Голубая роза. Часть 4. Главы 1, 2, 3

                Голубая роза.
                Роман-фантазия.

                Часть четвертая. ВОПРЕКИ САМОЙ СУДЬБЕ.

Содержание:
Глава 1. Рождество.               
Глава 2. Загадки.
Глава 3. Два визита.
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 1.
                Рождество.

«Отнимите у человека надежду и сновидения, и он будет несчастнейшим существом на свете».
        Иммануил Кант



        Заканчивался месяц декабрь, и приближался так любимый всеми христианами праздник – Рождество.

Принцесса София, в прошлом году встречавшая Рождество в Королевской резиденции, готовилась в этом году провести все праздничные дни в Доме на побережье. Конечно, в Главном дворце событие отметят богато, с размахом, и по своему статусу принцессы она имеет право занять свое место на праздничных мероприятиях рядом с королевскими особами, получив причитающуюся ей долю почета…

Однако она помнила, как нерадостно ей было, несмотря на этот самый почет, год назад среди блеска балов и приемов после ссоры со своей новой семьей, и представляла себе, как нерадостно ей будет и в этом году, после краха ее семьи, рядом с преуспевшими и зазнавшимися королем и ее сестрой-королевой, на виду у лебезящих перед венценосными особами придворными, которые ее самое при этом и в упор, должно быть, заметить не пожелают.
       
София сама опорочила себя в глазах короля и королевских подданных неразумными поспешными действиями в пользу Владетельного княжества да к тому же не сумела произвести на свет наследного принца, затем ее свекровь отказалась от титула принцессы, а ее муж пропал без вести… Конечно, номинально она оставалась супругой принца крови, что же касается его самого, то официальная версия его отсутствия в королевстве гласила, что его высочество вновь принял участие в морской экспедиции. Однако кого этим можно было обмануть? Все знали, что дело обстоит не так.

Принц бросил свою семью и отказался от своей страны, не сладив с охватившим его разочарованием по поводу крушения владевших им честолюбивых надежд, предпочтя безвестное существование вдали от родины. Он никогда уже не вернется… Его покинутую им жену теперь ждала при дворе жизнь бедной родственницы, если и привечаемой, то свысока, и в общем и целом откровенно презираемой…

        Следует отметить, что еще ранее, осенью, после приключившегося с принцессой Софией несчастья, окружающие, уловив, что власть имущие господа в основном винят вдову принца-адмирала и ее приспешников, но не молодую принцессу, какое-то время колебались, как к ней относиться дальше, хорошо, плохо или вообще никак, однако вскоре поведение новой принцессы Кунигунды прояснило ситуацию: ее сестра стала нежеланной гостьей при дворе.

Когда принцесса София покинула королевскую резиденцию, перебравшись в поместье своей свекрови, никто из ее прежнего окружения или из прежних знакомых даже и не подумал ее там навестить. Визит королевы Анабеллы был единственным приятным исключением, но тогда эта дама уже находилась вне игры, а теперь вообще сошла со сцены, причем в буквальном смысле.

Интересно, что посланник Владетельного княжества в свою очередь тоже не стал выходить с нею на контакт. Точно также вели себя и другие соотечественники принцессы Софии, находившиеся в Маленьком королевстве. Конечно, понять их было можно: принцесса после своей неудачи в отношении Речного вопроса еще при жизни старого Владетельного князя, а затем еще и в связи со своей болезнью надолго оказалась вне сферы досягаемости, позднее же ситуацию настолько ухудшил визит в Маленькое королевство молодого князя Владислава, что посланник и сотрудники посольства оказались в крайнем сложном положении…

В общем, так или иначе, но факт оставался фактом: в Доме на побережье принцесса София оказалась как бы в изоляции. Другое дело, что ее это на сегодняшний день вполне устраивало…   

        Рассудив, что уже унижена более чем достаточно, так что не стоит унижаться еще и самой, принцесса София, не дожидаясь официального приглашения на праздники в Королевскую резиденцию (на случай, если о ней на самом деле вспомнят и соизволят пригласить), написала письмо на имя его величества, уведомив, что ее здоровье не позволяет ей принимать участие в шумных собраниях и заранее обращаясь с просьбой извинить ее за то, что она сможет поздравить королевскую чету лично лишь позднее, когда это станет возможно.

- Какая наглость! – воскликнула королева Кунигунда, прочитав послание старшей сестры. - Что она о себе думает!

Новая королева на самом деле еще не знала, хочет ли она видеть принцессу Софию на рождественских праздниках во дворце или нет, но, заранее получив отказ, разозлилась, ведь, по ее мнению, София не имела права принимать решение относительно этого вопроса самостоятельно.   
            
- Но если она все еще больна, бедняжка, - вполне лояльно отреагировал король, - то тогда ей лучше сначала подлечиться.
- Ей просто стыдно приезжать сюда в роли несостоявшейся матери и брошенной жены, - пожала плечами королева.
- Тем более нам следует проявить терпение и понимание, - сказал король. - Хотя жаль, что мы ее не увидим.
- Почему это? – с подозрением поглядев на него, спросила королева.
- София очень красивая женщина, - произнес король чистосердечно. - И такого чудесного цвета волос, как у нее, я больше не вижу ни у кого. Каштан с золотом… Кстати, милая, у тебя во время беременности потемнели волосы. Это не смотрится. Может быть, тебе их осветлить немного? Мне больше нравилось, когда они напоминали волосы твоей сестры.

Королева не ответила и надулась. Она перестала красить свои волосы и тщательно гримироваться, подделывая свою внешность под сестрину, считая, что теперь окажется хороша для короля и в своем настоящем облике, и вот вам результат!

- Займись собой, милая, - попросил король. Королева вынуждена была согласиться. После этого она почувствовала, что уже никогда не сможет смотреть на сестру иначе, чем как на врага.
- В самом деле, - пробормотала она, - если она плохо себя чувствует, путь не приезжает.
            
Разговор происходил в кабинете короля, красивой обширной светлой комнате, украшенной живописными полотнами, среди которых сразу привлекал внимание портрет хозяина в мантии с книгой в руках.

Король, облаченный в удобный домашний халат, лежал на диване, занятый чтением, королева, тоже одетая по-домашнему, и уже без бриллиантов, которые она носила, почти не снимая, пока их у нее не отобрали, ныне выдавая их ей только по большим праздникам, сидела рядом в кресле, а больше в комнате никого не было. Атмосфера дышала теплом и уютом семейственности и довольства. Король читал, королева вышивала. Этакая идиллия…

        Немного позднее король имел разговор с фон дер Троттом, осведомившись у него, нет ли вестей о принце Кристиане, а затем, получив отрицательный ответ, откровенно признался, что меньше всего желал бы возвращения родственника.

- Он хорошо это придумал, когда уехал отсюда… Но я вдруг вообразил себе, что, если он возвратится.  Надо сделать так, чтобы он не смог вернуться никогда.
- Как только в твоей новой семье родится мальчик, а за ним еще хотя бы один, - сказал фон дер Тротт. - Принц Кристиан перестанет нам быть опасен.
- Но может быть и девочка! – воскликнул король. - Пауль, в этом случае я не смогу спать спокойно. К тому же, пока принц жив, жива возможность новых заговоров и возмущений. Да и вообще, без него мне гораздо легче стало на душе. А в его присутствии я не буду знать покоя. Мне невыносима самая мысль о нем!

- В общем, конечно, - кивнул фон дер Тротт. - Когда бы его высочество сгинул на веки вечные, это было бы куда лучше в любом случае. Я сам об этом думал. Во всяком случае, если сейчас у королевы родится принцесса, мы окажемся особенно заинтересованы в том, чтобы устранить принца с нашего пути. Случай с его самовольным отъездом черт знает куда вполне для этого благоприятен. Одно дело убить его здесь, в стране, и другое дело где-то на чужбине. Вот только отыскать его пока не получается, прямо как в воду канул. Однако рано или поздно он на чем-нибудь проколется и обнаружит себя. Как только это произойдет, и мне удастся напасть на след, можешь считать принца покойником, Ганс. Он никогда сюда не вернется.

- Спасибо, Пауль! – воскликнул король. - А что касается принцессы Софии, мне хотелось бы все же, чтобы она вернулась ко двору. Ее сестра прелестная женщина, она дорога мне, но с течением времени я стал чувствовать, что скучаю и по принцессе из Северного крыла. Если принца не будет рядом, и я к этому привыкну, я думаю, что тогда общение с нею снова доставит мне удовольствие.
    
- Если принца не станет, ты сможешь наслаждаться обществом обеих сестер зараз, - усмехнулся фон дер Тротт. - Королева будет рожать тебе детей, а с принцессой ты будешь говорить о Нострадамусе.      

        Итак, принцесса София провела Рождество с семьей Трейденов из Дома на побережье. Она ходила с ними даже на ночную службу в церковь, которая находилась на окраине ближайшей к поместью деревни. Деревенские жители как смогли красиво убрали фасады своих домов и свою церковь, представлявшую собою небольшое каменное строение, с простыми деревянными сиденьями внутри перед кафедрой пастора. Многочисленные фонари и свечи озаряли ее так ярко, что она виднелась издалека и в таинственной тьме рождественской ночи представлялась праздничным дворцом.   

По возвращении домой, во время праздничного ужина, главным блюдом которого был, конечно, великолепный, толстый и жирный «рождественский» гусь, согласно старой традиции, хозяйки во всех домах поставили на подоконники зажженные свечи, а на утро дети нашли в вывешенных возле постелей носках долгожданные подарки.

На другой день господин Трейден по просьбе принцессы и своих домочадцев устроил для всех поездку в Береговой город. Вот где на самом деле было красиво! А как сияла огнями свечей и пестрыми венками Аннекирха!

Внутри просторного высокого храма возле алтаря, увитого хвойными зелеными ветвями и цветами, живыми из оранжерей и искусственными, атласными, был по традиции устроен рождественский вертеп.

Один вертеп София уже повидала в деревенской церкви на побережье: искусно сделанные маленькие фигурки, расставленные на специальном возвышении, изображали деву Марию, Иосифа, младенца Христа в яслях и любующихся ребенком волхвов и пастухов. Рядом с ними находились коровы и овцы, а надо всем этим чудесным маленьким миром ярко сверкала Вифлеемская звезда - звезда Рождества. Однако сделанный и расставленный с любовью и тщанием описанный набор фигурок не шел ни в какое сравнение с великолепной композицией, представленной в Аннекирхе.

На большой высокой подставке в виде скалы раскинулся целый игрушечный город, состоявший из виртуозно выполненных из дерева, металла, тканей и искусно раскрашенных макетов церкви, ратуши, маяка и многих домов вокруг замкнутой этими зданиями подобия центральной площади, которые образовывали целых четыре улицы (по одной с каждой стороны площади), вымощенные приклеенной к основе мелкой галькой, имитирующей булыжник.
        В распахнутых окнах домов стояли, как бы переговариваясь через улицу, хозяйки, а за их спинами можно было разглядеть интерьер комнаток, с кроватями, столами и стульями. Даже цветочные горшки на подоконниках не были забыты.
        По улицам проходили пешеходы и сновали дети и собаки, а еще проезжали кареты, запряженные лошадьми, сделанными так похоже, будто они замерли вдруг на полном ходу, но вот-вот двинутся снова.
        На крышах домов блестели флюгеры в виде петушков и корабликов, которые поворачивались от колебаний воздуха, поднимаемых толпящимися вокруг зрителями, а рядом с флюгерами сидели голуби, и к ним прямо по красной черепице крыш крались плотоядные коты.
        На башне маяка рдел огонек – яркий шелковый лоскут. Одна улица заканчивалась набережной, возле которой, на глади нарисованного голубой краской моря, красовался трехмачтовый парусный корабль.
        На другой улице, в хлеву рядом с домом, Мария наклонялась над своим ребенком, лежащим в яслях. Здесь и происходило таинство Рождества. Но игрушечный город был столь красочен и многообразен, что приют Богородицы найти было нелегко – следовало долго рассматривать все постройки и помещения, чтобы наконец отыскать глазами словно спрятавшийся от толпы самый скромный приют из всех возможных, где появился на свет чудесный младенец.
        Эта загадка местонахождения вертепа подолгу удерживала возле многофигурной композиции посетителей храма. Взрослые, уже давно ее отгадавшие, любовались на усилия маленьких детей, трудящихся над нею впервые, изредка чуть-чуть помогая им подсказками. И никого нисколько не смущало, что вместо палестинского Вифлеема художники воссоздали панораму привычного всем местным жителям западно-европейского города, что все персонажи, включая Марию и Иосифа, а также пастухов и волхвов, одеты в немецкое платье.
            
        Погода по-прежнему стояла плохая, ветер с моря принес дождь со снегом и густой туман. Уже смеркалось, когда переполненные впечатлениями, нагулявшиеся, а затем отдохнувшие за обедом в ресторанном зале гостиницы Трейдены и принцесса София со своей служанкой собрались возвращаться домой.

Госпожа Трейден попросила кучера кареты перед выездом из города заехать сначала по одному адресу, чтобы «забросить», следуя ее выражению, имевшуюся у нее при себе посылку родственникам своей деревенской подруги.

Копыта лошадей глухо цокали по мостовой, гремели колеса экипажа. София, отвернув занавеску окна, бездумно смотрела на проплывающие мимо фасады домов, второй этаж которых выступал вперед над первым этажом, как это и водилось всегда в подобных старых городах с постройками, теснящимися за крепостными стенами, где каждый клочок земли был на учете.  Туман клочьями цеплялся за ставни и стропила, повисал на скатах крыш и вился наверху вокруг башенок и флюгеров…

Мысли у принцессы путались, поскольку она находилась слегка под хмельком, уступив уговорам госпожи Трейден и во время застолья выпив пару рюмочек вкусной наливки, под вкусную закуску. Она об этом не жалела, ведь теперь ей было так тепло, уютно и спокойно. Сквозь пелену хмеля и тумана она наблюдала за сменой городских ландшафтов и уже почти уверилась, что все в жизни в конце концов вовсе не обязательно должно сложиться плохо. К слову сказать, это о многом говорило. Она отдохнула, телом и душой. «Целебный морской воздух» действительно пошел ей на пользу. Не за горами было полное выздоровление, прилив сил, пробуждение новых надежд, наряду с верой в их осуществление, разумеется.      

Ее взгляд упал на ставни дома, мимо которого проезжала карета… На ярко-зеленых ставнях были нарисованы голубые розы. Голубые розы?

София вздрогнула, пробудившись от своего блаженного полузабытья. Не веря сама себе, она не отрывала взгляда от зеленых ставень, пока они еще были видны из окна экипажа.

Карета остановилась возле одного из домов, массивная деревянная дверь которого была украшена большим хвойным венком, перевитым цветными лентами и искусственными цветами. Госпожа Трейден вышла из экипажа, чтобы отнести в дом посылку. Ее сын увязался за ней. София продолжала напряженно смотреть в окно. Что она еще ожидала увидеть? Она не знала сама, но ее вдруг охватила невесть откуда взявшаяся уверенность, что внезапно бросившийся в глаза, так много напомнивший ей рисунок только начало чего-то большего, только пролог к нему…

Пешеходы здесь, на узкой улочке, в которую они заехали, встречались редко… вообще не встречались… К тому же погода портилась все более, да и вечерело… Вот какая-то женщина в черном плаще и черной шляпе быстро прошла мимо кареты. София не успела заглянуть ей в лицо, но ей показалось, что оно было скрыто спадавшей с полей шляпы густой черной вуалью.

Накрапывающий дождь оставлял на черном трауре одежды блестки, подобные нашитым на них стразам. Широкий плотный плащ скрадывал формы фигуры незнакомки, но тем не менее она производила впечатление стройности и худощавости. У нее была странная походка, неустойчивая, будто танцующая… Казалось, она не идет по мостовой, разбрызгивая лужи и вымачивая в них длинный подол, а почти летит, едва касаясь поверхности земли… и, может быть, вовсе ее не касаясь… казалось, ее вот-вот сдует ветер, которому она вряд ли сможет противостоять из-за своей воздушности…

Ахнув, София рванулась со своего места и выскочила наружу, едва задев ногой ступеньки опущенной подножки-лесенки. Однако на те несколько мгновений, которые ушли у нее на ее движение, на то, чтобы оказаться вне кареты, она неизбежно должна была выпустить незнакомку в черном из виду…

Выбежав на середину улицы впереди экипажа, загораживавшего ее почти полностью, София принялась оглядываться вокруг. Увы, дама в черном пропала, словно привидение. Зашла в одну из дверей? Завернула за поворот?  Вступила под арку между двумя домами и слилась с царящей там тьмой в своем черном наряде?

Расстроенная и сбитая с толку, София поневоле вернулась назад к экипажу.

В это время на крыльцо вышла, провожаемая хозяевами дома, госпожа Трейден, довольно скоро справив свое дело, вероятно, назло мужу, который утверждал, что она как «зацепится языком» в гостях, выполняя взятое на себя поручение подруги, так ее и до ночи не дозовешься. Вслед за нею выскочил под дождь и Густав.

Впрочем, ее могло поторопить также поведение ее знакомых. Узнав, что в карете у их скромного порога ожидает, словно простая горожанка, такая важная особа, как супруга принца, королевского родственника, они поспешили поприветствовать ее. 

- Что случилось, ваше высочество? – с удивлением спросила госпожа Трейден, глядя на мокнущую под дождем принцессу, вид которой яснее ясного говорил об испытываемых ею в данную минуту сильных переживаниях.

Принцесса довольно сбивчиво, одновременно отвечая на поклоны и приветствия знакомых госпожи Трейден, объяснила, что сейчас на улице видела женщину в черном плаще, которая ей показалась на кого-то очень похожей. К сожалению, она исчезла чрезвычайно быстро, будто сквозь землю провалилась…

Стали выяснять, кто еще видел даму в черном, облик которой так встревожил принцессу. Однако из пассажиров кареты, кроме Софии, никто незнакомку не заметил. Господин Трейден дремал, служанка глазела в другое окно… Странно, что ее не углядел с высоты своих козел и кучер, поправлявший свои мокрые от дождя плащ и шляпу… Находившиеся внутри дома хозяева и госпожа Трейден тем более ничего не видели. Один только глазастый Густав объявил, что заметил, кажется, проходившую по улице мимо дома высокую женщину в черном – в окне, за пеленой дождя и тумана…

Хозяева, кланяясь принцессе, уговаривали ее зайти в дом, передохнуть, успокоиться, выпить чашечку кофе… Все более темнело, но София решила согласиться. Ей хотелось еще кое о чем расспросить этих местных жителей.

Обрадованная выпавшей ее дому честью принимать такую важную гостью, искренне польщенная визитом принцессы, хоть и заграничной, и пребывающей временно вдали от двора, но, бесспорно, «настоящей» (на самом деле знатность Софии никем, кроме памфлетистов, назвавших ее «девкой с грязной кровью», под сомнение не ставилась, причем ни самими королями, ни их подданными, простыми горожанами), - обрадованная хозяйка, предоставив хозяину и детям позаботиться об  удобствах принцессы, понеслась на кухню готовить угощение, хотя София попросила ее не тревожиться и ничего не предлагать ей кроме кофе.

Вокруг нее особенно суетились две молодые девушки, дочери хозяйки, снимая с нее влажный плащ и предлагая переобуться в сухие, нагретые у очага домашние туфли. Став объектом их усиленных хлопот, принцесса, хотя и озабоченная произошедшим с нею приключением, не смогла не почувствовать себя растроганной. Было приятно видеть эти юные милые лица, озаренные обращенными к ней ласковыми улыбками, слышать безыскусные, но теплые слова простых и тем более искренних, идущих от души приветствий… Как все это отличалось от чопорного, насмешливого высшего общества, находиться в котором значило чувствовать себя в постоянном напряжении.

Сидя за столом, принцесса то и дело поглядывала в сторону окна, но на улице серели сумерки, и никто не проходил больше мимо дома, в черном плаще, черной шляпе, черной вуали…

София спросила, кому принадлежит находящийся неподалеку отсюда дом с зелеными ставнями, на которых нарисованы розы необычного голубого цвета. Оказалось, что в доме не так давно жила старая госпожа Стокман, та, у которой сын выучился на художника и теперь рисует знатных дам и кавалеров. Это он украсил ставни материнского дома голубыми розами.

- Я бы хотела встретиться с этой женщиной, - сказала принцесса, но услышала в ответ, что госпожа Стокман недавно умерла, а дом теперь стоит пустой. Может быть, наследники будут сдавать его внаем, а может быть, продадут, пока это неизвестно.

Прощаясь с гостеприимными знакомыми госпожи Трейден, София не смогла удержаться и подарила старшей барышне серебряный браслет, который с утра одела себе на руку, а младшей вышитый носовой платок, поскольку он, по счастью, так и не был ею ни разу использован. Как ни странно, более ценным подарком оказался второй. Новая обладательница платочка, развернув его, увидела в его уголке монограмму принцессы и с благоговением ее поцеловала. Это была настоящая памятка о важном почетном визите.
 
- Я буду хранить ваш платок, как реликвию, ваше высочество! – воскликнула девушка в полном восторге.             

        На другое утро София проснулась в своей спальне в Доме на побережье позднее обычного времени, ведь предыдущий день был таким долгим, утомительным и перенасыщенным событиями. Понежившись в постели, она попыталась вспомнить сны, которые ее волновали всю ночь. Там были и чудесный вертеп из кирхи Святой Анны Берегового города, и черная тень незнакомки на узкой средневековой улочке, и… Да, был и еще один образ, притягательный куда более остальных, воспоминание о котором наполнило сердце молодой женщин печалью и подспудным бунтарским чувством против несправедливости судьбы…

Неужто она, София, в самом деле так плоха, так грешна, что ей даны тернии вместо роз, любовь без взаимности, разлука без надежды? Она была слишком молода, чтобы примириться со своей незавидной участью. Зато надежда все яснее шевелилась в ее сердце. Почему не может случиться так, что и ее жизнь наконец озарится светом? Говорят, в рождественские дни все возможно…

- Господи, не оставляй меня, - помолилась про себя София. - Я готова ждать, сколько потребуется, готова на лишения и жертвы, только дай мне знак, что я не забыта, что я еще буду счастлива.

София встала с постели и подошла к окну. И широко раскрыла глаза в изумлении. Все вокруг, сколько хватало взора, было белым-бело. Ночью дождь превратился в снег, который и выпал сплошной пеленой на пустынный берег и окрестности. Это было так неожиданно и так неописуемо красиво. В мир, еще вчера столь унылый, мрачный, беспросветный, пришли покой и свет.

- Давно я такого не видала, - сказала госпожа Трейден, когда София, набросив халат, спустилась вниз. - Просто чудо какое-то.
         
Целый день София провела в каком-то лихорадочном ожидании. Она ждала своего чуда, и ей было не столько грустно, сколько странно, что ничего не происходит…

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 2.
                Загадки.

«В то время об этом было известно очень мало. … Тем не менее… Близкие ей люди едва ли сомневались, что она ответила на его страсть.
…
Жоржей получил и второе тайное поручение: отвезти оттиск печати королевы «человеку, который, как ты знаешь, приезжал прошлой зимой из Брюсселя, чтобы увидеть меня». Ему требовалось также передать, что «девиз никогда не бывал таким точным». Речь шла о графе Ферзене, который провел одну ночь в Тюильри в феврале 1792 года. Девиз гласил: «Tutto a te mi guida» - «Все ведет меня к тебе».
        Антония Фрейзер. «Мария Антуанетта. Жизненный путь».

«Призраки — это воспоминания, и мы так бережем их потому, что те, кого мы любим, не покидают этот мир».
        Кассандра Клэр. «Город небесного огня».



        Рождество Иисуса Христа - один из главных христианских праздников. Его отмечают все христианские конфессии: и католики, и православные, и протестанты. Различны только даты, 25 декабря и 7 января, соответственно календарным стилям (григорианский, принятый в XVI веке, новоюлианский, наиболее новый, и юлианский, наиболее старинный из всех).

Надо сказать, что правильный (согласно астрономии) это григорианский календарь. Признав данную истину, половина православных церквей в 1923 году перешла на «Новый календарь Восточной церкви», то есть новоюлианский, который совпадает с григорианским вплоть до 2800 года. Вторая половина, чтя традиции, осталась при своем, отмечая Рождество 25 декабря по юлианскому календарю, спешащему вперед, то есть фактически 7 января по григорианскому календарю.

События данного повествования протекают до торжества разума в виде принятия новоюлианского календаря, когда отцами православной церкви, будь то Русская, Константинопольская, Сербская или Болгарская, рассматривать альтернативу традициям еще не считалось возможным в принципе.

В связи с этим принцессе Софии предстояло как обычно слушать рождественскую службу, предписанную ей религиозной конфессией, к которой она принадлежала, через несколько дней позднее, чем это делала основная часть населения ее новой родины, в том числе и ее новые друзья.

Однако для этого ей, по логике вещей, следовало опять-таки явиться в Королевскую резиденцию, поскольку устроенная по условиям ее брачного контракта лично для нее православная часовня, где служил специально прикомандированный к ней священник, находилась именно там. И это было для нее точно также неприемлемо, как и участвовать в общих торжествах во дворце двумя неделями ранее. Причем, помимо нежелания видеться с обитателями дворца, начиная с короля и королевы, она не желала видеться также конкретно и с этим духовным лицом. 

Во все время передряг, происходивших в Северном крыле, начиная с мнимой беременности принцессы Софии и заканчивая разоблачением заговора ее свекрови, отец Илларион старался вести себя тише воды ниже травы, ни во что не вникая, ни в чем не участвуя и только отправляя свои служебные обязанности, в полном одиночестве читая положенные молитвы во вверенном ему культовом помещении и таким образом отрабатывая получаемую им из казны положенную ему плату.

То же самое он продолжал делать и после того, как принцесса покинула резиденцию: она ведь, с официальной точки зрения, покинула ее на время, в связи с нездоровьем, так что в его положении как бы ничего и не изменилось, капелла же, в которой он служил, находилась не где-нибудь, а во дворце. Стало быть, и ему следовало находиться во дворце, а не где-то.

В рамках своих обязанностей, а также для того, чтобы не дать о себе полностью забыть и поддержать видимость своей востребованности, отец Илларион надумал писать своей духовной дочери письма с наставлениями, требуя взамен ее письменных исповедей. Эти документы могли быть ему весьма полезными, подтверждая его занятость и нужность.

Принцесса нашла в его письмах, которыми он, впрочем, ее не слишком загружал, одни цитаты из Священного писания, которые она знала и без того, чтобы ей о них напоминали, и испытала неприятное чувство от явной и неприкрытой формальности происходящего. Можно было, конечно, поддерживать предложенную священником линию поведения, совпадающую с тем, что и следовало ожидать в данном случае, как своего рода видимость приличий, но у принцессы не имелось в этом никакой заинтересованности. Зачем нужна маска, если и лица-то не осталось?

Она, конечно, понимала, что, отказавшись, поставит своего духовника в неловкое положение, но ее это не трогало. После того, как ее столь упорно пытались использовать в политических интересах все без исключения представители ее страны, с которыми она была связана в Маленьком королевстве, крайне мало при этом интересуясь ее личной судьбой, а затем, когда ее положение изменилось к худшему, откровенно ее забросившие, она не искала встреч со своими соотечественниками, сделавшими все, чтобы оттолкнуть ее от себя.

На связи с нею настаивал, практически, один отец Илларион, однако его назойливость была, по сути, также неуместна и обидна, как и невнимание, скажем, посланника Владетельного княжества, который ее теперь в упор не видел. Духовник всегда оставался для нее официальным лицом и действовал из политики момента, то выполняя задание посла, то беспокоясь о занимаемом им месте. Ничего другого в отношении него она предположить не могла, у нее для этого не было ни малейших зацепок. Отвечать на формальные письма-наставления формальными письмами-исповедями она не стала.

Единственно, для чего ей пригодились эпистолы священника, так это для того, чтобы вспомнить о том, что ей, видимо, как-то нужно, поскольку это входило на протяжении всей ее жизни в привычное времяпрепровождение, решить вопрос с религиозными отправлениями. Она заговорила об этом с управляющим, господином Трейденом, и тот пришел ей на помощь, объяснив, что в Береговом городе есть  православная церковь, посещаемая приезжавшими в Маленькое королевство негоциантами соответствующего вероисповедания.

Эта церковь и те купцы, кто жертвовал на ее существование, не имели никакого отношения к Владетельному княжеству, что Софии даже понравилось. Она решила было съездить в Береговой город для посещения службы в храме, но так и не собралась до самого православного Рождества… и на Рождество тоже не поехала, поскольку погода была слишком плоха… и позднее тоже сделала это далеко не сразу, только когда попала в Береговой город совсем по другим делам и у нее выдалась пара дней свободных.

За время болезни она до того привыкла читать молитвы, не выходя из комнаты, что продолжала поступать также… да и зачем нужны церкви, если бог повсюду.  Эта мысль явилась Софии в столь законченной и окончательной форме, что даже не взволновала ее своей новизной, будто бы была знакома ей и стала привычной давным-давно.

        Вообще же, если Рождество наступило для принцессы как отголосок всего ее прежнего образа жизни и возникавших по этому поводу эмоций, то его эхо получило другую окраску.

Сделав все для того, чтобы не приезжать на рождественские праздники в Королевскую резиденцию и порадовавшись тому, как у нее все удачно получилось в этом отношении, София вдруг оказалась перед новой проблемой: теперь, после приключения на одной из старых улиц в Береговом городе, она, напротив, хотела бы поехать во дворец. Ей понадобилось встретиться с некоторыми людьми, задать им кое-какие вопросы… Увы, ей поневоле пришлось выждать время перед поездкой в старые места.

Впрочем, она вскоре нашла себе занятие. Еще раз наведавшись в столицу, она попыталась разыскать сестру фрейлины Амалии, даму под черной вуалью, с которой в последнее время дружила королева. Софии ранее не пришлось самой познакомиться с этой женщиной, вот теперь для нее это время как раз и приспело. Чтобы выяснить городской адрес дамы под черной вуалью, она отправилась в Морской госпиталь и там попыталась навести интересующие ее справки. Ей ответили, что знают ту, о которой она спрашивает, но вот уже несколько месяцев, как ее не видали, поскольку она сначала приболела, а потом, кажется, уехала куда-то.

Молодой принцессе в ответ на ее просьбу сообщили, где проживала дама под вуалью, но визит по этому адресу ничего не дал. Домик стоял закрытый, совсем как тот, в котором еще недавно обитала старая госпожа Стокман, мать художника, творца голубых роз. Соседи рассказали принцессе, что хозяйка, всегда ходившая в черном наряде и с закрытым лицом, отбыла отсюда два месяца назад, но куда – им это было неизвестно.

- Она уехала в конце октября, как раз когда умерла наша прежняя королева, - сообщили Софии со всей определенностью в ответ на ее расспросы.               

Блуждая по лабиринту старых улочек Берегового города и своих недоумений и подозрений, София немного отвлеклась от навязчивого желания немедленно мчаться в Королевскую резиденцию, чтобы задать некоторым лицам некоторые вопросы. Какой-то смутный, но настойчивый внутренний голос нашептывал ей, что ездить не нужно. Если она там появится, ей придется встретиться с королем и новой королевой, а это для нее нежелательно. Что же касается жгучего стремления побыстрее разобраться с загадкой, заданной ей образом незнакомки в черном, то здесь следовало проявлять осторожность.

София решила действовать исподволь и вскоре пришла к окончательному выводу относительно того, как ей следует поступать в ближайшем будущем.

        Больше всех прочих ей хотелось повидать Хранителя Королевской библиотеки, и она быстро изобрела способ, каким образом этого достичь. В Береговом городе находились редакция и типография литературного журнала, одним из кураторов которого являлся Хранитель. София посетила редакцию и оставила на имя Хранителя пакет со своей рукописью. София еще не настолько пришла в себя, чтобы снова заниматься сочинительством, то есть зажить полноценной жизнью, но она уже смогла снова прочитать то, что писала прежде.

В качестве удобного предлога для беседы с Хранителем она выбрала рукопись той сказки, которую начала писать, еще будучи княжной Владетельного княжества, накануне своей свадьбы с принцем из Маленького королевства, черпая в творческом подъеме недостающие ей перед лицом неведомого будущего душевные силы. Тогда крылья ее души не были еще опалены, как ныне.

Правда, эта повесть в силу независящих от сочинительницы причин в то время не была ею закончена, да так незаконченной по сию пору и осталась, поскольку вдохновение, диктовавшее ее молодой женщине, иссякло, а мысли переменились. Ну да ничего, текста вполне достаточно, чтобы предъявить его на суд читателя.   

       «… На территории одного из тех старинных маленьких королевств Европы, каких в ней было немало в давние годы легендарной старины, до наших дней сохранился древний храм, выстроенный еще прежде, чем в обиход вошли летящие ввысь своды и башни готики. Храм этот представляет собою образец раннехристианского, так называемого романского стиля…»

София не обладала достаточной уверенностью в себе для того, чтобы ранее попытаться опубликовать свои творения. Ей самой казалось, что все созданное ею с самого раннего возраста (свое первое стихотворение она сочинила в семь лет) и по настоящее время несет на себе явную печать незрелости… В самом деле, у нее мало опыта, стиль не отточен, мысли не обрели глубины, а сюжеты часто заимствованы, не оригинальны…

Но сейчас ей было не до самокритики и не до критики вообще. Это неважно, что скажет ценитель, прочитав ее сказку. То есть важно, конечно, но она сейчас преследует другую цель. Имеющиеся у нее произведения должны помочь ей если не прославиться на литературном поприще, то прояснить некоторые обстоятельства…

        Результат сказался быстро. Хранитель, как, возможно, и другие придворные служители, даже симпатизируя изгнанной за переделы великосветского круга молодой женщине, побаивался открыто проявлять к ней симпатию. Однако изобретенный принцессой Софией повод для встречи оказался неплох.

Вскоре принцесса получила записку из Берегового города, которой редакционная коллегия уведомляла ее о приезде того самого уважаемого господина, чье мнение о своем прозаическом опусе она желала знать.

София быстро собралась и покатила в Береговой город. В редакции ей любезно сообщили, где остановился Хранитель, и вот София уже приказывала доложить о себе, стоя в холле гостиницы, избранной Хранителем для своего временного пристанища.

- Боже мой, ваше высочество! – воскликнул Хранитель, когда она вошла в приемную комнату занятых им апартаментов. - Как вы могли подумать, что я сам не нанесу вам визита, раз уж я приехал в столицу! Все-таки вы дали мне отличную возможность оправдать нашу встречу даже в глазах недоброжелателей. Полчаса назад я отослал вам письмо, где говорится, что я появлюсь у вас, как только поправлюсь.

Хранитель был ужасно простужен. Он вышел к Софии из спальни в халате и с теплым шарфом на шее, с растрепанными волосами, покрасневшим носом и слезящимися глазами, отчаянно чихая и кашляя.

- Вообразите себе, когда я вчера пустился в путь, еще был здоров. По дороге продуло, что ли, - жаловался он. - Простите, что вынужден вас встретить в таком виде, но, если бы я отказался с вами сейчас же увидеться, вы ведь могли подумать, что я избегаю встречи…

Принцесса вынуждена была признать, что это правда. Именно так она бы и подумала.

- Вот времена, - вздохнул Хранитель, покачав всколоченной головой и вновь зарываясь лицом в носовой платок. - Друзья не могут просто так взять и повидаться… Ужас какой-то, право слово…

Принцесса решила остаться в городе, сняла номер в той же гостинице, где лечил свою простуду Хранитель, и, поставив его об этом в известность, попросила сообщить ей, когда он будет в состоянии уделить ей полчаса своего времени. Через три дня, в течение которых принцесса гуляла по городу, насколько ей позволяла это погода, или отдыхала с книгой в руках в своих временных покоях, ей принесли записку. Хранитель писал, что ему лучше, и что он готов к беседе.               

          «… На спинке королевского кресла с оборотной стороны когда-то выбиты были три слова, вероятно, три имени, но выбиты столь небрежно, что время сумело окончательно стереть их… Множество гипотез и просто легенд породило это наследие прошлого – да оно и не удивительно. Вот одна их этих легенд…»

- Все это так по-детски… Так не зрело и так трогательно в своей незрелости. Но тем не менее присутствует ощущение искренности, оно подкупает и заставляет закрыть глаза на некоторые недостатки… Со временем, если продолжать упражняться, работать со словом, оттачивать стиль… может быть… Не таите обиды, не уничтожайте своего творения, пусть и несовершенного, ведь это часть вашей жизни, вашей души – вас самих. Уверяю вас, вы еще захотите перечитать то, что волновало вас много лет назад, свои первые стихи и свои первые рассказы, чтобы поглядеть в зеркало времени и понять, какой путь вы одолели с того дня, когда были написаны эти строки, как вы изменились с тех пор, какой вы стали, к чему пришли. Это будет также удивительно, как если бы удалось встретить по прошествии многих лет самого себя, но только оставшегося вечно юным, заглянуть в собственные глаза, в собственную душу… Это будет так, словно переводишь сам себя, себя прежнего на себя нынешнего… Насколько бы далеко вы ни ушли, как бы вы ни изменились, в этом – ваш исток. Ваша ученическая тетрадка всегда будет достойна памяти и сохранения подобно священной реликвии.

На удивление и даже к некоторому замешательству Софии, Хранитель отнесся к своей роли критика с полной серьезностью и ответственностью. Он внимательно ознакомился с аккуратно отосланной ему сотрудником редакции рукописью, и София теперь и краснела, и бледнела, слушая его слаженную речь, подобно ученице, внимающей своему строгому, но мудрому и справедливому в этой неоспоримой мудрости учителю. Было еще терпимо, пока Хранитель говорил в общем, но Софии стало тем более неловко, когда он перешел на частности. Удивительно, она даже не замечала, сколько несообразностей и шероховатостей допустила она в изложении своей прихотливой фантазии!

- Я не очень обо всем этом задумывалась, - честно призналась принцесса.
- Но вы автор, вы творец, кто же еще кроме вас об этом задумается, - и Хранитель улыбнулся.

Он выглядел уже не в пример лучше того дня, когда София без предупреждения, обрадованная его приездом в столицу, примчалась к нему на встречу. Одетый уже не в мятый халат, но в опрятное домашнее платье, только все еще с шерстяным шарфом на шее и с носовым платком в руке, он сидел в тепле возле камина, откинувшись на спинку кресла. Пламя, не загороженное отодвинутым в сторону экраном, бросало на его красивое, с правильными чертами, матово-бледное лицо свои живые, золотистые блики.

Рядом с ним на столике лежала рукопись, которая вызвала к жизни весь этот словесный поток, а София сидела в кресле по другую сторону стола, и ей, как и всякому автору, чье произведение, до сих пор тщательно скрываемое подобно одалиске в восточном гареме, теперь было выведено на суд критика, казалось, что она сидит вовсе не в кресле, а жарится на раскаленной сковородке…

- Не сердитесь на меня, ваше высочество, - сказал Хранитель, понимая ее состояние. - Но, раз уж вы избрали меня в судьи, мой долг дать объективную оценку вашему труду.
- Благодарю вас, - пробормотала София.

Они немного помолчали. Хранитель взял со столика рукопись и пролистал ее.

- А вообще все это прекрасно… - проговорил он, качая головой. - Свежесть, наивность, аромат неподдельного чувства… Почему вы выбрали Испанию и Францию, не спрашиваю. Понятно, что и принцесса, и король могли быть любые, испанские, французские, русские, английские, немецкие, арабские… Название выдуманного вами королевства звучит странно и не подлежит расшифровке ни на одном языке. Что ж, тем лучше… где это… что это… откуда это взялось… за какими синими озерами и темными горами…
        Я понимаю, почему вы избрали местом действия своей истории страну, которой нет на карте, в ущерб реально существующим. Таким образом, вы оказались совершенно ничем не ограничены, не связаны историческими фактами, самые известные из которых, по крайней мере, не принято игнорировать или переиначивать даже в романах, хотя для этих произведений извинительны некоторые полеты фантазий автора даже на фоне настоящей исторической эпохи…
        Совершенно оторвавшись от реальности, создав свой собственный мир, вы оказались свободны ото всех условностей, используя или не используя известные вам сведения из тех, которыми располагает современная историческая наука, исключительно по своему усмотрению, изобретая на их основе новые, неожиданные ходы и сюжетные линии. И все это, разумеется, для того, чтобы полнее и свободнее выразить свои чувства и мысли, избежав необходимости хоть как-то придерживаться ортодоксальных взглядов на те или иные исторические аспекты.
        Это хороший ход. К нему прибегали, прибегают и будут прибегать и поэты, и философы, создавая свои вымышленные миры, оживленные исключительно силой их интеллекта и воображения, наполненные дыханием их мечтаний, даря людям новые прекрасные и загадочные утопии, иной раз кажущиеся более живыми и настоящими, чем что бы то ни было иное, пусть даже сто раз реально существующее на этом свете.
        И вполне может так случиться, что главные герои, никогда не существовавшие в действительности, целиком и полностью придуманные вами, позднее, напитавшись вашими чувствами и мыслями, как бы обретут свою собственную жизнь, над которой вы уже будете не властны…      

- Вы не напечатаете мою сказку? – уточнила на всякий случай принцесса.
- Пожалуй, нет, - сказал Хранитель. - К тому же она не закончена…
- Да, не закончена… - пробормотала София.

- Но со временем, - продолжал он, ободряюще улыбнувшись ей, - со временем вы напишете произведение, которое я счастлив буду представить читателям, я в этом не сомневаюсь. Вы расскажете о приключениях, в которые окажутся вовлечены ваши герои, хотя сами побоялись бы окунуться в подобные передряги. Вы толкнете их навстречу несчастьям, чтобы вновь сделать их счастливыми. Вы приведете их на грань смерти, но они, конечно же, не умрут. Вместе с ними вы проживете еще одну жизнь, и конец вашей повести будет заведомо светел и благополучен, что не столь часто встречается в реальной жизни. Одним словом, продолжайте работать. Но умоляю вас еще раз, не вздумайте уничтожить эту повесть. Сохраните ее… Один мой знакомый рассказывал мне, что в юности часто сжигал или выбрасывал свои первые литературные опыты, поскольку был очень стеснителен, обладал болезненно-ранимой душой и опасался, что над ним насмеются, если плоды его ученических трудов попадут в чужие руки, а потом часто жалел о своих тайных казнях. Чтобы вновь в припадке самоуничижения не бросить на съедение огню свои тетради, он написал записку, в которой было сказано буквально следующее: «Не убивай нас, ведь мы твои дети и мы живые!» Это так и есть. Я уже имел случай упомянуть, что творцы вдыхают в свои творения свою душу, оживляя их с помощью собственных жизненных сил… С годами, взрослея, он забыл и о своих полудетских сочинениях, и о записке и был поражен, открыв однажды свою заветную тетрадку прошлых лет и натолкнувшись на это воззвание… 

- Наверное, тот, кто написал охранную грамоту для своих чересчур наивных записей, были вы, вы сами? – спросила София.

- Много с тех прошло времени, - вздохнул Хранитель. - А я так и не стал автором знаменитого романа, создать который мечтал когда-то.  И это случилось вовсе не потому, что мне однажды не рассказали о приключениях, подобных приключениям Робинзона Крузо, вдохновивших Даниэля Дефо, или я не слышал в жизни истории даже еще более удивительной, чем история Поля и Виргинии. Чего-то не хватило… Умения воспарить над реальностью на крыльях фантазии, но в то же время не оторваться от нее, чтобы чувства, исторгнутые трепетным сердцем, облеченные в слова и записанные умелой рукой, вызывали понимание в умах и находили отклик в душах всех, кто их прочитает…   

- Я так рада, что увиделась с вами, господин Мартин, - сказала София. - Только сейчас, разговаривая с вами, я поняла, как мне не хватало общения с умными и приятными людьми, которые окружали меня еще совсем недавно.

- Все изменилось, - горько вздохнув, произнес в ответ Хранитель. - Правильно, что вы не приезжаете в Королевскую резиденцию. Хотя многим понятно, что король и новая королева не обладают большой властью, тем не менее мир королевского дворца – это их мир. И он многое утратил с тех пор, как нас покинула его прежняя несравненная госпожа. Простите, что я позволил себе не слишком уважительный намек в отношении вашей сестры, но…

- Я понимаю, что вы хотите сказать, - печально проговорила София.

- Серость, серость и еще раз серость! – воскликнул Хранитель. - Король Иоганн никогда не отличался ни особым умом, ни талантами, но все же он человек с живой душой и трепетным сердцем, одаренный воображением и чувствительностью. Однако ему не свойственно лидировать, ни в общественной, ни в личной жизни. Он принадлежит не к породе ведущих, а к породе ведомых. Он всегда находится под чьим-либо влиянием. На сей раз это влияние новой королевы Кунигунды, к тому же чрезвычайно сильное. Не знаю, как могло случиться, что в одной семье выросли две такие разные женщины, как вы и ваша сестра. Э, да что говорить. Это не всякий может вынести. Многие наши прежние друзья и знакомые теперь далеко отсюда. 
        Якоб фон Харт уехал, говорят, завербовался в австрийскую армию, так что теперь красуется в белом мундире… перед дамами в гостиных или на поле боя перед вражескими штыками… а кровь на белом особенно видна…
        Гебхарт Стокман, художник, теперь в Париже. Париж, центр роскоши и моды, признанная столица обольщений… Впрочем, талантливые люди там востребованы, а он ведь истинно талантлив.
        Наш знаменитый менестрель, певец, которому покровительствовала королева, говорят, ныне блистает во дворцах Северной Пальмиры, в Санкт-Петербурге. Это роскошный город, хотя и вырос он почти на краю света.
        Принц Кристиан исчез, а вы, госпожа София, по существу лишенная всех привилегий своего положения, без штата прислуги, вне общества, живете на выселках. Да что там… Не с кем словом перемолвиться. Сижу целыми днями один в библиотеке и порой даже забываю, что из нее лучше теперь и не выходить. Это тем более странно, что внешне как будто мало что изменилось. Тот же Шекспир в придворном театре. Тот же Нострадамус у всех на устах… Кстати, при дворе в последнее время повторяют один катрен, который связывают с вами… Не знаю, откуда пришло такое толкование, мне думается, что король к нему непричастен, а там кто знает…

                Отметят несчастную свадьбу
                В великой радости, но конец будет нерадостным.
                Муж и мать нареченную станут игнорировать.
              Фиб упокоится, и девица станет еще более горемычной.

- Кто такой «Фиб»? – спросила принцесса.
- Поди разбери, что порой имел ввиду этот странный мудрец! – откликнулся Хранитель. - Но, если взять предложение в целом, «Фиб упокоится», то можно понять, что речь идет о каком-то конце, то есть, возможно, о завершении чего-либо важного, дела, этапа… В нашей стране как раз покончили с самодержавием.
- И девица в самом деле стала еще более горемычной, - пробормотала София.

Хранитель помолчал, будто собираясь с мыслями. В это время ему пришло в голову воспоминание еще об одной аналогии относительно судьбы его нынешней собеседницы, ставшей также весьма распространенной, причем, видимо, благодаря тому же первоисточнику, что и процитированный выше катрен, ведь король Иоганн, увлекаясь Нострадамусом, неплохо разбирался во французской истории, выискивая очерченные его обожаемым оракулом параллели. Аналогия была не менее прозрачной, но более оскорбительной по отношению к несчастной принцессе из Северного крыла и даже более зловещей, чем туманное в целом пророчество.

Дело состояло в следующем. Жила когда-то во Франции принцесса Маргарита, выданная еще в детстве за мальчика из королевской семьи, будущего Людовика XI.

Принц, красивый, смелый и сильный (совсем как королевский кузен, не правда ли?), будучи еще совсем юным, совершил свой первый удачный военный поход, во главе небольшого отряда освободив от английского гарнизона городок Шато-Ландон в Гатине, затем проявил себя справедливым судьей, во время празднования этой победы со своими офицерами устроив массовую казнь пленных прямо напротив своего пиршественного стола, а после помчался в замок Жьен на Луаре, где находилась его семья, отец, мать и маленькая жена, которую он, воодушевясь совершенными подвигами, решил, не откладывая, сделать женщиной, в результате чего грубо изнасилованная воинственным, чрезмерно мужественным юнцом принцесса три дня не могла встать с постели (здесь повторявшие эту средневековую быль господа и дамы непременно припоминали, как принцесса София отказывалась танцевать в первые дни после своей свадьбы, вероятно, несколько смущаясь того, что временно утратила присущую ей грацию движений, - и ведь, как можно предположить, неспроста).

Впоследствии по причине нанесенных ей увечий Маргарита не смогла иметь детей (тоже знакомая ситуация). Что же касается принца Луи, то он вскоре охладел к ней (как тут не вспомнить «нашего» принца и его бегство от жены), а нежная, меланхоличная, задумчивая принцесса Марго поневоле утешалась тем, что с утра до ночи читала поэтические сочинения, сама при том греша сочинительством (подумайте, ну ведь точнехонько бедняжка-принцесса из Северного крыла, как все не ново в этом мире). Правда, изящная словесность была при дворе в моде, и стихи, талантливые, а также более или менее бездарные, писали все, кому не лень.

В конце концов, сломленная и физически, и душевно, Маргарита умерла от сильной простуды в возрасте 17-ти лет, как уверяют летописцы, сказав перед смертью буквально следующее: «К чему мне жизнь, не говорите мне о ней». Одним словом, каково начало, таков и финал. Принц Луи мало горевал по этому поводу, если не сказать, что и совсем не горевал, бросив только ставшую крылатой фразу, что его супруга скончалась от злоупотребления поэзией. Сам он поэтом не был.

        Придворных сплетников не беспокоило, что история Луи и Марго на самом деле, несмотря на некоторые как будто бы узнаваемые детали, чрезвычайно мало походила на историю Кристиана и Софии, что она имела место в легендарном XV веке, веке грубых суровых нравов и свирепых бесконечных войн, когда насилие было практически нормой жизни, а ныне на дворе уже давно, слава богу, XVIII век, век главенства человеческой мысли, век победы разума, век просвещения, когда отжившие свое законы, обычаи и предрассудки не могут более сдерживать развитие прогресса, когда короли, проявляющие внимание к седой старине, но не желающие учиться на ошибках прошлого, не извлекая из своих мысленных экскурсий в давние столетия ничего, кроме повода уязвить людей, явившихся причиной их высочайшего неудовольствия, или уже лишились доброй половины своей власти, сохранив только внешний блеск древнего титула, возникшего в те времена, когда их наивные подданные в самом деле верили в божественность самодержавия, или вот-вот ее лишатся, если с ними  к тому времени не произойдет ничего еще более худшего...

- Хорошо, что принцесса София живет сейчас вдали от двора, - подумал про себя Хранитель, пожалев даже о том, что неосторожно упомянул о катрене Нострадамуса, хотя данный катрен, как и все прочие его запутанные и спорные откровения, по этой причине вовсе необязательно было воспринимать слишком всерьез, - Ей и так хватает горя, чтобы еще вдобавок остро осознавать себя предметом недостойных обсуждений и несправедливых сравнений.
 
Одним словом, он не стал рассказывать своей собеседнице о принцессе Маргарите (и вообще постарался закрыть тему о придворных новостях, как мало способствующую поднятию настроения). Вместо этого, встряхнувшись, он произнес:

- Мне искренне жаль, ваше высочество, что так все случилось. Право, жаль. Принца Кристиана слишком оскорбило замужество матери за Первым министром и обескуражило известие о том, что новая принцесса, ныне королева, ждет ребенка. Он честолюбив, и он гордец. И его научили желать и ждать от жизни очень многого. Та же мать, которая сама сумела на удивление легко пережить проигрыш и перестроиться применительно к новым обстоятельствам, его и научила. Он заставил вас страдать, ваше высочество, но я уверен, что он и сам страдает. Наша прежняя госпожа королева частенько говорила про него, что он эгоистичен и довольно черств. Не думаю, что она была права. Просто он не такой, как она сама, как весь ее кружок. Как мы с вами, в конце концов. Он из другого теста. Нам трудно понять его, а ему нас. Мы мечтатели, а он – он человек практического действия. Но это не значит, что у него нет сердца.

- Мне хочется надеяться на это, - вырвалось у Софии, и она отвернулась, чтобы скрыть выступившие у нее на глаза слезы. - Но совсем недавно мне казалось, что все еще впереди, а теперь я вдруг увидела, что все уже в прошлом, все кончилось.

- Мир порой меняется быстрее, чем населяющие его люди, - продолжал Хранитель, и голос его зазвучал особенно задушевно. - Поэтому бывает необходимо остаться наедине с самим собой, переосмыслить произошедшее, найти свое новое место в мире. Если процесс пройдет удачно, то все еще сложится хорошо. Принц молод, вы тоже. Не может быть, чтобы это был конец.

- Мне хочется надеяться на это, - повторила София. - Тем более, что окружающая нас жизнь на самом деле мало предсказуема, преподносит сюрпризы и загадывает загадки, от которых просто дух захватывает... – она помолчала и вдруг, собравшись с силами, спросила напрямик то, что хотела спросить с самого начала, - Господин Мартин, вы уверены, что королева Анабелла умерла?    

Вопрос был странен, и София была готова к тому, чтобы увидеть недоумение на лице своего собеседника. Но она не собиралась отступать.

- Господин Мартин, я видела ее, - продолжала она с горячностью. - Совсем недавно, на Рождество, на одной из старых улиц Берегового города. Она была в плаще и вуали, но я ее узнала. Это была она.
- Значит, вы тоже ее видели, - кивнул Хранитель, и София, недоумевая, заметила, что по виду он даже не был слишком удивлен ее заявлением.
- Что вы хотите сказать?

- Ее многие видели, - спокойно пояснил Хранитель. - И в этом на самом деле нет ничего из ряда вон выходящего. Королева Анабелла была чересчур необычным существом, она не могла остаться незамеченной при своей жизни, она не могла не затронуть сердца и умы людей своей смертью. Такие, как она, значат слишком многое, налагая свой отпечаток на окружающих и окружающее, и сама смерть не властна над созданными ими образами. Творчество, основу которому они положили при своей жизни, продолжается после их ухода стараниями осиротевших без них современников, и эстафета передается следующему поколению. Боюсь, королеве Анабелле суждено бессмертие.

- Мартин, я не об этом, - воскликнула София. - Она не мертва. Ее смерть была фальсификацией. Вместо нее похоронили кого-то другого, и мне кажется, я даже знаю, кого.   

- София, София! – покачал головой Хранитель. - Вот что значит творческая натура. Вам трудно поверить в непоправимое. Ее нет, а мы живы, и вот мы протестуем против ее гибели. Она ушла, София, она нас покинула, и этот ее уход необратим.

- Она приезжала ко мне в Дом на побережье незадолго до того, как…
- Как за ней явилась смерть, - договорил Хранитель.
- Как она исчезла, - заменила его формулировку на собственную принцесса. - Она приезжала не просто навестить меня, она приезжала со мной попрощаться. Она знала, что вскоре мы расстанемся.
- Таким людям, как королева Анабелла, свойственны порывы, продиктованные предчувствием. Она предчувствовала свою гибель.

- Она знала, что скоро мы расстанемся и снова уже не увидимся, - твердила свое София. - Я хорошо помню, как она произнесла: «Это воскрешение к жизни через смерть».  Она не слишком ценила занимаемое ею положение, как бы высоко оно ни было, она не захотела быть униженной процедурой бракоразводного процесса, она уступила сама, она сама освободила дорогу, с которой ее вот-вот должны были столкнуть на обочину… Мы совершаем ошибки, когда подходим с обычными мерками к необычным вещам. Как мне доказать вам, что я права?

- Никак, - ответил Хранитель. - Но зато вы доказали, что очень любили ее. Да что говорить… мы все ее любили…

- Господин Мартин, кто любил ее больше всех? – спросила София. - Не могла же она быть одна, такая молодая, такая умная, такая артистичная! С мужем у нее настоящей связи не было и быть не могло, но кто-то должен был занимать место рядом с нею. Кого я только не подозревала в этом! Даже принца Кристиана. Но потом я поняла, что наблюдения ничего не дают, только еще больше запутывают дело, ведь ее манера поведения оставалась одинаковой в отношении очень многих мужчин. Она всех друзей называла по именам, со всеми фамильярничала… Мартин, я знаю, что вы были к ней очень близки. Кто был ее избранник?

- Но почему вы думаете, что, если мы дружили, то мне на самом деле известны ее личные тайны? – усмехнулся Хранитель.

- Кому же они тогда известны? – возразила София.

- В некоторых случаях истина оказывается скрыта настолько надежно, что окружающие даже и не догадываются о ней, сплетни же и домыслы уводят еще дальше с верного следа. Только по прошествии многих, многих лет, при жизни уже следующих поколений, из вороха старых пожелтевших бумаг, из дневников, из переписки, проштудированной с большой затратой времени и сил упорными любознательными исследователями, вдруг могут всплыть поразительные факты, по-новому освещающие, казалось бы, давно прочитанные и даже уже позабывшиеся страницы прошлого.

- А современники так и остаются в неведении? – воскликнула принцесса.
- Так и остаются в неведении, - подтвердил Хранитель, - и с этим ничего не поделаешь.

              София вздохнула.
- Я надеялась, что разгадка сердечной тайны королевы станет ключом к тайне ее исчезновения, - призналась она с полной откровенностью.

              Хранитель развел руками.
- Я помню ее слова, - вновь заговорила принцесса, - которые теперь мне кажутся не случайными. Она произнесла их вслух, когда мы все вместе плыли на королевской яхте. Это произошло вскоре после моей свадьбы. Она стояла у самого края палубы, смотрела в море и говорила о том, что мечтает однажды взойти на великолепный парусный корабль и уплыть на нем в далекие земли, прекрасные, как мечта, чтобы жить там с тем, кто близок и дорог сердцу, и познать счастье, которому не будет конца.

- Но кто же этого не хотел бы, София! – воскликнул Хранитель. - Уехать, на край света… в заоблачную волшебную страну, где вечная весна, нет старости, нет смерти и нет печали… -  он слегка усмехнулся и затем тихо и задумчиво продекламировал нараспев:

                Чудесный остров плывет в облаках
                Меж небом плывет и землей.
                Смелей, дай руку, отринув страх,
                Взойди на него со мной.
                Моя королева, забудь свой страх,
                Идем же, идем со мной…

На пальце правой руки Хранителя мерцало гладкое серебряное кольцо, которое он носил постоянно. Теперь же он вдруг снял его и протянул Софии.

- Взгляните, - произнес он. Ей ничего не оставалось, как последовать этому предложению. Она взяла кольцо в руку и рассмотрела. По внутренней стороне шла полосой гравировка, гласившая: «Вопреки самой судьбе».
- Вопреки самой судьбе, - произнесла она вслух и спросила. - Это кольцо подарила вам королева Анабелла?
- Да, - сказал Хранитель. - Но королевы Анабеллы больше нет. Возьмите эту вещицу себе на память, прошу вас.
- У меня уже есть памятка от ее величества, - запротестовала София. - Королева подарила мне… белую руну… надежду… А кольцо принадлежит вам…

- Нет, нет, возьмите, - настаивал собеседник. -  Вы все еще, как я вижу, верите в то, чему я уже не смогу поверить никогда, в то, о чем здесь, в этом девизе сказано с такой обезоруживающей прямотой… Вопреки самой судьбе… Никто не умирал, а любовь не обманет. Я знаю, почему вам так хочется, чтобы королева Анабелла оказалась жива. Если это так, то возможно и следующее чудо, возвращение вашей любви. Верьте, если можете, дитя мое, и бог вам в помощь. Но я уже более не смогу этого выдержать. Я смирился, София…

- Вы же сами говорили мне минуту назад, что все еще может быть хорошо… - сказала принцесса.
- У вас, да, но не у меня. Вот почему это кольцо с его надписью пристало вам больше. Для вас его девиз означает будущее, а для меня это прошлое.

Тут только принцесса заметила, что Хранитель очень расстроен.

- Простите меня, Мартин, - пробормотала она в раскаянии. - Я настолько эгоистична, что не заметила, как вам больно.
- Боль это жизнь, - философским тоном заметил Хранитель. Его красивое матово-бледное лицо с правильными чертами было печально, пепельно-белокурые густые волосы упали на лоб, затеняя блестевшие слезами глаза.
- Я временами бываю в Береговом городе по разным делам, - через минуту, вздохнув, произнес он. - Буду извещать вас по приезде, ваше высочество, так что еще, надеюсь, увидимся.

- … А что идет сейчас в дворцовом театре, господин Мартин? – спросила София, не желая заканчивать беседу на такой грустной ноте.
- Представляете, «Ромео и Джульетта», - усмехнулся Хранитель. - Вот уж совсем некстати.

                Нет повести печальнее на свете,
                Чем повесть о Ромео и Джульетте…

        София вернулась к себе в гостиничный номер, усталая и сбитая с толку. Ей было нестерпимо жаль человека, не сумевшего скрыть от нее испытываемого им страдания.

- Он любил ее, - думала она. - Любил не так, как прочие. Странно, я и не подумала, что ее возлюбленным мог быть именно он… Существовала ли между ними особая связь? Пусть он любил ее, но любила ли его она сама? С ним ли она хотела уплыть за море? Он был гораздо больше похож на ее друга, просто на ее друга… Он уверен в ее смерти и оплакивает ее. Значит, это правда, она умерла, а он остался одинок. Так или иначе, но одинок… И ему ли в самом деле поверяла она свои тайны? «Почему вы думаете, что мне известны ее личные тайны?» В самом деле, почему? Хотя… «В некоторых случаях истина оказывается скрыта настолько надежно, что окружающие даже и не догадываются о ней». Все может быть совсем не так, как представляется… вопреки самой судьбе…   

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 3.
                Два визита.

«Мы никогда не живем, а лишь надеемся, что будем жить».
          Вольтер



        … Тепло, тишина, умиротворение. Как мягко и удобно лежать, не шевелясь, прикрыв глаза, растянувшись ничком во весь рост, вольно разбросав руки и ноги, полностью расслабившись, с успокоенными нервами, с распущенными мышцами, дыша ровно и спокойно… Нежному слабому телу приятно и хорошо. Его не стесняет одежда, ему не мешают даже покрывала. Матово белея тонкой кожей, распластавшись на белой постели, человек витает между бодрствованием и сном… Его душа также пребывает в блаженном покое, почти что в полузабытьи. Круговорот мыслей приостановился в мозгу, не занимая, не утомляя и не раздражая более…

Рядом с постелью распространяют теплый желтоватый свет две восковые свечи в высоких подсвечниках. Подсвечники сделаны из серебра в форме цветов. Прозрачные плотные слезы растопленного воска медленно и беззвучно стекают на искусно отчеканенные лепестки, подобные настоящим. Одеяла на широкой удобной постели, застланной белоснежными простынями, с пуховыми подушечками в белых чехлах, отложены в сторону, и свечи осеняют своими неяркими лучами лежащего на постели человека. Он лежит неподвижно, и ему приятно и уютно так лежать. Комната тонет в полутьме, окна плотно зашторены, а за ними уже сгустилась ночь. И так тепло, так тихо…

        Иногда люди видят себя во сне спящими, а потом, пусть и смутно, помнят об этом. Это довольно странный сон, оставляющий странное впечатление. Не исключено, что именно в связи с такими случаями появилось убеждение, будто душа во время сна покидает тело, свободно витает в пространстве и может видеть свою телесную оболочку со стороны. То же самое происходит при клинической смерти – те, кто вернулись, не перейдя порог, рассказывали о своих впечатлениях примерно так.

        Король Иоганн проснулся с неприятным ощущением, что с ним произошло во сне что-то нерядовое… и не самое лучшее. Он лежал, зарывшись в одеяло, обложенный подушками в белых чехлах, в теплой ночной сорочке, воротничок которой был завязан на бантик под подбородком, и в съехавшем на лоб ночном колпаке с прелестной кисточкой, и свечи в подсвечнике из серебра в форме цветочного букета давно догорели, а за полузакрытыми шторами сиял голубой свет наступившего утра.

Сообразив, что видел сам себя со стороны, хотя и не совсем реалистично, король почувствовал также, что сон подарил ему еще какое-то видение… но о том, в какие края совершила полет его душа этой ночью, он вспомнить не мог. Зато ему пришла на ум мысль о том, что вскоре случится событие,  которое он не мог воспринимать иначе, чем весьма неприятное… некоторые аспекты привычного жизненного уклада должны были претерпеть изменения. 

Совсем недавно он имел беседу с фон дер Троттом, в которой они обсуждали один важный вопрос.    

-    Ты прав, Пауль, это придется сделать, но так грустно думать об этом, - говорил тогда король, уныло понурившись.
- Да ладно, Ганс, это ничего не сможет изменить по существу, - отвечал на это его друг. - Моя женитьба придаст нашему положению то, что все эти ханжи называют благопристойностью. К тому же мне, согласись, не повредит наследник. У меня есть всё, а оставить это всё некому. Мы оба будем женаты, у нас обоих будут дети… С внешней стороны такое положение вещей окажется просто идеальным. Мы сразу утрем нос всем сплетникам разом. Пусть тогда злословят сколько душе угодно.
- Да, да, я уже сказал, что согласен… Кто станет твоей женой, Пауль, ты уже решил?
- В общем, да. Есть одна. Молодая, красивая, здоровая, из хорошей семьи. Как раз то, что нужно…
- Ну что ж… Пусть так…
- Не грусти, Ганс. Нас с тобой никакая баба никогда не разведет, это под силу разве только той, которую называют костлявой и рисуют с косой в руке внутри церквей возле выхода… Этакий безглазый остов…
- Б-р-р! зачем ты об этом?
- Однажды, говорят, все там будем. Вот королева Анабелла уже обжила новый дом под земляной крышей.
- А говорят, что она не умерла, что она сбежала, а вместо нее похоронили другую женщину, - прошептал Ганс несколько испуганно.
- Вранье, - уверенно заявил его друг. - Королева Анабелла ныне покойница, это так же верно, как то, что мы не станем торопиться за нею вслед. У нас тут одна свадьба за другой… Подумай, что подаришь мне на бракосочетание, Ганс.
- Я уже, кажется, знаю, но это будет сюрпризом… 

        … На море второй день штормило, дул пронизывающий ветер. Гулять было невозможно, поэтому принцесса София от нечего делать решила разобрать свой гардероб. Уезжая из Королевской резиденции, она собиралась кое-как, а в Доме на побережье дворцовые наряды были не нужны, поэтому некоторые из привезенных укладок и сундуков так ни разу и не открывали. Зато теперь ворох цветного атласа и шелков заполнил всю комнату. София почти с удивлением находила свои прежние наряды, а в ее памяти всплывали картины недавнего прошлого…

Вот прекрасное платье из серебристой ткани с золотой отделкой: венчание, свадьба, пир в Главном дворце и в дворцовом парке, где были устроены павильоны под полотняными навесами из настоящих корабельных парусов, мерцало множество фонарей, и множество гостей, танцуя под звуки веселой музыки, поздравляли новобрачных… Всюду нарядные дамы и кавалеры, радостные лица, восклицания, приветствия, поздравления… Шумное красочное многолюдное шествие в парадный спальный покой, подвязка невесты, снятая у всех на виду уверенной рукой жениха, цветочные гирлянды, задернутый королевской четой бархатный полог брачного ложа…

Вот белая маска с прорезями для глаз, вот платье из ярко-золотистого шелка, щедро отороченное великолепными кружевами, в комплекте с черной кружевной накидкой и треуголкой, украшенной пестрыми фазаньими перьями, - венецианский карнавал, разыгранный по случаю свадебных торжеств, красочная феерия, лучше всякой театральной постановки…

Платье, отделанное алыми лентами, из чудесного лоснящегося шелка цвета разбавленного виноградного вина, смешавшего в себе пурпур и багрянец, но в таких нежных, переливчатых тонах, что трудно описать словами; туфельки на каблучке того же цвета, с неподражаемым искусством выложенные настоящими черными перышками; веер под стать платью и туфлям… этот изысканный наряд, достойный настоящей принцессы, одевался на устроенный стараниями магистрата бал в городской ратуше, проходивший в ее главном зале, украшенном портретами именитых негоциантов и военных, а также трофеями, добытыми в морских сражениях, из высокого стрельчатого окна которого юная женщина, приехавшая из-за гор и лесов сухопутной страны впервые бросила взгляд на безбрежные дымчато-синие равнины моря… Ее спутник был облачен в коричневый костюм, гармонирующий с цветом ее платья, и вел ее под руку, успев поддержать, когда она вдруг сбилась с шага и чуть не упала, запутавшись в своей длинной широкой юбке…            

        София приложила к себе наряд и подошла к зеркалу. Зеркальное стекло отражало ее только по пояс, но неважно, этого все равно было довольно, чтобы еще лучше вообразить себе чудесный праздник, сыгранный полтора года назад, хотя казалось, что с той поры прошла вечность.

- А я совсем и не изменилась, - подумала принцесса почти с удивлением. - Мне еще рано слишком сильно меняться внешне, несмотря на то, сколько событий произошло с тех пор, как сильно и серьезно изменился мой мир – и мир вокруг меня. Я все такая же молодая и красивая, у меня все те же густые пышные волосы, и те же болотно-зеленые глаза, и фигура богини… Я молода и красива. Но я одинока. И как долго мне оставаться одной?
               
Все знают, какое глубокое впечатление может произвести на душу человека погружение в собственное прошлое, выраженное в разбирательстве старых писем, дневников, открыток, портретов, нарядов, сувениров, прочих памяток. То, что казалось забытым, вдруг оживает снова, и тогда в сердце возникает болезненно-томительно ощущение, наподобие того, которое испытываешь, отогревая в теплой воде застывшие на сильном морозе руки. 

Разбирая свои платья, София разволновалась и расстроилась. С помощью служанки и госпожи Трейден она привела свою комнату в порядок, но настроение у нее некоторое время оставалось подавленным. С большим трудом ей удалось наконец взять себя в руки, а там и успокоиться настолько, чтобы опять немного повеселеть. Следовало на что-то отвлечься. Тут ей вдруг пришла в голову новая мысль.

        Коротая вечера в гостиной Дома на побережье и глядя на портрет принца Кристиана, нарисованный акварелью и висящий в овальной тонкой рамке на стене в этой комнате, она решила, что ей понравится, если поблизости от его портрета она получит возможность ежедневно наблюдать свое собственное изображение. А почему бы и нет? Ей будет приятно видеть себя рядом с принцем хотя бы вот так, заочно, на бумаге. Вопреки самой судьбе…

Вообще говоря, парные свадебные портреты юной четы существовали, созданные в свое время по заказу Вдовствующей принцессы, однако они у нее и остались.

Принцесса София имела собственные средства в виде регулярно выделяемой ей из казны на содержание определенной суммы. Эти средства были относительно невелики, но уж на акварельный портрет можно было расщедриться, не размышляя, тем более, что она почти ничего и не тратила, ведь ей не нужны были ни новые наряды (куда бы она их здесь одевала?), ни украшения, ни прочие предметы роскоши.

И вот экипаж принцессы в который уже раз покатил в Береговой город. Принцесса остановилась в знакомой гостинице, попросила газеты, навела справки и довольно быстро выяснила, по какому адресу ей следует обратиться. Пожилой художник, в чью студию она вскоре постучалась, принял ее заказ, обещал, что все будет готово через несколько дней, и предложил явиться на первый сеанс завтра же.

Выходя от него, принцесса столкнулась с молодой женщиной в богатом красивом платье, лицо которой показалось ей знакомым. Женщина тоже узнала ее и должным образом поклонилась. Это была одна из прежних дам покойной королевы Анабеллы, теперь входящая в штат новой королевы. Уже спустившись по крутым ступенькам крылечка, принцесса София услышала позади себя шаги, и придворная дама, догнав ее, вновь возникла перед нею.

- Ваше высочество, извините мне мою смелость, прошу вас, - заговорила она быстро, и ее лицо при этом выражало неподдельную тревогу и сильное волнение. - Я слышала, как вы сказали мастеру, где вы остановились. Если позволите, я нанесу вам сегодня визит. Мне… мне необходимо поговорить с вами.          
- Я вас, кажется, знаю, - сказала принцесса, - вас зовут…
- Иветта Магдалена фон Меркельбах, - еще раз поклонилась дама. - Я здесь по поручению ее величества королевы.

Не зная, что и думать о неожиданной просьбе, принцесса не нашла причин отказать. Она пообещала принять молодую женщину во второй половине дня.

        Госпожа фон Меркельбах явилась на аудиенцию, не промешкав ни полминуты. София предложила ей сесть. Вблизи она разглядела, что красавица была на деле моложе, чем казалось со стороны из-за ее величавой манеры держаться и пышности наряда. Пожалуй, они были ровесницами.

Гостья по-прежнему сильно волновалась и явно чувствовала себя не в своей тарелке. Снова рассыпавшись в извинениях, она, запинаясь, рассказала, что еще в позапрошлом году, незадолго до женитьбы принца Кристиана, свела знакомство с близким другом принца, Эрвином фон  Шеумбергом. Через некоторое время молодой человек, моряк по профессии, должен был уйти в море вместе с принцем, Иветта же обещала его ждать. Однако во время его отсутствия произошли важные перемены.

В связи с опалой, постигшей прогневавшую короля Вдовствующую принцессу, пострадало ее ближайшее окружение. Наиболее тяжело пришлось личному врачу принцессы и ее статс-даме, госпоже фон Шеумберг, матери Эрвина. Встревоженные связью Иветты с юношей, семья которого из преуспевающей и уважаемой превратилась в нечто прямо противоположное, родные потребовали от молодой женщины навсегда порвать с ним.
 
- Мы собирались пожениться, - говорила Иветта. - Хотя помолвка объявлена не была, но мои родные и родные Эрвина знали о ней. Никаких препятствий не предвиделось. И вдруг все расстроилось…
- И вы ему отказали? – спросила София.

- Я была вынуждена, - сказала Иветта. - Но теперь, когда прошло уже некоторое время с того дня, я чувствую, что все равно не могу забыть его. Он не выходит у меня из головы. Ваше высочество, я последние дни все думала о том, что мне надо увидеться с вами, я собиралась ехать к вам в Дом на побережье, и вдруг встретила вас в городе… Так удачно сложилось, что королева отправила меня за заказанной ею ранее миниатюрой для бонбоньерки и что вы тоже заказчица того же художника… Дело в том, что кроме вас, мне не к кому больше обратиться с мучающим меня вопросом. Скажите мне, умоляю вас, не знаете ли вы чего-нибудь о принце Кристиане и Эрвине Шеумберге? Мне это крайне важно. Если эти сведения тайные, я обещаю молчать о том, что услышу. Но, ваше высочество, не отказывайте мне, ради всего святого, я так извелась от неизвестности и тревоги, что места себе не нахожу. Может быть, убедившись, что с ним, по крайней мере, не стряслось беды, мне станет хоть немного легче. 

- К сожалению, я ничего не могу вам сообщить, - покачала головой София. - Принц, мой супруг… он со мной даже не простился перед отъездом, - призналась она, подкупленная искренностью посетительницы.
- А вдруг их правда убили? – воскликнула Иветта. - Ведь об этом судачат.
- Надеюсь, что нет, - невольно побледнев, через силу выдавила принцесса. - Первый министр, когда мы с ним говорили об этом, заявил, что, по его мнению, они уехали, инкогнито. Он был раздражен и сказал буквально следующее: «Эти мальчишки сумели обдурить нас всех и смылись, посмеявшись над нами».
- Вы… ждете принца, ваше высочество? – спросила Иветта, подавшись вперед, к своей собеседнице.
- Я не знаю, что вам ответить, - пробормотала принцесса, смешавшись от такого прямого вопроса. Иветта поняла, что хватила лишку.

- Простите мне мою дерзость, - тут же отшатнувшись, выдохнула она. Видимо, она решила, что ее сейчас выгонят, но почему-то именно это ее движение и испуганный тон придали принцессе мужества.
- Да, я жду! – гордо воскликнула она. - Плохие времена минуют, непременно. Пусть сейчас что-то идет не гладко, в будущем все еще может наладиться. И я… я заказала тому художнику, у которого мы с вами встретились, свой портрет, чтобы поместить его в доме, где я сейчас живу, рядом с портретом принца.

- А я не знаю, что мне теперь делать, - сказала Иветта грустно. - С одной стороны, мы поссорились, а с другой стороны теперь Эрвин и вовсе пропал из страны вместе с принцем. Вероятно, Эрвин зол на меня, может быть, он бы меня и не простил. Да и что бы я ему сказала? Что готова порвать ради него с семьей? Мать, отец и братья твердили, что мой долг по отношению к семье требует от меня этой жертвы.
- А, - кивнула София, - про долг перед семьей мне известно все.
- Меня заставляют выйти замуж, - продолжала Иветта. - Нашлась удачная партия. За меня сватается богатый, видный человек. За ним я буду, как за каменной стеной. Мои родные очень хотят этого брака.   
- А вы?
- А я люблю Эрвина, - сказала Иветта и заплакала. - Нам было так хорошо вдвоем. Он называл меня… прелестный ручеек… Понимаете, моя фамилия, Меркельбах… она переводится как «заметный ручей»… merklich – заметный, der Bach –ручей… Но он всегда менял первое слово на другое… die Anmut – прелесть… Anmutbach… Ему это так нравилось… и мне… мне тоже… - и на этом месте своей исповеди бедняжка зарыдала в голос. 

- Я, должно быть, по возрасту не старше вас, - произнесла София после недолгой паузы, обращаясь к уткнувшейся в носовой платок Иветте. -  И меня тоже воспитывали таким образом, что я запомнила с пеленок: нет более святого долга, чем долг перед своей семьей. Но, понимаете, потом я узнала, по собственному опыту, что это может быть не единственный долг, счет по которому предъявит нам жизнь. А как же дружба? Как же любовь? Разве любовь не святое чувство? Разве можно требовать от матери, чтобы она отказалась от любви к своему ребенку ради чего-то другого, возможно, великого, возможно, достойного жертв… но ведь не таких ужасных! Разве можно требовать от влюбленной женщины, чтобы она отреклась от своей любви? Этот вопрос, о том, есть ли какие-либо пределы в следовании долгу или же нет, волновал людей давно. Помните Корделию из шекспировского короля Лира? Старый отец требует от трех своих дочерей беспрекословной дочерней любви и преданности, две, лживые, заверяют его в том, чего жаждет его себялюбивая без меры душа, и только третья, правдивая, говорит, что, если выйдет замуж, то долг жены поставит выше долга дочери… «Я в брак не стану вступать, как сестры, чтоб любить отца».
            
Молодые женщины еще долго говорили между собою и, расставшись, обе почувствовали одно и тоже: что обрели пусть слабое, но утешение в своих горестях посредством общения с понимающей душевной подругой.

        … Когда Владетельную княжну Софью, в будущем принцессу Софию, отправляли замуж, ей в дорогу вместе с приданым озаботились дать наставницу, в обязанности которой входило немного просветить невесту в определенном смысле перед встречей с женихом. Опытная дама выполнила свой долг неукоснительно, но к помощи умопомрачительных иллюстраций наподобие бессмертных творений Джулио Романо, художника XVI века, среди заказчиков которого значилось много высокопоставленных лиц и сам папа Лев X (и не мудрено, ведь Романо учился у божественного Рафаэля Санти) или же к чтению поэтических и прозаических опусов вроде «Сладострастных сонетов» Пьетро Аретино, описавших рисунки Романо в стихах, или, скажем, «Иоанна Мерсия утонченных латинских бесед» (которые Казанова называл «Эстампами Мёрсиуса»), она, конечно, не прибегала, да и позднее у Софии не было случая ознакомиться с перечисленными произведениями, рассчитанными на определенный круг.

Возможно, если бы это произошло, она только удивилась бы тому изысканному прилежанию, в котором черпают вдохновение уже уставшие от своих подвигов знатоки предмета, ведь им, повидавшим и познавшим все и вся, без наличия некоей пикантной изюминки блюдо можно и вообще не подавать, юным же любовникам, впервые окунувшимся в море страсти, таких вспомогательных мер не требуется, их голод еще не утолен: отдаваясь друг другу, они только начинают входить во вкус наслаждения телесной близостью, чем, собственно, и занимались принцесса и ее молодой муж во все время своего недолгого, но весьма бурного супружества.

София искренне радовалась обретенному любовному счастью, кружившему ей голову так сильно, что порой она ее теряла, она была влюблена, она любила, и все ее стремления, осознанные и нет, сводились к страстному желанию обладать прекрасным возлюбленным наиболее всеобъемлющем образом. Тогда она не слишком хорошо осознавала собственные порывы, тем более не предполагала, что однажды воспоминания об этом станут для нее причиной страдания столь же острого, каким было испытанное некогда ею блаженство – испытанное и потерянное.

        Однажды вечером принцесса София выполнила свой замысел относительно мистического брака с покинувшим ее принцем и в самом деле повесила рядом с его портретом на стену свой собственный портрет, будто еще раз заявляя и подтверждая свои права на взаимную любовь. Она объяснила художнику, каким она хотела бы видеть свое живописное изображение, и постаралась подобрать рамку под стать уже имеющейся, так что портреты, хотя и заказанные и выполненные в разное время, ее стараниями оказались парными. А ночью ей приснился сон, соответствовавший ее переживаниям и владевшему ею настроению. Ей и раньше снилось, что она снова спит с принцем, но такого отчетливого ощущения почти реальной близости, как в этот раз, никогда не испытывала.

Она почти видела, как он наклоняется над нею, обнаженный, во всей своей юношеской мужественной красоте и стати, блестя смуглой кожей, обтянувшей упругие выпуклые мышцы, и его черные густые волосы потоком рассыпаются у него по плечам, и его глаза, устремленные на нее, сияют своим переливчатым огнем, в котором изумительным образом сливаются многие краски, так что нельзя понять, какие же они, какого цвета – карие, зеленые, синие, голубые, серые, словно сама морская вода в разную погоду на разной глубине… Она почти чувствовала его сильную горячую руку на своем бедре, почти смыкалась с ним губами, пьянея от его дыхания, от запаха его тела и волос… Почти соединялась с ним… Почти… От таких снов лучше и не просыпаться…

        София проснулась в исключительно мрачном настроении. Голод жаждущей любовных объятий плоти показался ей нестерпимым.

- Кажется, я готова сейчас быть с любым мужчиной, - подумала она и расплакалась. Как однажды с раздражением отозвалась о ней Вдовствующая принцесса, если уж ее невестка что-то и умела делать хорошо, так это, бесспорно, плакать.   

Состояние Софии усугубилось еще более, когда, глянув в окно, она увидала отвратительную оттепель. Легкие бодрые морозцы, стоявшие все последние дни, закончились. Небо обложили низкие мокрые тучи. Белый снег, выпавший в этот грязный, черный мир, словно благословение свыше, растаял и сам превратился в грязь. Чудо не состоялось…

            София вспомнила визит Иветты фон Меркельбах.
- И что на меня нашло? Что я наговорила ей? – подумала она с раскаянием. -  С чего я взяла, что все еще может наладиться? Как, каким образом? Они уехали, наши прекрасные, молодые любовники, бросили нас и уже давно, верно, нам изменили. У мужчин ведь это, кажется, просто. Если женщинам тяжело сдерживать себя, то мужчинам и подавно. Говорят, даже и вредно. Так что не стоит цепляться за прошлое, витая в снах, которые никогда не воплотятся в жизнь. Такой любви, которая пережила бы и горести, и разочарования, и разлуки и сумела бы сберечь себя в неприкосновенности, соблюдая целомудренную верность, вообще не существует в природе. Люди выдумывают прекрасные сказки, но сами только восхищаются ими, а поведения придерживаются совсем другого…
        Надо признать, что закончен жизненный период, который не предусматривает возврата. И надо жить дальше. Иветте следует утереть слезы и выйти замуж за кого ей там советует родня, а мне пора заканчивать со своим отшельничеством и перебираться обратно во дворец. У меня есть право находиться при королевском дворе, вот и не следует от него отказываться. Король прислал мне на Рождество поздравление. Кажется, он не станет возражать, если я опять займу свое место при особах их величеств. Сестра, должно быть, счастлива от этого не будет, но, с другой стороны, она уже на большом сроке беременности, так что ей, вероятно, не до ссор с родственниками.
        И вот я снова одену красивое придворное платье, я снова войду в сияющие огнями многолюдные залы… Я еще так молода, я красива, я умна и обаятельна… Кружиться в вихре развлечений, танцевать на балах, общаться с красивыми, интересными людьми… Со временем, вероятно, кто-то из них покажется лучше остальных… И тогда я снова буду не одинока. Новая любовь, сладкое блаженство любовных свиданий… Почему я должна отказываться от своей доли радости и счастья из-за этого… этого «мальчишки, который сумел обдурить нас всех и смылся, посмеявшись над нами»! А шекспировскую Корделию убили даже в пьесе, уж слишком она была не от мира сего…            

- Ваше высочество! – постучалась к ней служанка. - К вам приехали!
- Кто? – удивилась принцесса. Служанка протянула ей подносик, на котором лежала визитная карточка.
- Господин Эрнест Пауль фон Гесслер, - прочитала принцесса. - Я не знаю такого, - пожала она плечами.
- Красивый, - сказала служанка с видимым удовольствием и вздохнула. - Только шрам его немного все же портит, но красивый все равно. Он в гостиной ждет. Что передать прикажете?

             София опять пожала плечами.
- Что сейчас выйду! – воскликнула она. - Пойди попросить господина… фон Гесслера подождать и потом помоги мне одеться.

Через несколько минут, приведя себя в порядок, София спустилась со второго этажа, где располагалась ее спальня, в гостиную и увидела там высокого стройного загорелого человека, в котором по характерной, упругой и немного вразвалочку походке, когда он подошел к ней, чтобы поприветствовать ее, она сразу распознала моряка.

Итак, это был моряк, лет тридцати, не более, с кривым широким шрамом на правой щеке, несколько портившем его лицо, которое, если бы не шрам, рассекающий физиономические мышцы и блокирующий их подвижность, что отчасти делает невозможным нормальную мимику, действительно можно было бы с уверенностью назвать красивым.

Изящество его поклона и учтивость приветствия выдавали в нем светского человека. София не могла его не узнать. Это был капитан королевской яхты «Наша слава», на борту которой она однажды совершила незабываемую морскую прогулку.

- Я вас рада видеть, господин капитан, - сказала София, предлагая ему сесть и сама усаживаясь в кресло, как раз под парными портретами, своим и принца Кристиана. - Что вас ко мне привело?
- Я уезжал из страны, ваше высочество, - сказал моряк, - и вернулся только на днях. Было много дел, которые помешали мне встретиться с вами ранее. Я взял на себя обязательство передать вам письмо. Вот оно, прошу вас его принять.

Принцесса взяла в руку протянутый ей сложенный вчетверо и запечатанный сургучной печатью лист плотной бумаги. Письмо было надписано. Изумившись, она узнала почерк. Эти размашистые строки могли быть начертаны только одной рукой – рукой принца Кристиана. Ошибка исключалась. Она много раз в прежние времена получала от него собственноручные послания.

София в замешательстве крутила в руках письмо, и руки у нее при этом ощутимо дрожали.

- Господин капитан… вы… знаете, от кого оно? – осторожно спросила она прерывающимся голосом, взглядывая на сурово-сосредоточенное лицо моряка.
- От его высочества принца Кристиана, - кивнул тот.
- Значит, вы видели его? Вы с ним встречались?

- Я видел его высочество в последний раз осенью, во время похорон королевы Анабеллы, - ответил капитан Гесслер. - Он попросил меня отдать это письмо вам в собственные руки, но только не сразу, а немного погодя, объяснив свою просьбу тем, что имел несчастье с вами поссориться. О том, что его высочество собирается в бега, я понятия не имел. Больше я принца не встречал и ничего о нем не слышал.

София смотрела в лицо капитана и видела, что он серьезен, собран и, вероятнее всего, ни за что не откажется ни от одного из своих слов. Даже если предположить, что на самом деле он встречался с принцем не только прошлой осенью, но также и вчера, и позавчера, - она этого от него не узнает. 

- Почему он обратился к вам? – не удержалась она тем не менее от нового, хотя и прозвучавшего весьма робко вопроса.

             Офицер пожал плечами.
- Мы хорошо знакомы, в последние годы его высочество имел возможность совершать морские походы только на моем корабле, ни на чем другом и никуда дальше его не отпускали. Когда люди плавают вместе, хотя и не подолгу, они имеют возможность узнать друг друга и порой начинают друг другу доверять.
- Вы хотите сказать, что никто кроме вас об этом письме ничего не знает?
- И не узнает, - сказал моряк.
- От меня тоже, - произнесла принцесса. - У вас не будет неприятностей, обещаю вам.
- Благодарю вас, ваше высочество, - поклонился капитан.
         
- Простите меня, я должна вас покинуть ненадолго, - продолжала с усилием принцесса. - Я… мне нужно побыть одной, чтобы…
- Прочитать письмо без помех, - слегка улыбнулся он, и в этот момент она вспомнила, как во время давней морской прогулки этот человек имел случай произнести за ее спиной ворчливым тоном: «Эту девчушку уже укачало». Похоже, ее укачало снова, и опять на его глазах.
- Я попрошу госпожу Трейден подать вам чаю, - пробормотала она и почти выбежала из комнаты.

Бегом поднимаясь по лестнице к себе в спальню, подняв руками юбки, чтобы не мешались под ногами, принцесса, задыхаясь от быстрых движений и от волнения, пыталась тем не менее хоть немного взять себя в руки. Однако это удавалось плохо.

- Вот оно, чудо, случилось все-таки, - подумалось ей вдруг смутно. - Мне пообещали и меня не обманули… А я не верила…    

И еще она подумала, что в происшедшем сегодня удивительном случае имеется совпадение с предпринятым ею вчера символическим соединением двух акварельных изображений, своего и принца… Словно ее воля, ее желание, ее импульс, посланные в пространство, на поиски ее любимого, действительно получили отклик…

Да, но что же там, в письме? Что-то плохое для нее или что-то хорошее? Как страшно! Может быть, лучше и не читать? К тому же он ведь ее обидел, он накричал на нее и бросил, не поддержав, не утешив, не удосужившись даже попрощаться. По сути дела, ей следует порвать это письмо, это послание из тяжелого, горького прошлого, о многих эпизодах которого она не в силах даже вспоминать без содрогания, порвать на мелкие клочки и бросить эти клочки на волю морского ветра…

Да, так и следует поступить. Нужно помнить о своем достоинстве, своей гордости, своей чести и не уронить себя снова... В ее роду были византийские принцессы, тонкую изысканность и бесспорное благородство которых запечатлели золотые мозаики портретов, сохранившиеся под таинственными сводами базилик, а его род берет начало от грубых германских рыцарей, и только-то…

Но, может быть, он просит в этом письме прощения? Разве можно отказаться выслушать того, кто раскаивается? Если же это письмо того бездушного, себялюбивого человека, которым он иной раз казался, то тогда тем более надо узнать об этом, а затем уж поступать соответственно, то есть постараться освободиться от иллюзий на основании неоспоримых фактов и устраивать свою жизнь далее без него. Но, боже мой, господи, не допусти, чтобы это так и было на самом деле!

Захлопнув за собою дверь в комнату, София резким движением разломала печать, раскрыла лист, вскинула на него глаза (с таким чувством, будто прыгала с утеса в море) и прочла первые строки. Они гласили: «Простите меня, София».
               
        Все знают, что чудеса на самом деле случаются. Хоть один раз в жизни почти что каждый из живущих в свой черед на земле людей сталкивается с удивительным случаем, который счастливым образом оказывает особое влияние на его жизнь.

Может быть, это какая-то встреча, запомнившаяся с детских лет, которая вдруг направила еще незрелые, перепутанные мысли в определенном направлении, что в конечном счете помогло найти свою дорогу в жизни.

Может быть, это яркое впечатление от посещения художественной  галереи, где внезапно перед одной из картин, в прежние прогулки здесь не замеченной, душа и разум, успокоенные созерцанием рукотворной красоты, успели отдохнуть те несколько мгновений, которых не хватало для того, чтобы вновь ощутить прилив сил, давших затем возможность продолжить борьбу и победить?

Может быть, это выпавший поутру за окном, выбеливший весь окрестный мир белый, легкий снег, показавшийся воплощением обещания сделать что-то, что поможет вернуть потерянную любовь, по которой плачет и плачет молодая женщина в Доме на побережье, - обещания, которое сбылось?

         Письмо принца Кристиана, неожиданно доставленное Софии капитаном Эрнестом фон Гесслером, красивым загорелым человеком лет тридцати со шрамом на щеке, было написано совсем иначе, нежели те почти оскорбительные записки, в которых принц иносказательно уведомлял свою законную жену о своем посещении, объявляя, что прибудет к ней вечером «на ужин», или же те пустые, протокольные послания, которые он присылал ей при возможности из многомесячного плавания.

Оказывается, принц умел выражать свои мысли на бумаге вполне человеческим языком, и мысли это были достойные. Серьезно и просто он писал о том, что искренне сожалеет о неприятностях и несчастьях, выпавших на ее долю после замужества. Он писал, что корит себя за малодушие, которое мешает ему приехать к ней для личной беседы, «однако я не чувствую себя в состоянии сделать это», и далее пояснял, почему: «Все так изменилось, что я не могу понять, где теперь мое место в этом мире, что я должен делать в нем, как жить дальше, и пока я этого не пойму, пока не почувствую, мне не с чем придти к вам, София, и нечего вам сказать».

Он упоминал, что не упрекает ее за то поведение, которого она придерживалась по приезде в его страну, поскольку догадывается, что на нее, скорее всего, оказывали давление ее родные: «Я тоже не был свободен от внушений со стороны, а это очень мешает составить о людях и событиях если уж не полностью справедливое, то хотя бы свое собственное мнение».

Из письма не получалось выудить вразумительные сведения, куда он собирался ехать и чем намерен заниматься в дальнейшем, чтобы вот именно что «понять, где теперь мое место в этом мире», зато в нем говорилось о том, что, «как бы ни сложилась жизнь, всегда хочется надеяться на лучшее будущее, а что касается воспоминаний, то все же самые прелестные из них те, которые связаны с вами, София: я чувствую, что вряд ли мне удалось бы забыть вас и то, что нас с вами связывало, и это кажется мне и плохо, и хорошо одновременно, ведь то, что оставляешь за спиной, способно заставить страдать, если оно не теряет своей притягательности даже на расстоянии».

Но больше всего Софию поразила емкая и весьма энергичная фраза, подобная неожиданному возгласу, в котором вдруг прорывается то, что накипело и наболело на душе, гласившая, что практически с первой встречи на реке в окрестностях Пограничного замка ему стало понятно, что «такую сказочную девушку можно встретить только раз в жизни, и это было бы большой удачей, если бы не жуткая мешанина из политики, амбиций, интриг и всяких там Речных вопросов, будь они прокляты». Сказочная девушка! Боже мой!

«Наверное, жаль, что мы не родились с вами простыми людьми, на жизни которых не сказывается ничего похожего на то роковое, могущественное влияние, которым чревато наше с вами выдающееся положение, но в этом случае наши с вами пути, вероятно, не пересеклись бы. Не имею представления, будет ли у меня новая возможность написать вам еще хотя бы строчку, а о том, что случится с нами обоими в будущем, я не хочу даже гадать, но мне нестерпима мысль, что вы, после того, сколько вам выпало пережить, так и не узнаете того, что я могу сказать вам со всей определенностью и твердостью, за что я ручаюсь: что бы там ни было, что бы между нами ни стояло, что бы ни путало нас в этой жизни и как бы оно там все ни обернулось в конце концов, я не лгал вам в то время, когда был с вами».
      
Ни просьб, ни обещаний письмо не содержало. Оно как бы апеллировало к прошлому, а будущее в это время представлялось застланным беспросветным туманом. Письмо заключалось одним словом: «Прощайте». Ниже стояла подпись. Даже даты не было.            

        Зато в письме имелся постскриптум: «Эрвин фон Шеумберг, которого вы знаете, уезжает вместе со мною, но оставляет на родине разбитое сердце. Его невеста отказала ему, и он страшно обижен на нее, хотя уверен, что, скорее всего, ее заставили так поступить ее родные, в глазах которых он перестал быть для нее завидным женихом.  Обидно думать, что и эти двое не будут счастливы. Может быть, вы найдете возможность передать этой девушке, что он все еще любит ее. Думаю, это будет доброе дело. Ее зовут Иветта Магдалена фон Меркельбах, ранее она находилась в штате придворных дам королевы Анабеллы».

        София упала в кресло, уронила письмо на колени и слезы хлынули из ее глаз ручьем… Она вдруг вспомнила случай, имевший место вскоре после ее свадьбы, который сейчас показался ей чрезвычайно подходящим в качестве подтверждения только что прочитанных ею слов Кристиана о том, что с первой встречи на реке в окрестностях Пограничного замка ему стало понятно, что «такую сказочную девушку можно встретить только раз в жизни» и что «я не лгал вам в то время, когда был с вами» как нельзя лучше.

Тогда произошло следующее. Он оставил ее в очередной раз, с блаженным вздохом вытянувшись рядом с нею на спине и подложив себе под голову руку, а она села в постели, желая поправить свою смятую подушку, увидела его устремленный на нее взгляд, каким-то неловким, стыдливым движением поторопилась повернуться к нему спиной, скрывая свою наготу, и тут почувствовала на своем плече касание его руки. Он протянул руку и погладил ее по плечу. Было ли это выражением молчаливой благодарности за доставленное удовольствие или знаком ободрения?

Почему-то ей показалось, что в тот момент в нем шевельнулось иное, более глубокое чувство - искреннее, доброе. Во всяком случае, его жест явно выходил за рамки исполнения «наипервейшего долга» и вдохновил ее настолько, что она вдруг забыла последнюю робость и, нимало не промедлив, порывисто обернулась и кинулась ему на грудь. Чувства переполняли ее. Как он ей нравился, как она им восхищалась, как была ему благодарна, как желала показать, насколько глубоко ощущает и высоко ценит все, что происходит между ними в тайном блеске этих ночных часов наедине друг с другом…

До сих пор она только позволяла ласкать себя, но теперь впервые осмелилась на достойный ответ, выражая обуревавшие ее эмоции языком поцелуев и прикосновений.  «Я не лгал вам в то время, когда был с вами». Что ж, она тоже не лгала. Они объяснились друг с другом в любви без слов, и это были прекрасные, незабываемые минуты, вот только жаль, что люди часто не верят сами себе, поэтому ими и был однажды изобретен язык, который, вообще говоря, только еще более запутал дело и в результате получил прозвище «лживого».

Тело не может обманывать также изощренно, как произнесенные слова, нет, не может, что бы там ни было… Значит, что бы там ни было, лучше не говорить ничего, просто обнимать, просто любить… то есть делать то, что они, было время, и делали с такой восхитительной отрешенностью от всего окружающего мира, который, видно, не вытерпел этого и предъявил на них свои права, искалечив их судьбы… Но главное осталось не тронутым. Она любит его, а он ее, и, значит, «как бы ни сложилось жизнь, всегда хочется надеяться на лучшее будущее». Невозможное свиданье непременно должно быть.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/12/1754
Предыдущее: http://www.proza.ru/2019/04/11/1307
Предисловие: http://www.proza.ru/2019/04/06/1081