, налитые пьяной усталой ненавистью глаза и, внезапно переменив тон, со злобой бросил ей – а ты чего смеешься? А, мразь? Смешно тебе?
- А что? – гордо возразила ему, тряхнула челкой Мариса.
- Не смей надо мной смеяться, тварь! Вошь! Гнида! – закричал на нее лейтенант. Сорвался со стула, сделал страшные глаза, и, словно внезапно догадавшись, что на беззащитную женщину ругаться удобнее, чем на отсутствующих коллег, указал на нее пальцем, пьяно качнулся к ней – это ты меня тогда сдала! Ты все подслушиваешь, подглядываешь, за всеми следишь! Лео сказал, это ты нас выдала!
- Жена тебя дома выдала! – резко и нагло, откровенно наслаждаясь своими ловкими словами, крикнула она ему в ответ. Приняв еще более надменную позу, сделала картинно-насмешливое лицо, как будто придумывая, как бы еще его унизить.
- Сейчас как врежу! – сжал зубы лейтенант, подскочил к ней, схватился за бутылку и начал пить прямо из горлышка, балансируя свободной рукой, как эквилибрист на табурете. Вертура хотел было вмешаться, крикнуть Марисе, чтобы прекратила провоцировать пьяного, но не успел.
- Ах так! Все Мике расскажу, как вы там с Эббой любезничаете! Вот она вам устроит! – вскочила от стола, бросила она лейтенанту также нагло, злобно и резко. Взмахнув рукой, случайно толкнула его под локоть, отчего бутылка вылетела из его нетвердых пальцев и с гулким стекольным звоном покатилась под столы.
Лейтенант обиженно и надрывно зарычал, шагнул к ней.
- Пошел прочь! - в глазах Марисы стоял страх, она ощетинилась как мокрая злая кошка, но уязвленное самолюбие не дало просто так закрыть рот и отступить – все расскажу! Только женщинам угрожать и можешь, а другим ни слова попрек! Только за глаза и умеешь! Рот помой иди, воняет от тебя! Как Мика с тобой живет, трус, дерьмо и бестолочь!
От этих слов лейтенант окончательно рассвирепел и, в бешенстве замахнувшись кулаком, бросился на нее. Мариса едва успела спрятаться за стул с высокой спинкой, но это ее не спасло. Лейтенант резко вырвал у нее из рук стул, отбросил его прочь так, что тот с грохотом опрокинулся, сгреб ее за одежду на груди и с силой, с глухим, как будто от киянки, стуком, ударил ее в лоб, отчего она, даже не вскрикнув, также молча, отшатнулась к столу магистра Дронта у стены. Запнулась, опрокинув лежащие на краю папки, схватилась за него. Еще больше разозленный тем, что победить одним ударом, самоутвердиться легко и просто, не получилось, лейтенант оскалился, снова наддал на нее. Поджав к бокам трясущиеся от ярости локти, он уже было нацелился начать избивать ее по-серьезному, как в драке в кабаке, но Вертура подскочил к нему сзади, обхватил, приподнял, крутанул всем телом, развернул и откинул прочь. Грозно расправив плечи, выставив перед собой кулаки, стремительно двинулся на полицейского.
- А ну не трожь ее! – тяжелым низким басом загремел на весь зал детектив.
- Ах! – похрипел дезориентированный лейтенант, слепо махнул кулаком, но Вертура молча подошел к нему и со всей злобой толкнул его в плечи обеими руками так, что тот повалился назад и с грохотом опрокинув еще один стул, уселся на пол. Падая, он задел стол, опрокинул и разбил фужер.
- Так тебе, мразь! Получи! – оскалилась, сжала кулак, плаксиво и мстительно выкрикнула из-за спины Вертуры Мариса.
- Хватит! – закричал уже и на нее детектив. Теперь он по-настоящему рассердился – или мало что ли было?
И он угрожающе сжал кулак, развернулся и двинулся к ней.
Мариса замолчала, замерла, печально прижимая руку к разбитому лбу, униженно глядя на Вертуру и все еще сидящего на полу лейтенанта. Слезы ручьями лились из ее глаз, скатывались по щекам, оставляли неровные мокрые следы.
- Давай еще! – бросил ей, отползая под стол от детектива, полицейский – беги, жалуйся леди Тралле! Тварь! Спас тебя Марк, благородный человек, а ты и его в могилу сведешь! Сдашь его! Как и других! Только пакостить, дрянь, и умеешь!
- Трус! Ничтожество! – огрызнулась Мариса.
- Йозеф! – подошел и со всей силы пнул, его по сапогу детектив. Лейтенант заскреб руками по полу, отползая подальше, чтоб больше не били.
Вертура хотел ударить его снова, но агрессия уже пошла на убыль, он выдохся. Каждый шаг отдавался болью в пораненной ноге.
- Вам еще не надоело? – грозно крикнул он лейтенанту. Заглянул под стол, где тот пытался прятаться от него и обернулся к Марисе, что, наверное, мудро решив, что пора прекращать сцену, стояла, гордо вскинув голову, плакала, внимательно и напряженно смотрела на подравшихся из-за нее мужчин. Ее волосы растрепались, расшитый цветами ворот белой рубахи был разодран. Заколка вырвалась и упала за столы, верхняя застежка ее нарядной черной с багровыми клиньями мантии оторвалась, висела на одной пуговице, а слева на лбу набухала огромная красная шишка.
- Йозеф, закройте за нами дверь! – грубо бросил лейтенанту Вертура, подошел к Марисе, резко схватил ее за плечо, подвел к вешалке, выдал ей шляпу и плащ, взял свои вещи и, крепко держа под руку, чтобы она даже не думала вырваться, повел ее вниз по лестнице.
- Никуда я не пойду! – капризно дернула она плечом, но детектив рывком осадил ее.
- Пойдешь! – коротко и с угрозой крикнул он, надел ей плащ через голову на плечи, нахлобучил шляпу и вывел на улицу через калитку на первом этаже. Протащив мимо кустов шиповника на куртину бастиона у реки, отпустил ее только под тополями. Она без сил упала на скамейку, уткнулась щекой в дерево и громко заплакала в голос, как обманутая лукавым егерем деревенская девка. Вертура встал над ней в позу, размышляя, что теперь с ней делать и как ее утихомирить.
Снизу послышались тяжелые, шаркающие и сбивчивые шаги.
- Что за бардак? - загремел знакомый грозный голос пьяного капитана, который еще позавчера весело рассказывал про Модеста Гонзолле и его приключения. Полицейский подошел, грозно навис над Вертурой, засопел и потребовал – кто ее обидел? Ты?
Вертура не успел найти ответ, его опередила Мариса.
-Да! – бросила она сквозь слезы злобно и мстительно.
Капитан без разговоров замахнулся и ударил детектива в щеку сверху вниз, так что теперь он также молча и беспомощно, как совсем недавно лейтенант Турко, отлетел прочь, запнулся о корень, уселся прямо на землю.
- А ну немедленно извинись! – расставив ноги, угрожающе навис над ним капитан, сорвал с пояса плеть.
- Он непричем! Не трогай его! – с яростью окликнула его Мариса.
- Дура! – с ненавистью бросил ей, налился кровью, полицейский и, замахнувшись на нее плеткой, так что она резко сжалась в комок и прикрылась рукой, в последний момент решил не бить, а всосав побольше слюны, жирно плюнул на нее и, удовлетворившись этим делом, вразвалочку засеменил прочь, так и оставив детектива и Марису дальше разбираться самим.
- Ну отлично! – присел рядом с ней на скамейку, держась за ушибленную скулу, Вертура – эта ваша Гирта… ну просто слов нет.
От удара в голове звенело. Он достал трубку, набил ее, чиркнул спичкой о голенище башмака и закурил. Капитан спустился со стены и кому-то уже рассказывал о происшествии, не преминув снова присовокупить барона Гонзолле и маркиза Дорса. Его тяжелому отрывистому рыку отвечали грубые задорные смешки. Постовые от души забавлялись новой сплетней.
Мариса молча повернулась и упала головой Вертуре на плечо, горестно сложила руки на коленях. Слетевшая с ее головы шляпа валялась на земле. На рукаве желтел омерзительный подтек, но Мариса молча и тоскливо плакала, даже не пыталась его отереть. Вертура несколько раз быстро затянулся дымом и, убедившись, что табак разгорелся, предложил ей курить. Несколько секунд Мариса в недоумении смотрела на трубку в его руке, словно не понимая, что с ней делать. Потом осторожно, боязливо подалась вперед головой, захватила губами чубук и, даже не пытаясь взять ее в руки, несколько раз вдохнула через нее дым. Детектив обнял ее за плечи, она прильнула к его боку и уткнулась в него разгоряченным от слез лицом. Так они сидели минуту или две.
- Пойдем – наконец отпустив ее, Вертура встал со скамейки. Поднял с земли шляпу, кое-как отряхнул с нее пыль, вручил ее Марисе.
- Куда? – только и спросила она его, подняв на него печальный затравленный взгляд, в котором читались одновременно скорбь и надежда.
- Ну не обратно же в контору – рассудил детектив с некоторым самодовольством в голосе от того, что сцена наконец-то завершилась, и добавил как будто невзначай – например, ко мне.
Она бросила взгляд в сторону, подумала пару секунд, как будто для приличия, встала со скамьи, деловито отерла рукав о дерево, с готовностью ухватила Вертуру под локоть, прижалась к нему. Так они спустились с бастиона на плац.
- Так кто ее там обидел? – подошли, окружили, загремели какие-то бравые полицейские, задымили трубками в лицо, разминая перебитые от усердной работы кулаки – где этот злодей?
- Так «Скандалы»! – как само собой разумеющееся, ответил им также грубо и фамильярно детектив - сказали, перепишите. Статью в печать не приняли.
- Вот проблемы-то! – презрительно и громко, как выстрелил из пушки, бросил кто-то – раз плюнуть! Бери и пиши! Ха! Это вам не в ночную про дождем!
- Да вы отчет нормально сдать не можете, милейший! – важно, но глумливо, возразил какой-то бородатый жандарм – а я сам мемуары пишу. Все они, редакторы, такие!
- Мемуары это у сэра Августа, а вы графоман! – возразили из толпы.
- Отвали! – грозно сжал кулак, загремел полицейский-мемуарист, явно оскорбленный насмешкой.
Все засмеялись и, перекидываясь шутками, пошли прочь.
- Не дело в таком виде по городу ходить – закивал, смерил их критическим взглядом начальник оперативного отдела, капитан Кноцци, выдыхая из своей трубки густой сизый дым.
- Хой, кучер! – сунув в рот глиняную свистульку в форме дракончика без крыльев, пронзительно, на весь двор, засвистел коляске с веселыми, радующимися теплому солнечному дню и свежему ветру полицейскими отъезжающими на проспект – подвези влюбленных до Гримма!
Мариса многозначительно промолчала, ничего не ответила ему на это.
***
Распрощались с бравыми полицейскими, что в коляске угостили их ювом, Мариса и Вертура поднялись в комнату, где он усадил ее в кресло у кровати, а сам пошел в лавку взять поесть. Купил зелень, хлеб, вино и сыр.
- Тушеного мяса в горшочке? – доверительно склонившись, осведомился бакалейщик и загадочно понизив голос, прибавил, словно предлагая запретное снадобье, лечащее сразу от всех болезней – свежая, совсем недавно подвезли!
- Благодарю, но нет – вспоминая услышанное вчера на кладбище, словно невзначай, отмахнулся Вертура – есть свинина?
- Есть копченые цыплята – не растерялся лавочник – действительно вкусные, берите!
- Ага – согласился Вертура, расплатился и взял с прилавка накрытую свежей тряпочкой из небеленого льна, наполненную едой, корзинку.
Когда он вернулся в комнату, Мариса уже сидела перед открытой печкой, хрустко ломала полено топором, бросала щепки на тот самый номер «Скандалов», который забраковал, выкинул на растопку, детектив. Как только он вошел, она без разговоров встала и, не выпуская из рук топора, быстро и решительно зашагала на него. От усталости он даже не успел испугаться и отреагировать, и если бы она хотела, то легко бы могла его зарубить, но вместо этого, она обхватила обеими руками и, высунув язык на всю длину, с жаром поцеловала в губы так, что от этого действа ему едва не подурнело.
- Я принес выпить и еды… - когда она отпустила его, глядя на топор в ее руке, попытался оправдаться детектив.
- Спасибо тебе! – ответила она и с грохотом отбросила топор к поленнице, снова обняла его за шею, прижалась лицом, ласково, но с напором поцеловала. Потупив глаза к полу, призналась – прости, я должна была сказать раньше… поблагодарить тебя за то что был добр ко мне…
- Точно – ответил он и, неловко освободившись от ее объятий, поставил корзинку на стол, достал из нее бутылку – теперь скажи, что мы лучшие друзья. В этой комнате что-то не так. Здесь всего один фужер.
- Ничего, я могу пить из горла, прямо так – Мариса энергично села на стул перед столом, облокотилась о высокую спинку и выжидающе уставилась на Вертуру – как будто первый раз что ли. Чего привередничать, мы же лучшие друзья, или нет?
Детектив выдавил пробку из бутылки, налил вина и передал ей фужер, достал действительно вкусного копченого цыпленка завернутого в изляпанную жиром газету – какой-то недавний номер «Герольда» - герцогской листовки с городской информацией. Как варвар с картинки из детской книжки, с хрустом разорвал его руками, отломил ножку, сделал огромный бутерброд с зеленью и тоже отдал его Марисе.
Та схватилась за него, деловито, как ни в чем ни бывало, захрустела им.
- Я уже понял, что у тебя большой жизненный опыт – взяв бутылку и заглянув в горлышко, Вертура сел на кровать – у тебя богатый внутренний мир и муж был дуралеем. Но зачем было к Йозефу-то лезть?
Она сделала большой глоток из фужера, прожевала бутерброд, посмотрела на него как-то одновременно лукаво, загнанно и дико.
- Йозеф все сделал верно – ответила она и криво улыбнулась. В ее голосе проскользнуло самодовольство. Он еще не усела допить свой фужер, но пьяный румянец уже разукрасил ее щеки – поставил меня на место. Не дашь дурной девке подзатыльник, не заткнешь поганый язык
- Я не об этом – догадавшись, что конструктивного разговора не получится, Вертура внимательно посмотрел на нее и заявил – пусть теперь кто только попробует тебя тронуть. Теперь только я буду тебя бить.
- Ага, раззвони это на всех углах. И вообще ты мне что, муж, брат или отец? – грубо возразила она, снова приняла тот презрительно-надменный вид, что так раздражал детектива. Залпом осушила фужер, уперлась локтями в колени, нахально уставилась на него, как будто размышляя, что с ним теперь делать. Растрепанные пряди ее длинной челки упали на разбитый лоб. Глаза уже горели безудержным пьяным бешенством.
- Да! – как можно более веско ответил Вертура, глядя ей в лицо.
- Ага, сейчас! – бросила она в сторону – дай курить.
- Все, хватит с меня на сегодня, я слишком устал - решив, что у него уже совсем нет сил и пора уже заканчивать со всеми этими беспредметными разговорами, заключил он и передал ей свою поясную сумку, в которую она тут же с интересом заглянула и запустила руку в поисках кисета. Вертура сделал себе бутерброд с цыпленком, выпил немного вина, снял портупею и пояс, и принялся распускать завязки мантии на груди.
- Я спать. А у тебя выбор, либо можешь лечь рядом и обнять, либо зарубить топором. Только если выберешь топор, не буди меня. Кстати, что не так в твоих отношениях с мужчинами? Что за слухи ходят о тебе?
- Ты слишком устал для этого! – парировала его Мариса, наливая себе еще вина – все, иди спи. А я пока подумаю, какой вариант мне по душе – и выдохнула на детектива дым.
- Да, шрамы определенно украшают. Правда только тех, кто получил их на войне – нисколько не смущаясь ее поведения и болтовни, Вертура подошел к ней вупор, бережно взял ее за щеки и запрокинул голову, рассматривая шишку. Она не противилась, сидела смирно, положив руки на колени, держала в ладонях трубку и фужер. С придирчивостью доктора осмотрев ее травму, заключил – да. Надо будет потом и Йозефу такую же посадить…
- Ты сам побитый – смягчилась, улыбнулась она, отставила фужер и коснулась пальцами кровоподтека на его щеке, куда он получил от пьяного полицейского.
- Это ерунда. За нами всю ночь гонялись с огнеметом по лесу – хвастливо и устало одновременно улыбнулся Вертура, скинул мантию, перекрестился на иконы на полке в шкафу, лег на кровать, укрылся одеялами. Надвинул их на лицо, чтобы не мешал солнечный свет.
Сквозь пелену надвигающегося сна, опустив веки так, чтобы со стороны было не понять, что он еще не спит, он наблюдал, как они собирает со стола кости действительно вкусного цыпленка, бросает их в печь. Разводит огонь и заботливо прикрывает шторы на окнах над столом и креслом. Берет его порванные штаны, осматривает, вдевает нитку в иглу, садится рядом с кроватью, зашивает их. Ему даже показалось, что, пока он не видит, она улыбается счастливой улыбкой женщины, заботящейся о своем пострадавшем в драке мужчине.
Огонь в печи разгорался, тихо ревело пламя, потрескивали дрова. Рыжий и теплый трепетный свет пробивался сквозь отлитую из матового стекла дверцу. В комнате стало тепло, уютно и тихо… Дальше Вертура не видел. Сон и усталость окончательно сморили его после тяжелых суток на службе в полиции Гирты.
***
Он проснулся когда было уже совсем темно. Дрова в печи почти прогорели. Остались только угли. Бордовые сполохи в такт дыханию тянущего по полу сквозняка, то угасали, то мягко вспыхивали на потолке.
За окном шумел тяжелый проливной дождь. Ветер стучался в стекла. В комнате было холодно, но он не мерз: Мариса лежала рядом с ним, ласково положив руку поперек его груди. Грела, прижавшись к нему, навалившись плечом на его плечо. Ее темные глаза горели рядом с его лицом в темноте.
- Спи! – прошептала она тихо-тихо.
Мягко коснулась ладонью его щеки. Влажно и тяжело поцеловала в губы и он, словно повинуясь этому непреклонному велению, только и смог коснуться ее пальцев, как видение исчезло. Он даже не знал, было ли это на самом деле или всего лишь сном навеянным дождем и разбушевавшимся за окнами ветром.
***
…Поднявшийся еще с утра, разогнавший облака над городом ветер окрепчал, обратился штормом. Принес холодный проливной дождь. На крышах домов, на башенках эркеров, на коньках крыш, дребезжали флюгера. По заливу ходили, раскачивали суда и лодки огромные, переливающиеся в свете маяков, валы. Баркасы у набережных глухо и тяжко ударялись бортами, скрипели рангоутом, натягивали канаты, норовили вот-вот оторвать их. Огромные тяжелые волны с брызгами и шипением перехлестывали через мол. Припозднившиеся, недавно вернувшиеся в город с лова, рыбаки оглядывались на них, качали головами, затаскивали в сараи и дома снасть и сети, проверяли швартовы своих лодок, чтобы не оторвало, не унесло ветром и волнами прочь.
Неспокойно было и на улицах. Тяжелые бесконечные струи стучали по козырькам и черепице, с шумом бежали по водостокам, текли под уклон, сливаясь в кипучие, бурлящие пузырями между камнями мостовой, реки. Прохожие, слепо оттягивая подальше в сторону полы плащей и мантий, скакали через них. Бессмысленно вертели пляшущими на ветру, так и норовящими вырваться из рук, зонтиками, чтобы хоть как-то укрыться от хлещущей со всех сторон, льющейся потоками с каждого карниза, с каждой ветки, с каждой арки, холодной воды. Что есть сил, бежали домой, закрывали ставни, занавешивали теплыми пледами и тяжелыми шторами окошки, растапливали очаги и камины, готовили горячее, смешанное с гвоздикой и перцем вино, обжигаясь, пили его большими жадными глотками, чтоб не заболеть.
Стемнело. На проспектах зажглись яркие электрические фонари, но как будто только еще сильнее сгустили сумерки на улицах и проспектах. Сонмища сумрачных, рождаемых их холодными и пронзительным желто-белым сиянием, теней, прыгали, качались на дверцах шкафов и потолках темных комнат. Гуляли по тесным переулкам и дворам, между решеток палисадников и под арками подъездов. Там снаружи, за окнами, рвал ветер. Жалобно шелестела листва, между домов и каменных заборов эхом отдавались завывание шторма и громкое журчание бегущей по брусчатке мостовой и сточным трубам холодной воды. Выходящие под дождь из контор и мастерских глядели на нее, морщились. Как будто для порядка, в пустой надежде что еще совсем немного и ливень выдохнется, ослабеет, пойдет наубыль, отступали к стенам под балконы и козырьки крыш. Задумчиво прикуривали как будто чтобы хоть чем-то скрасить ожидание, но, как будто окончательно убедившись что это надолго, словно оправдываясь перед собой, махали руками, накидывали на головы, нацепляли пониже на лоб капюшоны, шагали под дождь, спешно шлепали по лужам домой, давясь горьким дымом, задыхаясь от непривычно быстрой ходьбы. Усталые и злые полицейские в отсыревших плащах стояли на перекрестках, провожали их недобрыми взглядами. Мерзли у бойниц башни над Старым мостом дежурные. С бессмысленным, тупым и безразличным недовольством глядели на серую, иссеченную струями дождя, блестящую в свете прожекторов мостовую и темную, дождливую гладь реки под ней. Понуро стояли перед воротами герцогского дворца, несли вахту, ожидали смены караула юнкера. Мокли стражники на площадках башенок и в полосатых, продуваемых всеми ветрами будочках на городских стенах. Затыкали за пояс промокшие насквозь, прошитые паклей рукавицы, приставляли к кладке свои мушкеты и копья, прятали руки под полы плащей. Поводили плечами, разминая озябшие пальцы, с силой терли их друг о друга. Вглядывались в мерцающую ночным дождем ветреную темноту, топали прохудившимися хлюпающими уже начерпанной водой, сапогами. Ежились под отсыревшими тяжелыми плащами из грубой колючей шерсти, пытаясь хоть как-то согреться.
Там, далеко за городскими стенами, в полях, бушевал, хлестал дождем, беспощадный, пришедший с моря, шторм. Срывал с ветвей еще недоспелые яблоки и груши, мял, прибивал к земле по-северному мелкую рожь, тревожил загнанную в темные ветхие сараи скотину.
По склонам холмов, на опушке леса, в сумрачной тени ночных садов, тускло светлели огоньки окошек далеких хуторов, замков и деревень. Сидели по своим укрепленным особнякам, играли в шахматы, пили вино с друзьями и домочадцами в просторных залах перед жарко растопленным очагом, мелкие землевладельцы-рыцари. Держа наготове копье и лук, в стойле всегда снаряженную лошадь, а под иконой и крестом зажженную лампаду, несли вахту, кипятили в самоварах горький чай, шерифы. Беседовали, пряли шерсть, чинили одежду и инструмент, сидели на лавках в горнице вокруг тусклой лучины или масляной лампы, многолюдные семьи крестьян и мастеровых. Заложив ставнями окна, вслушивалось в рев непогоды и беспокойный лай собаки за толстыми бревенчатыми стенами, на дворе. Бросали взгляды на кошек в углу: спит мохнатый хранитель, защитник дома, поводит во сне ухом, мурлычет, нечего бояться, брешет собака, бесится на проливной дождь, на пронизывающий конуру ветер. Не так страшен скрип досок на крыльце, натужный, нестройный шелест листьев за окном и вой сквозняка под закопченными стропилами. Но если беспокойна кошка, просыпается, внимательно поводит головой, таращит выпученные глаза в полутьме, мается, ходит из угла в угло, тревожно мяучит: беда. Пойдет отец, сурово кликнет братьев и сыновей чтобы взяли копья, луки и стрелы. Будет смотреть в окно, может, что случилось на дороге, на хуторе у соседей или во дворе.
В такие беспокойные, темные ночи приходят страшные сумрачные люди из леса. Залезают в амбары, унесут поросенка, куриц, или какой инструмент. Но бывает, что ворвутся и в избу, страшно закричат, наставят острый кол, схватят детей. Жандармы и шерифы мчатся потом по полям и лесам, приводят огромных котов на длинных поводках, ищут следы, что всегда ведут в Лес и обрываются у самой топи, на краю трясины.
А хуже, если придет не человек. Страшные истории ходят между жителей дальних деревень о тех, кто селился в одиночку далеко в чащобе или за полями у болот. Лучше пройти до делянки или поля лишнего, чем вернуться в пустой дом, где все домашние, кого оставил на дворе, еще утром, исчезли, пропали, и нет никаких не следов, ни разрушений. Даже еда в горшке не успела остыть, и двери раскрыты, словно все встали и, повинуясь какому-то таинственному зову, ушли в болото, в лес. Таких пропавших не находят ни полиция не отчаянные лесники-шерифы с пронзительными глазами, как у черно-белых демонов на картинке из страшной книжки. Разводят руками, пишут в канцелярию местного коменданта, что опять пропало без вести столько-то и столько-то людей.
Но есть такой отчаянный сорт смельчаков, кому нипочем, ни страхи, ни опасности, ни предостережения. Таким место на море или на войне. Их манит чащоба, зовет к себе Лес. Они спят настороженно и чутко, положив рядом с собой на тумбочку увесистый свинцовый кистень. Они строят свои шалаши и избы в лесу, в самой глуши. Сидят перед костром, курят, неподвижно смотрят в темноту, а рядом лежит валочный топор с длинной рукоятью, что в умелых натруженных руках наносит удары пострашнее, чем иной меч. Дровосеки, охотники, монахи-отшельники, нелюдимые фермеры и их мрачные, всегда настороженные и внимательные, живущие на грани человеческого и незримого мира жены и дети. Угрюмые кудесники в белых плащах кладбищенских служащих, что собирают по сокровенным полянам и перелогам травы и готовят для аптек сильнодействующие, исцеляющие любой недуг не хуже пилюль известных докторов, настои и порошки. Копатели камней, собиратели смолы, разведчики червоточин, браконьеры, бродяги без рода без племени. Неподвижно глядя своими дикими, суровыми, глазами, они приходят в поселки, приносят свой товар. Продав его и купив все что нужно, навьючивают на лошадей тюки, сажают сверху свою кошку, чтоб охраняла от желающих унести чужую добычу, заходят в церкви, истово крестятся, стоят долго-долго на коленях перед ликом Пресвятой Девы Марии, возбужденно шепчут духовнику на исповеди, принимают причастие и уходят обратно в лес. Возвращаются к своим далеким землянкам и шалашам, зажигают на дальних камнях и скалах костры. Молчаливые и мрачные люди, до которых никому нет дела. Только сборщик налогов иногда, когда ловит их на улице, требует уплатить мелкую монету, заполняет ведомость, но почти никогда не вносит ее в журнал - покрывает мелкие расходы, что сам за герцогский счет производит в местной распивочной. А когда заканчивается промозглая и холодная осень, когда приходит стужа и в землянках становится не согреться, даже если жечь дрова всю ночь и весь день, снова возвращаются в поселки. Занимают тесные комнатки в многочисленных доходных домах и бараках, что построены кварталами предместий на дорогах и перекрестках вокруг городских стен. Продают свою лошадь, чтоб не кормить ее зря, запираются со своей кошкой, вешают напротив входной двери потемневший образ святого хранителя, что всегда носят с собой аккуратно завернутым в чистую тряпицу. Курят дурманящие смеси, собранные из лесных трав, пережидают холода в тихом одиночестве и тепле.
Страшно и темно становится зимой. Приходят огромные чудовищные волки с горящими, умными и жестокими глазами, почти как у самых страшных и злобных из людей. И у вожака стаи всегда по нескольку голов. Он умен и хитер как человек, его не остановит ни рогатина, ни пуля. Он убивает не для того чтобы добыть себе пищу. Он – Враг. Он в бешенстве от того, что люди пришли на его исконную, принадлежащую ему тысячелетиями землю, мешают ему жить так, как в беззаконии и бесконечной вражде жили его предки. Ему не страшны ни собаки, ни крестьяне с обожженными кольями, от него не спасают ни заборы, ни дощатые двери, ни соломенные кровли деревенских сараев и изб. Таких чудовищ рыцари гонят по полю хлыстами и пиками. Стреляют драгуны из огромных, какие валят всадника с конем и раскалывают каменные стены ружей со стабилизированными патронами, которые им специально выдает особое бюро в ратуше герцогства. На таких ходят только самые отважные охотники и умелые бойцы. Растягивают по лесу между деревьев почти невидимые, не толще волоса, чрезвычайно прочные, разрывающие плоть до кости нити, стреляют кабанов и оленей отравленными арбалетными стрелами и бросают лежать на снегу, оставляют приманки в сараях, расставляют вокруг специально заказанные в часовой мастерской нажимные, начиненные резанными гвоздями и проволокой, мины. Ведь что бы ни говорили, волк всегда был врагом. Как кошка, что хранит жилище, как лошадь и сокол, которым поставил Господь Бог, всегда быть помощниками и защитниками человеку, также и волк, как свинья и гадюка, всегда останется алчным и вероломным прислужником сатаны. Это закон, так было установлено от сотворения мира и так продолжится до самого конца, пока не перегорят, не остынут солнце и звезды, не угаснет луна, не погрузится в кромешную тьму, не рассыплется холодным прахом, земля, и милостивый Господь не воссоздаст все заново, чтобы поселить в новом мире, все наследующие Его царство вновь воссозданные Им в силе и славе сущности и людей.
Первые Белые Всадники были потомками Волков. Доподлинно никому неизвестно имя той самой первой, проклятой, женщины, что в незапамятные времена призвала к себе многоголового вожака, и встала на колени перед ним, чтобы он сошелся с ней. Той, от союза с которой родился новый Каин, пасынок этой противоестественной связи человека и зверя. Но точно известно, что случилось это еще в те темные времена, когда еще не было Гирты, и только малочисленные, неграмотные, страшащиеся Бога и беспощадной северной зимы люди, испытывая страдания и лишения, обитали в своих сумрачных жилищах по берегам холодной, текущей через непроходимую черную тайгу, реки. Внуки и правнуки вольных крестьян, беглых каторжников, морских разбойников и разорившихся мастеровых, они были потомками тех, кто по тем или иным причинам был вынужден покинуть обжитые земли на востоке за горами и на юге, вокруг Мильды. Они истово молились Богу, но он, как казалось им, не слышал их, раз за разом посылая все новые беды и болезни на их головы и жилища. И, видя что жизнь их не становится лучше, многие из них соблазнились, начали искать иного покровительства. В последнюю ночь октября, ночь мертвых, они приводили к многоголовым вожакам своих жен, сестер и дочерей, чтобы те, принимая этот страшный дар, спарились с ними. От этой связи рождались на свет дети, наделенные потусторонней силой и властью повелевать стихиями и прозревать темных духов, что как змеи, переплетаясь в своем страшном уродливом и бесконечном движении, незримо обвивают все небо и землю, отравляют своим смертельным дыханием души людей.
Но Господь Бог услышал молитвы тех, кто остался верен Его слову. С востока пришли мрачные люди с топорами, мушкетами и черными драконами на лиловых и красных знаменах и одеждах. Построили город, насадили Лес, перевешали, перестреляли, пережгли нечестивых старейшин и их оскверненных волчьим семенем жен, сестер и дочерей. Установили законную власть Короля, построили замки, храмы и мельницы, установили на дорогах железные кресты.
Но Круг не был уничтожен до конца. Новые поколения родившееся уже в многоэтажных домах, воспитанное в электрическом свете и тепле паровых батарей, искали что-то новое и важное, и нашли его в казалось бы давно ушедшем темном прошлом, среди своих корней. Далекие потомки колдунов и ведьм, что были наделены нечеловеческой чуткостью и тягой к незримому, как алхимики и маги темного средневековья, они искали себя в оккультных, запретных знаниях и нечестивых книгах. Стремились к власти и могуществу через тайные науки давно прошедших лет. Мнили о себе, что могут казнить, миловать и повелевать, по праву владения недоступными другим знаниями, видением и силой, нисколько не заботясь о том, что власть и вседозволенность без Бога убивает в человеке все, что в нем есть хорошего, превращая его в жестокую, безнравственную тварь, следующую только своей неумолимой похоти развращенных ума и тела.
Так они пали в своем стремлении найти себя, быть совершеннее и сильней. Об этом предупреждали их отцы, священники и мудрые притчи, но это не остановило их. Ведь кто когда-нибудь видел что-нибудь дурное, чтобы быть подобным модным героям современных книг? Успешным, ловким, наглым, беспринципным авантюристам, всегда добивающимся власти и выгоды, так романтизированным недальновидными глупцами, что за звонкую монету и сиюминутную славу одну за одной крапают занимательные и, как будто бестолковые и безобидные, вирши на потеху толпе? Кто не кричал отцу, яростно сверкая глазами, в бессильной злобе юнца сжимая трясущиеся от бешенства кулаки: «ты не имеешь права! Ты уже пожил, теперь я сам буду решать как мне жить!». Кто не смеялся над наивными словами предостерегающих не ступать на этот опасный путь, считая себя самым умным, смелым и прогрессивным, а всех кто против, не знающими жизни безграмотными ретроградами-мракобесами? Кому в его семнадцать, когда впереди еще так много всего, было дело до покаяния и души после какой-то призрачно-далекой, постигающих лишь жалких неудачников и стариков смерти? Кому важны заповеди и книги, если нужно жить сейчас, беря от жизни все, нисколько не думая о завтрашнем дне? И неужели не точно также говорили много лет назад сами, такие же горячие и отважные по малолетству, ныне столь невыносимо строгие, надоедливые и ворчливые отцы и деды, так и норовящие посадить на досадный короткий поводок молодых?
Ведь это так модно и ново с легкостью, без труда и работы, обрести в себе эти необычные знания и силу, быть свободным и приобщенным к чему-то тайному, великому и древнему. Непонятному и пугающему, недостижимому для толп глупцов и ханжей, бессмысленно бьющих поклоны перед продажными попами в церкви! Как радостно встречать эти завистливые взгляды клевретов, друзей и девиц, восхищенных твоими немыслимыми знаниями, ловкостью и достижениями! Как приятно вещать перед учениками, что прослышав об этих дарах, несут подарки и деньги, под любыми предлогами приходят и садятся, чтобы понять как можно больше и повторить все самим! Тайные собрания, разговоры о свободе и разуме, начертание магических знаков, что поначалу как будто не более чем просто символы, ритуалы, оккультные книги, препараты меняющие восприятие, разум и тело. На более высоких этапах гипноз, способный подчинить, соблазнить любого. Мужчину, женщину или сразу обоих, не важно - ведь у истинных страсти и любви нет границ. Потом большой выигрыш, не по погоде богатый урожай, как будто случайная смерть врага, предсказание успешной торговой сделки: цепочки головокружительных, выходящих за рамки статистики событий, манящие дары потусторонних сил, с каждым разом требующих за новые свершения все большую и большую цену. Разрезанной в кровь руки, черного петуха с отрубленной головой на алтаре, ритуального убийства…
Но как молодой человек, опрокидывающий в кабаке кружку за кружкой, никогда не мнит себя в будущем омерзительным вонючим пьяницей с трясущимися руками, от которого по злым делам, побоям и оскорблениям отвернулись жена и дети. Как принимающий наркотик, считает что это всего лишь баловство и всегда есть путь назад, также и тот, кто ищет союза с сатаной и иными силами, что с радостью исполнят любую, самую дурную и сумасбродную прихоть, не более чем ослепленный тщеславием глупец, позарившийся на хитрую приманку, подкинутую ему, чтобы сломать его волю, разрушить разум, измотать, выпить до дна и изжеванным, трясущимся от страха, сгорающим в бессильной ненависти ко всему подряд огрызком, низвергнуть его в Бездну, и еще попутно, на первых, самых блистательных и ярких этапах этого страшного, всегда оканчивающегося мучительной гибелью в неугасимом огне, пути, соблазнить этими нечестивыми достижениями, успехом и властью как можно больше других людей.
Так началась Смута. Злодейство, жестокость и беспредел шли рука об руку с роскошью, удовольствиями, пытками и смертью. Молодые искали новых развлечений и крови, напиться ей досыта, утолить свою вечную жажду, принести своим новым кумирам страшные, как в былые времена, человеческие жертвы. И ни полиция, ни Герцог не могли остановить их. На стороне Круга были сыновья богатых семей города и большие деньги их отцов, банкиров, чиновников, баронов и землевладельцев, безмерно богатых и не менее взбалмошных, ослепленных властью и деспотичных, чем их развращенные, избалованные, дети. Да и если бы их арестовали, ничего бы не получилось: все хотели быть с Кругом. Восторженная городская молодежь была готова на все, искала любых путей, чтобы присоединиться к его с каждым разом все более страшным и жестоким бесчинствам и даже многие из тех, кто поначалу не принял эту новую моду и осуждал ее, в какой-то момент здраво рассудив, что Арвид Ринья, Хольгер Прицци и их клевреты, это те, кто вскоре неминуемо придет к власти, сменит старого Герцога и его приближенных, чтобы не упустить своего часа, когда будут делить Гирту, самим не остаться с пустыми руками в стороне, несмотря на все злодеяния, что творились на улицах и в домах города, тоже начали открыто высказывать им свою поддержку.
Похищения, страшные, приводящие в ужас убийства, чудовищные пытки захлестнули город. Все знали и видели что происходит. Все знали о том, какие оргии свершаются в роскошном и страшном замке графини Этны, чьи огни горели в темноте ночи пронзительным электрическим светом, отражались в водах реки. Многие видели из верхних окон домов, с дороги и городских стен, как за витражами коридоров и комнат до утра извивались в непристойной, демонической пляске силуэты облаченных в уродливые, вычурные, наряды и маски фигуры чудовищ и людей. Слышали эти ужасающие, возбуждающие все самые дурные мысли, стоны и крики, разносящиеся далеко над полем и спящей рекой за восточными воротами города в ночной тишине, под ритмичный бой барабанов и беснующиеся, неистовые завывания гитар и флейт.
Даже спустя долгие годы, с содроганием вспоминали, как люди в белом входили в дома, брали все, что им хотелось, хватали и насиловали на глазах мужей их жен и дочерей, травили собаками прохожих и смеялись, глядя на их мучения. Как полицейские и жандармы постыдно прятались в подворотни, заслышав знакомый грозный стук копыт мчащихся по городу галопом лошадей. Как крестьяне падали в траву, чтобы их не заметили на поле, как укрывали в погребах и оврагах своих детей и женщин. Как беснующиеся молодые и богатые ухари катались по городу, стреляли, били стекла в ратуше и герцогском дворце, счетной палате и полицейской комендатуре, как плевали на герцогские знамена и в гвардейцев. Как поджигали цеха, дома и мастерские, а когда злодеев ловили с поличным, судьи и адвокаты, что как известно, приговаривают нищего, укравшего краюху хлеба и всегда оправдывают проворовавшегося министра, с мастерством акробатов-циркачей перевертывая с ног не голову законы, глумились над потерпевшими, доказывая полную невиновность подсудимых. Как горел квартал вокруг собора Иоанна Крестителя, когда епископ Дезмонд, что не пожелал больше терпеть этих бесчинств, открыто предал анафеме злодеев и их приспешников и многие другие, бесчисленные и не менее ужасающие события…
Но газеты тех лет писали что все хорошо, все отлично. Печатали светскую хронику и анекдоты. В салонах устраивались приемы и банкеты, в герцогском дворце собирались гости. Смеялись, пересказывая друг другу свежие истории и сплетни. Ведь все были с Кругом, все были друзьями Арвида Ринья и Хольгера Прицци, самых модных, красивых и отважных кавалеров в городе, сыновей маршала и военного коменданта, и не было никого, кто желал бы ссориться с ними или сказать хоть слово против них.
Пока, семнадцать лет назад, за дело не взялись отважный Адам Роместальдус, полковник жандармерии в отставке и еще никому тогда неизвестная, неприметная женщина, консультант по безопасности, приехавшая в город из Столицы по запросу самого Герцога…
***
Вертура лежал, слушал тихий, свистящий женский шепот, что едва пробивался через его беспокойный сон, полный причудливых, перемежающихся шумом дождя, светом костров и факелов, жутких образов и картин. Завороженный этим тревожным голосом, что звучал как будто у него в голове, чувствовал что окончательно лишился всякой воли сопротивляться ему, и не может даже пошевелиться. Ему мнилось, что он снова, как тогда, много лет назад, в замерзшем лесу, снова слышит далекий, призрачный звон колоколов над скованной зимней стужей тайгой, а за ними, настойчиво пробивающийся через глухую, черно-багровую пелену болезни, непреклонный и монотонный зов Ледяной Девы. От этих страшных воспоминаний у него холодело в груди…
Но он так и не узнал, что было дальше с Адамом Роместальдусом, отважным владыкой Дезмондом, леди Хельгой и другими бросившими вызов преступникам и безбожникам, полицейскими и рыцарями. Тяжелый, гипнотический сон вновь захватил его разум и вверг обратно во тьму полную мерцающих огней, пронизывающего штормового ветра и бесконечного, обрушившегося из ночного неба на землю ливня. Ему стало страшно, что дождю не будет конца, что ледяная вода из реки поднимется до окон и зальет комнату, что ветер опрокинет стены, и обломки камней завалят его постель. Он дрожал, но не мог очнуться от этого неясного, иррационального полусна, когда все тревоги и страхи, воспоминания и жуткие фантастически образы, рожденные пережитым горем и прочитанными книгами, обретают реальную силу. Но теплые пальцы коснулись его лица во всесильном магическом жесте.
- Не бойся – прошептал мягкий голос – я с тобой. А это всего лишь дождь и ветер.
***
- Ну что за ливень! – как будто нарочно громко, отчаянно ругался на козлах на крыше возчик – не туда свернули что ли… Ни черта не видно!
Дождь гулко хлестал по фанерным бортам, по сгорбленной спине и капюшону кучера, громко стучался в стекла кареты. Экипаж опасно раскачивался на ухабах, ехал вслепую в темноте. В ветвях деревьев по обе стороны дороги страшно завывал ветер. Заглушая все остальные звуки. Под ударами непогоды громко шелестели листья. Вокруг не было видно ни других повозок, ни огней. Было темно и страшно, фонарь у козел извозчика давно потух – наверное, закончился керосин.
Четверо пассажиров в салоне раскачивались от толчков экипажа, вглядывались в низкие окна, выгибали, вытягивали шеи, щурились, пытаясь угадать дорогу, разглядеть хоть что-нибудь снаружи, в непроглядной дождливой мгле.
Первый, судя по регалиям, армейский офицер, маленький, но коренастый человек с усами, неподвижно смотрел перед собой. Он был уже не молод, но все еще в чине лейтенанта жандармерии. Он был облачен в лиловую форменную мантию гвардии Гирты, с портупеей на правом плече и, казалось, совершенно не был обеспокоен тем, что они заблудились. Еще двое: уже немолодая пара сидели с ним колени в колени, против хода повозки: небедно одетый господин с важным лицом государственного служащего или банкира важно держал под локоть свою полную, разъетую и рыхлую, закутавшуюся в алый плащ с богатым меховым воротником жену, которая беспрерывно его пилила.
- Мы не успеем! Никуда не успеем! – толкала она его, требовательно дергала за руку, как будто он мог хоть как-нибудь на что-нибудь повлиять - приедем к утру, а там уже и прием! Кто хотел ехать в этот дождь? Зачем?
- Ты! – наконец не удержался, визгливо бросил ей муж, упрекнул – тебе важен этот глупый прием, а мне надо в город! Ты понимаешь это? У меня дела и документы!
- Ах ты какой умный! – все сильнее задергала его. С трудом сохраняя самообладание, он играл лицом, готовый вот-вот вспылить, но сдерживался наверное только потому что не хотел кричать на нее при всех.
- Ты сам нашел этого дурня! – крикнула она ему - а теперь на мою критику еще и выговариваешь мне! Слушай и молчи!
- Приедем, поговорим! – только и выдавил он сквозь зубы и отвернулся.
Четвертым был длинноногий юноша, по всему виду поэт. В белой растрепанной рубахе на груди, в ярко-синем вязаном шарфе, в строгой черной мантии и модной маленькой шапочке на буйных черных кудрях. Выразительно приоткрыв рот, он восторженно глядел на окружающий мир широко раскрытыми глазами с длинными кустистыми ресницами, сжимал на коленях маленький саквояж, в котором всего-то и могли поместиться что рукописи, да письменные принадлежности. Широкий и маленький офицер занимал на узкой скамейке больше половины места, и юноше приходилось постоянно поджимать плечи и тесниться к борту, чтобы рыцарь не пихал его при каждом толчке. От офицера на весь салон разило дешевым табаком, от важной пары душным одеколоном. От юноши в этом тесном помещении, судя по всему, не пахло ничем, по крайней мере, в общем букете запахов было не различить.
Извозчик натянул вожжи и дернул тормоз. Карета резко качнулась и остановилась. Все уставились в окна, но снаружи были только дождь и мгла. Они стояли на лесной дороге в непроглядной темноте.
- Ну что теперь-то будем делать? – высоким натужным голосом прокричал извозчик сверху – назад едем?
- А ты куда, нас завез, а? – строго спрашивал его офицер – вот и вывози!
- Да я что, знаю что ли? Тут в темноте не разберешь! Свернули не там, видно…
- Вот только довези нас! Ни жалования тебе, а плетей! – страшным голосом, визгливо закричала на него жена банкира.
- Езжай давай! – грубо приказал рыцарь – дорога есть, куда-нибудь да приедем!
- Так не видно ничего! - перекрикивая дождь, восклицал возница – куда я поеду!
- Едь прямо, тебе говорят! – утирая платком рот от слюны, кричал ему офицер.
Возчик выругался и хлопнул вожжами. Карета тронулась. Так они ехали еще некоторое время, и с каждой минутой попутчики становились все мрачней. Лейтенант видимо думал о том, что не видать ему вкусного ужина и кружки юва на постоялом дворе. Банкир предвкушал, как ему будет дурно спать на жесткой крестьянской постели, если вообще не на полу, на соломенном тюфяке, в избе, где бегают куры, топят по-черному и полно шумных крестьянских детей. Его жена тревожилась о том, что она непременно опоздает на веселую прогулку, приуроченную к юбилею знакомой богатой дамы, подруги и хозяйка будут недовольны, и никто не захочет слушать, что опоздали они из-за бури, по независящим от нее причинам. О чем размышлял поэт, глядя в непроглядную дождливую мглу за окном, известно, наверное, только пережившим подобное волнительное ночное приключение поэтам. Поджав губы, он задумчиво смотрел в окно, в темноту, и, наверное, ему в голову шли какие-нибудь стихи, когда, присмотревшись, он внезапно понял, что лес вокруг уже давно кончился и теперь они едут по какому-то просторному и открытому месту.
- Смотрите! – взволнованно воскликнул, указал он, заметив на очередном повороте какой-то яркий, пробивающийся сквозь дождь, как будто бы электрический, огонь вдалеке.
Офицер деловито перегнулся через его колени, чтобы выглянуть, что там снаружи, тоже заметил его и браво доложил.
- Вот и приехали!
Здесь, в поле, ветер окрепчал, забил в борт, словно желая опрокинуть повозку, но все уже приободрились от близости ночлега в доме под крышей и даже кони как будто побежали быстрей. Дорога еще несколько раз повернула между торчащих из земли то там то тут, обломков скал, и вскоре вывела к какому-то каменному забору, за которым светлел обшарпанный фасад старого двухэтажного здания с ярко освещенной электрическим фонарем входной дверью и несколькими тощими сосенками во дворе.
- Я же говорил! – словно это был его особняк, представил даме незнакомое жилище рыцарь – свет есть, значит и остальные удобства в комплекте!
- Приехали! – грубо крикнул кучер и остановил повозку. Все выглянули в окно и с сомнением уставились на обгоревший фасад, озаренный ярким беловато-зелено- голубым светом. Дорога была пуста. Бесформенными тенями стояли сумрачные и как будто нежилые, избы, чьи почерневшие от непогоды прогнившие бока выхватывал свет фонаря над крыльцом. Первым открыл дверцу и вышел из кареты банкир. Достал с полки плащ, надел на плечи, подал руку жене.
- Ну и грязь! Хоть калоши носи! – утопая по щиколотку своих модных осенних сапожек, что были ей не по размеру узки, надеты как будто нарочно так, чтобы подчеркнуть тонкую аристократичность пухлой ножки, высказалась та, вышла на двор, накинула на голову платок и брезгливо поморщилась. Следом вышел лейтенант, а за ним поэт. Юноша то и дело озирался по сторонам, словно пытаясь выбрать, в какую сторону отойти, но, даже заприметив стоящий в углу двора, в стороне от ворот домик, похожий на туалет-скворечник, как благовоспитанный юноша, все же решил потерпеть еще немного, не ломиться в него на глазах у всех.
- Пойдемте – обратился кучер к пассажирам – берите вещи.
Офицер подхватил свой модный кожаный саквояж. Банкир взялся за объемистый кофр, возчик подхватил чемодан поменьше и все направились к крыльцу. Окна дома были занавешены белым грязным тряпьем, через которое и пробивался тот самый яркий зеленовато-белый свет. Но пока повозка стояла у ворот, никто так и не встретил припозднившихся путников не вышел узнать, кто это там приехал, но дождь, казалось, становился все сильней, а пассажиры так устали с дороги и уже разгрузили свои вещи, что было бы глупо отступать из-за каких-то неясных подозрений или беспочвенной мнительности.
Первым поднялся на крыльцо банкир, громко и уверенно, как делают все люди его ранга, застучал тростью по двери. Подождав немного, прислушавшись, так и не дождавшись ответа, потянул за кольцо, отчего незапертая дверь открылась. С грохотом протискиваясь вместе с поклажей в помещение, подальше от холодного ночного дождя, все вошли в тесную и узкую прихожую. Первым банкир, за ним все остальные. Только поэт, бросив короткий и быстрый взгляд в спины попутчиков, поспешил к скворечнику, подбежал к нему по лужам, по мокрой дорожке, дернул дверь. Но та, в отличии от парадной дома, оказалась закрыта. Окончательно испугавшись, что хозяева могут не так понять, если он будет справлять нужду прямо под стенами, выбежал за ворота и, несколько раз обернувшись, забежал за угол забора так, чтобы не было видно не с крыльца, не из окон изб: все-таки он был образованным, воспитанным, человеком и к тому же поэтом. Но как только он распустил завязки уже порядком намокшей от дождя мантии и приготовился взяться за штаны, как из дома раздался страшный и отчаянный, единый, вырвавшийся сразу из всех трех глоток его спутников по этой неудачной ночной поездке, вопль ужаса и отвращения, а следом, перекрывший все жалобные протесты и мольбы громкий и страшный, голос, который поразил юношу настолько, что он, как есть, в распахнутой мантии и растрепанной рубахе, кинулся прочь в темноту. Помчался, не разбирая дороги, поскальзываясь, падая и снова вскакивая из черной, размытой ливнем грязи. Дождь хлестал по его плечам, шапочка слетела с черных кудрей и бесследно сгинула в мокрой свекольной ботве, а в его ушах бесконечно повторялся, отзывался эхом тот самый, страшный и глумливый, не то квакающий, не то мяукающий голос, с каким-то чуждым и нечеловечески-жутким акцентом.
-Ах, заходите! Больно не будет, может совсем чуть-чуть! Укольчик! Раз и чик!
***
Глава 8 Рыцари Гирты. (Понедельник)
***
Вертура проспал всю ночь и все утро. За прошедшие сутки он устал, намаялся настолько, что даже не услышал, как Мариса оделась, набросила на плечи плащ, взяла свою шляпу и, прикрыв за собой дверь, покинула его жилище. Как опять ругались дворники под окном, как кто-то выстрелил из пистолета с верхних этажей и ему грубо ответил снизу какой-то рыцарь.
Детектив проснулся поздно. Ночная буря ушла, ветер утих. За неплотно занавешенными окнами стояло прохладное бело-голубое летнее небо. В комнате было тепло и немного душно. Вертура оделся, подошел к столу: вчерашнее вино было выпито, от действительно вкусного цыпленка не осталось и костей. С ужина были только хлеб, кусочек уже успевшего зачерстветь за ночь сыра и пучок увядшей зелени, перевязанной по пенькам тонкой серой ниткой.
Брошенные в печку Марисой, по всей видимости перед уходом, утром, дрова давно обратились углями, а из-под незапертой входной двери торчал желтоватый уголок принесенной по всей видимости дворником, газеты. «Скандалы» - подняв его, скривился, прочел на заглавной странице детектив.
- Экстренный выпуск значит. Серьезно? Ну и что на этот раз? – скептически поинтересовался Вертура, от нечего делать, заглядывая в этот, как он уже успел понять, самый популярный в Гирте развлекательный еженедельник.
Как и следовало ожидать, главной новостью герцогства, несомненно заслуживающей места на титульном листе, была статья о возвращении принца Ральфа, младшего сына герцога Вильмонта, за авторством какого-то неизвестного Вертуре женского псевдонима. Написанная глупым, нарочито вульгарным, то и дело перемежающимися со сленгом, под мемуары или разговорную речь, языком, она содержала интервью самого наследника, в котором тот делился восторгами о возвращении домой и рассказывал о совсем твердом намерении жениться на некой никому неизвестной обольстительной красотке, со дня на день обещавшей нагрянуть в город вслед за ним.
- Станет ли она новой фрейлиной леди Вероники или та прикажет ее казнить? – задавала игривый вопрос автор в конце заметки.
- Так кто кого прикажет казнить? Или тут надо смеяться? – нахмурился, брезгливо поморщился детектив: подобные едкие статейки, которых по долгу службы он в своей жизни видел бессчетное множество, не вызывали у него ничего, кроме вялого презрительного раздражения. Пролистав еще пару страниц, Вертура нашел и заметку Марисы, где во всех красках, с прямой речью и шуточками рассказывалось о том, как принц Ральф и его спутники пили в три горла, а потом их укачало и они, перевесившись через борт, тошнили в реку Хо, прямо в распахнутые пасти крокодилов, что так ждали, но так и не дождались, когда незадачливые пьяные путешественники свалятся к ним.
- Вот все же будут радоваться, опять скажут, что за ерунда, а ведь именно так все и было – покачал головой Вертура, с содроганием вспоминая тут самый вечер. В наличии были также и уже ставшая бородатой очередная история про Модеста Гонзолле и противогаз, которую от празднословия пересказывали все кому не лень, и краткий, как будто невзначай, обзор пятничного выезда графа Прицци и принцессы Вероники. К последнему прилагались как будто бы приписанный наспех к уже готовому материалу список пострадавших и ущерба, а также целый разворот комментариев от каких-то известных людей, городских деятелей и колумнстов, что, обсуждая скандал, делились своими бесспорно авторитетными мнениями, давали оценки, предсказывали возможные варианты дальнейшего развития событий, от отставки коменданта Солько, до открытой политической конфронтации, грозящей в любой момент перейти в фазу горячего военного конфликта. Выражали озабоченность, а иногда даже и осуждение, абстрактно философствуя на предмет гражданских свобод, прав и современного цивилизованного диалога. Приводя цитаты и мысли известных докторов, прозрачно намекали на поспешность и чрезмерную жестокость расправы, но при этом всенепременно сходились на том, что прежде чем делать выводы, необходимо разобраться во всем как следует, признавались в верности действующей администрации Гирты и как один, во всем полагались на суд герцога Вильмонта Булле и его блистательный талант, что неминуемо должен привести к успешному разрешению этого, несомненно досадного, политического кризиса.
Пробежав по диагонали эти демагогические рассуждения, прочтя бессвязную заметку про пожар на складе в порту, который с трудом удалось потушить, пока он не перекинулся на соседний дом, Вертура нашел еще одну статью за авторством Анны Марии Гарро. В ней шла речь о некоем человеке по фамилии Друлль, банкире, что вместе со своей женой, отцом и братьями были арестованы за какие-то растраты из герцогской казны. Сухим конторским стилем, как будто в насмешку над юридическим языком, каким пишут в своих неясных, вводящих в ступор стороннего читателя, опусах, государственные службы, рассказывалось, что дело было поставлено на личный контроль сэра Августа Прицци, и теперь, по результатам проводящихся следственных мероприятий, все они, на основании служебного подлога и государственной измены, с большой вероятностью будут приговорены к смерти. В конце заметки прилагались списки осужденных, кому постановили за тяжкие преступления отрубание голов, пальцев и ступней ног, а также объявление о том, что указанные приговоры будут приводиться в исполнение во все дни фестиваля Гирты на Рыночной площади с полудня до самого вечера, в назидание всем добропорядочным жителям герцогства.
Прилагался и список приуроченных к празднику городских мероприятий, где, после объявления о назначенном на ночь фестиваля крестном ходе с последующим сожжением книг и оборудования известного колдуна, красовался шарж с незнакомцами в модных столичных нарядах и вооруженных современными музыкальными инструментами. У каждого на лице была глухая, ярко расписанная маска, а на заднем фоне развевался черно-белый трехполосный флаг: предположительно цветов Гирты. К гравюре прилагалось объявление о том, что к фестивалю, по личному приглашению сэра Булле, в город приезжает известный столичный коллектив, который будет давать выступления во дворцах, на банкетах и приемах, услаждая слух самых уважаемых и богатых жителей герцогства. Все остальные же смогут приобрести пластинки с записями указанной группы в лавке «ПлясачЪ» в подвальчике на улице Виктора Катанео дом номер три. Далее следовал список спектаклей и розыгрыш билетов на симпозиум в ботаническом саду, посвященный выставке хищных растений, а на последней же странице, как всегда, красовалась карикатура: благородного вида рыцарь в многолюдном салоне предлагал станцевать даме менуэт, на что она кокетливо отвечала «Что, прямо тут?!».
Утолив жажду культурного чтения, детектив брезгливо сморщил скулы, как выпил дешевого горького вина и проследовал в небольшую, смежную с комнатой, каморку с матовым стеклом в окне. Здесь, под низким и закопченным, круто опускающимся к полу, каменным сводом стояла большая жестяная лохань и массивный титан для нагрева воды. Тут же было устроено и оборудовано округлой дощатой крышкой, какой накрывают и прижимают камнем соленые огурцы, очко клозета. В углу еженедельника предусмотрительно была пробита сквозная круглая дыра, чтобы удобнее было вешать в туалете на гвоздь, куда детектив его и поместил.
***
Было уже сильно далеко за полдень, когда Вертура весело шагал по проспекту в сторону реки. Его мантия была распахнута, демонстрируя всем измятую темно-зеленую рубаху из твердого грубого хлопка, похожую на те, какие в Мильде носили под своими форменными одеждами рыцари-монахи из Ордена Архангела Михаила. Ту самую, которую накануне поездки он позаимствовал со склада контрабанды и привез с собой в качестве запасной одежды. На улице стояла жара, так что выйдя из дома он снял свой плащ, перекинул его через левое плечо, заложил под портупею и заколол справа на боку массивной бронзовой заколкой на солдатский манер. Придирчиво оглядев себя, оправил его с претензией на благородство так, чтобы одна пола свешивалась сильно ниже локтя, прикрывала левую руку как модная пелерина или манто: этот прием ношения тяжелых шерстяных плащей в летнюю жару он успел подсмотреть уже здесь, на севере, и обнаружил его удобным и даже стильным.
И было к чему наряжаться: сам Вертура сегодня тоже был тщательно вымыт, модно выбрит под подбородком и вокруг рта, и свеж. Он посетил баню и цирюльника, вычистил зубы, помыл голову, оттер от себя все вчерашние гарь, пот и дорожную пыль.
За этим делом, в купальне, он познакомился с местными завсегдатаями салонов: князем Мунзе и сэром Порре, что отдыхали в огромных кадках с горячей водой после званого ужина, куда их еще с пятницы пригласили на именины. За мытьем благородные господа вели чинный куртуазный разговор, пили вино, которым незамедлительно угостили и Вертуру, узнав, что это он тот самый, новый и популярный сыщик о котором все только и говорят, да и к тому же еще и клеврет Модеста Гонзолле и Бориса Дорса, с которыми ему довелось свести знакомство этой весной, когда те приезжали в Мильду.
- И как вам наша великая и славная Гирта? – как медведь неуклюже плескался в лохани, брызгался сэр Порре, весело подмигивал едва сдерживая смех – к Борису уже успели зайти? Нет? Как так? А он тут опять куда-то за город укатил. Ну мы же все знаем, что это у него такие важные дела. Епархия, вся церковь, только на нем и держится. А приглашение на фестиваль от леди Булле, так это ему просто доставить не успели. Но вы все-таки зайдите, может он уже и вернулся. Дома, усталый, на диване лежит. А у сэра Августа вы тоже еще не были? Всенепременно зайдите. У них в гостях всегда только самые лучшие! Самые сиятельные и героические! А вы вообще читаете что-нибудь кроме «Скандалов», или как все?
- Ага – наслаждаясь горячей водой, слушая вполуха эту шумную и бестолковую болтовню, рассеянно ответил детектив.
- Вот Борис у нас тоже читает. Рыцарские романы про мальчиков на конях с принцессами в длинных платьях. А толку-то? Дорогу, пока все воевали, с лопатой строил, с елками махался, мужиков плеткой нахлестывал, снег греб – поморщился, махнул рукой князь Мунзе, явно давая понять, что к книгам он относится скептически.
- О да! Как напьется, рассказывает тут всем, какой он у нас самый влюбленный рыцарь! Только кобыла не подкована, знамя моль пожрала, и меч в ножнах заржавел! – глумливо заявил сэр Порре – прямо как сэр Фантри! Ну, вы же читали Гишо, знаете кто это такой? – внезапно с напором поинтересовался он и победно, словно поставив мат в шахматы, зачесал свою широкую волосатую грудь, скривился в усмешке, ясно давая понять, что никто кроме него в этом городе не знаком с автором этих весьма популярных лет двадцать назад книг.
- Я читал «Демонов» и еще этого, как его… Но сэр Фантри, это же вообще не из Гишо – пожал плечами, ответил Вертура, не сразу догадавшись, что едва вновь не стал жертвой очередной грубой насмешки.
- Ха! Верно! – засмеялся сэр Порре, изобразил веселую снисходительную похвалу опытного дуэлянта по переписке, способного даже на самый каверзный вопрос моментально найти ловкий уклончивый ответ. Натянуто заулыбался, но при этом заморгал, внимательно и настороженно уставился на собеседника, словно ожидая, а не спросит ли тот сам, что из этого заслуженного классика рыцарских романов, сатиры и готических ужасов, а также автора известных поучительных пьес, читал сам рыцарь, что, судя по праздному хвастовству и наигранно-надменным манерам, преподносил себя окружающим как ловкого и образованного аристократа и несомненного знатока современных философии, наук и книг. Но Вертура не стал развивать тему, а сэр Порре, по-видимому быстро догадавшись, что так дело не пойдет, и при таком раскладе можно и самому остаться в дураках, тут же нашел нужный выход, с напором обратился к князю Мунзе.
- А! Видите, Дитрих! А сэр Марк, оказывается, внезапно, культурный человек! Не то что наша деревенщина. Куда не зайди, везде только мечами помахать, да девок своих в шашки на щелбаны пообыгрывать! Охота им, золотые пистолеты, ипсомобили, лошади, сапоги столичные у кого подъем круче, да Гонзолле. Все одно, по сотому разу, вот и все темы!
- Да ну этого клоуна к чертям. Денег вечно нет, всем должен, а напиться умудряется, где ни встретишь… – мрачно насупился князь и оправил на самый кончик носа свои узкие, запотевшие от пара очки. Сухопарый, жилистый и высокий, он едва умещался в лохани с кипятком, сидел, неудобно поджав к подбородку тощие костлявые колени. Его желчное треугольное лицо выражало похмельное страдание, рот скривился, а запавшие усталые глаза пронзительно пылали бессмысленной мучительной ненавистью.
Эхо голосов и плеск воды гулко отдавались под кирпичными сводами купальни. За окном дул ветер, раскачивал ветви ивы во дворе. Солнечные зайчики играли между серебряных листьев, слепили глаза, отражались от светлого, украшенного незамысловатой каменной мозаикой, пола и стен. Во дворе цвел шиповник. За его густыми темно-зелеными зарослями с большими, неопрятно растрепанными, приторно-розовыми цветами просматривалась высокая, отгораживающая маленький палисадник от улицы, глухая каменная изгородь.
В зале приятно пахло углем и ароматной смолой. Под потолком клубился, закручивался живописными облаками, тянулся в приоткрытую форточку, табачный дым: между лоханями стоял низкий столик, у каждого из сидящих в горячей воде в зубах был мундштук, а в чашечке кальяна, на вершине колонны, под горящем углем, грелся табак, отдающий острой леденящей мятой и приторно-сладкой малиной.
Могучая девица с двумя ведрами в мускулистых руках кожемяки и перекошенным, как будто ей свернули челюсть оглоблей, лицом, без всяких церемоний вошла в зал, начала ворошить кочергой в печи. Проверив титан, зачерпнула из него ковшиком, наддала отдыхающим кипятка. Закончив с этим делом, наполнив титан свежей водой, обратилась к сэру Порре, что галантно заказал ей помыть ему голову и помассировать спину.
- А как поживает наша всеми любимая Анна Мария Гарро? – внезапно спросил у детектива рыцарь, наслаждаясь мытьем своей густой кучерявой шевелюры в которую служанка энергично запустила свои огромные жилистые ручищи – поговаривают, вы с ней знакомы, и весьма близко. Уж который год она все собирается написать роман, даже анонсировала его в «Скандалах», но что-то все не выходит: то очередной неудачник-любовник, которого она отправит в могилу, то настроения нету. Вроде как он должен был быть даже про Бориса, и он тоже со всех сторон не возражал, но что-то у них там не срослось... Она рассказывала?
- Пока что нет – глубоко вдыхая дым из кальяна и как можно более неторопливо выдыхая его, резонно ответил Вертура. Уже наученный горьким опытом, он твердо уяснил для себя, что с этими злоязычными похмельными шутниками, чьи мечи, доспехи, модные поясные сумки и высокие, по виду импортные, столичные, сапоги ожидали неподалеку на скамейках, следует быть как можно более сдержанным на язык.
- Пусть пишет про Модеста! Рассказы на три строчки! Напился, упал, проснулся, голова болит. Вот это будет популярное чтиво! Жизнь замечательных людей! Нетленно, актуально, злободневно. То что нужно, интересно и понятно всем! Не то что эти ваши мутные фантазии какого-то безвестного неудачника Гишо, которого никто никогда не читал и читать никогда не будет, если, вообще читать умеет! – едко и важно изрек, выпалил на одном дыхании, князь Мунзе и многозначительно закивал, засверкал очками детективу.
- Ага - согласился Вертура и вылез из своей лохани. Не смущаясь рукастой девки с перекошенным лицом, что взяла с полки дегтярное мыло и огромную, похожую на те, какими чистят лошадей щетку, принялась энергично тереть ей спину и плечи сэра Порре, вытерся, надел через голову рубаху и, собрав свои вещи, попрощавшись, покинул благородное общество отдыхающих в бане рыцарей.
***
На плацу полицейской комендатуры было как всегда солнечно, людно и весело. За дальним столом летней кухни сидели жены, сестры и подруги лесной братии, что квартировала в трех двухэтажных, крашеных свежей, пронзительно-белой известкой, домиках у северной стены, огораживающей плац со стороны улицы Котищ. Рядом зиял раскрытыми дверцами, обнажая ряды выдвижных ящиков и полок, уже знакомый Вертуре, буйно расписанный цветами и листьями, походный передвижной шифоньер. Вокруг привинченных к столу огромных и жутких, прямо как в пыточной камере, тисков, без всякого порядка были накиданы горы исписанной бумаги. Во главе стола поблескивали бронзой аптекарские весы, а рядом на скамейку был водружен плоский ящик с пыльным, порубленным в крошево, тусклым железным ломом из мастерской.
Посмеиваясь над понятными только им самим однообразными шутками, басовито язвя отдыхающим за столами неподалеку жандармам, девицы складывали, ловко рвали бумагу, снаряжали самодельные патроны и стрелы.
Чуть поодаль, высоко закинув ногу на ногу, расслабленно валялись на траве, грызли ногти, густо дымили трубками или просто дремали, надвинув на лица шапки, бездельничали, мужики. Где-то за углом, у прачечной, наигрывала, пиликала гармонь: веселый музыкант развлекался с посудомойками, что обслуживали полицейскую кухню, отвлекал их от дел.
Важной походкой, всем видом изображая, что он тут нисколько не из праздного любопытства, Вертура обошел плац. Как делали все другие полицейские и жандармы, демонстративно принюхался в сторону висящих на веревках кусков мяса гидры. На этот тяжелый, тянущий по всему двору болотный смрад слетались огромные блестящие и черные мухи. Девочка лет шести, с хворостинкой в маленькой загорелой ладошке деловито ходила кругами, глядела строго и важно, гоняла их. Неподалеку, на самом видном месте, у составленных живописным шалашом копий, развевался на теплом летнем ветру уже знакомый детективу штандарт. Под ним, положив голову на руку, продев, чтоб не унесли, через запястье ремешок шлема, отдыхал часовой: развалившись как пьяница под деревом, надвинув на глаза плащ, дремал, вяло взмахивая ладонью, изредка отгонял мух, морщился во сне.
Два бледных санитара, безвольно спустив рукава, стояли в тени здания комендатуры. Как вампиры страдали от палящего полуденного солнца, ожидали, когда возчик подгонит телегу поближе к подъемнику, чтобы переложить на него привезенные из городской больницы тела. Идя на разгрузку, они поленились взять с собой носилки, и теперь были очень недовольны тем, что из-за сложенных во дворе бревен, телега не могла подъехать к двери. Вдоволь налюбовавшись на местные устои, детектив обогнул здание полицейской комендатуры и вошел в него через парадный вход. С жары здесь было прохладно, стояла полутьма. В высокие окна заглядывало пронзительное ярко-синее небо. Солнечные зайчики весело прыгали по истертым скамьям, играли в лужах на свежевымытом полу. Капрал Гицци, требовательно обозревая вверенную ему площадь, заложив руки за спину, неспешно прогуливался от стены к стене. Проходи служащие. Незнакомый жандарм с ведром поливал темно-зеленые, раскидистые фикусы в углу. Несмотря на строгий запрет курить в здании, по коридорам тянуло кислым табачным дымом.
- Абелард, я смотрю у вас тут как всегда, все на мази! – разговаривали, весело кивая по сторонам, поднимались по лестнице, майор Гесс и какой-то неизвестный Вертуре важный, исполненный достоинства, толстый и усатый рыцарь.
- Как всегда! Служим Гирте! – отвечал майор, демонстрируя капрала и трех пьяных, вяло ползающих на коленях с мокрыми тряпками в руках, задержанных – а как ваша свадьба, Нильс?
- Все отлично! – заложив руки за спину, скалясь, отвечал полковник Гутмар, комендант тюрьмы – Эльса поехала жаловаться леди Булле. Тарелки об голову мэтра Вритте обещала бить. Не хочет она за майора, подавай ей студента. Начиталась книжек, а ума как не было, так и нет!
- Тарелки колотить значит? Это хорошо. Боевой генеральшей будет ваша Эльса, на войну с Симоном поедет! – похвалил, покачал головой майор. Приметив Вертуру, что, узнав высоких начальников, тут же бодро и умело склонил голову в знак почтения, кивком остановил его и строго прикрикнул – А вот и вы! Как продвигается расследование? Виновных установили? Нет еще? Работайте лучше. Все идите!
Без пререканий выслушав это короткое напутствие, детектив с готовностью кивнул, еще раз, поклонившись майору и полковнику, ловко обогнул их вдоль стены, и через ступеньку взбежал наверх. С силой и энтузиазмом гремя по паркету башмаками, уже было направился в сторону отдела Нераскрытых Дел, но и тут не обошлось без заминок: у кабинета конвойной службы, его задержали знакомые полицейские. С радостными глумливыми смешками поделились свежей сплетней о том, что двое приговоренных к смертной казни сбежали из тюрьмы: раскачали, выломали обветшавшую решетку в камере и спрыгнули в реку. И теперь полковник Гутмар разъезжает по городу, демонстрирует в инстанциях толстую папку с официальной перепиской, звонит всем подряд, ищет на кого это можно свалить. Что, не далее как десять минут назад, он был у майора Тинвега, объяснялся так, что было слышно в коридоре, что это не его вина, и все потому, что в замке давно уже пора делать ремонт, он не единожды рапортовал, писал в администрацию сэра Герцога, но там подошли к вопросу формально, раз за разом слали отписки, отказывали на основании отсутствия в утвержденном на этот год бюджете каких бы то ни было запланированных на ремонт тюрьмы средств. Что на субботу, на день открытия фестиваля Гирты, уже утверждены смертные казни, которых все так ждут, и теперь в суде спешно перебирают актуальные дела, ищут, кому ужесточить приговор, чтобы фактическое количество наказуемых соответствовало заявленному в заранее опубликованных по всему герцогству и во всех газетах спискам.
***
Увидев Вертуру, инспектор Тралле помрачнел больше обычного, но все же, по виду с некоторым усилием, воздержался от упреков что тот опять опоздал, отправил его к доктору Саксу, работать со счетами фактурами, которые утром прислали из бухгалтерии. Спустившись на второй этаж, вернувшись к своему рабочему столу, детектив по новой, теперь уже от доктора, без всякой тени улыбки, терпеливо прослушал уже обогатившуюся новыми деталями сплетню про полковника Гутмара, побег и виновный в нем бессовестный служебный формализм.
Часов около трех, после обеда, вернулись ушедшие еще рано утром по каким-то важным служебным делам Инга и Фанкиль. Принесли с собой и посадили на стол огромного, можно сказать даже гигантского, серого полосатого кота. С манерными кисточками на кончиках ушей и поразительно надменной, прямо как с портрета мелкопоместного графского сынка, мордой, этот мохнатый патриарх сразу же привлек всеобщее внимание, что, похоже, ему очень не польстило. Сидя прямо на папках с бумагами он всем своим естеством изъявлял полный отказ иметь хоть какие дела с похоже досаждающими ему одним своим присутствием в одной комнате с ним людьми. Нагнав на себя мрачного высокомерия, обвел всех суровым подозрительным взглядом, чинно разлегся и отвернулся, недвусмысленно бойкотируя тот суетный бардак, в который его принесли против его воли и всякого его на то разрешения. Задрав к потолку мохнатую, украшенную пышными серыми бакенбардами морду, скупо похлопывал хвостом, отгоняя прочь всех желающих подойти.
- Лео, а поводок? – критически оглядев кота, помрачнел, нахмурился как туча, инспектор – или вы его на руках будете носить?
Кот неспешно повернул голову, смерил его в ответ еще более презрительным взглядом и резко хлопнул хвостом, как будто молча приказывая закрыть рот и выйти.
- Корзинку специально купили – с готовностью пояснил Фанкиль – согласуете расходы?
И достал из папки выписанную от руки, квитанцию. Инга утвердительно кивнула, продемонстрировала плетеный из лыка, с ремнями за плечи, туесок, похожий на те, в какие грибники собирают в лесу огромные червивые сыроежки.
Но инспектор был явно неудовлетворен.
- Да Лео. Вот смотрю на вас и каждый раз слов нет. Вы серьезно, или так, на суп с помойки принесли, и еще и денег хотите? И сколько? Надеюсь, не по цене лошади? Ладно, черт с вами, только унесите его отсюда, пока Алистер не пришел – махнул рукой он и распорядился – Густав, сделайте этому животному кухню с завтраком, сверхурочными и вином, обоснуйте необходимостью проведения внеочередных, приуроченных к празднику, проверок.
Доктор Сакс энергично закивал, раскрыл гроссбух, с готовностью сунул перо в чернильницу, сочиняя, как бы половчее оформить этого нового сотрудника.
Кот, похоже, остался очень недоволен таким собеседованием. Отвернулся и высокомерно уставился в потолок.
- Марк, а вам подняться ко мне, будем разбираться с вашими художествами – закончив с котом, строго приказал инспектор детективу.
Вертура с холодеющим сердцем поднялся на третий этаж, нога за ногу вошел в кабинет начальника. Принюхался к прогорклому, кислому запаху табака, уставился на стол, где в массивной, давно нечищеной пепельнице лежала трубка, вся погрызенная и обколотая по краю от того, что ее выбивали о стену или эфес. Инспектор Тралле подошел к столу, сорвал с него, продемонстрировал бумагу, исписанную чьей-то неопрятной скорописью. Сделал строгое лицо и с выражением продекламировал.
- Лейтенант полиции Марк Вертура и лейтенант самообороны Эмиль Рулле – держа бумагу на отлете, кривясь при прочтении имен, как доктор Сакс, делая выразительное ударение на «у», пробасил – обвиняют эсквайра Вига Троппа, состоящего в звании капрала жандармерии, на должности домового надзирателя, по адресу Зеленого Мола три, в подделке билетов герцогского банка Гирты, с последующим их незаконным обналичиванием. Ваших рук дело?
- На улице Зеленого мола дом три… - не сразу догадавшись, о чем это, изумился Вертура. И, опустил глаза, по выжидающему внятного ответа выражению сообразив, что инспектор явно не удовлетворен и просто так его не отпустит, прибавил вполголоса – это Эрсин…
- Все ясно – без дальнейших расспросов перебил, ответил тот. Размашисто расчертил резолюцию «Настаиваю на необходимости проведения тщательной дополнительной проверки». Как плотник молотком прихлопнул поверх печатью и, поставив под ней факсимиле. Убрав подальше в папку, с осуждением уставился на подчиненного.
– И прекратите таскать Анну за грудь при всех – заявил он - на вас уже жалуются. Вы поняли? Все, вольно, идите.
***
После этой короткой аудиенции пристыженный Вертура был отправлен обратно к бумагам. Первые полчаса было невыносимо тяжело, очень хотелось на улицу, к солнцу, на скамеечку с трубкой и флягой под тополя не берегу реки, но вскоре чувство ответственно исполняемой работы окончательно сменило все посторонние фантазии о незаслуженном отдыхе и детектив даже немного приободрился. Ловко работая пером, энергично прокатывая написанное пресс-папье, он то и дело посматривал по сторонам, с восторгом ожидая, когда же придет Мариса. Закатывал глаза, между делом сладостно размышляя о том, какое впечатление своим свежим нарядным обликом он непременно произведет на нее, как только она его увидит.
Кота, что, на поверку, при всем своем пафосе проявлял полное, прямо сказать апокалиптически-абсолютное безразличие по отношению ко всему, что делали с ним Инга и Фанкиль, с видимой натугой сняли со стола и унесли в арсенал, вместе с полагающейся ему, ставшей теперь казенным имуществом, корзинкой.
Уже под вечер, когда ясное рыжее небо раскрасило доски пола и столы в красивые закатные тона, а с улицы потянуло сырым холодком, приехал какой-то громкий, крикливый и резкий пожилой мужик. О чем-то грубо ругался прямо под окнами, хриплым дурным голосом, как будто просто срывая злость, беспредметно изливался перед какими-то вяло и равнодушно огрызающимися ему в ответ людьми. Похоже, так и не добившись ничего внятного внизу, прогремел, поднялся на второй этаж, пинком распахнул входную дверь и, свирепо вращая налитыми кровью глазами, уставился на доктора Сакса, что сидел на месте дежурного у лестницы.
- Абель Маззе! – как будто собираясь бить, затряс над столом медным ромбом, почти таким же, как и у полицейских Гирты, грубо проорал он на весь отдел – Округ Йонки! Шериф!
- А это где? – озадаченный незнакомым топонимом, изумился доктор, чем привел незваного гостя в еще большее бешенство. Уже вполне освоившийся в местных порядках, Вертура притих у своего стола, с интересом наблюдая этот новый, разгорающийся скандал. Шериф был могуч, растрепан, огромен ростом и сед. От его старой, когда-то, наверное черной, но полинявшей от дождя и выгоревшей на солнце мантии на весь зал тянуло костром, лесом и кониной. К полам плаща прилипли репьи, а на поясе, рядом с сумкой болтался плоский, почерневший от копоти, походный котелок. Мотался из стороны в сторону при каждом угрожающем взмахе, гремел и потертую рукоятку висящего рядом в петле топора.
- Столичная дорога! Поворот на Мирну! – по-деревенски страшно гримасничая, ревел шериф – я вашу колымагу, ваших лошадей и ваше барахло, которое вы побросали, притащил! Вы что тут, совсем что ли, одурели?
И сжав огромные темные от грязи и копоти кулачищи, наддал на доктора, отчего тот прямо сжался на своем стуле, притих и испуганно забегал глазами в печальной немой мольбе.
- Благодарю вас – спокойно и веско ответил шерифу, неторопливо спустился в зал из своего кабинета инспектор – вино будете?
- Да! – с отвращением скривив рот, таким же тяжелым басом, словно соревнуясь с начальником отдела, прогремел шериф и тут же смягчился – с вами тут сопьешься. Без фужера и конь не везет, и телега не едет…
Фанкиль и лейтенант Турко без лишних разговоров взяли свои шапки, и пошли на улицу смотреть. Вертура пошел с ними. Дилижанс и вправду сильно пострадал. Крыша и борт были сломаны, сложены друг на друга и притянуты к ходовой части толстой и мохнатой веревкой, похожей на те, какую используют для казни висельников. Над останками экипажа, в позах университетских профессоров, уже собрались, обсуждали предстоящий ремонт, каретные. Не перебивая друг друга, неторопливо высказывая свои оценки, вдумчиво, но без всяких попыток к началу работ, обозревали разгром, закусывали чубуки.
- Он ее доломал топором и сверху все сложил – обстоятельно объяснял коллегам, говорил первый – шурупы, конечно, было выкрутить лень.
- А что ему? – отвечал второй, разглядывая, как улику на обыске, вертя в руках, кусок черной лакированной фанеры – телега-то казенная. Свою, бы он так не ломал, домой бы привез и доктора вызвал.
- Ага, а кто чинить-то теперь будет? – возмущался третий – сэр Кибуцци? Владыка Дезмонд?
- Вас что, уже перевели в дознаватели? – подошел, доверительно осведомился у них Фанкиль.
- Нет, а что? – не подозревая подвоха, ответил первый каретный.
- Вот и нечего тут рассуждать топором или не топором – строго осадил мастеровых рыцарь - как разгрузим, пришлем за вами, заберете чинить.
Под руководством Фанкиля полицейские распустили веревки, к недовольству мастеров, сняли все отломанные детали и разложили их вокруг на траве. Начали разбирать уцелевший реквизит. Инга нашла свой микроскоп, лейтенант взял багор и неторопливо понес его в арсенал. Подошел и Вертура, взял в руки первое попавшееся на глаза: маленький, блестящий и черный чемоданчик с манерной желто-металлической застежкой, отдаленно похожий на те, с какими пижоны рисуются на разворотах глянцевых журналов с модными картинками. И если на местные неуклюжие поделки, какие Вертура во множестве наблюдал на тех, кому достаток не позволял настоящую импортную вещицу, но уж очень хотелось выглядеть модно, он уже успел насмотреться вдоволь так, что при виде таких ему уже было даже не смешно, то этот, несомненно настоящий, а не сшитый в подвале на Канатной улице аксессуар, сразу привлек его внимание настолько, что детектив прикрыл его рукавом и без спросу отошел с ним, чтоб получше рассмотреть.
И это того стоило: этот стильный, и, несомненно недешевый, по виду, даже возможно и авторский, саквояж был настолько изящен и мал, что в нем могло поместиться вряд ли что-то большее, чем трубка с кисетом, документы или какие письменные принадлежности. Так, что, не имея никаких конкретных задач, пока все были заняты на разгрузке, детектив с интересом раскрыл его и заглянул внутрь. Достал из плоского твердого кармана какой-то блокнот, и наугад раскрыл исписанную летящим, как будто небрежным, но при этом начертанным хорошо поставленной рукой почерком страницу.
- Листьями летящими опадает осень… - прочел он первую строку какого-то набросанного вспех, наверное на едином творческом порыве, стиха и, не сразу смекнув, что у доктора совсем другой почерк и большая часть записей сделана вертикальными столбиками малознакомых пиктограмм, бестолково спросил – это мэтра Сакса?
- Возможно – не проявив никакого интереса к находке, даже не посмотрев на нее, пожал плечами Фанкиль – кто его знает, Густав у нас такой. Альтернативно одаренная личность.
Так и не добившись вразумительного ответа, Вертура убрал блокнот обратно в саквояж и понес его наверх. Снова открыл его уже в отделе и разложил все что было внутри на своем рабочем столе. Как он и догадывался, среди исписанных, изрисованных листов действительно нашелся украшенный золотыми и красными листьями тонкий фанерный пенал с химическими карандашами и перьевыми ручками, а в отдельном кармашке удобный набор походных чернильниц с притертыми резиновыми пробками и мягких, пушистых, какими рисуют модные узоры и иероглифы, кистей. Между исписанными стихами и разукрашенными легкими, слегка небрежными, как будто бы сделанными на коленях в дороге эскизами, внимание Вертуры привлекла прозрачная непромокаемая папка. В ней хранился вексель на имя некоего Аристарха Модеста Визры и несколько упакованных в раскрытые конверты писем. В одном, с водяными знаками, официальными подписями и печатями, утверждалось, что вышеупомянутый молодой человек держит путь из Мирны в Лиру с целью поступления в университет для последующего обучения изящной словесности и живописи. Второе письмо было адресовано какому-то, наверное, очень известному, но незнакомому Вертуре, преподавателю. К нему были приложены копия школьного аттестата, рекомендация некоего, должно быть авторитетного, педагога, а также несколько фотографических снимков, сделанных с работ юного абитуриента.
Вертура стоял и просматривал эти бумаги, когда в зал вошла Мариса. Не обратив абсолютно никакого внимания на его умытый, почти что праздничный, вид, сходу заинтересовалась, что это у него в руках. Не снимая плаща и шляпы, без лишних разговоров отстранила его прочь и заглянула в кейс.
- Это же не наше – продемонстрировал ей блокнот детектив.
- Где ты это взял? – вместо ответа, только и спросила она его, быстро пробегая глазами сопроводительные документы.
- Было в дилижансе… – махнул рукой в сторону окна Вертура. Он хотел было начать оправдываться, что просто взял его из кучи других вещей, но с третьего этажа спустились инспектор Тралле и шериф. Отодвинув младших, уставились в вексель и письма.
- Где вы это нашли? – только и спросил инспектор.
- В поле – с безразличием бывалого служащего, приученного не задавать лишних вопросов, ответил шериф – у карантина.
- Отлично, благодарю – кивнул инспектор и, распрощавшись с гостем, показав ему лестницу на первый этаж, вернулся к столу. Пару секунд они с Вертурой и Марисой стояли молча.
- И теперь у нас еще пропадает племянник сэра Визры – заключил инспектор Тралле, неодобрительно глядя на Вертуру, как будто виноват в этом был только он один – Анна, бегом, сообщите Хельге, отнесите ей этот ридикюль. Марк, почему из всех в Гирте, он оказался именно в ваших руках? Я надеюсь, вы не станете, как в прошлый раз, орать об этом направо и налево?
И пристально посмотрел ему в глаза так, словно всем сердцем желал прихлопнуть его как муху, но не имел к этому ни сил, ни смелости, ни средств.
- Нет, я уже все понял – резонно ответил Вертура, продемонстрировал руками, изо всех сил стараясь сдержать злорадную улыбку.
Мариса согласно кивнула, и, с внезапной агрессивной резкостью вырвав из его рук блокнот, ловко и быстро вложила всё обратно в саквояж и также энергично и стремительно вышла с ним вон из отдела.
Инспектор и детектив молча проводили ее взглядами.
Солнце уже давно закатилось за вершину горы, за окнами стояло холодное и бледное вечернее небо. Фанкиль, лейтенант и Инга внизу громко ходили по арсеналу, расставляя по полкам выгруженное из обломков кареты снаряжение. Доктор Сакс вышел в коридор, за стол дежурного, встал за открытой дверью на цыпочки. Опершись руками о широкий подоконник, смотрел, как группа раздраженных полицейских во главе со вчерашним драчливым капитаном, ведет к стене бастиона, в тень, компанию каких-то еще пьяных, вяло и трусливо огрызающихся дебоширов.
- Как я понимаю, очень неприятный инцидент – тоже глядя в окно, осторожно обратился к инспектору детектив. Тот развернулся и очень внимательно и пристально, посмотрел ему в глаза. В его обычно обманчиво-равнодушном взгляде читались настороженность, злоба и недоверие, но он быстро взял себя в руки и уже словно бы снова спокойно и вяло ответил.
- Думаю, вы отдаете себе отчет, что сэру Вильмонту и сэру Визре вряд ли покажется совпадением, что молодой человек пропадает в лесу именно после вашего, Вертура, визита в этот дом. Вы меня поняли?
- После нас там еще были мэтр Глотте, вы и сэр Кроксен – тихо, но внятно, ответил ему детектив. Его глаза полыхнули внимательным, грозным огнем. Инспектор Тралле нахмурился еще пуще, но промолчал, решив выслушать прежде, чем снова продолжить давить.
- Я и сам прекрасно понимаю, что это может быть поводом для большого скандала, если не для объявления войны. Близкий родственник главы соседнего, не особенно дружественного, государства по каким-то причинам попадает в лабораторию, где с ведома местных властей, производятся противоправные деяния, предусмотренные законодательство Конфедеративного Северного Королевства – продолжил он негромко, переходя к другому окну, чтобы растущая перед фасадом рябина не мешала наблюдать, как полицейские в тени тополей и укрепленных камнями старых стен проводят разъяснительную работу с дебоширами, хлещут их по ногам своими плетьми.
- Но я не вижу в этом проблемы – выждав паузу, тихо обратился к начальнику Вертура – если все по договоренности и мэтр Солько ведет свои дела с негласного разрешения сэра Вильмонта, то сомнительно, что они станут причинять сэру Визре намеренный вред. Это война и ущерб хозяйству, такое никому не нужно. Полагаю, следует позвонить им или написать, и если они не преследуют свои собственные, враждебные Гирте цели, все уладится без конфликта.
Инспектор с осуждением уставился на него, но презрительно промолчал, развернулся и пошел наверх, в свой кабинет, так и оставив Вертуру без дальнейших разъяснений.
Детектив передернул скулой, отвернулся к окну. Стоял, мрачно смотрел, как полицейские по очереди разъяснили их неправоту каждому из пьяниц, кому просто надавали тумаков, кого отхлестали плетьми, и стонущей, шатающейся толпой погнали через плац к конюшням, с целью вывести за территорию через боковые ворота на улицу Котищ.
***
Минут через пятнадцать вернулась Мариса. Уже без саквояжа в руках, она бешено огляделась, нашла взглядом сидящего за своим столом, вяло перебирающего бумаги, Вертуру.
- Все, заканчивай тут, пойдем домой – раздраженно приказала она. Требовательно уставилась на него, встала в позу, чтобы он все бросил и сию же минуту пошел за ней. Он отложил недописанный циркуляр и черновик, молча встал со своего стула, надел плащ, сам за себя поставил в журнал отметку.
Они шли по улице, не держась не под локоть, ни под руку. Мариса была зла. Шла чеканя шаг, опустив глаза на камни мостовой, смотрела себе на полы плаща, на свою черно-коричневую юбку и сапоги. Когда они дошли до дома детектива, с явным отвращением уставилась на фасад и высокую парадную дверь. Наверное, она очень хотела сказать что-то очень дурное или плюнуть, но промолчала, не сказала ничего, молча поднялась за Вертурой наверх.
Бросив плащ в кресло, неподвижно стояла у окна, смотрела, как Вертура идет в лавку за едой, но к принесенному им цыпленку так и не притронулась, как и к вину, что он налил ей в единственный в комнате фужер. Легла на кровать и уставилась в подсвеченный рыжей керосиновой лампой темный кирпичный потолок.
- Я устала, не трогай меня – только и бросила она озадаченному ее поведением, уже начинающему злиться Вертуре. Тот, молча перегнувшись через нее, отчего она напряглась с гримасой что ей гадко любое его прикосновение, взял с подоконника первую попавшуюся книгу. Отвернувшись, как будто это его совсем не трогало, подсел с ней к столу, подвинул лампу, подвернул отражатель, откусил хлеба с зеленью и, смахнув с обложки пыль, раскрыл ее на титульном листе.
«Методы и примеры оперативной работы». Адам Теодор Роместальдус. Типография «Домра и Гонне». 1507, Гирта – с удивлением и восторгом прочел он, перелистнул страницу на первую главу.
«Оперативные служащие делятся на два типа. Тайный агент, о котором никто не знает, ведет деятельность, выполняет задание скрытно. И шпион – тот, в ком все уверены, что он внедренный в коллектив извне провокатор с определенными враждебными целями. Шпион может играть двойную роль: прикрывать тайного агента, создавая информационный шум вокруг собственной персоны, либо быть агентом влияния, то есть, производить дестабилизирующую работу, вызывая целевую аудиторию на определенные реакции и действия…»
- Ха – восхищенно улыбнулся детектив.
Заинтересовавшись, он прочел еще пару строк и внезапно для себя осознал, что это именно то, о чем говорил ему Герцог.
- Да, это вполне логично – подумал он - что спустя шесть лет после войны и позорного мира с контрибуцией, которая полностью опустошила казну, все вокруг видят во мне шпиона и относятся враждебно. Было бы удивительно, если бы меня считали кем-то еще – последние слова он с коварной улыбкой произнес вслух, отчего Мариса, которая, судя по всему, не спала, следила за ним, чуть повернула голову так, чтобы лучше слышать что он там говорит. Темные глаза настороженно блеснули в полутьме, но детектив уже догадавшийся как надо действовать, только злорадно усмехнулся.
- Морковочку не желаешь? – достал он из корзинки с едой длинную и толстую морковку и глумливо помахал ей взад-вперед – давай, насладись!
- Мразь! – только и прошипела Мариса, и злобно уставилась на него таким взглядом, словно собралась вскочить и разбить ему голову табуреткой.
- Не хочешь, не надо – беззаботно ответил детектив и, с хрустом откусив от морковки, демонстративно зачавкал ей.
Из открытого окна доносились далекие звуки музыки. Вертура спрятал книгу в поясную сумку, накинул портупею, взял подмышку плащ и, махнув на прощание рукавом, сообщил.
- Я на прогулку.
Быстро, пока она не успела что-либо предпринять, погасил лампу и вышел в коридор, оставив Марису в полной темноте. Спустился по лестнице, прошел под стеной так, чтобы не было видно из окна и, минуя фонари, грызя прихваченную с собой морковку, направился вокруг парка, в ту сторону, откуда, ветер приносил обрывки играющего где-то на другой стороне дома оркестра.
Обогнув забор по террасе, приметив внизу, среди густых елей уютные огни фонариков у ворот особняка, поднялся по проспекту Булле до проспекта Рыцарей, остановил на углу припозднившегося извозчика и приказал ему, провезти себя обратно к дому графа.
- Эсквайр Марк Вертура – продемонстрировав свои полицейские регалии, хорошо поставленным, уверенным голосом, как он уже успел отрепетировать, пока гулял по округе, перегнувшись через борт коляски, с достоинством представился он рыжему, бородатому стражнику в современной броне и открытом шлеме, что стоял на вахте у ворот.
- Известный агент из Мильды, шпион и детектив – наблюдая в ответ на свои слова молчаливое тупое равнодушие и недобро прищуренный, подбитый глаз, не смутился, продолжил убеждать его в манере ловкого театрального персонажа из приключенческого спектакля - явился засвидетельствовать мое почтение сиятельному сэру Августу Николаю Прицци.
Бородатый лейтенант грозно нахмурил лицо, оскалил зуб, зачесал рыжую бороду, поудобнее перехватил копье, отчего Вертура напрягся, сразу же наметил для себя, что если нападут, он тут же спрыгнет на противоположную сторону кареты и побежит прочь во дворы, но лейтенант нападать не слал. Внимательно, с тупой угрюмостью, оглядел его и, по всей видимости что-то для себя решив, переменившись в лице, весело сверкнув глазами, заулыбался недобро и криво. Приказал одному из подчиненных идти к какому-то Пескину, доложить, что тут некий полицейский лейтенант Марк Вертура из Мильды. Не пьян, но очень хочет видеть сэра Августа, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение.
Капрал внимательно выслушал сказанное и ушел. Вертура же, ничуть не смутившись этих слов, поудобнее откинулся на борт коляски и закурил, изображая, что он важная персона и его пропуск это всего лишь вопрос времени. Собственно так оно и вышло: вернулся расторопный капрал, передал приказ, проводить гостя во дворец.
- Ха! – неприветливо бросил жандарм, заулыбался еще шире, как будто предвкушая какую-то злую и при этом забавную потеху, но Вертура сделал вид, что ничуть не смущен и продемонстрировал хмуро и молча сгорбившемуся на козлах извозчику чубуком трубки везти себя в ворота поместья. Рядом ловко запрыгнул на подножку и капрал. Держась руками за борт, молча, с нескрываемым угрюмым интересом, уставился на детектива.
Проехав плотно засаженной по обеим сторонам каштанами и акацией дорогой, что вела через парк вдоль светлеющих справа, сквозь листву, высоких арочных окон дворца, по команде провожатого, остановились у короткой, посыпанной белым кварцевым песком аллеи. Пройдя ее, вышли к уютной, обрамленной кустами, площадке перед парадными дверьми, подсвеченной мягким теплым светом зажженных вдоль фасада фонарей. Здесь, в декоративном пруду, мягко журчал, скатываясь с живописного обломка гранита искусственный водопад. В гуще крупных белых кувшинок, горел сине-желтый матовый огонь, светил из сумрачной глубины, подчеркивая контуры цветов и камней. И, оглядываясь вокруг, слыша далекую скрипку и веселые неразборчивые голоса, отдыхающих неподалеку в беседке каких-то совсем молодых парней и девиц, Вертура внезапно осознал, что сквозь плотную листву обступившей его чащобы, он не различает ни фонарей окрестных улиц, ни очертаний домов, как будто дворец военного коменданта стоял не центре большого города, а в темном таинственном лесу, озаренном огоньками множества скрытых за деревьями и кустами магических светильников.
Пытаясь не вертеть головой, не подать виду, насколько он изумлен, следуя за капралом, Вертура поднялся по трем широким ступеням к стеклянной двери и вошел в сумрачный и пустынный, едва озаренный слабыми, едва ли многим ярче свечей, настенными огнями, просторный, украшенный колоннами и решетками с живыми изгородями, зал. Вдоль стен здесь повсюду стояли модные низкие столики и кресла, но сейчас почти все они были пусты. Только в стороне от всех, отгородившись переносной решеткой с цветами, разложив перед собой книги, блокноты, швейные и письменные принадлежности, за дальним столом сидели, вели какое-то тихое заседание, ярко и нарядно одетые девицы. Но Вертуре и его провожатому было не к ним: на колоннах и сводах противоположного края аудитории, покачивались, играли таинственные сполохи огней. Слышались голоса и музыка, а в раскрытых как будто в ночное небо стеклянных дверях, стояли с фужерами в руках или сидели, беседовали, смеялись, темные, неверные из полутьмы зала, силуэты.
Выйдя через одну из арок на другую сторону дома, спустившись по пяти пологим каменным ступеням на широкую, выложенную серым мрамором террасу, Вертура остановился и, внезапно обнаружив, что сопровождавший его рыцарь шагнул куда-то в сторону, покинул его, замер, аккуратно оглядываясь, куда его привели. Ему стало страшно, что сейчас к нему подойдут и спросят, что он тут делает, но, похоже, всем было все равно. Над городом стояла ясная, теплая и звездная летняя ночь, за просторными столами у кустов шиповника, на скамьях, на стульях в арках и у стены дома, сидели нарядные кавалеры и дамы, играли в шахматы, пили, смеялись, обсуждали какие-то своим важные дела. В зарослях, на возвышении, в беседке, музицировал, исполнял неизвестную Вертуре приятную мелодию скрипичный квартет. Вертура остался в одиночестве и, уже немного освоившись в этом радостном и непринужденном обществе, хотел было подойти к кому-нибудь, представиться и заговорить, но что-то неуловимо поменялось. Голоса стали тише, все взгляды обратились к нему. Кто-то сказал.
- Вот он! – и показал пальцем. Разговоры за столами перешли на коварный шепот, со всех сторон послышались тихие недоброжелательные реплики и едкие женские смешки. Детектив заморгал и обернулся: во главе стола сидела женщина в простом белом платье и темно-лиловом плаще. Ее глаза тоже были лиловыми и смотрели прямо на него, и, глядя в них в ответ, не в силах отвести взгляд, он был удивлен, как так, что даже с другого конца террасы он видит ее четче и ярче всех остальных внезапно обратившихся к нему глаз и лиц.
- Значит Марк Вертура – произнес властный и неторопливый голос. От парапета отошел незнакомый рыцарь. Со сдержанным и жестким лицом военачальника с героического панно, холодными глазами и быстрыми руками мастера меча, он был облачен в длинную фланелевую рубаху ярких черно-багровых цветов и легкий и жесткий, как будто усиленный современной гибкой броней, жилет. Этих трех, произнесенных неторопливым и тяжелым, как приговор, голосом, слов, этого взгляда непреклонных и властных, казалось бы даже немного насмешливо-высокомерных глаз человека для которого нет ничего недоступного, чего бы он мог только захотеть и этой внезапно воцарившейся вокруг тишины, хватило Вертуре чтобы понять кто обратился к нему: сам военный комендант города, самый страшный и жестокий человек в герцогстве: граф Август Николай Прицци.
- А мы с леди Вероникой как раз вспоминали о вас – изрек он, оценивающе глядя на детектива – стоите ли вы на деле того что о вас говорят или нет.
И глянул на Вертуру так, как будто намеревался поднять меч и отрубить ему ногу, чтобы посмотреть, что он будет с этим делать. От такого начала у детектива похолодели пальцы и забилось сердце: по долгу службы ему не раз доводилось встречать подобных графу персон из тех, что будучи обличены почти что безграничными богатством и влиянием, сами устанавливает для себя и окружающих законы, и не дай Бог кому случайно или со злым умыслом нарушить их. И если в Мильде таких законно считали самодурами и тиранами, то здесь слова и злая насмешка графа, вызвали у аудитории только еще больший восторг, благоговейное умиление и интерес. Вертура еще успел укорить себя, что эта досадная ссора с Марисой не стоила того чтобы идти сюда, и на самом деле зря он вообще явился в этот дом, но сокрушаться об этом глупом решении и жалеть себя, было уже поздно и бессмысленно. Надо было отвечать, при этом правильно, достойно и так, чтобы граф не рассердился. Он уже было собрался с духом, чтобы ответить твердое «Да», но внезапно обнаружил, что все кто до этого был в зале и у столов: и компания молодых людей из беседки в саду, и двое чинных рыцарей с объемистыми кружками в руках, и девицы из зала во главе с высокой длинноволосой молодой женщиной в шелковой, расписанной яркими цветами мантии и кровожадной улыбкой на крашеных в пронзительно-зеленый цвет губах, и бородатый молодой капрал, что провожал Вертуру и веселый толстый и усатый рыцарь, все собрались вокруг и теперь, в молчаливом и хищном ожидании, с застывшими, как нарисованными на масках, улыбками, обратили к Вертуре и графу пронзительные, настороженные глаза, как к героям какой-то таинственной, притягательной и жуткой, свершающейся здесь и сейчас, мистерии. Все голоса, шепот и смешки окончательно сошли на нет, и только музыканты все также отстраненно и невозмутимо продолжали исполнять свою красивую, бесконечно романтическую и немного печальную мелодию, услаждая слух ее участников и зрителей. Вертура вздрогнул. Ярко и страшно полыхнуло пламя, из толпы послышался чей-то одинокий сдавленный и нервный смех. Громко, как будто специально запнувшись о жаровню, опрокинув ее, выбив зловещий фонтан багровых углей и искр, словно боясь опоздать, из-за кустов шиповника на террасу спешными размашистыми шагами явился очень высокий и крепкий, уже знакомый Вертуре, но совершенно в иной ипостаси, вооруженный жарким белым факелом человек. На его лице читалось добродушная, улыбчивая и как будто даже глуповатая хмельная радость, но непроницаемые, хищные и алчные глаза мастера пыток, с удовольствием и рвением исполняющего свой долг, уставились на Вертуру, а огромные белые кулаки мелко затряслись, словно от азарта, в нетерпении схватить его и поджечь. Детектив попятился от него, подался прочь. Он не был лично представлен крестнику и названному племяннику графа, барону Марку Иоганну Тинвегу, и если раньше он на раз встречал майора, в обществе других высших полицейских чинов и старшин, то сейчас, с факелом в руке, в этом страшном доме, в обществе улыбающихся этому жестокому спектаклю людей, он уже был не тем веселым и добродушным высоким лордом, каким по наивности и обманчивому мимолетному впечатлению представлял его себе Вертура, а собой настоящим: жестоким, ненасытным и беспощадным цепным зверем, только из коварства и хитрости носящим маску человека. Тем, кого даже бывалые полицейские и жандармы шепотом именовали за глаза Палачом Гирты.
- Ваше сиятельство! – помня о том, что у него нет права на ошибку, маскируя свое отступление глубоким почтительным поклоном, тяжело и медленно, едва держа дыхание, всеми силами стараясь унять сковавшую руки и ноги возбужденную страхом и отчаянием дрожь, произнес детектив – явился, чтобы засвидетельствовать вам, как военному коменданту Гирты, свое почтение…
Он вовремя осекся: от страха он едва не выдал фамильярное «сиятельнейшему» как между собой в третьем лице называли графа другие старшие рыцари. Внезапно представив себе, как бы это выглядело со стороны, до крови закусив щеки, с непомерным трудом едва сумел удержаться от глупой истерической ухмылки. Граф же внимательно посмотрел на него, смерил слегка заинтересованным взглядом, словно решая, что с ним делать дальше и резонно ответил.
- Вас здесь никто не знает, и вас сюда не звали. Вы пришли ко мне без приглашения. Есть ли здесь кто-нибудь, кто готов за вас поручиться? – и обвел взглядом всех собравшихся за столами, в арках и раскрытых дверях, но ему никто не ответил. Только музыка и сухой треск пламени в руках майора нарушали тишину, да откуда-то издалека, наверное, из-за парапета, снизу, с улиц, внезапно послышались заливистое конское ржание и веселый девичий смех.
Вертура тяжело вздохнул.
- Вот и все. Господи помилуй меня грешного… – только и успел подумать он. Он мог бы выхватить меч, броситься на графа или вонзить его себе в сердце, но он уже был окончательно сломлен осознанием того, что полностью проиграл эту даже не начавшуюся дуэль. Страх перед этими жестокими и непреклонными, всегда готовыми к смертельной схватке, людьми, что как на поединок в шахматы, с девицами, трубками и фужерами вина, пришли полюбоваться на его гибель, и все это время только и ждали от него какой-нибудь глупости или малейшего повода, чтобы тут же предать его страшной и мучительной смерти, окончательно парализовали его волю, полностью лишили всяких моральных и физических сил.
- Борис Дорс… - отчаянно крикнув про себя «Господь Иисус Христос, помилуй меня грешного!», ответил Вертура, уже едва контролируя свой голос, от страха садящийся на тяжелый сдавленный хрип.
Похоже, имя одиозного племянника епископа насмешило графа.
- Ну, слово Бориса-то у нас закон – многозначительно объявил он собравшимся вокруг, с широким, объясняющим сразу все, жестом. За столами засмеялись. Улыбнулся и барон Тинвег. Как будто невзначай, от веселья, пихнул факелом в лицо Вертуре, что едва успел шарахнуться прочь от ударившего по глазам огня, опалившего его бороду, волосы и ресницы. Граф одобрительно кивнул, как будто приветствуя эту жестокую шутку и, когда стихли последние смешки, произнес.
- Просили вас не трогать – и, выдержав паузу, чтобы детектив осмыслил его слова, распорядился - сейчас вы подойдете к ее высочеству, леди Булле, вежливо поздороваетесь с ней и сделаете так, чтобы она не пожалела о том, что я сохранил вашу жизнь.
- Слушаюсь, ваше сиятельство – задыхаясь от страха, ответил Вертура. Утвердительно, с жаркой готовностью, кивнул, что в точности исполнит все сказанное. Майор Тинвег, как волк, что был бы и рад сожрать, но уже не лезло, с ленивой пренебрежительной угрозой посмотрел на него, опустил факел и взял со стола наполненный вином фужер.
- Хой, детективчег! – крикнул по дороге ему от стола принц Ральф, весело и надменно салютуя кубком – слава Гирте!
Но Вертура не слышал ни его, ни других, подобных этой, оскорбительных шуток и реплик. Он был оглушен и ослеплен всем только что случившимся настолько, что окончательно растерялся, когда граф резко остановил его за локоть перед какой-то незнакомой ему молодой женщиной. Совсем не той, с неподвижными лиловыми глазами, что сидела в тени кустов шиповника под фонарем на месте хозяйки дома во главе стола.
- Это Марк Вертура – с легким, непринужденным поклоном, представил он его ей.
Темноволосая, среднего роста, она стояла у парапета, в стороне от всех, как будто любуясь сумрачными крышами ночного города и видом бескрайней, раскинувшейся за ними серебристой в сиянии звезд глади залива. Приветствовав жест хозяина дома легким кивком и благосклонной радушной улыбкой, она как будто не обратила на Вертуру ни малейшего внимания, но твердо помня наказ, детектив вышел вперед и молча и почтительно, не смея даже посмотреть на нее, склонился перед ней. Она же обернулась к нему, замерла вполоборота, чуть переменилась в лице. Ясные выразительные глаза прищурились, взгляд стал пронзительным и одновременно до жестокости безразличным. Негнущаяся белая рука, как будто намереваясь походя дать пощечину, протянулась к его лицу, но детектив бережно коснулся ее ледяного запястья и молча поцеловал ее холодную и твердую, как у утопленницы, кисть. Отпустив ее, так и застыл с преклонным коленом. От этой его сломленной покорности, по губам принцессы пробежала легкая, чуть заметная, чтобы не выглядеть наигранной, но все же безразличная, лишенная всякого интереса, выживающая улыбка. Не смея повернуть головы, Вертура скосил глаза, осторожно огляделся. Как только граф подвел его к герцогине, все присутствующие на террасе, сразу же отвернулись, потеряли к нему всякий интерес. За столами снова звучали веселые голоса, звенели столовые приборы, как будто ничего и не было.
- Встаньте – пренебрежительно бросила принцесса Вероника. Вертура выдохнул, поднялся на ноги и вежливо склонил голову перед ней.
- Спасибо вам за слова в мою защиту, ваше высочество… – сокрушенно обратился детектив.
- Я за вас не заступалась – ответила она все также холодно и надменно, но в ее глазах мелькнула тень улыбки. Вертура уставился на нее, не зная о чем теперь говорить.
Темноглазая, лет двадцати трех, с добрым и наверное улыбчивым от природы, но искаженным до жестокости холодным равнодушием лицом, она обладала какой-то легкой и непринужденной артистичностью, что даже при всем ее твердом ледяном равнодушии, навевала мысли о том, что это всего лишь напускная личина, хорошо скрывающая ранимое и страдающее сердце. Длинные, густые, блестящие, темно-русые, волосы обрамляли правильно очерченное благородное овальное лицо, свободно ниспадали по ее плечам и груди. Две тонкие прямые пряди справа были подкрашены пронзительным, режущим глаз, люминесцирующим, ярко-синим цветом. Довершали образ плотная мантия морозных, светло-голубых тонов, синяя, как вечернее небо, рубаха с широкими и твердыми, идеально выглаженными рукавами и черные, по виду столичные, тяжелые башмаки.
Но больше всего Вертуру поразило совсем не то, что это не она возглавляет собрание и сидит во главе стола и даже не то, что постоянно слыша упоминания о ней, читая статьи в газетах, он представлял ее себе совершенно по-другому: что-то нездешнее и как будто даже потусторонне-жуткое сквозило в движениях ее быстрых тревожных и пронзительных глаз, идеально ровной, напряженной осанке и упрямом наклоне головы. Словно печатью какой-то чудовищной и неподвластной любому человеческому пониманию силы или тяжелой душевной болезни неуловимо и тонко искажало все ее обличье. Осторожно приглядываясь к ней, Вертура задержал дыхание, замер, пытаясь разгадать, что именно создает такой образ, но, сколько ни пытался, он так и не сумел выделить ни одной явной черты, что могла бы указать на эти потусторонние или патологические признаки, что лишь сочетаясь вместе, складывались в эту ошеломляющую, яркую и резкую картину.
Оттеняя ее бледный и величественный лунный облик, рядом с принцессой стояла, крутилась, не обращая никакого внимания на остальных гостей, шумно и напористо беседовала со своим кавалером, жилистым, высоким, сутулящимся, облаченным в слегка нелепую, кургузую рыцарскую пелерину юношей, какая-то непонятная рыжая бойкая женщина. Среднего роста, с виду постарше герцогини, с манерами и жестами всезнайки, она также, как и ее спутник, суетно тараторила без всякого умолку, подаваясь вперед лицом. Ее длиннополая мантия из плотной бордовой шерсти отчего-то показалась Вертуре неопрятной, а ее тяжелая, зеленая пелерина с капюшоном была заколота на шее огромной бронзовой, как из книжки про бородатых варваров, фибулой. Все трое они стояли в стороне от остальных гостей и, похоже, их не особенно интересовали танцы и идущие за столами веселые разговоры и игры.
- Это я за вас сэра Августа просила! – весело глядя на Вертуру, засмеялась подруга принцессы – а то вас бы тут расчленили и по кусочкам за парапет выбросили!
- Да вообще! – с наигранным жеманным смущением, энергично лаская руку своей возлюбленной, весело закивал сутулый кавалер – они такое могут. Легко. Это Гирта.
- Да, это печально - зачесал голову, смущенно опустил глаза к мраморным плитам пола Вертура, попытался хоть как-то улыбнуться в ответ.
- Да вы романтик! – глядя на него, громко засмеялась рыжая девица – как же вы такой и полицейский? Читала я эти ваши детективные романы. И так столько гадости вокруг, и эти туда же, как в криминальной хронике, сплошной негатив. Еще и с гордостью и напоказ, чтобы все читали и упивались этой мерзостью.
И залпом допив вино из своего кубка, недвусмысленно выгнула шею. Ее возлюбленный понял намек, демонстративно встал сзади, ловко обнял за плечи и привлек к себе.
Видимо уже поняв все, что представляет из себя Вертура, граф оставил его с друзьями герцогини, отошел, вернулся во главу стола, к той самой высокой и необычайно худой, темноволосой женщине в длинном ослепительно-белом длинном платье и тяжелом, украшенном фиолетовым камнем, темно-лиловом плаще. Внимательным взглядом хозяйки дома, пока его не было рядом, она присматривала за тем, что происходило вокруг. Время от времени призывая к себе то одну, то другую из присутствующих женщин, чтобы поговорить. Граф подошел к ней, заглянул в глаза, поклонился, как будто извиняясь за то, что покинул ее общество, поцеловал ей руку и, подсев рядом, властно положил ее ноги поверх своих колен. Она же, нисколько не противясь этому, заговорила с ним, заулыбалась одновременно благосклонно и зловеще.
Как понял из разговоров Вертура, после трапезы должен был состояться маленький дружеский турнир. Пажи уносили посуду, а за освободившимся столом начали составлять список желающих посостязаться в военном мастерстве. После намечались танцы, легкий ночной ужин и какая-то неясная детективу мистерия.
- Конечно меня пишите! – услышав, свое имя, вызвался кавалер рыжей подруги принцессы и вприпрыжку кинулся к столу. За ним ушла и его бестолковая пьяная спутница. Детектив и герцогиня остались у парапета одни. Оба молчали, смотрели на крыши города внизу и мерцающий огнями маяков залив. В ясном небе, в вышине, горели звезды. Цепочка фонарей на проспекте Булле ярким желто-белым пунктиром пересекала темные и беспорядочные, с редкими огоньками окон, нагромождения кварталов, полого спускающиеся к воде. Внизу, далеко под парапетом, за черными крышами стоящих под самым обрывом зданий, чернели кроны могучих деревьев. Как еще подумалось Вертуре, наверное того самого парка, который он видел, когда плутал по этим улицам наугад в поисках дома Тильды Бирс.
Пришел молодой оруженосец, принес поднос с фужерами. Вертура взял один, отпил из него легкого и сладкого, по вкусу не похожего ни на какой известный ему, напитка. Стоя вполоборота с кубком в руке, словно бы невзначай, аккуратно разглядывал не обращающую на него ровно никакого внимания герцогиню. Изящная, но не хрупкая, темноволосая и темноглазая, казалось, в отличии от белокурых принца Ральфа и герцога Вильмонта, она была совершенно иной человеческой породы. Приглядываясь к ее чертам, к ее красиво очерченному чистому лицу, чуть более крупным, чем средние, рту и носу, к ее мягким и длинным ресницам, он снова так и не сумел понять, что конкретно в ее облике вызывало в нем те самые содрогание и трепет, пробирая дрожью до самой глубины души. Внезапно ему даже подумалось, что герцогиня с Марисой могут быть одной крови, и что если Марису также модно причесать и одеть, она со своими дикими и наигранно-высокомерными замашками и хитрым, лисьим, сквозящим во всех ее проявлениях, нравом, могла бы быть такой же притягательно-таинственной и потусторонне-жутко красивой…
По всей видимости, заскучав, или пресытившись созерцанием кварталов и окон ночной Гирты, принцесса внезапно обернулась к детективу, облокотилась о парапет, резко вскинула голову, уставилась на него, словно оценивая, стоит ли он ее слов, прежде чем начать с ним говорить. Молчал и Вертура, но все-таки, наконец догадавшись, что она ждет, чтобы он обратится к ней первым, тяжело раскаянно вздохнул и заявил.
- Простите мне мою самонадеянность, моя леди…
- Ни за что не прощу – бросила она и заулыбалась, но тут же снова стала серьезной и надменной – вы что, еще ничего не поняли? Это Гирта.
- А вы же приехали из Столицы? – совершенно не поняв о чем она, невпопад, бросил нелепую фразу детектив - все, кто там был, говорят, не похоже ни на что... Как античные города…
Герцогиня резко развернулась спиной к городу, оперлась обоими локтями о мраморные перила, слегка запрокинула лицо, словно что-то внезапно заинтересовало ее в ночной вышине и, улыбнувшись, поводя головой, как будто едва сдерживая какой-то горький и надрывный смех, произнесла.
- Да, я училась там! А не похожа ни на что, это все врут те кто там не был, но очень хотят похвастаться что были везде. В Столице все тоже самое. Люди только потрусливее, дома повыше, и из окна дольше лететь.
- Ну там же все современное… - неловко попытался детектив.
- И что? – возразила она. Заложив руки за спину, она стояла, покачивалась из стороны в сторону, искоса поглядывала на Вертуру, улыбалась нелепости их беседы – что меняет имплантат или калькулятор в голове? Как это влияет на спасение души? Цезарю Цезарево, Богу Божие. Только труд, прилежание, вера и молитва, вот что делает нас людьми. А если кто свинья, наряди его в самый лучший вечерний костюм, посели в самом лучшем доме, он и его превратит в хлев.
И снова выжидающе посмотрела на Вертуру, словно оценивая, как он будет отвечать на такое заявление. Сообразив, что тут тоже играют с ним в какую-то непонятную ему игру, детектив, опустил голову, признался как можно более обстоятельно и искренне.
- Вы легко можете поймать меня не слове, моя леди… Но это будут не мои слова. Я могу только повторить уже кем-то сказанное и написанное. Я люблю историю и фантастику, книги о тех временах и людях, которых никто не помнит, или о том, чего никогда не было. Лучше всего у меня получается только ошибаться. Вы сами сегодня видели, как все вышло.
- Ах вот как! – словно обвиняя его, воскликнула она и слегка прищурилась. Казалось, разговор начал становиться интересен и ей – а кто, по вашему, творит историю, кто пишет книги?
- Я думаю те – тщательно расставляя слова, как можно более четко и веско ответил ей детектив - кого Господь Бог ставит на те места, где им суждено быть. Кого Он ведет по этому пути, утешает, дает силы, разум и вдохновение.
- Это вы от Бориса такого нахватались, или он от вас? – внезапно рассмеялась она.
- Бориса Дорса? – несколько изумившись ее осведомленности, уточнил детектив.
- Да! – с энергичным кивком ответила герцогиня. Что-то незаметно изменилось в ее облике: глаза стали мягкими, засияли теплом, уголки губ дрогнули, пошли вверх в искренней веселой улыбке. Как будто эти слова на миг растопили стоящий в ее душе лед, пробудили к жизни ее скрытное, израненное сердце.
- Я все знаю! – воскликнула, заверила она его - они с Модестом ездили в Мильду, а вас приставили за ними следить.
- Да – кивнул, согласился Вертура – мне приказали выяснить шпионы они или нет, а сэр Бифис обставил это как знакомство. Впрочем…
Детектив замялся.
- Что впрочем? – снова холодным и властным тоном потребовала ответа герцогиня.
- Все это было просто мерзко – печально продемонстрировал руками Вертура и, отвечая на ее выжидающий взгляд, стыдливо склонив голову, признался – пили, дебоширили, ходили по кабакам, валялись с похмелья…
- Было бы удивительно, если бы было иначе – пренебрежительно кивнула, перебила его принцесса и внезапно строго заявила – а теперь к вам приставили Анну, и она вас такого терпит.
Смерив тяжелым взглядом вздрогнувшего от этих слов Вертуру, тяжело и яростно выдохнув, кивнула на веселое сообщество, что собралось у столов, громко обсуждая предстоящий турнир. Бросила как будто невзначай.
- Скоро начнут, и вы будете участвовать вместе со всеми. Полагаю, вам проломят голову, но, возможно только сломают руку, а попробуете уклониться, скинут с этого парапета головой вниз. С теми, кто дает повод, тут так и делают.
По ее губам пробежала легкая улыбка, словно она вспомнила какой-то забавный, связанный с этим анекдот. Вертура замер. Герцогиня оценивающе прищурилась. Обыденность ее голоса снова заставила его сердце похолодеть. Ему тут же вспомнились слова предостережения, сказанные инспектором Тралле еще в первый его день пребывания на службе в полиции Гирты. Тогда он, усталый, не осознал, не принял их к сведению, пропустил мимо ушей, но теперь ему живо представилось, как вот прямо сейчас она все тем же беззаботным и веселым девичьим тоном подзовет к себе графа, прикажет ему и его людям взять его, Вертуру, за руки и за ноги, раскачать посильнее и под лирическую мелодию струнного квартета и смех собравшихся за столами рыцарей, их жен и девиц, скинуть с отвесного склона так, чтобы он упал и разбился насмерть о камни мостовой у подножья скалы. И все это будет сделано с радостью служить ее воле, исполнить ее любую сиюминутную кровавую прихоть. И даже оформлено в виде украсившего очередной скучный вечер за кружкой юва, болтовней и поединками веселого и задорного спектакля, а назавтра Мариса напишет в «Скандалы» статью, а на последнем листе нарисуют карикатуру недели на его глупую смерть…
Ему снова стало до боли страшно и стыдно, что он просто так пришел в этот дом и по глупости посмел заговорить с самой леди-герцогиней. Той, что еще три дня назад, как отдавала приказы жечь дома месте с людьми и давить толпу копытами боевых коней, к которой, наверное, ожидая именно этого исхода, прямиком и подвел его жестокий и изощренный в своих злодеяниях граф Прицци. Но, как бы не было страшно, он уже был научен горьким опытом и знал, что верный выход есть только один: уняв волнение и дрожь, склонился в легком, но решительном поклоне, положил руку на эфес.
- Ваше слово здесь для меня закон - с обреченной готовностью во взгляде тихо, но почтительно и твердо ответил он ей – и я не стану отказываться от боя, моя леди.
Принцесса Вероника внимательно посмотрела на него, утвердительно кивнула. По ее губам скользнула едва заметная мягкая, немного грустная улыбка. Внезапно Вертуре отчего-то стало жаль ее. Подумалось, что, наверное, она сама не более чем заложница всего того, что происходило вокруг и тоже играет какое-то непонятное ему, жестокое и страшное представление. Но он так и не успел развить эту мимолетную мысль: его уже окликали от столов, вспоминали на все лады его ссору с маршалом, интересовались с насмешкой, не желает ли он явить благородное мастерство обращения с оружием, принять участие в веселом и дружеском мечном поединке. Кто-то пошутил о том, что детектив, это профессия для тех, кто любит протирать в конторе стул и штаны. Ему ответили, что Мильда столица трусов и лжецов, а мечи там мягкие, не как у нормальных людей. С этими словами как будто прорвало трубу: оскорбительнее одна другой, посыпались шутки и издевки, женщины смеялись в голос, грубо переиначивали его имя, показывали пальцем, поддакивали удали и остроумию своих мужчин подстрекали их побыстрее самим начать драку, потому что детектив трус и точно откажется от поединка.
- Записывайте – резко обернулся, как будто его отвлекли от важного разговора с самой племянницей Герцога, грубо и грозно, как перед смертельной схваткой, бросил обидчикам Вертура. С вызовом продемонстрировал свой меч.
Принцесса Вероника утвердительно кивнула ему. Как будто в предвкушении крови, радостно улыбнулась, рывком распустила багровую ленту, которой был подвязан ее левый рукав, взяла ее в обе руки.
- Моя леди… - попытался Вертура, но ее непреклонный взгляд человека, который не прощает отказов, заставил его вовремя спохватиться. Развернувшись, он припал перед ней на правое колено, протянул правую руку и согнул ее в локте. Принцесса ловко повязала ему на запястье свою ленту, с силой затянула бантом, а он, низко поклонился ей в ответ, снова поцеловав ее руку, словно окрыленный ее волей, твердо шагнул к столам, навстречу хорохорящимся и страшным, готовящимся к драке рыцарям.
- До травмы, контузии или очевидного превосходства противника – объяснил детективу правила военный комендант, бросил безразличный взгляд на ленту, которой одарила его герцогиня – но в голову намеренно не бьем. У нас тут и так полно отбитых дураков, лишние нам не нужны.
Вертура молча кивнул что понял. Оруженосцы уже раздвинули столы и диваны, принесли колеты и защиту кисти, налобники и затупленные специально для военных игр мечи. Дамы подвязывали кавалерам ленты, подносили им кубки с вином. Те были возбуждены, улыбались своим спутницам, острили друг другу, примерялись к оружию, хвастались, обсуждали кто сильней. Музыканты ударили по струнам, сыграли торжественный марш. Заколотил барабан, объявляя начало поединков. Первые двое бойцов были Вертуре незнакомы. Какой-то господин в летах и с длинной деревенской бородой встал в позу и выставил перед собой меч. Против него вышел более высокий и молодой рыцарь с регалиями жандармерии с манерным лиловым бантом на груди. Замахнувшись своим оружием, он было нацелился атаковать, но первый качнулся вперед, скользнул по мраморным плитам балкона одной ногой и ловко, рубанул от кисти, ударил на опережение ниже пояса противника, но при этом выше колен.
- Ау… - застонал контуженный. Запоздало взмахнул мечом, согнулся, отошел на полусогнутых ногах и повалился на ближайший стол, позорно хватаясь за ушибленное место.
Все засмеялись. Какая-то женщина бросилась к нему и обеспокоенно уставилась на него, не зная как теперь быть.
- Несите вина! – громогласно, как на войне, приказал граф Прицци. Он сел на стол вполоборота к площадке для боев, водрузил на колено гитару и теперь подыгрывал на ней аккордами в такт оркестру.
- Надо помассировать! – посоветовал, изобразил игривым жестом какой-то шутник.
- Ну кто так бьет, сдурел что ли? – стонал сквозь зубы побежденный. Перевернувшись на спину, с натужным шипением, как будто был ранен всерьез, схватился обеими руками за ушиб.
Его спутница встала рядом с ним, взяла за его локоть, тревожно уставилась ему в лицо.
Сельский рыцарь лихо подкрутил ус, захохотал, сорвал с соседнего стола фужеры с вином, отпил из одного, второй поднес поверженному, и с пафосом, как на тинге, высказался.
- На войне иначе не дерутся, брат мой! Привычка!
- Вот доспехи надену, в следующий раз будет тебе привычка! – выпивая залпом, весело погрозил ему пальцем, бросил в ответ побежденный. Он слез со стола и заковылял в сторонку к скамье. К нему отошла и подсела рядом его подруга. Закинула ноги ему на колено, обняла, страстно привлекла его буйную кучерявую голову к себе, вцепилась губами в его усы.
Следующими были какой-то уже разгоряченный вином, ищущий бессмысленной пьяной драки, лейтенант Оскар Доццо и принц Ральф. Выйдя в круг, фамильярно и нетерпеливо отсалютовав мечами принцессе и графу, они бросились друг на друга с такой лютой ненавистью, что бывалые рыцари неодобрительно нахмурились, и даже майор Тинвег, что наблюдал за происходящим через распахнутые стеклянные двери банкетной аудитории, вальяжно сидя на низкой мягкой скамейке и лаская шею высокой девицы с зелеными губами, отстранился от своей спутницы и бросил выразительный взгляд на графа, не стоит ли пойти и разнять их.
Но ни граф, ни герцогиня не остановили бой. Со звоном гремели мечи. Принц бил с замаха, со всей силы, лейтенант отвечал ему такими же сокрушительными ударами, колол, не отставая от наследника Гирты. Короткое время, может секунд двадцать, они кружили друг против друга с искаженными яростью и напряжением лицами, пока меч юноши с особой силой, не уколол оппонента в край доспеха на груди.
- Ах! – только и выдохнул тот, напрягся и снова ринулся в атаку, ударом наотмашь сбил клинок противника. Следующий удар уже явно предназначался чтобы вонзить его принцу в шею, но тот с ловкостью кошки отскочил от него, а лейтенант, неуклюже подавшись головой, со всего размаху ударил юному герцогу в нагрудник. На что принц со смехом ловко провел затупленным, выщербленным, клинком по лицу противника, оставив на его шее и щеке красный, саднящий след, чем привел его в еще большее бешенство.
Лейтенант Доццо запоздало отпрыгнул, со всей злостью снова бросился вперед и, пропустив скользящий укол принца в бедро, не чувствуя боли от ярости и выпитого, с двух рук ударил принцу Ральфу в плечо так, что тот потерял равновесие, снова едва не попав ему в шею. Юный герцог отшатнулся назад, а лейтенант уже был готов ударить его со всей силы по открытому лбу, проломить наследнику Герцога голову, но резко взвыл свисток: граф Прицци дал сигнал к прекращению поединка.
- Отставить! Смиррна! – браво и громогласно, со сноровкой бывалого сержанта, приказал широкий и веселый усатый кавалер, распорядитель турнира. Лейтенант Доццо, хоть и был рассержен и разгорячен, но ослушаться приказа не посмел. Опустил свой меч и откинув со лба длинную челку взмокших от пота светло-русых волос, чуть отдышавшись, смачно плюнул под ноги. Отвернулся, забегал глазами в поисках фужера с вином чтобы выпить.
- Давай еще! Ну же! Иди ко мне! Куда же ты? – весело позвал его раззадоренный опасностью принц Ральф. Помахивая мечом, свободной рукой показал ему в спину неприличный жест, на что лейтенант резко развернулся, подбежал и со звоном ударил ему в клинок так, что меч наследника вывернул ему кисть и едва не вылетел из руки. Но юный герцог все-таки удержал свое оружие и ловко отскочил назад, разрывая дистанцию для продолжения поединка.
- Еще! Ну же! Давай сюда! Еще покажи! – дразня, выгибая спину, игриво подставляя для удара голову, кричал он, подзадоривал лейтенанта к новой вспышке бешенства.
- Довольно! – грозно приказал ему граф Прицци и объявил – победитель сэр Булле.
- Я тебя убью! – ощерившись как мокрая крыса, зло бросил лейтенант Доццо наследнику Гирты, и от кисти со звоном зашвырнул затупленный меч для потешных поединков далеко в кусты. Забегал дикими глазами по лицам собравшихся вокруг зрителей. Похоже, так и не найдя кого хотел, нервно размахивая руками, растолкав весело обсуждающую представление публику, чуть не подравшись с каким-то намеренно пихнувшим его плечом кавалером, затопал прочь с ринга.
- Сэр Аксель Фарканто! – торжественно и весело объявил распорядитель турнира – и сэр Вертура, наш модный гость из Мильды!
Из толпы вышел тот самый долговязый молодой рыцарь, спутник рыжей подруги принцессы Вероники. Он был выше детектива на полголовы, но сильно сутулился. Примеряясь к клинку, зажато вытягивал необычайно жилистую для своей тощей комплекции руку. Проверяя, удобно ли лежит, выставлял вперед и убирал обратно руку с оружием с такой непринужденной ловкостью и скоростью что одного взгляда на эту разминку Вертуре хватило, чтобы понять, что, как и говорила принцесса Вероника, ничем хорошим для него этот поединок не завершится.
- Вас сильно или больно?! – словно бы по секрету, приложив ладонь к щеке, но достаточно громко, так чтобы слышали все собравшиеся вокруг, весело играя лицом, поинтересовался он у Вертуры.
- Как всех – пожал плечами, ответил детектив, проверя, свободно ли ходят руки в выданной ему непривычно легкой композитной бригандине. Он выпил немного вина, чтобы унять дрожь и мысленно осенил себя крестным знамением. Под стать нагруднику, ему дали такие же несолидно тонкие и невесомые латную перчатку и наруч. С сомнением покачав головой, детектив надел их и тоже, чтобы проверить, удобно ли ему, сделал широкий взмах, чем снова развеселил всех.
Запел свисток. Поединщики отсалютовали друг другу.
Вертура всегда считал, что умеет быстро выхватывать меч и вставать в стойку, но в этот раз не успел. Меч в руке противника резко выстрелил от локтя и, страшно и стремительно блеснув прямо перед его лицом, тяжелым таранным ударом с грохотом вонзился ему в бригандину.
От столов послышалось унизительное хоровое «фу!», но поединок был явно далек от завершения. Стараясь перевести дыхание в ушибленной даже через броню груди, Вертура отошел на пару шагов назад, мысленно представляя себе, как делать упражнения, которые он отрабатывал со своим более коротким мечом на тренировках в Мильде. Так что как только Фарканто, дождавшись, когда он будет готов и поднимет меч, вновь пошел в наступление и попытался повторить свой однажды сработавший фокус, резко сбил его клинок в сторону и, контратаковав возвратным движением, тоже ударил противника по доспеху на груди. От столов снова посыпались едкие насмешки, на этот раз над его случайной удачей, а Фарканто, видимо раздосадованный тем, что пропустил такой глупый удар, легко и стремительно шагнул в сторону и сделал выпад. Вертура даже не успел повернуть клинок, чтобы отразить эту атаку, как его левая рука внезапно вспыхнула нестерпимым огнем и отнялась. Резко отпрыгнув в сторону, едва не упав навзничь, с трудом держась на подкашивающихся от нестерпимой боли ногах, слепо прикрываясь вытянутым перед собой мечом, пошел по кругу, чтобы хоть как-то выиграть время. От боли его шатало, силы покидали его, перед глазами плыли стремительные черные и алые круги, но
его противник не спешил наступать и детектив, пытаясь хоть как-то сохранить лицо, выдохнул.
- Я могу… продолжить…
Фарканто поднял меч и вопросительно посмотрел на графа Прицци, тот чиркнул медиатором по струнам и отрицательно покачал головой.
- Достаточно – только и сказал он и кивнул усатому кавалеру. Тот формально задул в свисток, объявил победителем Акселя Фарканто и позвал готовиться к бою следующих по списку.
- Живой? – подошел к Вертуре, с манерным насмешливым участием поинтересовался Фарканто. Перекинув меч в левую руку, протянул ему правую, чтобы обняться с ним.
- Да…– сдавленно ответил тот и, ткнувшись с ним локтем, попытался обнять его травмированной рукой в ответ. Он едва сдерживался от оправданий и стонов. Ему было очень больно, но еще больнее, горше и обиднее было от того, что все смеются над ним, и рядом нет той, что громко скажет им «он ранен, заткнитесь все!», подойдет, приласкает его и утешит.
- Да не берите в голову – махнул рукой, скривился Фарканто – я этих балбесов тут каждый раз колочу, а все бестолку. Пойдемте пить.
- Я вас подвел… - заметив внимательный взгляд принцессы, склонил перед ней повинную голову детектив, когда они с Фарканто и его рыжей подругой, развеселенной вином и зрелищем столь ловкого боя, вернулись к ней.
- Значит, теперь ваша жизнь, ваш меч и ваша женщина принадлежат мне! – весело и громко ответила принцесса. Фужер в ее руке был уже пуст, на щеках играл румянец, в глазах горели веселые и зловещие одновременно, пьяные огоньки – и умрете вы тоже, только когда я вам прикажу, ясно это?
- А иначе и не выйдет – подтвердил Фарканто совершенно серьезно – леди Вероника тут самая главная, если вы еще не поняли этого.
- Больно? – с интересом спросила у детектива его рыжая спутница, без всякого сочувствия, глядя, как он ощупывает ушибленную выше локтя руку, которая уже потихоньку начала отходить.
- Уже не настолько… – морщась, сдавленно ответил он ей.
- А вы бы предпочли сломанную челюсть? – с хитрым намеком подмигнул, склонился к нему Фарканто - или остаться без глаза? Недавно одному тут мастер Тинвег выбил.
- Раз такие ловкие, что ж войну-то проиграли? – все-таки не удержался и отомстил за все обиды детектив. Поздно спохватившись, что это была одна из тех вещей, на которые ни в коем случае нельзя было даже и намекать, он уже был готов начать оправдываться и извиняться, но его снова спас молодой рыцарь.
- Так меня там, с ними, не было! – заулыбался он, как будто спьяну перебив принцессу Веронику, что уже напрягла губы, хрустнула пальцами, явно намереваясь сказать что-то, то, что окончилось бы для Вертуры очень плохо. Заиграл лицом, пояснил – книжки учил, лекции за партой слушал. В университете ума набирался, чтобы прежде думать, чем язком молоть. Знаете как это?
- Да… – запоздало опустил плечи детектив, но его уже никто не слушал.
- Ага! Мы вместе учились и вместе сюда и приехали! – ласкаясь к Фарканто плечами и головой, явно гордясь своим таким нескладным с виду, но столь сильным, умелым и ловким избранником, густо дымя черно-белой папиросой, со смехом хвасталась, рассказывала рыжая подруга принцессы – это они с Вероникой меня сюда притащили! Тоже поначалу все думала, что за дичь! Как школьники обалдевшие снимают и выкладывают, только по-настоящему, на самом деле. Теперь уже и возвращаться не хочется, сама жить уже не могу без этой Гирты!
Пришел паж, сдержанный и аккуратный паренек лет четырнадцати, принес фужеры с легким, приправленным какой-то ароматной травой спиртным напитком.
- Ну, чтобы скрещивать мечи с головами идиотов! – провозгласил тост Фарканто.
Все утвердительно кивнули, подняли фужеры и только сделали по глотку, как откуда-то из-за дома послышались возбужденные призывы о помощи и опасливые женские крики. Детектив резко обернулся. Насторожились и у столов. Граф Прицци опустил гитару, прислушался что случилось.
- Сэр Барко! – крикнул кто-то – это Оскар! Сэр Прицци!
- Что там еще такое? – неприязненно спросила у Фарканто рыжая подруга герцогини.
- Скандал, как всегда – беззаботно пожал плечами тот – пойдемте глянем.
Все кто был на террасе и у столов, поспешили через зал на первом этаже, но рыжая девица раздавила бычок о парапет и указала куда-то в сторону, призывая идти за ней. Как будто была хозяйкой в этом доме, повела принцессу и ее спутников к одной из дальних дверей. Как будто это она была хозяйкой в этом доме, пройдя открывшуюся за ней залу с большими удобными креслами и столом с кальяном и сложенными друг на друга толстыми, украшенными замысловатыми гравюрами, книгами, раздвинула плотные закатно-алые занавески и, распахнув похоже незапертую, высокую, от пола до потолка, прозрачную арочную дверь, вывела всех на другую сторону дома, туда, где были посыпанные белым песком дорожки и беседка в кустах, мимо которой не так давно проходил детектив. Ее ловкий расчет не подвел: пока все мешали друг другу, проходили через двери и между украшенных вьюном решеток и столов, детектив, принцесса и ее спутники, сделав быстрым шагом небольшой крюк, оказались на месте почти первыми. Здесь на небольшой площадке с фонариками и клумбами, под синими декоративными пихтами стояли стоны и плач: уже знакомый Вертуре по второму поединку лейтенант Оскар Доццо избивал какую-то растрепанную упавшую перед ним на колени женщину. Мотая ее из стороны в сторону, со всей злостью рвал ее одежду, без всякой жалости молотил кулаком по лицу сверху вниз.
- Дрянь! Гадина! Подстилка! – брызжа кровавой слюной, сквозь зубы, свирепо и громко кричал он. А рядом, оставляя за собой на белом песке аккуратной парковой дорожки пыльные мокрые следы, бессмысленно прижимая ладонью развороченный ударами меча, хлещущий кровью живот, из последних сил отталкиваясь ногами, отползал спиной, незнакомый детективу усатый, с бакенбардами, незнакомый кавалер.
Граф Прицци подскочил к бьющему женщину и, схватив его за плечо, закричал ему в ухо страшным командирским голосом.
- Отставить! Оскар! – рванул лейтенанта одной рукой так, что тот сразу же выпустил свою обливающуюся слезами и кровью жертву, отшатнулся на несколько шагов, зашаркал по песку, оступился и едва не упал на клумбу в цветы. Замерев, встал, вращая безумными, ничего не понимающими, полными слез, глазами, сжимая и разжимая кулаки, дико смотрел на графа, побитую им женщину и входящих на площадку людей.
- Поймал их Оскар. Допрыгался Тео – покачал головой кто-то, кивнул, разъяснил подошедшему как на прогулке, за руку со своей лукаво улыбающейся женой, майору Тинвегу.
Все собрались вокруг раненого и упавшей на скамейку-качалку побитой, с растрепанными волосами и измазанным кровью и потекшей тушью лицом, женщины. Граф Прицци присел на корточки перед раненым, повел головой, приказал доставить носилки. Обратился вначале к пострадавшей, потом к лейтенанту, что не стал никуда бежать, остался рядом, с обессиленным, подавленным видом подсел к сколоченному из толстых досок садовому столу на ближайшую скамейку.
- Зайдете ко мне как вызову – коротко сказал ему граф уходя, на что рыцарь молча кивнул в ответ.
- Он их увидел и сразу напал! – быстро и взволнованно объясняла всем какая-то совсем юная девица – ничего не спросил... А сэр Барко даже меч не успел выхватить…
- Браво Оскар! Наконец-то! – рассудительно похвалили из толпы. Послышались одобрительные голоса. Мужчины улыбались, переглядывались, кивали друг другу и своим спутницам, что согласны с его действиями.
Пришли двое оруженосцев с носилками, подняли раненого, понесли в дом. Побитую женщину окружили девицы, тревожно и осудительно переговариваясь, тоже повлекли в помещение.
- Свинья! – со всей ненавистью закричала она напоследок своему обидчику уже из дверей – как драка, так всегда с разбитой башкой! Хоть раз бы кого победил! Только из-за угла и можешь! Тео выздоровеет, спину тебе переломает, руки и ноги отрежет!
- Скажите, чтобы принесли вина – властно бросила Вертуре принцесса Вероника, подошла к столу и строго спросила – Оскар, что вы тут устроили?
- Ничего… - было огрызнулся он, но тут же испугался, вздрогнул, смахнул со лба мокрые волосы, облокотился о стол и прикрыл руками лицо – простите за этот моветон, моя леди…
- По существу – спокойно и сурово перебила его герцогиня. Ловко подобрав длинные полы своих одежд, села напротив него за стол на скамейку.
- Все знали! Смеялись надо мной… - сквозь слезы начал бестолково объяснятся рыцарь – я пытался говорить, решить это дело… Пошел искать ее, хотел выпить с ней, а они здесь…
- Вы были огорчены поединком, поведением сэра Булле и решением сэра Августа присудить ему победу – назвал все своими именами вернувшийся с пажом и напитками детектив. Собственноручно поставил перед каждым по фужеру. Первой принцессе Веронике, потом Фарканто и его рыжей подруге, один оставил себе и еще один лейтенанту. Отдав пажу пустой поднос, сделал ему жест отойти. Лейтенант с изумлением уставился на Вертуру, быстро заморгал, чтобы не мешали слезы и только и спросил.
- А вы кто еще такой, черт вас возьми?
- Марк Вертура – пренебрежительно и мрачно поморщившись, уже без всякого достоинства и рисования, как будто уже само его имя вызывало у него отвращение, представился он, приложил руку к груди и чуть поклонился – шпион из Мильды.
От этого представления чуть улыбнулась даже принцесса Вероника, что все это время задумчиво и безразлично молчала, сидела боком за столом, положив ногу на ногу и не выказывая больше никакого участия к инциденту.
- А вы чертовски правы, милорд! – внезапно просиял лейтенант, словно это глупое представление махом перечеркнуло все сегодняшние обиды, выпил залпом вина, сверкнул зубами и с силой ударил по столу кулаком – эсквайр Оскар Хуго Доццо! Лейтенант второго штурмового пехотного орднансного Гирты! К вашим услугам, сэр! Ну как знал же, не надо было сегодня ехать! И к пасьянсу утром карта не шла…
- Да правильно вы все сделали! Я бы точно также поступил! Зарубил бы его к черту! Головы таким с плеч! – заиграл лицом, с хрустом заломил пальцы своей подруге, сообщил Фарканто – вот ей Богу, честно!
- Отлуплю Иду, живого места не оставлю! Только домой доедем! Сама-то хороша! А меня еще обзывает скотиной! Пойду за ней…
- Не сейчас. Позже – перебила его, приказала принцесса Вероника. Даже не глядя в его сторону, поставила перед ним свой нетронутый, наполненный до краев сладким игристым вином, фужер.
- Нет я пойду! – выпив еще, было попытался вскочить из-за стола лейтенант, но Вертура и Фарканто, не сговариваясь, вскочили со своих мест и усадили его обратно на скамейку.
- Оскар, ну ей Богу! – крепко схватил его за затылок своей костлявой рукой молодой рыцарь – будете опять дебоширить, разобью вам физиономию об стол!
Почувствовав, что ему не вырваться, лейтенант притих.
Так, некоторое время, они сидели молча, смотрели в полупустые кубки. В окне второго этажа дома кто-то подошел к стеклу, коснулся рукой штор. Аккуратно выглянул на улицу посмотреть так, чтобы самому остаться в тени. Все посторонние давно разошлись, только в стороне, на цепях, чуть покачивалась еще недавно занятая тешащимися друг другом влюбленными скамеечка. Мягким, желто-белым, под калильный, газовый, светом, горели фонарики на черных кованых кронштейнах. На посыпанных мелким белым песком, переливающимся крошечными многоцветными искрами толченого стекла, дорожках, между высоких деревьев и кустов было безлюдно и тихо. Только сейчас, чуть успокоившись, переведя дух, Вертура внезапно осознал, насколько он морально истощен и разбит.
Пришел предусмотрительный, совсем юный, паж, принес принцессе и ее маленькой свите еще вина и корзинку со свежим мятным печеньем. Сказал, что это от хозяйки дома. Вернулся с ведром песка, быстро и аккуратно присыпал кровавые следы, обмахнул веником камни у клумб и качели, и также молча и тихо удалился: как будто бы и не было здесь ни кровавой расправы над любовником, ни стонов смертельно раненого, ни избиения неверной жены.
Из дома вышел тот самый усатый феодал с длинной бородой, что одним ударом сразил противника ниже пояса, подошел, сдержанно и торжественно поклонился принцессе и коротко сообщил.
- Тео умер.
- Прости меня брат – встал, воздел глаза к небу, широко перекрестился, лейтенант Доццо, уткнулся лбом ему в лоб, обхватил его за шею. Глухо стукнулись друг о друга так и не снятые в суматохе после потешных поединков, защитные жилеты. Рыцарь по-солдатски обнял его одной рукой, похлопал по спине.
- У меня-то чего просить – ворчливо и глухо ответил он – каждый бы поступил также. Сэр Август велел передать: забирай свою Иду, езжайте домой.
- Оскар, идите за ней – велела принцесса Вероника.
- Аксель… - заморгал, обратился к Фарканто, попросил лейтенант. Тот кивнул, с готовностью поднялся со скамейки в готовности пойти с ним.
- Мы сходим с вами! – энергично ответила его рыжая подруга, и они все четверо вошли в дом. Секунду Вертура и герцогиня сидели в тишине. Он смотрел в недопитый кубок, она как будто снова ждала, чтобы он снова начал разговор первым.
- Вы были очень великодушны ко всем нам – опустил взгляд, тихо произнес слова благодарности детектив – спасибо вам, моя леди.
Принцесса Вероника промолчала, только чуть кивнула, что услышала его. Ее взгляд снова стал внимательным, беспощадным и пронзительным. Глаза потемнели и стали почти совсем черными. Вертура вздрогнул, ему стало холодно и жутко, он буквально физически ощущал как этот непреклонный взгляд пронизал насквозь его разум, не оставил ничего тайного и сокровенного в его душе. Романтичная и непонятная мечтательница-девица, вновь обратилась обжигающе-ледяной и грозной владычицей Гирты, и ему снова стало страшно от того, каким наивным, несдержанным на язык, опрометчивым глупцом он был, что вообще посмел поднять на нее глаза и заговорить с ней.
Он потянулся к ленте, которая все еще была на его запястье, но принцесса остановила его предупредительным жестом.
- Оставьте себе – приказала она, прищурилась и попыталась улыбнуться, но на этот раз вышло совсем устало и наигранно – в знак нашего знакомства. Марк Вертура, шпион из Мильды.
***
Вернулись Фарканто и Оскар Доццо с женщинами в сопровождении графа Прицци. Вместе со всеми, в ожидании повозки и лошадей, военный комендант вышел за ворота на ночной проспект.
Лейтенант Доццо гордо курил трубку. Стоял с молчаливым и грозным достоинством победителя. Рыжая подруга принцессы Вероники вела под локоть его побитую, с надвинутым низко на лицо капюшоном, жену Иду, что уже не плакала, хотя и пошатывалась на ходу и, похоже, не возражала, что ее везут домой, обратно к мужу и детям.
Вертура достал трубку. От усталости неосознанно, по привычке, протянул кисет Фарканто и графу. Те, как само собой, взяли по щепоти табаку и тоже закурили. Подъехала повозка, а почти сразу за ней следом бесшумный и темный, сопровождаемый несколькими вооруженными всадниками, ипсомобиль.
- Едем на Центральную – сухим служебным голосом сказал кому-то один из конных.
- Я пешком, мне рядом – объяснил, когда его спросили, детектив. Низко поклонился принцессе Веронике, аккуратно, с почтением, поцеловал ей руку. Обнялся локоть к локтю с рыцарями, отсалютовал отъезжающим и, развернувшись, пошел вниз по проспекту, чтобы прогуляться и хоть как-то осмыслить все, что сегодня случилось. В его голове стоял шум: только сейчас, в одиночестве, на темной, безлюдной улице, под отвесной гранитной скалой, на гребне которой, высоко вверху, остались огни террасы, откуда его обещали скинуть, посмей он отказаться от заранее проигрышного сражения, ему стало по-настоящему страшно и волнительно.
Перекрестившись, он сокрушенно покачал головой. Только сейчас, вырвавшись из этого опасного и страшного дома на свободу живым, только с метко и несильно ушибленной точно в локоть рукой, он по-настоящему осознал смысл слов сказанных ему с какой-то особой горечью и тоской принцессой Вероникой: «Вы что, еще ничего не поняли? Это Гирта».
- А еще они рисовали карикатуры на них… - вспоминая «Курьера» и «Южный Вестник», популярные газеты, что издавались в Мильде, печально подумал он, растирая замерзшие руки – сочиняли анекдоты и памфлеты…
***
Он вернулся когда на часах было уже половина четверного ночи.
Еще с перекрестка приметив, что в окнах его комнаты горит свет, поднявшись на второй этаж, обнаружил, что входная дверь не заперта, а на столе горит керосиновая лампа, и Мариса сидит перед ней с пером в руке.
- Где ты был? – спросила она с угрюмой обидой, как только он переступил порог, и подозрительно принюхалась, приготовившись начать ругать его за пьянство. Но пока он шел по ночному городу запах того немногого, что он выпил сегодня уже почти выветрился, а все остальное заглушил едкий, стоящий в комнате табачный дым.
- Я не пьян – с усталой злой досадой огрызнулся Вертура, вспоминая барона Тинвега с его молодой женой, графа, Фарканто и других кавалеров со своими преданными и нарядными девицами. Снял плащ, бросил его на кресло, сел на кровать и принялся расшнуровывать башмаки: массивные, на толстой подошве и с высокими голенищами, уже давно истоптанные, обшарпанные и старые, черпающие воду, что уже давно пора было отдать их какому-нибудь малоимущему или в церковь и купить новые взамен. Эти башмаки очень давно купила в подвальчике за углом у фактории Трамонты и подарила ему женщина с которой они расстались много лет назад и которую он все это время ждал. без всякого основания надеясь, что она вернется к нему и никак не мог ее забыть. С сожалением и разрывающей сердце тоской часто думал о ней, о том, что такой как она он больше никогда не будет, все никак не мог и не желал смириться с этим фактом и купить себе новые башмаки.
А сегодня похожие на его собственные, только новые и блестящие, почти такие же ботинки были на принцессе Веронике. Ошеломляющей, потусторонней, непреклонной и одновременно ранимой, сострадательной и искренней женщине, герцогине Гирты.
Вертура тяжело вздохнул, отставил обувь в сторону, вложил портянки в голенища, и уставил раздраженный взгляд на Марису, что сделав презрительно-брезгливое лицо, изредка выразительно моргая, как будто ждала, что он начнет оправдываться и извиняться, смотрела на него в ответ. От этого ее поведения ему стало как-то по-особенному досадно и обидно: видя его усталость и тоску, она могла бы подойти, присесть рядом, заботливо взять его за руку, заглянуть в лицо, утешить, спросить, что случилось. Но, хотя она и могла и даже была обязана поступить именно так, она не сделала ничего из этого, и это было просто отвратительно.
- Ну? – требовательно и грубо спросила она, так и не дождавшись никаких внятных слов. От такого ее поведения, а главное, от того, что она совсем не принцесса Вероника, но при этом набралась наглости так разговаривать с ним, его обуяли жгучая досада и злость. Нестерпимо захотелось крикнуть ей, что она оборванка, мразь и тварь, вскочить, со всей силы врезать по ее нахальному лицу, отомстить за все сегодняшние унижения. Но, все-таки понимая, что ее вины в этом нет, он сдержался, тяжело вздохнул и отвернулся к иконам, уставился на них, только чтобы не смотреть на нее, и глухим усталым голосом ответил.
- Гулял по городу.
- Где ты это взял? – кивая на ленту на его запястье, о которой он уже успел позабыть, видимо посчитав, что он уже прогнулся и дал слабину, с еще более угрожающим напором потребовала она.
- Подарила леди Вероника.
- Какая еще Вероника?
- Та самая – последними усилиями уняв злость, устало, коротко и неохотно ответил он ей. Встал, снял мантию и перевязь с мечом, перекрестился, лег обратно на кровать, перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Ему хотелось плакать от досады и горечи, его трясло, но он сжал зубы, сказал про себя «Христу было хуже. Его вообще распяли и все предали». От этих слов стало спокойнее, захотелось помириться, сказать «она сказала, ты меня терпишь. Прости, что я тебя обидел», но пересилить себя, произнести даже эти простые слова от усталости и пережитого сегодня волнения и страха у него просто не осталось никаких душевных сил.
Мариса же приняла еще более презрительную и надменную позу, как будто его вид и слова нисколько не ранили ее сердца, снова обратилась к столу и мрачно уставилась в исписанные неаккуратными, корявыми от злости, с которой она их рисовала, буквами, листы.
***
Глава 9 Каннибалы. (Вторник)
***
Стояло еще ранее утро. Солнце пробивалось сквозь нагромождения бесформенных, гороподобных туч, слепило воспаленные с недосыпу глаза, беспощадно лупило в окна. Инспектор Тралле прохаживался между столов с номером «Скандалов» свернутым в трубочку в руке. Хмурился, хлопал газетой о ладонь, требовательно и недовольно приглядывался к сонным, мрачным с недосыпу, служащим. С плаца, впиваясь в и без того плохо работающий по раннему утру, мозг, резко взвизгивали, взвывали полицейские рожки.
- Лео и Инга – скривил лицо инспектор и недовольно уставился в их сторону. Инга сидела на низком диване закинув ногу за ногу со своим огромным серым котом, расчесывала гребешком его морду, бока и спину. Кот сегодня был не менее важным и недовольным, чем все остальные сотрудники отдела Нераскрытых Дел, словно уже успел проникнуться всеми тяготами службы в полиции Гирты. Надменно отстраняясь от гребешка, он то и дело поднимал голову, озирался на сидящего спиной ко всем за своим столом магистра Дронта: похоже, эти двое с первого же взгляда прониклись друг к другу какой-то иррациональной и непреклонной враждебностью. Как только магистр вошел в зал, кот вскочил, зашипел, зашагал по столу боком, выгнул спину. Он уже было нацелился к атаке, проверяя, не скользит ли, заскреб задней лапой перья и бумажные листы, раскидывая их, но Инга уверенно, с явной сноровкой, поймала его под передние лапы, с видимым усилием зажала как огромную мягкую игрушку и развернула в противоположную сторону от магистра.
Полицейский же только пристально посмотрел на противника, презрительно пожал плечами, посчитав, что кот недостоин даже его усмешки, но все же не стал испытывать эксцентричное животное и теперь сидел за своим рабочим столом подальше от той части зала, где расположились Инга, кот и Фанкиль. По счастью инспектор Тралле сильно опоздал и не видел всей этой сцены.
- Лео, вы меня слушаете? – спросил он у Фанкиля, что подперев голову локтем, с отсутствующим видом смотрел в раскрытое настежь окно, наслаждался прохладным сквозняком и щебетанием птичек на ветвях рябин – это для вас. Шерифы Ринья задержали какого-то человека, пишут одного из шайки зогденского каннибала, но показаний он дать не может, потому что они отколотили его так, что он скоро будет мертв, если вообще еще жив. Следственный спустил нам срочное задание: пока еще можно, хоть как-нибудь допросить. Только побыстрее, потом поедете снова с вашим животным в «Башню». У Эббы опять с котами что-то не то, они не успевают, сэр Гесс прислал приказ, подключиться к проверкам. Лео, вы поняли свои задачи на сегодняшний день?
- Да конечно – как будто бы беззаботно ответил тот и выразительно взглянул на Ингу, та кивнула в знак согласия и коварно улыбнулась.
- Йозеф – уставился инспектор на лейтенанта Турко, что сидел за своим столом, поджав плечи, вертел в руках мутный от кофе, давно немытый пустой фужер – ваша первоочередная задача найти сэра Визру. Поедете в Йонку, проведете опрос и розыскные мероприятия. Может он там и валяется пьяным на диване в кабаке. Это будет самым лучшим вариантом. Если нет, пошлем Лео с котом. Поняли это?
- Да – кивнул лейтенант и тут же уточнил – а подорожные дадите?
- Мэтр Сакс, вы подготовили все бумаги, которые я вам сказал? – проигнорировав вопрос лейтенанта, обратился инспектор к доктору, что, похоже, успел уснуть за своим столом, сжимая в руках перо, как будто работал круглые сутки подряд и очень утомился.
- Мэтр Тралле? – встрепенулся, быстро заморгал тот – с котом бухгалтерия отказала, требуют должность, ранг и полное имя...
- Ну так выдайте! Придумайте! Кот нам нужен, без кота никуда не уедем. Кто будет нюхать всякую дрянь, вы? Лео, как зовут ваше животное?
- Дезмонд Дорс – пожал плечами рыцарь.
- Я надеюсь это шутка – недоверчиво покачал головой, скривил скулу, инспектор – ладно, черт с ним, пусть будет Дезмонд. Густав. Оформите эту тварь как консультанта, пусть поставят на полное довольствие. Не из своего же кармана ей мясо насыпать. Жрет небось, ведрами, скотина.
- Сию минуту! – потянулся к столу, взмахнул пером и принялся скрести бумагу доктор, изображая, что уже приступил к исполнению.
- Алистер – обернулся к магистру начальник отдела Нераскрытых Дел. Тот сидел за своим просторным столом-бюро, выдвигал и задвигал обратно ящики, рвал на клочки ненужные бумаги и выкидывал их в корзину, сосредоточенно наводя порядок на своем рабочем месте – проверите фокусников, факиров и циркачей. От этих можно ждать всего чего угодно, с этими шарлатанами вы лучше всех.
- Бесспорно – ядовито и важно ответил тот, даже не оборачиваясь на инспектора.
- Остались вы двое – строго кивнул полицейский сидящим каждый за своим рабочим столом Вертуре и Марисе – самые бесполезные. Марк, поедете с Йозефом, прогуляетесь по округе. Анна, пойдете в канцелярию возьмете новый приказ, поедете с Алистером, проверите декларации заявленных препаратов, номеров и аппаратуры, чтобы не было как в прошлый раз. Все что можно сравните со списками запрещенных к применению. Сверите имена с картотекой разыскиваемых преступников. Да, я знаю, это бесполезная работа и они всегда меняют свои клички, но это надо сделать, чтобы потом мы не оказались крайними. Все всё поняли?
- Как пятидесятый псалом – ответил за всех Фанкиль.
- Так и еще – пропустив его шутку мимо ушей, инспектор достал из поясной сумки прозрачный, выполненный из толстого стекла, похожий на цилиндрический колокольчик, предмет – это для тех, кто общался с Миной. Не спрашивайте меня, как это работает, дала Хельга, так что, кто поедет за город, можете взять с собой. Сейчас нет времени ее ловить, после праздников займемся. Марк как ваша нога?
- Утром был на осмотре у мэтра Фарне… – откинув полу мантии, с готовностью продемонстрировал зашитые Марисой штаны детектив – сказал, что если не откусили, то все в порядке...
- Кто вас к нему направил? Он же не доктор, а криминалист. Мэтр Сакс? Ладно, заживет, так заживет – покачал головой инспектор с недовольством глядя на Фанкиля, что как раз доставал из поясной сумки кисет – всё, езжайте все. Не копайтесь, покурите во дворе.
***
- Эти со стабилизированным пироксилином – выдал лейтенанту маленькую коробку с клееными, бумажными патронами, когда они с Вертура уже спустились в арсенал, инспектор. Продемонстрировал напечатанную машиной маркировку и цифры – стреляют при коэффициенте до трех. Вам, на северном берегу, сгодится, но каждый выстрел под отчет – и прибавил строго – выдаю по необходимости, и если спустите налево, Йозеф, без разговоров пойдете под трибунал, ясно?
- Ага – ответил лейтенант и стыдливо потупил глаза, как будто эта идея только и занимала все его мысли. С грохотом открыв оружейный шкаф, взял с полки блестящее короткое ружье с двумя массивными стволами, проверил запальные полки, пружину и кремниевые замки. Убрал оружие в специальный кожаный тубус с ремнем через плечо, как у колчана для стрел.
- Так выездные дадите? – снова спросил он у инспектора – мы только к вечеру туда приедем…
- Подойдите к Лео, он вам выпишет – прервал его инспектор.
- А вы знаете – подошла, с нахальным напором заявила ему Мариса – леди Хельга сказала не отправлять Марка за город…
- О, замечательно! – встал в позу, воздел руки к потолку инспектор – просто отлично. Не отправлять в поле! Давайте пошлем Лео. Тогда кто будет вскрывать каннибала и пугать своим котом торгашей. Или Ингу, и тогда у нас на дежурстве вообще не будет ни одного квалифицированного специалиста. Или Алистера. А если опять приедет этот Эрсин, скажем ему «Фа»? А может, отправим вас? Хотите попрыгать по холмам? Побегать по деревенским кабакам, где за ваши расспросы сами знаете что с вами сделают? Или поискать по канавам и болотам холодный труп? Придется обрезать вашу длинную юбку, иначе будет неудобно лазать через бурелом и кусты черники. Найти сэра Визру – первоочередная задача и я и так отправляю на нее двух самых бесполезных, потому что больше некого. И если Хельга хочет от меня и тайного расследования, и проверок, и чтобы я оставил вашего Вертуру под вашим каблуком, пусть вызывает Эдмона. И не волнует. Так и передайте ей.
- Так и скажу леди Тралле! – выслушав все это до конца, с наглой улыбкой и издевательским реверансом ответила Мариса. Резко взмахнув полой мантии, развернулась и пошла наверх.
Вертура осмотрел арсенал, нашел свой большой меч, который кто-то уже успел убрать в самый дальний угол и заставить разными посторонними предметами. Подошел к огромному, от пола до потолка, несгораемому шкафу с кодовым замком, большим латунным крестом на дверце и вентилем.
- Снаряжение здесь – указал лейтенант в противоположную сторону – а это шкаф Лео.
- Это же орденский, из Лиры привезли? – поинтересовался Вертура оглядывая машинную маркировку. Как будто невзначай подергал массивное, как на трубе городского водопровода, колесо, можно ли открыть просто так или нет.
- Вместе с котом выписали по почте Гирты – ответил лейтенант, проверяя кобуру ружья.
- Весит небось несколько тонн. Как его вообще сюда затащили? – оглядывая низкую дверь на улицу, снова попытался разговорить коллегу детектив.
- Посылку прямо здесь открыли и вынули – начал раздражаться лейтенант. Карабин у тубуса был сломан и не крепился – как шкафы и диваны в комнаты заносят? Магией, через окно.
Удовлетворившись этими ответами, оставив сейф в покое, Вертура взял с полки маленький длинноствольный пистолет, снял мантию и надел поверх рубахи бригандину. Застегнул портупею, оправил поясную сумку, кобуру и меч. Закончив с оружием, еще пошутив насчет запертого шкафа, полицейские вышли на двор и направились к конюшням. По дороге их нагнала Мариса.
- Дай ключи! – протянула руку, резко потребовала она у детектива. У нее был слегка растрепанный и взволнованный вид. Спеша догнать их с лейтенантом, она не успела надеть ни плаща, ни шляпы и, похоже была весьма раздосадована их отъездом.
- Тут все сразу – продемонстрировал ей всю связку несколько озадаченный ее просьбой Вертура – вот этот от комнаты. Остальные два от моих дверей в Мильде.
- А от сейфа с секретными документами? – поинтересовался лейтенант и многозначительно закурил.
- Ищите, найдете если Бог сподобит – улыбнулся, пожал плечами, детектив. Мариса внимательно посмотрела на него, выхватила из его рук связку и, бросив.
- Я закрою на засов, вернешься поздно, стучи – поспешила прочь, обратно в отдел.
- Ха! Да вы, Марк, просто мастер по общению с женщинами! – глядя ей вслед, поправил свою потрепанную шапку важно и насмешливо скривился лейтенант. Подбоченился, зачесал небритый подбородок. Несолидный и тщедушный, сегодня он был как-то по-особенному нагловат и весел. Его длинные, нечесаные рыжеватые, с рано выступившей проседью волосы были заплетены в неопрятную косу, давно не стираный подшивной воротничок его старой рыжей рубахи потемнел от дорожной пыли, завязки ворота ниспадали на грудь, болтались поверх брони.
Вертура проигнорировал его насмешку, стоял, задумчиво смотрел вслед спешащей обратно в контору Марисе. Он хотел ответить лейтенанту какой-нибудь едкой остротой, но с недосыпу слова не шли в голову, и он промолчал, только пожал плечами и многозначительно кивнул в ответ.
Предъявив на конюшне ходатайство о предоставлении в пользование лошадей, придирчиво осмотрев выданных им веселыми конюхами, вялых полицейских кляч, детектив и лейтенант вскочили в седла и выехали на проспект. Наслаждаясь ранним утром и налитым во фляги разбавленным крепким чаем вином, щурясь на светящее через ветви тополей в палисаднике перед каким-то богатым домом солнце, свернули в сторону северных ворот Гирты, именуемых Сталелитейными. Как сказал лейтенант, чтобы побыстрее выехать из города, не толкаться на тесных улицах. Как в прошлый раз, проехать вкруг по объездной, что пролегая через поля и сады, пересекая все исходящие из Гирты дороги, широким полукольцом от залива до реки огибала городские укрепления.
***
Фанкиль, Инга и инспектор Тралле спустились на первый этаж, вошли в лабораторию. Тут, посредине сводчатого зала, под оснащенной шарниром так, что можно было изменять угол падения света, лампой, на просторном столе лежал плотно притянутый к краям за руки и за ноги человек. Безвольно запрокинув лицо, закрыв глаза, тяжело дышал, как будто был пьян и никак не мог прийти в себя. Еще одна белая люминесцентная лампа горела, над, лабораторным столом-бюро, под аркой у противоположной дверям стены, выхватывала из сумрака застекленные полки с химической посудой и медицинскими инструментами. В дальнем углу загадочно поблескивал полированным тонармом стоящий на столе, рядом с низким, продавленным креслом, граммофон, в окружении полной табака и углей давно нечищеной пепельницы, беспорядочно накиданных модных глянцевых журналов и каких-то темных, похожих на справочники, старых книг.
В зале было сумрачно. Темные высокие своды за закопченного кирпича глушили свет ламп, плотные черные занавески закрывали окна. Там, снаружи, в зеленых кусах шиповника, весело чирикали воробьи, ярко светило солнце, пробивалось через щели между тяжелых штор, бросало на пол белые, нестерпимо яркие в сумраке плохо освещенного зала лучи. Еще больше сгущало стоящие по углам неприятные астигматически-резкие тени. Где-то там, снаружи, кипел веселой жизнью город, ходили люди, ржали лошади, радостно шелестели листьями на теплом летнем ветру деревья. А тут было сумрачно и душно. От черной, нагретой солнцем ткани штор, тянуло жаром и пылью. Не помогали даже открытые форточки. Тяжело и густо пахло химическими препаратами, запекшейся на столе, застарелой кровью, душно дымили курения, излучали густой аромат жженой камфары и смолы. Но даже этот терпкий запах был не в силах до конца перебить миазмов, которыми были напитаны стены и мебель этой полицейской лаборатории, что помимо криминалистических целей, также использовалась для допросов и пыток.
- Пациент уже мертв, или еще пока что мертв? - быстро осмотрев притянутого к столу арестанта, с насмешкой спросил у доктора Фанкиль.
- Дважды мертв! – громким, командирским голосом гаркнул ему в лицо маленький пожилой, сухощавый, с ярко выраженными выпуклыми висками, человечек и, словно с этими двумя словами махом растеряв весь свой боевой дух, вяло отчитался – я сделал ему кофеин. Но это ненадолго.
- Пантелей – обратился к доктору Фарне инспектор, продемонстрировал папку с бумагами – поможете Лео во всем, что он у вас попросит, приказ Хельги.
- Ага! – низко и надрывно проревел, отозвался доктор и, украдкой отойдя к лабораторному столу, насыпав на бок указательного пальца какого-то светлого порошка, шумно втянул его одной ноздрей и принялся энергично тереть верхнюю губу – только не как в прошлый раз, ну с той лопнувшей дрянью. Сэр Фанкиль, вы меня поняли? И все под вашу личную ответственность, так что сразу пишите в журнал, что я этого не видел, не подписывал и даже понятия не имею, что вы тут вообще делали! А то все нагородите, наваяете, а потом я у вас палач, мясник и вернул не в полном комплекте! Всем быстро, у всех сроки, и еще бумажку для отчета в герцогскую канцелярию, иначе нарушение. А самим лишь бы на кого ответственность спихнуть найти! Что им, в бухгалтерию сходить лень? Они там сторнируют, напишут как они умеют, «исправленному верить», делов-то! А я что? Пришью обратно что ли? Нет конечно! Вот мне тут вчера мэтр Алькарре приходит с претензией: был в тюрьме, смотрел приговоры, что кому. Суд постановил рубить пальцы правой руки, а правой-то кисти и нету, выговаривает мне тут, как ему теперь? А левую нельзя, без обеих рук его потом только на паперть и в приют, а ведь работать он еще должен, как-то сам себя содержать. Что, они нашкодили, а мы еще этих злодеев, мошенников, воров и убийц кормить за герцогский счет должны? Нет, я конечно понимаю, что у мэтра Алькарре приговор, должностная инструкция, судебник. Но это не я этому Брилле по руке при задержании топором врезал! Я вообще отсюда не выхожу. Ампутировать чтобы заражения не было, пришлось и зашить. А в оперативном написали, что это я так допросил! Отвечаю ему, я сам сейчас жалобу на вас подам. Пишите рапорт, пускай суд меняет приговор, ступню назначает рубить… А от этого вы чего хотите? Он уже все. Еще несколько часов и отойдет. Позвоночник раздроблен со смещением. Костоломы Ринья перебили поясничный отдел, еще и на телеге по колдобинам весь день везли…
- Да, кома – отдернув штору так, что ослепительный солнечный свет залил сумрачный зал, заставил доктора поспешно отойти в тень, оттянула веки арестанта, констатировала Инга. Быстро пробежав глазами листок с результатами медицинского осмотра, продемонстрировала его Фанкилю – будем реанимировать или так выводить?
- Ну попробуйте – насыпая на второй палец и вдыхая с него другой ноздрей, закивал головой от стола доктор. Он открыл стеклянный шкаф и, достав из него медицинскую бутылку с рыжей жидкостью и белой повязкой надписанной неразборчивыми алхимическими символами, налил на дно в мензурку и ловко опрокинул себе в рот – вот давайте теперь, покажите, что вы там умеете! Поднимите его и поклоны бить заставьте, вы же в Ордене по таким штучкам специалисты!
- Показывать свое умение будет на ярмарке палач – продемонстрировал рукав с крестом, весело кивнул ему Фанкиль – голову левой ногой на потеху толпе рубить. А у нас и так работы полно, так что никаких шуток. От вас, мэтр Фарне, нам потребуется гирудин, имеющиеся в вашем распоряжении штатные химические ингредиенты и оборудование для переливания крови. Инга, подготовьте стимулятор и консервирующий раствор. Я принесу помпу и активный агент.
- Активный агент? – встрепенулся, заинтересовался от стола доктор – наркотический? Вы же знаете, сэр Фанкиль, психо- и биоактивные синтетические препараты запрещены законодательством Конфедеративного Северного Королевства! Я буду вынужден сейчас же подать рапорт о том, что вы намереваетесь использовать их…
- Мэтр Фарне – доверительно обратился к нему, отвернул в сторону за плечо, Фанкиль –мы же уже обсуждали это.
- Мэтр Тралле? – заискивающе закатил глаза доктор, обратился к инспектору – вы же понимаете...
- Я напишу бумагу, что вы не имели полного доступа к материалам по этому делу и только формально выполняли инструкции полученные от меня лично.
Удовлетворившись этим ответом, доктор мечтательно закатил глаза и поджал плечи, словно полностью выпал из реальности, окончательно потеряв к беседе всякий дельнейший интерес.
- Проведем следственные мероприятия вечером – обратился к инспектору, разъяснил Фанкиль – излучение звезд усиливает действие препаратов, которые мы собираемся использовать, это даст более долговременный и устойчивый эффект. В полнолуние было бы, конечно сподручнее, но…
- Даже касаться не хочу вашей алхимии - нахмурился инспектор – главное сделайте все как следует, не как в прошлый раз. Допросите, все четко запротоколируйте и в печку – инспектор быстро развернул к себе журнал и, провел пальцем по строкам, указал на время и причину смерти, где предусмотрительно были оставлены пустые квадраты, распорядился – впишите так, чтобы у прокуратуры потом не было претензий.
- Анафилактический шок. Необратимые нарушения жизненных процессов были приближены истощением компенсаторных возможностей организма при попытке вывести пациента из состояния комы с использованием инъекции теина – уточнила Инга, бросила шаловливый взгляд на доктора. По ее губам пробежала злорадная улыбка.
- Да, сгодится – согласно кивнул начальник отдела Нераскрытых Дел.
Услышав знакомые слова и осознав их смысл, моментально выйдя из своего одного невменяемого состояния, задумчивого и отрешенного, доктор тут же перешел в другое: засмеялся, мелко затрясся всем телом как осиновый лист.
Наверное, он хотел сказать что-то важное, но инспектор не стал слушать его, развернулся и, позвав за собой Фанкиля, вышел из кабинета.
Как только они ушли, доктор моментально расслабился, шумно захлопнул журнал, энергично распахну один из шкафов со множеством темных медицинских, подписанных номерами, а не названиями, чтобы никто не знал что в них и не унес, бутылок, достал одну и гордо продемонстрировал ее Инге.
- Толуол! – заговорщическим громким шепотом, растягивая гласные, пояснил он. Со скрипом выковырял притертую пробку, налил в пробирку подвижную прозрачную жидкость и, держа в штативе, преподнес ей, как кавалер даме цветы – вдыхайте глубже!
- А как же законодательство Северного Королевства? – ответила та, неприязненно отстранившись.
- Музыку еще никто не запрещал! – нашелся, поджал плечи доктор, глубоко и быстро вдохнул сам, достал из ящика стола пластинку в большом цветастом конверте, вытянул шею и всем телом затряс ей над столом - вы любите «Тригге и Жо»? Лет тридцать уже как не в моде, но все также бодрит, как ведерко жгучего кофе с ночной смены!
***
Спустя два часа в просторном холле гостиницы «Башня» из стрельчатых окон которой с высоты старой крепостной стены открывалась живописная панорама окон верхних этажей домов и крыш города, собрались все остановившиеся в номерах торговцы и их клевреты. К Фанкилю, Инге, магистру Дронту и Марисе что расположились за большим столом в главном зале – просторной цилиндрической комнате с массивной деревянной мебелью и закопченными, как в настоящей крепостной башне стропилами, выстроилась многочисленная очередь желающих поскорее сдать декларации и больше не иметь никаких дел ни с таможней ни с полицией Гирты. Все толкались, галдели и кричали, словно заранее готовились к празднику, высокомерно разглядывали друг друга, упражнялись в острословии, сыпали шутками и веселыми оскорблениями. От бездумного желания почесать языком обсуждали последние новости, терли стоящую у дальней стены старомодную, пороховую кулеврину. Какой-то фокусник предложил всем кинуть в его шляпу по монете, после чего он для каждого вынет целую горсть. Нашелся шутник, что бросил ему медную марку и сказал: колдуй, но факир сконфузился и заявил, что это так не сработает и надо еще. На что все тут же возмутились, отобрали у артиста шляпу, расплющили ее об пол сапогом, а самого трюкача пинком под зад с позором выставили вон из гостиницы.
И если приезжие развлекались и радовались, как могли, то сотрудники отдела Нераскрытых Дел были на службе, и им было не до веселья: все утро Фанкиль и магистр Дронт формально опрашивали торговцев и гостей города, проверяли декларации товаров, записывали в журнал какое на рыночной площади у кого будет место. Мариса мрачно писала протокол, даже не улыбалась, когда ей пытались строить глазки и раз за разом, бесконечно повторяя на все лады одни и те же глупые слова, пытались шутить с ней. И только сытый кот дремал в своей корзинке на соседнем столе, изредка ворчал, когда кто-нибудь от большого ума пытался к нему подойти.
Когда закончили с «Башней» поехали с проверкой в другую гостиницу, потом в еще одну, поменьше, а после, вместе с таможенными инспекторами на плац, к прудам, для проведения выборочных проверок, туда, где вместе со своими караванами, прямо в поле за воротами Рыцарей, разбили свои палатки и шатры те, кто не желал останавливаться в городе, или был не готов платить за постой на частной квартире или в гостинице. Пока ехали, стояли в заторах, Фанкиль с удовольствием читал вслух полицейские сводки, развлекал всех: за эти предшествующие фестивалю суетные дни уже появились многочисленные обворованные, среди которых было немало и ловких, выдающих себя за потерпевших, мошенников. Такие приходили в полицию, делали плаксивые, смиренные глаза, строили печальные мины, рассказывали душераздирающие истории о том, какие убытки они понесли, говорили что будут писать жалобы, яростно требовали компенсаций из казны герцогства.
У ворот полицейских встретил капитан Глотте. С мрачной усмешкой сообщил, что жандармы самообороны не хотят заниматься охраной лагеря, потому что это не их дело, а из комендатуры пишут, что за воротами это уже не город и не их юрисдикция. Получив такие доклады, майор Гесс и майор Тинвег нашли компромиссное решение: выделили взвод драгун, что формально относились к регулярной армии. Но это не решило проблемы: народу, и местных и приезжих, было так много, что тридцать человек просто физически не могли уследить за порядком в станице наполненной дорогостоящими товарами и множеством вооруженных, охраняющих их людей.
- Ну как всегда – покачал головой магистр Дронт, кивая на очередной караван, пытающийся протиснуться по дороге запруженной фургонами и телегами.
И вправду, катили со всех концов герцогства. Много было торговцев с севера и востока, некоторые приехали из Мильды и Лиры. Были и такие, кто прибыл из-за гор с востока - из Лансы, Акоры или Столицы. Но эти имели деньги и брезговали стоять в поле, арендовали квартиры и комнаты в пределах городских стен. Как пожаловался какой-то таможенный пристав: что они там везут, одному Богу известно, за всеми не уследишь, чем вызвал насмешливый взгляд листающего толстую папку со списками приезжих, Фанкиля.
- Корабли проверят и без нас – глядя на длинные колонки с названиями судов, мрачно напомнила ему Инга с чем тот и согласился.
Судов и вправду было много - многочисленные зафрахтованные целыми концессиями, они ожидали своей очереди на загрузку, либо самого праздника, чтобы подвезти товар на лихтерах и шлюпках к рыночной площади и торговать прямо с воды. Те, кто побогаче, арендовали склады и магазины, кто победнее – брали с собой пару доверенных крепких матросов, сажали их на выгруженные прямо на набережной ящики, чтобы день и ночь посменно стерегли привезенное добро, пока хозяин не договаривается с тем, кто захочет его купить. Но больше всего все же было местных. К ярмарке в Гирту со всех концов герцогства, из окрестных городков и деревень съезжались крестьяне, перекупщики и мастеровые: предприимчивые иноземные дельцы не собирались уезжать с пустыми руками, катить назад пустые телеги, гнать груженые балластным булыжником корабли. Привозя в город заморские доспехи и мечи, золото, камни, книги, ткани, специи, табак, вино и нефрит, они скупали у местных торговцев и цеховых глав меха, мореный дуб, квашеную морковь, зерно и редкие породы дерева. Брали оптом горный хрусталь, смолу, бумагу, шерсть, выделанные шкуры, яблочный сидр, инструмент, уголь, поташ, скипидар, свинец и синтетический керосин. Но больше всего покупали и везли домой, чтобы продать с прибылью изготовляемые в Гирте на производстве Булле доспехи и мечи. Сделанные не в кузницах, а выточенные из прокатной стали в слесарных мастерских, эти клинки, ружейные стволы и броневые пластины десятками, если не сотнями тысяч, расходились по всему свету, стояли на вооружении всех армий просвещенного христианского мира. О железе из Гирты говорили самое разное и почти всегда плохое, ругались, бесконечно жаловались, сравнивали с марками известных кузниц, по десять раз на дню повторяли как бородатый несмешной анекдот: качество проверенное временем, пятьсот лет прошло, а как штамповали в Гирте лом, так и штампуют по сей день. Но как бы не насмехались, не зубоскалили на чужой земле, когда доходило до дела, брали с запасом: ведь каждый знает, что когда денег нету, а надо быстро вооружить и экипировать многочисленный отряд, тут уж не до чванства и фирмы, и всегда предпочтительнее то, что проще, доступнее и дешевле…
Но не только своими дешевыми мечами, хрупким листовым железом и грязным синтетическим керосином от которого, если залить его в лампу, остаются отвратительные пятна копоти на потолке и надо постоянно чистить плафон, славилась ярмарка Гирты: заезжие негоцианты скупали по бросовым ценам и охотно увозили с собой, чтобы продать с прибылью и более редкие и экзотические товары, от охотничьих трофеев и чучел ужасных тварей, что продавал в своем шатре генерал Монтолле, до отдающего дрожжами самогонного грушевого спирта, рукоделия, резных деревянных тарелок и ложек, расписной посуды, костяного клея из рыб, спиртовых настоек на ягодах, литья, льна и вышивки.
Особенно же популярен был черный рынок оружия и наркотических веществ. Именно его объемы и пытались сократить доблестные агенты полиции Гирты. Кого-то запугивали, с кого-то вымогали деньги, проводили инспекции и обыски, изымали конфискат. Но никакие попытки навести порядок в этой сфере, не могли остановить текущий из-за гор, из Ледяного Кольца и более восточных земель, через самую большую ярмарку севера на запад, в Лиру и Мориксу, этот мутный поток, запрещенных технологий, препаратов и вооружений: нередко бывало и так, что приезжающие к Гирте под предлогом торговли корабли, обменивались с берегом и друг с другом тайными сигналами, используя свои секретные коды, что объединяют всех многоязыких торговцев на земле, перегружались за крепостью Тальпасто на юге, или в Сорне, на севере, и тут же спешно покидали Гирту до того, как полиция и жандармерия успевали разобраться что к чему и начать действовать. Иногда таких все же ловили, конфисковали груз, сажали капитана и офицеров под арест, и тогда арсеналы замков и коллекции высоких начальников и лордов пополнялись экзотическими доспехами и оружием, доктора исследовали новые наркотические и магические средства, библиотека Университета Гирты пополнялась экземплярами загадочных запрещенных книг, а граф Прицци отсылал на юг тайного курьера с зашифрованным письмом, «если вы желаете вернуть свой товар…»
- Тухлый анекдот. Вас еще не было, а он уже ходил – хрипло засмеялся капитан Глотте, перечитывая через плечо неоконченную статью Марисы, которую она как раз готовила в «Скандалы недели» - и этого вашего тайного курьера и шпиона все знают. Фамилия у него Гассе, служит в Эскиле шерифом.
Она весело заулыбалась, скомкала недописанный лист и разорвала его на клочки.
Жаркое солнце, веселые люди, предвкушение грядущей ярмарки и свежий ветер навевали приятные мысли, поднимали настроение. И если в отделе Нераскрытых Дел, который только с сегодняшнего дня подключили к проверкам, еще не успели окончательно утомиться и возненавидеть этот ежегодный фестиваль, посвященный дню основания герцогства, то за неделю до торжества, в эти суетные предпраздничные дни, полиции и другим, ответственным за порядок службам на заслуженный отдых не было уже никаких сил, ни времени. Помимо торговцев и законопослушных гостей, в Гирту в эти дни со всех сторон съезжалось бесчисленное множество авантюристов, мошенников, воров и иных охотников за легкой добычей. Разбойники-рыцари и мелкопоместные землевладельцы из тайги, ловкие и хитрые бездельники из окрестных поселков и гастролеры без рода и племени, привозили с собой своих ухоженных, необычайно очаровательных и безгранично опасных девиц. Те надевали кокетливые широкополые шляпы и длинные юбки, вплетали в волосы цветы, выразительно улыбались гостям города в богатых ресторанах и на приемах, опаивали утомленных долгой дорогой путешественников, давали им курить опиум, вели в спальни, а когда те засыпали после тяжелого празднования и веселого вечера мертвецки-крепким сном, вынимали из-под подушек и матрасов укладки с деньгами и сундучки с драгоценностями и вместе со своими подельниками исчезали за городскими стенами, навсегда улетая со своей добычей в холодную северную ночь: попробуй-ка теперь найди. А найдешь, докажи, а если и докажешь, то либо возьми предложенный калым и езжай с миром, либо подстерегут на глухой лесной дороге, умело ударят остро отточенным копьем и бросят холодный труп в трясину.
В отделе Нераскрытых Дел был целый шкаф, забитый кипами с материалами по факту подобных происшествий, но никто никогда не расследовал их. Только перед каждым праздником на досках с городской информацией, на площадях, и проспектах рядом с соборами и церквями, иногда вывешивали объявления для гостей остерегаться случайных знакомств и быть бдительными. Впрочем, в городе поговаривали, посмеивались, что это особенно бойкие из молодых рыцарей, капралов и лейтенантов графа Августа Прицци со своими родственницами и подругами по его личному разрешению развлекаются, помышляют этими хитрыми и опасными поборами и грабежами с наивных, ищущих веселых приключений и прибыльной торговли приезжих, что лично военный комендант Гирты имеет с этих темных дел свой доход, и что есть даже некий тайный приказ самого герцога Вильмонта не трогать таких с тем расчетом, чтобы после фестиваля, когда ценности окажутся в ломбардах, а деньги в кабаках, получить и с этих предприимчивых ловкачей прибыль своему имению и городской казне.
И если для простых людей праздник должен был начаться в четверг вечером, то для его участников, торговцев, мошенников, жандармов и полицейских это тяжелое время началось уже сейчас: каждый искал своих выгод, кто служебных, кто личных, и упустить их было бы просто преступлением.
- Все, заканчиваем, еще отчеты писать. Всех остальных сегодня проверить физически не успеваем – глядя в список, веско рассудил, закивал головой, оправдался Фанкиль и многозначительно кивнул магистру Дронту, на что тот натянуто оскалился и с мрачным усталым задором кивнул в ответ.
- А еще опоздуны понаедут – мрачно напомнила, лениво кивнула Инга, намекая на то, сколько бы не проводили проверок, не писали инструкций, правил и запрещений, все равно из года в год находились такие ловкачи, кто подъезжал не за пять дней, как того требовал регламент, чтобы успеть задекларировать все товары, заплатить пошлины и оформить все надлежащие документы, а к самому дню открытия, когда до них уже никому не было никакого дела. Такие платили штраф и мзду за пропуск на ярмарку и в суматохе избегали лишних вопросов и трат за склады и гостиницы.
Было уже сильно далеко за полдень. Три часа кряду полицейские прогуливались между походных шатров, костров с треногами, фургонов и телег. Бесцеремонно заглядывали в палатки, под пологи повозок, дергали спящих на траве. Записывали всех подряд, формировали бестолковый, но необходимый, чтобы показать, что проделана большая и определенно необходимая работа, список. Окончательно утомившись этим делом и, если верить бумагами, обойдя не меньше половины лагеря и записав несметное количество какого-то народу, полицейские собрались за свежесколоченным, еще пахнущим горьким осиновым соком столом, неподалеку от южных ворот Гирты. Сидели, бессмысленно смотрели в кружки с теплым, дурно пахнущим ювом, листали свои папки, от жары и усталости уже не обращая ровно никакого внимания на царящую вокруг базарную суету, ржание лошадей, грохот телег, ругань и крики.
- А еще театр Закуччо… – глядя в журнал, мрачно сообщил магистр Дронт – остановились в гостинице «Сладкий Апельсин». Это на северном берегу, на Цветов у Инженерного…
- Это те, у которых женщины пляшут задом на коленях? – переворачивая страницы своей черной с лиловым папки, уточнил капитан Глотте.
- Да - устало кивнул маг – омерзительное зрелище. Видели их?
- Я бы их завернул еще у ворот, высыпал плетей как следует, а девок всех под замок и в монастырь, но просьба явиться, разогнать только в следующую пятницу вечером. Чтоб успели отыграть сколько сумеют. Хорошо собирают, лично сэру Фаскотти платили – поделился мрачными мыслями начальник ночной стражи.
- Понятно, что все давно продано – прокомментировала Мариса и сделала в своей папке еще одну пометку к статье.
- Вы еще о них в «Скандалы» напишите, чтобы больше народу было – откладывая свои бумаги, заглянул в ее записи, высокомерно кивнул, указал пальцем магистр Дронт – и не надо про сэра Фаскотти и сэра Гесса…
- Ага. «Неустановленные лица», как в прокуратуре. Как будто в первый раз! Не хуже вас, мастер Дронт, врать умею! – огрызнулась Мариса, недовольная тем, что он лезет не в свои дела.
- На вашем месте, Алистер – криво усмехнулся капитан Глотте – я бы с Анной не шутил. Это в газету и в прокуратуру она напишет «неустановленные». А где надо, там вас всех уже давно установили.
- А вот вы, Герман, сколько лет в полиции и как будто бы честный – внимательно глядя ему в глаза, насторожившись, язвительно улыбнулся, как будто невзначай, бросил ему магистр.
- Был бы продажным, был бы полковником – с мрачной веселостью ответил капитан, допивая свое юво – да и врать от пакостности натуры и по службе, это, Алистер, совершенно противоположные вещи.
Мариса усмехнулась его шутке. От усталости и жары, выпив всего одну кружку юва, она уже успела опьянеть, но при словах коллеги встрепенулась, ее взгляд прояснился и сверкнул лихим фанатичным огнем. По лицу пробежала мрачная и мстительная улыбка. Она достала кисет и попыталась прикурить, но рассыпала табак. Капитан Глотте протянул руку, взял у нее трубку.
- Раскурю – грубо кивнул он ей. Мариса подсела ближе, не рассчитав, пьяно ткнулась плечом в его плечо. Под плащом командира драгун глухо громыхнула броня, но капитан отстранился с кривой улыбкой – нет моя дорогая, я пока еще не пьян, и у меня жена, две дуры сестры, которых я не могу пристроить замуж и трое детей. Или с вашим Вертурой уже все, отправили под следствие, и теперь вы ко мне?
- Уехал он! – огрызнулась обиженная его грубой шуткой Мариса, вырвала из рук капитана ночной стражи едва только зажженную трубку, сверкнула глазами, бросила со злостью и обидой – уж точно не для вас тут сижу, возомнили тут, мэтр Глотте о себе!
- Злится значит ценит! – с мрачной радостью закивал, объяснил всем капитан. Двое драгун из ночной стражи сидящих тут же за столом со своим ювом, грубыми голосами засмеялись его словам, но скорее просто от нечего делать, чем от того что шутка их повеселила. Улыбнулся, подняв голову от своих записей, что он делал параллельно с отдыхом и Фанкиль.
Так за разговорами и несмешными шутками прошло еще некоторое непродолжительное время.
– Все, Алистер, вставайте. У нас еще много дел – первым поднялся от стола капитан Глотте, перекрестился, надел свою шляпу и заткнул за пояс плеть - а мне еще в ночную.
Рядом у карьера, под ивами у дороги, стирали белье. Женщины приходили с большими корзинами, досками и колотушками, в качестве прачек предлагали свои услуги живущим в шатрах на поле перед воротами Рыцарей. Стояли на мостках, валандали в белой от мыла и золы воде тряпки, переругивались друг с другом и сидящими не берегу бездельниками. Под ивами вдоль дороги, на веревках рядками висели, раскачивались по ветру разноцветные мокрые мантии, одеяла, белье и штаны. Тут же, на пологом берегу пруда, уже лежали многочисленные пьяные, прятались от солнца в тени. Между ними услужливо ходил какой-то делец с бурдюком, предлагал добавки, заламывал цену. Как не просили в долг не поил. Кто-то с кем-то поссорился, столкнул обидчика с мостков. Мокрый с головой мужик стоял у берега по грудь в воде, кричал, угрожал, тянулся руками, лез обратно. Его пихали ногой, пока он не догадался схватиться за нее. Пытаясь стащить противника к себе, сорвал с него сапог и под общий смех со всей злостью зашвырнул в воду подальше от берега.
- Мэтр Глотте! – у ворот в город полицейских приветствовал комендант охранения городских стен. Здесь несли вахту пятеро герцогских солдат, преданные к ним в усиление дружинники самообороны и несколько следящих за порядком на ближайших улицах полицейских. Выборочно проверяли входящих и выходящих из города, сидели на стенах, поводя в сторону лагеря приезжих стволом автоматического орудия, весело обсуждали последние городские сплетни. Самой важной из которых была новость о том, что на ярмарку твердо намерился приехать сам барон Келпи со своей свитой, что сейчас остановилась за ручьем, в лесу, в паре десятков километров от города по дороге на юг. Рассказали коллегам, что двое печально известных дебоширов из этой одиозной компании уже пытались проехать в город, но их ссадили с коней оглоблей и, изваляв в грязи, под смех почтенной публики, плетками погнали прочь от городских стен.
- Чей приказ такой был? – грубо спросил у них капитан Глотте.
- Сэра Августа Прицци! – браво и весело ответил какой-то лейтенант, подкручивая ус.
Капитан мрачно кивнул и приказал кучеру возвращаться в комендатуру на северный берег.
- Опять Гирту будут делить, кому на фестивале грабить можно, а кому нет? – когда они отъехали достаточно далеко от ворот чтобы их не услышали, уточнил Фанкиль. Он сидел, расслабленно откинувшись на задний борт повозки, вытянув ноги в проход, разглядывал верхние этажи домов, смотрел в ветреное, уже начинающее белеть от сгущающихся облаков небо.
- Будут. Но без нас – внимательно и зло глядя на рыцаря, бросил ему капитан ночной стражи. Фанкиль ничего не ответил, только понимающе кивнул в ответ.
***
К обеду ветер нагнал еще больше туч. Стало пасмурно и холодно. С каждым часом крепчающий ветер, все сильнее трепал листву, с глухим звоном теребил флюгера на башенках и крышах. Все разговоры только и были о том, что к вечеру опять будет шторм с ливнем. С крепости Гамотти молнировали, что идет гроза и скорее всего в городе снова отключат свет.
В полицейской комендатуре сегодня было особенно шумно и людно. Перед окошком регистратуры выстроилась большая очередь. Посетители заполнили коридор и зал перед парадными дверьми, заняли все скамейки, сидели на лестнице. Приехал граф Прицци. В сопровождении Пескина, того самого широкого усатого кавалера, что заведовал потешном турниром, где был травмирован Вертура, капитана Кроксена, барона Тинвега и майора Гесса прошелся по этажам, провел инспекцию в кабинетах, лабораториях и отделах. Осмотрев камеры временного содержания в северной части корпуса на первом этаже и зайдя в смежный с тюремным отделением, оперативный отдел, увидев, какая собралась толпа, сказал что непорядок, приказал открыть второе окно для приема посетителей.
Еще с утра собралась и снялась со двора бригада Монтолле. Мужчины поехали на Рыночную площадь ставить полосатый бело-рыжий шатер, готовиться к открытию. С ними уехал и инспектор Тралле. Оставив на дежурстве доктора Сакса, пока граф со свитой делали обход, двигаясь по длинному коридору от центральной лестницы в сторону отдела Нераскрытых Дел, вышел через калитку на первом этаже. Приехав на место, сидел в повозке, мрачно и недоверчиво наблюдал, как многочисленные плотники ловко собирают из заранее заготовленных балок каркасы для временных ярмарочных построек, ставят палатки и шатры, натягивают тряпичные стены, устанавливают ограждения и тут же рядом сколачивают скамейки и столы.
С восточного края площади, перед фасадом церкви, в тени живописных лип, так и стоял помост для порок и казней приговоренных к смерти. Вокруг быстрым шагом прогуливался, делал вид, что очень занят, помощник распорядителя ярмарки. Следил за тем, чтобы никто не ставился рядом с местом предстоящей экзекуции, не загораживал проезд рядом с ним. Недоверчиво принюхивался к дыму костра, который женщины из бригады Монтолле уже разложили за своим шатром, под ивами. Там, в огромном чугунном котле, уже во всю кипел терпкий луковый суп с кусками вяленой гидры. То и дело к стоянке подходили с мисками и ложками разные люди, спрашивали, почем, по всей видимости наивно полагая, что это публичная закусочная работает для всех. Им не отказывали, бойко наливали за мелкую монету. Хитро улыбались, когда спрашивали на чем бульон, всем отвечали по-разному, одним что из телятины, другим из куры, третьим из свинины.
Приехал ревизор, заглянул с седла в котел, скривил рожу и, бросив.
«Устроили тут!», пришпорив коня, укатил по какому-то важному делу обратно, к воротам герцогского дворца, туда, где сейчас тоже во всю шла стройка: за вчерашний день тут уже собрали каркас из балок для просторного открытого павильона и теперь сколачивали ограждения и трибуны для зрителей.
В пятницу, согласно расписанию, здесь намечались торжественное открытие праздника, парад, пешие маневры, а после, вечером, заявленные заранее кровавые дуэли для тех, кто миром не смог уладить тот или иной спор или конфликт. В павильоне намечался фуршет для гостей герцога Вильмонта и почетных жителей Гирты, по окончанию которого, после того как важные гости переместятся для продолжения празднования во дворец, предполагалось ночное гуляние, организованное целиком за счет администрации герцогства для городских служащих, унтер-офицерских чинов жандармерии и армии, а также их семей.
Конный же турнир отчего-то назначили на субботу, что вызвало недоумение у тех, кто намеревался вначале посостязаться верхом, а уже на следующий день, с похмелья, вволю посмеяться над веселыми пешими битвами. Кто-то нажаловался в герцогскую канцелярию, но там разъяснили, что такие рекомендации поступили лично от военного коменданта города, что ему виднее, и вообще администрация Гирты не решает организационные вопросы Фестиваля, для которых есть отдельная, принимающая заявки и пожелания не позднее чем за две недели до начала праздника, комиссия.
Хмуро и молча, без возражений, выслушав от знакомого важного господина все эти обвинения и упреки в бюрократии и огульном, бессовестном формализме, инспектор раскрыл свою папку с документами, еще раз сверился с планом мероприятий и аттракционов, приметив одно, сказал важное «Так» и, чтобы поскорее избавиться от вечно недовольного, придирающегося ко всему подряд помощника распорядителя ярмарки, поехал обратно в полицейскую комендатуру, как будто за какими-то важными разъяснениями.
- Лео, Герман – строго обратился он к сидящим за столом, пьющим чай, капитану Глотте и Фанкилю – что за черный человек такой? Откуда это? Кто допустил?
Граф Прицци уже давно уехал по своим делам. Взметая клубы пыли, гоняя по кругу какие-то пожелтевшие мелкие листья, на плац, с залива и реки задувал ветер. Раскачивал тополя, нещадно драл рябины во дворе, колотил ветвями о стены. В зале было сумрачно. В распахнутые настежь окна смотрело пасмурное, пронзительно-белое небо. Вместе со сквозняком в помещение врывались уже почти что осенняя, сырая, но еще теплая, свежесть и громкий, почти оглушающий, похожий на шипение волн, шелест листьев. Заглушал все звуки на плацу, срывал и уносил прочь отрывистые взвизгивания рожков, требовательные окрики команд и ржание лошадей.
По двору, придерживая одной рукой шапочку, чтобы не унесло прочь, а другой полу плаща, бежал какой-то незнакомый служащий. Ветер подул особенно резко и едва не развернул его своим напористым внезапным порывом. Где-то рядом, в здании, громко хлопнула незакрытая форточка, всхлипнуло разбитое стекло, загремели по камням выпавшие из рамы осколки. Рыцарь и капитан ночной стражи, не сговариваясь, подались вперед, с усталым безразличием заглянули в папку инспектора.
- Народ будут развлекать, показывать в клетке. Не запрещено же - прочел аннотацию, пожал плечами, безразлично констатировал Фанкиль.
- Ну так съездите, проведите осмотр, раз показывать будут! Ничего не проверено, не готово, а вы тут сидите! – еще больше нахмурился, с грубым нескрываемым раздражением бросил ему инспектор.
Фанкиль не ответил ничего. Как будто его это не касалось вообще, неторопливо накинул на плечо портупею, начал застегивать, оправлять ремень.
- Поеду тоже прокачусь – кивнул инспектору капитан Глотте. Полицейские взяли свое оружие. Рыцарь меч в ножнах, капитан перчатки и плеть. Грохоча сапогами, спустились по лестнице вниз.
За окнами зашумело. Как будто плеснули из ведра. Первые струи дождя с напором ударили по подоконникам, рассыпались холодными брызгами. Пошел дождь. Под его хлесткими ударами заспешили, побежали по улицам в поисках укрытия люди, заколотили пятками, поторапливая, забили ладонями по гривам коней, верховые. Где-то что-то опрокинулось, загремело железом. Еще сильнее закачались ветки рябин, посыпались, полетели первые рано пожелтевшие листья. Инспектор Тралле, ругаясь, бросился с грохотом закрывать окна, чтобы не заливало, не забрызгало папки с рабочими документами и столы.
***
Детектив и лейтенант гнали коней, пытались хоть как-то успеть добраться до Йонки до того, как их настигнет ливень. Вокруг натужно и тяжело скрипели деревья. Ветер раскачивал их, с шипением продувал сквозь сосновую хвою, тревожил стоящий на слонах холмов лес, нещадно раскачивал, трепал заросли осоки, приносил с реки запах сырости и мокрых камышей, поднимал на озере по левую руку от дороги холодные и серые, почти как на море, увенчанные белыми барашками, валы.
Серое печальное небо нависло над Керной. Тусклый, сероватый свет едва пробивающегося через облака солнца предавал земле и листьям какие-то особенно приглушенные, романтические цвета, как будто уже коснувшейся их еще очень ранней, но уже явно ощутимой осени. Одиноко стучал дятел. Нестройно бился глухой оловянный колокольчик на хомуте нескладной, впряженной в фургон, старой крестьянской лошади. Его меланхоличный звон навевал грусть, разносился далеко по лесу.
Где-то впереди громко, на всю округу, запел свисток. Детектив и лейтенант поворотили коней к обочине, пропуская мчащийся прямо на них, раскрашенный в должностные цвета фельдъегерской службы, маленький и легкий, но с плотно зашторенными окошками, запряженный двойкой, экипаж. Подпрыгивая на кочках, он с дребезгом и стуком копыт промчался мимо всадников, спустился по склону холма и исчез где-то за поворотом, в редколесье, укатив в сторону оставшейся где-то уже совсем далеко позади, за холмами, Гирты.
Подгоняя усталых лошадей, то и дело объезжая по обочине, фургоны и телеги, Вертура и лейтенант мрачно приглядывались к небу в просветах между сосен, с досадой кривились нерасторопности, заполонивших дорогу, многочисленных возчиков и пеших. В потоке идущих в город и обратно, ехали по высокому берегу реки. Как и все остальные вокруг, вяло переговаривались, курили, оборачиваясь к воде, оправляли рукой капюшоны и шапки, с видом знатоков погоды, важно задирали к пасмурному небу лица, недоверчиво щурились на бегущую далеко внизу, под крутым обрывом воду, приглядывались к ней. Ветер крепчал и вот-вот должен был начаться дождь, но спешить было уже некуда: все равно никуда не успеешь, промокнешь, а так хоть лошадь не выдохнется.
Из интересного, раз повстречали медленно ползущий по склону, вслед за вереницей каких-то крестьянских телег, огромный, как речная баржа, весь металлический, с брезентовым кожухом, парящий низко над дорогой, по виду, наверное, грузовой, парящий фургон. Трое запыленных мужиков в закатанных по колени штанах, с подвернутыми почти до плеч рукавами манерных столичных рубашек с оторванными пуговицами, толкали его в корму, выглядывали из-за бортов на дорогу, следили, чтобы ни во что не врезаться. На их ногах были местные плетеные из лыка лапти, по всей видимости купленные взамен разбитых в хлам туфель, в какой-нибудь деревенской лавке или крестьянской избе. Заросшие, небритые много дней кряду, потемневшие от загара, тягот пути и дорожной пыли физиономии выражали исступленное изнеможение, но светлые глаза, даже, невзирая на приближающийся дождь, смотрели как-то по-особенному радостно, лучились усталым, но чистым и даже как будто бы веселым светом. Вертура улыбнулся: ему внезапно подумалось, что эти столичные снобы-путешественники, до безумия отважные искатели дикой лесной романтики и приключений, презрев все опасности и тяготы пути, наверное, тоже, как и все остальные на этой дороге, едут на праздник в Гирту. Отринув воздушный корабль или ладью, на которой можно было беспрепятственно спуститься по реке, решив проверить себя, доказать свою удаль, своим ходом пробирались по глухим таежным дорогам и провели в пути, наверное уже к ряду много дней. Изрядно обтрепавшись, окончательно растеряв все свои пафос и горделиво-снисходительную манеру цивилизованных городских жителей, они с нескрываемой завистью и усталой тоской провожали взглядами повозки и всадников и, наверное, только близость конечной цели их пути, до которой оставалось не больше двух десятков километров, поддерживала в них остатки бодрости духа и предавала сил.
Вскоре показалась и та самая переправа, где полицейские останавливались, когда ехали вести расследование исчезновения людей у затерявшейся в лесу церкви. Но Вертура и лейтенант не стали спускаться тут. До Йонки, большого поселка, что стоял на том месте, где восточный тракт разделялся на два пути, на Столицу, и на Мирну: города-крепости за горами, на побережье северного моря, отсюда было еще далеко. Так что обсудив все за и против, полицейские пришли к выводу, что если поспешить, то до дождя «на авось» и успеют, а может и вообще не будет этого самого ливня: врут все мнительные мужики… Но как полицейские не торопились как не убеждали себя, что непогода пройдет стороной, как бы не понукали, не подгоняли коней, не ругались на них, обогнать дождь, у них так и не вышло.
С шумом, внезапно, прямо посреди лесной дороги, он накатился, налетел, тяжелой и плотной водяной стеной с такой стремительностью и силой, что детектив и лейтенант едва успели накинуть капюшоны и подоткнуть под портупеи полы плащей, чтоб не промокнуть сразу с ног до головы. Моментально окрасил все вокруг в грязные и мокрые, темно-серые оттенки, заволок реку до самого горизонта в обе стороны, с яростью, как будто грозя вырвать с корнем, закачал деревья, оглушил шумом капель и шелестом листвы.
- Вот дернул же черт! – закричал лейтенант, с головы которого едва не сорвало шапку и набрызгало воды в его флейту – надо было переждать!
- Ага! – перекрикивая шум ливня и ветра, придерживая рукой капюшон, чтобы не заливало водой в лицо, бросил ему детектив.
Только через два часа, все продрогшие, усталые и мокрые, полицейские въехали в городок, что находился на повороте дороги, пристроившись на каменистом склоне холма густо поросшего черным и непролазным еловым лесом.
Дождь поутих. Здесь, между высоких домов, стоящих вдоль единственной центральной улицы, почти не ощущалось дуновения летящего над тайгой, раскачивающего верхушки деревьев ветра. Откуда-то, перебивая шум воды, из раскрытого настежь окна доносилась музыка. Красиво, по-женски, играло фортепиано. Со скатов крыш, с карнизов и балкончиков, бесконечными потоками стекали потоки воды. Шумели в глиняных желобах сливов, бежали под уклон по дворам, вливаясь в текущий у подножья холма живописный бурный ручей. Мокрыми стояли серые гнилые плетеные заборы. По-осеннему желтели листья яблонь и живых изгородей вокруг серых ухоженных домиков светлеющих то там то тут выше по склону, в просветах плотно обступившего городок леса. Холодной темной зеленью кустились мокрые листья смородины и торчащие у стен и камней пучки неопрятной буйной травы.
На кривых, взбирающихся к вершине переулках и тропинках, было почти безлюдно. Но во дворах, под навесами и козырьками сараев, на колодах и скамьях сидели облаченные в сельские лейны и подвернутые до колен широкие штаны мастеровые и их женщины, занимались своим нехитрым ремесленным делом: плели циновки, корзины и лапти, вырезали по дереву, точили трубки, месили глину, лепили, раскрашивали тарелки и горшки. Вокруг бегали, шлепали по желтым бурлящим от дождя лужам, многочисленные, веселые, неугомонные и ничуть не боящиеся промокнуть маленькие дети, плескались, месили грязь, отвлекали родителей и старших братьев и сестер от работы и скупых деревенских бесед.
Дом коменданта полицейские узнали по фасаду с колоннами и мокрым красно-лиловым вымпелам. Вошли, сорвав с голов шапки, миновали сидящего на вахте за бумагами писаря, и поднялись на второй этаж, в кабинет. Найдя глазами иконы, перекрестились.
- Вертурко? – громко и с выражением прочел комендант, скептически бросил предоставившим сопроводительное письмо визитерам – ну добро пожаловать в наш…
- Гранд Марк Вертура, принц Каскаса… – грубо поправил его детектив, прервав все веселые инсинуации и, подбоченившись, оперся рукой о эфес.
- А я Карл Густав Дратте – перебил, веско, как будто он был самим Герцогом, ответил начальник городка, уставил не него неодобрительный и неподвижный взгляд – самый главный здесь, разумеется, после сэра Булле и государя Арвестина, дай Бог им многая лета – повернулся, откинулся на стуле, перекрестился на иконы и лампаду в углу – что за хутор такой Каскас, я не знаю, а будете еще вставать мне тут в позу, выкину вон к чертям, и покатитесь откуда пришли.
- Мы из полиции Гирты… - получив такой отпор, попытался Вертура.
- Барона Аристарха Модеста Визру в ваших бумагах вижу – как ни в чем не бывало неторопливо продолжил комендант - оказать содействие тоже вижу. Так что вот вам жетон, идите к шерифам. Это соседний дом налево от крыльца, на первом этаже.
- Это у вас в Мильде все такие вежливые? – скривился уже снаружи, на лестнице под колоннами лейтенант, насмешливо посмотрел на Вертуру и строго прибавил – все, молчите теперь, язык проглотите. Тут таких шуток не понимают, еще и меня поколотят из-за вашей дурной башки!
- Да, это будет печально – кивнул Вертура. Опустил глаза, устыдившись своей глупой выходки.
Они обошли весь городок. Пообщались с вялыми, но грубыми дружинниками и с шерифом Маззе, что, узнав коллег из города, пренебрежительно скривился и позвал их зайти в себе. Не проявив никакого интереса к барону, грубо нажаловался, что если сэр Герцог желает, чтобы в округе было спокойно, пусть выделит содержания и фуража на большее количество людей.
- А не три человека на ближайшие десять километров! – грозно сверкая глазами навыкате, насупив густые брови, предъявил он полицейским – у нас тут, на магистрали, знаете, сколько негодяев? А еще червоточины, волки, всякая мерзость, и с нас еще требуют патрулировать до Каменного Озера. Вон у меня тут свежеограбленные, езди теперь по округе, ищи кто их тут обул – и продемонстрировал двоих сидящих в углу за столом унылых и ободранных мужичков, по виду не местных – мне письменного приказа искать вашего барона не было. И сам виноват, знал как у нас тут. Раз такие все богатые и важные, пусть телохранителей себе нанимают, с ними и кататься, на горшок ходят всей толпой! Не стойте, садитесь.
Выпив с шерифом по большому стакану какой-то горькой до ломоты в зубах, ягодной браги, детектив и лейтенант вышли на улицу. Покачиваясь, придерживаясь за резные столбы крыльца, ежась от сырости и холода, печально смотрели на дождь и мокрые цветы в саду, что посадила, наверное, жена или дочь шерифа в аккуратных клумбах обрамленных разноцветными булыжниками. В дальнем конце двора, у забора, стояли на траве, мокли под дождем, старые, облупившиеся, сани. Громко фыркали в денниках лошади. Пасмурное свинцовое небо нависло над городком, стояло над темными крышами и каким-то по особенному черным, чужим и сумрачным лесом.
Усталость, серая дождливая мгла и ощущение позднего вечера клонили в сон. Вертура нащупал в поясной сумке часы: стрелки стояли на половине седьмого. Выпив и немного отдышавшись с дальней езды, от усталости он едва держался на ногах, очень хотелось домой, в свою комнату, лечь в кровать и уснуть. Но они были далеко от города, и он уже всем сердцем ненавидел этого глупого самоуверенного мальчишку, которого предупреждали, а он, как правильно сказал шериф, сам отказался взять с собой в попутчики вооруженных друзей. С печалью глядя на дождь, Вертура прокручивал в голове, придумывал, как возьмет и напишет в отчет: «были там-то и там-то, опросили таких-то и таких-то. По результатам проведенной проверки, пропавшего не нашли», но легче от этих мыслей не становилось: самым досадным в их положении было то, что даже если они поедут обратно, в город, прямо сейчас, то опять придется ехать по дождю, да еще и по ночной тайге, и даже в этом случае в Гирте они будут только к утру, и от этих мыслей ему становилось совсем невесело.
- Расспросим в закусочной – указал на высокий каменный забор постоялого двора, без особого энтузиазма предложил детектив.
- Ага – угрюмо согласился лейтенант, который думал, наверное, точно такие же мысли.
Дождь снова припустил. Гремя по улице, раскачиваясь на неровных камнях разбитой мостовой, к воротам спешно подъезжали все новые и новые гости. Из-под копыт лошадей с истошным кудахтаньем вылетали мокрые грязно-желтые куры. Дождь прибивал к земле выливающийся из закопченных печных труб белый терпкий дым. Как рассудили по запаху, что через дождь чувствовался даже с крыльца дома шерифа, полицейские, там готовили свеклу с чесноком и жареным хлебом.
- Этим и поросенка с огурцами маринованными и пюре со сметаной… – с мрачной завистью кивая на две кареты и компанию каких-то богатых и веселых, со смехом выгружающих чемоданы под дождь, путешественников, заявил лейтенант и нажаловался на Фанкиля, который выдал ему намного меньше подорожных, чем он просил – сам-то сейчас, небось, в «Сером Коте» заседает. Блины с красной капустой, свекольник и салат с острой редькой в оливковом масле наворачивает! А что ему? Постный день у него такой. С жареными кабачками в майонезе!
Вертура молча и безразлично кивнул. Накинув на головы капюшоны, детектив и лейтенант взяли за уздечки своих лошадей и вошли на двор гостиницы.
- А служилые, из Гирты – встретил их сторож и без лишних расспросов выдал их коней мальчику-конюшему, чтобы отвел под навес, насыпал зерна и налил воды.
Детектив и лейтенант кивнули ему и, устало опустив головы, молча направились в дом - массивное двухэтажное каменное строение с просторной аркой входа занавешенной как пологом тяжелым ковром, под которым они вляпались в натоптанную на земляном полу лужу слегка присыпанную соломой и опилками. Войдя, огляделись. Окинули угрюмыми взглядами широкий стол, на скамьях перед которым уже не было ни одного свободного места и арочные ниши у противоположной стены: в одной за своим прилавком, стоял шинкарь, к которому уже выстроилась очередь из желающих еды и питья гостей, а в другой был разложен очаг. Над огнем, на крюках висели многочисленные закопченные котлы. Служанка в кожаном фартуке и плотно, чтобы не обгорели волосы, намотанном на голову платке, поддевала их крюком, ворочала, как сталевар у доменной печи. Из самого большого наливала всем желающим чихирь.
В самую дальнюю же нишу, что как и входная арка была также укрыта пологом, направлялся паренек. Нес на вытянутых руках начищенную до блеска, так необычно контрастирующую с общим закопченным интерьером, укрытую свежим белым полотенцем кастрюлю, наверное с особенно изысканны угощением для богатых важных гостей.
Детектив и лейтенант понуро прошли вдоль большого стола и уселись недалеко от входа на неудобную скамью спиной к залу, лицом к столу-полке и полукруглому окошку высоко под потолком, по виду похожему на тюремное. Сорвали с голов шапки, развернувшись вполоборота, яростно перекрестились на иконы в отдельной, рядом с шинкарем нише.
- Вот прямо так и представляю, как этот наш интеллигент залезает мордой в грязный котелок, а потом его и вылизывает… – оглядев столы и принюхавшись, покачал головой, устало улыбнулся Вертура.
- Заканчивайте балаган! – нисколько не оценив его шутки, тоже окинув злым взглядом зал и посетителей, схватил его за плечо лейтенант и грубо приказал – сидите здесь.
Скривив свирепую рожу, направился к шинкарю, продемонстрировав ромб полиции Гирты, протолкнулся через очередь каких-то лохматых небритых путешественников, грубо нахамил им, заказал большую миску свеклы с яйцом и хлебом.
- Полиция Гирты! Без очереди! По личному поручению! Юва! И быстрей, быстрей! – нагло кричал он, поторапливая, чтобы не возились.
- Йозеф! – окликнул коллегу, закричал через весь зал Вертура, замахал лейтенанту, чтобы тот взял еды и ему, но полицейский как будто не понял намека или в общем шуме не услышал, и вернулся к столу только с кружкой и миской для себя, так что детективу пришлось идти и заказывать самому себе. Но как у лейтенанта у него не вышло: его без очереди уже не пустили. Какой-то злой бородач в толстой кожаной куртке и с топором крикнул ему, чтобы шел вон, или сейчас он проломит ему голову. Под одобрительные возгласы раззадоренных выходкой посетителей толкнул его так, что Вертура едва не оступился.
- Так тебе! – начали толкать его со всех сторон, засмеялись обиженные лейтенантом в очереди мужики – все стоят, и ты постоишь!
- Это юво делают с примесью нагара местного дуба – с позором отстояв очередь, наслушавшись замечаний, упреков и насмешек, хлебнув изрядного унижения, вернулся с двумя большими кружками и недвусмысленно отстранил обе от лейтенанта, который уже успел допить свою, чтобы сказать хоть что-то в свое оправдание, поделился мыслями он – и я кое-что узнал о нашем Визре.
- Да к черту его! – с раздражением бросил ему лейтенант, мрачно обгрызая смоченную в жиру черствую обкусанную горбушку, которую он стащил из миски соседа, что, не доев, куда-то ушел, оставив ее на столе.
- Он был здесь, правда, инкогнито… – продолжил Вертура.
- А как иначе-то? Протрезвел бы утром на Переправе без штанов, ищи потом с кем он там пил – грубо перебил его лейтенант, окинул надменным взглядом столы, хохотнул – это в Гирте, у нас, люди культурные, а тут тайга. Ограбят, обворуют, облапошат, еще и безделицу на ход ноги втридорога заставят купить.
Он уже успел захмелеть от усталости и настоянного на дубовом нагаре, крепленого самогонным спиртом, юва и теперь окончательно рассвирепел. Грубо высказавшись о местном напитке, нравах и коллегах, особенно о Фанкиле, машинально защипал бороду, жадно, с алчной завистливой злобой, уставился через плечо Вертуры на сидящих за соседним столом молодых девиц, что, заметив его грозный пьяный взгляд, завлекательно и по-деревенски надменно, заулыбались ему в ответ.
- …И он уехал с банкиром и капитаном на возчике Дролле – попытался вернуть разговор в конструктивное русло детектив – этот Дролле тот еще негодяй, пообещал доставить до города прямиком и быстро. А трактирщик, конечно же, он так прямо не сказал, но точно это он рекомендовал барону, этого Дролле как надежного и законопослушного ездуна. Так что мы, Йозеф, имеем дело с бандитским промыслом. А вы…
- Это не наша территория – устав от его речи, снова перебил, бросил ему лейтенант, тараща глаза, на одну из девиц, что начала расчесывать длинные волосы – ну рапортуем, сообщим, а местные все равно расследовать не будут. Надо им это?
- Ну тогда так и напишем, что раз у них в порядке, то пусть сами разбираются и отвечают, куда барона дели – понизив голос и, навалившись на стол грудью, чтобы придвинуться как можно ближе к лейтенанту и за шумом в зале никто не мог расслышать о чем идет разговор, продолжил настаивать детектив.
- Да пишите что угодно! Что вы ко мне-то пристали? Я ничего писать не буду! – огрызнулся лейтенант, отвернулся от девицы и уставился в свою свеклу – чего вы от меня-то хотите?
- Я в город хочу, домой! – глядя за окно, где уже совсем стемнело, и шел проливной дождь, не вытерпел, высказал ему уже изрядно раздраженный его безалаберным поведением и полным нежеланием хоть как-то выполнять поставленную задачу, детектив – от вас, Йозеф, подальше и от этой дыры. Темно уже, что теперь-то будем делать?
Все новые и новые посетители вваливались в зал. Кричали друг другу, шумели, топтались сапогами на мокрой соломе в луже перед входом, бросали на пол вещи, с грохотом падали рядом на скамьи. Ошалелыми с дороги, хриплыми усталыми голосами требовали всего побольше и побыстрей.
- Поделитесь! – наконец не вытерпел, одновременно грубо и жалостливо, как обиженный неправедной жизнью, злой, но голодный, попрошайка-пьяница на площади, взмолился лейтенант и уставился на одну из кружек с ювом, которую с запасом принес для себя детектив.
Где-то далеко в небе, за мутным стеклом окна, сверкнул сполох молнии. Запоздало ударили первые раскаты приближающейся грозы.
- Так мы остаемся или едем? – спросил Вертура в ответ на отупевший от усталости и выпитого взгляд коллеги.
- Никуда мы не едем! – кивнул в сторону окна лейтенант – остаемся. Комнату возьмем, утром поедем. В такую погоду сами пропадем в лесу. Дайте выпить.
- Тогда идите и договоритесь о ночлеге и закажите еще юва и еды – не скрывая злорадства, приказал Вертура, шантажируя, придерживая кружку подальше от полицейского – у вас без очереди получается, а меня из-за вашего скотства побили.
Лейтенант схватил его кружку, выпил одним махом половину, громко хлопнул себя по бедру шапкой и злой развязной походкой, заломив руки в разрезы штанов, направился в сторону шинкаря, выторговывать комнату подешевле, поудобнее и потише. Развернувшись на скамье, Вертура с мстительным интересом наблюдал, предвкушая, каких заслуженных тумаков сейчас он получит от разъяренной его первой выходкой толпы, но хитрый лейтенант второй раз без очереди не полез. Смирено встал последним и печально, как будто он простой подневольный деревенский мужик, а вовсе не бравый и злобный служащий жандармерии Гирты, потупил взгляд и опустил плечи.
Через полчаса полицейские сидели на узких деревянных кроватях в тесной комнатке, где из мебели были только тумбочка вешалка и стол у окна, между этими самыми кроватями, на котором в глиняной миске с жиром, густо чадя, горел тряпичный фитиль.
За окном было темно. Печально лил дождь. Сумрак и тяжелый осенний ливень, сквозь который пробивались сполохи далекой, проходящей где-то к северу от городка, за холмами, грозы, навевали самые грустные мысли. Резкие голубовато-белые вспышки молний вырывали из темноты черные изломы крыш домов в стороне и верхушки деревьев стоящего за окном, за каким-то темным пустырем, леса.
Комнату детективу и лейтенанту и вправду дали неплохую. На втором этаже, почти в самом дальнем конце дома, уютную и тихую. И хотя из-за тонкой двери постоянно доносился грохот шагов и голоса, шумно не было: большинство постояльцев были еще внизу. Ужинали, вели свои путевые разговоры, бодрились, выпивая кружку за кружкой крепкого, отдающего мореным дубом юва, не спешили идти отдыхать, наслаждаясь теплом очага, застольем и грохотом бушующей над тайгой грозы.
Откуда-то издалека, внезапно, резко и пронзительно, перебивая шум непогоды, вдруг запищала волынка: очнувшись после вчерашней бессонной ночи, на двор ввалился местный музыкант, надул свой мех, отрегулировал клапан, заиграл веселую и бравурную песню. Его приветствовали напористыми криками и свистом, радостно затопали ногами, забили о столы кружками так, что затряслись стекла и стены. Какие-то девицы в коридоре засуетились, озабоченно, многократно и требовательно спрашивая друг у друга, хорошо ли они выглядят, застучали каблучками, потащили танцевать своих мужчин.
Когда они ушли, вокруг стало как-то по-особенному тихо и безлюдно. За окошком стояла ночная, шелестящая дождем мгла. В сполохах молний проглядывал серый, заросший густым, немногим не достающим до окон второго этажа тревожно шуршащим под ударами непогоды бурьяном, перелог, за которым темнел густой и непролазный, таежный лес. Вертура напился. Сидя в этой сырой комнатушке перед кувшином и лампадой, ему внезапно стало как-то по-особенному, как бывает только очень-очень далеко от родного дома, на холодной и враждебной чужой земле, горько, одиноко и тоскливо. Захотелось плакать: сейчас он был совсем один, в компании пакостного, и при этом до омерзения льстивого выжиги-лейтенанта, вдали не то что от Мильды, но даже от той квартиры на перекрестке улиц генерала Гримма и Прицци, к которой он уже успел привыкнуть здесь, на севере, и которую уже начал считать своей. Сидел в какой-то уж совсем далекой и абсолютно, вдвойне, чуждой ему глуши, в окружении совершенно непонятных, вероломных, шумных и диких, совсем не похожих не то что на него самого, а даже на коллег из полиции Гирты, каких-то до безумия отчаянных и непредсказуемых путешественников по тайге и лесных людей. Ему было печально и неуютно в их окружении и этом месте. Он чувствовал себя брошенным и одиноким, и дурные пьяные мысли одна хуже другой, о ночном налете, о пожаре, о близости скрывающихся в чаще и высокой сорной траве тварях, типа гидры или чего похуже, что могут подкрасться к дому и легко забраться в окно в любую минуту, лезли ему в голову, тревожили его сердце.
Наверное, какие-то похожие мысли думал и лейтенант. Смотрел перед собой печально и потеряно, как домашний кот, которого хозяева вывезли в лес, бросили одного под дождем, уехали и больше никогда не вернутся за ним.
Так они сидели друг напротив друга, уткнувшись локтями в стол некоторое время. Тоскливо смотрели в кружки, поглядывали в окно на поле, на склон холма и возвышающийся над уродливыми мясистыми листьями лопухов и чертополоха темный лес. Вливали в себя горькое до тошноты юво, наливали по новой из огромного, принесенного мальчиком-слугой кувшина. Оба молчали, пока спиртное окончательно на замутнило головы. Даже несмотря на все тяжелые и угрюмые мысли и полное нежелание говорить, не развязало языки.
- Утром сразу едем в город – медленно и неохотно проговорил лейтенант Турко, как будто только чтобы начать хоть какую беседу – как вы все выяснили, так напишем. Рапорт в прокуратуру подадим, пусть дергают местных. Это они должны искать, а не мы…
- Да в топку все это! Плевал я на вас и вашего барона! Пишите что хотите! – раздраженно бросил, теперь сорвался и детектив, но, тяжело вздохнув, понизив голос, все же поделился мыслями – тут другое, Йозеф... Смотрите. Мы приезжаем в карантин, сталкиваемся с людьми, на которых испытывали какие-то, как говорит Лео, высокие технологии. Потом исчезают известный банкир и капитан, а с ними и сэр Визра. Их везет некий человек, которого рекомендует хозяин этой забегаловки. Кстати, потомственный шинкарь: этим домом владели его отец и его дед. Они здесь живут, все местные, всё знают, кто чем занимается и что у них тут творится, и тоже должны быть в деле. Так что налицо то, что он намеренно, за определенную мзду, завлекает всех желающих добраться быстро до Гирты, в карантин, а потом все говорят, что они пропадают на дороге и это гастролеры или какие еще злодеи… А что попался родственник генерал-губернатора Визры, это уже не просто так, шинкарь точно знал, с кем имеет дело, знал что важные персоны и они попадут в ловушку, специально подставил именно их. Прокуратура назначит проверку, найдут крайних, этого Дролле и шинкаря, может быть. А как намекал Лео, эти с дисками объявятся в городе, будут совершать противоправные действия…
- И что вы предлагаете? – задумался, отозвался лейтенант.
- Я не знаю… – печально ответил детектив.
- Тоже мне шпион из Мильды! – покачал головой лейтенант и, распустив завязки своей куртки, улегся на кушетку – Анна так старалась, настоящим героем своей бездарной книжонки изобразила. А вы?
- Она пишет бездарные книжонки? – улегся на свою кровать по другую сторону стола, заложил руки за голову, уточнил детектив – Йозеф, а что вы к ней драться-то полезли? Что она вам сделала?
- А вы хоть знаете, кто она такая вообще? – бросил ему лейтенант. Напившись юва, немного успокоившись, разговорившись, он стал как-то по-особенному зол и охотлив до бесед – тварь она продажная и провокатор! Плевать ей на всё и на всех, сдаст она вас, как только ей скажет Хельга, когда там решат, что вы им больше не нужны. И еще будет главным свидетелем по вам, как с сэром Лантриксом. Думаете что, вы первый, с кем она так любезничает? Она не рассказывала? Нет? Так вот был такой человек, имел должность коменданта Южного Берега, сейчас вместо него Тиргофф.... Доверие потерял, и Хельга сказала Анне также как и к вам, лечь к нему в постель. Его арестовали, год держали в карцере в Этне, потом казнили под предлогом мздоимства и растрат из городской казны. Только когда его вели на плаху, у него уже не было ни языка, ни пальцев обеих рук. Чтоб ничего и никого не выдал. Вот такая вот ваша Анна. Нормальная женщина первой в постель не прыгнет! Ей приказали вас дурить, она и исполняет. Мразь она конченая, актриска, тварь лживая, веры ей нет, а вы повелись, драться за неё полезли!
- Кажется, вы только что раскрыли все карты своего руководства – высказал ему после некоторой паузы свое мнение детектив.
- Ничего я не выдавал! – огрызнулся лейтенант, с каждым словом он сердился все больше и сильней – нам от нее что ли хорошо? Мы служим Гирте, а кому они с Хельгой служат и кто они вообще такие, одному Богу известно. Слышали такую фамилию Тралле? Когда была Смута, она заходила в дома, а там потом только трупы лежали, и стариков, и женщин и детей, никого не оставалось в живых. И у всех было разорвано горло и кровь выпита. Она вырезала семью Зальмарре. Всю целиком, вместе с родственниками, солдатами и слугами. Как, думаете, у нее это получилось? Зачем? До Смуты у них был замок за Сталелитейными, но она сожгла его, перебила всех. У нее есть конь, есть показания, люди видели, как он превращался в чудовище и как они вместе пили кровь, жрали мертвечину. Только все эти показания были потом изъяты из дел ее же приказом и брошены в печь, потому что сэр Вильмонт назначил ее куратором безопасности Гирты. Вот так вот. А знаете почему? Потому что раньше эти земли, на которых мы сейчас находимся и все сталелитейные промыслы, были владениями графов Зальмарре, вассалов сэра Вильмонта, а после того как она всех их убила, тогда, когда была Смута, когда их задним числом обвинили в том, что они поддерживали Круг… А кто его не поддерживал, кроме Тальпасто и Дорсов? Все! Так вот все земли на северном берегу Керны стали личным владениями сэра Булле, а управляющим на них назначили Аарона Солько, который сам был в Круге, и люди начали пропадать, и началась вся эта чертовщина. И кто она тут, в Гирте после такого? Куратор полиции, советник Герцога, вот кто. И Анна такая же, креста не носит, от церкви ее отлучили. И Ева с Эдмоном: вот ее дружки. Кто он такой этот Даскин? Из какого леса вылез? Он вообще у нас не служит, в бухгалтерии о нем ничего нет. Какой-то давний приятель Валентина, преступник, каторжник беглый, налетчик-душегуб. Наездами в городе, и каждый раз происшествия, поджоги, убийства, а потом устный приказ «не расследовать». А мэтр Тралле кто? Муж он этой Хельге, брат, отец, или просто для протокола, записан? Вот такие пироги. А сэр Лантрикс был не хуже ни лучше того же Фаскотти или Тиргоффа. Ну воровал. А кто не ворует в наше время? Сэр Булле разве что. Он не ворует, он просто берет из казны!
- А этот сэр Лантрикс был вашим старшиной? – догадался детектив – и при нем у вас были должность и хорошее место?
Лейтенант сел, с грохотом ударил сапогами в пол. Вертура инстинктивно нащупал рукоять меча, взявшись за нее, случайно громыхнул ножнами. Полицейский замер, настороженно уставился на него. В его глазах стояла бессмысленная и отчаянная свирепость зверя, готового драться за свою жизнь.
- Вы за мечик-то не хватайтесь Марк! Не выйдет! – сжав зубы, покачал головой, как будто растягивая время, прорычал он, схватил свою кружку и начал жадно пить. Допив, повалился набок, на локоть и, тут же, подавшись лицом вперед, скособочив голову, уставил в лицо Вертуре свой острый нож – я егерем был! А при сэре Халмаре Лантриксе инспектором… - он откинулся назад и гулко ударился затылком о деревянную стенку, выставил нож перед собой, как будто любуясь им - на рынке, у восточных ворот, у Гончаров, рядом с Этной. А как его арестовали из-за вашей Анны, так меня в лейтенанты к Валентину. Мы тогда с Микой в трех комнатах жили. Одна для детей, другая спальня и еще гостиная. Все у нас было, и вот на тебе! Как сэра Халмара сместили, переформировали нас, званий лишили всех. Могли хотя бы на ворота… Там не то что на рынке конечно, но тоже ничего, или к приставам… Нет же, в Нераскрытые надо было. Хуже только в постовую и конвой. Приказ у них был от сэра Гесса. Ткнул в списки, куда кого не глядя, и аминь. На рынке-то хоть знаете как? И масло, и сыр, и подарки, и споры все решай, и долги… а тут только герцогское жалование и премия и то, если нарушений нету. Вот надо было такое мне? А главное что изменилось-то? Да ничего. Чем сэр Лантрикс им не угодил? Тиргофф и его братия, что ли не ворует? Отняли у одних, дали другим.
- Значит, на то были причины. И скорее всего политические – веско рассудил Вертура, налил себе и выпил.
Какое-то время он лежал, слушал пьяные разглагольствования коллеги, удары грома за окном и шум дождя. Редкие шаги в коридоре и далекий хор голосов в обеденном зале, затянувших какую-то долгую и тоскливую песню.
- Живем теперь как нищие! – продолжал ругаться лейтенант Турко уже скорее не зло, а больше обреченно и обиженно, снова достал свой нож, подкинул его в руке, но не поймал, уронил себе на колени – а все ваша Анна! За что мне, спрашивается, ее любить? За то, что у меня прошлой зимой жена и детишки лежали, умирали с гриппом, а не то что на лекарства, на дрова даже денег не было!
- А как выжили? – уточнил Вертура.
- Да Лео помог, поддержал… - со стыдом смутился лейтенант как будто ему было неловко об этом говорить, снова начал ругаться – …с Ингой они к нам ходили, таблетки давали, температуру мерили… Все отчитывали, слова не давали сказать, ругали, что пьянь я и тварь ленивая у них! А я просто жить хочу как все люди, по-нормальному, по-человечески! И жил бы, если бы не Анна. И если бы только одного сэра Лантрикса сгубила! Аферистка она, и что у нее сапоги дырявые, это все чтобы вы ее пожалели, прикидывается. Деньги-то у нее есть. От Тарче, от сэра Халмара, сколько ей всего дарили, где все это? Припрятала и плачет, какая она нищенка. Сама у Хельги на квартире живет, были там, видели как у них? Крутит она вами и посмеивается, перемывает вас с сестрой на кухне за фужером. Плевала она на вас, и на меня, и на всех. Сдаст она всех нас, как только ей прикажут и в тюрьме, между пытками не навестит. И дай нам Бог сознаться сразу во всем… - и прибавил с раздражением и обидой – дурак вы Марк! Наивный вы человек! Вам уже все прямо говорят, а вы не верите!
- Она не похожа на актрису – возразил Вертура – она похожа на женщину, которая очень несчастна, одинока и никто ей не верит…
- А кто ж ей теперь такой поверит! – развернулся к нему лейтенант и снова подкинул свой нож. Опять не поймал, уронил рядом на постель. Его пьяный голос уже спустился на хриплый утробный рык, и теперь, наверное, их разговор слушали и в соседних комнатах – только тот кто знать ничего не знает и знать не хочет, такой фантазер как вы! Не верите? Хотите проверить? А я вам скажу как. Видели у нее шрамы на спине? Вот спросите, за что, кто такой Генри Тарче, и как она их всех сгубила. Кто запер их в доме так, что никто не спасся, не смог выбраться, и поджег их? Сами сгорели?
- Она подожгла дом с людьми?
- Вину не доказали… – покачал головой лейтенант – ее там не было. В конторе была, бумажки перебирала, все ее видели…
- Но если ее вина не была доказана, тогда почему дали плетей? - уточнил детектив.
- За то, что она вдова и была любовницей сэра Генри! – с кривой усмешкой ответил лейтенант – так что не обольщайтесь, и вам с ней тоже полагается за блуд. У вас, в Мильде что, разве такого нету?
- Есть – ответил, согласился детектив – но у нас полиция в большинстве своем в такие дела не лезет. Да и город большой, за всеми не уследишь. Но бывают, конечно, прецеденты. Порют временами на площади для профилактики неверных мужей и жен, чтобы другим неповадно было. Так значит, она убила своего мужа, потом этого Тарче, а потом донесла на коменданта Южной Гирты?
- Ага – тяжелым страшным голосом ответил лейтенант Турко – и вы следующий.
- А как она убила мужа?
- А как убивают ведьмы? Зашила свои окровавленные волосы в платок, его лошадь прямо в полынью и скинула. Бывает конечно, все люди падают с лошадей… Но чтобы, проходя под городскими воротами в среду, в день, когда предали Христа, Господа нашего, в полдень... А она стояла на стене, смотрела. Вместе с другими женщинами провожала солдат на войну. И ведь в доспехах был, не придерешься, не выловили.... Верите в такие совпадения?
- Но почему она ведьма-то? – спросил детектив. Разговор все больше и больше увлекал его. Он отставил в сторону кружку и мысленно приказал себе не прикасаться к ней, чтобы окончательно не опьянеть.
- А что она, не ведьма? – понизил голос до тяжелого низкого рева полицейский и сделал долгую паузу, словно стараясь подобрать нужные слова – все они там с Хельгой и Евой три ведьмы. Может и Анна тоже была в Столице, и ей там тоже голову сверлили, как и ее сестре. Черт ее знает. Это все из-за этой Тралле… Раньше не было такой чертовщины. Гирта была самой сильной, ни Фолькарт, ни Иркола, ни острова бунтовать не смели, даже ваши Эмери из Мильды к нам не лезли – как-то внезапно перескочил на политику лейтенант, но детектив не стал перебивать его, решил послушать, что он будет говорить - все у нас было. И народ богатый и сталь и уголь и лес. А потом сэр Конрад умер, и началось… Людишки у нас жадные стали все, злые, каждый тянет на свою сторону, каждый только под себя загрести норовит. У кого есть деньги, нанимает себе депутатов, юристов, сидят языками молотят, решают, каким еще налогом нас обложить, чтоб хозяину больше было. Вон как сэр Вилмар, средний сэра Вильмонта взял и в Столицу укатил. Шикует там на наши денежки. И все так: ограбят народ, нагребут и бегом из Гирты. А откуда богатства? Введем новые поборы! А самим себе только льготы, налоговые вычеты. Это такая демократия у них, свобода, суверенитет. Кто больше заплатит, за того и проголосуют… А теперь еще и леди Вероника – вот она самая настоящая ведьма. Она такая же, как Хельга, тоже из Столицы. Сразу видно, одно ведомство. Как приехала, сразу начала наводить свои порядки, сразу отменила половину постановлений, на некоторые законы вообще мораторий наложила. И сэр Прицци и леди Тралле сразу за нее, поддерживают все ее решения. А леди Булле, даром, что с весны в городе, всех построила, со всеми подружилась, все к ней в очередь на прием выстроились. Молодежь наша ей в рот смотрит, такая она вся... Мужики без ума от нее, как вы за Анной бегают. Глаз с нее не сводят. За нее уже и дрались насмерть, и вешались…. А кто на ней женится, тот и будет править Гиртой. Одной породы они с Анной. Всех вокруг пальца обведет… Старшие наши все против нее, но боятся сэра Августа. В нее и стреляли, и кинжалом кололи, и конем давили. Знаете, читали уже в отчетах, как у нас тут, в Гирте, дела делаются? А не вышло! – лейтенант схватился за кружку и снова начал из нее пить. Напившись, утер усы рукавом, нахлобучил на голову свою шапку и продолжил уже громким шепотом, с опаской и нескрываемой тревогой – ударили ее, а она стоит, улыбается и кровь из раны хлещет, только не красная, а синяя. С ней маг приехал, рукой повел, огонь, дым вокруг, а тот, который напал, катается по мостовой, горит... А потом они пришли к этому, как его, помощнику мастера Роффе, мэра нашего, прямо с заседания вызвали, и в его кабинете же и повесили, а мэтр Кноцци написал, что причина смерти - самоубийство. Бояться теперь леди Булле. Но никто слова поперек не говорит, а вот еще недавно было… - лейтенант запнулся, как будто вовремя прикусил язык, продолжил - молчат все наши, дружины к бою готовят, патроны клеят, точат мечи. Устали все, но скоро еще хуже будет. Вспыхнет Гирта.
- Боятся, что она наведет порядок и прекратит тот бардак, который творится здесь? – осторожно уточнил детектив.
- Ага – после некоторый паузы ответил лейтенант – кто не понравится, кто слово поперек скажет, всех за ребра перевешает. Вот она настоящая Булле. Все нынешние, посмотрите портреты в ратуше, голубоглазые и светлые. Это кровь жены сэра Конрада, Волчицы Сив, матери сэра Вильмонта и леди Клары, жены сэра Ринья. А леди Вероника внучка леди Хендрики, его сестры. И по характеру она тоже чистокровная Булле. Дочь Лунного Дракона, змея, как леди Мария, жена сэра Августа, злобная, хитрая. Только вы этого не выспрашивайте ни у кого, и я вам этого не говорил... Но все это знают и видят, она настоящая наследница. Как только она прикажет, все пойдут за ней.
- Боитесь ее? – спросил Вертура и налил себе еще юва, пока лейтенант не выпил всё оставшееся в кувшине.
- Страшно жить будет конечно… – ответил, немного успокоившись рассудил тот, уже нисколько не скрывая страха и восхищения – но я-то человек маленький, много не наворую, мне разве что служебное несоответствие, штраф и плетей. А вот кто постарше, у кого служебный подлог и взятки серьезные, вот тем одна дорога: болтаться на крюке над Керной. А так, для простых людей даже лучше, когда у власти такие как леди Вероника. Крови правда прольется… Но такой гнилой крови и не жалко. Да и так все равно постоянно льется, но может и получится мразей этих и ворье каленым железом выжечь, порядок навести… Сами видите что у нас тут. И это еще порядок. Почитайте по Восточной дороге или по Зогдену, как там у них.
- Знаю, всякое видел – согласился, кивнул Вертура – вот у нас в Мильде с подлогом, казнокрадством и сокрытием не церемонятся. Сразу старшину района могут снять и в тюрьму, а семью прочь из города с конфискацией имения. Имущество в казну, детей в монастырь. В суде при совершении преступления государственная служба считается отягчающим…
- Да, нам бы такое – согласился лейтенант – а то все наоборот. Если ты нищий, яблоко укради: суд плетей с исправительными работами даст. А если депутат или рыцарь, то хоть народ на проспекте мечом руби, все можно, напишут в «Скандалы» статейку и карикатуру нарисуют для смеху... Вот только недавно сын мастера Васко, это который занимается лесозаготовками, на улице, на коне с дружком в толпу с копьем с разгона въехал. Как в книжке хотел, думал как раньше, ничего ему никто за это не сделает. У него дядя – полковник жандармерии, у сэра Прицци в клубе, отец крупный подрядчик. Будет с такими ссориться кто из-за такой ерунды? Махнули бы рукой раньше и забыли, а к этим сэр Тинвег лично приехал, доставил обоих к леди Булле. Она даже разбираться не стала, приказала на клюки за ребра прямо к решетке Собора прицепить – лейтенант злорадно усмехнулся, зашептал еще тише – первый сразу помер, а Васко Младший висит, орет на всю площадь, с проспекта слышно. Приехал Васко Старший, его отец. Мэтр Форнолле его сержанту голову мечом разбил, когда те снять попытались, говорит – не знаю ничего, приказ. Идите к леди Булле, у нее разрешения забрать просите. А она: у меня неприемный день. Пока бегали, разбирались, младший Васко тоже помер. А отцу его плетей вне очереди приказали дать на Рыночной, прямо при всех. Я когда в Еловом егерем был, не было покоя от их семейки. Теперь, говорят, не видно не слышно. Только так и надо с такими, если честно, руку на сердце положить.
- Ага – согласился Вертура, он хотел рассказать, что сам видел принцессу Веронику и даже разговаривал с ней, хотел поделиться впечатлениями, но вовремя прикусил язык.
- Вот так вот – назидательно заключил лейтенант и принялся пить прямо из кувшина – вот такая она, наша светлейшая леди-герцогиня. Никто теперь не хочет враждовать с ней. Даже сэр маршал. А сэр Булле как будто и не понимает, что когда придет время, то и ему и его кровным придется потесниться. И его старший Берн в лучшем случае так и останется у себя на юге, в Басоре, генералом экспедиционного корпуса или комендантом крепости. Или понимает, но ничего уже сделать не может, потому что все они из Столицы, а против Столицы идти нельзя. А впрочем черт с ними со всеми, не наше это дело. Мы люди подневольные, ничего не решаем, ничего от нас не зависит… И слава Богу!
Он сорвал с головы шапку, поднял перекошенное лицо к потолку, истово перекрестился, снова начал пить. Покончив с кувшином, без всякого спросу взялся за кружку Вертуры и выпил все оставшееся и в ней. Допив, замолчал, словно осознав, что в запале наговорил лишнего, но махнул рукой, вынул нож и снова попытался его подкинуть, промахнулся, с грохотом уронил на пол, повалился с кушетки на колени следом и принялся шарить под ней, пытаясь его найти. Вертура перегнулся через край стола, уставился в темноту под ним.
- Так леди Вероника тоже ведьма, как и Анна? – уточнил он у полицейского.
- Да дрянь эта ваша Анна! Вот она что. Вот мы все сидим, служим, приказы там выполняем, работаем, расследуем, а как придет время править леди Веронике, сдаст всех нас ваша Анна под суд и в качестве доказательств еще и протоколы с нашими же подписями прикрепит. Где, как и что мы с вами делали. И будем мы там рассказывать потом что это нам устно так приказали этого не трогать, того не делать, сюда не ездить, и что попробуй не выполни, не то что взашей со службы. Убьют, детей сиротами отправят в приют жить… И каждого же заставят отвечать перед трибуналом, как на Страшном Суде… Вот так все и будет, Марк. Запомните это.
- Ага – задумчиво ответил детектив – но все же…
- Что? – наконец найдя свой нож, сел на пол лейтенант. Его коса растрепалась, шапка съехала на лоб, растрепались и ворот рубахи и усы. Внезапно замолчав, он сидел на досках такой растерянный, пьяный и несчастный, что Вертуре даже стало жалко его от того, что тот напился настолько, что взял и вот так вот выговорил все, что у него было на душе человеку, которого знает от силы несколько дней. И, глядя на него, детективу еще подумалось, что в Мильде за такую распущенность он сам по молодости не раз получал розг, и что, наверное, раз такие вещи открыто говорят и обсуждают даже в полиции, в Гирте действительно все намного хуже, чем ему показалось в первые дни.
- Схожу еще куплю – заглянув в кувшин и убедившись, что пить больше нечего, заключил Вертура и поднялся с кушетки.
- Нет! – с угрозой заревел лейтенант, ухватил его за полу мантии, резко потянул к полу, продемонстрировал зловеще блеснувший в свете лампады на столе остро отточенный нож – сдавать меня шерифу побежите?
- Всё выпили – присел рядом с ним на корточки Вертура и уставился в его пьяные, налитые ненавистью, ничего не понимающие глаза – схожу, возьму еще юва и поесть…
- Поклянитесь.
- Клянусь.
Лейтенант отпустил. Его рука безвольно грохнулась на колени. Взяв свою поясную сумку, набросив на плечи мантию, надев ботинки и накинув на петли шнурки, чтобы не завязывать целиком, Вертура взял пустой кувшин и неторопливо пошел за новой порцией юва и едой, чтобы по дороге как следует обдумать все услышанное.
***
Непогода накрыла город. Лил дождь, сверкали молнии. В пустой и холодной печке отдела Нераскрытых Дел уныло завывал ветер, задувал в зал через дымоход и распахнутую настежь дверцу. Доктор Сакс потеплее закутался в свой плащ, пожаловался что холодно, сообщил, что раньше середины сентября, уголь не завезут, высказал предложение, а не скинуться ли и не купить ли дров. Но все промолчали, покупать топливо на свое жалование никому не хотелось. Выход посоветовала Инга. Мрачно напомнила, что в таких ситуациях просто надо выкрутить до предела все газовые рожки. Все посмеялись, но именно так и сделали. Теперь в зале стало не только холодно, но еще и душно. Но Инга явно не была автором этой идеи: из длинного коридора и с лестницы тоже тянуло кислой духотой, похоже, также поступали и в других залах и кабинетах.
Медленно тянулись часы. Приглушенный калильный свет порождал густые тени в углах, под столами и на лестнице. За окнами, в непроглядных вечерних сумерках, за пеленой дождя, за ветвями растущих на бастионе тополей, светлели огни набережной и домов на противоположном берегу реки. Мерный шелест бегущей воды и темные окна на фоне подсвеченных лампами стен, навевали мысли об осени и скором окончании рабочего дня, когда можно пойти домой, и не думать о службе, окончательно и бесповоротно, до самого завтра, забыть о всех проблемах и делах, напрочь выбросить их из головы.
Вернулись инспектор Тралле и капитан ночной стражи Герман Глотте. Поднялись наверх, закурили свои трубки так густо и дымно, что дышать внизу стало совсем нечем. Мариса надела свой плащ, накинула на голову капюшон и демонстративно открыла рядом с собой окно. Ароматы реки, мокрых листьев и напоенной дождем земли, холодной, бодрящей волной полились по залу, разогнали гарь и дым.
Бросив мстительный взгляд на зябко и злобно кутающегося в свою жилетку доктора, Мариса отложила папку с документами, взяла чистый лист бумаги и быстрым росчерком накатала название фантастического рассказа, который она давно хотела сочинить, чтобы отправить в литературный журнал, на конкурс, в Мильду. Но заглядевшись на огонек лампы, задумавшись, так и не успела написать ни строчки: внизу громыхнула дверь, со двора вернулся усталый и промокший Фанкиль. Снял отсыревший плащ, бросил на пол рядом с вешалкой такой же мокрый зонтик, огляделся, и, не найдя иного собеседника, подсел к столу Марисы, уставился на нее, улыбнулся, кивнул, сделал жест раскрытой ладонью, как будто предлагая ей первой заговорить с ним.
- Я хочу написать книгу! – без всяких предисловий нажаловалась она, мигом догадавшись, что он готов ее выслушать – и вроде в голове все четко, а как что напишу, сплошные дрянь и мракобесие! Все отвлекают и сил никаких работать и собраться нет!
И сделала такое лицо, словно приготовилась слушать, как ее начнут утешать, а она в ответ скорчит высокомерную гримасу, будет скептически качать головой: мол, слышали мы все это, вы сами даже и так не умеете, а еще советуете тут мне. Вам не понять какой я талант на самом деле, и насколько мир ко мне жесток и несправедлив.
- Анна Мариса – перебив ее, как будто он ее вовсе и не слушал, обратился к ней Фанкиль – это же ваш литературный псевдоним верно?
Мариса вздрогнула, покраснела и попыталась спрятать глаза, но рыцарь снова улыбнулся, пытаясь ее приободрить.
- По правде говоря, идея про детектива, перемещающегося через планарные пласты, раскрывающего заговор падших духов, которые строят машину, чтобы замедлить ход времени и тем самым обмануть Бога… Мне понравилась. Это вы сами придумали?
- Они разгоняют вселенную до скорости света, так что время замедляется и для Бога снаружи оно идет нормально, а для них правление в сотворенном мире продлевается фактически навечно – разъяснила она, как будто повторила бездумно вызубренное по непонятной ей самой книжке – но для этого им надо построить машину, которая сможет разогнать сразу все планарные пласты и она будет похожа на юлу, которая раскручивает космос... Не помню, кто это придумал, но мне очень понравилось. Я рассказала леди Хельге, думала, она поможет, она же сама меня всему этому и учила, а она ответила чтобы я не забивала себе голову ерундой, прекратила заниматься ей…
- А представьте себе, что на самом деле все так оно и есть – достал фляжку машинной выделки с тесненным на выпуклом боку крестом и сделал небольшой глоток, Фанкиль – первые христиане ждали второго пришествия Христова почти сразу после его Воскресения. Потом его ждали веками, тысячелетиями. Философия философией но, поскольку Господь Бог творил мир не за семь календарных дней, также и Последние Дни не будут днями, а проповедь Евангелия Христова не обязательно будет идти только в пределах одного города, континента, одного планарного пласта… Сколько всего случилось, но это не было Концом Всего и мы с вами живые люди, а с Воскресения Христова ведь прошел уже, наверное, не один десяток тысяч, если не миллионов или миллиардов, лет. Что же касательно Машины… конечно же всегда найдутся те, кто будет спорить и доказывать что все совсем не так: людям приятнее ощущать в вере иррациональность чуда или теплую романтику навсегда ушедшей старины, нежели математический расчет вращающих небо и землю божественных механизмов, но выглядит весьма правдоподобно. И, возможно, такая Машина уже давно построена, запущена и, перерабатывая в энергию страдания грешников в аду, действительно ускоряет движение сразу всех планарных пластов, продлевая агонию создавших ее падших сущностей и те самые последние дни тварной вселенной, в ожидании полного и конечного распада материи и рассеивания энергии…
- Вам надо читать с кафедры – печально и одновременно насмешливо улыбнулась Мариса.
- Да, у нас были уроки миссионерского дела – вздохнул, согласился Фанкиль – но, к сожалению, для того, чтобы проповеди были действительно хорошими и полезными, мало быть просто ловким на язык.
- Иногда вы говорите прямо как по книжке.
- Это просто опыт. Запоздалые ответы на вопросы, которые никто никогда больше не задаст тебе – скривил скулы в грустной натужной улыбке, ответил Фанкиль – кстати, вот вам тема для рассказа. Сегодня ездили смотреть на черного человека. Я было думал, что это шарлатаны просто вымазали гуталином какого-то артиста, а он действительно черный, но, к сожалению, не демон, как из той самой далекой страны. Давным-давно такие служили нашим врагам, но потом они все вымерли. Так что этот, похоже, с какой-то генетической аберрацией, какие иногда бывают у дикарей в лесах далеко за морем на юге, за долиной реки Эсты. Он каннибал и не носит ничего кроме черных очков, это у него такой языческий фетиш, его будут показывать в клетке на ярмарке, чтобы родители пугали им на ночь непослушных детей, а второго каннибала мы будем допрашивать сегодня вечером…
- Вы предлагаете написать мне, как два каннибала забрались в город и ночами приводили в ужас его жителей, а потом поймали друг друга и съели? – даже не дослушав его, скептически уточнила Мариса.
- Вот вы уже все сами и придумали. Два каннибала. Черный и белый – одобрительно улыбнулся ей Фанкиль. Достал трубку и, невзирая на запрет курить в здании комендатуры, встал и засветил ее от газового рожка на стене – а ваш детектив должен их поймать. Вот такого, я еще ни в каком журнале не видел. Среди всех этих авторов возомнивших себя писателями и чрезвычайно одаренными личностями, к сожалению, слишком мало настоящих психов, способных по-серьезному взбудоражить привычную к любым соплям и крови, публику, пробудить в ней хоть какие-нибудь чувства и мысли.
- Действительно! – брезгливо поморщилась, согласилась Мариса и тоже достала трубку и табак – крутят одни и те же приемы, пишут с апломбом о том, в чем разбираются как свиньи в апельсинах. Напустят дешевой драмы для инфантильных подростков сорока лет… Дешевки! И ведь еще и гонорары у них и поклонники и контракты от издательств!
И она подошла к газовому рожку, прикурила трубку и, торжественно, в знак того, что она совсем не такая, выдохнув дым, уставилась на картину с собором и летящими мимо шпиля хвостатыми огненными звездами.
На лестнице снова загремели шаги.
- Анна что вы тут курите! – грубо бросил ей инспектор. Они с капитаном Глотте спустились в зал – здесь нельзя курить. Немедленно погасите и марш за Хельгой. Потом можете идти домой. Лео у вас все готово? Пойдемте, время.
***
Они покинули отдел, спустились на первый этаж. Здесь было холодно и душно. Тускло горели газовые рожки. Под закопченными сводами ритмично отдавали быстрые и тяжелые, приглушенные кирпичными стенами удары. Глубоким и мерным уханьем оглашали уходящий в перспективу, сводчатый коридор: в криминалистической лаборатории играла музыка. Густой, напористый бас звонко ударял в такт барабанам и какому-то клавишному, неестественного, электронного звучания, инструменту, бесконечно повторяя какой-то однообразный, завораживающий и сумбурный мотив. Инспектор сделал лицо, как будто он нисколько не раздражен этим шумом и раскрыл дверь. Отпрянул от жара и ударившего почти что физически ощутимой волной табачного дыма. В зале было густо накурено, а рядом с граммофоном на лабораторном столе, бесформенным прозрачным миражом, возвышался кальян: замысловатое устройство, плод распаленной опиумом академической фантазии, сооруженный из лабораторного оборудования - конической колбы, притертой пробки с отверстиями, дефлегматора, стеклянных трубок и штативов.
Доктор Фарне, расположился справа от двери, под аркой, в дальнем углу. Откинувшись в своем низком, как в модном салоне, бессовестно старом, потертом и продавленном кресле, закинув ногу на ногу едва не на уровень лица, запрокинув голову, вдыхал из длинного, казалось бы достаточного для того, чтобы протянуть через всю лабораторию и вытянуть еще и в коридор за двери, шланга с мундштуком. Глубоко затягиваясь, бурлил микстурой, залитой в колбу, греющуюся на лабораторной газовой горелке. Выпускал в потолок клубы терпкого, отдающего горькими травами дыма, тужился, как будто нарочно стараясь наполнить им весь кабинет.
В зале было темно. Электрическая лампа над столом посредине комнаты была выключена. В сумрачной, стоящей под сводами дымной пелене размытыми раскаленными огнями пылали зажженные в полную силу газовые рожки. От темноты, от ритмичного грохота граммофона, от жара и терпких ароматов, не зная, что это за место, можно было подумать, что тут не полицейская криминалистическая лаборатория, а новомодный салон или пытающаяся хоть чем-то походить на слухи о столичных заведениях, распивочная. И было сходство: как над стойкой бара, над высокими лабораторными столами и полками у противоположной стены, ярко горели несколько выкрученных на полную мощность светильников. Инга стояла перед конторкой над гроссбухом со множеством закладок с пометками. Вносила записи в раскрытый рядом журнал, сверяла с ним дозировки препаратов и вес пробирок. Проверяла ингредиенты и тщательно взвешивала их. Она очень устала, покачивалась, едва держась на ногах, и, похоже, уже не обращала ровно никакого внимания ни на курящего доктора, ни на грохочущую на весь первый этаж здания пластинку. Точно также как и ей, похоже, все равно было и лежащему на столе для допросов, все также притянутому к доскам за руки и ноги неподвижному трупу, над головой которого, к специальной штанге, была подвешена капельница, а в вены на шее, руках и бедрах введены медицинские иглы для инъекций.
- Ну как? – принюхиваясь к горькому, напоенному ароматами дурманящих трав, дыму, брезгливо скривил скулу, поморщился инспектор. Доктор вскочил и откинул с граммофона тонарм, с резким виниловым скрипом, оборвал музыку и заявил.
- Гармоническое звучание помогает поддерживать необходимый умственный тонус! – быстро, словно у него заранее был готов ответ на это абстрактное замечание, объяснился он и схватил со стола, продемонстрировал ромбическую обложку от пластинки с необычным фрактальным узором и манерной подписью на незнакомом языке,
- Я про арестованного – понизив голос, уточнил инспектор Тралле, скептически нахмурившись на безмолвный труп на столе - он еще не сбежал от вас? Не признался в содеянном?
- А, вы о нем… – отмахнулся, ответил доктор – нет еще. Лампа не работает. Электричество отключили.
- Пантелей, а зачем вам лампа? – усмехнулся капитан Глотте, вырывая у доктора мундштук и с бульканьем вдыхая из кальяна белый дым – для диплома профессора пыток, вам оставалось только допросить мертвого. С вашим мастерством вы точно справитесь с ним и в темноте.
Вошла Хельга Тралле. Невысокого, по сравнению с толстым и массивным инспектором, роста женщина. С красивым лицом, гладкой, блестящей кожей и длинными, аккуратными и прямыми волосами чистого, бело-золотого цвета, она была облачена во все красное: блестящую, тщательно выглаженную запашную рубаху, алое, столичного узкого покроя, длинное платье и короткую красную жилетку. Все обернулись к ней. Ее идеальные, математически-точные, лишенные всякого изъяна, неподвижные черты навевали мысли скорее об ожившем в наркотическом сумраке портрете с разворота глянцевого столичного журнала, что в беспорядке лежали вокруг граммофона доктора, чем живой человеческой женщины. Только внимательные и быстрые темно-серые глаза, стремительно обежавшие кабинет и участников предстоящего действа, верно напоминали о том, что она скорее человек, чем призрак в душном кальянном дыму или идеально выполненная, разумная, почти что живая, механическая кукла, каких за очень большие деньги иногда покупали себе в Столице самые богатые и влиятельные, и на потеху друзьям и родне, в знак статуса и роскоши, привозили в Гирту.
Найдя взглядом стол для допросов, не обратив ни малейшего внимания на доктора, запоздало заслонившего собой свою курительную машину, она подошла и положила свою тонкую, идеально очерченную ладонь на лоб умершего.
- Мертв – только и сказала она одно слово и развернулась к Фанкилю – Лео, чем вы собираетесь его реанимировать?
- Биоактивным агентом Б-серии – с готовностью ответил рыцарь - сделаем полуторную дозу и прокачаем кровь. Инга уже ввела антикоагулянт и консервирующий раствор, чтобы предотвратить свертывание. Паразит вызовет регенерацию тканей, мы выждем время, подадим электрический разряд на мозг, чтобы запустить нервную систему и проведем допрос, вот список...
- Из-за грозы в городе отключили свет. Калибровочные преобразователи выставлены на пятнадцать процентов. Вы получали сводку? – глядя ему в глаза, спросила куратор полиции Гирты.
- Хельга – вступился инспектор и словно начал оправдываться – мы должны быть точно уверены, что это тот самый сумасшедший, что повинен в тех убийствах. Только так мы сможем закрыть это дело. И как только мы закончим, мы сожжем его в морге, в печи. А если это не он, мы продолжим поиски, мы же обсудили…
- Да – коротко кивнула она – приступайте. Лео, под вашу личную ответственность. И обязательно проследите, чтобы при любом исходе он был сожжен.
От ее властных слов все присутствующие помрачнели и напряглись.
Фанкиль же покачал головой, достал из своей поясной сумки ампулы, в которых в алой жидкости плавали почти неразличимые глазом черные, похожие на крошечных спрутов личинки и как будто с гордостью, продемонстрировал их всем.
- Это надолго – пояснил он, было принявшим ожидающий вид инспектору Тралле и капитану Глотте – они должны войти в организм, размножиться и начать выбрасывать в кровь регенерирующие энзимы.
Полицейские переглянулись. Инга начала проводить действия с капельницей, добавляя в нее очередной раствор. Доктор Фарне упал обратно в свое кресло. Взялся за журнал, как будто рассматривая разворот, спрятался за ним.
- Лео, будьте внимательны. Валентин, зайдите ко мне – распорядилась Хельга Тралле и, развернувшись, быстрым деловым шагом вышла из лаборатории, следом ушли и капитан ночной стражи с инспектором.
- Ой, а это что такое? – как только за ними закрылась дверь, внезапно спохватился доктор, когда из потрепанного глянцевого журнала ему на колени выпал желтый бумажный конверт. Фанкиль, что уже передал Инге ампулы и теперь был свободен, подошел к нему, взял в руки находку, с интересом осмотрел ее, открыл, узнать что внутри.
- Мэтр Фарне – строго обратился к доктору рыцарь: в конверте был легкий белый, похожий на мел, порошок. Доктор загадочно заулыбался, потянулся к уже начавшему некрасиво тянуть, замедляться, граммофону. Подкрутил рукоять, переставил иглу в начало пластинки.
- Ну я же не могу работать без музыки! – закатывая глаза, пояснил он полицейским – кальянчик, чай, кофе?
И прибавил, забившись, задрожав от азарта.
- Умиротворяет, как вкус ароматических смол в прозекторской!
- Время есть – глянув на труп, в который Инга уже ввела регенерирующий препарат, рассудил рыцарь – от кофе не откажемся, но нюхать стимуляторы без дела: нет.
И, продемонстрировав орденский крест на рукаве мантии, склонившись к доктору, обстоятельно и строго пояснил.
- Обязывает. Знаете как это?
От его слова доктор Фарне, сжался и как будто даже уменьшился в размерах, затравленно и испуганно закивал, что все понял и отошел.
Через полчаса вернулся инспектор. Возвращаясь от куратора через первый этаж, наверное, решив проверить, как идет процесс реанимации, заглянул в кабинет. Судя по виду, он был даже несколько разочарован: с его ухода здесь почти ничего не изменилось.
Дождь яростно лупил во все также плотно занавешенные окна. Ударяя в громоотвод на колокольне церкви у проспекта, сверкали молнии. Оглушительно гремел гром, шумели листьями растущие по периметру плаца тополя. Переглушая шум непогоды, все также молотил граммофон. Тяжело звенели клавиши, бесконечно повторяя один и тот же аккорд, пересыпались ритмичным белым шумом и ударами бронзовых тарелок. Бесконечные, густые и, но теперь уже медленные, как удары молота по наковальне, басы отбивали однообразный, но сложный ритм, перекликались с ними, вторили им, мешали думать, отключая голову своими бесконечными повторяющимися ритмами. От этой музыки и ставшего за эти полчаса еще более густым и терпким дыма становилось дурно, но это нисколько не смущало участников предстоящего эксперимента. Инга и Фанкиль даже не обернулись на звук открывшейся двери: оба сидели у лабораторного стола, по очереди вдыхали дым из трубок, тихо переговаривались, обсуждали какую-то статью из раскрытой на коленях у Инги книги. Еще несколько снятых с полок медицинских томов было разложено на стульях и столах вокруг ни. Труп все также лежал притянутый ремнями к пыточному столу, а на шестиугольной граммофонной пластинке отчетливо вырисовывались спирали белого порошка. Доктор Фарне, с озверевшим видом склонившись к ней, шумно, вдыхал его через стеклянную мерную трубочку, вставив ее в одну ноздрю и зажимая вторую большим пальцем свободной руки.
- Что вы тут делаете? – перекрикивая удары басов, громко потребовал ответа инспектор – вы его уже допросили?
- Если расчет верен – продемонстрировал начальнику тетрадь, густо исписанную формулами и цифрами, Фанкиль – то процесс регенерации займет еще около трех часов.
Инга с готовностью схватила со стола, молча и резко сунула в лицо начальнику, ромбический, оснащенный бронзовым блестящим звонком, будильник.
- Мы засекли время – показал ладонью, пояснил Фанкиль - заведем его с патефона, как прозвонит…
- С патефона значит… – грозно нахмурился, сжал зубы, возмутился инспектор, глядя на вдыхающего уже через другую ноздрю доктора.
- Валентин – как проповедник сомкнув ладони пальцами, обстоятельно начал разъяснять ему рыцарь – мэтру Фарне нельзя спать, потому что иначе трупы восстанут и нападут на нас, вырвавшись из под телепатического контроля, который он осуществляет над эманациями некротических флюидов лежащих в полицейском морге тел…
- Я спрашиваю про патефон! – инспектор подошел к столу, с ненавистью уставился на вращающуюся спираль порошка на пластинке, принюхался к кальяну – почему заранее не доложили? В следующий раз будете по пунктам писать мне как в лабораторной, под отчет! Лео, эти ваши выкрутасы вот уже у меня где!
- С другого патефона, вот с этого – прервал его разглагольствования Фанкиль, толкнул ногой, стоящую в тени стола, закованную в массивную металлическую оправу юлу с вертикальной винтовой ручкой – генератор постоянного напряжения, у мэтра Руксета в электротехнической одолжили.
Взяв в руки, продемонстрировал два толстых экранированных провода, что вели от клемм прибора и были подсоединены к штырям, вбитым в череп умершего.
- Я же уже объяснял. Мы накопим на емкости разряд в три тысячи вольт – с важным видом коварного слесаря, объясняющего богатой клиентке, у которой на кухне поломался модный, заказанный из столицы кран, начал рассказывать Фанкиль – подадим его прямо в активные центры и тем самым заведем его мозг...
- Лео… – только и сказал инспектор, скорчил гримасу, грозно насупился. Наверное, он хотел начать ругаться или просто беспредметно выговориться, но сдержался, промолчал, уставил на подчиненного тяжелый неодобрительный взгляд, выдохнул и заявил – все, давайте, работайте. Как закончите, никаких «домой», с отчетом ко мне.
И, размахивая руками, покинул лабораторию. Доктор Фарне оторвался от пластинки, бросил недоумевающий взгляд на стол для пыток, потом на дверь, словно не мог понять, кто это только что ушел и, похоже так и не ответив для себя на этот вопрос, пожав плечами, снова обратился к своему рабочему месту. Инга и Фанкиль же молча переглянулись, пожали плечами и снова углубились в изучение лежащих на столах медицинских книг.
***
Пронзительно и грозно ударил будильник. Было уснувший или впавший в экстатическую апатию доктор распахнул бешеные глаза и подскочил от этого громкого, огласившего лабораторию, навязчивого механического треска. У граммофона давно закончился завод, но криминалист слишком устал, и был невменяем настолько, что ему уже было все равно, играет музыка на самом деле или только у него в голове.
- Время! – оторвал от локтей лицо, распахнув глаза, коротко распорядился Фанкиль. От усталости, ожидания и духоты его тоже сморил сон. Резко выпрямившись, он протянул руку и выключил звонок. Было уже далеко за полночь. В длинном коридоре за дверьми не было слышно ни привычных голосов, ни шагов. Южное крыло корпуса, где располагались кабинеты начальства, криминалистические лаборатории и прочие отделы, что работали преимущественно днем, обезлюдело. В столь поздний час работали только дежурные и оперативный отдел, но что происходило там, на другой стороне здания, отсюда было не слышно. Все звуки, что могли пробиться сквозь кирпичные своды и толстые каменные стены, заглушал шелест терзаемых непогодой рябин за окном и шум дождя, перемежающийся редкими ударами уже далекой и едва слышной грозы.
- Проснулись – мрачно констатировала Инга. Привычным жестом поводя колбой в ручном штативе над газовой горелкой, она заваривала кофе. Терпкий и дымный аромат пережженных тут же в фарфоровой чашечке, перемолотых в аптекарской ступке бобов заглушал все иные запахи в комнате, навевал приятные мысли о том, что самое время сделать перерыв и поесть. Закончив кипячение, Инга разлила содержимое колбы в мензурки и, предварительно убрав в цветастый конверт пластинку, смахнув с нее на пол остатки белого порошка, поставила чашечки на вращающийся граммофонный диск…
***
- Анекдот – допив кофе, бодро и громко, как шафер на свадьбе, объявил Фанкиль. Рассказал историю про трех пьяниц в морге без закуски, над которым засмеялся только доктор и надавил на ручку генератора электрического напряжения.
***
- Контакт?
- Есть.
- Разряд.
- Есть.
- Отклик есть?
- Нет.
- Перезаряжаем и по новой.
- Разряд. Есть. Отклик?
- Нет.
***
- И совсем как неживой – устало и разочарованно кивнул Фанкиль, отпустил ручку электрического генератора, выпрямился во весь рост – похоже, что-то пошло не так.
- Выполняли все по инструкции. Возможно, уже произошли необратимые изменения коры головного мозга… Но такого быть не может, мы прекратили его жизненные функции в соответствии со всеми расчетами, вот время… – скептически прищурилась Инга, словно проверяя себя, пролистала журнал, подцепила закладку справочника, продемонстрировала пальцем таблицу, сверилась с ней, с мрачной насмешкой заключила.
- И ни барабаны, ни кальян, ни зубной порошок не помогли.
- А что мои барабаны-то?! – вскочил, задергался, крикливо возмутился доктор – мне нравится такая музыка! И вообще для трупов живые барабаны нужны, с граммофона им не годится!
- Ну, кот у нас есть. Осталось позвать того гуталина с бубном из клетки – оттягивая веки и заглядывая в мутные мертвые глаза, заключил Фанкиль – да, некстати эта гроза случилась. Но выбора у нас не было, до завтра его мозг бы испортился… И все же агент должен же был хоть как-то подействовать.
- Думаю это из-за стабилизаторов – демонстрируя дрожащие маятники на полке над лабораторным столом, пояснила Инга – консервирующий раствор или антикоагулянт изменили химические свойства и сделали его непригодным к реанимации.
- Вообще эта Б-серия специфическая – налил себе еще кофе, выпил и заключил Фанкиль – абскуративно-устойчивая конечно, но для людей из-за побочных эффектов не всегда годится. Ничего. Ладно, Бог с ним. В конце концов, мы в поле, работаем, с тем, что имеем. И другого варианта у нас и не было. Промедлили бы, был бы у нас второй младший Ринья… Все, заканчиваем с ним, Инга, возьмите анализы, напишите для мэтра Тралле внятный отчет, сделайте биопсию, замеры и рапорт, отправим образцы в командорию, пусть там разбираются, что с ними не так. Я за носилками, в печку его и домой, поздно уже.
Через некоторое время, когда все возможные тесты были завершены, и стало окончательно очевидно, что реанимация не удалась, явились двое тощих, облаченных в грязные черные докторские саваны, служащих медицинского отдела. Отвязали от стола, взвалили на носилки труп и вынесли его из лаборатории вон. Фанкиль пошел с ними, лично проконтролировать процесс кремации, как и распорядился инспектор.
По лестнице у центральных дверей комендатуры, они спустились в подвал. Прошли темным, ведущим через все здание, точно таким же как и на первом этаже, коридором с высокими кирпичными сводами и рядами арок с дверьми в северное крыло здания и вошли в окованные медью ворота ведущие к леднику, где складировали умерших. Тут, в просторном зале с перегородкой и окошком, почти как в полицейской канцелярии оперативного отдела, с конторкой и большими столами для покойников, оформляли, опознавали и сортировали тела, которые привозили сюда со всего города, если на них имелись признаки насильственной смерти. У оной из стен стоял стол дежурного, а в дальнем углу темнел массивный железный цилиндр кремационной печи, для сжигания медицинских отходов и неопознанных останков тел.
Над рабочим местом смотрителя тускло горел один единственный газовый рожок. За столом сидел вахтер. Грыз кусок хлеба с зленью, бесцеремонно наливал себе из бутылки мутно-белую воду, похожую на самогонный спирт-первач. Не вставая, коротким поклоном он скупо приветствовал Фанкиля, но на его вопрос только безразлично мотнул головой и бросил.
- Угля нет. Не завезли. Сами ждем. Несите в холодильник, если свежий, завтра из медицинского заберут – и без тени улыбки пошутил – котлет из него навертят.
- Этого надо срочно – настаивал Фанкиль.
- Несите уголь, сожжем – просто ответил смотритель, налил себе из бутылки еще и демонстративно выпил. Он был мрачен, суров, толст и бледен, смотрел почти как настоящий хирург, свирепо, настороженно и требовательно. Взъерошенные кучерявые волосы топорщились над нахмуренным лбом, иссеченным глубокими темными морщинами – без топлива жечь, спрашивается, на чем? А, скажите мне?
Санитары с жадностью уставились на бутылку, словно ожидая, когда закончатся метания с трупом и можно будет запереться всем вчетвером, с бутылкой, в морге и наслаждаться тишиной ночной смены, пока не приедет кто-нибудь и не привезет еще мертвых, которых надо будет разгрузить, оформить и положить на ледник.
Тело положили в печь и заперли ее на засов. Пошли за углем.
- Мэтр Тралле… - бросая многозначительные взгляды на грязный холщевый мешок за креслом для посетителей в кабинете инспектора, личный запас на случай холодов, обратился к начальнику отдела Нераскрытых Дел Фанкиль – угля просят, жечь не на чем…
Позади него в мрачном молчании стояли с пустыми носилками облаченные в грязные саваны санитары морга. Красные с недосыпу глаза выражали пустое злобное ожидание, поскорее бы все это закончилось, словно они сами были ходячими трупами, поднятыми из могил.
- Лео, и почему я не удивлен? – покачал головой инспектор.
Через некоторое время Фанкиль и двое несущих на носилках мешок санитаров снова шествовали по коридору подвального этажа. Эхо шагов гулко отражалось под мрачными сводами. Двое полицейских – дежурный каретный и завхоз, проводили недовольными взглядами припозднившуюся процессию, загремели ключами, открыли какую-то дверь.
Но когда Фанкиль и его спутники вернулись в морг, то обнаружили, что за столом смотрителя никого нет. Вызвали по делу: пожал плечами, рассудил один из санитаров, и как будто работа уже была завершена, уселся на скамейку. Печь была все также закрыта. Фанкиль отодвинул засов, открыл и заглянул в нее. Убедившись, что в слабом свете приглушенного газового рожка над конторкой регистратуры у дальней стены, в ее глубине просматриваются босые грязные ноги, с лязгом захлопнул дверцу.
- Все, работайте - устало распорядился он и уселся за стол в ожидании смотрителя, чтобы внести в журнал запись о том, что тело, участвовавшее в сегодняшнем следственном эксперименте, в соответствии с инструкцией, успешно кремировано.
Служащие устало закивали, зашли к печи с задней стороны, засыпали уголь в бункер. Один взялся за топор, вяло, спустя рукава, принялся колоть щепки. Наблюдая их работу, Фанкиль еще немного удивился почему, уходя, смотритель морга оставил прямо так, у всех на виду, следы своего пьянства на рабочем месте, совершенно не стесняясь того, что кто-нибудь зайдет и обнаружит их. Но он отогнал от себя эти навеянные переутомлением и недосыпом мысли, понюхал отдающего дрожжами и хлебом, налитого в фужер самогона, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. За сегодняшний день, объездив половину Гирты, он устал настолько, что ему казалось, что еще немного, и он уснет прямо здесь.
Санитары закончили приготовления и засветили кремационную печь. С тех пор, как они принесли уголь, прошло уже четверть часа, а смотритель так и не явился. Фанкиль пожал плечами, взял перо, сам заполнил журнал и сам же сделал себе выписку. Заставил одного из санитаров расписаться в ней.
***
На улице было темно, холодно и ветрено. Где-то за домами, над северной частью города, полыхали вспышки грозы. Яростно хлестал дождь. Фонари не горели, бесконечными и темными каменными ущельями убегали в мерцающий завесой ливня мрак улицы. Темны были и окна богатых домов, где всегда горел электрический свет, но сейчас только слабо теплились огни керосиновых ламп, газовых рожков и свечей. Полицейский постовой у ворот охотно объяснил, что из-за грозы выключили электричество, и света нет во всей Гирте, разве что в нескольких самых богатых домах и в герцогском дворце. Что по всему городу прошло предупреждение о комендантском часе, и рекомендация даже до его начала, с наступлением темноты, в одиночку не ходить по безлюдным переулкам. Но Марисе было все равно: свет отключали часто, не бояться темноты на улице она привыкла еще с детства, вокруг все еще было достаточно много спешащих домой к ужину пешеходов и повозок, а у моста, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей несли постоянную вахту полицейские патрули. Так что сейчас самым неприятным для нее было попасть в темноте под копыта всадника или кучера, что вел свою лошадь вслепую, низко надвинув капюшон или шляпу, чтобы укрыть лицо от тяжелых порывов ветра и напористых косых струй бьющей как будто сразу со всех сторон воды.
Стараясь держаться ближе к домам, Мариса прошла от перекрестка два квартала и свернула в сторону моря. По дороге зашла в лавку на углу, где, как она уже не раз видела из окна, покупал еду детектив. Взяла все для бутербродов, чаю и вина. Но когда она поднялась в комнату Вертуры, то с каким-то внезапным для себя сожалением и разочарованием обнаружила, что в ней никого нет, шторы задернуты, как она сама и оставила их еще с прошлого раза, а в самой комнате темно и как-то совсем холодно, неуютно и сыро.
Мариса тяжело вздохнула: пока она шла, она вся промокла насквозь и начерпала в обувь воды. Нащупав в темноте стул с высокой спинкой, она поставила на него саквояж с вещами, которые она собрала еще днем в своей комнате на квартире леди Хельги, зажгла керосиновую лампу на столе, сняла отсыревший плащ, повесила его на перекладину у входной двери. Набрала щепок, что с прошлой растопки остались у поленницы, зажгла свечу, накапала на скомканную газету воска и затопила печь. Когда щепки разгорелись, подложила дров и прикрыла модную, полупрозрачную, изготовленную из жаростойкого матового стекла, дверцу. Присела на кровать перед ней.
Огонь затрещал, полился радостным живительным теплом. От его трепетных рыжих сполохов, играющих на стенах и потолке, все преобразилось. Поток ароматного, отдающего смолой и горьким дымом жара быстро отогрел замерзшие руки и колени. Стало уютно и тепло – почти как у себя дома – подумала Мариса.
- Здесь не в чем варить кофе – внезапно спохватилась, сказала она себе, как-то сразу догадавшись, чего здесь так не хватало ей все это время – кто тут жил, раз не пил кофе? Что за человек!
Она поставила на печь чайник. Рядом, на край, чтоб просохли, пристроила свои старые, давно прохудившиеся, сапоги. Достала из корзинки зеленщика конверт с чаем, насыпала в фужер щепотку, чтобы залить его кипятком и закрепить ликером из бутылки.
- На ярмарке надо будет купить меду – внезапно подумала она. Скоро будет совсем холодно и будет постоянно идти дождь, будет сыро и можно легко заболеть…
Она открыла свой саквояж, переоделась в сухую одежду: свою длинную черную тяжелую юбку и нарядную красную рубаху с широкими рукавами и собственноручно вышитыми желтыми и серебряными цветами на груди. Посмотрелась в зеркало, с сожалением взялась за свою перевитую траурной бело-синей лентой косу, расчесала, оправила длинную челку, уложила ее посимпатичнее. Брызнула духами себе на волосы и грудь, попыталась улыбнуться. Но получилось плохо, если не сказать, что фальшиво. Тогда она зажмурилась и, представила, как придет Вертура, захочет обнять ее. Она наигранно и лукаво отвернется, но все же позволит ему взять себя за плечи, постарается сделать серьезное лицо, словно у нее есть к нему нечто чрезвычайно важное, а он будет допытываться, что с ней такое и почему она опять неласкова с ним. Она скажет какую-нибудь глупую девичью ерунду чтобы его унизить, а он растеряется, как ответить ей так, чтобы она не ушла, и при этом не осталась безнаказанной за свою выходку… От этих мыслей ей самой стало смешно. Она открыла глаза, радостно заулыбалась своему отражению в зеркале.
Закончив причесываться, Мариса подвинула стул, подсела к столу, достала из саквояжа неоконченные рукописи. Подложила под них несколько черновиков, чтобы не скрести пером по столу. Прикурила от керосиновой лампы, с трудом открыла присохшую пробку чернильницы, что стояла тут, наверное, еще с незапамятных времен, набрала из нее в свою новенькую перьевую ручку, которую подарили ей сегодня во время проверки, чернил.
- Какая чепуха эти ваши каннибалы, Лео! – внезапно подумалось ей. Выдохнув густой струей дым, сложила листок вдвое и отложила его к черновикам, которые она комкала, чтобы потом почистить ими трубку или отереть от грязи сапоги.
Где то-то далеко, за домами, громыхала гроза. Короткие, далекие вспышки озаряли темное ночное небо. За окном лил дождь. В печи с треском горел огонь. Мариса оставила письмо, погасила лампу, легла на кровать, заложила руки за голову, как это делал Вертура, положила ногу на ногу и уставилась в рыжий от сполохов пламени в печи потолок. Ей стало радостно и уютно.
- Как хорошо. Здесь никто не мешает, никто не трогает… – внезапно подумалось ей – а что я вообще с ним ссорюсь?
Пришла ей в голову внезапная мысль. Ведь сейчас он где-то едет на коне сквозь хлещущие в лицо дождь и ветер, или пережидает непогоду в сырости какой-нибудь темной деревенской избы и, наверное, тоже думает о ней.
- Точно думает – довольно рассудила она – я это чувствую, иначе и быть не может.
Она прикрыла глаза и подтянула плед. Приятные мечты о том, что завтра она проснется в этой комнате, никуда не пойдет, останется здесь, сядет за рукописи и наконец начнет свой роман, будет работать над ним, а потом придет Вертура и обнимет ее, как единственную женщину в своей жизни, кружили ей голову, тревожили ее восторженное сердце. Приятные мысли клонили в сон, за шумом дождя не было слышно ни звуков дома, ни шума вечерних улиц Гирты. Все тревоги, разочарования и обиды, все осталось за порогом этой комнаты. Все дурное и неприятное было смыто и унесено прочь этим тяжелым, пришедшим с северо-восточным ветром, ливнем.
Радость ожидающей своего мужчину в своем собственном доме женщины согрела ее душу, и от этих мыслей ей впервые за долгие годы, захотелось осенить себя крестным знамением, поблагодарить Господа Бога за то, что хотя бы в мечтах, хотя бы на эти минуты, совсем ненадолго, она может забыть все то дурное, что случилось с ней. Без оглядки на прошлое, обстоятельства, тяжелые предчувствия, страхи и мысли, хоть раз почувствовать себя по-настоящему счастливой. Она очень устала за день, ей очень хотелось спать, но она старалась перебороть сон, только для того, чтобы подольше насладиться этими яркими и радостными мечтаниями о том, как Вертура вернется к ней, ляжет рядом, обнимет, ласково и настойчиво коснется ее руки. Как все плохое уйдет, останется где-то позади, что все изменится и у нее тоже есть надежда…
***
Вертура и вправду думал о ней. Лежал на своей кушетке, вспоминал услышанное от лейтенанта, смотрел в потолок, слушал шум дождя и грохот грозы. Оставив пьяного полицейского, он спустился в зал, взял еще юва, подсел к какой-то совершенно незнакомой компании, где он оказался никому не нужен и не интересен, попытался включиться в разговор, но не сумел. Прошелся с кружкой по темным коридорам гостевого дома, прислушиваясь к тому, что происходит в комнатах за дверьми. Вернулся к себе и теперь лежал и смотрел, как молнии полыхают за окном, озаряют холодными вспышками потолок и деревянные стены.
В его голове бесконечным и бессмысленным кругом вертелись пьяные и тревожные, навязчивые мысли. Очень хотелось встать, завязать башмаки, выйти на двор, вскочить в седло, взять коня лейтенанта как заводного и мчаться куда-нибудь прочь, подальше от этой ставшей ему за эти дни просто ненавистной Гирты. Все ему здесь было чуждо, все страшно, все враждебно. Но хуже было другое: теперь он окончательно осознал, что его отправили сюда на смерть. Что он здесь не просто никому не нужный чужак, а агент враждебной страны, шпион, засланный в качестве провокатора-паяца, которого все подозревают, срывают на нем злость, мстят за испытанные от совершенно других людей унижения. Что все именно так и было задумано, когда лорд Динмар, глава Второго Отдела полиции Мильды, утверждал его командировку, и что все это часть одного большого и очень важного плана, в который его не посвятили, чтобы под пыткой он даже при всем желании не смог бы сказать ровным счетом ничего, но по которому он как-то должен действовать. Что его, живого и мыслящего человека, просто так взяли и бросили, как бросают полено в печь, чтобы отогреться в непогоду... Как они могли так поступить с ним? Он же столько лет жил в Мильде, которая стала его родиной, за которую он не раз рисковал по долгу службы своей жизнью, за которую был готов идти на войну, сражаться и умереть. У него были друзья, вернее коллеги, которых он привык считать за друзей. У него были долг и служение, и он считал, что делает что-то хорошее, настоящее и важное, защищает свой город, ловит предателей, казнокрадов и убийц, охраняет покой граждан и их жизни, но теперь от всего этого, от его прошлого, от его веры, не осталось ровным счетом ничего. Все рухнуло, истаяло, в один миг. Мильда и все те, с кем он плечом к плечу нас службу все эти долгие годы, предали его, отправили на эту бесславную, а еще хуже, совершенно бессмысленную и нисколько не оправданную в его глазах смерть. А его начальник, глава тайной полиции, которому он беззаветно доверял, и который за двадцать лет службы, стал ему почти отцом, без всякой жалости, формальным росчерком пера взял и приговорил его, совершенно неподготовленного к таким заданиям, умеющего только переписывать протоколы, носить письма, иногда опрашивать свидетелей и перебирать бумаги на столе следователя, к этой мучительной и позорной роли принца-изгнанника, шпиона и детектива.
Все было кончено. Все оставили его, ему некуда больше бежать, не к кому идти. Он остался один, в тысячах километрах от отцовского дома в Каскасе, где его никто не ждет, и уже как третий десяток лет как считают давно умершим. Он сгинет в этой беспросветной таежной северной глуши, в одиночестве и отчаянии, среди враждебных и чуждых ему озлобленных невзгодами, лишениями и несправедливостью людей. Он проиграл, Бог оставил его, у него ничего не получилось, все что он делал всю свою жизнь, считал необходимым и важным стало, глупым, никому не нужным и бессмысленным, ему больше некому верить, ему больше незачем жить. И эти давящие, ломающие волю, разрушающие душу, мысли заставляли страшно и тяжело биться его сердце.
Но внезапно отчего-то ему вдруг подумалось о Марисе. Почему-то вспомнилось, как она тогда напилась и предостерегала его, уговаривала быть осторожным совсем не как актриса или ловкая циничная и беспринципная авантюристка. Как она зашивала его одежду, как улыбалась, думая, что он не видит ее. Как искала его прикосновения, как, прижавшись к его боку, крепко и отчаянно схватившись за него, лежала рядом с ним. Ему вспомнилась книга Адама Роместальдуса, что настоящий шпион никогда не похож на шпиона, как настоящие злодеи и мошенники никогда не похожи на опереточных гадов и антагонистов из дешевых бульварных пьес… И что лейтенант Турко может и трусливый ябеда и лгун, но и доктор Сакс тоже пытался сказать что-то и эти намеки Фанкиля…
Да, все было против нее и скорее всего так оно и есть, но Вертура просто никак не мог отогнать от себя ее образ, никак не хотел верить им, каким бы очередным низменным и подлым обманом все это на самом деле не было…
Да, быть может это такой ловкий и страшный спектакль, который окончится вероломным предательством, когда и здесь он станет не нужен, отыграет свою роль и его казнят как опасного свидетеля и соучастника какого-то очередного заранее рассчитанного до мелочей плана, вот-вот грозящего ввергнуть Гирту в смуту новой гражданской войны.
Да, скорее всего лейтенант не соврал, но сейчас ее улыбка, ее глаза, ее слезы и тревога это было то самое единственное, последнее хорошее и настоящее, во что ему просто было необходимо верить, чтобы окончательно не сойти с ума от безысходности, горечи и обиды. И пусть это даже только в его голове, а на самом деле она действительно жестокая и ловкая актриса, умелый агент тайной полиции, сгубивший уже не одного неосторожно доверившегося ей мужчину… Какая теперь разница? Без этой иллюзии, без этой отчаянной мальчишечьей влюбленной слепоты внезапно ожившего, как будто пробудившегося ото сна сердца, он сломается, окончательно сорвется, не выдержит всего творящегося вокруг. Ведь надо же хоть во что-то верить. Хотя бы в то, что она действительно ждет его сейчас у него дома, приготовила ужин и искренне беспокоится, жив ли он и что сейчас с ним: женщина, которую он знает немногим больше недели, о которой он слышал только самое дурное и которая, когда будет приказ, выбор между ним и Гиртой, конечно же, как бы поступил и он сам на ее месте, неминуемо выберет Гирту…
Вертура сел, облокотился о стол, схватил обеими руками кувшин и начал из него пить. Большими глотками, как лейтенант, с силой вливая в себя юво, пока не почувствовал что еще вот-вот и ему станет плохо прямо здесь.
- Да черт с ними со всеми. Будь что будет! - мрачно воскликнул он, отчаянно перекрестился, тяжело вздохнул, с, грохотом откинувшись навзничь, на кушетку, положил на грудь меч. Выпитое глушило, ударами сердца било в уши, спутывало мысли. В голове стоял черно-багровый гул. Где-то рядом страшно и громко хлестали удары молний. Лейтенант Турко ворочался на своей кровати, пьяно рычал во сне.
***
Глава 10. Хозяйка Грозы. (Среда)
***
- Все, лета больше не будет – сказал кто-то, глядя на льющий за аркой дождь, печальные серые лужи и мокрую траву. Тяжелый полог при входе в гостиницу был откинут. Служанка проветривала зал, утренней сырой прохладой заставляя засидевшихся гуляк идти домой, или подняться к себе в комнаты, наверх. Те ворочались, угрожающе бурчали себе под нос что-то нечленораздельное, зябко кутались в свои мантии, поправляли шарфы, накидывали на головы капюшоны и полы плащей. Елозили на скамейках, с недовольством поднимались, оглядывались осоловелыми, заспанными, налитыми кровью глазами, с грохотом толкаясь об углы, хватаясь за все подряд, спотыкаясь на лестнице, покорно ковыляли куда-то прочь, чтобы где-нибудь снова упасть и провалиться в тяжелое похмельное забытье.
Где-то в курятнике хрипло и неровно, как кутивший всю ночь пьяница, запел петух. На дворе громко фыркали от падающего на морды дождя, трясли гривами, бряцали упряжью лошади. Спешащие выехать пораньше, ходили кругами, вели свои суетливые приготовления, окликали друг друга, ругались, курили. Мелкие торговцы вместе со своими помощниками, подвернув штаны, в сандалиях на босу ногу, шлепали по мокрой траве, громко перекрикиваясь на всю улицу, проверяли фургоны и лошадей. Потертые в дороге, но все также по-городскому респектабельные путешественники в высоких модных сапогах и длинных плащах с пелеринами, бодро командовали своим мрачным усталым слугам нести чемоданы и подавать экипаж. Кто победнее, просто вскакивал на свою телегу или в седло и катил за ворота гостиницы.
Упершись локтем в свод, неудобно изогнувшись, Вертура стоял в проходе, курил, смотрел на мокрый от накрапывающего дождя двор и бессмысленно прохаживающихся по нему людей.
- Обожаю осень! – созерцая этот вялый деревенский утренник, улыбнулся, как бы невзначай подметил он. Простоволосая девица в лаптях, что бросала в лужу под аркой свежую солому, окинула его быстрым оценивающим взглядом и, убедившись, что он совсем не похож на веселого деревенского подмастерья с могучими ручищами и огромным кузнечным молотком, только и фыркнула.
- Дождь как дождь! – и больше не удостоила его не словом, ни взглядом, ни улыбкой.
- А слышали про синюю кошку? – словно чтобы хоть как-то начать разговор, спросили у него из-за спины – ночью, говорят, была тут. Ее сторожа видели, ходила вокруг, болтала с ними…
- Если пить как здесь, и табурет заговорит! – хриплым, надтреснутым рыком отвечали ему – то ли еще будет, как доберемся до Гирты!
- Да ничего не будет – обернулся к ним, отомстил незнакомцам за хамство служанки, Вертура – напьетесь и упадете. Голова с похмелья будет болеть.
- Да что вы, милейший! – растирая кулаками посиневшие глаза, вычесывая ладонью перья из всклокоченный бороды, весело и натужно заявил ему второй мужик – мы же вообще не пьем!
- Юва? – протянул им свою кружку, отпивая из которой, пытался унять боль во лбу после вчерашнего пьянства, детектив.
- Ага! – ответил собеседник и сделал большой глоток – ну все, Элайя, готов? Всё на месте? – весело толкнул с нарочитой, похмельной, аккуратностью пакующего на скамейке тюк, наперсника – так, винище не забыли? Остальное бросай и можно ехать!
И они посмеиваясь, подхватив на плечи свой багаж, тяжело шлепая по лужам, направились к коновязи. С помощью мальчика-слуги приторочили сумки и, взобравшись в седла, припав к самым гривам, чтобы не опрокинуться спиной, забили пятками, погнали лошадей за ворота гостиницы.
Часам к девяти утра в питейный дом зашел веселый доктор с зеленым зонтиком, за небольшую плату раздал всем желающим болеутоляющие таблетки. Пилюли брали охотно. Кое-кто даже с запасом. Прихватил себе и лейтенанту и Вертура, проглотил, запил ювом, сразу две.
От лекарства стало гораздо легче, но ничуть не менее тошно и противно.
- Ну, что какие планы? Продолжим поиски или обратно в Гирту? – поинтересовался он у спустившегося в зал, свирепо глядящего на дождь за аркой входа полицейского. Лейтенант не ответил ничего, ударил кружкой, тяжело упал на скамью. Сидел, бессмысленно расчесывался выжженным из дощечки деревянным гребешком, тупо глядел перед собой, пока выпитое, не ударило в голову, не прояснило спутанные тяжелым похмельем мысли.
- Сейчас… – сказал он и полез в поясную сумку, достал плотный картонный чехол. Еще некоторое время они тупо и бессмысленно смотрели на разложенную на столе, прижатую с обоих концов кружками так и норовящую скрутиться обратно в рулон карту, пытались разобраться в ней.
- Вот – указал Вертура, кое-как угадав их местоположение. Указывал пальцем на карантинный дом, к которому от основного тракта вели две дороги: одна через просеку с поворота в нескольких километрах от Переправы, другая от какой-то деревеньки рядом с городком, в котором они остановились - если ему вставили диск, то мы его конечно же не найдем. Но, если он убежал, так как его сумку нашли далеко в поле, в стороне, то ночью по бездорожью, в непогоду вряд ли он ушел далеко, так что должен быть где-то здесь…
Лейтенант кивнул.
- Очертим круг в десять километров. Это для неподготовленного человека. Вряд, он такой же опытный следопыт как вы с сэром Фанкилем.... Вот. В полутора километрах к югу река. Если дойти до нее, потеряться не получится физически. На запад переправа и тракт. Там бы он точно не потерялся, вон сколько в город народу едет. К северу тоже, но тут до дороги девять километров по лесу. К востоку – берег, холмы и несколько червоточин. Наверное та тварь из церкви в лесу вылезла из них… Вот тут, у дороги, есть пара деревень, но они все далеко. Остается только два места. Либо он сгинул в тайге на востоке, либо вот этот поселок лесорубов, что между магистралью и карантином. Либо он тут, либо… его там нет.
- Ну поищем – кивнул лейтенант, закурил и как будто чтобы оправдаться перед собой, что он не прогибается, прибавил – заедем, осмотрим, рапортуем. Все равно по пути.
Через некоторое время они уже стояли у своих коней. Чтобы успокоить тревожные с похмелья души, терли им морды, хватали за гривы. Лошади сторонились, воротили головы с явным отвращением, но терпели.
- Помочь? – глядя на усталых лейтенанта и детектива, хамовато прогудел мальчишка-конюший надтреснутым прокуренным тенором.
- Ага – ответил Вертура и когда тот подтащил им лесенку чтобы безопасно залезть в седла, разместившись, достал из поясной сумки пряник и вручил ему – на, угостись.
С нескрываемой ненавистью, мальчишка принял подношение и отошел.
Выехав из под навеса конюшни, Вертура не стал надевать капюшон: моросящий дождик приятно освежал разгоряченный лоб, холодил лицо и шею. Капли скатывались по толстой шерстяной ткани его темно-серого плаща, по широким рукавам мантии, стекали за шиворот.
По улице тянуло дымом и сырым лесом. Ритмично елозила зубьями пила. С грохотом завертелся ворот колодца, зазвенела цепь: женщина в старом, прохудившимся, истрепанном по подолу плаще и коромыслом в руках, сбросила в колодец ведро, набрать воды. Во дворах и сараях уже снова дымили очаги, горели ремесленные печи. Где-то за пеленой дождя, впереди по дороге, нестройно пиликала гармошка. Какая-то компания продолжала свое веселое путешествие на праздник в удобном, укрытом брезентовым пологом, кузове телеги.
От холода и мокрой утренней свежести становилось приятно и легко. Лейтенант снова взялся за свою флейту. Ее унылые завывания перекликались с пением кукушки, шелестом дождя, звуками городка и стоящего совсем рядом, над крышами домов, на вершине холма, леса. Седой туман клубами стекал из него по склонам, стелился по переулкам и полю в низину, где между торчащих из холодной мокрой зелени кустов скал, катил свои воды шумный и студеный, промывший за многие века в граните глубокую сумрачную протоку, ручей.
Любуясь им в просветах между домов, детектив и лейтенант проехали по главной улице городка, миновали еще несколько деревянных домиков перемежающихся плетеными заборами и кустами шиповника вместо изгородей, какое-то двухэтажное каменное здание с желтыми занавесками на окнах и часовню, построенную прямо в склоне холма. Миновали пару длинных укрытых дерном землянок – не то жилищ, не то погребов и какую-то руину похожую на давно сгоревший, порушенный дом и, свернув за очередной крутой поворот, как-то внезапно оказались на лесной дороге совсем одни. Детектив даже обернулся: как будто и не было здесь рядом, за крутым склоном холма, никакого поселка: только старая, размытая глинистая колея с бездонными желтыми лужами, мокрые кусты черники, шелест падающих капель, да высокие, поросшие вековым мхом деревья. Они снова были в Лесу: вокруг стояла глухая и суровая чащоба, чуждой всему человеческому, живущей по своим законам, источающей ароматы подгнивших листьев, смолы и мокрого папоротника, безлюдной северной тайги.
***
- Лео – инспектор Тралле спустился в зал и придирчиво огляделся.
В комнате было одновременно накурено, сыро и свежо. Начавшийся вчера ливень так и не прекратился. Пасмурное пронзительно-белое небо стояло над плацем, тополями и рекой, на распахнутых окнах колыхались отсыревшие от дождя занавески. С улицы тянуло размокшим лошадиным навозом, лужами и пряными, уже начавшими подгнивать, первыми опавшими листьями.
Громко шелестели капли. Потоки стекающей с крыши воды звонко плескались в желобах, бурлили в приставленных к ним ведрах и бочках, переливаясь через края, журчали под стенами. Приглушенный говор голосов, бой далекого колокола и ржание лошадей сплетались с этими бесконечными звуками бегущей воды в неповторимую августовскую песню.
Фанкиль, Инга и Мариса, накинув на плечи плащи, сидели за самым большим столом. Рядом стоял горячий чайник, накрытый, чтобы не остывал, меховой шапкой, которая со вчерашнего дня откуда-то появилась у Инги. Все трое сжимали в зубах, курили трубки, перебирали, проверяли принесенные из редакций на согласование черновики еще не вышедших газет. Здесь были и уже готовый к печати, завтрашний, номер «Скандалов Недели» и «Курьер» из Мильды, и еще несколько изданий, что выписывали из других регионов и с большой задержкой перепечатывали с цензурой уже здесь, в Гирте, и «Герольд» - листок бумаги на один разворот с важной городской информацией, и «Всё для всех» - набранная убористым, почти что нечитабельным без очков шрифтом на худой бумаге газетенка, плацдарм для частных объявлений за две медные монеты. На страницах последней продавали и покупали все, разве что не женщин и детей: такое запрещалось законом и каралось смертной казнью, так что в основном это были аренда комнат, продажа утвари, мебели, топлива, а также, самых разных необходимых в хозяйстве и на мелком производстве материалов и инструментов. Тут же размещалась и реклама наемных артелей, домовых обедов, лавок, магазинов, театров, закусочных, ателье и мастерских. К осени этот второй по популярности еженедельник Гирты становился толще еще на пару страниц: к обычным объявлениям прибавлялись многочисленные сезонные предложения продажи дров, угля и прочих запасов, которые надо было сделать к зиме.
В преддверии фестиваля, в силу явления в город большого количества заезжих искателей удачи и мошенников, это издание особенно нуждались в тщательной проверке, чем сейчас и занимались Мариса, Инга и Фанкиль. Каким-то еще очень давним герцогским приказом, функцию первичного цензора в Гирте выполнял отдел Нераскрытых Дел, а, поскольку за другими работами проверять тщательно все не успевали, в основном просто просматривали тексты, не вникая в суть, формально следили за тем, чтобы не давали в печать ничего противозаконного и лишнего. Ничего сложного в такой деятельности не было: обычно за день до печати в полицию приносили готовые к выпуску, написанные от руки макеты, а доктор Сакс, Мариса и Фанкиль прочитывали их, помечали красной тушью то, что надо было изъять или изменить, а после выпуска обязательно просматривали снова, насколько верно были исполнены эти предписания и, в случае нарушений, подавали соответствующую докладную в специальный отдел полиции, который проводил уже свою проверку и решал, есть ли нарушения или нет…
- Это что, из вашего котика? – с подозрением глядя на новую меховую шапку, спросил инспектор – в тапки нагадил или ночной горшок опрокинул?
- Нет. Подарок от жертвователей – весело ответил ему Фанкиль и продемонстрировал от плеча разворот «Всего для всех» - все не уймутся, вот опять, смотрите.
- Даже не хочу знать, за какие заслуги такие подарки. Ну и что такого? – просматривая лист, не сразу догадался инспектор.
- «Дешево, качественно, долго» - как само собой разумеющееся, прочел акронимом в месиве крошечных букв, рыцарь – «Фильте два» - и пояснил – это то самое заведение, почти рядом с нами, на улице командора Фильте дом два.
- Да, к фестивалю вся зараза повылазила – нахмурился инспектор – очень видно?
- Ну, я сразу заметил – пожал плечами Фанкиль.
- Да, удивительно, что это был не мэтр Сакс, а вы – присмотрелся к газете повнимательнее, покачал головой, начальник отдела Нераскрытых Дел.
- Распознавать грех с первого взгляда – умение каждого духовного рыцаря! – с наигранным ироничным хвастовством ответил Фанкиль.
- Это все? – забирая номер, проигнорировал шутку инспектор – отнесу мастеру Тинвегу. А вы все, забудьте. Мы выявили, известили, дальше нас не касается.
- Ну как всегда. В лучшем случае закроют их на пару дней. Или опять будут полгода доследственные проверки проводить – с обидой возразил рыцарь – напишут в очередной раз «информация оперативной ценности не имеет». Может леди Тралле сначала оповестим? Надавит, чтоб хотя бы по-серьезному оштрафовали, а не как всегда…
- Лео никогда не разгонял притон – обстоятельно, с едкой издевкой в голосе, пояснила Инга – как настоящий духовный рыцарь, он хоть раз в жизни обязан сделать это.
- Хорошо, проконсультируюсь. Придумаем что-нибудь. Согласен, надо решать эту проблему – смягчился инспектор – Лео, а что вы вообще тут сидите? Густав и Анна справятся и без вас. Вы вообще приказы хоть иногда читаете? У нас на повестке еще один труп. Банкир Дрикке. Езжайте с котом, найдете, кто его убил. Личное поручение Хельги. Потом ко мне. И еще, у меня тут спрашивают, пропал мэтр Трасс, он был вчера в морге на ночной, вас там с углем видели. У вас там что, авария была, а вы молчите?
- Да нет, без накладок прошло – пожал плечами, ответил Фанкиль – журнал заполнили, вот выписка.
- Ну я подозревал, что он мог нас обмануть… – нахмурился рыцарь, когда инспектор поднялся к себе и сел за рояль. Вдавив педали в пол, ударил по клавишам, добавляя тоски к и без того сырому и дождливому дню своим бесконечно заигранным, одновременно торжественным и печальным полонезом.
- Это, чисто теоретически конечно… Такое бывает, но это совсем редкий случай – начал рассуждать Фанкиль, объяснять недоумевающей Марисе – чаще всего они сразу распахивают глаза, начинают кричать, удивляться, впадают в истерику. Бывает, кусают за руку, если какой-нибудь дурень вздумает сунуть им палец в рот… Но если он затаится, то при полном отсутствии сердцебиения и рефлексов, нужен томограф, чтобы определить, работает ли нервная система, жив ли мозг, или нет.
- А ближайший томограф в герцогском дворце и нам его конечно же никогда не дадут – саркастически развела руками Инга.
- И как они тогда, как ходячие трупы что ли? – окончательно забросив все дела, поинтересовалась Мариса.
- Активные агенты бэ-серии – объяснил Фанкиль – это синтетические вирусы, которые перенастраивает вегетативную систему объекта, так что она частично замедляет метаболизм, частично регенерирует определенные ткани и пережигает для их питания остальные, те которые по ее мнению не нужны. Так что какое-то время им не требуется ни кислорода, ни крови, чтобы поддерживать некую условную жизнеспособность на грани необратимых биохимических процессов. Эту методику изобрели для тех случаев, когда пациент лишается большего количества крови или получает травмы или раны несовместимые с жизнью. Например, когда человека разрывает пополам. В этом случае стимулятор позволяет сохранить функциональность каждой отдельной половины, законсервировать их так, чтобы впоследствии можно было реанимировать, сшить и срастить. На самом деле оживлять таким способом мертвецов не показано инструкцией. Гипоксия мозга вызывает необратимые изменения в центральной нервной системе, что приводит к тому, что реанимированные мертвые уже не будут полноценными личностями, какими они были до момента полного угасания жизненных функций организма. Это если исключить тот теологический факт, что оживляя труп, мы принудительно возвращаем в тело его душу, когда она уже разлучилась с ним.
- А это разве не запрещено? – спросила Мариса, явно заинтересовавшись его лекцией. Налила себе из чайника горячего кофе и, достав из-под дивана припрятанную там бутылку, добавила еще на треть фужера «Лилового номер один».
- Конечно же это грех – поправляя горлышко бутылки пальцем, чтобы она капнула в кофе и ему, с готовностью ответил рыцарь – особенно если реанимацию совершают по истечении сорока дней. Но тут мы руководствуемся библейским принципом пророка Елисея: все что происходит, происходит заслуженно, так как основное решение принимает Бог, а не законы химии и тем более не мы. Если проще: раз не удастся поднять мертвеца, а тем более с полными функциями организма – значит не было разрешения свыше. Но в соответствии с заветом «не искушать Господа Бога твоего», подобные действия строго запрещены церковью и законодательством Северного Королевства.
- По-вашему послушаешь – обдумав сказанное, скептически возразила Мариса – так можно оправдать любую дрянь.
- Ничего не поделаешь – развел руками Фанкиль и горько улыбнулся – так устроен наш мир, не нам судить. Наше дело следовать заветам Единой Соборной и Апостольской церкви Христовой, выполнять заповеди и творить добродетели.
- Да уж – покачала головой Мариса и сделала большой глоток. С омерзением поморщилась и отставила фужер: в бутылке лейтенанта Турко оказался не ликер, а смешанный с раздавленной черникой самогонный спирт – а я вот все жду, когда же в моей жизни по Воле Божией случится что-нибудь, помимо обязанностей, долга и служения.
- Вас об этом не предупредят – ответила ей Инга – как случится, забудете сразу обо всем. Когда все хорошо, Бог не требуется.
- Доказано адом – закивал, согласился Фанкиль – так, я схожу в лабораторию. Раз такие дела, пусть мэтр Фарне глянет кости, кого мы там вчера сожгли… Инга, готовьте мэтра Дезмонда, вернусь, поедем на этого банкира.
Он встал, оправил свою потрепанную длиннополую мантию и собранные в густой серый хвост волосы и, так и не прикоснувшись к своему фужеру с кофе, покинул отдел.
- Как вам ваш Вертура? – откладывая газеты, спросила у задумчиво глядящей в окно Марисы Инга.
Та промолчала, потом внезапно отвернула ставшее одновременно лукавым и мрачным лицо, как будто эти неожиданные слова сбили ее с толку, и она стеснялась честно ответить на них.
- Он дурак! – резко бросила она, закатывая глаза и поднимая ладонь к лицу, чтобы спрятать за ней улыбку сплетницы, только и ищущей повода обсудить приглянувшегося ей мужчину.
- Совсем не похож на героя?
- Похож – все также резко и грубо ответила Мариса и поспешила обиженно добавить, словно оправдываясь – на карикатуру недели…
Но вышло совсем фальшиво. Инга ничего не ответила, улыбнулась и поправила съехавшую в сторону с чайника свою манерную мохнатую шапку с хвостом, почти такую же, как у лейтенанта Турко, только свежую и новую. Точно такую, какие носят охотники из тайги, деревенские ухари и щеголеватые сельские рыцари.
- Вот отправил его мэтр Тралле с Йозефом, с бестолочью с этой! - снова закатив глаза, горестно вздохнула, как будто театрально-наигранно и невзначай, уже сама желая продолжить разговор, нажаловалась Мариса – а он же, дурень, пропадет, не знает ничего здесь!
Полонез наверху давно прекратился. Инспектор Тралле сидел в своем кабинете, курил трубку, от холода пытался топить камин, но, кажется, в трубе что-то засорилось, или на чердаке ненароком перекрыли заслонку, так что тянуло не в дымоход, а в помещение, вниз, в отдел.
***
Первый раз детектив и лейтенант свернули не на ту дорогу. Просека не была помечена на карте и привела их к обширной, простирающейся на насколько сотен метров вокруг северного склона какого-то пологого холма вырубке. То там, то тут, вокруг желтели подрубленные топорами на конус, узловатые пни. Клочковатыми зарослями темнели целые рощицы иван-чая и молодых, только недавно давших побеги берез, пробивались через неопрятные горы уже успевших засохнуть ветвей. Земля между ними была изрыта и искалечена следами стволов, которые волоком тащили к дороге, но людей рядом видно не было. Не слышалось, ни звука топора, ни иного инструмента. Стоящий вокруг черный, непроглядный, мокрый от дождя лес был тих.
В глинистом склоне холма впереди темнел укрепленный камнем обод штольни. Несколько разрушенных, сгоревших времянок и сложенная из самодельного необожженного кирпича печь-гута под обрушившимся навесом указывали на то, что совсем недавно, здесь добывали и плавили свинец.
- Браконьеры – покачал головой лейтенант Турко – пережигали руду. Это еще прошлой осенью их тут оштрафовали за то, что работали без лицензии, налогов не платили. А теперь вот снова – и усмехнулся – видать поссорились, пожадничали, не поделились. Вот и погнали их отсюда, все порушили-пожгли.
Вертура и лейтенант объехали оставшееся от нескольких срубов и навесов пепелище и заглянули в штольню, вход которой был вроде как завален, но под самым сводом просматривались следы раскопа, как будто там был лаз, только слегка прикрытый ветвями и комьями глины.
- Местные – пояснил лейтенант, кивая на почти свежие, отставленные колесами повозки и лошадиными копытами, залитые мутной желтой водой, следы.
- Здесь его точно нету – покачал головой, созерцая эту печальную панораму разгрома, согласился Вертура.
Лейтенант промолчал, только внимательно посмотрел на него, и они развернули коней и поехали прочь, обратно не дорогу на Гирту.
***
- Барона Визру значит? – сразу угадав в полицейских людей таких же подневольных и бесправных, как и он сам, лукаво спросил у них староста лесной деревеньки – поселка в несколько больших, сразу на две-три семьи бревенчатых дома на склоне холма в лесу – да, к нам тут вообще гости нечасто ездят.
Лейтенант и детектив настолько устали и промокли, что пропустили мимо ушей эту грубость, спешились и вошли в дом. Огляделись. В длинной, притулившейся задней стеной вплотную к каменистому склону избе с земляными полом и маленькими, без стекол, окошками, какие в непогоду и на ночь просто закладывают ставнями, было сумрачно и сыро. Дымно горел очаг. На большой, просторной кровати, укрытой горой тряпок и лохматых шкур, весело прыгали, визжали, радовались жизни дети, но увидев незнакомцев с мечами и в броне, тут же спрятались под набитые ароматным сеном, расшитые заботливой женской рукой подушки и притихли. Девицы у окна в дальней комнате встрепенулись, опустили свое шитье и во все глаза уставились на гостей через отодвинутую в сторону, разделяющую зал на две комнаты вместо двери, плетеную из лыка занавеску. Весело зашептались, кто это там еще такие, зашушукались, с улыбками закрестились на темную, висящую на самом видном месте, украшенную расшитыми черными и желтыми полотенцами икону Богородицы Девы Марии.
- Кашу будете? – вошел за полицейскими отец семейства и гордо задрал к потолку бороду, демонстрируя накрытый свежей льняной скатертью стол.
И вправду. На огне, в открытом, сложенном под городской камин из промазанных глиной валунов, очаге, клокотал чугунный бак с ароматной, приправленной лесными травами и ягодами вареной пшеницей. На столе были приготовленные к обеду деревянные ложки, горшок с медом и плоские деревянные тарелки.
- Нам бы кваску – указал рукавом на бочку у дверей Вертура – и где нам этого барона искать-то теперь?
- Спросите у хозяйки Гранне – махнул им куда-то вверх в сторону вершины холма староста, наливая им в большие кожаные кружки ароматный, отдающий хлебом, напиток. Кружки горчили воском, но от крепкого, забродившего кваса стало приятно и легко на душе. Полицейские выпили еще и переглянулись.
- А из карантина вас не беспокоят? – поинтересовался детектив.
Отец семейства только скривил рот, обернулся к стене, перекрестился на иконы, махнул рукой и как-то неохотно ответил.
- Не беспокоят, слава Богу. Места глухие, гиблые, брать у нас нечего, к нам сюда разве что ревизоры и шерифы, и те нечасто, ездят.
- А возчика Дролле часто тут видите?
- Бывает и видим – хитро покачал головой отец семейства – часто не часто, не знаю, мне в окна пялиться, знаете ли, времени нет. А к хозяйке Гранне, это вам налево от дома и наверх. Только придется пешком или в обход. Лошади не пройдут.
Вертура и лейтенант вышли из избы и, проскальзывая по мокрым камням и осыпям, придерживаясь руками за кусты, направились вверх по крутой глинистой, размытой дождем дорожке, и уже было поднялись на несколько десятков метров, когда услышали позади шелест ветвей и торопливые шаги. Придерживая за подол крупно расшитую по рукавам и вороту красной нитью лейну, по широкой дуге, видимо зная более пологий путь, за ними бежала одна из тех девушек, что сидела в доме за шитьем.
Перекинув через плечо малиновый шерстяной шарф, чтобы не цеплял за кусты, она обогнула полицейских по склону, остановилась метрах в двадцати над ними и уставилась вниз. Растрепанные русые волосы рассыпались по плечам, серые глаза смотрели бойко и весело. Поднимаясь по кручине, она ничуть не запыхалась. Вертура и лейтенант ускорили шаги и, хватаясь за мокрые ветки, обрывая пожелтевшие листья, с треском и шумом взобрались к ней, где и обнаружили ранее не замеченную ими извилистую, но более пологую и удобную тропинку.
- Я Майя Гранне! – засмеялась девушка – это дядя над вами подшутил! А вы кого-то ищите?
Глаза ее смотрели хитро и весело, словно оценивая полицейских. Она была крепкой девицей среднего роста шестнадцати, может семнадцати лет. На нежных щеках проступал румянец, подол ее лейны уже успел промокнуть, к босым немытым ногам налипли опавшие иголки и листьев. Через ее плечо был перекинут, обмотан вокруг талии как у солдат, что летом на марше повязывают так свои плащи, заколот огромной манерной заколкой из серого железа длинный, серо-зеленый плед. Ее крепкие руки деревенской девицы были плотно сжаты в кулачки, а весь ее вид был настолько веселым, лукавым и по-детски непосредственным, что Вертура и лейтенант не сговариваясь, тут же потупили взоры и уставились в землю, как будто бы обоим стало за что-то стыдно.
- Лейтенант Марк Вертура – честно и по-рыцарски, как, по его мнению, было положено разговаривать с молодыми особами, представился детектив, галантно приложил руку к груди, попытался улыбнуться. Но вышло зажато и по-дурацки, от чего девушка только еще больше развеселилась.
- Разыскиваем сэра Визру – пояснил лейтенант, глядя в сторону.
- Не знаю никакого Визры-мизры! Не видела, не брала, не ела! – воскликнула та и, засмеявшись, бросилась вверх по тропинке так резво, что детектив и лейтенант вздрогнули. Казалось что следом за ней невидимой, но ощутимой ударной волной поднялся ветер и стряхнул на полицейских всю воду, что была над ними на ветвях. Только малиновый шерстяной шарф мелькнул впереди и выше, среди серо-зеленой мокрой листвы.
- Вот ведь ведьма – покачал головой лейтенант, глядя ей вслед.
- Идем наверх – кивнул Вертура, и они снова начали свой крутой и извилистой подъем.
На самой вершине холма, на скале, стоял дом, совсем непохожий на те, что были внизу, в деревне. Почти как городской, с каменным основанием и стенами из тесаного бруса, вытянутый, наверное, в три комнаты, с двумя соснами, растущими перед крыльцом с красивыми резными перилами. Тут же, неподалеку, под еще одной сосной, было устроено маленькое кладбище: два креста, вырезанных из дерева с досками-крышами стояли над ухоженными, засаженными маленькими лесными цветами, обложенными булыжником холмиками, могилами. К сосне была подвешена деревянная колотушка с пустотелыми трубками, что на ветру, что беспрестанно дул здесь, на каменистой вершине, издавала мелодичный и гулкий стук, похожий не какую-то замысловатую музыку, необычайно уместно вплетающуюся в звуки стоящего вокруг дождливого леса. Тут же, рядом с домом был разбит и огород, в котором росли какие-то кустистые травы и поздние цветы, похожие на те, из каких доктора делают настои и лекарственные порошки.
- Действительно ведьма - оглядывая хозяйство, покачал головой лейтенант Турко – наверное, это та самая Гране, про которую у нас целая папка в архиве есть. Известная семья, растят какие-то замысловатые травы для докторов, многие покупают у них...
Они миновали большой плоский камень у крыльца и вошли в дом.
В горнице, куда они попали, было светло. Большие, забранные разноцветными матовыми стеклами окна были пробиты в трех стенах так, что с какой бы стороны не светило солнце, его лучи всегда падали на стол-бюро, заставленный алхимической посудой. У стола, спиной к дверям, стояла и аккуратно отмеряла на весах порошок уже немолодая, но высокая и симпатичная женщина. В ее русых и густых, как у дочери, заплетенных в косу волосах, светлели траурные, синие с белым, ленты. Она была статна фигурой и облачена в городскую, уже не новую, по длине, мужскую, до колен, темно-зеленую, мантию, а не в деревенскую лейну, какие носили простые жители поселков за пределами городских стен Гирты.
- Ищите кого-то? – обернувшись, спросила она, даже не поприветствовав гостей. У нее были такие же, как у дочери округлые румяные щеки, приятная улыбка человека, который занят любимым делом и монокль, на шнурке, который при появлении полицейских, она вынула из глаза и повесила к себе на шею, убрав его за воротник. Вертуре еще бросилось в глаза, что кроме монокля на ней не было другого шнурка или цепочки, на которой носят нательный крест.
- Да… - оглядывая комнату травницы, ответил детектив – барона Аристарха Визру.
Где-то рядом скрипнула доска. Их юная проводница, не особо скрываясь, с внимательной, хищной улыбкой наблюдала за гостями из соседней комнаты, чуть приоткрыв дверь.
- Он потерялся? – уточнила хозяйка дома и, подойдя к совсем новенькой почти как в городе, кривоногой печке с железной трубой и матовой стеклянной дверцей, проверила, горячий ли котелок с кипятком, в котором она, по всей видимости, собиралась готовить очередной магический отвар.
- Мы точно не уверены… – начал объясняться детектив – но у нас нет других вариантов, либо он где-то тут, либо его схватили люди Солько. Лейтенант Марк Вертура – продемонстрировал он ей бронзовый ромб на плаще и подвеску лейтенанта полиции Гирты. Отдел Нераскрытых Дел. По личному поручению леди Тралле…
- Хельги? – уточнила та и очень внимательно посмотрела на него. На миг детективу показалось, что ее глаза полыхнули лиловым огнем, как будто бы в них отразился какой то яркий, как будто удар невидимой, далекой молнии, свет.
- Да – с напористой полицейской ленью и скукой, как будто нисколько не замечая этих метаморфоз кивнул лейтенант – вы знаете ее? Хельга Тралле, куратор безопасности Гирты.
Хозяйка дома как будто не услышала, проигнорировала его, прихватила рукавом горячий котелок с печи, налила в кружки отвар из паяного медного чайничка, залила его кипятком, внимательно посмотрела на гостей. Вертура вздрогнул. У него закружилась голова. Даже несмотря на то, что в комнате и так пахло травами, экстрактами и терпким ароматом сушеных цветов, по помещению разлился, как будто ударил в голову, необычайно густой и приятный горьковатый запах какого-то терпкого травяного настоя, букет которого детектив угадать не сумел.
- Майя! – звонко позвала хозяйка, и ее веселая дочка выбежала к ней. Все вчетвером они сели за обеденный стол, что стоял у окна у западной стены. На столе, в корзинке, на чистой льняной подстилке под тряпицей оказались нарезанный и засушенный белый хлеб и крупные осколки печатного, давно зачерствевшего мятного пряника посыпанного сахарной пудрой и орехами. Вертура и лейтенант машинально забегали глазами, ища иконы, чтобы перекреститься, но так и не найдя их, просто преклонили головы и осенили себя крестными знамениями.
- Мухоморы! – внезапно обратил внимание на связки под стропилами детектив.
- Это они – согласилась, кивнула хозяйка, пристально глядя на него - некоторые доктора используют их для микстур, а другие заказывают как дурманящее средство.
- Вы вдова? – глядя на ее косу, уточнил Вертура.
- Да – кивнула она и ответила бесстрастно, в сторону – мой муж погиб на воине. Вы же из Мильды? – и, заметив его смущенный, извиняющийся взгляд, чуть улыбнулась – нет, не на той, о которой вы подумали. Задолго до этой. Вы стыдитесь, хотя родом вы совсем из других мест.
- Да, есть такое… – отвел глаза, согласился Вертура. Под внимательным взглядом этой женщины, ему с одной стороны было неловко, с другой он чувствовал к ней какое-то необычайное и теплое доверие, как к давней подруге или сестре. По возрасту она была его ровесницей или, быть может, на год или два младше него, наверное, лет тридцати шести, но жизнь в лесу и невзгоды придали ее облику какую-то высшую власть и мудрость, так что, сидя напротив нее за столом, глядя на нее, Вертура отчего-то почувствовал себя робким малолетним мальчишкой рядом со взрослой и строгой женщиной.
- Вы выращиваете травы для аптек? – оглядывая комнату, снова спросил детектив, чтобы не молчать под внимательным взглядом ее чарующих серых глаз, от которого его начинала пробивать волнующая дрожь, когда она смотрела на него, и становилось не по себе. Что-то глубокое и невыразимо сильное было в этом взгляде. Что-то, что придавливало, сковывало волю, словно неумолимо надвигающаяся на него шторм, с каждой минутой все сильней и сильней бушующий в его сердце.
Лейтенант Турко молча сидел за столом, держал, крутил на ладонях свою горячую глиняную кружку, от которой валил пар, рассеянно смотрел в окно, казалось бы совсем не замечая, не чувствуя того, что происходило сейчас с его коллегой.
- Мы, Гранне – улыбнулась хозяйка дома детективу, словно читая в его глазах все его мысли – хранители этой земли. Как и спящий под Собором, мы отреклись от своего прошлого, от мятежа, преклонились перед тем, кто был распят и Воскрес. Как и другие наследники Лунного Дракона, мы приняли это послушание не вредить людям, быть рядом и помогать им. А травы, это мое любимое дело, считайте увлечение. Как ваше, советник Марк Вертура, история и книги.
Ее глаза сверкнули лиловым грозовым огнем. Детективу показалось, что ее властная рука провела по его лицу. Мягкими горячими пальцами, по-хозяйски благосклонно коснулась его щеки, но Вертура так и не смог прочувствовать и понять что с ним: прошел еще один миг и видение снова исчезло.
Обменявшись с уже допившими чай полицейскими еще парой малозначительных слов, хозяйка налила им какого-то необычайно терпкого и приятного, отдающего лесными травами, похожего на вино питья из оплетенной лозой, подвешенной в углу под потолком бутылки. Лейтенант охотно сделал большой глоток, отчего вмиг очнулся от прострации с кружкой и начал говорить что-то, показавшееся Вертуре полной несусветицей. Начался какой-то беспредметный и неясный разговор. Потом они пошли в сад, беседовали о травах и каких-то рецептах. Вышли на большой плоский камень с восточной стороны холма, над крутым, заваленным обломками скал обрывом.
Здесь стоял высокий, почерневший от нагара железный столб, намертво вбитый в гранит. Камни вокруг него были обожжены ударами молний, а над головами серым покровом бежало холодное и безбрежное дождливое небо. Вертуре стало страшно. Он уже видел такое же небо. Там, на сеансе иллюзионных искусств, под сводами Димсток Тулла, тогда, перед самым пожаром, когда коварный мастер-иллюзионист маркиз Эф показывал зрителям далекие, неведомые, земли. Такой же простирающийся на многие, бесконечные километры черно-серый лес вокруг и такие же пасмурные и низкие облака-волны бегущие над ним…. Или, быть может, тогда они были совсем другими?
Он стоял под дождем под этим печальным северным небом. Капюшон его плаща был откинут. Ветер трепал его распущенные длинные волосы, капли дождя стекали по щекам и лбу. Внизу, у подножья крутого склона холма, темнел, простирался до самого горизонта, непроходимый, заваленный обломками камней и буреломом, серый и унылый, мокрый от дождя, лес. Детектив держал хозяйку таинственного дома под руку, задумчиво смотрел вдаль. Лейтенанта рядом не было и Вертура так и не смог уловить тот момент, как они с ней остались на вершине холма одни.
- Что со мной? Это сон? - одними губами прошептал детектив.
Его спутница обернулась к нему. Ветер подхватил пряди ее светлых волос, что выбились из под ее мягкого платка цвета дубовой коры. Держа ее под руку под ее тяжелым коричневым плащом, он сжимал ее ладонь, сводя ее пальцы со своими. Она улыбалась, смотрела ему в глаза. Длинные концы ее плотного темно-зеленого шарфа летели по ветру.
- Нет – отвечал ему в голове тяжелый, но ласковый, как налитые водой, надвигающиеся на город грозовые тучи голос – но ты будешь думать, что тебе это только приснилось.
В столб на холме ослепительно ударила молния и тут же с треском, оглашая округу невероятно мощным ударом, как молот по наковальне, загремел гром. Где-то далеко внизу, по другую сторону холма, отчаянно заржали лошади. Вылетел из седла, упал на землю лейтенант Турко, заплакали в доме напуганные этим внезапным и резким грохотом дети. С силой и напором грянул ливень.
- Да что же это такое! – кричал, выбегая под дождь к лежащему в луже лейтенанту, староста, потащил его в дом, принялся трясти его за лицо, жив ли тот или нет.
- Вы там что, совсем что ли? – закричал он вошедшей следом в дом младшей Гранне. Но та ему не ответила. Жуткий, белый, торжествующий оскал сверкнул на ее лице в новой вспышке молнии, когда она стояла в раскрытых дверях на фоне уже черного от внезапно обрушившейся на лес и поселок непогоды неба. Староста вскочил от лейтенанта, сжал зубы и отчаянно перекрестился.
- Молчи! – не по годам сильным и пронзительным голосом приказала Майя Гранне ему и другим мужчинам, что вернулись в дом со двора. Указала рукой, властно и грозно велела – положите его спать и накормите лошадей!
От ее приказа, как будто затряслась земля, задрожала посуда на столе. Жалобно хлопнула дверь. Снова ударила молния, загремел гром. Было сникший после первого удара дождь, припустил с новой силой. В страхе забились под одеяла на кровати в углу комнаты, еще пуще заплакали дети.
- Не бойтесь! – подошла к ним девушка, ловко подвернув подол лейны, встала перед постелью коленями на земляной пол, протянула руку, ласково погладила по мягоньким головкам – это просто гроза. Она пройдет. А меня ждут, мне надо идти.
Она обняла самого маленького, вручила ему мятный пряник, поцеловала его и, весело и страшно сверкнув глазами, выбежала из дома под ливень.
***
К вечеру вернулся Фанкиль, принес туесок с котом, поставил боком на стол и открыл крышку, но кот так и остался лежать, даже и не подумал из него выходить.
В зале снова было одновременно сыро, холодно и очень душно. В кабинетах, на лестнице и в коридоре во всю шпарили выкрученные для тепла, совсем не предназначенные к отоплению, осветительные газовые рожки, но окна в отделе Нераскрытых Дел были по-прежнему раскрыты. В темноте за ними дул ветер, раскачивал рябины и кроны тополей. Вырывая из мрака изломанные контуры крыш домов и мансард, полыхали молнии. Толстыми, напористыми струями лил дождь, размытыми ореолами через его плотную завесу светили горящие на проспекте фонари.
- Ну как, все выяснили? – требовательно спросил инспектор Тралле, издалека, разглядывая горделиво задранную к потолку мохнатую, обрамленную густыми, как у банкира или судьи, бакенбардами морду кота Дезмонда. Подсел к ближайшему столу, раскрыл свою лиловую папку, достал перо и с готовностью окунул его в чернильницу. Фанкиль с грохотом подвинул тяжелый стул, сел рядом, огляделся и наклонился к инспектору, как будто опасаясь, что Дюк у двери в коридор, на месте дежурного и доктор Сакс неподалеку, смогут его услышать.
- Мастер Роффе – быстро написал он грифельным стержнем на листе бумаги и продемонстрировал его начальнику – исполнитель местный фармацевт. Насыпал не те пилюли. Остановка сердца.
- Вы там пальцы точно никому не ломали как в прошлый раз? Зубы напильником не пилили? Жаловаться на вас опять не будут? – сделав безразлично-неободрительное лицо, поинтересовался инспектор, записал: «по результатам проведенных следственных мероприятий, состава преступления не выявлено».
- Да нет. Выпили чайку, посидели с квартальными – заглядывая в аннотацию, беззаботно пожал плечами Фанкиль – доктор оформил «по естественным причинам», написал целый том. Сюда не стали везти.
- И что дальше? - снова макнул перо в чернильницу инспектор.
- Ну походим конечно. Поспрашиваем еще – вяло объяснил Фанкиль – попроверяем. Все-таки не конюх умер какой, важный человек.
- Вот Лео, можете же вы быть адекватным – кивая ему и захлопывая папку, заключил инспектор - почему не ведете себя так всегда?
- Мнимой глупостью ввожу в заблуждение врагов Гирты – браво и радостно продекламировал Фанкиль – а как с нашим званым ужином?
- Дали добро, но поедете без меня. Совещание. Будет сэр Август, приказали собраться всем. Анна, вы отнесли в редакцию представление, больше такой рекламы ни в каком виде не давать? Мастер Тинвег лично подписал значит? Хорошо. А списки торгунов готовы? Сверили все с архивом? Все, на сегодня вы свободны, можете идти.
- А, погодите, вот еще! – спохватившись, поднял от своего письма голову доктор Сакс. За своим, беспорядочно заваленном папками с рукописями рабочим столом он сидел в шапочке и плаще, так что его нисколько не смущали ни холод, ни сырость. Пишущая машинка, которую он привез с собой в Гирту из дома и на которой он, за неимением иных доступных технических средств, собирался печатать свои исследования и статьи, стояла в углу. У нее заедали клавиши, и мэтр Руксет, полицейский инженер, все никак не находил времени чтобы ее смазать и починить. Но доктор, похоже, уже привык писать чернильной ручкой и в какой-то момент даже начал находить в этом некий шик. Сегодня он был настолько увлечен работой, что почти весь день молчал, никого не дергал, не отвлекал от дел. Как он восторженно и загадочно сказал днем: «наконец-то!» и углубился в свою научную работу, ничуть не стесняясь того, что занимается личными делами прямо на рабочем месте.
- Вот – протянул он инспектору принесенный курьером лист – днем из оперативного принесли. Никого не было, а я и забыл. Ну, вы же понимаете, я же творческий человек…
Инспектор Тралле рывком выхватил из его пухлой изнеженной ручки листок бумаги и быстро прочел его.
- Ибурка. Опять эта тварь. Где этот Алистер? – только и бросил он, вложил докладную в свою папку и приказал – как появится, сразу ко мне! А вы, Лео, готовьтесь, поедете с Германом, посмотрите, поможете ему, запротоколируете. Все я ушел. Дюк, вы на ночном, если вернутся наши пионеры, пусть срочно доложатся Хельге. Остальным быть в конторе завтра утром.
И, оправив ворот мантии, пригладив выбившиеся из косы кольца седеющих волос, быстрым шагом покинул отдел.
- А Марка все нет – встала в позу пред Ингой, выразительно заломила руки за спину, Мариса.
- Вы же его ненавидите – лукаво и криво улыбнулась та в ответ так, что стало видно, что у нее не хватает половины зубов с левой стороны.
- Еще как! Жгуче ненавижу – согласилась, покачала головой Мариса и нетерпеливо ударила перчатками о бедро – но он должен был вернуться! Я же мэтру Тралле говорила…
- Молитесь о нем – перебила ее, посоветовала Инга.
- Вот еще! – презрительно фыркнула Мариса и, схватив свой плащ, надев его на плечи, подхватив свои шляпу и зонтик, выбежала вон.
- Правда это замечательно наблюдать, как томится ожиданием встречи разгоряченное чувствами радостное влюбленное сердце? – спросила Инга, подойдя к коту, и настойчиво погладила его по голове. Тот зажмурился, жеманно повел своей широкой полосатой мордой, хлопнул хвостом о борт корзинки.
- Да, это нам, старикам, от бессилия только молиться и каяться за то, что ничего полезного и хорошего в жизни не сделали. А они молодые. Им жить, детей растить и воспитывать, мир спасать - согласился Фанкиль, что только что вернулся из арсенала, с мешком потертого угля для приготовления дымного пороха и старым железным ведром. Обвел взглядом зал, хитро и весело уставился на доктора – Густав! Вы же так любите смеяться над людскими пороками, описывать их в наущение узколобым обывателями с беспощадной едкостью и сатирой? Так? Не желаете поехать сегодня с нами, получить очередной незабываемый опыт для ваших книг?
***
Снова гремела гроза, опять отключили свет. Полицейская карета в сопровождении мрачных драгун, облаченных в черные, с кожаными вставками на плечах плащи, покинула в этот вечер комендатуру, выехав из боковых, ворот у конюшен на улицу Котищ. Переулками, миновав улицу Гамотти и проспект Цветов, объезжая понизу гору, на которой стояла одноименная крепость, проследовала в сторону улицы командора Фильте, туда, где находилось то самое, предлагающее всем дешево, качественно и долго заведение. В салоне экипажа сидели, придерживали, чтобы не растрясти на неровной мостовой мешок и ведро, Инга и доктор Сакс, Фанкиль расположился на козлах. Следом ехали капитан Глотте и сержант Алькарре - мрачный пожилой солдат с рябым уродливым лицом, развороченным близким выстрелом из фальконета. Этот жуткий человек был правой рукой начальника ночной стражи Гирты и навевал ужас на горожан не только своим неприятным видом: состоя на должности сержанта, по совместительству он служил еще и мастером допросов и, зачастую, на публичных экзекуциях, надевая черно-белую маску и парик, именно он и был тем самым черно-белым, безликим палачом, когда дело доходило до рубки пальцев, рук и ног, а также и голов, когда казнили приговоренных к смерти. Он жил один в своей мансарде где-то на соседней улице рядом с полицейской комендатурой, и, поговаривали, что у него есть две дочери, которых он давно выдал замуж и отправил прочь, чтобы их семьи не тревожили тяготы его полицейской жизни. Был даже анекдот, что как-то к нему заглянули трое обиженных им по службе горожан, вроде даже как из жандармерии, якобы хотели по-серьезному поговорить, но он покалечил всех троих топором и сдал их на расправу майору Тинвегу.
Не доезжая полквартала до цели, сержант Алькарре обогнал отряд, первым спрыгнул с седла на мостовую и в предвкушении кровавой расправы, прищурился на ярко освещенные, призывно лучащиеся радостным теплом в ночной мгле, красные и синие витражи.
Все также лил дождь. По правую руку возвышалась темная крепостная стена. Под наглухо заложенными кирпичами арками казематов бастиона чернели тяжелые, укрепленные медными полосами двери. Где-то в бойнице караульной, наверху на стене, горел огонь керосиновой лампы или свечи. Над ярко освещенными окнами и серым фасадом веселого дома возвышалась непроглядная и темная скальная стена. В вышине через завесу дождя едва просматривались огоньки стоящих на ней, рядом с крепостью Гамотти, зданий. Чуть ниже по улице, темнел маленький пожарный пруд, с другой же стороны, с той, откуда подъехали и остановились за полквартала, чтобы заранее не спугнуть своих жертв, полицейские, стоял длинный пятиэтажный, похоже доходный, дом. Здесь не было электричества и тусклое сияние его подсвеченных понизу керосиновыми лампами и свечами окон, не давая тени, казалось, только усиливало темноту в узком проулке между заслонившей полнеба скалой над головами и пятиметровым валом куртины.
Какие-то сумрачные фигуры, презрев непогоду, дождь и опасности темных подворотен и улиц Гирты, по одному, по два, а иногда и по три человека, бодро шагали к заветной постройке с витражами. Оставляли далеко на проспекте извозчиков, отправляли восвояси слуг, давая им на юво и вино, чтобы тоже не скучали, и инкогнито заходили в заведение через низкую и неприметную боковую дверь. Кто-то обратил внимание на отряд верховых и черный дилижанс и, развернувшись, вжав голову, заспешил прочь, как будто бы он тут совсем не у дел. Несколько человек остановились неподалеку, под козырьком двери ведущей в каземат бастиона, посмотреть, что тут будет происходить, достали вино и весело закурили.
- Ну что Лео, готовы к штурму? – закуривая, с важной насмешкой кивая вдоль улицы, спросил капитан Глотте у Фанкиля. Сержант Алькарре сосредоточенно закусил губу, ожидая приказаний, звонко хлопнул по ладони своей уже успевшей промокнуть плетью.
- Сейчас выкурим! – доставая из кареты ведро прикрытое толстой шерстяной тряпкой, чтобы дождь не залил содержимое, деловито продемонстрировал ладонью, сообщил всем рыцарь, поднял глаза к темному ночному небу, быстро прочел про себя молитву и перекрестился. Глядя на его суетные приготовления, капитан и сержант только заулыбались, но не стали портить его план, предоставили ему право действовать первым.
- Жечь будете? А Борис вас на такое благословил? – громко и грубо спросил у него сержант Алькарре и сплюнул жевательный табак себе на сапоги.
- Бог благословил – нашелся, бодро продемонстрировал ему плечо и крест на рукаве Фанкиль и прочел короткую объяснительную лекцию – душа закостенелого нечестивца мучается в этом развратном, истощенном грехом теле, рвется к Господу. Так что милостиво выпроводить ее отсюда вон, освободить от телесных оков – прямая обязанность любого христианина.
Мрачные люди засмеялись его проповеди и устремились за ним к дому, встали и приготовились у окон и дверей. Фанкиль радостно улыбнулся. В его глазах горел боевой азарт. Его трясло от предвкушения намечающегося действа.
- Открывай! – загремел в боковую дверь ногами, грозно и требовательно зарычал он – я владыка Дезмонд!
- Чего? – сдавленно возмутились, распахнули ему дверь какие-то люди, но не успели и опомниться, как сержант Алькарре ворвался в коридор и двумя меткими ударами своей тяжелой плетки, заставил обоих упасть, хватаясь за разбитые лица. Перешагнув через тяжело дышащих, бессмысленно хватающихся за раненые головы слуг, Фанкиль, капитан Глотте, сержант Алькарре, Инга, доктор и еще несколько драгун ночной стражи вошли в низкий, подсвеченный густо коптящими алыми и белыми ароматическими свечами холл. Здесь, под низкими, крашеными свежей известкой арками, стоял тяжелый, удушливый смрад вызывающих все самые низменные чувства и мечты курений. Откуда-то сверху безудержно ревел, пиликал граммофон, изрыгая какую-то омерзительно-развязную, быструю и ритмическую песню. Отовсюду доносились самые гадкие, тяжелые, удары, стоны, скрип мебели, смех и крики. Жарко горели камин и душные газовые рожки. Из боковой двери, из-под низкой арки под лестницей наверх, к полицейским выбежала голая женщина в одних сандалиях на высокой шнуровке и с подвязанными к локтям и коленям кусками красной и синей газовой ткани, хвостами развевающейся на сквозняке. Шумно глотнула из фужера, утерла ладонью безвольно распахнутый рот, замерла с невменяемым, распаленным творящейся вокруг возбужденной кутерьмой, видом. С похотливым не понимающим интересом уставилась на новых гостей. Ее тело лоснилось от пота, щеки горели. Она была одурманена опиумом и, похоже, появление вооруженных людей с плетьми для нее показалось просто каким-то новым этапом сегодняшней, в преддверии фестиваля особенно буйной и веселой, сессии.
- Ахаха! – засмеялась было она и, раскинув руки, бросилась на Фанкиля, но грозно шлепнула усиленная цепью плеть и развратница без единого вскрика повалилась на подогнувшихся коленях на ковер. Кровь уродливой грязью растекалась наискосок ее груди, заливала рассеченное ударом лицо, стекала по шее и плечам. Фужер выпал из ее рук и разбился. Больше ничего похотливого и страстного не осталось в этой обнаженной красно-белой корчащейся на полу, неспособной даже стонать от боли женщине.
Капитан Глотте опустил свою плеть.
- Уберите ее! – рычащим голосом коротко приказал он. Двое полицейских бесцеремонно подхватили ее под руки и поволокли на улицу под ливень.
Похоже, в пьяном угаре за шумом дождя, боем граммофона и другими звуками идущей наверху оргии, никто еще не догадался, что только что случилось в холле на первом этаже.
Фанкиль же поставил перед собой ведро, размотал пропитанный селитрой шнур, машинально, по привычке, поставил и крутанул свой стеклянный волчок, проверить, будет ли гореть.
- Мэтр Сакс – убедившись, что прибор вращается как положено, сохраняет равновесие, с сосредоточенной серьезностью, держа в руках запал, обратился к коллеге рыцарь – кричите, как уговорились. Орите что есть сил.
Зажег фитиль от газового рожка на стене, бросил его в ведро и поспешно отстранился.
Доктор снял свои очки, распахнул рот, стыдливо огляделся на приготовившихся внимательно слушать его полицейских и, вдохнув побольше воздуха, давая петуха, заголосил.
- Пожар! Спасайтесь! Бегите!
Уголь с селитрой в ведре вспыхнули, повалил необычайно густой и едкий белый дым, что быстро заполнил весь холл, пошел на лестницу и верхние этажи. Полицейские, дежурящие внизу, держа наготове плетки, пригнулись, припали на одно колено, чтобы не задыхаться в нем, предупредительно заняли боевые позиции.
- Пожар! Горим! – не унимался, от возбуждения размахивая руками, кричал доктор. На секунду все звуки наверху затихли, как будто бы все резко начали прислушиваться к его отчаянным печальным выкрикам, потом за стенами тоже загалдели, забегали, засуетились: там, на втором и третьем этажах, дым уже, наверное, пошел из щелей в полу и с лестницы. Дом наполнился отчаянными и страшными, нестройными возгласами и криками. Толкаясь, падая, давя друг друга, по лестнице толпой, кто в чем был, побежали вниз полуодетые, а некоторые даже и вовсе голые мужчины и женщины.
Им навстречу бросились полицейские, забили плетьми, яростно и страшно, ворвались в эту бессмысленную напуганную толпу, спасающихся от пожара, не понимающих что вообще происходит, одуревших от опиума, вина и страха, бегущих людей. Беглецы с криками хватались за ушибленные головы и лица, из последних сил, обливаясь кровью, ползли к спасительным дверям, лезли, разбивая локтями, разрезая руки и ноги, в окна, босиком на осколки прыгали в них. На несколько секунд в холле стояла настоящая фантасмагория, как на картинах в городском магистрате, с изображением чертей, что пытают мздоимцев в огненном аду. Обнаженные тела, толкаясь, падая друг на друга, роняя прихваченные в суматохе первые попавшиеся под руку тряпки, рубахи и плащи, с криками метались в дыму, ища выхода. Наверху с треком лопнуло стекло. Кто-то выпрыгнул прямо сто второго этажа. Но все было бесполезно, с улицы тоже доносились опасливые, полные ужаса и боли крики: спасаясь от пожара, гуляки выбегали под дождь через главные двери с другой стены дома, но и там их тоже поджидали заранее расставленные вокруг полицейские. Со свистом и воем рожков, верховые лупили плетками, гнали все еще пьяных, ничего не понимающих голых гуляк по улице через дождь, давили их лошадьми. Мужчин били что есть сил, прогоняли в темноту, загоняли в парадные и дворы. Женщин хватали, грубо валили на мостовую на камни и в грязь, с хрустом выкручивали руки, волокли за волосы и повязанные на голые тела тряпки обратно в помещение.
Так продолжалось минут пять. За это время сержант Алькарре с подчиненными поднялся наверх, выволок из комнат нескольких абсолютно невменяемых настолько, что ни крики о пожаре, ни дым, ни кровавая расправа на первом этаже не произвели на них совершенно никакого впечатления, посетителей, выстроил рядком у стены дюжину голых женщин и пятерых наемных работников притона. В том числе и тех двоих, что открывали дверь Фанкилю. Один, самый большой, могучий и огромный, по всей видимости, местный охранник, попытался начать драку, но ему сломали руку обухом топора, опрокинули на колени и ударом ноги отправили лицом в пол. Поставили на колени и остальных мужчин. С ними в один ряд уронили и толстую, с жирными бедрами и узкими икрами ног, тоже голую, с уродливой печатью разврата на жирном, престарелом и злом, морщинистым, но, с синими, густо подведенными, глазами и накрашенными дряблыми губами, лице, женщину. Она пыталась сопротивляться, визгливо и злобно требуя, чтобы от нее немедленно убрали руки, пыталась вырваться, но Капитан Глотте подошел к ней несильно ударил кулаком по голове чтобы она утихла, уставился мрачно и страшно, словно решая, что с ней теперь делать.
- Герман, ты что? – омерзительно скривив напомаженные лиловые губы, понизив голос, требовательно зашипела она – почему? Это что, Август приказал тебе?
- Хибит здесь? – только и спросил он.
- Сегодня не было… - ответила она – Герман ты понимаешь, что скажет Биргер? – она открыла рот, наверное хотела сказать еще какую-то угрозу, но капитан не дал ей договорить, коротко, без замаха, ударил шестопером ей с боку лица так, что захрустели кости, а сама она с хрипом откинулась навзничь на ковер и жалобно заплакала, заохала, хватаясь за искалеченное место.
- Постойте! Да послушайте же! - кажется, все еще не веря, что сейчас произошло, попытался было полный, с неприятным лицом и трусливыми человек в серой одежде конторского служащего, но капитан Глотте подошел и к нему и без лишних разговоров ударом шестопера проломил ему череп. Тот тяжело вздохнул и молча повалился лицом в ковер, который тут же окрасился в мокрый грязно-кровавый цвет. Следующим на очереди был охранник, которому перебили руку за сопротивление.
- Нет! Не надо, прошу! – когда второе беспомощное тело с грохотом упало на пол, взмолился, запричитал один из оставшихся арестованных мужчин, судя по одежде – переднику и забрызганной жиром мантии, повар – я только готовил еду, я не с ними…
- Работа говоришь? – еще больше рассердившись от его шумной низменной мольбы, потребовал ответа капитан. Его губы скривились, черные колючие глаза полыхнули беспощадным огнем – просто деньги?
- Да! - обливаясь слезами, упал лицом в пол, как перед распятием, сознался повар – мне надо кормить семью…
- Чтоб твоя семья, как и все вы, были навеки прокляты Богом и горели в бездне! – прогремел капитан Глотте – несите колоду.
С заднего двора прикатили высокую изрубленную колоду и топор для колки дров.
Доктор Сакс, что до этого прятался под лестничной аркой, чтобы не задели, испуганно жался в углу, при виде этих страшных инструментов, поджал локти, пролепетал «простите, извините…», сгорбился, боком протолкнулся между полицейских и быстро выбежал вон. Инга и Фанкиль остались смотреть. Голые женщины у стены сбились в дрожащую от страха кучу. Их стерегли двое драгун с мрачными, решительными лицами, держали наготове плетки, за каждый крик, всхлип или неловкое движение, били.
Капитан Алькарре подбросил в камин дров и начал разогревать кочергу.
- Нет! – заплакали пленные. Один внезапно попытался вскочить, но капитан Глотте схватил его за затылок и уронил на плаху лицом. Сержант Алькарре подошел к нему, взял за правую руку и пока тот не успел опомниться, с хрустом прижав ее ногой к колоде, рубанул топором прямо по кисти.
Страшно закричали женщины. Кто-то из полицейских вздрогнул. За первым пленником последовал и второй. Обоим прижгли кровь раскаленной кочергой и повалили на грязный ковер. Последним был повар.
- Знал, тварь, для кого кашу готовил? Или дурачка будешь корчить? – спросил у него начальник ночной стражи.
- Знал! – взмолился повар.
- Жрать дома, говоришь, было нечего? На котлетки с ювом денег не хватало?– с презрением глядя ему в лицо, спросил капитан, присел на корточки рядом с ним – детишкам игрушки покупал, жене зонтик и поясок, службу хорошую нашел, говорил?
В глазах повара стояли страх и слезы, «да, да!», в раскаянье плакал он, отчаянно кивал головой, соглашаясь с капитаном, стонал в отчаянной и готовой на все, только чтобы простили и не тронули, мольбе.
- Ну вот принесешь домой свою отрубленную ручку и котлеток из нее и навертишь – заключил капитан – пусть твои детки знают и навсегда запомнят, какая ты мразь на самом деле.
И он встал во весь рост. Хрустко ударила секира. Покалеченный повар с сипящим стоном повалился на ковер, хватаясь левой рукой за культю, скорчился, забился в мучениях.
- Господь Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня грешного! – сорвал со своих черных, седеющих кудрей форменную шапочку капитан ночной стражи и перекрестился на дождь в сторону распахнутых дверей. По его примеру, глухими ворчливыми, привычными к грозным боевым окрикам голосами забубнили слова молитвы, осенили себя крестами и остальные полицейские.
Сверху вернулись трое драгун. Принесли с собой полный мешок разных ценных мелочей, что собрали в комнатах и кабинете смотрительницы заведения.
- Возвращайтесь к своим отцам, братьям и детям как есть! – приказал капитан Глотте, мрачно ткнул пальцем, жмущимся у стены голым женщинам – и чтоб вас здесь никогда больше не было.
- А с этой-то что? – указывая сапогом на контуженную, хрипло стонущую смотрительницу притона, спросил какой-то полицейский.
- Оставьте тут – скривился капитан – все равно помрет, пусть горит.
И он опрокинул на ковер и доски пола еще дымящееся ведро и раскидал сапогами угли. Пламя медленно, словно неохотно схватилось за пропитанный кровью ковер. Полицейские выволокли под дождь оставшихся в холле живых мужчин и женщин. Страшно щелкая над головами плетьми, с насмешками погнали скорбной толпой в сторону проспекта Рыцарей. Убедившись, что пожар не потухнет, капитан Глотте вышел из дома последним, отошел на середину улицы и мрачно закурил,
- Я вот думал немного по-другому – бодро кивнул ему Фанкиль, тоже достал трубку, встал рядом, словно любуясь проделанной работой – но так тоже неплохо вышло…
- Зашли бы, сказали, всем «расходитесь, поздно уже?»? Палкой начали грозить? – хрипло засмеялся капитан, яростно блеснул глазами и презрительно уставился на рыцаря как на мальчика в первом бою испачкавшего штаны – вы, Лео как маленький. Сколько раз вам говорили и я, и Валентин и Хельга, не лезьте вы, по лесам катайтесь, книжки читайте, протоколы пишите. Что вам спокойно-то не живется? Ну не знаете вы как надо с ними, не понимаете, не умеете. Прирезали бы вас с сестрицей в подвале здесь. Расчленили и жаркое бы из вас сделали, к столу подали, чтоб мясо зря не переводить – и с отвращением кивнул на вырывающееся из окон пламя – а нищим потом бы еще и супа наварили из ваших мощей. Меценаты-благодетели.
И, развернувшись, зашагал к остальным драгунам, что скупо обсуждая происшествие, ожидали его в стороне.
- А что в отчет-то теперь писать? - догнал его, накидывая на мокрую голову капюшон, как бы невзначай, осторожно спросил Фанкиль. К горящему дому, оглашая улицу воем гнусавого рожка, уже мчались оснащенная ручной помпой пожарная телега.
- Пишите, что лампу при задержании опрокинули – с мрачным задором ответил капитан Глотте и махнул рукой – будет кто спрашивать, приказ пришел сегодня днем. Прямой, от сэра Прицци.
Фанкиль поморщился и вернулся в карету. В углу салона жался бледный от пережитого доктор, играл лицом, сбивчиво лепетал «Господи помилуй». Ему было страшно, его трясло. Инга, отвернувшись от него, сидела напротив, смотрела на огонь пожара снаружи, держала в руках шапку, насквозь промокшую под ливнем.
- Омерзительно… - простонал, поежился доктор – зачем вы позвали меня… Зачем так сразу Лео? Это же люди… За что их? А я вот сегодня книжку по психологии писать думал, а вы…
- Ерунда эти ваши книжки по психологии и личностному росту, вот что - покачал головой Фанкиль и прибавил строго – и вы что, серьезно думали, они такие несчастные и голодные и деток им кормить нужно, особенно тому, самому жирному? Кому семью содержать, у кого мать и отец старики, тот сидит и работает в три пота, света белого не видит. А кто по кабакам, по девкам, тот и ворует, и грабит, и мошенничает. Все они на допросах, как поймают, кто друга защищал, кто жену, кто для матери украл больной – сосредоточенное напряжение прошло, Фанкиль начал распаляться, его голос опустился до рыка, глаза вспыхнули запоздалой злобой и агрессией – и никто же не скажет, что по пьяни или кошелька убил, что воровал на выпивку. А девки эти, что они от голода пухли что ли? Жизнь их побила, чтоб за деньги собой торговать? Рук нормально работать не было? Денег достойно чтобы каждый день новые серьги покупать, мясо жрать от пуза и напиваться каждый день, не предложили? Да они вам таких историй понарасскажут, какие они обиженные и несчастные, какие они сироты бедные, что муж помер, что дома ребенок больной, что на десять ваших вонючих книжек хватит, Густав. Доказывать будут, чтобы такие дурни и бестолочи, жизни не знающие, как вы, думали, что они тоже люди. Мрази они конченые, ленивые и продажные вот кто они все. Пусть мужей нормальных, не пьяниц и сказочников, найдут. Вышивают, с детишками сидят, огород копают, тарелки лепят. Мало ли что ли дел? Нет же, им так проще. Нравится так им. Легко, богато и весело. Деньги, тряпки, вино. Распущенность, скотство и лень, вот как это называется. Туда им всем и дорога. На костер и в бездну.
Инга молча и утвердительно кивнула. Доктор опустил глаза, прильнул щекой к стенке, притих. Хлопнув дверью, Фанкиль вышел из кареты, сел на козла, ударил вожжами. Они возвращались в отдел.
***
Над лесом гремел гром. Ветер и дождь яростно бились в окна, сотрясали стены. Вертура распахнул глаза. Страшные сны снились ему наяву. Он чувствовал как тысячи горячих, ужасающих своими ласками рук хватают его, касаются его лица и груди. Ощущал, что ему одновременно и жарко и холодно, чувствовал каждый удар молнии, что как будто проходил через него самого, заставляя вздрагивать все его тело. Слышал стоны и вой, похожие на шум ветвей и скрип пригибающихся под ударами непогоды вековых деревьев, слышал голос, что проникал ему в мозг и понимал, что что-то нечеловечески-чудовищное происходит с ним.
Он не знал, сколько времени прошло, вернее, он потерял ему счет, и все, что происходило вокруг, казалось ему каким-то безумным, головокружительным падением в дождливую грозовую мглу. Сводящим с ума своей бесконечностью, летящим кружением вниз и вниз по краю какой-то воронки, ведущей в сумрачную ветреную бездну. Он чувствовал одновременно и ужас и какой-то болезненный, бешеный восторг, ощущал рядом что-то мягкое и раскаленное, но не мог понять, что или кто это сейчас вьется вокруг, опутывает, обхватывает его и даже с какой оно стороны.
Ему казалось, что сейчас он бьется в каком-то нескончаемом горячечном бреду: черно-лиловые, рассеченные сполохами молний, раскаленные клубы заполняли его мозг попеременно с воем ветра и дождем, а он все летел и летел вниз и вниз в эту постоянно меняющуюся черноту, и не было ни конца и не края этому падению…
- Так уже было» – отчаянно кричал он сам себе - я помню… тогда, давно…
- Ледяная дева! – воскликнул он и проснулся. Фосфоресцирующие, нечеловечески-безумные и дикие, немигающие глаза горели пред его лицом, прямо над ним и казалось, сполохи грозы мерцают в них, озаряя комнату пронзительным вспыхивающим и тут же угасающим светом. Тяжелые, сильные и горячие руки крепко придавливали его за плечи к жестким меховым шкурам, толстым покровом накиданным на просторную, почти во всю небольшую комнату, низкую постель. Густые, растрепанные, дышащие какой-то грозовой свежестью волосы падали ему на плечи и лицо, а рядом на маленьком низком столике, чадя каким-то пряным смоляным дымом, горел огонек не то лампады, не то свечи.
Хозяйка дома на горе вскинула голову и, последний раз, с силой прогнувшись спиной, всем весом навалилась ему лицом на грудь, припала у ней. Ее тяжелое, как жар горящего, расколотого ударом молнии дерева, дыхание обожгло его щеки. Его руки сами собой обнимали ее плечи и бедра, но он не спешил убирать их. Повинуясь мужскому порыву, он захотел поцеловать ее в губы, чтобы испытать во сне это все, или наяву, но она отвела лицо, уткнулась затылком в его подбородок, приложила к его губам свои горячие, отдающие мокрой лесной травой пальцы, сделала предупредительный жест, прошептала твердо и тихо.
- Нет.
За окном полыхнула молния, ударила где-то совсем рядом, наверное, в железный столб на холме.
- Почему? – лаская ее растрепанные необычайно густые и длинные волосы и мягкие бедра, только и спросил он, удивляясь, насколько она не похожа на Марису. Мариса была резкой, порывистой, но ласковой, искренней, эта же женщина была с одной стороны раскаленной и буйной, как шторм и одновременно нечеловечески сильной, властной и безответной.
- Потому что, если мы сомкнем губы, я не отпущу тебя, и тебе придется остаться со мной навечно – прошептал глубокий, пробирающий до самого сердца голос, звучащий в его голове.
- Но я хочу остаться с тобой – лаская ее, хрипло и тяжело прошептал детектив, попытался повернуть ее голову к себе.
- Зачем тебе это?
- Я устал, мне нет места на этой земле.
- Нет – снова ударила молния, и над лесом и камнями снаружи, за стенами, прокатился долгий, похожий на смех, рокот грозы – ты и так уже будешь со мной, не мечтай о большем, ты нужен другой женщине. Той, что ждет тебя в Гирте.
Она открыла глаза, властно обхватила его руками и бедрами, взяла ладонями за его лицо, потерлась о его подбородок волосами и лбом, улыбнулась, как улыбаются, когда гладят мохнатую теплую кошку, или ласкают лошадиную гриву.
- Расскажи мне про южные земли – внезапно попросила она обычным человеческим голосом тихо-тихо и прижалась к нему щекой – ты вздрагивал, когда ударял гром. Почему ты боишься грозы?
- Я боюсь, когда трясутся стены – ответил детектив и внезапно испугался, что может сказать какую-нибудь глупость, разрушить это дикое и сладкое наваждение.
- Не бойся – ее голос снова прозвучал в его голове – я и так знаю все о тебе.
- Но зачем тогда просишь рассказать? – спросил детектив.
- Чтобы увидеть картины, которые твой внутренний взор нарисует для меня – ответила она и еще крепче сжала его бедрами, повела раскаленной и мягкой ладонью по его груди.
- Я… - ответил он и прикрыл глаза, осекся и вздрогнул. Страшные и восторженные одновременно воспоминания его детства и юности вспыхнули в его голове с новым ударом молнии. Он снова видел и чувствовал как наяву, как на теплое морское побережье налетает внезапная буря, как стремительно опускается темнота и жаркий летний ливень, моментально скрывает солнечный свет. Перед его внутренним взором снова стояли ослепительно-белый песок, черные камни и пронзительно яркое, синее небо, на глазах становящееся черным от туч, отливающие голубизной воды залива реки Эсты, и гуляющие по нему крутые бурливые валы. Раскачивающиеся на них под ударами ветра суда и плотная, надвигающаяся с моря сплошной серой стеной, завеса ливня. Как все стремительно исчезает и тонет в ней, и уже через миг больше нет ни пиний за окном в саду, ни высокой, огораживающей дворик отцовского дома, желтой каменной изгороди, ни выжженных жарким солнцем стен окрестных крыш, ни колокольни стоящей рядом на площади церкви. Только серо-черная шипящая водой марь и дикий, горячий южный шторм…
Его тело свело судорогой. Лесная хозяйка тяжело задышала, изогнулась, застонала ласково, тяжело и низко. Снова опустила голову ему на грудь, прижалась к ней.
- Кто ты? – пересиливая себя, словно продираясь разумом через эту бушующую в его голове как наяву ветреную бурю, спросил детектив.
- Ты сам знаешь кто – прошептал в его голове гулкий, сливающийся с воем ветра и шелестом волн ответ.
- Скажи – пытаясь сбросить с себя наваждение, из последних сил прошептал он.
- Зачем это тебе? – воскликнула она. У нее был глубокий и глухой, но певучий голос и казалось, она впервые смеялась вслух, совсем как обычный человек.
- Я должен... – чувствуя, как чары отступают, ответил он ей и поймал ее руки в свои. Но она резко перевернулась на бок и откатилась от него в сторону с такой необычайной ловкостью и силой, что ему пришлось ее отпустить.
- А если это тебя убьет? – засмеялась она, лежа рядом, обнимая его своими цепкими руками и одновременно толкая в бедро коленями. Вертуре стало страшно. Ему показалось, что сейчас рядом с ним лежит не та женщина, с которой они гуляли под руку по каменистому холму, а ее юная дочь, с которой сейчас они были почти неотличимы: те же свежие румяные щеки, тот же веселый, игривый и хитрый взгляд ясных серых глаз, те же растрепанные серо-русые волосы, та же белая в свете сполоха молний, задорная и почти по-детски наивная улыбка.
- Мне все равно – повернувшись к ней, внимательно пригляделся к чертам и, понимая, что он все-таки ошибся, бережно взял ее за плечи, обхватил их пальцами, твердо заверил ее детектив.
- Хочешь узнать, кто я и кем будет твоя дочь? – засмеялась она, игриво укрываясь мохнатой шкурой огромного серого волка, одной из тех, что во множестве покрывали ее постель.
- Да. Хочу чтоб ты произнесла это вслух – переворачиваясь на спину, прикрывая свои бедра другой шкурой, заложив одну руку за голову, а другой привлекая хозяйку дома к себе, глядя в темный, обшитый досками, потолок, ответил детектив – да я знаю, ты можешь поразить меня молнией, лишить меня разума, убить одним прикосновением мысли. А я могу причинить тебе боль именем всемогущего Господа нашего Иисуса Христа и молитвой. Но все это будет глупо. Быть может, для вас, мы, обычные смертные люди, как тени, что приходят и уходят, а наш короткий век, это всего лишь мимолетное мгновенье на вашем пути, но раз я в твоем доме как гость, и ты вернула мне мой разум здесь, а не утром посреди сырого леса на дороге, то вряд ли тебе будет в радость играть со мной, как с безответной куклой, или глупым зверем.
Она не ответила ничего, улыбнулась, словно знала что-то очень важное, но не собиралась ему об этом говорить, лежала рядом, внимательно разглядывала его облик в трепетном свете лампады, словно любуясь им.
- Ты не такой как многие. Мне это нравится. Как и той, другой, в Гирте – произнесла она, выждав некоторое время, и прибавила с улыбкой – твоя дочь будет красивой женщиной.
- Я уже понял, что тебе нужна была только моя кровь – утвердительно ответил Вертура, касаясь ее руки.
- Не только – она снова перекатилась через бок и уселась на него сверху. Накинула на плечи и голову шкуру огромного волка так чтобы его нос и пасть закрывали ее лицо. Повязала передние лапы у себя на груди. Ее длинные серые волосы выбивались из-под шкуры, задние лапы чудовища укрывали ее бедра, а передние плечи.
- Твои ласки, твои чувства, твои воспоминания, твоя душа – она припала к груди Вертуры, уткнувшись ему в лицо своей волчьей личиной. Тяжелый застарелый запах животного смешивался с ароматами грозы и терпкого травяного настоя, которым были напоены ее волосы и постель. Ее серые глаза горели через пустые глазницы волчьей морды, острые, сушеные края и нос царапали ему лицо и шею. Он протянул руки, ласково пропустил их под шкурой волка и обнял ее за плечи.
- Хозяйка Грозы… – произнес он мечтательно, нежно и тихо.
- Пусть так! – со смехом ответила она, припадая к нему – но не мечтай обо мне, мы больше никогда не встретимся.
- Тогда зачем все это? – спросил детектив.
- У меня была голубоглазая дочь, была темноглазая – перечислила она – есть сероглазая. А когда она найдет себе мужа и уйдет, а это случится уже очень скоро, у меня будет зеленоглазая дочь и у нее будет твоя кровь. А когда ты станешь королем, принц-изгнанник Марк Вертура, она найдет тебя, придет и отберет у тебя твое королевство!
Детектив покачал головой.
- Не выйдет. Я никогда не стану королем – ответил он – Каскас не королевство, это городок через залив от Лиры. Но почему волк?
Коснулся пальцем волчьей морды на ее голове.
- Он был из тех мужчин, что когда-то считали, что они сильнее, хитрее и остроумнее всех - скидывая с себя шкуру и пренебрежительно отбрасывая ее в сторону, на пол, ответила хозяйка дома. В ее голосе проскользнуло презрение, словно неприятные воспоминания на миг омрачили ее мысли. За окном снова ударила молния. Потянуло холодным ветром и чувствуя обжигающий жар ее рук, бедер и тела, детектив внезапно почувствовал холод, как будто он лежал не на постели в доме, а на мокрой и твердой скале. Он подтянул одеяло и укрылся им. Заметив что он дрожит, хозяйка дома села на кровати рядом с ним и налила ему в искусно вырезанный из корня дерева ковш горячего, отдающего лесными травами зелья. Держа в обеих руках, поднесла ему пить.
- Постой – сказал он ей – ведь когда я выпью это, я забуду все что было?
- Да – утвердительно кивнула она в ответ.
- И иначе нельзя – согласился он, в его голосе проскользнуло сожаление.
- Нельзя – кивнула она – таков закон нашей семьи.
- Хорошо – ответил он, принимая у нее ковш – только скажи мне одно. Ты же видишь прошлое и будущее так ведь?
Она чуть улыбнулась и кивнула в ответ.
- Скажи…
Она благосклонно ждала его вопроса, который он так и не решился задать, глядела немного печально и отстраненно, склонив голову, как будто хотела его пожалеть. Гроза за окном ушла. Редкие молнии неясными дробными раскатами гремели где-то далеко в стороне. Огонь в глиняном светильнике с ароматным маслом почти потух. За непрозрачными, укрытыми цветным стеклом окнами было темно и тихо. Только шелестели капли дождя, и мелодично постукивала деревянная колотушка на сосне.
В последний момент Вертура устыдился свой слабости и, покачав головой, спросил совсем не то, о чем думал всего несколько секунд до этого.
- Анна… – только и сказал он.
- Та, с темными глазами и косой? – грустно улыбнулась одними глазами хозяйка дома и ответила – не потеряй ее, и она станет твоим ближайшим другом, твоей единственной и самой верной любящей женщиной.
Он кивнул и, начал пить из ковша пряное, необычайно крепкое и горячее вино и с каждым глотком мир вокруг него все больше погружался в сумрак. С каждой выпитой каплей он все больше ощущал, что все, что случилось сегодня с ним, все, что происходило в эти день и вечер, было всего лишь необычно ярким и чарующим сном. Одним из тех, что неизбежно истает по пробуждению утром, но навсегда отпечатается в его душе, останется где-то в самом потаенном уголке его сердца, на всю оставшуюся жизнь.
Когда последняя капля была выпита, ковш выпал из его рук и мягко скатился на устланную многочисленными волчьими шкурами постель. Высушенные и выдубленные, они были мягкими и колючими одновременно. Их шерсть не согревала. У некоторых было больше одной головы.
***
Мариса вернулась домой. По проспекту ее подвезли в повозке знакомые жандармы, по какому-то важному происшествию выехавшие вечером в город со двора центральной комендатуры Гирты. Поднявшись на второй этаж, она вошла в темную и холодную комнату, где все было точно также, как она и оставила сегодня утром, с разочарованием убедилась в том, что детектив так и не приходил.
В квартире было темно и холодно, Мариса зажгла лампу, раздвинула шторы, чтобы было не так сумрачно и грустно, затопила печь. Фонарь за окном снова не горел. Где-то далеко сверкали вспышки молний, озаряли небо над домом графа Прицци. Мариса подвинула стул, подсела к столу, сложила руки на коленях. Ее плащ и новенький черный, с красными цветами, нарядный платок, который она купила сегодня днем, укрыла им плечи и волосы, красиво выпустив из-под него челку, помокли насквозь. Мокрыми были и сапоги, которые давно пора было отдать в починку. Ликера в бутылке осталось только на дне, а сыр и хлеб для вчерашних бутербродов уже успели зачерстветь.
Ее взгляд упал на стоящую на полке в алькове икону – старый, нарисованной в замысловатой схематической манере образ святого Брендана, покровителя путешественников, с книгой под мышкой и подзорной трубой в руке. Мариса встала, подошла и взяла его в руки, отерла ладонью пыль. Отчего-то ей стало страшно и волнующе. Предчувствие беды наполнило ее усталое и смятенное сердце. Она поставила икону обратно на полку и, приложив пальцы троеперстно ко лбу, осенила себя крестом. Тихо прочла «Отче наш» и прибавила тихо, словно сама испугавшись, того что смеет хоть что-то просить.
- Господи, спаси его и сохрани… – пошептала она, глядя на лежащий рядом с иконами на полке крест. Помолчала несколько секунд, как будто в недоумении и вдруг, не выдержав, воскликнула.
- Ну хоть раз помоги! Не как обычно! Ведь никто же никогда не поможет! Всем же всегда плевать! Ну хоть ты, хоть один раз в жизни!
Всплеснула руками, рассердилась. Резко развернувшись, подошла к столу, запрокинула голову, допила остатки ликера, который хотела выпить вчера с Вертурой сидя на кровати перед жарко растопленной печкой, запустила руки в корзинку, где осталось немного еды, откусила зачерствевшего сыра. Все было не так, все было отвратительно и чуждо, печаль ушла, ее снова обуяли ненависть и обида.
***
Стояла уже глубокая ночь. Принц Ральф и Эмиль Фрюкаст сидели, грелись напротив печи. Не такой, как в комнате Вертуры с матовой стеклянной дверцей, и не массивной, с глянцевыми красно-белыми изразцами, что в большом доме через угол обогревает сразу четыре комнаты. Эта печка была старой и ржавой, с кривой трубой коленом выходящей в каменный дымоход, откуда в мансарду под крышей тянуло дымом из топок нижних этажей. Печка стояла на кирпичах в ящике с песком и дверца у нее была тоже железной, с тремя неровно просверленными дырами, через которые яркими рыжими лучами в холодную и сырую темноту побивался обжигающий и трепетный свет.
Принц Ральф и сэр Фрюкаст расположились в старых, казалось бы уже обязанных давно развалиться, но сделанных добротно, словно на века, ободранных креслах. С отвращением переставляли шахматные фигуры, на пододвинутом из темного угла маленьком и низком, таком же затертом, облезлом и скрипучем, как и вся остальная мебель в этой комнате, столе.
В былые времена, наверное, за этим столом собиралась веселая компания каких-нибудь городских бездельников или студентов. Пили, курили, смеялись, вырезали на память имена, клялись собраться тем же составом на этом же месте, день в день, через год, через два года, через десять лет.... Когда это было? Где эти Вальтеры, Марты, Ульрики и Луве, кто так весело выскребал ножами свои инициалы на этих старых дубовых досках, балках и стенах? Сколько им сейчас лет? Успели состариться в этих мансардах, подворотнях и комнатах, остепенились, теперь поучают жизни внуков и детей. Или беспробудно пьют, из последних сил побираясь на кружку юва и миску жидкой баланды в дешевом кабаке? Всё видели эти, построенные еще во времена герцога Конрада, более века назад из крепких кирпичей и массивных гранитных блоков толстые каменные стены. Всякому были свидетелями эти комнаты, коридоры и лестницы. Видели они и бедняков, что умом и прилежанием, или честью и отвагой добились многого и беспутных юнцов, кто остался в нищете, промотав накопленное старательным и бережливым отцом наследство. И тех же бедняков, кто как был беден, как и отец и дед, и так и сам, не добившись ничего в жизни, так и не смог вырваться из нищеты. И богачей, что преумножили свое состояние, кто праведным путем, а кто бесчестным обманом, подлогом, воровством или мздоимством. Видели ютящиеся в одной комнате большие нищие семьи со множеством веселых и шумных детей. Видели и вечно недовольных всем единственных наследников богатых отцов, уныло бродящих среди зеркал, комодов и дорогих интерьеров. Видели генералов, мастеровых, докторов, студентов, рыцарей и полицейских, а сегодня видели и самого сына Герцога Гирты. Печального, злого, сидящего перед раскаленной ржавой печкой в этой убогой мансарде, где дождь бьется в стекло и крышу над головой так, что кажется, вот-вот и польется на голову, за шиворот, где молнии лупят в громоотводы на башнях и колокольнях города, озаряя резкими, зловещими вспышками темные обветшалые стены, и гром ударяет прямо в окно, не давая уснуть, навевая самые дурные и беспокойные мысли. Наверное именно такими сейчас мучился Шо. Лежал, тревожно ворочался в бреду, укрытый всеми плащами и какой-то старой ветошью на низком ложе у дальней стены. Переворачивался с боку на бок, сбрасывал старое походное одеяло, бился в горячих объятиях болезни, шептал какие-то заклинания, тихо плакал, просил о чем-то во сне.
Уже в первые дни в Гирте, бродя по городу, он попал под дождь и заболел. Неизвестная у него дома, на юге, северная, обычная простуда, подкосила его. По личной просьбе сэра Фрюкаста, приходил доктор из квартиры снизу, осмотрел иноземца, покачал головой, сказал, что если простуду лечить, то пройдет за семь дней, если не лечить, за неделю. Пописал пилюли, мед и горячий чай с набором трав из аптеки.
Вот только денег ни на мед, ни на пилюли не было, а Шо становилось все хуже. Принц Ральф и сэр Фрюкаст позвали ухаживать за ним какую-то местную девку из соседней парадной. У нее была толстая, соломенного цвета коса, вульгарные манеры и зычный голос уличной торговки, что, как только она открывала рот, гремел сразу на несколько этажей. Сидя у кровати больного, она вязала на продажу какой-то необъятных размеров цветастый шерстяной свитер, и как-то вместе с ней в комнату зашел какой-то парень, не то ее приятель, не то жених. Не стесняясь больного, что попеременно, то шептал что-то в бреду, то впадал в забытье, они шумно обнимались на постели принца Ральфа, когда их обнаружил сэр Фрюкаст. В ярости он несколько раз ударил обоих железным рыцарским кулаком, после чего ни сиделка, ни ее дружок больше не появлялись в этой комнате. Надо ли говорить, что и больному от этого не стало легче.
- Когда я стану Герцогом – тряся пустой бутылкой, с досадой рассуждал принц Ральф, намекая на то, что у них кончилось пить – я им всем припомню! И Якову и Диллету и Карине… и Симону, и этим Роффе, а особенно Августу, как он нас на улицу без денег выставил! За все они у меня заплатят втройне! Личная просьба сэра Вильмонта у них! Скоты! Мрази лицемерные! А о будущем они подумали, кто станет следующим Герцогом? Берн? Вилмар? Потом же на коленях прощения у меня будут просить! А я не прощу! Не будет им от меня никаких ни прощения, ни пощады! Раньше думать надо было!
- Это вы о сэре Прицци? – уточнил сэр Фрюкаст, быстро допивая все, что осталось в его фужере.
- Да! – кивнул принц Ральф – тварь этот Август последняя и подлец. Обчистил до нитки, за постой обобрал как чужих, бандит! Нас на дороге так не грабили, Эмиль, как дома, в Гирте! А эта тварь Бронкет! Ах, уходи, дядюшка Вильмонт не велел! Все к сестрице теперь лезет. Ой, Вероника такая умная, такая модная! И художник из Столицы к ней приедет, и парикмахер и шампунь, от которого даже у лысого волосы дыбом встанут! Духи ей, туфли, граммофонные пластинки, апельсиновое вино и кружевные трусы! Вот все, чего эта Карина стоит, гадина продажная, белобрысая! Эмиль, ты понимаешь, все до одного они такие здесь!
- Может вам тоже сходить к леди Булле? – резонно уточнил рыцарь.
- Эмиль, ты что, совсем озверел? – возмутился принц – кто тут принцесса, она что ли?
- …Замолвит слово перед сэром Герцогом…
- Черта с два! – в ярости воскликнул принц и сунулся под стол, загремел пустыми бутылками, но так и не нашел ни одной, в которой бы осталось хоть немного выпить – вот приедет моя Йекти, будет им и золотой паланкин, и унитаз со стразами от Козловского и Августу клизма! А эту Веронику, видать, давно розгами не лупили! Возомнила о себе! Я тут Булле, а какой лесной олень ее отец, вообще никому неизвестно!
- Не стоит так – поморщился сэр Фрюкаст и аккуратно откупорил свою фляжку – услышит кто. Одумайтесь, извинятся же придется, будет некрасиво. И вообще. У вас еще есть два брата и сестра. На вашем месте я бы и рассуждать не стал, кто станет Герцогом, чтоб лишний раз не было искушений.
- Да Берн в Басоре! – запальчиво бросил принц и требовательно затряс рукой, чтобы рыцарь передал ему фляжку с крепленым вином – гоняет по пустыне бармалеев! Вместе с Гандо в замке вино хлещет! Эмиль, они с Гандо друзья, ты понимаешь это? Он за Мильду будет, никому он не нужен здесь. Вилмар каким-то там советником, юристом вшивым, сделался. Что ему теперь Гирта? Ты его здесь давно видел? Я не припомню. А Агнесс только Веронике в рот и смотрит. Тоже в Столицу ей приспичило, в университет... Чтобы там за ней лысый мужичок с ипсомобилем и толстым кошельком бегал. Укатит, не вернется, а я вот он, я здесь. Ты понял меня Эмиль? Я тут, и я настоящий Булле, мне и быть Герцогом! Эмиль, позови девку, пусть сходит купит вина и поесть!
- Она же еще вчера сказала и за комнату и за выпивку деньги вперед – покачал головой сэр Фрюкаст – а у меня кончились, больше нету.
Принц нахмурился, размышляя как теперь ему быть. Кто-то негромко и осторожно постучал в дверь, но сидящие в комнате не сразу поняли, что к ним кто-то пришел, подумали, что это гроза, дождь, или что-то сломалось за окном или на лестнице. Но в дверь постучали еще более настойчиво. Потом с силой так, что загремели расшатанные, давно нуждающиеся в замене замок и петли.
- А ну! – вздрогнул, схватился за меч принц Ральф и вскочил с кресла, завращал глазами, сосредоточенно поджал губы, молодцевато взмахнул кулаком – кто там еще? Эмиль ну-ка посмотри!
Сэр Фрюкаст поднялся с кресла и, держа в левой руке шестопер, отодвинул засов свободной рукой. На пороге стоял Патрик Эрсин.
- А ты кто еще такой? Что за петух разряженный явился? – пьяно заморгал глазами, осмелел, увидев, что Поверенный пришел в одиночку и не вооружен, принц Ральф. Расселся поудобнее, как на герцогском престоле, принял надменный и властный вид.
- Петух – важно и назидательно, на тончайшей грани хамства и наигранной учтивости, ответил ему гость, пригибаясь под низкой притолокой, чтобы войти – это такая птица. Быстро попадает к суп, когда не в меру из под шконки кукарекает. А я доверенное лицо и наперсник сэра Жоржа. Да, именно того самого, которого вы подумали, Патрик Азатот Эрсин. Высоковато взлетели, побегать пришлось, чтоб найти ваш насест.
Критически оглядев комнату, нескромно возвысился над принцем Ральфом и уставил на него сверху вниз свою прозрачную пластинку, отчего тот, растерявшись от такой напористой наглости, отстранился прочь, непроизвольно вжался в свое скрипучее кресло.
- Так вот сэр Жорж шлет вам наилучшие пожелания! – пристально глядя на него, поводя над ним своим аппаратом, продекламировал гость.
- Да, присаживайтесь – спохватился, что это его шанс, принц Ральф и указал на кресло сэра Фрюкаста перед печкой. Поверенный уселся в него, развязно закинул ногу за ногу. Выглянув из-за своего модного лакированного, обезображенного липками грязи с улицы, сапога, бросил быстрый взгляд на шахматную доску пренебрежительно повел скулой, уставился на принца.
- Больной? – кивнув в дальний угол, где лежал Шо, как бы невзначай, уточнил он.
- Да – ответил сэр Фрюкаст – похоже грипп.
- Местный штамм опасен для людей с востока – без всякого участия согласился гость.
- И что желает нам сэр Ринья? – с грубой учтивостью намекнул Поверенному принц – мои наилучше приветы ему и его семье…
- Сэр Жорж – обстоятельно пояснил Эрсин и выразительно глянул на пустые бутылки, что в беспорядке стояли и валялись по углам и у стены – узнав, что в связи с вашей размолвкой с отцом и ссорой с сэром Августом Прицци, вы уже как несколько дней пребываете в весьма бедственном положении…
- Это пустяки! – возвращая себе достойный вид, молодцевато ответил, бросил принц Ральф – мы уже два года как путешествуем и не такое видели. Так что там, сэр Ринья беспокоится о том, как у нас дела?
- Как ваш добрый близкий родственник и благодетель Гирты, сэр Жорж сказал мне засвидетельствовать вам, как сыну своего шурина, свое почтение…
- Денег бы лучше одолжил – уже утомившись этим беспредметным разговором, прямо намекнул принц, чем нисколько не смутил Поверенного.
- Вот и он подумал точно также – невозмутимо ответил тот, переставляя на доске черную фигуру и важно, но не без тени издевки, прибавил – в лучших традициях современных, благородных, гуманных и образованных умов высшего общества, что никогда не оставят никого в беде, в трудную минуту всегда придут на выручку.
Принц нахмурился еще больше, но Эрсин, не мешкая, достал из-под полы своей мантии и поставил на стол припечатанную ярким зеленым сургучом треугольную, со скругленными гранями, стопку завернутых в свежий перманент монет.
- Полагаю, этого скромного взноса будет, достаточно чтобы поправить ваши дела.
- И что сэр Ринья желает получить от меня за эту услугу? – не прикасаясь к деньгам, как будто презрев их, осторожно уточнил принц.
- Ровным счетом ничего! – отмахнулся Поверенный – это абсолютно безвозмездный, дружеский жест.
- Мы благодарим – принимая тяжелую стопку, кивнул принц Ральф – передайте мое почтение сэру Ринья.
Но эти слова окончания аудиенции нисколько на повлияли на гостя. Как будто и не понимая, что получив необходимое, его уже выпроваживают вон, Поверенный так и остался сидеть в кресле. Отвернувшись от принца, обратился к шахматной доске, словно она интересовала его в этой комнате больше всех других персон и вещей. Подумав немного, бесцеремонно передвинул еще одну фигуру, как будто невзначай, снова кивнул туда, где лежал больной.
- Вы же не против, если я приеду завтра, привезу лекарство? Вы тоже можете заразиться.
- Мы не против – нахмурил лоб, покачал головой принц Ральф и машинально коснулся белой ладьи – будет очень приятно, если вы поможете, и он выздоровеет…
- Лучше походить ферзем – предостерег, холодно посоветовал Эрсин. И внезапно резко встав на ноги, окинув доску последним взглядом, сообщив коротко.
- Белым мат в четыре хода – ни с кем не попрощавшись, никому не поклонившись, прогремел через комнату и вышел.
Сэр Фрюкаст задвинул за ним засов, прислушавшись, убедившись, что тяжелые шаги Поверенного окончательно затихли на лестнице внизу, вернулся к креслам, уставился на фигуры, оценивая диспозицию.
- Хоть денег принес… - поспешил оправдаться принц Ральф, разворачивая стопку монет, и разочарованно добавил – серебро… Заплатим за комнату, купим вина и еды. На празднике поищем, кто еще одолжит…
- Действительно мат в четыре хода - основательно подумав, сообщил ему сэр Фрюкаст. Они с принцем мрачно переглянулись.
Внизу, далеко под окнами, ярким электрическим светом вспыхнули фары ипсомобиля. Экипаж отчалил от парадной, помчался через дождь и скрылся за углом. В комнате повисло предчувствие беды. Не сговариваясь, и у принца и у рыцаря возникло желание вымыть и вытереть руки. Оба непроизвольно затерли ладонями по одежде, как будто пытаясь отереть их, но ни один из них не признался даже себе, зачем он это только что сделал.
***
Глава 11. Наваждение. (Четверг)
***
Вертура распахнул глаза. В комнате было холодно и сыро. Плащ, которым он укрывался как одеялом, давно свалился на пол и, прежде чем проснуться, детектив успел продрогнуть до костей. В голове плыли какие-то обрывочные туманные мысли о том, что в этой комнате они с лейтенантом пили юво, полицейский что-то бурно рассказывал о политике, потом он окончательно напился, сидел на полу растрепанный, разговаривал сам с собой, а после они куда-то ехали по нескончаемому дождливому лесу…
- Йозеф! – мучительно позвал детектив – Йозеф, что случилось? Вы где?
Но никто не ответил. В коридоре по деревянному полу гремели шаги. Громко, совершенно не стесняясь раннего утра, переговаривались, перекидывались смешками и шутками, с треском ударяли свои вещи об углы, съезжающие постояльцы гостиницы.
Вертура оперся рукой о стол и сел. Что-то непонятное происходило в его голове. Не то, чтобы она болела или ему было дурно, как с похмелья. Ему не отпускало навязчивое ощущение, что он что-то безвозвратно упустил, и теперь не мог понять что именно.
Так, безрезультатно пытаясь вспомнить что было вчера, он сидел минут пять. Глядел в окно, без всякого смысла переставлял, перекладывал на столе словно бы только недавно оставленные им тут предметы: большой кувшин и две необъятных размеров, как для циклопов-гигантов, или разъетых сыновей мясников, кружки, его собственную трубку и чей-то незнакомый кисет.
За окошком все также зеленело унылое, заросшее лопухами и борщевиком поле. Где-то с краю мясистые стволы как будто сами собой подламывались и падали: там работал косарь, рубил траву, видимо за недостатком корма для скота. Моросил мелкий дождь За перелогом все также темнел сумрачный, с просветами рано пожелтевших берез и осин, ельник. Где-то внизу, наверное под самыми окнами, стояла бочка, в которую у журчанием стекала вода с крыши. Вертуре еще подумалось, что именно это навязчивое и нестройное, бульканье, а вовсе не бестолковая гостиничная суета в коридоре, стало причиной его пробуждения.
Так, прислушиваясь и приглядываясь, детектив просидел несколько минут, пока не распахнулась дверь. Вошел лейтенант Турко, внимательно присмотрелся к коллеге, не прикрывая за собой двери, так что каждый, кто проходил по коридору, начал с интересом заглядывать к ним, сел на кушетку напортив, принял позу и закурил.
- Марк – обратился он. Сделал долгую паузу, словно решая, какой точно вопрос следует задать, чтобы получить нужный ему ответ и, выдохнув дым, наконец, безуспешно пытаясь изобразить, что это его никак не волнует, поинтересовался – а что мы вечера делали?
- Чего? – изумился сбитый с толку Вертура – мы вчера ездили в какую-то глушь, какую-то лесную деревню…
- Нет, Марк – осторожно покачал головой, словно пытаясь с похмелья подобрать слова, возразил лейтенант – никуда мы вчера не уехали. Вначале вы стояли и пили в дверях с какими-то проходимцами, потом вы угостили их ювом, они сказали, ну эту Гирту, на фестиваль еще успеем, мы все сели за стол, а потом я не помню. Где вы достали этот кисет?
Вертура и вправду был несколько озадачен тем, что чужой кисет лежал рядом с его трубкой, кружкой и огнивом перед ним на столе. Расшитый толстыми коричневыми и зелеными шерстяными нитками, с золотистыми тесемками, он был наполнен какой-то ароматной истертой в пыль травой. Взяв его в руки и поднеся его к лицу, детектив с изумлением обнаружил, что он ощущает именно тот неповторимый приятный аромат, что можно почувствовать только в еловом бору под дождем при первых ударах грозы. Вертура вдохнул полной грудью и замер от волнения. Воспоминания вчерашнего дня ледяным и ослепительным ударом молнии вспыхнули в его голове.
Кажется, от этих мыслей его лицо изменилось так, что лейтенант, что выжидающе сидел напротив него, насторожился.
- Что это? – требовательно спросил он, заморгал глазами на кисет – откуда это, у кого вы это взяли? Кто-то забыл на столе?
- Не знаю… - тихо ответил Вертура и осторожно прибавил, понимая, что дело нечисто – а разве мы вчера не ездили в какую-то глухомань, видели заброшенный рудник, потом халупу с лесными мужиками и детьми и эта женщина на горе…
- Какая еще женщина? Какая халупа на горе? – раздраженно бросил ему лейтенант – вы вчера такой спектакль устроили, концерт с виолончелью. Всем тут рассказывали, что вы принц-изгнанник, угощали ювом, пока не кончились деньги, а потом гуляли под ручку с какой-то девкой в капюшоне под дождем, рассказывали ей, какой вы рыцарь, шпион и детектив! Еще раз спрашиваю, что это в кисете и что мы вчера пили?
- Стоп – прервал его Вертура, продемонстрировал ладонями – мы взрослые люди. Давайте разберемся. Без скандалов недели. А что вчера делали вы?
- Я? – с искренним возмущением изумился лейтенант – наблюдал за вашими выходками…
- А почему тогда пили мы, а не я один? – возразил Вертура.
- Потому что я не помню, отчего я весь мокрый, кто меня вчера бил, как я упал в лужу и валялся в грязи. И я не напивался, а вы….
- Нет, вы напились – покачал головой Вертура – мне все ясно. Едем искать барона Визру.
- Куда?
- У вас есть карта.
- Есть, и что? – изумился лейтенант, но махнул рукой, достал карту и, укрепив ее кружками, чтобы не сворачивалась обратно в рулон, разложил на столе.
- Вот поворот и просека на карантин – продемонстрировал Вертура, безошибочно указал на тонкую пунктирную линию нанесенную на копию геостатического снимка города и его окрестностей – но тут есть еще одна, которая у вас не помечена. Она ведет к заброшенному руднику и вырубке.
- Марк – с подозрением поднял на него глаза полицейский – я могу понять, что вы шпион из Мильды… все это и так знают, но зачем все это? При чем тут просека? При чем тут вырубка?
- Мы сейчас поедем, и я покажу вам, что вчера мы там были – объяснил Вертура – и, кажется, я знаю, где искать этого Визру.
- Марк вы уже совсем...
- Нет. Мы сейчас туда поедем. Нам же все равно по пути. Напишем, что нашли рудник, где без лицензии добывали свинец, а потом с кем-то поссорились и их производство разгромили, так что теперь там втихаря копают местные.
Лейтенант бросил на коллегу выразительный недоверчивый взгляд и вдохнул из погасшей трубки. Через два часа они были у поворота к разрушенному руднику. Всю дрогу до него ехали молча. Лейтенант подозрительно смотрел по сторонам и за время пути ни разу не прикоснулся к своей флейте. Они свернули с оживленной дороги на просеку, которую показал Вертура и некоторое время ехали по ней, вначале спускаясь по пологому склону в поросшую густым еловым лесом лощину, потом долго поднимаясь куда-то наверх. Через полчаса пути им открылась уродливая, вся изрытая, с торчащими то тут, то там пнями, оставшимися от подрубленных на конус топором деревьев, вырубка. Впереди, у подошвы холма, темнели останки сгоревших построек, рядом с которыми угадывались следы недавнего пребывания людей: стояли скамьи и столы, а вокруг козел белели горы недавних, но уже свалявшихся и мокрых опилок. Кострище было залито водой, но срезы лежащих рядом нарубленных впрок бревен были еще свежими: наверное, не прошло и нескольких дней, как добытчики покинули это место. Заглянув в укрепленное необожженным кирпичом жерло штольни, Вертура убедился, что оно не обрушено, а просто закидано большими кусками еще сырой, совсем недавно выкопанной из ямы неподалеку глины.
- Да это тут копали свинец – закуривая трубку, мрачно согласился лейтенант – совсем недавно были здесь…
Детектив кивнул, объехал урочище по кругу, вернулся к лейтенанту, что ждал его у входа в штольню в седле.
- О чем я вам и говорил – сообщил он, с опаской оглядываясь на стоящий вокруг дождливый лес. Капли падали в мох, на наваленные вокруг порубленные ветки. Шуршали в листьях черники. От их нестройного шелеста казалось, что вот-вот, и где-то совсем рядом послышатся тихие крадущиеся шаги. Звуки дождливого леса дезориентировали привычных к городу полицейских, заставляли держаться настороже.
- Ну и где тогда ваш барон? – поинтересовался лейтенант, недоверчиво глядя на Вертуру.
- Поедем дальше, к деревне – ответил детектив.
Они выехали на дорогу и, проехав еще некоторое расстояние, свернули на помеченную просеку и вскоре были у маленького поселка в низине, у подножия сваленной из гигантских обломков гранита, поросшей густым лесом горы.
- Ничего не пьем и не едим – внимательно разглядывая издалека темные длинные, сложенные из потемневших от непогоды вековых бревен дома среди желто-зеленых кустов и деревьев, внезапно сообщил лейтенант – отказываемся от всего.
Вертура согласно кивнул, они направили коней к деревне, миновав несколько делянок и огородов, въехали на небольшой двор перед самым большим домом с низкой, покрытой дерном крышей. У сараев для скота, у плетеного из веток забора, в огромной луже, стояла старая телега. В хлеву сыто и громко хрюкала, терлась боками о доски, свинья. Вокруг бродили, кудахтали курицы, брезгливо дергали лапами, ковырялись в грязи и, похоже, были весьма недовольны идущим уже который день ливнем. Глядя на прикрывающий вход в дом тяжелый, похожий на старый потертый ковер полог, что в таежных деревнях заменял в избах дверь, детектив нахмурился. На темном от старости и непогод полотнище отчетливо просматривались вышитые коричневым и зеленым, обрамляющие темный восьмиконечный крест, почти такие же как те, что были на кисете, охранные символы.
Полицейские подъехали к дому. Видимо приметив их из окна, навстречу им вышел еще не старый, но уже с проседью в редкой рыжей бороде мужик. Лукаво прищурился, вытянул шею и открыл было рот, наверное чтобы поприветствовать их, но Вертура сделал резкий предупредительный жест, не дав сказать ни слова, крикнул ему.
- Да, я знаю, что никакого барона вы не тут видели – чем вызвал у старика и лейтенанта полное недоумение – Вертура, отдел Нераскрытых Дел. Позовите Майю Гранне.
Откинув полу плаща, продемонстрировал регалии полиции Гирты.
- Да… - только и выдохнул староста, попятился и скрылся в избе.
- Кто такая эта Гранне? – нахмурился, тихо спросил лейтенант Турко – что, та вчерашняя девка? Сказала, что она отсюда?
Детектив не ответил ничего, достал из поясной сумки и продемонстрировал ему расшитый коричневым и зеленым кисет. Молча указал им на полог дома. Вернулся староста. С ним вышла та самая молодая и веселая девушка с густыми серо-русыми волосами, по виду шестнадцати или семнадцати лет.
- Похожа, но не она – покачал головой лейтенант – та ей как мать.
- Леди Гранне? – склоняясь к ней с седла, спросил Вертура, пристально вглядываясь в юные черты. Она вышла босиком, заломила руки, встала рядом со старостой деревни. Серо-русые кудри обрамляли светлое лицо, ниспадали до пояса. Рукава и ворот ее грубой шерстяной лейны пестрели крупным узором, вышитым яркой красной нитью. На плечи как плащ или пелерина был накинут коричневый, с зелеными полосами тяжелый шерстяной плед с прибитой сбоку большой железной заколкой, чтобы не укатилась куда-нибудь, когда в холодную ночь им укрываются поверх одеял и прочих тряпок, чтобы было теплей.
- Да это я – настороженно глядя на Вертуру своими светлыми ясными глазами, с поклоном ответила она.
- Нам надо на гору – сразу, без предисловий, начал ей детектив – в дом, где живет женщина, которая выращивает травы для аптек...
- Там нет никакого дома – видимо приняв его слова за шутку, оскалилась, заулыбалась девица.
- Там есть дом и железный столб – настаивал детектив.
Видимо заслышав незнакомую речь, из сарая вышли два работавших там рыжебородых мужика. Тоже в длиннополых шерстяных рубахах, но при этом еще и в штанах с обмотками у колен. Сжимая в руках топоры, потирая натруженные запястья, недобро уставились на пришельцев. Взялся за стоящую у дверей обожженную на конце жердь и старик.
- Так. Полиция Гирты! – понимая, что здесь в этих глухих местах, в любых чужаках видят бандитов и бродяг, пояснил, еще раз продемонстрировал свои служебные регалии и жетон маркиза Дратте, коменданта Йонки, который он успешно забыл вернуть хозяину, Вертура, объяснил – вчера мы были здесь. Там наверху есть дом, сад и огород, а еще две могилы и скала с железным столбом по другую сторону горы…
- Врешь, не было тебя тут, и ничего там нет! – грозно крикнул ему один из мужиков у сарая, взялся за оглоблю – сажу тебя жердью, если сейчас же не уедешь!
- Там живет женщина, мать вашей Гранне… - разворачивая коня так, чтобы в случае чего можно было дать прочь по дороге в галоп, попытался еще раз детектив.
- Ах вот оно что. Хозяйку значит вам… – горько усмехнулся, словно догадавшись, о чем он, затеребил бороду глава деревеньки – Майя, ступай, покажи господам рыцарям. И вы тоже – указал он свирепым мужикам – и смотрите, чтоб никто не дурил.
- Я и одна схожу, не надо им идти! – оскалилась девица и с готовностью, чтобы не мешал при ходьбе по лесу, повязала через плечо и талию, как носят солдаты летом плащи, приколола заколкой на боку свой плед. Детектив и лейтенант спешились.
- Кваску? – предлагая сперва заглянуть в дом, спросил староста и криво усмехнулся полицейским.
- Нет – одновременно покачали головами те и зашагали за девицей окружной пологой дорожкой по склону горы.
Вокруг, между беспорядочно наваленных друг на друга, источенных дождем и ветром, поросших мхом и кустами черники камней, росли березы и осины. Мокрая желто-зеленая листва скрывала крутые склоны так, что было невозможно понять, далеко ли им еще идти. Большой дом с черными бревенчатыми стенами и крытой дерном крышей остался где-то далеко внизу. Дорожка удобным подъемом вела все выше и выше, извиваясь между обломков скал, и Вертуре еще подумалось, что без бойкой проводницы, что ловко прыгала босиком по камням и корням, они бы сами никогда ее не нашли.
Минут через десять крутой подъем сменился коротким пологим склоном, что вывел их на плоскую просторную вершину холма, где росли три высокие, расщепленные молниями и обгоревшие, но все еще живые сосны. Две у старого каменного пямоугольника, оставшегося от когда-то стоявшего тут строения и еще одна в стороне. Рядом, наверное там, где когда-то было крыльцо, лежал огромный и округлый, похожий на речной, валун, неизвестно как оказавшийся тут, на вершине, среди острых гранитных скал. Полицейские молча подошли к остаткам фундамента, длинного узкого, давно поросшего седым мхом и травой обвода, сложенного из камней скрепленных цементом, что мог стоять здесь в таком виде уже много-много лет.
Вертура огляделся. Под печальным, пасмурным небом, все было грустно, серо и пустынно. Кроме побитых молниями сосен, мха и короткой куцей травы, здесь не росло ничего: беспрестанно дующий со всех сторон напористый холодный ветер и непогода не давали растениям закрепиться на голой, покатой вершине горы.
Метрах в трехстах, в стороне, был большой, показавшийся ему знакомым, плоский камень, полого поднимающийся над краем горы. Подойдя, он обнаружил там, оплывшие от жара, черные следы хлеставших в гранит молний, а на краю площадки ровный срез с округлыми вертикальными выемками, какие остаются после взрывных работ. Заглянув с обрыва, Вертура растерянно замер, уставился на темный каменистый склон внизу и серый лес. Девица подошла к нему, встала рядом, пригляделась и, видимо, оценив его печальный взгляд и потерянный вид, как будто проникшись к нему некоторым доверием, как-то грустно сообщила.
- Вы не первый.
Беспрестанно дующий над лесом ветер развевал ее выбивающиеся из-под плотного шерстяного платка волосы, горячил румяные щеки.
- Кто она такая? – только и спросил детектив.
- Хозяйка Грозы – загадочно ответила девица.
- Ясно – покачал головой Вертура – вы смелая.
- А может я тоже хозяйка грозы! – улыбнулась она и сверкнула глазами, так, как будто бы знала то, чего не знал он, но не собиралась ему говорить.
- У вас все в деревне рыжие, а у вас волосы русые – внимательно разглядывая ее, поделился мыслями он.
- А меня нашли у дороги! – засмеялась она – спросите у дяди Сида.
- А барон?
- Не, баронов не видела, не брала, не ела! – бросила она и снова оскалилась так, что Вертуре стало совсем не по себе от того, как ловко обманывает его эта бойкая лесная девица.
- Ну как увидите, в город сразу везите. В главную комендатуру у моста – посоветовал он ей – там его все ищут. Вашей деревне еще и подарков пришлют.
- Подарки-то все любят! – насмешливо воскликнула она и побежала прочь. Только засверкали босые мокрые ноги. Вертура снова взглянул на лес под обрывом внизу и пошел за ней. Вернулся к лейтенанту, что стоял у руин дома, подбоченившись, о чем-то спорил со все-таки последовавшими за ними на гору рыжебородыми мужиками из деревни.
- Детишек-то у тебя сколько? – строго спрашивал один.
- Четверо – медленным басом, сутулясь под стать настоящему согбенному жизнью хлеборобу, отвечал полицейский.
- Егерем значит был, говоришь?
- Может и был, не ваше дело, мужички – также грубо отвечал им лейтенант, являя сноровку деревенского общения – у вас своя, у нас своя песня. Марк вы все? Пойдемте, а то в город до вечера не успеем.
- Да, возвращаемся – согласился детектив.
И они все вместе пошли вниз, обратно в деревню у подножья горы. Лейтенант и лесные мужики, переругиваясь басами на свои деревенские темы чуть впереди, Вертура и лесная девушка следом.
- А это что? – когда они уже прошли половину дороги, спросил он, продемонстрировал Майе Гранне загадочный кисет.
- А это грозовица – даже не глядя, словно это была какая-то безделушка, ответила, отмахнулась, она – трава такая. Хозяйка Грозы на камнях, на вершинах, ее растит.
- Прямо так и растит? – уточнил Вертура.
- Ну да! – оскалилась, засмеялась его непонятливости девушка, весело и задорно объяснила – где молния прижигает, там и нужно искать – лукаво скосила глаза, словно проверяя, поверит или нет.
- А этот дом и столб? – наконец спросил он.
- Какой столб?
- Железный.
- Что за столб… – передернула плечами девица – никакого столба никогда там не было.
- А дом?
- Его даже дядя Сид не помнит. Рассказывал, когда они сюда пришли, там были только камни. Может молния ударила и сгорел, а может и не было его никогда вообще!
Они спустились с холма. Дождь все не унимался. Кони понуро прохаживались по двору, с печальной надеждой заглядывали в пустые кормушки для свиней.
- Ну что, показали вам наш домик? – иронично спросил староста, с нескрываемой насмешкой оглядывая окончательно промокших до нитки под ударами мокрых веток и листьев полицейских.
- Показали – ворчливо бросил ему лейтенант. Вертура мрачно кивнул в знак подтверждения.
- Давай с Богом, господин полицейский! – махнул лейтенанту рукой первый рыжий селянин и зашлепал по грязи прочь, продолжать свой прерванный труд.
- И бороду себе нормальную отрасти, будешь как мужик, за своего везде примут! – покровительственно посоветовал второй, хлопая его по спине мокрой ручищей – а то нечего с такой куцей мордой к порядочным людям приезжать.
- Ага – сжимаясь под его дружескими объятиями, отвечал тот, недовольно сутуля плечи.
Смахнув с седел воду, протерев их плащами, полицейские оседлали коней. Майя Гранне следила за ними из дома, глядела в окно, ласково поглаживала по мягким головкам двоих жмущихся к ее подолу маленьких светловолосых детишек.
- Черта с два им борода! – ругался, уже когда они отъехали от поселка по просеке лейтенант, теребя свою короткую рыжую бороденку и длинные усы - возомнили тут! Модники лесные, бармалеи деревенские!
- Он здесь – нисколько не обращая не него внимания, внезапно перебил его, задумчиво произнес Вертура, обернувшись к коллеге, разъяснил – барон Визра. Та женщина сказала, что люди могут дать ей только кровь, и что ее дочь скоро выйдет замуж и покинет этот лес. Возможно, он ранен, но она не будет держать его здесь долго. Она должна уйти с ним.
- Ха – покачал головой, снисходительно засмеялся полицейский, тут же забыв о грубых мужиках и бороде – вы их слушайте больше. Здесь вам в каждой избе такого понарасскажут, сказочники, ловкачи. Вас напоили, надурили, а вы…
- Пока это только теория – бросив на него бешеный взгляд, оборвал его детектив и, достав кисет, вдохнул из него, как из ароматной подушечки, которую набивают можжевельником и капают сверху немного масла или воды.
Где-то далеко над лесом как будто ударила невидимая молния. Тараном врезался в виски неслышимый обычному уху гром. От этого хлесткого и стремительного удара закружилась голова. Вертура опасно качнулся, схватился за седло.
- Надо все проверить, я кажется, знаю что это. Мне надо в городской архив… – обстоятельно пояснил он, пряча в поясную сумку загадочный кисет – точно не уверен, что именно так, но все вокруг устроено таим образом, что бессмысленные вещи порождаем только мы сами в своей дурной голове.
***
Где-то ко времени позднего обеда дождь совсем прекратился. Из-под нависших над лесом высоких серых туч явилось ясное августовское солнце. Низко нависло над рекой, холодным рыжим огнем сияло между деревьями, играло на коре сосен, согревало вымокшую листву. Кто-то на дороге громко пошутил, что это к празднику уже начали разгонять тучи над Гиртой и ее окрестностями.
Детектив и лейтенант ехали по высокому берегу через сосновый бор. От усталости, намаявшись в оказавшихся абсолютно ненужными доспехах, из последних сил едва держались в седлах, но холодный влажный ветерок приятно бодрил, а от низких, глядящих сквозь деревья, отражающихся в реке ярких солнечных лучей становилось весело. Настроение улучшилось. Тем более что скучать в пути не было совершенно никакой возможности: прямо перед полицейскими катилась ярко раскрашенная зеленая коляска в которой ехали какие-то веселые молодые люди, что, наслушавшись всяких слухов и перетолков, начитавшись приключенческих книжек, доехали от Столицы до Перевала на поезде, а оттуда своим ходом через тайгу, чтобы воочию убедиться врут все болтуны от нечего делать или нет, посмотреть как тут все своими глазами и непременно посетить самый известный ежегодный фестиваль северного побережья, приуроченный к дню основания Гирты. Пока лил дождь, они со смехом ютились под кожаным пологом, пили вино и ели булочки, громко оглашали дорогу анекдотами и веселыми выкриками, чем очень злили едущих по пятам промокших и простывших полицейских, но как только выглянуло солнце, они сразу же опустили навес и, приметив рядом двоих сумрачных, усталых, мокрых и раздосадованных своими злоключениями всадников, со смехом предложили им угоститься бутербродами и выпить вина вместе с ними.
- Мы же уговорились ничего из чужих рук не пить! – весело бросил лейтенанту детектив.
- Да черта с два! – крикнул тот и ловко нагнувшись, как жокей в цирке, подхватил предложенный ему наполненный до краев кубок, чем еще больше раззадорил путешественников.
- Лейтенант Йозеф Турко! – с достоинством представился он – тайный советник!
- Принц-изгнанник – также весело бросил им, отсалютовал, детектив – гранд Марк Вертура собственной персоной, из Лиры!
Студенты весело рассмеялись, замахали им руками, начали наперебой называть себя, на ходу придумывая себе веселые прозвища и титулы: по всему было ясно, что проведя даже небольшое время на лесной дороге, они ни капли не поверили своим новым собутыльникам.
- Расследуете заговоры? - весело потребовали ответов за угощение они.
- А герцогскую тайну вам не выдать? – важно спросил у них лейтенант Турко.
- А если мы вам еще нальем, проболтаетесь? – крикнул самый веселый, скорее похожий на преподавателя или аспиранта, чем на студента, в больших черных очках и с толстым хвостом темных прямых волос, молодой человек. Лицо его показалось детективу чем-то отдаленно знакомым, но он отогнал от себя эти мысли и залпом выпил из предложенной ему бутылки.
- Наливайте – протягивая руку за бутербродом, ответил он – а там посмотрим.
- И не жадничайте, Бог велел делиться! – нахмурился, пригрозил студентам лейтенант. Его язык уже пошел вразнос, но он все равно схватил бутылку и тоже начал пить.
Так с шутками, подгоняемые прохладным свежим, дующим с реки ветром, они поднялись на последний холм, что отделял их от города, с которого открывался живописный вид на окрестности, бастион, арсенал и северо-восточные ворота Гирты. Следуя в потоке других, едущих по берегу верховых, фургонов и телег, устремились по склону вниз.
- Какая крепость! – указывая пальцем на темную многоэтажную громаду замка Этны за рекой, крикнул кто-то – смотрите!
Достал из манерной поясной сумочки прямоугольный листок плотной прозрачной бумаги, похожий на пластинку, что детектив видел в руках Патрика Эрсина и, отставив от себя ладонь, посмотрел через него на замок на противоположном берегу реки. Листок тут же потемнел, обратился в руках школяра готовой живописной картиной замка над белой водой, на фоне серо-рыжего, в свете яркого, холодного и низкого солнца неба.
- Это тюрьма – многозначительно кивнул, пояснил ему лейтенант Турко – там содержат преступников, а в субботу им будут рубить головы, пальцы и руки. Обязательно приходите посмотреть!
- Вот ведь у вас тут весело! – наверное, приняв его слова за очередную шутку, радостно засмеялись студенты.
- О да! Монументально. Это от кого такие? От толстых троллей? – глядя на башни городских ворот и укрепления впереди, приметив новую достопримечательность, наперебой начали показывать на бастион и куртины пальцами школяры.
- Нет, от драконов! – ответил кто-то.
- Так драконы же летают! Зачем от них стены?
- Это реданы – продемонстрировал свою прозрачную пластинку, в которой лейтенант и детектив, с интересом заглянувшие через плечо, не увидели ровным счетом ничего, один из студентов, начал водить по ней пальцем, рассказывать про фортификации города и названия типов укреплений. Закончив свой короткий урок, ткнул в свой аппарат, спросил у полицейских как лучше проехать до виллы Конди, но получив в ответ только недоумевающие взгляды, воскликнул.
- Тут вообще есть хоть кто-нибудь на контакте? Как вы тут живете, ни горячей воды, ни электричества, ни транспорта нормального нет!
- Да, и суп варим в пригоршне – иронично согласился детектив.
Студент покачал головой, достал тубус, продемонстрировал полицейским аккуратную, машинной выделки карту, на которой был изображен город с подписями улиц. Рядом с дорогой Вертура узнал башню арсенала, впереди и справа от ворот. Заморгал, с интересом разглядывая, контуры запечатленных с большой высоты остроугольных звезд бастионов и городских стен.
Миновав поселок, и развилку дорог, они выехали на поле перед северо-восточным равелином и теперь ехали по живописной, засаженной дубами дороге перед городскими укреплениями. Здесь, также как и на юге, у ворот Рыцарей, по обеим сторонам аллеи, под усиленными каменной кладкой земляными валами, раскинулись засаженные по берегам ивами и шиповником пруды. Как рассказал студент с прозрачной пластинкой, тут разводят промысловую пресноводную рыбу.
– А перед осадой эти тополя срубают, везут в город, чтобы использовать как строительный материал… – рассказывал он, демонстрируя ровные ряды деревьев в нескольких сотнях метрах от фортификаций, к северу от дороги, в стороне.
- А что, часто осады? – восторженно спросил один из студентов.
- Последний раз сорок лет назад было – ответил лейтенант – это когда нас северяне хотели захватить…
И он было пустился в какие-то пьяные пространные рассуждения о том, что некий продажный генерал Бард явился с востока и поднял мятеж, но как только они въехали в ворота города, его бесцеремонно перебили.
- А где у вас тут по-быстрому поесть можно и чтоб не отравится? – с интересом оглядываясь на торжественные фасады многоэтажных домов вокруг и зажатое над головой вычурными мансардами, балкончиками и эркерами небо, крутя в руках карту, не находя соответствующих указателей, потребовали у полицейских школяры – о, ничего так городок-с! Стильненько, прямо ретро на каждом углу и все в широких штанах! А говорили везде лошадиный навоз и грязная деревня!
***
- Ну наконец-то. Выбрались из этой глухомани, чтоб глаза мои ее не видели – умиротворенно выдыхая дым из трубки в серо-рыжее небо, расслабился, развалился в седле лейтенант Турко, когда они с детективом наконец-то протолкавшись через поток пешеходов и повозок на улицах и, небрежно продемонстрировав свои регалии, как-то по-особенному, даже с симпатией, скривившему им рожу, постовому у ворот, въехали на двор полицейской комендатуры Гирты.
На плацу весело строилась вечерняя смена. Густо дымила труба котельной. Сегодня был банный день.
У костра бригады Монтолле, у полевой кухни суетились женщины. Как у себя во дворе, не стыдясь никого, развешивали на веревках, сушили принесенные со стирки многократно латаные мантии, рубахи и штаны. Пахло щелочным мылом, походной кухней, костром, кашей и какой-то терпкой приправой для соления. Не занятые в сушке рубили на столах зловещими широкими ножами массивные кочаны капусты, сгребали крошево в деревянные кадки, готовили не то угощение к празднику, не то запасы к зиме. Только сейчас Вертура приметил их сходство с крестьянами и сельскими жительницами, на которых он насмотрелся на дороге и по поселкам в последние дни. И если здесь, в большом городе, в своих лаптях, простоватых, раскрашенных в броские цвета шерстяных лейнах и заколотых на боках огромными стальными фибулами, расписанных магическими охранными знаками и крестами пледах они смотрелись несколько нелепо, вызывали у чопорных, привычных к благам цивилизации, горожан снисходительные улыбки, то для всего остального севера, похоже это был эталон сельской моды подавляющего большинства живущих в тайге.
- Вот хамы! Пижоны столичные, жлобы! – кривил лицо, возмущался лейтенант – понаехали тут! Гирта им наша еще не нравится, грязная деревня, воняет им!
- Действительно – передергивая плечом, иронично согласился Вертура – могли бы и сувениром угостить... Я бы отдал Анне, сказал, что отобрал из огнедышащей пасти дракона. Вырвал у тонких троллей…
- Из очка сортира интегралом выловил! – грубо крикнул ему, подсказывая, знакомый полицейский капитан, тот самый, который, не разобравшись, вступился на стене за Марису, а потом сам же и плюнул на нее – где вас носит? Мэтр Тралле по всему городу вас ищет. Опять напились?
- Уже идем – заверил его лейтенант, и они с Вертурой спешились и, оставив автографы в журнале, что вернули казенных лошадей, вошли в парадные двери комендатуры, зашагали по коридору в свой отдел.
- Забулдыги! Наберут же черти кого! – по привычке ворчливо ругаясь про себя вслух, бормоча под нос, двинулся по своим служебным делам пьяный полицейский, все еще прокручивая скабрезную беседу коллег в своей неоднократно разбитой в драках голове.
***
По залу гулял свежий прохладный сквозняк. Шторы были заведены по сторонам распахнутых окон. Рыжие солнечные зайчики играли в кронах тополей, живописно преломлялись в фужерах с недопитым чаем. Мерцали золотыми буквами на обложках книг.
- Долго же вас не было! – поклонился, обнялся с лейтенантом Турко, стукнувшись с ним локтями Фанкиль – дома ругать будут?
- Ну куда же без этого-то – устало согласился, снимая шапку и расчесывая пятерней лоб, ответил полицейский – служба не мед, но с дежурства, как с похмелья. А еще сегодня стирка. Мика просила помочь…
- Да, заходила сюда, спрашивала. Ничего, поругает и простит, Бог простил, и вас простит, так ведь? – весело кивнул рыцарь. Он тоже был рад возвращению коллег – Марк? Как провели время? Весело или грустно? Не скучали в наших перелесках?
И они сцепились кулаками и тоже обнялись.
- Вот патефона только не хватало для полной картины, а так еще как весело. Рассказать, никто не поверит… - улыбнулся, кокетливо махнул рукой в сторону Вертура.
- Отчет всему поверит – продемонстрировал рукой, назидательно закивал Фанкиль.
Недолго наблюдавшая за этой сценой Мариса резко встала от стола и быстро пошла на Вертуру с такой напористой стремительностью, что детектив даже испугался, что она сейчас со всего размаху врежет ему обидную пощечину, благо было за что, но она этого не сделала. Обошла его кругом, придирчиво оглядела со всех сторон и с апломбом заявила так, как будто бы они были женаты уже много лет.
- Вас что, макали с головой в лужу? Пинали ногами по грязи?
- Ага, примерно так – выдохнув, согласился он – мэтр Тралле здесь?
- У себя – ответил Фанкиль и прибавил тихо-тихо – он если сэра Визру не нашли, лучше идите домой, иначе он вас намажет на тапочек и съест…
Но отступать было поздно. С третьего этажа загремели шаги. Несколько человек спускались по лестнице вниз.
- …Надеюсь, вы меня поняли? Никаких провокаций в эти дни – тихо, но отчетливо в образовавшейся в зале тишине произнес холодный и властный голос Хельги Тралле, куратора полиции Гирты.
- Ну я-то сэру Жоржу ваши пожелания, разумеется, передам – манерно растягивая «о» в имени маршала, беззаботно отвечал ей Патрик Эрсин. Стоя рядом с ней, он был выше нее на две с половиной головы. Весь его бодрый и расслабленный вид нисколько не сочетался ни с ее деловой сосредоточенностью ни с серьезностью предупреждения.
- Вот только вы донесите это популярно и до всех остальных – стремительно улыбнулся Эрсин. Детектив вздрогнул, глаза Поверенного на миг поменяли цвет. Он нахмурился, сделал картинно-недоумевающее лицо, кивнул в его сторону, бросил с брезгливым пренебрежением.
– Вертура, а что это от вас так разит женским одеколоном со вкусом мокрой травы? Надеюсь, вы уже потрудились поинтересоваться, что на самом деле представляет из себя эта ведьма? И, кстати, как вас вообще угораздило так залететь, вы же совсем не принц…
- Патрик! – строго осадила его Хельга Тралле. Инспектор Тралле, капитан Глотте и майор Гесс, не вмешиваясь в разговор, хмуро и молча закивали в знак согласия с ней.
- Хельга, любовь моя! – развернулся к ней, разводя руками, словно желая обнять ее, начал объясняться, Эрсин – я же сегодня целых два раза сказал. Беспредел - не мой стиль. Хотите, я вам расписку напишу? И не надо опять во всем винить сэра Жоржа, когда у вас у самих по улицам ходят неадекваты с золотыми пистолетами. У сэра Ринья есть более важные дела, чем от скуки разжигать беспочвенный бардак. Ему деньги зарабатывать и не до ерунды.
Майор Гесс нахмурился. Капитан Глотте сложил руки на груди, насмешливо закивал, скривился.
- Это предупреждение в целях профилактики недопустимости противоправных действий – веско и равнодушно ответила Хельга Тралле, полностью игнорируя этот издевательский ответ.
- О да! Ваши вчерашние профилактические мероприятия были просто фееричны! – закивал, затряс головой Эрсин, с намеком улыбнулся с пренебрежительным вызовом глядящему на него вупор капитану ночной стражи Гирты.
Все вместе они вышли в коридор. Остался только инспектор. Бросил внимательный взгляд на лейтенанта и детектива.
- Не нашли? – только и спросил он, горестно. Тяжело вздохнул, заранее зная ответ – все, проваливайте домой. Йозеф, завтра отдыхаете, в субботу дежурите, Марк, свободны до понедельника. Только не напивайтесь, понадобитесь – вызовем. Анна, тоже катитесь, не мозольте глаза. Работайте, не забудьте статьи. Дюк, ко мне наверх. Лео, пока не уходите. Вы разобрались с теми трупами?
- Ничего нового – достал из папки, с готовностью вручил ему исписанную бумагу, Фанкиль.
- Черт бы подрал этого Алистера – ознакомившись, покачал головой инспектор.
- Может действительно, пока мастер Динтра здесь, согласовать воздушный удар, или у них там свои мысли на этот счет? – лукаво склонив голову, поинтересовался рыцарь.
- Я этого не решаю. Все к Хельге – недовольно пожал плечами инспектор и убрал лист в свою лиловую папку – Лео, вы каждый раз так спрашиваете, откуда мне-то знать, что они там крутят, циркачи? Сам надеюсь, что не как всегда, хоть на этот раз есть какая внятная схема... Марк, Анна, Йозеф, что я вам сказал? Марш отсюда, не злите меня, все, идите, идите.
***
Вертура и Мариса шли по запруженному веселыми людьми проспекту. Он в сырой от дождя, тяжело бряцающей на каждом шагу, бригандине, с перевязью и притороченными к левому бедру ножнами, в перекинутом через плечо плаще, заколотом на боку, на солдатский, или местный деревенский манер. Она как всегда в своей тяжелой и черной мантии с бордовыми клиньями, длинной бархатной юбке и казенных сапогах. Свой черный, с тонкой золотистой нитью и красными цветами, новый платок она аккуратно расправила поверх капюшона, откинула его на затылок. Живописно оправила длинную челку, то и дело оправляла ее, чтобы не задувало в лицо, щурилась, моргала прохладному, дующему с моря ветру. Он протянул ей руку, она не глядя, поймала его пальцы, крепко прижала его локоть к себе. Жеманно отвернулась, делая вид, что совсем не смотрит на него, чтобы он не заметил румянца играющего на ее щеках, и радостной счастливой улыбки.
Они вышли на мост. Здесь тоже было людно. Прогуливающиеся пешеходы подолгу останавливались у парапетов, восторженно глядели в бегущую далеко внизу свинцово-серую воду, любовались на стены и башни крепости, набережные и подсвеченный холодным, пронзительным солнцем залив. Кто-то достал прозрачную пластинку и навел на Вертуру.
- Можно вас нарисовать! – спохватившись, замахала рукой, осведомилась молодая женщина лет тридцати с тонким чистым лицом, светлыми, завязанными в замысловатый узел волосами и неловко болтающимся на плечах длиннополом темном плаще. Подхватила под руку, одернула за локоть, своего кавалера: высокого, сутуловатого среднего возраста господина в свежекупленном клетчатом берете с помпоном и при большой кожаной сумке с огромными манерными пряжками через плечо. Образ столичного модника дополняли широкие бурые штаны с огромными карманами на бедрах, короткая, фигурно подстриженная густая борода и клетчатая фланелевая рубаха до колен. При этом у обоих, под длинными, в каких удобно только неспешно прогуливаться по чистым дорожкам в богатом парке, плащами, поблескивали черной свежестью манерные, по виду самого нового фасона, лакированные башмаки.
Вертура благосклонно кивнул в знак что он не против рисунка, замер и принял как можно более чинный и пафосный вид.
- Прямо как настоящий рыцарь из сказки! – продемонстрировал готовую картинку бородач. Мариса улыбнулась: невидимая рука моментально запечатлела их крошечными штрихами масляной краски в виде исполненной в слегка диковинной манере картины. Вертура был в латном нагруднике с крестом, в серой с багровым мантии и при длинном мече. Слегка развернувшись, улыбаясь по-юношески романтической влюбленной улыбкой, держал за руку Марису, откинув голову, любовался ей. Она же застенчиво и весело отворачивалась от него, как будто невзначай смотрела куда-то в сторону, придерживала ладонью платок и длинные распущенные волосы, подхваченные летящим с залива ветром. За их спинами вместо ворот над мостом возвышалось какое-то крашеное в белые и оранжевые цвета здание с позеленевшей от непогод медной крышей, а сбоку свет закатного солнца пламенно-рыжими бликами отражался на куполе высокого белокаменного храма. Вертура даже оглянулся в недоумении: все на картине было как будто похожим на настоящее и при этом совсем другим.
- Это какая-то машина? – кивнул на рисунок, спросил он у столичных гостей.
- Нет, это я вас нарисовал – пространно объяснил бородач – если было бы где, мы могли бы сделать вам полноразмерную копию. Здорово получилось!
- И художника выходит не надо? – скептически уточнил детектив.
- Так я и есть художник! – улыбнулся его недоумению собеседник – я думал нарисовать немножко иначе, но и так замечательно вышло! Дайте свой адрес, мы распечатаем и пришлем ее вам. Здесь столько всего интересного, главное не забыть!
- Обязательно забудете! – придирчиво оглядывая себя на меленькой, величиной с ладонь карточке, бросила им Мариса.
- Ну так возьмите, раз понравилось, себе – улыбнувшись, передал ей портрет художник – у вас же таких нету.
- А что это вообще такое? – поинтересовался Вертура, разглядывая вблизи превратившуюся в настоящий рисунок, который только и осталось, что вставить в рамку и поставить на письменный стол, прозрачную пластинку, похожую на те, какие он видел сегодня у студентов из Столицы.
- Так нейропатика же! – разъяснила спутница художника – а это просто пластмасса, рамка чтобы лучше поймать вид, представить, как бы он выглядел в стиле иллюстрации, рассчитать пропорции и масштаб. У нас группа с новостями сразу обо всем, но за границей нулевого региона мы впервые! Вот, всю ночь летели посмотреть на праздник, запечатлеть местный колорит!
- А вы знаете леди Веронику? Веронику Булле – задал глупый вопрос детектив, тут же уточнил – она тоже училась в Столице…
- Маленькая такая, бешеная, рыжая? Растрепанная такая всегда ходит, волосы красит, носит цветные контактные линзы? На вас чуть похожа! – восторженно засмеялись гости, указали рукавом на Марису – с ней Лиза уехала, младшая Динтра.
- Да – кивнул Вертура, непроизвольно потирая еще немного ноющий локоть – у нее еще такой… экстравагантный кавалер.
- Аксель! А вы с ними тоже знакомы? Так это они нас в Гирту и пригласили!
- Ага – ответил детектив.
И они все вместе зашли в ближайшую кофейню. Сели друг напротив друга парами у высокого окна в уютной ложе, с перегородками из деревянных решеток увитых живописными цветами и листьями. Смотрели на заполненный нарядными людьми и экипажами проспект, вели веселую беседу, пили какой-то диковинный ароматный и необычайно бодрящий напиток, которым угостили Вертуру и Марису приезжие. Девушка сказала, чтобы он, детектив, обнял свою спутницу, положил перед собой на стол среди высоких фужеров трубку, кисет и меч, навела на них прозрачную рамку чтобы сделать еще один рисунок, но получилось некрасиво. Контуры были смазаны, лица непохожи: портрет вышел плохим.
- Тут нужна сноровка – сделал покровительственный жест, чмокнул в щеку в утешение, ее бородатый кавалер и объяснил – это сфотографировать легко. А вот представить себе так, как это должно выглядеть и исполнить: совсем другое дело. Машина скопирует как наведешь, а вот чтобы рисунок был аллегоричен, передавал эмоцию, настроение, это надо не только иметь талант, но еще и учиться.
- А фотографии у вас тут не получаются – с наигранной обидой развела руками девушка – я хотела сделать снимки дворцов и церквей, реки, залива… И ничего не работает. В оптике муть, пленки уже в упаковке засвечиваются, а цифру вообще не включить. Кошмар какой-то, мы даже и не думали что все настолько плохо, вот и приходится таскать с собой этого бородатого, чтобы рисовал мне!
- Без меня твой журнал – сплошная унылая писанина! Кому интересно слушать эти тупые буквы, все любят картинки! – художник широко округлил рот и впился бородой ей в шею. Она засмеялась от восторга. Улыбнулись и Мариса с детективом.
***
- Напьемся вина?! – глядя в сторону магазина на углу, торжественно и мечтательно закатила глаза Мариса. Они шли по проспекту, держась за руки, не обращая внимания на то, что всем приходится их обходить. Любовались каретами, высокими решетками палисадников, домами на проспекте, распахнутыми окошками в которых отражалось солнце, слушали говор голосов, пиликанье шарманки на углу и отдающиеся от стен раскатистое городское эхо.
- Купим сразу несколько бутылок! – призывно дернула за локоть задумавшегося детектива Мариса – будем хлестать вино, ходить по улицам, и…
- Нет – покачал головой Вертура, чем ввел ее в недоумение. От тонизирующего напитка он немного приободрился, но раскаленная усталость клонила в сон, обжигала все его тело.
- Что нет? Какое еще нет?! – грубо и обиженно бросила ему Мариса и схватила его за вторую руку – ты что?
- Хлестать вино на улице мы будем в другой раз – останавливаясь и беря ее за обе ладони, заверил ее детектив – впереди еще пятница, суббота и воскресенье. Надо провести их с пользой, а не так – напиться упасть, проснуться, напиться. И мне надо зайти домой. Надо было оставить эту бригандину в конторе… Можно потом прогуляться по берегу реки, вечером, когда станет немного посвежей.
- Зануда! – бросила ему, с наигранной обидой отвернулась от него, Мариса.
***
Солнце закатилось за дома. На город неторопливо опускались ясные летние сумерки. На центральных проспектах и мостах Гирты несли вахту аккуратно побритые и причесанные полицейские, облаченные в свежие, тщательно выстиранные к празднику мантии и плащи. То там, то тут, в толпе двигались нарядные всадники. Капитаны и лейтенанты объезжали вверенные им районы, заглядывали в переулки, дворики и скверы. В комендатуре царила суета, на дежурство заступал усиленный ночной караул. В канцелярии до поздней ночи яростно стучали пишущие машинки: специальное письмо с личной подписью коменданта города было многократно размножено и разослано всем квартальным надзирателям четко донести до местных хулиганов и охотников заработать без труда, что если в праздничные дни кого поймают за неприкрытым беспределом, без суда припишут на казнь в субботу вместо сбежавших недавно из тюрьмы приговоренных к смерти.
Капитан Фридрих Кроксен с дружиной, драгунский взвод ночной стражи и конные ополченцы под желто-лиловым флагом графа Гамотти, собрались у здания полицейской комендатуры, построились вдоль фасада длинной ровной шеренгой. В ворота въезжали всадники. Били копытами боевые кони, с распахнутыми дверями и откинутыми крышками багажников, стояли ипсомобили. Какие-то модные нарядные кавалеры доставали из них современные оружие и броню, примерялись к ним, подходили к грозному капеллану с аккуратно подстриженной короткой бородой, просили благословения, кланялись, целовали крест. На плац, в сопровождении сыновей, родственников и оруженосцев, въезжали, присоединялись к отряду экипированные к бою рыцари с яркими лиловыми бантами на груди: намечалась вечерняя прогулка за город туда, где за полями, за ручьем, на склоне холма в лесу, военным лагерем встали люди из бригады барона Келпи. Как объяснила Вертуре, когда они выходили с плаца, Мариса – сборища беспринципных грабителей, мошенников и разбойников, землевладельцев и рыцарей с северного берега Браны, охотников и наемников из южных городков и деревень, что представляли в этих глухих краях администрацию Гирты и всеми правдами и неправдами промышляли в юго-восточной, граничащей с Мильдой, тайге.
Как вассалы герцога Булле, во время войны они вместе с графом Тальпасто так и не сумели взять с наскока порученное им приграничное укрепление - форт Доминика и, после первых неудачных штурмов, бросив основные силы, неудержимой, ненасытной ордой вторглись далеко на вражеские земли. Без всякой организации и порядка там они разграбили несколько поселков и городков, но, получив серьезный отпор от дружины князя Баррусто, внезапно осознав, что на войне вдруг, оказывается, могут еще и убить, как только на Бране встал лед, тут же перешли по нему обратно на территорию Гирты и благополучно вернулись с добычей по своим домам, чем очень подвели герцогскую армию, штаб которой всерьез рассчитывал на то, что их беспокоящие атаки отрежут крепость от снабжения и заставят мильдингов растянуть свои силы по всему южному берегу реки.
И это было только одно из многочисленных низменных деяний этих руководствующихся только собственной выгодой, трусливых и жадных до легкой добычи людей.
Так что, памятуя о нраве барона Келпи и его вассалов, в Гирте их справедливо считали бандитами, мародерами и изменниками, и если бы у герцогства были бы силы, финансы и влияние, чтобы навести порядок в юго-восточной тайге, никто не стал бы мириться с таким положением дел. Но денег не было, и формально присягнувшие герцогам Булле разбойники-рыцари, хоть как-то поддерживающие видимость порядка и платящие хоть что-то в казну, были лучше, чем полностью потерянные территории, которые в любую минуту могли отойти к Мильде, если барон Келпи вдруг надумает что там лучше чем здесь. В общем в герцогской администрации приходилось хоть как то, но все же находить с ними общий язык, что успешно и делалось на протяжении последних трех десятков лет, Но что были обязаны делать управляющие ведомства, не обязан был делать граф Прицци: с Лиловым клубом, представлявшим собой весь цвет городского рыцарства Гирты у южан был давний конфликт. Граф и его клуб имели доходы с охраны и торговли, и строго следили за тем, чтобы на дорогах не было ни специалистов узкого профиля, ни заезжих гастролеров-импровизаторов, ни рыцарей без гербов и девизов не щите, тех самых благородных но нищих кавалеров из того сорта, что выходя из кустов, демонстрируя свои пистолет и меч, навязчиво предлагают путникам сопровождение через неспокойные земли. И да, конечно же, между бароном и графом, как между всеми цивилизованными людьми уже много лет как действовал негласный договор: городские не грабят замки и дома на юго-востоке, а южане не попадаются им на глаза и промышляют только в собственных землях. Но в этот раз что-то пошло не так и большая дружина с молчаливого согласия графа Тальпасто и герцога Ринья прошла через маршальские угодья и с недвусмысленными намерениями затаилась в лесу в двух десятках километрах к югу от Гирты. И теперь граф Прицци собирал свой клуб, чтобы лично поехать и объяснить незваным гостям, что так делать не следует.
***
- А слышали про карантин? – спросил у капитана Глотте, что перед отъездом зашел по какому-то делу к инспектору Тралле, Фанкиль.
Окна в зале были все также открыты, в печи жарко горел огонь. Аромат дыма и смолы тянулся по коридорам, заставлял мерзнущих в своих кабинетах полицейских с завистью потягивать носами, морщить ноздри и лбы. В коридоре у лестницы, у стола дежурного, где как всегда сидел, бессмысленно смотрел в раскрытый журнал, Дюк, был сложен штабель свежих, еще пахнущих лесом, еще с налипшей на кору хвоей, еловых дров. В свете веселого пламени за стеклянной матовой дверцей загадочно поблескивали летящие наискосок вдоль шпиля Собора хвостатые звезды на картине на дальней стене.
- Тот домик в лесу, куда мы ездили? – уточнил капитан, с презрительным весельем, снимая перчатки и быстро расчесывая свои черные кудри перед зеркалом – приказ мастера Тинвега. Поставили его в очередь на вид.
- Пишите что задание выполнено – одобрительно кивнул Фанкиль – приезжали с Переправы, сказали, ночью там все молниями побило. И карантин, и все избы сгорели. Одни трупы лежат. Местные разбираться не стали, ждут комиссии.
- Мэтр Тралле в курсе? – насторожился капитан, поправляя широкий ремень портупеи и воротник. У командира драгун было узкое и жилистое треугольное лицо, на котором не росло ни усов, ни бороды и кривая, сведенная давней зубной болью щека. С той же стороны у капитана не хватало и зубов, так что когда он улыбался, выходило совсем неприятно и криво.
- Да. Сэр Биргер взял на контроль. Завтра с помощником мэтра Курцо и младшим Солько поедем – без особого энтузиазма, ответил ему Фанкиль – мне бы ваших молодцов в помощь бы… Как бы не припомнили нам вчерашнее и ту поездку…
- Это вы всю жизнь будете помнить, а они уже по бухгалтерии списали и забыли – махнул рукавом своего кожаного дублета капитан – видел я тут сэра Биргера. Выразил устную благодарность, сказал молодцы, верно служите. Назначил своим проверку на неполное служебное соответствие… Лео, ну вы как в семинарии, ей Богу! Как будто на прямой приказ от сэра Августа он еще будет предъявлять, что это вы тут мой притон порушили и сожгли.
И капитан зловеще улыбнулся. Сегодня, наверное, тоже проникнувшись атмосферой грядущего фестиваля и предстоящей ночной прогулки, он был как-то особенно охотлив до бесед.
- Забудьте и езжайте с Богом. Может и вправду Господь нам подарок к празднику преподнес, вычистил эту заразу с северного берега.
Инга за столом только покачала головой.
- Кто бы еще на южном постарался – намекнул Фанкиль.
- Будет письменный приказ – отрезал капитан и кивнул Инге – сделаем как надо и отчитаемся о выполнении. Верно?
- Нет – кивнула она ему с мстительным намеком – мы с Лео лучше по лесам с линейкой погуляем, книжки почитаем, в конторе протоколы попишем.
***
Было еще светло, когда несколько облаченных в черные кожаные дублеты и черные плащи драгун вскочили на коней и, оглашая улицы гулом рогов, направились через мост к южным воротам города, оповещая по дороге постовых, чтобы освободили проспект для прохода дружины.
Граф Прицци выслушал прибежавшего от комендатуры вестового, сказал что не будет сейчас говорить и, если срочно, пусть набирают графиню Марию, его секретаря, и излагают проблему ей. Еще раз окинул взглядом из седла длинную плотную формацию, выстроившихся вдоль фасада полицейского дома, собравшихся на выезд пеших и верховых. Кивнул Пескину, что предоставил ему предварительный список присутствующих, что позже ознакомится с ним.
- Возьмите на карандаш кого оповестили, а его не было, завтра поставим к Якову. У него недобор на турнир.
Двое знаменосцев, один из которых держал флаг с черным драконом на лиловом поле, а второй окропленный свежей кровью из рассеченных рук стальной крест, отъехали к правому краю формации. Длиннобородый верховой со злыми глазами, как представила его Вертуре Мариса, Кристоф Тинвег, брат майора жандармерии, с которым тот уже успел свести короткое, но малоприятное знакомство, грозно закричал, отдал приказ к равнению на сержанта с украшенным длинным лиловым флажком пикой. Забил барабан, тяжело и низко запела полковая флейта. Приветственно замигали фарами, загудели органами клаксонов, зазвонили колокольным боем, стоящие в стороне, вдоль полицейского каретного ряда, ипсомобили. Рагнар Гамотти, облаченный в современную и удобную композитную броню сын коменданта крепости, кивнул женщине лет сорока в тяжелом красном одеянии и темно-зеленом плаще, проводил ее за ладонь к своему экипажу, открыл перед ней дверь с пассажирской стороны.
- Садитесь к нам, милейший! – засмеялись из соседней машины, пригласили к себе в салон какого-то незадачливого рыцаря, у лошади которого порвалась подпруга, и он не мог уехать.
Князь Мунзе оправил очки, встал в стременах, повел руками, поправляя броню.
- Орган, папиросы, шарманку, не забыли? – надменно и хрипло, демонстрируя свою власть, закричал он сыновьям и дружинникам. Те весело продемонстрировали ему ящики с зарядами и снаряженный шестиствольной батареей залпового огня, выкрашенный благородными, черной и багровой, красками кабриолет.
- Вот, едем сюда и рушим их! – с азартом демонстрировали план окрестностей города своим восторженным, наряженным как на торжественный прием, девицам хвастливые юноши в нарядных и ярких современных доспехах.
- Ну? Уеду без вас! – высунувшись из своего ярко-белого ипсомобиля с черным крестом на капоте, обернулась, грубо крикнула им еще совсем юная, полненькая растрепанная девушка в мешковатой столичной куртке, таких же широких брюках и серой форменной кепке. Покидав в багажник свои карабины, мечи, легкие композитные шлемы и латные перчатки, те спешно заняли места в салоне, потеснили, посажали на колени девиц.
- Христос Воскрес! Слава Гирте! – закричали из колонны верховых.
- Слава Гирте! – весело откликались ему со всех сторон – Воистину Воскрес!
Радостный сэр Порре и бородатый сельский вассал, тот самый, что на потешном турнире в доме графа сразил ниже пояса своего противника, отсалютовали друг другу мечами и перекрестились. Модно побритый священник сел в повозку, благословил из нее отбывающих, раскрыл толстую книгу, начал громко читать псалмы. Капитан Кроксен прищурился, еще раз оглядел свой многочисленный конный отряд, когда капрал продемонстрировал их очередь, скомандовал следовать за ипсомобилями, что выстроились в торжественную колонну за головной группой верховых графа Прицци. Молодым же и тем кто был без лошадей достались места в двух парящих фургонах, что предназначались для добычи, раненых и пленных.
- Рыцари Гирты! – резко махнула рукавом вслед быстро идущей по проспекту многолюдной бригаде, к которой из переулков то и дело подъезжали все новые, опоздавшие, группы всадников, громко, не скрывая восторга и гордости, продекламировала, объявила Вертуре Мариса.
Полицейские махали кучерам, кричали, чтобы отъехали с дороги. Прогуливающиеся и отдыхающие, отходили к домам, Столичные гости оборачивались, с восторгом наводили на процессию свои прозрачные пластинки. Всадники позировали, приветственно махали в ответ, прикладывая руки к груди, галантно кланялись нарядным дамам и симпатичным девицам, улыбались им.
И, слыша гулкое пение рогов, музыку и нестройный цокот многочисленных копыт, горожане выглядывали из распахнутых окон и с балкончиков, выходили из дворов и сквериков, за чаем или фужером вина весело обсуждали, что раз Лиловый Клуб собрался на выезд, завтра будет много интересных новостей.
Восторженное, предпраздничное настроение стояло в городе. До заката было еще далеко и яркое вечернее солнце светило вдоль улиц, но на проспектах уже зажгли подсветку богатых домов и электрические фонари. Разноцветными, нарядными витражами и огнями сияли высокие витрины банков, торговых домов, ресторанов и кофеен. Ослепительно пылали шпили колоколен и купола церквей. Разноцветными огнями светились окна и садики особняков на скалистых берегах реки. Загадочно мерцали подсвеченные беспроводными белыми и желтыми шарами кроны деревьев в герцогском парке, переливались желтыми бликами, отражая свет огней города, маяков, мостов и набережных волны залива.
Отовсюду, из палисадников, из распахнутых окон, лилась музыка. Исполняли современные мелодии и классику, услаждая слух, играли соло и целые оркестры. Во дворцах и салонах шли приемы и праздничные банкеты: устав за день, нагулявшись по городу, вдоволь насладившись ясным предпраздничным вечером, жители Гирты и многочисленные приезжие возвращались домой и в гостиницы. Приглашали друзей в рестораны и на квартиры, кто победнее, наливали у себя в комнатах, во дворах и палисадниках, тянулись на набережную, на мост, на площади и в кабачки.
Вертура и Мариса шли по набережной. Любовались ярким рыжим закатом, ртутно-серыми волнами, фасадами домов и живописными и грозными стенами крепости на берегу реки. Шагали торжественно и молча, держась за руки, жадно и восторженно смотрели на подсвеченные разноцветными праздничными фонариками лодочки и нарядные прогулочные баркасы на реке. Вдыхали свежей и холодный, насыщенный ароматами воды, морской соли и мокрых листьев ветер.
- Не найдется ли закурить, сэр детектив? – важно обратился идущий им навстречу хвостист Прулле. Манерно заломив ладони в разрезы штанов, зажав в зубах трубку, выгнувшись подобно настоящему преподавателю, он чинно прогуливался под липами в новеньком, как у недавнего столичного художника, полосатом берете с помпоном и щегольском, длинном, почти до пят, плаще. Рядом, бодро вскидывая ноги, вышагивал бездельник Коц, хитро всматривался в толпы гуляющих и живописные огни. Сорвав с кудрей свою шапочку, он галантно приветствовал Вертуру и Марису.
- Найдется конечно! – улыбнулся неожиданной встрече детектив и нащупал в поясной сумке кисет, но когда достал его, то с удивлением обнаружил, что это тот самый мешочек грозовой травы. Таинственные магические символы отчетливо проступили в закатной синеве.
- Это еще что? – насторожилась, словно узнав его, спросила Мариса.
- А пойдемте с нами! – закричал ему бездельник Коц, безошибочно угадав в них именно тех, кто готов купить им вина ради шумного застолья, хорошей компании и веселых пьяных выходок - у нас тут как раз симпозиум наметился! Такие доклады, сам мастер Глюк не устоит!
- Не сегодня – нашел наконец свой кисет, выдал им табаку Вертура – у нас свои академические чтения.
И пожал пальцы важно кивнувшей в знак согласия Марисе.
- Учись хвостист. Доцентом быть – не юво дрить! – раскуривая трубку, назидательно бросил своему товарищу бездельник Коц – ну удачно там полистать! Счастливого вечера!
***
Прогулявшись по набережной до самого устья Керны, до большого темно-серого, квадратного дома с живописным маленьким садом, чугунной решеткой и окнами смотрящими на залив, Вертура с Марисой пошли домой. Свернули на узкую, круто поднимающуюся на высокий берег реки улочку, прошли по ней через старый квартал где было темно, дома стояли окна в окна, а в тесных дворах за высокими, до подоконников третьих этажей, каменными заборами, росли огромные старые дубы. Проходными дворами вышли на проспект.
По дороге зашли в лавку на углу. Войдя в комнату, поставив корзинку на стол и заперев дверь, Мариса уже было взялась за бутерброды и бутылки, но Вертура снял свои тяжелые потертые башмаки, размотал портянки и, сбросив в кресло портупею и плащ, перекрестившись на иконы, без всяких сил упал на постель.
За окнами, полыхнуло. С террасы дома графа Прицци, взлетела в вышину и рассыпалась в небе на тысячи ярких крошечных огоньков, ракета фейерверка. Начался салют. Какая-то компания приветственно закричала, засвистела ему, огласила улицу веселыми, гулкими выкриками.
Вертура было закрыл глаза, но Мариса с нетерпеливой алчностью схватила его за плечо.
- Ты что это, а? – воскликнула она с угрозой.
- Ты про кисет? – с недоумением только и спросил он, нашарил его на дне сумки и передал ей – если бы я сам знал что это…
И, повернувшись на бок, не сказав больше ни слова, уснул.
Мариса тяжело вздохнула, налила себе полный фужер вина, взяла в руки мешочек. Нахмурилась. Где-то она уже видела эти вышитые на нем магические символы. Она села на кровать, не раздеваясь, легла рядом с детективом, на коленях пролезла под его рукой, перевернулась, прижалась спиной к его груди, поднесла кисет к лицу, глубоко вдохнула ароматный запах грозовой травы.
Что-то забытое и очень приятное проснулось в ее сердце. Успокоило ее. Волнение и внезапно было захлестнувшая ее обида, прошли, на душе стало спокойно и тихо.
В комнате было прохладно: придя с улицы, она не стала топить печь и даже не прикоснулась к вину, но отчего-то ей стало как-то особенно уютно и тепло. Слегка изумившись этому чувству, она прикрыла глаза и вдохнула еще раз. Как-то внезапно ей вспомнился дедушка и черная, ясная, но беззвездная, расцвеченная не то заревом пожара, не то каким-то другим огнем, ночь. Увиделись летящие мимо шпиля Собора на площади перед герцогским дворцом звезды, но на этот раз не как на картине в отделе Нераскрытых Дел, а почти как наяву. С длинными огненными хвостами, они стремительно катились по небу, по пологой кривой пролетая высоко над крышами Гирты, но прошло всего несколько секунд, и образ исчез, обратился каким-то бесконечным полетом через непроглядный ветреный мрак, хлещущий в лицо дождь и яркий, пронзительный, не позволяющий разглядеть ничего вокруг, как будто похожий на лампу маяка, мерцающий в потоках воды электрический свет.
- Как занятно! – удивившись, подумала в голос Мариса. Взяла из кисета большую щепоть, размяла на пальцах в пыль, глубоко вдохнула, как нюхательный табак, с тыльной стороны руки. У травы был приятный, терпкий, чуть горьковатый, но не как у табака, гораздо более мягкий привкус. Чихать от нее тоже не хотелось. Мариса снова прикрыла глаза и на этот раз увидела приют, в котором прошло ее детство. Покосившийся, подпертый жердями, сложенный из валунов забор и опутанные поздним, с большими темно-зелеными и желтыми листьями вьюном стены. Холодное, какое бывает в конце сентября или начале октября, мокрое и пасмурное утро, осенний сад, где поднимающаяся от земли сырость пробирает до костей, а на темно-зеленой траве и желтых, пожухлых листьях кустов, чьи цветы давно были срезаны и засушенных в гербарии, студеная утренняя роса застывает тонким белым инеем.
Она шла по саду с ведром и граблями в руках. Тощая нескладная девушка с длинной темной косой и в латанной серой, не по размеру большой, неудобной и колючей накидке. Было еще совсем рано, только наступил серый пасмурный рассвет, но сегодня была ее очередь дежурить, встать до начала занятий, пойти в сад, подмести, убрать с дорожек и клумб опавшие листья. За это утром ее ждала большая кружка горячего, разбавленного свежим козьим молоком кофе у натопленной кухонной печи и белый, еще теплый, приправленный медом и мятой хлеб.
В саду было безлюдно, холодно и тихо. Она опасливо оглянулась на окна, на оплетенный вьюном фронтон дома, не видит ли кто, не колыхнется ли потревоженная рукой занавеска, опустила ресницы и сделала шаг. Словно на миг порыв ветра подхватил ее, ударил в невидимые, распахнувшиеся за спиной крылья. Время качнулось и словно бы на долю секунды замедлило свой бег: Мариса открыла глаза и обернулась. Она стояла в конце дорожки, все также держа в руках грабли и садовое ведро для опавших листьев. Было ли это во сне или на самом деле? Сколько лет прошло. Ведь так не бывает на этой земле... Быть может, все это только приснилось ей или просто хотелось так думать, что она не обычная, а особенная, какая-то совсем другая, не похожая на всех остальных…
Мариса открыла глаза, отпустила руку детектива, посмотрела на свою ладонь. Длинные тонкие пальцы, привычные к бумаге и перу, ногти, обгрызенные от творческого сосредоточения. Один из них скоро сойдет – это она случайно прищемила дверью палец… Все как всегда. Но только сейчас она чувствовала что-то необычное в этой, словно бы вдруг ставшей чужой и холодной, руке. Как будто что-то давно забытое и ушедшее, проснулась всего лишь на миг в ее сердце, наполнив ее какой-то непреклонной, реликтовой, холодной и чуждой всему живому и человеческому силой. Мариса повела ладонью, словно поверяя, слушается она или нет и; повинуясь ее движению, как будто подул сквозняк, словно ворвавшись в комнату из какой-то невидимой щели. Мариса вздрогнула. Еще миг, она закроет глаза и снова почувствует тот далекий, оставшиеся в недосягаемом прошлом, которое она так хотела забыть, полет. Вновь вскинутся за спиной невидимые, но ощутимые почти как на самом деле крылья, и, словно почувствовав ее жест, Вертура во сне поймал ее руку, приласкал ее пальцы, обнял за плечо, ласково привлек к себе, уткнул в ее затылок лицо и тяжело и глубоко вздохнул. Мариса задрожала от приятного, согревающего волнения. Ее сердце как будто подскочило к самому горлу, нестерпимо и тяжело забилось в груди.
Ей стало радостно, тепло и необычайно спокойно, как будто бы прошлое отступило, подернулось какой-то туманной пеленой или дымкой, словно ничего страшного или грустного никогда и не было в ее жизни. Словно та мечтательная девочка из приюта выросла, стала большой, умной и счастливой. Вышла замуж за отважного и доброго рыцаря, стала хозяйкой в его доме, родила и вырастила ласковых, прилежных детей. И так шли годы, раз за разом приходила осень. Дети выросли, стали большими, дочери вышли замуж, сыновья поступили на службу и женились. В комнате была жарко натоплена печь, Вертура и Мариса лежали на кровати обнявшись, точно также как сейчас, смотрели в огонь. За окнами шумел дождь, на столе горела свеча, лежали раскрытые тетради и книги.
Ее счастливая и безмятежная жизнь, которую она успела прожить целиком за эти минуты, прошла перед ее внутренним взором. Больше не надо было никуда бежать, не надо было бояться. Все хорошо - подумала она радостно и спокойно и, коснувшись губами теплых пальцев ставшего ей таким близким за эти дни мужчины, улыбнулась и прикрыла глаза. Она и не заметила, как убаюканная этими счастливым мыслями уснула. Вернее так и не смогла различить, было ли это все - и дом, и семья, и горячая печка, и книги, и дождь за окном, и долгие счастливые годы на самом деле, или всего лишь чарующим и радостным сном, что забудется, но легким, неуловимым ощущением чего-то хорошего и очень важного навсегда останется в ее сердце.
***
Глава 12. Фестиваль. (Пятница день)
***
Вертура проснулся от звуков музыки и громких голосов за окном. Снаружи было солнечно. Через неплотно задернутую штору в окна заглядывало ясное пронзительно-синее утреннее небо. От бравурного воя волынки и восторженных криков, от позднего утра, когда можно спать сколько угодно и не надо никуда вставать и бежать, на душе становилось легко и весело.
Печь была жарко натоплена, но было свежо: окно рядом с письменным столом было распахнуто настежь. Через него в комнату врывался радостный говор, стук колес и копыт, тянуло пряной сладостью конского навоза, нагретых солнцем листьев и трубочного дыма, веяло свежестью близкого моря и реки.
Прохладный западный ветер сильными порывами задувал вдоль улиц, с шумом раскачивал деревья. Мариса сидела за столом, щурилась на них, приглядываясь, что происходит снаружи на проспекте. Она совсем забросила свое письмо, придерживая одной рукой голову, по привычке сжимала в пальцах новенькую перьевую ручку, как будто размышляла, что бы такое написать, но все никак не могла поймать мысль.
- Я отдала твои шмотки в стирку. Встала в пять утра, чтобы успели высушить, пока ты спишь – заметив, что Вертура проснулся, сообщила она с таким лицом, как будто для нее это было подвигом – знаешь, про героев героические рассказы пишутся лучше, когда ты сам себе хозяин и никто не указывает каждую минуту что тебе делать и куда идти. А ты попробуй помечтай, когда натираешь песком подгоревшую кастрюлю или моешь пол! Сразу вся эта ваша вздорная писанина покажется глупой и бестолковой прихотью сытых девочек из той породы напомаженных бестолочей, что на папины капиталы возомнили о себе какие они умные и высокодуховные, задирают нос и рассказывают всем вокруг, как они ловко разбираются в жизни, валандаясь с фужером вина на тахте!
- Да вещать с денежками в кармане и богатым папой или мужем ума много не надо – закинув ногу за ногу, уставился в потолок, резонно ответил ей детектив.
- Ага, замкнутый круг – раздраженно бросила, пожаловалась Мариса – пока ты никто у тебя никогда не будет ни денег, ни знакомых, чтобы стать кем-то. Каждый неуч будет высказывать тебе, понукать как неправильно ты написал каждую вторую букву, что читать невозможно, как надо сокращать написанное, и, конечно же, он всегда лучше тебя знает как надо сделать так чтобы было гениальнее и читабельнее всех... Вот есть же бездарности на пустом месте, и о них трубят на всех углах, обсуждают, и никто и рта на них не смеет раскрыть. Мастера слова, таланты, нетленные гении! Вот ты погляди на него: Винсент Людвиг Гинче! Жонглер короткого рассказа из рыбацкого поселка. Куда не плюнь, везде вставит свою писанину. Изливается о своих развлечениях на конюшне, самородок, рыцарь пера и лопаты для навоза! – она схватила, продемонстрировала свежий номер «Скандалов» и тут же с брезгливостью бросила его обратно на стол – каждой бочке затычка: турниры, породы, седла, советы. И покупают, обсуждают же все. Даже кто читать не умеет, просто потому, что он такой модный, понятный и актуальный даже для подростков и тупых. Напьются и начинают: а вы видели, слышали? Да вот именно так, как он пишет только и надо, у него опыт, да как все складно, да как жизненно, как ловко всё подмечено! Вот только так надо писать, не иначе, а то читать никто не будет, а не слушаешь, значит ты дурной, учиться, развиваться не хочешь и не умеешь. Вот добьешься, станешь как он, тогда и будешь открывать рот, а сейчас слушай и молчи. Ага. Нашли себе кумира по уму. Гонорары, семинары, грамоты! Все для него. Почетным членом литературного общества стал, доктором, философом, знатоком всего подряд. А меня из-за твоего пьянства депримировали!
Заявила она со злостью, завистью и обидой.
- Да. Нехорошо… – согласился, закивал Вертура, тут же увел разговор в сторону – да лет десять пройдет, и помнить таких как этот, как его там, никто не будет. В макулатуру сдавать будут по весу, по страницам в туалете рвать. А ведь можно же придумать нескучно и про конюшню: например как какой-нибудь престарелый вульгарный сноб приторачивает на свою напомаженную лошадиномордую подружку стремена и седло, ставит ее на четвереньки…
- Все, пойдем на улицу – Мариса с силой воткнула свою ручку в вазочку с песком, очистить перо от чернил, отложила рукопись – а то сейчас ты тут мне нафантазируешь. Сядь, я тебя расчешу. Встретишь на улице свою крашеную лошадиномордую подружку с цветными глазами, наденешь на нее хомут и запряжешь в телегу.
***
Выйдя на улицу, Вертура и Мариса тут же обнаружили и источник музыки. В коляске, что направлялась в сторону центра Гирты, попала в затор, и теперь стояла припертой со всех сторон другими экипажами и телегами, сидели, развлекались со своими орудиями веселые трубачи. Изо всех сил раздували розовые от вина и натуги щеки, колотили в барабан, играли какой-то бравурный марш для сидящих в каретах следом, весело беседующих друг с другом кавалеров и их девиц.
Как сказал кто-то, через Гирту вот-вот должна пройти колонна солдат, принимающих участие в турнире, все перекрестки с проспектом Рыцарей перегорожены с самого утра и когда разрешат проход в восточную часть города, неизвестно. Выслушав эту новость, Мариса весело разъяснила Вертуре, громко и насмешливо заявила, что это во всех других, нормальных, городах и странах к таким мероприятиям все готовиться еще со вчера, но в Гирте все не как у людей, и теперь половина города перерыта и не пройти. При всем при этом, так и не поверив на слово возвращающимся от проспекта Рыцарей, что там действительно не пускают даже пеших, как и все остальные, кто хотел убедиться в этом лично, Вертура и Мариса тоже дошли до перекрестка, где и вправду обнаружили, заставу с палисадом и жандармами во главе с незнакомым горделивым юнцом, что весело и важно гарцевал по мостовой, переругиваясь с другими верховыми, изображал из себя начальника, без разрешения которого здесь никто не проедет.
- Ждем сэра Августа – разводил руками какой-то пожилой лейтенант, демонстрируя за ограждением абсолютно пустой, но закрытый для всякого прохода проспект – приказ никого не пускать.
- Ну, пойдем в обход – покачала головой Мариса и они с Вертурой, развернувшись, тоже пошли обратно, точно также как недавно потешались над ними, посмеиваясь над наивными простаками, кто шел им навстречу, не поверив в то, что там действительно не проехать и не пройти.
Вокруг было полно народу. По улицам уже ходили толпы восторженных веселых людей. Наслаждались ясной солнечной и ветреной погодой, радостно и громко беседовали, пили юво и вино, курили. Мариса и Вертура свернули к реке и тоже влились в этот нарядный праздничный поток, медленно движущийся в сторону центра Гирты. Они шли, держась под руку, глядели по сторонам, улыбались каким-то дальним знакомым и незнакомым, щурились на солнце, терли ладонями лбы, оправляя волосы растрепанные холодным, дующим вдоль улицы с залива ветром.
Пройдя мимо поместья графа Прицци, где их окликнули из модного и блестящего салатно-зеленого кабриолета и весело предложили Вертуре обменятся подарками: его меч детектива на ленточку с триколором Гирты, миновав узкий тенистый переулок, в конце которого синело ясное светлое небо, вышли на набережную, неподалеку от Университета и пошли по ней. Стояли на мосту, облокотившись о гранитное ограждение, смотрели на реку, на нарядные лодки и слепящие солнечные блики на серо-синей, бегущей воде.
- Еще ничего не началось – глядя на часы на фасаде огромного, с целый квартал, дома у моста, на южном берегу Керны, придерживая свой платок, чтобы не раздувал ветер, важно и с насмешкой громко сообщила Вертуре Мариса – открытие по программе в девять, через пятнадцать минут, и как всегда. Всех позвали, а сами еще не встали, не собрались. Впрочем, ты ничего не упустишь, все как обычно: ярмарка, порка, турнир, из года в год одно и то же. Все самое важное, умное и ценное. Пойдем к нашим в контору.
- Вначале купим вина – глядя на каких-то сидящих в повозке уже веселых и пьяных кавалеров, вспоминая Бориса Дорса и Модеста Гонзолле, возразил детектив.
- Ага! – тряхнула челкой Мариса и зашагала на северный берег, бесцеремонно расталкивая локтями, восторженных праздником и солнечной и ветреной погодой, стоящих у парапета людей.
Они миновали арку ворот за мостом, прошли мимо телеги, с которой торговали горячими бутербродами, и несущего рядом с ней вахту полицейского, что драл горло, вяло слал извозчика прочь, сыто помахивал своей плетью. В свободной руке постовой сжимал горячий бутерброд, смотрел на него так, как будто бы тот уже и не лез, подходил к телеге, угощался из большой кружки и дальше совершал свой маленький обход, делая вид, как он пытается выгнать с денежного места строптивых уличных торгашей.
Вертура с задорной и мстительной улыбкой показал на него рукой и, приняв властный вид большого начальника, желая явить Марисе все свои служебные удаль и умение, направился к нему. Подойдя, ловко откинул полу плаща, демонстрируя коллеге подвеску лейтенанта полиции Гирты.
- На каком основании торговля? Лейтенант Вертура… – разинув рот, начал было детектив.
- Карнавальные костюмы полицейских запрещены! – пьяно заревел на него постовой и с плеча замахнулся плеткой так, что Вертура едва успел отскочить.
- Как всегда, не получилось… - улыбнулся он, увлекая в толпу смеющуюся Марису.
Во дворе полицейской комендатуры царила одновременно расслабленно и праздничная, но при этом как всегда деловая атмосфера. Тренировки в дни фестиваля были отменены. Собранные сверхурочно рядовые полицейские и сержанты рассиживались на скамейках летней столовой, расстелив плащи, возлежали на земляном валу бастиона, на траве. Ожидая, когда придет их час отправиться на смену, наслаждались солнечной погодой и освежающим, прохладным, веющим с реки ветерком. Поглядывая в сторону комендатуры, не идет ли кто из старших, прикладывались к флягам, грызли семечки, ногти и травинки.
У калитки отдела Нераскрытых Дел размахивал шестопером левой рукой, лупил по обклеенному толстой лохматой веревкой столбу Фанкиль. Его серая рубашка была обмотана за рукава вокруг пояса, правая рука забинтована от запястья по локоть. Длинные волосы собраны в хвост, лицо искажено усталостью и сосредоточением. Хотя рыцарь был уже далеко не молод, Вертура даже несколько восхитился тем, насколько ловко и быстро для своих лет, тот прыгал вокруг столба с оружием, гулко, с силой, ударял булавой, отрабатывал атаку с шагом и уход, прибавлял удары ногой и кулаком, о чем он и поделился с Марисой, но та презрительно скривила рот, указала на блестящие от пота плечи и спину рыцаря, отчетливо расчерченную белыми, давними шрамами от плетей.
Заметив коллег, Фанкиль ловко перехватил шестопер обеими руками, нанес демонстративный, завершающий, самый сильный и сокрушительный удар и обернулся.
- Христос Воскрес! – приветствовал его детектив.
- Воистину Воскрес… - поморщился, ответил Фанкиль, болтая ушибленной отдачей кистью.
- Марк тут заявляет, что шрамы украшают мужчин! – с недвусмысленной насмешкой прищурилась, кивнула на его плечи Мариса.
- Если не сзади ниже пояса, то в общем-то да – бодро парировал, отозвался тот и, сняв с пояса рубаху, накинул ее на плечи, чтобы скрыть следы, начал оправдываться – не согрешишь - не покаешься. Не покаешься - не спасешься, знаете это?
- Хотели позвать вас на прогулку… – заметив в глазах коллеги жгучее недовольство, попытался замять инцидент Вертура.
- Заберите Эдмона. Он только приехал, но мэтр Тралле уже в бешенстве. Веселья с ним не обещаю, но скучно точно не будет – язвительно ответил Фанкиль – а у меня пятница, постный день.
Сегодня он был явно не расположен к дружескому общению.
***
Наверху, в зале, как всегда были настежь распахнуты все окна. В большой курильнице на столе дымила смешанная с каким-то благовонием смола, наполняла комнаты и коридоры неповторимым праздничным ароматом нагретого солнцем соснового леса. Доктор Сакс за столом дежурного, делал вид что изучает какой-то глянцевый, по виду столичный, журнал, но на самом деле словно ожидал чего-то, нетерпеливо озирался, поглядывал поверх страниц. Инга, оперев локти о стол, расположилась на диване. Солнце играло в ее длинных распущенных, как будто бы к празднику волосах, обрамлявших необычно мрачное, совсем не для такого радостного дня лицо. Рядом с ней, в белом солнечном пятне, вытянув передние лапы, лежал ее огромный серый кот Дезмонд. Через угол стола, нависнув над шахматной доской, вполоборота восседал на подлокотнике дивана, одновременно растрепанный и щеголеватый незнакомец, быть может, немногим младше детектива. В просторной и манерной, с яркими завязками, кожаной курточке и лохматой толстой русой косой над высоким воротником, он был настолько увлечен игрой в шашки, что казалось совершенно, не замечал, что его модная шляпа захвачена и сплющена лежащим рядом котом Дезмондом.
- Инга, не смотрите на меня как инквизитор на свистульку! – сверля ее веселым шаловливым взглядом, незнакомец игриво заглядывал ей в лицо, ожидая, что она ему на такое ответит, закатывал глаза в раздумьях как бы еще подшутить – я машина математической логики без стоп-крана и предохранителя!
- Диван остудите под собой, а то обожжетесь – со всей серьезностью отвечала она ему, проводя свою шашку в дамки, и, снимая одну за другой его костяшки, с нарочитой злостью застучала ей по доске.
- Ну поддайтесь же хоть раз! – возмутился незнакомец – где ваше христианское смирение!
- Смирение перед Богом – парировала Инга, кивая на свою плетку, что лежала на столе рядом – а от прохвостов типа вас, давно придумали более эффективную вакцину.
Услышав такое, незадачливый шутник, скорчил картинно-обиженное лицо, отвернулся, резко вскочил и попытался было вырвать свою шляпу из под лап кота, но тот внезапно оскалился, поджал уши и завизжал, зашипел столь резко, громко и агрессивно, что даже Вертура и Мариса вздрогнули и попятились, как бы разъяренное животное не бросилось и на них. Незнакомец же ловко, отпрыгнул в сторону, а кот, тут же удовлетворившись произведенным эффектом, зевнул, и как будто ничего и не было, отвернулся и снова высокомерно прищурился на солнце в окне.
- Для вас я сэр Эдмон Карл Самаэль Даскин! – утирая разгоряченный лоб огромным клетчатым платком, поклонился Вертуре и Марисе незнакомец, смерил детектива веселым внимательным взглядом прищуренных серых глаз – а вы, я полагаю, наши, те самые, новые влюбленные? Очень рад за вас, надеюсь, вы пригласите меня на банкет в честь вашей помолвки, а то что-то скучновато у вас тут в Гирте. Ни одного нового лица, сплошные морды. Анна, как поживает ваша сестра? Я вот как раз все ждал, когда же вы соизволите явиться, страдал в обществе этих зануд, чтобы вы проводили меня к ней!
- Возьмем его с собой? – не обращая внимания, на эту болтовню, спросила Мариса у Вертуры и пояснила – Эдмон обещал Еве свадьбу, а сам умотал в деревню. Как только она его увидит, тут же спустит его с лестницы.
- Эсквайр Марк Вертура – совершил легкий поклон, представился детектив.
- Все. Мы с вами друзья и за знакомство вы обязаны меня угостить! – взмахнул полой плаща Даскин и обратился к Инге – так, отберите мою шляпу из лап этого наглого животного! Не могу же я явиться без шляпы к моей невесте!
Инга кивнула и, недобро усмехнувшись, вынула шляпу из-под кота и от локтя запустила ее в раскрытое окно.
- Ах, простите! Шляпа упала – иронично воскликнул, развел руками Даскин – жду всех на улице.
И вышел из отдела.
- Я с вами! – как будто только и ожидая этого момента, отбросил журнал, вызвался доктор Сакс и, вскочив от стола, схватил свою шляпу и с размаху нацепил ее на голову так, что перекосились очки.
- Мэтр Сакс, а вы случайно не староваты для таких развлечений? – поинтересовалась у него Инга - фестивали, недоступные игривые женщины и пьянство могут серьезно подорвать ваше здоровье изнеженное сидячей работой и умными книгами!
- Прежде всего, я самоотверженный ученый-натуралист! – тыча себе пальцами в грудь, твердо заверил ее доктор и, осушив фужер с чаем прибавил – чтобы писать убедительно, я на собственном опыте должен познавать суть всех человеческих отношений!
- А вы? – скорее из вежливости, чем из желания видеть ее в их с Марисой компании, напоследок поинтересовался у Инги детектив, чем вызвал недовольство и без того лишенного шляпы кота Дезмонда.
- Мы с Лео дежурим – ответила она ему и желчно прибавила – не всем же в жизни только пьянство и развлечения.
Вертура, Мариса и доктор спустились во двор. Эдмон Даскин уже нашел свою шляпу и теперь ожидал остальных у столба, точил ноготь о зуб, приглядывался, ровно ли, глазел на Фанкиля, отвлекал его от упражнений.
- А как вы в Ордене отличаете друг друга в толпе, ну, если конспирация и под прикрытием? – спрашивал он.
- Вот по какому признаку бездельники узнают друг друга, чтобы собраться и напиться? – демонстрируя выходящих на двор коллег, назидательно отвечал ему рыцарь – вот и нормальные люди примерно также, только совсем по другим критериям.
- Вы такой умный Лео, а до сих пор не профессор богословия! – игриво заявил ему Даскин и, приветствовав взмахом рукава вышедших из калитки коллег, направился к ним. Отойдя на пару шагов, приложив руку к лицу, прибавил громко, словно бы так, чтобы не услышал Фанкиль.
- Вот смехачи-то какие, упасть можно! А на Страшном суде они также будут свои шуточки шутить?
- Так это вы жених Евы? – без обиняков, спросил у него доктор Сакс и затер ладошки, заиграл лицом, заулыбался так, как будто бы представил себе что-то невыразимо пошлое. Даскин не ответил ничего, отвернулся, принял оскорбительный вид, изобразил что доктор для него пустое место.
Своей отдельной маленькой компанией полицейской, они вышли на проспект и свернули к северным воротам города. Прошли два квартала по проспекту Рыцарей до того самого дома на перекрестке с проспектом Цветов, до которого в день их знакомства провожал Марису детектив. С некоторым трудом протиснувшись через собравшуюся прямо перед входом, решающую, куда сейчас лучше пойти развлекаться веселую компанию богатых молодых людей, зашли в стеклянные двери ресторана на первом этаже.
- Это к леди Тралле! – заверила смерившего полицейских недоверчивым взглядом, швейцара Мариса. Тот молча и требовательно указал на коврик, что после улицы, об него следует тщательно вытереть сапоги, и только когда эта присущая всем культурным жилищам процедура была окончена, пропустил их.
В фойе ресторана было людно, звенели тарелки и кубки. За столами сидели, восторженно переговаривались, пили кофе и сидр, веселые нарядные, похожие на столичных гостей и богатых путешественников, посетители. Глядя на проспект и синее летнее небо за распахнутыми настежь окнами, громко смеялись, вели свои шумные сумбурные беседы, показывали пальцами на проезжающих по проспекту вооруженных верховых, ярко расписанные повозки и экипированных большими плетеными корзинами голоногих разносчиков-мальчишек. Со смехом делились с друг другом и соседями картинками. Кто рисовал деревенские сараи, кто живописные уголки, где вокруг клозета-скворечника паслись куры и важно, генералом на построении вышагивал петух, и тут же в навозе валялось поломанное колесо от телеги. Некоторые запечатлевали городские башни и храмы, а на иных рисунках были самые настоящие художественные этюды, где веселый ухарь-гармонист в лихо заломленном на ухо модном берете с помпоном, и пучком ромашек в петлице на плече, откинув назад голову, сладостно поет о радостях жизни полощущей в реке рубахи и штаны девице, а рядом стоит необъятных размеров корзина, наполненная нестиранным бельем. Кто-то навел рамку и на Вертуру.
- Надо было тебе надеть броню – недобро прищурилась, показала пальцем на зевак Мариса – брали бы с них деньги.
- А я хорош и так! – одной рукой оправляя лацканы своей длиннополой кожаной куртки, другой манерно опираясь локтем на кобуру, из которой торчал эфес меча, улыбаясь, показывая язык, каким-то потешающимся над ним девицам, весело заявил Даскин и, обратившись к доктору, прибавил с намеком – Густав, это только мне одному кажется что тут как-то уныловато в вашей компании, без «Старой Гирты»?
Миновав фойе, они вошли в алый, отделанный красными с золотом обоями холл украшенный огромными манерными кадками с широколиственными пальмами. Подошли к дверям лифта, надавили кнопку, подождали, но безрезультатно: даже после еще нескольких нетерпеливых тычков, лифт так и не пришел.
- Ну и хорошо – вздохнул Даскин – пойдем так, не застрянем и не упадем. И, похоже, кто-то уже попал в этот капкан технологического прогресса, или что там, опять сидят, целуются и думают что никто не знает, не видит?
И он бодро поскакал наверх по широкой лестнице, ведущей вкруг шахты лифта.
Мариса нахмурилась.
- Обычно эту фразу говорю я – пожаловалась она детективу.
- А что там, взаправду целуются что ли? – с наигранной глумливостью и огоньком в глазах, даже не пытаясь скрыть свой скабрезный интерес, на весь холл проорал доктор Сакс, настолько выразительно и громко, что посетители у ближайших столиков обернулись к нему, чем вызвал неудовольствие швейцара, что все это время с подозрением следил за полицейскими со своего поста у дверей.
- Да! – раздраженно ответила ему Мариса и обстоятельно пояснила – малолетки. Запираются и нажимают кнопку «стоп». Как будто, мэтр Сакс, вы сами никогда так не делали! И все, избавьте нас от ваших тупых шуточек, мы еще не выпили, а вы уже надоели.
И они зашагали следом за Даскином по нарядной алой ковровой дорожке наверх.
Со второго же этажа было раздосадованный тем, что придется подниматься на седьмой этаж без лифта, детектив был приятно удивлен: по дороге, как на экскурсии, было на что поглядеть. На каждой лестничной площадке, помимо нарядных дверей с глазками и звонками обрамленными литой бронзой, под аркой окна стояла просторная удобная и мягкая скамейка, с обеих сторон обставленная большими горшками с декоративными пальмами и фикусами. Между этажей витал терпкий аромат одеколона, каким густо поливаются все приличные рыцари, прежде чем зайти в квартиру возлюбленной, и тяжелый запах прогорклой табачной смолы. Тот самый, что остается после тех омерзительных, так раздражающих всех вокруг, снобов, что считают, что в жилой комнате курить нельзя и непременно надо дымить на лестнице, ничуть не заботясь о том, что другим может быть не менее противно.
На площадке же третьего этажа Вертуре встретился уже знакомый ему рыцарь – Вольфганг Пескин, тот самый широкий усатый, и, похоже, весьма высокопоставленный кавалер, что был распорядителем турнира в доме графа Прицци.
- А, сэр Вертура, это вы! – весело приветствовал он, лихо подкручивая ус. Несмотря на бессонную ночь на выезде, он был уже при параде, бодр, расчесан и свеж, облачен в нарядную легкую бригандину с гербом, имел при себе латные перчатки и большой меч в ярко-красных ножнах. По всей видимости, ожидая свою даму, он мечтательно улыбался, смотрел в распахнутое окно, курил.
– Собираетесь участвовать в военном состязании? Блеснете снова своим мастерством? Явите нам благородное искусство лупить врагов Гирты? Сегодня вечером кровавые дуэли, приходите, я как раз намереваюсь колотить одного наглого малолетку…
- От малолетки-то и самому можно получить! – как бы между делом усмехнулся Даскин, предупредительно проскочив на полпролета вверх.
- Мальчик, спускайся сюда! – с недобрым задором поманил его обратно рыцарь – смотри-ка, что у меня интересное есть!
Но хитроумный полицейский уже был уже далеко, а Пескин за ним не пошел.
Вертура и Мариса только развели руками с досады, что им приходится краснеть за коллегу и, откланявшись рыцарю, пошли наверх. За их спинами раскрылась роскошная дверь квартиры и на площадку вышла высокая на полголовы выше своего ухажера, девица в нарядной темно-красной мантии и багровом, благородного оттенка плаще. Быстро, в последний раз, оглядев себя в карманном зеркальце, оправив заколку намотанного высоко под подбородок поверх волос и ворота капюшона шарфа, надменно задрав голову, свысока уставилась на своего кавалера. Деловито, без всяких предисловий, принялась оправлять его несколько неопрятно торчащий, выбившийся из под доспеха воротник, перевязывать его лиловый бант, отчего тот еще крепче схватился за свои ножны, чтобы от счастья не уронить их с лестницы.
Как и сказала Мариса, лифт и вправду стоял между четвертым и пятым этажом. Неугомонный Даскин уже пытался найти, куда бы заглянуть, чтобы узнать, что происходит внутри, чем смутил даже бесцеремонного доктора.
- Кончайте паясничать! – зло осадила, дернула за плечо коллегу Мариса. С каждым шагом она хмурилась все больше. Все сильнее сжимала локоть детектива, отчего ему начало казаться, что сейчас она окончательно рассердится и даст ему пощечину, чтобы сорвать на нем какую-то свою, совершенно неясную ему обиду, но все обошлось, и они достигли шестого этажа, где из-за дверей квартиры слева грохотали напористые и злые аккорды фортепиано: кто-то яростно тренировался, разыгрывал сложный учебный этюд. Миновали их, поднялись на седьмой этаж и остановились перед дверьми квартиры куратора полиции Гирты.
- Так, шутки в сторону! Все, не позорьте меня перед моей невестой! Я вас не знаю, отойдите прочь! – оправил плащ и шарф, отряхнул полы своей лесной кожаной куртки и штаны Даскин. Извлек из под плаща сверток и достал из него слегка неаккуратную, кованную каким-то деревенским кузнецом-художником розу, вытянулся перед дверью. Наддав на звонок, принял одновременно молодецкий и жеманный вид.
Ждать пришлось недолго. Дверь распахнулась, Ева встала на пороге, загородила проход, уперев в бока жилистые кулаки. Ее темно-зеленая мантия и светлая юбка были помяты от уборки или от занятий с мечом, на босых ногах красовались домашние сандалии, а светлые растрепанные, подвязанные надо лбом толстой шерстяной лентой волосы густой буйной копной обрамляли веселый и возбужденный облик. По ее разгоряченному лбу, скатывался пот, а полные румяные щеки горели.
- Ты! – только и сказала она с придыханием, но Даскин уже протягивал ей железный цветок.
- Я! – пылко ответил он. И роза моментально, так, что наблюдающий за этой сценой Вертура даже не успел сморгнуть, оказалась в руке девицы.
- Сколько вас! – приметив остальных, бросила она насмешливо, пригласила всех в прихожую – Анна, так этот тот самый ваш принц-изгнанник, который доводит тебя до слез?
- Хорошо, что не до икоты! – лукавым шепотом поделился мыслями с Вертурой доктор, на что тот только покачал головой и ничего не ответил.
- Проходите на кухню. В гостиную леди Хельга разрешает пускать только высокопоставленных персон. Анна чай и пряники где всегда, в комоде над столом, если ты уже забыла.
- Мы на фестиваль – объявил Даскин – и ты же согласишься…
- Эдмон, если я тебя поцелую, ты же лопнешь – снисходительно заверила его Ева.
- Ты жестока, как наша бессмысленная жизнь! – ответил ей Даскин – все говорят, ты не такая, но я же знаю! Пойдем гулять на улицу!
- Да, я именно такая – кивнула она – Анна, чего стоишь? Налей им, иначе они умрут, а я спрошу разрешения у леди Хельги.
Из окна просторной, чистой и отделанной по самому последнему слову столичной моды кухни открывался вид на крыши домов, крепость Гамотти на горе и проспект. Вертура слегка опасливо подошел к высокому, во всю стену от пола до потолка, расчерченному ромбическими перекрестьями рам, окну и заглянул в него. Ясное синее небо раскинулось над городом, солнечными бликами играла бескрайняя гладь моря. Покачивая нарядными белыми парусами, бойко бежали по волнам лодки и корабли. Над стенами крепости радостно поласкали флаги и расшитые золотыми, черными и красными драконами вымпелы. На поднимающихся к горе улочках старого города толпился народ. Бесконечное нагромождение крыш и колодцы дворов, желтые и голубые, потемневшие и выветренные от непогоды фасады зданий и кроны деревьев, подернутые дымами многочисленных труб, проблески начищенных к празднику перил балкончиков и флюгеров создавали чарующую панораму праздничного города, делая ее настолько захватывающей и неповторимой, что Вертура непроизвольно замер, залюбовался ей. Мариса налила ему легкого светлого вина, поднесла ему, встала ярдом с ним.
Он принял фужер из ее рук, подхватил ее под локоть, кивнул на раскинувшиеся внизу, под окнами, улицы и крыши.
- Захватывающе – только сказал он.
Мариса было на миг нахмурилась, и он даже было рассердился, что сейчас она глупо пошутит или выдаст еще какую дурную, напрочь разбивающую всю торжественность момента прозу, но она пожала его локоть и кивнула в ответ.
- Ага – ответила она ласково и тихо, тоже застенчиво глядя перед собой, склонила голову, как будто стараясь не смотреть на него – сегодня ночью будет фейерверк, надо обязательно забраться повыше. Подсветят всю Гирту.
Она чуть улыбнулась, но тут же, словно сама испугавшись своих счастливых чувств, отвернулась, резко отняла руку от его локтя и стремительно наполнила фужеры уже разместившимся за столом, и было начавшим скучать Даскину и доктору. Вернулась Ева.
Уже расчесанная, в аккуратной, тщательно выглаженной белой рубахе, светло-зеленой мантии и тяжелой темно-зеленой юбке. Ее холодные зеленые глаза мерцали загадочным огнем, на ногах блестели лакированные, почти как столичные, на манерных широких каблуках, сапожки, ладони укрыты кожаными перчатками с тесненными листьями и гроздьями похожих на виноград ягод, на голову был накинут черно-бело-зеленый платок, а на плечи плотная шерстяная пелерина.
- Уже! – изумился даже не успевший толком отпить из своего фужера и размочить в нем черствый пряник, доктор - ну и скорость!
- Это вы медленно пьете! – широко улыбнулась, зарумянилась, воскликнула Ева.
Следом за ней на кухню вошла Хельга Тралле. Как всегда в необычайно аккуратной длиннополой красной одежде и с застывшим, как на картине, лицом. Внимательный взгляд ее глаз стремительно обежал присутствующих и остановился на детективе, отчего ему стало не по себе.
- Вольно – только и сказала она, тут же вскочившим со своих мест, поклонившимся ей полицейским – Марк, я полагаю, что вам не надо лишний раз напоминать о том, что фестиваль это тоже часть вашей службы, а не баловство? И что если Валентин дал вам отгул, вы по-прежнему при исполнении и вам следует воздержаться от всяких глупостей и чудачеств, которые вам захочется совершить по пьяной голове.
Вертура с готовностью кивнул.
- Леди Тралле, я прослежу… - внезапно попыталась заступиться за него, вышла вперед встревоженная Мариса, но хозяйка сделала властный жест, приказывая ей прекратить.
- Анна, тебя касается тоже. Ты знаешь свои задачи.
- Да. Я вас поняла, моя леди – тут же притихла, с поклоном ответила Мариса.
Хельга Тралле отвернулась от нее, подошла к столу и обратилась к доктору.
- Как ваша монография, мэтр Сакс?
- Все просто великолепно! – стал серьезным, важно и гордо ответил он, кивнул на коллег – собираю материал. Как вернусь домой и отойду от всего этого, обязательно вышлю вам копию с личной благодарностью за научное содействие! Тут не как в столичном регионе. Все искренне, открыто, без притворств и ужимок! Все по-настоящему, по-серьезному, как и должно быть!
- Да – кивнула ему Хельга Тралле без всякого участия к его восторженной лести.
- Ева, сообщи мэтру Форнолле, что я подойду к пяти, передай ему мой отчет. Подожди меня рядом с сэром Булле. После ты тоже свободна. Эдмон. Этот пакет следует доставить по указанному адресу, инструкция внутри.
- Да, моя леди! – со счастливой готовностью кивнула Ева.
- Понятно – совершенно серьезно ответил Даскин.
Хозяйка коротко кивнула им и также бесшумно как и вошла, покинула их.
- Да. Шпионы Гирты, прямо название для романа – допивая свое вино, как только хлопнула дверь кабинета куратора, покачал головой, тут же высказался Вертура.
- Мы полиция – строго уточнила, блеснула холодными глазами Ева – а шпион у нас это только вы.
- Не будь занудой, а то Эдмон никогда на тебе не женится! – нахмурилась, бросила сестре Мариса и потянулась за вином, но Ева отобрала у нее бутылку, снова не дала ей налить себе.
- Поборись-ка со мной! – засмеялся Даскин, обхватил Еву со спины и потянул к себе на колени, чем вызвал у нее веселый игривый смех – всё, хватит рассиживаться! Пойдемте уже!
- Будем опять смотреть на порку и пить весь день? – с сомнением спросил у Марисы Вертура – или у тебя есть какие иные задачи?
- Тебе о них знать не положено! – с вызовом ответила она, злорадно улыбнулась и, вырвав из его рук фужер с вином, залпом, пока не отобрала Ева, выпила.
- Приглядывать, чтобы когда вас будут бить, то не до смерти! – сидя на коленях у Даскина, откидываясь на него спиной, засмеялась Ева.
- А что, опять должны? – округлил рот, с веселым злорадством переспросил доктор.
- Обязаны! – ответила она, приподнялась и с размаху села обратно. Вытянув ноги, придавила Даскина так, что, судя по виду, он был совсем не рад ее действиям.
- О да! – залпом допил свое вино, фальцетом воскликнул доктор и стукнул по столу пустым фужером – а теперь ведите!
Вертура задумчиво оглядел присутствующих. Слова Хельги Тралле, настроение Марисы и вроде как веселые, но несколько натянутые, перемежающиеся внимательными, ничуть не смешными взглядами шутки и издевки сослуживцев насторожили его. Но он промолчал и не стал развивать эту тему.
Когда они покинули квартиру куратора полиции Гирты, лифт все еще стоял между четвертым и пятым этажом. Проходя мимо него, Мариса резко подхватила длинные полы своей мантии и юбки, со всей силы застучала сапогом по двери.
- Чтоб вы там языками подавились! Недоросли сопливые! – звонко и яростно, с неподдельной жгучей ненавистью, крикнула она и, с презрением вскинув подборок, зашагала дальше вниз.
Они вышли на улицу и, медленно двигаясь в потоке гуляющих людей, направились к мосту. Даскин и Ева держались за руки, шли позади. Доктор Сакс бесконечно говорил, рассказывал о какой-то ерунде, Вертура рассеянно слушал его, делал вид, что поддерживает разговор, вяло кивал в ответ.
- Пойдемте на рыночную площадь! – внезапно спохватился доктор – я смотрел списки, там будут выступать с граммофоном и новой пластинкой группы «Профессор», а еще всякие дрессированные клоуны и прочие циркачи…
- Циркачей у нас у самих, в руководстве и ратуше каждый через один, что на них смотреть-то? – грубо бросила ему Мариса, уже изрядно утомленная его сбивчивой бестолковой болтовней.
- Напьемся и будем смеяться над чужими пьяными чудачествами! - держа под локоть Еву, нашелся, ответил ей Даскин – и сегодня снова будет порка. Порку любят все!
- Вот это счастье-то! – глумился доктор – вот развлечения в Гирте: напиться, набезобразничать, а потом радоваться, что порют не тебя, а других!
- А потом попасться нашей доблестной полиции и самому схватить плетей! – вставил сове слово Даскин – Густав, вы обещали нас угостить!
Они прошли мимо ворот комендатуры, миновали арку под башней перед мостом, где у заставы все также бойко шла торговля и гудела веселая толпа, наблюдая каких-то артистов со шляпой, барабаном и битыми бутылками по которым те ходили босиком. Перешли на южный берег Керны.
Как выяснилось на набережной, парад и обоз уже давно прошли, и дорога к центру Гирты была открыта. Теперь туда же плотной колонной тянулся и народ. На перекрестке проспекта Булле и Рыцарей стоял палисад, нес вахту патруль. Пешие дружинники с лиловыми бантами поверх доспехов важно постукивали по мостовой древками копий, прогуливались взад-вперед по проспекту, дымно курили, вели разговоры с коллегами из полиции. Конные жандармы неторопливо разъезжали в толпе, разворачивали от центральных улиц экипажи и верховых, пропускали только должностных лиц, сотрудников фельдъегерской службы, командиров, знакомых и друзей. Доезжая до застав, видя такое, горожане и приезжие с недовольством покидали свои повозки, отправляли их со слугами домой или оставляли под присмотром тех из компании, кому было все равно где пить: на рыночной площади или на улице в бричке, брали свои бутылки и корзинки с закусками, подхватывали на руки маленьких детей и веселыми толпами поднимались по проспекту на холм к герцогскому дворцу, где, по разговорам, с минуты на минуту должно было начаться открытие фестиваля Гирты.
Пройдя большой и нарядный, во весь квартал, дом у моста, полицейские из отдела Нераскрытых Дел тоже вышли на проспект Булле и, влившись в веселый и шумный людской поток, вместе с другими гуляющими, медленно зашагали наверх по склону, к арке ратуши, через которую люди выходили на площадь к Собору Последних Дней.
Ветер дул вдоль высоких и темных фасадов домов, колыхал разноцветные вымпелы, которые богатые жители центральных кварталов были обязаны вывешивать по праздникам в окна своих квартир. Разносчики с лотками стояли вдоль стен, у арок, подъездов и ворот. Продавали все: от ножей и фонариков, до горячих бутербродов, трещоток, флажков и трехцветных ленточек, глиняных свистулек в виде кошечек и дракончиков, которым полагалось дуть под хвост и наполненных дешевым вином или самогоном расписанных броскими узорами фляжек и бутылок.
Впереди шагала какая-то веселая шумная компания, и увлеченный происходящим вокруг Вертура не сразу распознал в них студентов, с которыми они с Марисой напились в день когда принц Ральф вернулся из своей экспедиции. Медленно перемещаясь в толпе в сторону центра города, школяры грозно переругивались, размахивали руками и тростями, громко смеялись, вели свои полупьяные, заумные беседы, перегородив своей большой ватагой едва ли не половину улицы, всячески мешали проходу людей.
- А! Вот и вы! – заметив Вертуру с Марисой, закричали они – мы на площадь! Пойдемте с нами! Мы устроим дуэль, а вы будете нашими понятыми, что это они начали первыми!
- Наливайте, и мой автограф с оценкой будет в вашем дневнике! – согласился доктор Сакс, демонстрируя от груди рукой, что сегодня он готов все. Ему со смехом продемонстрировали бочонок с вином и, придерживая руками, дали отпить.
- Только не как в прошлый раз! Последний раз вам верим! – прежде чем передать выпить и Вертуре, строго погрозили ему пальцами студенты.
Впереди, в конце подъема, багровела стена ратуши. Бросала длинную тень на полого поднимающийся к ней проспект. Яркое бело-голубое небо глядело через высокие окна залов заседаний, отражалось на истертой миллионами копыт, сапог и колес брусчатке мостовой, играло веселыми праздничными бликами. Из арки, вырываясь с раскаленной солнцем тесной, зажатой высокими домами, каменной площади, мощным прохладным потоком задувал сквозняк. С силой хлопал флагами, раздувал полы мантий и плащи. А высоко, над улицами, над стенами окрестных домов и нагромождениями мансард, башенок портиков и черепичных крыш, впиваясь в бездонную голубую вышину, чернела игла колокольни Собора Последних Дней.
***
Под аркой ратуши стояла толчея. Отовсюду лились звуки музыки и веселый праздничный гул голосов. Многочисленные горожане и гости города компаниями и парами сидели на ступенях и бордюрах, прохаживались в толпе. Пронзительное солнце било глаза, слепило, заставляло щуриться с тени.
Половина площади со стороны дворца была перекрыта высоким, собранным из толстых деревянных брусьев ограждением. За ним, за открытым пространством для парада и военных игр, возвышалась массивная трибуна для Герцога, его свиты и высокопоставленных гостей. Рядом работали открытая летняя кухня и просторный праздничный павильон со столами и стульями, укрытый огромным, необъятных размеров, бело-лиловым, полощущим по ветру как гигантский флаг или крылья дракона, полосатым тентом. А за ними, вдоль ограды парка, железным строем, как на выставке искусств, блестели на солнце фарами, тонированными стеклами и лакированными капотами, стояли многочисленные ипсомобили.
- Живем как в деревне! – громко воскликнул Даскин, указывая на них – нищие, в рваных штанах все, а вот сколько я всякого не в жизни не встречал, ну нигде столько этих утюгов сразу в одном месте не видел! Да даже в Столице, наверное, такого не найти!
- Это Гирта – весело и многозначительно указывая на уже знакомый Вертуре синий ипсомобиль маршала, ответила Мариса. Детектив коротко кивнул и отвернулся: больше всех его заинтересовал совсем другой экипаж. Огромный, черный, с длинным широким капотом и золотой горизонтальной молнией на борту. Как новенький рояль, барочный лакированный комод или грозный латный доспех, он был больше, роскошнее и величественнее всех остальных. Стоя на аллее за воротам парка, черной, как будто поглощающей яркий солнечный свет дырой, он особенно выделялся на фоне панорамы далекого сине-белого фасада герцогского дворца и высаженных вдоль дороги нарядных декоративных кустов и деревьев.
- А, это мастера Тсурбы – не поняв, на что он смотрит, пренебрежительно бросила Мариса – летающий гроб! В нем он возит расчлененные трупы, а когда проголодается, ест их!
Показала пальцем на такой же черный и длинный, но только без окон и дверей, похожий на положенную горизонтально колокольню собора экипаж, что стоял в самом конце ряда, у армейского обоза, под стенами счетный палаты, в тени.
- Да какой это гроб! Это ретранслятор! – демонстрируя, что только ему известно то, почему так стараются как можно ближе подойти к нему люди в модных столичных одеждах, объяснил доктор Сакс и язвительно прибавил – если вы не в курсе, у нас же тут исходящая нейропатика заблокирована. А этот выкатили к празднику для гостей сэра Вильмонта. У них же зависимость, не привыкли, неженки, что у нас тут и свет, связь и горячая вода по расписанию и то только два часа по выходным!
- Это у них пластинки такие, они на них читают и рисуют – важно пояснил школярам, с гордостью продемонстрировал свои знания и Вертура.
- Телефон значит такой? И что, куда угодно можно позвонить? – задорно кивнул Даскин Еве – ты умеешь? Давай наберем Мильду или Акору и скажем что они там вонючие козлы!
- Объявим войну – злорадно покачала головой Мариса.
- Не выйдет. Там ни диска, ни трубки нету - как преподаватель, что своим умным и невозмутимым видом может сбить с толку даже самого отъявленного шуткаря в классе, разъяснил всем ментор Лирро – хотите звонить, это с почтамта по международной линии, если деньги лишние есть.
- А что это у них там наливают? – кивая в сторону герцогской трибуны, весело спросил кто-то.
- Сто пятьдесят градусов спирта! – засмеялся бездельник Коц – а вы что думали? Наши даже законы химии нарушить сумеют!
И вправду, в глубине павильона рядом с трибуной, под мягкой тенью полога, работал буфет. Перед модной, завлекательно блестящей изогнутым стеклом и бронзой витриной холодных закусок и фургончиком, откидной борт которого был сделан в виде бара со множеством разноцветных бутылок с марочными ярлыками и этикетками, выстроились веселые очереди из пажей, оруженосцев и девиц, что подносили напитки и угощения для Герцога и его гостей.
Для остальной же публики, по другую сторону площади, перед Собором, прямо на мостовой, на палящем солнце, стояли телеги уличных торговцев и жаровни. На железных решетках, на вертелах, на углях и открытом огне пекли горячие сосиски, фарш, и ливер. Поливали их маслом и уксусом, крутили с листьями капусты, горчицей, хлебом и майонезом неопрятные, массивные бутерброды. Наливали из бочек в кожаные кружки и фляги юво, сидр и самогонный спирт.
За едой и выпивкой уже выстроились шумные толпы ожидающей начала открытия фестиваля публики, но узнав, что тут торгуют втридорога, тут брать не стали. Пошли дальше, туда, где в тени Счетной Палаты и замыкающих площадь с востока домов, расположилась военная станица. Многочисленные жандармы и дружинники ходили за забором между своих повозок и телег, проверяли оружие и доспехи, готовились к турниру. Музыканты полкового оркестра в главе со знаменосцем и незнакомым Вертуре рыцарем в полных латах и при командирском жезле с кисточками, выстроившись в каре, неторопливо маршировали кругами внутри огороженного пространства, наигрывали незамысловатый марш, развлекали горожан, солдат и герцогских гостей. Какой-то верховой укорял подыгрывающего им барабанщика оставшегося у обоза, что тот стучит слишком громко и резко, кричал идти к остальным, но у того был приказ лично от генерала Кибуцци подбадривать тех, кто в лагере, не сбавлять ритм.
Еще раз оглянувшись на павильон и трибуну, Вертура приметил на самом верхнем, третьем, ряду, под навесом самого герцога Вильмонта. С фужером в руке, тот вел какой-то бойкий разговор с графом Прицци, лукаво поглядывал на собравшуюся на площади веселую толпу, перебрасывался кивками и шутками с каким-то важным, полным и модным, облаченным в легкую парадную кирасу багровых тонов, но все же больше похожим на чиновника, чем на феодала, господином.
- А это наш мэр – обратив внимание на его пристальный взгляд, ответила на его вопрос, указала рукавом, весело сообщила Мариса – мастер Роффе. Самый честный и неподкупный в Гирте! И вон твой знакомый. Сегодня вечером кровавые драки насмерть, можешь вызвать его и убить.
Приглядевшись, детектив содрогнулся: рядом с герцогом Вильмонтом, военным комендантом и мэром, мрачно восседал высокий и торжественный как статуя героя, маршал Георг Ринья. В своей грозный и пафосной, как с картинки глянцевого журнала парадной броне и наряде расшитым гербовыми цветами – синим с золотом, он откинулся в кресле чуть менее роскошном чем у самого градоправителя. Держась обеими руками за украшенный вычурным узором обнаженный длинный меч, с достоинством глядя на публику внизу, маршал благородно кривил скулой, кивал, оценивая солдат, оружие и вышагивающих между ними сержантов и рыцарей. Неторопливо и веско высказывался, наверное обсуждая предстоящий турнир, беседовал с Графом и Герцогом. Патрик Эрсин подвинул позади него стул и, облокотившись локтями о спинку кресла своего лорда, завел беседу с Фарканто и его нарядной рыжей Лизой. Тут же, не принимая никакого участия в общении, присутствовала и принцесса Вероника. Словно ожидая чего-то, она неподвижно сидела, прикрыв глаза, как будто ее слепило яркое солнце или она сильно не выспалась. Ее алые перчатки резали глаза, контрастировали с идеально белыми, широкими и длинным, тщательно отглаженными рукавами рубахи, а вокруг шеи высоко под подбородок был повязан длинный и широкий алый шарф, укрепленный заколкой, форму которой Вертура с расстояния угадать не сумел. Временами, как будто отвлекаясь от своих раздумий, она поднимала глаза и бросала по сторонам внимательные взгляды. Рассматривала готовящихся к бою дружинников, оркестр и идущий через площадь бесконечный и яркий людской поток и, глядя на нее, Вертуре внезапно подумалось, что она устала, ей жарко, и она явно скучает за этой куртуазной, идущей без всякого ее участия между важными лордами и городскими старшинами, беседой. Но вот как будто тоже самое заметил и граф Прицци, отошел от герцога Вильмонта, галантно и низко поклонился ей, о чем-то заговорил. Он был воинственен и строг, облачен в латный доспех и лиловый с алыми стрелками шарф, что красиво охватывал его шею, был при перевязи и висящим на ней в петлице длинном мече. Наверное, чтобы не кричать в общем шуме, он низко склонился к ее лицу, коснулся пальцами ее руки, на что она благосклонно кивнула, и как будто даже радостно улыбнулась ему в ответ. Следом за графом к герцогине подошел такой же экипированный к бою начальник герцогской армии, генерал Яков Кибуцци. Высоко отсалютовав фужером, как будто похваляясь перед ней, важно и воинственно жестикулируя, начал говорить ей о том, что, судя по ее виду, она была не особенно рада слышать.
- Будут собираться еще часа два – разочарованно махнул рукавом бездельник Коц – пойдемте на Рыночную, нечего тут делать!
Когда они уходили с площади, детектив успел заметить, что на трибуну к герцогу поднялись еще двое. Высокий и сдержанный, черноволосый и бледнолицый печальный мужчина, в черной строгой мантии и с точеными чертами лица, и маленький, академического вида, бойкий пожилой человечек. Черный чуть поклонился, улыбнулся герцогу Ринья, тот также радушно приподнялся со своего кресла, стукнулся с ним локтями с поклоном и улыбкой бросил несколько как будто бы радостных слов.
- Ты про него спрашивал – пояснила Мариса – это мастер Тсурба, а с ним профессор Глюк. Гляди, еще и Элеонора-волчица подъедет.
- А они разве не враги? – осторожно поинтересовался детектив.
- А что похожи? – ответил, прокомментировал их беседу бездельник Коц.
- Друзья до могильной плиты – мрачно кивнула, поморщилась, Мариса и, оглядевшись, прибавила – Ева и Эдмон нас покинули, бросили в обществе вас, обалдуев, где там ваше винище?
С Соборной площади, в сторону рынка, где с самого утра уже во всю развлекала посетителей ярмарка, вели, спускалась параллельно проспекту, две узкие улочки. На одной, в полуподвальном магазинчике наливали юво дешевле чем на площади и у соседей. Здесь задержались надолго, весело и крикливо судили и рядили, что брать и кто будет платить. За компанией выстроилась недовольная очередь.
- Кофе – разочаровал продавца детектив. Происходящее все больше настораживало его, и он решил не пить. Ему налили большую кожаную кружку, которую за плату можно было взять с собой и ходить с ней.
- Престарелый сноб! – насмешливо осудила его Мариса.
- Нет, я же шпион и у меня тоже есть должностные инструкции, о которых тебе знать не следует – резонно ответил он ей, примериваясь к своему мягкому двухлитровому сосуду, как бы нести его так, чтобы не облиться.
- Значит понесешь меня на руках домой – согласилась Мариса, бесцеремонно отобрала у одного из студентов его флягу с сидром и начала из нее пить.
Они зашли в мясную лавку «Рожки да ножки», игривую вывеску которой, создавая затор, весело рисовали уже знакомые Вертуре и Марисе подвыпившие столичные художник со своей подругой. Купили закуски, тоже пригласили их гулять, на что те с радостью согласились. Шумной ватагой вышли к Рыночной площади и направились к первому же павильону, из которого доносились пьяные крики и смех. Бросили на входе по две медные марки в мешок вахтера, начали проталкиваться в первые ряды.
Здесь показывали какой-то веселый спектакль. Публика задорно кричала, тыкала пальцами, а клоун на сцене старался, хорохорился как умел.
- Наша славная Грита! Гирта превыше всего! Слава Гирте! – на весь шатер гордо провозглашал он. На плечах клоуна болталась мешковатая, как будто снятая с пугала, лиловая мантия с перекинутой через левое плечо неправильной, кверху ногами, гербовой лентой. Растрепанный, с торчащими во все стороны волосами и клочковатой бородой, он важно прогуливался по сцене, ломался, корчил из себя высокого начальника: по-серьезному хмурился как городской магистр или депутат, строго, с вызовом, оглядывал публику через лорнет – я вас спрашиваю, где самая большая река? А? Конечно у нас в Гирте! Где самая сладкая свекла в полях? Да, в Гирте! А где самое синее море? И тоже в Гирте! А самые железные подковы у коней? И они в Гирте! А самые черные унитазы, самые громкие патефоны, самые пузатые самовары, самые мягкие подушки и самые острые мечи? Только в Гирте! А где самые неподкупные депутаты, самые верные патриоты, самые отзывчивые священники и самая честная полиция? Всегда в Гирте! А у кого самый стойкий одеколон, самые модные бороды и самый лиловый ипсомобиль? Непременно у нас! Мы самое великое герцогство! Никто не смеет указывать как нам жить, потому что мы сами хозяева своей земли, а самая сильная армия это только армия Гирты!
Провозглашая как с трибуны эти громогласные зажигательные лозунги, паяц отчаянно размахивал руками, указывал, как будто призывая к мятежу, распалялся все больше и больше, но тут на сцену вышел второй артист. В полосатом берете с помпоном и в несуразном длинном плаще, которые в большом количестве завезли в город накануне Фестиваля и которые как-то сразу стали последним писком моды: как сказал кто-то вроде даже как самой настоящей столичной. Стремительно метнув быстрый взгляд на первого клоуна, обернулся к публике и пренебрежительно бросил ему под ноги несколько мелких звенящих монет.
- Что? Взятка? Никогда! – с оскорбленной миной, взревел первый клоун и погрозил пальцем – мы не покупаемся и не продаемся! Нет! Мы сами можем всех продать и купить! Слава Гирте! – как заклинания было продолжил драть горло, выкрикивать он, но второй клоун бросил еще пару медяков и тот внезапно замолчал.
- Ой, а что это тут такое? – переменив тон на слащаво-вкрадчивый воскликнул высоким, так несочетающимся с предыдущими боевыми кличами фальцетом – ух ты, денежка покатилась! Айайай, лови-ка пока не затоптали! - прыгнул на четвереньки и принялся ловко ползать по доскам, собирать брошенные деньги, да с такой жадностью, что потерял свои шутовскую ленту с неправильным флагом и поломал картонный лорнет. Публика залилась было хохотом, но никто не успел и глазом моргнуть, как оглушительно взревел гнусавый рожок, на сцену с грохотом выскочили полицейские и защелкали плетьми.
- Всех арестовать! Именем Герцога! В тюрьму! Не щадить никого! Измена! – грубо загремели они. Застучали палки, страшно защелкали над головами длиннохвостые бичи, толпа с криками ужаса бросилась к услужливо открытому вахтером выходу. В суматохе сбили несколько подпорок, опрокинули столик дежурного и табурет. Со всеми на свежий воздух выбежали и Вертура с Марисой, доктором и студентами. Отбежали насколько позволяла встревоженная облавой, потеснившаяся публика и, тяжело дыша со смехом, обернулись к перекошенному шатру. Через несколько секунд рухнул и сам павильон. Кто-то, кто не успел убежать, пьяно копошился под ним, потом из-под полога вылез первый клоун, под смех и аплодисменты с издевательской улыбочкой достал из широких штанов трубку с длинным-предлинным, выжженным из какой-то уродливой коряги чубуком и важно закурил. Следом за ним из-под руин шатра появились и остальные участники спектакля - второй артист и шестеро наряженных полицейскими.
- Нырок в очко большой политики! – важно проорал первый паяц, и вся труппа откланялась смеющейся, рукоплещущей публике – тайны полицейских сейфов! Голый шпионаж! Серьезные разговоры о глупом! Генерал Гандо и принц Вертура! Модест Гонзолле и Борис Дорс! Губернатор Визра, барон Эмери, хитрый поп Микке и мастер Фо! Зарисовка «Утро во дворце», пьеса «Баран и банкир» и ваша любимая рубрика «Клоака Гирты»! Не упустите: тухлые анекдоты, несвежие новости, трижды обсосанные сплетни, все и сразу после небольшого ремонта в нашем шалаше!
Симпатичная веселая девушка в красных лакированных сапожках и лохматом, заколотом через плечо на солдатский манер плаще, взяла у вахтера шляпу, пошла собирать мелочь. Под одобрительный смех публики артисты-полицейские уже снова поднимали поваленный шатер, готовили его к новому представлению.
- Да вы популярны Марк! – с улыбкой бросил Вертуре столичный художник – вас даже клоуны пародируют!
- Анекдоты сочиняют только про великих людей – согласился детектив.
В шатер кривых зеркал не пускали пьяных, так что стражник дал всей компании отворот. В следующей палатке наливали какие-то диковинные коктейли, говорили, что нет на земле выпивки, которая ударяет лучше и крепче, кто-то хотел заказать, но пить тут не стали, агент конкурирующей конторы намекнул, что если принять сразу, то ляжешь и никакого удовольствия не получишь. А вот в шатер, где показывали какое-то чудище, выстроилась длинная очередь.
- Что там двухголового бегемота изображают что ли? – раздраженно кричал на всю округу хвостист Прулле – деньги еще тратить, чего мы там такого не видели?
- Ага, по голове с каждой стороны – закуривая, проорал в ответ бездельник Коц – пошли, расширим кругозор. Не будь ботаником, стремись в доценты!
И они вошли в полутьму.
Поначалу они даже не сообразили на что смотреть, но их внимание привлек импресарио – важный, уже преклонных лет, господин с высокой напомаженной, закрепленной блестящим лаком прической и утонченным, с подведенными глазами, лицом. В потрепанной рыцарской кирасе и с потертыми тряпками заложенными за края для большего пафоса, он демонстрировал просторную клетку на телеге в которой, в сетчатом гамаке, приняв позу, развязно закинув ногу на ногу, возлежал боком, покачивался абсолютно черный человек в одних только черных, мерцающих в свете яркой беспроводной лампы, выпуклых очках похожих на глаза огромной мухи или стрекозы. С вульгарным видом обсасывал длинную и толстую морковку, в гадкой обезьяньей гримасе презрительно кривил низколобое лицо, согнув и оттопырив колено, демонстрировал публике себя спереди.
- Не подходите близко! – бодро размахивая тростью как указкой, предупреждал пожилой циркач – он хватает женщин, плюется и ворует все что блестит!
- Ну и на что тут смотреть? – возмутился кто-то из зрителей.
- Мбанги, покажи им, получишь сладкую морковку! – прикрикнул импресарио, застучал тростью по клетке. Черный человек, пренебрежительно скривил губу, ловко соскочив с гамака, встал на руки и, хватаясь за прутья клетки черными руками, закрутился на голове. Сделав несколько оборотов, сел на пол, схватил барабанчик, гулко забил в него, наигрывая какой-то дикий и быстрый, похожий на те, что выбивают оккультисты и язычники на своих нечестивых ритуалах в лесной чаще, ритм.
- Такие живут в пустынях на юге! – с видом лектора из университета пояснил, начал рассказывать, клоун-рыцарь – злодеи, каннибалы, вампиры! Пока он в клетке, пока есть твердая рука и жесткая плетка, он услужлив и добр, но на воле свиреп и жесток, особенно любит белых женщин и детей! Пьет кровь и разрывает голыми руками на куски!
Услышав это, экспонат прыгнул к решетке и, страшно зашипев, завращал налитыми кровью глазами, оскалил огромные красные клыки, чем заставил опасливо отшатнуться от клетки все еще скептически глядящих на него зрителей.
- А еще некоторые богатые шкодливые развратницы – как бы по секрету, задорно играя лицом, сообщил импресарио – покупают их сразу по нескольку штук, как рабов-невольников для своих утех!
Не успел он договорить, как экспонат резко схватил себя ниже пояса и, выгнувшись, дико уставившись на собравшихся зрителей, задергал перед собой кулаком, скривился в грубой, похотливой, омерзительной и самодовольной усмешке.
- Ахаха! Да, у тебя поменьше будет! – язвительно и нахально бросила своему кавалеру какая-то девица.
- Да ну! – крикнул кто-то из студентов: Мбанги с силой прильнул животом к прутьям, резко выгнулся, издал дикий победный рев, громко засмеялся омерзительным утробным голосом, затрясся в экстазе всем телом. Кто-то обиженно закричал, стоящие в первом ряду шарахнулись по сторонам, но было поздно. Яростные окрики попавших под брызги огласили шатер, а сам экспонат с гордостью выигравшего бой варвара-вождя с картинки выставил перед собой средний палец руки и, оскалившись, продемонстрировал его посетителям. Пожилой рыцарь-циркач в притворной ярости заколотил по клетке тростью, принялся укорять его с веселой наигранной надменностью.
- Да что ты творишь! Это же цивилизованные люди, не такие дикари и животные как ты!
- Ну и дрянь – когда они вышли из павильона, покачала головой, поморщилась, брезгливо передернула плечами Мариса,
- На кого попало, с тем из одной кружки не пьем! – весело кричал на всю улицу бездельник Коц.
- Да все сзади стояли! – сварливо ответил кто-то, внимательно проверяя свой плащ.
Рядом какой-то уязвленный господин весело упрекал свою подругу. Тряс ее за плечо.
- Вот я тебе покажу у кого длиннее!
- Давай прямо тут! – со смехом кричала она ему в ответ.
- У меня длиннее всех! – важно покачивая бедрами, крикнул им кто-то из школяров – я могу показать! Нате, смотрите!
И манерно пригибая колени, зашагал цугом, закрутил длинным хвостом своего пояса.
- Пошел вон, дурак! – крикнула ему девица и гулко ударила его зонтиком по голове.
Веселой компанией студенты и полицейские обошли еще несколько павильонов. Заглянули в шатер к гигантским, сидящим без привязи и рычащим, когда приближались к их подушечкам, грозно бьющим хвостами кошам, похожим на рысей. Посмотрели на крутящихся на головах акробатов и клоуна с циркулярной пилой, распиливающего старый поломанный рояль, вампира в темных очках с черным зонтиком и клеткой в которой спала, лениво жмурилась, огромная клыкастая летучая мышь, храброго укротителя страшных и черных плотоядных зайцев и шахматы, где вместо фигур были наполненные самогоном рюмки. Немного устав, приметили неподалеку под ивами фокусника, что за мелкую монету наливал из бесконечного чайника всем желающим какой-то необычно яркий, алхимического цвета, напиток.
- А этого не проверили – покачал головой доктор Сакс – не было в журнале таких.
Мариса протолкнулась без очереди, предъявила магу ромб полиции, заявила грозно и мстительно.
- Наливай до краев, иначе отберем! Полиция Гирты!
- Хо! – обиделся фокусник – это только иллюзия!
- Расскажешь дознавателю в отделе! – откидывая полу плаща с подвески лейтенанта, подошел к нему, предъявил и свои служебные регалии, грубо осадил его детектив, и фокусник разочарованно опрокинул и затряс свой чайник над уже опустевшим бочонком, в котором студенты носили свою выпивку.
- Может все-таки отберем? – с завистью уставился на бесконечный чайник и вытекающую из него струю, заныл хвостист Прулле – нам бы такой в пансион...
- Это какой-то портальный чайник – подозрительно прищурившись на бесконечный поток, объяснил ментор Лирро – без этого клоуна он работать не будет, присосался куда-нибудь к бочке и наливает из нее за деньги.
Дальше они смотрели на живые хищные цветы, что под веселые крики публики с хлопками ловили блестящих жирных мух, которых специально выпускали из коробки с гнилым мясом. Видели бой огромных, с голову человека величиной, невообразимо злых и омерзительных пауков, плотоядно глядящих всеми своими глазами на старающихся держаться от них подальше взрослых и детей. Медведя, что играл в шахматы, при этом курил трубку, а когда кто-то попытался сорвать с него маску, встал на задние лапы и совсем по-человечески влепил обидчику в ухо, чем очень развеселил зрителей их шахматного поединка.
Видели фокусников и артистов, жонглеров, эквилибристов и канатоходцев, шарманщиков, наперсточников и продавцов воздуха. Кулачные бои, где раскрасневшиеся пьяные мужики в рваных рубахах, под восторженный смех публики неистово лупили друг друга, бестолково размахивая руками как мельницы крыльями. И веселый столб со сладкими медовыми калачами, залезть на который выстроилась уже целая очередь. Посмотрели на звезды в специальный дневной телескоп, послушали самую новую пластинку популярной столичной группы «Профессор», заглянули в подвальный кабак, где прямо на обшарпанной стене показывали, крутили, кино. Устав, расположились прямо на траве под ивами на склоне над речными привозом, на пирсах которого было не протолкнуться от прилавков, лотков и толпящихся вокруг них людей.
- Покатаемся на лодке? – предложил кто-то, но все устали и никто не хотел никуда идти.
Наверху запел горн. Закричали глашатаи. Все было готово к порке.
- Потом будут рубить руки и пальцы. В списке вроде были мужеложцы, если их не придушили в тюрьме… – вяло сообщила Мариса, когда они начали обсуждать, не переместиться ли поближе к месту экзекуции. Она лежала на склоне, облокотившись спиной о Вертуру, смотрела на реку, на нарядные прогулочные галеасы и лодки. Пила прямо из бутылки вино, закусывала мятным пряником, который купил ей детектив.
- А что делают с мужеложцами? – с интересом спросила Элла, подруга художника, которого, как выяснилось, звали Гармазоном, и он действительно был тем самым популярным столичным иллюстратором, дизайнером и мастером визуальных историй, которого пригласила на праздник в Гирту принцесса Вероника. Всего за эти пару дней в Гирте, вдали от высоких технологий и большого города, весь лоск цивилизации слетел с этих поначалу показавшихся всеми такими важными, недоступными и чопорными, столичных гостей. Прическа модной подруги художника растрепалась, мантия и рукава рубашки были измяты и залиты сидром, шарф для удобства, как многие другие девицы, она намотала вокруг талии, а плащ по-местному заколола на плече. Потеряв свою пластмассовую, красиво разрисованную чашечку, теперь она тоже пила прямо из бутылки, лежала на траве в объятиях своего бородатого спутника, как и все показывала пальцем, громко перекидывалась с собутыльниками веселыми пьяными шутками и репликами.
- Ворам и разбойникам-рецидивистам отрубают несколько пальцев, целиком ногу или ступню – с видом старожила и знатока местных обычаев, объяснил ей доктор Сакс – ну а этим соответственно…
- А - кивнула Элла, толкнула своего друга, что сосредоточенно рисовал плывущие по реке многочисленные нарядные лодки – надо обаятельно сделать живой репортаж и статью… Вставай, пошли!
- Да ну эту порку, что мы там не видели! – отмахнулся уже совсем усталый бездельник Коц – о, так это же Кракке с естественных наук, что еще там за вакса под ручку с ним? Ну-ка, пойду сюда позову.
У помоста под дубами перед церковью еще с раннего утра было отгорожено место для заключенных. Созывая публику, жителей и гостей города, сейчас там бил барабан, грозно и протяжно, переглушая все остальные звуки ярмарки, пела волынка. В клетках на телегах везли приговоренных к наказанию. Освобождая проход для кортежа, полицейские теснили веселых, напирающих со всех сторон людей.
***
Незаметно отставшие от основной компании Эдмон Даскин и Ева проводили взглядами студентов и коллег, нестройной кучей уходящих в сторону рынка.
- Все, вечером приду! – тихо сообщил Еве Даскин. Вручив ей свою модную шляпу, нахлобучил на голову маленький шерстяной колпачок, какие носят мастеровые и жители деревни, шагнул в сторону и, быстро проталкиваясь через толпу, пошел прочь. Ева бросила ему вслед короткий взгляд, развернулась и зашагала обратно в направлении трибуны и павильона для высокопоставленных герцогских гостей.
- По поручению леди Тралле – продемонстрировала от локтя приказ, доложила она вахтерам у ограды лагеря, за которой сейчас во всю шла подготовка к предстоящему турниру.
- А подпись от сэра Прицци? – весело и строго бросил ей один из них, но она уже свернула грамоту, заткнула ее за пояс и, схватившись своими крепкими руками за высокую, почти ей по шею, балку, легко перемахнула через ограждение. Все это произошло с такой ловкостью и скоростью, что дежурные только начали открывать рты и поднимать ладони в предостерегающих жестах, когда она уже преодолела забор, и, стремительно сорвав с них шапки, с силой забросив их за изгородь далеко в толпу, пошла прочь.
- Ты! – запоздало хлопая себя по начавшей рано лысеть макушке, крикнул ей в спину первый.
- Вот дрянь! – нагнулся, придерживая копье, собрался было лезть на другую сторону, искать свою модную, не по уставу, шапочку с перьями и листьями, скорчил рожу второй. Проводил взглядом удаляющуюся от них, темно-зеленую фигуру, быстро лавирующую между бездельничающих в ожидании приказа строиться дружинников и телег.
- А ты чего вообще тут устроил? – хмурясь в осознании, что бежать уже поздно, принялся ругаться на коллегу – что, смешно? Да? Пошутить решил?
- Ну и ведьма! – с притворной злостью воскликнул, усмехнулся ему первый, мечтательно зачесал бороду и усы.
Миновав лагерь, ряды ипсомобилей и толпящихся у них веселых кавалеров и нарядных девиц, Ева беспрепятственно вошла в павильон для высокопоставленных гостей. Нашла там капитана герцогской стражи Габриеля Фарнолле, что вежливо кивая по сторонам, глухо гремя современными композитными латами, заложив за спину руки, неторопливо прохаживался по павильону, время от времени сверяясь со своей прозрачной пластинкой.
- Молния: сводка – сказала она, указала пальцем на его прибор в его руке.
- Да вижу, пройдемте – быстро сверившись с ним, ответил ей начальник стражи и продемонстрировал открытой ладонью в сторону трибуны, где, поднявшись по широкому и гулкому деревянному подъему, вежливым книксеном поздоровавшись с принцессой и ее свитой, она с поклоном подошла к беседующим друг с другом в стороне от всех, на самом верхнем ряду, маршалу и Герцогу.
- Простите, что прерываю вас, но леди Тралле приказала передать, что будет к пяти – вежливо склонив голову, сообщила она – приказала мне находиться рядом с вами до ее прибытия.
- Что ж – согласился, кивнул герцог Булле – если так, то я не вижу смысла возражать, раз контрразведка настаивает, что ваше присутствие необходимо.
- Вильмонт, вот я все поражаюсь! – громко высказался маршал, угощаясь с подноса бутербродами с рыбой – как это в ваши годы вы так ловко управляетесь с таким количеством опекающих вас заботой женщин?
- Легко! – коварно и весело прищурившись, держа в согнутой руке фужер, многозначительно кивнул ему Герцог – но, если вам завидно, Георг, могу и поделиться. Для вас, моего зятя и верного друга не жалко даже самого лучшего. Как насчет Риты Фальки? Она знает, как развлечь столь доблестного, отважного и куртуазного героя, как вы. Ночью она выйдет из зеркала у вашей кровати, сыграет с вами в шашки, а если проиграете, прирежет.
- Ахаха! – засмеялся герцог Ринья – а если выиграю?
- Тогда она вас не тронет и уйдет – многозначительно подмигнул герцог Булле и, кивая на солдат в лагере, что собрались на восточном краю площади в бесформенную шумную толпу, презрительно скривил рот – что-то Яков не торопится. Уже четвертый час, а они всё как на базаре. Скучновато как-то на нашем утреннике, не правда ли? Жорж, вы с армией лучше меня, будьте другом, поторопите там, обедать пора, а мы еще не открылись.
Маршал принял гордую позу и хотел уже было позвать кого-нибудь из своих вассалов и друзей, когда к ним, тяжело гремя латами, ловко и стремительно взбежал разгоряченный граф Прицци. Следом спешил Фарканто, нес его шлем и большой боевой меч. Тут же появилась и принцесса Вероника с моментально собравшейся вокруг нее толпой нарядных, то и дело прихорашивающихся, шумных девиц.
- У меня все готово! – сообщил граф и в знак подлинности сказанного продемонстрировал свое воинство у ворот ратуши уже построенное в аккуратный, сверкающий сталью на солнце квадрат, браво спросил – сэр Кибуцци пьян, уже бьет фужеры. Требует поединка перед боем. Разрешите?
- Разрешаю – строго, но с веселым и хищным блеском в глазах ответил и тут же, предостерег его Герцог – только голову не трогайте, а то проиграем еще одну войну, кому за поражение будем рубить? Вам Август, Георгу или Дугласу?
- Не беспокойтесь, выше высочество, голову оставлю целой! – продемонстрировав латной перчаткой, заверил его военный комендант и через ступеньку зашагал обратно вниз. Столичные и иноземные гости с благосклонными улыбками расступались перед его тяжелой, громыхающей походкой, провожали его веселыми, восторженными взглядами. Спешили следом к перилам павильона и своим местам на трибуне, чтобы за фужерами и разговорами не пропустить ничего из предстоящего действа.
На плацу забил барабан, загудела волынка. Заиграли «построение». Рыцари и сержанты на восточном краю площади засуетились, спешно, кое-как, привели батальон генерала Кибуцци в боевой вид. Последним к ним подошел какой-то высокий и худой рыцарь с папиросой, по виду князь Мунзе. Неторопливо, как будто все ждали только его одного, постукивая пальцем, сбивая пепел, докурил, щелчком отбросил окурок и тоже встал со всеми. Сержант последний раз оглядел строй, отошел на правый фланг, в знак готовности поставил вертикально украшенное черным флажком копье. Над терцией подняли знамя, приготовились к торжественному открытию турнира.
Пропел рог. Оркестр заиграл во всю мочь. Разгоряченные положенной каждому кружкой вина дружинники, положив на плечи свои алебарды, копья и мечи под грохот барабана и пение полковых флейт двинулись по плацу. Две баталии по пятьсот человек, с черными и лиловыми шарфами поверх горжетов и бригандин, совершили аккуратный маневр: двумя колоннами промаршировали кругом по площади и перед трибуной. Под приветственные крики толпы вернулись на исходные позиции, встали друг напротив друга: баталия графа Прицци в лиловых шарфах с западного края площади у ворот ратуши, баталия генерала Кибуцци, в черных, с восточной, перед зданием Счетной Палаты и Банка Гирты. Все также пронзительно светло солнце, нагревало камни, играло на куполах шлемов и лезвиях мечей, на латных перчатках, оплечьях и заклепках брони. Шумная толпа на противоположной стороне площади, напирала на ограждения. Народу уже стало так много, что было уже не протолкнуться. Кто-то встал на основание решетки Собора чтобы было лучше видно, но тут же спрыгнул с него. Где-то случился конфликт, началась драка. Раздвигая публику древками копий и алебард, в ее сторону стальной цепочкой двинулись герцогские гвардейцы.
Запоздало прибежала, запыхавшись, чуть не споткнулась на ступеньках, извинилась перед принцессой Вероникой младшая дочь герцога Вильмонта Булле, Агнесс. Притащила за руку высокого рыжего и кучерявого мальчишку с кривыми зубами и в алой броне. Кивая на строй лиловых шарфов что-то быстро зашептала герцогине. Но та отказала какой-то ее просьбе, властным жестом велела обоим сесть рядом с дочерью генерала, Оливией Кибуцци и остальными фрейлинами, что расположилась на стульях и скамейках вокруг ее кресла. Последними вернулись на свои почетные места герцоги Булле и Ринья. Приметив благосклонный жест градоправителя начинать, церемониймейстер в глухой маске, парадных латах и плаще взмахнул рукой. Барабанщики сыграли «внимание». Баталии замерли, приготовились к бою. Во главе отряда лиловых шарфов, в первом ряду встали граф Прицци, Фарканто и тот самый усатый кавалер, Пескин, что сегодня намеревался проучить какого-то наглого школяра и радушно приглашал Вертуру с Марисой полюбоваться, как он будет его бить. Все трое были в современных композитных латах и каждый с длинным, затупленным мечом для военных игр.
Церемониймейстер то-то невнятно пропищал, но, запоздало сообразив что что-то не так, покопался у себя под шарфом цветов Булле, корректируя громкость, молодцевато и оглушительно гаркнул на всю площадь «раз, два, три!» и важным, торжественным тоном объявил об открытии пятьсот шестого фестиваля основания города и приуроченного к нему военного состязания, в котором примут участие сборный батальон вассалов Герцога и дружина Лилового Клуба графа Августа Прицци.
- По личной просьбе сэра Кибуцци, с позволения нашего сиятельнейшего герцога сэра Вильмонта Конрада Булле… - начал было он. Но его прервали выкрики, гул голосов и свист толпы.
Откуда-то от обоза на публику с грохотом вывалился огромный боевой конь. Пьяный генерал в открытом шлеме-саладе, сорванном с головы какого-то пехотинца, восседал на его спине, молотил сапогами без шпор. На трибуне и в толпе зрителей засвистели, загремел смех.
- Нет, голова ему точно не нужна – нахмурился, поморщился Герцог.
- Кто сразится со мной! А? – гарцуя по площади, пьяно сверкая глазами, рычал генерал, размахивая плетью – что, найдется смельчак скрестить мечи со стариком? Или тут все трусы и женщины? Давайте покатаю! Идите ко мне!
Принцесса Вероника на трибуне с картинно-невозмутимым видом приподняла бровь. Ее рыжая подруга засмеялась, закурила папиросу. Граф Прицци без лишних слов отстегнул забрало шлема, бросил его Фарканто и зашагал к всаднику, на ходу перекладывая для удара с левого на правое плечо свой двуручный меч.
Как раз в это время генерал развернулся к трибуне, чтобы поприветствовать дам, когда командор Лилового Клуба подошел к нему и с плеча рубанул по морде его лошадь. Конь захрипел, взвился на дыбы и, забив копытами, с грохотом сбросив всадника на камни мостовой, запоздало повалился следом. Секунду генерал лежал неподвижно в растекающейся луже конской крови. А граф Прицци подозвал к себе церемониймейстера и, схватив его за плечо, прорычал ему в шею так, что его голос загремел на всю площадь.
- ваше высочество, вы спрашивали не трогать голову?
Его лицо под козырьком шлема было искажено ненавистью, глаза горели бешеным, неукротимым огнем. Герцог на трибуне поморщился и сделал брезгливый жест.
- Фужеры-то Бог бы с ними, но такое свинство - это уже перебор.
- Хоть в чем-то мы с вами согласны друг мой! – приветливо салютуя кубком, кивнул герцог Ринья.
- Моветон – разочарованно развел руками за его спиной Патрик Эрсин, разъясняя что к чему каким-то застенчивым, прикрывающим рукавами лукавые и хитрые улыбки девицам.
- Сэр Булле говорит, несите сюда! – слыша этот разговор, звонко крикнул с трибуны какой-то бравый юноша в модной серой пелерине с черным восьмиконечным крестом на плече.
Граф Прицци без лишних слов схватил стонущего, хрипящего генерала за шлем и изломанной грудой тряпок и железа с грохотом и видимым усилием поволок в сторону трибуны.
- Меч для потешного боя – переведя дыхание, деловито крикнул он – дайте топор!
- Вот ваш меч! – встала со своего места, подняла и передала одной из своих девиц оставленное у ее кресла боевое оружие графа принцесса Вероника, чтобы та передала его вниз. Девушка взволнованно схватила ножны в обе руки, прижала их к себе и, звонко стуча по доскам высокими каблучками сапог, побежала относить. Вручила оружие графу.
- Август! – приходя в себя, застонал генерал – лихо вы…
Но граф замахнулся ногой, тяжелым метким ударом пихнул его в лицо так, что генерал откинулся на доски основания помоста и, припав на одно колено, быстро выдохнув, гулко ударил его с двух рук своим длинным мечом точно по шее. Тело генерала напряглось и с грохотом обмякло на мостовой. По камням потекла кровь. Шлем с головой качнулся на куполе, мертвое лицо запрокинулось, уставилось в ясное ветреное небо.
На секунду воцарилась тишина. Граф Прицци вернул свой меч девице и, бросив ей короткое и грозное.
- Попросите ее высочество отереть кровь – взвалил на плечо свой затупленный меч для военных игр, зашагал к своему отряду, ожидающему начала сражения.
Наверху, у кресла принцессы Вероники, высокая и стройная, нарядная светловолосая девица в красивой черной с золотой вышивкой мантии, широко распахнула голубые глаза и, словно не веря, что сейчас произошло, обратила к герцогине недоумевающий взгляд.
- Вероника… леди Булле – прошептала она, поджав ладони к лицу, встала со скамьи, попятилась и едва не упала со ступеней, но ее удержала рыжая Лиза.
- Оливия, осторожнее! – воскликнула, предупредила она, придерживая ее за плечи.
Но принцесса Вероника не обратила на эту сцену никакого внимания, как и на принесенные обратно к ее креслу ножны и окровавленный меч. Прищурив свои горящие кроваво-багровые, глаза, она внимательно наблюдала за людьми, собравшимися внизу на трибуне, с интересом созерцающих мертвого генерала и спину идущего от него прочь графа Прицци. Секунду царило молчание, но полковник Гутмар, что сидел на втором ряду, внезапно громко воскликнул в тишине.
- Ей Богу, уж лучше бы пьяным с лодки в реку. Хоть без такой стыдобы!
Как будто дал команду к тут же начавшемуся волнительному, веселому и шумному обсуждению инцидента. Маршал поднял кубок и отсалютовал Герцогу.
- А девка-то хваткая! Придет время, и вашу старую башку, Вильмонт, не сморгнув, чужими руками снимет!
- Отрубили одну голову, подставь другую – мрачно, с намеком, кивнул молчаливый до этого барон Тсурба сидящий от герцога Булле по другую руку и тоже поднял фужер. Они с маршалом отсалютовали друг другу и стукнулись кубками над коленями градоправителя. Запоздало присоединился к ним и сам Герцог.
- Внимание! – по знаку графа Прицци снова бодро и громко, на всю площадь, провозгласил церемониймейстер, отдал приказ музыкантам, что тут же снова застучали в барабан, запели в рога, наддали на волынки.
- Не стоять! – грозно и хрипло, закричал своим людям граф, указывая идти в наступление – вперед! В копье! Гирта!
- Да! – провозгласил Фарканто и вскинул меч.
- Христос Воскрес! Гирта! – как на войне страшно и яростно загремели боевой клич жандармы Лилового Клуба, и воодушевленные победой своего командира, ускоряя шаг, угрожающе держа оружие наперевес, монолитным бронированным валом двинулись на баталию вассалов Герцога. Оставшиеся без командира черные шарфы, видя с какой непреклонной решимостью идут на них оппоненты, подались назад. Уплотняя формацию, как на учениях против конницы подняли алебарды и пики, и, возможно они смогли бы дать наступающим достойный отпор, с честью показать свои отвагу и умение, если бы из строя не выпрыгнул какой-то совсем юный мальчишка с регалиями капитана и, громогласно прокричав.
- Вперед марш! А ну! Барабан, наступление! Слава Гирте! – вскинув на плечо свою палку с метровым стальным лезвием, не оглядываясь, в одиночку зашагал в атаку на баталию графа Прицци.
Часть строя отважно качнулась за ним, но большинство не послушалось, в недоумении оглядываясь на старших в ожидании приказа, осталось на месте. Князь Мунзе махнул рукой, отдал приказ наступать, сам поспешил вперед за смельчаком, но было поздно: черные шарфы безвозвратно потеряли инициативу, построение поломалось, обратив монолитную стальную формацию в рассеянную толпу, совершенно не способную к ведению слаженных боевых действий. Юноша, его оруженосец со щитом, князь Мунзе, сэр Порре и еще несколько человек с ними, не оглядываясь, сильно оторвались вперед и своим маленьким строем первыми оказались перед неудержимым графом и его людьми. Юный капитан сходу всадил с двух рук своей палкой в забрало шлема Пескина, как будто только ради этого он пошел в эту самоубийственную атаку и опрокинул его. При этом он сам получил несколько тяжелых сокрушительных ударов от Фарканто в плечи и шлем. Рядом с ним упал, навалился на него сраженный сразу несколькими мечами князь Мунзе. Граф Прицци замахнулся и ударил сверху вниз юного оруженосца, тот поднял щит, начал отступать, но второй и третий удары окончательно лишили его сил так, что он упал и прикрылся щитом, чтобы больше не били. Последним, получив в броню несколько тычков тупыми пиками, споткнулся о какого-то пятящегося солдата хвастливый сэр Порре.
- Статистов лупить без пощады! – поднимая забрало шлема, загремел граф – Христос Воскрес! Слава Гирте!
Минута скоротечной рукопашной схватки, глухой грохот стали и лязг мечей и все было кончено: строй лиловых шарфов сверкающей лавиной прокатился по площади, оставшиеся в строю черные шарфы дрогнули и, бросая оружие, с испуганными лицами кинулись прочь от наседающих на них противников. Под смех и крики публики, их гнали до ограждения, до обоза и карет. Черных шарфы бежали что было сил, прыгали под балки забора в толпу, бросались на четвереньках под повозки, лезли на фургоны и телеги. Их хватали за одежду, валили, колотили сорванными латными перчатками и эфесами мечей, догоняли, на бегу давали пинков под зад, бросали в спины шлемы, кололи ниже пояса, совали в ноги древки алебард и пик.
- Вильмонт, да это же настоящие артисты. Таланты! Им гастролировать надо! Денег заработают для города! – прищурившись, громко, на всю трибуну, весело и мстительно бросил маршал Герцогу и потребовал у оруженосца новый, взамен разбитого от восторга, фужер. На трибуне и на площади смеялись, стоя аплодировали столь быстро и феерично завершившейся битве.
- Забавный сценарий. Да, необычно – тихо осведомился у герцога Вильмонта, показал пальцем в черной перчатке, барон Тсурба – кто автор? Вы?
- Нет – сдержанно кивнул, ответил Герцог. Он не особо скрывал обиду и был очень недоволен тем, какой очередной позорной глупостью вылился этот бесспорно проваленный турнир.
Еще некоторое недолгое время по краю отгороженного пространства, где разбитые черные шарфы пытались сбежать от преследования, еще стояла шумная возня. В это время граф Прицци и его люди помогли подняться на ноги четверым смельчакам, первым вступившим в битву.
- Галько, да это вы! – весело изумился Пескин, лихо закручивая свой длинный торчащий ус – вот и подрались!
- Продолжим на поединках? – отирая разбитый до крови забралом шлема рот, устало, с напором и вызовом отвечал ему молодой капитан. Он едва держался на ногах и был контужен. Его мутило и трясло от ярости и пережитого волнения.
- Да вы мне уже и так засадили… - демонстрируя белую ссадину на куполе шлема, примирительно ответил усатый рыцарь.
- Галько! Таких героев как вы к врагу надо засылать! - стукнулся с ним локтями, кивая на разбитый вражеский строй, засмеялся граф Прицци – сегодня вечером леди Вероника устраивает праздничный ужи, поедете с нами. Там будет ваша сестра. Вольфганг вы же не возражаете против присутствия вашего будущего шурина? – осведомился он тоном, не терпящим пререканий у своих клевретов.
- Конечно нет – с готовностью кивнул рыцарь.
- Как со стороны? – обратился он к князю Мунзе, обнимаясь и с ним – наступали в шаг?
- Как всегда, железно – поморщился, ответил тот. Захлопал ресницами, надевая обратно на нос свои узкие очки, которые она снял перед боем, чтобы не разбили.
- Ну все, закончили тут? – оглядывая поле боя и возвращающихся к ним разгоряченных погоней дружинников, с картинной надменностью громко спросил Фарканто – можно идти на обед?
- Вольно – согласился граф Прицци, отдал Фарканто свое оружие и шлем, зашагал к трибуне, чтобы засвидетельствовать свое почтение Герцогу и принцессе Веронике. На зрительских местах и в павильоне царило восторженное праздничное веселье. Все пили, угощались горячими бутербродами, обсуждали столь скоротечно и непредсказуемо завершившийся турнир. Маршал Ринья с Эрсином, магистр Роффе и все остальные ушли с солнцепека под навес, к столам. Герцог проводил их недовольным взглядом. Сгорбившись, облокотившись о ручки кресла, уставился перед собой, тревожно оглядывал площадь и шумную толпу за ограждением пустого пространства для несостоявшихся военных игр. Рядом с градоправителем остались только барон Тсурба и замершая по стойке «смирно» за его спиной Ева. Отдельной группой, с фужерами в руках, рядом ниже подвинули друг к другу стулья, собрались кружком депутаты и богатые горожане, завели обсуждение каких-то малосущественных финансовых и торговых дел. Все также торжественно и неутомимо, повинуясь неизвестно чьему отданному приказу, маршировал по плацу, играл бравурный марш оркестр. Толпа на площади становилась все более шумной. От стен домов отражались, долетали до трибуны отдельные неразборчивые пьяные и агрессивные выкрики: у решетки Собора отдельными кампаниями уже собирались, задирали друг друга через переносные ограды и полицейское оцепление спорщики, участники назначенных на вечер кровавых поединков. Распорядитель турнира ходил по военному лагерю, тщетно пытался организовать хоть какое новое военное зрелище, но все уже устали, измучались на жаре, сняли броню и желали только побыстрее пойти прочь, упасть где-нибудь на диван или мягкий стул и насладиться праздником за столом, в кругу друзей, знакомых и семьи.
- Ваше высочество? – подошла к задумавшемуся Герцогу, сделала вежливый книксен, спросила принцесса Вероника – мы едем на ярмарку. Разрешаете?
За ее спиной стояла Агнесс Булле и ее взволнованный столь сиятельным обществом прыщавый кавалер. Тут же оказалась и держащая в руках все еще окровавленный меч графа Прицци, с интересом рассматривающая его, рыжая Лиза. Сам граф и его свита уже недвусмысленно ожидали внизу. Оруженосцы подводили коней, рыцари отдавали им длинные мечи и шлемы, помогали своим спутницам подняться в седла.
- Ты права, весь этот фарс просто омерзителен. Идите отдыхайте – как будто отмахиваясь от нее чтобы только пошла с глаз долой, благосклонно кивнул, разрешил Герцог.
- По плану должно было быть несколько сходок - сидя рядом ниже, важно объясняли похоже не понимающему что только что тут произошло, кажется уже сильно подвыпившему, глуховато подворачивающему ухо, столичному министру начальник тюрьмы, полковник Гутмар и комендант Южной Гирты Тиргофф. Рядом с ним в компании подруг сидела, надувшись на отца и жениха, дочь полковника, красивая и молодая девица семнадцати лет. Протирая большие круглые очки, которые она сняла с продавленного оправой носа, все еще стараясь изобразить обиду, поджимала губы и одновременно с волнением и интересом глядела на поле прошедшего боя, солдат в броне и тела мертвого генерала и его лошади, которые до сих пор никто так и не приказал унести. Подле нее, с видом знатока военного искусства, мужественно покачивал модно подстриженной бородой, опирался о рукоять меча, сидел как на коне лицом к спинке стула, против ее воли назначенный ей строгим отцом в женихи, молодой майор кавалерии Симон Вритте . Не скрывая восхищения, смотрел во все глаза, беззаботно любовался своей будущей женой. От души радовался солнцу, хорошему обществу и тому, что это не его рейтарский полк, показывать который ему предстояло завтра на конном турнире, подвергся сегодня такому гнусному унижению.
- Нарушенный боевой порядок и отклонение от заранее намеченного плана, каким бы плохим он ни был, на войне это всегда верная смерть – объяснял майор – но...
- Ничего, ничего – благосклонно закивал, перебил его министр – как у вас тут все самобытно, непосредственно и мило!
- Сорок семь раненых, трое насмерть – сухо доложил Герцогу подошедший наверх армейский доктор.
- Я пойду помогу - чуть улыбнулся, как будто ему было от этого приятно, барон Тсурба – сэр Булле, разрешите?
- Да, разумеется – согласился тот, помрачнел еще сильней. С уходом эксцентричного барона, если не считать молчаливой Евы, увлеченных беседой о тактике полковника, майора, коменданта и министра, и присутствующих рядом с ними пригожих девиц, он остался совсем один.
Часы показали пять вечера. По ступеням трибуны энергичной походкой поднялась невысокая красная фигура с низко надвинутым на глаза капюшоном. Пришла одна, без всякой охраны и свиты. Высокопоставленные чиновники и жандармы расступались, отстраненно и сдержанно приветствовали ее, не пытаясь первыми заговорить с ней. Перемолвившись несколькими словами с магистром Роффе и генеральным прокурором Гирты Максимилианом Курцо, поклонившись министру Динтре, и другим высокопоставленным старшинам и землевладельцам подошла к Герцогу и встала рядом с ним.
- Хельга – даже не глянув в ее сторону, сказал он – у тебя ко мне важное донесение? Или очередной отчет о том, что ты работаешь, и нарушений нет?
- Есть, но я работаю над ними, мой лорд – преклонив колено, кивнула она и слегка улыбнулась, как будто чтобы приободрить опечаленного, брошенного всеми, Герцога.
- Вся наша жизнь это одно большое нарушение – вздохнул Вильмонт Булле и тоже чуть улыбнулся – фужер вина за Гирту?
- У меня свой напиток – ответила она, достала из-под полы плаща флягу и налила из нее в услужливо подставленный оруженосцем фужер. Жидкость была черно-багрового цвета и густой как кровь. Выливаясь в кубок, липла на стенки крупными каплями. Сидящие неподалеку молодые женщины, что всеми силами пытались утешить Оливию, дочь генерала Кибуцци, тело которого до сих пор лежало на мостовой в ожидании, когда доктор освободится после раненых и придет за ним, недоверчиво уставились на фужер в ее руке. Покосились на кровь внизу. Но Хельга Тралле не обратила на них внимания, не смутил ее напиток и Герцога.
- Пятьсот шестой год основания Гирты! – явно пытаясь изобразить торжественную улыбку, негромко воскликнул он.
- Слава Гирте! Христос Воскрес! – кивнула Хельга Тралле.
Герцог поднял свой фужер, но не ударил им о фужер собеседницы. Они выпили.
***
Когда принцесса Вероника во главе своей свиты отъезжала с площади, за ограждение для гостей прорвался какой-то жандарм, шумно разругался с караулом, вбежал в павильон, начал что-то взволнованно объяснять маршалу Ринья.
- Что там? – резко обернулась в седле, прищурилась, раздраженно спросила принцесса Вероника.
- Узнаем, догоним! – быстро крикнул Фарканто, соскочил с коня, помог спешиться своей рыжей подруге и оба заспешили обратно в павильон.
Граф Прицци подал сигнал. Пеший рыцарь в сверкающей пластинчатой броне загудел в рожок, призывая пешеходов освободить проезд, и колонна неспешным шагом двинулась в сторону рынка. Когда они были уже на половине пути, проезжали здание суда, их догнали Фарканто и его бойкая рыжая спутница.
- У Восточных ворот взорвали экипаж Элеоноры Ринья! – подъехав в упор к принцессе, бросила, по-деловому, как будто это касалось какой-то несущественной безделицы, сообщила рыжая Лиза – но леди Ринья там не было. Карета сложилась вовнутрь. В щепки. По журналу станция зафиксировала локальный гравитационный разрыв.
Принцесса Вероника чуть повела головой, как будто эта новость не произвела на нее совершенно никакого впечатления.
- Значит леди Элеоноры сегодня уже не будет – только и сказала она с легкой безразличной досадой, глядя на веселый нарядный поток гуляющих по проспекту людей – печально. Давно с ней не виделись.
***
Солнце закатывалось за крыши домов. Сизые тени потянулись по площади от башенок мансард, от стен, шпилей колоколен и церквей. В тенях становилось холодно. В прозрачном голубом небе резко светило уже рыжеющее, клонящееся к западу солнце. Громко стучал барабан. Вертура, Мариса, доктор и студенты как-то сумели занять целый столик у входа в распивочную, где в зале играл граммофон, через дверь слушали новые столичные пластинки. От перегруженных аккордов гитар, басов и клавиш, от совсем не похожих на местные напевы, быстрых ритмов, поднималось настроение. От выпитого мутило, но с каждым новым глотком как будто становилось немного легче. На помосте уже час, как пороли провинившихся. Начинали с тех, кому за мелкое хулиганство, драку или иной легкий проступок полагалось всего несколько ударов, с постепенным переходом к более серьезным правонарушителям. Столичные гости поднимали рамки, вставали на цыпочки, лезли на скамьи, с интересом вслушивались в сухие строки приговоров, во все глаза любовались этой незнакомой им экзекуцией. Детективу же и остальным было уже абсолютно все равно. Вертура сидел поперек скамейки, устало облокотившись о ладонь, пил свой кофе, перемежая его с вином, то и дело одергивал себя чтобы не захмелеть. Доктор Сакс вливал в себя кружку за кружкой, вел какие-то бессвязные, бессмысленные разговоры с такими же пьяными художником Гармазоном и его Эллой. Окончательно раскиснув, начал жаловаться, стонать, насколько он одинок и никто не понимает его, не любит и не хочет читать его познавательные научные статьи. С завистью глядя на школяров и их подруг, почти со слезами на глазах сообщил на всю площадь, что как прекрасно быть молодым, и как было бы замечательно, чтобы какая-нибудь прелестная девица села и к нему на колени, утешала и была ласкова с ним. Пришла одна, но ей пригрозили сдать на порку и она тут же под общий хохот убежала прочь и скрылась в толпе.
Так шло время. Вертура заскучал и теперь уже без всякой тени удовольствия слушал беспрерывно молотящую однообразную музыку, устало глазел по сторонам на все эти уже порядком надоевшие толпы пьяных шумных гуляк, лотки, шатры, павильоны и до омерзения лицемерных, куражащихся кто во что горазд актеров и циркачей. Вздыхал, крепко держал под руку уже пьяную, все время рвущуюся куда-то встать и бежать, похоже, уже готовую начать буянить, Марису.
- Знакомые персонажи! – внезапно приметив на помосте лейтенанта Оскара Доццо и его жену Иду, воскликнул, одернул ее за плечо детектив. Секретарь в черно-белой маске уже зачитал приговор, который Вертура благополучно, как и все другие до этого, пропустил мимо ушей. Под презрительный свист толпы - Ида Доццо была сегодня первой женщиной в списке, которой полагалось наказание, обоих приговоренных раздели выше пояса, притянули к колодкам друг напротив друга, голова к голове.
- Что выбираете? Справедливость закона, или милость Бога и Герцога? – строгим сухим голосом провозгласил распорядитель в лохматой маске черно-белого демона.
- Справедливость! – вращая сумасшедшими глазами, облизывал влажные, прокушенные губы, скривился в страшной улыбке, сдул с лица упавшие не глаза волосы, лейтенант.
- Милость… – прошептала одними губами разгоряченная от стыда и страха Ида.
- Сложите и разделите на двоих – прозвенел рядом холодный и властный голос. Проталкивающийся через толпу, волочащий за собой встревоженную, раздосадованную столь резким обращением Марису, детектив повернулся в сторону окрика и увидел в десятке метров от себя восседающую на белом нарядном коне принцессу Веронику.
- Приговор герцогини - закон! – словно бы с насмешкой согласился секретарь и отдал приказ палачам – по тридцать ударов каждому. Мастер! Приведите к исполнению!
- Ну Христос Воскрес! – тряхнул головой, страшно и отчаянно воскликнул Оскар Доццо.
На площади все также играла музыка, кричали пьяные, веселились циркачи. Люди пили, разговаривали, смотрели по сторонам. Ритмично щелкали плети. Первые десять ударов Ида Доццо жалобно и громко вскрикивала, но потом прокусила губы и язык и затихла. Слезы ручьями катились по ее окровавленному лицу. Ее муж, наоборот, только сжимал рот, при каждом ударе шумно вдыхал через плотно сжатые зубы, натужно хрипел. К концу он стал спокоен и даже как-то весел, а когда кнут последний раз хлестнул его по искалеченной, превратившейся в сплошное багровое месиво спине, расслабленно уронил голову на грудь и тяжело выдохнул. Его жена напротив, еще где-то на двадцатом ударе лишилась чувств, так что было трудно понять, живая она вообще или нет.
- Лейтенант Марк Вертура! Отдел Нераскрытых Дел! – приметив в отцеплении знакомое лицо, продемонстрировал регалии капитану Кноцци, руководителю оперативного отдела полиции Гирты, детектив, и они с Марисой прошли к помосту, с которого уже снимали бесчувственных супругов. Неверную жену и расправившегося с ее любовником мужа.
- Оскар? – подошел к нему детектив, раскрыл свою флягу с кофе, плеснул ему на лицо и в рот. Лейтенант быстро заморгал, закашлялся и подавился.
- Обычно больней…- только и выдохнул он – Марк, чертов шпион, опять вы…
- Это шок – подошел, навис над ними граф Прицци. Расстегнул поясную сумку, которую на время потешного боя он переместил по ремню за спину, достал из нее ампулы и шприц. Присел на бревна рядом с детективом.
Мариса подошла к Иде Доццо, укрыла ее своим плащом. Тут же появился, навел на лежащую без чувств женщину свою рамку и бородатый столичный художник, прошедший со своей подругой через отцепление, продемонстрировав какую-то регалию и сказав, что он важный столичный корреспондент.
- Да, жестоко – качая головой, констатировал он – но поучительно.
Принцесса Вероника подвела своего коня к ним вупор, уставилась своими кроваво-красными глазами на столичных гостей.
- Это из-за нее – без тени жалости, строго сообщила она им.
Аккуратно обойдя ее коня спереди, к наказанным подошел какой-то высокий, аккуратный и пожилой незнакомец, привел за руку нарядного мальчика лет восьми и красиво одетую девочку четырех лет.
- Надо довезти домой – с низким поклоном обратился он к принцессе - Леди Булле, я не могу просить вас о помощи, но…
- Мама… - заметив растрепанную и окровавленную Иду Доццо, заплакал, было бросился к ней мальчик, но пожилой слуга цепкой рукой удержал его чтобы он не попал под копыта.
- Мама, мамочка! – закричал громче, капризно затопал ногой ребенок, чем вызвал недовольство окруживших его людей.
- Август – властно кивнула принцесса Вероника графу Прицци – заберите их во дворец - и сурово обратилась пожилому мужчине – ступайте. Я прикажу нашему доктору осмотреть их.
- Да моя леди – смиренно кивнул дворецкий и, крепко ухватив за плечо рыдающего, вырывающегося мальчика, повел его прочь. На помост уже поднималась очередная приговоренная к порке женщина. Еще с десяток человек ожидали плетей под строгим надзором конвоиров в стороне. Поодаль, закованные в цепи, с безразличной, усталой тоской в глазах, сидели приговоренные за воровство и грабеж к отрубанию пальцев и ног воры и бандиты. Палачи уже раздували угли, чтобы прижигать раны, останавливать кровотечение. В колоду рядом с маленькими, как в камере пыток, тисками для одной руки, был воткнут увесистый топор, похожий на мясницкий.
Пескин быстро договорился с постовыми о том, чтобы те погрузили в свою повозку обоих Доццо, догнали дворецкого и всех вместе, с их сыном и дочерью довезли до Малого Дворца. Отправил вестового, сказал, позвонить герцогскому лейб-медику, доктору Фонту, узнать у себя в лазарете он или нет.
- Марк, Анна – повелительно окликнула детектива и его спутницу, что уже собрались уходить, принцесса Вероника.
- Моя леди… - вздрогнул, поклонился детектив.
- Ваше высочество… – сделала смущенный книксен Мариса, прибавила изумленно – вы помните меня?
- С чего это мне вас не помнить? – кивнула принцесса и чуть улыбнулась. Ее страшные багровые глаза на миг стали теплыми и радостными, как будто она встретила старых, давно забытых друзей – вы снова приняли участие в судьбе глупого Оскара, так что сегодня поедете со мной. Будете моими гостями. Или у вас, как у Бориса, есть более важные дела, чем приглашение леди-герцогини?
***
Длинные сумрачные тени от ив у реки, от домов, от фасада церкви в западной части площади и поднимающейся высоко над крышами колокольни Собора Последних Дней, ложились на камни мостовой, на настил помоста, на тканевые бока шатров, павильонов и тентов. Лучи уходящего за дома рыжего вечернего солнца играли в витражах, бросали холодные рыжие отблески на шлемы полицейских и острия пик.
На узких, ведущих вверх по склону холма, к Соборной площади, улочках, между плотно стоящих друг к другу, нависающих над мостовой фасадами зданий, стало темно. Вокруг, в домах, на балкончиках, во двориках, в палисадниках, на крышах и между скал один за другим загорались веселые и уютные праздничные огни. Из распахнутых окон лилась музыка. Большая группа всадников во главе с графом Прицци и принцессой Вероникой уже в сопровождении большого отряда присоединившихся к ним жандармов и их девиц, пеших, вернувшихся с прогулки по городу герцогских гостей и оруженосцев торжественной многолюдной и грозной армией неспешно следовала по проспекту. По приказу герцогини во главе колонны подняли знамя с черным драконом на багровом поле и золотым крестом. Везти его доверили кривозубому рыжему юноше, которого привела на турнир и представила принцессе младшая дочь герцога Вильмонта, Агнесс. Бил барабан, мелодично и низко пела большая полковая флейта. При виде столь торжественного и грозного отряда, горожане и гости города улыбались, отходили к домам, вставали в подворотнях, в дверях лавок и на крылечках. Снимали головные уборы и капюшоны, радостно и почтительно кланялись графу и принцессе Веронике. Та сдержанно и благосклонно улыбалась, кивала им. И если все вокруг радовались ее торжественному и многолюдному праздничному кортежу, то в глазах самой герцогини стояла плохо скрываемая усталая, напряженная тревога. Граф Прицци ехал по правую руку от нее, разговаривая с ней, держал себя властно и отстраненно, как заслуженный генерал с молодой женой или взявший на важную встречу дочь, отец. Слева ее сопровождал сейчас серьезный, и даже, как показалось детективу, страшный в своей эксцентричной непредсказуемости Фарканто и оскалившаяся, бросающая по сторонам пронзительные, хозяйские взгляды, рыжая Лиза. Капитан Галько с друзьями и кучерявой зеленоглазой девушкой, Пескин со своей дамой, что оказалась испортившему турнир юноше старшей сестрой, и многие другие уже знакомые и незнакомые Вертуре кавалеры с сыновьями, женами и дочерьми в компании домочадцев и облаченных в начищенные доспехи дружинников, кто пешком, кто верхом, кто в повозке, плотной колонной следовали за ними. Подняв на плечи оружие и копья с флажками, образовали самое настоящее и не в пример турниру искренне, праздничное шествие.
Вертура и Мариса старались не отъезжать далеко, держались первой трети отряда неподалеку от герцогини. Оба молчали. Детектив то и дело оглядывался по сторонам, Мариса, делала вид, что ничуть не взволнована столь внезапным высоким приглашением. Уставившись перед собой, подозрительно, исподлобья, поглядывала на Вертуру и едущих рядом столичных гостей. С непривычки пьяно и опасно покачивались в седлах, пытаясь одновременно рисовать все вокруг, Гармазон и Элла громко смеялись и шутили, пили из постоянно передаваемых из рук в руки бутылок и фляг и, гладя на них, Вертуре еще подумалось, что в таком состоянии им надо было ехать в повозке, а не верхом, как, будто нарочно чтобы сыграть с ними какую-то злую шутку, или проверить их, предложила им принцесса Вероника. Он хотел сказать об этом, но благоразумно промолчал. К счастью все разрешилось благополучно: как будто наконец сжалившись над ними, пока они не упали и не расшиблись о камни мостовой, кто-то указал двум юношам, подойти и, чтоб не дергали, взять их животных под уздцы. Отъезжая с рынка, Элла громко и несколько раз спросила забрать и их новых знакомых - окончательно опьяневших и начавших буйно безобразничать студентов, но принцесса отвернулась от нее, сделала вид, будто не услышала. Бросили лежать со школярами под деревьями у реки и доктора, что перепив и уткнувшись лицом в траву, впал в какую-то бестолковую и бессмысленную пьяную истерику.
Так доехали до Соборной площади. Здесь, под стенами счетной палаты, уже заканчивал свои сборы военный обоз. Большинство участвовавших в турнире уже разошлись, но некоторые остались, сидели у телег в ожидании горячей трапезы и ночного торжества, что должно было начаться после кровавых поединков. Ограждение турнирного поля уже частично разобрали, частично сдвинули к павильону и трибуне. Из освободившихся деревянных секций составили несколько рингов для боев. Перед ними за составленными в ряд, укрытыми лиловой скатертью просторными, как в суде, столами, несла свою службу городская комиссия. Уполномоченные от магистрата и жандармерии откровенно скучали, изображая работу, вяло заглядывали в свои книжки, проверяли журнал, изредка, с молчаливым раздражением, поднимали глаза на вялую дуэль, как какой-то обнаженный по пояс юноша неумело и злобно размахивал мечом перед еще более неумелым уже немолодым, но не менее разъяренным господином. Вяло и редко ударял барабан, меланхолично наигрывала колесная лира: городские музыканты, сидя на первом ряду трибуны, спустя рукава создавали на площади атмосферу торжества, сменив давно ушедший праздновать на какой-нибудь важный прием в богатом замке, полковой оркестр. В стороне от рингов чернел тентом больничный фургон. Рядом на досках лежало несколько укрытых черными докторскими саванами неподвижных тел. Безутешно плакала, прижимая к себе маленьких сына и дочь, какая-то женщина. Сидящему чуть поодаль на раскладном стуле мрачному рыцарю с мечом, доктор обрабатывал колотую рану. Тут же прогуливались, вели свои разговоры и обсуждения те, кто уже провел свой бой или, примирившись с противником, официально, письменно, отказался от заявленной дуэли. Отдельно, через забор друг от друга, сидели подавшие заявки и ожидающие своей очереди на поединок. С сомнением, недоверием и ужасом оборачиваясь на раненых и мертвые тела, показывали пальцем, махали руками, вытягивая лица, кричали оппонентам за забором «Да ты на себя посмотри!». Накуражившись, наконец доказав себе и публике, что они не сдались и не прогнулись, снисходительно бросали «Ну ладно. Что в конце-то концов?», раскрывали объятия в знак примирения, извинялись, братались и, забирая с собой многочисленных друзей и подруг, что пришли поддержать их перед боем, уходили все вместе в сторону рынка.
Павильон, где праздновали открытие фестиваля герцогские гости и откуда смотрели так неудачно сложившийся пеший турнир, опустел. Буфет уже закрыли, а фургончик с баром увезли к герцогскому дворцу, где на вечер и ночь был назначен большой, посвященный фестивалю пир. Спеша на него, в ворота парка въезжали нарядные повозки и верховые. У ограды нес вахту караул. По дорожкам прогуливались отдыхающие. Не торопясь идти в накуренные салоны и залы, наслаждаясь ясным вечером и легкими напитками, занимали удобно расставленные между нарядных клумб скамеечки и уютные, укрытые в кустах акации и шиповника беседки.
Из ворот парка, как будто нарочно рассчитав встречу у герцогиней, выехал барон Тсурба. Его экстравагантный, похожий на поваленную колокольню без окон экипаж стоял неподалеку, но сам он отчего-то восседал на спине вороного коня, чья необычно густая черная грива и такой же непроглядно-черный хвост были одного тона и как будто одной фактуры с его необычайно длинным и, должно быть неудобным, похожим на крылья летучей мыши плащом. Остановившись у ограды парка, он поклонился графу и принцессе Веронике, осведомившись о здоровье, улыбнулся так, что Вертуре стало неприятно: на миг их глаза встретились, отчего детектив даже вздрогнул. С интересом оглядывая этого эксцентричного аристократа вблизи, он внезапно осознал, что лошадь барона смотрит прямо на него точно таким же взглядом, как и всадник, неподвижно, внимательно и осмысленно. Зрачки обоих, двигались синхронно, словно принадлежали к одному разделенному надвое существу, и только, если глаза барона были просто черными и как будто поглощали свет, то в глазах лошади было нечто похожее на то, словно там копошились, перекатывались, переплетались друг с другом тугими клубками какие-то тонике и уродливые черно-серые жгуты.
- Я уезжаю – выслушав от герцогини короткую сдержанную благодарность за заботу, спокойным деловым тоном сообщил гость - если я буду нужен вам в Гирте, звоните, обращайтесь, в любое время.
- Да, благодарю вас – вежливо, но холодно, кивнула она в ответ и нетерпеливо тронула коня. Отъехал и барон. Вертура же, что был несколько озадачен этим явлением, решил для себя, что скорее всего он все-таки напился и стал мнителен.
- Все я домой – пристально глядя на него вупор, внезапно коротко и зло бросила ему Мариса. Рывком остановила лошадь перед воротами герцогского парка, напряженно замерла в седле. Ее щеки горели, в голосе и пылающих глазах сквозили обида и бессмысленная пьяная злость – иди один. Леди Булле позвала тебя. Делай что хочешь. Это твое приглашение.
- Ты должна.. – протянул ладонь, хотел коснуться ее рукава детектив, но она брезгливо отдернула локоть, нахмурилась и хотела было спрыгнуть с седла, но Вертура все же ухватил ее за руку, удержал, наклонился к ней, сказал тихо и отчетливо – леди Тралле сказала, что мы при исполнении. Я здесь непричем, я сам ничего не понимаю, ты должна поехать со мной. Видишь, что творится?
Их громко окликнули из колонны. Мариса прищурилась, как будто желая ударить, секунду смотрела на Вертуру тупым, полным ненависти взором, но внезапно опустила взгляд. Прошептала тихо так, что он едва расслышал ее за боем барабана, редкими ударами мечей, веселым говором, эхом и цокотом копыт.
- Ага, как всегда. Кто меня когда-нибудь спрашивал. Ну поехали, что теперь делать.
***
Глава 13. Фестиваль. (Пятница ночь)
***
В городе забили колокола. Возвестили о начале вечерней литургии.
Медленно и гулко ударял барабан, играла флейта. У ворот герцогского парка к свите принцессы и графа присоединились придворные музыканты, облаченные в нарядные бордовые мантии и темно-синие плащи. Заиграли громкий и торжественный марш.
Часы на фасаде ратуши пробили восьмой час вечера. Над головами рыжело пронзительное закатное небо. По приказу капитана герцогской стражи Габриеля Форнолле, юнкера и гвардейцы, приветствуя герцогиню и ее свиту, зажгли праздничные факелы и огни. И слыша музыку, видя их свет, со всех сторон к ним потянулись герцогские гости, придворные дамы и рыцари, что прогуливались по дорожкам и потайным тропинкам живописного вечернего парка, в радостном предвкушении предстоящего праздничного банкета.
Восторженно переговариваясь, находя это шествие новой забавной игрой, компаниями, поодиночке и парами примыкая к колонне. Торжественной многолюдной процессией с музыкой и огнями, прошли по центральной аллее парка за герцогиней и ее свитой, до освещенных пронзительными электрическими лампами парадных дверей дворца, где на ступеньках, держа в руке фужер с игристым вином, как радушный хозяин дома, их приветствовал лично сам Герцог.
Граф Прицци и принцесса Вероника, не спешиваясь с коней, поклонились ему и свернули направо, вдоль фасада здания. За ними последовали все верховые и часть присоединившихся к ним пеших гостей: как понял детектив, те, кого, как и их с Марисой герцогиня и граф заранее и лично пригласили на посвященный празднику, отдельный от общего, свой собственный пир. Остальные же, следуя радушному, но повелительному жесту капитана Форнолле, направились за герцогом Вильмонтом в парадный холл, чтобы присоединиться к основному празднеству, звуки которого: музыка и говор многочисленных голосов, радостным гулом разливались из распахнутых настежь окон вальсовых зал, аудиторий и комнат, наполняя сердца восторженным предвкушением богатого званого ужина, танцев до утра и куртуазных бесед.
Беспрекословно следуя за принцессой и графом, проезжая по мощеной округлым булыжником, засаженной кустами сирени и шиповника просторной дороге, детектив залюбовался убегающим в перспективу трехэтажным бело-синим фасадом дворца и высокими, освещенными теплым, уютным и ярким электрическим светом окнами. Там, за круженными тюлевыми занавесками мелькали силуэты спешно проходящих, занимающихся своими делами кавалеров и девиц, на широких подоконниках стояли горшки с живописными цветами, а рядом сидели или лежали огромные полосатые кошки. Зевали, вальяжно поводили мордочками, наслаждались легким прохладным ветерком и бездельем.
Вдоль всего фасада, на выкованных из железа, увитых металлическими лозами и листьями столбах, зажглись круглые матовые фонари, но в чащобе парка было уже темно: густые сизые тени ползли между кустов, укрывали холодной вечерней мглой живые изгороди, узкие уютные дорожки и запрятанные в зарослях черемухи потайные скамеечки, павильоны и беседки.
Впереди, по ходу движения колонны, между фасадом дворца и деревьями парка, пронзительным закатным пламенем рыжел просвет. Несколько особенно огромных и могучих вязов росли в конце пути, как будто на краю какого-то большого пространства или обрыва.
И вправду: идущая вдоль фасада дворца дорога закончилась просторной, мощеной крупным покатым булыжником площадкой, огороженной с запада широким каменным парапетом с видом на крыши города и залив. Нестерпимо яркое, низкое солнце слепило глаза, клонилось к закату, готовое вот-вот упасть в его бескрайнюю гладь отливающей серебром и рыженой воды. Отражалось в окнах, предавало предметам нереально четкие контуры и холодные вечерние оттенки,
Пропуская всех вперед, принцесса Вероника и ее свита, придержали коней. Граф Прицци возглавил отряд. Как старший, первым остановился и спешился перед высокими и массивными дверьми Малого Дворца: соединенного аркой и галереей с основным корпусом, выполненного в едином сине-белом барочном тоне с остальным архитектурным ансамблем герцогской резиденции, большого трехэтажного флигеля.
Становилось прохладно. Женщины оправляли платки и капюшоны, кутались в плащи. Кавалеры ловко спрыгивали с седел, протягивали им руки, подхватывали за талии и под локти, помогали спешиться. Отдавали юным оруженосцам и пажам поводья лошадей, оправляли перевязи, лацканы мантий и ножны, галантно брали под локти и за пальцы своих спутниц, вели их во дворец.
Вертура и Мариса остались в седлах рядом с герцогиней. Как впервые приглашенные, ждали ее личного приказа, смотрели по сторонам, слушали безмятежные и радостные звуки праздничного парка. Отливающее от стен и мостовой, эхо глушило голоса, смешивало их с бряцанием упряжи, звуками далекого оркестра и цокотом копыт. И, глядя на эти просторные, расчерченные резными белыми рамами, окна над парадными дверьми Малого Дворца, на втором этаже, безошибочно угадав за ними просторную, но уютную, подсвеченную многочисленными мягкими огнями, трапезную залу с накрытыми столами и угощением, Вертура внезапно поймал себя на восторженной мысли о том, что как это на самом деле прекрасно, что они с Марисой тоже в числе приглашенных на это столь непривычное ему торжество, так похожее одновременно и на чинный и торжественный рыцарский прием и на собрание большой компании добрых знакомых и друзей.
- Регина, посмотри, чтоб никого не забыли – когда почти все, кроме свиты принцессы, оставили своих коней и вошли во дворец, властно обратилась принцесса к одной из своих фрейлин и, обернувшись к детективу, художнику и их спутницам, заметив их неловкость, объявила – вы мои гости, а я здесь хозяйка и все принадлежит мне!
Бросила на них стремительный взгляд, сверкнула своими кроваво-красными глазами таким алчным, гордым и жестоким блеском, что Вертуре стало как-то особенно тревожно на душе. При этом ни герцогиня Агнесс, дочь Герцога, ни вернувшийся из дворца граф Прицци, ни кто иной, не сказал ей на это ни слова. Только художник, Давид Гармазон согласно и рассеянно буркнул.
- Угу. Учтем – и неумело поколачивая пятками, подвел своего коня к ограждению площадки, чтобы нарисовать панораму города и моря внизу, под высоким скальным обрывом холма, на краю которого стоял герцогский дворец.
Вертура приложил руку к груди, вежливо и молча поклонился герцогине что все понял. Спрыгнул с коня, протянул руки, помог Марисе спешиться.
Когда последние гости вошли во дворец, военный комендант подал руку, помог спуститься с лошади и принцессе Веронике. Та благородно, но холодно поблагодарила его и как будто бы весело обратилась к художнику и его спутнице.
- Элла. Я там видела у вас о путешествии по провинциальной глуши. Это же вы про Гирту? – с намеком спросила она, указала остальным идти вперед, и, как будто желая обсудить с ними что-то важное, чуть замедлила шаги. Вертура, что был неподалеку, вел под руку Марису, делал вид, что оглядывает просторный и чистый холл, стараясь держаться поближе к герцогине, как к единственной, с кем он был знаком в этом обществе, невольно подслушал их.
- Ну так да! – отвечала столичная гостья, спьяну путаясь в непривычной длинной юбке, хватаясь за своего кавалера – мы же за границей первый раз! Даже и не представляли как у вас тут! Думали какая-то деревня, платки, ложки деревянные, фольклор. Драконы, орки, тролли с мечами по лесам бегают…
- Да, регион не передовой. И даже не экспериментальный… – серьезно согласилась герцогиня.
- Рыцари в латах с граммофонами на конях! – вставил свое слово Гармазон, увлеченный рисованием себя в обществе с принцессой и Эллой с их отражения в высоком зеркале.
- И вы, Вероника тут вдруг оказывается самая главная! Чего мы тут о вас только не наслушались! И с этими красными линзами! – восторженно засмеялась Элла, энергично закивала в знак согласия с художником, начала рассказывать что-то бестолковое, сумбурное и даже пренебрежительное, с пьяных глаз совершенно не замечая той коварной, презрительной и жестокой гримасы, что при этих неаккуратно брошенных словах исказила лицо собеседницы.
- Прямо королева вампиров! – внезапно найдя нужный пафосный оборот, радостно воскликнула она.
- Зря… – покачал головой, тихо пошептал детектив. Мариса многозначительно отвернулась, как будто бы разглядывала какой-то искусно выполненный гобелен, нахмурилась, склонила голову, согласно пожала локоть идущего рука об руку с ней Вертуры в знак согласия с ним.
- Так значит я еще у вас и нежить? – казалось бы снова радостно, как будто вспоминая со старыми знакомыми какой-то забавный юношеский анекдот или только им одним известную шутку, запрокинув голову, со смехом ответила принцесса Вероника.
Вертура насторожился: она снова говорила тем особенным, одновременно веселым и исступленным тоном, не сулящим ничего, кроме беды, а на ее лице играла широкая и при этом страшная, как оскал, улыбка, как будто уже само предвкушение неминуемой коварной расплаты за эти неаккуратно брошенные наивные слова распаляло ее жестокое сердце.
- Ахаха! – засмеялась Элла – ну точно же! И ваш этот красный глаз сфотографировать и такой злобный на обложку! Нет, ну такого мы просто не ожидали. В столичном регионе же как тут, у вас, не показывают… И эта гостиница, где вы нам сказали встать, такая белиберда и тараканий разъезд!
- Это Гирта. Вы знали, на что шли...
- Ага, хотели посмотреть вживую, и такое приключение! Все орут, пьют, дверьми хлопают, всю ночь дудят на волынках! – перебила ее, воскликнула Элла – и эти ваши крепости, замки, церкви! Все такое настоящее, суровое... А природа…
- Элла, Давид – как будто уже совсем устав от нее, кивнула, бесцеремонно и громко перебила ее в ответ принцесса. Ее лицо и голос снова стали спокойными и властными, но в глазах плясал холодный и мстительный огонь непогашенной, неоплаченной обиды – нас уже ждут, пойдемте. И я тут как раз придумала праздничное развлечение на после ужина. Специально для вас. Жаль конечно, что без прямой трансляции: исходящее вещание у нас тут заблокировано. Вы же когда выезжали, видели условия, ставили галку, что внимательно ознакомились с ними? Впрочем, нарисовать и надписать от руки вам же это не помешает, верно? Так что готовьтесь, будет вам эксклюзив для ваших подписчиков с рыцарями под хардбас, прямиком из провинциальной глуши.
- Замечательно! Вероника, вы просто прелесть! – восторженно засмеялась подруга художника и хотела было обнять герцогиню, но та брезгливо отстранилась от нее – а сейчас будет ужин со свечами, стихами и менестрелями? Ах, это все так мило…
Но принцесса не став слушать дальше, отошла от своих столичных знакомых, направилась к Вертуре и Марисе.
- Останетесь у меня. После ужина вам покажут комнату. Пойдемте, не задерживайтесь – бросив стремительный взгляд, сообщила она им коротко и властно. Поспешила вверх по широкой беломраморной, украшенной нарядной, лиловых и алых цветов, ковровой дорожкой, лестнице, где наверху ее уже ждал, галантно протягивал ей локоть, граф Прицци.
- Вы очень заботливы, моя леди – вежливо поклонился, запоздало ответил ей в спину Вертура – это большая честь…
- Юбилей Гирты. Пятьсот шесть лет – обернулась уже с верхней площадки, объявила, смерила их с Марисой внимательным, пристальным взглядом своих неестественных блестящих кровавых глаз, принцесса Вероника. Вертура вздрогнул. Зловещая, украшенная серебряными письменами на незнакомом языке, тонкая алая лента, что была вплетена от затылка в ее длинные распущенные волосы и заканчивалась с каждого конца крупными красно-белыми жемчужинами, была одного цвета с ее кровавыми, алыми перчатками с синими накладными ногтями и тесненными на тыльных сторонах ладоней крестами и охранными символами. Твердые, крахмальные, снежно-белые рукава ее рубахи без всякой вышивки или иных украшений и ярко-красный шелк подола ее платья резали глаза. Тяжелая, морозно-голубая, расшитая серебром мантия из плотной ткани напоминала скорее не парадную одежду, а легкий, способный защитить от кинжала или шального выстрела, доспех.
Вертура отвел глаза, чтобы не смотреть на нее. Только сейчас он обратил внимание, что на ногах у принцессы не как у всех остальных девиц, легкие, надетые специально для праздника, лакированные, выполненные под столичные, сапожки или туфли, а, как и в прошлый раз, в доме военного коменданта, так не вяжущиеся с общей торжественной праздничной атмосферой, все те же самые высокие, массивные и черные башмаки.
- Вы же принц, или вы забыли? – заметив, что он смущен ее вниманием, чуть задержалась на лестнице, строго кивнула ему принцесса Вероника – привыкайте снова быть рыцарем без страха и упрека. Другие мне тут не нужны.
- А, так вы тоже родственник какого-нибудь короля? – уже напирал сзади по лестнице художник, придерживал свою пьяную даму под руку, чтобы она ненароком не оступилась.
- Да. Но только сугубо в мечтах – приложив руку к сердцу, с поклоном многозначительно продемонстрировал Вертура, и они поспешили наверх, к остальным гостям в аудиторию, где уже все было готово к торжественному праздничному банкету.
***
На втором этаже, куда привела их парадная лестница, как и ожидал Вертура, располагалась большая, ярко освещенная закатным солнцем аудитория с высоким, потолком и многочисленными окнами на три стороны. Электрические лампы, которые детектив видел снаружи, частично выключили, и сейчас в зале стояла приятная вечерняя полутьма. Было прохладно: через открытые со стороны залива окна, с улицы веяло дымами печных труб и летящим над крышами города морским ветром. Стоящий над столами густой запах вощеной кожи, одеколона и женских духов приятно смешивался с ароматами жасмина и роз: красный угол и иконы в нем были заботливо украшены цветами, а в пространстве между окон висели густые гирлянды из свежесрезанных листьев.
По всей периметру аудитории стояли просторные, укрытые багровой и лиловой скатертями, заставленные блюдами с закусками, салатами и бутербродами столы, но вместо стульев, как в монастырской трапезной, или казарме, приглашенные сидели за ними на длинных деревянных скамейках. Оставив свои плащи на вешалке справа от дверей, Вертура и Мариса обернулись к иконам в углу, рядом с раскрытым окном, где под лампадами, и венками из еловых веток уже поместили знамя герцогини, а рядом, укрепленный на древко как воинский штандарт, серый стальной крест. Перекрестившись на него, так и остались стоять, в ожидании, когда им предложат пройти за столы.
Музыканты неподалеку все вместе обернулись в их сторону.
- Играем вот эту – призывая не отвлекаться без дела, указал медиатором в список тот из них, что был с лютней и в маске с единственным алым глазом во лбу на пустой белой личине.
- Ага – согласился второй, поудобнее пристроил на коленях свой модный электрический тамбурин. Скрипач коснулся смычком струны, подвернул громкость, проверяя, как будет звучать в полную силу. Густо, зконко и стремительно ударил по минору бас. Девица в длинном крахмальном, расписанном алыми магическими письменами, балахоне и маске с огненно-рыжими кленовыми листьями, коснулась длинными ногтями своей арфы, извлекая густое певучее арпеджио.
Услышав первые звуки музыки, гости с интересом и улыбками оборачивались в их сторону: все уже сидели за столами на своих местах, но в отсутствии герцогини никто так и не притронулся ни к напиткам ни к еде.
Так прошло еще минут пять, пока она не вошла. С тяжелым ритмичным грохотом своих тяжелых башмаков быстрой энергичной походкой проследовала мимо столов и окон, властным взглядом королевы окинула многочисленных приглашенных, указала Вертуре и Марисе занять места неподалеку от своего кресла, у северных окон залы с видом на парк и шпиль Собора Последних Дней.
По левую руку от нее встали Фарканто и его рыжая подруга, по правую возвысился, граф Прицци. Пескин, на другом конце зала, принял торжественную позу, приказал музыкантам не играть. Граф склонился к неподвижно замершей рядом с ним герцогине, заговорил с ней, на что та согласно кивнула, немигающим взглядом уставилась на столы. Граф позвонил в колокольчик и, повинуясь его мелодичному настойчивому звону, веселые шумные беседы и смех за столами пошли на убыль и вскоре затихли. С грохотом отодвигая скамьи, гости поднимались со своих мест, обращали взгляды в сторону икон, размашисто и грозно крестились. Встали и музыканты, сняли маски, предупредительно отложили инструменты. Пажи и фрейлины выстроились вдоль окон, тоже осенили себя крестными знамениями. Последними, с недоумевающими и смущенными столь торжественной церемонией улыбками, следом за хозяевами один за другим поднялись и непривычнее к молитве перед едой гости из Столицы. Кто-то что-то шепнул соседу, но на него бросили пристальный, угрожающий взгляд и шутник притих.
Когда все были на ногах, и в аудитории воцарилась полное, ничем не нарушаемое молчание, выждав несколько секунд, сложила троеперстно ладонь, характерным резким жестом намотала на запястье широкий рукав своей рубахи, последней осенила себя крестом и принцесса Вероника.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё… – гулким размеренным и сдержанным речитативом, как перед боем на войне, начал читать молитву граф Прицци, а когда правило закончилось, все снова подняли руки, перекрестились и произнесли «Аминь».
- Благослови Господь Бог наш, Иисус Христос, дары земные, от которых только по великой милости Твоей есть будем – грозно объявил граф, благословил крестным знамением присутствующих и столы.
Пара человек из столичных гостей принцессы, опрометчиво посчитав, что можно садиться есть, загромыхали скамьями, но какой-то рыцарь крепко взял одного за плечо, с готовностью положил руку на эфес, и они тут же вскочили на ноги. Испуганно замерли, вопросительно уставились в сторону не проявившей к инциденту и их персонам ровно никакого внимания принцессу Веронику.
Вертура насторожился. Склонил голову, краем глаза наблюдал за присутствующими и внезапно ставшей такой же гордой, молчаливой и торжественной как остальные рыцари и их женщины Марисой. Искоса поглядывая на него, она чуть повела рукой. Коснулась его пальцев, одобрительно пожала их, и от этого ободряющего прикосновения, в столь торжественный и важный момент ему внезапно почувствовалось, как будто та самая неимоверная и грозная мощь, какая рождается только в стремлении искренней общей молитвы, объединила всех собравшихся в этой зале, прошла через это касание, наполнила и его сердце чувством чего-то очень важного, могущественного и ответственного что сейчас, должно быть, ощущал каждый из присутствующих здесь.
Но чин не был окончен. Все глаза обратились к герцогине. Явился рыжеволосый, весь в веснушках, молодой паж, тот самый, что сопровождал Агнесс Булле, а потом вез знамя во главе торжественной процессии. Под суровыми взглядами старших, стараясь не сбить шаг, но с явным волнением, прошествовал мимо окон, столов и скамей, принес покрытую блестящими черной и багровой глазурями керамическую чашу и, откупорив бутыль, наполнил ее почти до краев ароматным темно-лиловым напитком. Преклонив голову, на двух руках передал чашу графу, на что тот кивнул, поставил ее на стол перед герцогиней.
Высокая и худая, уже немолодая, но наделенная какой-то неуловимой, заставляющей содрогаться сердце, потусторонней красотой, женщина в белом, без всяких украшений, длинном платье и плотной черной накидке, что все это время стояла рядом с ним, откинула с плеча косу. Протянула тонкую белую ладонь, в которой как будто все это время держала маленький и блестящий, должно быть очень острый нож и положила его на стол. Принцесса Вероника без промедлений взяла его и, решительным движением откинув снежно-белый рукав, обнажив запястье, немигающими, пронзительными глазами глядя на собравшихся за столом гостей, коснулась кожи лезвием. Ее глаза замерли, веки дрогнули, ладони напряглись, но она не остановила движения, решительно и медленно повела ножом, разрезая кожу на обратной стороне руки. Густые алые капли покатились, побежали, потекли из под ее плотно сжатого кулака. Зловещими пятнами обагрили идеально-белый, крахмальный рукав и полы нарядных, украшенных морозной серебряной вышивкой одежд. Залили, испачкали светло-лиловую скатерть и белые салфетки. Разрезав руку от локтя до кисти, принцесса опустила окровавленный нож, отложила его, подняла ладонь над чашей так, чтобы кровь, сбегая между пальцев, смешивалась с вином. Придерживая правой рукой левую, пронзительными, немигающими глазами смотрела на собравшихся, в торжественном молчании внимающих каждому ее движению, гостей.
В зале воцарилась полная тишина. Мужчины замерли с неподвижными и суровыми лицами. Женщины оскалились, с внимательным, хищным, и как будто даже завистливым, напряжением. Майор Тинвег опустил взгляд. С силой сжал кулак, и медленно перекрестился. Когда крови было достаточно, военный комендант одобрительно кивнул. Взял с подноса большой лиловый платок с черным драконом и серебряным крестом, с полоном перевязал пораненную руку герцогини.
Когда все приготовления были завершены, она взяла чашу обеими руками, воздела к высокому потолку исступленные, как будто глядящие куда-то в иной, видимый только ей одной мир, глаза, громко и вдохновенно провозгласила.
- Веру вашу, верность вашу, служение ваше, да помянет Господь Бог во царствии своем!
Граф Прицци прищурился, оперся о меч. Глаза его стали внимательными, исполненными стальной, непреклонной холодности, точно также как и глаза и лица других присутствующих в зале мужчин. Под этими взглядами готовности убить любого, кто нарушит это правило, окончательно притихли, как будто сжались от страха столичные гости. Обратили вопросительные, растерянные и испуганные взгляды к герцогине. Он она даже не посмотрела на них. Подняла обеими руками чашу, отпала из нее, передала ее молча протянувшему ей ладони Фарканто и перекрестилась. Молодой рыцарь торжественно подогнул колено, склонив голову, отсалютовал иконам, знамени и кресту и тоже сделал глоток. Передал ее дальше, рыжей Лизе, та Вертуре, он Марисе и так далее, по кругу, по часовой стрелке, пока чаша не обошла по залу всех и не вернулась во главу стола.
- Благословит Отец наш Небесный присутствующих здесь и тех, кого нет сегодня с нами! – низким тяжелым голосом провозгласил военный комендант, отпил и с поклоном вернул чашу герцогине.
- Христос Воскрес! – салютуя ей кресту, воскликнула, выдохнула она твердо и резко, как боевой клич, немигающими, яростными и пронзительными глазами уставилась на собравшихся за столами гостей.
- Воистину Воскрес! – торжественно воскликнули, ответили ей все. Граф Прицци одобрительно кивнул. Пока принцесса стоя допивала оставшееся вино, указал ладонью, дал разрешение садиться.
Загремели скамьи, снова начались разговоры. Графиня Прицци улыбнулась, подобрала длинный подол и полы плаща, села у окна на услужливо подвинутый ей графом стул, чуть в стороне от всех. Неподвижно глядя на гостей, не прикасаясь ни к кубкам, ни к еде, сложила руки на коленях. Пескин улыбнулся, кивнул музыкантам. Те снова недели маски и взялись за инструменты. Заиграла арфа, запела перегруженная лютня, забил бас. Весело зазвенели столовые приборы и фужеры. Истомленные суетным праздничным днем и веселыми гуляниями гости с энтузиазмом принялись за бутерброды и напитки.
- Пятьсот шесть лет Гирте! – громогласно объявил первый тост военный комендант, держа в высоко поднятой руке фужер.
- За государя Арвестина и сэра Булле! – молодцевато ответил ему усатый Пескин.
- Слава Государю! Слава Гирте! – вскидывая кубки, салютуя, стуча ногами, приветственно, радостно и громко отозвались все.
- Слава леди-герцогине! – тряхнул фужером, пролив на стол, воскликнул капитан Галько, с яростным юношеским вызовом глядя на старших и принцессу Веронику. Мрачный князь Мунзе резко пихнул его коленом под столом так, что юный кавалер едва не слетел со скамьи, но было поздно. Герцогиня услышала тост и, резко обернувшись, строго посмотрела в его сторону. Граф Прицци с интересом поднял глаза, но не вмешался. Жена майора Тинвега с размаху ткнулась лбом в плечо мужа, вскинула руку, пытаясь укрыть рукавом задорную кровожадную улыбку.
- Простите, ваше высочество… - попытался оправдаться перед принцессой капитан, что только сейчас сообразил, что спьяну высказался вперед старших, чего делать ни в коем случае не следовало, но та перебила его, не стала слушать извинений.
– Благодарю! – ответила она, с холодной картинной улыбкой - ваша искренность греет мое сердце!
На миг ее взгляд потеплел, стал немного печальным и одиноким, словно сейчас во главе стола снова сидела та одинокая задумчивая девушка, какой впервые увидел ее в доме командора Лилового клуба детектив, но видение исчезло также быстро, как и явилось. Глаза принцессы снова стали непроницаемыми, колючими и ледяными, а голос возвысился, стал строгим, резким и громким, как будто она обращалась сразу ко всем.
- Вы впервые за моим столом и сегодня я прощаю вас. Но на будущее, если мне покажется, что вы пытаетесь выслужиться, я прикажу сбросить вас из окна, в назидание всем остальным, кто считает что лестью и наглостью можно добиться большего, чем прилежным трудом, добрым делом и молитвой.
И она бросила выразительный взгляд на графа, чтобы взял на вид. Капитан же только коротко и благодарно кивнул и опустил глаза. Но герцогине было уже не до него: тихо приказав что-то на ухо одной из своих фрейлин, отвернула от стола на четверть оборота свой массивный стул. Девушка с энергичной готовностью тряхнула головой, перекинула через плечо косу, быстрым деловым шагом подошла к какой-то женщине в дальнем конце зала, обратилась к ней. Выслушав, та что-то шепнула на ухо своему мужу, провела ладонью по его плечам, поднялась, спешно подошла следом за посланницей, подойдя, молча поклонилась герцогине. Граф подвинул ей стул, женщины завели какой-то тихий разговор, по окончанию которого, когда дама ушла, фрейлина снова пробежала вдоль столов, на этот раз позвала каких-то незнакомых Вертуре молодых рыцаря и девушку. Теперь к разговору присоединились граф Прицци и рыжая Лиза. Что у них были за дела, Вертур так и не узнал: Фарканто завел с Марисой какую-то бестолковую шумную болтовню, кричал ему над ухом, разговаривая с ней через его спину. Он был весел и, казалось бы даже пьян, но Вертура, что был настороже, заметил, что его костлявая рука не дрожит, а движения не потеряли сноровки и ничуть не замедлились. Не прикоснулась больше ни к вину и другим напиткам и принцесса Вероника. Иногда она угощалась из стоящего рядом, наполненного разнообразными бутербродами блюда, которое ей предоставил граф Прицци, но стоящий перед ней кубок с лиловым вином так и остался нетронут. По одному, по два человека она подзывала к себе гостей, тихо беседовала с ними так, чтобы в общем шуме не было слышно, о чем идет речь. Среди подошедших, имевших у нее аудиенцию, детектив заметил и капитана Галько с сестрой, и Оливию Кибуцци, и майора Вритте и многих других уже знакомых ему и не знакомых ему людей. Подзывая по очереди к себе, принцесса и подсевшая к ней рыжая Лиза тихо и дотошно расспрашивали каждого из них, внимательно слушали ответы, давали какие-то рекомендации и распоряжения.
В очередной раз подметив про себя, что все не так просто, решил сегодня больше не пить вина и детектив. Среди самых разных напитков он обнаружил на столе один, приятный и неспиртной, с каким-то необычным, ни на что не похожим оттенком, выпив который, он с удивлением почувствовал что начал трезветь. Он угостил им Марису и теперь наливал себе кубок за кубком, расспрашивал Фарканто об истории, оружии и книгах, о которых, как оказалось, тот знал несравненно намного больше, чем сам интересовавшийся этими темами всю свою жизнь, детектив.
Солнце закатилось, стемнело, становилось все жарче и шумней. Пажи и фрейлины распахнули еще несколько окон. Свежий ветер сквозняком ворвался в зал. Наполнил аудиторию далеким веселым шумом улиц, ударами барабанов, пением рожков, треском хлопушек и шипением взлетающих в небо над заливом в преддверии назначенного на полночь большого фейерверка ракет.
Явился флигель-адъютант, что-то шепнул графу Прицци. Тот выглянул в окно, куда уже какое-то время, не принимая участия в общем застолье, с интересом смотрела графиня. Удостоверившись в чем-то, важно продемонстрировал принцессе Веронике свои модные шестиугольные часы с золочеными шестернями, что просматривались через прозрачный циферблат, на что та согласно кивнула, резко поднялась из-за стола и замерла в ожидании тишины.
Граф снова прозвонил в колокольчик. Как по мановению руки зал притих. Моментально, как и не было, прекратились все разговоры и веселье. Все поднялись на ноги. Взгляды обратились к иконам. Граф Прицци выжидающе посмотрел на герцогиню.
- Господь, Иисус Христос, сын Божий, благодарим Тебя, что насытил нас плодами земли – громко, вдохновенно и радостно, чистым и непреклонным, как морской ветер за окном голосом, провозгласила она – но не лиши нас и Царствия Небесного и как даровал Ты спасение своим Ученикам, так и нам даруй. Аминь.
От ее слов, от непоколебимости звучащей в них, от ее почти что физически ощутимой грозной и непреклонной веры, что передалась всем присутствующим за столом вместе со словами этой короткой, следующей по окончанию трапезы молитвы, Вертуре внезапно почувствовалось, что сейчас, повинуясь ее воле, за окнами ударит шторм, задрожат стекла и стены. Необычайное волнение охватило его душу, невидимыми тисками сжало сердце, подхватило его в стремительном, неудержимом порыве. И теперь уже не только местные рыцари, но и даже избалованные радостями цивилизации и изнеженные, расслабленные вином столичные гости, повинуясь этому молитвенному слову, истово, с огнем в глазах, вскидывали руки и крестились, проникновенно и твердо, каждый для себя, проговаривали «Аминь!» и «Христос Воскрес!». Последней, чуть склонив голову, перекрестилась и сама принцесса Вероника. Прошептав про себя «Как всеиспепеляющее пламя… Не ненависть, но служение…», снова подняла свои пронзительные глаза на собравшихся.
- Торжественная часть окончена – провозгласила она звенящим строгим голосом - мой дом открыт для всех присутствующих за этим столом на все дни нашего праздника. А вам, Элла, мой маленький подарок специально для вашего журнала и всей Столицы!
И она, властно и непреклонно подхватив под локти изумленных редактора и художника, повлекла их к высокому торцевому окну из которого открывался вид на каменную площадку перед парадным входом в Малый дворец.
Граф Прицци кивнул чтобы подвинули стулья и скамьи, открыли плотные лиловые шторы на северных окнах зала, что в какой-то момент трапезы задернули, чтобы никто случайно не подсмотрел за идущими снаружи приготовлениями. Заинтригованные этими словами, что еще будет там происходить, весело переговариваясь, прихватывая от стола кубки и тарелки, следом за принцессой подались и другие гости. Поднялся со своего места и детектив.
Там, снаружи, перед фасадом флигеля, образовав широкий круг, уже собралась веселая нарядная и многолюдная толпа: пришедшие от террасы с другой стороны парка, покинувшие вальсовые залы и пиршественные столы герцогские гости, землевладельцы, старшины, майоры, банкиры и просто уважаемые и богатые жители Гирты. Сам Герцог в сопровождении мэра города с сыновьями, маршалом Георгом Ринья и другими приближенными вассалами и рыцарями, стояли в первом ряду, о чем-то бойко и весело переговаривались в ожидании начала предстоящего действа.
Из распахнутых дверей дворца быстрым шагом выходили пажи несли пирожные и фужеры. Катили тележки, развозили горячие бутерброды и напитки, а посреди каменной площади, под окнами аудитории, перед парадным входом в Малый дворец, под ярким светом белых и желтых шаров, что держали в лапах сидящие на высоких столбах отлитые из чугуна кошки, темнела зловещая, похожая на цирковую, в какой возят диких зверей, установленная на колеса железная клеть. В ней под замком сидели двое печальных, от усталости и унижения уже безразличных ко всему происходящему, немолодых мужчин в разноцветных вульгарных, желтых, голубых и рыжих цветов, обтягивающих, похожих на цирковые, трико. Их шутовские наряды были оплеваны и заляпаны конским навозом, как и сама телега: похоже, перед тем, как доставить ко дворцу, их катали по улицам в назидание гостям города и жителям Гирты.
При виде подошедшей к распахнутому окну герцогини и ее гостей, приговоренные воздели к ней глаза, упали лицами в пол, заплакали в обреченной немой мольбе:
перед повозкой уже стояла принесенная с рыночной площади потемневшая от крови плаха с привинченными сбоку, маленькими, похожими больше на слесарный инструмент, чем на орудие казни, колодками с кольцами для руки или ноги. Тут же были вбиты и два топора: один, с округлым лезвием, побольше, другой, тот самый, похожий на мясницкий, поменьше.
- Эти двое: приговоренные к высшей мере наказания – демонстрируя осужденных, хорошо поставленным голосом объявил флигель-адъютант – вот тот, который постарше, с бородкой, известный торговец и финансист. За деньги он совращал детей. Второй его подельник, подбирал ему подростков. Чем они занимались все вместе, прочтут в приговоре перед исполнением.
- А, это те самые, которых все так ждали! Отобрали таки развлечение у зевак! – протиснулся через толпу, выглянул наружу, облокотился могучими руками о низкий подоконник, засмеялся барон Тинвег.
- По мне так не лучшая идея. Кровищи потом будет. Ходить пачкаться по ней – скептически глядя на площадку, поморщился какой-то рыцарь, отстраняя свой кубок, чтобы случайно не толкнули под локоть и не разлили.
- Нет – спокойно, но твердо, ответила принцесса Вероника. Взгляд ее стал страшным, неподвижным и одновременно бешеным. Казалось, она едва сдерживает себя, чтобы не выхватить из ножен графа Прицци его оружие и не ударить им кого-нибудь так чтобы было очень много крови, но, всем сейчас были больше интересны сами приговоренные и, похоже, мало кто обратил внимание на то, что ее колотит от ярости и она едва сдерживается, чтобы не распустить руки или не столкнуть художника и его спутницу в открытое окно вниз головами, прямо на мраморные ступени при входе во дворец.
- Я обещала леди Элле незабываемые материалы для их издания из провинциальной глуши! – громко и надменно объявила она, подавив порыв ненависти и, недобро прищурив свои кровавые глаза. Холодным звенящим голосом как будто радостно и беззаботно посоветовала – Давид, вот такое точно посмотрят все. Постарайтесь ничего не упустить.
Видя, что на дворе все уже готово, сцепила пальцы и выразительно кивнула ожидающему внизу ответственному кавалеру. Черноволосый рыцарь с регалиями гвардейского лейтенанта приложил руку к груди, неторопливо поклонился ей и отдал приказ. Герцогские гвардейцы открыли клетку и жестами приказали арестованным выходить. Оба нехотя, как можно дольше оттягивая время неминуемой казни, выползли наружу и без сил упали на колени. Рядом с палачом, человеком в маске без лица, появился священник в плотном черно-лиловом одеянии, в свете фонарей, на его груди слабо поблескивал, отражал свет фонарей и окон, серый стальной крест. Отвернувшись от приговоренных, осенил себя крестным знаменем, подошел к ним, тихо, чтоб не слышали окружающие, заговорил.
- По закону полагается отсечение мужских органов, как орудия преступления, после них рубят совершившие злодеяние руки и в конце пробивают гнилое сердце! – скривившись, приложив ладонь к лицу, словно так, чтобы не слышали другие, манерно, на весь зал, объяснил Фарканто побледневшей Элле и онемевшему от происходящего художнику – леди Вероника постаралась специально для вас. Цените.
И, развернувшись, обнял свою рыжую подругу и увел ее к столу. Следом, выразительно кивнув Марисе, поймав ее за запястье, пошел и Вертура. Та согласно качнула головой и без лишних возражений последовала за ним.
- Рисуйте Давид – услышали они за спиной, мягкий, но при этом холодный и властный голос герцогини, приглушенный грохотом доспехов и колодок за окном: там уже готовили к казни первого приговоренного к смерти мужеложца уличенного в неоднократном растлении детей.
***
По всему зданию полицейской комендатуры, раскатывались, ударяли басами сквозь толстые стены, тяжелые фортепьянные аккорды. Начальник отдела Нераскрытых Дел сидел за роялем, за распахнутыми окнами залы на третьем этаже расцветала огнями магических фейерверков праздничная ночь. С проспекта и реки доносились бравурные звуки музыки и веселые пьяные голоса: город гулял и пел. Река мерцала фонариками прогулочных лодок. На южном берегу, на набережной, перед корпусом Университета горели огни костров. Вокруг них стояли, сидели многочисленные отдыхающие, шагали на ходулях акробаты, дудели волынщики, жонглировали, крутили факелами и огнями на длинных веревках, циркачи.
В полицейском доме в эту ночь было особенно шумно и людно. В длинном коридоре переговаривались мужские голоса, весело и беспрерывно трещал телефон, хлопали двери кабинетов. На плацу, под окнами горели костры и жаровни: кучера ожидали приказов развозить смену караулов. Под навесом летней трапезной, сидели, выжидающе смотрели в, расцвеченную сполохами со свистом взлетающих в небо потешных огней, звездную ночную темноту, готовые к выезду жандармы и полицейские.
На втором этаже, в зале, нес вахту Фанкиль. Сидел за своим столом, читал книгу, иногда поднимал от страниц голову, подолгу и задумчиво смотрел в раскрытое окно. Отсветы пламени плясали на потолке и шкафах, отражались в зеркале у стола дежурного, загадочно мерцали в хвостах летящих мимо шпиля Собора на картине звезд. В кресле у жарко растопленной печки на толстом походном плаще лейтенанта Турко спал кот Дезмонд.
Откинувшись на спинку стула, с силой ударяя по клавишам рояля, инспектор исполнял свой любимый полонез. Тот самый, вдохновенный, торжественный и грустный мотив, что наполнял сердца слушателей, мыслями о чем-то таинственном и важном, словно пробуждая в душах ту самую тоску, по утерянному, давно забытому совершенству, которое отринули Ева и Адам, осквернив себя грехом, за что Бог изгнал их от себя, сделал слабыми и смертными. По их злым делам и темным мыслям, отдал их во власть падших духов и мирских страстей. Как-то давно, услышав эту мелодию, инспектор даже пошел и купил ноты, вызубрил ее до конца и часто играл по многу раз подряд, как будто пытаясь напомнить самому себе о том что давно ушло и больше никогда не будет в его жизни. Проникновенно, вслушиваясь в каждый звук, наслаждаясь, он проигрывал каждый аккорд и переход. Сидел, прикрыв глаза, играл вслепую и, увлекшись исполнением, за этими беспокойным хлопками и треском за окном, за далекими праздничными криками и музыкой, не услышал ни ударов шагов на лестнице, ни тихого шелеста длиннополых одеяний, ни хруста прогибающихся под легкими туфлями половиц. Не прекратил играть, не взял с крышки лежащий всегда наготове под рукой пистолет.
Бесшумно и легко, как тень от расцвечивающих небо над рекой фейерверков, она вошла в сумрачную, наполненную музыкой и огнями ночи за окном темноту залу на третьем этаже. Аккуратно прикрыла за собой дверь. Также неслышно и осторожно, словно чтобы не спугнуть его, подошла к роялю, положила на крышку огромный, составленный из алых, желтых и белых роз, принесенный с собой букет.
Отошла, остановилась у окна. Облокотилась о подоконник, замерла, глядя в темноту сада и реки.
- Ты пришла – не отрывая рук от клавиш, только и сказал он. По его насупленному, грубому и недоверчивому лицу скользнула судорога. Косая, как будто фальшивая, улыбка, печальная от того, что хмурая гримаса, которую он был вынужден корчить, чтобы иметь на службе всегда серьезный, готовый к действию, вид, стала его привычным выражением, озарила его вечно недовольное, напряженное лицо.
- Пришла – согласилась, кивнула гостья. Отстранилась от окна, развернулась. Как будто проверяя, не жмут ли для танца туфли, характерным шагом, прошлась по залу, подошла к инспектору.
Хельга Тралле, куратор полиции Гирты была намного меньше громадного и плечистого полицейского. Быть может, на целых две головы, и только когда он сидел, а она стояла, облокотившись о крышку инструмента, их глаза были почти что вровень. Его карие, с зеленым, всегда по привычке настороженные, колючие и недружелюбные и ее темно-серые. Внимательные, холодные и пронзительные, как пасмурное небо, когда идет холодный октябрьский ливень.
- Сколько лет уже прошло… – стал играть тише, едва касаясь клавиш, ворчливо вздохнул он. Произнес эти слова медленно и печально, словно вспомнив что-то далекое и давнее, но до сих пор греющее его сердце. Что-то, что давно перегорело и ушло, обратилось обрывками ярких радостных воспоминаний, больше похожих на фантазии и мечты, в которые он пытался поверить сам, чтобы хоть как-то скрасить свою одинокую безрадостную жизнь – Помнишь... Да, я знаю, ты же ничего никогда не забываешь, даже при всем желании не можешь забыть… Ну, как тогда, вошла, сказала, что это у нас тут за бардак такой… И Эдмон побитый на диване… Как сейчас помню. А ты за все эти годы ни постарела ни на минуту. Ничуть не изменилась.
- Я же Алая Ведьма, которая пьет человеческую кровь – ее губы чуть дрогнули, словно в улыбке. Подвинув стул, она подсела к инспектору, облокотилась о крышку рояля, положила подбородок на ладонь. Длинные и прямые золотисто-белые волосы рассыпались по ее плечу. В глазах читались внимание, забота и волнение.
- Ты тоже несильно постарел – словно пытаясь его приободрить, сказала она, едва сдерживая улыбку – только седины прибавилось в косе.
- Это еще со Смуты - развел руками инспектор – с нашей бригады неудачников. А какими мы тогда мнили себя героями… И никто так ничего в жизни и не добился. Ни, я, ни Эдмон, ни Борис, а остальных давно уже и в живых-то нету – инспектор тяжело вздохнул и внезапно рассердился - раз ты наш начальник, могла бы назначить меня хотя бы комендантом района, как Фаскотти или Тиргоффа. Ну или хотя бы квартала в конце концов…
- Да. Тогда вы были героями – вздохнула она, как будто, и не слыша сказанных им последними слов – а теперь, год за годом, в праздничную ночь ты как всегда один за роялем. Играешь этот полонез.
- Ну так праздник, а мне что? – надулся, передернул плечами, отпил из фужера что стоял рядом на подоконнике, инспектор – пойти к Борису с Гонзолле и напиться с ними? Или, как Абеларду, завести себе помощницу, которая годится ему в дочки, играть с ней в карты целыми днями и гонять чаи? Попроситься к сэру Августу в клуб? Напиться на лодке? Искупаться в фонтане? Посетить заведение как то, которое Лео с Германом сожгли?
- Таким романтикам как ты не место в комендантах. Тебя обманут, подставят, и Август отдаст тебя под трибунал. И как мне тогда надо будет поступить?
- Довольствие и премию прибавь. Можешь задним числом, за последние пару лет. Сама знаешь, все так сами себе и делают – возразил он, продемонстрировал стоящие на подоконнике, как будто заготовленные заранее бутылки и два фужера – вино будешь?
- Пожалуй – кивнула она и спросила как будто невзначай – с кем собрался праздновать?
- Тебя волнует? – смутился, ответил вопросом на вопрос он. В его голосе чувствовались те особенные обида и досада, какие можно испытывать только к по-настоящему близкому человеку. Он резко отвернулся, опустил взгляд, как будто сосредоточившись, чтобы не разлить вино на пол в темноте. Продавил пробку, скривившись, с усилием и болью вырвал застрявший указательный палец из горлышка бутылки.
Хельга Тралле улыбнулась. Сидела, облокотившись о рояль, смотрела за его приготовлениями. В зале и на всем третьем этаже было темно. Газовые рожки на стенах были выключены. Отблеск особенно яркого сполоха за окном отразился в стекле наполненного кубка в руке инспектора, в блестящей вышивке одеяний гостьи, в золоте ее волос. Хельга Тралле приняла из рук инспектора кубок, отсалютовала ему, но не как недавно Герцогу, формально и сухо как на параде, а осторожно и мягко, чуть поведя рукой, чтобы только наметить жест. Инспектор Тралле молча кивнул. Они стукнулись кубками и выпили.
Так какое-то время они молча стояли у окна, смотрели друг на друга в темноте. С воды, из раскрытых настежь окон, из-за тополей на высоком берегу, доносились удары барабана и бравурные звуки волынок. Гремели хлопушки, звонко и радостно смеялись молодые женщины. Отдыхающие развлекались в лодках, кто-то громко плескался, с веселыми, пьяными выкриками плавал в реке.
- Хочешь, сыграю «Августовскую ночь»? – резким залпом выпив свое вино, внезапно предложил, улыбнулся уже чуть более по-настоящему инспектор – или сама сыграешь?
- Сыграй ты – кивнула она и отставила фужер. Отступила на шаг, приготовилась танцевать. Распустила верхнюю завязку мантии, развела руки в длинных просторных рукавах, похожих на птичьи крылья.
Он снова поместился на крутящийся стул перед клавиатурой, откинулся на нем, вытянул руки и заиграл. Напористые, грозные, удары клавиш сотрясли окна и плафоны светильников, вмиг перебили гул праздничного города, голоса и грохот шагов из коридора на втором этаже. Торжественные и веселые одновременно, наполнили все вокруг густыми ударами басов и мелодичными переливами верхних регистров. В их стремительном, как ручей, потоке, мнился вечерний сад и множество разноцветных фонариков в темноте. Кусты сирени и маленькие фонтаны, дорожки между клумб и прогуливающиеся по ним кавалеры, ведущие под руку веселых нарядных девиц. Влюбленные в пронизанной звездным светом чаще, луна и радостная шумная компания в беседке. Далекие звуки музыки из раскрытого окна, и тихий разговор под деревом в темноте: тот самый, важный, волнительный и необходимый, что навсегда изменит всю оставшуюся жизнь. Уверенные слова клятвы, несмелое касание руки, ладонь приложенная к ладони, и немигающие внимательные глаза, а после – шумный ужин, танцы, игристое вино и легкие закуски, разноцветные фонарики и веселый праздничный квартет.
Чары теплой летней ночи, что прогоняют заботы дня и скорбь. Счастье, когда уходит усталость, и на миг можно забыть о творящимся вокруг зле. То самое чувство, давно ушедшей и почти забытой юности, когда затягиваются душевные раны и можно отринуть все дурное и гнетущее, что за долгие годы накопилось в усталом сердце, и снова почувствовать себя счастливым, свободным и живым.
Инспектор играл. Хельга Тралле танцевала. Длинные полы и рукава ее одежд, струились сверкающими потоками в сумраке. Переливались алым и золотом в свете далеких огней. Вместе с растрепавшимися волосами летели по ветру в такт ее танцу, и, глядя на ее ловкие, стремительные, плавно и умело, с идеальной точностью, переходящие от одной фигуры к другой, движения, полицейскому даже показалось, что танцуя под его музыку, она смеется, и, залюбовавшись этой порхающей в по темному залу стремительной фигурой, замечтавшись о ней, он взял неверный аккорд. Резко оборвав мелодию, испуганно и растерянно, как мальчишка, отдернул руки от клавиш, смутившись, что сам же и разрушил эту прекрасную и завораживающую картину. Но Хельга Тралле сделала неуловимый для глаза, быстрый, как дуновение ветра, шаг и уже была подле него. Полы ее мантии чуть разошлись, обнажив белую с красным рубаху, светлые чистые ключицы и выпавший из-под ворота нательный крест. Ее волосы были растрепаны, нечеловечески-пронзительные и ясные глаза вспыхнули перед его лицом, фосфоресцируя в темноте.
- Тогда играл сэр Роместальдус! – сказала она тихо, восхищенно и торжественно. Ее дыхание не сбилось ни на секунду, только, казалось лицо, и руки были разгорячены настолько, что инспектор невольно отшатнулся, побоявшись, что обожжется, если она подойдет слишком близко.
- Да. Тот самый вальс. Он его играл для нас с тобой – горько кивнул полицейский и, словно бы нерешительно протянув пальцы, коснулся ее руки. Она была действительно горячей, намного горячей, чем даже у охваченного тяжелой лихорадкой больного. Настолько, что он испугался, что еще чуть-чуть, и она вся вспыхнет беспощадным всепожирающим огнем. Весь ее облик дышал нестерпимым жаром, а в просторном помещении с раскрытыми в холодную и сырую августовскую ночь окнами, от ее танца стало тепло и сухо, как будто затопили печь.
Хельга Тралле улыбнулась его жесту, заглянула инспектору в глаза.
Он резко поднялся, обнял ее и ласково привлек к себе. Она прильнула к нему, прижалась щекой к его широкой груди. Он коснулся ее волос, стоял, гладил ее руки и плечи. Она замерла, из ее глаз катились горячие, обжигающие его даже через толстую шерстяную мантию и рубаху, слезы. Инспектор нахмурился, напряг скулы, как будто пытаясь удержаться от накатившей на него горести, но пересилил себя. Еще крепче сжал ее в объятиях, еще крепче прижал к себе. Так прошло еще совсем немного времени. Хельга Тралле отняла от его груди голову, взяла его за ладони, откинулась назад, заглянула в лицо. Ее волосы рассыпались по плечам, внутренний огонь начал утихать. Дышащий пламенем облик снова стал прекрасным, спокойным и отстраненным, как на портрете, когда искусный мастер старается запечатлеть в том, чье изображение он рисует, все самые лучшие и благородные стремления, чувства и черты.
- Зачем все это? – с трудом пересиливая себя, одними губами прошептал инспектор – ты же знаешь…
- Да – кивнула она в ответ.
Он покачал головой, но не выпустил ее руки.
- Если тебе больно, я могу уйти – прибавила она, лаская своими ладонями его широкие плечи. В ее непроницаемых глазах по-прежнему горел тот таинственный и одновременно печальный и теперь немного безумный колдовской огонь, так не сочетающийся с ее обычным строгим и деловым видом.
- Просто побудь немного тут. Этого будет достаточно. Ничего страшного не случится – сдавленно и глухо, как будто убеждая сам себя, прорычал, ответил ей инспектор. И, как будто наконец совладав со всей той бурей эмоций и чувств, что на эти секунды страшной гримасой исказила его лицо, скептически прищурился и склонил голову – пойдем на улицу, прогуляемся, посидим на стене у реки. Я возьму плащ и вино.
- Пойдем – кивнула она, глядя в его счастливые глаза, как будто помолодевшие за эти минуты на много-много лет. Прищурилась так, что морщинки появились у краешков ее глаз и на лбу – а ты все такой же. Бывших героев не бывает. Пригласить меня вечером хлестать вино с печеньем на полуразрушенном бастионе. В этом городе даже Августу такое не под силу.
***
Молодой, интеллигентный и опрятный молодой кавалер чуть старше двадцати, со светлыми волосами, собранными в сложный модный пучок и в мантии бело-голубых оттенков, проводил Вертуру и Марису в их комнату.
Дворец стоял на высокой скале и залы для гостей были устроены ниже уровня парка, смотрели окнами с высоты отвесного склона на крыши и улицы южных районов Гирты. Но детектив нисколько не был против: совсем наоборот, столь скромный по герцогским меркам и королевский по меркам, его, Вертуры, прием настолько смутил его, что он едва не начал расшаркиваться, извиняться и заискивать перед юным пажом герцогини.
Чистая, отделанная на столичный манер в светлые тона, комната, которую отрядили им, была не очень большой, но достаточно просторной настолько, чтобы почувствовать себя в богатом и щедром жилище. Прямо посредине зала, спинкой к стене, ногами к окну, стояла большая, укрытая бежевым мягким, но плотным пледом машинной выделки кровать. Ближе к входной двери, рядом с ней были живописно расставлены, прозрачный, из панели толстого стекла и изогнутых в замысловатом узоре металлических трубок, выполненный тоже на современный манер, стол и исполненные в подобном же виде, похоже из одного гарнитура, два табурета и трубчатое глубокое кресло с плетеной спинкой. По углам комнаты на украшенных лепными цветами и листьями кронштейнах висели, радовали глаз, создавали почти что домашний уют, вазы с красивыми комнатными цветами, названия которых детектив когда-то знал, но потом забыл, а скрытые под стенными панелями выше человеческого роста светильники, перевернутыми конусами подсвечивали обои и белый потолок, наполняли залу мягким уютным светом.
Картину довершали толстый лохматый, как какая-то диковинная взъерошенная шкура, ковер перед кроватью, на который, поднимаясь ото сна, так приятно ставить босые ноги и большое, во всю противоположную входной двери стену, зеркало, что, отражая перспективу, создавало то самое ощущение большого зала, и за раздвижной панелью которого был устроен стенной шкаф-купе.
Но что больше всего порадовало Вертуру, так это балкон с видом на крыши и улицы Гирты, что открывался с высоты отвесного скального уступа за прозрачными, от пола до потолка стеклянными, дверьми. Наддав на ручку и откатив в сторону раздвижную раму, отодвинув с дороги табурет, детектив с восторгом выглянул за высокое каменное ограждение.
Над городом уже стояла ночь, летел прохладный морской ветер. Под утопленным в стену, огороженным с обеих сторон и сверху литыми бетонными перегородками, балконом темнела скальная стена. Вертура еще подметил, что внизу, под ней, кустятся какие-то черные, буйные заросли, а между высоких каменных заборов, разделяющих какие-то непроглядно-сумрачные, скрытые в их тенях дворы, растут огромные разлапистые деревья. За дворами теснились, стояли одной монолитной громадой стена к стене, какие-то темные, старые дома. Отгораживали от скалы и дворов своими черными, едва освещенными светом газовых ламп фасадами кривую и узкую, огибающую холм Булле по основанию с юга, улицу, за которой просматривалась старая крепостная стена, и начинался еще один темный склон. За нм снова начинались дома, а за ними, за бесформенными нагромождениями башенок, труб и покатых крыш, за бесчисленными провалами дворов колодцев, светлела широкая и ярко освещенная электрическим светом улица. Наверное, та самая, на которой, далеко в стороне, наверное, в двух или трех километрах отсюда, за проспектом Рыцарей, стоял дом, в котором поселился детектив.
Пришла та самая высокая и худая девица, Хильдигард, которую Вертура и Мариса видели на банкете. Весь вечер она бегала по залу, без устали выполняла то одно, то другое поручение принцессы Вероники. Без всякого стука или приглашения войдя в комнату, отодвинула зеркало, достала из стенного шкафа свежевыглаженные наволочки, пододеяльник и простыню, начала стелить постель. О чем-то весело заговорила с Марисой, с которой они тут же нашли общий язык, засмеялись над какой-то понятной только им девичьей шуткой, завели свою веселый, бестолковый, но очень важный разговор. Оставшись не у дел, чтобы не мешать ее работе, Вертура отодвинул к балкону свой стул, уставился на нее. Облаченная в опрятное синее платье, белую с золотом рубашку и темно-синюю жилетку, с длинной русой косой и прямой рыжеватой челкой до самых бровей, она показалась ему ровесницей герцогини. На ее простоватом и как будто добром лице играла радушная веселая улыбка, но серые глаза были холодными и неподвижными. Не укрылся от взгляда детектива и ее как будто давно сломанный и немного неправильно сросшийся нос и, мелькнувший белым глубоким шрамом, когда она откинула рукав, вырезанный на запястье крест.
- Берите все что нужно! – как будто и вовсе не замечая Вертуры, весело и звонко обратилась фрейлина к Марисе. Открыла дверь в противоположной балкону стене. Продемонстрировала за ней просторную ванную комнату с блестящим современным краном с горячей и холодной водой, а рядом полотенца, налитый в манерный, столичной выделки флакончик шампунь и терпкое ягодно-травяное мыло.
- Схожу прогуляюсь – заметив как заинтересовала Марису ванна, как она недоверчиво и требовательно одновременно принюхивается к любезно предоставленной ей парфюмерии, сообщил Вертура, памятуя о том, что мужчине не пристало наблюдать за тем, как одеваются или приводят себя в благопристойный вид женщины. Спешно вышел из комнаты, оставив девиц наедине. Мариса же даже как будто и не обратила на него никакого внимания, словно загипнотизированная видом и плеском с напором бьющей в ванну, дышащей паром и горячей свежестью, воды.
- Не заблудись! – только и бросила она через плечо и попросила фрейлину, чтобы распорядилась прислать белого вина и так понравившихся ей за праздничным столом бутербродов с рыбой, хлебом и луком, залитых майонезом и посыпанных зеленью и тертым сыром.
- Нахватать побольше и съесть! – выйдя из комнаты, весело подумал про себя, улыбнулся детектив – а ведь я еще недавно был точно таким же. Но теперь же я принц-изгнанник в гостях у самой леди-герцогини, и вести себя должен соответственно.
Сам же заулыбался своим словам, вспоминая как еще не так давно, в Мильде, чтоб сэкономить пару лишних марок, сам пил из чужих кружек в кабаках, а когда был уже совсем пьян, подсаживался за чужие столы, развлекая публику глупой болтовней, доедал закуску и кашу из чужих мисок.
- Нет, я конечно же тут не для того, чтобы бултыхаться в горячей ванне со сладким чаем и пирожными – рассудил, сказал он сам себе уже у лестницы – хотя я и сам не понимаю, что я тут вообще делаю. Так что тоже надо воспользоваться, а то когда еще пригласят во дворец…
Спохватившись на этих словах, на всякий случай он достал из своей поясной сумки заранее выглаженную, подаренную ему принцессой Вероникой в доме графа Прицци ленту. Пригляделся к ней. Тонкой машинной выделкой по ткани вилась написанная льдистым голубым металлом строка на неизвестном ему языке. Полюбовавшись не нее, аккуратно повязал ее себе на правое запястье так, как это сделала герцогиня перед поединком. Поднялся наверх в зал, где вели не то какое-то совещание, не то просто пили и обсуждали дела, сам военный комендант со своими приближенными, что при виде Вертуры, заулыбались, пригласили его к столу. Но в их глазах не было того радушия запойных пьяниц из подворотни, готовых рассказать первому встречному о том, какие они на самом деле сильные, ловкие и смелые, при этом не преминув нажаловаться на отчего-то всегда несправедливую к ним, непосильную жизнь, так что Вертура предпочел вежливо отказаться и быстро покинуть их общество под предлогом того, что ошибся кабинетом. Пройдя часового на лестничной площадке на посту, как будто невзначай махнув перед ним своей лентой на рукаве, спустился на первый этаж и вышел через боковую дверь под арку, что соединяла Большой и Малый дворцы.
Со стороны обрыва здесь был устроен просторный открытый балкон с каменным, украшенным толстыми декоративными колоннами, парапетом. Стояли скамейки и стол. Какие-то люди, большой компанией сидели за ним, держали в руках трубки и фужеры. Бойко и весело обсуждали, что в числе прочих приглашенных принцессой Вероникой гостей, сегодня должен был присутствовать и тот самый безнадежно влюбленный в нее, герцогиню, маркиз Борис Дорс, одиозный племянник епископа Дезмонда. Для смеха ли, или ради чего еще, никто точно не знал, она в очередной раз позвала его на праздник, но он то ли в опять проигнорировал приглашение, то ли фельдъегерь так ни разу и не застал его, чтобы вручить депешу в руки лично, но в любом случае сложилось так, что незадолго до фестиваля он вроде как уехал из города и его уже как третий день никто не видел. Вертура еще подумал, что тоже надо бы навестить друга, попытался вступить в разговор, узнать подробности, но в компании к нему отнеслись с недоверием и даже открытой враждой. Какая-то девица, которой он не понравился, нахмурилась, нагрубила ему, а ее кавалер принял агрессивную позу, угрюмо уставился на него, изъявляя явное желание начать конфликт, так, что и тут Вертуре пришлось извиниться, откланяться, развернуться и пойти прочь, пока прямо не указали на дверь.
Направившись на площадку перед парадным входом дворца, проходя вдоль высоких арочных окон, от нечего делать, детектив заглянул через них в какую-то похожую на трапезную, сводчатую аудиторию, где сидя за отдельными столами, мужчины и женщины порознь, ужинали младшие фрейлины и пажи. Под иконами горела лампада, на конторке лежал гроссбух, и тот самый, совсем недавно заведовавший казнью, почему-то показавшийся Вертуре весьма неприятным черноволосый лейтенант, помечал в нем тех, кому было положено дежурство в ночную смену.
Дойдя до торца здания, детектив повернул за угол и вышел на маленькую площадь перед парадными дверьми Малого дворца, туда, где еще недавно казнили двоих мужеложцев, растлителей детей. Зрители представления уже давно разошлись, колодки, телегу и тела убрали и сейчас о свершившемся действе напоминали только следы белого кварцевого песка между брусчатки, которым посыпали лужи крови, а потом подмели.
Здесь все было как-то по-особенному спокойно и безмятежно. В зубах и лапах чугунных кошек на фонарных столбах ярко горели бело-голубые и желтые, электрические светильники. В стороне, между деревьев парка, в беседке, поставив рядом на скамеечку фонарики и кубки, сидели, тихо переговаривались, какие-то люди. Романтическая пара, держась за руки, прогуливалась по аллее верхом. Вертура остановил спешащего куда-то пажа с каталкой и спросил у него тот эликсир, что он попробовал на банкете. Парень весело улыбнулся и налил ему полный кубок. Но детектив потребовал всю бутылку и, забрав, неуклюже поставил ее вертикально в поясную сумку, чтобы не разлить. Направился к парапету, поставил на него питье, воззрился на город внизу, темное ясное небо, крыши, проспекты и залив.
Пробирающая ночная прохлада сменила ветреную и солнечную дневную жару. Пронзительный морской ветер летел над крышами домов, навязчиво шелестел кронами деревьев. Вертура был несколько озадачен: от первого глотка этого таинственного бодрящего напитка ему стало как будто холодно, но он сделал еще один, и теперь ему показалось, что от этого тонизирующего зелья его восприятие начало меняться, становиться как будто чутче, тоньше и острее. Допив же напиток до конца, с некоторым удивлением он внезапно обнаружил, что почти протрезвел.
Любуясь панорамой, достал табак. Выдохнув дым, сделал большой глоток. Глядя на нагромождения мансард, светлые линии улиц, шпили храмов и огни города, впечатленный важностью и красотой момента, как настоящий рыцарь из романтической книжки, замер с фужером и трубкой в руке.
Что-то бесповоротно изменилось в его душе, все тревоги, дела, страхи и заботы отступили. Остались где-то далеко внизу, в городе, в прошлом, как будто их никогда и не было. И, слушая далекий, мерный и звучный бой колоколов, глядя на огни темной ночной Гирты, на темные стены крепости на горе, зарево далекого маяка и светлое устье реки, ему внезапно подумалось о том, как это все прекрасно, спокойно и тихо, и что было бы замечательно навсегда остаться здесь.
Неспешно переходя от одной подобной мысли к другой, внезапно он отчего-то подумал о принцессе Веронике, о ее тяжелых башмаках и вплетенной в ее красивые, слегка растрепанные, длинные волосы, тонкой алой ленте. Как наяву увидел ее тщательно отглаженные широкие и твердые, ослепительно-белые, окровавленные рукава. Представил себе ее одновременно утонченный и реликтово-грозный, непреклонный, как все эти земли, весь этот город, холодная река и еще более холодное северное море, облик. Бросил быстрый взгляд на повязку на руке. Где она сейчас? Он не видел ее ни среди людей графа Прицци, ни в большой компании у стола под аркой, ни среди гостей в холле, ни в беседке. И, повинуясь какому-то, самому ему до конца неясному порыву, он забрал с парапета свои бутылку и кубок, вошел в парадные двери дворца и пошел наверх. Став невольным слушателем какого-то тревожного, случившегося под лестницей в арке разговора, поднялся на третий этаж, прошел каким-то сумрачным коридором мимо двери с латунной табличкой «Е. В. Динтра» и очутился у высоких темных дверей, ведущих в расположенный прямо над пиршественной залой кабинет.
В коридоре было тихо, безлюдно и темно. За окнами внизу, горел белый холодный фонарь, светил в потолок. Но удивила Вертуру не сколько сама дверь, высокая, большая и массивная, сколько ее начищенная до блеска, сверкающая в слабом ночном сиянии, бронзовая ручка, выполненная в виде безликой, увенчанной лисьими ушами, головы. Никто из несущих вахту, или встреченных им по дороге гостей не остановил его, не сказал ему ни слова. Так что, не найдя рядом никаких табличек или знаков, из какого-то бездумного любопытства, он взялся за эту странную ручку и, надавил на нее. Дверь оказалась не заперта. Не отдавая себе отчета в своих действиях, Вертура открыл ее и вошел. Оказался в какой-то темной и просторной, погруженной в ночную полутьму зале, по интерьеру похожей не то приемную, не по какую-то гостиную. С интересом оглядываясь по сторонам, сделал несколько шагов то толстому, глушащему все звуки ковру. Завертел головой, заморгал, пытаясь присмотреться в темноте.
Левый угол комнаты, со стороны двери был обставлен как маленький домашний сад. На просторном, украшенном сложной резьбой, тускло блестящим свежим лаком столе, под окном у западной стены, стояли ящики с живыми цветами и кувшины с огромными, источающими глубокий приятный и одновременно душный аромат, украшенными праздничными бантами, букетами. Напротив стола, как будто для того, чтобы можно было любоваться ими, была устроена подвешенная на цепях скамеечка-качель, а рядом, над столом-бюро, прямо в воздухе, чуть подрагивая, парил, не касаясь поверхности, озарял угол и стену, тусклый, чем-то похожий на маленькую шаровую молнию неяркий желто-фиолетовый светильник. В его дрожащем сиянии Вертура примети глянцевую обложку: «Крестоносец» - прочел название, с некоторым изумлением узнал популярный ежемесячник о подвигах веры, непримиримости и истории и учении Христовой церкви, детектив. Рядом с журналом поблескивали буквами заглавий несколько толстых, переложенных закладками, похожих на учебники, книг.
Как и в герцогской канцелярии, над лакированными стенными панелями здесь тоже были электрические лампы, но сейчас они были сильно приглушены, едва озаряли зал призрачным, ночным светом. В его слабом, как будто лунном, сиянии загадочно, смотрели на вошедшего со стены портреты короля Арвестина и еще какого-то неизвестного Вертуре, рыцаря, облаченного в доспехи, мантию и плащ. Между высоких, расчерченных ромбами, как и в зале, внизу арочных окон, стояли книжные шкафы, на подоконниках громоздились папки, как будто со сводками, как у полицейского дежурного, а посреди зала, на просторном столе лежала карта. Но больше всего Вертуру привлек телефон. Такой же вычурный и массивный, почти как в кабинете герцога Вильмонта, по виду похожий на замысловатый рыцарский шлем, он тускло поблескивал на подоконнике, рядом с составленными в один несколькими столами, на которых, прямо поверх бумаг лежал укрытый в округлые изогнутые, похожие на иноземные, ножны меч.
- Наверное, чей-то кабинет и его забыли закрыть – подумал Вертура. Засомневавшись, стоит ли задерживаться, пока не вернулся хозяин и не застал его врасплох, бросив последний взгляд на маленький иконостас с распятием, под которым горела лампада и на конторке, лежала раскрытая книга, он уже было развернулся и пошел обратно к дверям, но по пути, заинтересовавшись шаром у скамеечки, не удержался и шагнул к нему. Он уже было протянул руку, чтоб проверить, действительно ли он парит в воздухе, без всякой опоры просто так, как услышал за спиной холодный и властный голос, что заставил его резко вздрогнуть и похолодеть.
- Я видела вас внизу – поднялась из кресла с высокой резной спинкой, что стояло боком к торцевому окну и столам с мечом, холодно обратилась к Вертуре принцесса Вероника. Склонила голову и строго прищурилась – гостеприимство Гирты. Слышали о таком явлении?
Детектив попятился, стыдливо потупил глаза и спешно поклонился. Он так и не понял, как это получилось так, что войдя, он не смог распознать, что зале он не один. Но гораздо больше сейчас его изумило совсем другое: глаза принцессы снова были темными, а не красными, и сейчас она была облачена уже не в праздничный наряд, а похоже в повседневную, наверное столичную, одежду: черные, из толстой парусиновой ткани широкие и мешковатые брюки с просторными карманами на бедрах и такие же, черные, из какого-то бархатистого искусственного материала туфли, сменившие ее тяжелые массивные башмаки. На ее плечах была накинута длинная, до колен, незастегнутая, с нарочно оторванными пуговицами, рубашка из толстой в красно-коричневую клетку наискосок фланели, почти как у графа Прицци, и только снежно-белая запашная рубаха, такая же, как та, рукава которой она залила кровью во время трапезы, только новая, свежевыглаженная и чистая, была самой обычной, местной. Широкий пояс из твердой черной кожи, украшенный массивной железной пряжкой, с фрактальным узором из цветов и угловатых геометрических фигур и блестящие алые заколки у висков в как будто специально слегка растрепанных так, чтобы было модно, длинных прямых волосах, дополняли усталый образ отдыхающей, после тяжелого рабочего дня, но при этом всегда обязанной иметь подобающий внешний вид, герцогини.
- Благодарю вас… Ваш прием восхитителен… - нашелся Вертура, еще раз поклонился и попятился к двери – я ошибся, пойду… простите меня, моя леди…
- Не прощаю – со слабо скрываемым пренебрежением ответила она ему, зловеще улыбнулась, сделала предупредительный жест – что, уже хотите уйти?
- Ваше высочество… – поджал плечи, в раскаянии опустил голову детектив.
Она стояла у стола, рассматривала, словно оценивала его. На ее губах появилась коварная улыбка, как будто она раздумывала, как бы разыграть с ним какую недобрую шутку, но, похоже, все-таки решив пощадить, приподняв бровь, с выжидающим видом обратилась к нему, словно приглашая его сказать что-нибудь первым.
- Вы читаете мысли? – спросил он, чтобы не молчать, хоть как-то оправдаться, бросил он первое, что попалось на язык.
- Возможно – обходя стол с картой города и все также пристально разглядывая его, как будто отстраненно-задумчиво ответила она. От ее внимательного, словно пронизывающего все глубины его души взгляда становилось неуютно и даже страшно: что еще она может придумать или спросить его так, чтобы он сказал какую-нибудь непростительную глупость, совершил свою последнюю и роковую, что, возможно, будет стоить ему жизни, ошибку. Вертура поежился. Ему показалось, что в кабинете стало намного холодней, чем снаружи, на улице, за стенами.
- Это удивительно. Но – надменно сообщила принцесса Вероника, подойдя к нему в упор так, что ему пришлось попятиться, чтобы сохранить дистанцию с ней. Заложила за спину руки и, вскинув голову, прямо, без обиняков, словно желая дать ему пощечину, заглянула ему в глаза. Она была ниже его на полголовы, но при этом крепкой и, казалось бы наделенной какой-то немыслимой, несоизмеримой с ее хрупким человеческим обликом злой, безжалостной и необузданной, готовой в любой момент вырваться наружу, силой, от ощущения которой у Вертуры тут же возникло желание сжаться еще больше, уменьшиться так, чтобы она прошла мимо него, не тронув и не заметив.
- Вам ничего не надо от меня, мне ничего не надо от вас – пронзительно и неподвижно глядя на него, доложила все тем же строгим голосом герцогиня - так не бывает в Гирте.
И, словно смягчившись, прибавила.
- Впрочем, это можно исправить. Покачайте меня.
Она обошла его, села на скамейку и, облокотившись о спинку, поджав ноги и подперев локтем голову, в гордом высокомерном ожидании обернулась вполоборота к детективу.
Огни светильников окончательно погасли. Остались только отсветы фонаря на потолке и тусклый шар на столике у ее руки. Вертура еще подумал, что в любом случае он пропал и, поставив свою бутылку рядом с книгами, по-простецки, как дворовый ухарь с дудкой, сел рядом с ней. Упершись ногами в пол, начал качать скамейку, чем окончательно развеселил ее, отчего она даже чуть улыбнулась, и, как показалось Вертуре, немного смягчилась.
Некоторое время они сидели молча, пока принцесса снова не заговорила с ним.
- А где ваша приятельница? Анна Мария Румкеле. Как вам эта женщина?
В ее голосе проскользнули нотки, как будто она спрашивала о том, как ему подаренная недавно лошадь, хорошо ли идет, здорова, не хромает ли.
- Вряд ли можно было бы желать кого-то лучше… – понимая, что врать бесполезно, ответил как есть детектив и, заметив, что принцесса ждет от него еще слов, продолжил – она хорошо исполняет свой долг…
Принцесса не сказала ничего. Строго и требовательно, уже без тени улыбки, заглянула ему в глаза, как будто ждала отчета по какому-то чрезвычайно важному государственному поручению, и сейчас он должен был дать один единственный верный и очень важный, но ведомый только ей одной, ответ. Ему стало стыдно и страшно, что он зря тратит ее время, и она ждет от него явно не формальных служебных характеристик Марисы, а каких-то совсем других слов. Он чуть задумался и произнес первое попавшееся, чтобы хоть как-то выиграть время и собраться с мыслями.
- Я так понимаю, вы знаете обо мне все…
Принцесса чуть кивнула в знак подтверждения его слов, по-прежнему ожидая, что он будет говорить. Вертура отчаялся. Сейчас он точно знал, что этот вопрос очень важен и от ответа, скорее всего, будет зависеть его жизнь, но абсолютно не понимал, чего конкретно от него требуют. Он с тоской подумал о Марисе, о том, что случилось между ними, и что теперь он, как мужчина, несмотря ни на что, несет за нее прямую ответственность.
- …Она… - мысленно перекрестившись, начал он - я никогда не встречал таких, как она. Да, у меня никогда не складывалось общение с простыми женщинами. Почти всегда они видели во мне наивного простака, неудачника, упавшего с луны идиота, отшибленного мечтателя, а со сложными все еще хуже, такие даже не снисходят чтобы принять у меня руку, когда выходят из коляски или спускаются с лестницы. Считают меня, неучем, бездарем, хамом и ничтожеством. Да, объективно они правы. Вы сами знаете кто я такой, моя леди. Что я совсем не принц и даже не нищий рыцарь. Думаю и она бы не посмотрела на такого как я, если бы мы встретились просто так где-нибудь на улице или если бы нас представили друг другу в компании друзей… Но, похоже, Анна как будто совсем не такая как другие. Непростая. С ней нелегко… И да, это служба. Ей приказали следить за мной, быть рядом и днем и ночью… Наверное… Не знаю, так надо, или нет, но, похоже, это ее выводит. Она то добрая, то злая, то ласковая, то бешеная... Это печально. Временами с ней просто невыносимо…
- Она ждала какого-то славного и идеального принца из книжки, которую сама не потрудилась написать, а прислали вас, и никто у нее не спрашивал, похожи вы на ее придуманного героя или нет – внезапно, как будто тоже пожелав высказаться, холодно и строго перебила его принцесса. Протянула ему пустой фужер, чтобы он налил ей тонизирующего напитка – впрочем да, характер у нее и вправду паршивый. Будет наглеть – дайте ей затрещину, чтоб прикусила себе язык. А что касается предпочтений - кто ее спрашивает? Это ее долг. У каждого есть свой долг, и Бог не спрашивает ни вас, ни меня, никого, хотим ли мы его исполнять или не хотим. Никто не спрашивает разрешения у топора, хочет ли он колоть дрова или лежать в стороне. Им берут и колют. А если он не может колоть или не годится, его бросают в переплавку, в печь.
Она сделала большой глоток, некоторое время смотрела на Вертуру, и внезапно он снова почувствовал, что ее колдовская сила ушла, и сейчас она смотрит на него самым обычным человеческим взглядом. Внимательным, задумчивым и печальным, как будто до этого она вовсе не заглядывала ему в душу, не читала его мыслей. Именно такой, живой человеческой женщиной, а не воплощенным лунным отблеском, он также, всего на миг, увидел ее при их первой встрече, на террасе в доме графа Прицци, и теперь снова был изумлен той переменой, что, пока они разговаривали, случилась с ней. Глубокая скорбная печаль и ледяное, напряженное одиночество стояли в этих темных, почти черных глазах, глядящих на него поверх фужера, который она держала у лица, как будто делая вид, что пьет, в руке. Казалось, что вот-вот, и сейчас из них польются безудержные горестные слезы, но, отчего-то детектив чувствовал, что у герцогини больше не осталось слез. Только стылая, давно перегоревшая и безразличная ко всему тоска читалась во всем ее облике, взгляде и движениях. Принцесса чуть подвинулась, коснулась плечом его плеча. Села поудобнее, поджала ногу, положила руку себе на колено. Широкий и длинный белый рукав откинулся с ее локтя. Рана, которую она нанесла себе сегодня уже почти затянулась. Остался только темный, рассекающий запястье, след. На пальце правой руки матово мерцало, похожее на обручальное, тусклое железное кольцо.
- Когда Карл Булле пришел на эти земли – прикрыв глаза, как будто слова, произнесенные вслух, напоминали ей о том, о чем ей ни в коем случае нельзя было забыть, произнесла она монотонно, как будто вспоминая заученные наизусть строки из учебника – здесь были только черные камни, дул морской ветер и стоял Собор Последних Дней…
***
Вертура внимательно слушал ее историю об основании Гирты, о давно прошедшей войне. Он много читал об Осаде. Когда пятьсот лет назад с юга явились черно-белые безымянные сущности, пригнали из пустынь и степей орды беспощадных черных варваров, иноверцев, людоедов и убийц, истребляющих на своем пути, приносящих в жертву своим кровавым, воплощенным божествам всех тех, кто отказывался снять крест, принять их нечестивую веру, пленных, женщин, стариков и детей. Когда горели небо и земля, и вся военная мощь Трамонты и Ордена не могли противостоять их чудовищному и неумолимому продвижению. Когда казалось, что наступил конец последним христианским королевствам и люди в осажденных городах думали только об одном, как бы поскорее умереть с оружием в руках за Христа, унеся с собой в Его славу как можно больше вражеских жизней. Когда необычайно мощная и протяженная аномалия искажения пространства и времени, какой не наблюдали ни до, ни после тех скорбных лет, накрыла все земли севернее и западнее реки Эсты, восточную Мориксу, Лансу, Акору и Столицу. Когда падали воздушные суда, не работало электричество, не детонировали порох и пироксилин, отказывали, сами по себе загорались машины, сходили с ума солдаты, оживали мертвецы, менялись, обращались чудовищами люди и звери. Когда почернело небо, померкли солнце и луна, а с Басора пришли полчища белого халифа Джебраила, разбили вышедшую им навстречу объединенную армию Северного королевства, и осадили Лиру в нечестивом желании разрушить и осквернить Собор Двенадцати Апостолов - один из последних оплотов и символов Христовой Церкви. Когда иссякли все запасы расщепительных снарядов, хлора и белого фосфора, которыми жгли орденские суда и артиллерия все пребывающие и пребывающие с юга бесконечные орды людей и ужасных чудовищ из радиоактивных степей и черных пустынь расплавленного стекла, далеко на юге, за рекой Эстой… Тогда светлейший государь Александр, отец нынешнего короля, Арвестина, приказал одному из своих вассалов, герцогу Карлу, самому первому Булле, поспешить со своей дружиной к морю, в устье реки Керны, что лежало в девятистах километрах к северу от Мильды. Туда, где в те времена был только маленький рыбацкий поселок, и основать там порт, через который можно было бы безопасно передавать морем грузы с острова Аркна и с Архипелага, из королевства Трамонты. Отправлять их оттуда на восток и юг, в районы боевых действий.
Как строили город, как началась война с ковенантом Многоголового Волка, что испокон веков правил здесь, на севере, собирал с живущих в тайге свою нечестивую дань, считая себя полноправным властителем этих земель. Как сражались с его вожаками и беспощадными, кровавыми и вечноголодными желтоглазыми оборотнями-ведьмами, что носили ожерелья из человеческой кости и обладали умением повелевать потусторонними силами, совращать умы и внушать людям страх своими чудовищными злыми чарами и кровавыми жертвами.
Противостояние на юге и западе было долгим и тяжелым, все было брошено на победу. В те суровые времена, когда Столица в Ледяном Кольце на востоке оказалась в осаде атаковавших ее орд, из последних сил держались немногочисленные оставшиеся христианские твердыни на северо-западном побережье, и мир стоял на грани падения в первобытную, беззаконную, безбожную тьму и была основана Гирта. В считанные месяцы машинами Трамонты были возведены две крепости на скалах по берегам залива и городские стены на северном берегу реки. Отреставрированы старые, еще античные, бетонные пирсы, расчищены поля, выстроены дома и склады, вырыты карьеры, построены заводы, дороги, электростанции и сталелитейные печи.
В любую погоду, день за днем, в порту швартовались огромные, приходящие с запада, из-за моря, железные корабли. Под неусыпным светом прожекторов работали бригады, разгружали, переваливали амуницию, детали и припасы на баржи и грузовики, что колоннами уходили к перевалу на восток, на войну по наспех уложенным бетонным дорогам и реке. Те из них что возвращались, привозили с собой людей, искавших спасения от голода и тягот, как думали тогда многие, уже безнадежно проигранной войны… Так продолжалось несколько лет, но в противостоянии наконец наступил перелом. Были разработаны новые технологии, усовершенствованы производство, оружие и броня. Новые системы и искусственные сущности заменили выведенные из строя, непригодные и устаревшие образцы. Иссякли, истощились орды, отравленные новыми боевыми агентами и современными вирусами. Горами обугленной гниющей плоти и оплавленного металла, под орудиями новых, стойких к искажению воздушных судов и артиллерийских систем, обратились вражеские чудовища и демонические машины. Осада со Столицы была снята, а нулевой регион полностью отчищен от врагов. Надобность в новом порту отпала. Перестали приходить железные суда – Трамонта и остров Аркна переместили свои маршруты ближе к линии соприкосновения на юг, в Мильду и Лиру. Больше не появлялись огромные, заслоняющие полнеба, никогда не садящиеся даже на водную гладь, трансконтинентальные воздушные корабли. Покинули город строительные машины и оснащенный самым современным оружием гарнизон. Уехали, вернулись в свои земли и многие из тех, кто бежал от захватчиков, и молодой герцог Булле, его друзья, рыцари и епископ, остались предоставленными самим себе.
Так жители крепости, сталевары, мастера, рабочие-горняки, рыболовы и небольшая группа дружинников во главе с молодым градоправителем, оказались наедине с теми, кто, правил здесь до них. Чудовищами, что, пока по дорогам ходили вооруженные огнеметами и эмиссионными орудиями конвои, а по небу проносились штурмовые суда и живые, беспилотные, без промаха атакующие с неба зонды, сидели тихо, трусливо прятались в далеких селах, в холмах, скалах и пещерах в непролазной лесной глуши, как только высокотехнологические войска и автоматы Трамонты покинули устье Керны, не преминули тут же заявить о том, что они не потерпят чужаков на своей земле.
Убедившись, что теперь против них только пришлые люди, дотоле заключившие ковенант с местными старейшинами, что испокон веков проживали в этих землях, Многоголовые жрецы и вожаки объявили новой королевской администрации воину на уничтожение. Крепость стояла как в осаде. Война на востоке и юге была не окончена, и у объединенной армии Северного королевства не было сил помочь новой Гирте. Так, что живя в постоянном напряжении и страхе, многие из горожан смутились и, следуя тем, кто уже жил здесь до основания герцогства, нечестивыми жертвоприношениями и дарами, отринув веру Христову, тоже начали ублажать оскверненных Волчьим семенем старейшин и их хозяев, Многоголовых Вожаков и их ведьм. Любыми способами и средствами, предательством, кровосмешением и ложью, пытаясь выкупить свои покой, имущество и жизни. Так шли год за годом, герцогство погружалось в беззаконие и хаос. Отчаяние и страх завладели сердцами людей, и ни епископ с причтом, ни молодой Герцог, ни его немногочисленные майоры и полковники, как ни старались, не имели ни возможности, ни сил победить в этой новой вероломной войне. Волки и их прислужники нападали на деревни и хутора, грабили на дорогах, убивали скот и людей. В насмешку над Христовой верой оскверняли, поджигали храмы, громили монастыри. Изможденные постоянными набегами, запуганные кудесниками, старейшинами и знахарями селяне, лишившись всякой воли к сопротивлению, отдавали им свое имущество и урожай, приводили к ним своих сестер и дочерей. В стычках гибли самые смелые и самоотверженные из рыцарей. Полицейские, шерифы и наемные артели отказывались выполнять свои контакты и долг, боясь расправы над своими женами и детьми, и герцогу Карлу, у которого едва хватало сил и средств, чтобы только оборонять ближайшие окрестности Гирты, только и оставалось, что со скорбью наблюдать за тем, как все что ему дорого, все, во что он вложил столько сил и лет своей жизни, рушится и разваливается на куски. Слушать от землевладельцев и управляющих наглую ложь, считать потери, смотреть как горят дома и гибнут его люди, не в силах противостоять бесконечному и все усиливающемуся жестокому напору отступников и наущающей их нечисти.
Тогда всем казалось, что это конец. Что так будет продолжаться до тех пор, пока нескончаемая чреда убийств, предательств и смут окончательно не сломит волю, не уничтожит или заставит бежать прочь из этих земель, последних, верных короне и Христу, Герцога и его отважных рыцарей. И напрасно герцог Карл отсылал гонцов на восток с отчаянными просьбами о помощи: еще не закончилась прежняя война, как началась новая смута. Ослабленная, обескровленная королевская армия, больше не могла контролировать бывшие в подчинении короны земли. Конфедеративное Северное Королевство оказалось на грани распада и новой войны. Новые конфликты за мелочные сиюминутные выгоды очагами проказы вспыхнули между герцогством Лирой и баронством Мильдой. На востоке пожелала выйти из состава Конфедерации Камира. На море вступили в противостояние флоты Лансы и Акоры. Ни у кого не было ни сил, ни желания помогать новому, далекому от всех торговых путей и сфер влияния, лежащему в северных таежных землях герцогству. И только Господь Бог услышал стенания и молитвы тех, кто остался верен Ему и ни под каким предлогом, ни за какие посулы, ни под какими угрозами, не предал Христовой веры. В один день на прием к герцогу Карлу пришла женщина чужих кровей. Темноволосая, как жители города на берегу ледяного океана на севере, Мирны, с темно-серыми глазами, она заявила, что станет его женой, потому что она дочь Лунного Дракона, и пока его кровь будет биться в сердцах потомков рода Булле, будет хранима, никогда не будет захвачена и разрушена врагами, не падет Гирта. Рыцари Герцога только посмеялись над ней, сказали, что она обычная попрошайка, и хотели выгнать ее прочь, снабдив на дорогу краюхой черного хлеба и парой мелких монет, но герцог Карл был удивлен ее речам и приказал назначить ей аудиенцию. В разговорах и прогулках с ней он проводил долгие часы, посвятил ее в государственные дела, и вскоре
помолвился с ней, венчался и назвал своей женой. А осенью случилось страшное: Герцог публично объявил, что сам готов вступить в ковенант с Многоголовым Волком и отречься от Христа. Долго велись переговоры, и наконец, начались приготовления к торжественной и нечестивой церемонии, в которой должны были участвовать как все старейшины, вожаки и ведьмы, так и все рыцари, священнослужители, старшины и землевладельцы Гирты. Были сброшены колокола и кресты с церквей, что очень устрашило и взволновало всех, были приглашены в город и без всякого стыда ходили по улицам дикие лесные старейшины, кудесники и вожаки. А в день Рождества была назначен страшный ритуал отречения, что, как выставили обязательным условием Волки и их пособники, должен был пройти в Соборе Пришествия Христова на оскверненном их семенем алтаре… Многие ужаснулись этим новостям, но солдатам и рыцарям было велено жестоко подавлять всех несогласных с новой политикой Герцога, что во всеуслышание объявил, что раз Бог не хочет помочь, помогут Иные Силы, с которыми он намерен заключить кровавый союз, также как и все другие до него, жившие на этой земле.
Когда же наступил назначенный день, к Собору явились все старейшины, кудесники, жрецы и их ненасытные, в ожерельях из человеческих костей, ведьмы, а с ними, с их приближенными, сродниками и детьми, явился и самый главный и старший из Вожаков. Тот, чье имя впоследствии было вычеркнуто из всех архивов с приказом навсегда забыть.
Брызжа слюной, демонстрируя всем свою похоть и нетерпение, в своем чудовищном нечеловеческом обличии, не страшась ничего, скаля свои многочисленные пасти, сверкая множеством алчных глаз, он вышагивал по улицам города, направляясь к дверям церкви. В знак своего превосходства, в этот день он должен был лично войти на алтаре в герцога и герцогиню и осквернить их, скрепить этот пакт между ним и правителями Гирты. Ведь нет для язычников, колдунов, богоненавистников, подлецов, лгунов, предателей, растлителей и вероломных мошенников больше той мерзостной радости, чем глумиться над Христовой верой, а вместе с ней над всем хорошим, благородным и честным, что только вместе с ней, возможно на этой печальной и скорбной земле…
Но случилось все совсем иначе. Когда все собрались, и безбрежная, нечестивая, торжествующая своей победе, многолюдная толпа со своими богомерзкими флагами, тотемами и фетишами, оглашая заснеженные улицы и проспекты гулом барабанов и трещоток, с отвратительными языческими песнопениями подошла к дверям церкви, солдатам и рыцарям был отдан приказ напасть на них.
Бесконечным потоком лилась кровь. Текла по площади и ступеням храма, стекала с набережных и моста на лед Керны. Не щадили никого. Стреляли, рубили, топтали конями женщин, стариков и детей, всех, кто вместе со своими жрецами пришли принять ковенант, злорадно насладиться бесчестием Герцога и Герцогини.
Весь день и всю ночь накануне Рождества Христова продолжалась расправа на улицах Гирты. Тем, кого не затоптали конями, вместе с тотемами, знаменами и бубнами, бросали в разведенные тут же на площадях и перекрестках костры. Мчались по дорогам отряды, врывались в села и деревни, вытаскивали из домов на снег тех, кого заранее внесли в составленные в тайной герцогской канцелярии списки. Рубили головы кудесникам, старейшинам и жрецам, жгли их дома, выгоняли на стужу в тайгу их семьи. Хватали Многоголовых вожаков, везли в город, тащили к реке, рубили руки и ноги, бросали с моста в ледяные полыньи.
И весь день, и все последующие дни и долгие недели, пока шли казни, днем и ночью по всему герцогству торжественно звонили колокола, что поспешно подняли на колокольни. Стучали топоры мастеров, поднимающих обратно на храмы кресты. Служил литургию, причащал солдат, горожан и рыцарей, перед убереженным от осквернения алтарем в соборе Пришествия Христова, епископ. Стояла на твердокаменно полу на коленях, слезно молились о спасении города, просила прощения у Господа Бога подсказавшая эту страшную уловку герцогу Карлу, что лично руководил, атакой и арестами, герцогиня Мария.
Так хитростью, отвагой и волей Божией был побежден Ковенант. Так огнем и мечом, послушанием и твердой решимостью, восторжествовала Христова вера.
Так, устояла Гирта, спасенная мудростью и хитростью, праведной и отважной женщины.
Прошли века. С тех пор было еще много войн, бессчетной была чреда страшных и трагических событий. В горниле битв и смут погибли многие из герцогской семьи. Были казни предателей, мошенников, воров, мздоимцев и убийц. Были налетчики-поморы с северных островов, бородатые разбойники с круглыми щитами из Фолькарта и Ирколы, были войны с Мильдой. Горели берега Браны, реки по которой прошла граница между баронством и герцогством. Был первый, неудачный поход на юг, в попытке отвоевать Басор, свергнуть белого халифа Джебраила и истребить его нечестивых идолопоклонников, которым поют анафему на литургии накануне Пасхи Христовой, в дни Светлой Седмицы. Была большая война, когда объединенные армии западных держав при поддержке Ордена вторглись в Ледяное Кольцо, что едва не окончилась распадом всего Конфедеративного Северного Королевства. Было еще очень много трагических, страшных и позорных страниц в истории последнего союза христианских монархий. Не меньше их было и в летописях Гирты, но не было в ней больше ни многоголовых оборотней, ни жестоких жрецов, ни их безумных, беспощадных, вечно жаждущих крови желтоглазых, носящих ожерелья из человеческой кости ведьм. Не было до тех пор, пока однажды старый добрый герцог Конрад, отец нынешнего герцога Вильмонта и его сестры Клары, не вернулся из поездки на север с беловолосой, статной и голубоглазой женщиной по имени Сив. Не назвал ее своей женой и новой леди-герцогиней.
***
- Вы восхищаетесь Марией Булле – словно очнувшись от какого-то колдовского сна, в который как будто, ввела его принцесса своим мысленным прикосновением, пытаясь осознать, был ли он сам свидетелем тех жутких событий, или это его возбужденный магическим эликсиром разум, повинуясь ее словам, сам обратил этот страшный рассказ живыми, яркими и кровавыми образами и картинами, тихо произнес детектив.
- Верно – ответила она. Ее глаза снова обратились к нему и яростно вспыхнули. Она сидела, поджав колени и положив на них руки, совсем близко к Вертуре, почти бок о бок с ним. Казалось, проговаривая слова, она сама пыталась убедить себя, напомнить себе что-то очень важное и необходимое. Словно задумавшись на миг, погрузившись в свои тяжелые и печальные мысли она замолчала на несколько долгих секунд, но, тут же спохватившись, снова протянула руку, чтобы он вновь наполнил ее фужер.
- Иначе не победить – согласился Вертура – это только в житиях святых смирение останавливает пулю и Господь разверзает море перед ногами преследуемых фараоном евреев. А нам остается только ум, вера и меч.
- Да – ответила она твердо. В ее голосе звучала скорбь, как у человека, принявшего какое-то нелегкое и страшное окончательное решение, которое, скорее всего, будет стоить ему жизни – Господь дает власть, возможности, мудрость, силу и волю тем, кому считает нужным, и отринуть его дар, предать по слабости, ханжеству, лени или мнимому смирению, забиться в угол, спрятать голову в песок, сказать «не мое дело» - равносильно предательству. Потому что за таким человеком идут другие, на него смотрят, с него берут пример, и если он бросит все, сложит с себя полномочия, делегированные ему Богом, кто еще вступится, кто протянет руку нуждающемуся в помощи, кто защитит их? Грехи упавшего зачтутся ведущему. И нет разницы кто ты. Герцог, рыцарь, священник или полицейский. Таков закон, и каждого из нас будут по нему судить.
Как будто ударила невидимая молния. Детектив вздрогнул. Иным взором он снова видел рядом с собой не хрупкую темноволосую девицу в долгополой клетчатой рубашке, фантазирующую за фужером вина о перспективах политики, а облаченную в тяжелую, морозных цветов зимы бело-голубую мантию грозную и непреклонную герцогиню, в беспощадном и пронзительном лунном ореоле, какой он сегодня уже видел ее перед трапезой, на лестнице. Как наяву, видел ее твердые накрахмаленные, идеально белые рукава, густо испачканные в крови, на руках алые перчатки с светло-синими накладными человеческими ногтями, тяжелые черные башмаки, и вплетенную по центру от затылка в длинные и прямые темно-русые, чуть отдающие рыженой, волосы, зловещую алую ленту с тонкой, едва различимыми магическими письменами и кроваво-красными, как кровь и кость, блестящими жемчужинами на каждом конце.
- Вот почему сэр Август и многие другие пойдут за ней. Они убьют любого кто встанет у нее на пути – подумал про себя, испугавшись, что сейчас она властна сделать с ним все что угодно, детектив, но видение уже исчезло. Дикие и властные глаза принцессы погасли, снова были печальными и смиренными. Лицо и черты стали изможденными и грустными, как будто события сегодняшнего дня, а особенно трапеза и этот разговор, отняли у нее слишком много сил.
- Не всех. Только тех, кто своими злыми деяниями заслуживает этого – как будто бы он сказал все это вслух, ответила принцесса. Чуть повернувшись, когда он очередной раз качнул скамеечку, привалилась к нему боком, отчего Вертура вздрогнул. Он испугался, ему внезапно подумалось, что вот-вот и она положит голову ему на плечо, приласкается к нему как к мужчине.
- Я могу и сама – печально и тихо рассудила принцесса Вероника - обратиться драконом, всех уничтожить, испепелить... Но обязаны именно они. У каждого свои обязанности, свой долг. Герцог обязан приказывать, священник исповедовать и причащать, палач рубить голову, солдат служить. И вы будете должны, когда я прикажу. И Анна и все остальные.
- Она может приказать мне обнять себя, и быть ласковым с ней. А может и не приказывать, и в несколько прикосновений сломает даже самую крепкую волю своей непомерной силой и все будет по желанию и с радостью. И герцогское ложе и отрубание головы – стремительно подумал детектив, содрогаясь от того, что своим плечом чувствует твердое и необычайно горячее правое плечо герцогини – но последнее слово всегда будет за мной, как не будет оправдания и на Страшном Суде. Анна… Быть может она мне не жена и не любимая, но сейчас, волей Господа, мы вместе с ней и, какой бы гадиной она не была, она подневольный человек и я должен быть бережным, благородным и честным с ней.
Принцесса Вероника, казалось, внимательно прислушивалась к нему, словно ожидая каких-то его слов, и как только он проговорил про себя все эти свои отчаянные спутанные мысли, развернулась и, непринужденно отстранившись, потянулась за своим фужером, подставила ему, чтобы снова налил. Коснувшись его губами, спокойным и сдержанным, немного веселым светским, почти дружеским тоном, как будто до этого они только и беседовали о политике и сплетнях, заявила.
- Кстати, об Анне. Как вам ее коса? Как вдова, она обязана носить ее. Но ей лучше без. А один рыцарь даже пошутил, что мы с ней похожи. Как две сестры.
Принцесса многозначительно повела уголком губ и, сделав еще один большой глоток, словно уже потеряв к детективу всякий интерес, приказала.
- Ступайте к ней, она устала ждать. Не задерживайтесь, иначе вы снова ее обидите. Что же касается ваших сомнений относительно доверия – герцогиня сделала выразительную короткую паузу. Ее взгляд снова стал властным, непреклонным и ледяным – она умрет за вас, если будет нужно. У нее такая инструкция. Но если с ней что-то случится – умрете вы.
Она вытянула ноги, резким энергичным движением остановила скамью, обозначив, окончание аудиенции. Все слова были сказаны, не осталось ничего тайного, или недоговоренного. Вертура поднялся, молча, благодарно и торжественно поклонился в пол и покинул кабинет. Спустился по лестнице вниз. Прошел по коридору до своей комнаты. Как объяснил ему молодой паж, коснулся автоматически распознающего руку замка на двери.
***
В комнате было сумрачно. Мариса безмолвно лежала на кровати, смотрела в потолок, ждала его. При появлении детектива она села, оперлась руками, склонила голову, посмотрела печально и с укором, как невеста, ожидающая с войны своего рыцаря. И сейчас, как и сказала принцесса Вероника, она и вправду была без косы. Длинные темно-каштановые, распущенные волосы рассыпались по ее плечам и спине. Начисто вымытые и причесанные, тяжелые рыжеватые пряди, мерцали в слабом свете низких светильников, красиво обрамляли щеки и лоб. Глаза смотрели одновременно горько и смиренно. Она была облачена в свежую темную, стоячую от крахмала рубаху и свою черную бархатную юбку, и, глядя на нее, детектив внезапно для себя обнаружил, что до сих пор он даже и представить себе не мог, что она может быть такой притягательной, благородной и величественной. Как будто бы какое-то иное, совершенно чуждое земным страстям и мыслям, чистое, печальное и доверчивое, но при этом сильное и волнительное чувство озаряло весь ее облик исполненным ожидания и надежды внутренним светом.
Без лишних слов он подошел, упал перед ней на колени, взял за руки, заглянул в лицо.
- Прости меня… - только и сказал он ей.
- Ну и что ты делал? – спросила она, грустно улыбнувшись, кивнула на повязку на его руке. Ему показалось, что она едва сдерживаться от разрывающих грудь слез, изо всех сил стараясь не показать, не выдать, как ей больно и обидно, как она огорчена тем, что он ушел и оставил ее одну.
- Леди Вероника говорила о твоей косе… Ты распустила волосы. Так гораздо лучше, ты очень красивая.
- Ага, спасибо. Я ее уже ненавижу – сокрушенно покачала головой, сообщила она – когда-нибудь я обращусь драконом и растерзаю ее и всех ее омерзительных позеров-рыцарей.
Вертура внимательно посмотрел на нее. Расстегнул пряжку портупеи, снял перевязь и мантию, положил на стол ножны и меч.
- Сейчас приду – пожав ее ладони, сказал он ей и спешно направился в ванную. Он вернулся через десять минут. Умытый, с чистой, но со все еще мокрой головой, в одной длиннополой свежей черной накрахмаленной рубашке, которую нашел рядом с полотенцами.
Мариса стояла на балконе босиком в накинутом на плечи поверх рубахи плаще. В задумчивом ожидании привалившись плечом к бетонной перегородке, курила, смотрела на город, на ясную почти, что по-осеннему холодную и свежую звездную ночь над Гиртой.
Он подошел к ней, встал немного позади. Она сделала полшага назад, повела плечом. Он аккуратно, но властно и безмолвно обнял ее. Она откинулась в его объятия, мягко ткнулась в его подбородок затылком. От ее волос веяло свежим ароматным шампунем и лавандой, которой она полила их. Вертура еще крепче обнял ее. Она ласково коснулась его рук, которыми он держал ее, одной за талию, другой за грудь, провела по ним ладонями, свела его пальцы со своими. Без слов повлекла его обратно в комнату, к столу, рядом с мягкой и просторной, укрытой черным, с золотым кантом, одеялом, постелью, на котором, между блюдом с бутербродами, кисетом табака и ножными с мечом стояли два кубка, что она предусмотрительно наполнила горьким белым вином для себя и детектива.
***
Ему снился вихрь, в котором, преодолевая сопротивление воздуха, с немыслимой скоростью безмолвно, как это бывает только во сне, мчался, оставляя за собой неудержимую ударную волну дракон. Огромный и сумрачный, с обратной стороны луны, непроглядный как космическая тьма за пределами света солнца и звезд, одновременно похожий на поток темноты и тяжелый и мощный штормовой ветер, он накрыл его своим крылом, был рядом с ним здесь. Вертура вздрогнул и проснулся. Крылом оказалось мягкое и объемистое черное одеяло, которым его укрыла лежащая рядом с ним на животе, щека к щеке Мариса. Ее рука лежала поперек его груди, длинные волосы рассыпались по плечам. За распахнутой дверью балкона стояло тихое и темное ночное небо. Светильники были приглушены, комната полнилась таинственной звездной синевой. Глаз Марисы, моргая над локтем, блестел в темноте.
- Ты разговаривал пока спал, искал свой меч – прошептала она ему – ты оставил его без присмотра. Я могла заколоть тебя им.
- Я специально оставил его для тебя – также тихо отозвался Вертура, касаясь ее пальцев, которые тут же ласково сомкнулись на его руке – если ты посчитаешь нужным, всегда можешь воспользоваться…
- Твоя принцесса не одобрит – перебила его, чуть улыбнулась Мариса – похоже, она взялась за тебя всерьез. Хочет сделать из тебя одного из своих мальчиков, что, когда придет время, будут завоевывать ей герцогский престол и полягут за нее, когда она прикажет им.
- Ты же тоже за нее? – шепотом спросил, лаская ее руку детектив.
- Возможно – сжала его пальцы, ответила Мариса. Ее глаза блеснули сумасшедшим огнем точь-в-точь как у принцессы Вероники – как ты сам говорил, надо же делать в жизни хоть что-то хорошее и полезное.
***
Жарко горела печь. Кислым смрадом чадили газовые рожки. На улице прямо под распахнутым окном, под рябиной, пьяный сержант грубым надрывным от усталости голосом рассказывал кому-то несмешной, повторенный уже по десятому разу, анекдот. Стоял самый тихий и темный ночной час. Дрова в печи почти прогорели, обратились багровыми углями, тускло переливающимися за матовой дверцей топки в темноте. Инспектор Тралле давно прекратил свою игру, ушел не сказав ничего и так и не вернулся. Народ на улицах затих, переместился на квартиры, в салоны и распивочные. Только редкие хриплые голоса, да внезапный одинокий вой усталой гармошки, иногда доносились до окон через плац с воды и празднично подсвеченного проспекта. Ощущение разочарования, что всегда остается после таких веселых дней, уже витало в ночном воздухе. Еще пока ненавязчиво, но уже тревожно нашептывая, что еще совсем чуть-чуть и праздник, едва успев начаться, уже скоро пройдет. Из веселого, беззаботного и пьяного куража, обернется вялым, нестерпимо мучительным, кажущимся бесконечным и неимоверно тяжким, утренним похмельем. Придет осень, пойдет холодный дождь и снова наступит серая, полная разочарований и печали жизнь, перемежающаяся сном, бессмысленной и бесконечной службой и еще более бессмысленным отдыхом дома на диване у печки, или за столом в кабаке…
Зашел капитан Глотте, принес большую папку, со злорадством скривил рот, рассказал в подробностях о праздничных гуляниях майора Тинвега, о которых Фанкиль уже успел наслушаться из отдельных осторожных реплик на плацу и в длинном коридоре здания комендатуры за дверью отдела.
Какие-то неудачники, не то чужаки, не то пьяные настолько, что не поняли, к кому пристали, что-то не так наговорили майору и его жене, когда те, в отдалении от знакомых, наслаждались прекрасным пейзажем на темной набережной залива. После короткой драки, майор, князь Мунзе, маркиз Раскет и еще несколько рыцарей, что после ужина в герцогском дворце поехали отдыхать, кататься по ночному городу, ворвались в дом, куда убежали оставшиеся задиры, нашли их комнаты и разгромили их. Дальше было больше. Под раздачу попали домовладелец, двое жандармов и местный вор, с которым те, зная его в лицо уже много лет, все никак не могли справиться, на все заявления писали отписки. По приказу майора квартирьера окунули головой в грязный ночной горшок, нерадивых жандармов бросили в реку, а вора повесили на фонарном столбе. Окончательно разбушевавшись, собрав большую компанию молодежи, поехали загород. По дороге стреляли, устроили драку в питейной, катаются там и до сих пор не утихомирились.
- Мастер Тинвег заходит и говорит «отдыхаем культурно!» – хрипло и резко засмеялся капитан – и плеткой всех подряд. А леди Тинвег смеется на весь дом из-за его спины. С улицы слышно. Опять ножом кого-то порезала.
- Надеюсь, нас это не никак касается? – внимательно, не перебивая, дослушав анекдот, напустил на себя меланхоличного безучастия, уточнил Фанкиль. Подумав немного, все-таки не удержавшись, прибавил – а что? Не в моей компетенции, конечно, мастера Тинвега судить, но вообще, раз некоторые по-хорошему не понимают, отколотить, чтоб лишний раз рот открыть боялись, тоже выход.
Капитан скривился еще больше так, как будто рассказал все это только для того, чтобы услышать именно эту реплику. Прищурил отекшие, красные с недосыпу, глаза.
- Вот это лично вас касается, Лео – бросил на стол папку с бумагами – снежок этот наш черный сбежал и уже набезобразничал. Будете его ловить.
- В розыск поставьте – раскрывая папку и без всякого интереса заглядывая в нее, все также безразлично ответил рыцарь – как мы его по-вашему поймаем? Нас тут всего два с половиной человека сидит.
- Мне без разницы, приказ сэра Гесса – ответил капитан, присел за стол – мы этим заниматься не будем. У нас крадунов, хулиганов, негодяев полные клетки. Класть некуда уже. Заперли тут в сарае одних, а те через крышу вылезли. Завтра внеочередная порка. Сразу не назначили, как всегда, как будто и не знали по прошлому опыту, поменяли расписание дежурств, а внеочередные наряды не поставили. У меня парни без смены уже вторые сутки, а вы тут бездельничаете сидите.
- А что он и вправду каннибал что ли? – зевая, уточнил, занося приказ в журнал Фанкиль.
- Каннибал ваш мертвый, между прочим, тоже где-то бегает – упрекнул его капитан - вам мэтр Фарне рапорт еще не приносил? Это вы мэтра Трасса тогда, во вторник, сожгли.
- Значит два каннибала – меланхолично уточнил, пометил в журнале Фанкиль, взялся за подшивку – и это все тоже нам? Как всегда, или что-нибудь действительно интересное? - раскрыл, начал читать по диагонали вслух длинный, приложенной отдельной докладной, список.
- Все как в прошлый раз. И эти коктейли, с которых никто не знал какой стороной поворачиваться к очку, и попугай, кричащий «Не от Бога Герцог». Памфлет про сэра Августа, который мочился духами. А что такого? Он-то может, если захочет, кто ему запретит? И этот политический спектакль, и насильник с двумя… Серьезно? А эти… дамы вообще были трезвыми? И карета Ринья и что там еще?
- Вы не читайте, там читать нечего – криво улыбнулся, кивнул капитан, постукивая пальцами по столу - все равно никто не будет этим заниматься. Это все в архив.
- Да, видел уже сегодняшний циркуляр… На ярмарке продавали ипсомобиль мастера Роффе – все же продолжил, с выражением и издевкой продекламировал Фанкиль - за двадцать семь с половиной серебряных марок. И продали. Целых шесть раз. Неустановленный пожилой мужчина давал всем поглядеть в свой телескоп, через который все были голыми. Интересно, а в сторону гостей сэра Булле, тоже смотрели? Надо уточнить. Акробаты. Живой лестницей в виде уличного спектакля забирались в дома, выносили ценности. А этих почему искать не будете? Заплатили уже? Кому? Сэру Гессу, или Тиргоффу? Вы, Герман, лучше радуйтесь, что станции выставили так, что ничего не искажалось, а то бы тут еще и огнеглотатели по улицам ходили, ручных демонов гладить давали за пару монет, мешки денег фальшивых наколдовывали и порталы в небо ставили с обзорными пролетами над Гиртой... Только вот что это за слухи о том доме на Кузнецов двадцать четыре? Проверяли? Болтовня или состав преступления все же был? Все понятно. Ладно, Герман, оставляйте, будем разбираться с Валентином.
***
Ушел полицейский адъютант, что принес в квартиру куратора полиции Гирты подписанную капитаном оперативного отдела Александром Кноцци и майором Гессом сводку и анонимный, составленный из алых, желтых и белых роз, букет. Ушла, забрав его, и Хельга Тралле. Ева осталась одна в квартире.
Закрыв за хозяйкой дверь, весело побежала в их с Марисой комнату, зная, что сестра не придет ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а может и вообще навсегда переселится на улицу генерала Гримма, сдвинула их кровати вместе в одну так, как будто бы так они всегда и стояли здесь. Надела нарядную темно-зеленую пелерину с капюшоном, расчесала волосы. Уложила челку перед зеркалом, подрумянила свои нежные, округлые щеки, натерла жирным кремом, скулы и лоб, чтоб блестели. Окинув взглядом квартиру, убрала лишние вещи с прикроватного столика, подравняла коврик и обувь в прихожей у вешалки.
Все было готово. Потянулись томительные и бесконечные минуты ожидания. Ева налила себе кофе. Сидела у окна на кухне. Смотрела на пустые кубки и бутылку с самым лучшим вином, которое ей было разрешено брать из буфета, на подаренную ей сегодня утром Даскином кованую железную розу, которую она положила рядом на столе.
Она ждала его. Но время шло, а его все не было.
Стояла глубокая ночь. Все, кто искал компании и веселья, уходили за мост на южный берег. Там, за рекой, на набережной перед университетом, на Рыночной площади, перед герцогским дворцом, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей, горели костры, стояли вынесенные из домов на улицы и скверики столы и скамейки. Катались телеги с которых торговали горячими бутербродами и напитками.
Там будут пировать всю ночь, праздновать ежегодный юбилей герцогства…
Уже далеко заполночь явился срочный курьер. На его звонок, Ева радостно встрепенулась, побежала к двери. Вручив письмо, он было начал рассказывать о приключениях князя Мунзе и майора Тинвега, но Ева не стала его слушать и выставила вон. Вернулась к столу, налила себе чаю. Уставилась в окно. Там, внизу, горели фонари. Теплился ряд окон полицейской комендатуры. Рыжими точками пылали жаровни на плацу и у конюшен левее от окна и ниже по проспекту Рыцарей. Горели как будто совсем далеко в какому-то другом мире, все тем же, как и во все другие точно такие же тоскливые и одинокие ночи ровным, казалось бы призрачным и далеким светом, от которого становилось еще более одиноко и тоскливо на душе.
Так прошел еще час. Но вот внизу, на проспекте, совсем затихли последние музыка, песни и веселые крики. Угомонились, разошлись по комнатам отдыхать перед завтрашним праздничным днем гости в квартире леди Магно - известной придворной дамы и жены крупного землевладельца и вассала герцога Вильмонта, что жила этажом ниже. Хельга Тралле так и не вернулась, и было порадовавшаяся ее так удачно совпавшему с приездом Даскина, уходу Ева, с досадой подумала, что лучше бы она не задерживалась и пришла как можно скорей: в квартире на седьмом этаже, выше которой были только чердак и крыша дома, стало как-то совсем неуютно, страшно и тихо. Только тяжело и мерно, тоскливо отбивая секунды, тикали часы.
Ева сидела за столом, пила чай, от нечего делать, начала читать циркуляр для служебного использования о сегодняшних происшествиях. Прочла о том, что прошлой ночью люди графа Прицци приехали в расположение бригады Келпи и какой-то пьяница во время разговора графа со старшиной отряда, бароном Тамброй, изволил шутить о смерти старшего сына командора Лилового клуба в стычке, что случилась шестнадцать лет назад на дороге на Эскилу, к югу от Гирты. Что после этого была драка со стрельбой, а заезжие феодалы и их сержанты были частью разоружены, раздеты и отправлены восвояси, в ночь, голыми без белья и снаряжения. Самого же барона граф отвез в тюрьму и обещал назавтра обмазать лошадиным навозом и, вместе с его ближайшими вассалами и друзьями, выпустить голым на плац перед конным турниром на потеху и в назидание зрителям. Прочла о том, что в какой-то квартире бесследно исчезла целая семья, и двери были заперты изнутри на засов. Что сгорел дом, где жила некая женщина, о которой шептались, что она маг и умеет предсказывать предстоящие события. Свидетели сообщили о том, что перед самым пожаром видели ее внезапно, без всякой причины, вспыхнувшую фигуру и слышали ее отчаянный крик.
Но больше всего привычную к подобным сводкам наперсницу куратора полиции Гирты взволновала сводка о взрыве кареты Ринья. Как указывалось в докладе, какой-то неизвестный мужчина внезапно подбежал к ней и забросил в ее окно гравитационную, какие используют на рудниках для дробления породы, бомбу. Погибло шесть человек – в том числе кучер, полицейский у ворот и двое лакеев. Все они, вместе с лошадьми превратились в изуродованные до неузнаваемости, перемолотые как в мясорубке ошметки. Что случилось с тем, кто принес бомбу и был ли он сам среди погибших, следователь пока не установил.
Ева взяла фужер, но так и не притронулась к вину, в очередной, бесчисленный, раз прислушалась к темноте в коридоре и на лестнице. Не ударит ли внезапный, резкий и веселый напористый звонок, не загремят ли звуки знакомых шагов на площадке у дверей, не послышится ли веселый голос, что позовет ее на прогулку по ночным улицам Гирты… Но все было напрасно. Он не пришел и она осталась одна в пустой запертой квартире. Одна на всей земле и страх того, что приоткроется дверь соседней комнаты, заскрипит половица под тихой крадущейся ногой, мелькнет отражением в зеркале незнакомая фигура, коснется плеча холодная рука, вспыхнут светящиеся глаза перед лицом, послышится чужой и страшный голос, и никто не спасет, кричи не кричи, не поможет, холодным, лишающим воли ужасом, закрался в ее сердце.
- Все это вздор – хлопнула она рукой по столу, сказала она вслух - это все Анна. Она такое придумывает, рассказывает, а теперь ее нет, развлекается там как всегда. А я, как всегда, одна, и Эдмон опять не пришел. Как всегда обещал, и теперь его нет. Что за человек он такой? А я все жду его, каждый раз, год за годом… И ведь замуж пора давно уже…
Ева погасила свет на кухне, вернулась в их с Марисой комнату. Зажгла перед иконами свечу, прочла молитву. Положила крест в изголовье рядом с подушкой, а на другую сторону постели свой меч. Разделась, еще раз внимательно прислушалась к тишине в квартире и легла на кровать, на которую предусмотрительно, еще с вечера, положила одетые в свежие, политые одеколоном наволочки, две подушки для себя и Эдмона, что обещал прийти сразу, как только выполнит доверенное ему Хельгой Тралле поручение…
За окном громыхнула петарда. Эхом отразилась от стен. Какая-то уже изрядно подвыпившая, изнуренная весельем компания вывалилась из подворотни соседнего дома. Оглашая двор надрывистыми выкриками, направилась через арку на проспект.
***
Глава 14. Принцесса Вероника. (Суббота)
***
Он проснулся поздно. В комнате было тепло, витал горький аромат трубочного табака, смешанного с привкусом какого-то необычного, приятного химического запаха, похожего одновременно на замысловатые духи и фруктовое мыло. На столе живописным натюрмортом стоял завтрак: изящный ярко-красный кофейник из блестящего фарфора, такие же высокие и узкие, чтобы на стенках оседали крупинки кофе чашечки, тарелка с горячими бутербродами с зеленью, джемом и сыром. На соседнем блюде ожидали уже подостывшие, но все же весьма аппетитные на вид, ароматные, посыпанные перетертыми грушами и сахарной пудрой пончики и слоеное печенье.
Мариса сидела перед столом, откинувшись в кресле, опустив к груди подбородок, придирчиво глядела на еду и чашки кофе, с видом, как будто уже совсем не лезло в горло, курила.
Детектив залюбовался ей: по плечам рассыпались, ниспадая до подлокотников кресла, распущенные волосы, длиннополая черная мантия с бордовыми лепестками застежек на груди и клиньями под рукавами распахнута, накинута как банный халат поверх короткой нижней рубахи до середины бедер, словно бы подчеркивая белизну ее вытянутых, скрещенных лодыжек. Вертура улыбнулся - свежий, вытянутый, как от палки, синяк на ноге и меч детектива в ножнах, поперек ее обнаженных колен предавали ее облику какую-то особую эксцентричность. Заметив, что Вертура проснулся и смотрит на нее, Мариса сделала вид, что он ей нисколько неинтересен, только глубоко затянулась из трубки и с силой выдохнула в сторону буйного зеленого вьюна, поднимающегося из горшка рядом с входной дверью к самому потолку, густое облако сизого дыма. Согнула руку в локте и приняла вид скучающей за пером и бутылкой крепкого поэтессы, сочиняющей лирический сонет.
Бутылка с приятного рыжего цвета питьем и вправду стояла между чашечками и блюдами с завтраком. Высокая и плоская со знакомой наклейкой и клеймом популярной в Гирте марки «Черные дубы», с буквицей и черной аппликацией по белому с изображением корявого и необычайно манерного и притягательного разлапистого, не то вяза, не то дуба, дерева, она выглядела так завлекательно и стильно, что прямо так и хотелось взять ее за горлышко и выпить до дна и больше в жизни никогда не касаться никаких других напитков.
- Христос Воскрес… – только и нашел, что сказать, поприветствовал ее детектив, повернулся на бок, подложил локоть под голову, чтобы получше, рассматривать Марису, насладиться ее столь притягательным и экстравагантным видом.
- Все, принц-изгнанник – без всяких предисловий абсолютно серьезным голосом, внезапно заявила она – кончай валяться, надевай доспехи и вперед. Ты обязан победить всех в мою честь, иначе ты меня не достоин. Сегодня конный турнир и ты обязан участвовать, иначе ты тряпка, а не мужик.
Ее глаза горели счастливой шальной веселостью. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы самой не засмеяться над тем, как ловко она пошутила.
- Да у меня и коня-то даже своего нету, а из лат у меня только казенная бригандина. И та в Мильде… – просто ответил Вертура. Сел, оправил нижнюю рубаху, в которой спал, налил себе кофе и чуток, для предания вкуса, «Черных Дубов». Достав трубку, вытряхивая оставшийся со вчерашнего вечера нагар, затряс ей над алой вазочкой уже изрядно заполненной пеплом и валяющимися вокруг горелыми спичками, которые, прикуривая, Мариса, наверное, изображая из себя светскую даму, что может позволить себе любую причуду, нарочно неаккуратно бросала мимо пепельницы.
- Турнир это в программе леди Вероники? – глотнув кофе, уточнил Вертура – и мы поедем вместе с ней? Можешь думать все что угодно, но это не я придумал все это... Но я так и не понял этой шутки с каретой леди Ринья…
- Ты тут не причем – прищурившись поверх трубки, строго осадила его Мариса – леди Булле пригласила меня. И ты уже должен догадаться, что у нас здесь делают с теми, кто пренебрегает ее гостеприимством.
- Да, рубят головы. Но своим-то она потом назад приставит, а мне нет, и в отчет напишут, что нарушений не было… – согласился детектив – я что-то пропустил утром? Который час?
- Одиннадцать – продемонстрировала модно вытянутый сверху вниз ромбический циферблат на стене Мариса и поморщилась – ты пропустил тренировку. Леди Вероника заставила отжиматься и отколотила всех своих девиц. Ты хоть знаешь, что такое тренировка с оружием? Ты хотя бы инструкцию читал, как пользоваться этим?
И она продемонстрировала Вертуре его собственный меч, приняла с ним угрожающий вид.
- Да вот выдали, а за какой конец хвататься не объяснили. Но, если что, ты уже была на тренировке и сумеешь всех отлупить.
- Ну ты и тряпка. Все мужчины как мужчины, а ты! – покачала головой Мариса, шумно задышала через трубку, и отвернулась от стола, чтобы он не видел, как она улыбается, наслаждаясь их веселой и глупой беседой – ладно, будем учить тебя жизни, раз ты такой балбес. Так что я буду распускать язык, а ты отвечать, понял это?
Вертура встал, тоже накинул на плечи свою мантию и подошел к распахнутой двери на балкон. Над городом стояла блеклая летняя марь. Бело-голубое небо дышало еще теплой, но уже сыроватой августовской свежестью. Над крышами из многочисленных труб поднимались дымы, вливаясь в низкие серые облака над городом, заслоняли перспективу. С балкона детектив обнаружил, что в городе на южной стороне Керны, западнее и восточнее проспекта Рыцарей темнеет еще две плоские скалы. На них стоят дома и светлеют изгороди и кроны высаженных в тесных палисадниках и двориках деревьев.
Темная, чтобы не мешать проезду разобранная во многих местах, крепостная стена разделяла надвое южную Гирту. Пересекала проспект Рыцарей у главпочтамта, у гостиницы «Башня». Той самой, где детектив впервые познакомился с бестолковыми студентами.
Поставив на бетонный парапет чашечку с кофе, Вертура закурил. Наслаждаясь теплым летним утром, стоял, с интересом разглядывал светлеющие на склонах холмов террасами нагромождения кварталов увенчанное бесчисленными печными трубами и рыжей черепицей крыш, откосы и старые, серые от ветра и палящего солнца дома и городские укрепления. Любовался белесой гладью залива далеко по левую руку в стороне, ущельями проспектов, обрамленных вычурными башенками, темно-зелеными кронами вековых деревьев во дворах, куполами и колокольнями церквей черными и скорбными, что были построены в темные века, еще во времена основания Гирты и красными с белым – торжественными, современными.
Пришла Хильдигард, без стука деловито распахнула дверь. Бросила быстрый взгляд на стоящего на балконе без штанов, но с фужером кофе в руке Вертуру, как будто они были лучшими подругами всю свою жизнь, завела веселую беседу с Марисой.
- Вы еще не собрались? Выезжаем через двадцать минут – сообщила она, заулыбалась, с кокетливой насмешкой бросила детективу – а где ваши латы, деньги и меч? На турнир тоже без штанов поедете?
- Ну, на юге, откуда я родом, туника это тоже мужская одежда… – стараясь не выявить жгучего смущения тем, что на его вид все-таки обратили внимание, начал с пафосом оправдываться он – а вот без шляпы действительно никак. Просто невозможно жарко. На камнях у нас пекут яичницу, а на крышах домов ставят баки, в них кипятят на солнце воду, чтобы варить в ней рис... И эти черные скалы у реки Эсты – на них даже лошади обжигают ноги через копыта, а рыбаки прямо там пекут свой улов. Например рыбу с луком Хе…
- Какая чушь! – наигранно засмеялась фрейлина, пристально и как будто даже хищно разглядывая его босые, с обломанными ногтями, ступни.
- Да сказочник он! – отмахнулась, брезгливо наморщила лоб, выдохнула дым, Мариса – всем уши прозвенел, что замок у него, патефон с бронзовой трубой, триста коку риса, самовар и поле с луком Хе, сам без штанов, а тоже лезет в принцы!
***
Пробиваясь через дымку, жарко светило полуденное солнце. Над городом повис тяжелый, душный, исполненный ароматом дымов печей и раскаленного камня, августовский штиль.
Они отъехали от дворца отрядом в полторы сотни верховых. Во главе колонны ехали всадники со знаменем, все облаченные в шлемы и легкую современную броню, вооруженные мечами и пистолетами. В центре герцогиня и ее многочисленная свита. Замыкали процессию капитан Форнолле и отряд придворных кавалеров и юнкеров, преданных отряду герцогини в усиление.
- Да, дело серьезное – шепнул Марисе детектив, указывая на одного из всадников в легкой лиловой современной кирасе под плащом, с мечом в ножнах и коротким ружьем в кобуре – это так всегда или из-за кареты леди Ринья?
- Конечно как всегда, мы же в Гирте! – услышав их беседу, весело сообщил Фарканто и весело объяснил – у нас тут то одно, то другое. Не соскучишься. А карету, очевидно, взорвал мэтр Солько, хотел поссорить сэра Вильмонта и сэра Ринья, отомстить за кабаки. Такие гравитационные бомбы есть только у него. Их заказывают из Столицы, используют в каменоломнях, для добычи руды. Он с инспекторами мэтра Парталле на короткой ноге, вот самым главным себя и возомнил. Весь северный берег под себя подмял, давно с ним воюем, но теперь леди Вероника и сэр Август ему так не спустят, укажут, где его место.
Будучи сопровождающим принцессы, он был одет в современный бригандинный жилет и поножи. На его груди была перевязан большой лиловый с красным бант, а в знак превосходства, поперек седла он вез черное высокотехнологическое ружье с толстым стволом и изготовленными из пластмассы прикладом и цевье. Как и другие рыцари, из снаряжения он также имел при себе и притороченные к седлу открытый шлем, свой длинный и узкий меч, а также треугольный, маленький и легкий, изготовленный из прочной пластмассы, что может выдержать и пулю и удар топора, щит. Следуя по левую руку от принцессы, насторожено смотрел по сторонам, выдавая в себе не простого бездельника-юнца, а верного и бдительного конвоира. Его рыжая подруга ехала рядом с ним, без умолку болтала о всякой ерунде, была весела и как будто не выказывала ни капли тревоги. Одевшись сегодня в тяжелую зеленую мантию, чтобы не простудиться на ветру и темный композитный нагрудник, ношение которого кажется, забавляло ее от всей души. Как будто подражая местной моде, она манерно намотала на шею под самый подбородок, прямо поверх капюшона и ворота неопрятный и длинный желтый шерстяной шарф, заколола его огромной заколкой с острым языком, распустила свои растрепанные, как будто нарочно немытые волосы поверх темно-зеленой шерстяной пелерины.
Четвертым спутником принцессы был тот самый черноволосый, заведовавший вчерашней казнью, жандарм. Безбородый, худой, с обликом и манерами иноземца, безразлично-надменным неподвижным, как будто идеально выточенным из мрамора, лицом и колючим взглядом немигающих серых глаз, он сразу произвел на Вертуру отталкивающее впечатление. Как выяснилось, когда он подошел к детективу и грубо, без предисловий, заявил ему, чтобы тот быстро сбегал в арсенал, надел доспехи герцогских цветов и взял гербовой щит, его звали Вальтер Кирка. Родом он был с севера, из Мирны, и в звании лейтенанта герцогской гвардии служил сенешалем при Малом дворце. Регина Тинвег, ближайшая фрейлина принцессы Вероники и старшая дочь майора жандармерии барона Марка Тинвега, была его женой. Когда они разговаривали с мужем в стороне, не то ссорились, не то говорили по какому-то важному делу, он держал ее за ладонь так, что Вертуре показалось, что, вот-вот, и он сломает ей пальцы, но она резко огрызнулась, совсем не с тем доброжелательным придворным тоном с каким общалась с остальными и, грубо ответив ему, почти также как он сам, неприятно, в оскорбленной ненависти скривив рот, одернула руку и, стуча каблуками, зашагала от него прочь. Лейтенант не стал догонять ее или кричать ей вслед, и сейчас, облаченный в серую гвардейскую кирасу с соколом в ромбе на груди, с пышным лиловым бантом в длинных черных волосах, вооруженный мечом, жезлом и револьвером, вместе с ней тоже сопровождал герцогиню.
Сама же принцесса Вероника, что ехала между своих грозных, закованных в латы защитников сегодня была одета в тяжелую и плотную темно-алую мантию, длинное и широкое темно-серое платье, багровый плащ и свои массивные черные башмаки. Поверх волос она накинула длинный и узкий, похожий на те, что девицы надевают на службу в храм, темно-серый, закрывающий только уши, темя, вики и шею с боков, оставляя открытым затылок, платок. Повязав поперек лба, зафиксировала его тонкой алой лентой.
Выйдя на улицу, сегодня она была как-то по-особенному внимательна, угрюма и молчалива. Едущим рядом друзьям и знакомым отвечала коротко и по существу, держалась отстраненно и гордо, сидела боком в седле, словно готовая в любой момент спрыгнуть с коня, а когда совершала какое-нибудь резкое движение, воздух вокруг нее вздрагивал, словно солнечные лучи преломлялись о какой-то прикрывающий ее и ее лошадь невидимый и неощутимый барьер.
Проводить отъезжающих на турнир вышел Оскар Доццо. С трудом доковылял до порога. Стоя в дверях, опирался локтем об угол, но смотрел бодро и весело, как будто бы все, что случилось вчера, было всего лишь неудачной шуткой. Кивком приветствовал Вертуру. Внимательно следил за отбытием принцессы.
- Да. Поехали отдыхать на исторический фестиваль, а попали в Гирту! – глядя на веселую, бурлящую толпу городских служащих, что уже с самого утра заняли герцогский павильон, заявил с невыспавшимся, усталым раздражением Фарканто. Отирая взмокшую под толстым подшлемником голову, он едва не уронил свое ружье. Вертура с пониманием кивнул. Хотя народу на улицах сегодня было заметно меньше, чем вчера: многие отдыхали после ярмарки и ночного веселья, количество полицейских и жандармов на улицах заметно увеличилось. Со скучающим унылым видом они стояли на перекрестках, прохаживались, угрюмо смотрели перед собой, постукивали по камням древками пик. Формальными, скупыми поклонами приветствовали принцессу, полными бессильной злобы взглядами провожали ее свиту, выдыхая дым из трубок, с безразличной тупой ненавистью созерцали шумную толпу, и неряшливые навозные кучи на брусчатке, оставленные прошедшими лошадьми.
Без происшествий миновали Рыночную площадь, где зачитывали приговоры и под восторженные восклицания гуляющей публики наказывали очередных провинившихся. Здесь все также работали павильоны и лавки. Все также весело сидели на крышах и на склоне у реки отдыхающие, все также были открыты распивочные. Навязчиво ревели, колотили эхом по улицам патефоны и рояли, стучали барабаны, выли волынки. Все также на скамейках у столов под ивами сидели, пили, развлекались, посетители. Но ни веселье, ни творящееся вокруг, новые и уже многократно виденные вчера развлечения, ни гуляющие компании, ни радостные окрики, ни музыка, ни веселые танцы, отчего-то уже не приносили радости, а только вызывали раздраженную злобу, виделись каким-то унылым спектаклем, в котором приходится участвовать сугубо по долгу службы, без всякого удовольствия, по сотому разу, за каждый углом, в каждой подворотне и в каждом дворе, созерцая одни и те же, шумные и бестолковые картины. И, глядя на мрачные, утомленные всей этой суетой лица спутников, в какой-то момент и детектив тоже поймал себя на том, что не они одни с Марисой, Фарканто и полицейскими на улицах, а почти все в этом отряде, даже как будто и сама принцесса Вероника, думают о том, как бы побыстрее все это завершилось, всех бы отпустили домой, где можно запереть дверь, в изнеможении упасть на диван, задернуть шторы, накрыть голову подушкой и не видеть, не слышать всей этой кутерьмы.
- Ну что за гад праздник портит! – не выдержал, заявил какой-то кавалер. Ему в шутку предложили написать жалобу в полицию, кто-то улыбнулся, но общего торжественного и мрачного настроя это не изменило. Так они проехали еще два квартала, пока на тесной улочке, куда свернули, чтобы срезать дорогу до юго-восточных ворот, за которыми на поле должен был проходить турнир, не случилось то, чего все как будто бы ждали с самого отъезда.
Первыми почуяли беду, внезапно заржали, замотали головами кони. Что-то хлопнуло и рассыпалось облаком невидимой невесомой пыли. Никто не успел даже вздрогнуть, как конь принцессы Вероники запоздало дернул головой, испуганно заржал, сделал свечку, взвился на дыбы, забил копытами, но принцесса ловко пригнулась к гриве, прижалась к ней. Лейтенант Кирка, прикрывая ее от невидимой угрозы, вскинул свой жезл. У стремени принцессы вмиг появился капитан Форнолле, умело протянул руки, подхватил ее, легко стащил с седла и толкнул в проем между контрфорсами к ближайшей стене. В толпе запоздало закричали, люди в панике бросались в открытые двери лавок и подворотни. Рыцари и гвардейцы с предостерегающими окриками запоздало спешивались, по команде капралов собрались в живую бронированную стену вокруг герцогини, которую уже и так прикрывали Фарканто, капитан Форнолле и лейтенант Кирка. Бросая по сторонам суровые внимательные взгляды, водили стволами по окнам верхних этажей, балконам и карнизам крыш. Фарканто держал наизготовку свое ружье, капитан зажатый в обеих руках оснащенный коллиматорным прицелом револьвер. Лейтенант же цепко схватил принцессу за плечо, жестоким рывком вжал в угол. Вертура проморгал: свет, силуэты людей и фактура кладки как будто искажались рядом с его жезлом, который он сунул почти в лицо герцогине, теряли свои четкость, тускнели, как в мутном стекле.
Бросив быстрый взгляд вдоль домов, детектив обнаружил и причину паники: в воздухе, расчертив улицу, медленно таяла белая и тонкая дымная полоса. Без лишних слов Вертура тоже спрыгнул на брусчатку, схватил за упряжь лошадь Марисы, потащил ее вперед, подальше от остальных.
- Ты куда? – хлопая его по руке, громко возмутилась Мариса – дезертир!
- К стене! – резко и грубо приказал он ей. Подхватив ее за руки, помог спешиться, едва не вывернув ей запястье, толкнул в ближайшую дверь – там может быть газ, зажигательный снаряд, все что угодно! Это дело для конвоя!
- Четвертый этаж! Третий дом справа! – припадая на колено, чтобы прикрыли щитом, испуганно воскликнула рыжая Лиза. От страха по ее лицу текли слезы, голос срывался на крик – нет слева! – указала рукой – азимут минус ноль двадцать шесть! Угловое расстояние семьдесят два и тридцать семь метра! Третий дом, вход со двора! Он бежит!
- Вперед! Найти! – грозно и коротко приказал капитан Форнолле, вскинул пистолет, быстро осматривая улицу через телеметрический прицел. Его гвардейцы и устремившиеся за ними, желающие принять участие в погоне рыцари с грохотом бросились по улице в указанный дом, кто пешком, кто верхом, помчались, расталкивая попадающихся на пути не понимающих, что только что произошло людей.
Прижав Марису рукой к дверному проему какого-то магазина, из которого уже напирал любопытный народ, Вертура с интересом огляделся.
- Хоть бы меч достал! – укоризненно бросила она ему, глядя на изготовивших к бою оружие солдат и спутников герцогини выше по улице у противоположной стены. Принцесса Вероника с ненавистью оттолкнула рукой, отстранилась от неудачно задевшего ее бронированным плечом лейтенанта Кирки. Стояла в нише между контрфорсами, облокотившись о кладку локтями и спиной. Напряженно сжав кулаки, внимательным, взволнованным взглядом наблюдала за суетными действиями запоздало оберегающих ее от уже прошедшей опасности мужчин.
- Пройдемте в дом – отодвинув от нее сенешаля, вежливо, но настойчиво обратился к герцогине капитан Форнолле. Положил ей ладонь на плечо, продемонстрировал открытым радушным жестом раскрытой руки – никаких посторонних устройств вокруг нас больше нет.
В его руке блеснула пластинка, похожая на те, что были у Гармазона и Эллы. Только сейчас она была не прозрачная, на ней отображалась подробная карта ближайших кварталов города, испещренная разнообразными метками. Одна из них, ниже по улице, была черной. Принцесса кивнула и быстрым шагом направилась за ним в ближайшую распивочную, из которой уже попросили удалиться посетителей. Подошла к столу, упала на скамью, мрачно опустила голову, сложила руки на коленях. Прошептала «Господи помилуй» и, бросив быстрый взгляд на иконы у дальней стены, осенила себя крестным знамением.
- Ты ничего не сделал! – укоряла Вертуру Мариса, когда они вошли зал следом за ней.
- Ну во-первых – начиная раздражаться, принялся доказывать, веско объяснять детектив – я бы там только мешал. Во-вторых, у них есть свое оборудование, свои инструкции, и я не знаю их. В-третьих, бежать надо было, как только случился выстрел, а не…
- Верно – кивнул, согласился с улыбкой капитан Форнолле. У него было изможденное и сосредоточенное лицо, один глаз прищурен, капелька пота выступила на его разгоряченном морщинистом лбу, скатилась по щеке. Рыцарь одобрительно похлопал детектива латной перчаткой по плечу, протолкнулся через толпу закованных в броню спутников принцессы и окруживших ее девиц, наперебой расспрашивающих, все ли с ней в порядке. Подойдя, вежливо поклонился ей.
- Все хорошо ваше высочество? – строго заглянул ей в лицо, коснувшись ее локтя, спросил он – вам что-нибудь принести?
- Нет – покачала головой, глухо ответила герцогиня. Ее взгляд стал внимательным, пронзительным и холодным. Требовательно притянув рукой к себе капитана за закованное в укрытую толстой тканью броню плечо, спросила его на ухо тихо, так чтобы никто не слышал – он точно не мог пробить барьер?
Пожилой капитан выждал паузу, заглянул ей в глаза. Отрицательно покачал головой.
- Через зону принудительного ограничения скорости? Конечно нет.
Принцесса покачала головой. Еще миг она казалась напуганной, растерянной девчонкой, но не прошло и пары секунд, как она снова собралась с душевными силами, сжала пальцы, вскинула голову.
- Закончили здесь – сказала она, яростно сверкнув глазами - всё. Нас ждут, мы едем на турнир.
Ее спутники и слышавшие ее слова закивали в знак одобрения. Рыцари улыбались ее решимости, девицы восторженно и тревожно перешептывались, но принцесса не слушала их. Рывком поднявшись со скамейки, без лишних разговоров зашагала к дверям. Проходя мимо Вертуры, очень больно и цепко ухватила его за плечо. Необычайно сильным и властным движением раскаленных пальцев развернула его к себе. Негромко, но угрожающе, заявила.
- Марк, берегите ее – стремительно и яростно кивнула она на Марису – я прикажу четвертовать вас, если с Анной что-нибудь случится.
Ошарашенная Мариса, словно тоже почувствовав этот ментальный удар, что поразил одновременно и ее и детектива, отшатнулась от нее, прижалась к стене. Вертура же коротко кивнул.
- Слушаюсь, моя леди – твердо, с готовностью, прошептал он в ответ.
Прямо у дверей распивочной, загораживая проход, стояли верховые. Какие-то рыцари, как будто ничего и не случилось, сидели в седлах, рассказывали о каком-то штурме, весело, к слову, вспоминали давние боевые действия.
- Баян! Слышали уже сто раз! – задорно заулыбалась, щурясь на солнце, какая-то из девиц.
- Ага! – ответили, засмеялись те, ничуть не обидевшись.
- Не поймали? – строго потребовал ответа капитан Форнолле у одного из своих людей вернувшихся из дома, что указала им рыжая Лиза. Гвардейцы герцогской охраны и прибывшие полицейские уже оттесняли собравшихся поглядеть, бурно обсуждающих происшествие людей. Ругались с приезжими, грозили плетьми.
- Лежит во дворе – демонстрируя короткое и толстое, зловещего вида высокотехнологическое ружье большого калибра, передернул лицом гвардеец – сделал один выстрел, прошел в соседнюю комнату и прыгнул с окна головой вниз. У него распилена грудь и внутри какой-то прибор. Мэтр Фонт сказал, что следует провести вскрытие.
Рыжая Лиза нахмурилась, слушая его, словно вспоминая что-то, что могла забыть. Насторожился, но промолчал и детектив. Художник Гармазон и его спутница с ужасом переводили взгляд то на принцессу, которая уже снова вскочила в седло, то на оружие - через большой квадратный прицел в густых темно-зеленых тонах просматривалась улица. Черными силуэтами перемещались люди. Черными были и некоторые кони. Но некоторые, как у принцессы, Фарканто и других ближайших приближенных из ее свиты, были лилово-фиолетовыми. В углу экрана отчетливо мигал багровый индикатор. Показывал, что цель недоступна, укрыта непроницаемым для быстродвижущихся кинетических снарядов и потоков направленного излучения высокой интенсивности, перегородившим улицу барьером. Капитан Форнолле провел рукой, нащупал мягкую кнопку и выключил аппарат.
- Отвезите это леди Тралле – приказал он и передал ружье одному из своих экипированных в штатское людей.
***
Уныло проходил турнир, на который приехали с большой задержкой. Позорный марш плененных рыцарей и сержантов барона Келпи закончился еще утром, прошел сразу после открытия, но никто не сожалел об этом упущении. На трибунах весело обсуждали недавние городские новости, среди которых было и покушение на принцессу Веронику, пили юво и вино, ели горячие бутерброды, изредка поглядывали в сторону скачущих вдоль барьеров, преломляющих тупые, без наконечников, копья о щиты и друг о друга верховых. Изредка находились смельчаки, решающие показать удаль и сразиться на боевых копьях. Кому-то пробили насквозь грудь. Граф Прицци не отказывался от таких поединков, но и смельчаков вызывать его на смертельный бой тоже не было: с начала состязаний он уже лично выбил из седла четверых. Заметив на трибуне принцессу, он бросил копье оруженосцу, ловко спрыгнул с коня, подошел к ней. Преклонив колено, поцеловал руку, осведомился о ее здоровье и настроении. Она благосклонно улыбнулась, как будто ничего сегодня и не было, и напутствовала его в следующий бой, повязав ему на руку свою алую ленту.
Так прошло, наверное, еще полчаса, когда на трибуне случилась ссора – кто-то пристал к одной из девиц, когда ее кавалер отошел, на что друг влюбленной пары, что остался рядом с девушкой, ударил обидчика мечом по руке. Рассудить обратились к барону Тинвегу, на что он рассмеялся, махнул рукой и сказал, чтобы садились на коней и рубились, но пострадавший ухажер был травмирован, а друзья биться за его глупость не захотели. Вернулся жених оскорбленной девицы, увидев неудачливого повесу, пошел на него, но тот не стал вступать в конфликт, испугался, побежал прочь, пока снова не побили.
После был пеший бугурт. Пока готовились к нему, под веселые крики и смех на помост, где до этого поздравляли победителей, выехали двое, девушка с зеркальцем и усач с цветами и мечом, оба на одноколесных велосипедах. Дама бессовестно кокетничала, дразнила рыцаря, показывала ему со всех сторон носы, ловко уезжала от него, когда он пытался то в картинной ярости заколоть ее, то в припадке чувств вручить ей букет. На ходу прихорашивалась, смотрелась в зеркальце, а закончив с этим делом, позволила ему наконец подхватить себя на руки и увезти прочь. Параллельно за судейским столом случился какой-то тихий, с долгим шипением, напористыми жестами и яростным шушуканьем спор. Кажется, не могли договориться насчет правил, но потом недовольных исключили из коллегии, и начались бои.
Рубились в полных доспехах незаточенным оружием десять на десять человек. Глухо лупили топорами по шлемам, били с разбега ногами и алебардами наотмашь, ловко уворачивались от ударов, колотили латной перчаткой, боролись, с треском ружейных выстрелов ударяли в щиты. Девицы и женщины рукоплескали, прикрывали веерами и рукавами восхищенные улыбки, мужчины, кто не участвовал, скептически щурились, говорили, что все не так, и только они одни знают как надо драться на самом деле. Важно покачивали кубками, пожимали локти своих жен и невест, показывали пальцем малолетним сынишкам, объясняли, выражали свои авторитетные оценки. В лагере уже отвоевавшие снимали броню, утирали разбитые взмокшие лица, шутили, посмеивались над волнующимися юниорами, кому только предстояло это веселое, но опасное сражение. Принимали из рук своих прекрасных возлюбленных кружки, лили себе на голову и за шиворот, залпом пили из них. Фарканто, сэр Порре, князь Мунзе, Корн – паж юной герцогини Агнесс, лейтенант Кирка и еще несколько мужчин из компании сопровождавшей принцессу Веронику быстро собрали и свою дружину. Вместе с ними на поле хотел выйти и какой-то пафосный рыцарь в черных с серебром, полных латах, глухом шлеме и с латунными, под позолоту, гербом и девизом на щите, но ему сказали идти прочь: рыжая Лиза брезгливо заявила, что это Модест Гонзолле, клеврет Бориса Дорса, известный хвастун, пьяница и бездельник, и что в приличном, куртуазном обществе, а тем более под знаменем леди-герцогини, ему делать нечего. Надев броню, подняв штандарт, водрузив на плечи алебарды и мечи, мужчины строем промаршировали перед трибуной, вышли на поле и яростно надавали какой-то команде с северного берега Керны.
- Это вам за Веронику! – надтреснутым фальцетом, больше зловеще, чем грозно прокричал Фарканто, поставив ногу поверженному капитану разбитой команды на грудь.
К нему выбежал какой-то паж с оглоблей и попытался свалить его, но сэр Порре ударил его латной перчаткой в лицо и тот покатился по траве. Под смех публики завязалась короткая потасовка. Неспешно подошли судьи. Победители и побежденные кричали друг на друга, побросав латные перчатки и сорвав с голов шлемы, толкались, поливали друг друга бранью. Музыканты, подзадоривая толпу, били в барабаны, дудели в трубы и пилили струны скрипок так, что было не разобрать, из-за чего так завелись, повздорившие бойцы. Потом капитан вражеской команды толкнул Фарканто локтем в лицо и что-то прокричал ему, тот, тоже целясь в лицо, плюнул в ответ. Судьи и старшие рыцари Лилового клуба, что по знаку графа Прицци вышли на поле, оттеснили обоих друг от друга и развели уже собравшиеся по настоящему драться группы по разным сторонам площадки для военных игр.
- Вызвал меня на кровавый поединок сегодня вечером! – весело похвастался разбитым носом Фарканто рыжей Лизе.
- А ты сам-то что там кричал им?! – набросилась она на своего кавалера, но, видя что на нем кровь, достала платок, принялась отирать его.
- Они все заговорщики и ворье! Сэр Август давно хотел их всех вывести! – с обидой в голосе хрипло возмущался, размахивал руками, ее храбрый ухажер – и это они напали на Веронику!
Похоже, этот досадный инцидент весьма впечатлил столичного министра, что начал бойко и невпопад расспрашивать о чем-то сидящих рядом Герцога и мэра. Как всегда в своем сером коротком сюртуке, каких-то античного вида брюках со стрелками и накинутом на плечи длинном, так не вяжущимся с остальным строгим нарядом, полосатом бело-бирюзовом плаще, сейчас он сидел возле градоправителя, глядел по сторонам, хмурился, делал вид, словно не понимал, что происходит вокруг и куда это его привели. Герцог Вильмонт снисходительно улыбнулся этому несуразному, но вполне ожидаемому конфликту, как всегда куртуазно и рассудительно пошутил по поводу горячей молодежи и приказал позвать к себе какого-то высокого начальника, для обсуждения каких-то важных городских дел. Проведя несколько бесед с видными людьми и гостями города, вскоре к ним подошла и принцесса Вероника.
- Ваше высочество! – сделала она вежливый выразительный книксен перед Герцогом, поклонилась министру, который кивнул ей в ответ, помахал рукой и улыбнулся хитро и весело.
- О да, этот турнир - омерзительный фарс – прямо заявил, покачал головой герцог Вильмонт – это просто омерзительно. Даже потешные драки этих статистов унылы. И нечего говорить, что все они профнепригодны к реальной войне. Ты уже сделала достаточно, что приехала после этого покушения, показала им, что значит настоящая доблесть. Не стоит себя мучить, по глазам вижу, тебе все это неинтересно, езжай во дворец, отдохни.
- Да, ваше высочество – кротко кивнула она и бросив рыжей Лизе короткое «едем!», спустилась с высокой трибуны к коновязям, где ее уже ожидала готовая к выезду свита.
Капитан ночной стражи Герман Глотте со своими людьми, инспектор Тралле и Фанкиль были уже здесь. Вертура стоял рядом, жевал горячий бутерброд, пил из кружки, присматривался, молча слушал о чем говорили вокруг. Мариса занималась тем же. Словно для вида держа его под руку, отвернувшись от детектива, бросала по сторонам внимательные, настороженные взгляды как сидящая на заборе ворона. Ее волосы снова были заплетены в косу. Сине-белые траурные ленты реяли по ветру.
Еще одно явление несколько озадачило Вертуру, когда они уже собирались покидать турнир. К стоящим внизу, ожидающим, пока бойцы разберутся со своими мечами и доспехами, рыцарям и дамам из свиты принцессы Вероники подъехала всадница. Вернее женщина, что сидела боком на седле необычайно красивого, как будто бы отлитого из блестящей белой стали коня, которого вел под уздцы злой, настороженный и нелюдимый светловолосый рыцарь, младший брат майора жандармерии, Кристоф Тинвег. Высокая ростом, очень худая, еще не старая, по виду лет сорока, облаченная в длиннополые, неподпоясанные светлые одежды, она держалась неподвижно и молчаливо. На ее необычайно красивом бледном лице, несущим отпечаток какой-то тяжелой неизлечимой, но при этой делающей ее облик особенно тонким и прекрасным, болезни, застыло выражение скорбного, сломленного смирения. Худые белые руки едва касались поводьев, но не для того, чтобы править конем, а словно бы по привычке. Большие светло-карие глаза смотрели не мигая печально и пронзительно. При виде принцессы Вероники, ее губы чуть дрогнули в слабой бледной улыбке. Ее молчаливый спутник протянул ей руки и, аккуратно подхватив ее, помог спешиться с такой легкостью, словно она ничего не весила.
Принцесса Вероника подошла к ней, на что незнакомка, не склоняя головы, сделала книксен.
- Эмилия – обратилась к ней первой герцогиня.
- Я рада видеть вас, моя леди – ответила та тихим глубоким голосом и, протянув свои тонкие белые руки, покровительственным жестом коснулась запястий герцогини. Чуть склонила голову и снова счастливо и радушно, насколько позволяли ей страдания и скорбь, улыбнулась ей. Вертура растерялся: настолько прекрасным и одухотворенным показалось ему в этот момент это болезненное и бледное лицо, словно отпечаток той духовной силы, что когда-то озаряла этот облик, и в какой-то момент своей непомерной мощью раздавила, сломала ее волю, обратив когда-то гордую и властную красавицу тихой, сломленной, душевнобольной, снова полыхнул в ее глазах, как далекая вспашка первой молнии, предвещающей приближение грозы.
Но принцесса не смутилась, взяла собеседницу за запястья, лаская их пальцами и ладонями, заботливо улыбнулась ей в ответ.
- Поедемте с нами, милая Эмилия! Вы, как и ваш отец, всегда желанные гости в моем доме! Сегодня праздничная ночь и мы собираемся играть мистерию.
Но та только молча покачала головой в знак отрицательного ответа и, отпустив руки герцогини, отошла на шаг назад и снова сделала легкий вежливый книксен. Отвела глаза и, не глядя, как будто была слепа, протянула руку своему спутнику, чтобы помог ей снова подняться в седло.
- Это Эмилия – услышал реплику на вопросительный взгляд кого-то из столичных гостей Вертура – дочь сэра Августа Прицци…
Наверху ударил гонг, грозно и пронзительно запел рог, зааплодировали, засвистели зрители, возвещая начало нового раунда турнира. За трибуной, внизу, под перекрестьями балок, кавалеры и девицы из свиты принцессы Вероники и сопровождающие их гвардейцы во главе с капитаном дворцовой стражи Габриелем Форнолле один за другим вскакивали в седла. Инспектор Тралле многозначительно кивнул Вертуре и Марисе, давая знак продолжать следовать за принцессой и остальными. Праздничное настроение окончательно покинуло полицейских. Не осталось больше ничего. Ни веселых поединков, ни вкусных горячих бутербродов, ни вина, ни шуток, ни нарядных гуляк, ни артистов, ни рыцарей. Только усталость и сосредоточенное, обреченное служение.
***
Солнце клонилось к закату. Подсвечивало кронштейн стены по левую сторону балкона. Заглядывало в комнату, через распахнутую настежь стеклянную дверь, лежало рыжей полосой на ковре. Холодало. Колокольный звон лился над крышами Гирты, эхом отдавался где-то снизу, между домов. Раскатывался, заглушал пьяный, суетный шум вечерних улиц города, мерным и густым, умиротворяющим гулом призывал всех в храмы на вечернюю молитву.
В составе свиты принцессы Вероники Вертура и Мариса вернулись во дворец. Сидели в своей комнате, как и большинство остальных гостей, отдыхали после поездки, ожидали, когда их позовут куда-нибудь, курили трубки, пили, подливали себе в фужеры «Черные дубы». Мариса заняла так понравившееся ей стоящее у стола ажурное кресло. Отталкиваясь ногами, покачивалась взад-вперед на пружинящих ножках, сидела, важно откинувшись на спинку. Вертура же устроился на полу, по привычке подстелив на ковер плащ, облокотившись о край кровати спиной, как у себя в комнате перед печкой. От усталости пили кофе, обменивались скупыми, ничего не значащими фразами, внимательно смотрели друг на друга, поглядывали в окно, на бледное, уже начинающее рыжеть к закату небо. Каждый молчал и хотел сказать что-то очень важное, но не было ни особого желания говорить что-то вслух, ни сил, ни подходящих тем.
Между ними, на засыпанном пеплом и обгоревшими спичками столе стояли чашки горького, без сахара, кофе. Бутылка «Черных дубов» почти опустела, но тут же, рядом с саморазогревающимся, но уже давно остывшем кофейником была про запас еще одна такая же, только целая, неоткрытая. Давно кончились и горячие бутерброды. Остался только один, засохший, с квелой веточкой петрушки на потемневшем, обветренном сыре, но никто его не хотел.
- Маски! – внезапно спохватилась, забегала глазами Мариса – я забыла свою маску дома. Это все из-за тебя, все время суета, все время спешка…
- Какую маску? Что за маску? – вяло изумился детектив.
- Ты что не знаешь? Ты шпион, тебе написали инструктаж, а ты поленился прочесть? – возмутилась, презрительно прищурилась на него Мариса – ну каждый год во вторую ночь Фестиваля, это сегодня в полночь, отключают стабилизаторы. Все, кто выходит на улицу этой ночью, должны быть в масках, потому что тени, демоны и мертвые являются в эту ночь и ходят среди людей. У мертвых нет лица, и если они узнают тебя, то могут растерзать сразу, а могут запомнить и прийти ночью, когда не ждешь, выйти из зеркала в темноте и убить. Или задушить всю семью в постелях и звать тебя их голосами из темноты... Много чего может случиться. В журнале сам все завтра увидишь. В прошлом году двое воров залезли в дом, подрались, сорвали с себя маски, а на утро их нашли мертвыми – они сожрали друг другу внутренности и подавились. И когда стучат в дверь, надо спрашивать молитву, как в монастыре или в деревне, и не открывать без нее даже в собственном доме, потому что может прийти мертвец.
- Да уж… – покачал головой Вертура – и значит, вы еще специально отключаете стабилизаторы, чтобы жить было интереснее?
- Такова традиция – важно нахмурила лоб, пояснила Мариса, словно это был самый веский аргумент – так заведено, так надо и твое мнение никого не интересует. И вообще, разве у вас так на Пасху и Рождество не делают?
- Делают – лениво согласился детектив – но у нас и не такой высокий уровень искажения и никаких мертвецов и теней у нас нет.
Он встал и подошел к окну, выглянул на улицу. Он хотел сказать что-то еще, но в дверь постучали. Детектив сосредоточил мысли на замке, как объяснила ему веселая фрейлина, которая принесла ранний ужин, но так и не смог сделать так, чтобы он открылся. Подошел и раскрыл рукой. На пороге стояла принцесса Вероника. В своей серебристой мантии и алой рубашке, с распущенными растрепанными волосами и усталым беспокойным лицом, отстранив детектива, она молча и энергично, без спроса, вошла в комнату, села на кровать, уставилась на засыпанный пеплом стол, сложила руки на коленях. Несколько секунд она сидела молча и неподвижно, но Вертура догадался, вернее почувствовал, что с ней что-то не так. Закрыв дверь, подвинул табурет, подсел к ней. Мариса внимательно и настороженно смотрела перед собой. Секунду или две принцесса пристально заглядывала ей в лицо, потом еще несколько смотрела на детектива. Ее сломленный и отчаянный взгляд был одновременно диким и полным мольбы, словно она искала слов поддержки и утешения, но так и не находила в себе ни сил ни воли, чтобы первой заговорить о своей беде.
Вертура уже было почувствовал, что она сейчас встанет, бросит резкое и короткое, «Простите» и выйдет хлопнув дверью, но тут же догадался как надо поступить. Молча взял бутылку «Черных дубов», неловко налил в фужер и вручил его герцогине. Задержал руку, удерживая ее ладонь. Костяшки ее пальцев были разбиты. На тыльной стороне левой руки рыжела кровь. На пальцах правой, просматривались недостаточно хорошо отмытые, грязные темно-синие следы.
Словно прочитав его мысли, принцесса подняла глаза, и хомут тяжелой, давящей боли сжал его горло и грудь, словно внезапная тоска безвозвратной потери и сумасшедшее, космическое одиночество железными клещами сдавили ему сердце. Но Вертура удержался, не отвел взгляда, не отпустил ее руки. Пожал ее пальцы утвердительно и как можно более нежно. Ее руки были холодными и влажными от воды, которой она, наверное, пыталась унять боль в кулаках, что в приступе внезапного отчаяния или ярости разбила о каменную стену.
Герцогиня опустила глаза. Вертура вздохнул свободнее. Он по-прежнему чувствовал ее травмированные руки, но не отпускал их, зная, что единственное, что он сейчас может сделать, это принять на себя часть этих тоски и безысходности, потому что, как он всегда знал по себе, самое страшное в такие моменты, это оставаться одному, когда все отворачиваются и говорят: «ты сам виноват», «это твои проблемы», или «ничего страшного, у других хуже, а ты…». И что быть рядом и не отвернуться, не отпустить ее руки, как бы не было отталкивающе тяжело, это единственное и, наверное самое лучшее, что сейчас он мог сделать для того чтобы хоть как-то помочь ей. Несколько секунд Мариса с подозрением смотрела то на Вертуру то на принцессу, хмурилась, как будто думала о чем-то крайне неодобрительном, потом, словно что-то для себя решив, пересела на кровать, подвинулась к принцессе, подсела к ней боком, обняла за голову и плечи и, как младшую сестру, прижала к себе, уткнулась подбородком ей в затылок.
Еще один миг герцогиня сидела все также молча, напряженно и неподвижно, словно не решаясь ответить ей, потом подняла разбитую в кровь руку, тоже обняла Марису за плечо, положила ей ладонь на грудь и, уткнувшись ей в шею, заплакала страшно и безгулно, без единого рыдания, стона и всхлипа. Вздрагивая всем телом, она непроизвольно сжимала пальцами одежду Марисы, льнула к ней, словно та была единственным человеком на всей земле, кто сейчас мог помочь ей. Ее спина и плечи содрогались, по щекам катились слезы, с ними по лицу текла тушь. Вертура растерянно смотрел на Марису, не зная, что теперь делать ему, но внезапно догадался, пошел в ванну, сполоснул кофейную чашку и два фужера, вернулся к столу, взял бутылку «Черных дубов», налил всем троим. Присел рядом в кресло и закурил.
Так они просидели еще несколько секунд, пока у принцессы не кончились слезы. Она отняла от Марисы ладонь, а та взяла со стола фужер.
- Выпейте, моя леди – заботливо сказала она, вручая его герцогине.
- Мне нельзя крепкого… – хрипло и глухо, одними губами, прошептала принцесса.
- Ничего, сейчас можно – ласково, но твердо, настояла Мариса и как когда-то давно детектив ей трубку, поднесла к губам принцессы фужер. Та взяла его в руки и одним глотком выпила горький, самогонный спирт, профильтрованный через угли и настоянный на жженой дубовой коре.
- У вас течет тушь – глядя на ее измазанное, в подтеках, лицо, заботливо сказала Мариса, и, наверное, не отдавая себе отчета в своих действиях, ловким жестом откинула с ее лба волосы и провела пальцами по ее щеке, проверяя, не мажется ли, предложила – пойдемте, я помогу вам умыться.
Принцесса Вероника вздрогнула от этого деловитого, как у матери к ребенку, прикосновения, поджала плечи и голову, смущенная этими непривычными ей словами и действиями.
- Со мной все в порядке… простите… - прошептала она и, опустив голову, так что растрепанные волосы снова упали ей на лицо, прижалась к Марисе.
Детектив протянул герцогине руки и дрожащими ладонями, преодолевая резкий, как острие бритвы ореол отчаянья и боли, что разливался вокруг нее, снова взял ее ладонь в свои.
- Моя леди… – сказал он как можно более мягко и благородно – скажите, как мы можем помочь вам, что мы можем для вас сделать?
Ее лицо исказилось в напряженной и оскорбленной, застывшей маске демона, но взгляд остался печальным и выразительным. Его глаза встретился с ее глазами. Пронзительными, напряженными, полными ледяного одиночества и безысходной тоски. Минуту они сидели так молча, держась за руки. Внезапно принцесса Вероника смутилась и, крепко пожав обеими руками его руки, словно устыдившись своих чувств и мыслей, отвернулась к стене.
- Простите меня за эту сцену… – сдавленно и холодно, хорошо поставленным, привычным всем командным голосом произнесла она в сторону – да. Мне действительно надо умыться.
Детектив кивнул Марисе, та поднялась с кровати и потянула ее за собой за руку.
- Пойдемте, я помогу – обняла ее, утверждающе потрясла ее за плечи, повлекла в ванную, чтоб помочь отереть потекшую по щекам тушь.
- Знаете, у меня была младшая сестра, мы вместе жили в приюте – рассказывала, болтала Мариса уже у раковины. Дверь была открыта, но ее слова были едва различимы за веселым плеском льющейся воды - Стефания, бестолковая, несамостоятельная, капризная девка. Я все время умывала ее, стирала ее шмотки. А она все только и мечтала, что станет принцессой и у нее будут прислуга, рыцари и принц. Ее пороли за всякую ерунду, а она говорила, что когда станет большой, то сама будет всех лупить. Брала без спросу все подряд, раскидывала мои вещи. Перемазывалась в чернилах, когда я делала уроки, лазала под кровать, валялась в пыли, приходилось мыть ее, отирать все вокруг холодной водой. Горячая у нас была лишь на кухне и то, только когда грели чтобы помыть посуду, к завтраку или обеду. На чердаке был железный бак, куда собиралась дождевая вода. Пить ее было невозможно. Она всегда была со ржавчиной и вкусом черепицы с крыши. А в банной комнате, когда не топили, было очень холодно. И вода даже летом была ледяной… Она так вопила и брыкалась, когда надо было мыться, я просто ненавидела её за это.
Закончив с умыванием, они вернулись к столу, сели на кровать. Принцесса Вероника чуть улыбнулась рассказу. Сказала, что Марисе непременно стоит написать об этом книгу – настолько живо у нее выходит рассказывать о своем детстве. Вертура снова взялся за «Черные дубы», налил всем в фужеры. Они выпили и закурили.
- Спасибо вам – глядя да Вертуру и Марису, тихо сказала герцогиня и опустила глаза. Достала из поясной сумки трубку и вдохнула из нее. Сам по себе в ней вспыхнул яркий желто-зеленый, больше похожий на лампочку, чем на настоящее пламя, свет. Принцесса затянулась, выдохнула облако какого-то необычно ароматного ни на что не похожего по вкусу не то пара, не то дыма. Оперлась локтями о колени, опустила голову. Растрепанные, мокрые волосы упали на лицо. Мариса села позади нее, достала гребешок.
- Я расчешу вас? – тоном не терпящим возражения, спросила она, положив ей ладони на основание шеи.
Принцесса кивнула. Мариса легко притянула ее за плечи, прижала спиной к себе, обняла, умело зажала локтями как ребенка и, отделив от ее волос половину, выставила их пред собой. Принялась аккуратными, но энергичными движениями, расчесывать их с концов своим гребнем. Принцесса Вероника забеспокоилась, задрожала от этих напористых действий.
- А еще она ненавидела расчесываться, скандалила каждый раз. А мне все кричали, уйми эту плаксивую малолетку – продолжая работать расческой, между делом рассказывала Мариса – так что я просто отрезала ей косу и все. Зачем ей коса, если она такая неряха и не хочет за собой следить.
Принцесса Вероника грозно сверкнула глазами и сидящему напротив в кресле, задумчиво и устало курящему трубку детективу показалось, что она сейчас развернется и ударит Марису по лицу, но она горько скривила губы, печально улыбнулась, прикрыла глаза, откинула назад голову, прижимаясь виском к ее щеке Марисы и тихо спросила.
- А сейчас твоя сестра где?
- Не знаю… Наверное уже давно на небесах. Ангелом смотрит на нас оттуда, сверху. Здесь ее больше нет – вздохнула, покачала головой та в ответ. Улыбка исчезла с ее лица – и хоть она была и бестолковой дурой и бесила меня, как только можно, она всегда была мне единокровной сестрой. Больше у меня никого никогда не было, кроме дедушки. Да и тот, может вообще и не родной был…
- Да. Какой бы она не была, кроме друг друга тогда у вас никого больше не было – согласилась, подтвердила герцогиня. Ее щеки уже горели пьяным огнем – а одиночество сломает кого угодно, даже если ты черный дракон, спустившийся на нашу печальную землю с обратной стороны луны.
Прикрыв глаза, она сидела на кровати боком, подогнув под себя колено и откинувшись в объятия Марисы. Та прекратила расчесывать ее, глядя перед собой, замерла в нерешительности.
- Я видела дракона… Вчера, за столом, когда ты стояла с чашей в руках – властно и ободряюще коснулась ее ладони, почувствовав ее напряжение, как-то грустно сообщила принцесса Вероника – этот взгляд, этот образ... Как тот, что спит под Собором Последних Дней. В своих снах я видела его, и он не похож ни на что из того, что мы можем себе представить. Быть может как огромная черная грозовая туча. Как надвигающийся шторм, когда чернеет горизонт и меркнет солнечный свет... Я слышала имя, но не помню, не могу повторить его. Ты похожа на него, как будто ты одна из тех, кого раньше, как Марию Булле, называли его дочерьми.
Мариса сжала гребень, но в разговор вступил детектив.
- Возможно, так оно и есть – согласно кивнул он – иногда мне кажется, что я тоже вижу нечто необычное... Эти яркие образы и сны… Но я не придумывал их. Я не вижу и не ощущаю незримого. Я не читаю мистических книг. Моя голова просто не работает в этом направлении. Как все это происходит? Мы же все люди. Есть демоны, машины, но это что-то другое? Верно?
- Есть книги… – ответила принцесса. Она прикрыла глаза, ее голос снова стал звенящим и ледяным – в них сказано, что все духи, кого Господь Бог назначил хранителями сотворенного Им мира так или иначе искажены. Они связаны с Архитектором, как шестерни одной механизма, и если одно колесо искривляется неверно идут, либо ломаются и другие. Все Творение как огромные часы со множеством планарных пластов и квардриллионами сущностей, и эти часы идут неверно с тех самых пор, как скинутый с неба антихрист упал из Небесного Иерусалима и многие из ангелов Божьих примкнули к нему в этом мятеже… Как люди, кто даже будучи святыми и праведными, все равно в какой-то мере остаются грешниками со своими недостатками, слабостями, ленью и вынуждены постоянно пребывать в духовной борьбе, также и светлейшие сущности, что еще не поддались этим соблазнам и продолжают ответственно нести свою службу, так или иначе тоже подвержены этому грехопадению, которое неизбежно закончится окончательным распадом всего сущего, и пересозданием нового мира, который наследуют те, кто не отречется от Господа Бога и Христа. Рано или поздно это непременно случится, но пока мы живем, живут и небесные духи, что вращают звезды, поддерживают небо и землю, и они тоже сражаются с искажением вокруг и в своих сердцах, точно также как и мы, но в отличии от нас, они не могут оставить свое служение, не могут умереть. И когда они теряют себя, сходят со своих предназначенных им Господом Богом путей и орбит, когда они гибнут, тогда в некоторых из нас, воплощается то хорошее что еще осталось в них… Даже сейчас, когда наука способна объяснить каждое явление в окружающем нас мире, до сих пор нет возможности изучить это по сущности близкое к чуду явление... Быть может это их попытка заслужить прощение за свой мятеж, а быть может желание Господа Бога, чтобы мы объединили свои силы... Не знаю, я читала разное. Но иногда так происходит. Как с тем, кто построил Собор и спит в его стенах. Быть может, это был Ангел Божий, что пал и раскаялся, и в желании помочь, напутствовал Марию Булле и направил ее, чтобы она спасла Гирту, и Бог дозволил ему отдать ей часть своей мудрости, воли и сил…
- Но это просто сказка из книжки! – сжала пальцы, со злостью возразила Мариса – и я тоже так думала что я особенная, потому, что возомнить о себе, чтобы казаться лучше других, можно любую ересь! Да я тоже мнила, что я обращусь драконом, брошусь и растерзаю ту мразь на одноглазом коне, которая забрала Стефанию, чувствовала что-то, думала что смогу, и что вышло? Ничего не вышло! Не помогли ни Бог, ни дракон. Они просто повалили меня и колотили ногами и плетьми до тех пор, пока не решили, что убили совсем… – с яростной горечью покачала головой, отняла от герцогини руки, налила себе из бутылки еще крепкого. Видно было, что ее трясет от этого разговора и спиртное только распаляет кипящие в ней ненависть и обиду. Почувствовала это и принцесса Вероника, снова обхватила пальцами запястье ее руки.
- Да, драконы драконами, но в жизни мало уметь просто совершать квантовую транспозицию – согласилась она как бы между делом, принимая из рук детектива новый, наполненный на треть, фужер и залпом выпивая горький напиток – окружающий нас мир и мечты, как его отражение в нашем видении… Такое несоответствие. Желание что-то изменить и вера, что ты сможешь, потому что у тебя есть ощущение этой силы… Да, может это всего лишь сказка, придуманная ущербным полуслепым калекой, что, когда писал эти строки мнил, что сможет убедить себя, что еще не все потеряно, что все еще что-то можно исправить, пытался вдохновить себя и других на эту заранее проигранную битву против всех демонов и неправедных людей, против погрязшего в грехопадении мира… Но не лучше ли верить, что ты всемогущий дракон, ослепительная падающая звезда в ночной мгле, и ты можешь и обязан быть сильным, чтобы помогать людям, чтобы нести свое служение как бы тяжело тебе не было, чем бесцельно жаться, трястись в углу, рассуждая о себе как о никчемном, ничтожном и слабом, заслуживающим лишь презрение, грешнике? Можно ошибаться, можно быть наивным или слепым… Но нельзя жить без веры. Потому что без веры мы всего лишь пустые оболочки, способные только на примитивные механические и мыслительные действия. И только когда мы верим, мы находим в себе силы и возможности, и способны что-то изменить…
Она осеклась, взгляд ее стал холодным и злым, как будто бы она уже была не принцессой в своем дворце, а девицей-соседкой за фужером на кухне жалующейся знакомой на тяготы жизни. Мариса сидела отстранившись, презрительно и криво, как она умела, улыбалась, молчала в ответ. Смотрела на принцессу прищурив один глаз, и словно бы говорила всем своим видом «Да что ты понимаешь? Что ты вообще знаешь обо всем этом?». Но принцесса Вероника отняла ладонь от ее руки. Выпила еще, «Дубов», отстранилась, тяжело вздохнула.
- Что я знаю? – спросила она тихо, зловеще и вкрадчиво, словно собиралась выхватить нож и воткнуть его в горло Марисе. На миг Вертуре показалось, что сейчас случится что-то очень дурное и непоправимое, то, что ни в коем случае не должно произойти, но принцесса сдержала порыв и переспросила уже чуть другим тоном – что я понимаю в этом?
Мариса вздрогнула. В отличии от Вертуры, она еще не знала, что принцесса чувствует мысли.
- Я вернулась в Гирту чуть больше полугода назад… Перед Пасхой в апреле… - герцогиня собралась, голос ее снова стал спокойным и ледяным. Но уже по-другому. Теперь в нем слышалось не повеление, а глубокие, оставившие на ее душе незаживающие раны, горечь и обида. Принцесса запнулась, но, словно наконец решившись, все же продолжила говорить.
За окном начинало темнеть. Мариса спохватилась и приняла сосредоточенный, почти как на службе, вид, сжалась в комок, испугавшись своей дерзости, и теперь слушала ее, не возражая ни единым словом, ни жестом. Не перебивал и детектив.
- Я думала, что увижу здесь родной дом, я не была в Гирте почти пятнадцать лет – уставившись себе в колени, произнесла принцесса - со мной приехали Аксель и Лиза. Мы учились с Лизой в школе. Потом вместе поступали в университет. Государственное управление, юриспруденция, экономика, бухгалтерия, аудит... Я знаю, вам знакомы эти слова. Вы не похожи на тех болванов, что слушают их как заклинания из магической книги... Из Гирты мне присылали очень много писем, я вела переписку почти со всеми старшинами и лордами. Все хотели со мной дружить, все были такими милыми и обходительными... К нам приезжали с подарками Август, сэр Прицци, с Марией, Эвилина, внучка сэра Дугласа, жила у нас после лечения. Мы дружили с Вилмаром, сыном сэра Вильмонта, виделись с сэром Берном. Я постоянно получала письма от незнакомых мне людей с теплыми, наилучшими пожеланиями о возвращении в Гирту. Отвечала, что приеду как только получу диплом, обязательно вернусь к ним… Там, в Столице, я была маленькой счастливой принцессой, на которую все смотрели с умилением и выполняли каждый мой каприз, если он не стоил слишком больших денег. Мы были знакомы с сэром Парталле, мастером Динтрой и многими другими известными людьми. Мы жили на квартире у Лизы и у нас было все. Нас постоянно приглашали в гости, на приемы, в рестораны, на банкеты и концерты… Я думала, так будет и здесь, также, но еще при том, что тут я буду уже самой настоящей принцессой. Я вернусь, и тут у меня будет свой собственный дом, выйду замуж за отважного графа или барона: ведь мне писали такие галантные, красивые слова, каких не говорят там, в цивилизованном мире. Буду жить в роскошном богатом дворце, у нас будут дети, большая дружная семья и мы будем править Гиртой праведно и милосердно, и все будут нас любить. Но все оказалось совсем не так… Все было просто чудовищно. Темный, сумрачный город. Нищие, пьяницы, опасные улицы. Вонючие, кусачие, лягающиеся лошади, Грязные грубые люди. Мрачные, злобные лица, кровавые развлечения, драки, казни, невежество, роскошь не по деньгам, мотовство, пижонство, дуэли... Как только я приехала, все те, кто писал мне сладкие слова, слал подарки, тут же явили мне свои истинные обличья - подобострастие, снисхождение, злобу, алчность, презрение. Грубые потные мужланы, мнящие себя могучими войнами, для кого хамство – признак силы, тянули ко мне свои грязные руки, настойчиво и грубо приглашали выйти замуж за них. Женщины смотрели с завистью, как Анна…- Мариса вздрогнула и смутилась - вот приехала богатая разряженная, изнеженная малолетка! И я почти сразу поняла, что приглашая меня обратно в Гирту, все на самом деле ожидали смерти сэра Вильмонта, считали его последние дни, которые, как все думали, были уже сочтены и, никого не стесняясь, прямо говорили об этом. И да, они смотрели на меня, считали, что я сходу вступлю в эту схватку с его наследниками, генералами, олигархами и всякими прочими друзьями. Расчищу путь тем, кто благодетельствовал и поддерживал меня льстивыми словами в письмах, присылал по сто марок на новые бархатные туфли, поясок с модной пряжкой, или брусок дизайнерского мыла. Поддакивал тем искренним ответам, которые я отправляла им, только для того, чтобы, когда этот кровавый дележ города закончится моей победой, получить уже заранее рассчитанные преференции и выгоды. Как все это было омерзительно! Они вложились в меня как в бойцового петуха, который ценой свой жизни отыграет свой бой, а они получат свой дивиденд. Но самым страшным было то, что все это я поняла только по приезду в Гирту, что ставки уже сделаны, фигуры на доске расставлены и я в этой партии самая главная фигура - король, которого может съесть любая пешка. И откажись я, сложи полномочия, отрекись, Август и его люди, что держат город и окрестности, не выпустят меня из Гирты. А если мне даже и удастся бежать, меня ликвидируют, пошлют за мной своих убийц, потому, что если я не буду принадлежать им, тут же, даже на чужой земле, найдутся те, кто заставит меня возглавить их, чтобы начать новую войну так, чтобы народ и королевский двор видели во мне законную наследницу, за которой стоят герои и патриоты, желающие служить Государю и Господу Богу, посадить меня на герцогский престол, освободить людей от гнета узурпировавших власть плачей, мошенников и бандитов. Дорсы и Ронтолы, которых поддержит Мильда, Тинкалы с севера, Визры из Мирны, Келпи, Солько, Баррусты, Роффе, Загатты, Тальпасто, Ринья… формально я одна из законных наследников и никто не оставит меня в покое, потому что я их ключ к захвату Гирты. Меня уже пытались убить. Резали ножом, топтали лошадью, стреляли... Нет, сегодня это было даже не покушение. Стрелок заранее знал маршрут, знал, что будет непроницаемый барьер. Это очередная провокация. Очередной ход Августа и Марии в этой игре. Я не боюсь смерти, я устала ждать ее, и это был бы самый желанный для меня выход, избавление от всего этого... Я боюсь того, что станет с Гиртой и с теми, кто не знает о том, что происходит на самом деле, кто искренне верит мне. Кто придет вместо меня? Сумасшедший Ринья? Наследники Волчицы Сив? Загатта с компанией дельцов, готовых продать собственную родню ради прибыли. Август со своей бандой? Что они сделают с Гиртой, в какую пучину беззакония и тьмы ввергнут нашу многострадальную землю? Я проверяла отчеты и результаты аудита после столичных чиновников. Это государственный подлог в особо крупных размерах. Если не будет закуплено дополнительное зерно, нам не хватит и на половину зимы. Но денег нет, потому что сенатор Парталле получает доходы и материалы с города, и по его отчетам, что нарушений нет, по его слову, министерства и Совет Конфедерации закрывают глаза на все, что здесь происходит и каждый может чувствовать себя всевластным королем, творить любое беззаконие, насколько ему хватит власти и сил. Но больше всего я боюсь и переживаю за простых людей. За наших жандармов, за служащих, за полицию. За всех тех, кто по долгу службы вынужден выполнять эти неправедные приказы, покрывать беспредел высших чинов, чтобы содержать семью или самому не быть обвиненным в подлоге и государственной измене… Я потеряла веру в людей и Бога, надежду на то, что можно хоть что-то исправить или изменить. Я не знаю, как мне теперь жить с этим и что мне теперь делать. Я осталась одна и в моей душе только страх, пустота и ненависть. И я все корю себя, все думаю, как все это было глупо! Так обманываться, так наивно предаваться мечтам! Зачем я вернулась, зачем увидела, узнала, это все... Почему я, почему такое испытание, почему после всего, что случилось, мне суждено умереть еще и душой. Лишившись всякой надежды, в отчаянии, страхе и безверии? Я… - она запнулась, опустила глаза.
Вертура, что все это время не перебивая слушал ее, кажется, догадавшись о том, что она хотела сказать, резко кивнул, взял ее за руку, заглянул в лицо.
- Да многие клянут Бога за свою судьбу – сказал он ей - я и сам так делал не единожды. Но когда проходят годы, обида остывает, несправедливость земных дел остается в далеком прошлом и содеянное людьми зло возвращается к ним втройне, понимаешь, что Господь посылает нам горести и испытания чтобы перековать нас, сделать нас тверже и сильнее, спасти нас, научить – ласково, но с твердой верой в голосе, заверил ее детектив – как того падшего дракона о котором вы рассказывали, что спит под Собором Последних Дней. Да, это очень страшные и жестокие слова. Порой и праведник обращается злодеем и зачастую мы встречаем непонимание, осуждение и холодность от тех, что не должны оставаться в стороне, а порой нас предают друзья и убивают душу близкие… Но чем больше Господь хочет от человека, тем тяжелее его путь, потому что слабый не пройдет его, а сильными становятся только испытывая невзгоды и лишения. Тот кто не умеет плавать, не сможет спасти утопающего, не умеющий драться, не сможет никого защитить. Вы сами знаете все. Это не отменяет всей той мерзости, что творится вокруг нас по злой воле алчных и вероломных людей, наоборот, значит что мы, как христиане, должны сражать со всем этим, нести свое служение. И да, в конце, здесь, на земле, всегда будет физическая смерть. Она в любом случае неизбежна. Но важно не то, чего мы добились для себя, важно то, чего мы заслужили перед Богом. И да, часто за сиюминутным мы не видим никакого резона в наших действиях, не видим результата, славы, политических очков или выгод. Но логика Господа отличается от логики людей. Знаменосец перед строем погибает под стрелами и пулями врага первым. Но держа знамя, он вдохновляет идущие в бой войска. Падающий в первом ряду от меча или пики приближает на шаг к победе того, кто стоит за ним, и мы все солдаты Христовы в этой битве. Умирая в этом сражении здесь, мы продолжаем свой путь там, за гранью, и зачастую не от всех нас Бог хочет здесь счастья или выигранной битвы. Как севастийские мученики, что были лучшими легионерами, должны были явить не свое мастерство владения оружием, а именно подвиг и твердость, стоя в ледяной воде. Господь дает нам путь и желает, чтобы мы прошли по нему, как солдаты, которым дает приказ генерал, исполнили свое служение. Вы сами сказали мне вчера. Бог дает власть тому, кому считает нужным, и если она оказалась в ваших руках, если за вами следуют, вас слушают, вы не должны сворачивать с назначенного вам пути, не должны разочаровывать и бросать тех кто вам верит. Господь Бог дал вам в руки возможность исправить это зло, по-настоящему что-то изменить, сделать так, чтобы потом не было стыдно перед Его обликом на Страшном суде. И даже если вы потерпите фиаско, вы будете знать, что действовали искренне, шли до конца и не свернули по малодушию, страху или лени. Не спрятались за печкой, не закрыли глаза на беззаконие, не остались в стороне, когда враг пришел чтобы разрушить ваш дом, убить ваших друзей и близких. Можно проиграть, погибнуть в мире людей, быть забытым, но войти в Жизнь Вечную. Солдат никогда не знает, настигнет ли его пуля или меч. Но он идет и воюет. Многие гибнут, но так, ценой жизней выигрываются войны, выигрываются другие души и жизни. Это тяжело, печально, страшно, быть может жестоко, но… так происходит, таков закон, так устроен мир. Простите, быть может, я сейчас сказал прописные истины, и, возможно вам говорят это по сто раз на дню все кому не лень, но я не знаю, что могу сказать еще. Я сам говорю себе эти слова, убеждаю себя, когда мне тяжело и все вокруг кажется невозможным, несправедливым и бессмысленным. И чего бы мы сами не хотели, не мы выбираем этот путь и то, что на нем будет происходить, но нам по нему идти.
Он поднял глаза и вздрогнул. Настолько похожими были взгляды Марисы и принцессы Вероники. Обе не перебивая, слушали, внимательно смотрели на него, словно загипнотизированные его сбивчивой, но вдохновенной речью.
- Просите… Так получилось. Так устроен мир, я бы сам хотел изменить что-нибудь, но не могу – сам смутился своих слов, заключил детектив и налил всем по новой – а если бы мне сказали, что твоя жизнь может что-то исправить, кого-то спасти, пожертвуй собой, взойди как Иисус Христос или апостол Петр на крест, я бы еще и испугался и не пришел. Сказал бы, не надо мной жертвовать, я как-нибудь и так переживу… Пусть все сделает кто-то другой, смелый, умный, истинно верующий и сильный. Да, вот такой я трус и лицемер. Простите меня, моя леди.
Принцесса Вероника с благодарностью кивнула, приняла из его рук фужер.
- Спасибо вам – немного подумав, сказала она просто, с печальной и горькой улыбкой – я столько раз точно также говорила эти слова себе, проговаривала точно такие же мысли... Даже записывала на бумагу, как советуют психологи, вешала как лозунг на стену... Но говорить себе, убеждать себя в чем-то это одно, и совсем другое, когда тебе говорит это кто-то со стороны.
Она улыбнулась, сделала глоток, но поперхнулась горьким спиртом.
- И совсем третье, когда ты леди-герцогиня и все у тебя все спрашивают, кому рубить головы, а кого миловать, потому что первый просто убийца и вор, а второй уважаемый, полезный и хороший человек – печально улыбнулась она. Отставила недопитые «Дубы», разомкнула руки, все еще держащей ее в своих объятиях Марисы и, подойдя к Вертуре, обняла его за шею. Как выпускница школы, поцеловала его в скулу, запустила пальцы в волосы, прижала его к себе, но не тем ломающим волю, гипнотическим касанием как вчера, не как маленький, но очень яростный и опасный раскаленный дракон, а как обычная, благодарная за поддержку в трудную минуту человеческая женщина. Вертура поднял руки и тоже обнял ее, одобрительно и благодарно пожал ее плечи.
- Быть может, это был ваш путь, переплыть море на галере гребцом до Мильды, чтобы спустя много лет прибыть сюда и напомнить мне, что кроме Гирты, неправедных людей и политики, есть еще и Бог – объявила она с улыбкой, отпустив его и возвысившись над ним, потянула его за руки, чтобы он пересел на кровать к Марисе. Подвинула табурет, села перед ними, взяла их обоих за ладони, улыбнулась им. Что-то стремительно менялось вокруг. Безысходность сменилась целеустремленностью и надеждой. Руки принцессы снова стали твердыми, горячими и сильными. Кровавые раны на костяшках разбитых пальцев почти затянулись. Остались только едва заметные темные следы на левой руке.
- Марк, Анна. Я немного разбираюсь в людях. Вы нравитесь мне – она улыбнулась, подалась вперед, потерлась виском о подбородок Марисы точь-в-точь как та ласкалась сама, когда ее обнимал детектив – я смотрела на вас. По одному и вместе. Я бы очень хотела, чтобы вы Марк, стали и оставались моим другом, а Анна сестрой. Марк, вы новый человек в нашем городе. Вам ничего не нужно от меня, но вы ничего не можете дать и мне. Это самое лучшее, что может быть в моей должности леди-герцогини. Анна… черный дракон с обратной стороны луны – Мариса вздрогнула, напряглась. Принцесса улыбнулась, покачала головой – мне не нужна еще одна фрейлина или наперсница типа Региныо или Лизы. Мне нужна сестра, подруга. Вы замечательная пара, я знаю, вы будете вместе. Марк вы вернете свой титул и земли, а Анна станет вашей принцессой. Но это будет потом. Спасибо вам обоим. Запомните меня такой, какой видели сегодня. Слабым, раскаивающимся, сомневающимся, ничтожным человеком, женщиной, что плакала от отчаяния и одиночества, ища защиты и заступничества у Бога и почти что незнакомых только Его волей оказавшихся в этом доме людей. Запомните меня живой, способной сомневаться, лить слезы… - ее голос возвысился. Словно проговаривая для самой себя, она произносила слова звонко, четко и громко, как вчера, во время общей молитвы – но людям нужна праведная и непреклонная христианская Герцогиня, что возьмет стальной хваткой Гирту. Все ждут что придет дракон и победит. Как сэр Роместальдус в годы Смуты. Но дракон не придет, чуда не случится и все придется сделать мне, потому что слишком многие верят в то, что только я смогу что-то изменить, и я не имею права подвести их. Возможно, когда-нибудь я смогу выйти замуж, у меня будут семья и дети – предназначение каждой женщины, но сейчас я должна делать то, что в моих силах, чтобы герцогство Гирта не распалось на воюющие осколки, не погрузилось во мрак новой смуты и войны. Спасибо вам, что не остались в стороне, спасибо за эти искренние и добрые слова, что вы сказали сегодня мне.
Она выпрямилась и бросила на Марису и Вертуру такой пламенный взгляд, что детективу даже подумалось, что теперь она позовет охрану, прикажет вывести их обоих на площадку перед парадными дверьми Малого дворца и там казнить, но этого не случилось. Взгляд принцессы потух. Она встала и энергично прошлась по комнате, подошла к балкону. Бросила стремительный и властный взгляд на закатный, переливающийся отражениями солнца в окнах, на крестах и куполах церквей город за раскрытой стеклянной дверью и высоким бетонным парапетом. Замерла, прислушиваясь к мерному звону колоколов над крышами, призывающими к полиелею, на всенощную службу в церкви. Вернулась к столу, взяла с него кожаный сверток, что принесла с собой. В нем была округлая маска из неизвестного детективу материала, матового снаружи и прозрачного изнутри. Принцесса взяла ее обеими руками приложила ее к лицу и, громко и торжественно провозгласила.
- Вероника Эрика Булле, кровавый дракон! Герцогиня Гирты!
У личины не было ни глаз, ни носа. На все поле страшным оскалом зияла багровая с синим, разверстая пасть со множеством окровавленных мелких зубов по кругу и с тремя загнутыми по спирали клыками снизу, на щеках, и на лбу. Не имея никаких завязок или креплений, она плотно примкнула к лицу принцессы.
- Вы видели меня человеком, а это мое истинное обличье – сказала она холодным и властным голосом - я прикажу принести вам краски и заготовки. Давид поможет вам. Еще успеете сделать облики и себе. На северном берегу драка. Поедете со мной как отключат свет.
И она, больше не сказав ни слова, не дав больше никаких объяснений, быстрыми стремительными шагами вышла из комнаты.
- Ну просто вот… слов нет – покачал головой детектив.
- Так. Это же не ты проболтался? Я же не говорила тебе, что в своем воображении мню себя черным драконом с обратной стороны луны, который просыпается и спускается на землю в ночь, когда отключают стабилизаторы? Или я была пьяна и разболтала тебе… - внимательно глядя на него, рассудила Мариса – и все же…
- Она чувствует мысли, видит то, что видят люди, с которыми она говорит – вздохнул, объяснил Вертура и налил себе кофе – всегда знает, кто и когда ей врет. Тяжело ей в политике. А вы с ней случайно не сестры? Ну, ты рассказывала про Стефанию, как ее похитили в детстве и…
- Нет! – перебила его, бросила на него резкий и раздраженный взгляд Мариса, встала и прошлась по комнате, крепко схватилась за прозрачную дверь, тоже пригляделась к вечернему городу, попыталась объясниться – если бы я была ей, я бы никогда не позволила бы себе таких истерик. Я бы не мучилась бы ни этой вашей совестью, которая позволяет вам делать любые мерзости, ни глупыми сантиментами. Не плакала бы навзрыд, не падала бы в объятия малознакомых небритых мужчин, не закатывала бы глаза в обмороках религиозного исступления. И я бы не раздумывая, мигом, отправила всех этих бандитов, казнокрадов и мздоимцев на костер, пусть при жизни горят в огне. А если бы у меня была бы идиотка-сестра, которая даже не подозревает о том, что она наследница, я бы мигом выдала бы ее замуж за какого-нибудь пустоголового балбеса и отправила бы куда подальше чтоб не путалась под ногами, пусть живет долго и счастливо где-нибудь подальше, на чужой земле. Никакая она мне не родная сестра, как и Ева. И мы с ней совсем не похожи. Нигде.
- Возможно – передернул плечами детектив.
Пришла знакомая фрейлина. Принесла прозрачнее изнутри и матовые снаружи заготовки и краски. Черную, белую, красную, синюю и желтую. Не было только зеленой.
- А что рисовать-то? – озадачено спросил у нее детектив. Но девушка только загадочно улыбнулась и молча покинула комнату. Вертура включил свет, чтоб не мешали, сгреб в вазочку пепел и горелые спички, отодвинул в сторону чашки и кубки. Открыл флакончики с краской, с сухой кисточкой в руках навис над столом, раздумывая что рисовать, с какой стороны лучше подойти к оформлению.
Мариса упала рядом на кровать, прижалась бедром к его ноге, схватила одну из заготовок, приладила к лицу, пожаловалась.
- Я тоже хотела пасть. Но у меня так в жизни не получится. Где этот Гармазон? Или он только на своих пластинках рисовать и умеет?
- Пойду, найду его – согласился детектив – времени мало. И сами мы ничего толкового не сотворим.
Оставшийся вечер они сидели с Давидом Гармазоном и его Эллой, придумывали, расписывали маски. Никто им в этом деле не помог. Казалось все, от принцессы, до рыцарей и пажей участвуют в этой непонятной и таинственной игре, чтобы сбить с толку, мистифицировать чужаков, незнакомых с традицией. Как будто договорились, что кто знает секрет, тот знает и не говорит никому, а кто не знает, тот пусть сам и думает, что ему теперь делать. Мариса тоже не прояснила ситуации, смотрела загадочно и презрительно. В библиотеке нашли альбом, где были примеры. Снова сели за рисунки. Гармазон нарисовал себе на маске синий художественный зигзаг под древние иероглифы. Элла попросила черный с лиловым узор на левую часть лица, как на гравюре – из цветов и листьев. Вертура не стал придумывать ничего нового. По его просьбе художник вывел на его маске пять черных глаз. Два где положено, два где рот и один посередине, где нос. Получилось зловеще. Но больше всех отличилась Мариса.
Она сказала нарисовать на своей черной личине белый силуэт бабочки и попросила художника набрызгать на него по краям алой краски так, чтобы было похоже на капли крови.
- Вообразим, что я действительно старшая сестра леди Булле – рассудила она, встала перед зеркалом и, хотела было распустить косу, но детектив остановил ее.
- Не надо. Просто надень на голову платок.
Она так и сделала, вышло жутко. Гармазон и Элла нарисовали на своих пластинках Марису и Вертуру в масках на фоне окна библиотеки и вечернего, уже почти совсем потемневшего неба, покачали головами. Они были подавлены всем увиденным в эти дни в Гирте и теперь, когда работа над раскраской была закончена, снова предались своим мрачным размышлениям, сказали что собираются в буфет за бутербродами и крепкими напитками.
- Приходите в полночь. Отключат свет, будет какой-то крестный ход, но мы не пойдем, посидим при свечах – кисло сообщили они – Вероника хотела какую-то мистерию, но все уехали. У них там опять какие-то бои. Почитаем вслух. Тут такие книги, умереть не встать, шедевры…
- Посмотрим – не отказываясь, кивнул детектив – спасибо за приглашение, возможно примем.
Непривычно яркий электрический свет включенных на полную мощность светильников резал глаза. Они с Марисой спустились в свою комнату, где снова остались вдвоем одни. Она вернулась на кресло перед столом, он сел на пол к дивану спиной, согнул одну ногу в колене, вытянул вторую, положил рядом меч. Так они сидели, ждали, дымно курили, стучали трубками о край пепельницы, засыпая серыми углями стеклянный прозрачный стол. Маленькими глотками пили заваренный до горечи кофе, капали в него по чуть-чуть, чтобы не захмелеть, «Черные дубы». Смотрели на город с балкона, вслушивались в тревожный, все нарастающий перезвон колоколов и далекий шум городских улиц и проспектов. Наблюдали, как загораются звезды в ясном черном, контрастном на фоне белых рам и стен, небе, как гаснут в окнах домов города огни.
Так прошло быть может час или полтора, Вертура не смотрел на часы, когда дверь снова открылась и вошла принцесса Вероника. Облаченная в простую темно-бордовую мантию, с портупеей через грудь и планшетной сумкой не боку, принесла с собой изогнутый меч в черных лакированных ножнах и плащ - потертый, пыльный и истрепанный, неопределенного серо-красного оттенка. Но даже переодевшись для поездки инкогнито она не изменила себе: в ее распущенных, волосах по-прежнему светлела тонкая алая лента с жемчужинами на концах, а из под подола выглядывали все те же тяжелые, массивные башмаки. Детектив покачал головой: встреть он ее на улице в маске, простой однотонной мантии, шерстяном клетчатом платье и этом старом, который давно пора выбить от уличной пыли, плаще, он никогда бы не признал ее герцогиней. Быть может, травницей, женой школьного учителя, или дочерью сельского старосты, по каким-то делам приехавшей на праздники в город из деревни.
Бросив на кровать ножны, принцесса молча села за стол. Положила свою маску рядом с личинами Вертуры и Марисы. Долго молчала, потом, взяв фужер с недопитым крепким напитком, внимательно глядя в глаза собеседникам, коротко, волнительно и торжественно сообщила.
- Началось. Аксель убил в поединке капитана дружины Солько. Была стычка. Сэр Порре ранен. Август поднял своих людей, ведет колонну к слободе святого Саввы и Сталелитейным. Мы разослали циркуляр, что это Солько устроили покушение на меня и леди Элеонору. Сегодня все Солько будут мертвы.
- Так это было их рук дело? – уточнил детектив.
- Уже без разницы – ответила принцесса и, бросив быстрый взгляд на иконы, осенила себя крестным знамением – они используют магнетическое и эмиссионное оружие из арсенала, но когда калибровочные преобразователи будут выставлены не ноль, Август пойдет на приступ.
И добавила зловеще и холодно.
- Мастер Динтра знает обо всем, но Центр получит рапорт, только когда все будет кончено, с задержкой. Ведь всем плевать перебьем ли мы тут друг друга, лишь бы из Гирты шли гравитационно-усиленная сталь и биоактивное сырье. Хоть мы тут будем шпарить расщепительным. У нас материалы, производство которых возможно только в областях с высоким искажением. Кто владеет им, пока он поставляет грузы в Ледяное Кольцо и Мирну, тот и герцог. Поедете со мной, посмотрим, как все будет происходить со стороны.
***
Они взяли плащи, Вертура препоясался мечом. Вышли к лестнице, спустились на этаж ниже, вошли в дверь с пометкой на нарядной латунной табличке «Второй служебный контур». Бетонные стены без оформления и обоев и железные перила за ней указывали на то, что это технический этаж. Тусклые колбы холодным желтоватым, не похожим ни на огонь, ни на электричество светом неярко озаряли идущий под дворцом по всей длине здания коридор. Присмотревшись, Вертура с интересом подметил, что свет в них неоднородный: как будто миллионы точек плывут в нем, образуя в густом прозрачном геле самые настоящие, почти как в морской глубине, водовороты и потоки, рисуя в каждом сосуде свою уникальную картину.
- Это же химические? – решился и спросил он, кивая на них.
- Биоактивные. Палочка Браскина – не сбавляя энергичного шага, не оглядываясь, ответила ему принцесса, как будто бы это могло что-то объяснить.
Ряд закрытых наглухо, лишенных запоров и ручек дверей тянулся вдоль всего коридора с левой стороны. В одном месте, по правую руку, где должна была быть наружная стена, темнела чреда высоких узких наклонных каменных окон, через которые в подземелье проникал свежий, дующий снаружи ветер.
Дойдя до нужной двери, принцесса остановилась. Рядом на стене слабо пульсировал синий огонек. За железной раздвижной панелью оказался просторный, похожий на грузовой, ярко освещенный лампами дневного света, лифт, на котором все трое спустились вниз, наверное, к подножью холма и очутились у какой-то округлой, стальной, намертво запертой массивным стальным вентилем, двери. Принцесса нажала несколько кнопок, ввела код в механический замок, с усилием нажав на рычаг, разомкнула его, приказала Вертуре прокрутить штурвал, чтобы освободить ригели. Детектив открыл дверь наружу и, как только они вышли, в какой-то темный, засаженный огромными деревьями, по всей видимости тот самый, который Вертура наблюдал внизу с балкона их с Марисой комнаты, запущенный сад, невидимая пружина тут же притянула дверь на место, тихо закрыла ее, отрезав обратный проход во дворец. В свете газового фонаря, в руках Марисы, Вертура приметил, что снаружи эта потайная дверь выглядит как черная металлическая плита без запоров и петель и едва различима в темноте на фоне буйно разросшегося вьюна, оплетающего скалу и высокие каменные стены с двух сторон замыкающие узкий тихий дворик с обратной стороны какого-то большого и сумрачного дома с темными и безжизненными окнами и мощеной осколками гранита дорожкой, ведущей к крыльцу с чугунными перилами и приоткрытой задней дверью.
К ней и направилась принцесса.
За дверью, судя по запаху, была конюшня. Услышав шаги, навстречу им вышел, словно заранее ждал их, какой-то высокий, облаченный в темные одежды человек. Крепкий сосредоточенный, больше похожий на герцогского агента, чем на обычного конюшего, он молчаливым коротким поклоном приветствовал герцогиню.
- Троих коней – коротко распорядилась она и приложила маску к лицу. Также поступили и Вертура с Марисой.
Через несколько минут все трое, пригибаясь от ощущения того, что они вот-вот заденут головами каменные своды низкой арки ворот, они выехали на улицу, что по основанию огибала холм Булле. Ту самую, за которой начинался еще один невысокий скальный обрыв с крепостной стеной и домами, выходящими фасадами на проспект Генерала Гримма, на котором, дальше к западу, за проспектом Рыцарей, в сторону которого принцесса и ее спутники направили коней, стоял дом в котором поселился детектив.
Впереди на проспекте, в окнах высоких богатых домов, к которым они выехали, свернув с кривой, огибающей скалу улочки, один за другим гасили электрические огни. По парадным и дворам ходили квартальные, проверяли все ли в порядке, предупреждали людей. Инженеры в черных робах, перчатках и передниках стояли у неприметной двери, вручную размыкали рубильники подстанции, чтобы наведенный в электросети ток, что непременно возникнет в проводах с повышением коэффициента искажения, когда калибровочные преобразователи будут выставлены на ноль, не попортил подключенные к ним электрические приборы и фонари. За окнами то и дело мелькали тени людей: квартиранты зажигали свечи и керосин, ставили на подоконники зажженные лампады и иконы, клали рядом кресты, накрывали столы в гостиной, чтобы встретить эту зловещую и таинственную ночь в кругу семьи, близких родственников и друзей.
Но так делали не все. Многие, влекомые волнующим предвкушением страшных тайн и желанием принять участие в ночных гуляниях и крестном ходе, что каждый год во вторую ночь фестиваля проходил по улицам Гирты, покидали свои дома. Брали детей и жен, запирали двери, закрывали лица масками, заматывались шарфами, надвигали на глаза капюшоны, спешили в темноте к ярко освещенным светом костров и факелов площадям, перекресткам и проспектам.
Среди идущих в темноте, несущих в руках лампады и свечи, Вертура то и дело примечал многочисленных вооруженных людей. Прохожие тихо и волнително переговаривались в сумерках, пересказывали друг другу какие-то страшные, небывалые, одна чуднее и необычнее другой, вести. Говорили о том, что граф Прицци внезапным приказом поднял несколько квартальных дружин, что в последний момент был изменен маршрут крестного хода, который сейчас собирается на площади перед собором Иоанна Крестителя и вместо того, чтобы пройти через Старый Мост и проспекту Цветов до Инженерного, обойти город по часовой стрелке, он свернет на набережную к Университету, откуда проследует до залива. Что, вопреки сложившейся традиции Северную Гирту обходить не будут и вообще таким маршрутом крестный ход еще никогда не ходил. Говорили, что у северных ворот была какая-то стычка и что епископские добровольцы поймали и привезли в город какого-то колдуна, магическое имущество и чучело которого, будут сожжены сегодня во время аутодафе перед ночной литургией на площади Христова Пришествия. Рассказывали и о недавнем покушении на принцессу Веронику и что во всем виноваты Аарон Солько, его сын Атли и их клевреты, что это они похищают людей, чтобы творить с ними свое нечестивое колдовство, а потом пожирать их органы и что наконец-то граф Прицци разделается с ними. Прибавляли страшные подробности о том, что в их тайных мастерских в порох добавляют человеческую идоложертвенную кровь, от чего он стреляет даже в искажении, и что ходят слухи, будто бы в какой-то самой глубокой шахте раскопали что-то очень страшное, что привело в ужас и простых горняков и бывалых инженеров, но на самом деле это нашли золото и что теперь в ней тайно ведут его добычу и всеми силами скрывают ее, чтобы не пришлось отдавать долю в казну герцогства.
Еще несколько раз были произнесены имена «Круми» и «Зогге», которые очень заинтересовали детектива, но он помнил, что принцесса строго запретила им разговаривать на улицах, и оставил все свои вопросы на потом, чтобы при случае задать их Марисе.
На перекрестке с проспектом Рыцарей, куда вывела их улица, нес вахту мрачный полицейский патруль, усиленный жандармами. Четверо постовых с прикрытыми черными форменными масками лицами, сверкали глазами через смотровые щели. В шумной толпе прохаживались закованные в доспехи как для боя, дружинники. На перекрестке проспектов Рыцарей и Булле несли вахту не меньше десятка вооруженных верховых. Электричество уже погасили, в специальные кольца на фонарных столбах были вставлены факелы, а на фасадах домов, у нарядных дверей парадных, у входов в лавки и заведения, горели расписанные цветами и листьями газовые фонари. Во дворах, на балюстрадах и сквериках со всех сторон теплились огоньки лампад, жаровен и свечей. В их тусклом зареве на скамейках и стульях за столами и у парапетов сидели, выглядывали в ожидании на проспект, пили, играли в шахматы и карты, беседовали гости и жители Гирты. Полицейские и лиловые рыцари бряцали оружием и броней, спешили глашатаи, дули в свои рожки, зычными окриками призывая всех поспешить к свету до того, как наступит полночь, поторопиться либо домой, в квартиры, к кострам и столам во дворы, либо на многолюдные перекрестки и проспекты.
- Со света лучше не сходить – рекомендовал верховой каким-то гуляющим, по виду гостям из Столицы – в темноте может быть опасно.
- Правда что ли? – недоверчиво спрашивал какой-то высокий полупьяный господин в несуразном новомодном плаще, огромных, на все лицо, круглых очках и полосатом берете с помпоном, бесцеремонно рисуя на своей пластинке предупреждающего их закованного в броню рыцаря.
- Комендантский час – коротко и строго отвечал ему с коня кавалер и недвусмысленно продемонстрировал плеть.
На мосту, перед Университетом на набережной, перед парадной лестницей большого дома у моста, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей, по цепочке вдоль фасадов домов стояли железные клети с горящими поленьями. Тут, в ожидании, когда будут отключены стабилизаторы, собрались все, кто ждал, когда пойдет крестный ход. Глухо ударял барабан, монотонно и тяжело завывала волынка. Облаченные в черно-белые маски и такие же зловещие белые развевающиеся одежды паяцы на ходулях, прогуливались в толпе, вертели в руках трещотки, дудели в большие деревянные флейты. Оркестр музыкантов в масках со множеством глаз, пастей и когтей, играл у моста. Отовсюду слышались смех и веселые крики. Но раз, два, ударил над проспектом колокол, затрубил рог. С грохотом промчались несколько вооруженных зловещими, необычайно яркими, должно быть химическими, факелами, верховых, призывая всех посторониться к домам, освободить проспект, и барабан и волынка тут же притихли, музыканты опустили свои инструменты, паяцы на ходулях, разносчики с лотками и женщины с огненными колесами, похватав свои шляпы с мелочью, попрятав свои потешные орудия, мигом исчезли в подворотнях, как будто бы их тут никогда и не было.
С проспекта Булле послышались далекие, многоголосые песнопения, исполняющие «Символ Веры» и перезвон цилиндрических колокольчиков, что несли на высоких палках вместе с хоругвями и светильниками дьякона в черных глухих масках во главе приближающегося крестного хода и иереи с массивными стальными крестами на груди.
Люди притихли, подались к домам. На ближайшей колокольне тяжело и гулко забил колокол, ему ответил еще один с другого берега реки.
Принцесса Вероника и ее спутники тоже посторонились, отъехали в какой-то палисадник, огороженный высокой, в два или три человеческих роста чугунной изгородью. Остановились рядом со столами под сенью огромной разлапистой, украшенной фонариками и свечами ивой, чтобы пропустить приближающуюся процессию. Вертура даже не успел оглядеться, как многолюдный, движущийся быстрым маршевым шагом густой и нескончаемый людской поток вмиг заполнил все пространство за прутьями решетки на проспекте. Эхо песнопений, колокольный звон и шарканье десятков тысяч шагов, вмиг слились в один единственный торжественный и величественный гул, сотни и тысячи свечей и факелов в руках идущих, рассеяли ночь бесконечной, рыжей огненной рекой текущей в сторону моста и набережной Керны.
Шествие возглавлял владыка Дезмонд – епископ Гирты. Высокий и бородатый, с суровым, искаженным рвением и неустрашимой отвагой лицом, без маски, презрев все опасности предстоящей ночи, он властно шагал впереди колонны, со звоном вонзая стальное острие своего посоха в камни мостовой, выбивая из них искры. Его сопровождали двое мирян в темно-серых длиннополых мантиях и белоснежных рубахах с широкими рукавами расшитыми серебром: светловолосый, тоже, как и епископ, без маски, хмурый и высокий мужчина и юноша восемнадцати лет. Мрачный рыцарь нес на правом локте закованную в серую стальную оправу книгу - Евангелие, а на левом плече длинный и тяжелый, сверкающий в свете лампад и факелов обнаженный меч. Юноша же держал в одной руке икону с ликом Спаса Нерукотворного, в другой закрытый, с прорезанными в железных боках восьмиконечными крестами, через которые вырывалось яркое, похожее на газовое, пламя, светильник.
- Это Борис! – узнал друга, не удержался, с восторгом указал Марисе на мрачного мужчину без маски и с мечом и книгой, шепнул детектив. Та коротко кивнула и сделала быстрый жест больше ничего не говорить.
Сразу следом за епископом и его племянниками шли иерархи церкви Гирты – тоже, в знак презрения ко всему потустороннему, с открытыми лицами, несли Евангелие, чашу и стальной крест. Их сопровождали многочисленные иереи в расшитых золотом, похожих на доспехи, облачениях, держали в руках штандарты, иконы и свечи. Рядом почетным караулом шагали дьякона, монахи и прочие младшие церковные служащие – как солдаты, с мечами, топорами и мушкетами. В их торжественной и грозной, как на армейском параде, колонне следовали носилки с высоким деревянным распятием, венками еловых ветвей и светильниками, которые несла на плечах многочисленная молодежь – справа юноши, слева девушки. Следом шагали певчие и семинаристы. Мерно, в такт шагу, ударяли в глухие оловянные колокольчики и трещотки, громко, воинственно и торжественно провозглашали «Символ Веры». И, непроизвольно подхватывая мотив, зажигая от жаровен и костров факелы и фонари, люди покидали свои места на скамейках в сквериках у столов, на ступенях и парапетах набережной, где, наверное, еще с вечера они планировали провести за бочонками юва и корзинками закуски всю ночь. Вливались в потоки прибывающих с соседних улиц и переулков, с моста, с северного берега Керны, горожан, вдохновляясь общим торжественным и грозным настроем, увлекая за собой подруг и собутыльников, тоже присоединялись к процессии.
Только тут детектив понял, что те многочисленные мужчины, кого он видел на улицах с оружием в руках, шли вовсе не на военный сбор у Сталелитейных ворот, а чтобы присоединиться к этому аутодафе – акту веры, что, как и в церковные праздники, каждую вторую ночь Фестиваля, совершали жители и гости Гирты. Обнажая мечи, вскидывая на плечи топоры, вешая на плечи луки и мушкеты, как солдаты и рыцари, они присоединялись к шествию и, глядя на их грозные демонические маски, на непоколебимые, исполненные решительности и готовности движения, в неверном свете трепещущих на ветру бесчисленных огней, мнилось, что это само воинство Христово, вставших из могил, когда-то живших и умерших людей, поднялось, как в Символе Веры из земли и теперь грозной и непоколебимой армией обходит город, в готовности дать отпор внешней, чуждой и враждебной всему живому, беззаконной и неумолимой тьме, что сегодня ночью, с отключением стабилизаторов, опустится на кварталы и проспекты Гирты.
- На северный берег в последний момент отменили. Приказ сэра Августа! – указал на сворачивающую на набережную колонну несущий вахту у моста, показывающий флажком, чтобы заворачивали к заливу, какому-то еще не надевшему маску, толстому полицейскому в низко надвинутой на лоб шапочке, капитан Александр Кноцци, начальник оперативного отдела - пойдут до моря, потом до Маяка, вкруг через Рыцарей, Кузнецов и Торговых, до Пришествия, там аутодафе, потом ночная, а после нее по Булле обратно до Крестителя.
- Да, циркуляр уже получили. В два часа после полуночи переходим в оцепление к Инженерному – отвечал ему разгоряченный огнем ярко горящего в руке факела, утирая лоб рукой и надевая обратно маску, коллега.
Людно было и на мосту. Чтобы принять участие в крестном ходе, с северного берега на южный двигался непрерывный поток спешащих не опоздать людей. Гуляющие, кто не желал ходить на ночь глядя, в основном не местные, гости города и хозяева квартир, что присматривали за своими подопечными, теснились к парапетам, придерживали кружки, закуску и светильники, чтобы случайно не уронить их в реку. Стояли плотными компаниями, вели свои разговоры, пили, глядели на движущуюся по набережной в сторону залива колонну и огни. Примеряли маски, смеялись, рисовали друг друга с вытянутой руки на своих прозрачных пластинках.
Вокруг было темно. Прожектора на башне над воротами и яркие матовые плафоны на литых чугунных столбах у парапетов моста не горели, и теперь каменный настил озарял только жаркий трепетный свет открытого пламени, что лился из окон надвратной башни и бойниц массивных, подпирающих ее контрфорсов и казематов бастионов над высокими берегами реки. Под ними, у самых ворот был установлен переносной палисад, мешал проходу людей, что постоянно зацеплялись за него рукавами и длиннополыми одеждами в темноте. Полицейские как раз снимали его, чтобы дать дорогу фельдъегерской карете и каким-то следующим за ней верховым. Остальные, гражданские, экипажи останавливали и разворачивали, не пускали с северного берега на мост, ожидая пока крестный ход, не освободит набережную и проспект.
В туннеле арки ворот стояла тяжелая духота. Под закопченными сводами клубился черный, жирный дым. Тусклое рыжее пламя факелов колыхалось на сквозняке. На камни мостовой со свистом падали огненные шарики кипящей смолы. И глядя по сторонам, не узнавая в этом тревожном, слабом свете, привычных предметов и мест, слыша неровный треск открытого огня, эхо приглушенных масками неразборчивых голосов и обрывки каких-то важных обсуждений, шорох шагов по каменной брусчатке, грохот лат, бряцание упряжи и цокот копыт, что гулко отдавались под кирпичными сводами и стенами, Вертура внезапно подумал, что, вот оно - должно быть именно так и выглядели города безвозвратно канувших в прошлое темных веков, о которых он не раз читал в захватывающих рыцарских романах и таинственных, приключенческих, повествующих о местах и людях, которых никогда не было и не будет на этом свете, безумных и захватывающих книгах.
Но они были не в книге. Все было взаправду и наяву: придерживая полы плащей и капюшоны, под аркой непрерывным потоком проходили, тревожно переговаривались, сутулили плечи, люди с укрытыми масками, или плотно замотанными шарфами лицами, стояли в стороне солдаты в глухих, закрытых забралами, шлемах и броне. Фыркали лошади, звонко стучали копытами, громко переговаривались, присматривали за порядком, несли вахту, держа наготове копья и луки, верховые.
Вертура еще подумал, что сейчас их остановят, но, похоже, через мост не пропускали только повозки и телеги: за аркой ворот, в очереди, ожидал проезда отремонтированный и мерцающий в свете факелов свежим лаком, черный дилижанс уже знакомый детективу. Полицейский, как догадался он по потрепанной шапке-малахаю, лейтенант Турко елозил на козлах, не то ругался, не то беседовал с каким-то несущим вахту у ворот пешим постовым. Рядом с дилижансом в седле ожидал человек в орденской мантии и черной маске с зеленым крестом на все лицо - Фанкиль. На козлах, сидя рядом с лейтенантом, держа в руках вожжи, как будто совсем устав от всего этого многолюдья и суеты, откинулась спиной и локтями на борт и крышу кареты Инга, тоже в маске, но с каким-то непонятным, похожим на магический, нарисованным на желтом фоне черным символом. Как и всегда на ней была войлочная орденская пелерина Фанкиля, с низко надвинутым на лицо шапероном, и зеленым крестом на плече.
Трудно было сказать, догадались ли они, что только что разминулись с коллегами: как только лиловый рыцарь окончательно удостоверился что перед ним действительно служащие специального отдела полиции Гирты, и взмахнул рукой дружинникам снимать палисад, что уже вновь установили поперек ворот за проехавшей фельдъегерской каретой, лейтенант Турко указал вперед, Инга тронула вожжи и поддала дилижанс в ворота, так и оставив Вертуру в раздумьях – узнали ли их с Марисой в масках, а тем более, догадались ли, что они сопровождают саму принцессу Веронику, или нет.
***
Медленно и аккуратно следуя в толпе, они миновали арочную ограду и ворота полицейской комендатуры. Проехали еще два квартала, Большой Дом и красно-белый, подсвеченный двумя газовыми фонарями фасад церкви.
Присмотревшись к темным окнам квартиры Хельги Тралле под крышей на самом верхнем этаже, детектив хотел спросить Марису о том, служит ли Ева тоже агентом, или просто следит за чистотой в квартире куратора полиции Гирты, но постеснялся показывать при принцессе свою некомпетентность. Так, в молчании, они миновали перекресток проспекта Цветов и проспекта Рыцарей, занятый большим количеством вооруженных людей. Проехали здание торгового дома «Альбек северо-запад», с его высокими окнами и яркими, застекленными, заставленными самыми дорогими и изысканными товарами витринами, в которых, несмотря на предупреждение, еще горел яркий бело-голубой электрический свет. Миновали еще два темных квартала, откуда в левую сторону на холм, к крепости Гамотти через арки уходили узкие улочки старого города и выехали к северным, Сталелитейным воротам Гирты.
Здесь, вдоль проспекта, тоже горели жаровни и костры. На поребриках, на парапетах решеток и ступеньках церкви сидели вооруженные люди в как будто бы самодельных кожаных нагрудниках и куполообразных шлемах. Угрюмо смотрели перед собой, сжимали в руках древки топоров и пик. Многие были усталы и пьяны. Грозными шагами, следя за порядком, прохаживались сержанты: как понял детектив, это было то самое квартальное ополчение, поднятое по приказу графа Прицци в связи с событиями в слободе святого Саввы у Сталелитейных холмов в нескольких километрах к северу от Гирты.
В вышине тускло горели окна домов. Один за другим гасли последние электрические огни, сменяясь тусклым калильным и керосиновым светом. Впереди, у ворот, под знаменем Лилового клуба с изображением черного дракона на лиловом поле, обхватившего лапами серебряный крест, стоял взвод закованных в современные латы, готовых к бою верховых и человек пятьдесят таких же экипированных к сражению, пеших. Приставив к коновязям алебарды и щиты, дружинники грозно прохаживались по площади перед воротами, вели свои скупые беседы. У многих на лица по самые глаза вместо масок были намотаны черные и лиловые шарфы. Отдельной группой, положив рядом свое оружие – пики, мушкеты и топоры, поснимав с голов шлемы, в мрачном ожидании сидели на скамейках и сложенных штабелями бревнах солдаты из охранения стен. Ворота были закрыты. Пускали только через калитку и то, проверяя, с оружием или без. Над головой, тяжело и мерно ударяли колокола. Часы на башне над воротами показывали без пятнадцати минут полночь.
- Поворачивайте! Проход закрыт! – переложив длинный меч на левое плечо, вскинул латную перчатку, вышел навстречу принцессе и ее спутникам тот самый рыжий лейтенант, который встретил Вертуру у ворот в поместье графа Прицци. Следом за ним, тяжело гремя броней, подошел, облокотился на свой меч, нахмурился, надул щеки, Пескин.
Принцесса Вероника знаком подозвала их подойти, молча приподняла маску так, чтобы, никто, кроме них двоих не смог ее увидеть. Пескин стремительно приподнял бровь, коротко кивнул и без лишних расспросов приказал рыжему лейтенанту открыть ворота и выпустить принцессу и ее спутников на равелин.
Проехав темный и пустой, проложенный в широком земляном валу, туннель, они выехали на площадь перед внешними укреплениями, где за каретным рядом и конюшнями, на внешних воротах города, нес вахту маленький капитан Кроксен со своими людьми. Узнав принцессу, он тихо осведомился, не придать ли ей в сопровождение для поездки за город конный отряд, на что она, молча мотнув головой, дала отрицательный ответ.
За спинами тяжело громыхнули створки закрывающихся ворот. Миновав перекинутый через мелкий сухой ров мост, всадники, очутились за городом. Здесь было темно и неуютно, гулял прохладный и сильный, задувающий откуда-то с моря, ночной сквозняк. Позади, с ворот, бил яркий белый прожектор. Подсвечивал листву и брусчатку, бестолку сгущая ночную тьму вокруг своего почти что физически ощутимого бесконечно длинного и как будто даже греющего луча. Порождая сонмы неверных черно-белых теней, пронизывал продуваемую с каждой минутой все крепчающим ветром, плотно засаженную по обеим сторонам высокими корявыми дубами дорогу, что убегала в ночную темноту, в поля, к северу от Гирты. Вертура завертел головой, положил руку на меч, как будто он мог помочь от внезапного нападения из этих темных, шелестящих зарослей, забеспокоился, но по счастью, когда они немного отъехали от стен, его, как и все другие электрические огни в городе, выключили.
Дорога была пуста. Над полями разливался далекий и мерный, как будто льющийся сразу отовсюду, тревожный колокольный звон. Где-то впереди, над изломанной, едва различимой линией неба и земли, стояло тусклое багровое зарево, но, вглядываясь через раскачивающиеся ветви, Вертура так и не смог определить, что это: пожар или отсветы бесконечно, и днем и ночью пережигающих руду, огромных доменных печей.
Внезапно дубы вдоль дороги остались позади. За перекрестком и стоящим на нем сумрачным, как будто пустым, каменным домом, дорога начала полого подниматься по склону холма. Вокруг стало просторно, и в слабом свете звезд, все больше привыкая к темноте, детектив начал примечать вдоль обочин выложенные из скрепленных глиной сланцев, невысокие, должно быть, чтобы скот не заходил на территорию, каменные изгороди, за которыми непроницаемой темной стеной стояли густые и буйные, загадочно шелестящие листьями, сады. Где-то там, в их диких чащобах, стояли какие-то черные и бесформенные, едва различимые на фоне ночного неба, дома и их тусклые, чуть подсвеченные пламенем открытых очагов и свечей окна проглядывали через заросли живых изгородей, слабо теплились в темноте. Впереди, возвышаясь над дорогой с крутого обрыва, стоял какой-то особняк. Самые нижние окна этого похожего на крепость большого каменного дома отстояли от земли на высоту нескольких метров, а их глубокие, усиленные решетками арки, прикрывали едва пропускающие и без того слабый огонь не то керосиновых ламп не то свечей, разноцветные витражи.
- Это от того, что приходит ночью и может пройти сквозь стекло – заметив, что Вертура разглядывает этот замысловатый, украшенный эркером на кронштейнах и шпилем дом, внезапно разъяснила ему Мариса – сюда не достают стабилизаторы. Здесь другие люди, другие законы. Это нестоящая Гирта. Я говорила, я знаю как это, я родилась на этой земле.
В ее голосе чувствовалась дрожь, как будто далекие и страшные воспоминания захватили, всколыхнули ее сердце. Вертура хотел спросить ее, но рядом послышался грохот копыт и, едва не налетев на него, мимо стремительно пронесся всадник. Принцесса и ее спутники отъехали с середины дороги к обочине. Минут через пять, также молча и грозно, промчался еще один верховой и снова они услышали его только когда он был уже совсем рядом с ними.
Чем дальше они уезжали от города, тем сильнее и отчетливее становился едва заметный, но невыносимый смрад серы и пережигаемой с углем руды. Вертура уже начал было задыхаться, но впереди, за полем, был ручей, веял холодной влажной свежестью. Где-то рядом с дорогой глухо стучали балки, доносилось быстрое журчание бегущей, наверное в водяном колесе, воды. За ней, за широким, крытым свежим деревянным настилом, мостом, вплотную друг к другу стояли дома какого-то большого и темного предместья. Тускло светились многочисленные, плотно занавешенные окна. Перед мостом горел костер, стоял переносной палисад. Шлагбаум был опущен: здесь тоже несли вахту дружинники с опознавательными лиловыми лентами.
- Кто такие? Поворачивайте! – грубо окликнул от заставы какой-то верховой, наверное, командир. Несколько сержантов рядом, с готовностью подняли оружие, обступили выехавших к костру. В свете факелов тускло блестели длинные лезвия с крюками, насаженные на ростовые палки, какими в бою ссаживают с коней верховых. В темноте неподалеку послышалось глухое громыхание бригандины, щелкнул, встал на фиксатор арбалет. Здесь ждали атаки и были готовы к ней.
- Лейтенант Варко! – предупредительно и властно вскинула руку, подъехала в упор принцесса Вероника. Приподняла маску, чтобы тот увидел, кто перед ним. Начальник заставы ничуть не удивился, приложил руку к груди и отъехал в сторону, расступились и несущие вахту на мосту сержанты и дружинники. Присмотревшись, Вертура приметил, что в поле, в темноте, вдоль дороги, расположилось засадой еще не менее сотни человек.
- Возьмите огонь – сказал рыцарь, приняв у одного из своих людей факел, передал его Вертуре – там темно, без света не проедете.
Детектив кивнул, без лишних вопросов принял его, постарался взять так, чтобы не опалить сразу же занервничавшей от близости огня лошади, уши и гриву, отвел в сторону подальше на вытянутой руке так, чтобы не слепнуть самому и освещать дорогу остальным. Первым въехал на мост, оглянулся, не отстают ли женщины. Трепетные сполохи огня отразились в поверхностях масок. Принцесса Вероника кивнула и указала ему ехать вперед.
Оставив людей графа Прицци на мосту, они беспрепятственно проехали какую-то низкую арку, что была единственным путем в глубь слободы и оказались не то на узкой улочке, не то в каком-то тесном, зажатом со всех сторон многоэтажными домами, проходном дворе. Вертура был несколько удивлен: когда они подъезжали к городку, проезжали через мост, он видел в окнах огни, но здесь, внизу, в лабиринте квартала, было на удивление темно, безлюдно и тихо, словно бы никто здесь никогда и не жил, а наглухо запертые двери и окна, что едва различимо светились где-то над головами, в темной вышине, только усиливали это странное чувство того, что сейчас они втроем остались совсем одни, среди этих стен в этом темном лабиринте переулков, между плотно жмущимися друг к другу высоких, многоэтажных каменных строений.
Вертура тревожно огляделся. Ему было неуютно и неприятно здесь. Под копытами лошадей тихо шелестел песок. Трепетные тени от горячего дымного огня в его руке, плясали на серых, необычайно старых, покрытых давно облупившейся побелкой камнях. Ночная тьма вокруг как будто сгустилась еще больше, оставив всадником только круг трепетного рыжего света в его руке. Стала непроницаемой и густой, как будто поглотила все вокруг, и теперь за ней больше не было ничего, кроме ледяной космической пустоты, обрывающейся за краем освещенной границы, бездны. Но и с тем что осталось было что-то не так: в игре ставшего внезапно ярким, режущим глаза, огня и теней, стены вокруг и окна над головой как будто застыли, приобрели какой-то неестественный и чуждый вид, и глядя на них, Вертура подумал про себя, что вдруг, на самом деле, они не настоящие, и хоть и искусно, но все же нарисованные, как на декорациях для какой-то ужасной, непонятной и жуткой мистерии, что неминуемо должна напрячь, заставить ощутить нечто потустороннее и чуждое по глупости, наивности или неосторожности зашедшего на нее участника или зрителя.
Продолжая ехать вперед, рассматривая карнизы, темные арки подворотен, переплетения корявых водосточных труб, нависающие над головой эркеры и козырьки крыш, он внезапно осознал, что так и не смог уловить того момента, когда небо над их головами, что они должны были видеть над собой, в высоких просветах дворов-колодцев и узких ущельях переулков, то самое последнее, что еще соединяло их с живым и понятым человеческим миром, померкло и исчезло. Как и все вокруг за пределами освещенного пространства, обратилось завесой черной и непроглядной тьмы. Вертура проморгал, пытаясь понять, не въехали ли они под какую-то очередную арку, или не забрели случайно в какой-нибудь длинный туннель, но так не смог решить для себя, так ли это, или неверное, жаркое и душное пламя, усталость и долгая дорога утомили его настолько, что это его пошедший вразнос разум играет с ним злую шутку, рисует жуткие картины, дезориентируя его в темноте. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Что-то необратимо менялось в окружающем его мире. Словно бы тихий и непонятный, едва различимый, казалось бы, как будто рожденный его запутанным темнотой и иллюзией света и тени сознанием звук, одновременно похожий на плач, на стон, и какую-то чудовищную аритмичную и полностью лишенную гармонии музыку, достиг его ушей. Он вздрогнул: Мариса подвела к нему своего коня, схватила его за локоть, рванула к себе так, что он едва не выронил из другой руки огонь, сделала властный и предупредительный жест. Указала рукой вперед, в спину выехавшей вперед герцогини, призывая внимательно слушать и смотреть.
- Вот оно! Так рушится мир! – внезапно яростно и громко воскликнула та. Вскинула вверх руки, словно призывая к себе всю ту чудовищную, запредельную мощь, что с ее кличем, неминуемой, чуждой, враждебной, тяжелой и давящей волной отчаяния и безысходности накатилась с неба. Парализуя волю, наполнило страхом мысли, лишило сил. Мгла вокруг стала еще гуще и темней. Над головами одно за другим гасли нарисованные окна. Но, сколько Вертура не всматривался в них, ни одной фигуры, не подошло к ним, ни одной руки, не коснулось свечей и лампад на подоконниках, ни одной тени не промелькнуло за занавесками, как будто они тоже умирали, угасали, таяли как последние живые, еще пытающиеся бороться и сопротивляться, осколки погибающей вселенной. Рушащейся, рассыпающейся, безвозвратно затухающей в заполняющей все вокруг, беззаконной, безвременной и безысходной, поглощающей ее, тьме.
Все посторонние звуки окончательно стихли. Остались только неровные удары копыт лошадей по песку и треск кипящей, падающей с факела, смолы. Умолкли и колокола, чей далекий глухой звон еще так недавно слышался, пробивался откуда-то издалека. Еще напоминал, что кроме них троих, всадников в этом кругу рыжего света, среди мертвых окон и запертых дверей, где-то очень далеко, все еще остались другие люди. Что еще есть надежда на спасение, и они трое: детектив, служащая полиции и герцогиня, еще не последние живые на этой гибнущей, рассыпающейся в прах, остывающей земле.
Холодная и напряженная рука Марисы схватила Вертуру под локоть. Вцепилась в него отчаянно и крепко. Детектив вздрогнул, прислушиваясь, пытаясь различить, что, быть может, хоть какой-то иной, внешний, чуждый этой глухой потусторонней тишине, звук раздастся где-то рядом, развеет страх, верно укажет на то что это все не по-настоящему, всего лишь иллюзия или какое-то замысловатое и жуткое наваждение. И только принцесса Вероника, похоже, ничуть не испугалась того, что происходило вокруг них. Обогнав Вертуру и Марису, упрямо склонив голову, подгоняла коня. Раскинув руки, как будто подставляла их льющейся откуда-то сверху, из беззвездной темноты, этой страшной и холодной, чудовищной, исполненной ужаса и безумия, захлестнувшей все вокруг силе, разрушающей, разваливающей, обращающей ожившим ночным кошмаром, привычный людям мир. Как будто наслаждаясь ей, зашептала что-то, откинулась в седле и, толкнув коня вперед, подумав, что она обращается к нему или к Марисе, подъехав к ней, Вертура, действительно различил ее произнесенные как будто на незнакомом языке слова. С изумлением для себя, внезапно понял, что каким-то иным, открывшимся у него чувством, понимает смысл и назначение этих фраз, складывающихся в никогда неслышанную им, небывалую, не похожую ни на что, страшную молитву.
- Господь Иисус Христос, Сын Божий! Благослови мой путь, что назначил Ты мне. Благослови мою силу, что вверил Ты мне. Благослови ту власть, которую дал Ты мне. Благослови идущих за мной следом. Благослови их отвагу, чтобы не отступили они, благослови их веру, чтобы не соблазнились они, благослови их волю, чтобы не пали они. Благослови мой разум, чтобы не быть ослепленной в тщеславии и лжи. Благослови мой шаг, чтобы не оступиться во тьме. Благослови мою веру, чтоб не свернуть с назначенного пути. Благослови мое сердце, чтобы не очерствело оно в борьбе. Благослови мое смирение, чтобы остаться верной Тебе. Благослови мою душу, чтобы исполнить свой долг, благослови мою руку, когда будет занесен меч. Благослови меня, упасть Твоей звездой и озарить путь в ночи. Благослови встать с колен и служить Тебе. Потому что я та, кому Ты назначил этот путь, та, кому Ты поручил эту власть, та, кого Ты поставил вести за собой других. Я дочь Твоя, взываю к Тебе! Господь Бог, Отец Небесный! Тот, чьей волей сотворен мир. Чьей властью коронованы короли. Чьим законом стоит Христова Церковь. Чьим провидением суждено воскреснуть мертвым. Чьим милосердием суждено спастись тем, кто останется верен Тебе. Прошу, не дай мне сломиться и упасть, не дай мне отчаяться, не дай мне отступить. Дай мне пройти этот путь, дай мне силы и волю выполнить то, что Ты поручил мне…
Детектив вздрогнул. Слушая эти слова, он все явственнее ощущал, как захлестывает его разум что-то ветреное и неудержимое. Меняет его, придавая небывалую, какой он никогда не чувствовал раньше, окрыленность, наполняет неукротимой силой его руки и сердце. Его ладонь с готовностью легла на эфес меча, чтобы повинуясь этой демонической сине-багровой воле ринуться вперед, нанести неотвратимый удар, тот единственный и беспощадный, которым неминуемо должен завершиться этот страшный и вдохновенный, всколыхнувший его порыв. Что-то могучее, острое и черное как непоколебимая каменная скала из чудовищной морской бездны, поднималось, восставало в его душе, и теперь он точно знал что это именно такую власть, силу и мощь всегда ощущали в себе могучие и безумные военачальники и короли. Те, что объявляли войны, бросали в сражение солдат, наслаждаясь безудержной яростью битвы, гибелью миллионов людей, болью, огнем и смертью. Словно вспоминая что-то далекое и очень давно забытое, теперь он и сам был точно таким же как они. Ощущал себя подобным им, наверное каким-то очень далеким своим предком, что не щадя ни себя, ни своих подчиненных, ни друзей, мчался на штурм во главе огромного темного воинства и черный колючий, резкий как летящие ему в лицо стрелы, дротики и пули ураган, развевал его плащ и крылья. Оглушал, слепил его, задувая в забрало шлема. Он слышал, как грохочет сталь, как падают вокруг огромные, закованные в сталь кони и люди. Чувствовал ту бесстрашную, вдохновенную, радостную и беспощадную неудержимость. Ощущал, как, он летит вперед, врезаясь в самую гущу сражения, где враги и друзья смешались вокруг в один поток, пронзаемый этим самым черным адским ветрам. Как разрубая мечом вражескую плоть, он восторженно мчится в смертельную атаку, отрубает вокруг головы, раскалывает броню, отсекает протянутые к нему руки и крылья…
- Нет! Так не бывает! Я же знаю, в драке и на войне все не так! Это наваждение! – воскликнул он, пытаясь убедить себя, но держащая его локоть рука Марисы внезапно стала цепкой и даже через кожаную перчатку ледяной. До боли, с силой, сжала ставшие как будто железными пальцы на его руке. Ощущение полета через черный ветер стало невыносимым. Теперь он мчался сквозь тучи извивающихся, закованных в железо, кишащих вокруг, переливающихся миллионами ужасных мертвых глаз, тварей, сражающихся без всякого разбора друг с другом в черно-коричневой сумрачной мгле. Одни были похожи на чудовищные машины, другие на людей, третьи на каких-то извивающихся, текущих в потоках ветра гадов, другие на первое, второе и третье вместе. Он был таким же. Непобедимым, закованным в какую-то необычайную, высокотехнологическую, похожую на чешую дракона, броню. Стремительно падал, летел вниз и вниз, в своем неудержимом и бесконечном падении пронзая, сокрушая и рассекая своим сияющим сине-белым мечом, хвостом и когтями всех, кто был на его пути. Летел камнем, к недосягаемой, кипящей нескончаемой, беспощадной битвой, заполоненной чудовищными, копошащимися, извивающимися, переплетающимися телами, грызущими, разрывающими друг друга, серыми богомерзкими тварями, земле. Вокруг не было ни солнца, ни луны. Лишь бесцветная, наполненная ослепительным, колючим сиянием чужих, необычайно низких и пронзительных звезд и бронированными, мокрыми от крови и слизи телами марь, сквозь которую пробивались какие-то, похожие на пожарища, тусклые дымные огни, и он летел через нее, исполненный этого неудержимого и мрачного стремления и всеиспепеляющей раскаленной ненависти, сметая все на своем пути.
Мариса подалась к его плечу, свистящий голос прошептал, приказывая.
- Ну же! Убей ее! Я ненавижу ее. Ты должен сделать это! Скорей!
Его рука еще сильнее сжала эфес, уже готовая выхватить клинок и на полном скаку вонзить его, точно также как в этом полете, в беззащитную спину воздевшей руки к темноте над головой, молящейся герцогине… Но что-то было не так. Что-то остановило его в последний момент. Он прикрыл глаза и прошептал «Господи помилуй»… Его ладонь сама собой отпустила меч. Наваждение померкло и растаяло. Отчего-то ему внезапно вспомнилась тихая церковь с низкими сводами, темные стены и лики икон, зажженные лампады и свечи. Пожилой иерей и молодой дьякон, читающие акафист перед праздником и дым кадила. Запах гари сменился ароматом ладана, жуткое пение иных звезд над головой гулким эхом высокого голоса, мерно читающего молитву.
- Нет – покачал головой детектив – так не бывает. Вы показали не то. Я никогда не был на войне, но там все по-другому. Слишком многие рассказывали как это на самом деле и сам бы я туда никогда не поехал. Как это не горько признавать, но я трусливый и робкий неудачник и солдата, а тем более предателя-убийцы из меня не выйдет.
Он пожал пальцы Марисы и попытался ободряюще кивнуть ей, отчего та, как ему показалось, словно бы тоже очнулась от этого гипнотического наваждения, ослабила хватку, отпустила его руку и отстранилась.
Улица впереди повернула. Детектив вздрогнул. Они выехали из темноты. Впереди были люди, стояли спиной к ним, смотрели на озаренную пламенем площадь перед высоким роскошным, с белыми каменными пилястрами, горящим домом, что открылась принцессе и ее спутникам в просвете между зажавших переулок высоких стен.
Как будто бы что-то сломалось в окружающем мире, треснул магический шар света и тьмы, что окружал их. Темнота наполнилась живыми беспокойными звуками: звоном колоколов, шумными разговорами, бряцанием снаряжения, ревом пожарища и плачем детей. Мрачно оглядываясь на новоприбывших, жители слободы безвольно расступались перед конями едущих через толпу, чтобы не попасть под копыта. Поправляя маски и повязанные на лица шарфы, выглядывали из открытых окон, подворотен и дверей. Глядели вслед, провожали чужаков подозрительными взглядами и репликами, и, тут же теряя к ним всякий интерес, снова оборачивались к площади, заворожено смотрели на пожар и происходящее на его фоне, как на сцене театра, действо.
Метрах в десяти ниже по улице, у перевернутого, перегородившего улицу фургона, стояли какие-то вооруженные копьями, облаченные в шлемы и броню дружинники. Вертура спрыгнул с коня, помог спуститься женщинам. Вручив поводья лошадей какому-то вооруженному человеку с лиловой, повязанной поверх оплечья, лентой, повлек спутниц за руки к площади через плотную толпу тревожно переговаривающихся вокруг людей.
Там, перед подсвеченным пламенем горящего дома высоким белым фасадом церкви, стояло несколько поломанных телег. Вокруг горели костры. Приглядевшись в неверном, наполненном сполохами пламени и тенями ночном сумраке, детектив опустил глаза: рядом с повозками горели мертвые, наполовину сожженные кони. Несколько костров было похоже на останки людей в доспехах. Вокруг них дымно, как будто разлили керосин, горели камни мостовой. Пожарные качали помпы, поливали стены окрестных зданий, чтобы пожар, что сейчас пылал в нарядном красно-белом особняке посреди площади, не перекинулся и на них.
Принцесса и ее спутники опоздали. Все было кончено. Между белыми пилястрами, поднимающимися от широкой беломраморной лестницы особняка до самого дебаркадера, из разбитых окон вырывался буйный дымный огонь. Перед парадными дверьми, посредине площади, на коленях стояли около двух десятков мужчин в изодранных, перемазанных сажей и кровью одеждах. Еще столько же лежали лицом в камни, истекая кровью. Некоторые из них, наверное, были уже мертвы. В стороне у повозок, под охраной вооруженных конвоиров, на пожарище взирали согнанные в кучу, наверное выведенные из горящего дома, растрепанные женщины и дети.
Граф Прицци в наброшенным на плечи несгораемом плаще с откинутым со шлема капюшоном, гремя броней, заложив руки за спину, прохаживался перед пленными. Как и его люди, он тоже был в маске: черной с лиловой, распахнутой на все лицо, пастью змеи, но по походке, по властным жестам, не было никакого сомнения, что это именно командор Лилового клуба, а не какой иной солдат или рыцарь.
Закованный в латы пехотинец потряхивал плечом, в ожидании стоял рядом с ним. За его спиной был тот самый ранец, с длинной, увенчанной синим язычком пламени, трубой: Вертуру передернуло, он узнал это оружие, огнемет, тот самый с которым совсем недавно их с Фанкилем и остальными, люди коменданта Солько преследовали по ночной тайге.
Рука Марисы, что цепко держала за локоть детектива, дрожала от мрачного напряжение и страха, передавшегося ей от стоящих вокруг плотной толпой людей. Ладонь же герцогини наоборот осталась непоколебимой и твердой, как будто бы все, что происходило сейчас здесь не вызывало у нее никаких чувств, кроме холодного внимательного интереса.
- Август, что вы в конце концов! – стоя на коленях перед графом, доказывал, возмущенно и зычно восклицал какой-то человек в разодранной на груди мантии, то и дело порываясь подняться на ноги и принять достойный вид. Сержант крепко держал его за плечо, не давал вырваться. Рядом стоял высокий, закованный в броню кавалер, тоже в несгораемых капюшоне и плаще, замер как палач с рукой на ножнах, ожидая приказа командира.
От огня в доме лопались, с глухим хрустом падали на мостовую, стекла. При их ударах пленник коротко непроизвольно вздрагивал, вжимал голову в плечи. У него было квадратное, чисто выбритое, но при этом даже в таком положении властное, непреклонное, но при этом порочное и самоуверенное лицо человека привыкшего не отказывать себе ни в чем и повелевать другими людьми. Разодранная, распахнутая, длиннополая белая мантия расшитая роскошным золотом и блестящие синие, с меховой оторочкой, сапоги, указывали в нем персону обличенную влиянием и немалыми денежными средствами. Рядом, на камнях мостовой лежал, тускло поблескивал в свете пожара нагрудник с золотым гербом. Тут же, в грязи, валялась и оборванная лиловая лента с наградными подвесками кавалера Лилового клуба и высокопоставленного государственного служащего Гирты.
- Вот сейчас! Август, вызовите сэра Вильмонта! – казалось не осознавая своего положения, либо настолько испугавшись, что уже и не понимая с кем имеет дело, с вызовом восклицал старшина, по привычке делая характерные пассы ладонями, как заседатель магистрата, крупный торговец или политик – или Биргера, или мастера Роффе, наконец! Август, что вы устроили? Я всегда выполнял только инструкции сэра Вильмонта, все как договаривались, вы же сами все знаете! Запросите Гирту Центральную, это недоразумение, там должны разобраться, объяснить. Это какая-то ошибка! Вот сейчас, дайте семафор…
- А людей ты своих на куски резал тоже по приказу сэра Вильмонта? – не дав ему договорить, громко спросил, резко перебил его речь, подъехал к нему, давя лошадью, какой-то кавалер, судя по грубой жестокой манере и голосу, барон Марк Тинвег.
Но старшина так и не успел ему ответить. На соседней улице возникла какая-то суматоха. На площадь одни за одним начали въезжать всадники в черных масках и кожаных дублетах, в которых угадывалась форма драгун ночной стражи Гирты. Во главе нового отряда ехал высокий сухощавый верховой в облегающем кожаном капюшоне и намотанном на лицо черном платке.
- Герман – заметив его, обернулся к новоприбывшим граф Прицци. Он не сказал больше ни слова, ни сделал никакого жеста, но как по приказу или заранее намеченному плану, по обе стороны от него плотным строем сомкнулись, как будто изготовившись к схватке, тут же возникли, собрались вооруженные, закованные в броню, люди из его свиты. Тот, что был с огнеметом, развернулся, неторопливо подошел и встал перед строем, держа руку на спусковой скобе.
Из-под сени дубовой аллеи, что уходила в темноту слева от горящего дома, с соседних улиц и из подворотен, бряцая снаряжением, к полицейским потянулись цепочки вооруженных людей – рыцари и сержанты Лилового клуба, стражники Солько с золотистыми бантами, цеховые и квартальные ополченцы с топорами и пиками.
- Прибыл по распоряжению сэра Вильмонта для оказания вам содействия в поддержании правопорядка и законной власти нашего светлейшего Герцога! – окинув взглядом окружающих его людей, громко и четко, но с нескрываемой насмешкой, отрапортовал капитан ночной стражи.
- Благодарю – холодно бросил ему, граф Прицци и указал на горящий дом – но вы опоздали, Герман. Мы справились своими силами. Занесите в протокол. Люди Солько оказали сопротивление. Использовали оружие из арсенала. У нас одиннадцать убитых и тридцать семь раненых. Пришлось поджечь их.
Один из пленников, заметив, что все отвлеклись явлением полиции и разговором, быстро огляделся направо, налево, вскочил и стремглав бросился прочь в темноту, но человек с ранцем резко развернулся, припал на колено и провел необычайно ярким языком белого химического пламени. Как будто хотел поджечь камни мостовой, направил трубу вниз. Страшно взревела форсунка, запоздало закричали женщины, заплакали дети. По улице покатились испуганные восклицания и крики. Беглец упал на горящих ниже пояса ногах и, кажется не чувствуя боли от шока, пополз. У него не было сил даже стонать. Его нагнали пожарные и засыпали порошком из огнетушителя. Подошли двое жандармов, подтащили за руки обратно к остальным пленным.
- Мы не виноваты! Это был приказ! – взмолился один из старшин коменданта, воздев руки к небу – пощадите во имя Господа!
- Что же ты тайком не убежал, в окно не выпрыгнул, раз не виноваты были? - резонно спросил его один из жандармов. Со злостью толкнул его эфесом длинного меча в спину, так что тот повалился в мостовую лицом и затих.
- Мной был предъявлен приказ об аресте по обвинению в служебном подлоге, покушении на убийство и государственной измене – жестом указал одному из своих людей, продемонстрировать бумагу с печатью, объяснил граф капитану Глотте и его помощнику, что уже приготовился писать протокол, достал свои грифель и планшет – подозреваемый Аарон Солько отказался добровольно сложить полномочия и выполнить законные требования администрации сэра Булле. Оказал сопротивление. Его люди использовали легкое магнетическое орудие, огнемет и гранаты с хлорпикрином. Также переносную эмиссионную установку гамма-излучения и неустановленное количество полуавтоматических и автоматических единиц. После выставления калибровочных преобразователей на ноль большая часть вооружения вышла из строя, но у них были стабилизированные боеприпасы. Я приказал поджечь особняк воизбежании излишних потерь.
- Огнемет ваш? – кивнул на ранец за спиной одного из жандармов, уточнил капитан ночной стражи Гирты.
- Нет – ответил военный комендант, продемонстрировал рукой аллею – с этим шли на прорыв.
Трудно было сказать, изменилось ли лицо драгунского капитана, но он только кивнул на пленных и прямо спросил.
- Как я понимаю, подозреваемого Аарона Солько взять живым не удалось? Верно?
- Да – утвердительно кивнул, обернулся граф ко все еще стоящему на коленях человеку в белой мантии и синих сапогах с меховой оторочкой, который так и не понял, что сейчас с ним будут делать.
Граф же развернулся, выразительно указал барону Тинвегу на остальных пленных.
- Рассчитаться на первый-второй! – по распоряжению майора, грозно приказал им сержант, звонко и страшно щелкнул плетью о голенище.
- Первый - скривил лицо в безразличной обреченности, сказал один, судя по всему, простой солдат или служащий, с разбитым в кровь лицом.
- Второй – бросив испуганный взгляд на первого, ответил следующий.
Коменданта и еще несколько человек в расчет не включили.
- Первые встают и быстро бегом туда! – указал плетью в сторону аллеи за горящим домом коменданта майор Тинвег – вторые остаются. А ну марш!
Люди боязливо поднимались, опасливо держа напряженными руки, оглядываясь на огнемет, разворачивались и, внезапно и резко, кто первей, не сговаривалась, спотыкаясь о колдобины на площади, отталкивая друг друга с пути, что есть сил, бросились прочь в спасительную темноту дубовой аллеи.
Все с замиранием сердца наблюдали, не отдаст ли граф Прицци, что молча и внимательно следил за всей этой сценой, команду изготовившемуся для стрельбы огнемету, но командор Лилового клуба все же дал сбежать освобожденным пленным. Проводив их тусклым мерцанием своей личины, обернулся к остальным.
- Забирайте их, Герман – кивнул драгунам на оставшихся людей коменданта – всех кроме этих.
Он указал на лежащее без движения на мостовой переломанное ударами мечей и топоров тело, у которого из ран вместо крови текла какая-то черная жижа, самого коменданта, двоих его старшин и еще одного, лежащего на земле, кажется, тяжело раненого и облаченного в необычного вида, серый комбинезон, похожий на усиленную современной броней экипировку химический защиты. Того самого, которого Вертура не далее как неделю назад видел в лесу, и которого Фанкиль назвал Атли, сыном коменданта северного берега Керны.
- Да, понял вас, ваша светлость – кивнул своим людям капитан ночной стражи, и драгуны, спешившись, пинками и тычками подняли на ноги и здоровых и раненых и, накинув стонущим пленникам на шеи и руки петли, погнали по улице, прочь. Тех, кто не смог идти, потащили в темноту по камням за лошадьми.
- Август – понизив голос до угрожающего рыка, снова позвал графа комендант Солько. Передохнув, он немного собрался с духом и мыслями и теперь, тщательно подбирая слова, пытаясь сделать голос как можно более сильным и веским, снова обратился к своему противнику – мы же все серьезные, деловые люди. Подумайте об этом. Вы же понимаете, мы же уже с вами все тогда обсудили. Да, я ошибался, да, был неправ, но это же деньги! Я каюсь, виноват, признаю. Август, решим дело миром, штрафом, возмещением. Не обостряя, обсудим все с сэром Вильмонтом, мэтром Загаттой, сэром Жоржем, я полагаю, он тоже поручится... Ну вы же понимаете все, знаете как вести дела. Предлагаю обратиться к мастеру Динтре, пусть рассудит нас. Как он скажет, так и сделаем. Август, вы слышите меня? Хорошо, договорились, я готов на изгнание, на публичный судебный процесс…
Граф Прицци смотрел на него со спокойным презрением, ожидая когда он договорит. Казалось вот-вот и он достанет трубку, закурит ее, возьмет кружку и выпьет юва, но вместо этого, он подошел ко все еще стоящему на коленях пленному, присел на корточки рядом с ним насколько позволяла броня и сказал ему спокойным деловым тоном, как будто предлагая поехать на охоту или сходить на банкет.
- Молись Арон. У тебя минута. Священника тебе не будет. Не заслужил.
Встал, отошел на несколько шагов и распорядился.
- Этого первым – указал на человека в комбинезоне - куклу заберем с собой, грузите.
- Пойдем отсюда – сказал кто-то рядом с детективом, беря за руку свою жену и детей, повел по улице прочь. За ним направились и некоторые другие жители слободы, чтобы не видеть как будет происходить этот страшный самосуд над комендантом и его людьми.
- Нет! – со слезами на округленных от ужаса глазах взмолился человек в сером комбинезоне. Он был уже не молод, но еще и не стар. У него были растрепанные, опаленные волосы, поверх которых темнели поднятые на лоб, оснащенные боковой защитой глаз, очки. Его одежда была грязной и обгорелой, по левому боку вся испачкана в крови. Левая рука с перебитым запястьем, безвольно висела плетью.
- Не надо! – страшно и громко, во весь голос заревел он, отшатнулся от своих палачей – пощадите!
- Поджигатель! Людоед! Убийца! Гори! – яростно и зло крикнули из толпы. Его голос подхватили и другие, стоящие на темных улицах и по краю площади жители.
- А о чем ты думал, когда сам людей жег? Исповедуешься потом, и будет тебе? – доверительно и одновременно безразлично спросил приговоренного сержант и свалил его на камни мостовой ударом ноги. Похоже было что он целился в лицо, но поднять сапог выше, чем позволила кираса, не сумел. Пленник тяжело задышал. Раскрыв рот, молча и испуганно заплакал, начал отползать на локтях, то и дело дергаясь, со всхлипами, пытаясь схватиться за камни мостовой пальцами перебитой руки. К нему неторопливо подошел рыцарь с огнеметом и наставил трубу ему в живот, нажал на скобу, повел потоком огня снизу вверх. Вспыхнуло пламя. От тяжелого удара реактивной струи сын коменданта не сразу понял что горит, но как почувствовал, только и успел коротко вскрикнуть, как захлебнулся хрипом пережженного горла и затих горящей грудой. Целыми остались только руки и сапоги.
- Слишком большая температура, быстро сгорел – покачал головой один из рыцарей.
- В аду догорит – мрачно кивнул сержант в ответ.
За сыном коменданта последовала очередь оставшихся двоих старшин – сенешаля поместья коменданта и начальника бухгалтерии. На этот раз рыцарь с огнеметом не оплошал, как с первым пленником. Но барон Тинвег только покачал головой, дал коня в галоп и метким ударом клинка по голове свалил молча и страшно убегающую прочь горящую фигуру, милосердно прекратив страдания приговоренного к смерти. Второго, бьющегося на камнях мостовой в бесплодной попытке потушиться, добил копьем сержант.
Тем временем оруженосцы графа Прицци собрали и погрузили на носилки механическую куклу, перемазались в черно-синей искусственной крови, укрыли ее от лишних глаз какой-то грязной ветошью. Отогнали в проулок домочадцев коменданта, начали решать, кого отослать по домам к родственникам, кого забрать в Гирту.
Над площадью воцарилась страшная тишина, нарушаемая только треском пожарища, тихим плачем и бряцанием упряжи лошадей. Люди притихли, все глаза в мстительном и жестоком напряжении уставились на ошеломленного коменданта Солько, что лишившись дара речи, безмолвно наблюдал за расправой над своими приближенными и сыном. Граф Прицци стоял перед ним, задумчиво смотрел перед собой, словно раздумывая, какую казнь придумать ему так, чтобы она была достаточно жестокой и мучительной.
Держащий пленника кавалер, по виду Фарканто, отпустил его, отошел в сторону и теперь просто стоял рядом. В его руках тускло блестел обнаженный меч.
- Меня тоже сожжешь? – поднялся с колен уже никем не удерживаемый комендант, вздохнул и обеими руками оправил полы своей грязной, испачканной в копоти и крови мантии. Забегал глазами, как будто ища поддержки у собравшихся в тенях окрестных домов людей. Близость смерти придала ему силы духа. Испуганным, но упрямым взглядом он выжидающе смотрел на графа Прицци. Но тот только приподнял маску и плюнул коменданту в лицо, от чего тот отшатнулся, как будто бы ему дали пощечину.
- Огнемет – кивнул, равнодушно приказал военный комендант, отошел на несколько шагов и сделал предупредительный жест майору Тинвегу, чтобы не вмешивался. По толпе побежали одобрительные возгласы. Через минуту все завершилось. Детектив и его спутницы, что молча наблюдали эту сцену издалека, еще какое-то время стояли в толпе, смотрели, как отдавая последние распоряжения пожарным и полицейским, люди графа собирают оружие, поудобнее устраивают на телеги своих раненых, грузят убитых. Как обсуждают что-то с капитаном Глотте, что задержался с частью своих людей, и все это время, не вмешиваясь, тоже наблюдал за происходящим действом. А после один за одним вскакивают в седла, размашисто осеняют себя крестами, приказывают своим дружинам и взводам на марш, уезжают в сторону Гирты.
Только тут, как будто загипнотизированный зрелищем, Вертура обратил внимание, что Мариса сняла свою маску и, чтобы не видеть происходящего, уткнулась ему в плечо, спрятала лицо в его плаще. Принцесса давно отпустила его руку и ушла куда-то, протолкнулась через толпу в первые ряды. Детектив было испугался что потерял ее, начал тревожно оглядываться по сторонам, но не прошло и пары минут, как она вернулась к ним, подошла, ловко лавируя между стоящих вокруг, одной рукой придерживая низко надвинутый на маску капюшон, другой прижимая к груди меч.
- Едем обратно – просто сказала она и взяла своих спутников под локти, повела обратно к лошадям.
Вокруг в темноте плакали дети, которых, опасаясь пожара, матери вывели из окрестных домов. Тревожно переговаривались женщины, басовито и отрывисто обсуждали происшествие мужчины. Спрашивали друг у друга, целы ли друзья и родные. Говорили о расправе, о том, что комендант и его сын получили по заслугам. Из их разговоров Вертура узнал, что вначале они много стреляли в людей графа из окон, но с выключением стабилизаторов прекратили, а потом выбежали из горящего дома в надежде скрыться в суматохе, поливая все вокруг, и дома, и попавших под удар наивно подумавших что все закончилось, вышедших посмотреть зевак, огнем, чтобы скрыться за ним, пока всадники не налетели на них и не растоптали их отряд лошадьми.
По улицам ходили, смотрели, кто пострадал доктор и районный смотритель. Пожарные заглядывали в подворотни, проверяли, не горит ли где, заходили в подъезды, квартиры, на лестницы и крыши. Подгоняли свои фургоны, тушили пожар в особняке.
Чтобы не пересекаться с графом Прицци и его людьми, принцесса и ее спутники направились в обратный путь той же улицей, которой и приехали, где теперь, к некоторому удивлению Вертуры, больше ничего не напоминало о пережитом совсем недавно наваждении. Совсем недалеко, эхом отражаясь от стен, на колокольне, на площади редко, тяжело и отчетливо звонил колокол. То там, то тут слышались разговоры и обсуждения, доносились возгласы напуганных заревом пожара детей. Люди в масках или просто с повязанными на лица тряпками, выглядывали из окон, выходили из домов, посмотреть все ли завершилось. С центральной площади городка возвращались те, кто уже окончательно убедился, что ничего нового уже не будет, и теперь шли к своим домам чтобы проверить все ли там в порядке, не мешать пожарным на площади и лишний раз не попадаться на глаза драгунам ночной стражи и оставленным графом в оцеплении дружинникам.
На мосту через канал несли вахту, приподнимая маски, курили трое незнакомых детективу жандармов и несколько местных, экипированные серыми с желтым нарукавниками, ополченцев. Засада, что еще недавно в ожидании ночной атаки стояла тут, была снята. Судя по всему, дежурным был дан отбой, и без лишних вопросов те выпустили всадников из слободы.
- Он был мерзавцем? Заслужил такой смерти? – наконец-то решился и спросил детектив.
- Аарон Солько? Нет. Не более чем обычным человеком, что ставил свои деньги и власть превыше всего остального в жизни – как-то печально рассудила, ответила принцесса Вероника. И прибавила задумчиво – я не было близко знакома с их семьей, но не думаю что он был большим преступником, чем все подобные ему. Просто обычным дельцом. Богачом, олигархом, политиком. Занимался коммерцией, имел свои слабости, пороки и прихоти. Крал из казны, содержал притоны, убивал тех, кто мешал его интересам, искал прибыли и выгод, развлекался, но иногда даже помогал в строительстве храмов, жертвовал приютам и нищим. Многие считали его уважаемым и справедливым человеком. У него даже были какие-то свои благородство, совесть и принципы... – принцесса сделала паузу, ее голос изменился. Теперь в нем сквозили ярость и неприкрытое, злобное презрение - но я не верю, ни в благородство, ни в совесть, ни в принципы. Все они заканчиваются там, где начинаются влияние, власть и большие деньги. Я верю в то, что есть люди, которые боятся Бога и которые оставляют Его на потом. Доказывают себе и окружающим, что Ему все равно, Его нет, или вообще придумывают себе какого-то своего бога, который их никогда не осудит, потому что они всегда во всем правы перед ним. Одной рукой они подписывают неправедные законы и указы, устраивают войны, совершают служебный подлог, обворовывают, подставляют, обманывают людей. А на публике рассказывают о морали и справедливости, на словах осуждают беззаконие, кидают пару медяков калекам, думая, что искупают этим все то зло, что они творят, и им за это простится. Не выйдет. Есть те, кто живут по заповедям, а есть беспринципные дряни без царя в голове. Среднего не дано. Он был из тех, кто считал, что потом исповедуется когда-нибудь в старости, соборуется в забытых мелких грешках, потому что больших у него никогда не было. Покается, когда будет лежать на смертном одре в окружении скорбящих внуков и детей, может завещает что-нибудь богадельням, приютам или на монастырь. Скажет, как говорят они все: «Ну время же такое было». Или «Без этого мне было бы нечем кормить семью» или «Если бы не я, то все тоже самое делал бы кто-нибудь другой, и он был бы хуже». И все согласятся с ним, простят ему, потому что для них он был уважаемым, полезным и хорошим человеком. Проводят в последний путь, будут поминать его только добрым словом, напишут в газеты, может даже добавят в учебники как талантливого политика, промышленника и успешного экономиста, принесшего процветание своей земле. Тот с огнеметом, Атли, был его сыном. Они похищали и скупали людей, забирали кровь, извлекали органы, чтобы сэкономить на покупке реплицированных биоактивных компонентов. Они ели человеческое мясо, потому что могли себе это позволить, но теперь они сами мертвы. Дальше судьей им будет только Господь. И не тот боженька, которого они придумали сами себе, чтобы спать спокойно, потому что он добрый и все простит, а Тот, что воздаст им ровно то, что они на самом деле заслужили.
***
Они проводили принцессу до ворот герцогского парка.
Стояла глубокая ночь. По площади ходили люди. Словно устав от праздников, за столами в павильоне, на трибуне и стоящих вокруг скамейках расслабленно сидели отдыхающие, вяло разговаривали, ели, пили, шутили. Перед оградой герцогской резиденции горели решетки с дровами и костры. Подсвечивали арку ратуши и стены счетной палаты Гирты. Черной громадой на фоне ясного звездного неба возвышался шпиль Собора Последних Дней.
Вертура устало и бессмысленно смотрел на площадь перед собой. После ночного путешествия, после всего пережитого, здесь, под высокими стенами, перед герцогским дворцом, все было как-то по-особенному спокойно, тихо и уютно. Похоже, те же самые мысли думала и Мариса.
- Пойдем домой… - попросила она, когда они были уже у самых ворот. Она спешилась. Спешился и детектив. Почувствовав, что она очень устала и нуждается в его прикосновении, взял ее под руку. Принцесса Вероника обернулась к ним.
- Не проведете с нами еще одну ночь? – спросила она с легким разочарованием в голосе. Было видно, но она не хочет отпускать их.
- Простите нас, моя леди… – покачала головой Мариса и, оглядевшись, как будто убедившись в том, что на площади вокруг много стоящих у жарких, дымных костров людей, а рядом несут вахту герцогские гвардейцы, сняла маску и обратила к детективу измученное усталостью бледное, с горящими бешеным болезненным румянцем скулами, лицо. Вертура пожал ее локоть и привлек поближе к себе.
Принцесса Вероника спрыгнула с седла на мостовую, подошла к ним. Тоже отняла маску от лица. Чуть улыбнулась.
- Спасибо вам, что съездили со мной – сказала она и, протянув руки, обняла Марису, положила ей на грудь лицо. Та в ответ подняла руки и пожала ей плечи.
- Не знаю, сможем ли мы снова увидеться также как сегодня – покачала головой герцогиня, сказала ей ласково и тихо – но я счастлива, что хотя бы на день обрела старшую сестру. Спасибо тебе.
И, тоже пожав ее плечи, поцеловав, отстранившись, также нежно и бережно обняла и Вертуру.
- Принц-изгнанник, рыцарь, шпион и детектив – прошептала она ему на ухо – я была бы счастлива, если бы рядом со мной был бы такой преданный и верный человек как вы, но у вас уже есть принцесса. А меня запомните такой, какой видели сегодня, потому что, скорее всего, никогда такой больше ну увидите. Прощайте.
Она коснулась губами его губ, легко провела по ним языком, коснулась раскрытой ладонью его груди, улыбнулась ему, сверкнула темными шальными глазами, и ловко вскочила в седло. Сделала повелительный жест подойти Регине Тинвег и Вальтеру Кирке, что как будто все время их поездки ожидали у ворот ее возвращения во дворец и пока принцесса прощалась со своими спутниками, не выпуская ее из виду, стояли в неподалеку, поглядывая в их сторону, обсуждали что-то важное, но уже не ссорились, говорили спокойно, согласно и тихо. Лейтенант аккуратно, с низким неторопливо-почтительным поклоном, взял под уздцы коня герцогини. Двое из сопровождающих его юнкеров подхватили поводья освободившихся коней и, засветив раскрашенные извивающимися драконами фонарики, повели их следом за принцессой, освещая ей дорогу в темном парке в котором сейчас не горел ни один электрический огонь, и только непривычно тусклые, освещенные калильным газовым светом окна дворца едва просматривались между деревьями, вдалеке.
***
Под аркой ратуши в рыжих праздничных плафонах, под свет факелов, с шипением и треском горели современные газовые фонари. Свет отражался от желтых каменных сводов и стен. Темные фигуры в длиннополых плащах и масках стояли, тихо переговаривались, смотрели в темноту. Курили, вяло обсуждали какие-то ночные происшествия. На улицах было темно. Вертура вел под локоть едва переставляющую ноги от усталости Марису, придерживал ее, чтобы она не оступилась в темноте на истертых, скользких камнях идущего под уклон холма проспекта. Обсуждать все то, что случилось с ними в эти дни не было уже никаких сил. Вокруг плотным рядом стояли темные, с едва освещенными по нижнему краю окнами, торжественные и мрачные громады кварталов ночной Гирты. Люди в масках сидели у костров. Неся в руках яркие, раскрашенные разноцветными красками газовые светильники на цепочках, прогуливались по улицам, вели какие-то тихие разговоры, приподнимая маски, затягивались из трубок, пили из фляг и бутылок. Обсуждали какие-то передаваемые из уст в уста обрывки сплетен и новостей о стычке в рабочей слободе на севере. Происшествие с сожжением какого-то как будто колдуна или чудища в плаще и маске на площади, перед собором Христова Пришествия, что, после того как по команде племянника епископа, Бориса Дорса, засветили под ним огонь, лопнуло и разлетелось роем омерзительных зловонных насекомых и личинок. Сказали, что кто-то в белой маске с желтыми горящими глазами подходит со спины к людям и хватает их за плечи, что на пятиугольной площади, на пересечении улицы профессора Кронти и проспекта Цветов из колодца вначале слышались голоса и крики, а потом вырывался столб пламени высотой в несколько этажей. Говорили о прочих таинственных и пугающих происшествиях, случившихся в эту ночь в Гирте, пугали друг друга небылицами и сплетнями.
На перекрестке проспектов Рыцарей и Булле горел большой костер. Крестный ход давно прошел, народу стало намного меньше. У огня несли вахту, сидели на скамейке со всеми, вытянув усталые ноги, двое полицейских постовых. Вдоль домов стояли принесенные наверное из соседних дворов колоды и садовые стулья. Спиной к столам, лицом к огню сидели люди. Некоторые целыми семьями с детьми, вели свои тихие разговоры, смотрели в пламя. В стороне от всех, устроился зевающий во весь рот разносчик горячих бутербродов со своим коробом. Вывалив монеты на стол, устало считал мелочь.
Вертура и Мариса прошли перекресток и спустились к дворцу графа Прицци, у которого заметили большую группу входящих в ворота вооруженных пеших и верховых, на углу графского парка свернули в сторону дома детектива.
- Я желаю ей зла. Ненавижу ее! – как только они вошли в комнату и заперли изнутри на засов входную дверь, с ненавистью сорвала с себя маску, со злостью бросила ее под ноги Мариса. По ее щекам катились слезы – а ты…
Она было замахнулась, чтобы ударить детектива, но сдержалась и сокрушенно упала на кровать, спрятала в ладони лицо. Вертура снял плащ, подсел рядом, попытался обнять ее, прижать к себе, но она резко, всем телом одернула плечом в ответ. Но он все равно обнял ее, лег рядом и прижался к ее виску щекой. Она уткнулась лицом в подушку и заплакала в голос.
- У леди-герцогини тоже не все хорошо – объяснил он – иначе бы она не стала приходить к нам…
- И что? – возмутилась Мариса сквозь слезы – возомнила она себя моей сестрой… Гадина, дрянь… думает, что делает мне одолжение, что ей все можно. Да пошла она к черту, малолетка!
Глядя на ее ненависть, детектив тяжело вздохнул. Он бережно снял с Марисы через голову плащ, взялся за ее косу.
- Не трожь ее! – огрызнулась она – ты мне не муж!
- А если бы я предложил тебе быть моей женой?
- А ты что, предлагал что ли? Нет. Как и все остальные. И кому нужна жена, которая не может иметь детей? – зло бросила она ему, села на кровати и уставилась перед собой в пол. Ее щеки были красными и мокрыми от слез, уголки губ горестно опущены, растрепанные волосы упали на лицо.
- Вот – сказал он, достав из поясной сумки бутылку «Черных дубов», которую он все же прихватил во дворце, вручил ее Марисе в руки – я затоплю печь.
***
Он наколол дров и, положив их на разгоревшиеся щепки, закрыл стеклянную дверцу. Они лежали на кровати, держались за руки, смотрели, как на стенах и потолке пляшут огненные сполохи, слушали говор голосов за окном, эхо шагов и цокот редких копыт. Стояла глубокая ночь. Ему казалось, что в комнате он слышит тиканье каких-то больших и особенно громких часов, и хотя рядом и не было никаких часов, в какой-то момент он даже различил их бой. Он слышал еще какой-то необычный и, казалось бы, даже немного пугающий звук, но сейчас эта музыка казалась ему уже совсем не страшной, а скорее монотонной и грустной, как пение водосточных труб, когда весь день идет долгий и холодный осенний ливень. Что-то очень печальное наполняло его сердце, словно за последними событиями он устал настолько, что волноваться и переживать не осталось больше никаких сил. Мариса так и не прикоснулась к «Дубам», оставила бутылку в кресле рядом с его ножнами с мечом. Слезы прошли. Она легла на кровать и, когда Вертура закончил с печкой, взяла его за руку, потянула к себе.
- Если бы у меня было все в порядке, у меня была бы семья – словно рассуждая вслух, сказала она грустно, поделилась тяжелыми мыслями с детективом – хотя это так глупо рассуждать, как хорошо могло бы быть… По крайней мере, как женщина, я бы чувствовала, что исполняю в жизни самое важное, для чего я и существую, свой долг, свое предназначение. И если бы у нас было бы трое детей, этого Гарро не взяли бы на войну. Тех, у кого больше двоих брали только в гарнизоны... Такова инструкция. А может быть, если бы у нас была бы семья, то он был бы другим, не пил бы, не уходил в загул…. Хотя мужчины же не меняются, а женщины все надеются что смогут обуздать смазливого дурачка с красивыми глазками, сделать чтобы их мужик не гулял и не пьянствовал, больше занимался семьей, службой и детьми… Впрочем, это тоже хорошо. Ведь и ты не изменишься… Хотя нет, ты просто уедешь к себе в Мильду, а я останусь тут. Как всегда, у разбитого корыта, одна, но с бутылкой, с начальницей вместо мачехи и неудачницей названной сестрой. Как все это глупо… Леди Хельга говорит, что у меня все в порядке со здоровьем, а мэтр Сакс – что так бывает, что женщина не может зачать и все. Просто от головы. Не время, не место, не угодно Богу. А когда будет угодно? Может ему вообще все равно и нет никакого дела…
Вертура смотрел на нее, внимательно слушал, не перебивал, заботливо гладил ее плечо, водил тыльной стороной ладони по ее щеке.
- А может у тебя уже есть жена и пятеро детей, а ты лежишь тут, рядом со мной, рассказываешь мне сказки... А они спрашивают папу, ждут, когда ты вернешься. Ты получишь премию, привезешь им подарки, пряники, игрушки. Жене плащ и платок…
Она повернула голову, внимательно посмотрела ему в глаза, словно заглядывая в душу, точно тем же взглядом что и совсем недавно принцесса Вероника. Он хотел сказать нет, все не так, но не нашел нужных слов, вернее он понимал, что все слова сейчас будут выглядеть глупым оправданием, и скажи он хоть что-нибудь, она все равно не поверит. Он не промолчал, печально и скорбно, а она, так и не дождавшись от него ответа, нахмурилась и отвернулась, но он обнял ее, взял за руки, прижал к себе спиной, уткнулся лицом в затылок.
- Поедешь со мной в Мильду – рассудил детектив – увидишь как все на самом деле…
- На какие деньги? – горестно спросила она, вздрогнув – у меня жалование едва хватает на бутылку и новые сапоги, чтоб не развалились!
В ее словах проскользнули раздумья и сомнения.
- Я же получу премию – ответил он – куплю тебе билеты на дилижанс, а могу еще и мятный пряник, платок и ароматное мыло как у леди Вероники. Устроишься в наш отдел. У нас много работы с бумагами, есть секретарь, но хотели брать еще одну женщину…
- Нет – схватилась она за его последнюю фразу как за достойную отговорку – ты совсем что ли? Какая еще работа? Женщина должна сидеть дома, растить детей, читать книжки, писать глупые стихи, сидеть на лавочке с подругами, вышивать, играть на гитаре или что еще... И ты обязан будешь содержать меня. Купить отдельную квартиру, а для работы мне нужна свободная комната с письменным столом и высокими окнами, и чтобы была не серая стена, а море, закат, небо и деревья…
- Ванна с горячим вином и шампунь со вкусом лимона и гвоздики – лаская ее запястья, с улыбкой продолжил детектив – и слуга с тележкой на завтрак и саморазогревающимся беспроводным кофейником…
–Ага, пластинки группы «Профессор», граммофон и цубернетический конь, как у Эмилии Прицци, за которым не надо убирать и чтобы питался от напряжометра… - Мариса капризно тряхнула головой, закатила глаза. Схватив за руки, с силой притянула его к себе, прижала всем телом, так, чтобы он навалился на ее спину и плечо, уткнулась лицом в подушку, глубоко вдохнула аромат застарелой наволочки и тяжелого и терпкого, дешевого одеколона, многократно налитого на постель. Проморгала, словно сама удивившись, какому-то легкому и счастливому внезапно посетившему ее чувству, как будто внезапно осознав, что-то хорошее и приятное, очень радостное, домашнее, теплое и близкое.
Как будто почувствовав тоже самое, поудобнее обнял ее, прижался лбом к ее виску, положил руку поверх ее руки, ладонь поверх ее ладони, свел с ней пальцы и Вертура. Что-то незаметно изменилось вокруг. Словно снова включили стабилизаторы или перевели их в другой режим. В комнате стало как-то по-особенному уютно и тепло. В печке трещал огонь. Пламя с ревом уходило в дымоход. Откуда-то со стороны слышался бой часов и уютное мурлыканье кошки. За окном поднимался ветер. Трепал листья деревьев в диком палисаднике дома напротив через улицу Прицци. Наверное, завтра или послезавтра закончится действие порошков, которыми посыпали облака, чтобы в дни фестиваля была хорошая погода и снова пойдет дождь. Снова будут лужи и пасмурная погода, наступит конец лета. Начнут разъезжаться усталые с похмелья гости. Фестиваль закончится, закончится все хорошее и все дурное, что случилось в эти дни. Пройдут и останутся сном события этих вечера и ночи, но они с Марисой неминуемо останутся в этом доме вдвоем, кто-нибудь сходит в лавку, купит на завтрак зелени, хлеба, вина и сыра, а потом они вместе пойдут в контору. Инспектор будет ругать их, доктор Сакс шутить глупые шутки и завидовать. Фанкиль как всегда скажет, что кому делать. Вертуру опять посадят переписывать документы для архива, а у Марису писать заказные патриотические статьи...
- Все равно все будет именно так и ничего не изменится, может оно и к лучшему – сказал последнюю фразу вслух детектив – я знаю, что тебя приставили ко мне не по своей воле. Но пока мы тут, я могу быть с тобой ласковым, отважным и заботливым мужем. Это будет самое малое, что я могу для тебя сделать. Можешь думать все что хочешь, но, по крайней мере, ты будешь чувствовать что ты не одна на этой земле.
Она выгнула спину, обернулась через плечо. Недоверчиво заглянула ему в глаза и, казалось бы, уже собралась дать пощечину, но внимательно вгляделась в его одухотворенный облик, развернулась, подалась на него и прильнула губами к его рту. Нежно взяла ладонью за щеку. Ее глаза горели спокойным радостным светом, она улыбалась лукавой и счастливой улыбкой женщины рядом с единственным любимым мужчиной. Огонь печи отражаясь от потолка, блестел на ее щеке и лбу, играл тенями в складках у глаз и носа.
- Быть может, так действительно будет лучше – тихо и нежно ответила она ему, лаская ладонью его колючие небритые щеку и шею.
***
Доктор Эф.
Гирта. Фантастический роман. Часть 1
© Copyright: Михаил Фиреон, 2019
Свидетельство о публикации №219041101639
Свидетельство о публикации №219041101639
Рецензии