Прекрасная Звезда. Ч. 19. От Сейбла к Нью-Йорку

На фотографии – я на руле, Рост рядом. Слева – Артём и Волков. Уже тепло. И семечки нашли, грызут… Фотографировала Мила Кудинова.


 Глава 19. От острова Сейбл к Нью-Йорку


Сутки я лежала в неведении. Вова три раза забегал уколоть меня, Ирка – покормить. Давали только отрывочную информацию: про Колю, про Эдика.
Лена Р. пострадала меньше всех и, судя по всему, сама знала, что делать со своей ногой. Во всяком случае, Вова ею не занимался ни минуты.

Вовины уколы хорошо снимали боль, и я научилась слезать с полки и забираться обратно. Медленно, неуклюже, но научилась. А куда деваться?.. Нога болела, подволакиваясь, но было терпимо. Голова тоже была тревожной и тоже не до такой степени, чтоб паниковать. «Ты чудеса героизма-то не проявляй, идрит-ангидрит, – ругался Вова. – Чтоб только до гальюна и обратно! Сама за себя отвечаешь. Сейчас не до тебя, Ленка, ключевое слово: «сейчас». Поэтому не обижайся…»

Вову на два дня превратили в официального доктора, и он старался оправдать доверие, разрываясь между всеми ушибленными и Колей, колол и мазал. Петрович, убежав с боцманской работы и дорвавшись до штурвала, стоял за него вахты.

Колина каюта была совсем рядом с нашей, чуть наискосок через коридор.

– Привет, – сказала я, – ты как?

Бледный Коля лежал под сооружённым Петровичем низким пологом; рядом, на полу, стояла открытая консервная банка с крабами, ещё одна с красной икрой и языки в желе.

– Хорошо тут у тебя, богато, – удивилась я.

– Привет, Леночка, – сказал Коля. – Будь как дома. Все приходят, угощаются. Ты, я смотрю, уже молодцом. Садись на пол.

– Да я не особо могу на пол, – я засмеялась. – Я пешком постою. Перебил ты мне, Коля, райскую жизнь, стыдно тебе… Я думала, все вокруг меня одной будут прыгать, икрой кормить с крабами.

– А тебя не кормят?

– И в голову никому не приходит. Ирка с Артёмом со стола носят. Я против тебя – мелкая сошка с подбитой лапкой. До тебя донеслась пурга, которую Вова устроил?

– Что-то слышал, но жалеют меня, не вовлекают в разборки. А Володя молодец…

– Ирка сказала, что в машине объявление вывесили, чтоб одежду не сушили.

– Скоро тепло будет, сушить не придётся….

– Тебе больно?.. – я наконец задала главный вопрос.

– Да уж слишком место пострадало… особенное, – улыбнулся Коля. – Но Володя говорит, что всё будет хорошо. Говорит, что уверен.

– Я на вахту возвращаюсь, – сообщила я Волкову. – Не обсуждается.


***


– Эдуарду плохо, – сказал Артём. – Что-то он делает с собой непонятное… Вчера его обнаружили в машинном отделении без штанов. Показал жестами Майклу, что пришёл сушить рану. Майкл сначала оторопел, потом в объявление пальцем ткнул: ничего, мол, нельзя здесь сушить. Доктор смеялся.

Доктор Эдик лечил собственную обожжённую пятую точку в своём стиле, то есть «смешно». Найденная им американская мазь для смягчения вымени коров (и как она оказалась в аптечке?!) по каким-то признакам очень ему нравилась: он пытался её навязывать народу по любому поводу. Мэри ещё в Зунде перевела, что эта мазь не должна применяться к людям, но доктор отшутился и проигнорировал предупреждение.

Ожог был намазан коровьей мазью и плотно залеплен поверх марлевой повязки пластырем. Уже через несколько часов у Эдика поднялась температура, и Вова, всё так же не стесняясь выражаться, выбросил к чёрту эту ветеринарную конструкцию и обработал, как следует. «Лежи с голой задницей, Эдик. Отдыхай».

Но Эдик решил действовать. И для начала – подсушить рану. Вова, узнав об этом, сказал, что умывает руки. «Самое место в машинном отделении разорванный ожог сушить. Он что, и правда, хирург?!»
Нас уверяли, что он довольно известный московский хирург.

Мы сидели с Артёмом в кают-компании поздно вечером, закончив работу на камбузе раньше времени. Приглушили свет, расслабились. Многие спали на диванчиках, устав от сырости в своих каютах. Лодку качало, но плавно, спокойно…

В темноте прохода возникла фигура: кто-то шёл, держась за стены, и стонал.

– Доктор Эдик, ты?

– Я умираю, мать, – сказал Эдик. – Температура под сорок.

– Что делать-то? – испугалась я. – Что ты бродишь-то в таком виде?!

– Пива очень хочется. Может, это последнее желание… Артём, не украдёшь пива для умирающего? – Эдик был убедителен, с пафосом в голосе.

«Вот кого надо было брать на роль отца Гамлета…» – шепнула я Артёму.

Доктор Эдик был голый, только причинное место было хитро забинтовано и прикреплено к торсу марлечкой, как набедренной повязкой. Вышел на свет. Эдиковая попа зияла красным мясом.

Он всё время чем-то себя лечил. Вова заглядывал к нему (клятву Гиппократа ногтём не раздавишь) и наблюдал, как Эдик, обложенный таблетками и тюбиками, теребит нос, выбирая, что съесть и чем намазать… «У меня ожог третьей степени, – серьёзно объяснял Эдик. – Нешуточное дело. Может, понадобится пересадка кожи».

– Эдик, балбес, не валяй дурака. Посмотри на Колю, всё подживает уже у парня… А его ожог разве сравнишь с твоим? Что ж ты творишь-то, идрит-ангидрит?!

Я не раз слышала: доктор-киллер… Смешно. И, мягко говоря, неловко за медицину.

– Если Эдварду нужна будет пересадка кожи, а ваш лидер не даст денег, то я продам свою камеру и сам ему помогу, – тем не менее сказал Майк Герцевитц. Они дружили с Эдиком, непонятно как общаясь: Эдик ни слова не знал по-английски.

– Продержишься, Эдуард? – спросил лидер. – Вертолётом тебя отвезти? А потом в Москву переправить?

– Мажь своей мазью, док, – сказал Эдик Вове.


***

 
«Какая маленькая Земля, – думала я. – Мы прошли почти пять тысяч миль… Очень медленно причём. Странно, что столько прошли. И нигде – ни в других землях, ни в морях – я не почувствовала, что я чужая. Везде своя…»
Мы влились в Гольфстрим, и даже думать хотелось красиво.

Несколько дней после ожога пролетели незаметно для всех. Для всех, кого не обожгло, конечно. Трое суток ещё штормило, и рвался заштопанный фок, не выдержав, и снова меняли паруса, и снова встретили огромную семью радостных дельфинов, запросто перепрыгивающих через многобалльный шторм – наперегонки, от нашей лодки до горизонта и обратно…
Я не хотела, чтобы это кончалось. Не хотела, клянусь.

Гольфстрим заставил всех замолчать ненадолго – дыхание перехватило. Гольфстрим, штиль и тепло пришли в нашу жизнь одновременно.
Сначала я испугалась, что у меня галлюцинация на фоне лёгкого сотрясения мозга. Разве бывает такая вода в море? «Бывает, – улыбнулась Патрис и показала рукой вдаль. – И такое тоже бывает…»

По сине-фиолетовой глади плыл остров огненно-рыжего цвета. Саргассовы водоросли. Из океана выскочили и полетели над водой крылатые рыбы, целая стая. Стив вышел на палубу с флейтой, Эл – с банджо, Дэн – с гитарой…

Патрис с Вороном изловчились и подняли багром на борт немного водорослей, когда те доплыли до нас. Притащили белый пластиковый контейнер с низкими бортиками, налили синей воды из Гольфстрима, опустили рыжее в синее… По очереди ахали, рассматривая застрявшую в водорослях и замаскированную под растение живность – рыбок, простых и золотых, плоских и резных… Червячков разных. Маленькие капитанские дочки, Алиса с Эмили, ахали вмести со всеми, а их мама Эмма предупреждала: «Только не трогайте рыбок руками, девочки, можно случайно сделать им больно…»

– Вечером остановимся ненадолго, – обрадовал Грэг. – Будем купаться. Глубина – около четырёх километров.


***


Невероятно фиолетовая вода была ещё и невероятно тёплой.

– Как странно, – сказала я Ирке, не умеющей плавать, поэтому болтающейся на круге. – Все представления об американцах рухнули. Русские все в плавках и купальниках открытых, а они, американцы, – пуритане настоящие. Даже неудобно, что мы такие раздетые.

Все американские девушки были не просто в очень закрытых купальниках. Поверх натягивали либо длинные шорты, либо обвязывались полотенцами, вылезая из воды. Мужчины тоже купались в шортах, а некоторые и в футболках.

Бросали друг другу фотоаппараты в воду, чтобы делать снимки под водой, хотели запечатлеть цвет. Мы очень удивлялись: «Ничего себе, техника…»

– А где Володечка? – спросила Ирка. – Что-то не вижу его. Он же собирался поплавать.

Я поднялась на борт, осмотрелась: нет его. Пошла в форпик. Вова лежал у себя, читал.
– А ты что не купаешься?

– Потому что у меня есть принципы, в отличие от некоторых. Ты видела, где Джош?

Джош забрался на самый верх мачты и следил за акулами. Чтоб они нас не съели. Очень благородно с его стороны. Ни одной акулы не приплыло, но сам факт, что тебе вовремя крикнут об опасности, всех радовал.

– Вова, он сам вызвался, никто не заставлял. К тому же он профессионал в море… Пойдём. Ты себе не простишь потом. Там так здорово, Вова…

– На мачте радар работает, балда ты. И Джош сейчас получает облучение. Я сказал Грэгу, а он со мной и разговаривать не стал. Сказал, что не понимает, о чём я вообще говорю…

– Может, он не понял твой английский? – спросила я. – Пойдём, я тебя прошу. Не идиоты же они, чтоб человека облучать?! А разговаривать с тобой ему трудно. После Коли-то…

– Вот и купайся себе на здоровье. Почему в народе понятия нет? Идрит-ангидрит… Не приставай, я читаю.

Я пошла к Мэри: «Маша, а радар работает? Вова беспокоится».
– Сейчас узнаю, – сказала Мэри.

Радар, конечно же, не работал и никого не облучал.

Забегая вперёд: до самой своей смерти Вова был уверен, что он прав. О том, что радар был выключен, ему говорили все, начиная от Волкова и заканчивая самим Джошем, но упрямый Вова был непреклонен.
Ему нужно было объяснение для самого себя, почему он, как все, не купался во впадине фиолетового цвета: вы плескались, идрит-ангидрит, а Джош облучался, сидя на радаре...
 

Разложили одеяла на палубе: пусть сушатся. Сами легли позагорать.
– Я хотел поднырнуть под лодку, – сказал Петрович. – Чтобы вынырнуть с другого борта… Чтоб красиво. Как увидел бездну под водой, синюю и бесконечную… Передумал. Кому это надо?..

Боцман Луиска в каких-то детских трусах и без лифчика свободно подошла и легла на одеяло рядом с нами. «Вот тебе и пуритане», – подумала я.
Петрович, взглянув, быстро отвёл взгляд на горизонт, и так и смотрел на горизонт, очень внимательно и сосредоточенно, пока купание не кончилось…
Луис всё-таки очень специальная. Необычная.

Вытащили Эдика, уложили на палубе. «Дыши, – сказал Артём. – Думай о хорошем».
– Пивка бы, – сказал Эдик.

Вдруг раздались аплодисменты: Коля! Коля!
Коля, обвязанный простынёй, сам вышел на палубу. Улыбался: «Курить захотелось, вот и вышел…»

Господи, как хорошо…


Из дневника Юрия Роста:

«Купались до ужина. Закат хулиганил разными красками, непрофессионально смешивая цвета, которых не бывает в природе…»



Продолжение http://www.proza.ru/2019/04/15/968