А. Глава тринадцатая. Главка 7

7
 

     – Я не мастер ораторского искусства, Александр Вадимович, – начал свой рассказ Евгений. – Так что уж извините, если выйдет коряво. В детстве меня очень интересовала история, была моим любимым предметом в школе. Все эти древние герои, сражения, политические интриги, – думаю, вы понимаете, что я хочу сказать. Но нам с вами довелось родиться в весьма скучном месте. Ни тебе войн, ни терактов, ни природных катаклизмов, ничего такого. Тихий город и тихие люди, для которых самое незначительное происшествие – уже событие. Думаю, это вполне объясняет тот интерес, который я всегда питал к нашей Ратуше. Она была не просто самым старым зданием в городе; в моих глазах она символизировала всю его историю. С ней связывали разные мрачные легенды – но то были именно что легенды, которые так импонируют скучающим обывателям. Однако одна трагедия, связанная с Ратушей, произошла на моей памяти.
     – Сколько же вам было тогда лет?
     – Всего семь. Да и вам, полагаю, что-то около того. 
     – Да, мы с вами ровесники получаемся…
     – Вот как? Чудесно, – сказал Евгений без малейшей улыбки. – Хотя, конечно, в тот самый момент, когда произошёл пожар, я ещё мало что понимал и знал. Слышал какие-то подробности, но детскому сознанию они мало что говорили. Уже потом, в старших классах, стал интересоваться этой историей всерьёз. Очень уж странными получались некоторые обстоятельства. 
     – Если правильно помню, милиция всё списала на несчастный случай?
     – Да, именно так, – в глазах художника блеснул огонёк. – Но были серьёзные сомнения, правда, сомневающиеся предпочитали не высказывать их открыто.
     – Там погибло двое, кажется?
     – Семейная пара, молодые, привлекательные люди. По версии следствия, в момент возникновения пожара они оказались заблокированы в верхнем помещении башни. Туда раньше ведь пускали посетителей, потому что вид открывался хороший. После этого случая запретили, и правильно сделали. Ратуша ведь ветхая, может обвалиться в любой момент. И пожар ситуацию совсем не улучшил. 
     – Но из-за чего он возник?
     Евгений погладил верхнюю губу, ровную, безусую, напоминавшую лангуста.
     – Это интересный вопрос, – медленно заговорил он. – Официальная версия – из-за короткого замыкания, которое повредило ветхую проводку. Погода стояла в тот день очень жаркая, был июль, а ветер дул сильный. Одним словом, пламя раздуло очень быстро, деревянные перекрытия вспыхнули, часть из них обвалилась и загромоздила единственный спуск с верхнего этажа. Так что те двое оказались в ловушке, из которой не выбрались. Пожарные прибыли оперативно, но спасать было уже некого. Погибшие задохнулись в дыму. 
     Всё это художник произнёс холодным, высоким голосом, почти без всяких эмоций, отчего рассказанная история показалась мне особенно жуткой. Да, странно, что раньше я совсем не интересовался столь масштабной для нашего города трагедией.
     – Это… ужасно, – промолвил я после длительной паузы, во время которой Евгений тихо барабанил длинными безволосыми пальцами по крышке стола. – Но всё-таки мне не очень ясно… к чему вы ведёте. Речь ведь шла о какой-то легенде, не так ли?
     – Да, хотя, наверное, слово “легенда” слишком красивое. Скорее, существует альтернативная версия случившегося. Точнее, даже не версия, а некоторые слухи, никаких подтверждений, конечно, не имеющие. Дело в том… – тут он вдруг, впервые за время нашего знакомства, заколебался и словно бы засмущался. – Но я, право, не знаю, как вам это сказать.   
     – Что сказать?
     – Понимаете, у этой семейный пары был ребёнок. Девочка. Она осталась сиротой.
     – И? – я всё ещё не мог сообразить, что к чему.
     – Вы её знаете, – негромко ответил Евгений.
     – Знаю её? Да нет, вы ошибаетесь… – и тут неожиданная мысль пришла мне в голову. – Не хотите же вы сказать…
     Евгений с интересом посмотрел на меня. 
     – А что я хочу сказать?
     Я встал и сделал несколько больших неуклюжих шагов по кухне, наткнулся на холодильник, задребезжавший всему своими фибрами от этого столкновения, и вернулся на своё место.
     – Неужели вы имеете в виду Маргариту? 
     Художник красноречиво промолчал.
     – Маргарита была той самой девочкой? Поверить не могу! То есть, конечно, я знал, что она… что её родители умерли, и она осталась сиротой, но… но никак не мог предположить...
     Евгений всё ещё хранил молчание и пристально смотрел на меня.
     – Вы влюблены в неё? – вдруг спросил он, и вопрос этот хлестнул меня своей резкостью.
     – Я?.. Нет, не совсем (и зачем отвечать? У меня есть полное право не отвечать). Был влюблён, раньше, да… 
     – Ясно, – быстро промолвил мой собеседник и умолк, нахмурившись. Прошло минуты две, прежде чем он заговорил снова. – Я и сам узнал об этом случайно. Мы ведь с Маргаритой не то чтобы друзья, скорее так, приятели.
     – Да, она мне говорила о вас… – тут я густо покраснел, вспомнив всю сцену у стола для игры в сик-бо. – Ну, что вы… знакомы.
     Евгений тонко усмехнулся.
     – Знакомы, – кивнул он. – Но тему гибели родителей, по понятным, конечно, причинам, она никогда не затрагивала. Трудно тут её винить.
     – Трудно. Это ведь и правда страшная трагедия… И всё-таки я не очень улавливаю вашу мысль. В чём заключается альтернативная версия?
     Брови художника снова тревожно сошлись.
     – Понимаете, об этом нелегко говорить, – очень тихо пробормотал он, так что мне пришлось напрячь слух. – Да и, признаться, это не вполне версия. Понимаете, я же не полицейский. И слава богу, надо сказать. Это… как бы получше выразиться… впечатление творческой натуры. 
     – Интуиция?
     – Н-нет. Интуиция угадывает то, что случается или случится. Скорее – воображение, если уж нам так необходимы точные определения. Возможно, слишком богатое воображение. Но скажите, – он вдруг взял меня за руку чуть повыше кисти, и я вздрогнул от неожиданности этого прикосновения. – Разве вам никогда не казалось, что в Маргарите есть нечто тёмное, нечто потустороннее даже?
     – Ещё как казалось. Но я старался… старался не обращать на это внимание. Это было не в моих интересах, – тут я попытался саркастически улыбнуться, но ничего не вышло, улыбка получилась, кажется, весьма жалкой.
     – Да, понимаю, – Евгений отпустил меня и откинулся на стуле, сцепив руки за головой. – Вам просто не хотелось в это вникать. Понимаете, дело вот в чём. Маргарита была вместе с родителями в тот день. Они взяли её, чтобы вместе осмотреть ратушу. И уж, конечно, она бы погибла вместе с ними, если б не одно странное обстоятельство. На входе – на первом этаже – сидел вахтёр. Его показания и были, по сути, единственным источником, из которого черпали информацию журналисты. Да и следствие, как я подозреваю. Вахтёр был человек простой, без нашей с вами художественной фантазии. Поэтому особенно удивительны некоторые его слова. Он рассказал, что семья и правда пришла вместе, все втроём. Но в тот момент, когда они собирались подняться по лестнице, девочка вдруг заартачилась. Причём это было совсем не похоже на то, как обычно капризничают дети. Она не плакала, не впадала в истерику, ничего подобного. Просто встала, как вросла в пол, и заявила, что наверх ни за что не пойдёт. Все уговоры, улещивания и посулы ни к чему не привели. Маргарита стояла на своём: подниматься решительно отказываюсь, делайте, что хотите. Ну что ж, не лишаться же возможности взглянуть на город с самой высокой его точки лишь из-за странной прихоти ребёнка! Девочку решили оставить внизу со сторожем, который обещал присмотреть за ней и никуда не отпускать. Родители же отправились наверх. И вот тоже странная деталь – в чудесный воскресный день в Ратуше не было ни души. Только эти четыре человека, двое из которых вскоре должны были погибнуть. 
     Евгений приостановился, переводя дыхание. Видно было, что столь длинный монолог для него непривычен, он очевидно устал. Слова его производили тягостное впечатление, однако я слушал молча, даже и не думая прервать рассказчика.
     – Но самое странное, – продолжил через некоторое время художник, – случилось потом. Когда её родители поднялись наверх и скрылись из виду, девочка встала у подножия лестницы, задрала голову и застыла в таком положении, словно пыталась высмотреть что-то там, в пролёте. Вахтёр пытался занять её чем-нибудь, завёл какой-то разговор, показывал игрушки своей внучки, которые всегда держал в своей будочке, – бесполезно! Маргарита не обращала на него никакого внимания. Она стояла, как сомнамбула, и пристально смотрела наверх. Старик признавался, что в тот момент ему стало жутко. И в этот момент включилась пожарная сигнализация… 
     – Вахтёр действовал быстро, но он ничего не мог сделать. Обрушившиеся перекрытия полностью перегородили лестницу, и ему не удалось помочь заблокированным наверху людям. Пожарные, как я уже упоминал, также опоздали. Но девочка… зловещая подробность! Всё то время, что продолжался пожар и вокруг царила полная сумятица, она не сдвинулась с места. Просто смотрела не отрываясь вверх, как будто была загипнотизирована. Ни слёз, ни криков, никаких эмоций. Даже страха не испытывала, судя по всему, а ведь должна была бы! Но нет – ничего. Потом её увели, почти насильно оттащили от лестницы. Остаться сиротой вот так, в одно мгновенье, – что может быть ужаснее? Но Маргарита приняла это изменение в своей жизни с таким нечеловеческим спокойствием, что все диву давались. Казалось, она вообще не от мира сего. Нашлись сердобольные люди, согласившиеся удочерить бедную малютку, они были из другого города, куда вскоре её и увезли, и история мало-помалу сошла на нет. Хотя, конечно, о пожаре ещё долгие годы говорили, однако странное поведение маленькой девочки как-то стыдливо обходили стороной. В конце концов, чего не бывает, не правда ли?
     Евгений снова прервался и посмотрел на меня испытующе. Я сидел, низко опустив голову, и всё пытался избавиться от горького привкуса, который возник у меня во рту, как только было упомянуто имя Маргариты. История гибели её родителей была и вправду ужасной, но меня беспокоила не столько она, сколько выводы, которых, казалось, ожидал от меня рассказчик.
     – Да, бывает разное… – медленно промолвил я. – Теперь, кажется, мне лучше понятна эта… отстранённость Маргариты. Отстранённость от жизни, если понимаете. 
     – Понимаю, очень верно подмечено.
     – И всё-таки, на что вы намекаете, Евгений? Вы ведь определённо на что-то намекаете?
     Художник немного помолчал, и губы его, голые и подвижные, то смыкались, то размыкались, словно он силился ответить, и не мог. Наконец он сказал:
     – Можете считать это богатой и болезненной фантазией – да так оно и есть, наверное. Однако меня не оставляет мысль, что Маргарита как-то причастна к… этому происшествию.
     Его слова не были неожиданностью. Признаться, именно этого я и ждал – не буквально, конечно, и тем не менее, мрачная история, рассказанная этим прелестным воскресным днём, могла иметь лишь такое заключение. Безумное, чудовищное, но вполне вытекающее из логики событий заключение. Я не удивился, потому что сам бы, конечно, сделал такой же вывод.
     – Но не хотите же вы сказать… не думаете же вы, что пятилетняя девочка могла… 
     – Смотря что могла, – спокойно возразил он. – Я не хочу сказать, что она причастна к их смерти, нет, конечно. В физическом смысле, по крайней мере. Но эта неподвижность, этот остановившийся взгляд, это спокойствие. Готов поклясться, Маргарита знала, что должно было произойти. Откуда? – бог весть (или чёрт, что в её случае вернее). Но всё говорит об этом. Она знала – и не попыталась ничего предотвратить, ничего не сказала, не предупредила. Скажете, в пять лет и не стоит такого ждать? Не соглашусь, именно в её случае не соглашусь. А если же рассматривать не только физическую сторону вопроса…
     Евгений сделал эффектную паузу, посмаковал её некоторое время, и обрушил на меня финальный аккорд.
     – Вы же не будете спорить, что в Маргарите есть нечто потустороннее? Нечто такое, от чего поневоле бросает в дрожь? И не только потому, что это тёмное, разрушительное начало. Прежде всего в ней очень много силы, не по-женски много. Сила пугает больше всего. Нет, она не поджигала старую ратушу, в том смысле, который мы вкладываем в слово “поджигать”. Пожар действительно произошёл из-за короткого замыкания и прогнившей проводки, следствие не ошиблось. Однако Маргарита сыграла не последнюю роль в этой трагедии; возможно, неосознанно, возможно, она не могла и не может контролировать силу, живущую в ней. Она даже любила своих родителей, в это я верю. И всё-таки поспособствовала их гибели. 
     – Перестаньте! – вдруг воскликнул чей-то глухой, охрипший голос, в котором мне с трудом удалось узнать свой собственный. – Зачем… зачем вы мне это говорите? Я не такое хотел услышать, это всё неправильно, это… – тут мысли окончательно спутались и прервались. 
     Евгений смотрел на меня серьёзно и немного печально.
     – Простите, – сказал он спустя некоторое время. – Вы правы, не следовало всего этого говорить, но меня иногда вот так вот заносит. Наверное, вся история произвела слишком сильное впечатление на мою текучую психику, – тут он усмехнулся. – Или сама Маргарита – не знаю, но в ней и правда слишком много странного. Забудьте, Александр, забудьте о том, что я говорил. Не стоит и думать, ведь всё это домыслы, ничем не подкреплённые. Интуиция… а может, слишком переоценённая интуиция. 
     Он поднялся из-за стола.   
     – Пожалуй, мне пора идти. Боюсь, я немного злоупотребил вашим гостеприимством.
     Наверное, стоило остановить его, сказать что-нибудь вежливое, что я вовсе не огорчён, что всё хорошо, и не стоит извиняться, и так далее, но у меня не получилось. Язык как-то плохо слушался, в голове было нехорошо. Я просто сидел, опустив локти на стол, и молча наблюдал. Евгений сделал несколько шагов в сторону выхода и замешкался возле телефонного аппарата. Казалось, присутствие здесь этой вещи, которую он раньше не заметил, немало удивило художника. 
     – Как забавно! – заметил он задумчиво. – У меня тоже здесь есть телефон, как и у вас. Бежим от людского общества – и имеем аппарат там, где он почти никому не нужен. Надо же, тут даже номер прикреплён, – указал он на бумажку с цифрами, действительно прилаженную сбоку предусмотрительной отцовской рукой первопроходца.
– Вы не против, если я его запомню? У меня ведь фотографическая память.
     Я лишь слабо кивнул. Ничего не хотелось говорить или делать.
     Евгений слегка нагнулся, посмотрел на номер, пошевелил губами.
     – Готово! – воскликнул он. – А теперь мне пора идти. Простите ещё раз за вторжение и за неуместную историю. Если будет время и желание – добро пожаловать. Мои двери для вас всегда открыты.
     И он исчез, лёгкий и свободный. Однако и много дней спустя не мог я избавиться от странного ощущения какой-то недосказанности, которое вызвал неожиданный его визит.