Игра одного актёра

- Чудовищем? Или, быть может, зверем – произнёс я размеренно и осторожно.

- А какая разница. Хоть так, хоть этак. Сути это не поменяет. Он есть и следует это признать – ответил Давид и зажёг сигарету.

- А делать то что? – не собирался я униматься.

- Если чудовище рвётся наружу, держать его взаперти не удастся. В таком случае я могу посоветовать лишь попробовать приручить  его. Одомашненный зверь всегда полезнее дикого, и, стало быть, может оказаться вернейшим союзником – Давид говорил туманно, но в то же время просто и ясно.

- А ты своего приручил? – задал я ещё один вопрос.

- Где-то приручил, а где-то он подкопает ямку и сиганёт под забор, как собака – ответил Давид и улыбнулся правым уголком рта.

Я улыбнулся в ответ, продолжив разливать водку, а дядя Миша, подняв голову, огляделся по сторонам, шальными глазами поглядел поочерёдно сначала на меня, потом на Давида, а после снова положил голову на стол. Наверное, таким способом он хотел сказать нам, что всё ещё с нами и, в случае чего, мы можем на него рассчитывать. Но наливать ему я всё-таки не стал.

- Собака, значит – обратил внимание я на классификацию, к которой Давид причислил своего зверя.

- Так ручная же. Значит собака – ответил он и проглотил горькую водку.

- А волки ручными бывают? – задал я вопрос и тут же опрокинул стопку.

- Волки? Бывают и ручные. Только так и норовят кого-нибудь зарезать. А как зарежут, - кровь почувствуют, и не остановишь – ответил Давид и заглянул мне в глаза.

- Как это? – спросил я опять.

- Чёрт их знает. Загубят душу какую, и воют полжизни. Пока кровью не напьются. А потом дальше губить хотят – медленно, с паузами произнёс Давид и глубоко затянулся.

Часы, висевшие на стене, за моей спиной, пробили полночь; я оглянулся, чтобы посмотреть на время и удивился, - как же молниеносно летит оно, когда мы предаёмся алкогольной эйфории. Я всегда удивлялся этому. Время, - единственный ресурс, который у нас есть, утекает, как вода сквозь пальцы, а всё, чем мы заинтересованы, похоже на попытки убить его. Мы безостановочно стремимся ускорить настоящее, приблизить будущее и забыть прошлое, не помня при этом, что ежесекундно будущее становится настоящим. Будто бы в капсулах времени, мы несёмся со скоростью света, верхом на стеклянных бутылочках, разбавляя серый быт разноцветными кляксами, а в конце упираемся в плиты, - и ехать больше некуда; а стоит присмотреться, становится видно, - плита то могильная, и имя на ней твоё собственное.

Давид жестом показал, чтобы я разлил водку, а сам удалился в комнату. Оперативно выполнив задуманное, я засунул руку в банку, где на дне лежал единственный огурец. Кое-как выудив оттуда скользкий неподдающийся овощ, я положил его на деревянную доску, взял керамический нож и принялся аккуратно делить на несколько частей. Сала, к сожалению, больше не было, - по крайней мере, на блюдце. Я был практически уверен, что где-то в закромах у дяди Миши, наверняка, припрятано много вкусностей, закруток и того же сала, но сам искать я бы не стал, а будить дядю Мишу ой как не хотелось. Единственным вариантом оставалось спросить у Давида, - он точно не постесняется порыться в дядином холодильнике и со стопроцентной гарантией отыщет множество лакомств.  Он уже вернулся в кухню, когда я нарезал последний огурец, и я предложил ему достать что-нибудь на закуску.

- Давид, есть закусить чего? Один огурец остался – поинтересовался я.

- Закусить? За-ку-сить. Так. Сейчас поищем – ответил Давид и открыл холодильник.

Я же взял пачку «Винстона» и обнаружил, что и сигарета у нас осталась последняя. От безысходности я тут же её закурил и крепко затянулся. Становилось всё грустнее.

- У нас с тобой и сигарет нет – озвучил я очередную проблему.

- Сигарет? Вот это уже беда. Разнюхаешься? – ответил Давид и бросил на стол прозрачную слюду с каким-то порошком.

- Это чё? – недоумённо спросил я Давида, а он, тем временем, пытался открутить крышку от какой-то банки.

- Скорость – пояснил мне Давид с таким выражением лица, словно сидит на унитазе, - настолько туго сидела крышка на стеклянной резьбе.

- Ты ничё не попутал? Я её в раковину смою – взбесил меня сам факт предложенных наркотиков, и я поднялся на ноги.

- Нет, ты что! Если не будешь – я сам! – запаниковал Давид и отложил банку в сторону.

- Что, - ты сам?

- Сам смою! – пытался убедить меня хитрый еврей в честности своих слов.

- А я думаю, как это он пьёт весь день и не падает…?! А ты пропедаленный, падла…! – повысил я голос.

- Братан, я отвечаю, я на твоих глазах всё это смою в раковину! Вот, смотри! – импульсивно ответил Давид, открыл кран, и плотная струя воды забилась о раковину, разметая брызги по кухне.

Я подошёл вплотную к раковине, убавил водяной напор и зубами разорвал слюду. Только мне стоило поднести кулёк под струю, как Давид ловко перехватил его у меня из рук и в возбуждённом порыве закричал: «Лёха, да погоди ты, я сам!».

- Ну, давай, смывай! Я рядом постою – крикнул я в ответ и занял выжидательную позицию.

На удивление, Давид действительно раскрыл кулёк полностью и поднёс его под бьющую из крана воду. Единственное, что бросало тень на его честность, было то, что, одновременно с уничтожением порошка, он втирал в дёсна осевшую на пальцах пыль, будучи полностью уверенным, что остаётся незамеченным. Находчивости этого еврея мог бы позавидовать любой видавший виды наркоман. Я находил это довольно смешным и даже не стал вмешиваться в процесс собственного обмана, наблюдая со стороны за тщетными попытками втереть в десну невидимую пыль. Закончив операцию по ликвидации наркотического средства, Давид выключил воду, продемонстрировал мне чистую слюду и произнёс цитату, достойную «Оскара»: «Как ты посмел мне не поверить, брат…?». Вид у него в этот момент был поистине героический. С таким видом чемпионы поднимают кубки над головой, герои принимают награды, а великие артисты играют Гамлета. Давид же играл самого себя.