Отдел Одиноких

Утром мы с Ней снова столкнулись в том отделе библиотеки, который ученики между собой называют «отдел Одиноких».
Волшебники, как известно, бывают двух видов: обычные и Одинокие. Обычный  живет себе спокойной жизнью, хочет -семью заводит, хочет – сам по себе живет. Волшебство – его работа. Сейчас волшебников уважают; хотелось бы сказать «умелых» - но нынешние Школы только таких и выпускают, репутация очень дорога, выпусти одного бездаря – и всё, Школу можно закрывать. Сразу видно, когда он волшебник, а когда нет.
А Одинокие – это скорее призвание. Отшельничество ради того, чтобы этим искусством всерьез заниматься. Есть такие ученые, которые не заводят семьи и погружаются в свои исследования с головой, вот таковы и волшебники-Одинокие. Живут…вот я, если честно, не представляю, на что они живут. Наверное, благодаря тем, кто их находит и просит помочь. Но ведь некоторых и не найдешь, долго ли волшебнику придумать, как насовсем скрыться от чужих глаз?
Будущих Одиноких  видно очень рано. Талант и выбор тут обычно рука об руку идут. И не последнее их заметное, скажем так, свойство – это просиживать в обязательном для каждой Школы отделе «для глубоких познаний», где собраны материалы, говоря на языке детской школы, повышенной сложности. Изучай, занимайся, если хочешь, но в жизни простого волшебника это всё не пригодится. Поэтому к выпускному курсу в этом отделе заседают вечерами только будущие Одинокие, не ошибешься.
Говоря «обычно», я, однако, не сказал «всегда». Хотя бы потому, что я сам оказался «необычным». Одиноким быть не собираюсь, даже не представляю, как это. А вот «отдел Одиноких» всегда любил до беспамятства и уверен, что если мне что-то, что я сейчас изучаю дополнительно, и не понадобится в работе – то, по крайней мере, сделает меня хотя бы умнее. Профессионал должен знать свою работу не на отлично, а гораздо лучше!
Однако пришел день, когда я чуть не возненавидел любимый отдел, любимую учебу и вообще всю школу, от дверей, которые открываются только от твоего сердечного желания попасть внутрь, до директорского любимца, говорящего ворона по кличке Карл, прозванного учениками Попугаем за говорливость и привычку повторять все, что слышит.
В этот день к нам на курс пришла она. Нет, не так: Она. Разумеется, я сразу запомнил Её имя…но зачем оно было мне, если из всей девушек Школы я теперь видел только Её?
Лгу, конечно. Сначала я с наслаждением повторял это имя. Но потом, после занятий этого дня, когда я осмелел до того, что хотел предложить Ей прогулку – я увидел, куда Она направляется.
Вы угадали. В «отдел Одиноких».
Женщин-Одиноких не так много, но это всегда особые волшебники. Такому рвению, как у них, и  таким высотам, как те, которых они достигают в своем искусстве, позавидует любой мужчина. И, конечно,  если женщина встала на этот путь – передумать ее ничто не заставит.
Вместе с званием волшебника все, выбравшие путь Одинокого, получают новое имя. Вот почему я в тот же день, когда узнал, как Её зовут, уже хотел забыть это прекрасное сочетание звуков. Но не мог -  и уже на второй день боялся, что произнесу их вместо какого-нибудь заклинания.
Очень скоро я понял, что продолжаю ходить в отдел Одиноких только для того, чтобы видеть Её. Вот она склоняется над книгой, вот  - что-то записывает для себя и, наверное, мечтает о чудесных днях в одинокой хижине. Так и представляю: строгий порядок, все на своих местах, двери открыты для всех – только не для меня. А может, всё будет наоборот, и хижина будет в совершенном запустении, а Она, откинув непослушные волосы, станет вновь и вновь смешивать что-то в склянках, записывая и сверяя… Впрочем, что мне до этого, если надежда умерла, не успев родиться. Да и идея про два дома одинокой женщины не нова. Я ее позаимствовал у учителя, который нам преподает культуру мира земных людей. Был бы я директором -отменил бы эти уроки. Для чего нам, спрашивается, люди? В их мир из нашего давно уже выходят только волшебники-преподаватели и волшебники-студенты: первые – чтобы показать ученикам, как то, что описано в учебниках, выглядит вживую, а вторые – потому что прогуливать занятия у нас не принято. Так вот, человеческая писательница – не помню, какого народа и какого века, хотя вообще я успешно учусь – заявила следующее:
«Мне нравится, если дом, где женщина живёт в одиночестве, имеет ветхий заброшенный вид. Пусть обвалится ограда. Пусть водяные травы заглушат пруд, сад зарастёт полынью, а сквозь песок на дорожках пробьются зелёные стебли…
Сколько в этом печали и сколько красоты!
Мне претит дом, где одинокая женщина с видом опытной хозяйки хлопочет о том, чтобы всё починить и подправить, где ограда крепка и ворота на запоре.»
Эти строки учитель читал нам нараспев в тот день, когда я застал Её с огромной кипой книг, которые – я это точно знаю – держал в руках и не каждый преподаватель. Строки неведомой человеческой женщины впились в мою память вместе с болью. Печаль и красота…
Я перестал ходить в библиотеку. Совсем. Для того, чтобы сдать экзамены в этом семестре, у меня было достаточно материала, а видеть, как она склоняется над книгами для Одиноких, я больше не мог. Только сегодня утром ноги будто сами внесли меня в этот отдел. И конечно же, я сразу увидел Её...
Приблизиться к Ней я посмел только раз. И это произошло, что интересно, именно в мире людей. Мы отправились на некое подобие экскурсии, чтобы познакомиться с особенностями культуры очередного народа и заодно попрактиковаться в изобретении новых, собственных заклинаний, без которых волшебник – не волшебник. Считается, что в незнакомых местах мы черпаем больше вдохновения. Мне кажется, что этот принцип устарел. А преподаватель, похоже, со мной бы не согласился, он явно считал, что чем более чуждо нам пространство – тем больше должно быть вдохновения.
Мы шли по пыльной улице, вызывая живейший интерес у людей. Аборигены были смуглы, одеты в какие-то пестрые тряпки, они хватали нас за руки и пытались, похоже, продать нам свои вещи. Преподаватель что-то говорил им на их языке, но они не слушали. Я жалел, что не могу просто переместить их на соседнюю улицу и очистить нам путь. Но в дикой природе надо вести себя как в дикой природе, увы, не мне отменять главные правила.
Улица постепенно пустела (вот интересно: может, преподаватель все-таки имеет право что-то нарушить ради безопасности учеников?), мы шли всё дальше и все медленнее.
Я увидел, что Она задержалась у металлического забора. За ним находился то ли маленький холм высотой мне по пояс, то ли насыпь, и эта земля была заключена со всех сторон в камень. На насыпи расположилось нечто вроде святилища. На дереве, растущем из насыпи, висел небольшой яркий барабан вычурной формы, ствол был увит блестящими лентами.
Она протянула руки к насыпи. На запястьях Её шевельнулись браслеты, бусины которых состояли из лавы, - говорят, такие вещи помогают помнить о том, что все существующее конечно, а еще о противоречиях мира: то, что сейчас было украшением, не так давно могло стать причиной страшных разрушений и могилой для чего-то живого.
Руки в браслетах из лавы опустились в высохшую листву, покрывавшую холм, и взяли большой полуистлевший лист.
Я хотел сказать Ей, как Она прекрасна. Но вместо этого зачем-то спросил:
 - Ты уверена, что стоит  брать вещь из людского святилища? Чем могут помочь человеческие выдумки о божествах?
 - Это не божества, - ответила Она и указала пальцем на табличку у входа. Я никогда не знал ни буквы из человеческих языков…а Она, похоже, знала их, эти чужие наречия. К табличке было прикреплено фото, по которому я понял, что перед нами мемориал в честь каких-то людей. Видимо, с точки зрения аборигенов, эти самые люди совершили нечто героическое. Или «божественное».
 - Это были очень хорошие люди, - попросту сказала Она.
 - А лист зачем? – продолжил я.
 - Понимаешь… - Она замолчала.  – Мы стоим на земле. И вот это (Она коснулась руками насыпи) – тоже земля. Понимаешь?
Я не понимал, но кивнул. К нам подошла человеческая женщина в одежде, расшитой блестящими лентами, навроде тех, что были на дереве. Удивленно посмотрела на нас, сама несмело коснулась земли за камнем и начала по-своему молиться, сложив руки у груди.
Учитель привел нас к большому памятнику. Статуя человека в странном головном уборе взирала на нас с высоты. Преподаватель начал рассказ о местном жителе с длинным именем, который встал на защиту бедных (это уж как всегда у людей) , стал правителем своей области, а потом пришел царь  с войском, велел схватить и казнить его (кто бы сомневался, что этим все кончится, это же люди).
На словах «он был замучен в таком-то году» я посмотрел на Нее. По Её щекам текли слезы.
Тут-то и я чуть в голос не заревел. И вот почему.
С состраданием, если честно, у меня всегда был полный швах. Если бы сострадание было предметом, я бы давно вылетел из Школы. Тем более я не мог заставить себя сочувствовать людям. Тем более – правителю, чьи кости истлели сотни лет назад. Собственно, от будущего простого волшебника сострадания никто особо и не требовал, считалось, что все придет с опытом. А вот волшебником-Одиноким можно было становиться только тому, у кого с этим все в порядке. Школы, как я уже говорил, выпускают только качественных специалистов. И сейчас, видя Её слезы, я понимал: Она – готова. И все мои мечты были обречены на гибель и тление. Как этот человек, который оказался для сородичей достойным памятника, но недостойным жить.
Я обернулся к учителю. Учитель посмотрел на меня, шмыгающего носом, и удовлетворенно кивнул. Видимо, решил, что я тоже постиг сострадание. Если бы он только знал…
Странное место эта самая Земля. Нас, например, учат, чтобы мы даже не думали о том, что волшебство могло бы там развиваться. Волшебство и Земля – несовместимы, у Земли – внушают нам – особый путь. В отделе глубоких знаний об этом нет ни оной книжки, а учителя всегда отвечают на вопросы так: «Расскажем в конце последнего курса, когда вы будете готовы». Старшекурсники тоже ни разу не ответили на наши вопросы: когда им начинают читать этот курс, последний в программе Школы, - они почему-то ходят растерянные, будто сонные, и в то же время вдохновенные, как поэты. И молчат. А потом начинаются экзамены, и только мы этих задавак и видели. Так что пока не дойдешь до последних дней учебы – ходи и чувствуй себя глупцом. Говорят, кстати, что это чувство – очень полезный опыт для волшебника. На первом курсе, помнится, я даже попытался снискать расположение одного преподавателя и однажды начал свой вопрос так:
 - Я, наверное, глуп, но вот не могу понять, как….
И изложил далее суть своего затруднения.
 - Наверное, да, - невозмутимо ответил учитель и объяснил мне – от обиды и стыда готовому провалиться – всю тему заново, от начала до конца. Только потом я понял, что он просто раскусил мою хитрость.
Но теперь уже было все равно, умен я или глуп. Потому что услышал, проходя мимо компании девушек-однокурсниц, Ее слова, обращенные к подруге:
 - Прости, сегодня никак не могу. Я должна срочно поговорить с директором.
Я  остолбенел. Сомнений не было: Она хотела сдать экзамены на семестр раньше, как делали это самые блестящие ученики Школы, и уже удалиться в настоящую жизнь Одинокой.
 - Но ты же не узнаешь, почему волшебство не нужно людям, - глотая слезы, шептал про себя я. И тут меня осенила догадка: возможно, лучшие ученики, обладающие и знаниями, и пресловутым Состраданием, сами приходят к ответу на этот вопрос?
Я бродил по этажам Школы, натыкаясь на всех подряд. И, преодолевая парадную лестницу  в пятый раз, решил оставить учебу. Да, мне оставался только семестр. Да, меня ждало прекрасное будущее прекрасного волшебника. Но я больше не хотел заниматься искусством (в тот момент я обозвал его про себя «ремеслом»), которое отняло у меня всё.
В считанные минуты  я был уже у кабинета директора.
Дверь оказалась запертой: похоже, директор задерживался. Возможно, как раз созывал комиссию? Это дело всегда было быстрым, именитые волшебники почитали за честь познакомиться с новым блестящим студентом. Значит, ждать недолго…
И тут я услышал, как кто-то всхлипнул в темноте.
У стены поодаль, прямо на полу, сидела Она.
Я подошел и сел рядом:
 - Тебе…тебе жалко уходить из Школы? – спросил я осторожно.
Её лицо выразило крайнее изумление:
 - Откуда ты знаешь?
 - Не знаю,  - промямлил я. Вот уж точно глупец.
 - Наверное, ты будешь величайшим волшебником, коль скоро от тебя это не скрыто, - вздохнула Она. – Тогда мне нечего больше скрываться. Я люблю тебя, люблю с первого взгляда. Всю жизнь мне мечталось о  маленькой хижине и одинокой жизни ради благороднейшего из искусств. Помнишь, как преподаватель читал нам строки человеческой писательницы? Заросшие тропы, заброшенный сад… Я перешла в эту Школу – и просто увидела тебя. И этого оказалось достаточно, чтобы мечты сами собой забылись, чтоб им на смену пришли новые – но уже несбыточные. Каждый день видеть тебя в отделе Одиноких … Но если моя любовь к тебе невозможна, а любовь к Искусству не оказалась сильнее ее – так зачем мне продолжать учиться? Я буду просить директора отпустить меня. Уйду, чтобы всё забыть. И ты забудь, что я тебе рассказала. Пусть ничто не нарушает твою жизнь Одинокого.
Я посмотрел Ей в глаза. И – что поделать, глупец! глупец! – начал громко-громко смеяться.
 - Чему ты смеешься? - сквозь слезы спрашивала Она меня.  – Чему?
А я все смеялся.
Не то от отчаяния, не то уже обо всем догадавшись, начала смеяться и Она.
И звуки, похожие на смех, раздавались из-за запертой двери.
Это передразнивал нас  любимец директора – старый глупый ворон Карл по прозвищу Попугай.